Ликбез

Этот текст открывает серию заметок под общим названием «ликбез» -- цель которого дать объяснения того, что происходит в экономике на самом простом уровне, и, главное, объяснить некоторые понятия и явления, без понимания которых в механизмах современной экономики не разобраться.  Одним из ключевых таких понятий является конечный спрос .

 

  

 

12.12.2017 Слом бреттон-вудской системы как инструмента глобализации 

 

Слово «глобализация» стало настолько популярным, что уже никто не задумывается над его смыслом. Вместе с тем, вопрос о смысле этого слова далеко не прост. В частности, нужно отдавать себе отчет в том, что до 1988 года в мире было две глобализации, «западная» и советская и до середины 80-х годов было совершенно не понятно, какая из них победит. Поэтому первая часть моего доклада посвящена как  раз объяснению того, что такое глобализация с точки зрения экономики и как экономические процессы, проходящие в мире, могут влиять на процессы глобализации.

Прежде всего отметим важное свойство современной модели экономического развития, появившейся в XVI веке. Теоретически, можно было бы сказать «модели капитализма», но это не совсем верно, поскольку при социализме была та же самая модель, связанная с постоянным углублением разделения труда. В реальности картина немножко более сложная (при феодализме разделения труда тоже присутствовало), для того, чтобы более адекватно описать ситуацию необходимо ввести новый термин.

Теперь нужно определить одно важное понятие. Придумал его О.Григорьев, а формулировка принадлежит мне. Итак воспроизводственный контур — это такой набор производств, технологий и ресурсов (в том числе трудовых и природных) в рамках фиксированной в географических рамках экономической системы, который позволяет ей, во-первых, самовоспроизводиться, а, во-вторых, обеспечивать более или менее стабильный уровень жизни для большей части населения.

Отметим, из этого определения следует, что в рамках произвольно взятых границ экономической системы (например, в рамках политических границ конкретного государства) воспроизводственный контур может вообще отсутствовать, что означает, что эта система включена в какую-то большую, несамостоятельной частью которой она является.

Теоретически, даже очень слабая в экономическом плане страна может накопить ресурс и в рамках чрезвычайного положения существовать достаточно долго, даже без внешней помощи. Однако такая ситуация вряд ли может считаться нормальной, не говоря уже о том, что выживать — это не значит воспроизводиться.

Теоретически, на территории страны могут быть несколько воспроизводственных контуров, однако для сегодняшней жизни подобная ситуация представляется несколько экзотической.

Далее, очень многие экономические системы, у которых был или есть такой воспроизводственный контур, используют внешние для нее источники для того, чтобы повышать жизненный уровень населения и/или ускорять развитие. Типичный пример — США, которые могут производить и нефть, и разный ширпотреб, но предпочитают закупать его в других странах для снижения издержек и, тем самым, увеличения реального уровня жизни населения. Кроме того, эта страна предпочитает покупать специалистов из-за пределов своего воспроизводственного контура (включающего систему образования).

Можно представить себе ситуацию, при которой каждое конкретное импортное заимствование некоторого воспроизводственного контура может быть компенсировано за счет внутренних ресурсов, однако общий их объем превышает возможности экономики самовоспроизводиться без внешнего участия — так что воспроизводственный контур, фактически, ликвидируется. В общем, говорить о том, каков воспроизводственный контур в той или иной экономической системе априори сложно — необходимо его тщательно исследовать. Но несколько примеров привести можно.

Например, современная Россия. В ней воспроизводственный контур отсутствует — даже сложное технологическое производство, которое еще существует (например, строительство атомных станций или космические полеты), использует и станки иностранного производства, и электронную элементную базу и т.д., причем собственное производство по целому ряду направлений принципиально отсутствует. В СССР все было иначе — где-то с 50-х годов прошлого века до конца 80-х, хотя доля импорта была, зачастую, велика, он мог быть компенсирован за счет внутреннего производства, замещение производилось либо ради повышения уровня жизни населения, либо для повышения эффективности и ускорения технологического развития предприятий.

Очень интересный вопрос — есть ли воспроизводственный контур в современных экономиках ряда стран, например, Японии и Германии и каков его масштаб. Сложность здесь связана как раз с упомянутым выше фактором — большой долей экспортных доходов. Какая их часть категорически необходима для нормального внутреннего воспроизводства — большой вопрос, который требует серьезного изучения. Кроме того, эти страны явно зависят от импорта природных ресурсов  и, как показал опыт II Мировой войны, в случае серьезных изменений в режиме мировой торговли, их воспроизводственный контур может серьезно пострадать. Отсюда, кстати, еще одно важное следствие: масштабы и параметры воспроизводственного контура могут существенно зависеть от состояния дел в мировой экономике. Но сам факт его существования от нее зависеть не должен.

Отдельно нужно сказать о частном спросе. Он составляет важ-ную часть воспроизводственного контура, поскольку «замыкает» финансовые потоки, возвращает их в реальный сектор экономики. При этом часть спроса реализуется в рамках тех товаров и услуг, которые относятся к собственному воспроизводственному контуру, а часть — нет. Например, в нашей стране значительная часть доходов населения получается за счет перераспределения экспортных доходов от продажи нефти и в этом смысле они не могут быть учтены для расчета воспроизводственного контура для России. Впрочем, мы уже отмечали, что у нас он, фактически не существует.

Чем больше воспроизводственный контур, тем глубже может зайти углубление разделения труда, а значит, общее богатство системы. В этом смысле очень показателен пример с индийскими ткачами, поскольку после того, как англичане стали туда завозить ткани, они включили Индию в свой воспроизводственный контур. При этом, использую специфику логистики, просто начали вывозить прибыль, полученную на новых рынках, в метрополию. То есть, фактически, присваивали себе сверхприбыль, эффект от увеличения рынков и технологического рывка. А Индия лишилась ряда важных производств — и нескольких миллионов человек.

Вообще, распределение прибыли в рамках воспроизводственного контура составляет очень важную роль для понимания экономических отношений, но регулирование этого процесса, зачастую, находится за пределами экономики. После того, как расширяющиеся воспроизводственные контуры стали выходить за пределы государств (а это произошло сильно позже формирования Вестфальской системы в 1643 году), это вопрос решался, скорее, в рамках политических процессов, а значит, для чисто экономического исследования, является внешним фактором.

А вот в рамках феодального расширения такой проблемы еще не было — там роль политики была весьма и весьма ограничена. Хотя другие сложности, например, социальные, все равно имели место. В качестве примера можно привести английское «огораживание» — отметим, что в экономическом смысле его жертвы являются полным, хотя и чуть более ранним аналогом индийских ткачей.

Теперь, после описания понятия «воспроизводственный контур», можно вернуться к разговору о разделении труда, уже на более современном уровне. Прежде всего, нужно отметить, что «углубление разделения труда» не следует путать с «научно-технический прогрессом». Условно говоря, углубление разделения труда, о котором мы скажем ниже, есть некоторый процесс, характеризующий развитие экономической системы. А НТП — это общепринятое название той модели экономического развития, в которой этот процесс играет главную, хотя и не единственную роль. Теоретически, углубление разделения труда было и в доисторические времена, и в античности, и при феодализме — другое дело, что модель развития на него не опиралась.

Что касается «инноваций», то тут тоже есть проблемы. Например, представим себе маньяка-изобретателя, который изобрел способ продлить жизнь до 200 лет, причем этот способ никак не зависит от экономики той страны, в которой он живет. Ну, скажем, он придумал какой-то уникальный набор довольно простых трав и стал его продавать за очень большие деньги. Это, безусловно, инновация. А вот как она соотносится с разделением труда и НТП? Это большой вопрос. В частности, можно предположить, что в результате деятельности этого персонажа очень много людей станут покупать его чудодейственный бальзам, вместо того, чтобы покупать товары и услуги, что вызовет серьезную стагнацию экономики. Не говоря уже о том, что рост продолжительности жизни замедлит оборот рабочей силы, что также может оказать серьезное негативное влияние на экономику. Разумеется, этот пример носит достаточно абстрактный характер, но проблемы с инновациями он описывает достаточно четко.

Можно привести и еще один пример. Представим себе некоторую крупную корпорацию, которая для получения прибыли использует некоторую технологию, которую время от времени немножко модернизируя ее. И вдруг появляется изобретатель, который придумывает альтернативную, принципиально более простую и экономную технологию. Теоретически, в случае свободного рынка (который, правда, еще нужно найти), он должен на него выйти и вытеснить конкурента. На практике ему нужны деньги, ресурсы, и все это, в конкуренции с крупной корпорацией ему получить, скорее всего, не удастся.

Да и банки (в советы директоров которых, кстати, входят бенефициары упомянутой корпорации), которые хотят получить обратно свои займы, выданные этой корпорации, будут весьма и весьма осторожны в части финансирования такой альтернативы… Ну, или предложат изобретателю за копейки продать свое изобретение этой самой корпорации. А ведь нашего изобретателя еще можно запугать, купить, посадить (можно, например, вспомнить, как Роберт Пири боролся с реальным открывателем Северного полюса Фредериком Куком; а если кто считает, что «это было давно», то вспомним дело Доменика Стросс-Кана), наконец, просто запутать в патентных спорах, поскольку выигрыш в суде в капиталистическом обществе при соотношение финансов участвующих сторон, различающемся на порядки, предопределен.

А ведь есть еще и общественные эффекты! У корпорации миллиардные доходы, которые, так или иначе, попадают тем или иным людям. Если на рынок выходит принципиальный конкурент, то эти люди перестают получать свои доходы, то есть сокращают свое потребление. А резкое сокращение цены в рамках новой технологии на первых порах невозможно, поскольку нужно отбивать затраты, которые при развитии очень высоки. Значит, выигрыша для потребителя на первом этапе развития технологии практически не будет. Иными словами, внедрение принципиально новых технологий на какое-то время может существенно сократить частный спрос, то есть уменьшить масштаб воспроизводственного контура. И если в экономике все хорошо, то можно и потерпеть, а если нет…

Кто-то может сказать, что и это достаточно абстрактное рассуждение. Но можно привести пример энергетической реформы Обамы. Суть ее состояла в том, чтобы снизить энергетические издержки компаний и стимулировать возврат производителей обратно в США. Но структура экономики США довольно специфическая и выигрыш одних компаний от снижения издержек компенсировался проигрышем других, которые получали инвестиции от компаний энергетического сектора.И, судя по некоторым оценкам, потери экономики от уменьшения инвестиций превысили выигрыш от сокращения издержек.

Так что инновации инновациям рознь…

Дальше посмотрим на определения из, так сказать, авторитетных источников. Первый — Большая советская энциклопедия: «Разделение труда, качественная дифференциация трудовой деятельности в процессе развития общества, приводящая к обособлению и сосуществованию различных еѐ видов. Р. т. существует в разных формах, соответствующих уровню развития производительных сил и характеру производственных отношений. Проявлением Р. т. является обмен деятельностью.»

А вот — Википедия (я уж, простите, не стал смотреть, откуда они это определение стянули): «Разделение труда — исторически сложившийся процесс обособления, видоизменения, закрепления отдельных видов трудовой деятельности, который протекает в общественных формах дифференциации и осуществления разнообразных видов трудовой деятельности. Различают: — общее разделение труда по отраслям общественного производства; — частное разделение труда внутри отраслей; — единичное разделение труда внутри организаций по технологическим, квалификационным и функциональным признакам. Является причиной повышения общей производительности труда организованной группы специалистов (синергетический эффект) за счет: выработки навыков и автоматизма совершения простых повторяющихся операций, сокращения времени, затрачиваемого на переход между различными операциями».

Это хорошие определения, но они очень общие, то есть существуют моменты, которые они не проясняют. Например, чем отличается экономика феодализма (натурального хозяйства) от экономики капитализма? Мы, в рамках нашего обсуждения вопроса, уже начинаем нащупывать ответ на этот вопрос: они отличаются масштабом воспроизводственного контура и, главное, его устойчивостью. При феодализме свой воспроизводственный контур есть у каждой деревни. Тем более, у города — с близлежащими деревнями. И — он практически не меняется во времени, во всяком случае, эти изменения крайне медленные, для того, чтобы они достаточно явно проявились в жизни, нужны поколения.

Кстати, технологический прогресс, развитие инноваций, который, конечно, во времена феодализма есть, в частности, в сфере военной, идет практически независимо от чисто экономического воспроизводственного контура. Пример — Россия времен раннего Петра I. Он, помнится перелил колокола на пушки — не потому, что был «антихрист», а потому, что технологии производства пушек (которые в России тогда были вполне на мировом уровне) существовали независимо от воспроизводственного контура, в котором необходимое для войны количество металла просто не могло быть произведено в рамках регулярного экономического процесса.

