Спустя восемьдесят лет после начала Великой депрессии ее оценки в научной литературе подвергнулись радикальному пересмотру. Десятилетиями в исторических трудах господствовало мнение о том, что к кризису привел свободный рынок, а Рузвельт спас страну благодаря политике «нового курса», однако сегодня все больше ученых приходит к обратным выводам. Распространенные заблуждения о причинах Великой депрессии разбирает в свой статье Лоуренс Рид.
И некоторые другие материалы по работе ростовщиков в США
08.01.2023 Самой великой экономической депрессии – 150 лет. Катасонов В.Ю.
О неравномерности развития
08.10.2019 Великая депрессия 2.0, или Как скоро Трамп примерит костюм Гувера? Энгдаль Ф.У.
После кризиса 2008 года Федеральный резерв, который является «частной лавочкой», сделал все для подготовки нового кризиса. В частности, он выдавал банкам неограниченные суммы денег под ноль процентов, что привело к увеличению количества спекуляций на рынке, поскольку желающих вложиться в ультрарискованные предприятия за чужой счет на Западе нашлось огромное количество.
Теперь настало время платить по счетам, поскольку агентство Moody’s снизило рейтинг долговых облигаций всемирно известного автопроизводителя Ford до «мусорного» рейтинга. Это означает, что пенсионные фонды и страховые компании вынуждены будут продать эти облигации, что еще сильнее ударит по финансовому состоянию и без того задыхающегося в долгах гиганта.
До этого долговые бумаги Ford находились на отметке «трипл би», что означает риск перехода в «мусорную» категорию. На подобной отметке сегодня находятся 50% всех долговых облигаций американских компаний, в то время как в преддверии кризиса 2008 года эта сумма не превышала 30%. В целом, автомобильные производители находятся сегодня в США в столь бедственном положении, что они предлагают восьмилетние кредиты на покупку автомобилей, поскольку иначе у них никто ничего не покупает. Да куда там автомобили. По всем Соединенным Штатам падает объем грузовых перевозок, которые являются кровью любой экономики. В целом, за год 640 грузовых компаний вынуждены были объявить о своем банкротстве...
25.10.2019 «Черный четверг»: Зачем нужно вспоминать о кризисе давно минувших лет. Катасонов В.Ю.
90 лет назад началась «Великая депрессия», закончившаяся Второй мировой
24.10.2019 «Чёрный четверг» 24 октября 1929 года – банкротство научно обоснованного оптимизма. Катасонов В.Ю.
Вспоминая о Великой депрессии
29.09.2019 «Чёрный четверг» 1929 года: Банкротство бизнеса и человеческого рассудка. Катасонов В.Ю.
В 1929 году Нью-Йоркскую фондовую биржу охватила паника. Могли ли знаменитые американские экономические «гуру» – Гарвардский и Йельский университеты – предсказать «чёрный четверг»?
28.09.2019 90-летие «чёрного четверга». Повод к размышлениям о природе экономических кризисов. Катасонов В.Ю.
Биржевая паника в Нью-Йорке в 1929 году стала причиной глубочайшего экономического кризиса, в который США утянули за собой большинство стран мира. Закончился он через 10 лет Второй мировой войной. Попробуем ещё раз взглянуть на кризис с расстояния в девять десятков лет
22.09.2019 Как зарождается кризис: К «черному» юбилею «черного четверга». Катасонов В.Ю.
Через 90 лет мир готовится наступить на те же «грабли»
20.09.2019 Немного цифр к 90-летию начала Великой депрессии. Катасонов В.Ю.
Два экономических чуда на фоне глобального коллапса
13.06.2018 Уроки забытого дефолта Америки. Sebastian Edwards
Лос-Анджелес – Федеральное правительство никогда не нарушало обязательств по своим долгам – так звучит один из самых распространённых мифов о США. Каждый раз, когда в Конгрессе начинается обсуждение вопроса о повышении верхнего порога госдолга, политики и журналисты вспоминают эту общепринятую мантру – США не обманывают своих кредиторов. Есть только одна проблема: это не правда.
07.06.2018 За что ростовщики убили Линкольна. Мышкин Л.
Отрывок из книги Дм. Карасёва «Банки-убийцы»
12.12.2008 Великие мифы о Великой депрессии. Лоуренс Рид
12.12.1993 Кто предсказал крах 1929 года? Марк Скоузен
Не только простое любопытство заставляет нас выяснять, кто сумел, а кто не сумел предсказать крах фондового рынка 1929 г. и последующую депрессию. Данный факт может многое сказать о силе и слабости экономических теорий, описывающих, как устроен мир. Подобное исследование помогло бы также сориентироваться среди множества модных финансовых теорий. Способность предсказать событие или новую тенденцию является решающим испытанием для любой гипотезы. Как утверждает Милтон Фридмен, «о теории следует судить по ее предсказательной силе… единственным конкретным тестом, позволяющим судить об обоснованности гипотезы, может быть сравнение ее предсказаний с реальностью»
Изучая мнения экономистов, банкиров, брокеров, финансовых консультантов и политиков 1920-х годов, я пришел к выводу, что школы основного течения ортодоксальной экономической теории почти всюду ошибочно оценивали финансовые события, произошедшие в конце 1929 г., и последовавшую за ними экономическую катастрофу. Лишь горстка экономистов и финансовых обозревателей — ко многим из них истеблишмент относился, как к неортодоксальным чудакам — предсказывала мощные дефляционные воздействия, потрясшие основы экономического и политического мироустройства
- уровень промышленного производства был отброшен к уровню начала XX века, то есть на 30 лет назад;
- количество безработных по официальным данным буржуазных учреждений доходит в Англии до 3 млн, в Германии до 5 млн, в США до 10 млн, не говоря уже о других странах Европы. Добавьте к этому частично безработных, количество которых превышает десяток миллионов, добавьте миллионные массы разорившихся крестьян;
- ухудшилось положение фермеров, мелких торговцев, представителей среднего класса. Многие оказались за чертой бедности
- возросло количество сторонников как коммунистических, так и правоэкстремистских (фашистских) партий (например, в Германии пришла к власти Национал-социалистическая немецкая рабочая партия)...
|
|
08.01.2023 Самой великой экономической депрессии – 150 лет.
О неравномерности развития
Экономические спады и застои часто сравнивают с тем экономическим кризисом, который начался в США с биржевой паники в октябре 1929 года и перерос в Великую депрессию, охватившую в 1930 году почти весь тогдашний капиталистический мир. Уровень промышленного производства в результате этого мирового кризиса был отброшен на Западе к уровню начала XX века. В промышленно развитых странах капитализма в те годы насчитывалось около 30 млн безработных. Многие оказались за чертой бедности; резко снизилась рождаемость. Возникла питательная почва для укрепления позиций национал-социализма (фашизма).
Однако термин «Великая депрессия» существовал и до 1929 года. Он относился к мировому экономическому кризису 1873-1896 гг., который именовался также Долгой депрессией.
Долгая депрессия XIX века началась с биржевой паники на Венской фондовой бирже в апреле 1873 года, а потом захватила фондовые площадки других европейских стран. С финансового рынка паника перешла на реальный сектор и уже к сентябрю 1873 года достигла Америки.
Благодаря работам К. Маркса было известно, что кризис – неизбежное следствие капитализма, результат возникновения диспропорции между предложением и платежеспособным спросом, или одна из четырех последовательных фаз капиталистического цикла: кризис (спад, рецессия) – депрессия (стагнация, застой) – оживление – подъём.
После окончания гражданской войны в США и кратковременной послевоенной рецессии (1865-1867 гг.) в Америке наступил инвестиционный бум, связанный со строительством железных дорог. Вложения в расширение железнодорожных сетей осуществляли преимущественно европейские инвесторы.
В Европе бум начался позднее, после окончания франко-прусской войны 1870-71 гг., которая привела к созданию единого германского государства и уплате Францией победителю контрибуции в размере 5 млрд золотых франков. В конечном счете эти деньги были направлены на создание новых компаний («грюндерство»). Начавшийся инвестиционный бум привел, выражаясь современным языком, к образованию на фондовом рынке пузырей и инфляционному росту цен. Менее чем через два года бум закончился тем, что курсы акций на биржах стали обваливаться, а вновь учреждённые акционерные общества банкротиться.
Есть и другие трактовки того, почему подъем в Европе был таким коротким. Бисмарк еще до начала франко-прусской войны договорился с Ротшильдами о сделке: Бисмарк просил содействия в объединении немецких земель, а Ротшильды просили у Бисмарка ввести во Втором германском рейхе золотой стандарт: в представлении Ротшильдов это означало, что деньги могут печататься только под обеспечение золотого запаса Центрального банка. А если золотого обеспечения не хватит, Ротшильды дадут драгоценный металл под проценты. Первый шаг в этом направлении был сделан еще в 1821 году, когда Англия под давлением Натана Ротшильда ввела золотой стандарт, но тогда никто из европейских королей и премьеров не желал добровольно одевать на шею золотую удавку. А Бисмарк ради создания Второго рейха пошел на опасную сделку. После Германии золотые стандарты стали вводить и другие европейские страны, но денег предпринимателям для формирования и приращения оборотного капитала стало не хватать. Повсеместное введение золотой валюты породило затяжную экономическую депрессию.
Великая депрессия ХХ века состояла из двух фаз: экономической рецессии, которая охватила период 1929-33 гг.; последовавшей за ней стагнации (застоя, или собственно депрессии). Первая фаза Великой депрессии в США длилась, по оценкам, 43 месяца.
Долгая депрессия XIX века также состояла из двух фаз: рецессии и стагнации. Так вот рецессия в США длилась с октября 1873 по март 1879 г., т. е. 65 месяцев. Считается, что это была самая затяжная рецессия в истории мирового капитализма. Самой затяжной оказалась и стагнация (1879-1896 гг.).
Первым экономический кризисом, имеющим признаки мирового, обычно называют кризис 1857 года, который начался в США, но быстро перекинулся в Европу, захватив Германию, Англию и Францию. По количеству стран, которые пережили рецессию, Долгая депрессия намного превосходит кризис 1857 года. Под ударами кризиса оказалась США, Канада, почти вся Европа, Россия.
Британский историк Пол Кеннеди оценил уровень экономического развития ведущих стран в XIX веке с помощью такого показателя, как валовой национальный продукт – ВНП, которого в те времена не было (Paul Kennedy. The Rise and Fall of the Great Powers. — Fontana Press, 1989). И вот какая картина вырисовывается на отрезке 1870-1890 гг. У Австро-Венгрии прирост ВНП за двадцатилетие составил 35,4%; у Франции – 17,3%; Италии – 14,6%. Меньше всего Долгая депрессия затронула в Европе две страны – Германию (прирост ВНП на 59%) и Великобританию (50%). А больше всех пострадала Россия, у которой за два десятилетия ВНП сократился почти на 8%. В рамках Долгой депрессии Россия пережила три рецессии: 1874-1877 гг., 1881-1886 гг. и 1891-1892 гг.
В целом в период 1873-1896 гг. обозначилась тенденция отставания России от ведущих стран Запада.
Наиболее общим для всего этого периода и для всех стран был такой феномен, как дефляция, т. е. снижение цен и их длительное пребывание на низком уровне. Например, в1867-1894 гг. цена зерна на мировом рынке упала на 2/3. Цена железа за два десятилетия 1870-1890 гг. снизилась вдвое. Низкие цены были серьезнейшим тормозом для разгона инвестиционной и производственной деятельности.
Чтобы противостоять рецессии и стагнации, многие страны стали прибегать к протекционизму. Так, протекционистский режим стал вводить во Франции президент Адольф Тьер; в 1892 году были установлены высокие таможенные тарифы Мелина (названы в честь французского юриста, который их разрабатывал), ознаменовавшие конец свободной торговли между Англией и Францией. В Германии протекционистский тариф был введен еще в 1879 году (что, кстати, объясняет, почему Германия имела такую высокую динамику экономического развития в период Долгой депрессии). В США протекционистская позиция позволила Бенджамину Гаррисону выиграть президентские выборы 1888 года. Из экономически развитых стран только Великобритания и Нидерланды сохранили приверженность политике низких тарифов.
В то же время протекционизм серьезно сдерживал развитие международной торговли. Стали обозначаться признаки перехода капитализма свободной конкуренции в его высшую фазу.
Во-первых, в период Долгой депрессии наблюдались массовые банкротства малых и средних компаний. Активизировался процесс, который Ленин называл «концентрацией и централизацией капитала». Крупные и крупнейшие компании превращались в монополии и уничтожали остатки конкуренции. Началось время монопольных цен – монопольно высоких на производимые и реализуемые товары и монопольно низких на закупаемое сырье.
Во-вторых, обострение проблемы реализации товаров на внутреннем рынке, недостаток дешёвого сырья и желание минимизировать издержки породили тенденцию к захвату внешних рынков, источников сырья и дешевой рабочей силы, сфер приложения капитала. Обозначилась тенденция к превращению монополистического капитализма в империализм, к экономическому разделу мира монополистическими союзами – картелями и синдикатами.
Одним из следствий Долгой депрессии стало также значительное изменение сил на международной арене к концу XIX века. Это позволило Ленину ввести понятие «закон неравномерности экономического и политического развития капитализма» (в работе «Империализм, как высшая стадия капитализма»). На фоне других стран усилили свои экономические позиции Великобритания, Германия, США. Причем последние – особенно. Парадоксально, но именно Североамериканские Штаты больше всего пострадали от начавшейся в 1873 году рецессии. США тогда ещё не были промышленной страной. Основные деньги заокеанские капиталисты зарабатывали за счет сельского хозяйства, поставляя в Старый Свет зерно и хлопок. И именно по этим товарам в 1870-е годы произошло наибольшее падение цен.
Однако кризис – не только беда, но и шанс. И Америка использовала свой шанс. Она приступила к индустриализации, предусмотрительно создав для этого условия в виде высокого таможенного барьера. В 1890-е годы Америка обошла Британскую империю по уровню развития промышленности и показателю ВВП.
Между тем подавляющая часть рынков и территорий продолжала принадлежать старым империализмам (Великобритания, Франция, Бельгия, Нидерланды), тогда как молодые германский и американский империализмы в их собственных глазах заслуживали большего. И когда на излёте XIX века началось всеобщее экономическое оживление, перешедшее в экономический подъём, ведущие страны приступили к переделу мира в свою пользу. Началась подготовка к мировой войне…
Заглавное фото: биржевой крах 1873 года
Катасонов В.Ю.
https://www.fondsk.ru/news/2023/01/08/samoj-velikoj-ekonomicheskoj-depressii-150-let-58161.html
http://reosh.ru/valentin-katasonov-samoj-velikoj-ekonomicheskoj-depressii-150-let.html
08.10.2019 Великая депрессия 2.0, или Как скоро Трамп примерит костюм Гувера?
Как отмечает в своей новой статье доктор политических наук Принстонского университета и постоянный обозреватель НВО Вильям Энгдаль, в преддверии выборов нынешний хозяин Белого дома любит хвастаться тем, насколько сильно он помог американской экономике, которая уже давно ничего не производит.
Однако если на секунду отвлечься от раздутого до неприличных размеров фондового рынка, то мы очень быстро сможем заметить, что американское общество находится в одном шаге от погружения в новую версию крупнейшего финансового кризиса в истории человечества — Великую депрессию.
Как такое возможно, спросит зазевавшийся наблюдатель?
Очень просто, парирует автор, дело в том, что Соединенными Штатами управляют не президенты, а те люди, в руках которых находятся все денежные потоки, а именно западные олигархии.
После кризиса 2008 года Федеральный резерв, который является «частной лавочкой», сделал все для подготовки нового кризиса. В частности, он выдавал банкам неограниченные суммы денег под ноль процентов, что привело к увеличению количества спекуляций на рынке, поскольку желающих вложиться в ультрарискованные предприятия за чужой счет на Западе нашлось огромное количество.
Теперь настало время платить по счетам, поскольку агентство Moody’s снизило рейтинг долговых облигаций всемирно известного автопроизводителя Ford до «мусорного» рейтинга. Это означает, что пенсионные фонды и страховые компании вынуждены будут продать эти облигации, что еще сильнее ударит по финансовому состоянию и без того задыхающегося в долгах гиганта.
До этого долговые бумаги Ford находились на отметке «трипл би», что означает риск перехода в «мусорную» категорию. На подобной отметке сегодня находятся 50% всех долговых облигаций американских компаний, в то время как в преддверии кризиса 2008 года эта сумма не превышала 30%. В целом, автомобильные производители находятся сегодня в США в столь бедственном положении, что они предлагают восьмилетние кредиты на покупку автомобилей, поскольку иначе у них никто ничего не покупает.
Да куда там автомобили. По всем Соединенным Штатам падает объем грузовых перевозок, которые являются кровью любой экономики. В одном только прошлом месяце в США работы лишилось более четырех тысяч водителей грузовиков. В целом, за год 640 грузовых компаний вынуждены были объявить о своем банкротстве.
Впрочем, прошлый кризис ничему не научил и любителей торговать взятыми в кредит домами, поскольку в преддверии 2008 года даже обычные официанты в кафе имели как минимум один выставленный на продажу роскошный особняк в своей «собственности», купленный в счет взятого «под честное слово» кредита. Именно на рынке жилья и начался прошлый финансовый кризис, тогда как сегодня ситуация выглядит еще более пугающе для любителей рисковать по-крупному, поскольку за прошедшие десять лет экономика США пришла в еще более бедственное положение, чем она была в 2008 году.
Если добавить к этому вызванный экономической войной с Китаем фермерский кризис и живущих на финансовом эквиваленте аппарата искусственной вентиляции легких производителях сланцевой нефти, которых не спасли даже атаки на саудовские заводы по переработке нефти, то становится очевидным, что повторение Великой депрессии в США уже неизбежно.
Дональду Трампу в этом спектакле уготована роль бывшего президента США Герберта Гувера, который отказывался оказывать социальную помощь миллионам безработных американцев, объясняя это тем, что подобная помощь «их деморализует». А затем сменщик Трампа предложит американцам «новый экологический план», как становится понятно из царящей сегодня в СМИ истерии из-за вопросов изменения климата.
В любом случае третий звонок уже дан.
С полной версией статьи (на английском) вы можете ознакомиться здесь
25.10.2019 «Черный четверг»: Зачем нужно вспоминать о кризисе давно минувших лет
На фото: толпа возле Нью-Йоркской фондовой биржи, 24 отктября 1929 года. (Фото: Global Look Press)
90 лет назад началась «Великая депрессия», закончившаяся Второй мировой
На календаре 24 октября 2019 года, четверг. Ровно 90 лет назад, 24 октября 1929 года, также был четверг, который в историю вошел под названием «черный».
В этот день на Нью-Йоркской фондовой бирже, началась паника, которая через некоторое время переросла в полномасштабный экономический кризис, который уже в конце года вышел за границы США и постепенно распространился почти на весь мир (за исключением СССР).
С 1933 года острая фаза кризиса сменилась фазой стагнации (застоя). Несмотря на все усилия правительств в Новом и Старом свете вывести экономику из состояния стагнации (или депрессии), попытки не увенчались успехом. Неожиданным (а, может быть, запланированным) выходом из Великой депрессии стала Вторая мировая война, начавшаяся 1 сентября 1939 года. «После этого — не значит вследствие того», — говорят философы. Тем не менее, целый ряд исследователей считает, что сигналом мировой бойни 1939−1945 гг. стал именно «черный четверг», а последовавшее за ним десятилетие было периодом активной милитаризации экономики, а также политической и психологической подготовки людей к этой бойне.
На тему мирового экономического кризиса 1929−1939 гг. (часто именуемого «Великой депрессией») экономистами и историками написаны десятки толстых монографий. Политики оставили свои мемуары. Писатели посвятили ему свои романы, кинематографисты сняли бесчисленное количество фильмов. И, тем не менее, вопросы остаются.
Насколько был закономерен и неизбежен тогдашний кризис? Или же он был спецоперацией, проектом закулисных сил (как утверждают некоторые конспирологи)? Действительно ли кризис (как утверждают многие историки) стал основной причиной Второй мировой войны? Каковы были реальные последствия и ущербы кризиса? Насколько эффективными были усилия правительств по преодолению того кризиса? Или же единственным средством преодоления подобных кризисов оказывается большая война? Способствовал ли мировой экономический кризис проведению индустриализации в СССР или, наоборот, создал для нее дополнительные затруднения? Сумели ли власти западных стран извлечь уроки из тогдашнего экономического кризиса и предотвращать в послевоенные годы возникновение новых кризисов? Как тогдашний кризис повлиял на мировоззрение и теории экономистов, философов, историков? Были ли аналоги экономического кризиса 1929−1939 гг. в истории человечества? Возможно ли повторение кризиса, подобного тому? И т.д.
Эти и подобные вопросы задавались многократно на протяжении 90 лет с момента биржевой паники в Нью-Йорке. И ответы были разными. Споры на тему кризиса продолжались и во время самого кризиса, и после второй войны. По прошествии многих десятилетий многие детали стираются. Но одновременно лучше проступает общая картина. Как говорил поэт: «Лицом к лицу лица не увидать // Большое видится на расстоянии». Попробуем еще раз взглянуть на кризис с расстояния в девять десятков лет.
Экономические эвфемизмы: то был не «кризис», а «рецессия» или «депрессия»
Прежде всего, несогласования у отдельных авторов начинаются с терминологии. Кто-то с самого начала те события, которые стали разворачиваться после биржевого краха в конце октября 1929 года, стал называть «мировым экономическим кризисом». Правда, через некоторые время не менее популярным стало словосочетание «Великая депрессия». Видимо, второе выражение призвано было смягчить остроту восприятия тех катаклизмов, которые творились в мировой экономике и экономиках отдельных стран. Отражение событий экономического кризиса в академической литературе показывает, как на глазах происходила замена «грубых» слов на более «мягкие», которые у филологов принято называть «эвфемизмами».
Вот известный американский экономист, представитель австрийской экономической школы Мюррей Н. Ротбард (1926−1995) в своем эссе «Экономические депрессии: их причины и методы лечения» обращает внимание на эти филологические хитрости:
«Мы живем в эпоху эвфемизмов. Могильщики сегодня превратились в «служащих похоронного бюро», рекламные агенты стали «советниками по связям с общественностью», а сторожа повсеместно трансформировались в «смотрителей». В каждой области нашей жизни очевидные истины с некоторых пор камуфлируются туманными формулировками.
В не меньшей степени это относится и к экономике. В былые времена мы страдали от почти периодических экономических кризисов, внезапное начало которых называлось «паникой», а затяжной период после паники назывался «депрессией».
Самой известной депрессией нового времени является, конечно, же та, что началась в 1929 году с типичной финансовой паники и продолжалась вплоть до начала Второй мировой войны. После катастрофы 1929 года экономисты и политики решили, что это больше никогда не должно повториться. Чтобы успешно и без особых хлопот справиться с этой задачей, понадобилось всего лишь исключить из употребления само слово «депрессия». С того момента Америке больше не пришлось испытывать депрессий. Ибо когда в 1937—1938 годах наступила очередная жестокая депрессия, экономисты попросту отказались использовать это жуткое название и ввели новое более благозвучное понятие — «рецессия». С тех пор мы пережили уже немало рецессий, но при этом ни одной депрессии.
Впрочем, довольно скоро слово «рецессия» тоже оказалось довольно резким для утонченных чувств американской публики. Судя по всему, последняя рецессия была у нас в 1957—1958 годах. С того же времени у нас случались «спады», или даже лучше «замедления», а то и «отклонения». Поэтому не надо печалиться, благо депрессии и даже рецессии объявлены семантическим указом экономистов вне закона; отныне самое худшее, что может с нами случиться, это «замедление». Таковы причуды «Новой экономики»». (Murray N. Rothbard. Economic Depressions: Their Cause and Cure (1969). Русский перевод в сборнике статей «Бум, крах и будущее». Пер. с англ. А. В. Фильчука. — М., Челябинск: Социум, 2002. С. 150−171).
Мюррей Ротбард прав. Сегодня и в зарубежных книгах, и, к сожалению, в российской литературе (включая учебники для вузов) почему-то тогдашний кризис стали называть невнятными словами «рецессия» и даже «депрессия».
Само слово «кризис» происходит от древнегреческого κρίσις — «решение, исход», а также родственного κρίνω — «различаю, сужу». А святитель Николай Сербский, бывший свидетелем кризиса 1930-х годов, совершенно справедливо напоминает, что в христианском понимании кризис означает «суд Божий». Кризис — наказание людей за забвение и нарушение норм «Декалога» (десяти заповедей, данных Богом еще ветхозаветным евреям через Моисея).
«Мистика» циклических кризисов.
Словосочетание «экономический кризис» появилось, по мнению историков и экономистов, лишь на заре европейского капитализма, в 17 веке. Во времена английской классической политэкономии (Вильям Петти, Адам Смит, Давид Рикардо) понятие «экономический кризис» становится одним из важных понятий, отражавших реалии английского капитализма 18 — начала 19 вв. В XIX веке уже стали замечать, что кризисы случаются с определенной периодичностью. Их стали называть «циклическими». Отсчет ведется от 1825 года, когда кризис охватил всю английскую экономику. Тогда обратили внимание, что предвестником кризиса стало падение спроса на товары и услуги. Затем начиналась полоса сворачивания производства и банкротств. Параллельно происходило нарастание безработицы и снижение зарплат остающихся работников.
Далее в XIX веке в Англии были зафиксированы кризисы в следующие годы: 1837, 1847, 1857, 1866, 1873, 1882, 1890. Средний промежуток времени между кризисами был достаточно одинаковым и составлял 8−10 лет. В рамках каждого цикла достаточно явно выделялись четыре фазы: 1) кризис; 2) депрессия; 3) оживление; 4) подъем. На цикличность кризисов и их фазы обратили внимание еще представители английской политической экономии. Все их изыскания по части экономических кризисов обобщил, «разжевал» и «отлакировал» Карл Маркс в своем «Капитале». «Как небесные тела, однажды начавшие определенное движение, постоянно повторяют его, — писал К. Маркс, — совершенно так же и общественное производство, раз оно вовлечено в движение попеременного расширения и сокращения, постоянно повторяет это движение. Следствия, в свою очередь, становятся причинами, и сменяющиеся фазы всего процесса, который постоянно воспроизводит свои собственные условия, принимают форму периодичности» (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 23, с. 647—48).
Тайну устойчивости временных циклов классик марксизма объяснял периодичностью массового обновление основного капитала. Хотя периоды интенсивных капиталовложений различны и далеко не всегда совпадают друг с другом, тем не менее, как отмечал К. Маркс, кризис всегда образует исходный пункт для крупных новых вложений капитала. В связи с этим «средний срок, в течение которого обновляется машинное оборудование, является одним из важных моментов для объяснения многолетнего цикла, через который проходит промышленное развитие с тех пор, как консолидировалась крупная промышленность» (там же, т. 29, с. 237). С моей точки зрения, подобное объяснение цикличности попахивает какой-то мистикой, производительные силы и машины наделяются как-то внутренней жизнью.
Все гораздо проще. При капитализме денежный (ростовщический) капитал вступает в отношения с капиталом производственным. Банкиры-ростовщики предоставляют капиталистам, участвующим в производстве, кредиты для создания основных фондов и пополнения оборотного капитала. Кредиты могут пролонгироваться, также старые кредиты могут рефинансироваться за счет предоставления новых. Долги производственных капиталистов будут расти до тех пор, пока у них будет обеспечение под нарастающие долги (разные активы — прежде всего, основные производственные фонды). Когда обеспечение кончается, кредитование прекращается. Активы переходят к банкиру-ростовщику. Воспроизводство промышленного капитала, выражаясь словами Маркса, прерывается. Через вполне определенные периоды времени, которые можно примерно рассчитать, наступает кризис в виде резкого сворачивания производств, массовых банкротств, роста безработицы и обвала цен на товары и активы.
Мистика цикла и кризисов была известна еще ветхозаветным евреям.
Подобного рода расчетами занимались еще евреи в ветхозаветном Израиле, пытаясь бороться с тогдашним ростовщичеством. Они рассчитывали, что каждые семь лет должен наступать «юбилей» — прекращение долговых обязательств заемщика перед кредитором-ростовщиком. В противном случае в древнем Израиле происходили бы периодические кризисы с банкротствами, перераспределением национального богатства в пользу горстки ростовщиков и обращением должников в рабство. 7 лет был срок, в течение которого кредитор мог получить справедливое возмещение, а что сверх того, то — от лукавого. Кроме малых юбилеев (каждые 7 лет) были еще большие юбилеи (каждые 50 лет), когда владельцам возвращалась заложенная недвижимость.
Увы, человечество в эпоху современного капитализма (того, который пришел в Европу спустя некоторое время после Реформации) одичало. Всякие христианские ограничения на ростовщическую деятельность, которые существовали в средневековой Европе, были сняты. О «юбилейных» годах в «цивилизованной Европе никто уже не вспоминал. А ученая публика лишь констатировала перемещение национального богатства в пользу горстки банкиров и пыталась понять мистические тайны такого перераспределения в бездушной технике, которой по каким-то таинственным причинам надо обновляться каждые 8−10 лет. Начисто забыв о том, что еще в древнем Израиле одной из десяти главных заповедей была заповедь «Не укради», а также «малая» заповедь, запрещающая давать деньги и иное имущество в рост.
О мировых экономических кризисах.
Но вернемся к приведенному выше списку дат экономических кризисов. Там значится 1847 год. Примечательно, что этот кризис захватил несколько европейских стран. Его иногда называют «европейским» или «региональным». Следующий произошел в 1857 году. Он знаменателен тем, что это уже был первый кризис, который вышел за границы Англии, захватил континентальную Европу, а также Северную Америку. Его стали называть первым по-настоящему мировым экономическим кризисом. Он стал мировым, потому, что начались процессы интернационализации хозяйственной жизни отдельных стран, усиливалась их экономическая взаимозависимость через внешнюю торговлю, кредиты и займы, прямые капиталовложения, создание банками и компаниями своих дочерних структур и филиалов за пределами стран базирования.
На эту интернационализацию накладывался процесс колонизации, который делал страны Азии, Африки и Латинской Америки сырьевыми придатками метрополий. Главной метрополией тогда была Англия, имевшая столь обширные владения, что над британской колониальной империей «никогда не заходило солнце».
После кризиса 1857 года наиболее значительными мировыми экономическими кризисами были следующе (год начала кризиса): 1873, 1900, 1907, 1920, 1929, 1957, 1974. Я далее не продолжаю ряд не потому, что мировых кризисов не было, а потому, что их уже правильнее называть не экономическими, а финансовыми. Последний из таких мировых финансовых кризисов все помнят, он датируется периодом 2007−2009 гг.
Начавшийся в 1873 году мировой экономический кризис растянулся на длительный период — до 1896 года. Если так можно выразиться, это была «репетиция» мирового экономического кризиса, начавшегося 56 лет спустя (в 1929 году). Толчком для кризиса 1873 года стала паника, возникшая почти одновременно на трех фондовых площадках — Австрии, Германии и США. Экономическая агония продолжалась целых 23 года, поэтому тот кризис получил название «Великой депрессии», или «Долгой депрессии».
Кризис спровоцировал активные процессы централизации капитала, способствовал перерастанию капитализма так называемой «свободной конкуренции» в капитализм монополистический. В России Долгая депрессия была не сплошной, а дискретной. Имели место три спада: 1874−1877 гг., 1881−1886 гг. и 1891−1892 гг. Периодами «передышки» для российской экономики были соответственно: 1877−1881 гг., 1886−1891 гг. и 1893−1899 гг.
Мировой экономический кризис 1900−03 гг. ускорил становление монополистического капитализма, он был первым кризисом эпохи империализма. И хотя падение производства в ходе кризиса было незначительным (2−3%), он охватил практически все европейские страны и США. Особенно тяжело кризис протекал в России, поскольку наложился на неурожай. И отчасти, как утверждают историки, подготовил почву для революции 1905−07 гг.
Следующий мировой экономический кризис разразился в 1907 г. Общее падение уровня промышленного производства составило в капиталистических странах около 5%, но в наибольшей степени кризис затронул США и Великобританию, где выпуск продукции сократился соответственно на 15% и 6%.
Некоторые историки и экономисты считают, что его «триггером» была банковская паника в США, а она была искусственно спровоцирована международной финансовой элитой для того, чтобы добиться создания в Америке Центробанка (в конце 1913 года он, в конце концов, был создан и получил название «Федеральная резервная система США»).
Кризис 1920 года. Его особенностью стало то, что он возник в условиях крайнего экономического ослабления первой мировой войной большинства ведущих капиталистических стран (за исключением США). Все ожидали обратного: оживления экономики, порождаемого восстановлением разрушенного хозяйства. Спад был порожден резким сокращением военных расходов и военных закупок.
Выпуск промышленной продукции в ходе кризиса сократился в западноевропейских странах в целом на 11%, а в Великобритании — на 33%. Удивительно, но производство также упало в США — на 18%, в Канаде — на 22%. Причина была простой — резко упал спрос европейских стран на продукцию североамериканской экономики. И если сравнивать масштабы мирового экономического кризиса, начавшегося в октябре 1929 года, то следует признать, что с ним не может идти в сравнение ни один из предыдущих кризисов.
На так называемой Великой депрессии, как я отметил выше, жирную точку поставила Вторая мировая война. В послевоенный период циклическое развитие капиталистической экономики (кризис — депрессия — оживление — подъем) продолжилось. Были ли после войны более продолжительные и глубокие кризисы, чем Великая депрессия 1929−1939 гг. Об этом как-нибудь в другой раз.
https://svpressa.ru/economy/article/247161/
24.10.2019 «Чёрный четверг» 24 октября 1929 года – банкротство научно обоснованного оптимизма
Вспоминая о Великой депрессии
Это произошло ровно девяносто лет назад. 24 октября 1929 года на фондовой бирже Нью-Йорка начался обвал, который спровоцировал экономический кризис сначала в экономике США, затем Европы и других стран мира (за исключением СССР). Он получил название «Великая депрессия», но это был самый настоящий кризис (1929-1932), или спад. А депрессия (застой) началась с 1933 года и продолжалась до Второй мировой войны.
