IX Семейная жизнь.
§ 120. Роды. § 121. Крещение. § 122. Обряд очищения роженицы и повивальной бабки. § 123. Колыбель. § 124. Воспитание ребенка. § 125. Подстригание волос. § 126. Свадебный обряд: наслоения, относящиеся к разным эпохам, и их бытование у отдельных народностей. § 127. Украинская свадьба. § 128. Ритуальный свадебный каравай и украшенное деревце. § 129. Ритуальное мытье новобрачных. § 130. Русская свадьба. § 131. Тайные браки. § 132—133. Похороны. § 134. Захоронение без гроба (выбрасывание трупа). § 135. Траур и оплакивание. § 136. Поминки. § 137. Литература. § 120. Роды. В обрядах, сопровождающих рождение ребенка, выделяются три основных момента: 1) само рождение, 2) прием и общину нового члена, 3) очищение матери и повивальной бабки.
§ 120. Роды.
В обрядах, сопровождающих рождение ребенка, выделяются три основных момента: 1) само рождение, 2) прием и общину нового члена, 3) очищение матери и повивальной бабки.
В нервом главные действующие лица — роженица, повитуха и муж роженицы- Приближение родов и самые роды роженица тщательно скрывает; существует твердое убеждение, что родовые муки будут тем сильнее, чем больше людей узнает о происходящем разрешении от бремени. Наиболее тщательно это скрывают от незамужних девушек, в особенности от старых дев, а также от хитрых и злых людей, которые могут причинить пред (испортить, сглазить и т. п.). Это распространяется не только на людей, но и на рожающих животных, и нередко бывает так, что хозяин дома нарочно приглашает в гости какого-либо доброжелательного человека на то время, пока его корова или другое животное не разрешится благополучно от бремени.
Местом для родов очень часто избирается нежилое помещение: баня, хлев и т. п.; нередко рожают на ноле во время работы. У белорусов Минской губ. есть даже специальное название для новорожденных, появившихся на свет в ноле во время жатвы, — житнички. Роженица изо всех сил старается удержаться от крика, чтобы не услышали соседи. Повивальную бабку зовут уже после окончания родов или в крайнем случае когда они уже начались.
Повивальная бабка — это непременно пожилая женщина, у которой были свои дети; предпочтение отдается уважаемым вдовам и вообще тем женщинам, которые ведут безупречную нравственную жизнь. Девушек и молодых женщин народ считает для роли повитух непригодными, поэтому так редко обращаются в этих случаях к профессиональным акушеркам.
В случае тяжелых родов прибегают к магическим средствам: все присутствующие, не исключая самой роженицы, снимают пояса, расстегивают воротники, развязывают все узлы, расплетают косы, открывают печные заслонки, так же как и все замки, двери и сундуки; в особенно тяжелых случаях просят священника раскрыть в церкви царские врата. Роженицу заставляют ходить; прежде всего ее трижды обводят вокруг стола в избе, затем велят перешагнуть через метлу, коромысло, дугу, через мужа роженицы, лежащего вниз лицом на пороге, и через его штаны. В самых тяжелых случаях ее подвешивают за ноги. Роженице суют также в рот кончик косы, дают есть вшей и прибегают к различным другим способам, чтобы вызвать рвоту и испуг; ее заставляют также напрячь мускулы, дуя в пустую бутылку, велят повиснуть на руках, ухватившись за привязанную к балке веревку, и т. п.
Присутствие мужа необязательно, и роль его в большинстве случаев пассивна. Тем не менее у белорусов кое-где можно обнаружить явные пережитки кувады. Пока длятся роды, муж роженицы издает стоны, надев женское платье или юбку, а иногда повязав голову платком. Широко распространено представление, что родовые муки можно перенести с женщины на ее мужа. Некоторые колдуны с помощью своего колдовства могут устроить так, что вместо роженицы родовые муки придется испытывать ее мужу, и это следует обеспечить уже во время свадьбы. О белорусах рассказывают такой случай: один молодой муж признал авторитет своей жены выше своего, и это следовало продемонстрировать уже во время свадьбы: женщина должна была трижды перекувырнуться через своего мужа. «Этим обрядом муж как бы обязался принять на себя родовые муки своей жены и стонами выражать свое сочувствие ее страданиям» (Добровольский).