Кстати, аналогичная ситуация в сегодняшней России. У нас еще есть технологии производства широкофезюляжных самолетов, типа Ил-96, который до сих пор вполне конкурентен на мировых рынках. Но воссоздать массовое производство этих самолетов мы, в рамках нашего воспроизводственного контура, не можем, можем лишь строить 1-2 самолета, которые на рынок влияют слабо.

Этот пример позволяет нам, наконец, дать описание того, чем отличается модель развития, в которой мы живем сегодня, от той, которая была до нее (при феодализме, например). Итак, современная модель развития характеризуется тем, что углубление разделения труда (то есть появление новых технологий, трудовых навыков и прочих элементов дифференциации трудовой деятельности) активно используется для расширения воспроизводственного контура  в  рамках  экономической   системы.   Или,   иначе,   в   которой разработка и внедрение инноваций является принципиальной частью воспроизводственного контура.

А теперь еще одно утверждение, которое восходит к Адаму Смиту. Если экономическая система замкнута, то по мере того, как она включает в воспроизводственный контур все доступные ресурсы, углубление разделения труда в ней останавливается. Мы не будем здесь расшифровывать ни того, как может происходить включение новых ресурсов в воспроизводственный контур, ни инструментов оптимизации самого контура (желающие могут изучить политику СССР 1960-85 гг.), важно, что, с какого-то момента, единственным инструментом продолжения развития остается расширение рынков!

То есть — глобализация! И в результате, мы понимаем, что кризис 70-х годов на Западе и кризис 80-х годов в СССР был экономически одним кризисом, построенном на одном механизме (снижении эффективности экономики в условиях исчерпания механизмов оптимизации воспроизводственных контуров при ограничении роста рынков), который для СССР закончился крахом, а для Западной экономики сменился возможностью расширения, которая приостановила кризис на 10 лет (90-е годы прошлого века). Беда в том, что сегодня этот кризис начался снова.

Причем, в отличие от ситуации 90-х годов, нет даже теоретической возможности расширения. Более того, на самом деле все еще сложнее, поскольку политика кредитного стимулирования частного спроса («рейганомика») привела к серьезным структурным диспропорциям в экономике США (и мира), которые практически неизбежно приведут к острому кризису, по образцу 1930-32 гг. И это значит, что воспроизводственный контур нынешней мировой экономики не просто неустойчив, но и в принципе не может сохраниться в среднесрочной перспективе. равновесие между частным спросом и частными доходами находится на уровне ниже нынешнего уровня спроса (то есть, фактически, мирового ВВП) где-то процентов на 30-35. Это уровень спада начала 30-х который привел к «Великой» депрессии.

Для так называемых «развитых» стран ситуация еще хуже, поскольку для них уровень падения ВВП будет еще ниже. Но вопрос социально-политических проблем этих стран не входит в тему настоящего доклада, а главный вывод, который мы должны сделать из вышесказанного: неизбежное снижение частного спроса приведет к тому, что уровень разделения труда должен будет сократиться (напомним, что средняя заработная плата в США сегодня, еще до начала полномасштабного спада, находится на уровне примерно 1958 года) и единый до того воспроизводственный контур должен будет распасться на несколько. Как, например, было в 30-е годы ХХ века, когда таких контуров было пять (Британский, Германский, Американский, Японский, Советский).

Иными словами, «западная» глобализация (составной частью которой является единая, глобализированная финансовая система, построенная на долларе, институционализированная в рамках Бреттон-Вудской системы), в результате кризиса должна быть не просто остановлена, она должна повернуться вспять. И сделать тут ничего нельзя, поскольку ресурс частного спроса недостаточен для сохранения единого воспроизводственного контура.

Главный вывод из вышесказанного состоит в том, что объективный экономический кризис разрушает единую глобализированную экономическую систему и, как следствие, будет разрушена и мировая долларовая система, построенная на фундаменте Бреттон-Вудских соглашений. А это значит, что во всех регионах мира нужно будет строить альтернативные системы, которые, в связи со спецификой кризиса (падением частного спроса) будут ориентированы на поддержку регионального частного спроса.

Таким образом, мы сегодня живем в эпоху конца Бреттон-Вудских соглашений и в самое ближайшее время должны разработать и внедрить альтернативные финансовые технологии.

 

https://izborsk-club.ru/14467

 

16.07.2017 О фондовых рынках 

 

Михаил Леонидович, а должен ли существовать фондовый рынок? Или же фондовая биржа — это по определению «негатив» для реальной экономики?

Сами по себе акции появились как некоторый инструмент разделения двух функций: функции владения и функции управления. То есть если раньше компании управлялись их владельцами, то со временем стало понятно, что если владельцев у компании много или если произошла смена владельца, то надо каким-то образом выделить этого самого управленца и при этом обеспечить смену владельцев так, чтобы это не влияло на качество управления.

И по этой причине была придумана такая штука как акции. Логика тут абсолютно понятна: продажа акций автоматически меняет владельца, а, собственно, управляющие могут даже и не знать о том, что это произошло. Конечно, они рано или поздно узнают, но в общем и целом это не принципиально. Это первая вещь.

Вещь вторая: как только появился отдельный актив, а именно акция (в отличие от компании в целом), немедленно встал вопрос о его цене. И, соответственно, появилась биржа как инструмент котировки, обмена, продажи и так далее. Во всем этом на первом этапе ничего такого и не бывает. Могут быть, например, специализированные рынки валют и металлов, рынки медицинских препаратов или прочего, где сидят профессионалы, которые знают, чем они занимаются.

Точно так же рынки акций. Но вот дальше довольно быстро выяснилось, что акции обладают одним замечательным свойством: они демонстрируют лучше всего механизм оценки предприятия. То есть если общественное мнение считает, что данное предприятие хорошее, то акции могут быть выше, чем некоторая разумная, определенная цена.

А если, соответственно, наоборот, предприятие по каким-то причинам оценивается плохо (ну, например, плохой руководитель или оно поддерживает какие-то неправильные структуры), то опусканием акции можно это показать.

Дальше выяснилось, что существуют базовые, принципиальные механизмы оценки, что такое хорошо и что такое плохо. Например, на первом этапе стоимость акций определялась объемом (ну, я сейчас не говорю про те объемы, которые позволяли участвовать в управлении, то есть вводить своих людей в состав совета директоров, это всегда оценивалось отдельно). А если достаточно маленькая доля (одна сотая процента капитала), то на первом этапе капитализация акции оценивалась исходя из дивидендов. То есть, грубо говоря, считаем выплаченные дивиденды за три года на эти акции — это и есть их нормальная стоимость. Или за пять лет.

Потом эта модель стала меняться. Сначала были дивиденды, потом было сказано: ну да, компания дивиденды может не платить, например, Майкрософт много лет не платила дивиденды. Но Майкрософт же хорошая компания, ее акции должны что-то стоить! Значит, должны оценивать не дивиденды, а оценивать надо общую прибыль, потому что рано или поздно компания дивиденды заплатит.

Дальше, соответственно, стали оценивать уже даже не прибыль, а доходы. Что уже немножко идиотизм, в результате чего такие компании как, например, Yahoo, которая никогда не получала никакой прибыли, а была тотально убыточной, или компания Твиттер, которая тоже тотально убыточна, тем не менее ее акции вполне себе торгуются на бирже по положительной цене.

Ну, а потом эта цена стала исходить из логики вложенных денег. То есть если мы вложил в эту компанию такое-то количество миллиардов, то это должно отражаться на цене акций. С точки зрения экономики это клинический идиотизм, потому что все эти вложения могут быть выкинуты на помойку. Но тем не менее.

Ключевой элемент здесь другой. Дело в том, что акции — это, во-первых, инструмент, с помощью которого можно получать деньги, не продавая их. Классический совершенно вариант: вы закладываете ваши акции в банке и берете кредит. В результате очень многие компании стали заниматься замечательным делом: они выкупают на рынке собственные акции. Поскольку акции продаются, цена их растет. И дальше под них берут кредиты.

А с точки зрения акционеров, которые голосуют на собраниях, они одобряют деятельность администрации, потому что стоимость акций растет. Это стал главный критерий качества работы компании. Это идиотизм. Как мы знаем, компания «Тесла» Илона Маска, которая производит «игрушки» (очень дорогие), сегодня по капитализации выше, чем Форд или другие компании, которые производят реальную продукцию. Ну, это что-то невообразимое.

Но самое главное: в результате того, что есть такой замечательный актив как акции, можно выпускать колоссальное количество производных инструментов. Деривативов и прочего. Образуется совершенно потрясающий конгломерат, один из самых крупных в мире рынков, под который можно делать эмиссию денег. И, собственно говоря, именно для этого он и используется. Кроме того, это инструмент для привлечения денег в США, потому что считается, что их рынок никуда упасть не может.

В этом смысле нужно понимать, что современный фондовый рынок — это сочетание некоторых осмысленных функций и колоссального пузыря, который был надут за последние годы. Несмотря на то, что этот пузырь регулярно «подсдувается», тем не менее он все равно на сегодняшний день какой-то совершенно колоссальный.

И по этой причине ликвидировать эту вещь не нужно, это глупо. А вот, соответственно, дождаться, когда он рухнет, и вернуть обратно те ограничения, которые были введены в 1933 году и которые потом отменил Клинтон (а может быть, и введя новые), — это вещь вполне разумная. Так что я думаю, что этот рынок существовать будет и через пять лет, и через десять, но правила игры на нем будут существенно отличаться от существующих.

 

https://khazin.ru

http://www.russiapost.su/archives/119217

 

21.11.2016 О проблемах ФРС 

 

Как я и обещал, пишу краткую заметку для раздела «Ликбез», посвященную истории и экономическому смыслу Федеральной резервной системы США (ФРС). Дело в том, что победа Дональда Трампа очень возбудила те силы в мире вообще и в США в частности, которые давно «крошили булочку» на ФРС. Наиболее известен из этой группы бывший конгрессмен Рон Пол (и его сын сенатор Рэнд Пол), но вообще она довольно многочисленная.

Я ни в коем случае не оспариваю многие их позиции и, кстати, считаю, что к конспирологическим их, во многом, отнесли не по объективным причинам, а по причине активной пропаганды банкиров, которым страшно не нравится, когда кто-то со стороны начинает лезть в их внутреннюю «кухню». Но в любом случае, именно эта пропаганда, вкупе с другими методами, которые во многих случаях трудно назвать законными и уж точно — приличными, сделало противников мировой финансовой элиты (как будет видно, это наиболее правильное название группы максимально широких бенефициаров этой структуры) людьми достаточно резкими или, выражаясь модным сегодня словом, неполиткорретными. Я же, как экономист, должен смотреть на ситуацию как можно более трезво, и это свой взгляд сейчас попытаюсь продемонстрировать.

Начну с базового понятия: модели капиталистического развития. Суть его — в углублении разделения труда, что увеличивает производительность труда и, тем самым, добавленную стоимость, создаваемую в рамках конкретной экономической системы. Как всегда, бесплатный сыр бывает только в мышеловке, поэтому рост углубление разделения труда ведет к серьезной проблеме — повышению рисков конкретных производителей. Попытаюсь продемонстрировать эту мысль на самом простом примере.

Пусть у нас есть производство некоторого продукта, в технологическую цепочку которого входит 10 операций. Мы предполагаем, что все 10 этих операций делают разные компании и что конечная прибыль при продаже этого продукта — 200 монет. Тогда, в соответствии с гипотезой о совершенной конкуренции, эта прибыль распределяется по всей цепочке поровну, все участники цепочки получают по 20 монет. Разумеется, нужно учесть, что не все технологические операции одинаковы, что некоторые производства являются побочными процессами от некоторых очень крупных производств, которые могут «выдавливать» в свою пользу большую прибыль, и так далее, и ему подобное, но, как я уже упоминал, речь идет о самом сильном упрощении.

Теперь пусть у нас идет научно-технический прогресс и вместо 10 операций стало 20. Фирмы тоже разделились (специализация повышает эффективность), но общая производительность выросла, так что выросла и прибыль. Не в два раза, конечно, но пусть в полтора, то есть тепер составляет 300 монет. Или, иначе, 15 монет на каждую фирму … То есть — совокупная прибыль упала на 25% …

Разумеется, можно часами говорить об упрощениях — но, право слово, они не больше, чем при написании формулы Фишера. Так что делаем простой и ясный вывод: углубление разделения труда увеличивает рисков для каждого конкретного производителя (а для крупных корпораций — для каждого из элементов их бизнеса). Что это значит? Это значит, что главная проблема хозяйственного управления при капитализме — снижение рисков, которые непрерывно растут в процессе борьбы за эффективность и конкуренцию. Кстати, именно по этой причине монополии часто не стремятся к внедрению инноваций — риски при этом растут, а выигрыш относителен, поскольку конкурентов нет.