Америка сказочно обогатилась на Первой мировой войне. К её началу США были самым крупным в мире международным должником по частным (корпоративным) долгам. А через пять лет Америка стала крупнейшим в мире чистым кредитором. Созданный за несколько месяцев до войны американский Центробанк (Федеральная резервная система) начал активно эмитировать доллар США, потеснивший британский фунт стерлингов – бывшего монополиста в валютном мире.
Америка стала эталоном процветающего общества, на неё как на недосягаемую мечту засматривалась разрушенная и голодная Европа.
Главные новации в США происходили в мире финансов. Форсированными темпами развивался фондовый рынок. Экономика активно накачивалась кредитами, которые выдавались банками, входившими в ФРС. Значительная часть кредитных денег в конечном счете оказывалась на фондовом рынке. Америка превратилась в гигантский игорный дом. Играли все. Во-первых, банки, которые помимо кредитной деятельности стали заниматься «инвестициями», т. е. покупкой ценных бумаг. Во-вторых, корпоративные клиенты банков, которые лишь часть получаемых кредитов направляли на развитие производства, а всё большую часть использовали для вложений в бумаги. В-третьих, физические лица. Из 120 миллионов взрослых американцев 30 миллионов играли с бумагами (даже не играли, а тупо покупали). Полтора миллиона занимались игрой «профессионально», открыв счета в брокерских фирмах. Миллионы американцев перестали интересоваться своей зарплатой, для них на первое место вышли доходы от покупки бумаг, которые на глазах дорожали. Личные доходы (зарплата) играли вспомогательную роль в покупках бумаг, они осуществлялись преимущественно за счёт кредитов. Особенностью кредитов было то, что они должны были возвращаться по первому требованию кредитора (on call). Однако банки таких требований не предъявляли, а должники стали забывать о характере своих обязательств.
В социальной психологии есть понятие «коллективное беснование». Одним из примеров такого беснования в новейшей истории был Третий рейх. Но я думаю, что не менее ярким примером массового беснования являются «ревущие двадцатые» в Америке. Индуцировали это беснование хозяева денег – главные акционеры ФРС США. Это делалось через СМИ, кинематограф (Голливуд), систему высшего образования – с помощью денег, которыми Федеральный резерв подпитывал страсти игроков на финансовых рынках.
Примечательно, что Америка после Первой мировой войны оказалась единственной страной, где сохранился золотой стандарт означающий, что Центробанк не может эмитировать денег больше, чем имеется золота в его запасах. В условиях настоящего золотого стандарта никаких «количественных смягчений» (которые сегодня практикуют ФРС США, ЕЦБ, Банк Японии, другие центробанки) быть не может.
Так вот, в 1920-е годы денежная масса в США, созданная Федеральным резервом, увеличилась на 60%. Такого прироста золотого запаса у Америки быть не могло; следовательно, хозяева денег потихоньку ослабляли действие «золотого тормоза», то есть понижали процент покрытия денежной эмиссии драгоценным металлом. Особенно много денег попало в обращение в 1927 году, когда появились некоторые признаки спада в экономике США, и ФРС впервые попробовала использовать увеличение денежной эмиссии для управления экономическим циклом. Тогда это сработало. Американская экономика выбралась из ямы и продолжила расти.
В создании денежной массы в Америке участвовали не только федеральные резервные банки (их всего двенадцать). Основная часть денег рождалась в частных банках, которые создавали деньги из воздуха (новые безналичные деньги рождались при выдаче банком кредитов). Хотя в названии ФРС США и содержится слово «резервная», резервирование обязательств входящих в ФРС частных банков было символическим. Когда в 1913 году в Конгрессе США принимался закон о Федеральном резерве, лоббисты закона убеждали, что ФРС будет надёжным гарантом, способным предотвратить банковские кризисы. Это была ложь, ибо такую гарантию можно было давать при 100-процентном резервировании, оно же реально составляло всего несколько процентов. За счёт таких виртуальных (по сути – фальшивых) денег и происходило массовое беснование на финансовом рынке США.
Либеральная денежно-кредитная политика ФРС выражалась не только в наращивании массы долларовых банкнот и поощрении частных банков к увеличению эмиссии фальшивых денег, но и в снижении учётной ставки американского Центробанка. Тогдашняя учётная ставка – аналог современной ключевой ставки. Учётная ставка с 6,5% в 1921 году была снижена до 4% в начале 1927 года. А в августе того же года она была понижена ещё на 0,5 процентных пункта, опустившись до 3,5%.
Самое удивительное, что жертвами массового беснования в «ревущие двадцатые» стали не только миллионы рядовых американцев, фанатично посвящавших свою жизнь азартной игре на фондовой бирже. Массовый психоз не пощадил президентов США, министров, высокопоставленных чиновников правительства, представителей экономической науки, крупного бизнеса и т. п. Они не увидели признаков надвигающейся катастрофы и не остановили денежно-кредитную и биржевую вакханалию. Наоборот, некоторые из представителей этой «элиты» глубокомысленно заявляли, что Америка вступает в эру бескризисного развития и «вечного процветания».
Многие интеллектуалы и политики Старого Света с завистью смотрели на Новый Свет и считали его эталоном, с которого Европа должна брать пример. Глядя на Америку, известный английский экономист Джон Мейнард Кейнс в 1927 году заявил: «В наше время больше обвалов не будет».
Большая часть «ревущих двадцатых» пришлась на время тридцатого президента США Джона Кальвина Кулиджа (1923-1929 гг.). Именно при нём появился термин «просперити» («процветание»), который кратко определял американскую социально-экономическую модель как эталон «земного рая». 4 декабря 1928 года Кулидж с чувством глубокого удовлетворения заявил: «Никогда еще перед Конгрессом Соединенных Штатов, собравшимся рассмотреть положение дел в стране, не открывалась такая приятная картина, как сегодня. Во внутренних делах мы видим покой и довольство… и самый длинный в истории период процветания. В международных делах – мир и доброжелательность на основе взаимопонимания». Покидая Белый дом, Кулидж говорил: «Страна может с удовлетворением взирать на настоящее и с оптимизмом на будущее».
Не меньший оптимизм излучал новый президент Герберт Гувер, победивший на выборах 1928 года. В ходе своей предвыборной кампании он обещал каждой американской семье по автомобилю. Гувер «видел будущую Америку как империю нового типа, экономическую всемирную империю, созданную на основе передового бизнеса, связанную узами торговли и кредита, проникающую во все страны, побеждающие все другие нации».
Летом 1929 года в реальном секторе американской экономики в ряде отраслей были зафиксированы спады производства. И самое удивительное – никто не обратил на это внимания. Все были сосредоточены на фондовых площадках, где продолжалась повышательная тенденция.
Одним из главных экономических гуру Америки в то время считался профессор Йельского университета, авторитет в области теории денег Ирвинг Фишер (1867-1947). Он и сегодня входит в список «100 самых выдающихся экономистов мира». Так вот в интервью газете «Нью-Йорк таймс» 5 сентября 1929 года он глубокомысленно заявил: «Возможно, котировки ценных бумаг и снизятся, но не будет никакой катастрофы». Однако катастрофа произошла.
Волнение на фондовых площадках можно было заметить за несколько дней до «чёрного четверга», некоторые акции заметно просели, но участники фондовой игры посчитали, что власти не допустят более серьёзных обвалов. Существовала слепая вера в том, что Федеральный резерв и американское казначейство сумеют нормализовать фондовый рынок. Банкир Чарльз Митчелл 22 октября объявил, что «рынок совершенно здоров», признав, правда, что «падение стоимости акций зашло слишком далеко». Митчеллу вторил И. Фишер, утверждавший, что на фондовой бирже произошла «техническая очистка» от неуравновешенных вкладчиков и что это лишь «оздоровит» рынок. Заклинания банкира и профессора произвели психотерапевтический эффект: в конце дня 22 октября наметился некоторый рост биржевых индексов.
Даже обвал на бирже в «чёрный четверг» не избавил представителей американской элиты от веры в то, что «туча пройдёт» и процветание продолжится. На следующий день после «чёрного четверга» президент Гувер обратился к народу со словами о том, что на бирже произошёл «технический сбой», но «экономика страны покоится на прочном фундаменте».
До конца 1929 года многие в Америке продолжали верить, что падение на бирже скоро закончится и начнётся игра на повышение. 14 ноября 1929 года Ирвинг Фишер уверял, что спад на фондовом рынке «закончится уже через несколько дней». Гарвардский университет тоже «проспал» начало Великой депрессии, а после «чёрного четверга» не раз обещал радикальный разворот фондовых «трендов».
Окончательные иллюзии возвращения эры «просперити» исчезли лишь в начале 1930 года, когда огонь биржевой паники перекинулся на реальную экономику США: началась эпидемия банкротств банков, предприятий, фермерских хозяйств, самоубийств; безработица выросла в несколько раз и захватила четверть экономически активного населения Америки…
29.09.2019 «Чёрный четверг» 1929 года: Банкротство бизнеса и человеческого рассудка
Фото: Everett Historical / Shutterstock.com
В 1929 году Нью-Йоркскую фондовую биржу охватила паника. Могли ли знаменитые американские экономические «гуру» – Гарвардский и Йельский университеты – предсказать «чёрный четверг»?
90 лет назад на Нью-Йоркской фондовой бирже началась паника. Сначала это был «чёрный четверг» (24 октября 1929 года), за ним последовали «чёрный понедельник» (28 октября) и «чёрный вторник» (29 октября). Далее пламя биржевой паники перебросилось на все отрасли американской экономики. Начался экономический кризис, который почему-то обозвали Великой депрессией, которая, как отмечают американские экономисты, продолжалась до конца 1932 года.
На самом деле в 1929-1932 гг. в США была рецессия, по-русски говоря – спад, или кризис. А с 1933 года американская экономика вошла в следующую фазу капиталистического цикла, которая называется стагнацией, или депрессией. А по-русски – застоем. С лёгкой руки американской пропаганды, ловко оперирующей словами (замена правильных слов на эвфемизмы), наши авторы стали экономический кризис 1929-1932 гг. также называть Великой депрессией.
О том, что это был именно кризис, а не депрессия, свидетельствуют многочисленные данные американской статистики. Из ведущих капиталистических стран Запада спад в экономике США был самым глубоким. В 1929-1932 гг. падение промышленного производства в Америке составило 46%. Для сравнения отмечу, что у Англии спад был 23%, Франции – 24%, Германии – 41%.
Также рекордным в Америке был рост безработицы. В 1932 году численность безработных в отдельных странах составила по отношению к 1929 году (= 100%): США – 607; Великобритания – 129; Франция – 214; Германия – 232 (Jerome Blum, Rondo Cameron, Thomas G. Barnes. The European world: a history. Little, Brown; 2nd edition, 1970).
Я специально привожу сравнение США с другими странами, поскольку до октября 1929 года Америка для всего мира была неким недосягаемым образцом. Европа с вожделением смотрела на Новый Свет. Германия рассчитывала на новые американские кредиты и инвестиции (они стали поступать туда по плану Дауэса), а Великобритания и Франция – на списание долгов военного времени (или по крайней мере на отсрочку в их погашении).
Фото: Scherl/Globallookpress
Казалось, что динамичное развитие американской экономики будет продолжаться бесконечно. Европейские эксперты изучали экономическую политику США и пытались переносить американский опыт на почву Старого Света. И вдруг такой обвал! Нашла своё подтверждение народная мудрость: кто выше летает, тому больнее падать.
Добавлю ещё некоторые детали, раскрывающие глубину падения американской экономики. Совокупная стоимость акций, котировавшихся на Нью-йоркской фондовой бирже 1 сентября, равнялась почти 90 млрд долларов. К июлю 1932 года эта цифра составила примерно 16 млрд долларов. Таким образом, держатели акций американских компаний потеряли 74 млрд долларов. Последняя сумма в три раза превысила расходы страны на Первую мировую войну. Национальный доход Америки с 87,8 млрд долларов в 1929 году снизился в 1933 году более чем вдвое – до 40,2 млрд долларов.
В результате массового банкротства банков американцы потеряли свои сбережения на 3 млрд долларов. Гигантская по тем временам сумма! Для понимания того, что означал каждый доллар для американца в те годы, отмечу, что президент Рузвельт, придя в 1933 году в Белый дом, организовал программу общественных работ для нескольких миллионов безработных. Платили по 30 долларов в месяц. При этом обязательные вычеты из зарплаты составляли 25 долларов. Получалось, что на руках за месяц тяжелейших работ у американца оставалось лишь 5 долларов.
Теряли одновременно и деньги, и работу. Весной 1932 года число безработных достигло отметки 12,5 млн человек (10% от всего населения). Пик пришёлся на начало 1933 года, когда число безработных в Америке достигло 16 млн человек. Получается, что более 30% трудоспособного населения США осталось без средств к существованию. А с членами семей – как минимум две трети населения страны.
Под влиянием резкого сокращения спроса на сельскохозяйственную продукцию начался сильнейший аграрный кризис. К 1934 году сбор пшеницы упал на 36%, кукурузы – на 45%. Резко снизились цены: на пшеницу и кукурузу – в 2,7 раза, на хлопок – более чем в 3 раза. Фермерская недвижимость упала в цене более чем в 10 раз. За период 1929-1933 годов разорилось около 897 тыс. фермерских хозяйств, то есть 14,3% от общего числа.
Собственно, грандиозный рост безработицы был обусловлен массовыми банкротствами, как фермерских хозяйств, так и торговых, промышленных и финансовых компаний. Число разорившихся компаний составило 135 тысяч. Плюс к этому число банков в США сократилось на 40%.
О массовых банкротствах фермерских хозяйств, промышленных и торговых компаний, банков в США написано бесконечное число работ – экономистами, историками, социологами. Даже писателями. Достаточно вспомнить роман американского автора Джона Стейнбека «Гроздья гнева» (1939).
Но мне сейчас хотелось бы акцентировать внимание не на макроэкономических показателях падения американской экономики, а на состоянии общественного сознания Америки. Десятилетие после Первой мировой войны стали называть «ревущими двадцатыми». Это было время эмоционального возбуждения больших масс людей.
Возбуждение проявлялось в культурно-бытовой сфере жизни: постоянное пребывание в атмосфере развлечений – танцы, джаз и другая новаторская музыка, театр в духе Бродвея, выставки абстракционизма, литература постмодерна, увлечение модами в одежде и др.
Образно выражаясь, Америка бесилась с жиру. Ибо она действительно сильно обогатилась на Первой мировой войне, и у среднестатистического американца (особенно горожанина) было в кармане достаточно долларов для того, чтобы предаваться разного рода удовольствиям, причём некоторые из них, в их понимании, были «удовлетворением культурных потребностей».
Но наибольшую гиперактивность американцы стали проявлять в денежно-финансовой сфере. В 1928 году уже 30 млн человек занимались куплей и продажей бумаг. По сути, каждый второй взрослый американец. При этом полтора миллиона занимались игрой «профессионально», открыв счета в брокерских фирмах. Личная жизнь, работа и забота о заработке, семья, учёба и даже «примитивные» удовольствия у миллионов американцев отошли на второй план. Все они жили биржевой игрой.
Все они образовали одну большую толпу («стадо»), которая думала и действовала по тем законам, которые ещё в 19-м веке были сформулированы итальянским психологом и психиатром Густавом Лебоном в его знаменитой работе «Психология масс» (La Psychologie des Foules, 1895). Лебон и его последователи выделили такие социологические признаки стадного поведения людей («толпы»): духовное единство или «умственная однородность»; эмоциональность; иррациональность; утрата ответственности, ощущение безнаказанности (вследствие анонимности); зараза (распространение «мнения»), внушаемость (толпу можно заставить видеть даже то, чего нет на самом деле), нетерпеливость в претворении своих идей (желаний) в жизнь и т. д.
Поведение толпы изменчиво, так как она реагирует на импульсы. Психология толпы похожа на психологию дикарей, женщин и детей: импульсивность, раздражительность, неспособность обдумывать, отсутствие рассуждения и критики, преувеличенная чувствительность. Рассуждения толпы примитивны и основаны только на ассоциациях. Толпа способна воспринимать только образы, причём чем он ярче, тем лучше восприятие. Чудесное и легендарное воспринимается лучше, чем логичное и рациональное.
Лебон умер в 1931 году, он не успел обобщить то, что происходило в «ревущие двадцатые» на Западе, особенно в США, особенно на фондовой бирже и вокруг неё. Но если спроецировать основные положения теории Лебона на поведение десятков миллионов американцев на фондовом рынке, то мы видим, что «ревущие двадцатые» в США – классическая модель человеческого стада. В христианстве этот феномен давно известен и получил название массового беснования. Игра на бирже приобрела признаки буквальной одержимости. Об этом, кстати, в «Миссионерских письмах» и своих проповедях писал и говорил святитель Николай Сербский, который был очевидцем биржевых беснований 20-х и 30-х годов прошлого века.
Но что удивительно – массовый психоз не пощадил даже тех, кто занимал высшие государственные посты, и тех, кто должен был «по своей должности» давать объективные оценки состоянию экономики и сигнализировать о грозящей катастрофе.
Американский президент Кулидж был у руля государства в «ревущие двадцатые» – с 1923-го по 1929 год. Покидая свой пост, он заявил:
Страна может с удовлетворением взирать на настоящее и с оптимизмом на будущее.
Джон Калвин Кулидж. Фото: Keystone Pictures USA/Globallookpress
Пришедший на его место президент Гувер также излучал оптимизм, обещал американскому народу «вечное процветание» (просперити). Даже на следующий день после «чёрного четверга» он обратился к народу со словами, что, мол, на бирже произошёл лишь «технический сбой» и что «экономика страны покоится на прочном фундаменте».
Об угрозе обвала должны были бы сигнализировать люди, которые занимались экономической наукой и считались непредвзятыми арбитрами. Но, увы, многие из них оказались слепы. Интересный материал собран был в работе современного американского экономиста и писателя Марка Скоузена «Кто предсказал крах 1929 года?», опубликованной в 1993 году (Mark Skousen. Who Predicted the 1929 Crash?). Она была переведена на русский язык и опубликована в сборнике «Бум, крах и будущее» (М, Челябинск: Социум, 2002. С. 172–215). Приведу некоторые любопытные примеры.
Прежде всего, Марк Скоузен обращает внимание на то, что биржевую панику 1929 года «проспал» хвалёный Гарвардский университет, который и тогда числился, и в наше время числится самым «крутым» центром американской экономической мысли.
Марк Скоузен. Фото: Brian Cahn/Globallookpress
Вторым в списке «экономических гуру», не сумевших предсказать «чёрный четверг», Скоузен называет выдающегося американского экономиста, создателя количественной теории денег, профессора Йельского университета Ирвинга Фишера. Этот экономический «гений» (а его таковым до сих пор считают) вторил американским президентам Кулиджу и Гуверу, что Америка вступила в «новую эру», эру «вечного процветания» (а может быть, наоборот, американские президенты находились под «гипнозом» Фишера?).
Профессор отрицал, что в росте котировок акций присутствует «спекулятивная составляющая», и уверенно заявлял: временное снижение фондовых индексов возможно, однако никакого краха и депрессии не будет. Дотошные искатели источников оптимизма Фишера полагают, что объяснение лежит на поверхности: профессор был активным игроком на бирже и сколотил таким способом большие деньги. То есть он сам был частью того самого «стада», о котором мы говорили.
Вспоминает Скоузен и легендарного Джона Мейнарда Кейнса, основателя той самой теории, которая была названа его именем (кейнсианство). Он также верил в вечное процветание (просперити) американской экономики. Его совершенно не смущал стремительный рост котировок ценных бумаг на Уолл-Стрит в 1927-м и 1928 году, который опережал на порядки реальный прирост производства. И тут мы узнаём, что знаменитый «гуру» проявил в 1927 году желание «прикупить» немного американских акций. Этим желанием он поделился со швейцарским банкиром Феликсом Зомари. А когда последний выразил обеспокоенность по поводу спекулятивной составляющей фондовых индексов на Нью-Йоркской бирже, англичанин уверенно заявил: «Не волнуйтесь, дорогой, в наше время крахов больше не будет».
Как известно, между американскими университетами идёт негласная конкуренция. Йельский университет и Гарвардский университет время от времени обмениваются «любезностями» и напоминают, как «конкурирующая фирма» прошляпила биржевой крах 1929 года.
Гарвардский университет. 1929 г. Фото: Scherl /Globallookpress
В конце 1980-х годов специалисты в области эконометрики обоих университетов решили разобраться, кто же из конкурентов имел в конце 1920-х гг. более совершенную модель прогнозирования. И понять, почему модель не сработала. Исследование было оформлено в виде обширной статьи: Dominguez K. M., Fair R. C., Shapiro M. D. Forecasting the Depression: Harvard versus Yale // American Economic Review. September 1988. Выяснилось, что модели обоих университетов были в равной степени не способны предсказать кризис.
Но что ещё более поразительно: авторы статьи пришли к неутешительному (но вместе с тем честному) выводу относительно прогностических способностей двух ведущих американских университетов. Они признали, что если бы в конце 1920-х гг. были бы применены методики конца 1980-х гг., то и тогда американские экономические «гуру» не смогли бы предсказать кризис.
Так что экономический кризис 1929-1932 гг. в США привёл к банкротству не только фермерских хозяйств, компаний и банков, но также так называемой экономической науки. И таким скрытым банкротом она остаётся. Её явное банкротство мы обнаружим в очередной раз, когда в Америку накроет новый кризис. Ведь Гарвардский, Йельский и прочие «храмы экономической науки» продолжают излучать такой же оптимизм, какой они излучали ещё за день до «чёрного четверга».
28.09.2019 90-летие «чёрного четверга». Повод к размышлениям о природе экономических кризисов
Фото: Randy Pench /Globallookpress
Биржевая паника в Нью-Йорке в 1929 году стала причиной глубочайшего экономического кризиса, в который США утянули за собой большинство стран мира. Закончился он через 10 лет Второй мировой войной. Попробуем ещё раз взглянуть на кризис с расстояния в девять десятков лет
Зачем нам вспоминать о кризисе давно минувших лет?
Сегодня трудно найти взрослого человека, который бы не слышал о мировом экономическом кризисе, начавшемся осенью 1929 года. Наиболее грамотные и интересующиеся даже знают, что старт этому кризису дала паника на Нью-Йоркской фондовой бирже 24 октября 1929 года.
Это был четверг, который вошёл в учебники по экономике и истории как «чёрный четверг». После краткосрочного небольшого подъёма биржевых котировок 25 октября падение приняло катастрофические масштабы в «чёрный понедельник» (28 октября) и «чёрный вторник» (29 октября). Некоторые отсчитывают начало кризиса от 29 октября 1929 года, полагая, что именно после этого дня шансов на нормализацию ситуации на бирже не осталось.
Многие также знают, что кризис достаточно быстро охватил всю американскую экономику, а затем перебросился на другие страны, почему и получил название «мировой». Также знают, что с кризисом ни Америка, ни Европа, ни другие страны (за исключением СССР, который сумел его избежать) не могли справиться. И что он продолжался аккурат до 1 сентября 1939 года, когда была развязана Вторая мировая война.
На тему мирового экономического кризиса 1929-1939 гг. экономистами и историками написаны десятки толстых монографий. Политики оставили свои мемуары. Писатели посвятили ему свои романы, кинематографисты сняли бесчисленное количество фильмов. И тем не менее вопросы остаются.
Фото: Mel Longhurst/Globallookpress
Насколько был закономерен и неизбежен тогдашний кризис? Или же он был спецоперацией, проектом закулисных сил (как утверждают некоторые конспирологи)? Действительно ли кризис (как утверждают многие историки) стал основной причиной Второй мировой войны? Каковы были реальные последствия и ущербы кризиса? Насколько эффективными были усилия правительств по преодолению того кризиса? Или же единственным средством преодоления подобных кризисов оказывается большая война? Способствовал ли мировой экономический кризис проведению индустриализации в СССР или, наоборот, создал для неё дополнительные затруднения? Сумели ли власти западных стран извлечь уроки из тогдашнего экономического кризиса и предотвращать в послевоенные годы возникновение новых? Как тогдашний кризис повлиял на мировоззрение и теории экономистов, философов, историков? Были ли аналоги экономического кризиса 1929-1939 гг. в истории человечества? Возможно ли повторение кризиса, подобного тому? И т. д.
Эти и подобные вопросы задавались многократно на протяжении 90 лет с момента биржевой паники в Нью-Йорке. И ответы были разными. Споры на тему кризиса продолжались и во время самого кризиса, и после второй войны.
По прошествии десятилетий многие детали стираются. Но одновременно лучше проступает общая картина. Как говорил поэт, «лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянье». Попробуем ещё раз взглянуть на кризис с расстояния в девять десятков лет.
Экономические эвфемизмы: то был не «кризис», а «рецессия» или даже «спад»
Прежде всего несогласования у отдельных авторов начинаются с терминологии. Кто-то с самого начала те события, которые стали разворачиваться после биржевого краха в конце октября 1929 года, стал называть мировым экономическим кризисом. Правда, через некоторые время не менее популярным стало словосочетание «Великая депрессия». Видимо, второе выражение призвано было смягчить остроту восприятия тех катаклизмов, которые творились в мировой экономике и экономиках отдельных стран. Отражение событий экономического кризиса в академической литературе показывает, как на глазах происходила замена «грубых» слов на более «мягкие», которые у филологов принято называть эвфемизмами.
Вот известный американский экономист, представитель австрийской экономической школы Мюррей Н. Ротбард (1926-1995) в своём эссе «Экономические депрессии: их причины и методы лечения» обращает внимание на эти филологические хитрости:
Мы живём в эпоху эвфемизмов. Могильщики сегодня превратились в «служащих похоронного бюро», рекламные агенты стали «советниками по связям с общественностью», а сторожа повсеместно трансформировались в «смотрителей». В каждой области нашей жизни очевидные истины с некоторых пор камуфлируются туманными формулировками.
«В не меньшей степени это относится и к экономике. В былые времена мы страдали от почти периодических экономических кризисов, внезапное начало которых называлось паникой, а затяжной период после паники – депрессией.
Самой известной депрессией нового времени является, конечно же, та, что началась в 1929 году с типичной финансовой паники и продолжалась вплоть до начала Второй мировой войны. После катастрофы 1929 года экономисты и политики решили, что это больше никогда не должно повториться. Чтобы успешно и без особых хлопот справиться с задачей, понадобилось всего лишь исключить из употребления само слово «депрессия».
С того момента Америке больше не пришлось испытывать депрессий. Ибо когда в 1937–1938 годах наступила очередная жестокая депрессия, экономисты попросту отказались использовать это жуткое название и ввели новое, более благозвучное понятие – «рецессия». С тех пор мы пережили уже немало рецессий, но при этом ни одной депрессии.
Впрочем, довольно скоро слово «рецессия» тоже оказалось слишком резким для утончённых чувств американской публики. Судя по всему, последняя рецессия была у нас в 1957–1958 годах. С того же времени у нас случались «спады», или даже лучше «замедления», а то и «отклонения».
Поэтому не надо печалиться, благо депрессии и даже рецессии объявлены семантическим указом экономистов вне закона; отныне самое худшее, что может с нами случиться, – это замедление. Таковы причуды «Новой экономики»» (Murray N. Rothbard. Economic Depressions: Their Cause and Cure (1969). Русский перевод в сборнике статей «Бум, крах и будущее». Пер. с англ. А. В. Фильчука. – М., Челябинск: Социум, 2002. С. 150-171).
Мюррей Ротбард прав. Сегодня и в зарубежных книгах, и, к сожалению, в российской литературе (включая учебники для вузов) почему-то тогдашний кризис стали называть невнятными словами «депрессия», «рецессия» и даже «спад».
Само слово «кризис» происходит от древнегреческого κρίσις – «решение, исход», а также родственного κρίνω – «различаю, сужу». А святитель Николай Сербский, бывший свидетелем кризиса 1930-х годов, совершенно справедливо напоминает, что в христианском понимании «кризис» означает «суд Божий». Кризис – наказание людей за забвение и нарушение норм «Декалога» (десяти заповедей, данных Богом ещё ветхозаветным евреям через Моисея).
«Мистика» циклических кризисов
Словосочетание «экономический кризис» появилось, по мнению историков и экономистов, лишь на заре европейского капитализма, в 17-м веке. Во времена английской классической политэкономии (Вильям Петти, Адам Смит, Давид Рикардо) это становится одним из важных понятий, отражавших реалии английского капитализма 18-го – начала 19-го веков.
В 19-м веке уже стали замечать, что кризисы случаются с определённой периодичностью. Их стали называть «циклическими». Отсчёт ведется от 1825 года, когда кризис охватил всю английскую экономику. Тогда обратили внимание, что предвестником стало падение спроса на товары и услуги. Затем начиналась полоса сворачивания производства и банкротств. Параллельно происходило нарастание безработицы и снижение зарплат остающихся работников.
Далее в 19-м веке в Англии были зафиксированы кризисы в следующие годы: 1837, 1847, 1857, 1866, 1873, 1882, 1890. Средний промежуток времени между кризисами был достаточно одинаковым и составлял 8-10 лет. В рамках каждого цикла достаточно явно выделялись четыре фазы: 1) кризис; 2) депрессия; 3) оживление; 4) подъём.
На цикличность кризисов и их фазы обратили внимание ещё представители английской политической экономии. Все их изыскания по части экономических кризисов обобщил, «разжевал» и «отлакировал» Карл Маркс в своём «Капитале».
Как небесные тела, однажды начавшие определённое движение, постоянно повторяют его, совершенно так же и общественное производство, раз оно вовлечено в движение попеременного расширения и сокращения, постоянно повторяет это движение. Следствия, в свою очередь, становятся причинами, и сменяющиеся фазы всего процесса, который постоянно воспроизводит свои собственные условия, принимают форму периодичности,
– писал Маркс (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 23, с. 647-48).
К. Маркс. Фото: Scherl /Globallookpress
Тайну устойчивости временных циклов классик марксизма объяснял периодичностью массового обновления основного капитала. Хотя периоды интенсивных капиталовложений различны и далеко не всегда совпадают друг с другом, тем не менее, как отмечал Маркс, кризис всегда образует исходный пункт для крупных новых вложений капитала.
В связи с этим «средний срок, в течение которого обновляется машинное оборудование, является одним из важных моментов для объяснения многолетнего цикла, через который проходит промышленное развитие с тех пор, как консолидировалась крупная промышленность» (там же, т. 29, с. 237). С моей точки зрения, подобное объяснение цикличности попахивает какой-то мистикой, производительные силы и машины наделяются как-то внутренней жизнью.
Всё гораздо проще. При капитализме денежный (ростовщический) капитал вступает в отношения с капиталом производственным. Банкиры-ростовщики предоставляют капиталистам, участвующим в производстве, кредиты для создания основных фондов и пополнения оборотного капитала. Кредиты могут пролонгироваться, также старые кредиты могут рефинансироваться за счёт предоставления новых.
Долги производственных капиталистов будут расти до тех пор, пока у них будет обеспечение под нарастающие долги (это прежде всего основные производственные фонды). Когда обеспечение кончается, кредитование прекращается. Воспроизводство промышленного капитала, выражаясь словами Маркса, прерывается. Через вполне определённые периоды времени, которые можно примерно рассчитать, наступает кризис в виде резкого сворачивания производств и банкротств.
«Мистика» цикла была известна ещё ветхозаветным евреям
Фото: Karl-Heinz Spremberg /Globallookpress
Подобного рода расчётами занимались ещё евреи в ветхозаветном Израиле, пытаясь бороться с тогдашним ростовщичеством. Они рассчитывали, что каждые семь лет должен наступать «юбилей» – прекращение долговых обязательств заёмщика перед кредитором-ростовщиком. В противном случае в древнем Израиле происходили бы периодические кризисы с банкротствами, перераспределением национального богатства в пользу горстки ростовщиков и обращением должников в рабство.
Увы, человечество в эпоху современного капитализма (того, который пришёл в Европу спустя некоторое время после Реформации) одичало. Всякие христианские ограничения на ростовщическую деятельность, которые существовали в средневековой Европе, были сняты. О «юбилейных» годах в «цивилизованной» Европе никто уже не вспоминал. А учёная публика лишь констатировала перемещение национального богатства в пользу горстки банкиров и пыталась понять мистические тайны такого перераспределения в бездушной технике, которой по каким-то таинственным причинам надо обновляться каждые 8-10 лет. Начисто забыв о том, что ещё в древнем Израиле одной из десяти главных заповедей была «Не укради», а также «малая» заповедь, запрещающая давать деньги и иное имущество в рост.
О мировых экономических кризисах
Но вернёмся к приведённому выше списку дат экономических кризисов. Там значится 1847 год. Примечательно, что этот кризис захватил несколько европейских стран. Его иногда называют «европейским» или «региональным».
Следующий произошёл в 1857 году. Он знаменателен тем, что это уже был первый кризис, который вышел за границы Англии, захватил континентальную Европу, а также Северную Америку. Его стали называть первым по-настоящему мировым экономическим кризисом. Он стал мировым, потому что начались процессы интернационализации хозяйственной жизни отдельных стран, усиливалась их экономическая взаимозависимость через внешнюю торговлю, кредиты и займы, прямые капиталовложения, создание банками и компаниями своих дочерних структур и филиалов за пределами стран базирования.
На эту интернационализацию накладывался процесс колонизации, который делал страны Азии, Африки и Латинской Америки сырьевыми придатками метрополий. Главной метрополией тогда была Англия, имевшая столь обширные владения, что над британской колониальной империей «никогда не заходило солнце».
После мирового экономического кризиса 1857 года наиболее значительными были следующе (год начала кризиса): 1873, 1900, 1907, 1920, 1929, 1957, 1974. Я далее не продолжаю ряд не потому, что мировых кризисов не было, а потому, что их уже правильнее называть не экономическими, а финансовыми. Последний из таких мировых финансовых кризисов все помнят, он датируется периодом 2007-2009 гг.