В Ельнинском уезде Смоленской губ. был отмечен такой обычай: к гениталиям мужа, лежащего на полатях, привязывали длинную нитку, свободный конец которой свисал к ложу роженицы; когда роженица начинала стонать от боли, сидевшая около нее повивальная бабка дергала нитку, и это вызывало невольные стоны мужа (Добровольский).
В некоторых местах муж поит роженицу водой из своего рта; кое-где это должны делать также те девушки, которые случайно узнали о начавшихся родах. Иногда мужа заставляют трижды проползти между ногами стоящей роженицы (Рязанская губ.). Для ускорения и облегчения тяжелых родов на порог и на углы стола сыплют соль; кое-где (Себежский уезд Витебской губ.) мажут живот роженицы кровью белого петуха. Оставшуюся плаценту (место) стараются выманить, чмокая губами, как бы приманивая кошку («кис-кис») или кур («цып-цып»), и т. д.
Если роды наступают внезапно или если роженица оказывается в этот момент одна, она сама перекусывает пуповину .чубами и перевязывает ее волосами из своей же косы. Повитухи также часто перевязывают пуповину волосами матери, кое-где добавляя к ним заранее приготовленные волосы с головы отца или волокна льна (Вельский уезд Вологодской губ.). Иногда пуповину перевязывают только льном, скрученным в нитку, или волокнами женских растений конопли, или же суровой ниткой. Перерезают пуповину ножом или ножницами, но иногда повитуха перегрызает ее зубами, чтобы предотвратить появление у младенца грыжи. Место отреза смазывается свежим коровьим или растительным маслом.
У новорожденной девочки пуповину почти всегда перерезают на прялке или веретене, чтобы она стала искусной пряхой; у мальчика перерезают пуповину на топоре; русские делают это на колодке для плетения лаптей, а иногда на книге, дабы новорожденный вырос мастером своего дела или грамотным человеком. Иногда кусочек пуповины высушивают и хранят его тщательно завернутым, если дать взрослой дочери развязать ее, она станет искусной швеей (Полтава), а бездетная женщина, съев пуповину, исцелится от бесплодия. Чаще всего, однако, пуповину вместе с плацентой закапывают в землю — в большинстве случаев под полом или под закладным бревном дома или в другом каком-либо тихом и чистом месте. Предварительно плаценту обмывают, заворачивают в чистую тряпку и вкладывают в кусок древесной коры или в старый лапоть, очень часто вместе с куском хлеба, зерном и яйцом, чтобы ребенок вырос богатым. Если плаценту не закопать как положено, роженице грозит болезнь. На том месте, где зарыта плацента, иногда сеют овес или ячмень; когда стебли этих растений достигнут 5 см, их срезают и сушат; применяют как лекарство от детских болезней. Если хотят, чтобы вместо девочек в дальнейшем стали рождаться мальчики, плаценту закапывают, завернув ее в подкладку со спинки мужской рубашки (Владимирская губ.).
Если ребенок родился в рубашке, ее хранят как символ счастья и носят на шее в качестве амулета.
Нередко повивальная бабка принимает новорожденного ребенка в крупное решето, чтобы защитить дитя от несчастий в будущем. Однако чаще всего ребенка заворачивают в старую рубаху его отца, если родился мальчик, или в рубаху матери, если это девочка.
Почти всегда повитуха гладит руками головку новорожденного, чтобы сделать ее как можно круглее; то же самое проделывает она с его носом, сжимая ноздри, чтобы они не были слишком плоскими и широкими.
Вскоре после родов роженице дают выпить вина с корнем калгана и с другими приправами и кормят ее редькой, хлебом и солью или овсяной мукой. Под подушку роженицы в защиту от нечистой силы кладут нож, а также благовонные травы и три слепленных вместе восковых свечки; с этой же целью ухват ставят рогами к печи, и если роженице надо выйти из избы, она берет с собой этот ухват в качестве посоха (ср. § 97). У русских оберегом служит также прут от метлы или вся метла. Чтобы сберечь ребенка, его окуривают дымом, сжигая кусок подола платья; русские вешают над колыбелью волчий зуб; украинцы в рукав рубашки, в которую заворачивают новорожденного, кладут узелок с углем, кусочком глины от печки (печиной) и кусочком хлеба с салом или вместо них соль и свечку; другой узелок с этими же предметами бросают на перекрестке дорог со словами: «На тобі, чорте, плату!» Чтобы уберечь ребенка от детских болезней, голая повитуха с голым ребенком на руках обходит вокруг бани, произнося при этом заклинание, чтобы утренняя заря взяла у ребенка все возможные болезни.