Именно так и развивался капитализм в XVIII-XIX — главным процессом тут было снижение рисков за счет расширения рынков (продажи готовой продукции, поисков новых источников дешевого сырья, новых источников рабочей силы и так далее). Но к концу XIX века все эти источники (в большом масштабе, локальные возможности снижения рисков, конечно, остались) были исчерпаны. И начались серьезные проблемы.

С одной стороны, банки видели, что риски производителей растут, что для них означало, что все больше заемщиков не возвращаются кредиты. То есть — что ставку кредита нужно повышать, просто чтобы компенсировать невозвраты.  С другой, производители требовали снижения ставки, поскольку для них снижение рисков означало, что падают прибыли и их нужно снижать за счет снижения издержек (в том числе, выплат по долгам). В какой-то момент у самых слабых участников рынка начался кризис ликвидности — как у банков (которым стали отдавать критически мало), так и у производителей (которым перестали давать кредиты на пополнение оборотных средств).

Отметим, что в то время действовал «золотой стандарт», количество денег в экономике было фиксированным, что сильно обостряло кризисные процессы по сравнению с сегодняшним днем и резко ускоряло соответствующие процессы. А банки были индивидуальными, независимыми структурами, работающие на свой страх и риск. При этом, поскольку соответствующей макротеории еще не было, у них было четкое ощущение, что все дело в том, что начинается обычный циклический кризис и главное — пережить те максимум пару лет, в течение которых он будет продолжаться.

В такой ситуации главная задача — получить ликвидность, а самый простой способ это сделать для банков — межбанковский кредит. Соответственно, поскольку в начале ХХ века «циклический» кризиса никак не проходил (в нашей теории, для которой мы с Денисом Рашей придумали название «неокономика», которое затем было монополизировано О.Григорьевым), в 1907-08 годах начался серьезный кризис банковской ликвидности. Он подробно описан в литературе (например, в нашей книге «Лестница в небо» или у Сергей Егишянца в «Тупиках глобализации»), но суть решения состояла в том, что под руководством Джи.Пи.Моргана был произведен взаимозачет, а затем он, личными деньгами, закрыл оставшуюся «дырку» в общем балансе банковской системы.  А затем было принято решение, что необходим институт, которые такую операцию («рефинансирование») проводил бы на регулярной основе. Этим институтом и стала РФС, созданная в конце 1913 года.

Нас сейчас не интересуют элитные, коммерческие и прочие аспекты создания и функционирования ФРС, их можно прочесть в других источниках, в том числе тех, которые я выше упоминал. Я хочу сказать о принципиальной экономической задаче которую решала ФРС: она представляет собой новый этаж финансовой инфраструктуры, ее надстройку, целью которой является снять часть рисков с банков, которые, в свою очередь, снимают часть рисков с производителей, путем выдачи кредитов. Через рефинансирование.  Кроме того, ФРС контролирует активность отдельных банков, которые пытаются снизить свои риски самостоятельно, через механизм финансовых спекуляций и выпуска все более сложных финансовых инструментов.

Именно создание ФРС позволило США организовать рост 20-х годов — когда и этот механизм был исчерпан. Для его расширения в 1944 году была проведена Бреттон-Вудская конференция, которая институционализировала расширения сферы оборота доллара на бывшую территорию суверенных валют, фунта стерлингов, японской иены и немецкой марки (последние три — частично, поскольку часть их территории отошла Советской зоне, где валютой был рубль).  Этого потенциала хватило до начала 70-х годов прошлого века.

Затем наступил новый кризис и вот здесь ФРС, для которой были исчерпаны механизмы поддержки производства, а Советский Союз, «великий и ужасный» продолжал нависать над капиталистическим миром, начала (после 15 августа 1971 года, когда президент США Ричард Никсон, «временно», разумеется, отменил привязку доллара к золоту), начала необеспеченную денежную эмиссию. В США началась серьезная инфляция.

Поскольку СССР не стал форсировать выигрыш в «соревновании двух систем», Запад получил передышку и разработал новых механизм стимулирования производства и запуска новой «технологической волны» (которую потом назвали «информационная революция»). Суть его состояла в том, что банки за счет эмиссионной поддержки начали кредитовать частный спрос, вначале в США, а затем и по всему Западу. При этом для того, чтобы оттянуть срок неизбежного роста долга выше критических значений, для домохлзяйств концепцию возврата долга заменили на концепцию его рефинансирования (как для государств). Беда в том, что работает эта концепция только на фоне снижения стоимости кредита.

Результаты известны: средний долг  американских домохозяйств вырос, примерно, в два раза по отношению к их годовому доходу (с 60 до 120%), ставка ФРС упала до нуля. А вот доходы домохозяйств (на фоне растущих расходов) остались на уровне конца 50-х годов (упали в 70-е годы), по покупательной способности, разумеется. Кризис возобновился в 2008 году — когда домохозяйства не смогли обслуживать свой долг даже по крайне низким ставкам.

В этот момент ситуацию опять спасла ФРС — через эмиссию. Но этот механизм работал только до 2014 года, пока менялась структура денежной массы (кредитный мультипликатор упал с 17 до 4, при одновременном росте наличной денежной массы с 0.8 трлн. долларов до 3.3 триллионов, то есть в те же 4 раза, что упал мультипликатор). А затем начались проблемы …

Но еще до 2014 года мировая финансовая элита (которая повысила долю прибыли в экономике, которую перераспределяет в свою пользу с 5% до II Мировой войны до 10% послед Б.-В. конференции, 20% в начале 70-х и до 70% перед началом кризиса 2008 года) решила повторить тот фокус, который прошел в 1913 году, и создать «новую» ФРС, на этот раз не на национальном, а на мировом уровне.

Проект этот получил название «центробанка центробанков» и вполне успешно продвигался на уровне G8 и G20. До тех пор, пока в июне 2011 года не случилось «дело Стросс-Кана». После чего о выводе главного эмиссионного центра из-под национального суверенитета и речи больше не было. Но доля финансового сектора в перераспределении прибыли упала уже до  35%, что, конечно, невероятно много для нормальной экономики, но крайне мало для банков. Так что коллизии будут продолжаться, что хорошо видно на примере победы на президентских выборах в США Дональда Трампа.

В общем, вывод можно сделать один: развитие ФРС и связанных с ним структур (банков) стало следствием проблем базового механизма развития капитализма, углубления разделения труда. И риски для производителей сегодня много выше, чем были 100 лет назад, когда ФРС создавалась, а это значит, что ликвидация этой организации возможна только в рамках создания альтернативных механизмов их компенсации. Или же нам нужно вернуться в рамках технологий на уровень конца XIX века, когда удавалось обходится без подобных структур.

Любой более или менее адекватный анализ предложений по ликвидации или серьезной адаптации ФРС должен исходить из подобного понимания ситуации. ФРС, прежде всего, это экономический механизм и не нужно путать политический и элитные спекуляции на его функциях и задачах, с самими этими задачами. Последние никто отменить не может и отказ от их решения неминуемо приведет к серьезнейшей деградации современной экономической и технологической системы.

 

http://khazin.ru

http://www.russiapost.su/archives/96830

 

Типы кризиса при капитализме

 

