2005. Продолжение. Ошеломляющий подъем Китая принципиально изменил мировую политическую ситуацию. Потенциально - в силу территориальных и демографических особенностей - могущественная страна начала стремительно реализовывать свои возможности, данные ей самой географией, резко меняя баланс сил в глобальном масштабе.
В связи с растущей мощью и сверхдержавными амбициями КНР тема теоретических оснований китайской политической доктрины (и других доктрин, прим. админа) становится особенно актуальной. В современной китайской политологии выделяются четыре «группировки»: отражающие официальную линию рационалисты (прагматика, «модернизация без вестернизации»); прозападно настроенные либералы; радикальные националисты (антиамериканизм, утверждение особого пути Китая) и левые ортодоксы (маоисты старой закалки). Эти группировки ведет достаточно острую идеологическую борьбу, от исхода которой зависит, какую форму примет в результате политическая доктрина Китая и какое место определит он нашей стране в своей системе координат.
01.06.2005 Концепция "трех миров" Мао Цзэдуна в контексте традиционных политических доктрин Китая. Жданов В.Л.
Ошеломляющий подъем Китая принципиально изменил мировую политическую ситуацию. Потенциально - в силу территориальных и демографических особенностей - могущественная страна начала стремительно реализовывать свои возможности, данные ей самой географией, резко меняя баланс сил в глобальном масштабе.
В связи с растущей мощью и сверхдержавными амбициями КНР тема теоретических оснований китайской политической доктрины становится особенно актуальной. Истоки современной китайской политической теории необходимо искать в первую очередь в политической доктрине Мао Цзэдуна, ядром которых является его концепция «трех миров». Доктрина маоизма остается идейной основой китайского общества и так или иначе определяет деятельность страны на мировой арене.
В рамках достижения цели работы требуется решить следующие задачи: выявить традиционные идейные источники концепции «трех миров» Мао Цзэдуна; рассмотреть политическую концепцию Мао Цзэдуна в контексте традиционных политических учений Китая; выявить влияние марксизма и его национальной разновидности на учение Мао Цзэдуна; системно рассмотреть учение Мао Цзэдуна о «трех мирах», выявить его основные элементы; показать влияние политической доктрины Мао Цзэдуна на последующее политическое мышление и особенности ее трансформации в трудах Дэн Сяопина и Цзян Цзэминя.
01.05.2005 Зарубежные китайцы во внешнеполитической стратегии КНР. Артюхова Ю.С.
Как оказалось, зарубежные общины этнических китайцев не только многочисленны, но и обладают значительным экономическим потенциалом, сплоченностью, культурной и психологической общностью и целой системой пересекающихся связей, позволяющих им действовать как единый организм, независимо от страны проживания. В этих условиях руководство КНР столкнулось с необходимостью выстраивать определенное взаимодействие со своими зарубежными соотечественниками. С началом экономических реформ в Китае был взят на вооружение прагматический подход в отношениях с диаспорой. Развитие связей между исторической родиной и зарубежными общинами стали важнейшей частью внешней политики КНР.
Анализ современных отечественных и зарубежных теорий диаспоры, применяющихся в международных отношениях; рассмотрение истории и особенностей формирования китайской диаспоры в США и странах Юго-Восточной Азии; изучение изменений, происходивших в диаспоральной политике Китая в период с начала интенсивной эмиграции китайского населения и до 1980-х гг.; выявление форм и способов участия зарубежных китайцев в реализации программы экономических реформ КНР и зависимости содержания этих форм и способов от диаспоральной политики Пекина; исследование роли китайских деловых сетей в экономическом развитии США и стран Юго-Восточной Азии; рассмотрение способов участия представителей китайской диаспоры в политических процессах стран проживания.
Важнейшим этапом на пути исследования любой проблемы является анализ основных определений. В нашем случае задача осложняется тем, что, несмотря на широкую распространенность термина «диаспора», общепринятой дефиниции этого понятия нет. Более того, этнографы, юристы, политологи и социологи рассматривают диаспору с разных точек зрения.
В последнее время в России уделяется особое внимание выработке стратегии взаимодействия с собственной зарубежной диаспорой. Эта проблема занимает умы как политиков, так и ученых. Как пример часто приводится опыт китайской диаспоры. Как представляется, анализ опыта взаимодействия КНР и общин зарубежных китайцев будет полезен для теоретического осмысления и обоснования концепции «русского мира».
01.04.2005 Этнорелигиозное взаимодействие русских и китайцев. Кобызов Р.А.
С 60-х и вплоть до конца 80-х годов XX века, пропаганда приучала людей смотреть на границу как на потенциальную линию фронта, а на население сопредельной территории как на реального врага. Милитаризация стала типичной характеристикой этнического сознания обывателя Дальнего Востока — как русского, так и китайца. Территориальные претензии разжигали рознь между народами. Этнические фобии и агрессивность культивировались по обеим сторонам границы в качестве нормативных состояний психики. Граница была наглухо закрыта, личный опыт общения подменялся идеологическим клишированием сознания. В обоих государствах велась жесткая атеистическая пропаганда. С таким этническим опытом два народа подошли к концу 80-х - рубежной дате, открывшей новую страницу взаимоотношений.
Взаимопроникновение и трансформация вероисповедных традиций, изменение конфессиональной ситуации в зоне тесных этнических контактов, специфика религиозности двух народов в ситуации миграционной активности, степень восприимчивости двух этносов к религиозным традициям друг друга, роль и место религии в этническом самосознании русских и китайцев — эти и ряд других важных явлений новой этнорелигиозной реальности задают проблемное поле, требующее глубокой и всесторонней исследовательской работы.
В современной ситуации религия не является доминирующим компонентом этнического сознания двух тесно контактирующих этносов — русских и китайцев в приграничных регионах Дальнего Востока. Результаты исследований демонстрируют отсутствие ярко выраженного в русско-китайских отношениях восприятия соседнего народа как носителя иной, резко отличающейся от собственной этнорелигиозной традиции. Религиозный сегмент этнического самосознания русских и китайцев неустойчив, подвержен колебаниям и характеризуется зависимостью от социальной, эмоциональной, территориальной и культурной среды. Этническое самосознание двух этносов обусловлено доминирующими торгово-экономическими, эмоционально-бытовыми и ситуативными контактами.
Русские и китайцы имеют в значительной мере противоположные этнорелигиозные установки толерантности и конвергентности к сложившейся традиционной системе верований двух этносов. Большинство русских неодобрительно относится к институционализации китайских религий на русской территории, значительная часть населения негативно относится к перспективе распространения китайских верований в русской этнической среде. Большинство китайцев положительно относится к институционализации христианства на территории Китая, позитивно оценивает возможность принятия христианства. Уровень религиозной толерантности двух этносов к традиционным системам верований друг друга зависит от социально-политической, профессиональной и региональной среды и слабо обусловлен конфессиональными факторами..
Уровень религиозности русского населения Дальнего Востока России ниже общероссийских показателей, а конфессиональная структура отличается большим разнообразием. Лидирующие позиции по критерию конфессиональной самоидентификации респондентов занимает православие, однако уровень и качество православной религиозности респондентов носят поверхностный характер. Лидирующие позиции в конфессиональной структуре Дальнего Востока по данным о количестве религиозных объединений занимает протестантизм, что является спецификой края по сравнению с другими российскими регионами. Религиозность и конфессиональная структура русского населения Дальнего Востока характеризуется наличием небольшой, но устойчивой группы приверженцев религий и оккультных практик Китая, а также растущим интересом к религиозно-культурной традиции и обрядности китайцев.
Религиозность китайцев провинции Хэйлунцзян и китайцев-мигрантов на Дальнем Востоке России находится в средних количественных показателях и характеризуется внеинституциональным и синкретическим разнообразием.
Представленные положения о важнейшем, на наш взгляд, сегменте этнического самосознания категориях «свой - чужой» близки с разработанными в этносоциологии и этнопсихологии понятиями фиксирующими межэтническую стереотипизацию и «этнопроекцию» посредством системы этнических стереотипов представленных в взаимообусловленности автостереотипов - «этноинтегрирующих атрибуций — представлений о действительных или воображаемых чертах группы», и гетеростереотипов — «этнодифференцирующих атрибуций — представлений о других группах» .
01.03.2005 Традиции легизма и конфуцианства в политической культуре Китая. Жамсаев М.Б.
(Родовые кланы, легизм как раздача титулов не по рождению, а по реальным заслугам, бюрократия центральной власти, Конфуций как единство этики, знания, служения и власть императора с мандатом Неба, - все вместе в форме культа и ритуала. Цель диссертационной работы не достигается/доказывается, а утверждается как миф. Со ссылками на источники, в которых, возможно, предложенная реконструкция убедительно кем-то доказана)
Год: 2005
Автор научной работы: Жданов, Владислав Леонидович
Ученая cтепень: кандидата политических наук
Место защиты диссертации: Екатеринбург
Код cпециальности ВАК: 23.00.01- теория политики, история и методология политической науки
Диссертационная работа выполнена в отделе философии Института философии и права Уральского отделения Российской академии наук
Научный руководитель: кандидат философских наук, доцент Киселев Константин Викторович
Официальные оппоненты: доктор политических наук Гаман-Голутвина Оксана Викторовна кандидат философских наук Мьшганский Алексей Леонидович
Ведущая организация: Дальневосточный государственный технический университет
Ученый секретарь диссертационного совета, доктор политических наук М.А. Фадеичева
Оглавление научной работы
Введение
Глава 1. Теоретические и исторические источники концепции «трех миров» Мао Цзэдуна
§ 1. Традиционные политические учения Китая как основа доктрины Мао Цзэдуна
§2. Теоретические аспекты проблемы рецепции марксизма в Китае
§3. Эволюция философских и социально-политических взглядов Мао Цзэдуна
Глава II. Основные элементы концепции «трех миров» Мао Цзэдуна
§ 1. Прагматизм как ключевой методологический принцип политической доктрины Мао Цзэдуна
§2. Эволюция концепций «трех миров» и «наступления «мировой деревни»
§3. Концепция «трех миров» и экспансионистская доктрина Мао Цзэдуна
Глава III. Трансформация концепции «трех миров» Мао Цзэдуна в постмаоистской политической теории
§1. Дэн Сяопин: от претензий на лидерство в «третьем мире» к принципу «пребывания в тени»
§2. Цзян Цзэминь: доцзихуа - многополярность по-китайски 146 Заключение
Актуальность темы исследования
В мировой политике XXI века Китай стал фактором влияния, с которым нельзя не считаться. Китайцы привыкают к тому, что их страна с каждым годом все больше оправдывает свой статус великой державы. Рекордные в мире показатели роста китайского ВВП имеют для жителей Поднебесной не только утилитарное значение. В их глазах экономические успехи стали символом национального престижа. Китай переживает взлет национального самосознания.
Ошеломляющий подъем Китая принципиально изменил мировую политическую ситуацию. Потенциально - в силу территориальных и демографических особенностей - могущественная страна начала стремительно реализовывать свои возможности, данные ей самой географией, резко меняя баланс сил в глобальном масштабе.
В связи с растущей мощью и сверхдержавными амбициями КНР тема теоретических оснований китайской политической доктрины становится особенно актуальной. Хотя бы в силу своего географического положения Россия является одним из главных конкурентов Китая на международной арене. Вот почему знание об основах, на которых зиждется политическое сознание китайских руководителей чрезвычайно важно - оно поможет лучшему пониманию предпринимаемых ими действий и правильной оценке ситуации.
Истоки современной китайской политической теории необходимо искать в первую очередь в политической доктрине Мао Цзэдуна, ядром которых является его концепция «трех миров». Почти тридцатилетняя деятельность Мао на посту руководителя коммунистического Китая до неузнаваемости изменила эту страну и на долгие годы вперед определила ее как внутри-, так и внешнеполитические ориентиры. Позитивный и всесторонний анализ наследия Мао Цзэдуна может позволить избежать ряда ошибок в выстраивании межгосударственных отношениях с Китаем, выявить подлинные амбиции и интенции его лидеров, прогнозировать их политическое поведение. Изучение маоистской политической теории важно по той причине, что доктрина маоизма остается идейной основой китайского общества и так или иначе определяет деятельность страны на мировой арене.
Очевидно, что проводимая Китаем внешняя политика непосредственно затрагивает коренные интересы России. И с тем, какое место отведет он России на политической карте мира, необходимо сообразовываться при формулировке внешнеполитических стратегий как в восточно-азиатском регионе, так и в мировом масштабе.
Объект и предмет исследования
Объектом данного диссертационного исследования является концепция «трех миров» Мао Цзэдуна.
Предметом исследования являются традиционные политические доктрины Китая как теоретические источники концепции «трех миров» Мао Цзэдуна, ее концептуальная специфика и особенности ее трансформации в учениях Дэн Сяопина и Цзян Цзэминя.
Степень разработанности проблемы
Несмотря на значительный и с каждым годом все увеличивающийся массив литературы, посвященной маоизму, концепция «трех миров» Мао Цзэдуна остается наименее разработанным местом как в отечественной, так и западной синологии, политологии и маоистики. В первую очередь потому, что исследователи политического наследия Мао Цзэдуна представляют последнего как политического деятеля озабоченного главным образом проблемами партийного и государственного строительства. Действительно, большинство работ Великого Кормчего посвящено именно вопросам внутренней политики. Действия же народного Китая на международной арене всегда были достаточно ситуативными, они определялись не заранее разработанными стратегическими концепциями, а «повесткой дня», сложившейся расстановкой сил. Однако нельзя не заметить, что сам Мао неоднократно возвращался к учению о «трех мирах», специально посвятив этой концепции несколько статей и выступлений.
И тем не менее, труды, содержащие глубокий анализ воззрений Мао Цзэдуна, служат хорошей методологической базой для всякого исследования по маоистской проблематике. Среди них можно выделить работы Ф.М. Бурлацкого, Ю.М. Галеновича, В.Н. Шевелева, К.А. Виттфогеля, Дж.В. Гарвера, М. Глабермана, А. Коэна, Ф. Майкла, Е. Райса, Э. Сноу, Дж. Фэйербэнка, Н. Харриса, Б. Шварца, Ф. Шорта, С. Шрама и др.
Многие работы по теории маоизма, написанные в 1960-70-е гг., проникнуты нескрываемым обличительным пафосом: в духе времени они выполняют определенный общественный заказ, что мешает им быть в полной мере неангажированными и беспристрастными. Таковы книги и статьи М. Алтайского, О. Владимирова, В. Георгиева, М.С. Капицы, A.M. Румянцева, В. Рязанцева, М.И. Сладковского, Ж. Видаля, Ван Мина и др. Однако они представляют большой интерес с фактологической точки зрения. С оглядкой на сугубую полемичность этих работ их также можно использовать при анализе и изучении маоистской теории, кроме того, они выступают как уникальные свидетельства эпохи непримиримой борьбы мировоззрений.
Важными источниками настоящего исследования послужили работы, посвященные судьбам коммунистический идеологии в Китае, истории КПК и истокам маоизма1. Эта тема была достаточно тщательно проработана в советской и российской литературе, однако стоит отметить, что оценки исследователей часто подчинялись конъюнктуре взаимоотношений между СССР (Россией) и КНР. Так, работавшие в 30-е годы В.Н. Кучумов и П.А. Миф представляют КПК как некий безличностный передовой отряд коммунистического движения, ведущий постоянную борьбу против «уклонизма», возникающего из-за пренебрежения рекомендациями Коминтерна.
1 Термин «маоизм» имеет достаточно широкое толкование, употребляясь, в том числе, по отношению к национальным (непальской, шриланкийской, камбоджийской, албанской) формам этого политического учения, а также к его интерпретациям европейской леворадикальной интеллигенцией, в частности, группой Тель-Кель». Сам этот термин ввел в оборот в 1951 году политолог Б. Шварц с целью отграничения доктрины Мао Цзэдуна от теории марксизма-ленинизма. В дальнейшем мы будем использовать понятие «маоизм» в узком смысле - в качестве синонима учения Мао Цзэдуна. 5
В 50-е годы эта схема была дополнена указанием на значение в партийном строительстве личности Мао Цзэдуна (работы F.B. Ефимова и Г.Б. Эренбурга). С началом китайской культурной революции в 1966 году, вызвавшей в Китае всплеск антисоветизма и великоханьского национализма, у советских авторов (в т.ч. О. Владимирова и В. Рязанцева) появился тезис о необходимости рассматривать историю коммунистического движения в Китае как историю борьбы двух враждебных линий - интернационалистской, ленинской и мелкобуржуазной, националистической, вождем которой объявлялся Мао Цзэдун. Исследователи 70 - первой половины 80-х гг. Ф.М. Бурлацкий, А.С. Титов и др. акцентировали внимание на личных качествах Мао Цзэдуна (гибкость, прагматизм, маккиавелизм) и превознесении им целей национального возрождения перед целями социалистических преобразований, что и послужило, по их мнению, причиной победы Мао во внутрипартийной борьбе.
С исчезновением в середине 80-х гг. практической надобности в критике маоизма как идеологии враждебного государства работы об истории и судьбах коммунистической идеологии в Китае стали носить более объективный, научный характер. К таковым относятся работы А.В. Панцова, Е.Ф. Ковалева, В. Шевелева, Д. Поспеловского и М. Дедовского. Однако в целом необходимо отметить относительное угасание интереса отечественных исследователей к этой проблематике, выразившемся в значительном снижении количества посвященных ей работ.
Важнейшими для понимания социально-исторического контекста развития политической доктрины Мао Цзэдуна и его последователей являются труды таких авторов, как А.В. Болятко, Ю.М. Галенович, В.Г. Гельбрас, С. Гончаров, А.С. Давыдов, А. Девятов, Л.П. Делюсин, Б.Н. Занегин, О.В. Зотов, Б.Т. Кулик, В. Лещенко, Л.А. Моджорян, О.Л. Остроухов, В.П. Ощепков, Ю.С. Песков, В.В. Савин, А.И. Салицкий, А.А. Свешников, А.А. Шаравин В.Н. Шевелев, Р. Блюм, В.А. Джозеф, Дж. Камиллери и др. Представленные в их работах идеи сопоставлялись с идеями, высказанными западными и китайскими исследователями.
Среди работ классиков западной политологии, придававших особое внимание «китайскому вопросу», мы выделяем как наиболее интересные с точки зрения выбранного нами проблемного поля исследования Ф. Ратцеля, X. Макиндера, А. Мэхэна, К. Хаусхофера, К. Шмитта, С. Коэна, Г. Киссинджера, 3. Бжезинского, Ф. Моро-Дефаржа, С. Хантингтона.
В своем исследовании мы опирались на работы китайских теоретиков. История коммунистического движения в Китае и хронология КПК исследуется в работах Ван Ши, Ли Жуя, Лю Пэйхуа, Цай Вэя, Ши Цуньтуна и др. Сущность международного курса маоистской и постмаоистской КНР анализируется в трудах таких авторов, как Ди Уи, Доу Хуэй, Ли Даньхуэй, Ли Цзинцзе, Лю Цзайци, Сун Цян, Чжан Цанцан и Цяо Бянь, Сяо Гунцинь, Тан Шипин, Фан Личжи, Чжан Сиюнь, Чжао Цзянцзинь, Чжу Сюецинь, Янь Сюэтун, вышедших во время и после дэнсяопиновской модернизации.
Выбор исследований, вышедших именно в этот период, обусловлен тем, что все они уже не были подвержены идеологическому диктату со стороны маоистского правительства, а потому они обладают не только теоретической, но и исторической ценностью, представляя объективную картину борьбы идеологий в постмаоистском Китае.
Для прояснения методологических основ политической доктрины маоизма нами были проанализированы традиционные политические парадигмы Китая и глубинные основы формирования китайского миропорядка. Эта тема довольно глубоко изучена как в отечественной, так и в западной синологии такими учеными как В.М. Алексеев, А.А. Бокщанин, Л.И. Думан, Л.В. Забровская, М.В. Исаева, Н.И. Конрад, В.А. Корсун, М.В. Крюков, B.C. Мясников, Л.С. Переломов, Ф. Жульен, X. фон Зенгер, Х.Г. Крил, А. Леруа-Гуран, Дж. Фэйербэнк и др. Характерно, что многие из этих исследователей обнаруживают генетическую связь маоизма с традиционными китайскими учениями.
В целом анализ источников позволяет заметить, что основной массив литературы о Мао Цзэдуне представляют собой тексты, посвященные его деятельности в аспекте партийного и государственного строительства, в то время как концепция «трех миров» Мао Цзэдуна, признанная в Китае одной из вершин его теоретического наследия, остается одной из наименее изученных.
Цель и задачи исследования
Целью работы является анализ концепции «трех миров» Мао Цзэдуна, раскрытие теоретических предпосылок ее формирования, ее концептуальных и методологических особенностей и способов осуществления в политической практике.
В рамках достижения цели работы требуется решить следующие задачи:
• выявить традиционные идейные источники концепции «трех миров» Мао Цзэдуна;
• рассмотреть политическую концепцию Мао Цзэдуна в контексте традиционных политических учений Китая;
• выявить влияние марксизма и его национальной разновидности на учение Мао Цзэдуна;
• системно рассмотреть учение Мао Цзэдуна о «трех мирах», выявить его основные элементы;
• показать влияние политической доктрины Мао Цзэдуна на последующее политическое мышление и особенности ее трансформации в трудах Дэн Сяопина и Цзян Цзэминя.
Теоретические и методологические основы исследования
В своем исследовании мы опирались как на тексты Мао Цзэдуна и других последователей маоизма, программные документы КПК, постановления правительств, так и на социальных философов, изучавших сущность маоизма как идеологической системы, политологов, анализирующих те или иные вопросы внешнеполитической доктрины КНР, синологов, рассматривавших глубинные основы формирования традиционного китайского мировоззрения и миропорядка, а также китайские, отечественные и западные СМИ, в которых ярко проявились тенденции тех времен, которые были определены хронологическими рамками данного исследования.
Методология исследования обусловлена особенностями предмета и объекта исследования. Системный анализ политической доктрины Мао Цзэдуна предполагает раскрытие ее субъективных, культурно-исторических, социальных и философских предпосылок. В решении поставленных задач использовались методы структурно-функционального анализа - для выявления соотношения особенностей советской и китайской версий марксизма, компаративный метод - в частности, при сравнительной характеристике политических теорий западных ученых и Мао Цзэдуна, метод экстраполяции, диахронный и синхронный методы, а также философские и общенаучные принципы познания, социокультурный, цивилизационный, феноменологический, персонификационный и герменевтический подходы.
Социокультурный подход был использован, например, при анализе специфики китайского мышления - ситуативного, нацеленного на получение эффекта за счет адаптации к меняющейся ситуации. Цивилизационный подход позволяет рассматривать Китай как единую во времени и пространстве цивилизацию, обладающую характеристиками, инвариантными по отношению к смене общественно-политического строя. Использование персонификационного подхода было обусловлено необходимостью учитывать значительную роль личности Мао Цзэдуна в политической истории Китая. Феноменологический подход дает возможность рассматривать ряд положений политической доктрины Мао в их связи с конкретными обстоятельствами: понять истинные намерения Мао, во многом мыслившего «из ситуации», а не опираясь на готовые теоретические схемы, можно лишь редуцировав возможное влияние тех или иных концепций. Герменевтический подход был необходим для истолкования действительного смысла тех высказываний Мао, которые были предназначены для «внешнего контрагента», а стало быть, зачастую служили «уловкой» в соответствии с китайской традицией общения с «варварами».
В исследовании первоисточников широко применялся метод контент-анализа. В силу специфики изучаемого предмета достаточно широко применялся проблемно-хронологический подход. Это объясняется тем, что многие положения политической доктрины Мао Цзэдуна явным образом не содержатся в его произведениях. Их можно восстановить лишь в ходе конкретного историко-политического анализа реальной политики, проводимой Мао Цзэдуном, его решений, распоряжений, стратегических инициатив.
Научная новизна диссертационного исследования
Научная новизна исследования обусловлена тем, что оно вносит существенные коррективы в устоявшиеся представления о политическом учении Мао Цзэдуна, о его истоках, эволюции и конкретно политических экспликациях. В работе осуществлена системная реконструкция концепции «трех миров» Мао Цзэдуна, исследованы специфические связи доктрины Мао Цзэдуна с традиционными политическими теориями Китая, выявлено ее влияние на позднейшие политические концепции. В диссертационном исследовании:
Положения исследования, выносимые на защиту
• Учение Мао, несмотря на декларируемую им «последовательную адаптацию учения Маркса к китайским условиям», на деле имеет своим источником совсем иные теории и традиции, в том числе, конфуцианскую доктрину социальной иерархии, легизм, систему классических стратагем и сталинскую концепцию социалистической государственности;
• В основе маоистской политической доктрины лежит этноцентрическое представление об «исторических правах» Китая и его сюзеренитете над иноземными государствами, коренящееся в традиционной китайской 10 доктрине мироустройства, согласно которой центром мира является Китай, а прочие страны находятся от него в иерархически выстроенной вассальной зависимости.
• Политический прагматизм Мао Цзэдуна коренится в китайской традиции стратагемного мышления, которой свойственно определять характер действий в зависимости от постоянно меняющихся обстоятельств и ожидать эффект от сложившейся обстановки, и в этом отношении находящейся в концептуальном противоречии с западным политическим реализмом и утилитаризмом, характеризующимися установкой на проективность;
• Теория Мао фактически заняла место традиционного конфуцианства в качестве цивизационной философии, системы «единственно верных» истин и ценностей, которые надлежало распространить на весь «отсталый» -капиталистический, мелкобуржуазный мир;
• В учении Мао Цзэдуна через рецепцию идей И.Сталина, реализованную в контексте идей национального освобождения Китая и «сильного государства и богатого народа», осуществлено преодоление господствовавших в раннем китайском марксизме троцкизма и послефевральского ленинизма;
• Системообразующим элементом политической теории Мао Цзэдуна является концепция «трех миров» о противостоянии Китая во главе стран «третьего мира» «гегемонизму сверхдержав», главным образом - Советского Союза. Мао Цзэдун оказался одним из первых теоретиков, отказавшихся от доминирующих в западной науке политических дихотомий в пользу полицентристской трактовки современного мирового сообщества. Своей «теорией трех миров» он демонстрировал решительный отказ от «биполярного» видения мира, в котором противостояние «социализм — капитализм» было главным критерием при определении практических внешнеполитических шагов.
• Мао Цзэдун интерпретировал в утилитаристском ключе марксистские законы общественного развития и постулировал закономерность и историческую неизбежность территориальных экспансий как движущей силы исторического процесса. При этом установлено, что требование укорененности Китая в «континентальной массе» Центральной Азии, рассматриваемой Мао опорным краем территории КНР, было обусловлено скорее культурно-историческими, нежели экономическими и военно-стратегическими мотивами. Экспансионистская динамика на западном и южном направлениях служила ответом на вызов конкретной политической ситуации - угрозы англосаксонской блокады страны с Тихого и Индийского океанов;
• Концепция Дэн Сяопина экономической консолидации стран «Большого Юга», развивающая теорию «трех миров» Мао Цзэдуна, в отличие от нее исходит из тезиса о невмешательстве Китая в мировые политические процессы. При этом доктрина Цзян Цзэминя о многополярности мира, связанная с маоистской теорией «трех миров», в отличие от нее исходит из тезиса о равноправии субъектов мировой политики.
Научно-теоретическая и практическая исследования
Выводы и положения диссертационного исследования возможно применить как для осмысления глобальных процессов современности в целом, так и для конкретного анализа современного состояния китайских стратегий развития, а также выявления в деятельности Китая определенных закономерностей и тенденций.
Исследование имеет практическое значение для выработки политики РФ на азиатском направлении и на постсоветском пространстве. Результаты могут быть использованы в проведении научных изысканий, затрагивающих проблемы безопасности, а также при разработке практических рекомендаций в области строительства межгосударственных отношений с КНР.
Положения и результаты исследования могут стать составной частью содержания учебных курсов для студентов, обучающихся по специальности «Политология», в ластности учебных курсов: история политических учений и сравнительная политология.
Апробация результатов исследования
Положения диссертации апробированы на международных конференциях: «Взаимодействие политической науки с органами государственной власти в формировании политических процессов в РФ и новых независимых государствах» (Екатеринбург, 2002, 2005 гг.); «Государственная и муниципальная служба в условиях формирования гражданского общества и рыночной экономики: опыт, проблемы, перспективы» (Челябинск,. 2004 г.); «Права человека и иммиграция» (Красноярск, 2004).
Диссертация обсуждалась на заседании отдела философии Института философии и права Уральского отделения РАН и была рекомендована к защите.
Основные результаты и выводы исследования отражены в семи научных публикациях автора общим объемом 2.5 п.л.
Структура работы
Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, библиографии, содержащей 251 наименование, и приложений, в том числе, двух таблиц и четырех карт. Общий объем работы - 188 страниц.
Заключение научной работы
диссертация на тему "Концепция "трех миров" Мао Цзэдуна в контексте традиционных политических доктрин Китая"
Заключение
Изучение политической доктрины маоизма не утрачивает своей актуальности даже через тридцать лет после смерти китайского вождя. Учение Мао Цзэдуна не было отброшено в эпоху широких политических и экономических реформ, оставшись фактором, в значительной степени определяющим как внутреннюю, так и внешнюю политику этой могущественной державы и сам образ поведения китайской цивилизации на мировой арене. Сегодня в Китае наблюдается своего рода маоистский ренессанс. Дэнсяопиновский принцип «пребывания в тени» постепенно становится для КНР прошлым, неуклонно укрепляющая свой авторитет радикально настроенная часть новой элиты готовится к решению задачи, поставленной в свое время Мао Цзэдуном: «Мы должны покорить земной шар. Что касается Луны, Меркурия, Венеры - всех восьми планет, помимо Земли, то можно еще исследовать их, побывать на них. Что же касается работы и сражений, то, по-моему, важнее всего наш земной шар, где мы создадим мощную державу»244. Это высказывание Мао сегодня приобретает новое звучание - в свете стремительно развертываемой Китаем космической программы. Понимая, что имперские амбиции без статуса космической державы не стоят ровным счетом ничего, Китай твердо решил перестать быть только Поднебесной империей, закрепившись и в небе.
Весьма очевидными выглядят и территориальные притязания КНР. В том числе, и к России (вспомним об отданном Китаю в прошлом году острове Большой Уссурийский для урегулирования пограничной проблемы, о претензиях на устье реки Туманган и отнюдь не прекратившейся «картографической агрессии»). Сегодняшний Китай готов к решению тех проблем, которые не были решены Мао Цзэдуном, в том числе, вопроса о принадлежности Тайваня, проблемы Малаккского пролива и т.п. 244
Из выступления на расширенном заседании Военсовета ЦК КПК 11 сентября 1959 г.'/ Маоизм без прикрас. Некоторые уже известные, а также ранее не опубликованные в китайской печати высказывания Мао Цзэдуна. М„ 1980. С. 223.
И доктринальным основанием деятельности китайских руководителей на международной арене остается политическая доктрина, фундамент которой заложил в свое время Мао Цзэдун. И именно ее детальное изучение позволит дать объективный прогноз относительно возможных действий Китая в ближайшем будущем, а главное, дать, убедительное объяснение этим действиям.
Изучение наследия Мао Цзэдуна может стать полезным и как урок политического дальновидения для российских руководителей, умения строить адекватную региональную, а тем более глобальную политику, исходя их долгосрочных интересов своей страны, умения чередовать в своей политической деятельности упорную осторожность с осторожным упорством, гибко и тонко трансформировать соперничество в сотрудничество.
Роль политической науки не исчерпывается лишь теоретическим интересом, она зачастую напрямую участвует в проектировании судеб той или иной страны. Вот почему мы не можем беспристрастно взирать на борьбу политологических течений в Китае. О того, какое из них одержит в конечном счете победу, зависит и мировое положение России. Останется ли Россия равноправным партнером Китая, окажется ли в положении «младшего брата» и ресурсного придатка своего юго-восточного соседа или же втянется в новую эскалацию военного напряжения? Вопросы далеко не праздные. В любом случае инспирируемые политологической элитой Китая будущие изменения во внешней стратегии КНР, возможные драматические повороты развития мировой ситуации с учетом неуклонно растущего влияния китайского фактора в общей структуре международных отношений должны постоянно быть предметом приоритетного рассмотрения российской политологической науки.
Перспективы дальнейшего исследования
Направлением для дальнейших исследований может стать проработка проблемы изменения политической доктрины Китая и его места в мировой системе в связи с экономическим подъемом. Большой интерес вызывает политологический анализ международной ситуации с точки зрения возможных вызовов и угроз со стороны КНР.
Весьма перспективным представляется изучение тенденций в современной китайской политологической мысли. На протяжении тридцати лет китайскую политическую науку отличало единообразие в плане как методологии, так и круга исследуемых проблем. Международный курс КНР стал предметом научного анализа и дискуссий лишь на рубеже 70-80-х годов, когда в Китае начинают создаваться или возобновляют работу научно-исследовательские учреждения, занимающиеся проблемами международных отношений, развивается плюрализм мнений и концептуальных подходов. В современной китайской политологии выделяются четыре «группировки»: отражающие официальную линию рационалисты (прагматика, «модернизация без вестернизации»); прозападно настроенные либералы; радикальные националисты (антиамериканизм, утверждение особого пути Китая) и левые ортодоксы (маоисты старой закалки). Эти группировки ведет достаточно острую идеологическую борьбу, от исхода которой зависит, какую форму примет в результате политическая доктрина Китая и какое место определит он нашей стране в своей системе координат.
Учение Мао Цзэдуна представляет собой достаточно сложный конгломерат идей, возникший на местной китайской почве, хотя и впитавший в себя элементы западной мысли. Его нельзя свести ни к китайскому буржуазному шовинизму, ни к анархизму, ни к классическому марксизму или его российским модификациям, несмотря на его близость в отдельных частях к этим идеологиям. Анализ доктрины Мао с точки зрения его расхождения с марксизмом, столь характерный для советской. общественной науки 60-80-х гг., как правило, грешит однобокостью и политической ангажированностью. Даже вышедшие в те годы культурологические, историографические и литературоведческие работы, посвященные древней истории Китая, часто были проникнуты обличительным пафосом. Это мешало отечественной синологии быть в полной мере объективной и беспристрастной. Так, например, китайский этноцентризм, в основе которого лежит формировавшаяся в течение тысячелетий система традиционных ценностей и идей о социальном идеале, в духе упрощенческого социологизма трактовался как рудимент феодального общества. А такое сложное явление как китайский национализм объявлялся буржуазным пережитком. Исходя из западных представлений о формировании государств, политической преемственности и международном праве невозможно было понять и сущность концепций исторических прав Китая и китайского сюзеренитета над иноземными государствами, лежащих в основе внешнеполитической теории Мао Цзэдуна. Дать объективное и убедительное объяснение этим феноменам, проясняющую суть маоистской геополитики, позволяет обращение к глубинным основам формирования китайского миропорядка, до сих пор определяющих внешнеполитическую парадигму Китая. Одной из таких основ является сложившаяся за многовековую историю Китая идея синоцентризма. Эгоцентрическая картина мира, или представление о центральном положении в мире жизненного пространства того или иного народа, характерна для большинства древних земледельческих обществ. Так, например, эллинам их страна виделась лежащей «на полпути между восходом и заходом солнца», то есть посередине ойкумены; религиозный центр Дельфы был расположен в центре Эллады. Бродячие и кочевые народы, напротив, видят мир таким, каким он предстает перед ними в движении; отсюда им свойственно линейное, или маршрутное, представление об обитаемом мире".
Аналогичный эллинскому взгляд на ойкумену сложился у китайцев еще в древнейшую эпоху Шан-Инь (ок. 1523 - ок. 1028 гг. до н.э.). Иньскую картину «обитаемого мира» реконструировал на основе анализа данных гадательных надписей советский историк М. В. Крюков. В центре мироздания находится столица иньцев город Шан. Вокруг него расположены «земли», различающиеся по сторонам света: западные, северные, восточные, южные - полусамостоятельные образования, признающие верховную власть иньского вана. Вкупе со столицей они образовывали государство Инь, за пределами которого располагались поясом враждебные племена. Четкой грани между «землями» и «племенами» на ту пору, однако, не было. На протяжении полутысячелетнего существования Шан-Инь они то враждовали, то сотрудничали, то воссоединялись, то сепаратизировались. По мнению историка Л. С. Переломова, это объяснялось отсутствием в тот период деления мира на «мы - они»3. Как иньцы, так и их соседи находились на начальной стадии этнообразования, когда еще не появилось ни самоназвания, ни национального самосознания. Поэтому политические мотивы еще главенствовали над этническими.
В то же время у высшей иньской знати и администрации уже возникает представление о верховенстве Инь над соседними территориями - ближними и весьма отдаленными. Верховенство это обеспечивает верховный правитель древних китайцев. «Именно модель правителя, представление об его мироустроительных функциях легли в основу китаецентристской концепции мира задолго до появления этнической отчужденности, членения по схеме «мы - они»4.
Китайский правитель обладает исключительной властью в силу того, что он является наместником на земле Верховного владыки, шан ди -высшего божества, определяющего, будет ли урожайным год, окончится ли успешно военный поход, не случится ли мора и т. п. На основании подразумевавшейся культом тесной связи Верховного владыки с иньскими царями, последние считали всех правителей окружавших их народностей своими вассалами. Именно в иньский период зародилась синоцентристская концепция сюзеренитета, в течение многих столетий формировавшая внешнеполитическую доктрину императорского Китая.
В XI в. до н.э. иньцев завоевали чжоусцы. Стоявшие к тому времени на более низкой ступени развития, они заимствовали и развили иньские институты государственности, а также культ Верховного владыки, которого стали именовать Тянъ ( , Небо), и, соответственно, представление о власти своего правителя, получившего наименованиеТяныры (Х Р, Сын Неба).
Вполне ли корректным является использование термина «геополитика» применительно к доктрине Мао Цзэдуна? Известно, что эта «буржуазная наука» отрицалась и подвергалась жесточайшей критике не только в Советском Союзе, но и в КНР. «Единственно верным» политическим учением считался научный коммунизм. Притом, если в СССР наблюдалось хотя бы какое-то подобие политологического плюрализма, выражавшегося в существовании научных (как правило, схоластического характера) дискуссиях и освещении взглядов западных геополитиков в научной и публицистической литературе - пусть и в критическом ключе, то в Китае времен Мао Цзэдуна западная геополитическая наука была под полным запретом. Наследие Ф. Ратцеля, X. Макиндера и К. Хаусхофера не рассматривалось в учебниках для философских факультетов китайских вузов и высших партийных школ даже в порядке обличения. В качестве самостоятельной научной дисциплины геополитика начала изучаться в Китае лишь в середине восьмидесятых годов, в первую очередь, в Шанхайском и Пекинском университетах. Но о существовании в этой стране сильной геополитической школы речь все же не идет даже сегодня.
Впрочем, судьба науки геополитики была незавидной ив СССР. Сам этот термин употреблялся лишь в критически отрицательном смысле - как «признак гниения» буржуазной идеологии; в эпоху империализма9 . В советской научной литературе было очень ограниченное количество не только серьезных объемных исследований, но и статей, посвященных этой области социально-философской мысли Запада. Любопытно, что в ряде из них остракизму подвергались не только «империалистические», «нацистские» и «сионистские», но и «реакционные китайские» геополитики -так, как если бы эта наука имела в КНР хотя бы какое-то развитие92.
Наряду с генетикой и кибернетикой геополитика относилась советской идеологией к разряду лжеучений. Вместе с тем, тщательный анализ важнейших геополитических учений имел бы для Советского Союза и сугубо практическое значение - он привел бы, по словам политолога Т. Андриановой, «к лучшему пониманию и прогнозированию поведения наших оппонентов в «холодной войне», поскольку западные политики принимали свои решения, исходя из основных постулатов геополитической теории» .
Но, к сожалению, в советской общественной науке доминировал классовый подход, подавляющий все иные возможности интерпретации общественного развития. Внешнеполитическая деятельность СССР определялась трансформировавшейся из теории мировой революции идеей пролетарской солидарности с трудящимися всех стран, борющимися против капитализма, и укрепления позиций Советского Союза как «базы мирового революционного движения» (И. Сталин). Впрочем, последовательное, продвижение именно этой концепции привело к утверждению нашей страны как мировой геополитической державы - к моменту своего распада СССР контролировал огромные территории. Таким образом, если социальная цель большевизма - коммунизм - так и осталась утопией, то геополитическая цель - создание мощнейшего государства, способного проводить и защищать свои интересы в мире, была достигнута вполне успешно.
Другое дело, что отсутствие научно обоснованной теории экспансионизма, т.е. геополитической теории, которой были вооружены западные страны и которая отвергалась у нас как реакционная и безнравственная, в конце концов крайне плачевно сказалось на судьбе Советского Союза: «идеологические основы созданного государства препятствовали его дальнейшему развитию как геополитической сверхдержавы, так как экспансионизм как государственная цель не ставился» не мог быть поставлен и, более того, отвергался населением психологически»94. Пренебрежение к всестороннему анализу идеологических основ политического поведения оппонентов СССР в «холодной войне» привело к тяжелым последствиям кризиса государственности, не преодоленным и по сей день. Итак, ни в СССР, ни в КНР геополитики как научной теории не существовало. Вместе с тем, утверждать, что у этих стран не имелось геополитических целей и амбиций, было бы, по меньшей мере, некорректно. Другое дело, что становление СССР и народного Китая как геополитических держав, вся их внешнеполитическая, в том числе, и экспансионистская, деятельность определялась идеологическими факторами не в меньшей степени, нежели вопросами обеспечения военной и экономической безопасности, роста жизненного пространства (Lebensraum) с учетом общего баланса сил в мире, своего места в системе больших пространств и экономико-географических характеристик конкретных стран.
Соответственно, и западные державы выстраивали свои геополитические доктрины по отношению к социалистическому блоку с учетом этой особенности его внешней политики. Таким образом, идеологический фактор в XX веке приобрел важнейшее значение для мировой геополитики.
Отвечая на вопрос, поставленный в начале параграфа относительно корректности использования термина «геополитика» применительно к маоистскому Китаю, можно констатировать наличие у него геополитических задач, интересов, интенций и способов их воплощения, а значит, существование практической геополитики. Методом изучения китайской геополитики сороковых-семидесятых годов прошлого столетия является, таким образом, выявление этих интенций в трудах Мао Цзэдуна и других руководителей КНР, в конкретной внешнеполитической практике Китая.
Отметим, что и изучение геополитики стран западных демократий вряд ли может ограничиться лишь анализом текстов теоретиков этой науки. Дело в том, что геополитика - не умозрительная наука. По словам Александра Дугина, «Геополитика - это мировоззрение власти, наука о власти и для власти, ... дисциплина политических элит (как актуальных, так и альтернативных), и вся ее история убедительно доказывает, что ею занимались исключительно люди, активно участвующие в процессе управления странами и нациями, либо готовящиеся к этой роли»95.
В случае с Китаем этот тезис наполняется дополнительным смыслом. Многие западные ученые проблематизируют саму возможность построения каких бы то ни было теорий в китайской интеллектуальной традиции. Еще Гегель, исходя из излюбленного самими китайцами тезиса о сущностной неизменности китайской культуры, обосновывал невозможность существования в Китае теоретической мысли: «Китай уже рано достиг такого состояния, в котором он находится теперь, потому что всякая возможность изменений исключена, так как еще нет противоположности между объективным бытием и субъективным стремлением к нему, и незыблемое, всегда вновь проявляющееся начало заменяет то, что мы назвали бы историческим элементом. Китай и Индия находятся еще, так сказать, за пределами всемирной истории, как предпосылка тех моментов, лишь благодаря соединению которых начинается животворный исторический процесс. В единстве субстанциальности и субъективной свободы нет различия и противоположности обеих сторон, так что именно благодаря этому субстанция не может дойти до рефлексии в себе, до субъективности» 6.