В обрядах, которыми сопровождается у всех восточных славян рождение нового человека, отчетливо выражено представление, что муки роженицы вызваны не естественными причинами, но насланы на нее нечистой силой или злыми людьми. Необходима полная тайна, чтобы ни черт, ни злые люди не узнали о моменте родов, тогда можно избежать боли; этого же добиваются, хотя и в меньшей мере, с помощью различных защитных средств. Роженица, отчасти и ребенок, повитуха и даже муж роженицы, так же как и само помещение, в котором происходят роды, считаются нечистыми, эта нечистота однако не столько физическая (ср. § 107), сколько духовная. Внутренности человека вообще считаются нечистыми, в этих же случаях они раскрываются, оскверняют все кругом и привлекают нечистую силу.
§ 121. Крещение.
Если из всех рассматриваемых нами обрядов, связанных с рождением ребенка, обряды первого этапа совершаются в строжайшей тайне и в интимном кругу, то следующий акт, напротив, характеризуется участием всей общины.
Когда таинственная процедура родов заканчивается, северно- русские Гороховецкого уезда Владимирской губ. устанавливают над баней роженицы высокий шест или вывешивают ее рубашку, которая была на ней во время родов. Это служит для соседок сигналом, что надо навестить роженицу; такое посещение называется наведы, а у белорусов — ў прдвідкі. Приходят только замужние женщины, причем не с пустыми руками; они приносят домашние лакомства, пироги, блинчики и т. п., и называется это на зубок для роженицы, т.е. ей несут закуски для возбуждения аппетита. То, что принесли женщине в подарок, мужу ее есть не разрешается, но дети могут этим лакомиться (ОР РГО, I, 136).
Существует обычай приглашать на крестинный обед всех жителей деревни, хотя приходят, конечно, не все (ОР РГО, I, 310 и др.). У русских в некоторых местностях (Васильсурский уезд Нижегородской губ., Ржевский уезд Тверской губ.) на крестинную кашу приходят дети в возрасте до 7—8 лет со всей деревни; это в основном дети того же пола, что и новорожденный. Обращаясь к женщине, готовящей еду, хозяин дома полушутя говорит о собравшихся детях: «Сажай их обедать, чтобы они нашего N (новорожденного) в крапиву не посадили» (ОР РГО, II, 771). В других местах каждый гость уносит с крестинного обеда немного каши в платке для своих детей, т. е. дети, хотя и не присутствуют на ритуальной крестинной трапезе, тем не менее принимают в ней участие.
Наконец, все взрослые гости во время крестинного обеда непременно кладут немного денег на ритуальное кушанье, будь то каша или пирог; часть этих денег получает повивальная бабка, но основная сумма предназначается роженице. В обычае приглашать на крестинный обед всех жителей деревни содержится прямое указание на то, что община берет новорожденного и его мать под свою защиту.
Все приведенные факты дают нам право рассматривать эту часть обрядов, связанных с рождением ребенка, как акт приема новорожденного в общину. Основными здесь являются христианские моменты, особенно таинство крещения; весь обряд называется крестины, а действующие в нем лица — кум и кума.
Отец новорожденного ребенка и в этой части обряда ведет себя пассивно. Когда совершается таинство крещения, он, так же как и мать ребенка, в церкви не присутствует. Его отсутствие объясняется, по-видимому, тем, что он в связи с рождением ребенка считается нечистым, оскверненным. Во время обрядовой трапезы отцу окрещенного ребенка дают ложку крепко посоленной каши (так называемый пересол), иногда с острыми приправами и вином, и отец должен съесть эту отвратительную смесь. А. Редько видит в этом очищение с помощью соли отца, оскверненного рождением ребенка (соль является оберегом от нечистой силы). Напротив, А. Максимов считает это обрядом испытания, которому должны подвергаться молодые люди при достижении совершеннолетия (ср. § 91). Поскольку обряд, связанный с совершеннолетием, являлся «посвящением», оба толкования вовсе не противоречат ДРУГ другу: первое вполне могло возникнуть на основе второго.