Начавшийся в 1873 году мировой экономический кризис растянулся на длительный период – до 1896 года. Если так можно выразиться, это была «репетиция» кризиса, начавшегося 56 лет спустя (в 1929 году).
Толчком для кризиса 1873 года стала паника, возникшая почти одновременно на трёх фондовых площадках – Австрии, Германии и США. Экономическая агония продолжалась целых 23 года, поэтому тот кризис получил название «Великая депрессия», или «Долгая депрессия». В начале 1990-х годов он добрался и до России. Кризис спровоцировал активные процессы централизации капитала, способствовал перерастанию капитализма так называемой свободной конкуренции в капитализм монополистический.
Мировой экономический кризис 1900-1903 гг. ускорил становление монополистического капитализма, он был первым кризисом эпохи империализма. И хотя падение производства было незначительным (2-3%), он охватил практически все европейские страны и США. Особенно тяжело кризис протекал в России, поскольку наложился на неурожай. И отчасти, как утверждают историки, подготовил почву для революции 1905-1907 гг.
Следующий мировой экономический кризис разразился в 1907 году. Общее падение уровня промышленного производства составило в капиталистических странах около 5%, но в наибольшей степени кризис затронул США и Великобританию, где выпуск продукции сократился соответственно на 15% и 6%.
Некоторые историки и экономисты считают, что «триггером» была банковская паника в США, а она была искусственно спровоцирована международной финансовой элитой, для того чтобы добиться создания в Америке Центробанка (в конце 1913 года он всё-таки был создан и получил название «Федеральная резервная система США»).
Кризис 1920 года. Его особенностью стало то, что он возник в условиях крайнего экономического ослабления Первой мировой войной большинства ведущих капиталистических стран (за исключением США). Выпуск промышленной продукции в ходе кризиса сократился в западноевропейских странах в целом на 11%, а в Великобритании – на 33%. Удивительно, но производство также упало в США – на 18%, в Канаде – на 22%. Причина была простой – резко упал спрос европейских стран на продукцию североамериканской экономики.
И если сравнивать масштабы мирового экономического кризиса, начавшегося в октябре 1929 года, то следует признать, что с ним не может идти в сравнение ни один из предыдущих.
22.09.2019 Как зарождается кризис: К «черному» юбилею «черного четверга»
На фото: забастовка во время экономического кризиса 30-х (Фото: Scherl/ Global Look Press)
Через 90 лет мир готовится наступить на те же «грабли»
Все грамотные люди знают, что в прошлом столетии мир был поражен экономическим кризисом, который датируется периодом 1929−1932 гг. А далее острая фаза кризиса («рецессия») сменилась фазой, называемой «депрессией», или «стагнацией», которая продолжалась вплоть до начала второй мировой войны.
По сути, это было продолжением кризиса. На первой фазе происходило резкое падение экономики. По оценкам экономистов, мировая экономика была отброшена на 30 лет назад, к началу ХХ века. «Нижней точки» мировая экономика достигла к концу 1932 года. В Америке, например, валовой внутренний продукт в 1932 году составлял не более половины того, что было в 1929 году. А далее происходило топтание на месте, оживления так не дождались. Вместо фазы оживления пришла война, которая перевела национальные экономики на совершенно иные «рельсы».
Для Европы окончанием кризиса в широком понимании (падение и последующая депрессия) считается 1 сентября 1939 года (начало Второй мировой войны в Европе), а для США — 1940 год. Хотя Америка еще не объявляла о вступлении в войну (это произошло 7 декабря 1941 года, после нападения Японии на Перл-Харбор), однако уже через несколько месяцев после начала войны в Европе США начали активную перестройку своей экономики, переводя ее на военные рельсы.
Впрочем, некоторые экономисты и историки отходят от общепринятого подхода к определению конца мирового кризиса и депрессии. Они считают, что окончание кризиса произошло лишь через несколько лет после второй мировой войны, когда страны вышли на уровень экономических показателей (производство, инвестиции, внешняя торговля, занятость и др.) 1929 года.
Взять, к примеру, Америку. Согласно оценкам американских экономистов, страна по промышленному производству вышла на уровень 1929 года в 1940 году. Но некоторые американские экономисты отмечают, что и тогда полного восстановления не было. Безработица все еще значительно превышала уровень 1929 года, а внешнеторговые обороты, наоборот, были намного ниже уровня 1929 года. А некоторые считают, что полное восстановление американской экономики произошло лишь в 1954 году, когда фондовый индекс Доу-Джонса достиг своего докризисного уровня. А таковым считается уровень, зафиксированный 23 октября 1929 года.
А что произошло в том далеком 1929 году на следующий день? День 24 октября 1929 года вошел в историю под названием «черный четверг». В этот день началась паника на Нью-Йоркской бирже, выразившаяся в обвале биржевых индексов и массовой распродаже ценных бумаг. На следующий день, в пятницу на бирже произошла некоторая стабилизация. А новая неделя ознаменовалась еще большей паникой. День 28 октября вошел в историю как «черный понедельник», а 29 октября — как «черный вторник».
Некоторые историки и экономисты отсчитывают начало кризиса не от «черного четверга», а «черного вторника», поскольку 29 октября процесс обвала стал необратимым, никаких даже коротких стабилизаций уже не происходило. Что-то наподобие снежной лавины, сходящей с горы. Фондовая паника стала «триггером», спровоцировавшим кризис во всех секторах американской экономики, включая промышленность и сельское хозяйство. А еще до окончания 1929 года он перекинулся из США на Латинскую Америку, Японию и Китай. На следующий год докатился до Европы. И таким образом стал действительно мировым кризисом.
Хотелось бы понять, насколько кризис в США и в мире был неизбежен. Прошло уже столетие, а до сих пор о причинах кризиса идут споры. Точек зрения множество. Одни из них взаимно дополняют друг друга. Но некоторые точки являются противоположными.
Одни исследователи и эксперты утверждают, что, мол, кризис 30-х годов можно было избежать. Что он стал результатом чьего-то заговора, чьих-то ошибок или даже просто результатом случайного стечения многих обстоятельств. В общем, кризис 30-х годов — разовое, уникальное явление в мировой истории.
Другие полагают, что кризис был неизбежен, он стал результатом действия «железных» законов (одни говорят о законах исторических, другие экономических, третьи — психологических и т. д.). Что повторение подобных кризисов не только возможно, но даже неизбежно.
Наконец, появляется еще одна точка зрения. Что, мол, кризис 30-х годов стал результатом просчетов и ошибок правительств, «денежных властей», экономистов и др. Но, что экономический кризис 30-х годов стал хорошим уроком, правильные выводы сделаны и это является гарантией того, что подобного рода разрушительные мировые экономические кризисы никогда не повторятся.
Сторонники первой точки зрения акцентируют внимание на отдельных деталях механизма подготовки условий возникновения биржевой паники в октябре 1929 года.
Например, обращают внимание на «ошибки» Федеральной резервной системы США (американский Центробанк). ФРС, мол, неправильно действовала в предшествующие биржевой панике годы и в первые дни самой паники. В частности, классики монетаризма Милтон Фридман и Анна Шварц в своем фундаментальном исследовании «Монетарная история Соединенных Штатов 1867—1960» (1963) утверждают, что вина за кризис лежит на ФРС, американский Центробанк несет ответственность за создание «кризиса доверия», так как банкам не была вовремя оказана помощь и началась волна банкротств. Меры по расширению кредитования банков, аналогичные тем, которые принимались с 1932 года, по их мнению, могли быть приняты и раньше — в 1930 или 1931 году.
В 2002 году член совета управляющих ФРС Бен Бернанке (позднее он занимал пост председателя совета управляющих — с 2006 по 2014 гг.), выступая на 90-летии Милтона Фридмана, сказал: «Позвольте мне немного злоупотребить моим статусом как официального представителя ФРС. Я хотел бы сказать Милтону и Анне [Шварц]: что касается Великой депрессии — вы правы, это сделали мы. И мы очень огорчены. Но благодаря вам мы не сделаем это снова».
Некоторые из тех, кто занимался «разбором полетов», обращали внимание на такую деталь, как «маржинальная» торговля бумагами на бирже. Когда приобрести ценную бумагу можно было лишь за 10% ее рыночной цены, а остальные 90% можно покрывались кредитом; обеспечением долговых обязательств бумаги была сама бумага. А кредиты при этом были «онкольными», т.е. кредитор мог потребовать погашение долга в любой момент. Но в атмосфере биржевого ажиотажа, непрерывного роста биржевых котировок все игроки начисто забывали и «маржинальном», и об «онкольном» характере операций.
Акцентируя внимание на тонкостях биржевых операций того времени, одни авторы сетуют и возмущаются по поводу поведения тех банкиров, которые придумали «маржинальные» и «онкольные» «крючки» для биржевых игроков, а другие возмущаются глупостью и алчностью тех, кто на эти «крючки» клевал. Т.е. на большую часть американцев. Из 120 миллионов человек взрослого населения страны в покупке ценных бумаг участвовал каждый четвертый, причем полтора миллиона занимались этим профессионально, имея счета в брокерских фирмах.
Анализом кризиса 30-х годов занимались и занимаются многие именитые экономисты. Такие, как Джон Мейнард Кейнс, Джон Гэлбрейт, Пол Кругман, Джордж Купер, Роберт Лукас, Мюррей Ротбард и многие другие. Вот, например, всемирно известная книга американского экономиста Джона Гэлбрейта «Великий крах 1929 года» («The Great Crash 1929»), впервые опубликованная еще в 1955 году.
Автор отмечает пять слабостей американской экономики, предопределивших кризис и последующую депрессию: 1) усиливающееся неравенство в распределении доходов; 2) плохая корпоративная структура (имеется в виду создание гигантских холдингов и конгломератов); 3) плохая структура банков (делающая банки неустойчивыми перед набегами вкладчиков); 4) переход США к протекционизму (прежде всего, имеются в виду заградительные меры, введенные в США Законом Смута-Холи в 1930 году); 5) неквалифицированное государственное управление экономикой.
Никто не будет спорить, что названные Гэлбрейтом факторы способствовали развитию экономического кризиса в Америке и его распространению за пределы США. Но это именно «факторы», а не «причины». Или же причины второго и третьего порядка. Удивительно, но лишь немногие западные авторы обращают внимание на то, что кризис 30-х годов далеко не первый в новой и новейшей истории. И, более того, экономические кризисы повторяются с удивительной периодичностью.
Первые экономические кризисы, выражавшиеся в спаде производства, закрытии и банкротствах предприятий, росте безработицы, падении цен и снижении заработной платы, расстройствах денежного обращения и т. п., стали наблюдаться в Англии еще в 18 веке и начале 19 века. В 1825 году в Англии произошел первый экономический кризис, который был отнесен к общенациональному.
Далее, в XIX веке, в Англии были зафиксированы общенациональные экономические кризисы в следующие годы: 1837, 1847, 1857, 1866, 1873, 1882, 1890. Средний промежуток времени между кризисами был достаточно одинаковым и составлял 8−10 лет. В рамках каждого цикла достаточно явно выделялись четыре фазы: 1) кризис; 2) депрессия; 3) оживление; 4) подъем. На цикличность кризисов и их фазы обратили внимание еще представители английской политической экономии. А потом их изыскания были обобщены К. Марксом в его фундаментальном исследовании «Капитал». Теории кризисов и капиталистическим циклам в «Капитале» посвящены сотни страниц. Но суть можно изложить коротко: экономические кризисы (получившие у Маркса неудачное название «кризисы перепроизводства») — имманентное следствие капиталистической модели социально-экономического устройства общества. А главной особенностью этой модели является переориентация экономики с цели удовлетворения жизненных потребностей человека на цель бесконечного наращивания прибыли и капитала.
А отсюда уже вытекают все те причины второго и третьего порядка, который называет Джон Гэлбрейт. Так, усиливающееся неравенство в распределении доходов в обществе и есть следствие и проявление погони капитала за прибылью (у Маркса это называется «всеобщим законом капиталистического накопления»). А за «эвфемизмом» «плохая корпоративная структура» скрывается процесс монополизации американской экономики, поглощение крупным бизнесом мелких и средних компаний, получение дополнительных возможностей устанавливать монопольно высокие (или, наоборот, монопольно низкие) цены. И т.п.
Выше одной из дат экономических кризисов в Англии я назвал 1857 год. Этот кризис характерен тем, что он стал первым мировым экономическим кризисом. После кризиса 1857 года наиболее значительными мировыми экономическими кризисами были следующе (год начала кризиса): 1873, 1900, 1907, 1920, 1929, 1957, 1974. Были мировые кризисы и позднее. Но они уже сильно отличаются от классических мировых экономических кризисов. Более поздние мировые кризисы правильнее называть уже не «экономическими», а «финансовыми». Все мы помним мировой кризис 2007—2009 гг., который называют «финансовым».
Итак, мировые экономические (и финансовые) кризисы являются неизбежным следствием того, что капитализм оказался преобладающей социально-экономической моделью на планете. Заметим, что единственной страной в 30-е годы, где не было никаких признаков экономического кризиса, был Советский Союз. На фоне мирового экономического кризиса в СССР происходило «экономическое чудо». Начатая как раз в 1929 году социалистическая индустриализация привела к тому, что к 1937 году Советский Союз с пятого места в мире по объемам промышленного производства переместился на второе (после США).
Результатом первых пятилеток стало развитие тяжёлой промышленности, благодаря чему прирост ВВП в течение 1928−40 гг., по оценке В. А. Мельянцева, составил около 4,6% в год (Мельянцев В. А. Россия за три века: экономический рост в мировом контексте // Общественные науки и современность. 2003. № 5. С. 84−95). Согласно расчётам, проделанным специалистами ЦРУ в 1988 году, среднегодовые темпы прироста ВВП в Советском Союзе в 1930-е годы составили 6,1% (Роговин В. Мировая революция и мировая война. Глава 1).
Промышленное производство в период 1928—1937 гг. выросло в 2,5−3,5 раза, то есть, т.е. в расчете на год получается прирост 10,5−16% (Wheatcroft S. G., Davies R. W., Cooper J. M. Soviet Industrialization Reconsidered: Some Preliminary Conclusions about Economic Development between 1926 and 1941. // Economic History Review, 2nd ser. 1986. Vol. 39, No. 2. P. 264). Опережающими темпами рос выпуск производственного оборудования: в период 1928—1937 гг. среднегодовой прирост составил 27,4% в год (Moorsteen R. Prices and Production of Machinery in the Soviet Union, 1928−1958. — Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1962).
В то время как на Западе каждый год закрывались десятки тысяч компаний, в Советском Союзе в годы индустриализации каждый день в среднем в эксплуатацию вводилось по два новых предприятия. С начала индустриализации (1929 г.) до 22 июня 1941 года в стране было построено 9600 предприятий.
Несмотря на громадное количество вышедших и продолжающих выходит на Западе работ, посвященных «разбору полетов» (анализу экономического кризиса 1930-х годов, выявлению допущенных тогда «ошибок» и выработке рекомендаций по предотвращению новых подобных кризисов), мировые кризисы продолжают происходить с завидным постоянством. Последний такой кризис произошел в 2007—2009 гг. С тех пор минуло уже более десяти лет. «Железные законы» капитализма еще никому на Западе исправить не удалось. А потому можно ожидать, что скоро начнется новый мировой кризис. Единственный способ избежать очередного кризиса — отменить капитализм.
https://svpressa.ru/economy/article/244082/
20.09.2019 Немного цифр к 90-летию начала Великой депрессии.
Два экономических чуда на фоне глобального коллапса
90 лет назад начался мировой экономический кризис. Толчком стала паника на Нью-Йоркской фондовой бирже в октябре 1929 года. К концу года обвал фондовых индексов перерос в острую рецессию, на следующий год кризис перекинулся на Европу. Острая фаза кризиса продолжалась до конца 1932 года, затем экономики большинства стран мира вошли в фазу застоя, и в таком состоянии мир пребывал с 1933 года до начала Второй мировой войны. Однако на фоне мирового застоя были две страны, которые в экономическом плане динамично развивались. Речь идёт о Советском Союзе и Германии.
Примечательно, что в фазе острого экономического кризиса (1929-1933) Германия оказалась в группе стран, понесших особенно большие потери. Об этом свидетельствуют цифры:
Табл.1.
Источник: Jerome Blum, Rondo Cameron, Thomas G. Barnes, The European world: a history. Little, Brown; 2nd edition (1970)
Как видно из табл.1, из четырёх ведущих стран Запада наибольшей глубина экономического кризиса была в США. Германия находилась по падению промышленного производства, сокращению оборотов внешней торговли и росту безработицы на втором месте. Франция и Великобритания – на третьем и четвёртом местах. Однако если в 1933 году острая фаза кризиса у других стран Запада перешла в экономическую стагнацию, то у Германии начался рост.
Известный европейский специалист в области экономической истории Пауль Байрох (Paul Bairoch, 1930-1999) попытался оценить экономики европейских стран ХХ века с помощью показателя валового внутреннего продукта (ВВП). Ниже (табл.2) приведены значения ВВП ведущих европейских стран на 1900 год (начало столетия), 1913 год (канун Первой мировой войны), 1925 год (экономическое восстановление Европы после войны), 1938 год (канун Второй мировой войны). В расчёты Байрох включил Российскую империю и СССР.
Табл.2
* Включая Россию/СССР
Источник: Bairoch, Paul. Europe’s Gross National Product: 1800–1975 // Journal of European Economic History, 1976, Vol. 5, pp. 273–340.
Обратим внимание: в 1938 году ВВП всей Европы ровно в два раза превышал значение показателя 1900 года (показатели даны в постоянных ценах). А за период 1925-1938 гг. увеличение европейского ВВП составило 1,46 раза. И это притом что большая часть рассматриваемого периода приходится на время кризиса. Подавляющая часть всего прироста европейского ВВП (75,5 млрд. долл. из 119,5 млрд. долл.) за период 1925-1938 гг. пришлась на две страны – СССР и Германию.
Для большей наглядности данные табл. 2 представим в виде относительных показателей (доли стран в ВВП всей Европы) – табл. 3.
Табл. 3.
* Включая Россию / СССР
Источник: Bairoch, Paul. Europe’s Gross National Product: 1800–1975 // Journal of European Economic History, 1976, Vol. 5, pp. 273–340
Из табл. 3 видно, что в начале ХХ века вплоть до Первой мировой войны экономика Российской империи развивалась более динамично, чем экономики других ведущих стран Европы. Даже более динамично, чем экономики Германии и Италии.
В европейской экономике в 1913-1925 гг. произошло весьма существенное относительное укрепление позиций Франции. Несколько улучшила свои позиции Италия. Позиции Великобритании в 1925 году остались практически на уровне довоенного 1913 года. Не вызывает особенного удивления ослабление позиций Германии, ведь она как проигравшая сторона была отягощена гигантскими репарационными платежами, но особенно резким было ослабление позиций России. Если доля Германии за период 1913-1925 гг. снизилась на 1,9 процентных пункта, то доля нашей страны упала на 7,7 процентных пункта. Она не относилась к странам, проигравшим в Первой мировой войне, но в экономическом отношении выглядела намного хуже Германии. Тут сошлось многое: непомерно большое бремя участия России в Первой мировой, разрушительная гражданская война, торгово-экономические блокады, интервенция бывших союзников…
В 1929 году произошли два события, которые сильно повлияли на экономическую динамику отдельных европейских стран. Во-первых, старт индустриализации в СССР. Во-вторых, начало мирового кризиса. Экономический кризис ударил по всем трём ведущим европейским странам – Франции, Великобритании, Италии. Особенно сильным был удар по экономике Франции, доля которой в европейском ВВП упала на 3,7 процентных пункта. А вот две страны – СССР и Германия – свои позиции в 1930-е годы сумели укрепить. На фоне мирового экономического кризиса были зафиксированы два экономических чуда – советское и немецкое.
Доля СССР в европейском ВВП за период 1925-1938 гг. выросла на 7,5 процентных пункта. Это был действительно беспрецедентный экономический рывок, результат индустриализации страны. Темпы экономического развития СССР на фоне мирового экономического кризиса выглядели фантастическими. Социалистическая модель общества в Советском Союзе продемонстрировала, что экономика может развиваться без кризисов.
Однако Германия вроде бы оставалась в системе мирового капиталистического хозяйства. И тем не менее за период 1925-1938 гг. она сумела увеличить свою долю в европейском ВВП на три процентных пункта. Примечательно, что в период острой фазы экономического кризиса, охватывающей период 1929-1932 гг., немецкая экономика падала вместе с экономиками других западных стран, причём падение Германии было более глубоким, чем у Франции и Великобритании. Тенденция падения сменилась на некоторое экономическое оживление в 1933 году, а в 1934 году оживление перешло в рост. Началось так называемое немецкое экономическое чудо.
За кадром приведенной выше картины осталась крупнейшая экономика мира – США. В табл. 1 мы показали, что американская экономика в острой фазе кризиса 1929-1932 гг. продемонстрировала наибольшее падение среди ведущих экономик Запада. Для более полного понимания экономической траектории США на протяжении 1930-х годов обратимся к оценкам, которые в начале 2000-х годов сделал российский исследователь Б. Болотин. Он рассчитал доли основных стран в мировом промышленном производстве по отдельным годам в ХХ веке. Так вот доля США в 1900 году была равна 23,65%; к 1913 году она возросла до 29,45%; в 1929 году она достигла 35,03%. А вот в 1938 году она упала до 25,90%. Для сравнения: доля СССР за 1929-1938 гг. выросла с 10,19 до 12,65%; доля Германии – с 7,52 до 9,40% (Болотин Б. Мировая экономика за 100 лет // Мировая экономика и международные отношения, 2001, № 9, сс. 90-114).
Конечно, к приведенным цифрам следует относиться с осторожностью. Они не являются официальной статистикой, это лишь оценки экспертов. Они не могут претендовать на высокую точность, в методиках расчётов авторов можно найти недостатки. Однако в целом они верно отражают экономические тенденции того десятилетнего периода, который начался с биржевой паники в октябре 1929 года, а закончился развязыванием Второй мировой войны в сентябре 1939 года. Мир находился в состоянии экономической депрессии. Никакие попытки руководителей ведущих стран мира вывести свои экономики из этого состояния успеха не имели. И на фоне депрессии отчётливо просматриваются две «аномальные» страны, в которых происходило динамичное экономическое развитие, – Советский Союз и Германия. Однако природа этих «экономических чудес» была совершенно различной. Об этом – в следующий раз.
Катасонов В.Ю.
https://www.fondsk.ru/news/2019/09/19/nemnogo-cifr-k-90-letiu-nachala-velikoj-depressii-49043.html
13.06.2018 Уроки забытого дефолта Америки.
Лос-Анджелес – Федеральное правительство никогда не нарушало обязательств по своим долгам – так звучит один из самых распространённых мифов о США. Каждый раз, когда в Конгрессе начинается обсуждение вопроса о повышении верхнего порога госдолга, политики и журналисты вспоминают эту общепринятую мантру – США не обманывают своих кредиторов.
Есть только одна проблема: это не правда. Было время, несколько десятилетий назад, когда США вели себя скорее как «банановая республика», а не развитая страна, и занимались реструктуризацией долгов в одностороннем порядке и задним числом. Хотя этот важнейший период в экономической истории уже мало кто помнит, он содержит полезные уроки для современных лидеров.
В апреле 1933 года, пытаясь помочь США выйти из Великой депрессии, президент Франклин Рузвельт объявил о планах Америки отказаться от золотого стандарта и девальвировать доллар. Но оказалось, что сделать это не так просто, как рассчитывал Рузвельт. Большинство долговых контрактов в то время включали «золотую оговорку», согласно которой заёмщик должен выплачивать долг либо «золотыми монетами», либо в «золотом эквиваленте». Эти оговорки были введены в период Гражданской войны, чтобы защитить инвесторов от возможного всплеска инфляции.
Для Рузвельта эта золотая оговорка стала препятствием, мешающим проведению девальвации. Если бы валюта была девальвирована, а проблема с условиями контрактов осталось нерешённой, тогда долларовая стоимость долгов автоматически стала бы расти, компенсируя ослабление валюты. Всё это могло привести к массовым банкротствам и колоссальному росту госдолга.
Для решения этой проблемы Конгресс принял 5 июня 1933 года совместную резолюцию, которая аннулировала золотую оговорку во всех прошлых и будущих контрактах. Тем самым, был открыть путь для девальвации – и для политической борьбы. Республиканцы были крайне встревожены тем, что под угрозу была поставлена репутация страны, хотя администрация Рузвельта и доказывала, что данная резолюция не означает «отказа от выполнения контрактов».
30 января 1934 года состоялась официальная девальвация доллара. Цена золота выросла с $20,67 за унцию (данная цена была установлена ещё в 1834 году) до $35 за унцию. Стоит ли удивляться, что владельцы облигаций, защищённых золотой оговоркой, заявили, что такой отказ от выполнения долговых обязательств является неконституционным. Начались судебные разбирательства, при этом четыре дела дошли до рассмотрения в Верховном суде. В январе 1935 года члены Верховного суда провели слушания по двум делам, связанным с частными долгами, и двум делам, которые касались обязательств правительства.
В каждом из этих дел фундаментальным был, по сути, один и тот же вопрос: имел ли Конгресс право изменять условия контрактов задним числом?
18 февраля 1935 года Верховный суд объявил свои решения по этим делам. Во всех случаях судьи приняли решение – 5 голосов против 4 – в пользу правительства и против инвесторов, добивавшихся выплаты компенсаций. По мнению большинства судей, администрация Рузвельта имела право сослаться на «необходимость» в качестве основания для аннулирования условий контрактов, если такой шаг позволял ей вывести экономику из Великой депрессии.
Судья Джеймс Кларк Макрейнольдс, юрист из южных штатов, занимавший пост генерального прокурора США во время первого президентского срока Вудро Вильсона, написал особое мнение, общее для всех четырёх дел. В своей краткой речи он говорил о священности контрактов, обязанностях правительства, а также об отказе от выплаты долгов под якобы законным предлогом. Он завершил своё выступление сильными словами: «Мы подверглись позору и унижению. И теперь можно с уверенность ожидать наступления морального и финансового хаоса».
Большинство американцев забыли этот эпизод, поскольку коллективная амнезия игнорирует данное событие, противоречащее имиджу страны, в которой господствуют принципы верховенства закона, а контракты – священны.
Зато о нём до сих пор помнят хорошие юристы. Адвокаты ссылаются на решение 1935 года, когда защищают страны, находящиеся в состоянии дефолта (например, Венесуэлу). А поскольку правительствам всё большего числа стран грозят новые долговые риски, например, проблемы с необеспеченными обязательствами в сфере пенсионных выплат и финансирования здравоохранения, мы можем ожидать, что этот аргумент будет вспоминаться всё чаще.
Согласно последним оценкам, необеспеченные обязательства правительства США составляют шокирующие 260% ВВП. Более того, в эту цифру не включены обычные долги федерального правительства, а также необеспеченные обязательства правительств штатов и муниципалитетов. Впрочем, данная проблема наблюдается не только в Америке. Во многих странах обязательства в пенсионной сфере и в здравоохранении увеличиваются, а возможности для их выполнения снижаются.
Тем самым, ключевой вопрос заключается в следующем: могут ли правительства, желающие подкорректировать свои контракты задним числом, вновь сослаться на юридический аргумент «необходимости». Факт отмены золотой оговорки в 1933 году даёт достаточно юридических и экономических поводов, чтобы задуматься о такой возможности. Верховный суд США однажды уже согласился с аргументом «необходимости». И не будет преувеличением предположить, что подобное может произойти вновь.
Sebastian Edwards
https://aurora.network/forum/topic/59522-uroki-zabytogo-defolta-ameriki
07.06.2018 За что ростовщики убили Линкольна.
Отрывок из книги Дм. Карасёва „Банки-убийцы”
К сожалению, даже Джексон не имел целостного представления об истинном положении дел и реальных причинах происходящего.
И, хотя ему удалось ликвидировать банк, самое действенное оружие менял – банковские операции с частичным покрытием – осталось в арсенале многочисленных государственных банков.
Это продолжало подпитывать экономическую нестабильность в период до самой Гражданской Войны.
Тем не менее, центральный банк был выведен из строя, и, как следствие, Америка процветала по мере своего продвижения на запад.
Все это время главные менялы мира безрезультатно вели борьбу за возврат своих прежних позиций в Америке. В конце концов, они обратились к испытанному рецепту центральных банков – чтобы создать долг и зависимость, нужно развязать войну.
Поскольку они не могли заполучить свой центральный банк обратно другим способом, Америку было решено поставить на колени с помощью гражданской войны, как это было сделано в 1812 году после отказа продлить лицензию Первому Банку США.
Через месяц после инаугурации Абрахама Линкольна, с военных действий в Форте Самтор, Южная Каролина 12 апреля 1861 года, началась американская Гражданская война.
Конечно, одной из причин Гражданской войны было рабство, но отнюдь не главной причиной. Линкольн осознавал, что экономика Юга США держится на институте рабства, поэтому перед началом Гражданской войны у него не было намерения его отменить.
В своем праздничном обращении по случаю инаугурации он изложил это следующим образом: «У меня нет намерений прямо или косвенно вмешиваться в институт рабства в штатах, где оно существует. Уверяю вас, у меня нет ни законного права, ни желания это делать». Даже после начала войны, Линкольн продолжал утверждать, что Гражданская война никак не связана с рабством.
«Моя первоочередная забота это спасти союз. А это никак НЕ СВЯЗАНО с вопросом сохранения или не сохранения рабства. Если я смогу спасти союз, не освободив ни одного раба, я это сделаю» (Абрахам Линкольн).
Так из-за чего разгорелась Гражданская война? На нее повлияло множество факторов. Промышленники Севера использовали протекционистские тарифы, чтобы Юг не мог покупать недорогие европейские товары. Европа ответила тем, что перестала импортировать хлопок с Юга.
В результате южные штаты оказались в двойном финансовом капкане – их заставили платить больше за большую часть потребительских товаров, в то время как доходы от экспорта хлопка резко снизились. Юг негодовал. Однако были и другие факторы, которые влияли на развитие ситуации.
Менялы до сих пор были выведены из себя тем, что Америка вышла из-под их контроля 25 лет назад. С тех пор экономическая политика «кошки, которая гуляет сама по себе» обогатила страну. Чем не пример для всего мира? Зато теперь центральные банкиры узрели замечательную возможность разделить новую богатую страну на части и покорить с помощью военной силы.
Была ли версия о каком-то сумасшедшем всемирном заговоре против Америки в ходу в то время? Давайте послушаем мнение искушенного очевидца тех событий. Его имя Отто Фон Бисмарк, канцлер Германии, человек, всего год спустя объединивший разрозненные немецкие государства в единое целое: «Решение о разделе Соединенных Штатов на равные по силе федерации было принято задолго до Американской Гражданской войны высшими финансовыми кругами Европы.
Эти банкиры испугались, что если Соединенные Штаты сохранятся как единое государство и один народ, то они смогут обрести экономическую и финансовую независимость, которая поколеблет их финансовую власть над всем миром».
Через месяц после первых выстрелов в Форте Самтор центральные банкиры ссудили императору Франции Наполеону III 210 млн. франков на захват Мексики и размещение войск вдоль южных границ США, чтобы военными средствами нарушить «доктрину лавирования» и вернуть Мексику в колониальное иго.
Как они рассчитывали, вне зависимости от исхода Гражданской войны, США, ослабленные и залезшие в долги, снова откроют Центральную и Южную Америку для европейской колонизации. Т.е. тому самому, чему положила конец принятая в 1823 году в США «Доктрина лавирования».
В то же время Великобритания разместила 11.000-ный канадский войсковой контингент вдоль северной границы США. Британский военно-морской флот был поставлен в состояние боевого дежурства на случай, если понадобится быстрая интервенция США.
Линкольн понимал, что оказался в двойном переплете. Поэтому он так переживал о судьбе союза. Тому были гораздо более веские причины, чем просто разногласия между Севером и Югом. По этой причине он всегда настаивал именно на необходимости союза штатов, а не просто на поражении Юга.
Однако для победы были нужны деньги. В 1861 году Линкольн и тогдашний Секретарь Казначейства, Соломон Чейз, поехали в Нью-Йорк за кредитами. Менялы, желая Союзу погибели, предложили кредиты по ставкам от 24% до 36% годовых. На что Линкольн сказал «спасибо».
В смысле, «Спасибо, нет». Тогда Линкольн послал за своим старым другом, полковником Диком Тейлором из Чикаго, и взвалил на его плечи проблемы финансирования военных действий. Некоторое время спустя он спросил Тейлора, что ему удалось сделать. Тот ответил следующее:
«Все очень просто, дорогой Линкольн, – проведите через Конгресс законопроект о выпуске государственных обязательств, имеющих законную платежную силу… и заплатите ими солдатам. И теми же средствами продолжайте финансировать войну до победного конца» (полковник Дик Тейлор).
Когда Линкольн спросил, как воспримет появление обязательств народ США, Тейлор ответил: «У народа или у кого-либо еще просто не будет выбора. Если вы сделаете обязательства законным средством платежа, они получат санкцию правительства и должны приниматься как деньги, поскольку Конгресс уполномочен Конституцией на принятие подобных решений».
Так Линкольн и поступил. В 1862-1863 гг. было напечатано на $450 млн. новых обязательств. Для отличия от других находившихся в обращении банкнот, их обратную сторону покрасили в зеленый цвет. Поэтому новые банкноты прозвали “greenbacks” или, в переводе с английского, «зеленые спинки». Этими новыми банкнотами рассчитались с войсками и обеспечили их амуницией.
Т.о. в ходе войны было выпущено на $450 млн. долларов «зеленых спинок» без уплаты всяких процентов со стороны федерального правительства.