Экспансионистскую доктрину Мао Цзэдуна трудно признать столь же четкой и проработанной, какими представляются, например, концепции Н. Спайкмена и А. Мэхэна, ведь Мао не был теоретиком в западном смысле. Однако вся его деятельность на международной арене была вполне логичной и концептуализируемой. И двигала, им не только необходимость защиты завоеваний китайской революции, но и вековые требования приращения китайской территории, изменения общего баланса мировых сил в пользу КНР и укрепления ее геополитического положения. Или, другими словами, борьбы за «жизненное пространство» Китая.
Lebensraum, «жизненное пространство» - основополагающее понятие теории основателя научной геополитики Ф. Ратцеля, ставшее фундаментом большинства последующих геополитических теорий. По мнению Ратцеля, государство следует рассматривать как форму распространения жизни на поверхности Земли. Подобно всякому биологическому виду, все государства живут, то расширяя, то сжимая свой ареал, продвигаясь и отступая, порождая новые отношения и устраняя прежние, «развиваются в соперничестве со своими соседями, в большинстве случаев за обладание территориями»158. А потому борьба за «жизненное пространство» является естественным способом существования всякого государства, а важнейшей характеристикой жизнеспособного народа является мобильность.
Примечательно, что отправной точкой научной карьеры Ф. Ратцеля стал именно Китай. В 1876 году он защитил в Мюнхенском университете докторскую диссертацию на тему китайской эмиграции. Основные положения этой работы, касающиеся особенностей перемещения народов и захвата ими сопредельных территорий, легли в основу его знаменитой «биогеографической» доктрины.
Строя свою концепцию «жизненного пространства», Мао Цзэдун исходил из совершенно иных посылок, нежели Ратцель. Его работы не были известны Мао, зато он был знаком, хотя, как мы показали в предыдущей главе, весьма поверхностно, с трудами другого немецкого мыслителя, Карла Маркса. Интерпретируя в утилитаристском ключе сформулированные Марксом законы общественного развития, Мао пришел к выводу о закономерности и исторической неизбежности территориальных экспансий как движущей силы исторического процесса. В 1939 году в брошюре «Китайская революция и Коммунистическая партия Китая» (учебное пособие для партийных кадров, обучающихся в Яньани) Мао писал: «Нельзя расширение территории считать, агрессией, а слабые гибнущие национальности объявлять объектами агрессии, сочувствовать им. Действия сильной нации или государства, направленные на расширение своей территории, соответствуют законам общественного развития своего времени» ] 9 . В этой работе будущий Председатель КНР восхвалял насильственную ассимиляцию народов, проводимую императорами династий Хань и Тан, Чингисханом и впервые заявил о территориальных претензиях к сопредельным странам, утверждая, что у Китая были отняты Бирма, Монголия, государства Индокитая. Кстати, монгольский вопрос Мао ставил в повестку дня и ранее, в 1936 году, в ходе беседы с американским писателем с Э. Сноу, а также в 1945 году, во время переговоров в столице Особого района Китая г. Яньани с американцами-участниками «миссии Дикси», заявляя, что после победы китайской революции Монголия автоматически станет частью Китайской федерации.
Классики геополитики считали совершенно закономерным стремление государства как географического организма к неуклонному росту. Об этом писал и Фридрих Ратцель, и Карл Шмитт, рассматривавший в рамках своей теории «больших пространств» (Grossraum) принцип имперской интеграции как выражение логического и естественного человеческого стремления к синтезу. Без всякой оглядки на наследие западных геополитиков, Китай исторически стремится к обретению наибольшего территориального объема. В доктрине Мао эта задача в целом совпадала с задачей «воссоединения» в границах КНР территорий обитания всех народов, так или иначе связанных с историей ханьцев, независимо от того, являлись ли эти народы данниками китайских императоров или же, наоборот, ... агрессорами по отношению к государствам Поднебесной, как, например, сюнну (гунны) или монголы. «Непосредственной задачей Китая является возвращение всех наших территорий, а не только отстаивание нашего авторитета до Великой Китайской стены»1 , - объявил Мао Цзэдун в разгар культурной революции. Общая площадь территорий, за счет которых Китай намеревался расширить свое «жизненное пространство», составляла 10,4 млн. кв. км, что на 1 млн. кв. км превосходило всю площадь современного Китая.
Видимые векторы китайской экспансионистской политики от эпохи к эпохе по-разному представлялись внешним наблюдателям. В 1943 году - в самый разгар Второй Мировой войны - Карл Хаусхофер писал о тенденции Китая к меридиональной экспансии и ее способности поставить заслон американской «широтной» экспансии. Последняя, по мнению немецкого ученого, имела даже большее мировое геополитическое значение, нежели развернувшаяся кровопролитная война. «Каким бы важным для культурного бытия Европы не было обильно смешанное с солдатской кровью военно-стратегическое пространство Черного и Каспийского морей, для будущего нового передела геополитического пространства оно будет второстепенным, - писал он. - Ибо начинается процесс создания новых «меридиональных» Больших Пространств, которые и приобретут решающее стратегическое значение»161. Завершив в согласии с доктриной Монро «освоение» Западного полушария, США придали своей геостратегии «широтную динамику», активизируя усилия в тропической Африке, Иране, Индии и Австралии и (почти одновременно с другой широтно развивающейся империей - Россией) вторгшись в восточноазиатское геополитическое поле Китая и Японии, традиционно ориентированное по направлению Север-Юг. Столкновение разнонаправленных силовых линий полностью изменило «силовое поле» земной поверхности. Теперь геополитическое будущее планеты зависит от того, сумеет ли англо-американская тенденция экспансии вдоль параллелей, несущая в себе угрозу Третьей Мировой войны, прорвать сопротивление восточно-азиатской тенденции экспансии вдоль меридианов .
Утверждение Хаусхофера о традиционной «меридиональной» ориентации китайской геополитики вполне оспариваемо. На самом деле, ее динамика во все века являлась разновекторной, направленной в равной степени и на земли «северных варваров», и на южные территории (страны Юго-Восточной Азии), и на «Западный край» (Тибет, Синьцзян, Казахстан и ряд восточных индийских штатов). Делая акцент на этом факте, российский исследователь О. В. Зотов отмечает, что, относясь к региону Дальнего Востока (АТР), Китай никогда не замыкал себя в проблемах региона своей географической принадлежности, реализуя себя как Срединное государство на западе 163 . Таким образом, меридиональная динамика китайской геополитики вполне успешно дополнялось «широтной» динамикой, что явственно проявилось уже в первые годы существования КНР.
Стремительный экономический подъем современного Китая, активно противостоящего Америке в ее желании установить однополярный мировой порядок, по мнению многих политологов, может считаться прочным шансом на многополюсный мир и самым гигантским успехом в геополитике на рубеже ХХ-ХХГ веков. Отстаивая идею многополярности, Китай демонстрирует отказ от своего традиционного стремления к мировому господству. И, возможно, именно сейчас в Китае происходит самая фундаментальная «культурная революция», которая ниспровергнет веками формировавшийся синоцентрический взгляд на мировой порядок.
Становление новой сверхдержавы заставило США изменить свои приоритеты в своей внешней политике. Уже в середине 1990-х годов ведущие американские политологи признали претензии КНР на ведущие роли в мировой политике и экономике одной из острейших для США геополитических проблем. Так, в 1997 году 3. Бжезинский отводил центральное значение вопросу «Насколько практически возможно и, с точки зрения Америки, насколько приемлемо превращение Китая в доминирующую региональную державу и насколько реально его усиливающееся стремление к статусу мировой державы?» 219 . Не удивительно, что отношения между КНР и США не отличаются безмятежностью. По мнению Б. Т. Кулика, «объективно на нынешнем этапе китайско-американское противоборство намного острее, глубже и обширнее, чем российско-американское. В основе его лежат два главных противоречия. Первое - между двумя супердержавами, одна из которых уже сейчас является таковой, а другая станет ею завтра. Второе - между странами двух противоположных общественных систем»" .
Если первое кажется очевидным, то второе сегодня часто считается утрачивающим свое значение. Бытует мнение, в том числе, и в научных кругах, что процессы внутреннего развития КНР рано или поздно приведут к конвергенции там социализма и капитализма. Факты, однако, свидетельствуют об ином. Так, XVI съезд КПК однозначно подтвердил, что КНР будет и дальше идти по пути строительства социализма с китайской спецификой, «руководствуясь марксизмом-ленинизмом, идеями Мао Цзэдуна, теорией Дэн Сяопина и важными идеями тройного представительства»221. А следовательно, противоречие между КНР и США как странами различных общественных систем сохраняется. И это не может не тревожить Вашингтон, где считают, что пока у власти в Китае находятся коммунисты, Америка не может чувствовать себя в безопасности. Отсюда неизбывное стремление американцев «изменить Китай», втянуть его в систему так называемой «политической глобализации».
Свое недовольство идеологическим давлением на Китай выражал в свое время еще Дэн Сяопин. Развитие отношений в США он считал очень важным фактором экономического роста КНР, однако реакция Вашингтона на события 4 июня 1989 года заставила его решительно высказаться против американского вмешательства во внутренние дела КНР под предлогом «демократизации китайского общества» и «защиты прав человека», мотивируя это той же необходимостью сохранения политической стабильности и социалистического строя в стране.
Тяньаньмэнь поставил отношения КНР и США практически на грань разрыва. Тогда Америка решительно возглавила демарш западных стран с целью изолировать Китай от внешнего мира и максимально затруднить деятельность его властей на международной арене. Под угрозой оказалось проведение Китаем политики расширения внешних связей - одной из ключевых составляющих его программы модернизации.
Дальнейшие отношения Китая и США во многом определила встреча Дэн Сяопина с Р. Никсоном 31 октября; 1989 года. В разговоре с бывшим президентом США, китайский лидер заявил, что «беспорядки и контрреволюционный мятеж в Пекине были спровоцированы прежде всего международными антикоммунистическими и антисоциалистическими течениями». И добавил после этого: «Люди стоят за права человека, но нельзя забывать и о правах государства. Говоря о достоинстве личности, нельзя забывать о достоинстве государства»222.
Патриарх китайской «перестройки» наметил тогда два основных направления американской политики КНР: 1) необходимость улучшения отношений с США для поддержки экономического развития Китая; 2) несогласие с вмешательством США во внутренние дела КНР.
Практически в тот же период в КНР активизировалось обсуждение проблемы установления нового международного политического и экономического порядка. Сначала - как естественная реакция на жесткую изоляцию и политику «сверхсдерживания» со стороны Запада, а затем - как обоснованное желание заявить о своих притязаниях на более весомую по сравнению с прежней глобальную роль. В основу идеи установления нового международного порядка Дэн Сяопином были положены те самые пять принципов мирного сосуществования, что были провозглашены совместно Китаем и Индией в 1954 г.
Жданов, Владислав Леонидович, диссертация по теме "Теория политики, история и методология политической науки"
1. XX съезд Коммунистической партии Советского Союза. 14-25.02.1956.
2. Стеногр. отчет. В 2-х т. М.: Госполитиздат, 1956. Т. 1 640 с. Т. 2 - 559 с.
3. XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. 17-31.10.1961. Стеногр. отчет. В 3-х т. М.: Госполитиздат, 1961. Т. 1 608 с. Т. 2 - 608 с. Т. 3-592 с.
4. Алтайский М., Георгиев В. Антимарксистская сущность философских взглядов Мао Цзэ-дуна. М.: Мысль, 1969. 141 с.
5. Андрианова Т.В. Геополитические теории XX в. (Социально-философское исследование). М.: ИНИОН, 1996. 178 с.
6. Антимарксистская сущность взглядов и политики Мао Цзэ-дуна. Сб. статей. М.: Политиздат, 1969. 303 с.
7. Баландин Р. Д., Миронов С. С. Дипломатические поединки Сталина: от Пилсудского до Map Цзэдуна. М.: Вече, 2004. 381 с.
8. Бжезинский 3. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы. М.: Международные отношения, 1999.-256 с.
9. Бладуорт Цзин Бин, Бладуорт Д. Вероятные наследники. Что случится, когда Мао умрет. М.: Прогресс, 1974. 228 с.
10. Бодар J1. Тень Мао. М.: Прогресс, 1996. 461 с.
11. Ю.Бокщанин А.А. Китай и страны южных морей в XIV-XVII вв. М.: Наука, 1968.-212 с.
12. П.Болятко А. В. Дальний Восток: в поисках стратегической стабильности. М.: Институт Дальнего Востока РАН, 2003. 196 с.
13. Борисов О. Б. Из истории советско-китайских отношений в 50-х гг. К дискуссии в КНР о Мао Цзэдуне. М.: Международные отношения, 1982. -152 с.
14. Борох Л. Н. Общественная мысль Китая и социализм: проблема восприятия западных теорий (начало XX в.). Автореф. дисс. . д. ист. наук. М., 1984.-32 с.
15. Браун О. Как Мао Цзэ-дун шел к власти // Проблемы Дальнего Востока. 1973. №4.-С. 129-151.
16. Брежнев Л.И. Ленинским курсом. Речи и статьи. Т. 1. М.: Политиздат, 1970.-543 с.
17. Бурлацкий Ф. М. Мао Цзэдун. М.: Рипол Классик, 2003. 256 с.
18. Бутурлинов В. Ф., Плотников Г. К., Чубаров В. В. О советско-китайской фанице. Правда и пекинские вымыслы. М.: Воениздат. 1982. 78 с.
19. Ван Мин. Полвека КПК и предательство Мао Цзэ-дуна. М.: Политиздат, 1979.-302 с.
20. Видаль Ж. Куда ведет Китай группа Мао Цзэ-дуна. М.: Прогресс. 1967. -300 с.
21. Владимиров О., Рязанцев В. Страницы политической биографии Мао Цзэдуна. М.: Политиздат, 1969. 112 с.
22. Владимиров П. П. Особый район Китая. 1942-1945 гг. М.: Издательство АПН, 1974.-656 с.
23. Влияние Октябрьской революции на Китай / Дин Шоу-Хэ и др.- М., Политиздат, 1959.-203 с.
24. Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза 27.01-05.02.1959. Стенографический отчет. М.: Политиздат, 1959. 592 с.
25. Возникновение и развитие разногласий между руководством КПСС и нами. По поводу Открытого письма ЦК КПСС // Полемика о генеральной линии международного коммунистического движения. Пекин: Изд. лит. на иностр. яз., 1965. С. 112-115.
26. Воскресенский А. Д. Геостратегическая конфигурация мира и ее влияние на развитие мирового сообщества // Китай в мировой политике. М.: РОССПЭН, 2001. С. 12-30.
27. Воскресенский А. Д. Россия и Китай: проблемы динамики и преемственности в межгосударственных отношениях. Автореф. дисс. . д. полит, наук. М., 1998. 36 с.
28. Гаджиев К.С. Введение в геополитику. М.: Логос, 1998. -415 с.
29. Галенович Ю.М. Нации и государства: Сб. статей о китайско-американских отношениях. М.: Институт Дальнего Востока РАН, 2001. 184 с.
30. Галенович Ю.М. Призрак Мао. М.: Время. 2002. 208 с.
31. Галенович Ю.М. Россия и Китай в XX веке: граница. М.: Изограф, 2001. -336 с.
32. Галенович Ю.М. Наказы Цзян Цзэминя. Принципы внешней и оборонной политики современного Китая. М.: Муравей, 2003. 335 с.
33. Гарвер Дж. В. Мао Цзэдун и разлад китайско-советских отношений // Китай в диалоге цивилизаций (к 70-летию академика M.JI. Титаренко). М.: Памятники исторической мысли, 2004. С. 471-483.
34. Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории. СПб.: Наука. 1993. 480 с.
35. Гельбрас В. Г. Китайская реальность России. М.: ИД «Муравей», 2001. 320 с.
36. Гончаров С., Ли Даньхуэй. О «территориальных претензиях» и «неравноправных договорах» в российско-китайских отношениях: мифы и реапьность //Проблемы Дальнего Востока. 2004. №4. С. 117-130.
37. Геополитика // БСЭ. М.: Гос. науч. изд-во БСЭ, 1952. Т. 10. С. 559-560.
38. Давыдов А.С. Китайско-американские отношения в контексте российской политики КНР // Китай в мировой и региональной политике (История и современность). М.: Институт Дальнего Востока РАН, 2002. С. 163-196.
39. Девятов А. Красный дракон. Китай и Россия в XXI веке. М.: Алгоритм, 2002.-288 с.
40. Делюсин Л. П. Внешняя политика. Китай сегодня. М.: Наука, 1969. 336 с.
41. Делюсин Л. П. Дэн Сяопин и реформация китайского социализма. М.: Муравей, 2003.-208 с.
42. Делюсин Л. П. Полвека две эпохи. М.: Институт востоковедения РАН. 2001.-294 с.
43. Делюсин Л. П. Спор о социализме. Из истории общественно-политической мысли Китая в начале 20-х годов. М.: Наука, 1980. 152 с.
44. Демидова Н. Ф., Мясников В; С. Первые русские дипломаты в Китае. («Роспись» И. Петелина и статейный список Ф. И. Байкова). М.: Наука, 1966.- 159 с.
45. Документы внешней политики СССР. Т. 2. М. Политиздат, 1958. 803 с.
46. Дроздов Ю. Записки начальника нелегальной разведки. М.: OJIMA-ПРЕСС, 2000. -416 с.
47. Дубровская Д. В. Судьба Синьцзяна: Обретение Китаем «Новой границы» в конце XIX в. М.: ИВ РАН, 1998. 203 с.
48. Дугин А. Г. Основы геополитики. М.: Арктогея, 2000. 924 с.
49. Думан Л. И. Традиции во внешней политике Китая // Роль традиций в истории и культуре Китая. М.: Наука, 1972. С. 199-213.
50. Дэн Сяопин. Строительство социализма с китайской спецификой. Статьи и выступления. М.: О-во дружбы и сотрудничества с зарубеж. странами, 2002.-527 с.
51. Ефимов Г.В. Очерки по новой и новейшей истории Китая. М., 1951. 574 с.51 .Жириновский В., Кулешов Н. Россия, Китай, Индия: политикоидеологические доминанты в XX столетии. М.: ЛДПР, 2000. 344 с.
52. Зенгер X. фон. Стратагемы. О китайском искусстве жить и выживать. В 2-х т. М.: Изд-во Эксмо, 2004. Т. 1-512 с. Т. 2. 1024 с.
53. Зотов О. В. «Евразийские Балканы» в геополитике Китая // Восток. 2001. №4.-с. 105-122.
54. Зюганов Г.А. География победы: Основы российской геополитики. М.: Б. и., 1997.-304 с.
55. Идейно-политическая сущность маоизма. М.: Наука, 1977. -443 с.
56. Ильенков Э. В. Диалектика или эклектика? (Полемические заметки о маоистском «понимании» и «применении» диалектики) // Вопросы философии. 1968. №7. С. 40-49.
57. Исаева М. В. Представления о мире и государстве в Китае в III-IV вв. н.э. (по данным «нормативных историописаний». М.: Институт востоковедения РАН, 2000. -264 с.
58. История китайской философии. М.: Прогресс, 1989. 552 с.
59. История Китая. М.: МГУ, Высшая школа, 2002. 736 с.
60. История Китая с древнейших времен до наших дней. М.: Наука, 1974. 536 с.
61. Капица М.С. КНР: два десятилетия две политики. М.: Политиздат, 1969. -352 с.
62. Капица М.С. КНР: три десятилетия три политики. М.: Политиздат, 1979. -576 с.
63. Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век. М.: Весь мир, 1997. 480 с.
64. Киссинджер Г. Дипломатия. М.: НИЦ «Ладомир», 1997. 848 с.
65. Китай и соседи в древности и средневековье. М.: Наука, 1970. 275 с.
66. Китай и соседи в новое и новейшее время. М.: Наука, 1982. 454 с.
67. Китай после «культурной революции» (политическая система, внутриполитическое положение) / Л.М. Гудошников, Б.П. Барахта, В.Г. Карымов, P.M. Неронов. М.: Мысль, 1979. -360 с.
68. Кленин И. Д. Иноязычные заимствования в современном китайском языке // Мир китайского языка. 1998. № 2. С. 8-21.
69. Книга правителя области Шан. М.: Ладомир, 1993. 392 с.
70. Ковалев Е. Ф, Из истории влияния Октябрьской социалистической революции на Китай. В 2-х ч. М., 1995. Ч. 1. 194 е.; Ч. 2. - 177 с.
71. Коммунистическая партия Китая: История и современные проблемы. К 80-летию Коммунистической партии Китая. М.: Институт Дальнего востока РАН, 2001.-179 с.
72. Конфуцианское «Четверокнижие» (Сы my»). М.: Восточная литература, 2004.-431 с.
73. Корпоративное управление и экономический рост в России. Материалы международной конференции. М., 2004. 376 с.
74. Корсун В.А. «Китайский мировой порядок»: альтернативная интерпретация исторической трансформации внешнеполитической парадигмы // Китай в мировой политике. М.: РОССПЭН, 2001. С. 172-199.
75. Кохановский В. П., Селезнев А. И. Критика философских основ маоизма. Ростов-на-Дону. 1974. 32 с.
76. Краткая история КПК (1921-1991). Гл. ред. Ху Шэн. Пекин: Изд. лит. на иностр. яз., 1993. 1058 с.
77. Кривцов В. А. Маоизм и великоханьский шовинизм китайской буржуазии // Проблемы Дальнего Востока. 1974. №1. С. 74-87.
78. Крил X. Г. Становление государственной власти в Китае. Империя Западная Чжоу. СПб: Евразия, 2001. 480 с.
79. Кулик Б. Т. К истории отношений КПСС и КПК (1956-1966 гг.) по материалам российских архивов // Китай в мировой и региональной политике (История и современность). М.: Институт Дальнего Востока РАН, 2002.-С. 68-162.
80. Кулик Б. Т. Советско-китайский раскол: причины и последствия. М.: Институт Дальнего Востока РАН, 2002. 640 с.
81. Кулик Б. Т. Фактор США в российско-китайских отношениях // Китай в мировой и региональной политике (История и современность). М.: Институт Дальнего Востока РАН, 2003. С. 4-29.
82. Кучумов В.Н. Очерки по истории китайской революции. М.: Партиздат, 1934.- 147 с.
83. Лао-цзы. Дао дэ цзин. М.: ИИА Репортер, 1990. 28 с.
84. Дедовский А. М. СССР и Сталин в судьбах Китая. Документы и свидетельства участника событий 1937-1952. М.: Памятники исторической мысли, 1999. 344 с.
85. Ленин В. И. II Конгресс Коммунистического Интернационала. Поли, собр. соч., 5 изд., т. 41. - С. 213-267.
86. Ленин В. И. Борьба партий в Китае. Поли. собр. соч., 5 изд., т. 23. - С. 138-140.
87. Ленин В. И. К вопросу о диалектике. Поли: собр. соч., 5 изд., т. 29. - С. 316-322.
88. Ленин В. И. Несколько тезисов. Поли. собр. соч., 5 изд., т. 27. - С. 48-51.
89. Искусство властвовать / Ли Гоу. План обогащения государства. План усиления армии. План успокоения народа (XI в.) Лю шао. О человеческом существе (III в.). М.: Белые альвы, 2001. 288 с.
90. Ли Дачжао. Избранные произведения. М.: Наука, 1989.-488 с.
91. Ли Цзинцзе. Россия во внешней политике КНР // Китай на пути модернизации и реформ. 1949-1999. М.: Восточная литература, 1999. С. 580-591.
92. Ли Чжисуй. Мао Цзэдун: Записки личного врача. В 2-х кн. Мн.: ИнтерДайджест; Смоленск: ТОО «Эхо», 1996. Кн. I 384 с; Кн. 2 - 368 с.
93. Лундестад Г. Восток, Запад, Север, Юг. Основные направления международной политики. 1945-1996. М.: Изд-во «Весь Мир», 2002. 360 с.
94. Лю Цзайци. Российско-китайские отношения после окончания холодной войны (1992-2001 гг.) // Китай в мировой и региональной политике (История и современность). М.: Институт Дальнего Востока РАН, 2003. -С. 124-131.
95. Макиндер X. Дж. Географическая ось истории // Классика геополитики. XX век. М.: ООО «Издательство ACT», 2003. С. 7-32.
96. Мао Цзэдун. Восемнадцать стихотворений. М.: Изд. иностр. лит., 1957. 75 с.
97. Мао Цзэдун. Выдержки из произведений. Пекин: Изд. лит. на иностр. яз., 1966.-326 с.
98. Мао Цзэдун. Выступления, ранее не публиковавшиеся в китайской печати. М.: Прогресс, 1975-1976. Вып. 1, 1975 -314 с. Вып. 2, 1975 -435 с.
99. Вып. 3, 1976 294 с. Вып.4, 1976 - 214 с. Вып. 5, 1976 - 287 с. Вып. 6, 1976-310 с.
100. Мао Цзэдун. Избранные произведения. В 4-х т. М.: Изд. иностр. лит. Т. 1, 1952 534 с. Т. 2, 1953 - 473 с. Т. 3, 1953 - 446 с. Т. 4, 1953 - 623 с.
101. Мао Цзэдун. Избранные произведения. В 5 т. Пекин: Изд. лит. на иностр. яз. Т. 1, 1967 450 с. Т. 2, 1969 - 609 с. Т. 3, 1969 - 377 с. Т. 4, 1969-569 с. Т. 5, 1977-637 с.
102. Мао Цзэдун. Революция и строительство в Китае. Статьи и выступления. М.: О-во дружбы и сотрудничества с зарубеж. странами, 2002.-529 с.
103. Маоизм без Мао. М.: Политиздат, 1979. 319 с.
104. Маоизм без прикрас. Некоторые уже известные, а также ранее не опубликованные в китайской печати высказывания Мао Цзэдуна. М.: Прогресс, 1980.-286 с.
105. Маркс К. Английские жестокости в Китае. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., изд. 2, т. 12 - С. 167-170.
106. Маркс К. Китайские дела. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., изд. 2, т. 15. -С. 529-532.
107. Маркс К. Революция в Китае и в Европе. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., изд. 2, т. 9.-С. 98-105.
108. Матвейчев О. А. Китай. На стыке тысячелетий. М.: Звездная лига, 2004. 112 с.
109. Материалы VIII Всекитайского съезда КПК (15-27 сент. 1956 г.). М.: Госполитиздат, 1956.-536с.
110. Международные отношения на Дальнем Востоке в послевоенные годы (1945-1957). В 2-х т. М.: Мысль, 1978. Т. 1 -275 с. Т.2-285 с.
111. ИЗ. Милонов В. Открытие Китая внешнему миру. М.: ИНИОН, 1996. 65 с.
112. Миф П. А. Китайская революция. М.: Партиздат, 1932. 322 с.
113. Моджорян Л. А. Геополитика на службе военных авантюр. М.: Международные отношения, 1974. 192 с.
114. Моргентау Г. Международная политика // Антология мировой политической мысли в 5-ти томах. Т. 2. М.: Мысль, 1997. С. 501-507.
115. Мори Н. Критика работ Мао Цзэ-дуна «Относительно практики» и «Относительно противоречия». М.: Прогресс, 1967. — 198 с.
116. Моро-Дефарж Ф. Введение в геополитику. М.: Конкорд, 1996. 150 с.
117. Мошкин С. В. Всемирная революция и военно-политические приоритеты большевиков // Ленинизм и Россия. Екатеринбург: УрО РАН, 1995.-С. 249-276.
118. Мэхэн А.Т. Влияние морской силы на историю // Классика геополитики, XIX век. М.: ООО «Издательство ACT», 2003. С. 183-274.
119. Мясников В. С. Антология хитроумных планов // Зенгер X. фон. Стратагемы. О китайском искусстве жить и выживать. Т. 1. М.: Изд-во Эксмо, 2004. С. 5-27.
120. Мясников В. С. Договорными статьями определили. Дипломатическая история русско-китайской границы XVII-XX вв. М.: РИО Мособлупрполиграфиздата, 1996. 482 с.
121. Нацинов Е. И. Критика гносеологических концепций маоизма. Автореф. дисс. . канд. филос. наук. М., 1975. 24 с.
122. О теории трех миров // Международные отношения. 1974. №6.
123. Общественно-политическая мысль в Китае (конец XIX начало XX вв.). М.: Наука, 1988. - 246 с.
124. Остроухов О. Л., Салицкий А. И. Внешняя политика КНР: обеспечение суверенитета и целей развития // Китай в мировой политике. М.: РОССПЭН, 2001.-С. 41-46.
125. Ощепков В. П. Россия и Китай в зеркале региональной геополитики. М.: Научная книга, 1998. 159 с.
126. Панцов А. В. Тайная история советско-китайских отношений. Большевики и китайская революция (1919-1927). М.: ИД Муравей-Гайд, 2001. 456 с.
127. Пекин против смягчения международной напряженности // Проблемы Дальнего Востока. 1973. №4. С. 41-55.
128. Переломов Л. С. Конфуцианство и легизм в политической истории Китая. М.: Наука. 1981.-336 с.
129. Переломов JI.C., Гончаров С.Н., Никогосов Э.В. Великоханьская сущность концепции извечного единого многонационального Китая // Проблемы Дальнего Востока. 1981. №4. С. 41-55.
130. Перспективы Китая. Научный доклад Института прикладных международных исследований № 1. М.: Институт прикладных международных исследований, 2003.
131. Песков Ю. С. GCCP-KHP: от конфронтации к партнерству. М.: Институт Дальнего Востока РАН, 2002. 192 с.
132. Попов И. М. Россия и Китай: 300 лет на грани войны. М.: ООО «Издательство Астрель»: ООО «Издательство ACT: ЗАО НПП «Ермак», 2004.-510 с.
133. Поспеловский Д. Тоталитаризм и вероисповедание. М.: Библейско-богословский институт святого апостола Андрея, 2003. 655 с.
134. Ратцель Ф. Народоведение (антропогеография) // Классика геополитики, XIX век. М.: ООО «Издательство ACT», 2003. С. 53-182.
135. Рахманин О. Б. К истории отношений России-СССР с Китаем в XX в. М.: Памятники исторической мысли, 2002. 512 с.
136. Румянцев А. М. Истоки и эволюция «идей Мао Цзэ-дуна» (об антимарксистской сущности маоизма). М.: Наука, 1972. 380 с.
137. Свешников А. А. Роль американского фактора в самоопределении КНР на международной арене в начале XXI в. // Китай в мировой и региональной политике (История и современность). М.: Институт Дальнего Востока РАН, 2003. С. 30-58.
138. Сладковский М. И. Китай. Основные проблемы истории, экономики, идеологии. М.: Мысль, 1978. 221 с.
139. Советско-китайские отношения 1917-1957. Сборник документов. М.: Изд. вост. лит., 1959. -467 с.
140. Сталин И. В. Выступление на заседании ЦК РСДРП(б) по вопросу о мире с немцами. Соч., т. 4. М.: ОГИЗ, 1951. С. 27.
141. Сталин И. В. К национальному вопросу в Югославии. Соч., т. 7. М.: ОГИЗ, 1947. - С. 69-76.
142. Сталин И. В. Революция в Китае и задачи Коминтерна. Соч., т. 9. М.: ОГИЗ, 1948.-С. 282-312.
143. Сталин И. В. О перспективах революции в Китае. Соч., т. 8. М.: ОГИЗ, 1948.-С. 357-374.
144. Сталин И. В. Вопросы китайской революции. Соч., т. 9. М.: ОГИЗ, 1948.-С. 221-230.
145. Сунь Ятсен. Избранные произведения, М.: Наука, 1964. 573 с.
146. Сыроежкин К.Л. Эволюция формирования и основные черты концепций национальной политики КПК. Алматы: Казахстан. Ин-т стратегич. исслед. при Президенте Республики Казахстан, 1998. 132 с.
147. Теория председателя Мао о делении на три мира огромный вклад в марксизм-ленинизм. Пекин: Изд. лит. на иностр. яз., 1977. - 84 с.
148. Титов А.С. Из истории борьбы и раскола в руководстве КПК 1935-1936 гг. М.: Наука, 1979.-С. 152.
149. Тихвинский С. Л. Движение за реформы в Китае в конце XIX в. М.: Наука, 1980.-360 с.
150. Товарищ Мао Цзэдун о том, что империализм и все реакционеры -бумажные тигры. Редакция газеты «Жэньминь жибао» (27 окт. 1958 г.). Пекин: Изд. лит. на иностр. яз., 1961. 33 с.
151. Трактаты о военном искусстве / Сунь-цзы, У-цзы; Пер. с кит., предисл. и коммент. Н. И. Конрада. М.: ООО «Издательство ACT»; СПб.: Terra Fantastica, 2003. 558 с.
152. Троцкий Л.Д. К истории русской революции. М.: Политиздат, 1990.-447 с.
153. Устав Коммунистической партии Китая. М.: Изд-во Высш. парт, школы, 1956. -32 с.
154. Фан Личжи. От патриотизма к мировому гражданству: Контуры глобального сознания // Один мир для всех. М.: Прогресс, 1990. 215 с.
155. Фицджеральд Ч.П. История Китая. М.: ЗАО Центрполиграф, 2004.-460 с.
156. Флойд Д. Мао против Хрущева. Краткая истрия китайско-советского конфликта. М.: Прогресс, 1964. 191 с.
157. Фу Чек Тек. Воспоминания древнего стратега. Мышление Сунь-Цзы. М.: HIPPO, 2004.-556 с.
158. Фуко М. О народном правосудии. Спор с маоистами // Фуко М. Интеллектуалы и власть. М.: Праксис, 2002. С. 19-65.
159. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: ООО «Издательство ACT», 2003.-603 с.
160. Хаусхофер К. Геополитическая динамика меридианов и параллелей // Дугин А. Г. Основы геополитики. М.: Арктогея, 2000. С. 836-839.
161. Хаусхофер К. О геополитике. Работы разных лет. М.: Мысль, 2001. 426 с.
162. Цзян Цзэминь о социализме с китайской спецификой. Сборник высказываний по темам. Т. 1. М., 2002. 395 с.
163. Цзян Цзэминь. Реформа, развитие, стабильность. Статьи и выступления. М.: О-во дружбы и сотрудничества с зарубеж. странами, 2002. -687 с.
164. Чжоу Эньлай. Избранные произведения. Т. 1. Пекин: Изд. лит. на иностр. яз., 1981. 563 с.
165. Чжу Сюецинь. Два очага духовного нездоровья, возникшие со времени Движения «4 мая» 1919 г. // Галенович Ю. М. Нации и государства: Сборник статей о китайско-американских отношениях. М.: Институт Дальнего Востока РАН, 2001. С. 130-149.
166. Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М.: Изд. центр «Терра», 1991. 604 с.
167. Шевелев С. В. Из истории образования Коммунистической партии Китая. М., 1976. 164 с.
168. Шмитт К. Земля и море (созерцание всемирной истории) // Дугин А. Г. Основы геополитики. М.: Арктогея, 2000. С. 840-883.
169. Шорт Ф. Мао Цзэдун. М.: ООО «Издательство ACT», 2001. 608 с.
170. Энгельс Ф. Новая экспедиция англичан в Китай. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., изд. 2, т. 12.-С. 178-183.
171. Эренбург Г. Б. Очерки национально-освободительной борьбы китайского народа в новейшее время. М.: Учпедгиз, 1951. 240 с.
172. Яковлев М. И. 17 лет в Китае. М.: Политиздат, 1981. 320 с.
173. Янь Сюэтун. Стратегическое сотрудничество между КНР и США // Китай в диалоге цивилизаций (к 70-летию академика M.JI. Титаренко). М.: Памятники исторической мысли, 2004. С. 404-413.
174. Источники на китайском языке
175. Ван Босян. Чуньцю цзо дубэнь (Правильный смысл Чуньцю цзо).
176. Пекин: Чжунхуа шуцзюй, 1957. -3, 6, 750 с.
177. Гуаньюй шицзе синшиды синьды чжуань чжэдань (О новых изменениях в международной политической обстановке. Об укреплении лагеря и ослаблении мировой капиталистической системы). Пекин: Тунсу дуу чубаныиэ, 1958, - 28 с.
178. Дигочжун хэ ицэ фаньдунпай доу ши чжи лаоху (Империалисты и все реакционные элементы бумажные тигры). Пекин: Жэньминь чубаныиэ, 1958.-90 с.
179. Доу Хуэй. Чжунхуа жэньминь гунхэго дуйвай гуаньси гайшу (Внешнеполитические связи КНР) / Вань Ци шэньюе. Шанхай: Шанхай вайюй цзяоюй чубаныиэ, 1989. 4, 4, 239 с.
180. Ли Жуй. Мао Цзэдун тунчжиды чуци гэмин ходун (Начальный период революционной деятельности товарища Мао Цзэдуна). Пекин, 1957. 277 с.
181. Лю Пэйхуа. Япянь чжаньчжэн. Пекин: Чжунго циннянь чубаньшэ, 1962. -98 с.
182. Лян Цычао. Чжэсюе сысян луньвэнь сюань (Избранные труды по вопросам философии) / Гэ Маочунь, Цзян Цзюнь ояньсюань. Пекин: Бэйцзин дасюэ чуоаныне, 1984. 3, 520 с.
183. Мао Цзэдун сысянь чжуаньти яньцзю (Идеологическое наследие Мао Цзэдуна. Исследования) / Чжубянь: Сунь Цимин. Шанхай: Шанхай жэньминь чубаньшэ, 1999.-282 с.
184. Мао Цзэдун чжуцзо цзешао (Методическое пособие по изучению работ Мао Цзэдуна). Пекин: Чжунго циннянь чубаньшэ, 1962. 314 с.
185. Мао Цзэдун. Лунь тунъи чжаньсянь (Фрагменты статей и выступлений по вопросам революционной борьбы и социалистического строительства). Пекин: Чжунго вэныни чубаньшэ, 1988. 3, 8, 350 с.
186. Мао Цзэдун. Сюаньцзи (Избранные произведения). Пекин: Жэньминь чубаньшэ. Т. 1, 1951 296 с. Т. II, 1952 - 10, 299-805 с. Т. III, 1953 - 4, 8091144 с. Т. IV, 1960-6, 1213-1520 с.
187. Сун Цян, Чжан Цанцан, Цяо Бянь. Чжунго кэи шо бу (Китай может сказать «нет»). Пекин: Чжунхуа гуншан ляньхэ чубаньшэ, 1999.-5, 3, 435 с.
188. Сяо Гунцинь. Анализ напряженности политических культур Китая и США // Чжаньпюэ юй гуаньли. 2001. №2. С. 39-42.
189. Тан Шипин. И вновь о большой стратегии Китая // Чжаньлюэ юй гуаньли. 2001. № 4. С.30-32.
190. Чжунго гунчаньдан лиши цзяньбянь. Цзо чжэ Ван Ши Дэн (Краткая история компартии Китая / Ван Ши и др.). Шанхай: Шанхай жэньмин чубань шэ, 1959.-6,302 с.
191. Источники на европейских языках
192. Baum R. Burying Мао: Chinese Politics in the age of Deng Xiaoping.
193. Princeton: Princeton Univ. Press, 1996. XIX, 508 p.
194. Bernstein R., Munro R. The Coming Conflict with China. N. Y.: Knopf, 1997.-245 p.
195. Blum R. The United States and China in War Affairs. New York: McGraw-Hill, 1966. XIV, 287 p.
196. Burki S. J. A Study of Chinese Communes. 1965. Cambridge (Mass.): Harvard East Asian Monographs, 1969. X VI, 101 p.
197. Bush R. C. Religion in Communist China. Nashville New York: Abingdon Press, 1970. -432 p.
198. Camilleri J. Chinese Foreign Policy: The Maoist Era and its Aftermath. Oxford: Martin Robertson, 1980. XIII, 31 I p.
199. Clark G. In Fear of China. Melbourne: Lansdowne press, 1967. IX, 219 p.
200. Cohen S.B. Geography and Politics in Divided World. London: Methuen, 1964.-XXIII, 351 p.
201. Deng Xiaoping. Selected Works of Deng Xiaoping. Beijing: Foreign Languages Press. Vol. I, 1992-342 p. Vol. II, 1984-418 p. Vol. Ill, 1994 -400 p.
202. Dittmer L. Sino-Soviet Normalization and its International Implications. 1945-1990. Seattle; London: University of Washington press, 1992. VII, 373 p.
203. Evans R. Deng Xiaoping and the Making of Modern China. London: Penguin Books, 1995. XVII, 353 p.
204. Fairbank J. FC. China: A New History. Cambridge: Camb. Univ. Press, 1992. 519 p.
205. Fewsmith J., Rosen S. The Domestic Context of Chinese Foreign Policy: Does "Public Opinion" Matter? // The Making of Chinese Foreign and Security
206. Policy in The Era Of Reform, 1978-2000 / Ed. David M. Lampton. Stanford: St. Univ. Press, 2001. P. 151-187.
207. Forman H. Report from Red China. New York: Holt, 1945. IV, 250 p.
208. Gernet J. A History of Chinese Civilization. Cambridge: Camb. Univ. Press, 1983.-XXVI, 772 p.
209. Glaberman M. Mao as a Dialectician. Detroit: Bewick, 1971. 24 p.
210. Halloran R. The Rising East // Foreign Policy. 1996. № 102, Spring. P. 3-21.
211. Harris N. The Mandate of Heaven: Marx and Mao in Modern China. London: Quartet Books, 1978.-9, 307 p.
212. He via J.L. Making China "Perfectly Equal"? // The Journal of Historical Sociology. Oxford, 1990. Vol.3, №4, December. P. 378-400.
213. Joseph W. A. The Critique of Ultra-leftism in China, 1958-1981. Stanford: Univ. press, 1984. IX, 312 p.
214. Kardelj Edvard. Socialism and War: A Survey of Chinese Criticism of the Policy of Coexistence. London: Methuen, 1960. 238 p.
215. Ladany L. The Communist Party of China and Marxism, 1921-1986. Stanford: Hoover Institution Press, 1988. XX, 588 p.
216. Leroi-Gourhan A. Le geste et la parole. Paris: Michel, 1964. Vol. 1—313 p. Vol. 2 285 p.
217. Lieberihal K. A New China Strategy // Foreign Affairs. 1995. November-December. P. 35-49.
218. Lucy Xing Lu. Rhetoric of Nationalism and Anti-Americanism: A Burkean Analysis of China Can Say No // Intercultural Communication Studies. 19981999, VIII-2. P. 163-175.
219. Mao Tse-tung. Selected Works. Peking: Foreign Languages Press. Vol. I, 1967 347 p. Vol. II, 1967 - 468 p. Vol. Ill, 1967 - 290 p. Vol. IV, 1975 - 459 p.
220. McLuhan M., Fiore Q. War and Peace in the Global Village. N.Y.: Bantam, 1968.- 192 p.
221. Michael F. Mao and the Perpetual Revolution. An Illuminating study of Mao Tse-tung's Role in China and World Communism. N.Y.: Barron's/Woodbury, 1977.-XVII, 326 p.
222. Naisbitt J. Megatrends Asia. N.Y.: Simon & Schuster, 1995. 304 p.
223. Quan Yanchi. Mao Zedong: Man, not God. Beijing: Foreign Languages Press, 1996.-213 p.
224. Rice E. Mao's Way. Berkeley: Univ. of Califirnia Press, 1972. XII, 596 p.
225. Sakakibara E. The End of Progressivism. A Search for New Goals // Foreign Affairs. 1995. September-October. P. 8-14.
226. Savin V. Multipolare Weltording und Chinas Vorstellungen. Miinchen: Herbert Utz Verlag, 2004. 70 S.
227. Schram S. Mao Tse-tung. N.Y.: Penguin Books, 1971. 372 p.
228. Schram S. The Political Thought of Mao, Tse-tung. Harmondsworth: Penguin Books, 1963. 479 p.
229. Service J. S. The American Papers: Some Problems in the History of U.S. -China Relation. Berkeley: Univ. of Califirnia, 1971. 218 p.