Описание двух типов кризисов при капитализме
К вопросу о кризисах капитализма

Прежде, чем переходить к собственно содержательной части, мне хотелось бы сказать несколько слов об экономической теории. Я уже писал о том, что ХХ век - это схватка двух таких теорий, марксистской политэкономии и капиталистической экономикс, причем и та, и другая, находились в жестких рамках идеологических шор и табу. И та, и другая теории события последних двух десятилетий заранее предсказать не смогли. При этом экономикс даже к сегодняшнему дню не смогла описать текущий кризис, он по прежнему представляется для этой теории экстраординарным событием. А вот наша теория, которая не только смогла предсказать пути кризиса, но и дать описание его масштаба (правда, уже после того, как кризис начался) была создана, в общем, на базе политэкономии, однако только после того, как ее идеологические шоры рухнули, вместе с СССР.
В процессе осмысления этого кризиса мы поняли, что значительная часть той идейной базы, на которой был достигнут наш результат, существовала уже в начале ХХ века, в работах Розы Люксембург, и в этом смысле прогресс в экономической науке был остановлен как минимум лет на 80 - такова цена идеологических запретов. Стало понятно и другое - что теория наша, в ее чисто экономической части, во всяком случае, это теория капитализма - и за его пределы выйти у нее не получается. Если вспомнить опыт марксизма, то это становится понятным - если речь идет о принципиальном изменении механизма развития, который влечет за собой череду мощнейших социальных пертурбаций, описать получающуюся картину (даже без попыток заглянуть в будущее) оставаясь на чисто экономической платформе не получается. Категорически необходимо использовать и другие общественные науки - то есть, разрабатывать комплексную общественную теорию. И вот в этом месте я всерьез столкнулся со своим соавтором Олегом Григорьевым.
Будучи, так сказать, «отцом-основателем» новой экономической теории, он оказался склонен к тому, чтобы развивать ее в рамках «закрытой» модели - то есть относить к ней только то, что он сам рассматривал и изучал. Именно в рамках этого подхода Олег зарегистрировал товарный знак «неокономика» - термин, придуманный в то время, когда все мы вместе работали в компании «Неокон». Мне этот подход кажется принципиально неверным, поскольку разработать по-настоящему большую теорию можно только в рамках «открытого» подхода - при котором каждый, кто считает, что работает в ее рамках, может ее использовать и вносить в нее свой вклад.
Но для такого подхода, в том числе, категорически необходим «зонтичный» бренд - в качестве какового я и предполагал в свое время использовать термин «неокономика». Сейчас это стало невозможным и, как мне кажется, это серьезно тормозит развитие теории. Более того, собственно «неокономика» в такой ситуации может довольно быстро скатиться на уровень узкой секты, а ее замечательные идеи будут просто присвоены другими научными школами. Мне это кажется неправильным - и по этой причине я буду продолжать использовать термин «неокономика», во всяком случае, пока не столкнусь с жесткими ограничениями.
Так вот, ключевым элементом неокономики является мысль о том, что базовым механизмом развития современного капитализма является углубление разделения труда (РТ). Это стало понятно достаточно давно (напоминаю, об этом писал еще Антонио Серра в начале XVII века), к концу XVIII века Адам Смит сделал еще один очень важный вывод: что углубление РТ идет в экономической системе не бесконечно, а рано или поздно останавливается, причем чем больше эта система, тем глубже заходит в ней процесс РТ до своей остановки.
Причин этого явления можно назвать несколько, я дам, как мне кажется, самую простую (хотя и не уверен, что сам Смит именно ее имел в виду, когда делал свой вывод): углубление разделения труда, повышая производительность, увеличивает риски конкретного производителя, который вынужден встраиваться во все более и более сложную технологическую цепочку. В результате, сложность системы увеличивается, производительность в ней растет, но общее развитие системы постепенно останавливается в результате того, что ее отдельные элементы по очереди «выпадают» из рентабельности.
Очень условно эту схему можно описать так: углубление разделения труда ведет к повышению рентабельности системы в целом, однако количество элементов, ее составляющих при этом тоже растет (при этом относительно быстрее, чем общая рентабельность), и их индивидуальная эффективность при этом падает. Если бы работал механизм совершенной конкуренции, который распределял бы конечную рентабельность системы поровну между всеми ее элементами, то был бы шанс продолжать развитие, но даже минимум конкуренции в условиях падающей рентабельности отдельного элемента приводит к тому, что отдельные элементы системы переходят к убыткам - и вся технологическая цепочка останавливается.  
Это очень хорошо видно на примере попыток создать новые виды продукции и технологий на плановой основе. Дело в том, что приводить в качестве примера внедрение, например, компьютерных технологий не совсем корректно, поскольку для того, чтобы увеличить их покупку людям позволили существенно увеличить общие расходы (за счет роста долга). И сегодня очень тяжело (во всяком случае, я не встречал соответствующих работ) понять, где спрос, так сказать «естественный», а где искусственный, стимулированный.
А вот проекты бюджетные тут более показательны. И практически все они, в последние десятилетия, были по итогам куда более затратными, чем в планах. И хотя что-то здесь можно списать на недоучтенную (точнее, заниженную в показателях) инфляцию, что-то - на естественную коррупцию, однако масштабы отклонений слишком велики. Основная проблема тут в том, что реально растут затраты самых «младших» субподрядчиков, причем как раз тех, которые не являются принципиальными, то есть, грубо говоря, поставщиков винтиков, гаечек, прокладок и так далее. Вообще, этот момент требует отдельных исследований, но, скорее всего, он нашу точку зрения подтверждает.     
Я не буду здесь углубляться в другие детали, они описаны в других моих текстах, но главный вывод, который можно сделать из вышесказанного, состоит в следующем: рано или поздно, любая экономическая система приходит в состояние, когда в ней начинают выпадать из рентабельности отдельные звенья, причем их количество становится все больше и больше. Выходов тут есть два: либо расширять рынки (что возможно не всегда), либо - перераспределять риски во всей экономической системе, снижая рентабельность всех звеньев экономики, но обеспечивая рентабельность по наиболее критичным направлениям. Первый путь понятен, второй достигается либо планированием (государственным или частным - через финансовые механизмы), либо стимулированием частного спроса. Отметим, что этот вывод (правда, без объяснения того факта, что кризис падения эффективности капитала все равно неизбежен) делается в рамках кейнсианства, так что новым он не является.
В любом случае, понимание того, обстоятельства, что, рано или поздно, эффективность ряда отраслей (количество которых все время будет увеличиваться) начнет падать, причем независимо от проводимой экономической политики, позволяет сделать вывод: при капитализме кризисы бывают двух принципиально различающихся видов: циклические кризисы (которые в политэкономии называются кризисами перепроизводства) и некоторые другие кризисы, которые мы в рамках неокономики назвали кризисами падения эффективности капитала.
Кризисы эти отличаются принципиально. Циклические кризисы хорошо изучены - и главная их особенность состоит в том, что выход из них осуществляется, в некотором смысле, автоматически. Этот выход можно ускорить (за счет так называемой «контрциклической политики») или замедлить, но он произойдет в любом случае. При этом на растущей фазе цикла (то есть когда темпы роста экономики положительные) инфляция растет, на падающей - явно проявляются дефляционные тенденции и в том случае, если на понижающей стадии цикла наступает общий экономический спад,  говорят о наступлении рецессии. Иными словами, рецессия - это циклический термин, применять его вне рамок соответствующей теории не совсем корректно.
Совсем другая ситуация с кризисами падения эффективности капитала. Прежде всего, поскольку они связаны с общими свойствами экономической системы, никакого автоматического выхода из них нет. Пока не будет предъявлен некоторый системный ресурс повышения спроса или перераспределения рисков, Например, расширение рынков. Чуть позже, когда мы рассмотрим все эти кризисы (а их было всего четыре), мы увидим, какие ресурсы были использованы для выхода из них.
Кроме того, попытки стимулировать экономику стандартными контрциклическими методами (например, смягчением кредитно-денежной политики, то есть снижением эффективной стоимости кредита) к результату не приводят. Точнее, эффекты эти проявляются слабо (причем чем дальше, тем слабее), скорее, они приводят к замедлению темпов вхождения в кризис, чем к остановке кризисных процессов.
В рамках кризисов падения капитала явно проявляются черты, не свойственные кризисам циклическим. Так, во второй половине 70-х годов, когда власти США активно занимались эмиссией (поскольку нужно было любой ценой финансировать дефицит бюджета на фоне «холодной» войны), в стране возник совершенно неожиданный для специалистов экономикс (и недопонятый до сих пор) эффект «стагфляции» - то есть сочетания высокой инфляции и экономического спада. Совершенно нехарактерный для предыдущих кризисов.
Отметим, что современная статистика, которой свойственно все больше и больше использовать чисто виртуальные показатели (например, приписную ренту или интеллектуальную собственность) часто задним числом переписывает экономические результаты. Например, кризис 70-х годов, который был практически непрерывным (в середине десятилетия темпы спада немножко ослабли, но в плюс экономика не вышла, это хорошо видно, например, по темпам спада средней заработной платы), сегодня представляется как последовательность двух близких «рецессий», разделенных периодом пусть и небольшого, но роста. Понятно, зачем это было сделано (экспертам по экономикс необходимо было доказать, что их теория адекватна реалиям), однако такая фальсификация привела к тому, что понять реальные механизмы кризиса стало в рамках экономикс много сложнее. 
А теперь имеет смысл начать описывать все кризисы падения эффективности капитала, которые произошли в мире. Первый из них начался в конце XIX века и его пиком стал кризис 1907-08 гг. в США. На первом этапе развития капитализма, когда вокруг него была масса территорий с более архаичными моделями развития, проблем с расширением рынков не было. Но уже к концу XIX века стало понятно, что сформировались четыре крупных системы разделения труда (точнее, четвертая, Японская, к этому времени еще не завершила свое формирование, но поскольку она была на периферии мировой экономики, её роль на тот момент была второстепенной).
Эти системы (по времени формирования: Британская, Германская и Американская) постепенно поделили между собой весь мир (то, что не поделили на тот момент не представляло экономического интереса) и стали серьезно ограничивать друг друга в рамках попытки дальнейшей экспансии. Кризис начинался достаточно привычно, вообще, вход в кризис падения эффективности капитала обычно происходит путем начала очередного циклического кризиса, однако к началу ХХ века стало понятно, что что-то идет не так.
Быстрее всего это почувствовали банки, которые в XIX веке брали на себя основную тяжесть по снижению рисков производителей (кредитуя их), в реальности они занимались перераспределением рисков по всей экономике. Однако по мере углубления разделения труда риски производителей продолжали расти - и они начали требовать снижения ставки кредитования. У банков проблемы были противоположными - в условиях кризиса росли невозвраты и, как следствие, ставки нужно было поднимать.
В реальности, общей картины рынков тогда не было (банки были независимыми чисто коммерческими структурами) и по этой причине банки пытались кредитовать своих старых клиентов даже по заниженным ставкам, скорее всего предполагая, что кризис скоро закончится, в полном соответствии со своим опытом работы с обычными экономическими циклами. Собственно, других до того времени и не было. А возникающие проблемы с ликвидностью решались за счет межбанковского кредитования. В результате, кризис 1907-08 гг. стал, прежде всего, кризисом межбанковского кредита, хорошо знакомым российскому читателю. Но причина его лежала в постоянном росте рисков производителей, которые уже не могли взять на себя отдельные коммерческие банки.
Напомню, что тогда проблему решил лично Джон Пирпонт Морган, который собрал руководителей крупнейших банков, провел взаимозачет и недостающую сумму денег выложил из своих собственных средств. Кризис межбанковского кредита был преодолен, однако возможностей для кредитования производителей не прибавилось, в результате чего началась длинная (по сравнению с предыдущими рецессиями) депрессия, которая для США закончилась только в 1914 году, с началом I  Мировой войны и которая тогда получила в прессе название «Великая».
Более того, в ноябре 1910 года, на секретном (это, как будет понятно позднее, принципиальный момент!) совещании на «даче» Моргана на острове Джекил было принято решение о том, что необходимо сделать механизм рефинансирования банковской системы (то есть, фактически, механизм снижения рисков уже для банков) регулярным, для чего в 1913 году был пролоббирован закон о федеральном резерве. В результате возник центральный банк нового типа, главной задачей которого является снятие части рисков с банковской системы путем ее рефинансирования эмиссионными деньгами, что позволяло им продолжить кредитование производителей по более низким ставкам.
Политические и конспирологические перипетии этого процесса я в настоящей статье опущу (их можно посмотреть, например, в книге Сергея Егишянца «Тупики глобализации: торжество прогресса или игры  сатанистов?», в другой редакции - «Сумерки богов», ее можно найти в интернете), но, во многом, именно механизм рефинансирования на фоне послевоенной разрухи позволил мировой экономике развиваться до начала 30-х годов. Правда, увеличив ее зависимость от необходимости расширения рынков, поскольку увеличилось требование к новым активам, «связывающим» эмиссионные деньги. Впрочем, масштаб эмиссии, все-таки, был ограничен в связи с действующим «золотым стандартом».
Второй кризис начался весной 1930 года. Обвалы «пузырей» 1927 года (спекуляции землей) и 1929 года (фондовый рынок) не были собственно кризисом: к весне 30 года фондовые индексы в США отыграли почти половину падения октября предыдущего года. Но в результате обрушения «пузырей» был разрушен механизм получения дополнительного дохода для большой группы домохозяйств и в марте-апреле в связи с падением совокупного частного спроса начался «дефляционный шок» - резкое падение экономики на фоне сокращения спроса. Поскольку в условиях либерализации (которая при капитализме всегда сопровождает периоды более или менее долгосрочного экономического роста) доля частного спроса в ВВП существенно вырастает, такое падение крайне негативно отражается на экономике.
Тогда денежные власти США отказались от эмиссии доллара и, в результате, второй кризис падения эффективности капитала проходил как чисто дефляционный. Его понижательная стадия длилась до конца 1932 года и темпы спада составляли примерно 1% ВВП в месяц или около 10% в год. По итогам, частный спрос (то есть расходы домохозяйств) пришел в равновесное состояние с их реально располагаемыми доходами. Эффект дополнительных расходов домохозяйств, связанный с побочными эффектами от упомянутых финансовых пузырей, был компенсирован.  
Здесь нужно несколько слов сказать о финансовых пузырях. Дело в том, что на момент начала очередного кризиса падения эффективности капитала (который, напомню, на первых порах выглядит как очередной циклический кризис) в ситуации наличия центрального банка, последний может начать стимулирование роста путем снижения стоимости кредита и накачивания  экономики деньгами. Это позволяет банкам снижать ставки для производителей (компенсируя потенциальные убытки ростом оборота и перераспределением эмиссионной «прибыли»), однако денег в экономике становится больше, чем реальных активов. Как следствие, они начинают перетекать в наиболее доходные отрасли экономики и там начинают надуваться «пузыри».
В результате образуются новые (пусть и фиктивные, то есть не подкрепленные реальными доходам конечных потребителей) активы, например, деривативы, а стоимость некоторых видов «старых», на первых порах реальных активов, очень сильно растет. Это хорошо видно на примере акций, которые, в бытность их реальными активами, оценивались по капитализации получаемых дивидендов. Затем «справедливая» стоимость акций стала определяться через прибыль компаний, затем - доход, затем учитываться стал и «гудвил», и затраты, в общем, то, что к реальной жизни может вообще не иметь никакого отношения. И как только эмиссия закончится и спрос будет определяться только теми деньгами, которые могут быть потрачены на сбережения из реально располагаемых доходов - капитализация фондового рынка упадет на порядки.
Нечто аналогичное произошло в начале 20-х годов прошлого века - и фондовый рынок вернулся к прежней капитализации только в 50-е годы, то есть после 10 лет устойчивого роста по итогам II Мировой войны. Причины этого роста из нашей теории понятны - Американская система разделения труда расширилась за счет распада Германской, Японской и Британской, но до того в стране бушевала депрессия, которая получила (вторично) название «Великой». Можно спорить, закончилась ли она в 1941 году (год вступления США в войну), поскольку мирная экономика и военная (мобилизационная) сильно различаются, но устойчивый рост уж точно начался только после 1945 года.
А затем, в связи с уже упомянутым расширением рынков, Американская система разделения труда вступила в полосу устойчивого развития. К этому моменту у нее остался только один конкурент - Советская система разделения труда (которая получила свою часть от распавшихся в войну трех других систем), о котором будет сказано чуть позже. А Американская система разделения труда благополучно осваивала новые рынки, до тех пор, пока не столкнулась с новым кризисом падения эффективности капитала. Тут можно назвать точный день начала этого кризиса - 15 августа 1971 года, когда США во второй раз в ХХ веке объявили дефолт (первый был в 1933 году), отказавшись от привязки доллара к золоту.
Причина этого была понятна: наличие мощного геополитического врага в лице СССР требовало постоянного финансирования военных и политических расходов, для чего необходимо было пополнять бюджет, причем, во многом, эмиссионными методами. Что при «золотом стандарте» явно было затруднительно. Но и нормальное развитие уже было невозможно - и в результате, все 70-е годы экономика США падала.
Более того, во второй половине 70-х проявился феномен «стагфляции», о котором я уже упоминал: сочетания двух факторов, свойственных разным стадиям экономического цикла, спада и высокой инфляции. С точки зрения концепции падения эффективности капитала это естественно: если некоторые производства являются принципиально необходимыми, то их нужно финансировать независимо от того, рентабельны они или нет. Да и уровень жизни населения в период «холодной войны» нужно было поддерживать.
Я уже писал о том, что в этот период СССР мог выиграть «холодную войну», но делать это отказался: http://worldcrisis.ru/crisis/188291 , так что время на поиски решения у «западных» элит было. И они им воспользовались, придумав «рейганомику», как инструмент стимулирования частного спроса. Для этого пришлось изменить модель кредитования частных лиц, разрешив там использовать модель рефинансирование под более низкую ставку. Эта модель действовала до конца 2008 года, когда учетная ставка ФРС США, которая на момент введения «рейганомики» составляла 19%, упала до, практически, нуля (в декабре 2008 года).
Еще одним элементов рейганомики было ускоренное стимулирование технологического прогресса (прежде всего, в информационных секторах экономики), за счет вывода базовых производств в Китай и другие страны Юго-Восточной Азии. Грубо говоря, если раньше американский гражданин тратил 100 долларов на джинсы, то теперь джинсы стали стоить 20 долларов (при этом, поскольку себестоимость была около 4 долларов, а 16 долларов прибыли делились сильно в пользу американских посредников, ВВП США от этой операции только рос!), а 80 можно было тратить на выплату кредита, выданного на покупку нового гаджета.  
Но именно за счет запуска новой технологической волны под рост спроса (что было равносильно расширению рынков), США выиграли «холодную» войну и разрушили «Советскую» систему разделения труда. В результате рынки, контролируемые Американской системой разделения труда выросли, что и привело к ускоренному росту, «золотому веку» 90-х годов, когда даже бюджет в США был профицитным.
В этом месте есть серьезный вопрос. Если бы США в этот момент за счет активов, полученных в «Советской» технологической зоне (прежде всего - спрос почти миллиарда граждан с не самым низким уровнем жизни) «закрыли» долги, которые они сделали в 80-е годы, может быть они бы и получили пару десятилетий устойчивого роста, Но вместо этого под новые активы были сделаны новые долги - финансовую модель «рейганомики» никто менять не стал. О причинах такого решения можно много говорить, но результат уже изменить нельзя. И в результате, новый кризис падения эффективности капитала начался в 2000-м году.
Более того, он серьезно отличался от предыдущих. Там дефляционный спад был связан с финансовыми пузырями и был довольно сильно ограничен. В сегодняшней ситуации разрыв между доходами и расходами домохозяйств, который в предыдущие годы не превышал 10% (от реально располагаемых доходов) достиг уровня 25-35%. Точную оценку дать сложно, поскольку статистика сильно искажена различными «виртуальными» эффектами, которые до 80-х годов не учитывались (например, учетом интеллектуальной собственности), изменением методик расчетов и политическим волюнтаризмом. Это хорошо видно по тому, какие данные дают расчеты инфляции по сегодняшней первичной статистике, но старыми методиками (см. http://worldcrisis.ru/crisis/490369 ).
Собственно дефляционный шок начался в экономике США в сентябре 2008 года (до того эмиссию маскировали снижением ставки, что позволяло раздувать пузыри и стимулировать частный спрос). Однако многолетнее стимулирование кредита привело к тому, что в США оказалась сильно деформирована структура денежной массы - кредитный мультипликатор при норме 4-6 был больше 17. В результате колоссальная эмиссия, которую начали денежные власти США, не привела к аналогичному росту инфляции. Грубо говоря, кредитные деньги начали замещаться наличными, к настоящему времени (конец 2014 года) кредитный мультипликатор снизился до 4. Поскольку дальнейшее снижение невозможно - это уже приведет к затруднениям в денежном обращении, известному у нас в 90-е году как «кризис неплатежей».
Иными словами, США практически полностью использовали возможности тех «демпферов», которые у них были. Если посмотреть на историческую шкалу, то у них сейчас аналог самого начала 1930 года - новый дефляционный шок практически неизбежен, скорее всего, он начнется после обвала вновь надувшегося пузыря на фондовом рынке. Но вот как пойдет этот кризис - вопрос большой, поскольку, в отличие от предыдущих, в мире нет альтернативных технологических зон.
Отдельно несколько слов нужно сказать об СССР, точнее, Советской технологической зоне. СССР выступал на мировой арене как государство-корпорация, социализм был у него в системе распределения, а механизм развития был тот же, что у капитализма - углубление разделения труда. И, соответственно, проблемы у него были те же самые. Послевоенный кризис падения эффективности производства начался в СССР в начале 60-х годов и, в отличие от экономиксистов, советские политэкономы квалифицировали его правильно: как кризис падения фондоотдачи (в тогдашних терминах).
Однако решения задачи так и не нашли - хотя кризис, за счет планового характера экономики, развивался сильно более медленно, чем на Западе (за счет чего и удалось в 70-е годы обгонять США, в которых уже начался экономический спад), к началу 80-х годов темпы роста экономики вышли на нулевые показатели и выдерживать соревнование двух систем стало предельно сложно. Может быть, как показал опыт сегодняшней Белоруссии, выжить бы удалось и в этом случае, но «геронтократия» 70-х - 80-х  годов привела к тому, что к власти пришли люди, которые просто не понимали сути происходящих процессов. Отметим, что сегодня аналогичная ситуация в США - поколение «победителей» 90-х годов просто не понимает, что оно разрушает в экономической системе СШа даже то, что можно было бы сохранить ...
В настоящее время идет четвертый кризис падения эффективности капитала и он может стать последним - если удастся найти новые механизмы экономического развития. Если нет - нас ждет возврат назад, в начало ХХ века, а то и дальше, распад мира на новые, региональные системы разделения труда и повторение истории ХХ века с их взаимной борьбой. Во всяком случае, такой получается вывод из нашей теории.    