Линкольн видел, кто реальный кукловод в этом спектакле и каковы ставки для американского народа. Свой подход он объяснял следующим образом: «Если мы одобрим подобные принципы, то сэкономим налогоплательщикам огромные суммы, уходящие на выплату процентов. Деньги перестанут быть хозяином и станут слугой человечества».
Самое удивительное, как редакторская статья в газете London Times того времени объясняла отношение центральных банкиров к «зеленым спинкам» Линкольна:
«Если эта порочная финансовая политика, возникшая в Северной Америке, будет доведена до логического конца, то правительство США обеспечит страну деньгами без платы за их использование.
Оно выплатит свой внешний долг и не будет больше иметь долгов. У него будут необходимые средства для поддержания торговли и страна станет невиданно богатой. Умы и богатства всех стран потекут в Северную Америку. Эту страну нужно разрушить или она уничтожит все монархии в мире».
Схема оказалась настолько эффективной, что в следующем, 1863 году, когда войска федеральных войск и Конфедератов начали готовиться к решающей схватке Гражданской войны, а Казначейству понадобилось еще одно разрешение Конгресса на выпуск новой партии «зеленых спинок», Линкольн позволил банкирам провести через законодательный орган закон о национальных банках.
Новые национальные банки должны были работать на принципах полного отсутствия налогообложения и в совокупности владеть исключительной монополией на эмиссию новой формы денег – банкнот. И хотя «зеленые спинки» продолжали находиться в обращении, их количество не увеличивалось.
Но что самое важное, с этого времени вся денежная масса США начала создаваться за счет выкупа банками правительственных облигаций и выпуска адекватного количества банкнот для создания резервов. Историк Джон Кеннет Гейлбрейт прокомментировал это так: «Многие довоенные годы федеральное правительство работало с большим профицитом бюджета.
Однако оно не могло погасить свой долг и выкупить правительственные ценные бумаги, поскольку тогда не стало бы облигаций, которые являлись обеспечением национальной валюты. Погасить внутренний долг значило разрушить национальную денежную систему».
В 1863 году Линкольн получил неожиданную помощь со стороны русского царя Александра II. Царь, как и германский канцлер Бисмарк, понимал, на что способны международные менялы и по этой причине отказывался от учреждения центрального банка в России.
Если бы Америка выжила и избежала когтей менял, положение царя осталось бы непоколебимым. А если бы банкиры преуспели в своих начинаниях, то Великобритания и Франция, находящиеся под контролем своих центральных банков, поделив между собой США, начали бы угрожать России.
Поэтому Александр II официально предупредил, что в случае, если Англия или Франция окажут военную, либо какую другую помощь Югу, Россия будет считать это объявлением войны. Он привел в боеготовность часть российского Тихоокеанского флота и послал его в порт Сан-Франциско.
Линкольн был переизбран в следующем, 1864, году. Если бы он не был убит, то наверняка уничтожил бы денежную монополию национальных банков, обретенную ими во время войны. В письме другу от 21 ноября 1864 года он писал: «Власть денег охотится за нашим народом во время мира и плетет против него заговоры, когда идет война. Она более деспотична, чем монархия, более нагла, чем автократия и более эгоистична, чем бюрократия».
Незадолго до убийства Линкольна его бывший Секретарь Казначейства Соломон Чейз, горько сожалел о том, что помог «протолкнуть» Закон о национальных банках годом раньше: «То, что мое ведомство способствовало принятию Закона о национальных банках, было величайшей финансовой ошибкой в моей жизни. Этот закон создал монополию, затрагивающую все сферы жизни этой страны».
14 апреля 1865 года, через 41 день после начала второго президентского срока Линкольн был застрелен Джоном Воркспу в театре Борд. Канцлер Германии горевал о гибели Абрахама Линкольна: «Смерть Линкольна это катастрофа для всего христианского мира.
Во всех США не было человека, равного ему… Я опасаюсь, что известные своим лукавством и хитроумными трюками иностранные банкиры возьмут под свой полный контроль огромные богатства Америки и направят их на систематическое развращение современной цивилизации. Они не преминут погрузить весь христианский мир в пучину войн и хаоса только для того, чтобы вся Земля стала их наследием».
Бисмарк отлично понимал, в чем состоит план менял. Обоснованные предположения, что за убийством Линкольна стоят международные банкиры, 70 лет спустя, в 1934 году высказал известный канадский юрист Джеральд Макгир. В 5-часовом обращении к канадской Палате Общин он заклеймил основанную на долге канадскую денежную систему. Не забудьте, шел 1934 год, самый разгар Великой Депрессии, затронувшей и Канаду.
После смерти Джона Воркспу в руки Макгира от секретной службы попали скрытые от общественности свидетельства, полученные уже после судебного процесса. Макгир утверждал, что они указывают на то, что Воркспу был наемником международных банкиров. Так это описывается в статье газеты «Ванкувер Сан» от 2 мая 1934 года:
- «Абрахам Линкольн, принявший смерть мученика освободитель рабов, был убит в результате интриг представительной группы международных банкиров, которые боялись планов Президента США по реформированию национальной денежной системы…»
- «В то время в мире существовала только одна группа, имевшая хоть какое-то основание желать смерти Линкольна…»
- «Это были люди, не желавшие реализации программы реформирования денежной системы Линкольна. Она боролись с его политикой выпуска банкнот-«зеленых спинок» в течение всей Гражданской войны…».
Что любопытно, Макгир заявлял - причиной убийства Линкольна послужило не только то, что международные банкиры жаждали восстановления в США центрального банка. Они стремились к тому, чтобы американская валюта основывалась на золоте.
А запасы золота находились под их полным контролем. Другими словами, хотели перевести Америку на золотой стандарт. Линкольн же делал как раз обратное – выпускал банкноты («зеленые спинки»), которые обеспечивались платежеспособностью и бюджетом США.
В той же статье Макгир писал: «Эти люди были заинтересованы в установлении денежной системы «золотого стандарта» и права банкиров на управление национальной валютой и бюджетом всех стран мира. Как только Линкольн был «убран» с их дороги, у них появилась возможность восстановить свое влияние в США. И они это сделали. Всего через 8 лет после убийства Линкольна серебро было выведено из денежной системы США. Здесь воцарился «золотой стандарт».
Поэтому эти зеленые банкноты с красной печатью начали выпускаться не при президенте Кеннеди, как думают многие.
Это были те же самые не обремененные долгом США «зеленые спинки» Линкольна, выпускавшиеся правительством из года в год. Также мало кто знает, что принятый в 1994 году законодательный акт США фактически санкционировал замену линкольновских «зеленых спинок» банкнотами, основанными на долге. Т.о., на самом деле «зеленые спинки» находились в обращении в США вплоть до 1994 года.
Но почему для банкиров серебро было плохим, а золото хорошим? Потому, что серебра в США было всегда много, его обращение было трудно контролировать. А золота не хватало. История учит, что обращение золота относительно легко монополизировать. А серебра в мире приблизительно в 15 больше.
18. Возвращение золотого стандарта
Как только Линкольна убрали с пути, следующей целью менял стал полный контроль над американской валютой. Однако это оказалось не так-то просто.
С началом освоения американского Запада там были открыты огромные месторождения серебра. Кроме того, линкольновские «зеленые спинки» были весьма популярны в народе. И вопреки непрекращающимся нападкам со стороны европейских центральных банков, они продолжали находиться в обращении в США. На самом деле, они вышли из обращения в США всего несколько лет назад.
Как пишет историк В. Клеон Скаузен: «Сразу после Гражданской войны велось много разговоров о возрождении опыта Линкольна с Конституционной денежной системой. Если бы не вмешались европейские финансовые магнаты, она безо всяких сомнений в конечном итоге стала бы официальным институтом».
Так же понятно, что сама мысль о том, что Америка сможет печатать свои, необременённые внешним долгом деньги, повергла европейских центральных банкиров в шок. Они с ужасом наблюдали за тем, как в США возрастает масса «зеленых спинок». Возможно, они убили Линкольна, однако и после смерти поддержка его денежной политики возрастала.
12 апреля 1866 года, почти через год после гибели Линкольна, Конгресс собрался на рабочую сессию, чтобы пролоббировать интерес европейских центральных банков. В результате был одобрен Закон о сокращении денежной массы, который поручил Секретарю Казначейства начать частичное изъятие «зеленых спинок» из обращения.
В своей классической книге по экономике «Войско в бумажнике» Теодор Торен и Ричард Уорнер объясняли эффект сокращения количества денег в обращении т.о.:
«Тяжелых времен, последовавших после американской Гражданской войны, могло бы и не быть, если бы продолжалась политика эмиссии «зеленых спинок», как её задумывал президент Линкольн. Вместо этого началась череда финансовых кризисов, которые мы сейчас называем спадами. Они привели Конгресс к мысли о необходимости поставить банковскую систему под централизованный контроль. В конечном итоге 23 декабря 1913 года был выпущен Закон о Федеральном Резерве».
Другими словами, менялы добивались 2 целей: 1.Возобновления работы находящегося под их полным контролем центрального банка. 2. Перевода американской денежной системы на золото. В последнем случае использовалась двоякая стратегия.
Во-первых, вызвать серию финансовых кризисов, чтобы убедить народ, что только централизованное управление объемом денежной массы способно обеспечить экономическую стабильность. И, во-вторых, изъять из обращения столько денег, чтобы большая часть населения настолько обеднела, чтобы им было бы уже все равно или они стали слишком слабы, чтобы оказывать сопротивление банкирам.
В 1866 году в обращении находилось US$1,8 млрд. или US$50.46 на человека. Только в 1867 году было изъято из обращения US$0.5 млрд. 10 лет спустя, в 1877 году, объем денежной массы США был снижен до US$0.6 млрд. или US$14.60 на человека. Т.е. банкиры изъяли 2/3 денежной массы США.
А еще через 10 лет в обращении оставалось всего US$0.4 млрд. или US$8.67 на человека, что ознаменовало сокращение покупательной способности за 20 лет на 760%! Сегодня экономисты пытаются уверить нас в том, что спады и депрессии являются неотъемлемой частью того, что они называют «деловой цикл».
Истина в том, что объемом денежной массы страны продолжают манипулировать так, как это делалось раньше, после окончания Гражданской войны. Что же случилось? Почему денег стало так мало? Все просто – банковские кредиты были востребованы обратно, а новые перестали выдаваться. Кроме того, из денежной системы было выведено серебро.
В 1872 году Банк Англии снабдил человека по имени Эрнест Сейд 100.000 фунтов стерлингов (эквивалент около 500.000 долларов США) и послал его в Америку для подкупа влиятельных конгрессменов с целью вывода серебряных монет из обращения. Ему сказали, что если этих денег окажется недостаточно, то будет еще 100.000 фунтов или столько, сколько понадобится.
В результате, в следующем, 1873 году, Конгресс выпустил Закон о монетах и чеканка серебряных монет прекратилась. Впоследствии член Палаты представителей Сэмюэл Губер, представивший законопроект Конгрессу, признал, что за этим документом в действительности стоял мистер Сейд. Дальше – больше.
В 1874 году сам Сейд признался: «Мне поручили приехать в Америку зимой 1872-1873 гг. специально для того, чтобы по мере возможности пролоббировать прохождение через Конгресс законопроекта о прекращении хождения серебра. Это было сделано в интересах лиц, которых я представлял – управляющих Банка Англии. Поэтому в 1873 году единственным металлом в денежной системе США осталось золото».
Однако борьба за управление американской валютой была еще не окончена. Всего через 3 года, в 1876 году, когда 1/3 работоспособного населения оказалась на улице, народ заволновался. Люди начали требовать возврата «зеленых спинок» Линкольна или серебряных монет. Чего угодно, что бы увеличило количество денег в обращении.
Для изучения сути вопроса в том же году Конгресс создал Комиссию по серебру. Её отчет прямо связал экономические трудности с сокращением денежной массы национальными банками. Этот весьма любопытный документ сравнивает последствия сокращения американской денежной массы после Гражданской войны с гибелью Римской империи:
«Катастрофический по своим последствиям развал Древнего Рима и приход Темного Средневековья был вызван снижением денег в обращении и падением цен… Без денег цивилизация существовать не может. С сокращением предложения денег она начинает угасать, и если беде не помочь, может и вовсе погибнуть».
«В начале первого тысячелетия металлические деньги всей Римской империи равнялись денежному эквиваленту US$1.000.000.000. К концу XV столетия денежная масса всей Европы составляла всего US$200.000.000… История не знает другого такого катастрофического спада от просвещения к варварству, чем от Римской Империи к Раннему Средневековью». (Комиссия по серебру Конгресса США).
Несмотря на сигналы Комиссии по серебру, Конгресс не предпринял никаких мер. В 1877 году в США, от Питсбурга до Чикаго, начались голодные мятежи. Факелы голодающих вандалов вспыхнули до небес. В этой ситуации банкиры недолго решали что делать – они решили подождать еще.
Теперь, когда денежная система страны до определенной степени находилась под их контролем, спешить было некуда. В том же году на собрании Американской Банковской Ассоциации (АБА) они порекомендовали всем ее членам cделать все возможное, чтобы люди и думать забыли о «зеленых спинках».
Секретарь АБА Джеймс Бьюэл написал всем членам письмо с вопиющим по циничности призывом подкупать не только Конгресс, но и прессу:
«Желательно делать все, что в ваших силах, чтобы поддерживать те авторитетные ежедневные и еженедельные издания, особенно сельскохозяйственные и религиозные, которые будут протестовать против возрождения бумажных денег – «зеленых спинок». А также предпринять все возможное, чтобы лишить вашего покровительства издания, не желающие бороться с правительственной точкой зрения по поводу выпуска бумажных денег».
«…Повторение трюка с выпуском банкнот или эмиссией правительством собственных денег может обеспечить народ деньгами и поэтому серьезно подорвет нашу доходную базу как банкиров и кредиторов».
«Сейчас же свяжитесь с вашими знакомыми конгрессменами и заручитесь их поддержкой с тем, чтобы мы могли контролировать законодательный процесс» (Джеймс Бьюэл, АБА).
В результате на Конгресс началось политическое давление с требованием изменений. В газетах открылась целая кампания по дезинформации. Например, газета New York Tribune писала 10 января 1878 года следующее: «У нашей страны, наконец, появилась столица.
Сейчас мы проверим, сможет ли Конгресс работать в поте лица». Однако ожидания банкиров не оправдались. 28 февраля 1878 года Конгресс выпустил Закон Шумана, разрешивший чеканку ограниченного количества серебряных долларов в течение последующих 5 лет. Т.е. полного обеспечения денег золотом еще не было, как не было и свободного хождения серебра.
Любопытно, что до 1873 года любое лицо, привезшее серебро на Американский монетный двор, могло совершенно бесплатно начеканить из него монет. Эти времена закончились. Тем не менее, какие-то деньги в экономику снова начали поступать. Поскольку их владычеству более ничего не грозило, банкиры облегчили получение кредитов и депрессия наконец закончилась.
Через 3 года американцы избрали президентом Джеймса Гарфилда. Новый президент хорошо понимал, кто манипулирует экономикой. Будучи конгрессменом, он занимал пост Председателя Комитета по банкам и ассигнованиям.
Сразу после своей инаугурации в 1881 году Гарфилд публично обвинил менял: «Тот, кто контролирует денежную массу любой страны, является полным властелином ее промышленности и торговли… А когда вы поймете, как просто вся экономическая система так или иначе контролируется несколькими влиятельными людьми, вам не понадобится объяснять, где причины депрессий и инфляций».
К несчастью, 2 июля 1881 года, всего через несколько недель после этого заявления, президент Гарфилд был убит.
19. Свободное хождение серебра
Менялы быстро наращивали свою власть. Они начали систематическую, как они это называли, «стрижку овец» с помощью создания серии экономических подъемов и следующих за ними депрессий.
Таким образом, они скупали тысячи домов и ферм по цене в несколько процентов от номинала. В 1891 году менялы начали готовиться обвалить американскую экономику в очередной раз.
Их методы и мотивы недвусмысленно представлены в меморандуме, разосланном Американской Банковской Ассоциацией всем своим членам. Заметьте, эта записка призывала банкиров вызвать депрессию в назначенный день 3 года спустя! Приводим вам следующую выдержку из протоколов Конгресса США:
«После 1 сентября 1894 года мы ни под каким предлогом не будем возобновлять кредиты. Мы потребуем наши деньги назад».
«Мы лишим заемщиков права выкупа залога и станем его владельцами. Мы сможем заставить 2/3 фермеров к юго-западу и тысячи фермеров к востоку от Миссисипи продать свои фермы по указанной нами цене… Тогда они станут арендаторами, как это обстоит в Англии… (меморандум АБА от 1891 года, воспроизведенный в Протоколах Конгресса США 29 апреля 1913 года).
Депрессиями можно было управлять, поскольку Америка находилась на золотом денежном стандарте. Так как золота мало это один из товаров, которым легче всего манипулировать.
Народ желал легализации серебряных денег, потому что это могло помочь избежать влияния, какое имели на золото менялы. Люди не хотели возврата к Закону о монетах 1873 года, прозванного к тому времени «Преступлением 73-го года».
К 1896 году вопрос об отношении к серебряным деньгам стал основной темой президентских выборов. Уильям Брайан, сенатор от Небраски, баллотировался в президенты от демократов с программой, предполагающей свободное обращение серебра.
На Национальном съезде Демократической партии 1896 года в Чикаго он выступил с эмоциональной речью, которая стала известна как «Терновый венец и золотой крест». Хотя Брайану на тот момент исполнилось всего 46 лет, эта речь считается одним из лучших образцов ораторского искусства, когда-либо произносившихся перед политической аудиторией. В драматическом заключении своей речи Брайан сказал: «Мы ответим на их требование о внедрении Золотого стандарта: «Вам не одеть на чело труда терновый венец, вы не распнете человечество на золотом кресте».
Банкиры щедро поддерживали республиканского кандидата Уильяма Маккинли, приветствовавшего Золотой стандарт. В результате предвыборная кампания кандидатов стала одной из самых ожесточенных президентских гонок в истории США.
В то время как Брайан произнес более 600 речей в 27 штатах, сторонники Маккинли заставляли промышленников говорить своим наемным работникам, что если Брайан победит, то их фабрики и заводы закроются и работы больше не будет.
Мошенники преуспели в своем начинании. Маккинли «обошел» Брайана с небольшим отрывом. Впоследствии Брайан участвовал в президентских выборах 1900 и 1908 гг., но каждый раз немного недобирал голосов. Во время съезда Демократов 1912 года Брайан оказался той влиятельной фигурой, которая помогла победить Вудро Уилсону. Став президентом, Уилсон назначил Брайана Государственным Секретарем.
Однако тот вскоре разочаровался в администрации Уилсона. Прослужив на этом посту всего 2 года, он подал в отставку в 1915 году после в высшей степени подозрительного случая с затоплением парохода «Луизиана», который был использован, дабы подтолкнуть Америку к участию в Первой Мировой Войне.
И хотя Уильяму Дженнингсу Брайану так и не удалось стать президентом, его усилия отсрочили планы менял по достижению их очередной цели – учреждению нового частного центрального банка в США - на целые 17 лет.
Мышкин Л.
https://aurora.network/articles/23-istorija-i-filosofija/59431-za-chto-rostovshhiki-ubili-linkol-na
12.12.2008 Великие мифы о Великой депрессии
Введение
О Великой депрессии 1929-1941 годов и ее воздействии на жизнь миллионов американцев написано множество томов. Историки, экономисты и политики продолжают искать «черный ящик», который позволит выяснить причину катастрофы. Увы, слишком многие из них прекращают поиски, по-видимому решив, что проще повторять чужие - ложные и вредоносные — выводы о событиях семидесятилетней давности. Как следствие, сегодня многие продолжают принимать необоснованную критику рыночного капитализма и поддерживать экономически деструктивную политику властей.
Насколько тяжела была Великая депрессия? За четыре года — с 1929 по 1933-й — объем производства на американских заводах, шахтах и электростанциях сократился более чем вдвое. Реальные доходы населения после уплаты налогов снизились на 28%. Стоимость ценных бумаг сократилась на 90% по отношению к максимальному уровню, достигнутому до краха. Число безработных американцев выросло с 1,6 миллионов в 1929 году до 12,8 миллионов в 1933-м. На пике депрессии безработные составляли четверть трудоспособного населения США, и впервые после окончания Гражданской войны в стране замаячил призрак мятежа.
«Весь ужас Великого краха состоит в том, что ему не найдено объяснения, — пишет экономист Алан Рейнолдс. — У людей осталось ощущение, что резкий экономический спад может произойти в любой момент, без предупреждения, без причины. Позже этот страх эксплуатировался как главное обоснование практически неограниченного вмешательства федерального правительства в экономические дела»[1].
Старые мифы не умирают; они воспроизводятся в учебниках по экономике и политологии. Именно там, за редкими исключениями, вы столкнетесь с величайшим, пожалуй, мифом ХХ века: ответственность за Великую депрессию лежит на капитализме и рыночной экономике, и лишь вмешательство государства привело к экономическому оздоровлению Америки.
Современная сказка
Согласно этому упрощенному подходу Америку сокрушил и затянул в депрессию фондовый рынок, один из столпов капитализма. Президент Герберт Гувер, сторонник принципа laissez-faire, то есть невмешательства государства в экономику, отказывался использовать инструменты государственной власти, и в результате экономическое положение страны ухудшилось. Преемник Гувера Франклин Делано Рузвельт въехал на белом коне государственного вмешательства и направил страну к восстановлению. Вывод, казалось бы, очевиден: доверять капитализму нельзя; государство должно играть активную роль в экономике, чтобы спасти нас от неминуемого упадка.
Но те, кто распространяет эту версию истории, могли бы с таким же успехом увенчать свои рассуждения следующими словами: «Златовласка выбралась из леса, Дороти вернулась из Страны Оз в Канзас, а Красная Шапочка выиграла в нью-йоркскую лотерею». Ведь подобному объяснению депрессии место не в серьезных исследованиях по истории экономики, а в сборнике сказок.
Великая-превеликая депрессия
Для того, чтобы адекватно понять события того времени, с точки зрения фактов справедливо рассматривать Великую депрессию не как один, а как четыре последовательных спада, слившихся в один. Вот эти четыре «фазы»[2]:
I. Монетарная политика и экономический цикл
II. Дезинтеграция мировой экономики
III. Новый курс
IV. Закон Вагнера
Первая фаза, прежде всего, объясняет, почему произошел крах 1929 года; остальные три показывают, как государственное вмешательство усугубило его и вызвало более чем десятилетний ступор в экономике. Рассмотрим каждую по очереди.
Фаза I: Экономический цикл
Великая депрессия была не первой депрессией в стране, хотя и оказалась самой продолжительной. Ей предшествовало еще несколько.
Общей чертой всех этих более ранних крахов было решительное вмешательство государства — часто в форме неэффективного, мотивированного политическими факторами управления денежными и кредитными потоками. Однако ни одна из этих депрессий не продолжалась дольше четырех лет, и большинство из них по времени укладывалось в два года. Катастрофа, начавшаяся в 1929 году, длилась, как минимум, втрое дольше любой из предшествующих американских депрессий, поскольку правительство усугубило свои первоначальные ошибки дополнительным вредоносным вмешательством.
Провал государства в области монетарной политики
Популярное объяснение краха фондового рынка в 1929 году строится на критике привлечения заемных средств для покупки ценных бумаг. Авторы многих исторических исследований беззаботно заявляют, что безудержная спекуляция акциями была связана с использованием слишком большого кредитного плеча. Но Джин Смайли (Smiley), экономист из Университета Маркет (Marquette University), объясняет в своей книге 2002 года «Переосмысление Великой депрессии» (Rethinking the Great Depression), почему это наблюдение нельзя назвать плодотворным:
К тому времени уже имелся немалый опыт использования кредитного плеча, и в конце 20-х годов маржинальные требования (отношение собственных средств к заемным) были не ниже, чем в начале 20-х или в предшествующие десятилетия. Более того, осенью 1928 года маржинальные требования начали повышаться, и заемщики должны были оплачивать наличными большую часть стоимости приобретаемых акций.
Так что, аргумент о кредитном плече не выдерживает критики. Однако манипуляции с денежными и кредитными потоками совсем другое дело.
Большинство экономистов-монетаристов — в особенности представители «австрийской школы» — отмечают тесную взаимосвязь между денежным потоком и экономической деятельностью. Когда государство производит денежные и кредитные вливания, процентные ставки сперва падают. Компании инвестируют эти «легкие деньги» в новые проекты в сфере производства, и на товарном рынке происходит бум. По мере стабилизации положения издержки на ведение бизнеса растут, процентные ставки корректируются в сторону увеличения, а прибыли снижаются. Таким образом, эффект «легких денег» сходит на нет, а денежные власти, опасаясь ценовой инфляции, замедляют рост предложения денег или вовсе сокращают его. В любом случае, этих манипуляций достаточно для того, чтобы лишить экономический карточный домик его шаткого основания.
Одну из интересных интерпретаций действий Федеральной резервной системы накануне краха 1929 года мы найходим в книге экономиста Мюррея Ротбарда «Великая депрессия Америки». Пользуясь сложным критерием, включающим в себя, помимо прочего, такие факторы, как валютные, бессрочные и срочные вклады, он подсчитал, что с середины 1921 по середину 1929 года ФРС раздула денежное предложение более, чем на 60%[3]. По мнению Ротбарда, такое увеличение денежных и кредитных потоков привело к снижению процентных ставок, вывело показатели фондового рынка на небывалые высоты и породило феномен «бурных двадцатых».
Безудержный рост денежно-кредитной массы стал тем, что экономист Бенджамин Андерсон назвал «началом "нового курса"»[4] — так именуется широко известная интервенционистская политика, которая проводилась впоследствии при президенте Франклине Рузвельте. Однако другие ученые сомневаются в том, что этот шаг ФРС стал причиной инфляции, и указывают на относительно стабильные цены на сырьевые и потребительские товары в 1920-е, что, по их мнению, свидетельствует о том, что монетарная политика была не такой уж безответственной.
Безусловно, значительное снижение высокой ставки подоходного налога при Кулидже помогло экономике и, возможно, сгладило ценовой эффект политики ФРС. Сокращение налогов стимулировало инвестиции и реальный экономический рост, что, в свою очередь, привело к новым технологическим прорывам и предпринимательским находкам в плане удешевления производства. Несомненно, взрывообразный рост производительности труда оказал стабилизирующее влияние на цены, которые иначе были бы выше.
Говоря о политике ФРС, экономисты-рыночники, расходящиеся в оценках масштаба монетарной экспансии ФРС в начале и середине 1920-х годов, единодушны относительно того, что произошло вслед за ней: в конце десятилетия началось резкое сокращение денежной массы, и ответственность за это нес Центральный банк. Действия федеральных властей в ответ на начинавшуюся рецессию лишь привели к ее усугублению.
На дне
В 1928 году Федеральная резервная система уже вовсю повышала процентные ставки и перекрывала денежные потоки. Например, ее учетная ставка (под нее ФРС выдает кредиты банкам-участникам) повышалась с января 1928 года по август 1929-го четыре раза, с 3,5% до 6%. Центральный банк предпринял дальнейшие дефляционные шаги, продавая государственные ценные бумаги в течение нескольких месяцев после краха фондового рынка. В следующие три года денежное предложение сократилось на 30%. Позже, пока во всех секторах экономики рушились цены, политика ФРС привела к резкому росту реальных процентных ставок (привязанных к инфляции).
Самая полная хроника монетарной политики этого периода содержится в классическом труде нобелевского лауреата Милтона Фридмана и его коллеги Анны Шварц «Монетарная история Соединенных Штатов, 1867-1960».
Фридман и Шварц убедительно показывают, что сокращение денежной массы в стране на треть с августа 1929 года по март 1933-го стало гигантским тормозом для экономики и было, в первую очередь, результатом чудовищной некомпетентности ФРС. После того, как в октябре 1928 года скончался Бенджамин Стронг (Strong), влиятельный банкир, возглавлявший нью-йоркский банк ФРС, Федеральная резервная система осталась без компетентного руководства — и тем самым плохая политика стала еще хуже[5].
Поначалу только самые прозорливые финансисты типа Бернарда Барука (Baruch) и Джозефа Кеннеди (Kennedy), наблюдавшие за изменениями денежной массы и прочими шагами государства, поняли, что скоро начнутся проблемы. Ведь Барук еще в 1928 году начал продавать акции и покупать облигации и золото; так же поступал и Кеннеди, комментируя, что «только дурак покупает доллары на пике»[6].
Наконец, и массы инвесторов осознали, что в ФРС происходит что-то не то, и тогда началась паника. В статье U.S. News & World Report, посвященной 50-й годовщине падения фондового рынка, это было описано следующим образом:
На самом деле, Великий крах вовсе не был делом одного дня, несмотря на частые упоминания о «черном четверге», 24 октября, и «черном вторнике» следующей недели. Уже 5 сентября рынок акций был слаб при большом объеме торгов, хотя за два дня до этого показал новый максимум. Снижение в первых числах октября было названо «целесообразной корректировкой». Wall Street Journal, предсказывая осеннее оживление, отмечала, что «одни акции растут, другие падают».
Потом, 3 октября произошло наибольшее падение акций с начала года. Началось предъявление маржинальных требований; некоторые трейдеры встревожились. Но на следующий день цены вновь выросли и две недели были относительно стабильны.
Настоящее бедствие началось в среду, 23 октября. Один наблюдатель назвал происходившее «Ниагарским водопадом банкротств». Шесть миллионов акций перешли из рук в руки. Индекс Dow Jones Industrial Average упал на 21 пункт. «Завтра будет разворот», — говорили брокеры друг другу. По их словам, котировки опустились до «необоснованно низкого» уровня.
Но на следующий день, в «черный четверг», акции распродавались еще активнее... тикер показывал падение более пяти часов подряд, и, снижение котировок прекратилось только в 19:08[7].
На своем пике акции, входящие в расчет индекса Dow Jones Industrial Average, стоили в 19 раз дороже годовой прибыли компаний — дороговато, но не настолько, чтобы аналитики фондового рынка сочли это признаком чрезмерной спекуляции. Перекосы в экономике, вызванные монетарной политикой ФРС, поставили страну на путь рецессии, но дальнейшие меры государства превратили рецессию в полномасштабную катастрофу. Пока рушились котировки, Конгресс играл с огнем: утром «черного четверга» газеты сообщали, что в Капитолии берут верх силы, выступающие за повышение комиссионных сборов за совершение сделок с ценными бумагами.
Крах фондового рынка был лишь отражением, а не непосредственной причиной деструктивной государственной политики, которая, в конечном итоге, спровоцировала Великую депрессию: взлеты и падения рынка происходили почти синхронно с действиями ФРС и Конгресса. А то, что они творили в 1930-е годы, можно смело записать в разряд величайших глупостей мировой истории.
Приятель, двадцать миллионов не одолжишь?
Мичиган пострадал от «черного четверга» больше, чем почти любой другой штат. Акции автомобильных и добывающих компаний упали до катастрофически низких отметок. В 1929 году автомобильная промышленность поставила исторический рекорд, произведя более 5 миллионов машин, а уже в 1930-м объем производства упал до 2 миллионов. К 1932 году — примерно на нижней точке Депрессии — он упал еще на два миллиона до 1 331 860 — на целых 75% относительно пика 1929 года.
Крах 1929 года тяжело ударил по инвесторам всего мира, включая многих известных людей. Среди них был Уинстон Черчилль. До краха он инвестировал большие средства в американские ценные бумаги. Позже лишь писательские способности и положение в правительстве позволили ему восстановить состояние.
Кларенс Бердсай (Birdseye), один из родоначальников индустрии замороженных продуктов, продал свой бизнес за 30 миллионов и вложил все свои деньги в акции. Он потерял все.
Уильям Дюран (Durant), основатель General Motors, потерял на фондовом рынке 40 миллионов и оказался фактически нищим. (Сама GM в годы Депрессии сумела сохранить положительный баланс под руководством Альфреда Слоуна (Sloan) с его политикой снижения издержек.)
Фаза II: Дезинтеграция мировой экономики
Хотя современный миф утверждает, что свободный рынок в 1929 году «самоуничтожился», основным виновником бедствия было государство. Если бы этот крах был похож на предыдущие, то трудные времена закончились бы через два, максимум три года, а то и еще раньше. Но поразительно неумелые действия правительства продлили несчастье еще на 10 лет.
В 1930 году средний уровень безработицы достиг нестрашной по меркам рецессии отметки в 8,9% против 3,2% в 1929-м. Затем он начал резко расти и в 1933-м достиг пика в 25%. Вплоть до марта 1933 года президентом был Герберт Гувер, человек, которого часто называют сторонником невмешательства государства к экономику, принципа laissez-faire.
«Самая нерачительная администрация в истории»
Действительно ли Гувер разделял философию свободного рынка и отстаивал принцип «руки прочь от экономики»? Его противник на выборах 1932 года Франклин Рузвельт так не считал. Во время кампании Рузвельт жестко критиковал Гувера за излишние расходы и чрезмерное налогообложение, увеличение внутреннего долга, удушение торговли и создание армии безработных. Он обвинял президента в «бездумном и экстравагантном» расходовании средств, в стремлении «как можно скорее сконцентрировать контроль в Вашингтоне» и руководстве «самой нерачительной администрацией мирного времени в истории». Кандидат в вице-президенты Джон Нэнс Гарнер (Garner) заявлял, что Гувер «ведет страну на путь социализма»[8]. Вопреки тому, что принято думать о Гувере, Рузвельт и Гарнер были абсолютно правы.