230. Snow E. Red Star Over China. New York: Grove press, 1968. 543 p.
231. Song Yimin. A Discussion of the Division and Grouping of Forces in the World After the End of the Cold War // International Studies. Beijing, 1996. № 6-8.-P. 5-17.
232. Spence J. Mao Zedong. New York: Viking Press, 1999. 190 p.
233. The Chinese World Order. Traditional Chine's Foreign Relations // Ed. by J. K. Fairbank. Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 1968. -X, 416 p.
234. The Kissinger Transcripts. The Top Secret Talks with Beijing and Moscow. New York: The New Press, 1999. 515 p.
235. Xuewu Gu. China verwundbare Kontinentalvormacht // Internationale Politik. 2001. Heft 4.-S.1-8.
236. Zhang Tiejun. Reconstructing the Great Wall: Chinese Security Strategy in the Early 21th century. Goteborg: Department of Peace and Development Research, Goteborg University, 2003. IV, 224 p.
237. Zhang Xiaobo, Song Qiang. China Can Say No to America // New Perspectives Quarterly. 1996. Vol. 13, №4. P. 51-53.1. Интернет-ресурсы
238. Selected Works of Mao Tse-tung (vol. I-IX) // Mao Zedong (Mao Tse-tung). Reference Archive. Режим доступа:http://www.marxists.org/reference/archive/mao/index.htm. Загл. с экрана.
239. Беседа с лидером Либерально-демократической партии России В. Жириновским // Национальная Служба Новостей, 26.02.1996. Режим доступа: http://www.nns.rU/elects/president/intzhir.html#17. Загл. с экрана.
240. Гараджа Н. Черчилль как президент России. Про яйца, корзины, интересы и ценности // Русский журнал, 21.10.2004. Режим доступа: http://www.russ.ru/culture/20041021names.html. Загл. с экрана.
241. Лещенко В: Китай и Россия: выбор жизни и смерти // Открытая электронная газета Forum.msk.ru, 30.06.2004.
242. Режим доступа: http://forum.msk.ru/news/2004/325.html. Загл. с экрана.
243. Ли Чэньян. Мао Цзэдун // Проект «АБИРУС», 2004. Режим доступа: http://chinadata.ru/maozedong.htm. Загл. с экрана.
244. Маслов А. А. Социально-политическая история Китая (1949-1976) // Персональная страница профессора Алексея Александровича Маслова, 2004. Режим доступа: http://maslov.stsland.ru/chinahistory.htm. Загл. с экрана.
245. Минин В. «Америка, Китай, а ну-ка вылетай! // Информационное агентство Стрингер, 20.03.2003. Режим доступа:http://www.stringer.m/Publication.mhtml?PubID=1896&Menu=&Part=39&Page=0.- Загл. с экрана.
246. Рожинцев А. Россия и Китай. Перспективы войны в XXI веке // Русский дом, 2003. Режим доступа: http://russdom.ru/cgi-bin/yabb/Printpage.pl?board=2001&num= 1070739667. Загл. с экрана.
247. Тарасов А. Наследие Мао для радикала конца XX начала XXI века // Маоизм.Ру. Интернет-проект Российской маоистской партии, 2002. Режим доступа: http.7/maoism.ru/articles/mao-poln.htm. - Загл. с экрана.
248. Устав Коммунистической партии Китая // Китайский информационный интернет-центр, 2002. Режим доступа: http://china.org.cn/russian/50685.htm. Загл. с экрана.
249. Шапинов В. Левый поворот Мао Цзэ-дуна // Коммунист.Ру, 17.11.2003. Режим доступа: http://communist.ru/lenta/72397. Загл. с экрана.
250. Шаравин А. А. Кого бояться России: Америки или Китая // Украинская сеть новостей «Корреспондент», 17.07.2001. Режим доступа: http://www.korrespondent.net/main/23977. Загл. с экрана.
251. Шевелев В. Н. Мао Цзэдун великий кормчий // Литературный сетевой ресурс LitPORTAL.ru, 2005. Режим доступа: http://www.litportaI.ru/?a=527&t=3291. - Загл. с экрана.
252. Адреса электронных документов даны по состоянию на апрель 2005 года.
http://www.dslib.net/teoria-politiki
Год: 2005
Автор научной работы: Артюхова, Юлия Сергеевна
Ученая cтепень: кандидата политических наук
Место защиты диссертации: Санкт-Петербург
Код cпециальности ВАК: 23.00.04
Оглавление научной работы
Введение
Глава 1. Политические аспекты теории диаспоры 1.1. Отечественные и зарубежные теории диаспоры в международных отношениях
1.2 История и особенности формирования китайской зарубежной диаспоры
Глава 2. Взаимоотношения зарубежной китайской общины и КНР: история и современность
2.1 Эволюция политики Пекина в отношении китайских эмигрантов с начала эмиграции до 1980-х гг.
2.2 Хуацяо и экономические реформы в Китае: 1980-е - 2001 гг.
Глава 3. Политико-экономическое положение китайской диаспоры в странах проживания
3.1 Роль китайских деловых сетей в экономических процессах зарубежных стран
3.2 Участие этнических китайцев в политической жизни государств проживания
Актуальность темы исследования. Последняя четверть века характеризуется значительным ростом интереса к процессам, происходящим в Китае. Это обусловлено успехом китайских реформ, выведших страну на передовые позиции в мире и превративших разоренную социальными и экономическими экспериментами 1960-70-х гг. КНР в сильного регионального лидера. Важную роль в реализации программы реформ сыграла китайская зарубежная диаспора, насчитывающая десятки миллионов человек, рассеянных по всему миру. Именно их инвестиции стали той почвой, на которой выросло экономическое благосостояние КНР. Поэтому неудивителен рост академических исследований по проблемам различных зарубежных китайских общин, проводящихся в рамках политических и социальных наук. Как оказалось, зарубежные общины этнических китайцев не только многочисленны, но и обладают значительным экономическим потенциалом, сплоченностью, культурной и психологической общностью и целой системой пересекающихся связей, позволяющих им действовать как единый организм, независимо от страны проживания. В этих условиях руководство КНР столкнулось с необходимостью выстраивать определенное взаимодействие со своими зарубежными соотечественниками. С началом экономических реформ в Китае был взят на вооружение прагматический подход в отношениях с диаспорой. Развитие связей между исторической родиной и зарубежными общинами стали важнейшей частью внешней политики КНР. Фактор диаспоры учитывается пекинским руководством при анализе отношений со странами проживания диаспоры, поскольку многочисленная и экономически мощная китайская община имеет возможность влиять на внутриполитические процессы этих стран. Однако если стремление диаспоры действовать в пользу исторической родины зависит от диаспоральной политики государства исхода, то возможности такой деятельности зависят от исторических, экономических и политических условий, в которые диаспора поставлена в стране проживания. От этих условий зависят и способы взаимодействия зарубежной китайской общины с политическими, экономическими и социальными структурами государства пребывания.
Актуальность анализа опыта взаимодействия КНР и зарубежной китайской диаспоры обусловлена, в частности, появлением такого феномена как транснациональные сети, что породило новое понимание места и роли диаспоры в системе международных связей. Особое внимание при этом уделяется экономическому, политическому и культурному потенциалу современных диаспор. Диаспора стала рассматриваться в качестве важнейшего внешнеполитического и экономического ресурса исторической родины.
Кроме того, особый интерес, как с теоретической, так и с практической точек зрения представляет анализ эволюции диаспоральной политики КНР в зависимости от внутриполитического курса пекинских лидеров и от состояния двусторонних отношений с различными странами их проживания. Он позволит выявить те методы в работе с зарубежными соотечественниками, которые являются наиболее эффективными для данного региона или страны.
В последнее время в России уделяется особое внимание выработке стратегии взаимодействия с собственной зарубежной диаспорой. Эта проблема занимает умы как политиков, так и ученых. Как пример часто приводится опыт китайской диаспоры. Как представляется, анализ опыта взаимодействия КНР и общин зарубежных китайцев будет полезен для теоретического осмысления и обоснования концепции «русского мира». Кроме того, в России в последнее время также формируется и китайская диаспора. Поэтому исследование особенностей ее функционирования в различных странах имеет большое значение для осмысления путей дальнейшего развития российского Дальнего Востока. Сейчас в российской науке и публицистике активно обсуждается тема «китаизации» сибирских территорий. В свете происходящего на дальневосточных территориях процесса убывания населения идея привлечения в регион рабочей силы из-за рубежа, и, в частности, из КНР, может стать одним из вариантов решения проблемы. В разное время массы китайских эмигрантов помогали экономическому освоению США, Австралии, стран Юго-Восточной Азии. Однако, на наш взгляд, слепое повторение этого опыта в России опасно, прежде всего, из-за наличия протяженной границы с Китаем. Но в любом случае, изучение и обсуждение этого опыта не только в научных кругах, но и широкой общественностью, необходимо.
Степень изученности темы. Степень изученности китайских зарубежных общин и США, и Юго-Восточной Азии достаточно высока, однако большая часть исследований ограничивается отдельными аспектами ее существования. В своем исследовании мы старались использовать как можно более широкий круг материалов для получения более полной картины исследуемого вопроса.
Во-первых, это материалы, содержащие статистические данные о китайском населении в различных странах мира. Это ежегодник «Китайская Народная Республика: политика, экономика, идеология», данные американского статистического справочника Statistical Abstract of the United States, позволяющие проследить изменения демографического и социального состава китайской диаспоры в разные периоды.
Во-вторых, это материалы, отражающие политику официальных кругов КНР в отношении зарубежных соотечественников. Это, прежде всего, тексты официальных документов страны - Конституции и других законодательных актов, отчеты о деятельности органов власти, занимающихся выработкой стратегии отношений с диаспорой, а также тексты докладов и выступлений членов правительства КНР.
В-третьих, новостные сообщения на крупнейших российских и зарубежных сайтах, например, http://sina.com, http://intcrnet.ru, http://russian.peop1e.com.cn (газета «Женьминь Жибао» на русском языке), www.rmnb.com.cn (журнал «Китай»). Были использованы архивы новостей, относящихся ко второй половине 1990-х гг., поскольку более ранних интернет-архивов не существует.
Официальные сайты организаций, деятельность которых связана с китайской диаспорой. Эти сайты содержат огромное количество информации о китайской диаспоре - как о ее истории, так и о современном состоянии, о ее экономической и политической деятельности, о культурных традициях: http//huaren.org, Chinese Overseas Promotion Association: www.coea.org, Worldwide Chinese Association: www.worldwidechineseasso.org. Кроме того, существует целая виртуальная библиотека, объединяющая 72 вэбсайта, посвященных зарубежным китайцам, их истории, традициям, численному составу, особенностям проживания в различных странах и городах мира: www2.hawaii.edu.
В общей массе литературы можно выделить несколько групп.
1. Работы, посвященные истории формирования и развития китайской диаспоры в США и странах Юго-Восточной Азии, а также ее роли и значению в общественно-политической жизни этих стран. К этой группе относится, в частности, монография Бирюкова В.И. «Китайцы в США и американо-китайские отношения на современном этапе» (М., 1983). Работа представляет собой комплексное исследование, посвященное формированию китайской диаспоры в США, истории ее существования до начала 1980-х гг. и ее роли в формировании американо-китайских отношений. Автором собран и проанализирован огромный материал, в том числе статистические данные. Особый интерес представляют выводы, сделанные автором в отношении факторов формирования китайской диаспоры в США, ее социального состава и политических предпочтений. Большой интерес представляет также исследование Севастьянова Е.П. и Корсаковой Н.Е. «Позолоченное гетто. Очерки о жизни в США эмигрантов из Китая, Кореи и Японии» (М., 1983). Здесь заостряется внимание на социальных аспектах жизнедеятельности диаспоры, ее правовом положении, восприятии в общественном мнении США. Подробно рассматриваются организационные структуры китайской общины. Существуют исследования, подробно рассматривающие китайские общины Юго-Восточной Азии. Первой работой, вводившей данную проблематику в отечественную научную литературу стала монография Симония II.A. «Население китайской национальности в странах Юго-Восточной Азии» (М., 1953). В ней затрагивались практически все основные вопросы формирования и структуры китайских общин в Юго-Восточной Азии. В 1973 г. была издана книга Андреева М.А. «Зарубежная китайская община - орудие Пекина в Юго-Восточной Азии», экономическое исследование, содержащее богатый фактический материал. Однако наиболее полным и на сей день исследованием является коллективная работа «Китайские этнические группы в странах Юго-Восточной Азии» под редакцией Г.И. Левинсона.(М., 1986). В книге показана степень социально-экономической интеграции китайского населения с коренными национальностями стран проживания, выявлены факторы, влияющие на ход этнокультурной ассимиляции китайских групп, показан процесс трансформации этих групп в самобытные этнические общности, отличные по культуре как от основного массива китайского этноса, так и от местного населения Юго-Восточной Азии. К этой же группе относится ряд исследований зарубежных авторов: Л. Вильямса, В. Перселла, Дж. Скиннера, С. Фицджеральда.
2. Ко второй группе относятся работы, рассматривающие отдельные аспекты китайской диаспоры. Это работы С.Р. Лайнгер, посвященные социальным организациям китайских зарубежных общин, написанные с привлечением широкого круга источников, в том числе работ японских авторов, П.М. Мовчанюка, рассматривавшего политику Индонезии в отношении китайской диаспоры, Сущевского И.Д., изучавшего культурные особенности китайских общин в разных странах Юго-Восточной Азии. Особняком стоит проблема деловых сетей зарубежных китайцев, поскольку в отечественной работе она не рассматривается. Поэтому в своем диссертационном исследовании мы опирались на работы зарубежных авторов. Следует отметить книгу «New Asian Emperors: The Overseas Chinese, Their Strategies and Competitive Advantages» (1998) Дж. Т. Хал и, У. Хал и и Чин Тионг Тан. В работе рассматривается философия и практика бизнеса зарубежных китайцев с тем, чтобы ответить на вопрос как и почему «новые азиатские императоры» достигли такого экономического успеха в АТР. Авторы пытаются систематизировать основные теории китайских деловых сетей и их стратегий. Большой интерес представляют интервью с главами крупнейших компаний зарубежных китайцев. В целом, делается акцент на конфуцианских основах философии и практики зарубежных китайцев. Проблему китайских деловых сетей в разных ее аспектах рассматривает коллективный труд «Chinese Entrepreneurship and Asian Business Networks» (2004) под редакцией Т. Менкхоффа и С. Герке. Исследование ряда ведущих экспертов основано на богатом эмпирическом материале и изучает роль, характеристики и вызовы китайского предпринимательства и китайских деловых сетей в различных странах Восточной и Юго-Восточной Азии: КНР, Вьетнаме, Малайзии, Сингапуре, Индонезии и Австралии. Особое внимание уделяется связям китайской диаспоры и китайских деловых организаций в КНР.
3. Еще одна группа работ - труды экономистов, рассматривающих как различные аспекты китайских экономических реформ, так и формы участия в них зарубежных китайцев. Так, работа М.А. Потапова «Внешнеэкономическая политика Китая: проблемы и противоречия» (М., 1998) представляет собой анализ внешнеэкономической политики Китая на современном этапе проведения политики реформ и «открытости» с конца 1970-х гг. до середины 1990-х гг. Автор исследует концептуальные вопросы внешнеэкономической стратегии Китая, раскрывает конкретные формы ее осуществления в области внешней торговли, привлечения иностранного капитала, расширения «территориальной открытости», рассматриваются географические приоритеты, региональный и мировой аспекты внешнеэкономической политики КНР. Особое внимание уделено формам экономического сотрудничества с мировой китайской диаспорой. Более подробно участие зарубежных китайцев в экономическом развитии КНР описаны в работах Гончарова С.Н., исследовавшего практические шаги китайского правительства по привлечению инвестиций зарубежных соотечественников, Манежева С.А., рассматривавшего различные формы иностранного предпринимательского капитала в экономике КНР, Новоселовой Л.В., изучавшую инвестиционную политику китайского правительства.
4. Следующую группу исследований представляют работы, дающие представление о внешней политике и международных отношениях КНР и стран АТР. Они не затрагивают напрямую проблему китайской диаспоры, но позволяют выявить общие процессы, происходящие в регионе, и проследить их взаимосвязь с внешнеполитическими действиями КНР. Это работы Е.П. Бажанова, М.С. Капицы, В.С.Титаренко, В.Г. Гельбраса, Б.Т. Колоскова, B.JI. Ларина, Л.С. Кюзаджяна, B.C. Милонова.
5. Следующая группа работ представляет собой исследования в области теории диаспоры. Это работы Т.В. Полосковой «Современные диаспоры: внутриполитические и международные аспекты» (М., 2002), анализирующая место и роль современных диаспор в системе международных отношений; В.А. Тишкова «Реквием по этносу» (М., 2003), рассматривающая широкий круг проблем, связанных с политическими, социальными и культурными трансформациями этноса, и анализирующая роль современных диаспор как транснациональных общностей. Теоретические вопросы диаспоры исследуются также в трудах З.И. Левина, Т.С. Илларионовой, Ж.Т. Тощенко и Т.И. Чаптыковой.
Кроме вышеперечисленных работ, большой интерес представляют статьи отечественных авторов, вышедшие в научных журналах и посвященные различным аспектам деятельности КНР и китайской диаспоры на международной арене. Это статьи, которые подготовили Е. Городилова, Е. Федорова, И. Целищев, Н. Котляров, Е. Рашковский, А. Салицкий.
Цель и задачи исследования. Целью данного диссертационного исследования является анализ опыта взаимодействия КНР и зарубежной китайской диаспоры на примере китайских общин США и наиболее крупных стран Юго-Восточной Азии. В ходе исследования мы должны ответить на вопрос каким образом китайская диаспора принимает участие в разработке внешнеполитической линии и развитии экономических и социальных связей государств проживания и КНР.
В соответствии с обозначенной целью ставятся следующие задачи:
1) анализ современных отечественных и зарубежных теорий диаспоры, применяющихся в международных отношениях.
2) рассмотрение истории и особенностей формирования китайской диаспоры в США и странах Юго-Восточной Азии.
3) изучение изменений, происходивших в диаспоральной политике Китая в период с начала интенсивной эмиграции китайского населения и до 1980-х гг.
4) выявление форм и способов участия зарубежных китайцев в реализации программы экономических реформ КНР и зависимости содержания этих форм и способов от диаспоральной политики Пекина.
5) исследование роли китайских деловых сетей в экономическом развитии США и стран Юго-Восточной Азии.
6) рассмотрение способов участия представителей китайской диаспоры в политических процессах стран проживания.
Объектом исследования является процесс взаимодействия китайской диаспоры и партийно-государственных структур КНР в ходе реализации взаимных интересов на международной арене.
Предметом исследования выступают направления, формы и способы этого взаимодействия, которыми диаспора обеспечивает свое влияние на страну проживания и титульное государство.
Методологическая основа работы представлена междисциплинарным и системным подходами. Междисциплинарный подход состоит в том, что в своем исследовании мы обращались к таким дисциплинам как история, политическая наука, экономика, конституционное право, этническая психология.
Системный подход рассматривает любое социальное явление как целостность его элементов, связей и отношений. Этот подход позволяет нам рассматривать современные диаспоры (в частности, китайскую) как транснациональные сети, где отдельные «ячейки» этой сети - диаспоры разных стран - опутаны бесчисленным количеством разнообразных связей - информационных, финансовых, коммуникационных, культурных, политических. Эти связи превращают мировую китайскую диаспору в единый организм, обладающий определенными особенностями и собственной стратегией поведения на международной арене.
Научная новизна исследования состоит в том, что в данном исследовании предпринимается попытка не только выявить те особенности и китайской диаспоры, благодаря которым она является самостоятельным участником международных отношений и обеспечивает свое влияние на внутри- и внешнеполитический курс стран пребывания и титульного государства, но и проанализировать, как меняются эти особенности в зависимости от положения диаспоры в этих странах.
Практическая значимость диссертации. Выводы диссертационного исследования могут быть использованы при изучении общих курсов истории стран Азии и Африки, истории международных отношений в Азиатско-тихоокеанском регионе, специальных курсов по этим дисциплинам. Результаты данной работы также могут найти применение в деятельности государственных и общественных организаций, занимающихся взаимодействием с китайской диаспорой.
Апробация работы. Основные выводы диссертации обсуждались на кафедре социологии и политологии ИППК-РГИ СПбГУ и были представлены на международном научно-практическом семинаре «Роль политических коммуникаций в становлении российской демократии» (25 февраля 2003 г., г. Санкт-Петербург, Санкт-Петербургский государственный университет, ИППК-РГИ, кафедра социологии и политологии, при поддержке московского представительства Фонда Ф. Эберта, Германия) -доклад «Демократизация авторитарных обществ: тайваньский путь»; на 14-й зимней сессии Методологического института международных отношений, организованной Научно-образовательным форумом по международным отношениям, г. Воронеж, 27 января - 5 февраля 2004 г. - доклад «Китайская диаспора как фактор внешнеполитического влияния Китая»; на XI Международной научной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов», МГУ им. Ломоносова, г. Москва - доклад «Китайская община в Малайзии: опыт межэтнического взаимодействия»; на I Международной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Философия в глобальном мире», РУДН, г. Москва - доклад «Китайский фактор в политической жизни США». Кроме того, основные положения диссертации были опубликованы в статьях: «Хуацяо и их роль в становлении «Большого Китая» // Россия в глобальном мире. Социально-теоретический альманах №6. Часть 1. Приложение к журналу для ученых «Клио». СПб.: Нестор, 2004; «Зарубежные китайцы: к вопросу об инструментах международного влияния КНР» // Там же, №7, 2004.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав (по два параграфа в каждой главе), заключения и библиографического списка.
Можно признать аксиомой то обстоятельство, что в современном мире практически все процессы и явления социальной, экономической и политической жизни претерпевают кардинальные изменения. В частности, много говорится о слабеющей роли национального государства и усилении влияния т.н. суперэтносов, мировых сверхкультур, имеющих оригинальную объединяющую идею. Под суперэтносами чаще всего понимается государство со своей зарубежной диаспорой, т.е. частью народа, живущей за пределами родины. Примеры последних 20 лет со всей очевидностью показали, насколько значительна сегодня роль диаспоры не только в жизни исторической родины, но и в международных отношениях вообще. Эти образования, часто обладающие мощным организационным и финансовым потенциалом, способны не только оказывать экономическую и гуманитарную поддержку стране исхода, но и эффективно отстаивать ее национальные интересы на мировой арене. Кроме того, наиболее многочисленные и влиятельные этнические общности, рассредоточившиеся по всему миру, сохраняют тесные транснациональные связи, высокий уровень экономического взаимодействия, приверженность общим культурным ценностям и языку, что, в конечном итоге, содействует усилению взаимозависимости государств, а значит и процессу глобализации в целом.
В этой связи изучение феномена диаспоры приобретает все большую актуальность. Особое внимание в науке о международных отношениях уделяется экономическому, социокультурному и общественно-политическому потенциалу современных диаспор, а так же сравнительному анализу опыта различных государств в сфере диаспоральной политики. Это поможет определить важнейшие тенденции в развитии взаимоотношений между зарубежными соотечественниками и государством, а так же внутри эмигрантского сообщества.
Важнейшим этапом на пути исследования любой проблемы является анализ основных определений. В нашем случае задача осложняется тем, что, несмотря на широкую распространенность термина «диаспора», общепринятой дефиниции этого понятия нет. Более того, этнографы, юристы, политологи и социологи рассматривают диаспору с разных точек зрения. В энциклопедических изданиях диаспору определяют как часть народа (этнической общности), проживающую вне страны его происхождения, имеющая общие этнические корни и духовные ценности.1 Политологи подчеркивают важность для анализа политической роли диаспор не только характерного для них осознания себя как части народа, проживающего в ином государстве, но и «наличие собственной стратегии взаимоотношений с государством проживания и исторической родиной (или ее символом); формирование институтов и организаций, деятельность которых направлена на сохранение и развитие этнической идентичности» . С юридической точки зрения важен правовой статус лиц, составляющих диаспору. Какую-то ее часть всегда составляют граждане, постоянно проживающие за рубежом, остальные - лица, которые по каким-либо причинам утратили гражданство либо никогда его не имели, но гражданством данного государства обладали (обладают) их предки/потомки или иные родственники и в силу этого они осознают себя как часть народа, проживающего в другом государстве.
Между тем, споры по вопросу определения диаспоры ведутся не только представителями различных отраслей знания, но учеными одной специальности, порождая различные подходы в трактовке этого термина. Говоря о зарубежных исследованиях феномена диаспоры, следует выделить два опорных пункта. Во-первых, данное явление нельзя понять без анализа различных компонентов глобализации и, во-вторых, неотъемлемым условием изучения феномена диаспоры является процесс распознания различных видов диаспоры (т.е. необходимо определить, является ли страна происхождения диаспоры суверенной, является ли диаспора результатом добровольной миграции или вынужденного переселения и т.п.).
По классификации Дж. Армстронга3 диаспоры делятся на «мобилизованные» - те, которые обладают высоким политическим, экономическим, организационным потенциалом и «пролетарские», не имеющие навыков для «эффективного действия в своих коллективных интересах».
Необходимо отметить, что внутри одной диаспоры можно вычленить разные социальные слои, что позволяет говорить о диаспоре не как о корпоративном сообществе, а как о союзе корпораций. Выживает та диаспора, которой удается соединить интересы различных социальных групп, в нее входящих. Прежде всего, интересы тех, кто
1) является хранителем этнокультурного наследия;
2) обеспечивает экономическую основу выживания диаспоры;
3) создает общественно-политические условия для сохранения диаспоры.
Практически все исследователи единодушны в том, что взаимоотношения диаспоры и титульного государства - ключевой аспект в международном измерении проблемы развития диаспоральных организаций. Так, согласно дефиниции, предложенной В. Коннором, «диаспора - та часть народа, которая живет вне родины». М. Эсман определяет диаспору как возникшее в результате миграции этническое меньшинство, сохраняющее связь со страной своего происхождения». По оценке известного финского исследователя С. Лаллукки «явление диаспоры имеет измерение, относящееся к сфере международных отношений».
Вопрос о политике официальных властей Китая в отношении зарубежных соотечественников имеет особое значение для понимания всего комплекса проблем, связанных с взаимоотношениями китайской диаспоры и ее исторической родины. Для любой страны, имеющей свою зарубежную диаспору, особенно такую значительную как китайская, ее поддержка является важной внешнеполитической задачей. Как уже отмечалось выше, диаспора обеспечивает экономическое, языковое и культурное присутствие в стране проживания. В то же время, положение представителей той или иной этнической общины в стране проживания напрямую зависит от состояния двусторонних отношений с этой страной исторической родины, ее внешнеполитического влияния. Со своей стороны, диаспора сама может оказывать влияние на состояние двусторонних отношений, зачастую очень эффективно действуя в роли посредника между страной исхода и страной пребывания диаспоры. Однако стремление диаспоры это делать во многом зависит от эффективности диаспоральной политики исторической родины. В связи с этим представляется необходимым выяснить, какие меры предпринимались китайскими властями для привлечения диаспоры на свою сторону и как эти меры менялись в зависимости от внешних и внутренних условий Китая, для того чтобы определить, как влияла деятельность китайской диаспоры на политико-экономическое развитие страны.
Отношение Пекина к уехавшим за границу соотечественникам в разные исторические периоды менялось в зависимости от его политических, экономических и международных интересов.
В период начала интенсивной миграции китайского населения в страны Юго-Восточной Азии в эпоху династии Мин китайское правительство не только не собиралось устанавливать какие-либо отношения с эмигрантскими общинами, но даже предпочитало дистанцироваться от них. Видимо, объяснить этот факт можно с позиций господствовавшей в государстве конфуцианской идеологии, строго определявшей место каждого индивида в рамках тогдашнего общества и осуждавшей всякий уход из родных мест, от могил предков. В соответствии с этими установлениями на официальном уровне переселенцы рассматривались как люди, нарушившие моральные нормы уже самим фактом ухода на жительство за пределы Китая. Кроме того, как отмечает исследователь А.А. Бокщанин, «китайские переселенцы, занимавшиеся частной торговлей у берегов Китая зачастую в обход надзора властей, рассматривались последними как нарушители всевозможных запретов и ограничений в этой области».1
Таким образом, создававшиеся в тот период китайские поселения были полностью независимы от имперского правительства и местных властей прибрежных провинций Китая и не поддерживали с ними никаких отношений. Весьма слабые горизонтальные связи между этими общинами не позволили им эволюционировать по пути западноевропейской колониальной системы, в рамках которой колонии были более или менее связаны между собой и подвластны метрополии. Более того, чувство известной дистанции по отношению к власти на родине сохранилось в китайской диаспоре по крайней мере до конца монархического режима в Китае, а отчасти осталось до сих пор элементом политического самосознания некоторых слоев китайской общины.2
В середине XVII в. Китай был завоеван маньчжурами, основавшими императорскую династию Цин. К 1680-м гг. маньчжурские войска подавили последние очаги сопротивления на юго-востоке страны - в провинциях Юньнань, Фуцзянь и на острове Тайвань, часть войск, преданных свергнутой минской династии отступила на территорию Бирмы, Вьетнама и далее на юг. В итоге многие китайские общины в Юго-Восточной Азии стали центрами антиманьчжурской оппозиции, со временем там сформировались тайные общества, аналогичные действовавшим в южном Китае и ставившим своей целью свержение цинской династии.
Эти обстоятельства не могли не сказаться на отношении цинских властей к переселенческим общинам. Правительство постаралось максимально ограничить возможность каких-либо связей между эмигрантами и Китаем. По приказу новых властей все жители китайского побережья были выселены вглубь страны, чтобы прервать сообщение с югом по морю, выезд за границу был запрещен под страхом смертной казни, внешняя торговля объявлялась монополией государства, ее объемы были значительно сокращены.
Некоторые изменения в этом вопросе произошли в конце XVIII и в XIX вв. под влиянием как давления западных держав, так и экономических потребностей цинского правительства. Китайские власти были вынуждены ослабить ограничения на внешнюю торговлю, на въезд и выезд из страны. В 1860 г., после окончания второй «опиумной» войны, европейские державы вынудили Китай дать разрешение на вербовку китайской рабочей силы для вывоза ее за границу.
Конец 1970-х гг. прошел в Китае под знаком начала глубоких экономических преобразований. Третий пленум ЦК КПК (декабрь 1978 г.) был той гранью, за которой осталась эпоха социальных экспериментов, а вместе с ней жесткая маоистская модель общества. Реформы, санкционированные этим пленумом, положили начало принципиально новому политическому и экономическому мышлению, изменившему всю систему общественных отношений в стране..
Перемены коснулись и международной политики китайского руководства. Был взят курс на нормализацию взаимоотношений с другими странами, в том числе и капиталистическими, стало развиваться сотрудничество с мировым сообществом по решению различных проблем. Но и пересмотр внешнеполитической идеологии также был напрямую обусловлен экономическими реформами: для их осуществления необходимы были несколько десятилетий стабильного существования, не омраченного угрозами внешних конфликтов. Нормализация отношений с другими странами, во многих из которых проживало немало китайских переселенцев, позитивно сказалось и на положении китайской диаспоры в этих странах. В политике пекинского руководства в отношении зарубежных китайцев в этот период также преобладали экономические мотивы.
Продолжала совершенствоваться сеть правительственных организаций, занимавшихся делами зарубежных китайцев. Основной орган по работе с хуацяо - Канцелярия по делам китайских эмигрантов (прежде называвшийся Центральной комиссией) главной своей целью имеет выработку механизма вовлечения финансовых и материально-технических средств зарубежных китайцев в процессы модернизации экономики КНР. Всекитайская ассоциация репатриантов (ВАР), осуществляющая практическую деятельность в данной области, активно занимается возвращением материальных ценностей, конфискованных в ходе «культурной революции». Для удовлетворения нужд хуацяо создаются специальные банки, магазины, отели, санатории. ВАР защищает права и интересы китайцев, проживающих за границей, анализирует их положение и доводит эту информацию до сведения исполнительной и законодательной власти, в том числе с целью изменения законодательства. Особо активную деятельность в этом направлении развивает Отдел социального обеспечения и юриспруденции ВАР.
В 1983 г. был образован Комитет по делам китайских эмигрантов ВСНП. Главные цели этого органа состоят в совершенствовании законодательства по данному вопросу, в придании работе с соотечественниками систематического характера.
В 1988 г. была создана Комиссия по делам китайских эмигрантов при Всекитайском комитете Народного политического консультативного совета Китая, который представляет собой общественно-политическую организацию, объединяющую в том числе представителей некоммунистических политических партий и организаций.
Постановка новых задач, стоящих перед страной, привели к необходимости официально озвучить изменившуюся позицию китайского руководства по проблеме зарубежных соотечественников. Это было сделано и закреплено в новом законе о гражданстве на III сессии ВСИП в 1980 г. Главной его особенностью стало последовательное проведение принципа непризнания двойного гражданства (при этом сам термин «двойное гражданство» в законодательстве даже не используется). Согласно ст.8 Закона КНР о гражданстве «за лицами, которые приобрели китайское гражданство, не сохраняется иностранное гражданство», а ст.9 устанавливает: «китайские граждане, постоянно проживающие на территории другой страны, в случае если они добровольно приобрели иностранное гражданство, утрачивают китайское гражданство». Критериями определения гражданства были названы «принцип крови» и «принцип почвы». КНР признала законность иностранного гражданства для тех стран, где действовал «принцип почвы», даже если оба или один из родителей являются китайскими гражданами. В остальных случаях для получения гражданства страны пребывания требуется согласие правительства КНР. Удовлетворение соответствующего ходатайства возможно при наличии одного из следующих условий: 1. Китайские граждане являются близкими родственниками иностранцев; 2. Постоянно проживают за пределами Китайской Народной Республики; 3. Имеют иные надлежащие основания. Закон сохранил за китайцами право на возвращение китайского гражданства (ст. 13: «иностранцы, состоявшие ранее в китайском гражданстве, могут ходатайствовать с указанием уважительных причин о восстановлении китайского гражданства») и признал существование лиц без гражданства. Раньше КНР считала апатридов автоматически своими гражданами, что вызывало тревогу в странах Юго-Восточной Азии и возражение правительств этих стран.
Фактом подведения юридической основы под проблему гражданства правительство Китая хотело, с одной стороны, продемонстрировать твердость своих установок в этом вопросе, а с другой — способствовать улучшению взаимоотношений хуацяо с местными властями в тех странах, с которыми не были заключены соответствующие соглашения.
Признавая тезис о том, что диаспоры являются влиятельным актором современных международных отношений, многие исследователи этой проблемы заостряют внимание на формах и степени политического влияния диаспор во внутригосударственных делах и в мировой политике.
Выход современных диаспор на надгосударственный уровень создал для них широкие возможности для манипулирования мировым общественным мнением, что позволяет им привлекать внимание к проблемам этнически родственных групп. Таким образом происходит воздействие на политиков, принимающих решения по вопросам внешней политики. Это делается практически само по себе, поскольку негласно признается «право» диаспор принимать участие во внутренней политике «своих» стран и оказывать влияние во всех ее сферах, и «дома», и в стране пребывания.
Известный исследователь проблем диаспоры Й. Шаин выделил два основных типа диаспорной деятельности - активный и пассивный, которые в свою очередь создают три ролевых ситуации на международной арене.1
Во-первых, диаспоры могут выступать как пассивные акторы. Это происходит в результате вовлечения диаспор в международные отношения, которое не является результатом их собственной деятельности. Подобная ситуация возникает, в основном, по трем причинам. 1) Когда диаспора нуждается в помощи из-за проблем, возникших в стране пребывания (в отношении китайской диаспоры можно вспомнить китайско-вьетнамский конфликт 1978 г.). 2) Когда страна исхода стремится представлять соотечественников, проживающих за границей, независимо от того, хотят они этого или нет (на это, в частности, был направлен пропагандируемый цинским Китаем «принцип крови» в определении гражданства). 3) Диаспора становится пассивной целью или объектом тех или иных действий со стороны «родного» государства или иных акторов (так, китайские зарубежные общины были объектом весьма жесткого китайско-тайваньского соперничества). Во всех приведенных случаях диаспорам отводится пассивная роль, активность же проявляют «родные» страны или другие государства.
Вторая ролевая ситуация - диаспоры в качестве активных акторов, влияющих на страны исхода. В главе 2 мы показали, какую роль играют для Китая инвестиции зарубежных соотечественников. Значение экономической помощи КНР столь велико, что позволяет китайской диаспоре диктовать свои условия по некоторым международным проблемам. Еще одна из форм вовлеченности - прямое участие зарубежных соотечественников во внешнеполитической деятельности в качестве советников и высших чиновников (так, в КНР лица из числа реэмигрантов нередко делают успешную карьеру на государственных должностях).
Третья диаспоральная роль - диаспоры в качестве активных акторов, оказывающих воздействие на внешнюю политику принимающих государств. О способах и формах осуществления этой роли и пойдет речь в данной главе.
Основой диаспоральной активности является большая экономическая мощь зарубежной общины, помогающая ей влиять на экономику и политику стран пребывания. В частности, это относится и к зарубежному китайскому бизнесу, который в настоящее время работает во всем мире. Темпы и масштабы его распространения невозможно было предугадать еще двадцать лет назад. Он не только является одним из ведущих факторов, обеспечивающих беспрецедентный экономический рост в Китайской Народной Республике, но и фактически контролирует экономики Тайваня, Сингапура и Малайзии, играет существенную роль в Индонезии, Филиппинах, Таиланде и Вьетнаме, начинает проникать в Европу и Северную Америку. По одной из оценок 1997 г., капиталы зарубежных китайцев составляют 200 млрд. долл., более 90% которых приходится на Юго-Восточную Азию. Исследование зарегистрированных компаний в ряде азиатских стран выявило, что подавляющее большинство из них принадлежит китайцам. Так, на Филиппинах, где китайское население составляет 1%, этнические китайцы руководят 67 из 100 крупнейших фирм, в Таиланде (11%) им принадлежит 90% частного сектора. В Индонезии (4%) представители китайской диаспоры контролируют 75% национальных богатств, для Малайзии (31%) эта сфера составляет 60%, в Сингапуре, где китайский этнос является преобладающим (90%), он контролирует всю экономику.2
Объяснение этого феномена невозможно без понимания того, что представляют собой «деловые сети зарубежных китайцев», их структура, культурные и социальные основы, способы взаимодействия с официальными и деловыми структурами стран пребывания, как деловые сети изменяются в зависимости от политических и социально-экономических факторов. Проанализировав эти пункты, мы сможем ответить на вопрос: какую роль играют китайские общины в экономическом развитии стран проживания, и как это сказывается на взаимоотношениях КНР, стран проживания и китайской диаспоры.
Выделение из всей китайской зарубежной общины деловой ее части началось практически одновременно с началом массовых исходов китайского населения в соседние страны. Уже в XVI - XVII вв. китайский капитал был достаточно консолидирован и организован по принципу тайных обществ, образцы которых переносились эмигрантами на новое место жительства. Однако на формирование специфических черт организации китайского капитала оказывал влияние не только опыт «общинных традиций» Китая, но и местная социально-экономическая среда, в которой этому капиталу приходилось действовать. Такие особенности большинства азиатских стран как низкий уровень социально-экономического развития, приверженность китайского капитала к сферам торговли и кредита, где его рост обеспечивался ускоренно по сравнению с местной деловой верхушкой, обусловленная такой динамикой обостренная враждебность со стороны местных обществ по отношению к китайскому капиталу привели к формированию специфических черт китайской деловой общины. Эти черты заключаются в высокой консолидации китайских предпринимателей, изначально действовавших в иноэтническом окружении, развитии партнерства и взаимовыручки, установлении связей между землячествами и отдельными компаниями, которые позволяют избегать контроля со стороны государств пребывания и препятствуют вмешательству других этнических групп в свои сферы деятельности.
Изначально структура китайской деловой общины представляла собой вертикальные и горизонтальные связи. По горизонтали она состояла из ассоциаций предпринимателей, по вертикали чаще всего скреплялась земляческими объединениями. Но со временем значение земляческих объединений стало снижаться, а роль координирующего центра стала брать на себя торговая палата - своего рода «штаб-квартира» китайского предпринимательства.
диссертация на тему "Зарубежные китайцы во внешнеполитической стратегии КНР"
Заключение
Китайская диаспора, как и любая диаспора вообще, - явление неоднозначное. С одной стороны, она сохраняет духовную связь со своей родиной и стремится воспроизводить свои культурные традиции, подчеркивая тем самым свою иноэтничность. С другой стороны, большинство ее представителей являются гражданами стран проживания и в этом качестве должны демонстрировать свою лояльность местным правовым, социальным и культурным нормам, что невозможно без определенной степени ассимиляции этих норм. Память о своих корнях заставляет диаспору действовать на международной арене в интересах исторической родины, но в то же время это не мешает ей добиваться у этой родины «режима наибольшего благоприятствования» для своего бизнеса. Все эти обстоятельства способствовали складыванию у представителей китайской диаспоры в разных странах феномена, который западные исследователи называют «ситуационной этничностью», то есть способностью в зависимости от обстоятельств подчеркивать то принадлежность к китайскому этносу, то статус гражданина страны проживания.
Появление этого феномена было обусловлено всей историей формирования китайской зарубежной диаспоры. Анализ опыта американской и азиатской общин зарубежных китайцев показал, что их главная особенность - всесторонняя изолированность от местного общества - не зависела от региона эмиграции, времени ее начала, а также социального состава эмигрантов. Решающую роль здесь играли культурные, языковые, религиозные, в американском случае - расовые барьеры, а также профессиональные занятия переселенцев и та ниша, которую они занимали в экономике страны проживания. Если первые четыре пункта вызывали настороженность и отторжение китайских эмигрантов среди широких масс населения, то последние два вели к установлению ограничений уже со стороны официальных властей стран проживания.
В ответ зарубежные китайцы воссоздавали традиционные организации, ставшие органами самоуправления общины - кланы, землячества, торговые палаты. Первоначально они имели целью избежать какого бы то ни было контроля со стороны враждебного для диаспоры государства, но постепенное развитие этих структур привело к тому, что в современном мире они приобрели иные функции. Дело в том, что между членами одного клана или землячества возникают особые связи — гуанси - основанные на доверии, культурном родстве, признании авторитета старших и т.д. Эти связи пронизывают все сферы жизни и деятельности представителя китайской диаспоры, позволяя ему решать целый комплекс проблем (в бизнесе, семье, образовании и т.д.), не выходя за рамки диаспоры. Особое значение эти связи приобрели для развития бизнеса зарубежных китайцев, когда китайскими компаниями практикуется взаимное владение акционерным капиталом, перекрещивающиеся директораты, использование в деловых операциях услуг одних и тех же кредиторов, банков, посреднических и страховых компаний. Это создает устойчивый круг делового общения, в рамках которого сосредоточены интересы китайского капитала и внутрь которого, как правило, не допускаются посторонние или нежелательные партнеры. Именно это и является главной причиной экономического успеха китайской диаспоры не зависимо от страны их проживания. Китайские деловые сети практически неуязвимы для неблагоприятных внешних воздействий, легко адаптируются к любым изменениям условий окружающей среды и, если потребуется, восстанавливаются на новом месте.
Экономические рычаги давления на правительства стран проживания -самые мощные из тех, что есть в арсенале у китайской диаспоры. Еще большее влияние она приобретает, если этнический китаец занимает высокий пост в государственных структурах государства проживания. Это, как правило, приводит к предоставлению еще больших преференций для диаспорального бизнеса и улучшению двусторонних отношений с Китаем (часто назначение этнических китайцев на высшие посты преследует именно эту цель).
Еще одним способом влияния китайской диаспоры на страну проживания является деятельность различных политических партий и общественных объединений китайского населения. При этом, чем выше доля этнических китайцев в составе населения, а значит, чем больше китайских избирателей, тем внимательнее местные власти прислушиваются к их требованиям.