worldcrisis.ru

Конечный спрос, который съели на два поколения вперёд

 

 

Смысл его можно понять, если представить себе движение товаров. Кто-то добывает руду – для чего? Для того, чтобы её продать. Кто-то её обогащает. Зачем? Чтобы снова продать. Кто-то выплавляет из неё сталь. С какой целью? Чтобы её продать. Кто-то занимается исследованиями по материаловедению. Зачем? Чтобы тот, кто выплавляет сталь, купил его услуги по определению состава и технологии стали. Чтобы она лучше продавалась ...

Иными словами, любой продукт постепенно продвигается по пути всё большего и большего совершенствования, а навстречу ему идут деньги. И вот возникает вопрос: а откуда деньги, и кто же стоит на конце цепочки потребления?

 И вот тут можно дать достаточно чёткое и понятное определение: спрос является промежуточным, если его цель – использование в создании нового товара или услуги с целью дальнейшей перепродажи. Новизна может быть технологической (из руды делаются окатыши на обогатительной фабрике или из деталей собирается автомобиль), а может – быть в рамках чистых услуг (например, если это оптовый склад), но суть от этого не меняется. Основная задача промежуточного спроса – перепродать.

Даже если какая-то контора покупает стулья или канцелярские принадлежности, казалось бы, для собственного использования, она на самом деле всё равно переносит их стоимость на продаваемые ею товары или услуги (и в этом суть понятия «себестоимость» этого самого товара или услуги). Для численного описания этого процесса используется бухгалтерские процедуры, а сам процесс называется амортизацией. Тратить деньги просто так ни одна контора не может – за этим строго следит государство, которое определяет масштаб налогообложения в зависимости, в том числе, от себестоимости (то есть масштаба прибыли) конкретного предприятия.

Но в какой-то момент перепродажи заканчиваются. Рядовой обыватель покупает музыкальный центр или автомобиль – и перенос стоимости заканчивается. Рядовой гражданин не занимается перепродажей товара или услуги, он ею пользуется. Да, при этом он может продавать свою рабочую силу (а может и не продавать), но она никак не связана со стоимостью его имущества, его интересами и предпочтениями. Частное лицо (ну, или, как принято говорить в микроэкономике, домохозяйство) формирует конечный спрос!

Только ли частное лицо формирует этот спрос? Нет, есть ещё один субъект, который его формирует: это государство, которое закупает товары и услуги (например, оборонного назначения). И его тоже не интересует себестоимость, само государство ничего не перепродает. Точнее, его продажи никак не связаны с использованием этого имущества. Отметим, что в рамках одного государства соотношение частного и государственного спроса может быть разное, но в рамках либеральной экономической политики, которая свойственна государствам последние десятилетия, обычно доля частного спроса сильно растет.

Повторим сказанное ещё раз: любая продажа товара или услуги, которая делается в мире, делается для того, чтобы когда-то это товар или услуга оказались составной частью другого товара, который будет приобретён конечным покупателем. Никакого другого смысла производства в современной экономике нет. Даже если ювелирная фирма делает уникальную драгоценность, которую выставляет на витрине как свою рекламу, она всё равно включает её в список своих активов – то есть, так или иначе, использует как потенциал для продажи.

Но отсюда сразу следует один очень интересный вывод: общий объём производства, казалось бы, должен быть ограничен объёмом конечного спроса! Производить больше просто нет смысла! Но тогда вопрос: с какой скоростью может расти экономика? И вот здесь есть масса тонкостей!

Первая – перераспределение спроса между странами. Ну, например, Россия продает нефть – и, вроде бы, это должно вести к росту российской экономики. Но поскольку внутреннее производство всё время падает, то за счёт импорта продажи нефти ведут к росту других экономик -- прежде всего, Евросоюза и Китая. Сюда же можно отнести деятельность транснациональных корпораций, которые вывозят природные богатства слабых стран, как и труд их граждан, по заниженным, трансфертным ценам.

Второй способ – перераспределение общеэкономических доходов в пользу конечных потребителей. Именно на этой идее построено все кейнсианство. Однако, как показал опыт, у этой модели есть ограничения, описание которых выходит за рамки этой краткой заметки (см. теорию кризиса).

Но есть и третий способ. У него есть серьёзный недостаток – рост потребления сегодня ведёт к падению его в будущем, однако в рамках либерального капиталистического государства на такие мелочи обычно не обращают внимания. Суть его – в использовании завтрашнего спроса уже сегодня.

Отметим, что учёт будущего спроса есть всегда. Когда фермер выращивает пшеницу, он не знает, будет ли она использована в следующем году или позднее, но уж точно не в тот момент, когда он собирает урожай. Вопрос только, насколько далеко в будущее при этом можно безнаказанно забираться. А ведь именно этот способ использовался на Западе (а потом – и у нас) с начала 80-х годов, при нём рост экономики проходил за счёт постоянного увеличения временного интервала, на котором учитывается конечный спрос.

Технически он состоял в том, что гражданам стали выдавать кредиты на текущее потребление (чего до того практически не делали), в результате их текущий спрос начал резко расти. При этом, скажем, в США с начала 80-х реально располагаемые доходы домохозяйств (точнее, их покупательная способность) в среднем не росли – они как были после кризиса 70-х годов на уровне начала 60-х, так и остались.

В результате формальный ВВП США все эти годы рос-- при, как уже было сказано, фиксированных доходах конечных потребителей. Правда, выросли и расходы государства, но они, как и полагается в рамках либеральной экономической политики, составляют незначительную часть общего ВВП. Но наращивать долги больше нельзя – а ведь они составляют львиную долю активов финансовой системы. Более того, эта система по неизвестной причине экстраполировала рост расходов домохозяйств в будущее на фактически неограниченный срок, и под этот фиктивный спрос выпускала новые активы, напрочь забыв, что этот спрос уже учтён в долгах домохозяйств. В результате – текущий кризис.

Обсуждение его последствий уже не входит в содержание настоящей заметки, но общий смысл её можно повторить в нескольких тезисах.

-- Цель любых продаж – продлить цепочку спрос до потребления конечным потребителем. Если конечного спроса нет – не будет и промежуточного;

-- Конечный потребитель – этот тот, кто покупает товар (услугу) для собственного потребления, не с целью перепродажи;

-- Общий объём товаров и услуг (в денежном выражении), который поступает на рынок, ограничен конечным спросом и интервалом времени, на котором он учитывается. Кризис последних лет вызван тем, что финансовые структуры попытались учесть слишком «далёкий» спрос. Как говорил один из современных американских политиков, «мы уже съели наш спрос на два поколения вперёд»;

-- Естественное сокращение как текущего конечного спроса, так и интервала времени, на котором он учитывается на рынке, неминуемо вызовет сокращение мирового ВВП, поскольку по своей сути, ВВП (добавленная стоимость) и выражает перераспределённый конечный спрос.