Коронной глупостью администрации Гувера был тариф Смута-Хоули (Smoot-Hawley Tariff), принятый в июне 1930 году. Он стал дополнением тарифа Фордни-Маккамбера (Fordney-McCumber) 1922 года, который в предыдущее десятилетие привел к кризису американское сельское хозяйство. Тариф Смута-Хоули, самый протекционистский закон в истории США, фактически закрыл границы для иностранных товаров и спровоцировал ожесточенную торговую войну. Масштабы последствий описывает профессор Барри Поулсон (Poulson):
По этому закону были повышены тарифы на целый ряд товаров, подлежащих обложению таможенными пошлинами; например, пошлины на сельскохозяйственную продукцию были повышены в среднем с 20 до 34%; на алкогольную продукцию — с 36 до 47%; на шерсть и изделия из шерсти — с 50 до 60%. В общей сложности было резко повышено 887 тарифов, а список товаров, подлежащих обложению пошлинами, был расширен до 3218 пунктов. Важнейшей особенностью тарифа Смута-Хоули было то, что пошлины рассчитывались в конкретной денежной сумме, а не в проценте от цены. Когда в ходе Великой депрессии цены упали вдвое, фактическая ставка удвоилась, тем самым усилив протекционистский характер закона [9].
Тариф Смута-Хоули имел не только глубокий, но и широкий характер, поскольку применялся к огромному множеству товаров. До его принятия настенные часы облагались 45%-ной пошлиной; закон повысил ее до 55% плюс еще 4,50 долларов за единицу товара. Пошлины на зерновые были повышены примерно вдвое. Были введены пошлины даже на кислую капусту — впервые в истории. Товаров, не облагавшихся пошлинами, осталось совсем мало — и среди них, как ни странно, — пиявки и скелеты (один острослов ехидно заметил, что это, возможно, была политическая подачка Американской медицинской ассоциации).
Пошлины на льняное масло, вольфрам и казеин ударили, соответственно, по американской лакокрасочной, сталелитейной и бумажной промышленности. По закону Смута-Хоули были введены пошлины более чем на 800 комплектующих, используемых в автомобильной промышленности. На фабриках по производству дешевой одежды из импортной регенерированной шерсти работало 60 000 человек — большая их часть осталась без работы после повышения пошлины на регенерированную шерсть на 140%[10].
Чиновники из администрации и Конгресса были уверены, что повышение торговых барьеров вынудит американцев покупать больше отечественных товаров, и это, наконец, решит проблему безработицы. Но они, по-видимому, не знали важного принципа международной торговли: торговля — это улица с двусторонним движением; если иностранцы не могут продать свои товары у нас, то они не могут заработать доллары, которые нужны им для того, чтобы покупать наши товары. Иными словами, государство не может перекрыть импорт, не перекрыв параллельно экспорт.
Око за око
Резкое повышение пошлин по Закону Смута-Хоули ударило по иностранным компаниям и их работникам, и вскоре иностранные государства установили собственные торговые барьеры. Поскольку им стало гораздо труднее продавать свои товары на американском рынке, они урезали импорт американских товаров. Особенно пострадало сельское хозяйство США. Росчерком президентского пера американские фермеры потеряли почти треть своих рынков. Падение цен на сельхозпродукцию повлекло за собой банкротство десятков тысяч фермеров. Если в 1929 году бушель пшеницы стоил 1 доллар, то в 1932-м — всего 30 центов.
В условиях сельскохозяйственного коллапса разорилось рекордное число провинциальных банков, а вместе с ними — сотни тысяч их клиентов. В 1930-1933 годах в Соединенных Штатах закрылось девять тысяч банков. Фондовый рынок, в значительной мере восстановивший позиции, потерянные после «черного четверга», упал на 20 пунктов в тот день, когда Гувер подписал Закон Смута-Хоули, и падал почти безостановочно следующие два года. (Пик рынка, судя по индексу Dow Jones Industrial Average, был достигнут 3 сентября 1929 года — 381 пункт. Минимальное значение за 1929 год — 198 — было достигнуто 13 ноября, затем, к апрелю 1930 года, индекс вырос до 294. Пока в июне законопроект был на рассмотрении Гувера, вновь началось падение, продолжавшееся вплоть до 41 пунктов двумя годами позже. До 381 пунктов индекс Dow Jones вновь вырастет лишь через четверть столетия.)
Сокращение мировой торговли, вызванное тарифными войнами, стало одной из предпосылок Второй мировой войны, которая началась несколько лет спустя. В 1929 году другие страны были должны гражданам США 30 миллиардов долларов. Веймарская республика с трудом выплачивала огромные репарации, наложенные на нее грабительским Версальским договором. Когда из-за пошлин иностранные бизнесмены практически лишились возможности продавать свои товары на американском рынке, бремя их долгов стало значительно тяжелее, и это воодушевило таких демагогов, как Адольф Гитлер. «Когда границы закрываются для товаров, их открывают армии», предупреждает старая горькая истина.
Свободные рынки или бесплатные обеды?
Одного Закона Смута-Хоули достаточно, чтобы покончить с мифом о том, что Гувер был убежденным сторонником свободного рынка, но на этом история интервенционистских ошибок его администрации не кончается. В течение месяца после краха фондового рынка он проводил совещания с ведущими бизнесменами, пытаясь вынудить их сохранять зарплаты на искусственно завышенном уровне, невзирая на падение как доходов, так и цен. В 1929-1933 годах потребительские цены упали почти на 25%, в то время как зарплаты в номинальном выражении снизились всего на 15% — в реальном выражении это означало существенное повышение оплаты труда, что является одним из важных компонентов издержек на ведение бизнеса. Как отмечает экономист Ричард Эбелинг, «политика "высоких зарплат", проводившаяся администрацией Гувера и профсоюзами... привела лишь к удорожанию рабочей силы и новому витку безработицы»[11].
Гувер резко увеличил расходы государства на субсидии и программы вспомоществования. Всего за год — с 1931 по 1932-й — доля федерального правительства в ВНП повысилась с 16,4 до 21,5%[12]. Сельскохозяйственная бюрократия Гувера выделяла сотни миллионов долларов производителям пшеницы и хлопка, хотя новые тарифы опустошили их рынки. Его Корпорация финансирования реконструкции (Reconstruction Finance Corporation) бездумно раздавала миллиарды долларов на субсидии для бизнеса. Рексфорд Гай Тагвелл (Tugwell), один из архитекторов политики Рузвельта в 30-е годы, объяснял несколько десятилетий спустя: «Тогда мы в этом не признавались, но практически весь "новый курс" был экстраполяцией программ, начатых Гувером»[13].
Поначалу Гувер снизил налоги для самых бедных американцев, но, как подчеркивают Лэрри Швайкарт и Майкл Аллен в своем монументальном труде «История Соединенных Штатов с точки зрения патриота: от великого открытия Колумба до войны с террором», он «не предложил стимулов инвестировать в новые заводы для создания рабочих мест». Он даже обложил налогом банковские чеки, что «ускорило снижение доступности денег, поскольку людям стало невыгодно выписывать чеки»[14].
В сентябре 1931 года, когда предложение денег сократилось, а экономику шатало под воздействием Закона Смута-Хоули, ФРС произвела крупнейшее повышение своей процентной ставки в истории. За четыре года объем банковских вкладов сократился на 15%, и всю первую половину 1932 года продолжалось масштабное дефляционное сокращение денежной массы.
Но высокие пошлины, огромные субсидии и дефляционная монетарная политика — это еще не все ошибки администрации Гувера. В 1932 году Конгресс принял, а Гувер подписал Закон о прибыли (Revenue Act). То было крупнейшее в истории повышение налога в мирное время: подоходный налог увеличился вдвое. На самом деле, для налогоплательщиков с самым высоким уровнем доходов он повысился более чем в два раза — с 24 до 63%. Были снижены налоговые вычеты, отменены налоговые льготы по трудовому доходу, повышены корпоративные налоги и налоги на недвижимость, введены новые налоги на подарки, бензин и автомобили, а кроме того, резко повышены почтовые тарифы.
Может ли серьезный ученый, проанализировав масштабное вмешательство администрации Гувера в экономику, на голубом глазу заявить, что вина за его неминуемые разрушительные последствия лежит на свободном рынке? Швайкарт и Аллен частично подсчитали нанесенный ущерб:
К 1933 году эта комедия ошибок породила чудовищные цифры: уровень безработицы в стране вырос до 25%, но по отдельным городам статистика вообще казалась непостижимой. Из Кливленда сообщали, что безработные составляют 50% рабочей силы; Толедо — 80%; по некоторым штатам уровень безработицы превышал 40%. Обоюдоострый меч — снижение прибыли и увеличение числа заявок на пособие по безработице — сделал свое дело: многие муниципалитеты оказались на грани разорения. В Нью-Йорке закрылись школы, а долг перед чикагскими учителями составил около 20 миллионов долларов. Многие частные школы вообще разорились. Исследование, проведенное по заказу правительства, показало, что к 1933 году закрылось около полутора тысяч колледжей, а продажи книг буквально рухнули. За целый год библиотечная система Чикаго не приобрела ни одной книги[15].
Фаза II: Новый курс
На президентских выборах 1932 года Франклин Делано Рузвельт разгромил своего соперника, действующего президента Герберта Гувера, набрав 472 голоса выборщиков против 59. Авторы платформы Демократической партии, список которой возглавлял Рузвельт, провозглашали: «Мы убеждены, что партийная платформа — это пакт, заключаемый с народом, и что партия, получившая бразды правления, обязана свято и нерушимо его соблюдать». Они призывали сократить на 25% расходы федерального правительства, сбалансировать федеральный бюджет, сохранять обеспеченность денег золотом «при любых обстоятельствах», вывести государство из тех сфер, в которых должно господствовать частное предпринимательство, и покончить с «экстравагантностью» сельскохозяйственных программ Гувера. Все это обещал кандидат Рузвельт, но президент Рузвельт не сделал ничего подобного.
4 марта 1933 года, когда состоялась инаугурация Рузвельта, в Вашингтоне царили страх и оптимизм — страх перед тем, что экономика может не восстановиться, а оптимизм — по поводу того, что новый и решительный президент что-то изменит. Настроения, царившие в обществе в то время, когда он формировал новую администрацию, хорошо выразил юморист Уилл Роджерс (Rogers): «С ним вся страна — лишь бы он что-нибудь сделал. Если бы он сжег Капитолий, то мы бы все радовались и говорили: вот видите, из искры возгорелось пламя»[16].
«Бояться нечего, кроме самого страха»
Рузвельт, действительно, кое-что изменил, но это были, видимо, не те перемены, на которые надеялась страна. Он сделал ошибку уже в самом начале, когда в своей инаугурационной речи заявил, что в Депрессии виноваты «недобросовестные менялы». Он ничего не сказал о роли неумелых действий ФРС и лишь мельком упомянул о безответственных шагах Конгресса, ставших одной из причин краха. В результате его усилий экономика находилась в депрессии до конца десятилетия. Воспользовавшись изречением писателя XIX века Генри Дэвида Торо (Thoreau), Рузвельт заявил в своем инаугурационном выступлении: «Нам нечего бояться, кроме самого страха». Но, как объясняет доктор Ханс Сеннхольц из Grove City College, на самом деле, у американцев были все причины опасаться будущей политики Рузвельта:
В свои первые сто дней он принял суровые меры по ограничению прибыли. Вместо ликвидации барьеров для роста благосостояния, воздвигнутых его предшественником, он создал собственные. Он всячески ослаблял позиции американского доллара путем его количественных увеличений и качественных ухудшений. Он конфисковал золото у населения и вслед за этим девальвировал доллар на 40%[17].
Раздосадованный и возмущенный тем, что Рузвельт столь скоро и основательно отступил от программы, с которой он шел на выборы, директор Бюджетного бюро Льюис Дуглас (Douglas), ушел в отставку, проработав в этой должности всего год. Выступая в мае 1935 года в Гарварде, Дуглас четко заявил, что Америка стоит перед судьбоносным выбором:
Что предпочтем мы, граждане великой страны, — покориться деспотизму бюрократии, контролирующей каждый наш шаг, разрушающей завоеванное нами равенство, превращающей нас в нищих рабов государства? Или держаться тех свобод, за которые человек боролся более тысячи лет? Важно понимать масштаб стоящего перед нами вопроса... Если мы не выбираем тиранию бюрократии, которая контролирует нашу жизнь, разрушает прогресс, снижает уровень жизни... то разве функцией федерального правительства в демократическом государстве не должно быть ограничение своей деятельности тем, с чем может адекватно работать демократия — например, обороной страны, поддержанием правопорядка, охраной жизни и собственности, недопущением мошенничества и защитой рядовых граждан от влиятельных кругов, обладающих особыми правами и интересами?[18]
Новый фарс
Кризис охватил банковскую систему 4 марта 1933 года, когда новый президент вступил в должность. Идеей Рузвельта закрыть банки и объявить 6 марта «банковские каникулы» (которые фактически закончились лишь девять дней спустя) его апологеты восторгаются по сей день, называя его решительным и необходимым шагом. Однако Фридман и Шварц четко показывают, что это «лекарство» было «хуже самой болезни». Тариф Смута-Хоули и монетарная авантюра ФРС были главными виновниками создания того положения, которое дало Рузвельту предлог временно лишить вкладчиков их сбережений, а банковские каникулы не решили проблему. «Более 5000 банков, работавших на момент объявления каникул, не открыли свои двери после их окончания, а 2000 из них закрылись навсегда», — сообщают Фридман и Шварц[19].
В 2003 году вышла в свет великолепная книга экономиста Джима Пауэлла из Института Катона — «Безрассудство ФДР: Как Рузвельт и его "новый курс" продлили Великую депрессию». Автор подчеркивает, что «почти все обанкротившиеся банки работали в тех штатах, где действовали законы о бесфилиальной системе» — эти законы запрещали банкам открывать филиалы и, тем самым, диверсифицировать свои портфели и снижать риски. «Хотя в Соединенных Штатах с их законами о бесфилиальной системе обанкротились тысячи банков, в Канаде, где банковские филиалы были разрешены, не произошло ни одного банкротства...»[20]. Странно, что критики капитализма, называющие рынок виновником Депрессии, никогда не упоминают этого факта.
Конгресс дал президенту полномочия сперва изымать золотые монеты у американских граждан, а затем устанавливать фиксированную цену на золото. Однажды утром, когда Рузвельт ел в постели яичницу, они с министром финансов Генри Моргентау решили изменить золотое содержание доллара. Оценив все варианты, Рузвельт остановился на повышении цены унции золота на 21 цент, потому что это было «счастливое число». Моргентау писал в своем дневнике: «Если бы какой-нибудь человек узнал, как мы установили золотое содержание доллара путем сочетания счастливых чисел, то, думаю, он был бы в шоке»[21]. Кроме того, Рузвельт единолично торпедировал Лондонскую экономическую конференцию 1933 года, которая созывалась в ответ на просьбу других крупных стран снизить тарифы и восстановить золотой стандарт.
К началу 1930 года Вашингтон и его бесшабашный центральный банк уже пропустили золотой стандарт через мясорубку. Отказавшись от него, Рузвельт ликвидировал почти все остававшиеся препятствия безудержной валютной и кредитной экспансии, за которую позже страна будет расплачиваться обесцениванием валюты. Хорошо выразился сенатор Картер Гласс (Glass), предупреждавший Рузвельта в начале 1933 года: «Это позор, сэр. Великое государство с большим золотым запасом нарушает свои обещания платить золотом вдовам и сиротам, которым оно продавало свои облигации, обязуясь платить золотой монетой по существующему курсу. Оно нарушает обещание обеспечивать бумажные монеты золотом по существующему курсу. Это позор, сэр»[22].
Рузвельт, заставивший граждан сдать золото, вернул оживление в американские бары и гостиные. В свое второе воскресенье в Белом доме он заметил за ужином: «А теперь бы неплохо выпить пива»[23]. В тот же вечер он набросал обращение к Конгрессу с просьбой отменить «сухой закон». Палата представителей приняла соответствующее решение во вторник, Сенат одобрил его в четверг, а до конца года его ратифицировало достаточное число штатов для того, чтобы Двадцать первая поправка стала частью Конституции. Один наблюдатель, комментируя столь примечательный поворот событий, отметил, что, если бы в начале 1933 года по улице шли два человека — один с золотой монетой в кошельке, а другой — с бутылкой виски в кармане, то человек с монетой считался бы добропорядочным гражданином, а человек с бутылкой — преступником. Через год они поменялись ролями.
В первый год «нового курса» Рузвельт предложил потратить 10 миллиардов долларов, хотя [государственные] доходы составляли всего 3 миллиарда. В 1933-1936 годах государственные расходы выросли более, чем на 83%. Внутренний долг увеличился на 73%.
В 1935 году Рузвельт уговорил Конгресс создать систему социальной защиты (Social Security), а в 1938-м — впервые в истории страны ввести минимальный размер заработной платы. Хотя широкая общественность по сей день ставит эти меры ему в заслугу, у многих экономистов на это иная точка зрения. В результате принятия закона о минимальном размере заработной платы многие неопытные, молодые, неквалифицированные и социально незащищенные работники становятся не по карману работодателю. (По некоторым оценкам, положения о минимальной оплате труда, принятые в 1933 году в рамках еще одного закона, оставили без работы около 500 000 чернокожих.)[24]. А современные исследования и оценки показывают, что система соцзащиты превратилась в такой кошмар, что придется либо приватизировать ее, либо поднять до космических высот и без того высокие налоги, при помощи которых она поддерживается на плаву.
Рузвельт добился принятия Закона о регулировании сельского хозяйства (ААА), по которому сельхозпроизводители были обложены новым налогом, а полученная прибыль пошла на проведение мероприятий по уничтожению ценных сельскохозяйственных культур и здорового скота. Под наблюдением федеральных агентов запахивались отличные хлопковые, пшеничные и кукурузные поля, причем мулы не могли взять в толк, зачем их гонят по посевам, ведь их учили шагать между бороздами. Резали здоровых коров, овец и свиней, а туши скидывали в ямы. Министр сельского хозяйства Генри Уоллес лично распорядился зарезать 6 миллионов поросят до того, как они вырастут до нормального размера. Кроме того, администрация впервые стала платить фермерам за то, чтобы они вообще не работали. Даже если Закон о регулировании сельского хозяйства и помог фермерам, сократив предложение и подняв цены, это было достигнуто за счет миллионов других людей, которым пришлось платить эти цены или сокращать свой рацион.
Синие орлы, красные утки
Пожалуй, самым радикальным аспектом «нового курса» стал принятый в июне 1933 года Закон о возрождении национальной промышленности, в соответствии с которым была создана крупная бюрократическая структура, названная Национальной администрацией по экономическому восстановлению (NRA). NRA заставила объединиться в санкционированные государством картели большую часть промышленных предприятий. Кодексы, регулировавшие цены и условия продаж, вскоре так трансформировали значительную часть американской экономики, что она начала напоминать какую-то фашистскую структуру, а NRA финансировалась за счет налогов с тех самых предприятий, которые она контролировала. По оценкам некоторых экономистов, NRA повысила издержки на ведение бизнеса в среднем на 40% — вряд ли это было нужно для восстановления экономики, переживавшей депрессию.
Экономический эффект NRA был мощным и проявился немедленно. В течение пяти месяцев до принятия закона были очевидны признаки восстановления: число рабочих мест в промышленности и фонд заработной платы увеличились, соответственно, на 23 и 35%. Потом появилась NRA, сократившая рабочий день, повысившая в произвольном порядке зарплаты и создавшая новые издержки для предпринимательской деятельности. За шесть месяцев после вступления закона в силу промышленное производство сократилось на 25%. «Создание NRA не было мерой, направленной на возрождение экономики, — совсем наоборот, — пишет Бенджамин Андерсон. — За весь период NRA уровень промышленного производства не вернулся до тех отметок, на которых он был в июле 1933 года, до создания NRA»[25].
Руководителем NRA Рузвельт назначил генерала Хью Джонсона по прозвищу «Железные штаны», краснощекого грубияна и страстного поклонника итальянского диктатора Бенито Муссолини. «Да смилуется Всемогущий Бог над всяким, кто попытается помешать Синему Орлу», — гремел Джонсон (синего орла, официальный символ NRA, один сенатор с иронией называл «советской уткой»). Тем, кто отказывался подчиняться правилам NRA, Джонсон лично угрожал публичным бойкотом и обещал «дать в нос».
Всего было создано более пятисот кодексов NRA «по производству всевозможной продукции — от громоотводов до корсетов и бюстгальтеров — и охватывавших более 2 миллионов работодателей и 22 миллионов рабочих»[26]. Существовали кодексы о производстве средств для укрепления волос, поводков для собак и даже музыкальных комедий. Портной из Нью-Джерси по имени Джек Мэджид (Magid) был арестован и посажен в тюрьму за то, что брал за утюжку комплекта одежды 35 центов вместо 40, как предписывал «Кодекс портного», введенный по инициативе NRA.
В книге «Миф Рузвельта» историк Джон Флинн описывает, как сторонники NRA вели свои «дела»:
NRA обнаружила, что не может провести в жизнь свои правила. Укреплялся черный рынок. Добиться выполнения норм можно было только самыми жестокими полицейскими методами. В швейной промышленности — вотчине [видного деятеля американского профсоюзного движения] Сидни Хиллмана — кодексы внедряли при помощи спецподразделений. Они рыскали по швейному району, как штурмовики. Они могли ворваться на фабрику, выгнать хозяина, выстроить сотрудников в шеренгу, быстро их допросить и забрать бухгалтерские книги. Ночная работа была запрещена. Летучие отряды этих «швейных полицейских» проходили по району ночью, стучали в двери топорами, ища тех, кто осмелился сшить пару брюк в ночной час. Но чиновники, ответственные за проведение кодексов в жизнь, говорили, что без этих жестких методов не удалось бы добиться их соблюдения, потому что общественность их не поддерживала[27].
Алфавитные комиссары
Затем Рузвельт подписал закон о резком повышении налогов для граждан с высокими доходами и повысил на 5% налог на дивиденды корпораций. В 1934 году он добился еще одного повышения налогов. Фактически, в следующие 10 лет увеличение налогообложения стало излюбленной политикой Рузвельта, кульминацией которой было введение максимальной ставки подоходного налога в 90%. Сенатор Артур Ванденберг (Vandenberg) от Мичигана, выступавший против многих инициатив в рамках «нового курса», резко критиковал политику Рузвельта по масштабному повышению налогов. Он говорил, что оздоровление экономики нельзя провести, следуя социалистическому представлению о том, что Америка «может поднять нижнюю треть», опустив «верхние две трети»[28]. Кроме того, Ванденберг осуждал Конгресс за «капитуляцию перед алфавитными комиссарами [имеются в виду представители десятков новых ведомств, названия которых начинались практически на все буквы алфавита; слово «комиссары» (commissars) — намек на сходство с советскими порядками], которые глубоко убеждены в том, что американский народ необходимо ради его же спасения подчинить диктату могущественных начальников»[29].
Алфавитные комиссары легко и охотно тратили средства налогоплательщиков. Именно их имел в виду влиятельный журналист и социальный критик Альберт Джей Нок, называя «новый курс» «общенациональной, проводимой государством мобилизацией бессмысленного фиглярства и бесцельного волнения»[30].
Рузвельтовское Управление общественных работ (CWA) нанимало актеров давать бесплатные представления и библиотекарей — каталогизировать архивы. Оно даже платило ученым за изучение истории английской булавки, поручило ста вашингтонским рабочим патрулировать улицы с воздушными шарами, чтобы не подпускать скворцов к общественным зданиям, и оплачивало труд по охоте на перекати-поле в ветреные дни.
Осенью 1933 года, когда создавалось Управление общественных работ, предполагалось, что эта программа просуществует недолго. В своем обращении к нации Рузвельт заверил Конгресс в том, что любая подобная программа будет действовать не больше года. «Федеральное правительство, — заявил президент, — должно прекратить заниматься пособиями, и непременно прекратит. Я совсем не хочу, чтобы жизненная энергия нашего народа и дальше ослаблялась раздачей денег, пайков, общественными работами по стрижке газонов, сбору листьев и бумажек в городских парках». Руководителем ведомства был назначен Гарри Хопкинс (Hopkins), который позже говорил: «У меня работает четыре миллиона человек, но, ради бога, не спрашивайте меня, чем они занимаются». CWA завершило свою деятельность через несколько месяцев, но вместо него была создана другая временная программа помощи, которая к 1935 году превратилась в Управление развития общественных работ (WPA). Сегодня оно известно как та самая правительственная программа, которая породила понятие «boondoggle» (имитация полезной деятельности), поскольку «произвела» куда больше, чем те 77 000 мостов и 116 000 зданий, о которых любили упоминать ее поборники как о свидетельстве ее эффективности[31].
У критиков были все основания расшифровывать WPA, как «We Piddle Around», то есть «слоняемся без дела». В Кентукки сотрудники WPA описали 350 способов приготовления шпината. Это ведомство приняло на работу 6000 «актеров», хотя в национальном профсоюзе актеров официально состояло лишь 4500 членов. Сотни сотрудников WPA занимались сбором пожертвований в избирательные фонды кандидатов от Демократической партии. В Теннеси сотрудников WPA увольняли, если они отказывались пожертвовать 2% зарплаты в пользу действующего губернатора. К 1941 году всего 59% бюджета WPA шло на оплату труда рабочих; остальное поглощала бюрократия и накладные расходы. Редакция New Republic задавалась вопросом: «Хватит ли [у Рузвельта] духу признать теперь, что создание WPA было поспешным и претенциозным политическим жестом, что результатом его деятельности стал жалкий провал, и теперь его необходимо ликвидировать?»[32]. Последние проекты WPA были отменены лишь в июле 1943 года.
Рузвельта хвалили и по сей день хвалят за такие инициативы «по созданию рабочих мест», как CWA и WPA. По мнению многих, они способствовали преодолению Депрессии. Но считающие так не понимают, что именно дальнейшие манипуляции Рузвельта продлили Депрессию и во многом способствовали тому, что безработные не смогли найти настоящую работу. Выделение огромных бюджетных средств на эти программы трудоустройства представляло собой расходование ценных ресурсов на политически мотивированные и экономически контрпродуктивные цели.
Этот тезис можно проиллюстрировать простой аналогией. Если вор ходит из дома в дом, грабя всех жителей района, а потом направляется в близлежащий торговый центр, где тратит весь свой «улов», то нельзя считать, что он оказал услугу обществу или принес общую экономическую пользу, так как его траты «простимулировали» хозяев магазинов в этом торговом центре. Точно так же, когда государство нанимает кого-то заниматься каталогизацией многочисленных способов приготовления шпината, нельзя сказать, что зарплата, выплаченная за счет средств налогоплательщиков, стала для экономики чистым приростом, поскольку материальные блага, которые пошли на оплату его труда, были просто перенаправлены, а не созданы. Экономистам по сей день приходится бороться с этим «магическим мышлением» каждый раз, когда предлагается увеличить расходы государства — словно деньги приносит не труд граждан, а мановение волшебной палочки.
«Удивительное сборище наглых ничтожеств»
Непродуманные меры Рузвельта по вмешательству в экономику по достоинству оценили те, кому важно производить впечатление людей ответственных и занятых. Тем временем, огромное большинство американцев было готово терпеть. Они очень хотели верить в лучшие намерения этого харизматического политика, жертвы полиомиелита и бывшего губернатора Нью-Йорка. Но у Рузвельта всегда были критики, и с годами их становилось все больше. Одним из них был неподражаемый «мудрец из Балтимора» Г.Л. Менкен (Mencken), беспощадный в своих риторических атаках на президента. Пол Джонсон так характеризует болезненные, но зачастую действительно смешные колкости Менкена:
Менкен изощрялся в своих нападках на торжествующего Рузвельта, испытывая нескрываемое отвращение к его псевдоколлективистским замашкам. Для него Рузвельт был «фюрером», «мошенником», окруженным «удивительным сборищем наглых ничтожеств», «бандой полуобразованных педагогов, юристов по гражданским делам, прекраснодушных болванов и прочих жалких «знатоков». Его «новый курс» был «политическим рэкетом», «серией фальшивых чудес», отличался «постоянными призывами к классовой зависти и ненависти», отношением к государству, как к «дойной корове с 125 миллионами сосков» и «частым отказом от обещаний, данных в категорической форме»[33].
Признаки жизни
Вскоре американская экономика была освобождена от бремени самых одиозных эксцессов «нового курса» — в 1935 году Верховный суд объявил неконституционной NRA, а в 1936-м — ААА, тем самым навсегда заслужив гнев и презрение Рузвельта. Признав неконституционным многое из того, что сделал Рузвельт, «девять старцев» отменили и другие, менее значительные законы и программы, препятствовавшие оздоровлению экономики.
Освобожденная от худшего, что было в «новом курсе», экономика проявила некоторые признаки жизни. В 1935 году уровень безработицы опустился до 18%, в 1936-м — до 14%, а в 1937-м — еще ниже. Но после очередного проседания рынка в 1938 году он вновь вырос до 20%. С августа 1937 по март 1938 года фондовый рынок упал почти на 50%. «Экономический стимул» «нового курса» Франклина Делано Рузвельта был действительно беспрецедентным: он привел к депрессии во время депрессии!
Фаза IV: Закон Вагнера
Предпосылки к коллапсу 1937-1938 годов были созданы с принятием в 1935 году Закона о трудовых отношениях (National Labor Relations Act), более известного как Закон Вагнера и Великая хартия профсоюзов. Вновь процитируем Сенхольца:
Закон революционизировал трудовые отношения в Америке. Он вывел трудовые споры из юрисдикции судов и передал их в ведение нового федерального ведомства, Национального совета по трудовым отношениям, который стал прокурором, судьей и судом присяжных в одном лице. Симпатизировавшие профсоюзам члены Совета еще больше извратили этот закон, который и без того предоставил правовой иммунитет и привилегии профсоюзам. Тем самым США отказались от великого достижения западной цивилизации — равенства перед законом.
Закон Вагнера, или Закон о трудовых отношениях, был принят в ответ на ликвидацию Верховным судом NRA и ее трудовых кодексов. Его целью было сокрушение всякого сопротивления работодателя профсоюзам. Все, что бы ни сделал работодатель в рамках самозащиты, становилось «несправедливой трудовой практикой», за которую наказывал Совет. Мало того, что закон обязал работодателей вести переговоры с профсоюзами, которым поручалось представлять интересы рабочих; позже решениями Совета сопротивление требованиям профсоюзных лидеров было признано незаконным[34].
Получив эти громадные новые полномочия, профсоюзы развернули неистовую деятельность. Угрозы, бойкоты, забастовки, захваты заводов и повсеместное насилие резко снизили производительность труда и повысили уровень безработицы. Все больше рабочих вступало в профсоюзы: к 1941 году в профсоюзах состояло в два с половиной раза больше американцев, чем в 1935-м. Историк Уильям Лейхтенбург (Leuchtenburg), который не был сторонником свободного предпринимательства, писал: «Граждане, озабоченные судьбой своей собственности, были напуганы захватом заводов, возмущены фактами просмотра чужой почты бастующими, огорчены запугиванием тех, кто не состоял в профсоюзах, и встревожены известями о летучих отрядах рабочих, которые шли или угрожали идти маршем из города в город»[35].
Неблагоприятный климат для бизнеса
После принятия Закона Вагнера Белый дом обрушился на бизнес с угрозами и оскорблениями. Бизнесмены, гремел Рузвельт, — это препятствие на пути к восстановлению. Он обзывал их «экономическими роялистами» и говорил, что бизнесмены как класс — «глупы»[36]. За оскорблениями последовала серия новых карательных мер. На фондовый рынок были наложены новые ограничения. Был введен новый налог на нераспределенную прибыль корпораций. «Эти меры, направленные против богатых, — пишет экономист Роберт Хиггс (Higgs), — практически не оставляли сомнений в том, что президент и его администрация намерены сделать все для того, чтобы выжать максимум из граждан с высокими доходами, на долю которых приходится большая часть принимаемых в стране решений о частных инвестициях»[37].
Всего за два месяца в конце 1937 года объем рынка стали — важнейшего экономического барометра — сократился с 83% до 35%. Когда эта новость украсила собой заголовки, Рузвельт, словно не найдя лучшего времени, отправился на десятидневную рыбалку. New York Herald Tribune умоляла его вернуться к работе, чтобы остановить возобновившуюся Депрессию. Необходимо, писала редакция газеты, дать обратный ход рузвельтовской политике «злобы и ненависти, насаждения межклассовой вражды и наказания всех, кто с не согласен с президентом»[38].
Колумнист Уолтер Липпман писал в марте 1938 года, что «почти без каких бы то ни было существенных исключений каждая из мер, в которых он [Рузвельт] был заинтересован в последние пять месяцев, была направлена на снижение производства материальных благ или на противодействие ему»[39].
Как отмечалось выше, Герберт Гувер, проводя свой «новый курс», повысил в 1932 году максимальную ставку подоходного налога с 24% до 63%. Но это был просто детский лепет по сравнению с налоговым угаром его преемника. При Рузвельте максимальная ставка была повышена сначала до 79%, а потом — до 90%. Историк Бертон Фолсом отмечает, что в 1941 году Рузвельт даже предложил убийственную ставку налога в 99,5% на все доходы свыше 100 000 долларов. «Почему нет?» — удивился он, когда один из советников усомнился в целесообразности этой меры[40].
После неудачи с этой конфискационной инициативой Рузвельт издал исполнительное распоряжение об обложении всех доходов свыше 25 000 долларов налогом по невероятной ставке в 100%. Кроме того, он предложил снизить размер индивидуального вычета до 600 долларов, в результате чего большинству американских семей пришлось впервые уплатить подоходный налог. Вскоре после этого Конгресс отменил исполнительное распоряжение, но оставил в силе размер индивидуального вычета[41].
Между тем, в середине 1930-х Федеральная резервная система вновь раскачивала свою монетарную политику — сначала вверх, потом вниз, потом резко вверх вплоть до вступления Америки во Вторую мировую войну. Одним из факторов экономического спада 1937 года был тот факт, что с лета 1936 по весну 1937-го ФРС удвоила резервные требования, предъявляемые к банкам страны. Опыт показывает, что нестабильной монетарной политики достаточно для того, чтобы сделать нестабильной всю экономику.