Эти возможности китайской зарубежной общины учитываются при развитии двусторонних отношений со странами проживания диаспоры руководством КНР, которое пытается использовать их в своих интересах. С этой целью в Китае создано большое количество государственных и общественных структур, занимающихся делами зарубежных соотечественников, изданы законы, обеспечивающие их права, их привилегированное по сравнению с гражданами КНР положение закреплено в Конституции. Эта продуманная политика (к которой, однако, руководство КНР пришло не сразу) приносит свои плоды. Известна та огромная роль, которую сыграли зарубежные китайцы в реализации программы экономических реформ в КНР. Но при этом, как нам кажется, китайскую диаспору трудно назвать послушным инструментом в руках Пекина. Она действует в его пользу только тогда, когда это не затрагивает ее собственные интересы. В целом, китайская диаспора превратилась в самостоятельного и влиятельного игрока на современной международной арене, фактор которого вынуждены учитывать и страны проживания, и КНР.
Артюхова, Юлия Сергеевна, диссертация по теме "Политические проблемы международных отношений и глобального развития"
1. Вторая сессия Всекитайского собрания народных представителей КНР седьмого созыва (20 марта 4 апреля 1989 г.). Пекин: Изд-во л-ры на иностр. яз., 1989, 130 с.
2. Большой Энциклопедический Словарь. СПб., 1997.
3. Законодательные акты Китайской Народной Республики. / Пер. с кит. под ред. к. э. н. Е.Ф. Ковалева. / М.: Изд-во ин. лит-ры, 1952, 424 с.
4. Китайская Народная Республика: Законодательные акты (1984-1988): Пер. с кит. / сост. К.А. Егоров. Под ред. A.M. Гудошникова. М.: Прогресс, 1989, 503 с.
5. Китайская Народная Республика: Конституция и законодательные акты /Сборник. Пер. с кит./ Составление К.А. Егорова. Под ред. A.M. Гудошникова. М.: Прогресс, 1984, 470 с.
6. Китайская Народная Республика: политика, экономика, культура в 1988 г. М.: Наука, 1990,383 с.
7. Китайская Народная Республика: политика, экономика, культура в 19931994 гг. М.: Наука, 1995, 476 с.
8. Китайская Народная Республика: политика, экономика, культура в 19951996 гг. М.: Наука, 1997., 482 с.
9. Конституция и основные законодательные акты Китайской Народной Республики (1954-1958). М., 1959.
10. Конституция Китайской Народной Республики. М., 1954.
11. Конференция народов Индокитая на высшем уровне (1970 г.). Совместное заявление Конференции народов Индокитая на высшем уровне. Заявление правительства КНР. Пекин: Б. и., 1970, 15 с.
12. Первая сессия Всекитайского собрания народных представителей КНР пятого созыва (документы). Пекин, 1978.
13. Первая сессия Всекитайского собрания народных представителей КНР седьмого созыва (25 марта 13 апреля 1988 г.). Пекин: Изд-во лит-ры на иностр. яз., 1988, 216 с.
14. Литература на русском языке
15. Ананьев А. Роль прямых инвестиций в экономике Китая (по оценке экспертов ООН) // Проблемы Дальнего Востока. М., 2003. - №5. - С.51-60.
16. Андреев Г.А. Индонезийское государство: проблема единства и автономии (1945-1965 гг.). М.: Наука, 1974, 149 с.
17. Андреев М.А. Зарубежная китайская буржуазия орудие Пекина в Юго-Восточной Азии. М.: Международные отношения, 1973, 192 с.
18. Андреев М.А. КНР и развивающиеся страны великодержавный бизнес. М.: Международные отношения, 1980, 193 с.
19. Андреев М.А. Китайский капитал в Юго-Восточной Азии // Народы Азии и Африки. М., 1967. - №4; 1968. - №2.
20. Андрианов В.Л. формирование «Большого Китая»: геополитическое измерение // Китай в мировой и региональной политике: история и современность. Сб. ст. М., 2000. С.81-102.
21. Апалин Г. Китайцы за пределами Китая // Международная жизнь. М., 1969. - №9. - С.56-63.
22. Архипов В.Я. Международная миграция рабочей силы в Азии (70-80-е гг.). М., 1997,101 с.
23. Афро-азиатские общества: история и современность: Сб. науч. тр. под ред. Козырина А.Н., Трофимова Д.А. М., 1993, 153 с.
24. Бажанов Е.П. Актуальные проблемы международных отношений. Избранные труды в 3-х тт. Т 3. М.: Научная книга, 2002, 480 с.
25. Бажанов Е П. Движущие силы политики США в отношении Китая. М., Наука, 1982,240 с.
26. Бажанов Е.П. Китай и внешний мир. М.: Международные отношения, 1990,352 с.
27. Баженова Е.С. Китай в демографическом измерении. М.: Наука, 1992, 141 с.
28. Баланс сил в мировой политике. Сб. статей под ред. Позднякова Э.А. М.: Изд-во ИМЭМО, 1993, 176 с.
29. Барышникова О.Г., Жулев И.Ф. Из истории китайской общины на Филиппинах // Страны и народы Востока. Вып.24. Страны и народы бассейна Тихого океана. Кн.5. М., 1982.
30. Бизнес и политика. М., 1995, №2.
31. Бирюков В.И. Китайцы в США и американо-китайские отношения на современном этапе. М.: Наука, 1983, 142 с.
32. Богина Ш.А. Новый взгляд на азиатскую иммиграцию в США // Вопросы истории. 1967. - №7. - С.25-33.
33. Бокщанин A.A. Китай и страны Южных морей в XIV XVI вв. М., 1968.
34. Васильев В.Ф. Китайская община в Бирме: историко-демографический и социально-экономический анализ // Бирма и Китай. М., 1982.
35. Васильев JI.C. Культы, религии, традиции в Китае. М., 1970,423 с.
36. Васильева В.Х. Роль китайских тайных обществ в жизни Малайзии и Сингапура // Процессы деклассирования в странах Востока. М., 1981.
37. Вессель И. Иностранный и национальный капитал в современной Индонезии // Развитие экономики стран Юго-Восточной Азии. М., 1975.
38. Воронков А.Я. Национальная политика правящих кругов Малайзии. М., 1983, 158 с.
39. Воскресенский Д.Н. О национальной специфике современной «массовой культуры» зарубежных китайцев // Четвертая научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. 4.2. М., 1973.
40. Воскресенский Д.Н. Университеты Сингапура и Малайзии как центры востоковедного образования // Вестник МГУ. Востоковедение. 1970, №1.
41. Вяткин А.Р. Юго-Восточная Азия: демографический анализ. М., 1984.
42. Гаврилова А.Г. Национальный вопрос в Бирме в 1940-1950 гг. М., 1981.
43. Глобальные процессы и перспективы взаимодействия России и третьего мира: Сб. статей. Сост.: Солоницкий A.C. М., 1994, 177 с.
44. Голанский М.М. Новые тенденции в мировой экономике и участь отставших стран (глобальный тоталитаризм). М., 1995, 107 с.
45. Гончаренко С. Партнеры или конкуренты: как работает региональный китайский капитал в странах Юго-Восточной Азии // Вопросы экономики. -1992. №3. - С.131-138.
46. Гончаров С.Н. Зарубежные китайцы и программа «четырех модернизаций» КНР // Проблемы Дальнего Востока. 1986. - №3. - С.34-46.
47. Гончаров С. Китайцы в России кто они? // Проблемы Дальнего Востока, 2003, №4, С. 13-31.
48. Гордеев В.В. Национальный вопрос в Малайзии. М., 1977,216 с.
49. Городилова Е. Тайвань: модернизация экономики и перспективы отношений с КНР (по материалам конференции в ИМЭМО РАН) // Мировая экономика и международные отношения, 2003, №11, С.61-65.
50. Гостев A.A. Эволюция сознания в разрешении глобальных конфликтов (очерки по конфликтологии). М., 1993, 120 с.
51. Градировский С., Тупицин А. Диаспоры в меняющемся мире // Независимая газета, 1998, №7(8), июль.
52. Губогло M.II. Мобилизованный лингвизм. М., 1993.
53. Гуревич Э.М. Политическая система современного Сингапура. М., 1984.
54. Гуревич Э.М. Правящая партия Сингапура: структура, идеология, политика // Юго-Восточная Азия: история, современность. М., 1983.
55. Демин J1.M. Национальный вопрос в современной Малайзии // Расы и народы. М., 1984.
56. Дятлов В. Диаспора: попытка определиться в понятиях // Диаспоры. -1999. № 1. - С.8-23.
57. Журавлева М.Г. Китайцы в Малайской Федерации // Советская этнография. 1960, №1.
58. Зяблюк Н.Г. Лоббизм в процессе принятия решений по вопросам внешней политики США. М., Ин-т США и Канады АН СССР, 1979, 135с.
59. Зяблюк Н.Г. Лоббизм и политика. М., 1976, 164 с.
60. Иванов Н.Б. Организация наиболее влиятельных иностранных лобби в США // Мировая экономика и международные отношения. М., 1999. - №3.
61. Илларионова Т.С. Этническая группа: генезис и проблемы самоопределения (теория диаспоры). М., 1994.
62. Иностранные инвестиции и международное сотрудничество (сборник). Отв. Ред. Осьмова М.Н. и др. М., 1995, 156 с. Рукопись депонирована в ИНИОН РАН, №50306, 19.04.95.
63. Искольдский В.И. О политике таиландского правительства в отношении китайского национального меньшинства // Краткие сообщения Института народов Азии. М., 1962, №52.
64. История и культура Китая: Сборник памяти академика В.П. Васильева. М., 1974,384 с.
65. Итс Р.Ф. Этническая история Юго-Восточной Азии. Л., 1972,189 с.
66. Каграмов Ю. Тайны «китайской мафии» // Азия и Африка сегодня. М, 1969. - №6. - С. 16-21.
67. Капица М.С. Три десятилетия три политики. М.: Политиздат, 1979, 576 с.
68. Кашин В. Китайский фактор в текущей президентской кампании в США // Проблемы Дальнего Востока. 2004. - №3 - С. 50-55.
69. Китай и соседи в новое и новейшее время. М., 1982, 354 с.
70. Китай в мировой и региональной политике. М., 2000, 187 с.
71. Китай на пути к рынку: модель развития, демография, образование. Сб. обзоров. Отв. ред. и сост. Бергер Я.М. М., 1996, 134 с.
72. КНР: на путях реформ (теория и практика). Пер. с кит. М., 1989.
73. Китайские этнические группы в странах Юго-Восточной Азии. Отв. ред. Левинсон Г.И. М.: Наука, 1986, 283 с.
74. Клинов А.С. Проблема сохранения единства Китая (XX век). Майкоп, 2000, 125 с.
75. Колосков Б. Внешняя политика Китая (1969-1976 гг.). М.: Политиздат, 1977, 328 с.
76. Концепция «одного Китая» и воссоединение Китая: эссе. Taipei: Китайская Республика на Тайване. 1997, 115 с.
77. Королев С.И. Вопросы этнопсихологии в работах зарубежных авторов (на материалах стран Азии). М., 1970, 322 с.
78. Костин Ю.М. Роль китайской эмиграции в Синьхайской революции // Вопросы истории. -М., 1967. - №3. - С.28-35.
79. Котляров Н. Присоединение Китая к ВТО (Анализ китайско-американских договоренностей) // Мировая экономика и международные отношения, 2003, №6, С. 14-22.
80. Котов Я.В. Осколки этносов // Этнос и его подразделения. М., 1992.
81. Котова Т.М. Китайцы за рубежом и их роль в политике Китая. М., 1983. 280 с.
82. Кривцов Н.В. Китайская община на Маврикии // Проблемы Дальнего Востока. М., 1979. - №4. - С.64-72.
83. Кюзаджян JI.C. Новые подходы к сотрудничеству в странах ATP. М., 1996,98 с.
84. Кюзаджян JI.C. Россия и Китай в ATP. М., 1996, 50 с.
85. Лайнгер С.Р. Из истории китайского эмиграционного движения: сер. 19-н.20 вв. М., 1992,176 с.
86. Лайнгер С.Р. Об организации однофамильцев у хуацяо: некоторые вопросы генезиса // Десятая научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. Ч.З. М., 1979.
87. Лайнгер С.Р. Социальная организация китайских мигрантов хуацяо (по материалам японских исследований)//Народы Азии и Африки, 1978, №4.
88. Лайнгер С.Р. Тайные общества хуацяо (сер.19-н.20 вв.): некоторые аспекты формирования и эволюции // Одиннадцатая научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. 42. М., 1980.
89. Лайнгер С.Р. Формы социальной организации хуацяо (по материалам японских исследований) // Социальные организации в Китае. М., 1981.
90. Ларин В.А. Китай и Дальний Восток России в первой половине 1990-х гг.: проблемы регионального взаимодействия. Владивосток: Дальнаука, 1998,452 с.
91. Левин З.И. Менталитет диаспоры. М., ИДВ; Изд-во «Крафт+», 2001, 176с.
92. Лосский Н.О. Характер русского народа // Условия абсолютного добра. М., 1991.
93. Манежев С.А. Иностранный капитал в экономике КНР. М.: Наука, 1990, 271 с.
94. Манежев С.А. Экономические отношения КНР со странами Юго-Восточной Азии. М.: Наука, 1980, 192 с.
95. Маринина О.М. Роль китайского капитала в воспроизводственном процессе Филиппин // Юго-Восточная Азия: условия и факторы воспроизводства. М., 1980.
96. Марунова И.Б. Конфликт между СРВ и Кампучией и роль КНР // Зарубежный Восток и современность. T.l, М., 1978.
97. Милитарев А. О содержании термина «диаспора» (к разработке дифиниции) // Диаспоры. 1999. - №1. - С.24-33.
98. Милонов B.C. Открытие Китая внешнему миру: временной и пространственный аспекты (этапы, особенности). М., 1996, 64 с.
99. Милонов B.C. Открытие Китая внешнему миру: политика, теория, стратегия. М., 1996, 52 с.
100. Мовчанкж П.М. Кампания за ассимиляцию китайского населения в Индонезии и образование организации по формированию национального единства// Филология и история стран зарубежной Азии и Африки. Д., 1972.
101. Мовчанюк П.М. Китайцы в Индонезии в годы «направляемой демократии» (1957-1965) // Страны и народы Востока. Вып.24. Страны и народы бассейна Тихого океана. Кн.5, М., 1982.
102. Мовчанюк П.М. Проблемы китайского национального меньшинства в Индонезии в освещении современной западной буржуазной историографии // Зарубежная историография проблем классовой борьбы и международных отношений. Д., 1977.
103. Мовчанюк П.М. Современная американская буржуазная историография о китайцах в Индонезии // Филология и история стран зарубежной Азии и Африки. Д., 1974.
104. Мовчанюк П.М. Современные индонезийские авторы о китайском меньшинстве в Индонезии // Историография и источниковедение истории стран Азии и Африки. Вып.4, Д., 1975.
105. Мовчанюк П.М. Этапы эволюции и роль китайского меньшинства в экономике Индонезии // 7-я научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. Ч.1., М., 1976.
106. Москалев A.A., Жоголев Д.А., Пузицкий Е.В., Лазарева Т.В. Национальный вопрос в КНР (1949-1994). Монография в 2-х частях. М., 1996, 4.1 -212 с.,Ч.2-183 с.
107. Национальный вопрос в странах Востока. М., 1982,246 с.
108. Николаев Л. Хуацяо в Индонезии // Азия и Африка сегодня. М., 1979. - №2. - С.10-16.
109. Новоселова Л.В. Инвестиционная политика и экономическая реформа в КНР. М., 1996,310 с.
110. Новые акценты и тенденции во внешней политике Китая. Сб. Ст. М., 1994, 205 с.
111. Новые моменты в экономической политике КНР: Сб. статей. Информационный бюллетень / Российская Академия Наук, Институт Дальнего Востока, №1. М., 1994,147 с.
112. Об этнических китайцах во Вьетнаме. М., 1979, 120 с.
113. Парникель Б.Б. К характеристике взаимоотношений китайской и малайской общин // 6-я научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. Ч.З. М., 1975.
114. Парникель Б.Б. Межэтнические отношения в Малайзии и их отражение в современном малайском рассказе // Советская этнография, 1976, №4.
115. Пахомова Л.Ф. Национальный капитал в экономике Индонезии. М., 1966, 163 с.
116. Полоскова Т.В. Диаспоры и внешняя политика // Международная жизнь. 1999. - №11. - С.71-81.
117. Полоскова Т.В. Диаспоры в системе международных связей. М.: Научная книга, 1998, 199 с.
118. Полоскова Т.В. Принципы и формы взаимодействия дипломатических представительств и консульских служб с зарубежными диаспорами. М., 2000, 125 с.
119. Полоскова Т.В. Современные диаспоры. М.: Научная книга, 2002, 284 с.
120. Портяков В. IIa конференции в Дании по проблемам зарубежных китайцев // Проблемы Дальнего Востока. 2004. - №4. - С. 163-165.
121. Постконфронтационная модель международных отношений и Азия. Редкол.: Хазанов A.M. (отв. ред.), Котляров B.C. М., 1992,159 с.
122. Потапов М.А. Внешнеэкономическая политика Китая (1980-1990). М.: Изд-во «Буква», 1995, 126 с.
123. Развитие экономики стран Юго-Восточной Азии. М., 1975, 248 с.
124. Рашковский Е. Цивилизационный облик Китая: структуры, преемственность, метаморфозы // Мировая экономика и международные отношения, 2003, №8, С.62-69
125. Рогожин A.A. Внешнеэкономическая политика Индонезии (1966-1978 гг.). М., 1979,195 с.
126. Россия и ее соседи: этнонациональные отношения в новом геополитическом пространстве. Вып. 1. Редкол.: Литвинова А.Н. (отв. ред) и др. М., 1994, 152 с.
127. Россия между вчера и завтра. Кн.1. Экспертные разработки. М., 2003.
128. Салицкий А. Китайская цивилизация в современном мире // Мировая экономика и международные отношения, 2003, №8, С.70-77.
129. Севастьянов Е.П., Корсакова Н.Е. Позолоченное гетто. Очерки из жизни в США эмигрантов из Китая, Кореи и Японии. М.: Паука, 1983, 168 с.
130. Симония H.A. Население китайской национальности в странах Юго-Восточной Азии. М.: Изд-во ИМО, 174 с.
131. Системная история международных отношений в четырех томах. Том 3. События 1945-2003 гг. М.: НОФМО, 2003, 720 с.
132. Словесная Н.Г. Национальный вопрос в Таиланде. М., 1985.
133. Старченков Г.И. Трудовая миграция между Востоком и Западом. М., 1997,138 с.
134. Стенограмма рабочего совещания «Место и роль хуацяо в политике КНР в Азии». 18 марта 1980 г. М., Б.и., 1980, 184 с.
135. Страны АТР: Экономика, политика, международные отношения. Сб. науч. тр. Отв. ред. Н.Я. Росин. М., ГПСИ ИМЭМО, 1988, 246 с.
136. Страны АСЕАН в 1970-е гг. Реф. сб. М., ИНИОН, 1983, 163 с.
137. Страны Востока: управление демографическими процессами: сб. ст. Отв. ред. Я.Н. Гузеватый. М.: Наука, 1992, 191 с.
138. Сущевский И. Д. Особенности развития китайской культуры в Сингапуре и Малайзии // Народы Азии и Африки, 1973, №1.
139. Тайные общества в старом Китае. М., 1970,232 с.
140. Титаренко М.Л. Модернизация Китая: шансы и вызовы. М., 2000, 268 с.
141. Титаренко M.JI. Россия и Восточная Азия. Вопросы международных и межцивилизационных отношений. М., 1994, 158 с.
142. Тишков В.А. Идентичность и культурные границы: Идентичность и конфликт в постсоветских государствах. М., 1997, 163 с.
143. Тишков В.А. Реквием по этносу. М.: Наука, 2003, 544 с.
144. Тодер Ф.А. Трансформация китайских традиций на Тайване // Роль традиций в истории и культуре Китая. М., 1972.
145. Тощенко Ж.Т., Чаптыкова Т.И. Диаспора как объект социологического исследования // Социс. 1996. - №12. - 33-42.
146. Традиции в общественно-политической жизни и политической культуре КНР. Отв. ред. Титаренко М.Л. М.: Наука, 1994, 325 с.
147. Тренин Д.В. Китайская проблема России. М.: Московский центр Карнеги, 1998, 57 с.
148. Федоров В.А. Эволюция авторитарных режимов на Востоке. М., 1992, 199 с.
149. Федорова Е. Специальная экономическая зона Шэньчжэнь (КНР) // Мировая экономика и международные отношения. М., 2003. - №10. - С.90-94.
150. Филиппов C.B. США: иммиграция и гражданство, политика и законодательство. М.: Наука, 1973,203 с.
151. Целищев И. Восточная Азия: интеграция? (статья 1) // Мировая экономика и международные отношения. -2003. №7 - С.43-51.
152. Целищев И. Восточная Азия: интеграция? (статья 2) // Мировая экономика и международные отношения. М., 2003. - №8. - С.41-48.
153. Шарон П. Сравнительная политология. 4.2., М., 1992, 387 с.
154. Этнические аспекты власти. Сб. ст. Отв. ред. Бочаров В.В. СПб, 1995, 241 с.
155. Этнические китайцы во Вьетнаме. Ханой: Изд-во лит-ры на иностр. яз. 1979,41 с.
156. Этнические процессы в современном мире. М., 1987, 156 с.
157. Этнометодология: проблемы, подходы, концепции. Вып.З. М., 1997.
158. Этнос и его подразделения. Материалы конференции, Уфа, сент. 1989. Отв. ред. Р.Г. Кузеев, В.А. Тишков. М.: Ин-т этнологии и антропологии, 1992, 182 е., 4.1.
159. Этносы и этнические процессы. Сб. ст. Отв. ред. В.А. Попов. М.: Наука, 1993,343 с.1. Авторефераты диссертаций
160. Бубашвили Г.Э. Политика современных государств в отношении зарубежных диаспор (на примере Греции и России). Автореф. дис. . канд. полит, наук: 23.00.04; Дипломатическая академия МИД. -М., 2003. 18 с.
161. Головчанская ЕЛО. Китайская диаспора в США в 1960-1990-е гг.: опыт цивилизованного взаимодействия. Автореф. дисс. . какд. ист.наук:07.00.03; ПТУ. Пермь, 2003. - 16 с.
162. Гончаренко С.Н. Китайская этническая группа в Малайзии в 1960-1980-е гг. Автореф. дисс. докт.ист.наук: 07.00.03; ИДВ РАН. М., 1995.-25 с.
163. Литература на английском языке
164. Amyot J. The Chinese and the National Integration in Southeast Asia. Bangkok, 1972.
165. Barth F. The Analysis of Culture in Complex Societies // Ethnos.-Stockholm, 1989.-Vol.54.
166. Bernstein, Munro R.I I. The Community with China. N.Y., 1997.
167. Business Networks in Asia: Promises, Doubts, and Perspectives. N.Y., 1999, 320 p.
168. Chang D.W. Current Status of Chinese Minorities in Southeast Asia // Asian Survey. Berkeley, 1973, №6.
169. Chinese Entrepreneurship and Asian Business Networks / Ed. T. Menkhoff, S. Gerke. N.Y., 2004, 335 p.
170. Ethnic Identity. Creation, Conflict, and Accomodation / Ed. L. Romanucci-Ross, G. de Vos. Third edition. L., 1995.
171. The Chinese in Indonesia. Melbourne, 1976.
172. The Chinese in Indonesia, the Philippines and Malaya. L., 1972.
173. Cotkins D. Diasporas as Economic Factor. N.Y., 1996.
174. Coughlin R.J. Double Identity. The Chinese in Modern Thailand. Hong Kong, 1960.
175. Fitzgerald S.P. China and the Overseas Chinese. A Study of Peking's Changing Policy 1949-1970. Cambridge, 1972.
176. Fitzgerald S.P. The Southern Expansion of the Chinese People. L., 1972.
177. Freedman M. The Chinese in Southeast Asia. A Longer View. L., 1965.
178. Garth A. Silent Invasion. The Chinese in Southeast Asia. L., 1973.
179. Geertz C. The International of Cultures: Selected Essays. N.Y., 1973.
180. Ghosh A. The Shadow Lines. N.Y., 1989.
181. Haley G., Haley U., Chin Tiong Tan. New Asian Emperors: The Overseas Chinese, Their Strategies and Competitive Advantages. 1998.
182. The Life and the Role of the Chinese in the United States. San Francisco, 1976.
183. Melendy H.B. The Oriental Americans. N.Y., 1972.
184. Mills L.A. Southeast Asia. Illusion and Reality in Politics and Economics. Minneapolis, 1964.
185. Purcell V. The Chinese in Malaya. L., 1967.
186. Purcell V. The Chinese in Southeast Asia. L., 1965.
187. Skinner G.W. The Chinese Minority. Indonesia. New Haven, 1963.
http://www.dslib.net/glob-razvitie/
На материалах социологических исследований приграничных районов Дальнего Востока
Год: 2005
Автор научной работы: Кобызов, Роман Александрович
Ученая cтепень: кандидата философских наук
Место защиты диссертации: Благовещенск
Код cпециальности ВАК: 09.00.13 - религиоведение, философская антропология, философия культуры.
Этнорелигиозное взаимодействие русских и китайцев (на материалах социологических исследований приграничных районов Дальнего Востока)
Специальность 09.00.13
Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук
Благовещенск - 2005
Работа выполнена на кафедре религиоведения факультета социальных наук Амурского государственного университета
Научный руководитель:
Официальные оппоненты:
Ведущая организация:
доктор философских наук, профессор А.П. Забияко
доктор философских наук, профессор С.В. Пишун кандидат философских наук, доцент С.В. Филонов
Институт археологии и этнографии СО РАН
Оглавление
Введение
1 Глава. Русские и китайцы: религиоведческий анализ этнического самосознания русских (на материалах социологического исследования) 18
1.1. Основные параметры социо-религиоведческого исследования «Образ Китая и китайцев в этническом сознании русских» 18
1.2. Религиозные компоненты восприятия Китая и китайцев русскими дальневосточниками 28
1.3. Отношения русских дальневосточников к китайским верованиям 42
1.4. Динамика этнорелигиозного самосознания 64
2 Глава. Китайцы и русские: религиоведческий анализ этнического самосознания китайцев (на материалах социологического исследования) 77
2.1. Основные параметры социо-религиоведческого исследования «Образ России и русских в этническом сознании китайцев» 77
2.2. Религиозные компоненты восприятия России и русских китайцами 91
2.3 Китайцы и христианство 102
3 Глава. Русские и китайцы: структура этнорелигиозного взаимодействия 119
3.1. Религиозность и конфессиональная структура русских 119
3.2. Религиозность и конфессиональная структура китайцев 133
3.3. Миссионерская деятельность в отношении китайцев 151
Заключение 164
Во Введении обосновывается актуальность темы, определяется объект и предмет диссертационного исследования, рассматривается степень научной разработанности проблемы, формулируются цель и задачи работы, излагаются мегодолот ическис основания и источники исследованчя, раскрывается научная новизна, 1еоретическая и практическая значимость и апробация работы.
В первой главе диссертации «Русские и китайцы: религиоведческий анализ этнического самосознания русских (на материалах социологического исследования)» рассматривается этнорелигиозное сознание русских дальневосточников, актуализированное тесным взаимодействием с китайским этносом.
В первом параграфе «Основные параметры социо-религиовелческого исследования «Образ Китая и китайцев в этническом сознании русских» описаны методологические и теоретические положения социо-религиовелческого исследования, включавшею несколько опросов, получивших условные наименования - «Приамурье 1», «Приамурье 2», «Владивосток», «Село», «Политэли га», «РНЕ» и «НПРФ>>, дана операционализация основных понятий, расчет выборочной совокупности, график исследований.
Во втором параграфе «Религиозные компоненты восприятия Китая и китайцев русскими дальневосточниками» дан анализ религиозных компонентов в этническом сознании русских дальневосточников, основанный на материале опросов. Основные выводы данного параграфа следующие.
1. Религия не является доминирующим этнодифференцирующим и этноинтегрирующим фактором этнического самосознания русских дальневосточников по отношению к китайцам.
Ответы респондентов демонстрируют отсутствие ярко выраженною восприятия китайцев как носителей иной, отличной от русских этноконфессиональной традиции. Традиционный комплекс китайских верований (конфуцианство, даосизм, буддизм) по всем объективным показателям в корне различающийся от традиционного для России православия или в целом христианства, не является, по мнению опрошенных, явным атрибутом Китая и китайцев. Ответы демонстрируют слабое восприятие религии как фактора русско-китайских отношений. В восприятии Китая и китайцев русскими дальневосточниками религия, не занимая ведущих мест, по ряду параметров удалена на периферийные, слабо тестируемые позиции.
Система этнических стереотипов, представленная взаимообусловленностью автостереотипов и гетеростереотипов, и характеризующая представления русскоязычного населения Дальневосточного приграничья о себз и о китайцах в религиозном аспекте находится на низком уровне определения.
2. Религиозный сегмент этническою самосознания русских дальневосточников по отношению к Китаю и китайцам характеризуется неустойчиюстыо. Сознание дальневосточников еще не выработало конкретного образа восприятия Китая и китайцев, свободного от колебаний и противоречий. Так зысокие гоказатели религии при ответе вопрос «Завершите, пожалуйста, предложение: Китайская экзотика -это...» говорят о восприятии религии как экзотики, причудливой, диковинной и необычной сферы. Русское самосознание, согласно данным этого вопроса, знает о непохожести христианства и китайского религиозного комплекса, отличает их. Религия Китая и китайцев четко ассоциируется с чужим, инородным, другим, но тестируется это русским самосознанием только тогда, когда речь заходит о чем-то далеком, экзотическом, а не реальном, рядом находящемся факторе. Такое восприятие связывает религию не столько с обыденной сферой человеческого существования, сколько со своеобразной историко-туристической» реальностью.
Косвенно неустойчивость религиозною сегмента в этничесюм самосознании русских дальневосточников по отношению к Китаю и китайцам подтверждает сравнительный анализ разных опросов.
3. Этническое самосознание русских дальневосточн-тков по отчошению к Китаю и китайцам зависит как в религиозном, так и в ряде других аспектов (культурный, экономический, политический и т.д.) от социалыго-политической и географической среды респондентов, определяющей их мировоззрение и поведение. Разные региональные, социальные и профессиональные групп л опрошенных дальневосточников по ряду параметров дали разные количественные и качественные показатели. Зависимость ответов от социальных, профессионалы-мх, политических, региональных и возрастных особенностей респондентов подтверждают и данные перекрестных анализов («кросстабуляций»). Однако уровень обусловленности колебаний этнического самосознания факторами социально-политической, профессиональной и региональной среды не высок.
4. Низкие показатели в этническом самосознании русских дальневосточников религиозных характеристик Китая и китайцев являются отражением объективной реальности современных взаимоотношений двух этносоз. Образ Китая и китайцев в этническом самосознании русских дальневосточников обусловлен доминирующими торговоо-экономическими. эмоционально-бытовыми и ситуативными контактами. Этническое сознание русских дальневосточников, актуализированное в конкретной социокультурной ситуации конгактом с другим народом, выделяет в потенциальной совокупности признаков, черт, категорий и характеристик «своего» и «чужого» наиболее значимые и укладывает их в определенную конфигурацию. Религия в этой системе получает объективно периферийные позиции, уходит из области житейских реалий в сферу экзотики, уступая первенство экономике, политике, быту. На низкие показатели религиозных характеристик несомненное влияние оказал долгий опыт атеистической пропаганды, секуляризация общества (по сравнению с реалиями конца 19 начала 20 вв.) и ограниченные возможности для межэтнической коммуникации с Китаем и китайцами в Советский период.
В третьем параграфе «Отношсния русских дальневосточников к китайским верованиям» исследуется на основе социологических опросов общественного мнения русских дальневосточников к институционализапии китайских верований на территории русского Дальнею Востока. Основные выводы данного параграфа следующие.
1. Большинство русскою населения Дальнего Востока неодобрительно относится к институционализации китайских религий, и значительная часть населения нетативно относится к перспективе принятия китайских верований.
2. Отношение дальневосточников к институционализации китайских религий на русской территории и к перспективе принятия китайских верований (буддизм, конфуцианство, даосизм) зависит от социально-политической, профессиональной и региональной среды респондентов, определяющей их мировоззрение и поведение. Разные региональные, социальные и профессионатьные группы опрошенных дальневосточников (село, партии, политическая элита, г. Благовещенск, г. Владивосток) по ряду параметров дали разные количественные и качественные показатели. Социологические данные зафиксировали высокий уровень позитивных установок к китайским религиям у представителей политической элиты. Высокий уровень негативных установок к китайским религиям отмечен у членов РНГ. Более толерантный уровень отношений к китайским религиям отмечен у жителей г Владивостока по сравнению с жителями г. Благовещенска.
3. Русские дальневосточники одинаково негативно относятся как к инсгитуционализации китайских религий на русской территории и к перспективе принятия китайских верований (буддизм, конфуцианство, даосизм), так и к инсгитуционализации ислама, иудаизма и перспективе рецепции этих религий.
4. Сравнительный анализ ответов верующих и неверующих граждан не выявил резких различий в отношении к институционализации китайских религий на русской территории и к перспективе принятия китайских верований (буддизм, конфуцианство, даосизм) Обе группы русского населения готовы увидеть в институционализации китайских религий еще один признак китайской экспансии. С одной стороны, традиция вероучения доминирующих в регионе конфессий православия и протестантизма далеки от идей религиозного универсализма, ригористичны в вопросах религиозной истины. С этой, теоретической точки зрения, ригоризм и нонконформизм православия и протестантизма должны создавать слабопроницаемую для нехристианского влияния среду. Однако, с другой стороны, теоретическое предположение о христианском ригоризме и нонконформизме не совпадает с действительными установками части верующих, готовых принять веру одной из китайских религий, позитивно отнестись к принятию конфуцианства, буддизма или даосизма близким человеком и не препятствовать открытию китайских храмов и отправлению культов.
5. Социологический анализ выявил наличие взаимосвязи религиозного аспекта русско-китайских контактов с изменениями жизни дальневосточников, с позитивными или негативными ожиданиями от приграничного сотрудничества России и Китая, с отношением к межэтническим русско-китайским бракам и масштабам китайского присутствия.
6. Несмотря на высокие показатели отрицательного отношения русских дальневосточников к китайским религиям, данные опросов не дают оснований для вывода о безусловно неблагоприягном климате для рецепции китайских верований.
Данные опросов фиксируют существование стабильной, толерантно настроенной к китайским религи группы дальневосточников.
1. Результаты ответов на вопросы, характеризующие низкую роль религиозного фактора в этнических стереотипах и низкий уровень толерантности населения к китайским религиям, имеют противоречивый характер. Это говорит о резко неоднозначном конфессиональном отношении русскоязычного населения Дальнего Востока к китайскому этносу, а также о нестабильности этнорелигиозного сознания. Противоречивый характер свидетельствует об отсутствии достаточного опыта этнорелигиозного взаимодействия у русскоязычного население Дальневосточного приграничья и о его неготовности к тесному сосуществованию с предегавителями китайской этнической общности. Данный факт может привести в будущем как к столкновениям и конфронтации, так и к маргинализации и ассимиляции русских дальнеяоеточников. По результатам исследований открытость русской кулыурной среды находится в пределах критических показателей, что чревато размыванием этнокультурной самобытнссти. В регионе этнических контактов существует достаточный потенциал, способный стать основой религиозных компромиссов и синкретизации верований. Вполне вероятен процесс синизации религиозности русских.
В четвертом параграфе «Динамика этнорелигиозного самосознания» дан сравнительный анализ опросов. Основные выводы параграфа следующие.
1. Сравнительный гнализ опросов «Приамурье 1» и «Приамурье 2» (проведенного позднее, в период нарастания антикитайских настроений инициированных эпидемией атипичной пневмонии) демонстрирует динамику изменений этнического сознания и общественного мнения в аспектах русско-китайских взаимоэгношений. Характер и содержание этих изменений подтверждают теоретические положения о том, что общественное мнение очень чувствительно к ситуативным изменениям и незамедлительно реагирует и отражает их колебания, включает в свой арсенал новые идеологемы и межэтнические фобии.
Результаты опроса «Приамурье 2» зафиксировали положительную динамику изменений этнического сознания и общественного мнения в аспектах русско-китайских взаимоотношений. Респонденты «Приамурья 2» высказали более позитивные и тэлерантные суждения по разным аспектам русско-китайского взаимодействия, в том числе и по религиозным параметрам. Возможные причины положительной динамики, следующие. В условиях закрытия границы с Китаем, закрытия китайских рынков, ресторанов, объектов обслуживания и производства, повлекших за собой потерю дальневосточниками уже ставших традиционными мест отдыха и туризма, возможности покупки дешевых товаров, работы на предприятиях, ориентированных на Китай, русское население Дальнего Востока ощутило значительные трудности в экономической и социальной сфере, детерминировавшие трансформацию общественного мнения по отношению к Китаю и китайцам в более благоприятную для китайского соседа сторону по сравнению с опросом «Приамурье 1». Уместно вспомнить здесь и известные характеристики пресловутой русской души, воспетой не одним мыслителем, склонной к сопереживанию и состраданию. Данные качества русской ментальности вместе с осторожным отношением к развернутым в центральных СМИ клише о новой «желтой опасности;». а также к «чистками и депортациям во время эпидемии пневмонии, побудили позитивные изменения общественного мнения. Еще одним возможным выводом может служить предположение о начале после долгого периода конфронтации и закрытости становления моделей взаимовыгодного межэтнического сотрудничества русских и китайцев.
3. Данные социологических опросов националистически настроенных политических групп выявили применительно к дальневосточным реалиям существование разных течений в русской националистической среде. Крайне радикально настроены члены РНЕ, более умеренно представители НПРФ (Народной партии РФ) Представители обеих движений являются носителями антикитайских идейно-психологических установок более резко и солидарно они выражены у членов PHF. менее резко и солидарно - у сторонников НПРФ. PHI' способно выступать силой, провоцирующей межэтнические и межрепигиозные конфликты и активно участвующей с позиций синофобии в межэтнической и межконфессиональной конфронтации русских и китайцев
Во второй главе диссертации «Китайцы и русские: религиоведческий анализ этнического самосознания китайцев (на материалах социологического исследования)» рассматривается этнорелигиозное сознание китайцев, актуализированное тесным взаимодействием с русским этносом.
В первом параграфе «Основные параметры социо-религиоведческого исследования «Образ России и русских в этническом сознании китайцев» описанм методологические и теоретические положения социо-религиоведческого исследования включавшего несколько опросов («Диаспора», «КНР». «Харбин»), дана операционализацич основных понятий, расчет выборочной совокупности, график исследований.
Во втором параграфе «Религиозные компоненты восприятия России и русских китайцами» на базе данных опросов представлен анализ религиозных компоненте:, в этническом сознании китайцев. Основные выводы данного параграфа следующие.
1 Религия не является доминирующим этиодифференцирующим и этпоинтегрирующим фактором этнического самосознания китайцев, проживающих в приграничных с Рсссией регионах, и китайцев, проживающих на Дальнем Востоке РФ, по отношению к р)сским.
Ответы респэндентов демонстрируют отсутствие ярко выраженного восприятия русских как носителей иной, отличной ог китайской этноконфессиональной традиции. Традиционный комплекс религиозных предпочтений русских (православие или в целом христианство) не являгтся, на взгляд опрошенных, явным атрибутом России и русских. Ответы демонстрируют слабое восприятие религии как фактора русско-китайских отношений. В восприятии России и русских китайцами религия, не занимая ведущих позиций, по рялу параметров отброшена на периферийные, слабо тестируемые позиции.
Система этнических стереотипов, представленная взаимообусловленностью автостереотипов и гетеростереотипов. и характеризующая представления китайцев о себе и о русских в религиознсм аспекте находится на низком уровне определения.
2 Религиозный сегмент этнического самосознания китайцев по отношению к России и русским характеризуется нестабильностью и неустойчивостью. Сознание китайцев еще не выработало конкретного образа России и русских, свободного от колебаний и противоречий. Религия России и русских четко ассоциируется с чужим, инородным, другим, но тестируется это только тогда, когда речь заходит о чем-то далеком, экзотическом, заокеанском, а не реальном, рядом находящемся факторе или явлении. Такое восприятие выводит религию из обыденной, повседневной сферы человеческого существования, вводя ее в своеобразную историко-туристическую реальность.
3 Анализ опросов не выявил разницы в этническом самосознании китайцев, проживающих как в КНР так и китайцев, проживающих на русском Дальнем Востоке по отношению к России и русским в религиозном аспекте. Гипотетически китайцы в приграничной с Россией полосе должны были дать меньшие показатели по этому аспекту, чем китайцы в России. Данный факт, возможно, следствие активного в прошлом русского присутствия в Маньчжурии, которое повлияло на этническое сознание китайцев и отразило религию и религиозность России и русских.
4. Низкие показатели проявления религиозных представлений о России и русских в этническом самосознании китайцев являются отражением объективной реальности современных взаимоотношений двух этносов. Образ Рэссии и русских в этническом самосознании китайцев обусловлен доминирующими торгово-экономическими и эмоционально-бытовыми, ситуативными контактами. На низкие показатели религии несомненное влияние оказал долгий опыт атеистической пропаганды, период «культурной революции», современная секуляризация и ограниченные возможности для межэтнической коммуникации с русскими в советско-маоисткий период.
5. Сравнительный религиоведческий анализ этнического самосознания русских и китайцев демонстрирует сходные показатели проявления религиозных компонентов в этническом сознании двух этносов. Исследования выявили схожесть автостереотипов русских с гетеростереотипами китайцег по отношению к русским и наоборот автостереотипов китайцев с гетеростереотипами русских по отношению к китайцам в религиозном аспекте. Оба этноса слабо актуализируют религию, как в восприятии «себя» так и в восприятии «их».
В третьем параграфе «Китайцы и христианство» рассматривается на социологическом материале отношение китайцев к христианству. Основные выводы параграфа следующие.
1. Большинство китайцев положительно относится к институционапизации христианства на территории Китая и позитивно оценивают возможность принятия христианства лично или близкими родственниками и знакомыми.
2. Отношение китайцев к институционализации христианства на территории Китая и к принятию христианства зависит от региональной среды респондентов, определяющей их мировоззрение и поведение. Разные опросы китайских граждан по ряду параметров дали разные показатели. Социологические данные зафиксировали высокий уровень позитивных установок к христианству у китайцев на Дальнем Востоке России и жителей г. Харбина. Это объясняется, на наш взгляд, адаптацией к религии и культуре России китайцев опроса «Диаспора», проживающих или часто бывающих в России, и китайцев, опроса «Харбин» - города, в котором русское этноконфессиональное влияние было наиболее существенным в КНР
3. Китайцы наиболее позитивно относятся к принятию христианства в форме протестантизма, чем православия, что, возможно, объясняется более высокими адаптационными особенностями протестантизма (ритуально-культовая простота, отсутствие клира и тд), его большим распространением и известностью на территории КНР
4. Сравнительный анализ ответов верующих и неверующих китайских граждан в КНР выявил наличие незначительных отклонений в отношении к принятию и институционализации христианства на китайской территории. Большая степень позитивного отношения к отправлению русскими своих религиозных культов и открытию храмов на территории Китая у верующих китайцев в КНР по сравнению с неверующими. К православию более негативно относятся верующие, чем неверующие китайцы в КНР, а к протестантизму наоборот. В общественном мнении китайцев-мигрантов данной диспропорции не наблюдается.