28 декабря 2012

 

 Зачем придумали "средний класс" и зачем его сворачивают

 

Что такое вообще «средний» класс? Это конструкция, придуманная на Западе с целью разрушить классовую концепцию марксизма. С точки зрения марксизма смысла не имеет – это чистая химера, существующая на избыточных финансовых ресурсах, поскольку туда входит и верхушка рабочего класса, и мелкая и средняя буржуазия, и обслуга верхних классов. С точки зрения современного буржуазного государства с его моделью финансового капитализма, «средний» класс – это группа людей с типовым потребительским поведением, причем не только с точки зрения товаров и услуг, но и с позиции услуг политических. Именно под эту группу выстроена вся система тотальной рекламы и образования, направленные на максимальный рост потребления и фактический запрет на более осмысленные ценности. Соответственно, именно эта группа является основной социально-политической стабильности современного «западного» государства. Отметим еще, что ее создание стало возможным, в том числе, за счет вывода массовых и «грубых» производств в страны «третьего мира» и, соответственно, перераспределения доходов от него в пользу стран «развитых».

В то же время сегодня есть серьезная проблема с этим самым «средним» классом. Связано это с тем, что основной источник его существования сегодня слабо связан с реальными доходами, которые получают представители этой группы населения. Точнее, когда концепция «среднего» класса появилась, в период расцвета СССР в 60-е – 70-е годы, источниками формирования было перераспределение прибыли внутри всего западного общества (в США в 60-е годы верхняя ставка подоходного налога была выше 90%) и ограбление колоний и стран «третьего» мира. Но после кризиса 70-х годов начались проблемы – этих ресурсов стало недостаточно. В начале 70-х годов даже появилось серьезное ощущение, что СССР выигрывает соревнование двух систем. И тогда появилось понимание того, что, во-первых, нужно резко увеличивать масштаб «среднего» класса, а, во-вторых, единственный источник для этого – кредитование потребителей.

Связано это второе понимание с тем, что реальные доходы домохозяйств в 70-е годы довольно серьезно упали. Фактически, если учитывать реальную, а не официальную инфляцию (которую государственная статистика всегда занижает), эти доходы с начала 80-х не растут по покупательной способности и соответствуют доходам, примерно, 1962-63 годов. Понятно, особенно с учетом серьезного роста разного рода обязательных платежей, типа страховых, что такие доходы обеспечить более или менее комфортную жизнь в современных условиях не могут никак. Тем более, резко увеличить объем людей, которые эту комфортную жизнь ведут.

В результате, в начале 80-х началась реализация программы «рейганомики», основной смысл которой был не столько в либерализации экономики, сколько в стимулировании частного спроса за счет кредитования. Эта программа, как понятно, имела свои подводные камни, главным из которых было то, что кредиты нужно возвращать. До начала 80-х получить новый кредит, до возврата старого, было почти невозможно (было исключение – ипотечные кредиты, однако они все равно учитывались при оценке качества заемщика). Но в такой ситуации стимулировать спрос сколько-нибудь долго невозможно: если человек получает потребительский кредит на короткий срок, то по его итогам его спроса не растет, а падает, поскольку нужно вернуть не только «тело» кредита, но и проценты по нему.

В результате, пришлось изменить всю модель кредитования частных лиц, было неявно разрешено их перекредитование, в результате чего остаток предыдущего кредита возвращался за счет нового, а в качестве гарантии возврата выступали различные залоги, прежде всего, недвижимость. Но для того, чтобы в рамках такой схемы долг не накапливался слишком быстро, нужно было постоянное снижение стоимости кредита. Что и происходило: учетная ставка Федеральной резервной системы США, кредитора последней инстанции в США и в мире, которая в 1980 году составляла 19%, к концу 2008 года опустилась до, фактически, нуля.

После того, как ставку опустили до нуля, накопленный долг (в США он для среднего домохозяйства на осень 2008 года составлял уже более 130%, притом, что до начала «рейганомики» он не превышал 65%) стал составлять уже серьезную проблему, про которую мы сегодня читаем в газетах уже практически каждый день. Но главное – в другом. Если нельзя больше кредитовать, если нужно возвращать долги – то что будет со «средним» классом?

Напомним, что реальные доходы домохозяйств соответствуют сегодня началу 60-х годов (это без учета сильно выросшей долговой нагрузке). Если представители «среднего» класса начнут снижать свое потребление, что практически неизбежно, то и их доходы, и без того низкие, тоже начнут падать – поскольку будут падать зарплаты и закрываться производства. Это означает, теоретически, что структура доходов должна будет вернуться как минимум в 50-е годы, однако тогда никакого «среднего» класса и в помине не было. А главное – люди были привычны жить бедно, никакой пропаганды «вещизма» и потребления тогда не было.

И речь при этом идет не о сотнях тысяч или даже миллионах, речь идет о десятках, если не сотне миллионов человек. Никакой возврат производства из стран ЮВА тут никого не спасет – он может создать какое-то количество рабочих мест, но увеличить зарплаты он не может – в противном случае возврат просто будет невыгоден. А значит – ничего принципиального не изменит.

Ни о каком сохранении «среднего» класса тут и речи быть не может – под это просто нет ресурсов. Отметим, что в Евросоюзе ситуация еще хуже – поскольку там народ, в целом, беднее. И как современные буржуазные государства будут выходить из ситуации разрушения своей главной социальной опоры – вопрос не просто серьезный, он еще и чрезвычайно актуальный. Я думаю, что соответствующие обсуждения уже ведутся, хотя, что естественно, не публично, однако, судя по утечкам, они сводятся к усилению государственного контроля за народом («быдлом», выражаясь современным языком правящих классов). Беда только в том, что усиление контроля никак не может изменить экономическую модель – а это значит, что нужны еще и какие-то конструктивные действия. А вот в этом направлении пока никто ничего не предпринимает, прежде всего из-за того, что имеет место монополия экономиксистов на экономическое знание.

14 января 2013

«Циклы Кондратьева»: Кончится ли кризис сам собой и если да, то когда

Тема "циклов Кондратьева" стала в последнее время очень популярной, хотя и во многом деструктивной, поскольку многие считают, что экономический рост начнётся «сам собой», по мере того, как «кондратьевская зима» сменится аналогичной «весной». Я уже много раз высказывался на эту тему, однако в большинстве случаев это были достаточно случайные и обрывочные рассуждения, поэтому мне хотелось бы дать более или менее полное описание моего взгляда на этот феномен.

Прежде всего, общие критические рассуждения. Во-первых, как нас учит теорема Фурье, любая функция на отрезке может быть разложена в сумму периодических (циклических) функций. И если рассматривать, например, мировую экономику за последние 250 лет, то не исключено, что среди этих циклов есть и 20-30 летние. Беда только в том, что если взять, скажем, немножко другой отрезок, то и циклы могут получиться другими.

Во-вторых, сторонники теории циклов так и не могут дать убедительное экономическое (или хотя бы социологическое) объяснение тому, как и почему происходит развитие технологий, которое, по их мнению, даёт старт очередному циклу. Почему новые технологии не могут появиться на вершине цикла? Почему они непременно «выстреливают» на его дне? Ну, и так далее. Пока я слышал только общие рассуждения, которые фальсифицируются такими же общими словами – но чёткого и внятного объяснения пока не видно.

В-третьих, люди, которым я доверяю, рассказывали мне, что строгие статистические расчёты не показали наличия «циклов Кондратьева». Точнее, циклы такого периода есть, но по разным отраслям и регионам они не совпадают. Не удивительно, что сами сторонники теории Кондратьевских циклов называют разную их периодизацию.

И в этой ситуации я считаю необходимым дать собственное объяснение этому феномену, тем более, что наша теория кризиса дает для этого все основания. Итак, ключевой момент нашей теории кризиса – понимание того, что базовым механизмом развития с момента появления капитализма, т.е. с XVI века, является углубление разделения труда. Отметим, что это понимание было ещё у натурфилософов XVII века, которые рассматривали то, что мы сегодня понимаем под экономикой, как явление природы. «Как понять, какой из двух городов богаче? -- пишет один из них. -- Для этого достаточно посмотреть на количество профессий, которым владеют его жители. Чем больше профессий – тем богаче город». Мы бы сегодня сказали: чем выше уровень разделения труда, тем выше производительность, тем больше прибавочный продукт.

Следующий шаг – Адам Смит, который отметил, что максимальный уровень разделения труда, достижимый в рамках замкнутой экономической системы, определяется её размерами. Отсюда вывод: уровень разделения труда растёт в замкнутой системе до некоторого момента, а дальше – она начинает стагнировать. Мы назвали этот кризис кризисом падения эффективности капитала.

Отметим, что для Смита или, скажем, Маркса подобный кризис был довольно абстрактной вещью. Хотя понимание того, что Земля ограничена, автоматически ввело в политэкономический (напомним, что название науки придумал ещё А.Смит) дискурс понимание того, что НТП -- а значит, и капитализм -- принципиально ограничены во времени. Но эту тему я уже рассматривал неоднократно, сейчас же только отмечу ещё один принципиальный вывод: резкое расширение рынков сбыта неминуемо влечёт за собой рывок в развитии, связанный с возможностью нового этапа разделения труда.

Если мы посмотрим на XIX век, то увидим феномен, который Ленин и марксисты начала ХХ века назвали законом «неравномерного развития», суть которого состояла в том, что страны, вступающие на путь капиталистического развития позже, развиваются быстрее. В рамках нашей теории этот закон следует интерпретировать так: те страны, которые начинают формировать собственную, самодостаточную систему разделения труда -- то есть то, что мы назвали «технологической зоной», -- не просто реализуют проект догоняющего развития, но начинают его практически с того места, на котором находятся конкуренты, при том, что у них резервы углубления разделения труда выше, что и дает мощный ресурс развития.

При этом нужно учесть, что если страна просто строит капитализм, а своей относительно самодостаточной системы разделения труда создать не может, то особо высокие темпы роста она долго поддерживать не сумеет. Типичный пример – страны Латинской Америки в начале ХХ века: пока они «окучивали» внутренние рынки – активно развивались, как только стало понятно, что они слишком малы для создания собственных технологических зон – развитие резко замедлилось. В том числе и потому, что для поддержания производства на современном уровне им нужен высокотехнологичный импорт, через который происходит вывод прибыли и капитала, то есть ресурсов развития. Да и пример сегодняшней России в этом смысле показателен – какие уж у нас темпы роста ...

А темпы роста были во Франции в конце XVIII века – но они были «сбиты» Великой французской революцией и наполеоновскими войнами, после чего Франция прочно вошла в Британскую технологическую зону. Они были высокими в Германии, которая сформировала свою технологическую зону к 70-м годам XIX века, в США, которые это сделали на пару десятилетий позже и, наконец, в Японии, которая это сделала в начале прошлого века. Отметим, что Россия начала ХХ века остановилась на аграрной проблеме, не решив которую создать нормальный внутренний рынок для машиностроения было невозможно. Решить эту проблему попытался Столыпин – и его попытка закончилась провалом. А потом её решил Сталин – завершив таким образом череду создания независимых технологических зон.

Так вот, в каждой из этих зон на момент создания был мощный рывок – но он происходил не одновременно, а временные разрывы были достаточно неустойчивыми: почти 100 лет между Британией и Германий (теоретически, посередке могла бы быть Франция) и около 20 – между Германией и США. Рост СССР вообще приходился на спад в остальных ранее созданных зонах.

С точки зрения теории кризиса, ситуация понятная: в конце XIX века три первые технологические зоны исчерпали возможности для внутреннего роста, начался первый кризис падения эффективности капитала. Его пытались преодолеть Первой Мировой войной – и это не получилось, Германия устояла, хотя её лишили части колоний и независимой финансовой системы. А вот Япония продолжала развиваться, как и возникший СССР: первая за счёт захвата азиатских территорий, второй – за счёт освоения внутреннего рынка.

Второй кризис падения эффективности капитала начался в 30-е годы и закончился после Второй Мировой войны. И вот тут две технологические зоны – американская и русская – начали бурно развиваться, а Германия (точнее, Германии) и Япония ждали, когда их включат в свою систему разделения труда победители. Этого же ждала и Британия, которая во время войны не смогла поддержать своего статуса лидера технологической зоны.

Новый кризиса падения эффективности капитала начался в СССР в начале 60-х, но длился очень долго, в связи с плановым характером хозяйства. В США он же начался в начале 70-х и происходил очень резко, я уже описывал этот момент. А затем СССР распался, и США получили возможность в последний раз расширить рынки сбыта. Этот момент очень хорошо виден на графиках, скажем, расширенной долларовой денежной массы, но при этом в рамках, скажем, изучения развития промышленности в США он был менее заметен, поскольку денежные власти США уже имитировали расширение рынков сбыта путем кредитования спроса с началом «рейганомики» в 1981 году.