Болезненно переживая свои прежние поражения в Верховном суде, в 1937 году Рузвельт попытался провести в судьи своих людей, выступив с оригинальной инициативой: разрешить президенту назначать по одному судье в дополнение к каждому действующему судье, который, достигнув 70-летнего возраста, не уходит в отставку. Если бы это предложение было принято, то Рузвельт мог бы назначить шесть новых судей, сочувствующих его взглядам, увеличив число судей с 9 до 15. В Конгрессе его план провалился, но позже, после выхода на пенсию ряда судей, выступавших против политики Рузвельта, суд начал послушно одобрять его решения. Однако до того, как Конгресс отверг эту схему, опасения бизнеса перед тем, что суд, сочувственно относящийся к целям Рузвельта, начнет одобрять ранее отклоненные меры «нового курса», не позволили восстановить инвестиции и доверие.
Историк Роберт Хиггс проводит тесную связь между уровнем частных инвестиций и курсом американской экономики в 1930-е годы. Непрестанные нападки администрации Рузвельта — словом и делом — на бизнес, собственность и свободу предпринимательства гарантировали, что капитал, необходимый для придания нового старта экономике, будет облагаться чрезмерными налогами, либо будет вынужден уходить в тень. Введя Америку в войну в 1941 году, Рузвельт ослабил антипредпринимательскую политику, но значительная часть национального капитала вместо расширения промышленной базы и производства потребительских товаров была направлена на военные действия. Лишь после смерти Рузвельта и окончания войны инвесторы почувствовали себя достаточно уверенно для того, чтобы «запустить послевоенный инвестиционный бум, который позволил экономике вернуться к стабильному благосостоянию»[42].
Это мнение получило поддержку в комментариях одного из ведущих инвесторов страны того времени Лэммота Дюпона (du Pont), датируемых 1937 годом:
Неопределенность царит в налоговой сфере, на рынке труда, в монетарной политике и законодательстве, которым должна руководствоваться промышленность. Налоги нужно повышать, снижать или оставлять на прежнем уровне? Мы не знаем. Нужны профсоюзы или нет?.. Нам нужна инфляция, дефляция, снижение или увеличение государственных расходов?.. Нужно ли налагать новые ограничения на капитал и прибыли?.. Правильный ответ невозможно даже отгадать[43].
Многие современные историки склонны рефлексивно отвергать капитализм и не доверять свободным рынкам; они считают, что президентство Рузвельта — в соответствии с Конституцией или вопреки ей — было «впечатляющим» и «интересным» с исторической точки зрения. Как показывают опросы общественного мнения, большинство считает Рузвельта одним из величайших президентов, поэтому они, вероятно, с негодованием отвергнут мысль о том, что «новый курс» продлил Великую депрессию. Но когда весной 1939 года Американский институт общественного мнения провел общенациональный опрос на тему «Считаете ли вы, что отношение администрации Рузвельта к бизнесу затягивает его оздоровление?», более двух третей американцев ответили: «Да». Деловое сообщество ощущало это еще более обостренно[44].
С этим, похоже, соглашался даже министр финансов Рузвельта Генри Моргентау. В своем дневнике он писал: «Мы попробовали тратить деньги. Мы тратим больше, чем когда бы то ни было, и результатов ноль... Мы не сдержали ни одного из своих обещаний... Наша администрация уже четыре года у власти, и безработица находится на том же уровне, что и в самом начале, плюс огромный долг![45]
В конце десятилетия и через 12 лет после краха фондового рынка в «черный четверг» в Америке было 10 миллионов безработных. Уровень безработицы превышал 17%. В 1932 году Рузвельт обещал покончить с кризисом, но он продолжался на протяжении двух его президентских сроков и невзирая на бесчисленные интервенции.
Что же со свободой предпринимательства?
Как же произошло, что Рувельт избирался четыре раза, если его политика продлевала и углубляла экономическую катастрофу? Многое может объяснить невежество и готовность верить в лучшие намерения президента. В 1932 году Рузвельт разгромил Гувера, обещая сократить роль государства. Вместо этого, он расширил его роль, но сделал это с фанфарами и беседами у камина, которые гипнотизировали отчаявшихся людей. К тому времени, как они осознали, что его политика вредоносна, началась Вторая мировая война, люди сплотились вокруг своего главнокомандующего, и мало кто хотел менять коней на переправе.
Вторая мировая война привела не только к страшной бойне, но и к оживлению торговли Америки с ее союзниками. Уничтожение людей и ресурсов в ходе войны не помогло американской экономике, но возобновление торговли пошло ей на пользу. Резкое увеличение денежной массы компенсировало высокие издержки «нового курса», но вызвало проблему, от которой мы страдаем по сей день: год за годом на доллар можно купить все меньше товаров и услуг. Решающее значение имело то, что администрация Трумэна, сменившая рузвельтовскую, не была настроена громить частных инвесторов, и, в результате, эти инвесторы вновь вошли в экономику и обеспечили мощный послевоенный бум. В конце концов, Великая депрессия завершилась, но сегодня мы должны помнить о ней как об одной из самых больших и трагических неудач государственной политики в американской истории.
Корни Великой депрессии лежали в безответственной монетарной и фискальной политике американских властей в конце 1920-х — начале 1930-х годов. Эта политика включала в себя целую череду крупных просчетов: неэффективное управление центральным банком, губительные для торговли тарифы, налоги, удушающие частную инициативу, отупляющий контроль над производством и конкуренцией, бессмысленное уничтожение урожаев и скотины и принудительные законы о труде — и это еще далеко не полный список. Не свободный рынок привел к 12 годам агонии, а крупномасштабная политическая некомпетентность.
Те, кто исследует события 1920-х и 1930-х годов и возлагает вину за экономическую катастрофу на капитализм и свободный рынок, просто не хотят видеть, слышать и постигать факты. Для того, чтобы возродить веру в свободный рынок и сохранить нашу свободу, жизненно необходимо отказаться от ложных представлений, которые во многом формируют общепринятые сегодня оценки этого неприятного исторического эпизода.
Страна сумела пережить и гуверовское госрегулирование, и шарлатанство рузвельтовского «нового курса», и сегодня новому поколению граждан предстоит заново открыть американское наследие свободы. На этот раз нам нечего бояться, кроме мифов и ложных представлений.
Послесловие: усвоили ли мы урок?
Через восемьдесят лет после начала Великой депрессии в литературе по этому болезненному эпизоду американской истории наблюдается обнадеживающая метаморфоза. Десятилетиями в исторических трудах господствовало мнение о том, что свободный рынок вызвали крах, а Рузвельт своим «новым курсом» спас страну. Безусловно, и по сей день немало плохо информированных политических фанатиков, идеологов и шарлатанов, которые делают такие поверхностные заявления. Однако серьезные историки и экономисты мало-помалу очищают историю от лжи. В настоящем эссе цитируется множество недавних работ, которые стоит прочесть целиком.
В тот самый момент, когда это последнее издание «Живучих мифов о Великой депрессии» направлялось в печать, издательство Simon & Schuster опубликовало великолепную новую книгу, которую я настоятельно рекомендую. Ее автор — доктор Бертон Фолсом (Folsom), ведущий историк Фонда экономического образования (Foundation for Economic Education) и профессор Хиллсдейл-колледжа, а заглавие звучит провокационно: «Новый курс или большой фарс? Какой урон экономическое наследие Рузвельта нанесло Америке» (New Deal or Raw Deal? — How FDR's Economic Legacy Has Damaged America). Это одно из самых поучительных исследований данного вопроса. Оно очень поможет исправить заблуждения и дать нашим согражданам верное представление о том, что происходило в 1930-е годы.
Еще одно значимое прибавление к литературе предмета — вышедшая в свет в 2007 году книга Эмити Шлейс (Shlaes) «Забытый человек: Новая история Великой депрессии» (The Forgotten Man: A New History of the Great Depression). То, что она стала бестселлером в Нью-Йорке, свидетельствует об огромном желании людей узнать правду об этом периоде истории.
Однако, даже если американцы откажутся от своих прежних представлений о Великой депрессии, это еще не будет означать, что мы усвоили важные уроки достаточно хорошо для того, чтобы избежать тех же самых ошибок. Более того, сегодня мы ничуть не ближе к преодолению основной причины экономического цикла — монетарных манипуляций — чем были 80 лет назад.
Финансовый кризис, охвативший Америку в 2008 году, должен стать сигналом к пробуждению. Весь он отмечен следами государственного вмешательства. В 2001-2005 годах Федеральная резервная система лихорадочно наращивала объем денежной массы, темпы роста которой измерялись двузначными цифрами. На зарубежных рынках доллар упал, а цены на сырье резко выросли. Поскольку ФРС щедро снабжала банки наличностью, процентные ставки рухнули, а рискованные кредиты ненадежным заемщикам стали нормой жизни. Масла в огонь подлили политики, требовавшие, чтобы банки выделяли миллиарды долларов на ипотеку класса «сабпрайм».
Когда пузырь лопнул, некоторые из тех, кто проталкивал решения, создавшие его, стали изображать себя нашими спасителями, поддерживая новые меры по государственному вмешательству, усиление роли государства, увеличение денежной и кредитной массы и дорогостоящие программы по спасению проблемных фирм за счет налогоплательщиков. Многие из них также призывают к повышению налогов и пошлин — той самой бессмыслице, которая в 1930 году превратила рецессию в долгую и глубокую депрессию.
Спасение за счет налогоплательщиков Fannie Mae и Freddie Mac и большого количества других частных компаний в начале осени 2008 года — это новое безрассудство, обходящееся дорогой ценой. Мало того, что расплачиваться по этим счетам в ближайшие десятилетия придется нам и будущим поколениям — сам процесс вбрасывания хороших денег после плохих будет громоздить одни моральные риски на другие, подталкивая политиков к принятию новых дурных решений и спасению очередных компаний. А это подрывает как свободу предпринимательства, так и прочность валюты. Значительный рост инфляции, вызванный необходимостью расплачиваться по этим счетам — реальность, с которой нам рано или поздно придется столкнуться.
«Государство, — отмечал прославленный австрийский экономист Людвиг фон Мизес, — это единственный институт, который может взять ценный материал — например, бумагу — и при помощи типографской краски сделать его никуда не годным». Мизес говорил об инфляционном проклятии, процессе, при котором государство увеличивает денежную массу и тем самым снижает стоимость каждой денежной единицы — доллара, песо, фунта, франка и любой другой. Часто этот процесс проявляется в форме повышения цен, которое большинство людей путает с самой инфляцией. Провести это различие важно, потому что, как столь красноречиво объясняет экономист Перси Гривс (Greaves), «изменение определения изменяет ответственность».
Определите инфляцию как повышение цен и, подобно Джимми Картеру в 1970-е, вы решите, что в ней виноваты нефтяные шейхи, кредитные карты и частный бизнес, а спасение в контроле над ценами. Дайте инфляции классическое определение — «увеличение денежной и кредитной массы, влекущее за собой повышение цен» — и вы неизбежно зададитесь сакраментальным вопросом: «Кто же увеличивает денежную массу?» Только один институт может делать это легально; все остальные называются «фальшивомонетчиками», и за это их сажают в тюрьму.
Нобелевский лауреат Милтон Фридман неоспоримо заявлял, что инфляция всегда и везде является проблемой монетарной политики. Повышение цен — такая же причина инфляции, как мокрые улицы — причина дождя.
До появления бумажных денег государства вызывали инфляцию, снижая содержание драгоценных металлов в своих монетах. Пророк Исайя порицал израильтян такими словами: «Серебро твое стало изгарью, вино твое испорчено водою». Императоры Рима неоднократно снижали содержание серебра в динарии — до тех пор пока его стало менее одного процента. Испанские сарацины обрезали края своих монет, чтобы чеканить больше — до тех пор, пока монеты не стали так малы, что не могли находиться в обращении. Рост цен был отражением ценности денег.
Повышение цен — не единственное последствие монетарной и кредитной экспансии. Инфляция также разрушает сбережения и стимулирует долг. Она подрывает доверие и препятствует инвестициям. Она дестабилизирует экономику, благоприятствуя бумам и обвалам. Приняв совсем дурной оборот, она может сперва сбросить правительство, которое ее вызвало, а затем привести к еще большим бедам. И Гитлер, и Наполеон своим возвышением были отчасти обязаны хаосу неуправляемой инфляции.
Все это ставит множество вопросов, которые давно обсуждают экономисты: кто должен определять объем денежной массы? Почему правительства регулярно оказываются неспособны эффективно управлять ею? Какова связь между фискальной и монетарной политикой? Здесь достаточно будет отметить, что правительства создают инфляцию потому, что их стремление к получению доходов превышает возможности налоговых изъятий и внешних заимствований. Британский экономист Джон Мейнард Кейнс был во многих отношениях не более, чем влиятельным шарлатаном, но он совершенно точно подметил: «Продолжающийся процесс инфляции позволят государству незаметно конфисковать у граждан важную часть их состояния».
То есть, скажете вы, инфляция — вещь неприятная, но она представляет собой изолированное явление, худшие образцы которого имеют место в далеком захолустье типа Зимбабве. Нет. Как отметил покойный Фредерик Лит-Росс (Leith-Ross), авторитетнейший эксперт по международным финансам, «инфляция подобна греху; каждое правительство ее осуждает, но каждое правительство ее практикует». Даже американцы имели дело с двумя гиперинфляциями, уничтожившими две валюты — злополучный континентальный доллар в годы Войны за независимость и несчастную валюту конфедератов во время Гражданской войны.
Нынешнее медленное обесценивание доллара в условиях роста потребительских цен — непрекращающегося, но выражающегося всего лишь в однозначных цифрах, — это просто ограниченный вариант того же самого процесса. Правительство тратит, у него образуется дефицит, и оно платит по части своих счетов посредством инфляционного налога.
Можно лишь гадать, насколько далеко оно зайдет, но триллионы внутреннего долга и популистские политики — это не те факторы, которые должны нас ободрить.
Инфляция вполне реальна, но однажды она всегда заканчивается. Валюта не может обесцениваться до бесконечности. Этот процесс должен прекратиться либо потому, что правительство перестанет безудержно печатать деньги, либо потому, что оно допечатается до того, что валюта рухнет. Но, безусловно, исход будет в значительной мере зависеть от того, поймут ли жертвы процесса его суть и причины. Между тем, наша экономика напоминает американские горки, потому что Конгрессы, президенты и уполномоченные ими ведомства никогда на прекращают свои монетарные игры.
Вы устали от того, что политики обвиняют друг друга, стремясь прикрыть свои тылы и набрать политические очки в условиях кризиса, накапливая все новые долги, которые они нахально именуют «пакетами по стимулированию»? Почему столько американцев хочет доверить им свое здравоохранение, образование, пенсии и множество других аспектов своей жизни? Это безумие в чистом виде. Противоядием служит правда. Мы должны усваивать уроки своего безрассудства и исполниться решимости исправить их сейчас, а не потом.
С этой целью я приглашаю читателя присоединиться к процессу просвещения. Поддержите такие организации, как Фонд экономического образования, которые занимаются информированием граждан о роли государства и принципах функционирования свободной экономики. Помогите в распространении экземпляров этого эссе и других хороших публикаций в защиту политической свободы и свободного предпринимательства. Потребуйте, чтобы ваши представители в системе власти уравновешивали бюджет, действовали в соответствии с духом и буквой Конституции и прекратили пытаться купить ваш голос за деньги других людей.
Все слышали мудрое изречение философа Джорджа Сантаяны: «Те, кто не помнит прошлого, обречены на его повторение». Нельзя не прислушаться к этому предупреждению.
Литература
1 Reynolds A. What Do We Know About the Great Crash? // National Review. 1979. November 9. P. 1416.
2 Sennholz H.F. The Great Depression // The Freeman. 1975. April. P. 205.
3 Rothbard M. America's Great Depression. Kansas City: Sheed and Ward, Inc., 1975. P. 89.
4 Anderson B.M. Economics and the Public Welfare: A Financial and Economic History of the United States, 1914-1946 / 2nd edition. Indianapolis: Liberty Press, 1979. P. 127.
5 Friedman M., Schwartz A.J. A Monetary History of the United States, 1867-1960. N.Y.: National Bureau of Economic Research, [1963] 1993. P. 411-415.
6 Clark L.H., Jr. After the Fall // The Wall Street Journal. 1979. October 26. P. 18.
7 Tearful Memories That Just Won't Fade Away // U. S. News & World Report. 1979. October 29. P. 36-37.
8 FDR's Disputed Legacy // Time. 1982. February 1. P. 23.
9 Poulson B.W. Economic History of the United States. N.Y.: Macmillan Publishing Co., Inc., 1981. P. 508.
10 Reynolds A. Op. cit. P. 1419.
11 Ebeling R.M. Monetary Central Planning and the State-Part XI: The Great Depression and the Crisis of Government Intervention // Freedom Daily. Fairfax, Virginia: The Future of Freedom Foundation. 1997. November. P. 15.
12 Johnson P. A History of the American People. N.Y.: HarperCollins Publishers, 1997. P. 740.
13 Ibid. P. 741.
14 Schweikart L., Allen M. A Patriot's History of the United States: From Columbus's Great Discovery to the War on Terror. N.Y.: Sentinel, 2004. P. 553.
15 Ibid. P. 554.
16 FDR's Disputed Legacy... P. 24.
17 Sennholz H.F. Op. cit. P. 210.
18 Douglas L.W. The Liberal Tradition: A Free People and a Free Economy (цит. по: Ebeling R.M. Monetary Central Planning and the State, Part XIV: The New Deal and Its Critics // Freedom Daily. 1998. February. P. 12).
19 Friedman M., Schwartz A.J. P. 330.
20 Powell J. FDR's Folly: How Roosevelt and His New Deal Prolonged the Great Depression. N.Y.: Crown Forum, 2003. P. 32.
21 Blum J.M. From the Morgenthau Diaries: Years of Crisis, 1928-1938. Boston: Houghton Mifflin Company, 1959. P. 70.
22 Anderson B.M. Op. cit. P. 315.
23 FDR's Disputed Legacy... P. 24.
24 Anderson B.M. Op. cit. P. 336.
25 Ibid. P. 332-334.
26 FDR's Disputed Legacy... P. 30.
27 Flynn J.T. The Roosevelt Myth. Garden City, N.Y.: Garden City Publishing Co., Inc., 1949. P. 45.
28 Tompkins C.D. Senator Arthur H. Vandenberg: The Evolution of a Modern Republican, 1884-1945. East Lansing, MI: Michigan State University Press, 1970. P. 157.
29 Ibid. P. 121.
30 Nock A.J. Our Enemy, the State, гл. 1, разд. IV [www.barefootsworld.net/nockoets1.html].
31 Wooster M.M. Bring Back the WPA? It Also Had A Seamy Side // Wall Street Journal. 1986. September 3. P. A26.
32 Ibid.
33 Johnson P. Op. cit. P. 762.
34 Sennholz H.F. Op. cit. P. 212-213.
35 Leuchtenburg W.E. Franklin D. Roosevelt and the New Deal, 1932-1940. N.Y.: Harper and Row, 1963. P. 242.
36 Ibid. P. 183-184.
37 Higgs R. Regime Uncertainty: Why the Great Depression Lasted So Long and Why Prosperity Resumed After the War // The Independent Review. Vol. I. № 4 (Spring 1997). P. 573.
38 Best G.D. The Critical Press and the New Deal: The Press Versus Presidential Power, 1933-1938. Westport, Connecticut: Praeger Publishers, 1993. P.130
39 Ibid. P. 136.
40 Folsom B. What's Wrong With The Progressive Income Tax? // Mackinac Center for Public Policy, Midland, Michigan. Viewpoint on Public Issues. № 99-18. 1999. May 3.
41 Ibid.
42 Higgs R. Op. cit. P. 564.
43 Цит. по: Krooss H.E. Executive Opinion: What Business Leaders Said and Thought on Economic Issues, 1920s-1960s. Garden City, N.Y.: Doubleday and Co., 1970. P. 200.
44 Higgs R. Op. cit. P. 577.
45 Blum J.M. Op. cit. P. 24-25.
5 мая 2009 Впервые: Reed L. Great Myths of the Great Depression. [N.Y.], 2008.
https://www.mackinac.org/archives/1998/SP1998-01.pdf
12.12.1993 Кто предсказал крах 1929 года?
Предсказание — это лакмусовая бумажка для любого
объяснения событий и связи между ними.
Харвуд [001]
Не только простое любопытство заставляет нас выяснять, кто сумел, а кто не сумел предсказать крах фондового рынка 1929 г. и последующую депрессию. Данный факт может многое сказать о силе и слабости экономических теорий, описывающих, как устроен мир. Подобное исследование помогло бы также сориентироваться среди множества модных финансовых теорий. Способность предсказать событие или новую тенденцию является решающим испытанием для любой гипотезы. Как утверждает Милтон Фридмен, «о теории следует судить по ее предсказательной силе… единственным конкретным тестом, позволяющим судить об обоснованности гипотезы, может быть сравнение ее предсказаний с реальностью» [002].
Изучая мнения экономистов, банкиров, брокеров, финансовых консультантов и политиков 1920-х годов, я пришел к выводу, что школы основного течения ортодоксальной экономической теории почти всюду ошибочно оценивали финансовые события, произошедшие в конце 1929 г., и последовавшую за ними экономическую катастрофу. Лишь горстка экономистов и финансовых обозревателей — ко многим из них истеблишмент относился, как к неортодоксальным чудакам — предсказывала мощные дефляционные воздействия, потрясшие основы экономического и политического мироустройства [003].
Вне всяких сомнений, крах фондового рынка в октябре 1929 г. был монументальным событием. Хотя в то время большинство политиков, ученых-экономистов и экспертов с Уолл-стрит считало обвал фондовых рынков изолированным событием, сегодня большинство историков убеждено, что это событие стало главной поворотной точкой, после которой началось падение мировой экономики в бездонную пропасть. Гэлбрейт пишет: «День Великого краха фондового рынка и спустя пятьдесят лет хранится в социальной памяти. И тому есть причины. С того дня жизнь миллионов людей уже стала иной» [004]. Дональд Хоппе, пишущий на темы инвестиций, соглашается: «Крах фондового рынка в октябре 1929 г. является одной из тех драматических вех, таких, как убийство Юлия Цезаря, путешествие Колумба или битва при Ватерлоо, которыми историки отмечают поворотные пункты истории человечества» [005].
Вначале давайте рассмотрим оптимистические взгляды исторических фигур, которые столь потрясающе ошиблись относительно краха 1929 г. и последовавшего за ним экономического кризиса. Самый известный американский экономист, профессор Йельского университета Ирвинг Фишер принадлежит к этой категории. Фишер имел репутацию выдающегося специалиста по денежной теории и являлся сторонником «количественной теории денег». Некоторые и сегодня провозглашают его одним из лучших американских экономистов [006]. Исходя из собственных теоретических произведений того времени The Nature of Capital and Income и The Purchasing Power of Money, Фишер был твердо убежден в долгосрочной нейтральности денег, означающей, что увеличение денежной массы приведет к пропорциональному повышению цен, не вызвав никаких долгосрочных отрицательных эффектов. Упоминая иногда «несоответствия» (maladjustments) и «переинвестирование», которые могут возникнуть в отдельных областях производства, Фишер рассматривал их как точки краткосрочного неравновесия, причиной которых являются преимущественно институциональные факторы (контракты, традиции, законодательные ограничения и т.д.), которые в конце концов исчезнут сами собой [007].
На протяжении всех 1920-х годов очевидна трагическая неспособность Фишера распознать надвигающуюся угрозу, неудивительная, впрочем, если учитывать, что он постоянно подчеркивал долгосрочную денежную стабильность. Он был главным адвокатом «новой эры» и оптимизма «ревущих двадцатых», одним из жизнерадостных апостолов нового дивного мира. В середине 1920-х годов он высказал предположение, что «так называемый деловой цикл» больше не имеет основы в экономической системе [008]. Он одобрял инфляционное расширение кредита Федеральным резервом в 1920-е годы и глубоко верил в Федеральный резерв, ожидая, что он сможет стабилизировать экономику, если возникнет кризис.
Ценовая стабилизация была главной денежной целью Фишера. Он стал ведущим адвокатом движения за «стабильные деньги», организовав в мае 1931 г. Лигу за стабильные деньги, позже преобразованную в Ассоциацию стабильных денег. Другими заметными членами ассоциации стабилизации были экономисты Элвин Хансен, Артур Пигу, Ральф Хоутри, Кнут Виксель, Густав Кассель и Джон Мейнард Кейнс [009].
Идея состояла не в том, чтобы стабилизировать рост денежной массы, а в том, чтобы стабилизировать цены, в частности, оптовые и розничные. Согласно Фишеру и другим сторонниками стабилизации цен, если розничные цены остаются стабильными, то все в порядке. Но если цены начинают снижаться, угрожая дефляцией, то Федеральный резерв должен вмешаться и расширить кредит. Фактически на протяжении 1920-х годов оптовые и розничные цены в США оставались удивительно стабильными и даже немного снизились. Поэтому монетаристы считали, что все обстоит прекрасно. Они не увидели отрицательных последствий экспансионистской политики Федерального резерва во второй половине 1920-х годов и отмахнулись от таких предвестников экономической беды, как бум на рынке недвижимости во Флориде и эйфория фондового рынка [010].
Во второй половине 1920-х годов Фишер стал главным жрецом бума на фондовом рынке. Его излишний оптимизм носил как личный, так и идеологический характер — кроме того что он был профессором, он был также бизнесменом-миллионером и крупным инвестором на Уолл-стрит.
Фишер считал бум на фондовом рынке отражением «новой эры» постоянного процветания в Америке. Он отрицал какую бы то ни было «спекулятивную оргию», несмотря на то, что Промышленный индекс Доу—Джонса со 103 пунктов в 1922 г. добрался до 381 пункта 3 сентября 1929 г. (абсолютный максимум за все время существования этого индекса), более чем утроившись за семь лет (рис. 1). Когда 5 сентября 1929 г. менее влиятельный финансовый консультант Роджер Бэбсон предупредил инвесторов о приближающемся крахе, Фишер опроверг Бэбсона, сказав: «Падение цен акций возможно, но ничто, что походило бы на крах, нам не грозит» [011].
Рис. 1. Промышленный индекс Доу–Джонса, 1923–1932 гг.
В течение почти двух месяцев казалось, что Фишер прав. Хотя рынок не штурмовал новых высот, но и резкого падения не было. 15 октября, менее чем за две недели до краха, Фишер возвестил: «Я ожидаю, что через несколько недель уровень цен на бирже будет значительно выше, чем сегодня» [012]. На следующий день он сделал предсказание, которое стало бессмертным: «Биржевые цены достигли уровня, который похож на постоянно высокое плато» [013]. В понедельник 21 октября 1929 г. он предположил, что «даже при сегодняшнем высоком уровне биржевых цен цены акций еще не достигли своей реальной ценности». Любое падение биржевых цен «может исходить только от безумцев, пытающихся спекулировать на разнице курсов...» [014]. Наконец, 22 октября, за два дня до «черного вторника», Фишер заявил: «По-моему, появляющиеся предсказания о резком изменении курсов ценных бумаг, которое затронет общий уровень цен, не имеет под собой оснований» [015].
Фишер продолжал упорствовать и после неожиданного обвала биржевых цен в конце октября, и в декабре. К середине декабря он написал новую книгу The Stock Market Crash—And After, представлявшую собой самоуверенную попытку восстановить оптимизм нации. Он объяснял: «Я высказал свое мнение в сентябре, еще до паники, что рынок достиг высшей точки, что впоследствии подтвердилось. Я также сказал, что падение не будет представлять собой серьезный крах, в чем я ошибся. Я также предсказал, что новое плато биржевых цен переживет любое падение. Это оказалось верным» [016].
К сожалению, Фишер вновь оказался не прав. Несмотря на его веру в то, что программа Гувера сможет удержать курс акций, Промышленный индекс Доу—Джонса упал еще на 200 пунктов, прежде чем в 1932 г. достиг дна в районе 40 пунктов. Затянувшийся крах на Уолл-стрит практически уничтожил его собственный портфель ценных бумаг. В начале 1930-х годов в качестве мер борьбы с депрессией профессор Фишер предлагал восстановление уровня цен, девальвацию, отказ от золотого стандарта. Приветствуя в 1933 г. решение Франклина Делано Рузвельта действовать, он полагал, что дно уже достигнуто и ему все-таки удастся избежать банкротства [017].
Понятно, что денежная идеология и теория ценовой стабилизации Фишера в критический период мирового экономического кризиса доказали свою фатальную порочность. Его макроэкономическая картина скрывала основные финансовые факты, что должно поставить под вопрос здравость всей экономической системы. Например, неужели его не тревожил тот факт, что ставка процента по ссудам до востребования (the call rate on call margin) в 1929 г. достигла 15—20%, а учетная ставка оставалась равной 6%? Для любого закаленного спекулянта такая разница должна греметь набатным колоколом. Несомненно, он должен был чувствовать опасность. Однако, подобно многим финансовым консультантам, ослепленным своей любимой теорией, он не смог увидеть того, что сейчас кажется очевидным. Монетаристы, к числу которых принадлежал Фишер, считающие показателем инфляции товарные цены, а не кредитную политику Федерального резерва, обречены постоянно испытывать разочарование в своей способности предсказывать будущие экономические события.
Фишер был не единственным ученым-экономистом, оказавшимся неспособным предсказать крах. Еще одним представителем сторонников тезиса о «новой эре» был Уэсли Митчел, бесспорный авторитет в области делового цикла в 1920-е годы. Митчел был не только профессором экономической теории в Колумбийском университете, но и директором Национального бюро экономических исследований в Нью-Йорке. Таким образом, он воплощал в себе дух сотрудничества ученых, деловых кругов и правительства. Он представлял собой классический пример экономиста со всеми его научными мандатами и объективным анализом, который должен был предвидеть надвигающийся кризис. Но не смог [018]. По иронии судьбы, всего за несколько месяцев до критического поворота событий в 1929 г., Митчел написал статью для доклада Национального бюро, которую историк Уильям Стоунмен назвал «определяющим документом умеренной экономической теории Новой Эры» [019]. Статья Митчела представляла собой завершающий обзор экономики 1920-х годов, подготовленный для Президентской конференции по безработице во главе с Гербертом Гувером, состоявшей из видных деятелей в сфере финансов, науки, образования и профсоюзных лидеров. Доклад комитета задал тон исследования: «Ключом к пониманию экономического развития последних лет является ускорение, а не структурные изменения... Ситуация складывается благоприятно, энергия движения поразительна» [020].
Хотя сердце Митчела находилось во власти эйфории «новой эры», он воздержался от заявлений о том, что деловой цикл остался в прошлом, заметив, что «не все так хорошо». Он предвидел, что «темп вскоре замедлится», а признаки процветания будут «стираться» [021]. Тем не менее, выразив некоторые опасения по поводу очагов экономической и ценовой слабости в экономике, он одобрительно оценил высокий уровень заработной платы и потребления в стране. «Поскольку свидетельства нездорового бума незначительны, маловероятно, что случится какой-либо резкий рецидив». Он заметил лишь слабые признаки чрезмерного строительства и чрезмерной спекуляции [022].
Еще один голос в поддержку наступления «новой эры» в экономике США подало Гарвардское экономическое общество. Хотя их настроение было не особенно «бычьим», Гарвардское экономическое общество предсказало коррекцию на рынке, но «не деловую депрессию». После краха Экономическое общество заявило: «Мы считаем, что, несмотря на серьезность, резкое падение цен на акции окажется промежуточной коррекцией, а не предвестником деловой депрессии, за которой последует длительный период дальнейшей ликвидации» [023].
Еще один хорошо известный экономист также не смог предсказать в 1929 г. внезапный обвал рынков и экономический кризис. Р. Дж. Хоутри, ведущий британский монетарист и исследователь циклов, в 1926 г. был убежден, что если кредит будет находиться под контролем, то от «торгового цикла» можно будет избавиться навсегда [024].
Британский экономист Джон Мейнард Кейнс разделял оптимизм Фишера по поводу экспансионистской политики Федерального резерва. Его внимание было поглощено недомоганием британской экономики, начавшимся за несколько лет до начала депрессии в США. Кейнс правильно предсказал катастрофические результаты возвращения Британии к золотому стандарту в 1925 году по переоцененному обменному курсу фунта стерлингов. Но он не был столь же удачлив в прогнозах относительно экономики по ту сторону Атлантики. Он провозгласил управление долларом со стороны Федерального резерва в 1923—1928 гг. «триумфом центрального банка» [025]. Гигантский рост биржевых цен на Уолл-стрит не вызвал у него беспокойства. Более того, в 1927 г. он встречался со швейцарским банкиром Феликсом Зомари и выразил сильное желание купить акции. Когда Зомари проявил пессимизм по поводу будущих цен на ценные бумаги, Кейнс сделал предсказание: «В наше время крахов больше не будет» [026].
В конце 1928 г. Освальд Фолк, один из членов совета National Mutual Life Insurance Company, председателем которого был Кейнс, испугавшись «опасной инфляции» в США, предложил, чтобы компания ликвидировала бoльшую часть своего американского портфеля. Но Кейнс написал две статьи, в которых не соглашался с Фолком. Во второй статье, датированной 1 сентября 1928 г. и озаглавленной «Есть ли инфляция в США?», он, проанализировав данные о стоимости жизни и коммерческом кредите, пришел к заключению, что «пока не видно ничего, что можно было бы назвать инфляцией». Ссылаясь на цены на недвижимость и ценные бумаги в США, Кейнс добавляет: «Я сделал вывод, что сегодня преждевременно утверждать о переинвестировании... Поэтому мой прогноз должен заключаться в том, что резкого (т.е. ниже недавнего нижнего уровня) падения акций не произойдет, если только рынок не будет омрачен деловой депрессией». Но вероятность этого низка, так как Совет Федерального резерва «будет делать все, что в его силах, чтобы избежать деловой депрессии» [027].