5. Сравнительный анализ ответов верующих китайцев выявил разную степень восприимчивости представителей конфессий к институционализации русскими христианства на китайской территории и к перспективе принятия китайцами христианства. Наибольший универсализм и конформизм в этом аспекте проявили католики, протестанты, буддисты. Наибольшую степень ригоризма и нонконформизма - мусульмане и даосы. Данные особенности возможное следствие как поверхностного отношения и усвоения религии, так и известного и распространенного явления китайской религиозности - синкретизма, допускающего гармоничное и непротиворечивое исповедование разных вероучительных доктрин.
6. Высокие показатели положительного отношения китайцев к институционализации русскими христианства на китайской территории и к перспективе принятия христианства свидетельствуют о благоприятном климате общественного сознания приграничных территорий КНР к рецепции христианства и бесконфликтному межэтническому взаимодействию. Данные опросов фиксируют существование стабильной, толерантно настроенной к русским и их религии части китайского общества
В третьей тлаве «Русские и китайцы: структура этнорелигиозного взаимодействия» рассматривается религиозность и конфессиональная структура русских и китайцев на современном этапе в притраничных районах КНР и России, и миссионерская деятельность в отношении китайцев.
В первом параграфе «Религиозность и конфессиональная структура русских» на материалах наблюдений, опросов, интервью и данных органов государственной власти дана современная панорама религиозности и конфессиональной принадлежности русских. Основные выводы данного параграфа следующие.
1. Уровень религиозности русского населения Дальнего Востока России в среднем составляющий 45 % верующих, ниже общероссийских показателей религиозности.
2 Конфессиональная структура русского населения Дальнего Востока отличается разнообразием. Лидирующие позиции по критерию конфессиональной самоидентификации респондентов занимает правослазие (РПЦ МП). Однако уровень и качество православной религиозности респондентов носит поверхностный характер
3. Лидирующие позиции в конфессиональной структуре Дальнего Востока по данным о религиозных объединениях занимает протестантизм. Данное обстоятельство является спецификой края по сравнению с другими российскими регионами.
4. Религиозность и конфессиональная структура русского населения Дальнею Востока характеризуется наличием небольшой, но устойчивой группы приверженцев религий и оккультных практик Китая и растущим интересом населения к религиозно-культурной традиции и обрядности Китая.
Во втором параграфе «Религиозность и конфессиональная структура китайцев» на материалах наблюдений, опросов, интервью и данных органов государственной власти дана современная панорама религиозности и конфессиональной принадлежности китайцев. Основные выводы данного параграфа следующие.
1. По результатам социологических исследований религиозность китайцев провинции Хэйлу-шзян и кигайцев-мигрантов на Дальнем Востоке России находится в среднем диапазоне, составляя 30,5 %. Данный уровень религиозности ниже уровня религиозности русских дальневосточников.
2. Религиозность китайцев характеризуется наличием разнообразных форм синкретизма и внеинституциональной религиозности. Данные аспекты являются традиционной чертой религюзной жизни китайского общества.
3 Лидирующие позиции в конфессиональной структуре провинции Хэйлунцзян и китайской диаспоры на Дальнем Востоке России занимает комплекс традиционных веровачий (буддизм, конфуцианство, даосизм).
4. Результаты исследований свидетельствуют о наличии в конфессиональной структуре китайцев устойчивой и достаточно значительной группы христиан. Лидирующие позиции среди китайцев-христиан занимает протестантизм. Социальный состав христиан образован преимущественно обеспеченными гражданами, занимающимися коммерческой деятельностью.
Религиозность и конфессиональная структура китайцев оказывают влияние и вносят существенные коррективы в религиозность и конфессиональную структуру русского Дальнего Востока.
В третьем параграфе «Миссионерская деятельность в отношении китайцев» рассматривается миссионерская деятельность в отношении китайского этноса. Основные выводы чанного параграфа следующие.
1. Миссионерская деятельность в отношении китайского этноса оказывает существенное влияние на формирование этнорелигиозного облика Дальнего Востока России.
2. Ведущую роль в миссионерской деятельности в отношении китайцев играют протестантские деноминации.
3. Мнссионерская дечтельность в отношении китайцев носит нелегальный, конспиратизный характер и не приветствуется властями Китая, что сопряжено жесткой государственной потитикой КНР в сфере религии.
В заключении подводятся итоги диссертационного исследования, формулируются общие выводы и намечаются перспективы дальнейшего изучения заявленной проблематики.
Основные публикации по теме диссертации
1. Кобызов Р.А Религия и конфликт: Дальневосточный аспект // Исторический опыт освоения Дальнего Востока. Вып. 4. Этнические контакты. Благовещенск: АмГУ, 2000, с.348-350.
2 Кобызов P.A. Некоторые аспекты религиозных воззрений российской молодежи // Молодежь XXI века: Шаг в будущее. Сборник материалов I-пй Межвузовской научно-практической конференции. Благовещенск: БГПУ, 2000, с. 15-16.
3 Кобызов Р А. Религиозная ситуация в Амурской области на рубежах веков // Россия и Китай на Дальневосточных рубежах. Материалы междутародной научной конференции. Т.2. Благовещенск: АмГУ, 2001, с.331-338
4 Кобызов P.A. Религиозная динамика в Амурской области // Чтения памяти профессора Е.П. Сычевского: Сборник докиадов. Благовещенск: БГПУ. 2001, Вып 2, с 183-187.
5 Кобызов P.A. Исследовательский проект «Этническое самосошание русских и китайцев в Дальневосточном регионе» // Россия и Китай на Дальневосточных рубежах. Материалы международной научной конференции. 'Г.2. Благовещенск: АмГУ, 2001, с.50-57. В соавторстве с Забияко Л П., Аннховским С.Э.
6. Кобызов P.A. Междисциплинарный характер исследогания в pej игиоведении (По материалам религиозной ситуации на Дальнем Востоке) // Человек - Культура -Общество. Материалы Международной конференции, посвященной 60-летию воссоздания философского факультета в структуре МГУ им. M.F! Ломоносова. 13 -15 февраля 2002 г. (Том III) - М,- «Современные тетрахи», 2002, с.62-63.
7. Кобызов P.A. Китайцы как объект миссионерской деятельности христианских конфессий // Россия и Китай на Дальневосточных рубежах. Материалы международной научной конференции. Т 3. Благовещенск: АмГУ, 2002, с.570-575.
8. Кобызов P.A. Русские и китайцы в Приморье: этнокультурные и этноконфессиональные контакты // Межконфессионал эные отношения на Дальнем Востоке России на рубеже тысячелетий Научный сборник. В цаивосток: ДВГУ, 2002. с. 84-91.
9. Кобызов P.A. Религия в этнических стереотипах (на материале социологического опроса) // Сборник аннотаций докладов и выступлений I Всероссийской научно-практической конференции грантополучателей программы «Межрегиональные исследования в общественных науках», 18-20 декабря 2002 г., Санкт-Петербург. СПб: «Альянс «Дельта», 2002. с. 32.
10.Кобызов P.A. Религиозный фактор в этнических сгереотипах (на материале социологического опроса) // Сибирь на перекрестье мировых религий. Новосибирск: НГУ, 2002, с. 215-216.
11. Кобызов P.A. Этнорелигиозт- ые контакты в приграничных районах Приамурья (по материалам полевых исследований) // Россия и Китай на Дальневосточных рубежах. Материалы международной научной конференции. Т.5. Благовещенск: АмГУ, 2003, с. 392 - 399. В соавторстве с Забияко А.П., Волеговым С.В.
12. Кобызов P.A. Мусульмане в Харбине // Россия и Китай на Дальневосточных рубежах. Материалы международной научной конференции. Т.5. Благовещенск: 2003, с. 366 - 372.
2005 год, автореферат по философии, Кобызов, Роман Александрович
Актуальность темы. Историческими обстоятельствами русские и китайцы поставлены на Дальнем Востоке в близкое соседство. Взаимоотношения этих народов в значительной степени определяют экономическую ситуацию, социально-психологический климат, этнокультурное и этнорелигиозное состояние региона на протяжении без малого четырех столетий.
Начиная с XVII в., с момента встречи на Амуре двух самобытных народов - русских и китайцев, история их взаимоотношений складывалась очень непросто — конфликтно, с разрывами, попятными движениями. Столкновения национальных интересов, культурных и религиозных традиций, жизненных укладов формировали скорее устойчивые предубеждения, чем взаимопонимание. С 60-х и вплоть до конца 80-х годов XX века, пропаганда приучала людей смотреть на границу как на потенциальную линию фронта, а на население сопредельной территории как на реального врага. Милитаризация стала типичной характеристикой этнического сознания обывателя Дальнего Востока — как русского, так и китайца. Территориальные претензии разжигали рознь между народами. Этнические фобии и агрессивность культивировались по обеим сторонам границы в качестве нормативных состояний психики. Граница была наглухо закрыта, личный опыт общения подменялся идеологическим клишированием сознания. В обоих государствах велась жесткая атеистическая пропаганда. С таким этническим опытом два народа подошли к концу 80-х - рубежной дате, открывшей новую страницу взаимоотношений.
За последние годы (XX — начало XXI вв.) многое в отношениях жителей Дальнего Востока - русских и китайцев — решительно изменилось. Постсоветская и постмаоиская трансформация общественных систем двух народов, либерализация политической жизни, открытие границ и экономические реформы привели к значительным демографическим и культурным сдвигам. С одной стороны, в течение десятилетия происходил отток русскоязычного населения в западные районы России, ослабление экономической и социальной инфраструктуры Дальнего Востока РФ. С другой — российская территория приняла масштабный миграционный поток из мощно развивающегося Китая. На Дальнем Востоке России, как и в целом в стране в конце XX — начале XXI вв., развивается процесс религиозного возрождения. Произошла существенная либерализация религиозной политики в КНР. В результате в регионе произошло существенное изменение как социально-экономической, так и этнорелигиозной ситуации. Общение жителей сопредельных территорий теперь стало массовым, повседневным явлением. Очевидно, что содержание этого общения детерминировано сегодня прежде всего, стихией индивидуальных или групповых интересов. В массовом сознании на смену прежней идеологии пришли экономический прагматизм и упрощенное до вульгарного натурализма понятие этничности. Наряду с экономическим взаимодействием, чрезвычайно интенсивным в последнее десятилетие, в приграничной полосе активно развивается этнокультурное и этнорелигиозное взаимодействие двух народов. Однако контакты соседствующих этносов в конце XX — начале XXI вв. вызвали не только позитивные сдвиги в благосостоянии большинства участников этого взаимодействия, но и формировали негативный опыт столкновений конкретных экономических интересов и разных этнокультурных цивилизаций.
Очевидно, что в новых обстоятельствах взаимодействие русского и китайского населения приобретает для Дальнего Востока как в геополитическом, так и в этнокультурном и этнорелигиозном аспектах первостепенное значение. Нынешнее состояние этих отношений и их будущее в значительной мере определяются этническим самосознанием контактирующих этносов. Этнический опыт взаимодействия (этническая история и этническая память), взаимные стереотипы восприятия, этнические установки соседствующих народов оказывают очевидное влияние на характер, содержание и интенсивность русско-китайских взаимоотношений.
Особый интерес в спектре русско-китайского взаимодействия вызывают малоизученные аспекты этнорелигиозных контактов - взаимопроникновение и трансформация вероисповедных традиций, изменение конфессиональной ситуации в зоне тесных этнических контактов, специфика религиозности двух народов в ситуации миграционной активности, степень восприимчивости двух этносов к религиозным традициям друг друга, роль и место религии в этническом самосознании русских и китайцев — эти и ряд других важных явлений новой этнорелигиозной реальности задают проблемное поле, требующее глубокой и всесторонней исследовательской работы.
Степень научной разработанности проблемы. Со времени первых русско-китайских контактов на территории современного Дальнего Востока России проблема взаимоотношений двух этносов не раз становилась объектом изучения как отечественных, так и зарубежных исследователей. На сегодняшний день в научной литературе существует обширная библиография данного вопроса, накоплен значительный исследовательский опыт, вскрыт широкий круг источников, собран обширный эмпирический и теоретический материал.
Разные аспекты русско-китайского приграничного взаимодействия нашли свое отражение в обширном корпусе дореволюционной литературы как научно-исследовательского, административно-официального, так и публицистического характера. Видными представителями данного периода являются Ф.Ф. Буссе, М.И. Венюков, В.В. Граве, Г.Е. Грум-Гржимайло, A.B. Кириллов, A.A. Кауфман, Р.К. Маак, И.П. Надаров, С.К. Патканов, Н. М. Пржевальский, Л.И. Шренк, П.Ф. Унтербергер. Важную роль в изучении русско-китайских контактов внесли труды советских исследователей - В.К. Арсеньева, E.J1. Безпрозванных, В.М. Кабузана, J1.J1. Рыбаковского, СЛ. Тихвинского, A.J1. Нарочницкого и других.
В современной научной литературе существенно разработаны аспекты политико-дипломатической истории русско-китайского взаимодействия (B.C. Мясников, и др.), военных столкновений (И.М. Попов, В.Г. Дацышен и др.), социально-экономических (П.А. Минакир, Е. Мотрич, JI.A. Понкратова и др.), культурных и литературно-художественных (В.В. Агеносов, A.A. Забияко, Н.П. Крадин и др.) контактов, истории русской эмиграции в Китае (Г.В. Мелихов и др.), демографическо-миграционных (A.C. Ващук, E.H. Чернолутская, А.Г. Ларин, А.И. Петров, В.И. Дятлов), административно-правовых (Т.Н. Сорокина, Е.И. Нестерова), этносоциальных (Т.З. Поздняк, Е.А. Плаксен и др.) отношений и ряда других сфер. Важную роль в освещении процессов русско-китайского взаимодействия сыграли сборники материалов научных конференций и семинаров («Россия и Китай на дальневосточных рубежах» Благовещенск, 2001-2003 гг.; «Мост через Амур» Иркутск, 2003 г., Благовещенск, 2005 г.).
Отдельного упоминания заслуживают монографии B.JL Ларина и В.Г. Гельбраса, рассматривающие проблему русско-китайских отношений на современном этапе на основе социологических данных.
Собственно для изучения аспекта этнорелигиозного взаимодействия русского и китайского этноса большое значение имеют работы С.Г. Андреевой, A.A. Ипатьевой, А.Н. Хохлова, Д. Поздняева, Н. Митрохина, посвященные деятельности Русской православной церкви в Китае. Существенное значение для раскрытия темы данной диссертации имеют работы отечественных китаеведов как дореволюционной (Н.Я. Бичурин, П. Цветков, П. Кафаров и др.) и советской эпохи (Л.Н. Меньшиков, Л.С. Васильев, А.И. Кобзев и др.), так и современного периода (Е.А. Торчинов, K.M. Тертицкий, В.В. Малявин, C.B. Филонов, Вэнь Цзянь, B.C. Кузнецов, А.Г. Ломанов и др.). Исследования религиозной ситуации на Дальнем Востоке России представленные трудами Ю.В. Аргудяевой, М.Б. Сердюк, Д.А. Владимирова, A.B. Дмитриенко, М.П. Свищёва, Е.А. Капрановой, И.А. Ермацанс, О.П. Федирко и др. Существенный вклад в изучение проблемы внесли диссертационные исследования С.Э. Аниховского, посвященное этнорелигиозным отношениям на Дальнем Востоке России в конце XIX - начале XX вв., и Н.В. Кухаренко, рассматривающее китайские этнорелигиозные сообщества в США. Большое внимание рассматриваемой в настоящей диссертации теме уделено в работах А.П. Забияко, содержащих как широкий эмпирический, так и глубокий аналитико-теоретический материал.
Однако, несмотря на очевидный интерес к проблеме этнорелигиозного взаимодействия русских и китайцев на Дальнем Востоке, данный аспект применительно к современному этапу этих отношений еще не получил полного и системного освещения. Одним из существенных недостатков в этом плане является отсутствие комплексных, обобщающих публикаций и работ, основанных на репрезентативных социологических исследованиях как русского, так и китайского этносов. Настоящая диссертационная работа нацелена на то, чтобы отчасти восполнить данный пробел.
Объект исследования — взаимоотношения этнических групп — русских и китайцев - на приграничной территории Дальнего Востока.
Предмет исследования - этнорелигиозное сознание и этнорелигиозное взаимодействие русских и китайцев на приграничной территории Дальнего Востока.
Хронологические рамки — конец XX - начало XXI вв. Выбор временной локализации диссертационного исследования обусловлен двумя обстоятельствами. Во-первых, в конце XX - начале XXI вв. на территории Дальнего Востока России, как и по всей стране, отмечается качественный и количественный подъем религиозного и этнического сознания. Во-вторых, в конце XX - в начале XXI вв. в приграничных районах Дальнего Востока России и Северо-восточного Китая отмечается интенсивное миграционное взаимодействие русского и китайского этносов. Наибольшее внимание в диссертации уделено периоду 2000 - 2004 гг., так как именно в этот период в рамках исследования проведены массовые опросы и наблюдения.
Цель исследования - реконструкция религиозных аспектов русско-китайского взаимодействия в приграничных районах Дальнего Востока, определение современного состояния и перспектив развития этнорелигиозного сознания контактирующих народов.
Задачи исследования — в соответствии с заданной целью в диссертационном исследовании решались следующие основные задачи:
1. Выявление места, роли и характера религиозных компонентов в этническом сознании русских и китайцев в ситуации тесного взаимодействия двух этносов;
2. Определение степени этноконфессиональной восприимчивости (конвергентности) и толерантности двух тесно контактирующих этносов по отношению к сложившейся традиционной системе верований русских и китайцев;
3. Установление основных параметров религиозности русских и китайцев в приграничных районах Дальнего Востока, а также конфессиональной структуры религиозной ситуации в приграничной территории;
4. Изучение характера, содержания, результатов и перспектив этнорелигиозного взаимодействия русских и китайцев на приграничных территориях Дальнего Востока.
Территориальные рамки исследования охватывают приграничные районы юга Дальнего Востока России и Северо-восточного Китая. Под югом Дальнего Востока России в диссертационном исследовании понимается Амурская область, Хабаровский и Приморский края. Территория Северо-восточного Китая ограничена в диссертации провинцией Хэйлунцзян. В диссертации для обозначения данных российских территорий используются так же названия «Дальний Восток России», «Дальневосточный регион», а для обозначения китайской провинции Хэйлунцзян используется название «Маньчжурия».
Методология исследования включает теоретические и практические научные подходы и имеет комплексный характер.
Для получения репрезентативных эмпирических данных использовались модели и методы социологических исследований, базирующиеся на методологии ведущих отечественных социологов - В.А. Ядова, М.К. Горшкова, Г.В. Осипова, др. Обработка собранного эмпирического материала массовых опросов осуществлялась с использованием пакета SPSS 11.0 и включала статистические и математические методы.
Теоретическое осмысление полученного материала в диссертации строилось на методологических концепциях отечественного религиоведения (подходах И.Н. Яблокова, Д.М. Угриновича, А.П. Забияко, В.И. Гараджи, др.), этнологии, этносоциологии и этнопсихологии (трактовках Ю.В. Бромлея, Б.Ф. Поршнева, JI.M. Дробижевой, Т.Г. Стефаненко, др.).
При анализе фактического материала использован ряд традиционных подходов и методов: сравнительно-исторический, историко-генетический, типологический, др.
Источниковую базу диссертации составили несколько групп опубликованных и неопубликованных документов и материалов:
1. Архивы органов государственной власти (текущие архивы Управления Министерства Юстиции по Амурской области, Приморскому краю и Хабаровскому краю; текущие архивы отдела по взаимодействию с общественными, религиозными организациями, политическими партиями и движениями Администрации Амурской области, отдела по связям с партиями, общественно-политическими и религиозными объединениями Правительства Хабаровского края и Департамента общественных связей Администрации Приморского края; архив Амурского областного статистического комитета; архив Комитета Государственной Думы ФС РФ по делам общественных объединений и религиозных организаций; текущий архив Миграционной службы по Амурской области);
2. Электронные и печатные СМИ (материалы газетных публикаций, Интернет-сайтов, радио и телепередач);
3. Данные социо-религиоведческих исследований (результаты массовых опросов, экспертных опросов, полевых интервью и наблюдений);
4. Источники китайского происхождения (документы и статистические данные официальных органов Китая об этнических и религиозных процессах в КНР).
Научная новизна диссертации. Диссертация представляет собой первую в отечественном религиоведении попытку систематического рассмотрения этнорелигиозного взаимодействия русских и китайцев на Дальнем Востоке России в современный период; новизна диссертации определяется следующими показателями:
- на основании массовых опросов собран и теоретически обработан большой эмпирический материал, отражающий состояние общественного сознания в аспекте русско-китайских взаимоотношений;
- апробированная методика и техника массовых билингвических опросов русского и китайского этносов;
- впервые в отечественном религиоведении проведен массовый социологический опрос китайского этноса в КНР;
- выявлена специфика религиозности русского и китайского населения и проанализирована конфессиональная ситуация на территории юга Дальнего Востока России и Северо-Восточного Китая;
- на основании представленных материалов сделаны прогнозы дальнейшего развития этнорелигиозной ситуации в регионе;
- вскрыты религиозные компоненты этнического самосознания русских и китайцев;
- выявлены и рассмотрены факторы, влияющие на изменения этнорелигиозного самосознания русских и китайцев;
- выявлены и рассмотрены аспекты этнорелигиозного взаимодействия русских и китайцев, углубленному рассмотрению подвергнута миссионерская деятельность в отношении китайского этноса;
- использован широкий круг источников, часть из которых вводится в научный оборот впервые.
Положения, выносимые на защиту.
1. В современной ситуации религия не является доминирующим компонентом этнического сознания двух тесно контактирующих этносов — русских и китайцев в приграничных регионах Дальнего Востока. Результаты исследований демонстрируют отсутствие ярко выраженного в русско-китайских отношениях восприятия соседнего народа как носителя иной, резко отличающейся от собственной этнорелигиозной традиции. Религиозный сегмент этнического самосознания русских и китайцев неустойчив, подвержен колебаниям и характеризуется зависимостью от социальной, эмоциональной, территориальной и культурной среды. Этническое самосознание двух этносов обусловлено доминирующими торгово-экономическими, эмоционально-бытовыми и ситуативными контактами.
2. Русские и китайцы имеют в значительной мере противоположные этнорелигиозные установки толерантности и конвергентности к сложившейся традиционной системе верований двух этносов. Большинство русских неодобрительно относится к институционализации китайских религий на русской территории, значительная часть населения негативно относится к перспективе распространения китайских верований в русской этнической среде. Большинство китайцев положительно относится к институционализации христианства на территории Китая, позитивно оценивает возможность принятия христианства. Уровень религиозной толерантности двух этносов к традиционным системам верований друг друга зависит от социально-политической, профессиональной и региональной среды и слабо обусловлен конфессиональными факторами.
3. Уровень религиозности русского населения Дальнего Востока России ниже общероссийских показателей, а конфессиональная структура отличается большим разнообразием. Лидирующие позиции по критерию конфессиональной самоидентификации респондентов занимает православие, однако уровень и качество православной религиозности респондентов носят поверхностный характер. Лидирующие позиции в конфессиональной структуре Дальнего Востока по данным о количестве религиозных объединений занимает протестантизм, что является спецификой края по сравнению с другими российскими регионами. Религиозность и конфессиональная структура русского населения Дальнего Востока характеризуется наличием небольшой, но устойчивой группы приверженцев религий и оккультных практик Китая, а также растущим интересом к религиозно-культурной традиции и обрядности китайцев.
4. Религиозность китайцев провинции Хэйлунцзян и китайцев-мигрантов на Дальнем Востоке России находится в средних количественных показателях и характеризуется внеинституциональным и синкретическим разнообразием. Лидирующие позиции в конфессиональной структуре занимает комплекс традиционных верований (буддизм, конфуцианство, даосизм). Христианство представлено устойчивой и достаточно значительной группой верующих, в основном исповедующих протестантизм. Социальный состав китайцев-христиан — преимущественно обеспеченные граждане из коммерческой среды. Одной из ярких форм этноконфессионального взаимодействия русских и китайцев является миссионерская деятельность. Ведущую роль в миссионерстве играют протестантские деноминации. Миссионерская деятельность среди китайцев, их религиозность и конфессиональная структура оказывают влияние и вносят существенные коррективы в религиозность и конфессиональную структуру русского Дальнего Востока.
5. Результаты исследования свидетельствуют об отсутствии достаточного опыта этнорелигиозного взаимодействия у русскоязычного населения Дальневосточного приграничья и о его неготовности к тесному сосуществованию с представителями китайской общности. Формирование социальных установок по этому важному параметру межэтнического взаимодействия представляет собой социально важную задачу. Отсутствие опыта этнорелигиозного взаимодействия в среде русского населения может привести как к столкновениям и конфронтации с китайским этносом, так и к этнорелигиозной маргинализации и ассимиляции определенной части русских дальневосточников. В регионе существует почва для религиозных компромиссов, синкретизации верований и синизации религиозности русских. На характер этнорелигиозного взаимодействия русских с китайцами существенное влияние могут оказать националистически настроенные социальные группы и ситуативные изменения в обществе. Данные исследований китайского этноса свидетельствуют о благоприятном климате общественного сознания китайцев к рецепции христианства и бесконфликтному межэтническому взаимодействию, фиксируют существование стабильной, толерантно настроенной к русским и их религии части китайского общества, что с учетом активной миссионерской деятельности может привести к христианизации, вестернизации и дальнейшей синкретизации религиозности китайцев.
Теоретическая и практическая значимость диссертации. Представленные в диссертационной работе теоретические и эмпирические материалы могут быть использованы для дальнейшего научного изучения как в целом этнических и религиозных процессов в обществе, так и конкретно этнорелигиозного взаимодействия русских и китайцев в Дальневосточном регионе. Данные социо-религиоведческих исследований способны выступить надежной эмпирической базой для анализа разных аспектов русско-китайских отношений. Апробированная методика и техника массовых билингвических опросов русского и китайского этносов может служить моделью и основой для последующих этнорелигиоведческих, этносоциологических и этнопсихологических исследований, а ряд теоретических положений диссертации для аналитического и категориального осмысления поднятой проблемы.
Различные аспекты диссертации могут найти применение при подготовке учебных курсов лекций, спецкурсов и спецсеминаров по истории религии, социологии религии, психологии религии, этносоциологии, этнопсихологии, китаеведению, культурологии.
Помимо научно-педагогической сферы диссертационная работа имеет широкий спектр практического применения в ряде областей общественной жизни. Материалы исследования актуальны для органов государственной власти, средств массовой информации, коммерческих, общественных и религиозных организаций.
В ходе подготовки диссертации ряд положений исследования нашли практическое применение в работе Администрации Амурской области. В частности, в ответ на запрос Администрации Амурской области в октябре 2002 г. подготовлен и передан заместителю главы областной администрации аналитический материал о межконфессиональных и межэтнических отношениях в регионе. В 2003 г. материалы работы применялись на семинаре для муниципальных работников, проводимом отделом по взаимодействию с общественными, религиозными организациями, политическими партиями и движениями Администрации Амурской области. В 2004 г. на семинаре для общественных объединений по проблеме толерантности в религиозной, политической и этнической сферах. Различные аспекты исследования использовались в работе Совета по взаимодействию с религиозными и общественными организациями и объединениями Администрации Амурской области и Экспертных советах Администрации Амурской области и Управления Министерства юстиции РФ по Амурской области.
Отдельные аспекты работы получили освещение в электронных и печатных СМИ (цикл телевизионных передач «Китайский вопрос», «Альфа-Новости» на канале Альфа-ТНТ; ГТРК «Амур»; программа «ПРО» на «5-канале» и ряд других).
В целом материалы диссертации могут способствовать дальнейшему развитию отечественного религиоведения и позитивному, взаимовыгодному сосуществованию двух тесно контактирующих народов - русских и китайцев.
Апробация диссертации. С материалами по теме диссертации автор выступал на научных форумах разного уровня в 2000-2004 гг.: на ежегодной научной конференции преподавателей, студентов и аспирантов Амурского государственного университета «Дни науки АмГУ» (Благовещенск - 2000, 2001 гг.); 1-ой и И-ой Межвузовской научно-практической конференции «Молодежь XXI века: Шаг в будущее» (Благовещенск - 2000, 2001 гг.); межрегиональной научно-практической конференции «Сибирь на перекрестье мировых религий» посвященной памяти профессора М.И. Рижского (Новосибирск, 2001); международной научной конференции «Россия и Китай на дальневосточных рубежах» (Благовещенск-Харбин, в 2001, 2002, 2003 гг.); общероссийской школе молодых ученых «Религии Дальнего Востока» (Благовещенск, сентябрь 2002 г.); I Всероссийской научно-практической конференции грантополучателей программы МИОН «Потенциал социально-гуманитарных наук и проблемы развития современного российского общества» (Санкт-Петербург, декабрь 2002 г.); международной конференции, посвященной 60-летию воссоздания философского факультета в структуре МГУ им. М.В. Ломоносова «Человек - Культура - Общество. Актуальные проблемы философских, политологических и религиоведческих исследований» (Москва, февраль 2002 г.); международной научной конференции «Миграционные процессы на Дальнем Востоке (с древнейших времен до начала XX века)» (Благовещенск, май 2004 г.); научном семинаре «Россия и мир: интеграция России в мировое сообщество» (Томск, ноябрь 2002 г.) и др.
Результаты диссертации апробировались в преподавательской деятельности диссертанта. Материалы исследований нашли отражение в учебных курсах («Социология религии», «История религии») кафедры религиоведения Амурского государственного университета для студентов, обучающихся по специальностям «религиоведение» и «социология».
По тематике диссертации получено и выполнено ряд научно-исследовательских грантов: ИОО «Фонд Сороса», № HAT 11F в 2001 г. и № HAT 214 в 2002 г.; программа МИОН (Межрегиональные Исследования в Общественных Науках) № КТК 480-1-01/3 исследовательский проект «Этническое самосознание русских и китайцев в Дальневосточном регионе» в 2002 г; программа МИОН № КТК 395 - 2 - 02 исследовательский проект «Образ России и русских в этническом сознании китайцев» в 2003 г.; программа МИОН № П 970-1214-2-12 исследовательский проект «Этнические миграции как фактор трансформации этнорелигиозных традиций» в 2004 г. и другие. Научные отчеты по грантам одобрены экспертами фондов и программ.
Диссертация была обсуждена на заседании кафедры религиоведения Амурского государственного университета (протокол № 10 от 07 апреля 2005 г.) и рекомендована к защите.
Основные положения диссертации отражены в 12 публикациях.
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трех глав включающих десять параграфов, заключения, списка источников и литературы, тринадцати приложений с основными данными социо-религиоведческих исследований.
Теоретико-прикладное социологическое исследование «Образ Китая и китайцев в этническом сознании русских» осуществлялось в рамках исследовательского проекта «Этническое самосознание русских и китайцев в Дальневосточном регионе» и являлось его составной частью.
В соответствии с требованиями, предъявляемыми к социологическим исследованиям в социологии и религиоведении2, исследование «Образ Китая и китайцев в этническом сознании русских» предваряла рабочая программа, основные параметры которой следующие.
Постановка проблемы. Актуальность исследования. В Дальневосточном регионе постсоветская трансформация общества, либерализация пограничного контроля и экономические реформы привели к значительным демографическим и культурным сдвигам. С одной стороны, в течение десятилетия происходил отток русскоязычного населения в западные районы России. С другой — российская территория приняла масштабный миграционный поток из Китая. В результате в регионе произошло существенное изменение этнической ситуации. Очевидно, что в новых обстоятельствах взаимоотношения русского населения и китайской диаспоры приобретают для Дальнего Востока как в геополитическом, так и в этнокультурном аспектах первостепенное значение.
Нынешнее состояние этих отношений и их будущее в значительной мере определяются этническим самосознанием контактирующих этносов.
Этнический опыт взаимодействия (этническая история и этническая память), взаимные стереотипы восприятия, этнические установки русских и китайцев, сосуществующих в тесном соседстве на Дальнем Востоке, — эти и ряд других важных явлений новой этносоциальной реальности задают проблемное поле, требующее глубокой и всесторонней исследовательской работы.
Этносоциальный и этноконфессионалъный контекст исследования. Начиная с XVII в. Амур стал порубежьем встречи двух самобытных народов — русских и китайцев. Известно, что с тех пор история взаимоотношений складывалась очень непросто — конфликтно, с разрывами, попятными движениями. Столкновения национальных интересов, культурных традиций, жизненных укладов формировали скорее устойчивые предубеждения, чем взаимопонимание. В последние десятилетия, с 60-х и вплоть до конца 80-х годов, пропаганда приучала людей смотреть на границу как на потенциальную линию фронта, а на население сопредельной территории - как на реального врага. Милитаризация стала типичной характеристикой этнического сознания обывателя Дальнего Востока - как русского, так и китайца. Территориальные претензии разжигали рознь между народами. Этнические фобии и агрессивность культивировались по обеим сторонам границы в качестве нормативных состояний психики. Граница была наглухо закрыта, личный опыт общения подменялся идеологическим клишированием сознания. С таким этническим опытом два народа подошли к концу 80-х — рубежной дате, открывшей новую страницу взаимоотношений.
За последнее десятилетие многое в отношениях местных жителей — русских и китайцев - решительно изменилось. Главная перемена состоит в том, что общение жителей сопредельных территорий теперь стало массовым, повседневным явлением. Содержание этого общения детерминировано сейчас прежде всего стихией индивидуальных или групповых интересов. В массовом сознании на смену прежней идеологии пришли экономический прагматизм и упрощенное до вульгарного натурализма понятие этничности.
В приграничной полосе экономическое взаимодействие, чрезвычайно интенсивное в последнее десятилетие, имело характер «челночного бизнеса» или, по китайскому определению, «народной торговли». Оно было сопряжено не только с позитивными сдвигами в благосостоянии большинства участников, но и с негативным опытом столкновения конкретных экономических интересов. Организованный бизнес зачастую далеко выходил за рамки законодательства, формируя криминальные навыки как у части русских, так и у части китайских участников взаимоотношений.
Российские СМИ и политические движения в расчете на массовый отклик зачастую делают ставку на популизм, акцентируя внимание на негативных аспектах русско-китайских отношений. Китайская тема в массовом сознании населения Дальнего Востока приобрела в 90-е годы ярко выраженный амбивалентный характер: с одной стороны населению очевидна выгода отношений с сопредельной страной, с другой — русские реально озабочены идеей и чувством «желтой опасности».
Остро проблема русско-китайских контактов стоит в этноконфессиональном аспекте. Россия и Китай создали мощные религиозные традиции. Религии занимали значительную часть в спектре взаимоотношений русских и китайцев. С середины XIX в. берет начало период теснейшего взаимодействия культур и религий двух народов на сопредельных территориях Дальнего Востока. В последнее десятилетие, после долгого перерыва, этноконфессиональные контакты русских и китайцев приобрели особенную интенсивность. Оба народа подошли к концу 80-х годов имея за плечами серьезные коллизии в своей недавней религиозной истории, и перешагнули в 90-е в состоянии религиозного возрождения. Минувшие десятилетия политических кампаний основательно подорвали традиционные устои религиозной жизни русских и китайцев, но все же не привели к радикальному переустройству общей картины религиозных ориентации. Конец XX в. отмечен активным взаимодействием культур России и Китая, которое имеет свое ярко выраженное религиозное измерение.
Объект, предмет и цели исследования. В совокупности субъективных факторов, формирующих климат русско-китайских отношений в приграничной полосе, одно из главенствующих мест занимает этническое самосознание. Этническое самосознание русских дальневосточников и специфика, обусловленная взаимодействием с китайским этносом в приграничном регионе, выступают объектом исследования. Изучение важнейших составляющих этнического сознания задает предмет исследования. Исследование охватывает как те этнические категории, диспозиции и установки, что функционируют на базисном уровне как этнокультурные константы, так и те, что возникают ситуативно, под влиянием сложившихся обстоятельств. Особое внимание уделяется этнорелигиозным составляющим этнического самосознания.
Цели исследования. Теоретические цели: установление особенностей этнического самосознания русских дальневосточников; выявление региональной специфики этнического самосознания, обусловленной ситуацией интенсивного общения этносов; определение этнорелигиозных диспозиций русских; проверка степени прочности стереотипа «желтой опасности» в современном этническом сознании русских. Прикладная цель: прогнозирование перспектив этнического и конфессионального взаимодействия русских и китайцев на Дальнем Востоке.
На сегодняшний день, как в отечественной, так и в зарубежной науке, сложились различные концепции понимания сущности и структуры этнического самосознания.
Согласно широко распространенному в отечественной науке подходу, этническое самосознание - один из важнейших признаков этноса, субъективный фактор, отражающий объективно функционирующую реальность. Провозглашающая данный подход примордиалистская теория6 отводит этническому самосознанию важнейшее значение в структуре и функциях этноса. В узком значении этническое самосознание понимается как осознание принадлежности к этнической общности, в широком, помимо принадлежности к этносу, представления о культуре, языке, историческом прошлом своего народа, государственности, территории.
В разных концепциях отмеченные компоненты этнического самосознания дополняются такими параметрами как этнические стереотипы, установки, психологические особенности, социально-нравственные аспекты, этнические интересы, «образ мы» и т.д.
Важнейшим этнодифференцирующим признаком и фундаментальной частью этнического сознания, наряду с этнонимом (самоназванием), происхождением, историей этноса, территорией, культурой, является религия7. Религия создает соционормативную модель поведения этноса, формирует этническую картину мира, регламентирует отношения к морально-этическим и эстетическим явлениям (смерть, суицид, человекоубийство, каннибализм, жестокость, ужасное, прекрасное и т.д.) , обуславливает психологические особенности характера (протестантизм - труд, мирской аскетизм, честность, самоограничение; православие - соборность, созерцательность, покаяние и т.д.).
Принимая во внимание сложившуюся научную систему представлений, при работе над теоретико-прикладным социологическим исследованием «Образ Китая и китайцев в этническом сознании русских» было сформулировано собственное понимание этнического самосознания. Под этническим самосознанием мы понимаем тип коллективных представлений, выражающих осознание и переживание группой своей этнической общности (идентичности). В содержание этнического самосознания входят прежде всего этнический опыт (этническая память), этнические категории, диспозиции и установки (аттитюды) и другие параметры, функционирующие на базисном уровне этнокультурных констант, так и те, что возникают ситуативно, под влиянием сложившихся обстоятельств . Особое значение в содержании этнического самосознания в контексте нашего исследования придается этноконфессиональным аспектам и категориям «свой - чужой». Большой вклад в изучение подобных («мы-они») дихотомий как этнодифференцирующих компонентов этнического самосознания внесли труды Б.Ф. Поршнева . Развернутый анализ категорий «свой - чужой» представлен в статье А.П. Забияко11. Кратко представим основные теоретические положения.
Специфика этнического самосознания заключается в интенциональности, в целостной направленности на этничность. Интенциональность как осознание и постижение этносом своей природы осуществляется посредством актов этнической идентификации и классификации феноменов этничности по степени близости или чуждости. Принятие или непринятие сознанием этнических признаков формирует этническую идентичность, категорию «свое». Этнические феномены, с которыми этнос себя не идентифицирует, конституируют категорию «чужое». Таким образом в этническом самосознании тесно переплетены этнодифференцирующие («они», «чужие», «не наше») и этноинтегрирующие («мы», «свои», «наше») признаки этноса. Данные категории являются базовыми для конструирования этническим самосознанием субъективной реальности. Категории «свой - чужой» классифицируют поток восприятий, задают конфигурации признаков, конституируют смыслы, формируют определенную картину мира, способ ее интерпретации и аффектации.
«Укорененные в коллективном сознании категории выполняют важные социальные функции. Категории «свой - чужой», задавая идейно-психологическую парадигму восприятия реальности и конструируя особый образ мира, упорядочивает коллективные представления (классифицирующая функция) и формируют основы этнического мировоззрения (мировоззренческая функция). Действуя как простейшая объяснительная схема, эти категории позволяют группе или индивиду идентифицировать себя по отношению к феноменам этничности (идентифицирующая функция) и интегрироваться в этническое сообщество (интегрирующая функция). Мотивируя поведение человека, категории выступают регуляторами этнического поведения (регулирующая функция). В конкретных обстоятельствах существования индивида и группы к этим основным функциям могут прибавляться дополнительные - ситуативные - функции».
Представленные положения о важнейшем, на наш взгляд, сегменте этнического самосознания категориях «свой - чужой» близки с разработанными в этносоциологии и этнопсихологии понятиями фиксирующими межэтническую стереотипизацию и «этнопроекцию» посредством системы этнических стереотипов представленных в взаимообусловленности автостереотипов - «этноинтегрирующих атрибуций — представлений о действительных или воображаемых чертах группы», и гетеростереотипов — «этнодифференцирующих атрибуций — представлений о других группах» .
Исходя из природы этнического самосознания, являющегося мощным фактором влияния на этнические процессы (их направление, темп, содержание, значение, в том числе и важное для объекта данного диссертационного исследования этнорелигиозное содержание и значение), выявление и изучение категорий «свой-чужой» в этническом самосознании образа Китая и китайцев у русских дальневосточников - актуальная задача, на решения которой было и направленно социологическое исследование. Особое внимание уделялось этнорелигиозным составляющим этнического самосознания, актуализированного близостью Китая, тесными контактами с китайцами.
Теоретико-прикладное социологическое исследование «Образ России и русских в этническом сознании китайцев» осуществлялось в рамках исследовательского проекта «Этническое самосознание русских и китайцев в Дальневосточном регионе»1 и являлось его составной частью.
В соответствии с требованиями, предъявляемыми к социологическим исследованиям в социологии и религиоведении , исследование «Образ Китая и китайцев в этническом сознании русских» предваряла рабочая программа, основные параметры которой следующие.
Актуальность исследования. Постановка проблемы. В течение 90-х годов XX в. на русском Дальнем Востоке резко менялась этнодемографическая ситуация. С одной стороны, в течение десятилетия происходил отток русскоязычного населения в западные районы России. С другой - российская территория приняла масштабный миграционный поток из Китая. За семь первых лет после развала СССР (1991-1997 гг.) приграничные с Китаем территории России (Приморский и Хабаровский края, Еврейская автономная и Амурская области) в результате массового оттока русскоязычного населения потеряли в общей сложности 35% того миграционного прироста, который они устойчиво приобретали все предшествующие 40 лет (1951-1991) масштабного освоения края. Образовавшееся отрицательное миграционное сальдо восполнила китайская миграция. По примерным оценкам, численность китайцев, прибывших в начале 90-х годов в Еврейскую АО, Приморский, Хабаровский края, Амурскую область и осевших на этих территориях вне зависимости от каналов проникновения составляла 100—106 тыс. чел. Имеются данные и о нелегальной китайской миграции. В настоящее время в крупных дальневосточных городах сформированы места компактного расселения китайцев, своеобразные «чайна-тауны». На всей территории юга Дальнего Востока нет ни одного крупного населенного пункта, где бы ни существовал китайский рынок. Регистрируются русско-китайские браки. Растет этнокультурное влияние Китая. Статистические данные говорят о потенциально еще более мощной волне китайской миграции.
В течение 90-х годов XX в. на приграничной с Россией китайской территории наблюдается этнодемографический рост и бурное социально-экономическое развитие. Численность жителей соседней китайской провинции Хэйлунцзян почти в 40 раз превышает численность населения Амурской области (соответственно 38 070 тыс. чел. и 989 тыс. чел. по данным на конец 2000 года3). Плотность населения соответственно 14 и 2,8 человек на кв. км. Демографическая динамика китайской провинции: в 1990 году — 35 430 тыс. чел., в 1995 - 37 010, в 1999 - 37920, в 2000 - 38070. Объемы промышленного производства китайской провинции по ряду показателей в десятки, сотни и тысячи раз выше Амурской области (характерный пример: одна из самых развитых отраслей Приамурья электроэнергетика выработала в 2000 году 6,9 млрд. квт. час. против 426,7 млрд. квт. час. в Хэйлунцзян) 4. Растущий социально-экономический и демографический потенциал соседнего Китая оказывает существенное влияние на российский Дальний Восток.