Сегодняшний кризис – это очередной кризис падения эффективности капитала и из него уже быстрого выхода нет – поскольку расширять рынки сбыта больше невозможно, они даже будут падать в связи с исчерпанием механизмов стимулирования спроса. А это значит, что никакой «кондратьевской весны» быть не может – должна произойти смена модели развития. В ней, конечно, могут появиться и другие долгосрочные циклы, но они будут построены на совершенно других механизмах.

Отметим, что наши рассуждения, в отличие от выводов сторонников «Кондратьевских циклов», построены на понятных и, в общем, легко проверяемых механизмах и, самое главное, воспроизводятся в истории несколько раз. Всего кризисов падения эффективности капитала за последние 150 лет было 4, первый – на грани XIX-XX веков, второй – в 30-е годы (и он не затронул половину мира), третий – в 70-е годы (точнее, для двух зон начало и конец этого кризиса не совпали, а Китай он вообще не затронул), последний и глобальный идёт сегодня.

И мне кажется, что наша теория объясняет долгосрочные циклы куда убедительнее – впрочем, как всегда, на этот счёт будут разные мнения.

16 января 2013

Источник: Однако

 К сути кризиса. Почему нельзя спасти спрос, просто печатая деньги

 

Есть один вопрос, который все время висит в воздухе, мешая разговорам о неизбежном развитии долгового кризиса. Грубо говоря, многие искренне считают, что все проблемы современной экономики могут быть решены простым печатанием денег, которые при этом будут поступать в бюджет. В качестве главного аргумента при этом используется то обстоятельство, что с 2008 года США напечатали довольно много денег, но это не вызвало серьезной инфляции. Попытаемся разобраться с соответствующей аргументацией.

Прежде всего, нужно объяснить, почему не было инфляции в 2008-2009 году, когда масштаб эмиссии достигал 1% ВВП в месяц. Тут ответ, в общем, известен, хотя для тех, кто не понимает, как устроена структура денежной массы, он выглядит странно. Дело в том, что «наличные» деньги (то есть банкноты, монеты, деньги на счетах до востребования) составляют меньшую часть общего объема денег – а значительно большую часть составляют «кредитные» деньги, которые получены мультиплицированием наличных через механизм банковского кредитования.

Отношение общего объема денег к наличным называется «кредитным (банковским) мультипликатором» и для нормальной экономики он равен где-то от 4 до 6. А в США перед началом кризиса вырос аж до 17. Зато в 2008-9 годах он резко упал – как раз до, примерно, 5, то есть в три раза. И в эти же три раза вырос баланс ФРС (с 0.8 до, примерно 2.5 триллионов долларов), то есть, как раз, наличная составляющая денежной массы. С точки зрения количества денег в экономике ничего не изменилось, зато структура денежной массы изменилась резко – в пользу наличных денег. Инфляции, разумеется, тут взяться было неоткуда, я имею в виду монетарную инфляцию.

Сегодня ситуация принципиально иная, поскольку если кредитный мультипликатор будет падать и дальше, то начнется мощная инфляция издержек, аналогичная той, которая была у нас в 90-е годы и известная как «кризис неплатежей». И вот тут есть очень важная тонкость. Многие сторонники экономиксизма считают, что если напечатанные деньги не будут наращивать спрос, а только компенсировать выпадающие расходы населения. Напомним, что современный масштаб спроса образовался за 30 лет за счет постоянной накачки частных расходов, которые на сегодня превышают реально располагаемые доходы в равновесной ситуации
и примерно на 3 триллиона долларов в год, то инфляции и взяться неоткуда.

Тут нужно объяснить, что такое «равновесная ситуация». Условно говоря, структура расходов домохозяйств может меняться в зависимости от времени, но есть некоторые более или менее постоянные параметры. Например, средний уровень сбережений в США был около 10% (от реально располагаемых доходов), а перед кризисом опустился ниже - 5% (в реальных, а не официальных цифрах), резко увеличилась доля выплат по ранее сделанным кредитам. Такая ситуация является неустойчивой и долго продолжаться не может (из-за чего, собственно, и возник кризис). А если посмотреть на нормальную структуру расходов при нынешних доходах, то получается, что объем этих расходов на потребление должен быть ниже нынешнего уровня на 3 триллиона долларов.

Так вот, частный спрос падает (люди начинают больше сберегать, вынуждены отдавать свои доходы на платежи по ранее сделанным кредитам, а новые кредиты их дают все менее и менее охотно), а значит, его можно компенсировать без инфляции. Логика железная – разумеется, если эта компенсация безвозмездная (например, через бюджет). Рост долга тут тоже особой роли не играет – ФРС может сама себе вернуть долг, никто даже не заметит.

И вот тут самое интересное место! Дело в том, что экономиксизм принципиально не признает немонетарной инфляции (издержки монетаризма). А она бывает, что мы хорошо видели на примере кризиса неплатежей в России (денежная масса падает, а инфляция – растет!). И вот вопрос: а как будет себя вести инфляция издержек в случае описанный выше «компенсирующей» эмиссии?

Поскольку любые деньги, так или иначе, попадают в финансовую систему, ситуация в рамках такой модели выглядит следующим образом: наличная денежная масса все время растет (эмиссия), но ее объем в сфере потребления не меняется. Значит, растет объем денег в финансовом секторе. Который, при этом, сокращает объем кредитования (то есть банковский мультипликатор), поскольку гарантировать возврат невозможно.

Поскольку держать деньги на счетах, в общем, удовольствие не бесплатное, то банки просто обязаны их куда-то девать и единственное место, где они могут что-то получить – это спекулятивные операции. Которые как раз и приводят к инфляции финансовых активов (рост цен на биржах, например). Эту ситуацию мы видим невооруженным глазом последние годы: кризис продолжается, а индексы бирж снова выходят на исторические максимумы.

Беда только в том, что в число спекулятивных биржевых товаров входят и товары ресурсные – нефть, металлы, зерно ... А значит, стоимость изготовленных из них товаров постоянно растет. С точки зрения реального и потребительского сектора экономики это означает постоянный рост цен, который никак не связан с объемом денежной массы, которая обслуживает эти сектора. Что и означает инфляцию издержек, то есть реальное падение спроса.

Можно ли компенсировать это падение за счет эмиссии? Нет, не получится, поскольку увеличение эмиссии неминуемо приведет к еще большему росту инфляции издержек. При этом нужно учесть, что денежные власти принимают решения на основании статистики, которая, в общем, достаточно консервативно отслеживает происходящие изменения. А падение спроса вызывает изменение структуры потребления -- и если методики это не учитывают, то может оказаться, что официальные цифры сильно преуменьшают реальные цифры потребительской инфляции. А если еще учесть, что в экономиксизме нет инфляции издержек, то соответствующие механизмы вообще отражаются в соответствующих моделях достаточно плохо.

Таким образом, получается, что компенсировать падающий спрос за счет эмиссии, в общем, невозможно. Другое дело, что эмиссия позволяет существенно замедлить процессы падения спроса, избежать дефляционного шока – что и дает возможность делать хорошую мину при плохой игре. Но от этого суть экономических процессов не меняется.

 

24 сентября 2012   Опубликовано: worldcrisis.ru

  

 02.08.2005 О чем бы я думал, если бы был Ротшильдом?

(сказка для политологов и макроэкономистов)

Все имена, названия государств, организаций и денежных единиц в нижеследующем тексте являются вымышленными. Возможные их совпадения с действительностью являются случайными и непреднамеренными и не могут быть использованы для каких-либо выводов. М.Хазин.

Мои предки создали уникальную систему, которая позволила им за какие-то 100-150 лет взять под практически полный контроль все мировые финансы, да и вообще, получить практически неограниченную власть над миром. Суть ее состояла в реализации идей алхимиков, которые хотели получать «в пробирке» тогдашнюю единую меру стоимости – золото. Ошибка средневековых идеалистов состояла в том, что они взялись за проблему не с той стороны: не золото надо было получать, а единую меру стоимости менять, одновременно разрабатывая механизм контроля над «пробиркой». 

Мои предки в качестве единой меры стоимости выбрали валюту самого сильного в мире государства, ну а пробиркой становился частный центральный банк – с его самой важной функцией, эмиссией этой самой валюты.

Начали мы с военного и торгового лидера той поры – Великобритании, в которой стали контролировали Банк Англии и, соответственно, самую главную в мире валюту: британский фунт. При этом контроль над центральным банком, учреждением по определению достаточно закрытым, позволил создать замечательную систему, при которой о нашем реальном контроле над миром знал только очень узкий круг очень богатых людей. А поскольку только от нас зависело, кто в этот круг может войти (а как иначе, если у нас в руках был печатный станок), то и внутренних проблем практически не возникало. 

Проблемы были внешние... Первой из них стали США. Стремительно растущая страна, которая к началу ХХ века должна была обогнать всех по силе и мощи, должна была стать нашей. Весь XIX век мы пытались взять под контроль ее финансовую систему и, наконец, с третьей попытки, уже в начале следующего, ХХ века, это удалось. Правда, в процессе пришлось спровоцировать в США гражданскую войну (поскольку иначе янки севера не хотели открывать свою экономику, сохраняя за протекционистскими барьерами собственный контроль над стремительно растущей прибылью) и, пользуясь острой необходимостью правительства финансировать военные расходы, создать в США слой олигархов, всех этих Морганов, Дюпонов, Рокфеллеров и Меллонов, «королей» стали и нефти. А уж затем, используя их как «пятую колонну», создать наконец в США наш собственный частный эмиссионный центр – Федеральную резервную систему.

После этого вопрос о контроле над американской элитой стал вопросом времени и техники (хотя пару-тройку не совсем удачных для нас президентов все-таки пришлось устранить). Как говорил мой великий предок Натан Ротшильд: «Дайте мне контроль над деньгами страны и мне будет все равно, кто будет у нее в правительстве». Да и действительно: после того, как мы получили контроль над эмиссией главной в мире валюты, только от нас стало зависеть, кто сможет в этом мире стать по настоящему богатым человеком. От наших финансовых атак защититься не может ни один коммерсант – его ресурсы, как бы они не были велики, по определению ограничены. Наши – нет! 

Разумеется, скорость роста мировых активов после такой нашей победы стала стремительно увеличиваться – за счет увеличения доли активов финансовых. Но как можно эти финансовые активы продать? Для этого необходимо получить высокий финансовый рейтинг – что делают наши рейтинговые агентства. Для этого необходимо, чтобы покупатель получил разрешение на крупную покупку со стороны контролируемых нами финансовых регуляторов. Для этого необходимо, чтобы банки, которые обслуживают потенциального покупателя, дали свое «добро» на сделку, а то и выдали под нее крупный кредит... Ну, а банки это вообще наша вотчина. Наконец, необходимо оформить сложную сделку – что могут сделать только наши личные финансовые институты – инвестиционные банки Уолл-стрита. В такой ситуации наши интересы в «Западном» мире были практически гарантированы. К сожалению, в мире есть пока и другие силы...

Второй внешней проблемой стали наследственные империи Европы: все эти России, Германии и Австро-Венгрии. Именно они в начале XIX века стали основной угрозой для нашей экспансии и тогда только убийство российского императора Павла и контроль над политикой Александра I позволили спасти нашу власть над Индией и победить Наполеона. Однако Меттерних и Горчаков, Бисмарк и Витте, со своими государственническими идеями, пользуясь вредительскими экономическими теориями Листа и Менделеева, не давали нам контроля над экономиками своих государств. Пришлось организовать Первую мировую войну, которая должна была разрушить контроль этих государств над экономикой, обеспечивающий их закрытый, не поддающийся нашему влиянию характер. 

Задача была решена не полностью – Российская империя сохранилась, причем приобрела еще более опасные для нас формы, поскольку ликвидировала ссудный процент – основу нашей мощи над миром и ликвидировала частную собственность. Одновременно, пользуясь своей закрытостью, экономика новой российской советской империи совершила невероятный рывок, который поставил под угрозу даже центр нашей мощи – США.

В результате, пришлось создавать альтернативу Сталину прямо в Европе, пожертвовав на время нашей исторической родиной – Германией, вырастив там человека, который должен был подорвать могущество нашего главного врага. Отметим, что в это время нами были найдены в США верные исполнители, руками которых мы создавали Гитлера. Именно из этих семей (в том числе, Бушей) мы потом выращивали президентов США.

«Завалить» СССР не удалось, зато наш контроль над Западной Европой стал практически неограниченным. К сожалению, этого оказалось недостаточно. Включение в социалистическую империю Китая впервые в истории создало ситуацию, при которой рынки потребления наших врагов стали больше, чем наши. Разумеется, они не использовали наши эмиссионные инструменты так активно, и финансовых институтов у них практически не было – но ведь надо отдавать себе отчет, что в стратегической перспективе, любой финансовый инструмент – это капитализация будущего реального производства. За счет контроля над эмиссией мы можем перераспределять существующие активы так, как нам захочется. Но если наши враги каждый год производят больше чем мы, если они развиваются быстрее, чем мы – то, по большому счету, в стратегической перспективе мы будем обречены.