Однако, когда Кейнс в 1930 г. закончил написание «Трактата о деньгах», он признал, что был введен в заблуждение стабильными индексами цен в 1920-х годах и что в 1928 г.получила развитие «инфляция прибыли» [028].
В США администрации Кулиджа и Гувера также не смогли предвидеть беду. Когда Кулидж покидал свой пост в марте 1928 г., он продолжал излучать оптимизм, называя американское процветание «абсолютно здоровым», а акции «дешевыми при текущих ценах» [029]. В отличие от Кулиджа и секретаря казначейства Эндрю Меллона, Герберт Гувер не испытывал особого энтузиазма по поводу политики дешевого кредита, проводимой Федеральным резервом, особенно из-за его стимулирующего влияния на фондовый рынок. Он выступал против Бенджамина Стронга, управляющего Федеральным резервным банком Нью-Йорка, который с 1924 г., посредством операций на открытом рынке поощрял низкие процентные ставки и легкий кредит в США в целях повышения внутренних цен и смягчения последствий завышения обменного курса британской валюты. Под руководством Стронга Резервный банк Нью-Йорка и Совет Федерального резерва постепенно снизили учетную ставку, т.е. ставку процента по займам для банков у Центрального банка, с 6% в 1921 году до 4% и ниже к августу 1927 года (рис. 2). В конце 1928 г. Стронг все-таки с запозданием обеспокоился «ужасной спекуляцией», процветающей в США, но было уже поздно - он умер и не смог изменить ход событий. Только к весне 1929 г. Совет Федерального резерва стала тревожить неустойчивость Уолл-стрит. Совет запретил банкам, членам ФРС, выдавать кредиты для покупки акций, а также прекратил продажи государственных облигаций на открытом рынке. Последствия этой антиинфляционной политики стали ощущаться в октябре 1929 г.
Рис. 2. Учетная ставка Федерального резервного банка штата Нью-Йорк, 1920-1928 гг.
Несмотря на растущую озабоченность, публично Гувер продолжал делать широковещательные заявления о здоровье экономики. Спустя год в своих мемуарах Гувер написал, что его ввели в заблуждение члены Федерального резерва, говорившие ему: «Финансовой паники никогда больше не будет... Паника невозможна... немыслима» [030]. Вскоре неистовствующий фондовый рынок получил название «бычий рынок Гувера». Гувер не сделал ничего, чтобы его охладить, по крайней мере публично. Секретарь казначейства Меллон продолжал успокаивать страхи, что рынок растет слишком высоко и слишком быстро. «Нет причин для беспокойства. Прилив процветания будет продолжаться», — сказал он в сентябре 1928 г. [031]
На следующий день после «черного вторника» 29 октября 1929 г., когда рынок упал на 100 пунктов, Гувер объявил нации: «Основа деловой жизни страны, которой являются производство и распространение товаров, покоятся на здоровом и процветающем фундаменте» [032]. Несколько месяцев спустя он оптимистично заявлял: «Все указывает на то, что худшие последствия краха исчезнут в течение 60 дней» [033]. К сожалению, Гувер витал в облаках.
Разумеется, существовала чрезвычайно большая группа банкиров, брокеров и финансовых аналитиков, которые не видели никакой угрозы Уолл-стрит даже за несколько недель до кризиса и вкладывались в рынок с безрассудной импульсивностью. В числе таких спекулянтов были братья Фишеры из Детройта, зерновой магнат Артур Каттен (известный как «великий бык») и Чарльз Митчелл, президент National City Bank of New York. Не далее как 15 сентября 1929 г. он одобрительно говорил: «В настоящее время рынки в целом находятся в здоровом состоянии» [034].
Финансовые издания, такие, как Wall Street Journal и Barron’s, опоздали с предсказанием обвала фондового рынка и часто принижали рыночных «медведей», таких, как Роджер Бэбсон. Уильям Гамильтон, редактор Wall Street Journal до конца 1929 г., являлся последователем теории Доу, основанной на техническом подходе к инвестициям (Чарльз Доу был одним из учредителей журнала). На основе работы Доу Гамильтон написал The Stock Market Barometer и утверждал, что, когда две кривые (промышленный и железнодорожный индексы) находятся выше равновесного «графика», это показывает, что рынок является «бычьим». Когда два графика падают ниже их среднего рыночного значения, это признак «медвежьего» рынка.
На протяжении всех 1920-х годов Гамильтон и Wall Street Journal демонстрировали оптимизм, когда линия тренда шла вверх. В октябре 1927 г. в разгар рынка «быков» Гамильтон в редакционной статье заявил, что, согласно теории Доу, «рынок всеми способами сигнализирует, что деловые перспективы благоприятны и, по-видимому, такое состояние дел будет продолжаться...» [035]. Wall Street Journal оставалась уверенной в том, что рост будет продолжаться, до самого краха - типичное поведение приверженцев технического анализа. Гамильтон разгромил предупреждение Бэбсона об обвале, прозвучавшее 5 сентября.
Но вдруг, 25 октября — на следующий день после «черного четверга» — Гамильтон в редакционной статье «Поворот тенденции» подал предупреждающий сигнал. Он опоздал на 52 дня и минус 80 пунктов от максимума, но рекомендовал продавать, прежде чем рынок упадет еще на 150 пунктов. Однако в начале ноября Гамильтон опять изменил отношение, особенно после того, как Джон Д. Рокфеллер, которому было уже за 80, смело заявил: «В экономической ситуации нет ничего, что оправдывало бы разрушение ценностей, имевшее место на прошлой неделе. Мои сыновья и я последние несколько дней покупали здоровые акции» [036]. Гамильтон заявил в Wall Street Journal: «Вновь светит солнце, и мы снова пишем, что некоторые хорошие акции дешевы. Мы говорим, что хорошие акции дешевы, потому что первым это сказал Джон Д. Рокфеллер. Только глупец будет бороться с оценкой Джона Ди» [037].
Сторонники фундаментального анализа, которые для предсказания будущего отдельных компаний полагались на прибыль и другую статистику, справились с оценкой происходящего так же плохо, как и сторонники теории Доу и другие специалисты по техническому анализу. Не избежал неудачи и Бенджамин Грэм, автор книги Security Analysis. «Клиенты Грэма пострадали от Краха не меньше остальных. Но ему удалось сохранить их платежеспособность, и на протяжении следующих нескольких десятилетий он стабильно демонстрировал хорошие результаты» [038].
Одним из крупнейших апологетов фондового рынка и легкого кредита был Крапо Дюран, президент General Motors. Когда в феврале 1929 г. Федеральный резерв запретил банкам — членам ФРС выделять деньги фондовым брокерам на покупку акций в кредит, Дюран изо всех сил сопротивлялся этой мере и на секретной встрече в Вашингтоне пытался убедить Гувера и Федеральный резерв вернуться к политике легких денег. Когда они отказались, Дюран вывел миллиарды долларов из акций General Motors и других ценных бумаг. У него получилось сделать это, не вызвав панику на рынке, потому что бывший член правления General Motors Джон Рэскоб, незадолго до этого ставший председателем Демократической партии, ездил по стране, рекламируя General Motors и фондовый рынок. В нашумевшем в августовском номере Ladies Home Journal за 1929 г., озаглавленном «Все должны быть богатыми», Рэскоб внушал, что, если человек инвестирует всего 15 долл. в неделю, он может получить 80 000 долл. и более через 20 лет.
Однако в конечном итоге план Дюрана провалился. В целом избежав октябрьского краха, он преждевременно вернулся на рынок в 1930 г. и потерял деньги. К 1936 г. он объявил о банкротстве [039].
Последним главным действующим лицом в пьесе 1920-х годов под названием «вижу цель - не вижу препятствий» был Джон Муди, президент Moody’s Investor Service и издатель Moody’s Bond Ratings. Хотя его фирма в январе 1929 г. предлагала быть осторожным, к маю он предрекал беспрепятственное движение Америки к прекрасному будущему. «Уроки, преподнесенные грубыми финансовыми ошибками спекулятивного периода в развитии корпораций, продолжавшегося с 1898 г. до конца войны, включая дефляцию 1920—1921 гг., хорошо усвоены правительством и финансовыми кругами страны» [040]. По иронии судьбы, человеку, составлявшему рейтинги безопасности корпоративных и государственных облигаций, можно присвоить только самый низкий рейтинг за точность, особенно учитывая, что он был свидетелем паники 1907 г.! В отличие от него и Standard Statistic Company, и Weekly Business and Investment Letter Пура в конце 1929 г. были чрезвычайно осторожны [041].
В 1920-х годах было несколько экономистов, банкиров и финансовых аналитиков, которые действительно предсказали крах фондового рынка и экономическую депрессию.
Только одна группа американских экономистов — представители старомодной банковской школы «здоровых денег» — выражала серьезную обеспокоенность инфляционными двадцатыми. Двумя выдающимися экономистами, представлявшими традицию «твердых денег», были Бенджамин Андерсон, главный экономист Chase Manhatten Bank, и Паркер Уиллис, профессор банковского дела в Колумбийском университете и редактор Journal of Commerce. Оба экономиста критически относились к Фишеру и количественной теории денег. Они разделяли микроэкономический подход к экономическим событиям австрийской школы и делали упор на «реальные» искажения, вызываемой банковской кредитной экспансией, в особенности на фондовом рынке и в сфере недвижимости.
В качестве редактора The Chase Economic Bulletin Бенджамин Андерсон часто критиковал провоцируемую Федеральным резервом инфляцию 1920-х годов и политику стабилизации товарных цен, называя ее «неверной и опасной» [042]. Рост процентных ставок в конце 1920-х годов он связывал с более ранними усилиями Федерального резерва по поддержанию искусственно низких процентных ставок. В частности, в августе 1927 г., когда Федеральный резерв снизил учетную ставку до 3,5%, он сказал, что «мы подносим спичку к пороховой бочке» и «выпускаем на волю непредсказуемые психологические силы спекулятивной заразы» [043]. Андерсон подверг критике шведского экономиста Густава Касселя, предполагавшего, что в США в 1925—1927 гг. существовал недостаток кредита, так как товарные цены продолжали снижаться [044]. После разгрома октября 1929 г. Андерсон сказал, что причиной этой беды были «чрезмерно дешевые деньги и неограниченный банковский кредит, который можно было использовать для капитальных целей и спекуляций» в 1922—1928 гг. Что касается того, куда движется рынок, то он заявил: «Я не пророк... Я не знаю, что собирается делать фондовый рынок». Но он скептически относился к возможности депрессии. «Сегодня экономический кризис полностью устранен». Он допускал только мягкое торможение [045]. Подобно Андерсону Уиллис отвергал строгую количественную теорию денег. «Рост цен ни в коем случае нельзя во всех случаях отождествлять с инфляцией... Механизм инфляции не является единообразным» [046]. По Уиллису, инфляция порождается дисбалансом между производством и потреблением. «Инфляция помогает спекуляции путем создания неустойчивых спекулятивных условий» [047].
В Европе единственной группой экономистов, предсказавших обвал рынка, были венские экономисты Людвиг фон Мизес и Фридрих фон Хайек. Именно предсказание ими приближающейся экономической катастрофы вызвало живой интерес к их экономическим теориям в начале 1930-х годов, особенно в Англии.
Когда Мизес в 1912 г. написал «Теорию денег и кредита», он работал экономистом в Австрийской торговой палате. Основываясь на денежной теории Кнута Викселля, Мизес доказывал, что принудительное снижение процентных ставок центральными банками неизбежно создает искусственный бум, особенно в отраслях, производящих капитальные блага; и этот бум не может продолжаться долго. Более того, золотой стандарт, пусть даже ослабленный центральными банками, в конце концов заставит отдельные страны отказаться от инфляционной политики и пройти через крах. Он критически относился к плану стабилизации с помощью индексов цен Фишера, который «никак не может улучшить социальные последствия изменений ценности денег» [048]. Крах неизбежен вне зависимости от того, растут цены или нет. Как Мизес позже объяснил в своем главном произведении «Человеческая деятельность», «крах явился необходимым следствием попыток понизить ставку процента посредством кредитной экспансии» [049].
Еще в 1924 году Мизес сказал свои коллегам, что приближается обвал. Депрессия будет всемирной, поскольку почти каждая страна имела золотой стандарт и центральный банк, проводивший инфляционную политику после великой войны. Фриц Махлуп вспоминает о «пророческом даре» Мизеса:
Будучи его ассистентом на семинаре в университете, который собирался каждую среду во второй половине дня, я обычно сопровождал его по дороге домой. По пути мы проходили через галерею банка Kreditanstalt в Вене. С 1924 г. каждую среду во второй половине дня, когда мы шли по пешеходной галерее, он говорил: «Это будет большой крах (smash)». Напоминаю, это происходило с 1924 г. Однако, когда в 1931 г. в конце концов случился обвал, у меня все еще были акции Kreditanstalt, которые вскоре потеряли всякую ценность [050].
На этом история не заканчивается. Летом 1929 г. Мизесу предложили занять высокий пост в Credit Anstalt, который в то время был одним из крупнейших банков в Европе. Его будущая жена Маргит была в восторге и удивилась, когда он сказал, что решил не принимать это предложение. «Но почему?», — спросила она. Ответ ее шокировал: «Скоро произойдет великий крах (great crash), — сказал он, — и я не хочу, чтобы мое имя хоть как-то было с ним связано» [051]. От обвала на рынке США, случившегося через несколько месяцев, сильно пострадала международная торговля, и в мае 1931 г. Credit Anstalt разорился. Это событие сильнее любого другого повлияло на продление депрессии в Европе.
Когда депрессия была в самом разгаре, Мизес прокомментировал свое предсказание во введении к английскому переводу своей книги «Теория денег и кредита»:
С 1926 по 1929 г. внимание мира было сконцентрировано главным образом на американском процветании. Как и в случаях всех предыдущих бумов, вызванных расширением кредита, стала преобладать точка зрения, что процветание будет продолжаться вечно, и на предупреждения экономистов никто не обращал внимание. Изменение хода событий в 1929 г. и последовавший жестокий кризис не стали сюрпризом для экономистов; они их предвидели, хотя и не могли предсказать точную дату [052].
Ученик Мизеса Фридрих Хайек также ожидал экономический кризис, особенно в США. Его привязка ко времени оказалась точнее, чем Мизеса. В качестве директора Австрийского института экономических исследований Хайек в 1929 г. опубликовал несколько пессимистических статей в ежемесячном докладе института. В 1975 г. в одном из интервью Хайек рассказывал об этом предсказании:
Я был одним из немногих, кто предсказал что произойдет. В начале 1929 г., когда я сделал этот прогноз, я жил в Европе, которая переживала период депрессии. Я сказал, что у Европы не будет никаких надежд на выздоровление до тех пор, пока не упадут процентные ставки, а процентные ставки не упадут, пока не прекратится американский бум, что, вероятно, произойдет в течение следующих нескольких месяцев [053].
Хайек следующим образом объяснял теоретические предпосылки прогноза, сделанного им в конце 1920-х годов:
Разумеется, ожидать этого меня заставляло мое теоретическое убеждение, что невозможно бесконечно поддерживать инфляционный бум. Такой бум создает всевозможные искусственные рабочие места, которые могут сохраняться в течение довольно долгого времени, но рано или поздно должны исчезнуть. Когда в 1927 г. Федеральный резерв сделал попытку отсрочить крах с помощью кредитной экспансии, я убедится, что бум стал типично инфляционным.
В начале 1929 г. налицо были все признаки того, что бум должен захлебнуться. К тому времени я знал, что американцы не могут продолжать кредитную экспансию бесконечно, и как только Федеральный резерв больше не захочет ее подпитывать еще большей инфляцией, все рухнет.
К тому же в то время Федеральный резерв не только не желал, но и не мог продолжать экспансию, потому что золотой стандарт ограничивал масштабы экспансии. В условиях золотого стандарта бум не может продолжаться очень долго [054].
Австрийские экономисты смогли предсказать экономическую катастрофу, так как они смотрели дальше общих индексов цен и стабильных макроэкономических явлений, таких, как уровни заработной платы и потребительские расходы. Они концентрировали свое внимание на микрооснованиях экономики и на том, как искусственно низкие процентные ставки и кредитная экспансия поощряют развитие «опасного бума на фондовом рынке и рынке недвижимости» [055]. В отличие от ортодоксальных экономистов 1920-х годов австрийцы не рассматривали рынок недвижимости и фондовый рынок изолированно от остальной экономики. Как указывает Ротбард, и ценные бумаги, и недвижимость представляют собой права на капитал и являются интегральным отражением чрезмерного расширения капитальных отраслей во время инфляционного бума [056]. Следовательно, экономическая депрессия неизбежно будет включать снижение цен на недвижимость и ценные бумаги.
Рис. 3. Темпы роста денежной массы в США, 1922-1929 гг.
Как указывает Хайек, в 1920-х годах австрийские экономисты внимательно следили за показателями денежной массы в США. Они знали, что вскоре после того, как печатный станок замедлит свою работу, финансового кризиса останется ждать недолго (рис. 3). Как пишет Мюррей Ротбард:
Инфляция 1920-х годов фактически закончилась к концу 1928 г. Совокупная денежная масса на 31 декабря 1928 г. составляла 73 млрд долл., 29 июня 1929 г. она равнялась 73,26 млрд долл. Рост составил всего 0,7% в пересчете на год. Таким образом, инфляция денег завершилась к концу 1928 г. После этого денежная масса оставалась на одном уровне, рост был ничтожным. Поэтому с этого момента депрессия, которая должна была скорректировать экономику, стала неизбежной. Так как немногие американцы были знакомы с теорией австрийской школы, то мало кто осознавал, что произойдет [057].
(Примечание: крах 1929 года наступил не вследствие сжатия денежной массы: как пишет Мюррей Ротбард, она оставалась на одном уровне. Изменились темпы роста денежной массы. Печатный станок замедлил свою работу, но в 1928-1929 гг. денег было достаточно, и взлет индекса Доу-Джонса продолжался. Денежная масса начала сжиматься только после 1929 года - вслед за сжатием экономики. Она начала увеличиваться после 1932 года, по мере того, как американская экономика восстанавливалась после краха.)
Малоизвестный австрийский экономист и швейцарский банкир Феликс Зомари был настроен пророчески пессимистично. По свидетельству современников, Зомари предсказал крах фондового рынка, предсказал, что он обескровит экономику, оставался мрачно настроен на протяжении всей депрессии и предсказал Вторую мировую войну как неизбежное следствие мирных договоров, заключенных после 1918 года [058]. Зомари вырос в Вене, изучал экономическую теорию у Бём-Баверка и по совместной учебе был знаком с Йозефом Шумпетером, Людвигом фон Мизесом и Отто Бауэром. Подобно Мизесу, Зомари был сторонником свободного рынка и золотого стандарта и критиковал социализм в СССР и инфляционную политику Федерального резерва США. В 1901 г. он получил награду за написание статьи, доказывающей неизбежность депрессий. «Как часто в моей последующей жизни я был вынужден защищать тезис о крупных депрессиях и их неизбежности, даже в социалистических государствах, где они просто принимают другую форму» [059].
Зомари использовал экономическую теорию «твердых денег» в своей деятельности в качестве швейцарского банкира, финансового консультанта и дипломата. В сентябре 1926 г. Зомари выступил с речью в Венском университете, предсказав, что экономический подъем и бум на фондовом рынке, которые пока находятся в начальной стадии, «должны закончиться крушением банков» [060].
Он отвергал повсеместно распространенный в то время среди экономистов основного течения взгляд, что до тех пор, пока товарные цены стабильны, никакого инфляционного кризиса не может возникнуть. В стоимости акций инфляция была очевидна. В сентябре 1928 г. Зомари выступил перед группой экономистов и обратил внимание на несоответствие между ставками по займам и доходом по акциям, которое он рассматривал как «безошибочный симптом краха» [061]. Его речь была принята недоброжелательно. «Здесь среди моих знакомых были представители по меньше мере дюжины экономических теорий, но ни один из них не видел даже намека на близость величайшего краха, пережитого нашим поколением» [062].
Зомари рекомендовал не прикасаться к акциям еще в 1926 г., тем самым упуская бoльшую часть рынка «быков» на Уолл-стрит. Летом 1929 г. он отметил:
«В течение трех лет я советовал не покупать акции, но многие клиенты не последовали этому совету; но вот наступил момент, когда нужно было как можно скорее избавляться от акций. Мои телефонные звонки спасли крупные суммы, а в некоторых случаях и все состояние клиентов банка» [063].
После краха настроение Зомари оставалось столь же мрачным. В ожидании банковской паники в Европе, выхода Британии из золотого стандарта и всемирной депрессии, в начале 1931 г. он отозвал все активы Blankart & Cie., швейцарского банка, которым руководил, с депозитов в банках Англии, Германии и Италии [064]. В июне 1932 г. у него появился осторожный оптимизм, и он опубликовал небольшой памфлет под названием «Поворотный пункт?», где предположил, что мировая депрессия достигла нижней точки [065]. По общему мнению, почти до самой смерти Зомари проявлял поразительный дар предвидения. В лекции в Гарвардском университете он предупреждал, что политика дешевых денег, проводимая государством, рано или поздно приведет к новой депрессии и экономической катастрофе. На дворе стоял апрель 1956 г. [066]
Несколько заметных финансовых фигур в конце 1920-х годов начали испытывать тревогу по поводу фондового рынка и промышленного бума. Без сомнения, самым известным предсказателем судного дня был Роджер Бэбсон, инвестиционный консультант из Бостона, добившийся выдающихся успехов в политике, церковной деятельности, образовании и науке. Многие считали его мистическим чудаком, пытавшимся применить законы физики (ньютоновский закон действия и противодействия) к экономической теории и финансам. В действительности, использовавшиеся Бэбсоном тренды в «диаграммах Бэбсона» и деление делового цикла на четыре четких периода (улучшение, процветание, спад, депрессия) не отличаются от инструментов, которыми сегодня пользуются уважаемые специалисты по прогнозу биржевой конъюнктуры и аналитики делового цикла. Но в 1920-х годах использование подобного технического анализа только начиналось.
Фундаментальные предпосылки Бэбсона в целом были здравыми. Определив, в какой фазе делового цикла находится страна, он просматривал старые подшивки Commercial and Financial Chronicle, чтобы понять, чего следует ожидать. Он со здоровым недоверием относился к рыночному буму, который, как он знал, став свидетелем паники 1907 г. и краха на рынке недвижимости во Флориде в 1927—1928 гг., может быстро закончиться.
С сентября 1926 г. он пробовал играть на понижение на фондовом рынке. (Промышленный индекс Доу—Джонса находился в районе 160 пунктов и поднимется еще на 200 пунктов, прежде чем достигнет высшего значения!) Его знаменитый призыв 5 сентября 1929 г., когда он предложил слушателям продавать акции и покупать золото, был не первым его предсказанием краха. В получившей широкую известность речи на Ежегодной национальной деловой конференции он заявил: «Я продолжаю повторять то, что я говорил в это время в прошлом и позапрошлом годах; а именно, что рано или поздно наступит крах, который затронет ведущие акции и вызовет падение Dow—Jones Barometer не менее чем на 60—80 пунктов» [067].
В своей автобиографии Бэбсон признавал:
Я выступил с очень пессимистичным обращением непосредственно перед крахом в сентябре 1929 г. и высказывал аналогичные предупреждения на протяжении предшествовавших 18 месяцев. Хотя изучение газетных подшивок показывает, что на протяжении Великой депрессии доверием пользовались почти исключительно только прогнозы Babson Organization, следует подчеркнуть, что мы ожидали начала депрессии раньше, чем это произошло на самом деле. Точно так же, мы считали, что рост начнется раньше его действительного начала в 1932 г. [068]
Бэбсон ожидал оживления деловой активности начиная с сентября 1930 г. — на несколько лет раньше, чем это случилось. Возможно, он полагался на быстрое оживление после паники 1907 г. История не всегда повторяется.
Другой житель Новой Англии, Харвуд, был еще одним гласом вопиющего в пустыне, предсказавшим ужасные последствия нездоровой денежной практики. В Грейт Бэррингтоне, штат Массачусетс, он основал Американский институт экономических исследований, независимую консультационную службу в области инвестиций и издания экономических и финансовых исследований. Харвуд был стойким сторонником золотого стандарта и считал, что банковская кредитная инфляция ведет к ошибочным инвестициям и финансовой неустойчивости.
Кроме того что он писал для собственных изданий, Харвуд регулярно писал для финансового и экономического еженедельника The Annalist, издаваемого New York Times. Заметив рост чистого экспорта золота из США в 1927 г., он сделал вывод, что кредитная экспансия Федерального резерва скоро закончится. В марте 1928 г. он сравнил расширяющийся кредит с раздутым ботинком:
Возвращаясь к кредитному «ботинку», мы оказываемся в следующем положении: нога опухла; на пальцах множество «шишек»; Федеральный резерв затягивает «шнурки»; в итоге сам «ботинок» физически сожмется. Мы не должны удивляться ощущению сдавленности, которое возникнет в не столь отдаленном будущем [069].
Спустя несколько лет Харвуд отметит, что статья появилась вовремя — цены облигаций достигли максимума в марте 1928 г. 25 января 1929 г. он написал в The Annalist, что банки «выдали слишком много кредитов» и теперь никто не сможет предотвратить крах. В следующей статье от 15 февраля он предупредил о «смертельных опасностях» спекуляции ценными бумагами.
В отсутствие сдерживающих сил, ситуация похожа на знаменитую спекуляцию тюльпанами в Голландии. Текущая спекуляция капитальными товарами, представителями которых являются ценные бумаги, и инфляция их цен, гораздо опаснее спекуляции потребительскими товарами, имевшей место в прошлые годы [070].
Наконец, 2 августа 1929 г. Харвуд пришел к выводу, что «возможно, недалеко то время, когда страна осознает “холодным серым похмельным утром”, что это была всего лишь еще одна попойка на заемные деньги» [071]. Когда экономика после 1929 г. оказалась в тисках дефляционных сил, Харвуд не ожидал возвращения к процветанию.
Самым удачливым спекулянтом в 1929—1933 гг. был Джо Кеннеди. Казалось, у него был идеальный темперамент для спекулянта — «страсть к фактам, полное отсутствие сентиментальности, удивительное чувство момента» [072].
Согласно многим свидетельствам, Кеннеди оставался на рынке до конца 1928 г., когда он продал большую часть своих акций и опционов «класса “A”» на несколько миллионов долларов. Зиму 1928—1929 г. он провел в своем втором доме в Палм-Бич во Флориде, который он купил по выгодной цене после обвала на местном рынке недвижимости. Кеннеди решил в 1929 г. не реинвестировать средства, а оставить наличные [073]. Летом 1929 г., после того, как он увидел, что двое мальчиков-чистильщиков обуви разговаривают о фондовом рынке, он утвердился в своем решении не возвращаться на рынок. «Тут же на месте он решил, что рынок, на котором могут играть все и который могут предсказывать чистильщики обуви, для него не является рынком» [074].
Говорят, что Кеннеди играл на понижение [075] все время, пока рынок падал в начале 1930-х годов, и заработал больше миллиона долларов. В начале 1933 года, через шесть месяцев после того, как рынок достиг дна, он начал играть на повышение [076].
А как насчет Джесси Ливермора, «великого медведя» Уолл-стрит? Он сделал себе имя, сыграв на понижение акций во время паники 1907 г. Но несмотря на репутацию вечного продавца, в 1920-е годы он играл на повышение. В 1924 г. он иногда совершал быстрые операции на понижение и делал это все чаще по мере того, как рынок «быков» сдавал позиции. Зная, что в сентябре 1929 г. Бэбсон будет выступать с алармистской речью, Ливермор на этой во всех остальных отношениях скучной торговой сессии от души сыграл на понижение. В цитате, приведенной в New York Times 21 октября, он отметил фундаментальный дефект рынка: «То, что произошло... является неизбежным результатом биржевых спекуляций на заемные средства, сделавших цены на многие акции во много раз выше их действительной стоимости, определяющейся прибылью и чистым доходом на акцию... Если кто-нибудь возьмет на себя труд проанализировать цены акций, то увидит, что они продаются по удивительно высоким ценам по отношению к их доходностям» [077]. В ответ на радужные перспективы, рисуемые профессором Фишером, Ливермор воскликнул: «Что может профессор знать о спекуляциях или фондовом рынке? Играл ли он когда-нибудь на разнице курсов на кредитные средства (on margin)? Вложил ли он хоть один цент в какой-нибудь из этих мыльных пузырей, про которые говорит, что они дешевы?» [078]
Если судить по заявлениям в прессе, Ливермора можно включить в число диссидентов рынка. Но во время краха он колебался и не следовал своим собственным советам. По свидетельству его биографа Пола Сарноффа, в 1920-е годы Ливермор имел привычку играть на обеих сторонах рынка и в 1929—1930 гг. играл как на понижение, так и на повышение. Подводя итог, Сарнофф пишет: «Хотя Ливермор заработал миллионы, играя на понижение, на самом деле он потерял около 6 млн. при игре на повышение. Его потери практически сопоставимы с любым выигрышем, который он мог бы получить» [079].
Легендарный Бернард Барух рассказывал в своей автобиографии, что непосредственно перед крахом предупредил своих друзей, что он выходит из игры и им лучше последовать его примеру. Он добавляет: «Несколько раз в 1928 г. я продавал, чувствуя, что крах неминуем, но рынок продолжал расти» [080]. Говорят, что в 1930 г. он играл на понижение, чтобы компенсировать потери от тех акций, которые у него оставались, и покупал золото.
С виду Бернард Барух не пострадал от депрессии 1929—1933 гг. Он продолжал ездить за границу, поддерживать родственников, делать благотворительные и политические пожертвования. Но внешние признаки обманчивы, а автобиографиям редко можно доверять. Он попал в силки оптимизма «промышленного возрождения» 1920-х годов. В июне 1929 г. он предсказывал новую эру мира, понимания и международного сотрудничества [081]. Недавнее исследование его брокерских записей, налоговых деклараций и других финансовых документов привело к ревизии портрета гуру Уолл-стрит:
Безоглядный оптимист промышленного возрождения, он недооценивал тяжести ситуации в течение многих месяцев после Краха и продавал акции с запозданием - с таким запозданием, что его налоговая декларация за 1929 г. показывает прибыль от торговли акциями: он все еще не зафиксировал убытки. С другой стороны, он сумел не попасть в число «пылесосов». Он не увлекся игрой на разнице курсов на заемные средства (on margin) и не поддался соблазну активно покупать акции пока они не закончили падение. Перед девальвацией доллара ему хватило ума купить золото и акции рудников. Он не был Бернардом Барухом из легенды, но это единственный стандарт, которому он не соответствовал [082].
Некоторые редакторы финансовых новостей достаточно рано осознали, что сумасшедшие спекуляции на Уолл-стрит в конце концов закончатся катастрофическим падением. Александр Дана Нойс, редактор отдела финансов New York Times, осуждал спекулятивную манию. 21 ноября 1928 г. в редакционной статье он заявил, что:
Спекуляция на фондовом рынке достигла чрезвычайно опасной стадии. Недавнее поведение фондового рынка, в сочетании со вчерашними дикими крайностями, должно привлечь внимание к мнению, что такая ситуация не может продолжаться долго. [083]
В сентябре 1929 г. он сравнивал панику 1907 г. и ситуацию 1929 г., хотя выражал надежду, что Федеральная резервная система стабилизирует ситуацию. После наступления краха Нойс предположил, что широкая публика была захвачена врасплох, потому что в отличие от предыдущих паник в 1929 г. не было никаких предупредительных сигналов вроде банкротства крупных предприятий или банков. «Конец великой спекуляции наступил в тот момент, когда все общество убедило себя в том, что он никогда не наступит» [084].
Пол Варбург, известный нью-йоркский банкир и основатель Федеральной резервной системы, который до этого одобрял политику «легких денег», подверг критике «оргию безудержной спекуляции» в Commercial and Financial Chronicle от 9 марта 1929 г., указывая, что высокие цены на акции «совершенно не связаны с соответствующим увеличением производственных мощностей или способности предприятий зарабатывать прибыль». Он предсказал, что если финансовый разгул не прекратится, то дело кончится «общей депрессией, которая охватит всю страну» [085].
В целом Commercial and Financial Chronicle придерживалась трезвого взгляда на финансовую ситуацию, сложившуюся в конце 1920-х годов. В начале 1929 г. президент и редактор Джейкоб Сейберт писал, что причиной «финансового кутежа» конца 1920-х годов является политика легкого кредита, проводимая Федеральным резервом [086]. Он писал, что предупреждение Федерального резерва о чрезмерной спекуляции с акциями в феврале 1929 г., было «совершенно правильным», но было сделано слишком поздно, чтобы повлиять на ход событий [087]. После краха, вину за который он возложил на Федеральный резерв, он чувствовал, что теперь экономическая ситуация «улучшилась» [088].
Прогнозирование, по-видимому, является «неизбежным злом». Чтобы получать устойчивые прибыли, и в бизнесе, и в инвестиционной деятельности, человек должен располагать пониманием происходящего и точными ожиданиями того, что случится в будущем. В условиях делового цикла «подъем—крах» «ревущих двадцатых» и депрессии тридцатых правильное предсказание нужного момента имело решающее значение. Как пишет Бертран де Жувенель, «самым полезным является прогноз, который предупреждает людей о кризисе» [089]. Те, кто не замечал приближающейся катастрофы, пожинали плоды бума пока он длился, но были финансово уничтожены, когда неожиданно наступал крах.