События последнего десятилетия демонстрировали неготовность российских граждан к такому тесному взаимодействию с китайским этносом. Специфика закрытого в прошлом приграничного проживания не способствовала формированию толерантных установок у жителей дальневосточных городов. У современных дальневосточников нет прочного опыта взаимовыгодного экономического, социального и культурного сосуществования с китайским населением.
В аспекте русско-китайских отношений Дальний Восток России является сегодня одним из потенциальных конфликтогенных регионов и в ближайшее время может превратиться в арену острого этнического противостояния.
Источником конфликта могут выступать не только антикитайские настроения части русского населения, но также и антирусские настроения части китайского населения и китайской диаспоры, подогреваемые появляющимися время от времени в китайской печати упоминаниями о захваченных царской Россией 1,5 млн. кв. км. «исконно» китайской территории, столкновениями экономических интересов, последствиями маоистской пропаганды и т.д. Китайские историки на уровне школьных и институтских учебников5, научных монографий , музейных экспозиций и др. аспектов деятельности активно доказывают и демонстрируют территориальные претензии к России.
Для того, чтобы своевременно понять и спрогнозировать будущее развитие русско-китайских отношений и, если возможно, предотвратить или хотя бы минимизировать рост этнических конфликтов в регионе как на социально-экономической, так и на этнорелигиозной почве, необходимо изучить этносоциальные настроения китайской диаспоры на Дальнем Востоке России и китайцев на сопредельной к России территории (провинция Хэйлунцзян).
В современном религиоведении и социологии под религиозностью понимается качество индивида или группы, выражающее в проявлении религиозных свойств1. Под конфессиональной структурой принято понимать совокупность и взаиморасположение верований общества, группы или региона. Не редко синонимом конфессиональной структуры выступает понятие «религиозная ситуация» . Самым распространенным методом фиксирующим религиозность и конфессиональную принадлежность индивидов и групп являются социологические исследования. Несмотря на широкое применение социологических исследований, фиксирующих религиозность, ее степень, качество, уровни, характер и т.д., определение религиозности и конфессиональной принадлежности, исходя из ряда возникающих при этом трудностей3, является важной и актуальной задачей.
Для определения религиозности и конфессиональной принадлежности русских дальневосточников по критерию самоопределения респондентов в социологическом исследовании «Образ Китая и китайцев в этническом самосознании русских» использовались альтернативные вопросы: - вопрос № 29 «Считаете ли Вы себя верующим человеком?»; - вопрос № 30 «Если Вы верующий, укажите, к какому вероисповеданию себя относите?».
При ответе на вопрос № 29 получены следующие результаты. Респонденты опроса «Приамурье 1»: утвердительно ответившие на поставленный вопрос составили 49,2 %, отрицательно - 48,6 %, не дали ответа 2,2 %. По опросу «Приамурье 2» группа верующих составила 41 %, группа неверующих 55,1 %, не дали ответа 3,8 %. В опросе «Владивосток» верующих - 40 %, неверующих - 58 %, нет ответа - 2 %. Опрос «Село» выявил 53,6 % верующих и 42,9 % неверующих граждан.
Стереотипный вопрос «Считаете ли Вы себя верующим человеком?», фиксирующий религиозность индивидов по критерию самооценки, был использован в анкетах социологических исследований «Религия 1» и «Религия 2», проведенных Администрацией Амурской области4. Результаты исследований следующие. Опрос «Религия 1» выявил 45 % колеблющихся дальневосточников, 32 % верующих и 21 % убежденных атеистов. Опрос «Религия 2» с другой шкалой для ответов респондентов зафиксировал 49,2 % верующий и 46 % неверующих граждан.
Более ранние социологические исследования религиозности населения, проведенные ученными АмГУ в мае - октябре 1998 г. (далее в тексте - опрос «АмГУ») дали следующие результаты. К группе верующих по самооценке отнесли себя примерно 48% опрошенных респондентов, выявлено 6% атеистов и 19% неверующих5.
Как видно из представленных результатов, уровень религиозности русского населения Дальнего Востока составляет немногим менее половины и в среднем равняется 45 %. Отметим, что в сравнении с показателями общероссийской ситуации по уровню религиозности по данным ВЦИОМ - в 1988г. - 18,6%, в 1991г. - 39%, в 1993г. - 43%, в 1995г. - 64,2%, в 1996г. -60,8%6 и с рядом социологических исследований в центральных регионах России (в частности Прикамье: в 1993г. — 60,4%, в 1998г. - 70,6 %)7 уровень религиозности жителей Дальнего Востока ниже общероссийского.
Данный факт, на наш взгляд, является закономерным следствием ряда причин. Назовем главные из них. Прежде всего, это низкий уровень религиозной инфраструктуры Дальневосточного региона, влияющий на уровень и качество религиозности населения. Количество храмов, мечетей, приходов, монастырей, святынь и прочих составляющих религиозную инфраструктуру региона компонентов на Дальнем Востоке значительно меньше, чем в Сибири и тем более в центральной России. Приведем по этому поводу несколько примеров связанных с православием. Так на всем Дальнем Востоке с его огромной территорией от Чукотки до Приморья известна и почитаема одна собственно дальневосточная чудотворная икона — «Албазинская Богоматерь» или «Слово плоть бысть» («Знамение») из более шестисот8 почитаемых в русском православии икон Богоматери. Из огромного числа почитаемых в православии святых9 к Дальнему Востоку имеет отношение только святитель Иннокентий Вениаминов, апостол Сибири и Америки10. В крупном дальневосточном городе с православным именем Благовещенск, к основанию которого Иннокентий имел непосредственное отношение и в котором с 1862 г. располагалась его резиденция как епископа Камчатского, Курильского и Алеутского, с 1930-х годов до недавнего времени (2003 г.) не было ни одного православного храма. Кроме низкого уровня религиозной инфраструктуры, Дальний Восток России отличается низким количеством оседлого, коренного населения края, что также негативно отражается на уровне религиозности населения. Дальний Восток - край мигрантов и переселенцев, религиозная жизнь данных категорий населения в их ценностном пространстве находится, как правило, на периферийных позициях. Районы миграционной активности отличаются этнокультурным разнообразием. Мигранты теряют традиционный образ жизни, склонны к религиозно-культурной маргинализации, аккультурации, синкретизации11. Социальный, образовательный и профессиональный состав, как в целом мигрантов, так и дальневосточных мигрантов в частности характеризуется, как правило, стратами не имеющими сильных религиозных традиций или утративших их — военные, ссыльные и т.д12.
диссертация на тему "Этнорелигиозное взаимодействие русских и китайцев"
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Почти четырехвековая история взаимодействия русского и китайского этноса в районе Дальневосточного приграничья переживает сейчас наиболее интенсивный период. Особенно активно как показало предпринятое диссертационное исследование взаимодействие русских и китайцев развивается в этнорелигиозной сфере. На лицо процессы взаимопроникновения культурных и религиозных систем двух цивилизаций, трансформация традиционных верований, изменения под влиянием друг друга этнорелигиозного сознания. Аспекты этнорелигиозного взаимодействия русских и китайцев влияют на многие сферы общественной жизни региона, детерминируют позитивные и негативные социальные процессы. Изучение этнорелигиозного взаимодействия русских и китайцев в Дальневосточном регионе способно ответы на злободневные вопросы современного периода взаимоотношений двух этносов, оптимизировать этнические контакты, минимизировать рост межнациональной напряженности.
В ходе диссертационного исследования посвященного изучению этнорелигиозного взаимодействия русских и китайцев на материалах социологических исследований приграничных районов Дальнего Востока, в соответствии с поставленными задачами, были сделаны следующие наблюдения и выводы.
1. В современной ситуации религия не является доминирующим этнодифференцирующим («чужой», «они», «не наше») и этноинтегрирующим («свой», «мы», «наше») компонентом этнического самосознания двух тесно контактирующих этносов - русских и китайцев в приграничных регионах России и Китая. Результаты исследований демонстрируют отсутствие ярко выраженного восприятия двух этносов как носителей иной, отличной друг от друга этноконфессиональной традиции. Русские и китайцы демонстрируют слабое восприятие религии как фактора русско-китайских отношений. В восприятии двух тесно контактирующих этносов религия, не занимает ведущих мест и по ряду параметров удалена на периферийные, слабо тестируемые и улавливаемые позиции. Религиозный сегмент этнического самосознания русских и китайцев неустойчив, подвержен колебаниям и характеризуется зависимостью от социальной, эмоциональной, территориальной и культурной среды. Данный факт отражением объективной реальности современных взаимоотношений двух этносов. Формирование этнического самосознания зависит от этнической среды, характера отношений в этой среде. Этническое самосознание двух этносов обусловлено доминирующими торгово-экономическими и эмоционально-бытовыми, ситуативными контактами. Религия в этой системе получает объективно периферийные позиции, уходит из области житейских реалий в сферу экзотики, уступая первенство экономике, политике, быту. На низкие показатели религиозных характеристик, несомненное влияние оказал долгий опыт атеистической пропаганды, современная секуляризация общества (по сравнению с реалиями конца 19 — начала 20 вв.) и ограниченные возможности для межэтнической коммуникации русских и китайцев в середине XX в.
2. Русские и китайцы имеют противоположные мнения в контексте религиозной конвергентности и толерантности к сложившейся традиционной системе верований двух этносов. Большинство русских неодобрительно относится к институционализации китайских религий на русской территории, и значительная часть населения негативно относится к перспективе принятия китайских верований (буддизм, конфуцианство, даосизм). Большинство китайцев положительно относится к институционализации христианства на территории Китая, и позитивно оценивают возможность принятия христианства (православие, протестантизм) лично или близкими родственниками и знакомыми. Уровень религиозной толерантности двух этносов к традиционным системам верований друг друга зависит от социально-политической, профессиональной и региональной среды и слабо обусловлен конфессиональными факторами.
3. Уровень религиозности русского населения Дальнего Востока России в среднем составляющий 45 % верующих, ниже общероссийских показателей религиозности. Конфессиональная структура русского населения Дальнего Востока отличается разнообразием. Лидирующие позиции по критерию конфессиональной самоидентификации (самоопределению) респондентов занимает православие (РПЦ МП). Однако уровень и качество православной религиозности респондентов носит поверхностный характер. Лидирующие позиции в конфессиональной структуре Дальнего Востока по данным о религиозных объединениях занимает протестантизм. Данное обстоятельство является спецификой края по сравнению с другими российскими регионами. Религиозность и конфессиональная структура русского населения Дальнего Востока характеризуется наличием небольшой, но устойчивой группы приверженцев религий и оккультных практик Китая и растущим интересом населения к религиозно-культурной традиции и обрядности китайцев.
4 Религиозность китайцев в провинции Хэйлунцзян и китайцев-мигрантов на Дальнем Востоке России находится в среднем диапазоне, составляя около 30,5 % или 1/3 от общего числа. Данный уровень религиозности ниже уровня религиозности русских дальневосточников. Религиозность китайцев характеризуется наличием разнообразных форм синкретизма и внеинституциональной (внеконфессиональной) религиозности. Данные аспекты являются традиционной чертой религиозной жизни китайского общества. Лидирующие позиции в конфессиональной структуре провинции Хэйлунцзян и китайской диаспоры на Дальнем Востоке России занимает комплекс традиционных верований (буддизм, конфуцианство, даосизм). Однако данные верования не занимают, бесспорно, доминирующего положения в конфессиональной структуре китайцев Маньчжурии и Дальнего Востока России. Результаты социологических опросов, интервью и полевых наблюдений свидетельствуют о наличии в конфессиональной структуре китайцев Маньчжурии и Дальнего Востока России устойчивой и достаточно значительной группы христиан. Лидирующие позиции среди китайцев христиан занимает протестантизм. Социальный состав китайцев-христиан образован преимущественно обеспеченными гражданами, занимающимися коммерческой деятельностью. Религиозность и конфессиональная структура китайцев оказывают влияние и вносят существенные коррективы в религиозность и конфессиональную структуру русского Дальнего Востока. Одной из ярких форм этноконфессионального взаимодействия русских и китайцев является миссионерская деятельность. Миссионерство в отношении китайского этноса оказывает существенное влияние на формирование культурного и этнорелигиозного облика Дальнего Востока России. Ведущую роль в миссионерской деятельности в отношении китайцев играют протестантские деноминации. Миссионерская деятельность в отношении китайцев носит нелегальный, конспиративный характер и не приветствуется властями Китая, что сопряжено жесткой государственной политикой КНР в сфере религии.
5. Результаты диссертационного исследования свидетельствуют об отсутствии достаточного опыта этнорелигиозного взаимодействия у русскоязычного население Дальневосточного приграничья и о его неготовности к тесному сосуществованию с представителями китайской этнической общности. Данный факт может привести в будущем как к столкновениям и конфронтации, так и к маргинализации и ассимиляции определенной части русских дальневосточников. Формирование социальных установок по этому важному параметру межэтнических отношений — вопрос будущего. По результатам исследований открытость русской культурной среды находится в пределах критических показателей, что чревато размыванием этнокультурной самобытности. Данные опросов и наблюдений фиксируют существование стабильной, толерантно настроенной к китайским религиям группы дальневосточников. В регионе этнических контактов существует достаточный потенциал, способный стать основой религиозных компромиссов и синкретизации верований. Вполне вероятен процесс синизации религиозности русских. На характер этнорелигиозного взаимодействия русских с китайцами большое влияние могут оказать националистически настроенные социальные группы и разного рода ситуативные изменения в обществе. Данные опросов и наблюдений в отношении китайского этноса свидетельствуют о благоприятном климате общественного сознания китайцев приграничных территорий к рецепции христианства и бесконфликтному межэтническому взаимодействию. Данные опросов фиксируют существование стабильной, толерантно настроенной к русским и их религии части китайского общества, что с учетом активной миссионерской деятельности может привести к христианизации, вестернизации и дальнейшей синкретизации религиозности китайцев.
Материалы диссертации, по мнению автора, имеют большой спектр дальнейшего применения. Так, например, на основе полученных данных опросов можно реконструировать социально-демографический портрет китайской диаспоры, актуальные для русско-китайских отношений социально-экономические области сотрудничества, межэтническую дистанцированность и другие аспекты.
В религиоведческом ключе перспективным представляется продолжение заявленной в диссертации проблематики в двух аспектах. Во-первых, дальнейшее расширение и систематизация эмпирической базы - основы позитивного знания - путем дальнейших социо-религиоведческих исследований и полевых наблюдений. Во-вторых, углубленное теоретическое осмысление взаимодействия этноса и религии. В данном направлении на сегодняшний день существует ряд неразрешенных проблем. Перспективно дать четкие дефиниции в этой области (например, уточнить понятия этноконфессиональное и этнорелигиозное, применяемые не редко как синонимы, хотя по нашему мнению второе понятие является более емким; уточнить понятие этнорелигиозное сознание или самосознание; и другие), исследовать взаимопроникновение и трансформацию религиозных традиций на структурном уровне в рамках так называемого веберианского «идеального типа», выявить общие, универсальные факторы и детерминанты этнорелигиозных изменений (социальные, политические, брачно-семейные и другие).
В представленной диссертации автор сознательно использовал стиль формализации текстового материала (повторения одних и тех же фраз, оборотов, «зеркальное» толкование выводов и т.д.). Данная форма на взгляд диссертанта является наиболее уместной для демонстрации и анализа эмпирических данных.
В целом автор надеется, что, несмотря на возможные недостатки, материалы диссертации будут способствовать дальнейшему развитию отечественного религиоведения и позитивному, взаимовыгодному сосуществованию двух тесно контактирующих народов - русских и китайцев.
Кобызов, Роман Александрович, диссертация по теме "Философия и история религии, философская антропология, философия культуры"
1. Архивы и неопубликованные источники
2. Архив Амурского областного статистического комитета.
3. Архив Комитета Государственной Думы ФС РФ по делам общественных объединений и религиозных организаций.
4. Данные опроса ИИАЭ ДВО РАН по Дальнему Востоку весна-лето 2002 (п = 661) // Личный архив автора.
5. Интервью с пастором баптисткой церкви «Надежда» г. Благовещенска Зайцевым A.A. Октябрь 2002 г. // Личный архив автора.
6. Интервью с представителем «Международного общества Сознания Кришны» Тушкиным В.Р. Март 2005 г. // Личный архив автора.
7. Интервью с сотрудником китайской фирмы Яковлевой Я.Н. Ноябрь 2002 г// Личный архив автора.
8. Интервью с сотрудником УВД по Амурской области Дугиным A.A. Апрель 2001 г. // Личный архив автора.
9. Интервью со священником католического прихода г. Благовещенска о. Иосифом. Апрель 2000 г. // Личный фонд автора.
10. Итоги миссионерских съездов Владивостокской епархии (1997-2004 гг.) // Личный архив автора.
11. Опрос китайцев г. Владивостока. ИИАЭ ДВО РАН. Лаборатория изучения общественного мнения. Октябрь 1994 г. //Личный архив автора.
12. Социум Владивостока: осень 98. ИИАЭ ДВО РАН. Лаборатория изучения общественного мнения (п =522) // Личный архив автора.
13. Текущий архив Аналитического отдела Администрации Амурской области.
14. Текущий архив Департамента общественных связей Администрации Приморского края.
15. Н.Текущий архив Комитета по внешнеэкономической деятельности Администрации Амурской области.
16. Текущий архив Миграционной службы по Амурской области.
17. Текущий архив Отдела по взаимодействию с общественными, религиозными организациями, политическими партиями и движениями Администрации Амурской области.
18. Текущий архив Отдела по связям с партиями, общественно-политическими и религиозными объединениями Правительства Хабаровского края.
19. Текущий архив Управления Министерства Юстиции по Амурской области.
20. Текущий архив Управления Министерства Юстиции по Приморскому краю.
21. Текущий архив Управления Министерства Юстиции по Хабаровскому краю.
22. Экспертный опрос «Китайцы и христианство». Благовещенск, 2003 г. //1. Личный архив автора.1. Литература
23. Амурская область. Провинция Хэйлунцзян. Показатели развития. Статистический сборник. Благовещенск: Амуроблстат, 2001. 25 с.
24. Аниховский С.Э. Отношение русскоязычного населения к присутствию китайских религий на Дальнем Востоке России // Россия и Китай на дальневосточных рубежах. Вып. 2. Благовещенск: АмГУ, 2001. С. 338-341;
25. Аниховский С.Э. Китайские религии на территории Дальнего Востока России (конец XIX начало XX вв.) // Религиоведение. 2002. № 4. С. 122 — 126.
26. Аниховский С.Э. Китайцы и китайские религии в системе межконфессиональных отношений на Дальнем Востоке России (вторая половина XIX начало XX вв.) // Религиоведение. 2004. № 1. С. 104 -112.
27. Аниховский С.Э. Этнорелигиозные отношения на Дальнем Востоке России во второй половине XIX начале XX вв. (на материалах взаимодействия православия с религиозными верованиями китайского населения). Автореф. канд. дисс. М., 2004. 24 с.
28. Аргудяева Ю.В. Старообрядцы на Дальнем Востока России. М.: Ин-т этнологии и антропологии РАН, 2000. 365 с.
29. Аргудяева Ю.В. Старообрядцы Приморья в Маньчжурии // Миграционные процессы в Восточной Азии. Владивосток, 1994. С. 171 — 173.
30. Аргудяева Ю.В. Старообрядческие общины дальневосточников в Маньчжурии // Дальний Восток России — Северо-Восток Китая: исторический опыт взаимодействия и перспективы сотрудничества. Хабаровск: «Частная коллекция», 1998. С. 111 113.
31. Арутюнян Ю.В., Дробижева Л.М., Сусоколов A.A. Этносоциология. М.: Аспект Пресс, 1999. 271 с.
32. Ю.Арчаков М.К. Политические партии Приамурья в 90-е гг. XX века. Благовещенск, БГПУ, 2001. 144 с.
33. Ауюковский В.Т. Национализм оружие погромщиков // Патриот. - 2000. -№ 39 - С.11-19.
34. Афанасьева Н. Православные китайцы кто они? // Благовест. Владивосток. 2003. № 3 (93).
35. Баранов И.Г. Верования и обычаи китайцев. М.: ИД «Муравей-Гайд», 1999. 304 с.
36. Баринов А.О. Современные государственно-церковные отношения в КНР // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. Информационно-аналитический бюллетень. № 2. М., 1999. С. 125-132.
37. Басалай A.B. Опасность: национальный экстремизм // Диалог— 1999 — №10.- С.78-81.
38. Бачарников Е.Б. Законодательство Китая. Акты и комментарии: Электронный справочник. Владивосток, 2002.
39. Библия по-китайски // «Золотые купола». Приложение к Амурской Правде. № 26. 20 октября 2000 года.
40. Биографический словарь миссионеров Русской Православной Церкви. М.: «Белый Город», 2004. 448 с.
41. Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М.: Наука, 1983. 412 с.
42. Бромлей Ю.В. Этнос и этнография. М.: Наука, 1973. 272 с.
43. Бутенко А.П. Нация, национализм, суверенитет // Социально-политический журнал.- 1998.- №3. С.113-129.
44. Васильев JI.C. История религий Востока. М.: «Книжный дом «Университет», 2000. 432 с.
45. Васильев JI.C. Культы, религии, традиции в Китае. М.: Наука, 1970. 484 с.
46. Васильев JI.C. Проблемы генезиса китайской мысли: формирования основ мировоззрения и менталитета. М.: Наука, 1989. 309 с.
47. Ващук А.С., Чернолутская Е.Н., Королева В.А., Дудченко Г.Б., Герасимова JI.A. Этномиграционные процессы в Приморье в XX веке. Владивосток: ДВО РАН, 2002. 228 с.
48. Введение в общее религиоведение. Под ред. И.Н. Яблокова. М.: «Книжный дом «Университет», 2001. 576 с.
49. Владимиров Д.А. Перспективы экспансии движения «Фалуньгун» во Владивостоке // Религиоведение. 2002. № 4. С. 155-159.
50. Волохова А.А. Иностранные миссионеры в Китае (1901 1920 гг.). М.,1969. 144 с.
51. Вэнь Цзянь, Горобец JI.A. Даосизм в современном Китае. Благовещенск: АмГУ, 2002.210 с.
52. Вэнь Цзянь, Горобец JI.A. О бытовании традиционных религий Китая в Хэйхэ // Религиоведение. № 1. 2002. С. 66-68.
53. Vitkovskaya G., Zayonchkovskaya Zh., Newland К. Chinese Migration into Russia // Rapprochment or rivalry?: Russian-China relations in a changing Asia. Washington, 2000.
54. Гараджа В.И. Социология религии. M.: Аспект Пресс, 1996. 239 с.
55. Геллнер Э. Нации и национализм. / Пер. с англ., ред. и послесл. И.И. Крупника. — М.: Прогресс, 1991.-320 с.
56. Гельбрас В.Г. Китайская реальность России. М.: ИД «Муравей», 2001. 320 с.
57. Головачева JI. Цивилизация, Конфуций и будущее Китая // Проблемы Дальнего Востока. М., 1996. №1. - С.111-127.
58. Гуревич П.С. Вневероисповедная религиозность // Религии народов современной России. Словарь. М.: Республика, 1999. С. 61-63.
59. Garfinkel Н. Studies in ethnomethodology. New York, 1967. 312 p.
60. Дацышен В.Г. Русско-китайская война. Маньчжурия 1900 г. СПб., 1996. 168 с.
61. Дилигинский Г.Г. Праворадикальная угроза России // Политические исследования. 1995-№2. - С.34-48.
62. Дмитриенко A.B. Религиозная ситуация и особенности государственно-конфессиональных отношений в Приморье в начале XXI века // Межконфессиональные отношения на Дальнем Востоке России на рубеже тысячелетий. Владивосток: ДВГУ, 2002. С. 10 17.
63. Дробижева JI.M. Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х годов.- М., 1997 246 с.
64. Дробижева JI.M. Национализм, этническое самосознание и конфликты в трансформирующемся обществе: основные подходы к изучению // Национальное самосознание и национализм в Российской Федерации начала 90-х годов М., 1994. - С.37-45.
65. Дятлов В. Китайцы в Иркутске // Миграция. 1997. № 3. С.13 25.
66. Dürkheim Е. The Elementary forms of religious experience. Glencoe, 1947.46.3абияко А.П., Кобызов P.A., Мазин А.И. Шаманизм эвенков Приамурья и
67. Забияко А.П. Русские и китайцы: перспектива рецепции китайских верований // Сибирь на перекрестье мировых религий. Новосибирск: НГУ, 2002. С. 203 204.
68. Забияко А.П. Русские и китайцы: этническая дистанция // Азиатско-Тихоокеанские реалии, перспективы, проекты: XXI век. Мат. международной конф. Владивосток: МИОН ДВГУ, 2004.
69. Зарубежная пресса о положении верующих и религиозных организациях в Китае // Религия в современном мире. Информационный бюллетень по материалам зарубежных средств массовой информации. № 4 (29). М.: РАГС, 1994. С. 41-46.
70. Зуев Ю.П. Динамика религиозности в России в XX веке и ее социологическое изучение // Гараджа В.И. Социология религии. М.: Аспект Пресс, 1996. С. 219-228.
71. Иванов П. «Свидетель» Ли и его секта // Журнал Московской патриархии. М., 1996.-№11.-С.46-51.
72. Иванов П. Новая китайская секта «Фалуньгун» // Китайский благовестник. 2000. №1. С. 56-70.
73. Ильясов Ф.Н. Национализм: цель или средство? // Вестник Российской Академии наук. -1997. Т.67-№ 9. - С.808-814.
74. Казьмина O.E. Конфессиональная структура населения России // Российская цивилизация: Этнокультурные и духовные аспекты: Энциклопедический словарь. М.: Республика, 2001. С. 119-125.
75. Киселева В. Значение культурной адаптации для католического миссионера в Китае // Проблемы Дальнего Востока. М., 1997. №1. С. 82-95.
76. Киселева В.В. История католического миссионерства в Китае. Автореф. канд. дис. М., 1996. 26 с.
77. Китай неизвестный // Фома. Православный журнал. №2 (12) 2001. С. 8 17.
78. Кобызов P.A. Китайцы как объект миссионерской деятельности христианских конфессий // Россия и Китай на Дальневосточных рубежах. Т.З. Благовещенск: АмГУ, 2002, с.570-575.
79. Кобызов P.A. Мусульмане в Харбине // Россия и Китай на Дальневосточных рубежах. Т.5. Благовещенск: АмГУ, 2003. С. 366 — 372.
80. Кобызов P.A. Некоторые аспекты религиозных воззрений российской молодежи // Молодежь XIX века: Шаг в будущее. Сборник материалов 1-ой Межвузовской научно-практической конференции. Благовещенск: БГПУ2000, С. 15-16.
81. Кобызов P.A. Религиозная ситуация в Амурской области на рубежах веков // Россия и Китай на Дальневосточных рубежах.Т.2. Благовещенск: АмГУ,2001. С. 331 -338.
82. Кобызов P.A. Корейцы на Дальнем Востоке: этносоциологический и этноконфессиональный анализ (1917-1991 гг.) // Молодежь XIX века: шаг в будущее. Тезисы докладов 2-ой Межвузовской научно-практической конференции. Благовещенск, ДальГАУ, 2001, с. 26.
83. Кобызов P.A. Русские и китайцы в Приморье: этнокультурные и этноконфессиональные контакты // Межконфессиональные отношения на Дальнем Востоке России на рубеже тысячелетий. Научный сборник. Владивосток: ДВГУ, 2002. с. 84-91.
84. Кожин П.М. Государство и религиозные организации в Китае // Проблемы Дальнего Востока. 1986. № 4. С. 141-149.
85. Кожин П.М. Христианство в Китае // Китайская философия: энциклопедический словарь. Гл. ред. M.JI. Титаренко. М., 1994. С. 114—115.
86. Козлов В.И. Национализм, нация, сепаратизм и русский вопрос // Отечественная история. 1993. - № 2. - С. 44-53.
87. Конфуцианство в Китае: Проблемы теории и практики. / Отв. ред. Л.П. Делюсин. -М.: Наука, 1982. 362 с.
88. Кравчук JI.A. Синкретические религиозные учения: история и современность // Религиоведение. 2002. № 4. С. 141-145.
89. Крадин Н.П. Харбин — русская Атлантида. Хабаровск: Издатель Хворов А.Ю., 2001.352 с.
90. Кузнецов B.C. Политика в отношении религии в КНР // Проблемы Дальнего Востока. 2001. № 1. С. 165-175.
91. Кузнецов B.C. Пять конфессий Китая // Проблемы Дальнего Востока. 1994. №2. С. 108-116.
92. Кузнецов B.C. Религия в обществе и государстве // Азия и Африка сегодня. 2001. №6. С. 13-20.
93. Кураев А. «Мечтаю о революции в православии. » // Владивосток. 22 января 2004. № 1495. С.З.
94. Кухаренко H.B. Фалуньгун духовная практика или секта? // Религиоведение. 2004. № 4. - С. 150-154.
95. Кухаренко Н.В. Фалуньгун в США. // Вестник АмГУ. 2001. № 12. С. 26-27.
96. Кухаренко Н.В. О формировании религиозного менталитета китайской диаспоры в США // Вестник АмГУ. 2001. № 14. С. 19 20.
97. Кухаренко Н.В. Китайские этнорелигиозные сообщества в США. Автореф. канд. дисс. М., 2004. 24 с.
98. Кцоева Г.У. Опыт эмпирического исследования этнических стереотипов // Психологический журнал. 1986. Т. 7. № 2. С. 17 — 28.
99. Ларин B.JI. Китай и Дальний Восток России в первой половине 90-х: проблемы регионального взаимодействия. Владивосток: Дальнаука, 1998. 208 с.
100. Ларин В.Л. Дальний Восток России в фокусе китайской политики // Внешняя политика и безопасность современной России. 1991 — 2002. Хрестоматия в четырех томах. Т. III. М.: РОССПЭН, 2002. С. 280 298.
101. Ларин В.Л. Россия и Китай на пороге третьего тысячелетия: кто же будет отстаивать наши интересы? // Внешняя политика и безопасность современной России. 1991 — 2002. Хрестоматия в четырех томах. Т. III. М.: РОССПЭН, 2002. С. 298 311.
102. Ларин В.Л. Российско-китайские отношения в региональных измерениях (80-е годы XX начало XXI в.) М.: Восток-Запад, 2005. 390 с.
103. Ларина Л. Образ Китая и китайцев в представлении дальневосточников // Перспективы Дальневосточного региона. Население, миграция, рынки труда. М.: Гендальф, 1999. С. 95 98.
104. Ларин А.Г. Китайцы в России вчера и сегодня: исторический очерк. М.: Муравей, 2003. 223 с.
105. Ломанов A.B. Христианство и китайская культура. М.: Вост. лит., 2002. 446 с.
106. Лопаткин Р. Конфессиональное пространство России: глазами социолога // Религия и право. № 4. 2001. С. 10 15.
107. Лурье C.B. Историческая этнология. M.: Аспект Пресс, 1997. 448 с.
108. Любомудров М.А. К чему ведет русский национализм // Молодая гвардия. 1999. -№ 9/10. - С. 208-217.
109. Магницкая О.Н., Магницкий Ю.Г. Положение религии и религиозность в системе духовной культуры Амурской области (социологический анализ) // Общество и культура. Сб. стат. Преподавателей и аспирантов. Благовещенск: Зея, 1999. С. 3 11.
110. Малек Р. Китай в христианской перспективе // ДиаЛогос. Вып. 2. М., 1999. С. 460-473.
111. Малявин В.В. Китайская цивилизация. — М.: Изд-во Астрель; ООО Изд-во ACT; ИПЦ "Дизайн. Информация. Картография", 2000.
112. Малявин В.В. Китай в XVI-XVII веках: традиция и культура. М.: Искусство, 1995. 288 с.
113. Малявин В.В. Синкретические религии в Китае и XX в.: традиционное и посттрадиционное // Религии мира: история и современность. М., 1989. С. 107-120.
114. Малявин В.В. Феномен синкретических религий в Китае. // Проблемы Дальнего Востока. М., 1997. № 1,2.
115. Мизь Н.Г., Буяков A.M. Вековой юбилей. К 100 — летию епархии. Владивосток, 1999. 128 с.
116. Митрохин Н. Русская православная церковь: современное состояние и актуальные проблемы. М.: Новое литературное обозрение, 2004. 648 с.
117. Мкртумян Ю.Н. Основные компоненты культуры этноса // Методологические проблемы исследования этнических культур. Ереван, 1978. С. 42-46.
118. Нестерова Елена Ивановна. Взаимодействие русской администрации и китайских мигрантов на юге Дальнего Востока России, вторая половина XIX начало XX вв.: Исторический опыт. Дис. к.и.н. Владивосток, 2000. 291 с.
119. Основы прикладной социологии. Под ред. Ф.Э. Шереги, М.К. Горшкова. М.: Интерфакс, 1996.
120. Паниотто В.И. Качество социологической информации. Киев: Наукова думка, 1986. 302 с.
121. Петров А.И. История китайцев в России. 1856 1917 годы. СПб.: ООО «Береста», 2003. 960 с.
122. Писманик М.Г. К динамике религиозности // Социология и общество: новые реалии и новые идеи. СПБ., 2000, с.293-294.
123. Поздняев Д. Православие в Китае (1900-1997). М., 1998. 277 с.
124. Поздняк Т.З. Иностранные подданные в городах Дальнего Востока России (вторая половина XIX начало XX в.). Владивосток: Дальнаука, 2004.316 с.
125. Полевой Б.П. Сахалин на карте д'Анвиля 1737 года // Краеведческий бюллетень. Южно-Сахалинск, 1993. № 2.
126. Полозков И.Д. Русское национальное самосознание // Патриот.— 1999.— №17 — С.12-16.
127. Попов И.М. Россия и Китай: 300 лет на грани войны. М.: ООО «Издательство Астрель»: ООО «Издательство ACT»: ЗАО Hi 111 «Ермак», 2004. 511 с.
128. Поршнев Б.Ф. «Мы и они» как конструктивный принцип психологической общности // Материалы III Всесоюзного съезда Общества психологов. М., 1998. Т. II. Вып. 1. С. 58-64.
129. Поршнев Б.Ф. Противопоставление как компонент этнического самосознания. М.: Наука, 1973. 212 с.
130. Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. М.: Наука, 1966. 211 с.
131. Православие на Дальнем Востоке. 275 летие Российской духовной миссии в Китае. Сборник статей. СПб.: «Андреев и сыновья», 1993. 160 с.
132. Рабочая книга социолога. Под ред. Г.В. Осипова. М.: Наука, 1983. 280 с.
133. Религия и власть на Дальнем Востоке России. Сборник документов. Хабаровск: Частная коллекция, 2001. 400 с.
134. Религия и общество: Очерки религиозной жизни современной России. М.: Летний сад, 2002. 448 с.
135. Решения XVI съезда Компартии Китая (Круглый стол) // Проблемы Дальнего Востока. 2003. № 1. С. 49-99.
136. Романова В.В. Российские евреи в Харбине // Диаспоры. № 1. 1999. С. 20 -25.
137. Ромов Р.Б. РНЕ и «нация рабов» // Свободная мысль — XXI. — 2000. — №6. С.38-42.
138. Рыбаковский JI.JI. Население Дальнего Востока за 150 лет. М.: Наука, 1990. 144 с.
139. Religion in China // Chin. Sociology a. Anthropology. Armonk (N.Y.), 1994. -Vol.26, P. 3-96.
140. Сахаров A.H. Русский национализм: истоки, особенности, этапы // Независимая газета 2001- 19 января. - С. 10.
141. Свищёв М.П. Миссионерская деятельность в контексте геополитики. М.: РАГС, 1999. 143 с.
142. Синелина Ю. О критериях определения религиозности населения // Социологические исследования. 2001. № 7. С. 25 31.
143. Солдатова Г.У. Межэтническое общение: когнитивная структура этнического самосознания // Познание и общение. М., 1988. с. 111-125.
144. Соловей В.Д. Современный русский национализм: идейно-политическая классификация // Общественные науки и современность. — 1992. — №2.— С.119-132.
145. Сорокина Т.Н. Хозяйственная деятельность китайских подданных на Дальнем Востоке России и политика администрации Приамурского края (конец XIX начало XX веков). Омск, 1999. 263 с.
146. Старые церкви, новые верующие: Религия в массовом сознании постсоветской России. Под ред. Проф. К. Каариайнена и проф. Д.Е. Фурмана. СПб.; М.: Летний сад, 2000. 248 с.
147. Стефаненко Т.Г. Этнопсихология. Екатеринбург, М.: Аспект Пресс 2003. 320 с.
148. Shibutani Т., Kwan K.M. Ethnic Stratification: A Comparative Approach. Macmillan Co New York London, 1968. P. 572-573.
149. Тертицкий K.M. Религиозная ситуация в КНР // Проблемы Дальнего Востока. 1993. № 6. С. 50-57;
150. Тонг Д. Будущее католической церкви в Китае // ДиаЛогос. Вып. 2. М.,1999. С. 454-459.
151. Торчинов Е.А. Даосизм: опыт историко-религиозного описания. СПб.: Лань, 1998. 448 с.
152. The Concise Oxford Dictionary of World religions. Edited by John Bowker. New York, 2000.
153. Филонов C.B. Некоторые тенденции развития современного даосского монашества в КНР // Вестник АмГУ. Вып. 3. Благовещенск, 1998. С. 22-25.
154. Фритсон В., пастор Юн. Великий Бог в Китае. Б/м. Б/г. 190 с.
155. Хаэрбинь няньцзянь (Ежегодник по Харбину). 1999 год. Харбин, 1999.
156. Хаэрбинь няньцзянь (Ежегодник по Харбину). 2000 год. Харбин, 2001.
157. Хесли В.Л. Национализм и пути разрешения межэтнических противоречий // Политические исследования.- 1996 С.39-51.
158. Хотинец В.Ю. Этническое самосознание. СПб.: Алетейя, 2000. 240 с.
159. Христианство на Дальнем Востоке: Библиографический указатель. Владивосток: ДВГУ, 2000. 57 с.
160. Христианство на Дальнем Востоке. Материалы международной научной конференции. Части I и II. Владивосток: ДВГУ, 2000. 260 + 104 с.
161. Христианство. Энциклопедический словарь. В 3 Т. М.: «Большая Российская энциклопедия», 1993 1995. С. 568-575.
162. Христианство: Словарь. Под ред. Л.Н. Митрохина. М.: Республика, 1994. 559 с.
163. Хэйлунцзян байкэцюаньшу (Энциклопедия провинции Хэйлунцзян). Бэйцзин, 1991.
164. Хунчжи Ли, Фалунь дафа. М.: Изд-во Российского университета дружбы народов, 1999. 340 с.
165. Церковный вестник. № 6 (259). Март 2003.
166. Шипановская М.Ю. Современные межэтнические отношения китайского и российского населения в Дальневосточном регионе // Исторический опыт освоение Дальнего Востока. Вып. 4. Этнические контакты. Благовещенск, АмГУ, 2001. С. 72 -79.
167. Элбакян Е.С. Квазирелигиозность // Религии народов современной России. М.: Республика, 1999. С. 170.
168. Энциклопедический социологический словарь. М.: ИСПИ РАН, 1995. 938 с.
169. Эфендиева Г.В. Судьбы еврейской диаспоры в Китае // Россия и Китай на Дальневосточных рубежах. Т.З. Благовещенск: АмГУ, 2002, с. 469 — 475.
170. Yun Е. Religious renaissance // Free China rev. — Taipei, 1994. Vol. 44. # 12. P.4-19.
171. Ядов В.А. Стратегия социологического исследования. Описание, объяснение, понимание социальной реальности. М.: Добросвет, 1999. 596 с.
172. Якущенко Д.В. Современная конфессиональная ситуация в Амурской области // Россия и Китай на Дальневосточных рубежах. Вып. 5. Благовещенск: АмГУ, 2003. С. 420 423.
http://www.dslib.net/religio-vedenie/
Год: 2005
Автор научной работы: Жамсаев, Михаил Батожапович
Ученая cтепень: кандидата философских наук
Место защиты диссертации: Улан-Удэ
Код cпециальности ВАК: 09.00.11
Специальность 09.00.11 - социальная философия.
Улан-Удэ - 2005
Работа выполнена в отделе философии, культурологи и религиоведения Института монголоведения, будцологии и тибетологии СО РАН
Научный руководитель:
Официальные оппоненты:
Ведущая организация:
доктор философских наук, профессор Янгутов Леонид Евграфович
доктор философских наук, профессор Абрамова Наталья Андреевна
кандидат философских наук, доцент Рандалова Оюна Юрьевна
Восточно-Сибирский государственный технологический университет
Ученый секретарь диссертационного совета, доктор философских наук, профессор X Цырендоржиева Д.Ш.
Оглавление научной работы
Введение.
Глава 1: «Формирование политической культуры Китая».
§1 «Религиозные, этические и социальные истоки формирования политической культуры Китая».
§2 «Политические и экономические условия формирования политической культуры Китая».
§3«Синтез конфуцианства и легизма как теоретическая основа формирования политической культуры Китая».
Глава 2: «Традиции легизма и конфуцианства в политической культуре императорского Китая и Нового Времени».
§1 «Традиции легизма и конфуцианства в политической культуре императорского Китая».
§2 «Традиции легизма и конфуцианства в политической культуре середины XIX - начала XX вв.».
Глава 3: «Роль традиций в современной политической культуре Китая»
§ 1 «Традиции легизма и конфуцианства в политических взглядах и деятельности Мао Цзэдуна».
§2 «Новые и старые традиции в современной политической культуре КНР».
Актуальность темы исследования. Исторически сложилось так, что интерес к китайской цивилизации в целом и, конкретно - к политической культуре Китая никогда не угасал в научных кругах, особенно в нашей стране. Политические, социальные и экономические процессы в развитии нашего восточного соседа обращали на себя пристальное внимание не только из-за уникальности его культуры, но и благодаря тому геополитическому значению, которое оно занимает в мире.
Особенно актуально исследование политической культуры Китая сейчас, когда мы наблюдаем бурное развитие экономики этой страны. Интересен факт гармоничного сочетания традиционной политической культуры и новейших плодов мирового прогресса, исключительный опыт бережного сохранения национальной традиции при высоком развитии техники, все большей интеграции в мировую экономику и коммуникативную сеть.
Со времен эпохи просвещения цивилизация Китая была удивительным примером усвоения культурных и научных достижений Запада, что происходило без утраты собственной культурной самобытности. Весьма характерна для понимания Китая мысль, сформулированная Вольфгангом Бауэром: «Китай испытывает очень сильное влияние прошлого. Однако отношение к нему, стало сложнее. С одной стороны, многие проблемы, с которыми сегодня приходится сталкиваться современному Китаю, мало отличаются от тех проблем, с которыми имел дело старый Китай, с другой -наблюдается лихорадочное стремление освободиться от всего старого»1. Однако освобождение от старого отнюдь не означает его полного отрицания. Bauer W. The Chine and Hoping for the Happiness. The Paradise. The Utopian. The Ideals. New-York London. 1973. P.- 12.
Это лишь попытка осмыслить новое на базе традиционного. Такой подход особенно характерен политической культуре Китая, который сохраняет свою уникальность. Традиции, пришедшие из глубокой древности, и сегодня имеют актуальность, где особое место занимают легизм и конфуцианство.
Состояние научной разработанности исследования. Проблема политической культуры была рассмотрена такими зарубежными исследователями, как Г. Алмонд, С. Верба, J1. Пай, И. Розенбаум, Д. Элазар, У. Блюм, Р. Роуд, Д. Каванах, М. Дюверже, Р. Шварценберг, Е. Вятр, Д. Пол, Ч. Тэйлор, Р. Такер, А. Мейер, С. Уэлч, Л. Диттмер, Д. Истон, У. Митчелл, К. Дойч, Л. Халман, П. Эстэр и др. Этой теме также посвятили свои работы отечественные исследователи: В.О. Руковишников, И.А. Василенко, Ф.М. Бурлацкий, A.A. Галкин, К.С. Гаджиев, Д.В. Гудименко, Г.В. Каменская, М.М. Назаров и др.