О последних годах жизни Сталина я ничего говорить не буду – поскольку даже для меня там остаются многие темные пятна. Но преемников его масштаба у него, к счастью, не было и в результате нам удалось оторвать Китай от СССР – хотя в орбиту нашего влияния он в то время еще не попал. К сожалению, к середине 60-х годов прошлого века начали вновь проявляться некоторые негативные особенности нашей финансовой модели – ускоренная эмиссия долларов и завышенный спрос в США – витрине нашего мира – вызвали экономический кризис с резким ростом цен на нефть. Если бы был жив Сталин – скорее всего, нам пришел бы конец, но его преемники были явно не готовы к резким и решительным действиям. Кроме того, мы воспользовались этим кризисом для того, чтобы объявить частичный дефолт по доллару и отвязать его таким образом от золота.

Именно в этот период президент США Р.Никсон совершил прорыв а наших отношениях с Китаем, который, в обмен на наши инвестиции и технологии, согласился (пока только во внешней торговле) перейти на нашу модель развития. К сожалению, сам Никсон был уж слишком патриотом США, а экономический кризис давал ему теоретическую возможность национализировать функцию эмиссии доллара – что ставило под серьезную угрозу наше могущество. Линкольна в XIX веке мы за подобные штучки просто ликвидировали – для Никсона, в ХХ, хватило импичмента.

Кто отказывается от выигрыша – проигрывает сам. СССР отказался от победы в 70-е годы – и к началу 90-х прекратил существование. И в этот момент начинаются сложности, которые требуют от нас сегодня очень серьезных решений для сохранения нашего контроля над миром...

Поскольку разрушить СССР было мало – нужно было еще и взять под контроль экономику всех стран бывшего советского лагеря и обеспечить необратимость их перехода под наш контроль, нам пришлось резко увеличить общий объем долларовой денежной массы и, соответственно, существенно изменить финансовую модель в сторону резкого усиления объема и значения деривативов и общей массы долгов. Одновременно, рост доходов населения в США и Западной Европе, которые имели предпочтительный доступ к долларам, возникших в результате реализации функций нашего печатного станка, делал все менее и менее рентабельным производство на исходной территории нашего глобального проекта. И мы в конце концов оказались в ситуации, когда капитал просто не мог найти себе точку приложения, поскольку реальный доход стали приносить только спекулятивные технологии, связанные с доступом к ФРС.

В то же время, Китай, пользуясь нашими договоренностями еще 70-х годов, активно развивал свою промышленность и технологии, в том числе военные. Контролировать его активность на нашей территории становилось все труднее и труднее. Особенно тяжелая ситуация сложилась в США. Дикие структурные искажения, связанные с отказом от реального производства и переходом на обслуживание финансовых потоков, связанных с эмиссией доллара, привели к колоссальному потенциалу падения для самого доллара. Действительно, сегодня США производят где-то от 18 до 25% мирового ВВП, а потребляют около 40% - и все это сверхпотребление, фактически, оплачиваем мы – за счет нашего печатного станка. Это было оправдано, пока был жив СССР, но сейчас, после его распада и исчезновения реальной угрозы потери нами мирового господства можно и, может быть, нужно было бы постепенно понизить уровень жизни в США и Западной Европе – чтобы не ставить под угрозу экономическую систему. Но мы этого сразу не сделали – может быть, зря.

А сегодня отказаться от услуг США мы уже не можем – поскольку никакой альтернативной военной силы, способной поддержать нашу монополию на эмиссию мировой валюту просто нет. Но экономическая ситуация в этой стране настолько сложная, что для нас есть серьезная опасность – что в условиях резкого падения жизненно уровня в этой стране к власти придут реальные патриоты. Да, пока президентом является Буш, семья которого работает на нас уже почти сто лет, вроде все в порядке. Но, в конце концов, не исключено, что в США найдутся силы, которые поймут, какую же реальную роль играет этот человек. В этой ситуации нам придется идти на очень резкие шаги – которые в условиях дестабилизации мирового финансового оборота могут стоить нашей семье власти над миром. Чего я категорически допустить не должен.

А как удержать стабильность мировой финансовой системы – непонятно. Общий объем американского долга составляет уже более 4 их годовых ВВП – около 35 триллионов долларов. Стоимость их обслуживания прямо зависит от учетной ставки ФРС – чем она выше, тем больше приходится платить должникам. Уже сейчас многим приходится платить больше, чем их регулярные доходы – в результате даже «General Motors» и «Ford» не в состоянии поддерживать свои долговые рейтинги в приличном состоянии. Но и понижать ставку тоже нельзя – потому что даже сейчас она ниже, чем реальная годовая инфляция. Нельзя допускать, чтобы капитал долгое время не приносил прибыль – особенно в ситуации, когда нет внешнего консолидирующего фактора, каким был в 70-е годы СССР.

Выращенные на наши деньги яйцеголовые эксперты, сочинявшие все эти бессмысленные либерально-монетарные теории, призванные оправдать и замаскировать в глазах человечества наше господство, совершенно не в состоянии дать какие-либо внятные рецепты. Они не могут объяснить, как финансировать созданные в рамках выполнения их рецептов дефициты – и бюджета, и платежного баланса – а альтернативных экономических школ уже практически не осталось. А пока, эти, с позволения сказать, «специалисты» финансируют эти дефициты за счет эмиссии долларов – то есть не только отнимают нашу законную прибыль, но и подрывают устойчивость доллара, стимулируя инфляцию.

Мы пытались в рамках существующих у нас возможностей уговорить основных игроков на мировых финансовых рынках вкладывать средства в ценные бумаги, номинированные в долларах. Логика при этом была простая – если рухнет наша финансовая система, то проиграют все. Теоретически, можно было бы даже поделиться нашей эмиссионной прибылью, пересмотреть условия тайных соглашений. Однако беда в том, что нам задали естественный вопрос: какие мы можем дать гарантии, что поддержка Европы, Китая, Японии, Юго-Восточной Азии действительно даст гарантии сохранения и устойчивости мировой финансовой системы? И таких гарантий, к сожалению, мы дать не смогли – поскольку, по всей видимости, их просто не существует. И что делать в этой ситуации?

И вот тут произошло событие на самом деле страшное... Американские «яйцеголовые эксперты», ничего не понимающие в экономике, пытались надавить на Китай с тем, чтобы он ревальвировал свою валюту – юань. По их мнению, это могло бы улучшить внешнеторговый баланс США – хотя трудно не понять, что при таком разрыве в собственном производстве и потреблении (выше я уже об этом упоминал), который сложился в США, серьезно что-то сделать можно только за счет серьезного снижения внутреннего спроса. Китай от таких предложений очень долго отказывался. На первых порах мы это требование поддерживали – поскольку оно соответствовало нашим планам по открытию экономики Китая для международных финансовых рынков – то есть вело к усилению нашего контроля. Но чем дальше ухудшалась ситуация на Западе, тем более опасной представлялась мне такая политика. Но остановить впавшую в истерику администрацию Буша было уже невозможна, она начала уже всерьез говорить о введении против Китая экономических санкций...

И Китай юань ревальвировал. И вот тут-то выяснилось, что, с учетом того, что он имеет колоссальный запас по себестоимости товаров, производимых на его территории, по общему объему производства, наконец, в связи с полным отсутствием на мировых рынках ценных бумаг номинированных в юане, он может предъявить рынку, в практически неограниченных масштабах, финансовый инструмент, который обеспечит самую высокую и самую устойчивую прибыль из всех возможных на сегодня инструментов. Ну действительно, Китай может себе позволить увеличить себестоимость своих экспортных товаров примерно в два раза – то есть на 100%. Это означает, что он может выпускать ценные бумаги, которые будут в течении 6-7 лет обеспечивать доходность в 15% даже в том случае, если они формально бесприбыльные – только за счет изменения курсов валют. А если это облигации, продаваемые с дисконтом 5%, то запаса хватит и на все 10 лет. С учетом роста Китая примерно на 10% в год, этот запас увеличивается лет до 15. Иными словами, сегодня Китай может предложить миру то, что никто за последние 100 лет кроме нас предложить не мог: он может обеспечить своим союзникам и клевретам богатство. Гарантированное и защищенное. И элита Китая, как показал опыт последних десятилетий, обладает достаточным опытом, чтобы за эти 15 лет начать во многом контролировать созданную нами мировую финансовую инфраструктуру – в своих интересах.

И в этой ситуации совершенно неважно, что ревальвация юаня перераспределяет прибыль от дешевого китайского производства, которую мы до сих пор во многом контролировали, в пользу Китая, что внешнеторговый дефицит США от этой операции действительно (правда, ненадолго) несколько уменьшится и так далее. Важно только одно: что тот механизм, который мои предки создавали двести лет сегодня под колоссальной угрозой.

Разумеется, у нас есть с Китаем различные договоренности. Но Китай – это Китай, он совершенно четко понимает, что любые договоренности что-либо стоят только до тех пор, пока стороны могут наказать противника за их нарушение. История России 90-х годов тому свидетель: обещания, данные слабой стороне, гроша ломаного не стоят. Появление альтернативного ФРС механизма создания богатств принципиально меняет всю структуру наших отношений с Китаем – и не в нашу пользу.

Что здесь можно сделать – теоретически, во всяком случае? Во-первых, необходимо лишить Китай возможности ревальвировать юань и выходить на международные финансовые рынки. Последнее невозможно – Китай слишком большой и сильный и слишком выгодные условия предлагает: наши продажные банкиры от такого никогда не откажутся, как им не угрожай. И даже угроза отлучения от эмиссионных финансовых потоков по доллару ничего уже не даст – Китай может дать больше.

Можно попытаться лишить Китай возможности экспортировать. Тогда ревальвация не будет приносить прибыль – поскольку ее просто не будет. Но куда тогда девать эмитированные доллары? Спекулятивных денег в мире много больше чем товаров, нефтяные рынки и рынки металлов и недвижимости это хорошо показывают. Да и от эмиссии отказаться невозможно – поскольку обрушение США в нынешних условиях это не только потеря нами долларового инструмента, но и очень вероятный приход к власти американских патриотов. Можно было бы попытаться договориться с Китаем о переносе монопольного центра эмиссии в Пекин – с окончательным обрушеним США. Но мы к этому не готовы: Китай еще не на настолько открыл свою экономику, еще не настолько куплена его элита, чтобы реализация такого сценария могла бы проходить исключительно под нашу диктовку. А риск должен быть исключен.

Можно попытаться создать мировую валюту – например, на базе Мирового банка. Тогда, с утерей эмиссионного механизма, США станут много меньше потреблять, сила юаня резко уменьшится и, более того, появится возможность давить на Китай, поскольку новый эмиссионный центр (а значит, деньги, на которые только и можно будет купить китайские товары) снова будем контролировать мы. Однако, к сожалению, сделать такой шаг будет возможно только после признания катастрофического положения с долларом – что само по себе неминуемо вызовет острый финансовый кризис. А за ним – череду региональных конфликтов, в которых все будет решаться силой оружия, а не денег. И нет никакой гарантии, что такой вариант завершится для нас успехом.

Остается дестабилизировать ситуацию в мире путем разжигания ряда региональных конфликтов – ради борьбы с терроризмом, разумеется, исключительно в интересах всего человечества, с целью борьбы за свободу и демократию. Именно на эту борьбу можно списать снижение жизненного уровня в США, что позволит уменьшить экспорт Китая и его финансовые ресурсы. Кроме того, эскалация конфликтов поможет сократить потребление и в других странах, активно потребляющих китайские товары. А затем, когда ситуация станет совсем нестерпимой, нужно чтобы кто-то вбросил идею о создании межгосударственной валюты. И, может быть, этот план даже можно реализовать...

 

В общем и целом, однако, можно отметить, что созданная моими предками система нашего контроля над миром, находится в жесточайшем кризисе. Уже понятно, что разрушение СССР было принципиальной ошибкой, и в этом смысле Политбюро ЦК КПСС в 70-е годы оказалось более дальновидным, чем мы в начале 90-х. Хаос, в который погрузился мир после разрушения СССР, оказался неуправляемым, угрозы все время нарастают, а очевидного, гарантированного пути их преодоления не видно. Перечисленные выше варианты явно не дают гарантированного результата – и это занимает все мои мысли последние годы...

 

http://worldcrisis.ru/crisis/153270