Но самым важным элементом искусства предвидения является точная привязка ко времени. Предсказание будущего события слишком рано или слишком поздно приносит мало пользы. Хорошим примером является Роджер Бэбсон. Предположим, инвестор последовал его совету и купил акции «голубых фишек» в 1924 г., когда Промышленный индекс Доу—Джонса находился «на первом этаже» в районе 100 пунктов. Если бы инвестор отреагировал на предупреждение Бэбсона о крахе, продав акции в конце 1927 г., когда Промышленный индекс Доу—Джонса добрался до 200 пунктов, то его инвестиции удвоились бы. Неплохой доход за три года. Но он упустил бы дальнейшие 180 пунктов роста с 1927 по конец 1929 г. Когда, наконец, произошел бы крах, его вера в Бэбсона возобновилась бы. Но тогда в сентябре 1930 г., после предсказания Бэбсоном «быстрого оживления деловой активности», инвестор снова купил бы акции, полагая, что это и есть момент перелома тенденции. Индекс Доу—Джонса к тому времени снизился до 200 пунктов — та же самая цена была, когда Бэбсон рекомендовал продавать в конце 1927 г.! К несчастью, индекс Доу—Джонса упал еще на 150 пунктов в течение последующих двух лет. Такого глубокого падения было бы достаточно, чтобы уничтожить любую прибыль, заработанную в 1920-х годах.
Если бы консервативный инвестор еще в 1924 г. поверил в предсказание Мизесом о «большом крахе», он не принял бы участие ни в буме, ни в крахе (допустим, что он обладал достаточной силой воли, чтобы год за годом стоять в стороне от оптимистичных воплей) [090]. Несмотря на свой «пророческий дар», из всех экономистов австрийской школы Мизес был, без сомнения, самым откровенным противником прогнозирования. Конечно, Мизесу было известно о желании деловых людей и инвесторов знать точное время для действий. Хотя он знал о неизбежных последствиях инфляции, регулирования цен и других форм государственного вмешательства, он оставался непреклонным в том, что никто не может предсказать конкретную дату какого-либо события или наступления кризиса. «Экономист знает, что такой бум должен привести к депрессии. Но он не знает и не может знать, когда случится кризис. Не существует правил, в соответствии с которыми можно высчитать продолжительность бума или последующей депрессии» [091].
Мизес предупреждал деловых людей и инвесторов, что «количественной экономической теории не существует», и «прогнозы хода экономических событий нельзя рассматривать как научные». Он разоблачал использование «диаграмм и кривых», которые относятся к прошлому, а не будущему. «Если будущее представляло бы собой просто продолжение трендов, существовавших в прошлом, то оно не было бы неопределенным и не было бы никакой нужды в прогнозах» [092].
Мизес закончил свою статью глубоким выводом о том, что точное предсказание со стороны значительного большинства деловых людей и инвесторов априори невозможно и внутренне противоречиво. «Сам факт того, что люди поверят в предсказание краха, приведет к аннулированию предсказания: оно мгновенно вызовет крах». Точная информация о будущем экономическом потрясении может быть полезна для спекулянта только в единственном случае: если «он один располагает ей, а все остальные находятся во власти своих настроений» [093].
Бэбсон говорил практически то же самое: «Прогнозы имеют тенденцию наносить вред своей точности» [094]. Но это происходит лишь в тех случаях, когда им следуют. А на прогнозы Бэбсона не обращали внимания до самого конца.
Глубокое замечание Мизеса объясняет, почему крах 1929 г. и последовавшее за ним экономическое сжатие были неожиданными почти для всех, особенно для правящих кругов. Только так называемые «денежные чудаки» и инвесторы, придерживавшиеся неортодоксальных взглядов, — одинокое меньшинство, — смогли эффективно предсказать крах. Короче говоря, теория прогнозирования Мизеса является крайне субъективной, основанной на ожиданиях публики относительно будущего. Во многих отношениях она похожа на инвестирование против господствующих ожиданий, хотя Мизес, без сомнения, отверг бы крайнюю форму концепции противохода, заключающуюся в том, что «большинство всегда ошибается» [095].
Классическое произведение Хамфри Нейлла The Art of Contrary Thinking очень близко воспроизводит концепцию Мизеса. Вот некоторые примеры:
Когда все думают одинаково, то вероятнее всего, все заблуждаются. Теория противохода является способом мышления, представляющим собой в большей степени противоядие от общепринятого прогнозирования, чем средство для прогнозирования. Графики можно интерпретировать как угодно - не существует никакого известного метода привязки прогноза будущих событий ко времени этих событий. Более мудрым было бы сделать что-либо преждевременно, чем опоздать.
«Противоходное» мнение обычно опережает время. Привычка мыслить «против течения» могла бы дать результат, если б научила нас хотя бы развивать наши духовные способности... и любить иногда оказываться в одиночестве.
Нонконформиста мало волнуют точные значения «минимумов» и «максимумов». Он не пытается точно измерить величину подъемов и спадов, потому что знает, что у «высоких» и «низких» цен не существует надежной меры [096].
Мизес и Хайек смогли предсказать кризис 1929—1933 гг. за много лет до того, как он случился. В это время люди не знали ни их предсказаний, ни их экономической теории. Если бы общая масса людей и средства массовой информации были последователями Мизеса и Хайека, крах случился бы раньше — или не случился бы вовсе (так как Федеральный резерв прекратил бы инфляцию раньше и фондовый рынок не поднялся бы до таких высот).
Но мало кто знал австрийцев или обращал внимание на предсказателей судного дня. Хайек понял, что обвал неминуем, как только Федеральный резерв прекратил инфляцию в конце 1928 г., и заявил об этом в малозаметной публикации — она не появилась на первой странице New York Times. Точно так же до самого конца не пользовались широкой известностью люди типа Бэбсона и Харвуда. После начала действия фундаментальных экономических факторов (таких, как прекращение роста денежной массы) время, которое понадобится для изменения тренда, часто определяется психологией людей: когда люди почувствуют изменения? Мизес писал: «Не наша задача исследовать эту проблему», но для спекулянта это будет определяющим фактором [097]. Хамфри Нейлл подчеркивает: «Мне кажется, что долгая история экономического прогнозирования ясно показывает, что “психология” и есть тот самый недостающий ключ к решению задачи» [098].
В наши дни «противоходное» инвестирование является модным психологическим инструментом прогнозирования, но его очень трудно применять на практике, с чем столкнулись многие его приверженцы. И разумеется, если все скажут, «теперь мы все мыслим “против течения”», это будет внутренне противоречиво. Как отмечает Нейлл, простую идею о том, что следует «покупать, когда все продают», легче высказать, чем осуществить — она работает только в моменты слишком высокого курса ценных бумаг из-за масштабных покупок или слишком низкого курса из-за масштабных продаж: «Публика права во время тренда, но не права на обоих его концах» [099].
Тем не менее, до тех пор пока те, кто понимает внутренне устройство экономики, остаются вне основного течения общественного мнения, рациональная программа точного прогнозирования осуществима. Хайек и Харвуд в конце 1920-х годов это показали. Они не отделывались общими фразами, а сосредоточили свое внимание на конкретных факторах рынка, указывающих на то, что достигнута высшая точка: нарастающий экспорт золота, прекращение денежной экспансии в конце 1928 г., повышение учетной ставки и бешеный интерес широких кругов населения к Уолл-стрит в конце 1929 г., отражавшийся в высоких ставках по ссудам до востребования (high call rate on margin loans). Разумеется, никто не в силах предсказать точную дату, но можно было сказать, что «в течение нескольких следующих месяцев» произойдет нечто грандиозное. Как в случае с рождением ребенка, вы приблизительно знаете время, но не день или час.
С недавних пор, особенно после стравливания инфляционного пара в конце 1970-х годов, взгляды публики на денежные тенденции изменились. «Все мы теперь монетаристы!» — боевой клич наших дней. Кажется, что все следят за денежной массой — она стала новостью первых полос. В этом смысле, возможно, Мизес прав: рынки быстрее реагируют на денежные изменения. Составители прогнозов должны ловить момент, когда перемены начинают носиться в воздухе и изменяются общие ожидания.
Было время, когда денежный взгляд на экономические события в целом игнорировался большей частью публики. Так, в 1920-х годах австрийским экономистам или приверженцам «здоровых денег» было относительно несложно предсказать катастрофическую депрессию тридцатых. Нетрудно было в эпоху инфляции и кейнсианства в 1960—1970-х годах горстке экономистов, придерживавшихся нетрадиционных взглядов на денежные проблемы, или сторонникам твердых денег, предсказывать более высокие цены на золото и девальвацию доллара. Каковы перспективы краха калибра 1929 г. сейчас, когда книга, дающая такой прогноз, находится в списке бестселлеров New York Times? Финансовый консультант Джозеф Грэнвил пишет о «реинкарнации Роджера Бэбсона» в наше время [100].
Мы еще не достигли той точки, когда экономисты говорят: «Теперь мы все “австрийцы”!», но нежданно-негаданно по всей стране появляется все больше и больше последователей Мизеса и Хайека. Однако я сомневаюсь, что кто-либо из них победит в каком-нибудь монетаристском конкурсе красоты. Политические взгляды «австрийцев» и сторонников твердых денег не будут популярны. Но это не значит, что их экономический анализ будет игнорироваться. В данных обстоятельствах мы должны помнить гипотезу Мизеса, что события не происходят так, как мы ожидали: если все прочитают алармистский трактат пофессора Батры «Депрессия 1990-го года» и последуют его совету, то «крах» вполне может наступить много раньше 1990 г., если прав Мизес [101].
И в любом случае, мы можем согласиться со словами Ньютона: «Я могу рассчитать движение небесных тел, но не безумие людей» [102].
[001] Harwood E. C. Cause and Control of the Business Cycle. Great Barrington, Mass.: American Institute of Economic Research, 1957. P. 63.
[002] Friedman M. "The Methodology of Positive Economics" // Essay in Positive Economics. Chicago: University of Chicago Press, 1953. P. 8-9.
[003] Любопытно, что не так давно три эконометриста из Гарвардского и Йельского университетов сделали попытку снять со своих предшественников тяжкий грех того, что они не предсказали Великую депрессию. Они заявили, что крах и депрессия были "непредсказуемыми". (См.: Dominguez K. M., Fair R. C., Shapiro M. D. "Forecasting the Depression: Harvard versus Yale". American Economic Review. September 1988.) Домингез с соавторами выяснили, что не только Harvard Economic Service и Ирвинг Фишер из Йельского университета не смогли предвидеть крах и депрессию, но и их собственные современные эконометрические модели также не могут предсказать события 1929-1933 гг. "Полученные нами результаты показывают, что людей, готовивших прогнозы в Гарвардском и Йельском университете, нельзя винить за то, что после Краха они оставались оптимистами. Их сохранявшийся оптимизм согласуется со сделанным нами на основе метода временных рядов выводе, что Великая депрессия была непредсказуемой" (р. 605). Однако правильным выводом из статьи Домингез будет не то, что депрессия была непредсказуемой, а то, что экономический истеблишмент использует неправильные модели. Гарвардский и Йельский университеты не "сыграли вничью" в соревновании прогнозов, как заявляют их апологеты; они оба проиграли. Короче говоря, их методология прогнозирования депрессий была и остается в корне порочной. Это трагедия, что ортодоксальные экономисты не нашли надежной теории депрессий и что изощренные модели, основанные на временных рядах, неспособны превзойти результаты Harvard Economic Service и Ирвинга Фишера. Нет нужды что-то говорить об ошибочной модели, демонстрирующей оптимизм перед лицом самого ужасного экономического катаклизма современности.
[004] Galbraith J. K. The Great Crash, 1929. Boston: Houghton Mifflin, 1954/1979. P. xi; new edition.
[005] Hoppe D. J. How to Invest in Gold Stocks and Avoid the Pitfalls. New Rochelle, N. Y.: Arlington House, 1972. P. 99. Другой финансовый специалист Джеймс Дайнс утверждает, что фондовый рынок "дисконтирует" будущее, поэтому, когда люди говорят о "1929 годе", они имеют в виду не столько случившийся в этом году крах рынка, сколько Великую депрессию, которую барометр фондового рынка предсказывал на 1932 год" (Dines J. The Invisible Crash. New York: Random House, 1975. P. 23).
[006] Марк Блауг называет Фишера "одним из величайших, если не самым великим, и, безусловно, самым ярким американским экономистом" (Who's Who in Economics. Mark Blaug, ed. 2nd ed. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1986. P. 273).
[007] Fisher I. The Nature of Capital and Income. Augustus M. Kelley, 1906/1912/1965; The Purchasing Power of Money. 2th ed. New York: Augustus M. Kelley, 1911/1916/1922/1963. Pp. 184-185 и повсюду. Возможно, к подходу Фишера к денежным явлениям с точки зрения долгосрочного равновесия уместно применить замечание лорда Кейнса: "Экономисты ставят перед собой слишком легкую, слишком бессмысленную задачу, если в периоды бурь они только и могут сказать нам, что когда шторм закончится, океан снова будет спокоен" (Keynes J. M. A Tract on Monetary Reform. London: Macmillan, 1923. P. 80).
[008] Fisher I. "Our Unstable Dollar and the So-called Business Cycle". Journal of American Statistical Association. June 20. 1925. Pp. 179-202.
[009] Краткий рассказ о движении за ценовую стабилизацию можно найти в: Rothbard M. N. America's Great Depression. 4th ed. New York: Richardson & Synder, 1963/1983. Pp. 153-164.
[010] Милтон Фридмен, самый известный сегодня монетарист, отрицает, что Федеральный резерв был двигателем инфляции в 1920-х годах или что 1920-е годы вообще были инфляционными. "К 1923 г. оптовые цены восстановили только 1/6 часть их падения в 1920-1921 годах. После этого и до 1929 г. они падали в среднем на 1% в год. Денежная масса также не увеличивалась, и даже немного снижалась на протяжении большей части периода подъема". Его вывод: "Двадцатые годы никак не были инфляционными, скорее наоборот. И Резервная система, ни в коем случае не являясь двигателем инфляции, вероятно, препятствовала росту денежной массы точно так же, как это делали бы перемещения золота, если бы им позволили полностью реализовать свое влияние" (Friedman M., Schwartz A. J. A Monetary History of United States 1867-1960. Princeton: Princeton University Press. 1963. P. 298). Фридмен называет 1920-е годы периодом "наивысшего подъема" Федерального резерва и проводит резкое различие между общей экономикой и фондовым рынком и "мыльным пузырем" на рынке недвижимости (р. 291-292). Он никак не объясняет стремительный обвал фондового рынка. В центре его внимания - резкое сокращение денежной массы между 1929 и 1933 г. См.: ibid., p. 299-300.
Однако Анна Шварц в отдельной статье предполагает возможное наличие связи между рестриктивной денежной политикой, начавшейся в конце 1928 г., и крахом фондового рынка. Но она все же настаивает, что Фишер был прав, считая, что в 1929 г. ценные бумаги в целом не были переоценены. "Если бы сохранялся высокий уровень занятости и продолжался экономический рост, то цены фондового рынка можно было бы удержать" (Schwartz A. "Understanding 1929-1933" // Money in Historical Perspective. Chicago: University of Chicago Press, 1987. P. 130). Впервые опубликована в: The Great Depression Revisited. Karl Brunner, ed. Boston: Martinus Nijhoff, 1981. P. 5-48.
В поддержку своего тезиса Шварц цитирует статью Джералда Серкина, профессора экономической теории Городского университета Нью-Йорка. Основываясь на с виду разумном для большинства акций отношении цены акции к чистой прибыли компании в расчете на одну акцию в 1929 г., Серкин делает вывод, что в целом биржевые цены в 1929 г. "едва ли рисуют картину "спекулятивной оргии"" (Sirkin G. "The Stock Market of 1929 Revisited: A Note" // Business History Review 49 no. 2 (Summer 1975). P. 223-231). Это классический пример изменения ученого сознания вследствие изоляции в башне из слоновой кости.
Любому опытному фондовому аналитику известно, что отношение цены акции к чистой прибыли компании в расчете на одну акцию может быть весьма обманчивым индикатором спекулятивной деятельности. Дело в том, что по самой своей природе это отношение существенно недооценивает степень спекуляций на фондовом рынке, поскольку и цены, и прибыль во время бума имеют тенденцию к росту. Действительно, рост отношения Р/Е на рынке "быков" происходил в результате ожиданий роста прибылей. Но по разным причинам более высокие будущие прибыли оказались иллюзорными. Серкин не понимает, например, что с 1926 по 1929 г. промышленное производство выросло всего на 8,1%, товарные цены упали на 4,7%, а цены обыкновенных акций выросли на 93%. (См.: Boulton S. "Inflation and the Stock Market" // Willis H.P., Chapman J.M. The Economics of Inflation. New York: Columbia University Press, 1935. P. 311.) Согласно Standard Statistics Common Stock Average, с 1924 по 1929 г. стоимость сильно диверсифицированного портфеля американских акций больше чем утроилась. Как Серкин может считать такой рост цен акций "неспекулятивным", находится выше понимания. Когда цены акций долгое время растут быстрее, чем объем промышленного производства, "коррекция" фондового рынка неизбежна. Ясно, что политика легкого кредита, проводимая Федеральным резервом в 1920-е годы, прежде всего питала акции, недвижимость и другие капиталоемкие рынки, нежели другие области экономики, создавая дисбаланс, который вряд ли отражался в отношении цены акции к чистой прибыли в расчете на одну акцию. Таким образом "спекулятивная оргия" является подходящим описанием фондового рынка 1929 г.
[011] New York Herald Tribune, 6 September 1929. О столкновении Бэбсона и Фишера см.: Patterson R.T. The Great Boom and Panic, 1921-1929. Chicago: Henry Regner, 1965. P. 89-90. Через несколько недель, 16 октября 1929 г. Фишер сказал: "Я не ожидал, что резкое падение на 50 или 60 пунктов ниже нынешнего уровня произойдет скоро, если вообще произойдет, как предсказывал мистер Бэбсон".
[012] Thomas G., Morgan-Witts M. The Day the Bubble Burst. New York: Penguin Books, 1979. P. 324.
[013] Angly E., compiler. Oh, Yeah? New York: Viking Press, 1931. P. 38. New York Times. 16 October 1929.
[014] Thomas G., Morgan-Witts M. The Day the Bubble Burst. Р. 343.
[015] Patterson R. T. The Great Boom and Panic. Р. 29.
[016] Fisher I. The Stock Market Crash - And After. New York: Macmillan, 1930. Его введение датировано 15 декабря 1929 г.
[017] Обзор карьеры Фишера см.: Fisher I. N. My Father Irving Fisher. New York: Comet Press. 1956. Особенно p. 242-265.
[018] Возможно, причина того, что Митчел не смог распознать приближающийся кризис, состояла в том, что он был эмпиристом, а не теоретическим экономистом. Как утверждает Стоунмен, "первоначально находясь под влиянием Веблена, Митчел вскоре перешел под знамена чисто эмпирического и количественного подхода к экономической теории" (Stoneman W. E. A History of the Economic Analysis of the Great Depression in America. New York: Garland Publishing, 1979. P. 20). Не имея теоретического фундамента, основываясь только на прошлых данных, практически невозможно сделать какие-либо выводы о будущем. Cf. Friedman M. "Wesley C. Mitchell as an Economic Theorist" // Journal of Political Economy, December 1950; Burns A.F., ed. Wesley Clair Mitchell, The Economic Scientist. New York: National Bureau of Economic Recearch, 1952. P. 237-252.
[019] Stoneman W.E. A History of Economic Analyssis. P. 20.
[020] "Report of the Committe". Recent Economic Changes in the United States. New York: McGraw-Hill, 1929. P. ix, xxii. Во введении Эдвин Гэй, профессор экономической истории из Гарвардского университета, заявляет: "Сила и стабильность нашей финансовой структуры, как государственной, так и коммерческой, связаны с современным ростом" (р. 11).
[021] Mitchell W. C. "A Review". Recent Economic Changes in the United States. New York: McGraw-Hill, 1929. P. 909-910.
[022] Ibid. P. 890-894, 909-910. Еще одним экономистом, веривим в блестящие перспективы фондового рынка и экономики, был профессор Чарльз Дайс, заявлявший в своей книге "Новые уровни фондового рынка", что цены акций всего лишь "регистрируют происходящие потрясающие изменения". См.: Sobel R. Panic on Wall Street. New York: Macmillan, 1968. P. 368.
[023] Allen F. L. Only Yesterday. New York: Harper & Row, 1931. P. 323. Однако не все в Гарварде были столь беспечны. Есть свидетельства, что декан Уоллас Донхэм и профессор инвестиционной деятельности банков Клинтон Биддл в начале октября 1929 г. посоветовали студентам уйти с рынка. См.: Shachtman T. The Day America Crashed. New York: G. P. Putnam's, 1979. P. 98.
[024] Hawtrey R. G. "The Trade Cycle" // Readings in Business Cycle Theory. Philadelphia: American Economic Association, 1944. P. 333-349. Впервые опубликована в 1926 г. в Dutch journal.
[025] Его коллега Д. Х. Робертсон соглашается в 1929 г., что "Федеральная резервная система США с 1922 г. добилась определенных успехов в реализации денежной политики, сознательно направленной на поддержание общего уровня цен на относительно стабильном уровне" (Robertson D.H. "The Trade Cycle" // Encyclopedia Britannica, 14th ed. 1929. P. 22:354).
[026] Рассказ о разговоре между Кейнсом и Зомари см.: Somary F. The Raven of Zurich. London: C. Hurst, 1960/1986. P. 146-147.
[027] Keynes J. M. The Collected Writings of John Maynard Keynes. V. 13. London: Macmillan, 1973. Pp. 52-59. См. также: Henssion C. H. John Maynard Keynes. New York: Macmillan, 1984. Pp. 238-239.
[028] Keynes J. M. A Treatise on Money. V. 2. New York: Harcourt, Brace and Co., 1930. P. 190, see pp. 190-198. В 1929 году Кейнс потерял три четверти своего состояния. См.: Muggeridge D. "Keynes as an Investor" // The Collected Writings of John Maynard Keynes. V. 12. London: Macmillan, 1973.
[029] Hoover H. Memoirs of Herbert Hoover: The Great Depression, 1929-1941. New York: Macmillan, 1952. P. 16.
[030] Ibid., p. 7.
[031] Galbraith J. K. The Great Crash, 1929. p. 15. Гэлбрейт оправдывает фальшивый энтузиазм правительственных заявлений как безвредный "ритуал, который, как считается в нашем обществе, имеет большое значение для оказания влияния на ход делового цикла. Считается, что торжественными заявлениями о том, что процветание будет продолжаться, можно на самом деле помочь продлить процветание" (р. 16). С другой стороны, если бы Гувер раньше высказался по поводу "мыльного пузыря Южных морей" на Уолл-стрит (фраза, сказанная Гувером в своих мемуарах, а не в 1929 г.), то, возможно, люди не бросались бы так неистово в пучину, как это происходило в конце 1929 г., только для того, чтобы быть финансово уничтоженными. Возможно, самое хорошее, что можно сказать о политических предсказаниях, это то, что, говоря словами де Жувенеля, "минимальной силой предвидения обладают люди... находящиеся у власти". (de Jouvenel B. The Art of Conjecture. New York: Basic Books, 1957. P. 151.)
[032] Thomas G., Morgan-Witts M. The Day the Bubble Burst. P. 376.
[033] Hoppe D. J. How to Invest in Gold Stocks. P. 100.
[034] Brooks J. Once in Golconda. New York: Harper and Row, 1969. P. 112. Митчел, по-видимому, игнорировал предупреждения, высказываемые экономистами его собственного банка. Вот выдержка из доклада National City Bank of New York от 18 апреля 1929 г.: "Если темпы увеличения кредита возрастут больше, чем темпы экономического роста, возникнут условия для инфляции, которая проявится в росте цен в некоторых отраслях, чрезмерной уверенности, чрезмерной спекуляции и, в конце концов, крахе".
[035] Editorial. Wall Street Journal. 3 October 1927.
[036] New York Times. 31 October 1929. Цит. в: Thomas G., Morgan-Witts M. The Day the Bubble Burst. P. 402.
[037] "Broad Street Gossip". Wall Street Journal. 1 November 1929. P. 2.
[038] Dreman D. The New Contrarian Investment Strategy. New York: Random House, 1982. P. 43.
[039] Полное описание маневров Дюрана см. в: Thomas D.L. The Plunger and The Peacocks. New York: G. P. Putnam's, 1967. pp. 189-192, 214-215.
[040] The Literary Digest. 26 May 1928.
[041] Allen F. L. Only Yesterday. P. 322.
[042] Anderson B. M. "Commodity Price Stabilization. A False Goal of Central Bank Policy" // The Chase Economic Bulletin 9, no. 3. 8 May 1929. P. 4. Размышления Андерсона об экономическом кризисе 1929-1933 гг. можно найти в его превосходной книге Economic and the Public Welfare: A Financial and Economic History of the United States, 1914-1946. Indianapolis, Ind.: Liberty Press, 1979. Особенно с. 144-150, 182-230.
[043] Ibid., и "The Financial Situation" // The Chase Economic Bulletin 9, no. 6. 22 November 1929. P. 4.
[044] См.: Cassel G. Post-War Monetary Stabilization. New York: Columbia University Press, 1928. Pp. 92-93.
[045] Anderson B. "The Financial Situation". 11, no. 6. 22 November 1929. Pp. 4, 13-14.
[046] Willis H. P. "Some Conclusions: The Nature and Effect of Inflation" // Willis H. P., Chapman J. M. The Economics of Inflation. New York: Columbia University Press, 1935. P. 207-08.
[047] Ibid., p. 216.
[048] Mises L. von. The Theory of Money and Credit. 2nd ed. Irvington-on-Hudson, N.Y.: Foundation for Economic Education, 1971. P. 402.
[049] Мизес. Л. фон. Человеческая деятельность. М.: Экономика, 2001. С. 800.
[050] Machlup F. "Tribute to Mises". The Mont Pelerin Society, 13 September 1974. P. 12. Махлуп также сказал, что Мизес еще в 1927 г. предсказывал, что в Центральной Европе приближается конец свободы, и предположил, что экономисты, выступающие за свободный рынок, будут вынуждены покинуть Европу. Угроза, исходящая от Гитлера в 1930-х годах, привела к тому, что к 1938 г., согласно Махлупу, "большинство из нас последовали совету учителя и воспользовались первым попавшимся шансом, чтобы вовремя покинуть родину" (р. 13).
[051] Mises M. von. My Years with Ludwig von Mises. 2nd ed. Spring Mills, Penn.: Libertarian Press, 1984. P. 23.
[052] Mises L. von. "Preface to English Edition". The Theory of Money and credit. H. E. Batson, trans. Indianapolis, Ind.: Liberty Fund, 1980. P. 14-15. Написано в июне 1934 г.
[053] "Interview with Hayek". Gold and Silver Newsletter. Newport Beach, Calif.: Money International, June 1975. Доклад Хайека появился в Monatsberichte des Osterreichischen Institutes fur Konjunkturforschung (1929). Лайонел Роббинс упоминает предсказание Хайека о депрессии в Америке в предисловии к книге Хайека "Цены и производство" (Hayek F. Prices and Production. 1st ed. London: George Routledge & Sons, 1931. P. xii.)
[054] "Interview with Hayek". Gold & Silver Newsletter. June 1975.
[055] Rothbard M. N. "The New Deal and the International Monetary System" // The Great Depression and New Deal Monetary Policy. San Francisco: Cato Institute, 1980. P. 85. Статья Ротбарда впервые была опубликована в: Watershed of Empire: Essays on New Deal Foreign Policy. Liggio L. P., Martin J. J., eds. Colorado Springs: Ralph Myles, 1976.
[056] Rothbard M. N. America's Great Depression. P. 75, 324 n. 24. Бенджамин Андерсон также подчеркивал спекулятивное помешательство в сфере акций и недвижимости. Он указывал, что рынок "быков" на рынке недвижимости существовал не только во Флориде, но и на Манхэттене и в других частях страны. Anderson B. Economics and the Public Welfare. P. 186-187, 204.
[057] Ibid., p. 147.
[058] Somary F. The Raven of Zurich: The Memoirs of Felix Somary. Sherman A. J., trans. New York: St. Martin's Press, 1986. P. 272-292.
[059] Ibid., p. 14.
[060] Ibid., p. 281.
[061] Ibid., p. 153.
[062] Ibid.
[063] Ibid., p. 157.
[064] Ibid., p. 162.
[065] Ibid., p. 166.
[066] Ibid., p. 293-302.
[067] New York Gerald Tribune. 6 September 1929. Бэбсону, известному как "мрачный Гас сообщества финансовых предсказателей", перестали доверять за то, что он слишком часто поднимал ложную тревогу. "Бэбсон ошибался так долго, что мало кто принимал его всерьез, так как он вещал из места, находившегося за сотни миль от нервного центра Уолл-стрит" (Shachtman T. The Day America Crashed. New York: G. P. Putnam's, 1979. P. 99).
[068] Babson R. W. Actions and Reations: An Autobiography of Roger Babson. 2nd ed. New York: Harper Collins, 1950. p. 1950. P. 267. См. также: Smith E.L. Yankee Genius: A Biography of Roger W. Babson. New York: Harper & Brothers, 1954. Pp. 262-270. Согласно Wall Street Journal (6 September 1929), Бэбсон предсказал крах фондового рынка еще 11 сентября 1926 г.
[069] Harwood E. C. "The Probable Consequences to Our Credit Structure of Continued Gold Exports". The Annalist. 23 March 1928. Резюме этой и других статей, написанных Харвудом, приведены в: Cause and Control of the Business Cycle. 5th ed. (Great Barrington, Mass.: American Institute for Economic Research, 1932/1957. P. 63-66).
[070] Harwood E. C. "Speculation in Securities vs. Commodity Speculation". The Annalist. 15 February 1929.
[071] Harwood E. C. "Deterioration of the American Bank Portfolio". The Anallist. 2 August 1929.
[072] Whalen R. J. The Founding Father: The Story of Joseph P. Kennedy. New York: New American Library, 1964. P. 66.
[073] Ibid., p. 104, из интервью с Оскаром Хауссерманом, данном им в Бостоне 10 октября 1962 г.
[074] Ibid., p. 105.
[075] Продавал ценные бумаги, взятые взаймы на короткий срок (под проценты) - Прим. перев.
[076] Ibid., pp. 107, 132.
[077] The New York Times. 21 October 1929. См. также: Shachtman T. The Day America Crashed. P. 57.
[078] Thomas G., Morgan-Witts M. The Day the Bubble Burst. P. 336. Разумеется, Фишер много вложил в рынок, он даже занимал деньги в банках, чтобы купить новый выпуск венчурных акций и увеличить свою долю в компании Ramington Rand, составлявших основу его портфеля. За долгий период рынка "медведей" акции Ramington упали с 28 долл. до 1 долл. Как заметил один житель Нью-Йорка: "Боже! Он же должен был знать все ответы - и наблюдал как прогорает!" (Цит. по: Fisher I. N. My Father Irving Fisher. P. 262-263).
[079] Sarnoff P. Jesse Livermore, Speculator-King. Palisade Park, N. J.: Investor's Press, 1967. P. 90. Вопреки слухам, Ливермор не покончил с собой после краха фондового рынка. Он покончил самоубийством в 1940, а не в 1930 г.
[080] Baruch B. M. My Own Story. New York: Henry Holt, 1957. P. 244.
[081] Grant J. Bernard Baruch: The Adventures of a Wall Street Legend. New York: Simon & Schuster, 1983. P. 243 n., 223-253.
[082] Ibid., p. 233-234.
[083] New York Times. 21 November 1928. Цит. по: Patterson R. T. The Great Boom and Panic. P. 57-58.
[084] Thomas D. L. The Plunger and the Peacocks. P. 194. Dun's Review & Modern Industry отражал атмосферу уверенности, царившую в деловых кругах в 1929 г.: "Не происходит ничего, что указывало бы на начало широкомасштабной рецессии" (5 октября 1929 г.).
[085] Commercial and Financial Chronicle. 9 March 1929. p. 1444. Цит по.: Patterson R. T. The Great Boom and Panic. P. 73. О решающей роли, которую Варбург сыграл в формировании политики легкого кредита и низких процентных ставок, проводимой Федеральным резервом, см.: Rothbard M. America's Great Depression. P. 117-120.
[086] Commercial and Financial Chronicle. 9 March 1929. P. 1443.
[087] Ibid. 30 March 1929. Pp. 1968-69.
[088] Ibid. 26 October 1929. P. 2577.
[089] Jouvenel B. de. The Art of Conjecture. P. 126.
[090] Мизеса не интересовала инвестиционная деятельность. Он как-то сказал своей невесте: "Если тебе нужен состоятельный человек, не выходи за меня замуж. Зарабатывание денег меня не интересует. Я пишу о деньгах, но сам никогда не буду иметь много денег" (Mises M. von. My Years with Ludwig von Mises. P. 24).
[091] Мизес. Человеческая деятельность. С. 816.
[092] Mises L. von. "The Plight of Business Forecasting" // National Review. 4 April 1956. P. 18.
[093] Ibid.
[094] Babson R. W. Actions and Reactions. P. 267.
[095] Критику "противоходного" инвестирования и других методов прогнозирования с мизесианской точки зрения см. в: Browne H. Why the Best-Laid Investment Plans Usually Go Wrong. New York: William Morrow, 1987.
[096] Neill H. B. The Art of Contrary Thinking. 4th ed. Caldwell, Idaho: Caxton Printers, 1954/1980.
[097] Mises L. von. "The Plight of Business Forecasting". P. 17.
[098] Neill H. B. The Art of Contrary Thinking. Р. 98
[099] Ibid. p. 44.
[100] Granville J. The Warning: The Coming Great Crash in the Stock Market. New York: Freundlich Books, 1985. Рp. 304-310.
[101] Batra R. The Great Depression of 1990. New York: Simon & Schuster, 1987. Батра, пессимистичный детерминист, нарушает все принципы прогнозирования - устанавливает конкретные даты, полагается на прошлые циклы для предсказания будущего (но циклы, как признает Батра, не всегда повторяются). Кстати, 19 октября 1987 г., всего через два дня после того, как эта книга была представлена на семинаре Мизеса в Нью-Йорке, действительно произошел крах фондового рынка.
[102] Цит. по: Band R. E. Contrary Investing. New York: McGrow Hill, 1985. P. 15.
Марк Скоузен