В отечественной синологии проблемы государственного устройства, политики и власти в рамках изучения истории, философии и культуры Китая были рассмотрены в работах Ю.Л. Кроля, В.В. Малявина, И.А. Стручкевича, Л.С. Васильева, В.М. Крюкова, А.И. Кобзева, П.И. Конрада, С.Ю. Лепехова, О.Н. Бороха, М.Л. Титаренко, В.Г. Бурова, В.Ф. Феоктистова 2 и др.
Феоктистов В. Ф. Эволюция идейно-теоретической платформы Коммунистической партии Китая в 19761987 гг. М., 1991. 241 с. - ИВ. № 9 Маоизм и судьбы социализма в Китае. - ПДВ. 1977. №3; Кроль. ЮЛ. Сафропов М.В., Чебоксаров H.H. Древние китайцы: проблемы этногенеза. М. 1978; Гафропон М.В. Пространственные представления спорящих сторон в «В рассуждении о соли и железе» Хуань Куаня.(1 в. до н.э.), "«Государство и общество в Китае». - М., 1978: Кроль. Ю.Л.О концепции «Кмтай - варвары«.// Сб. «Китай: общество и государство». - М., 1973; Он же. Ханьское право и «ассоциативное мышление».- М., 1972; Он же. Рассуждения Сыма Цяня о «шести школах». // «Китай: история, культура и историография».-М. 1977; Он же. Сыма Цянь историк. - М„ 1970; Малявин В.В. Китай в XVI-XV1I веках: Традиция и культура. М.: Искусство, 1995. 288 е.: Он же. Конфуций. - М.: Молодая гвардия. 2001. - 357 е.; Он же. Молния в сердце. М.: Наталис, 1997. 365 с.; Стручкевич И.А., Васильев Л.С. Три модели возникновения и эволюции докапиталистических обществ. // «Вопросы истории», - М., - 1966,. - № 3. С. 124-145: Васильев Л.С'., Стручкевич И.А. Три модели возникновения и эволюции докапиталистических обществ. - «Вопросы истории», - М„ 1966. - №5.- С.201 239; Васильев Л.С. Аграрные отношения и община в древнем Китае. М„ 1961; Он же. Возникновение и формирование китайского государства. <<' Сб. ста гей: «Китай: история, культура и историог рафия». - М., 1977: Он же. Проблемы генезиса китайской мысли: (Формирование основ мировоззрения и менталитета). - М.: Наука. Гл. Ред. Вост. Лит., 1989. 309 е.; Он же. Проблемы генезиса китайской цивилизации. М. 1976.; Он же. Традиция и проблемы социального прогресса в истории Китая./.'Сб. статей «Роль традиции в истории и культуре Китая». - М„ 1972.; Крюков В.М. Ритуальная коммуникация в древнем Китае. - М. - ИВ РАН, 1997. С. 298. Он же. Текст и ритуал: Опыт интерпретации древнекитайской эпиграфики эпохи Ипь-Чжоу. - М.: Памятники исторической мысли, 2000. С.464; Кобзев А.И. Учение Ван Янмина и классическая китайская философия. - М. 1083; H.H. Конрад. Запад и восгок. Статьи. - М„ 1980: Он же. Избранные труды. - M.J977; Лемехов С.Ю. Роль Мадхьямнки в становлении восточной цивилизации. - У.-У. 2002 ; Ьорох О.Н. Современная китайская экономическая мысль. - М.: Изд. Фирма "Вост. Лит." РАН, 1998. 293 е.; Титаренко М.Л. Китай: цивилизация и реформы.
В.М. Крюков оценивает влияние ритуальной коммуникации в формировании древнекитайской цивилизации. М.В. Сафронов, H.H. Чебоксаров, Ю.Л. Кроль в коллективной монографии «Древние китайцы: проблемы этногенеза» исследуют проблемы формирования национального самосознания и культуры китайцев, затрагивая политическое развитие древнего Китая. В трудах J1.C. Васильева получила подробную разработку проблема формирования традиционных основ политической системы Китая. С.К). Лепехов затрагивает отдельные аспекты политической культуры в свете роли религиозной деятельности в Китае, отношения императорской власти к буддизму и их взаимоотношения. В.Г. Буров исследуя китайскую философию, показывает преемственность древнекитайской и современной философии в ракурсе общественных и политических процессов.
О политических традициях в современной политической жизни КНР писали ученые: В.Я.Сидихменов, М.В. Карпов, В.А. Богословский, С.Р. Белоусов, С.Л. Тихвитский, A.B. Меликсетов3.
Непосредственно роли традиций в политической культуре Китая посвящены работы нескольких отечественных исследователей. Коллективная монография «Традиции в общественно-политической жизни и политической культуре КНР/Отв. ред. М.Л. Титаренко, Л.С. Переломов». Эта тема затрагивается в ряде статей и монографий Л.С. Переломова. Так в его работе «Конфуцианство и легизм» подробно рассматриваются взаимоотношения легизма и конфуцианства, их роль в становлении политической культуры. Специальное исследование проблемы традиции политической культуры КНР принадлежит H.A. Абрамовой4. В своей монографии «Политическая культура Китая. Традиции и современность» она утверждает, что «содержание и направленность процессов, происходящих в Китае, находятся в русле главных составляющих традиционной политической культуры», также проводит детальную разработку методологии исследования политической культуры КНР.
М.: Республика. 1999. 256 е.; Он же. Россия и Восточная Азия: Вопросы международных и межнивили¡анионных отношений. - М.: Фабула: Кучково поле, 1994. 319 е.: Вуров B.C. «Современная китайская философия». - М. 1968 и лр. Меликсетов A.B. Победа китайской революции: 1945 1949. М.: Наука. Главная редакция восточной литературы. 1989; Силихменов В.Я. Эволюция представлений о социализме в КИР (1953-1994). - М., 1996. 166 е.; Он же. (ИБ: № 12). Социально-экономические и политические проблемы Китая в новое и новейшее время. Сб. Ст. / Отв. Ред 1'.Д.Сухарч\к. М.: Наука. Гл. Ред. Воет лит. 1991. 367 е.; Ьелоусов С.Р. Китайская версия "государственного социализма" (20-40-е гг. XX в.). - М.: Наука. Гл. Ред. Вост. Лит. 1989. 222 с. Усов B.H. КНР от «большого скачка» к «культурной революции» (1960-1966 гг. ): В 2 ч. - М., 1998. 4. I. 221 е.; Косгяева A.C. Тайные общества Китая в первой четверти XX века. - M.: Изд. Фирма "Воет Jim." РАН. 1995, 240 с. : Алексеев НА. Нагорный A.A., Паркапский A.b. Американские китаеведы об -экономике и политике Китая сегодня и завтра. - М.: Наука. I л. Ред. Вост. Лит., 1989. 302 е.; Тихвинский С.Л. Путь Китая к объединению и независимости, 1898-1949. По материалам биографии Чжоу Эньлая. - М.: Изд фирма "Вост. Лит." РАН, 1996. 575 с.
Также следует отметить работы по традиции в современной политической культуре и политической жизни КНР следующих зарубежных исследователей: Р. Соломона, J1. Пая, J1. Хуана, Р. Лифтона, И. Саари, Б. Шварц, В. Бауэра, X. Капура, Цзе Сюн5.
В китайской научной литературе отдельные аспекты политической культуры Китая рассматривают Фэн Юлань, Ян Юнго, Ван Хунин, Линь Шанлинь, Чжан Шаохуа, Oy Янцзин, Чжу Хуанхэ, Ан Цзингун, Ван Шаосинь, Сюй Датун, Чжан Синцзю, Ши Сюехуа, Лин Сунлэ.
В целом, оценивая степень изученности проблемы традиций легизма и конфуцианства в политической культуре Китая, необходимо отметить следующее. Хотя синологической наукой накоплен богатый материал по легизму и конфуцианству, а также достаточно разработана теория политической культуры Китая, до сих пор Hei комплексных исследований традиций легизма и конфуцианства в политической культуре Китая с начала ее формирования до ее современного состояния.
1 H.A. Абрамовой. Политическая культура Китая. Традиции и современность. - М., 2001; Она же. Методологические проблемы исследования Китая и пути их решения. - Чита. ЧитГТУ, 2001. Она же. Конфуцианство в Духовной культуре Китая: социально-политические Традиции и современность. - Чита: ЧшГТУ, 2001. Solomon R. Mao's Revolution and I he Chinese Political Culture. - I97l.-53lp. Communications Patterns and The Chinese Revolution// China and Ourselves'/ 1967. №32 p.88- 110; Huang I.J. The role ol" religion in CommunistChinese Society// Berkeley. Asian Survey vol. 1-9.1971 - №7,- P.603-708; Bauer W. The Chine and Hoping for the Happiness. The Paradise. The Utopian. The Ideals. New-York London. 1973: Hsiung J. C. Ideology and Practice, t he F.volution of Chinese Communism. New York. 1979; Huang L.J. 1'he role of religion in CommunistChinese Society// Berkeley Asian Survey vol. 1-9.1971 - №7,- P.603-708: l.ifton R. revolutionary Immortality. Mao Tse-tung and the Chinese Cultural Revolution. New York. 1968: Saari J. China's Scpccial modernity''' China and Ourselves - Boston. 1970.-p. 49-68: Schwartz B. The Reign of Virtue: Some Boat Perspectives on Leader and Party in the Cultural Revolution//I'he China Quaterly, 1968. - jV»35. p. 1-17: VVcicli S. Concept of Political Culture. - 1., 1993.
Цель диссертационной работы заключается в исследовании роли традиций легизма и конфуцианства в политической культуре Китая с начала ее формирования до ее современного состояния.
Для достижения указанной цели были поставлены следующие задачи:
- исследование формирования политической культуры в период Чжоу;
- анализ взаимодействия легизма и конфуцианства как традиционных элементов политической культуры Китая;
- раскрытие роли традиций в политической истории императорского Китая, Нового и Новейшего Времени; выявление традиций в современной политической культуре Китая и их тигюлогнзация;
Объектом исследования является политическая культура Китая.
Предметом исследования - традиции легизма и конфуцианства в политической культуре Китая.
Гипотеза исследования - в политической культуре Китая имеют огромное значение традиции легизма и конфуцианства; их значимость сохраняется и в наши дни.
Теоретико-методологические основы исследования составили общенаучные методы познания: логический и исторический, аксиологический и компаративный, обобщения и абстрагирования, а также дедукции и индукции.
В диссертации также в качестве теоретических основ исследования политической культуры использовались груды H.A. Абрамовой, J1.C. Васильева, Л.С. Переломова и С.Л. Тихвинского.
Основные положения, выносимые на защиту:
Научная новизна исследования состоит в следующем:
- осуществлен комплексный анализ формирования политической культуры Китая в эпоху Чжоу, выявлено, что конфуцианство и легизм составляют системобразующее начало политической культуры Древнего Китая;
- исследованы традиции легизма и конфуцианства в политической культуре Китая на всем протяжении его исторического развития, установлено, что их значимость сохраняется до наших дней;
- выявлены различные уровни традиций в современной политической культуре КНР, дана типологизация этих уровней.
Теоретическая и практическая значимость исследования состоит в том, что материалы и выводы диссертации могу! быть использованы для дальнейшего изучения проблем политической культуры Китая. Результаты исследования также могут найт и практическое применение при подготовке учебных пособий, семинаров и курсов по политологии, истории, истории философии, социальной философии.
Апробация работы: Основные положения диссертации докладывались автором на ежегодной научно-практической конференции преподавателей, научных сотрудников и аспирантов БГУ, посвященной 10-летию БГУ, г. Улан-Удэ, 2005; IV региональной научно-практической конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Научный и инновационный потенциал Байкальского региона глазами молодежи» (л Улан-Удэ, апрель 2005). По теме диссертации опубликованы 4 статьи.
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трех глав, общего заключения и списка использованной литературы.
диссертация на тему "Традиции легизма и конфуцианства в политической культуре Китая"
Заключение
В данной диссертационной работе было проведено исследование традиций легизма и конфуцианства в политической культуре Китая. В связи с чем было рассмотрено становление политической культуры Китая, выявлена роль традиций легизма и конфуцианства в формировании политической культуры Китая, их место в политической жизни КНР.
Для решения поставленной цели были решены следующие задачи:
- исследование формирования политических традиций Китая в древний период;
- рассмотрение взаимодействия и слияния легизма и конфуцианства;
- развитие традиции в период императорского Китая;
- выявление роли традиций в политической деятельности Мао Цзэдуна;
- определение основных элементов политической культуры Китая;
- анализ современной экономической и политической ситуации в КНР;
- выявление роли традиций в современной политической культуре КНР.
Были сделаны следующие выводы:
1. Основные традиции политической культуры, сформировались в древний период истории Китая (в V- III вв. до н.э.). В ходе исторического развития они стали основой для концепции государства и системы управления государством. Это есть результат конкретных социально политических и экономических условий исторического развития древнего Китая.
2. Традиции философско-политических учений легизма и конфуцианства сыграли значительную роль в формировании идейных убеждений и практической деятельности Мао Цзэдуна как вербализация (т.е. многие традиционные элементы политической культуры Китая записаны в этих учениях) традиционных элементов политической культуры Китая. В этой роли дегизм и конфуцианство имеют направляющий (системообразующий) характер в политической жизни и в развитии политической культуры Китая.
3. На современный Китай оказывают влияние традиции трех уровней: исторические наиболее универсальные традиции старого Китая, которые определяют само направление развития философской мысли, историческая практическая традиция, связанная с методикой политической борьбы и распорядком политической жизни общества и революционная практическая традиция периода гражданской и антияпонской войны.
Комплексный анализ социально-политических условий формирования политической культуры Китая в эпоху Чжоу выявил основные сущностные компоненты становления политической культуры Китая и элементы традиционной политической культуры древнего Китая. Так же исследование традиций легизма и конфуцианства в их историческом развитии дало возможность оценить их роль в формировании политической.
Анализ традиционных течений китайской социально-философской мысли как элемента политической культуры выявил различные уровни традиций в современной политической культуре КНР.
Во введении обосновывается актуальность темы, характеризуется степень ее научной разработанности, определяются объект и предмет изучения. Сформулированы цель и задачи исследования, излагаются ее теоретико-методологические основы, научная новизна полученных результатов, теоретическое и практическое значение диссертационного исследования. Выдвигаются положения, выносимые на защиту, указываются формы апробации содержания, результаты и выводы исследования в научной печати.
Глава первая «Формирование политической культуры Китая» состоит из трех параграфов.
В первом параграфе «Религиозные, этические и социальные истоки формирования политической культуры Китая» рассмотрены религиозные, этические и социальные условия в период Чжоу, которые оказали влияние на формирование политической культуры Китая
У истоков формирования политической культуры Китая лежат древние верования китайцев. В эпоху Чжоу наблюдается развитие шан-иньского культа первопредка Шан-ди. Свергнув династию Шан, правители Чжоу обосновали легетивность своей власти, провозгласив свое родство с Шан-ди. Благодаря этому чжоусцы получили в идеологическом смысле исключительное положение как прямые потомки Шан-ди. Культ Шан-ди был переработан и превратился в культ Неба. Это произошло, так как племенной культ пер-вопредка Шан-ди уже не отвечал требованиям государства объединившего различные этносы.
Обоснование легитимности власти было отнюдь не единственной функцией, которую брал на себя ритуал Чжоу. Систему религиозного контроля посредством ритуализации общественной жизни в научной литературе называют системой ритуалов Чжоу или ритуал Чжоу. Источники сообщают нам, что многие сферы социальной, политической и экономической жизни древнекитайского общества руководствовались именно им. Порядок внешнеполитических отношений и вопросы управления государством также зависели oi ритуала Чжоу. Ритуал служил инструментом, распределяющим полномочия и привилегии, и был показателем положения отдельного представителя знати на феодальной иерархической лестнице. Это достигалось путем распределения ритуально-символических обязанностей, льгот, привилегий и общей регламентацией быта и отношений между отдельными представителями общества.
До III века до н.э. стержень, объединявший феодальные уделы в некое аморфное подобие единого государства имел религиозно-политическое происхождение. Испытывая постоянное давление со стороны «инородных» племен, царств и княжеств, правители Чжоу старались поддерживать свое политическое и культурное единство посредством системы абсолютизации родовых связей аристократии и норм ритуала Чжоу. Сближение родов происходило и за счет единства правил ритуала Ли и культа Неба, пришедшего на смену культу Шан-ди. Ритуал Чжоу имел системообразующий характер в политической жизни древнекитайского общества. Он приобрел особую значимость с появлением учения Конфуция.
К V в. до н.э. из сотен мелких уделов образовались путем аннексий и завоеваний около десятка более крупных княжеств. Свою роль в этом процессе сыграло и самопровозглашение некоторых удельных владетелей ванами.
Как следствие этого ритуал Чжоу постепенно теряет ведущие идеологические позиции. Это отражается в возникновении новых политических учений. Следуя за настроением эпохи, они уже не говорят о титуле «сын неба» как о привилегии лишь чжоуского вана. Это ничто иное, как идеологическое оформление уже свершившегося факта, разложения ритуальной структуры правления династии Чжоу, утраты значения ритуала и родовых связей. Китай оказался в обстановке, когда привычные системы управления вели к упадку государства, а это повлекло за собой изменение системы правления, а вслед за ней и идеологии.
Второй параграф «Политические и экономические условия формирования политической культуры Китая» посвящен социально-политическим и экономическим процессам, которые обусловили формирование политической культуры Китая.
Многими исследователями отмечен существенный подъем экономической жизни древнего Китая, происходивший в это время. Наблюдается рост городов и их количество, демографический взрыв, развитие торговли, сельского хозяйства и ремесла. Экономическое развитие диктовало идею политического объединения страны.
В диссертации утверждается, что главную роль в экономическом и социальном развитии древнего Китая сыграло введение новых технологий, - железных орудий труда и тягловых животных, а также развитие ирригации, что привело к скачку производительных возможностей, а после к кардинальным изменениям не только в экономике, но и социальной, политической и культурных сферах.
Рост прибавочного продукта в сельском хозяйстве внес неоднозначные последствия для родовой аристократии. С одной стороны, ваны, хоу, гуны и т.д. получили возможность увеличения численного состава администрации, полиции и армии. С другой стороны возросла политическая и социальная активность общества, но основными действующими персонажами являлись аристократы и правители отдельных уделов.
С появлением нового способа управления - бюрократического, которое было связанно, в первую очередь, с развитием легизма и конфуцианства, центром политической жизни княжеств Чжунго стала борьба новой системы бюрократического управления с системой власти родовой аристократии, основанной на ритуалах Чжоу. Это противоборство и задавало тон в политической жизни Китая.
Историческое развитие Древнего Китая из-за феодальной раздробленности происходило неравномерно. Выявились две группы царств, которые изначально находились в различных условиях исторического развития Это «центральные царства» и «периферийные».
Долгое существование феодальных порядков в «центральных княжествах» позволило родовой аристократии опираться на сильные клановые традиции, сплотившие этнически-однородные большесемейные коллективы в мощные корпорации. Именно здесь клановые узы способствовали выработке отношения к государству как к большой семье, и эти принципы патернализма, опирались на ритуал Чжоу.
В окраинных княжествах (Цинь, Чу, У и др.) этнически и культурно более пестрых, не успели закрепиться ритуалы Чжоу, наподобие тех, что господствовали в центральных княжествах. Реформаторские политические силы в лице легисткого учения, получая в центре отпор со стороны консервативных сил, поддерживающих ритуальную систему власти, как бы невольно кочевали на периферию, где остро требовалась, ввиду ее отсталости, реорганизация экономической и политической систем, в целях поддержания этими княжествами военно-политического равновесия с центральными княжествами. Подавив слабую оппозицию в этих княжествах, победила бюрократическая система управления, идеологической системообразующей базой которой выступал легизм.
В третьем параграфе «Синтез конфуцианства и легизма как теоретическая основа формирования политической культуры Китая» анализируется роль легизма и конфуцианства как основы политической культуры Китая, рассматриваются основные моменты взаимодействия этих учений.
Начиная с периода Чжанго, происходит секуляризация китайского общества. До этого времени функции по управлению политической и хозяйственной деятельностью общества монополизировалось родовой знатью, и право на управление идеологически обосновывалось правом на отправление культа того или иного божества -патрона соответствующей области хозяйственной или социальной жизни. С разрушением системы власти родовой аристократии, основанной на ритуале, наблюдается затушевывание и переоформление этой древней основы китайской государственности. В сфере идеологии это наблюдалось в том, что происходит демифологизация китайской истории.
В середине V в. до н.э. правители княжества Ци начали именовать себя ванами, практически отрицая свой вассалитет по отношению к чжоускому вану. Вслед за этим последовал парад суверенитетов, когда крупные уделы одно за другим начали объявлять о своей царственности и утверждать свои притязания на власть вана.
Конфуций жил уже в то время, когда правители княжеств стали именовать себя ванами. Следуя за настроением эпохи, он уже не говорит о титуле «сын неба» как о привилегии лишь чжоуского вана. Родовые признаки и старшинство отходят на второй план перед общей концепцией идеального человека - цзюньцзы. Это явилось идеологическим оформлением уже свершившегося факта, разложения ритуальной структуры правления эпохи династии Чжоу, утраты значения ритуала и родовых связей аристократии.
Анализируя высказывания Конфуция на тему государственного устройства, можно сделать выводы, о том что ключевым в политико-идеологическом значении у него является концепция цзюньцзы и его отношения к нормам Ли. Цзюньцзы представляется как высокопоставленный сановник, который ориентировался на правила Ли в государственном правлении, руководствуется этическими нормами.
Конфуцианство в этот период' не имело конкурентоспособной, по сравнению с легизмом, политической и экономической концепции. Те успехи которые оно достигало на политическом поприще, были, прежде всего, попыткой реформировать ритуал Чжоу.
Мэн-цзы выдвинул политическую программу управления государством и народом, которая в целом выглядит более полной и концептуально стройной чем у Конфуция. Но эта политическая программа не более чем стремление вернуться к нормам ритуала Чжоу, только в значительной мере окутанной ореолом святости или можно сказать идеализированном. В диссертации подчеркивается, что идея избранности народа Срединного государства уже тогда владела умами китайцев, культурная самооценка и самобытность китайского народа была продолжением ритуала Чжоу, а потом и конфуцианства.
В деле же преобразования страны наиболее значительных успехов достигли, прежде всего, легисты. Эта страница истории связана с практической и теоретической деятельностью: Шан Яна, Шэн Бухая, Хань Фэйцзы и др. Последовательное осуществление преобразований Шан Яна позволило правителям Цинь сосредоточить в своих руках всю полноту власти. Возникает новый слой бюрократии и устанавливается новый тип связей между правителем и чиновниками. Царство Цинь явилось чистым воплощением теории легизма на практике. Стремительный рост могущества правителей Цинь стало наглядной демонстрацией результативности учения Шан Яна. После завоевания остальных княжеств, Цинь образовала первую в истории Китая империю, однако просуществовав до 206 года до н.э она пала. Тоталитарная политическая система империи Цинь вызвала очень острую оппозиционную реакцию, которая погубила эту империю. Постоянный террор, проводимый Цинь Ши Хуанди по отношению к оппозиции, не сумел подавить ее. Со смертью императора, на авторитете которого во многом держалась власть государственного аппарата, этот политический террор стал одним из основных побудительных мотивов в восстаниях против Цинь.
Хань Фэй-цзы не только развил учение Шан Яна и Шэнь Бу-хая, но и создал свою собственную теорию управления государством. Помимо тщательно разработанного метода наград и наказаний Хань Фэй-цзы предложил правителям ряд способов воздействия на чиновников с учетом психологических особенностей бюрократии. Предоставляя чиновникам, высокие должности и оклады, он предлагал постоянно держать их в страхе за свою судьбу, чиновники должны были постоянно помнить, кому они обязаны своим благополучием, и как следует себя вести, чтобы не лишаться всех благ. Так же он предлагал держать в руках добродетельных чиновников, угрожая им уничтожением семьи и всей патронимии, ввести шанъ-яновскую систему слежки и поощрения доносов и т.п.
Хань Фэй-цзы отмечал в своем трактате, что тот, кто овладел искусством управления, может спокойно сидеть на троне, не опасаясь никаких неожиданностей. Он не исправил теоретического просчета Шан Яна, наоборот, усугубил его, пытаясь установить более жесткий контроль над деятельностью администрации. Вполне естественно, что бюрократия начинает в этих условиях проявлять все больший интерес к конфуцианству.
Оценивая деятельность легистов, конфуцианцы освещали лишь отрицательные последствия его преобразований. В период правления У-ди был проведен целый ряд общегосударственных мероприятий, направленных на восстановление конфуцианских культов и ритуалов. Однако, несмотря на указы, запрещающие легизм и критику деятельности Шан Яна, легистское учение не исчезло бесследно. Оно оказало большое влияние на становление более поздних вариантов конфуцианства.
Легизм сыграл большую роль в формировании ортодоксального конфуцианства, став одной из его основных частей. Обогатив конфуцианство, своей политической методикой это учение не исчезло. В разные периоды истории государственные и политические деятели Китая не раз обращались к легизму в поисках рецепта для вывода страны из критического положения. Легизм привлекал многих государственных и политических деятелей, мечтавших о создании сильной централизованной империи.
Слияние конфуцианства и легизма получило свое теоретическое воплощение в философии Дун Чжуншу. Политическая концепция Дун Чжуншу сохранялась практически без существенных изменений на протяжении всей истории Китая. Значение этого факта для политической культуры КНР трудно переоценить. Именно теоретическая целостность конфуцианского учения во многом обеспечило стабильность передачи от поколения к другому поколению традиций политической культуры. Конфуцианство после слияния с легизмом представляло собой вербализацию основных тенденций традиционной политической культуры Китая.
Глава вторая «Традиции легизма и конфуцианства в политической культуре императорского Китая и Нового Времени» состоит из двух параграфов.
Первый параграф «Традиции легизма и конфуцианства в политической культуре императорского Китая» посвящен традиционным элементам политической культуры Китая, которые обеспечили ее целостность и стабильность с момента образования династии Хань до середины XIX в. - начала XX в.
Устойчивость политической культуры Китая определяет, прежде всего, ее способность к ассимиляции необыкновенно широкого спектра идей на базе старого. Это обеспечивается несколькими факторами свойственными китайской культуре.
Конфуцианская идеология кроме обоснования власти императоров несла в себе принципы, определившие идеологическое значение бюрократии в государственной системе императорского Китая. Она «обосновывала право чиновников-бюрократов на власть и непрерывно подтверждала необходимость их существования как особой прослойки в системе общества»1. Это достигалось теми качествами, которыми должен обладать чиновник. Чиновник, прежде всего, верен правителю, но, кроме того, он должен обладать определенными моральными и профессиональными качествами (которые воспринимаются неотрывно друг от друга).
1 Мазур Т.Г. Идеология служивого сословия: Автор, дис. ... канд. фи-лос. наук. - Улан-Удэ, 2003. - С. 15.
Этому способствует закрепленное в конфуцианстве представление о цзюньцзы как об образованном человеке, более того, как об ученном. Бюрократы - «это группа образованных людей в китайском обществе, в обязанности которых входит служба государю»2. Отсюда проистекает привилегированное положение политической элиты Китая, на которую распространяется ореол сакральности высшей власти.
Исторические процессы постоянно подвергали идеологическую доктрину императорского Китая, а вместе с ней и политическую культуру, различным испытаниям. Однако живучесть элементов традиционной политической культуры Китая определяла, прежде всего, само самосознание императорской власти. Особенно ярко это проявилось при проникновении буддизма в Китай.
Хотя проникновение буддизма на территорию Китая происходило на фоне общей политической и экономической нестабильности страны, которое происходило в VI веке, тем не менее, буддизм не смог переломить принципы, на которых основывалась политическая культура Китая. Скорее буддизм был подчинен традиционной политической культуре Китая.
В Китае буддизму пришлось столкнуться с идеологией и политической культурой, которые уже имели многовековой опыт существования и традиции, уходящие в глубокую древность. Их вербализацией, как было отмечено, выступало конфуцианство, сама концепция которого предполагала «наличие сильной централизованной власти, олицетворением которой служил император»1. В этих условиях даже при династии Тан, когда буддизм достиг наибольшего расцвета, ощущалось влияние традиций политической культуры, заставлявшей верховную власть воспринимать буддизм лишь как один из инструментов в управлении государством.
Политическая культура Китая в период средневековья и расцвета буддизма имела уже сложившиеся традиции. Суть этих традиции по отношению к политической власти сводилась к представлению о ее святости, сверхъестественности.
2 Мазур Т.Г. Идеология служивого сословия: Автореф дис . канд филос. наук. - Улан-Удэ, 2003. - С. 15.
' Янгутов Л.Ь Китайский буддизм: тексты, исследования, словарь. -Улан-Удэ, 1998. - С. 23.
Мессианство власти - чувство трансцендентности власти налагает отпечаток на самосознание самой власти. Тут на первый план выходит требование идеологического превосходства власти, император всегда оставался последней инстанцией в споре буддистов с традиционными учениями Китая.
Весьма важной представляется идея управления государством посредством воспитания общества. Она имеет очень глубокие корни, все философские школы Китая всегда уделяли этому очень пристальное внимание, это было одним из основных вопросов китайской философии, более того и политической практики. Одним из непреложных элементов идеального государства всегда было моральное и идеологическое совершенство государства, порядочность и чистота народа. Идейно оформившись еще в глубокой древности принцип «государство - семья» без особых усилий кочевал из одной эпохи в другую. Воспитательная функция (Конфуцианская идеология) государства определила культурную стабильность этого образа. Глава государства, как отец народа, всегда оставался важным элементом идеологии.
Таким образом, в средневековье, несмотря на значительное влияние буддийской церкви на правителей, управление государством по-прежнему базировалось на практике конфуцианова и легизма.
Второй параграф «Традиции легизма и конфуцианства в политической культуре середины XIX в. - начала XX в.»
Формирование мировоззрения китайцев середины XIX в. - и начала XX в. происходило в очень нестабильное время. Китай все больше приобретал черты полуколониального государства. Этот период китайской истории ассоциируется с целым рядом военных поражений, унизительным положением на мировой политической арене, которое берет начало с периода Опиумных Войн, отсталости Китая, как в экономическом, так и военном отношении, отторжением от Китая ее территорий в пользу колониальных держав. Китай находился в постоянном политическом напряжении в связи с нарастанием национально-освободительного движения.
В одной из статей молодой Мао Цзэдун очень точно выразил настроение умов того времени. После того как Китай потерпел поражение в Опиумной войне 1840 года, передовые китайцы, испытывая бесчисленные страдания и трудности, стали искать истину на Западе. Хун Сюцюань, Кан Ювэй, Янь Фу и Сунь Ятсен пытались найти истину в странах Запада. Единственное средство спасения родины -считали они, — реформы, а единственный путь к их осуществлению — учеба в зарубежных странах. Так происходило проникновение Западной мысли в Китай. Надо учитывать, что к этому времени традиционная наука Китая, была подготовлена к обработке новых для себя учений. Это выразилось в той необычной легкости, с которой западные ценности переиначивались на китайский манер.
В конце XIX века происходил активный перевод текстов западных ученых, не только естественных наук, но и трудов по экономике, социологии, истории и политической мысли. Часто эти работы воспринимались чисто с китайской спецификой. Например, один из первых переводов книг осуществленных с европейского языка был переведен Янь Фуном на классический китайский язык, с выполнением всех положений конфуцианской письменной традиции в написании трактатов с комментариями и примерами из китайской истории.
Деятельность реформаторского лагеря связана с именем Кан Ювэя. Кан Ювэй был признанным лидером политически-умеренной оппозиции, выделившись из среды таких же талантливых молодых ученых, главным образом выходцев из южных провинций, испытавших наибольшее влияние европейской культуры. Получив известность, как один из самых видных исследователей древней конфуцианской истории философии, он также интересовался историей запада и современными событиями в мире, благодаря чему и сформировал свои взгляды. По традиционной для Китая схеме, изложив свои взгляды и предложения в трактате, Кан Ювэй добился аудиенции у императора, благодаря чему стал идейным вдохновителем знаменитых «ста дней реформ» (11 июня - 20 сентября 1898 г.). Объективно реформы, проводимые Кан Ювэем, были направлены на усиление Китая в первую очередь в экономической сфере, промышленности. Так же целью реформ было изменение образовательной системы, путем введения в список изучаемых дисциплин плодов западной научной мысли, создания университетов и так же предполагались изменения в традиционной государственной экзаменационной системе. Он говорил в одном из своих произведений, что государства, вступившие на путь реформ, обрели силу; сохранившие же приверженность старому исчезли.
Кан Ювэй стремился доказать, что постоянное реформирование общества заложено в самом основании конфуцианства. Кан Ювэй был убежден что китайская этика родственна западной философии и науке, однако, в категориальном аппарате, который он использовал в своих рассуждениях четко прослеживалась китайская философская традиция. Несмотря, на осознание Кан Ювэем всей необходимости реформ и модернизации Китая в его учении четко прослеживаются традиции конфуцианства.
Говоря о жизни Конфуция, его исторической роли Кан Ювэй отмечает, что Конфуций положил начало осмысленным и позитивным реформам в китайском обществе, создавая институты, с помощью, которых можно было управлять Поднебесной, интерпретировав прижизненную деятельность Конфуция и его учение как постоянное стремление к совершенствованию социума, которое доступно каждому человеку.
В диссертации доказывается, что Кан Ювэй создал гибрид традиционного мировоззрения и идей модернизации общества. Недаром Кан Ювэй предложил путь к модернизации и развития страны с минимумом изменений в монархическом и традиционном укладе страны.
Вслед за неудачей реформ Кан Ювэя, которую можно расценивать как поражение всего реформаторского лагеря, в китайском обществе наступило разочарование в монархическом правлении. Под влиянием социалистических идей сформировались убеждения в необходимости смены вида политической власти.
Западные идеи побуждали по-новому взглянуть на современную политическую ситуацию. Они дали богатые всходы для социалистических идей. Однако и они находили отклик в конфуцианской социальной мысли. В диссертации показано, что даже Сунь Ятсен, несмотря на яростное отрицание традиций Китая, недалеко ушел от конфуцианской традиции. И здесь традиции конфуцианства сохранили свой системобразующий характер, так как многие традиции, привнесенные из-за рубежа, находились во власти аналогий из истории Китая.
Глава третья «Роль традиций в современной политической культуре Китая» состоит из двух параграфов.
В параграфе первом «Традиции легизма и конфуцианства в политических взглядах и деятельности Мао Цзэдуна» рассматривается влияние традиций легизма и конфуцианства на политические взгляды и деятельность Мао Цзэдуна.
Политический талант Мао, прежде всего, заключается в его необыкновенном политическом чутье и тонком понимании специфики политической жизни Китая. С ранней юности он вынес восхищение такими политическими деятелями прошлого как Цинь Ши Хуанди, Лю Бан и т.д. Мао импонировали их практичность в вопросах политической деятельности. Волевые и беспринципные, склонные к быстрым и порой очень жестоким методам политической борьбы, однако не лишенные некоторой идейной чистоты, даже можно сказать героизма для патриотично настроенного, преисполненного национальным самосознанием китайца, они восхищали его. Основой их политической практики было учение легистов. Никакое другое учение не могло конкурировать в знании и понимании специфики политической культуры Китая с ее клановостью, доведенной до уровня общественного психологического архетипа отношением к власти, экономическими и военными традициями.
В диссертации приводится несколько характерных поведенческих клише деятельности Мао, характерных политической элите Китая.
1. Склонность Мао к идеологическому компромиссу. Это объясняется все той же традицией политической жизни Китая, основанной на борьбе кланов. Попытки приобрести больший политический вес и политические симпатии приводят его к шатаниям из одного политического лагеря в другой.
2. Формирование собственного политического клана.
3. Авторитарность Мао в идеологических вопросах, как главы собственного политического клана. *
С устранением в конце гражданской войны внешней угрозы борьба фракций вспыхнула еще ожесточенней. Главным вопросом политической жизни Китая оставалась проблема преодоления экономической отсталости, ставшая основной точкой размежевания двух линий «левых» и «реалистически настроенных политиков», но это лишь внешняя сторона борьбы политических лидеров. По многим признакам это было соперничество вполне схожих по взглядам людей, а причины этого соперничества не сколько во взглядах, а сколько в борьбе за почитическое влияние.
Наиболее ярко проявилась борьба фракций в период Культурной революции. Культурная революция является кризисом политической власти Китая и можно сказать, что именно такого рода кризисы, когда обостряется борьба конкурирующих фракций и политических кланов, наиболее характерны для китайской политической культуры.
Политическая жизнь и расстановка сил в КПК была основана на поиске точки равновесия между различными политическими фракциями, и вряд ли можно говорить о следовании этими фракциями каким либо нормативным актам законодательства, однако существовали некоторые закономерности, которые были обусловлены спецификой политической культуры Китая. Как во времена императорского Китая, когда реализация жестких морально-политических принципов государственной самоорганизации осуществлялась через конфуцианскую семейную систему с ее иерархическими связями и неизменными правилами поведения, Мао вольно или невольно стремился следовать тем же принципам управления государством, только подменив конфуцианство марксисткой идеологией. Он во многом повторял учение о моральных ценностях конфуцианства, закамуфлировав их коммунистической моралью. В практической же деятельности он с блеском использовал политические методы легизма. Особенно ярко это проявилось во время «культурной революции» - когда фракционизм политической элиты создал условия для очередного политического кризиса.
В конечном счете предложенные меры не смогли решить проблему фракционизма. Политическая элита Китая в большинстве своем полагала ее как норму. Решающую роль в этом вопросе сыграло убеждение в глобальной важности для государства идеологических императивов, что в свою очередь приводило к пренебрежению сторонников того же конфуцианства институциональными формами государственной.
Во втором параграфе «Новые и старые традиции в современной политической культуре КНР» анализируется состояние современной политической культуры Китая.
В современной политической культуре сохраняются традиционные элементы, которые не зависят от кратковременных факторов политической и социальной жизни общества.
В самой постановке вопроса о государственном строительстве современные политические лидеры КНР не смогли уйти от возрождения старых проблем древнекитайской государственности. Традиционная политическая культура определила современную политическую жизнь Китая, ее политический строй и государственность.
Сегодня перед КПК в практическом плане поставлена задача -управлять страной на основе законов и создать правовое социалистическое государство. В 1999 в Китае был конституционно закреплен принцип управления государством на основе закона. Но для деятельности политической элиты Китая это имеет несколько иной смысл, чем тот который придается этой категории на западе.
Политическая жизнь элиты КПК со времен Мао Цзэдуна придерживалась традиционных ей путей развития. Конечно, отошли в прошлое массовые репрессии, хотя, учитывая специфику политической жизни КНР, которая постоянно «ищет» некую точку равновесия между различными политическими фракциями, их возврат вполне реален. Особое значение в этом смысле приобрел антикоррупционный вектор, возможно, это станет любимым средством устранения политических соперников.
За прошедшие со времен Культурной Революции годы в структурном плане политическая элита КНР мало изменилась. Существуют две крупные фракции. Одна группируется вокруг Цзян Цзэминя и Ли Пэна. Другая фракция - «реформаторы», фуппируются вокруг Ху Цзиньтао и Чжу Жунцзи. Со времен Культурной Революции на политической арене появился новый фактор - «патриархи». Это семья Дэн Сяопина и коалиция Цзянь Цзэминя. «Патриархи» играют в китайской элите чрезвычайно важную консолидирующую роль. «Патриархи» обеспечивают преемственность власти и добиваются, чтобы китайские преобразования проходили в соответствии с принципами, разработанными Дэн Сяопином. Здесь в полной мере отразились политические традиции императорского Китая. Сакрализация авторитета власти императора в данном случае распространяется на авторитет Дэн Сяопина. Что вполне соответствует конфуцианским принципам.
В связи с развитием политики открытых дверей возникли новые проблемы в политической жизни. Старая партийная гвардия, стойко цепляется за коммунистический ортодоксализм, которому противостоят экономические реформаторы.
Правители КНР следуют традиционным принципам мессианства политической власти. КПК как бы владеет «мандатом Неба», только в роли «Неба» здесь выступает «воля Трудового Народа Китая».
Сохраняется элитарность правящих кругов КНР. В настоящее время основными политическими игроками, как и в древности, являются представители довольно узкого круга людей - правящая номенклатура КПК. При этом заявляется, что западные принципы сменяемости правящих партий и избрания лидеров страны всеобщим голосованием не могут применяться для оценки прогрессивности и дееспособности политической системы Китая.
Одна из характерных особенностей китайской культуры - это стремление формирования социально-гармонического порядка вещей, которое предполагает устойчивость, истинность и категоричность в истолковании ее сущности (или хотя бы видимость ее), что придает идее или социальному порядку статус непреходящей ценности, чаще всего моральной. Новые традиции Китая не были застывшими, состав их постоянно корректировался и совершенствовался по мере развития страны.
Сегодня на Китай оказывают влияние традиции трех уровней: а) исторические, универсальные, традиции; б) исторические, связанные с практикой и методикой политической борьбы; в) революционные традиции периода гражданской и антияпонской войны.
Эти группы традиций имеют разную временную глубину и степень воздействия. Революционные традиции по своей глубине и мощи влияния уступают историческим традициям, хотя воздействие революционных традиций внешне более заметно, хотя менее устойчиво. Они лучше обозначены и официально закреплены в документах, образовательных программах и государственном укладе жизни. Здесь, как и следовало ожидать, наблюдается огромное влияние Запада, но это влияние касается, г/режде всего, методологии и выбора путей развития не затрагивая глубинные корни китайской культуры.
Исторические универсальные традиции характеризуются специфическими особенностями китайской политической культуры. По словам Абрамовой H.A. «Политическая культура конкретного общества во многом детерминируется национальными традициями в политическом поведении, которые, сохраняя историческую непрерывность политического процесса той или иной социальной общности, формируют механизм наследования новыми поколениями наиболее устойчивых и специфических элементов культуры»1. В этой роли они уже имманентно содержатся как в революционной, так и в исторических практических традициях.
Следуя логике типологизации культурных традиций Китая, пришлось выделить кроме революционной традиции еще и исторические, связанные с практикой и методологией политической борьбы. Эти два вида традиций на наш взгляд имеют генетическое родство в том смысле, что многие методологические разработки более раннего, в хронологическом порядке, периода развития мысли переходят в следующее «поколение» политических традиций.
В Заключении автор подводит общие итоги, формулирует ос новные выводы, определяет перспективные направления последующих исследований.
Главы
Термин политическая культура заключает в себе такие фундаментальные категории, как "политика" и "культура". Политическая культура - это понятие, которое отражает уровень воплощения и развития общественно-политического исторического опыта и знаний в процессе деятельности людей, групп, а так же способ использования ими этого опыта. В объективном смысле политическая культура - есть исторический опыт, память общества в политической сфере, которая и определяет политическое сознание и поведение политических субъектов. Попробуем обозначить наиболее существенные черты этого феномена.
Итак, политическая культура - не изолированное явление, а одна из подсистем глобальной культуры, находящаяся в различных зависимостях с её частями: экономической, правовой, моральной, религиозной, художественной и т.д. Также важнейшей характеристикой политической культуры является уровень овладения политическими знаниями и опытом, накопленными предшествующей историей. Причём, усвоенные политические знания, принципы, нормы, только тогда могут рассматриваться как элементы культуры {отдельного человека, группы), когда они воплощаются в их деятельности, вошли в привычку. Поэтому в настоящей диссертационной работе уделяется большое значение историческому развитию политической культуры Китая.
Формирование политической культуры Китая восходит к глубокой древности. У ее истоков лежат древние верования китайцев. Это связано с культом Неба, который лежит в основе ритуала Ч.жоу, своеобразного регулятора социальных отношений древнекитайской цивилизации. Без детального и более пристального изучения этого вопроса на наш взгляд невозможно говорить об исследовании политической культуры Китая.
До III века до н.э. феодальное общество Китая обусловливало раздробленность страны на множество уделов. Это достигалось теми традициями и социально-правовыми нормами, которые, бесспорно, прежде всего, присущи только феодальным обществам. Здесь, мы рассмотрим трансформацию некоторых элементов этих традиций и норм, в контексте процесса централизации древнего Китая имевших место в IV-III веках до н.э. (период Ч.жанго).
Множество средних и мелких уделов жили во многом независимой политической жизнью. Стержень до этого периода, объединявший, эти уделы в некое аморфное подобие единого государства или же, иначе говоря, создавший некое единое культурно-политическое пространство - имел религиозно-политическое происхождение.
В современной литературе можно достаточно часто встретить упоминания о культе Неба в контексте древнекитайской культуры. И не зря. Культ неба как квинтесенция традиционных верований на протяжении тысяч лет имел значительное влияние на общественную мысль Китая. Влияние традиционных верований, поэтому, чувствуется во всех (и не только в ранних) вариатах философских школ Китая, и в конфуцианстве, и в даосизме, в легизме и даже в буддизме, как та основа на которой выросла и получило свое направление развитие духовной жизни китайского общества.
Процесс формирования древних верований происходил в самом раннем периоде истории Китая. Впервые религиозные идеи прослеживаются в дошедших до нас письменных памятниках эпохи Шан-Инь {XVI-XI вв. до н.э.). Многочисленные надписи гадательного и ритуального характера на костях животных и панцирях черепах несут довольно ясные сведения о религиозной культуре того времени.
В эпоху Западного и Восточного Чжоу мы видим дальнейшее развитие ритуала Чжоу. В 1027 г. до н.э. власть династии Шан-Инь пала под ударами объединенной коалиции племен возглавляемой Чжоу. По хотя LIJaH-Инь пала, а на ее территории правила новая династия Чжоу, тем не менее, элементы культуры Шан сохранились.
Из свидетельств китайских источников можно сделать вывод, что просто «военное» свержение династии Шан уже в то древнее время воспринималось как нелегитимный акт, с точки зрения идеологии или иначе говоря религии. Потому не удивительно, что правитель чжоусцев У-ван (победитель, воинственный царь) после своей победы первым делом совершил жертвоприношение в честь шанского Шан-ди, как бы подтверждая свою идеологическую победу. Это явилось ключевым моментом для дальнейшего формирования кульга предков, первопредка и верховного повелителя всего сущего Шан-ди и в конечном счете культа Неба.
Шан-иньский культ Шан-ди впоследствии при династии Чжоу был переработан и превратился в культ Неба. Шан-ди божественный первопредок покровительствовал своим прямым потомкам, управлявшим от его имени Поднебесной. Этот культ развивался из более древнего культа предков и первопредка. С усложнением структуры общества культ предков претерпел глубокие изменения, все больше и больше приобретая политическое и идеологическое значение для формирующегося государства. С выделением наследственной аристократии во главе с ваном сформировался и культ божественного первопредка покровителя династии. Причем это происходило при династии Шан-Инь и как следствие наблюдалось и при династии Чжоу. К тому же такая сакрализация власти ставила представителей династии Шан а после и Чжоу в исключительное положение в идеологическом смысле.
Начиная с периода Чжанго, происходит секуляризация китайского общества. В сфере идеологии это наблюдалось в том, что происходит демифологизация китайской истории. Имена древних богов превращаются в имена чиновников, якобы живших в мифическое время.[ 176; 124-131] В результате многие старинные бої и и древние жрецы стали осознаваться ретроспективно только как «чиновники». Происходило подтягивание традиций к вновь возникшим представлениям и нормам. С конечным результатом данного сложного и многовекового процесса отраженного частично в древних текстах частично в комментариях к ним. сквозь призму которых поколениями и часто имели и имеют дело исследователи древнекитайского общества. Упадок родовой аристократии Чжоу привел к тому, что религиозные культы уже не воспринимались наиболее культурными слоями населения как нечто священное и обязательное. Все более и более разрушается система, при которой государство опиралось на систему ритуалов. В период Чжапго мы видим, что сначала один, а после и другие князья объявляют себя полноправными ванами. Авторитет династии Чжоу, соответственно был повержен.
Обострение борьбы китайских княжеств оказывает все большее влияние на общественную мысль. В поисках идеологического обоснования своей экспансии некоторые правители некогда единого, по крайней мере, в признании своего вассалитета к династии Чжоу, обращается к вновь возникшим учениям современных им философов, искажают сам ритуал Чжоу. В V-HI вв. до н.э. возникло и развилось множество философских школ, их было так много, что китайцы говорят о них, как о «Ста школах».
Эпоха «ста школ» это время зарождения древнейших философских учений Китая. Генезис этих школ происходил в сложном процессе взаимодействия положительного знания и мифологического мировоззрения обусловленного исторической необходимостью, которая есть производная экономических и социальных изменений внутри общества, а также способности человеческого разума и в конечном итоге его деятельности исподволь или намеренно порождать различные инновации. Нельзя точно датировать период соревнования «ста школ», когда началось противостояние различных учений, в том числе конфуцианства и легизма, но примерно его можно определить как время со второй половины периода Чуньцю до конца периода Чжаньго. Появление школ, которые являлись носителями философской мысли, зафиксированы именно в этот период. Развитие таких учений как конфуцианство и легизм один из примеров : того процесса. В период «Ста школ» активно обрабатывается культурное и идеологическое наследие ритуала Чжоу. Как уже говорилось основа философии Китая - это ритуал Чжоу
При расцвете ритуальной системы родовая аристократия была не только политическими властителями и землевладельцами, но так же еще и единственными, кто мог получить образование. Так дома удельных властителей становились центрами не только политического и экономического могущества, но и знания. Вокруг них собирались чиновники так же выходцы из рядов родовой аристократии, обладающие специальными знаниями в различных областях наук. У простолюдина же шансов получить образование практически не было, поэтому не было среди них и людей знания- ученных мужей, все образованные, так или иначе, находились на службе. «Не существовало разделения на чиновников и учителей» как говорили об этом времени китайские мыслители. [128;85]
Но уже в VII в. до н.э. встречались аристократы, которые вследствие войны или каких-либо иных причин, утратили и земли и титулы, и опустились до уровня если не простолюдина, то хотя бы до наемника, хоть и родовитого. Это сопровождалось тем, что представители более низких сословий те же ши, торговцы, богатые общинники и готень, получившие вместе с вновь приобретенным капиталом некоторую толику независимости, стремились приобщиться к власти, что им порой прекрасно удавалось благодаря своему умению и фаворитивизму. Но все же без должного образования сделать это не представлялось возможным. Спрос рождает предложение, и поэтому знание вышло за пределы родовых домов, и стало распространяться по стране. Это и есть на наш взгляд начало эпохи соревнования «ста школ».
Как бы то ни было, когда отдельные представители бывшей знати и чиновничества утратив свое привилегированное положение, разбредались по стране, они стали зарабатывать себе на жизнь {каждый в меру своих сил и способностей) своими знаниями и умениями. Это и породило различия между чиновником и ученым {учителем), так как некоторые из них стали зарабатывать на жизнь только преподаванием.
Конечно, многочисленность школ объясняется не только различиями в политических взглядах и методах рассмотрения метафизических вопросов, но и тем, что сами эти учения специализировались в разных областях знания. Например, были знатоки классической литературы, исполнения ритуалов и музыки. Были люди известные как жу или ученые. Были полководцы и стратеги. Были специалисты по ораторскому искусству, известные как бьянь-чже и искусные в споре. Были специалисты по магии, астрологии и нумерологии, которых называли фанши - практикующими оккультные науки. Встречались и политики-практики, служившие советниками у феодальных правителей. Их называли знатоки методов. И, наконец, были люди, обладавшие знаниями, и талантами, которых переполняла боль за политическую смуту той поры и которые ушли из человеческого общества в мир природы. Их называли инь-чже «отшельники» и «затворники» [99; 150-154].
Будучи и так довольно специфичным по своей сути учением, легизм оказался скомпрометирован как идеология разрушенной империи Цинь. При создании нового варианта конфуцианства, которое обеспечило впоследствии нужды императорского Китая, легизм подвергался яростной критике. По эта критика носила тенденциозный характер, который являлся лишь некой разновидностью общественной памяти запечатлевшей ужас репрессий и войн прошедшей эпохи. Богатый теоретический и практический опыт легизма, тем не менее, стал существенной частью конфуцианства. Значительную роль в этом сыграла деятельность ханьского философа Дун Чжуншу. Именно под воздействием его идей сформировалось то конфуцианство, которое представляло собой сплав моральных норм Конфуция и методологии политической деятельности легизма. Это учение на протяжении веков сохраняло свое лидирующее положение и в идеологии, и в общекультурном плане.
Очевидны различия в философии Дун Чжуншу и Конфуция, но он все же остался подлинным конфуцианцем: невозможно отрицать, что его учение есть логическое продолжение идей Сюнь-цзы. Несмотря на увлечение Дун Чжуншу натурфилософскими проблемами, с помощью которых он обогатил теоретическую часть конфуцианства и решил многие теоретические проблемы конфуцианства, главной темой его исследований оставалась теория государственной власти. Натурфилософская часть его учения была поставлена на службу этой цели, что давало ему новые возможности в обосновании императорской власти, и как следствие способ безболезненного слияния легистких политических методов и конфуцианской морали. Важным этапом в развитии конфуцианства стала принадлежащая Дун Чжуншу целостная онтолого-космологическая интерпретация общественно-государственного устройства, основанная на учении о взаимном «восприятии и реагировании Неба и человека» {тянь жэпь гань ни). По Дун Чжуншу, не «Небо следует дао», как у Лао-цзы, а «дао исходит из Неба», являясь связующим звеном между Небом, Землей и человеком. Наглядное воплощение данной связи - иероглиф «ван» (государь), состоящий из трех горизонтальных черт (символизирующих триаду: Небо - Земля Человек) и пересекающей их вертикали (символизирующей дао). Соответственно постижение дао - главная функция государя. Фундамент общественно-государственного устройства составляют «три устоя» (саиь гаи), производные от неизменного, как Небо, дао: «Правитель является устоем для подданного, отец - для сына, муж - для жены». В этом небесном «пути государя» (ван дао) первый член каждой пары знаменует собой господствующую силу ян, второй - подчиненную силу инь. Подобная конструкция, близкая к позиции Хань Фэя, отражает сильное влияние легизма на социально-политические взгляды ханьского и более позднего официального конфуцианства [см. 130]. Признание актуальной нейтральности изначальной человеческой «природы» сближает Дун Чжуншу с Конфуцием, опенка ее как потенциально «доброй» - с Мэн-цзы, а упор на социализацию как фактор формирования «добра» в человеке - с Сюнь-цзы. В последнем пункте Дун Чжуншу сомкнулся и со своими политическими противниками -легистами одобрив их метод наград и наказаний как необходимую фазу инь наряду с морально-духовным воздействием фазы Ян [см. 129].
Благодаря Дун Чжуншу в китайской политической мысли крепко закрепилась мысль о корреляции между социумом и космосом, в небесное воздаяние, в жизнь после смерти. Это развитие идеи мандата неба, которое получило, таким образом, экстраполяцию на каждого члена общества.
Политическая культура с этого момента находилась под глубоким влиянием конфуцианства, как идеологии не только императорской власти, но и самого представления о государственности. Понятие государственности в Китае несло па себе неизгладимый отпечаток, проникших через конфуцианство, древних устоев ритуала Чжоу, моральных норм Конфуция, а также легистких методов политической деятельности, и уже на этой основе получала в разные периоды истории свое теоретическое развитие. Конфуцианство имело системообразующее влияние в политической культуре Китая, как вербализация сложившихся традиционных представлений не только о государственности как таковой, а также было вербализацией всей палитры традиционных отношений в обществе и самой культуры этих взаимоотношений.
Конфуцианская идеология несла в себе принципы, определившие идеологическое значение бюрократии в государственной системе императорского Китая. Она «обосновывала право чиновников-бюрократов на власть и непрерывно подтверждала необходимость их существования как особой прослойки в системе общества»[111;15J. Это достигалось теми качествами, которыми должен обладать чиновник. Чиновник прежде всего верен правителю, но кроме того он должен обладать определенными моральными и профессиональными качествами (которые воспринимаются неотрывно друг от друга). Этому способствует закрепленное в конфуцианстве представление о цзюньцзы как об образованном человеке, более того, как об ученном. Бюрократы - «это группа образованных людей в китайском обществе, в обязанности которых входит служба государю» власти. Исторические процессы постоянно подвергали идеологическую доктрину императорского Китая, а вместе с ней и политическую культуру, различным испытаниям. Однако живучесть элементов традиционной политической культуры Китая определяла, прежде всего, само самосознание императорской власти. Особенно ярко это проявилось при проникновении буддизма в Китай.
Буддизм проник в Китай в I — II столетиях н. э. Он получил широкое распространение в IV в. и явился единственной пришедшей извне философией и религией, которая надолго укоренилась в Китае. В VI в. император У-ди провозглашает буддизм государственным (официальным) учением. Буддизм оставляет заметные следы в литературе, изобразительном искусстве, а также в философии. Но его влияние на политическую культуру Китая было очень ограниченным.
Буддизм привлекал, прежде всего, учением о кармическом механизме, благодаря которому праведная жизнь вознаграждалась «хорошим» перерождением, и напротив, порок вел к понижению будущего социального статуса. Это казалось хорошим объяснением наличию богатых и знатных, с одной стороны, и бедных и ничтожных - с другой. Иногда объясняют популярность, например, чань-буддизма в Китае сходством его основных положений с установками даосов. Но, несмотря на внешнее сходство с даоскими концепциями, буддизм своими корнями восходит к раннему буддистскому учению о четырех благородных истинах. Также следует отметить, что буддизм пришел в Китай, обладая мощным категориальным аппаратом и огромным опытом применения логических аргументов.
диссертация на тему "Традиции легизма и конфуцианства в политической культуре Китая"
Заключение
В данной диссертационной работе было проведено исследование традиций легизма и конфуцианства в политической культуре Китая. В связи с чем было рассмотрено становление политической культуры Китая, выявлена роль традиций легизма и конфуцианства в формировании политической культуры Китая, их место в политической жизни КНР.
Для решения поставленной цели были решены следующие задачи:
- исследование формирования политических традиций Китая в древний период;
- рассмотрение взаимодействия и слияния легизма и конфуцианства;
- развитие традиции в период императорского Китая;
- выявление роли традиций в политической деятельности Мао Цзэдуна;
- определение основных элементов политической культуры Китая;
- анализ современной экономической и политической ситуации в КНР;
- выявление роли традиций в современной политической культуре КНР. Были сделаны следующие выводы:
1. Основные традиции политической культуры, сформировались в древний период истории Китая (в V- III вв. до н.э.). В ходе исторического развития они стали основой для концепции государства и системы управления государством. Это есть результат конкретных социально политических и экономических условий исторического развития древнего Китая.
2. Традиции философско-политических учений легизма и конфуцианства сыграли значительную роль в формировании идейных убеждений и практической деятельности Мао Цзэдуна как вербализация (т.е. многие традиционные элементы политической культуры Китая записаны в этих учениях) традиционных элементов политической культуры Китая. В этой роли дегизм и конфуцианство имеют направляющий (системообразующий) характер в политической жизни и в развитии политической культуры Китая.
3. На современный Китай оказывают влияние традиции трех уровней: исторические наиболее универсальные традиции старого Китая, которые определяют само направление развития философской мысли, историческая практическая традиция, связанная с методикой политической борьбы и распорядком политической жизни общества и революционная практическая традиция периода гражданской и антияпонской войны.
Комплексный анализ социально-политических условий формирования политической культуры Китая в эпоху Чжоу выявил основные сущностные компоненты становления политической культуры Китая и элементы традиционной политической культуры древнего Китая. Так же исследование традиций легизма и конфуцианства в их историческом развитии дало возможность оценить их роль в формировании политической.
Анализ традиционных течений китайской социально-философской мысли как элемента политической культуры выявил различные уровни традиций в современной политической культуре КНР.
Основные положения диссертации отражены в следующих статьях:
1. Жамсаев М.Б.Основные традиционные элементы в политической культуре Китая // Региональный вестник молодых ученых: Сб. ст.-М., 2005,- №2.- С. 64-70.
2. Жамсаев М.Б. Некоторые традиционные элементы политической культуры КНР // Научный и инновационный потенциал Байкальского региона глазами молодежи: Материалы конференции. 17 апреля 2005. г. Улан-Удэ. - Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 2005. С. 48-61.
3. Жамсаев М.Б. Социально-политическая роль учения Конфуция (1У-Ш вв. до н.э.) // Научный и инновационный потенциал Байкальского региона глазами молодежи: Материалы конференции 17 апреля 2005, г. Улан-Удэ. - Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 2005. С. 62-75.
1 Абрамова H.A. Политическая культура Китая и современность: Автореф. дис. ... д-ра филос. наук. - Улан-Удэ, 2003. - С.23.
Подписано в печать 20.10.05. Формат 60 х 84 1/16. Усл. печ. л. 1,50. Тираж 110 Заказ МвО.
Издательство Бурятского госуниверситета 670000, г. Улан-Удэ, ул. Смолина, 24а.
1. Agriculture and trade in China and India\ ED. BY T.N. SRINIVASAN Justin Yifu Lin, Yun-Wing Sung,\ San Francisco, California 1994
2. Bauer W. The Chine and Hoping for the Happiness. The Paradise. The Utopian. The Ideals. New-York London. 1973.
3. Hsiung J. C. Ideology and Practice. The Evolution of Chinese Communism, New York, 1979.
4. Huang L.J. The role of religion in CommunistChinese Society// Berkeley Asian Survey vol. 1-9.1971 №7.- P.603-708;
5. Lifton R. revolutionary Immortality. Mao Tse-tung and the Chinese Cultural Revolution, New York, 1968.
6. Saari J. China's Scpecial modernity// China and Ourselves/ Boston,1970,-p. 49-68.
7. Schwartz B. The Reign of Virtue: Some Boat Perspectives on Leader and Party in the Cultural Revolution//The China Quaterly, 1968. №35. - p. 1-17;
8. Solomon R. Communications Patterns and The Chinese Revolution// China and Ourselves/ 1967. №32 p.88- 110
9. Solomon R. Mao's Revolution and The Chinese Political Culture.1971,-531 p.;
10. Weich S. Concept of Political Culture. L., 1993.
11. Абрамова H.A. Политическая культура Китая и современность: Авторф. дис. . д-ра филос. наук. Улан-Удэ, 2003.
12. Абрамова Н.А. Политическая культура Китая. Традиции и современность М., 2001,
13. Абрамова Н.А. Традиционная культура Китая и межкультурное взаимодействие (социально-философский аспект) Чи та: Чипту, 1998. 303 с.
14. Алексеев НА., Нагорный А.А., Парканский А.Б. Американские китаеведы об экономике и политике Китая сегодня и завтра. М.: Наука. Гл. Ред. Вост. Лит., 1989.302 с.
15. Алимов H.A., Ермаков М.Е., Мартынов A.C. Срединное государство: Введение в традиционную культуру Китая. М.: Изд. Дом "Муравей", 1998. 287 с.
16. Афоризмы старого Китая / Пер. С кит., сост., вступ. Ст. И примеч. В.В.Малявина, 2-е изд., испр. М.: Наука. Гл. Ред. Вост. Лит., 1991. 79 с.
17. Балюк М.А., Балюк И.А. Экономическая реформа в КНР: государство и рынок. М., 1996. 185 с. (ИБ; № 5).
18. Бамбуковые страницы: Антология древнекитайской литературы: Пер. С древнекит. / Сост., вступ. Ст., ст. Об авт. И коммент. И.С.Лисевича. М.: Изд. Фирма "Вост. Лит." РАН, 1994. 415 с.
19. Белоусов С.Р. Китайская версия "государственного социализма" (20-40-е гг. XX в.). М.: Наука. Гл. Ред. Вост. Лит., 1989. 222 с.
20. Богословский В.А. Тибет после Мао Цзэдуна: (Социально-экономическая политика в сельских районах Тибета в 1977-1987 гг.). М.: , 1996.102 с.
21. Бокщанин A.A. Современные историки КНР о проблемах феодализма в Китае. М.: ИВ РАН, 1998.140 с.
22. Борох О.Н. Современная китайская экономическая мысль. М.: Изд. Фирма "Вост. Лит." РАН, 1998. 293 с.
23. Бубенцов Е.В. Духовный мир и традиции китайского крестьянства. М., 1998. 101 с. (ИБ; № 7).
24. Бубенцов Е.В. Сельское хозяйство Китая в 80-е годы: динамика и проблемы развития. М., 1993. 165 с. (ИБ: № 12).
25. Ьуланжс 11., .Vi. . .lC.4; ^ j ^ /3. ; , ;
26. Буров В.Г. «Современная китайская философия» М.1968.
27. Вареное A.B. Древнекитайский комплекс вооружения эпохи развитой бронзы: Учеб. Пособие / Новосиб. Гос. Ун-т. Новосибирск, 1989. 91 с.
28. Васильев К. В. Истоки китайской цивилизации. М.: Изд. Фирма "Вост. Лит." РАН, 1998. 319 с.
29. Васильев J1.C. Аграрные отношения и община в древнем Китае.1. М., 1961.
30. Васильев Л.С. Огручкевич И.А. Три модели возникновения и эволюции докапиталистических обществ. «Вопросы истории», 1966, №5.
31. Васильев Л.С. «Некоторые особенности системы мышления, поведения и психологии в традиционном Китае». Стр. 52 -83
32. Васильев Л.С. Возникновение и формирование китайского государства. Сборник статей: «Китай: история, культура и историография».М., 1977.М
33. Васильев Л.С. Древний Китай. Т. 1. М.: Изд. Фирма "Вост. Лит." РАН, 1995.378 с.
34. Васильев Л.С. Проблемы генезиса китайской мысли: (Формирование основ мировоззрения и менталитета). М.: Наука. Гл. Ред. Вост. Лит., 1989. 309 с.
35. Васильев Л.С. Проблемы генезиса китайской цивилизации. М.,1976.
36. Васильев Л.С. Традиция и проблемы социального npoipecca в истории Китая. Сб. статей «Роль традиции в истории и культуре Китая». М., 1972.
37. Виноградов A.B. Формирование национальной концепции социалистического строительства в Китае (1976-1987 гг. ). М., 1991. 168 с. (ИБ. № 10).
38. Воронцов М.В. Судьба китайского Бонапарта. М.: Политиздат,1989.
39. Галенович Ю.М. Дэн Сяопин: личность, судьба, политика М.: Знание, 1989. 33 с.
40. Галенович Ю.М. О китайско-американских и китайско-российских отношениях в свете встреч Цзян Цзэминя с Б. Клинтоном (октябрь-ноябрь 1997 г.) И Б. Ельциным (ноябрь 1997 г.). М., 1998. 74 с. (ЭИ; № 6).
41. Галенович Ю.М. Противостояние: Пекин, Тяньаньмэнь, 1989. В 3 ч. М., 1995. Ч. 1. 121 с.;Ч. 2. 169 с.; Ч.З 88 с. (ИБ, № 6. 7, 8).
42. Го Шаотан (Крымов Д.Г.) Историко-мемуарные записки китайского революционера. М.: Наука. Гл. Ред. Вост. Лит., 1990. 384 с.
43. ГолыгинаК.И. "Великий предел": Китайская модель мира в литературе и культуре (I-XIII вв ) М.: Изд. Фирма "Вост. Лит." РАН, 1995. 363 с.
44. Гудошников Л. М., Асланов Р. М., Степанова Т.А. Политическая система Китайской Народной Республики (структура основных институтов власти). М., 1996. 92 с. (ЭИ, №1).
45. Делюсин Л.П. Политическая реформа и проблема демократии в Китае. М.: ИМЭПИ, 1993. 108 с.
46. Дикарев А.Д., Лукин A.B. Три путешествия по Китаю. М.: Молодая гвардия, 1989. 239 с.
47. Доменак Ж.-Л., Хуа Шанмин. Семейные отношения в Китае: Пер. С фр. М.: Наука. Гл. Ред. Вост. Лит., 1991. 215 с.
48. Ппов"" у ' трс^оч т. -1-2. М,. 1973.
49. Древнекитайская философия: В 2 т. / Сост. Ян Хиншун. М.: принт. 1994. Т. 1. 363 е.; Т. 2. 384с.
50. Древнекитайская философия: эпоха Хань / Сост. Ян Хиншун. М.: Наука. Гл. Ред. Вост. Лит., 1990. 523 с.
51. Думан Л.И. Внешнеполитические связи древнего Китая и истоки даннической системы. "Китай и соседи", М., 1970
52. Думан Л.И. Внешнеполитические связи древнего Китая с Сюнну в I-III вв. н.э. "Китай и соседи", М., 1970
53. Думан Л.И. К вопросу о социально-экономическом строе Китая в III веке до н.э. -1 веке н.э. "Вопросы истории" 1957 № 2
54. Думан Л.И. Очерки истории Китая М., 1940
55. Дэн Сяопин. Строительство социализма с китайской спецификой: Ст. и выступления: Пер. с кит. М: Палея, 1997. 479 с.
56. Егоров К.А. Китайская Народная Республика: Политическая система и политическая динамика (80-е годы). М.: : Наука. Изд. Фирма "Вост. Лит.", 1993.209 с.
57. Егоров К.А. Представительная система Китая: история и современность. М.: Спарк, 1998, 240 с.
58. Загорский A.B. Япония и Китай: Пути общественного развития в оценке японской историографии. М.: Наука. Гл. Ред. Вост. Лит., 1991. 192 с.
59. ЗенгерХ. Фон. Стратагемы: О китайском искусстве жить и выживать: Знаменитые тридцать шесть стратагем за три тысячелетия: Пер. с нем. М.: Прогресс : Культура, 1995. 380 с.
60. Зинин C.B. Протест и пророчество в традиционном Китае: Жанр яо с древности до XVII века н.э. М.: ИВ РАН, 1997. 227 с.
61. Иванов П.М. Матые партии Китая в борьбе за демократию (19281949 гг.). М.: Изд. Дом "Муравей", 1999. 387 с.
62. Иванчиков А.Г. Теоретические и практические аспекты привлечения иностранной технологии в КНР. М.: Наука, 1991.140 с.
63. Илюшечкин В.П. Дискуссионные проблемы до капиталистических обществ // Сб. Проблемы истории до капиталистических обществ М., 1968.
64. Илюшечкин В.П. Сословно-классовое общество в истории Китая (опыт системно-структурного анализа). М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1986.
65. Искусство властвовать: План обогащения государства. План усиления армии. План успокоения народа (Ли гоу) (XI в.) / Пер. с кит. З.Г. Лапиной; О человеческом существе (Лю шао) (III в.) / Пер. с кит. Г.В. Зиновьева. -М.: Белые альвы, 2001. (Каноны).
66. История китайской философии: Пер. с кит. / Общ. Ред. И послесл. М.Л. Титаренко. М.: Прогресс, 1989. 552 с.
67. История Китая с древнейших времен до наших дней. М., 1974.
68. История Китая: Учеб. для студентов вузов. / Под ред. А.В.Меликсетова. М.: Изд-во МГУ, 1998. 732 с.
69. Калюжной Н.М. «Современные авторы КНР о категории до».
70. Карпов М.В. Экономические реформы и политическая борьба в КНР (1984-1989 гг.) / МГУ. ИСАА. М., 1997.
71. Карпов М.В. Экономические реформы и политическая борьба в КНР. (1984 — 1989). — М.: ИСАА при МГУ, 1997.
72. Кирмасов Б.А. XX век. Китай: молодежные организации в 20-30-е годы М.: Социум, 1993.101 с.
73. Китай: история в лицах и событиях / Под общ. Ред. С.Л.Тихвинского М.: Политиздат, 254 с.
74. Китайская культура 20-40-х годов и современность: Сб. Ст. / Отв. Ред. В.Ф.Сорокин М.: Наука. Изд. Фирма "Вост. Лит.", 1993. 262 с.
75. Китайская философия и современная цивилизация: Сб. Ст. / Междунар. Редсовет: М.Л.Титаренко и др. М.: Изд. Фирма "Вост. Лит." РАН, 1997. 192 с.
76. Классическое конфуцианство: переводы, статьи, комментарии А. Мартынова и И. Зограф. В 2 т. Т.1: Конфуций. Луньюй. спб.: Издательский Дом «Нева»; М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000. - 384 с. - (Мировое наследие)
77. Книга правителя области Шан (Шан цзюнь шу) / Пер. С кит., вступ. Ст., коммент. И послесл. Л.С. Переломова. М.: Научно-издательский центр «Ладомир», 1992. (Памятники письменности Востока. XX)
78. Книга правителя области Шан (Шан цзюнь шу) / Пер. С кит., вступ. Ст., коммент. И послесл. Л.С.Переломова. 2-е изд., доп. М.: Ладомир, 1993.
79. Книга правителя области Шан перевод и комментарии Переломова Л.С. М. 1968.
80. Кобзев А.И. Учение Ван Янмина и класическая Китайская философия. М., 1983.
81. Ковалев Е.Ф. Из истории влияния Октябрьской социалистической революции на Китай (1917-1923 гг.): В 2 ч. М., 1995. (ИБ; № 4, 5). Ч. 1. 194 с.; Ч. 2. 177 с.
82. Кондрашова Л., Корнейчук Н. КНР: Реформа и региональная экономическая политика. ИМЭПИ, 1998.152 с.
83. Конрад Н.И., Запад и восток. Статьи. М., 1980,
84. Конрад Н.И., Избранные труды.М., 1977.
85. Конфуцианство в Духовной культуре Китая: социально-политические Традиции и современность. Чита: ЧитГТУ, 2001.
86. Конфуций / Сост. В.В.Малявин. М.: Изд. Дом Шалвы Амонашвили, 1996. 176 с.
87. Конфуций. Изречения. Изд-во МГУ М.-1992г.
88. Конфуций. Уроки мудрости. Сочинения: Пер. С древнекит. / Сост., вступ. Ст., коммент. М.А. Блюменкранца. М.: ЭКСМО-Пресс; Харьков: Фолио, 1998.658 с.
89. Коркунов И.Н., Ремыга В.Н. Экономическая реформа в КНР: первые десять лет. М.: Знание, 1989. 80 с.
90. Костяева А.С. Тайные общества Китая в первой четверти XX века. М.: Изд. Фирма "Вост. Лит." РАН. 1995. 240 с.
91. Кравцова М.: Е. История культуры Китая: Учеб. Пособие для вузов. Спб.: Лань, 1999. 415 с.
92. Крил Х.Г. Становление государственной власти в Китае. Империя 'Западная Чжоу / Пер. С англ. Р.В. Котенко. спб.: Издательская группа «Евразия», 2001. - 480 с.
93. Кроль Ю. J1. О концепции «Китай варвары».- Сб. «Китай: общество и государство». М,. 1973.
94. Кроль Ю. JI. Ханьское право «И ассоциативное мышление»,- М.,1972.
95. Кроль Ю.Л. Пространственные представления спорящих сторон и "В рассуждении о соли и железе" Хуань Куаня.(1 в. до н.э.), "Государство и общество в Китае" М., 1978.
96. Кроль Ю.Л. Рассуждения Сыма Цяня о "шести школах". «Китай: история, культура и историография».М., 1977.
97. Кроль Ю.Л. Сыма Цянь историк. М., 1970
98. Кроль Ю.Л., Сафронов М.В., Чебоксаров H.H. Древние китайцы: проблемы этногенеза101 .Крюков В.М. Ритуальная коммуникация в древнем Китае. М.: ИВ РАН, 1997. 298 с.
99. Крюков В.М. Текст и ритуал: Опыт интерпретации древнекитайской эпиграфики эпохи Инь-Чжоу. М.: Памятники исторической мысли, 2000. - 464 с.
100. Кучера С. Древнейшая и древняя история Китая: Древнекаменный век. М.: Изд. Фирма "Вост. Лит." РАН, 1996. 432 с.
101. Кычанов Е.И. Император Великого Ся. Новосибирск: Наука,1991.160 с.
102. Кюзаджян Л.С., Т.Н. Сорокина. Влияние традиций на маоизм в оценке зарубежного китаеведения. Стр. 279-319.
103. Юб.Лепехов С.Ю. Роль Матхьямики в становлении восточной цивилизации.
104. Ли Чжисуй. Мао Цзэдун Записки личного врача: Пер. С англ.: В 2 кн. Минск: Интер-Дайджест; Смоленск ТОО "Эхо", 1996 Кн 1 381 е.; Кн 2.365 с.
105. Личность в традиционном Китае: Сб. Ст. / Отв. Ред. Л.П.Делюсин. М.: Наука. Изд. Фирма "Вост. Лит.", 1992. 327 с.
106. Ломанов A.B. Современное конфуцианство: Философия Фэн Юланя. М.: Изд. Фирма "Вост. Лит." РАН. 1996. 248 с.
107. Ю.Ломанов A.B. Судьбы китайской философской традиции во второй половине XX века: Фэн Юлань и его интеллектуальная эволюция. М., 1998. 155 с. (ИБ;№ 1).
108. Мазур Т.Г. Идеология служивого сословия: Автореф. Дис. . канд. Филос.наук. Улан-Удэ,2003.
109. Малявин В.В. Китай в XVI-XVII веках: Традиция и культура. М.: Искусство, 1995. 288 с.
110. Малявин В.В. Конфуций. М.: Молодая гвардия, 2001. - 357 с.1 14. Малявин В.В. Конфуций. М.: Молодая гвардия, 1992. 335 с.
111. Малявин В.В. Молния в сердце. М.: Наталис, 1997. 365 с.
112. Мамаева Н.Л. Гоминьдан в национально-революционном движении Китая (1923-1927). М.: Наука. Гл. Ред. Вост. Лит., 1991. 211 с.
113. Маомао. Мой отец Дэн Сяопин. Пер. С кит. М.: РУСС'ЛИТ, 1995.559 с.
114. Меликсетов A.B. Победа китайской революции, 1945-1949. М.: Наука. Гл. Ред. Вост. Лит., 1989. 181с.
115. Мсликсетов A.B. Победа китайской революции: 1945 — 1949. -М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1989.
116. Мень A.B. История религии: В поисках Пути, Истины и Жизни: В 7 т. Т. 3: У врат Молчания: Духовная жизнь Китая и Индии в середине первого тысячелетия до н.э. М.: Ex libris, 1992. 238 с.
117. Методологические проблемы исследования Китая и пути их решения. Чита: ЧитГТУ, 2001,122.Мэн-цзы.
118. Наумов И.Н. Проблемы формирования и подъема уровня жизни населения КНР. М.: Наука. Изд. Фирма "Вост. Лит.", 1993. 300 с.
119. Никифоров В. П. Восток и всемирная история. М., 1975.
120. Общественные объединения Китайской Народной Республики, 80-е начало 90-х гг. В 2 т. / Отв. Ред. Ф.Б. Белелюбский, J1.M. Гудошников. М.: ИДВ, 1992. Т. 1. 155 е.; Т.2.187 с.
121. От магической силы к моральному императиву: Категория дэ в китайской культуре / Сост. И отв. Ред. JI.H. Борох, А.И. Кобэев. М.: Изд. Фирма "Вост. Лит." РАН, 1998. 422 с.
122. Очерки истории Китая Под ред. Шан Юэ М. 1958
123. Переломов Л.С. «Империя Цинь» М. 1962
124. Переломов Л.С. Конфуций: жизнь, судьба и учение. М., 1978
125. Переломов Л.С. «Конфуцианство и Легизм» М. 1981.13!. Переломов Л.С. Конфуций. Лунь юй: Исслед., пер. С кит., коммент.; Факсимильный текст "Лунь юя" с комментариями Чжу Си. М.: Изд. Фирма "Вост. Лит." РАН, 1998. 590 с.
126. Переломов Л.С. Конфуций: жизнь, учение, судьба. М;-: Наука. Изд. Фирма "Вост. Лит." , 1993. 440 с.
127. Переломов Л.С. Слово Конфуция. М.: Фабула, 1992.191 с.
128. Плешаков К. Гео-идеологическая парадигма: (Взаимодействие геополитики и идеологии на примере отношений между СССР, США и КНР в континентальной Восточной Азии, 1949-1991 гг.) / Рос. Науч. Фонд. Моск. Отд-ние. М., 1994. 107 с.
129. Портяков В.Я. Экономическая политика Китая в эпоху Дэн Сяопина. М.: Изд. Фирма "Вост. Лит." РАН, 1998. 238 с.
130. Потапов М.А. Внешнеэкономическая политика Китая: проблемы и противоречия. М.: Буква, 1998. 318 с.
131. Г1очагина О.В. Модели семейной организации в Китае и на Филиппинах. М., 1997. 121 с. (ИБ; № 1).
132. Проблема человека в традиционных китайских учениях. М.: Главная редакция восточно; тергнуры издательства «Наука», 1983. - 261 с.
133. Развитие производительных сил Китая / Отв. Ред. М.Л.Титаренко. М.: Наука. Гл. Ред. Вост. Лит., 1989. 246 с.
134. Разин H.A. «История военного искусства», т-1,2. С-Пб.2000.11 г. . i .-'"in — , Кн. 3.: Китай /
135. Отв. Ред. В.В.Зайцев. М.: Наука. Гл. Ред. Вост. Лит., 1993. 207 с.
136. Рубин В.А. Личность и власть в древнем Китае: Избр. Труды. М.: Иголи, 1993.315 с.1/П Dr 1 г' . .-г,«. п Ум'тчц-»- TnvrfOB.
137. Рыбаков В. Истоки этической ориентированности традиционного китайского права. статья.
138. Салтыков Г.Ф. Традиции в современной китайской деревне
139. Иь; 11 х.1 > j «. . 1 о с. «и, ^ у.
140. Сергеев Г.И. От дибао до "Жэньминь жибао": путь в 1200 лет: (История средств массовой коммуникации Китая). М.: Иэд-во Ун-та дружбы народов, 1989. 225 с.
141. Сидихменов В.Я. Эволюция представлений о социализме в КНР (1953-1994). М., 1996. 166 с. (ИБ; № 12).
142. Социальная структура Китая, XIX первая половина ххв. / Отв. Ред. O.E. Непомнин, Н.И. Фомина. М.:. Наука. Гл. Ред вост. Лиг., 1990. 438 с.
143. Социально-экономические и политические проблемы Китая в новое и новейшее время. Сб. Ст. / Отв. Ред Г.Д.Сухарчук. М.: Наука. Гл. Ред. Воет лит., 1991. 367 с.
144. Стабурова Е.Ю. Политические партии и союзы в Китае в период Синьхайской революции. М.: Наука. Гл ред вост. Лит., 1992. 344 с.
145. Сыма Цянь «Исторические записки» М. 1972 1 -6 тома.
146. Сыма Цянь. Исторические записки (Ши цзи). Т. 6 / Пер. С кит., коммент. И вступ. Ст. Р В Вягкина. М. Наука. Изд. Фирма "Вост. Лит.", 1992. 483 с. То же. Т. 7 М.: Изд. Фирма "Воет лит." РАН. 1996. 462 с.
147. Тер- Акопян Н. Б. Развитие взглядов Маркса и Энгельса на азитский способ производства и земледельческую общину. М., 1965
148. Тергицкий К. Китайцы: традиционные ценности в современном мире: В 2 ч. / МГУ. ИСАА. М., 1994. Ч. 1. 248 е.; Ч. 2. С. 249-347.
149. Тертицкий K.M. Китайские синкретические религии в XX веке. — М: Издательская фирма «Восточная литература» РАИ, 2000.
150. Титаренко МЛ. Китай: цивилизация и реформы. М.: Республика,1999. 256 с.
151. Титаренко M.JI. Россия и Восточная Азия: Вопросы международных и межцивилизационных отношений. М.: Фабула: Кучково поле, 1994. 319 с.
152. Тихвинский СЛ. Путь Китая к объединению и независимости, 1898-1949. По материалам биографии Чжоу Эньлая. М.: Изд фирма "Вост. Лит." РАН, 1996. 575 с.
153. Традиции в общественно-политической жизни и политической культуре КНР ! Отв. Ред. М.Л.Титаренко, Л.С.Переломов. М.: Наука. Изд. Фирма "Вост. Лит.", 1994. 327с.
154. Тридцать шесть стратагем: Китайские секреты успеха / Пер. С кит. И предисл. В.В.Малявина. М.: Белые альвы, 1998. 186 с.
155. Усов В.П. КНР от "большого скачка" к "культурной революции" (1960-1966 гг.): В 2 ч. М.,1998. Ч. 1.221 е.; Ч. 2. 241 с.(ИБ;№4;5).
156. Фань Вэнь- Лань «Древняя история Китая» М. 1958
157. Феоктистов В.Ф. Эволюция идейно-теоретической платформы Коммунистической партии Китая в 1976-1987 гг. М., 1991. 241 с. (ИБ; № 9).
158. Фэн Ю-Лань «Краткая история Китайской философии» СПб.1998
159. Фэн Юлань. Краткая история китайской философии: Пер. С англ. Спб.: Евразия, 1998. 373 с.
160. Хачатурян В.М. Древний Китай. История, быт, нравы. М.: СЛОВО/SLOVO, 2001. - 48 с.
161. Хаютина М.С. Институты "гостей" и "друзей" в Древнем Китае. (Эволюция социальных и политических явлений и соответствующей терминологии в периоды Западного Чжоу, Чуньцю и Чжаньго). Автореферат . к.и.н. (КСЛ, С).
162. Хуань Куань. Спор о соли и железе (Янь те лунь). Т. 1 / Пер. С кит., введ. И коммент. Ю.Л. Кроля. Спб.: Центр "Петербург, востоковедение", 1997.416 с.
163. Цзян Цзэминь. Реформа. Развитие. Стабильность: Ст. и выступления: Пер. С кит. М.: Палея, 1996. 447 с.
164. Чудодеев Ю. В., Каткова З.Д. Китай Япония: любовь или ненависть?: К проблеме эволюции социально-психологических и политических стереотипов взаимовосприятия (VII в. Н.э. - 20-е годы XX в.) / ИВ РАН М.: , 1995.232 с.
165. Чуев Н.И. Военная мысль в древнем Китае: История формирования военных теорий. М.: Любимая кн., 1999. 218 с.
166. Шицзин: Книга песен и гимнов / Пер. С кит. А. Штукина; Подгот. Текста и вступит. Ст. Н. Федоренко; Коммент. А. Штукина. М.: Худож. Лит., 1987.-351 с.
167. Этика и ритуал в традиционном Китае / Сборник статей. М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1988. - 331 с.
168. Этническая история китайцев в XIX начале XX в. / М.В.Крюков и др. М.: Наука. Изд. Фирма "Вост. Лит.", 1993. 413 с.
169. Юань Кэ. Мифы древнего Китая / Пер. С кит., послесл. Б.Л. Рифтина. М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1987.-527 с.
170. Ян Юн-го «История Древнекитайской идеолог ии» М. 1957
171. Янгутов Л.Е. Китайский буддизм: тексты, исследования, словарь -Улан-Удэ, 1998.
172. Яншина Э.М. Боги и «чиновники» (по материалам древнекитайских памятников) «Китай: история, культура и историография».М., 1977. Стр. 124-131.
173. Мартынов A.C. Предисловие. Буддизм, государство и общество в странах Центральной и Восточной Азии в средние века//Сб.статей.М.,1982
http://www.dslib.net/soc-filosofia/