Что касается крестных родителей, то их можно рассматривать как представителей общины, как посредников между общиной и (нечистым?) отцом ребенка. У всех восточных славян широко распространен такой обычай: если первый ребенок умрет, ко второму принято приглашать в кумовья первых встречных. Для этого идут на перекресток в деревне или прямо к церкви и по дороге находят нужных людей. Вполне понятно, что этих божьих кумов считают представителями общины, так как в этих случаях выбор ни в коей мере не зависит от личного желания приглашающего. Древний обычай требует, чтобы крестные избирались не из числа родственников. Отношение родителей новорожденного к куму и куме всегда и везде преисполнено уважения.
В Кобринском уезде Гродненской губ. крестная мать на несколько секунд кладет своего крестника под печь, а затем трижды обносит его вокруг стола (ОР РГО, I, 450); совершенно очевидно, что таким образом ребенка принимают под родной кров, в число членов данного рода.
По-прежнему принимаются меры по охране ребенка от нечистой силы (обереги), так как считается, что иначе нечистый может с легкостью, особенно до крещения новорожденного, подсунуть вместо него другого ребенка, а такие обменки (укр. обмінча) очень прожорливы и тупоумны. Украинцы Полтавщины передают ребенка крестной матери через лежащий на пороге дома топор; при возвращении с крестин крестная мать должна снова переступить через порог. Белорусы Минской губ. при крещении кладут в уши новорожденного соль.
Если дети в доме рано умирают, крестные родители пытаются обмануть болезнь: после крещения ребенка они приносят его во двор и кладут в корыто, из которого поят лошадей, передают его через окно, а не в дверь и т. д.
Однако основными в день крещения являются те магические действия, цель которых — обеспечить новорожденному быстрое развитие, богатство и т. п. До и после крещения ребенка кладут в мохнатый мех — символ богатства. Горшок с ритуальной кашей повитуха подает на стол в меховой шапке.
В Корочанском уезде Курской губ. новорожденную девочку передают крестной матери через прялку, чтобы она выросла искусной пряхой, а мальчика — через порог, чтобы он стал «хранителем дома».
Во время крестинного обеда крестные родители высоко поднимают правой рукой обрядовый пирог и, подняв, разламывают (Сергачский уезд Нижегородской губ. и др.); горшок с кашей русские также поднимают высоко вверх и на какое-то время ставят его на полку, приделанную под самым потолком. Остатки вина из стаканов хозяин дома и гости плещут в потолок. Отец новорожденного, съев пересоленной каши, забрасывает ложку на полати и иногда прыгает по избе. У белорусов прыгает также повивальная бабка, после того как ей дарят платок на голову. Цель этих магических действий — обеспечить быстрый рост новорожденного.
К крестинному обеду обычно подают две каши — одну от хозяина дома, а другую — от повитухи; сама эта трапеза у русских носит название каши. Каша повитухи, как правило, очень крутая, пшенная или гречневая; иногда ее варят с медом. Горшок из-под этой каши обычно разбивают тут же на столе, что магически символизирует обновление жизни. На Волыни черепки такого горшка бросают в огород, чтобы хорошо уродилась тыква. У севернорусских кум с кумой едят эту кашу черенками ложек. Гости стараются съесть кашу побыстрее, чтобы новорожденный рано начал говорить; с этой же целью крестные отец и мать должны как можно больше разговаривать. В Ржевском уезде Тверской губ. дети выбегают с кашей из избы, а затем, съев кашу, кладут в пустую посуду петуха или курицу (в зависимости от пола новорожденного) ногами кверху; все это делается для того, чтобы новорожденный научился петь и быстро бегать.
У русских крестный отец приносит ведра с водой для крещения в руках, не пользуясь коромыслом; это должно предохранять ребенка от сутулости. Крестная хватает кусок льняной ткани (повой), на котором ребенка вынимали из купели, и как можно быстрее бежит к реке, чтобы выстирать ткань — тогда и ребенок научится быстро бегать. После обеда перед возвращением домой крестные отец с матерью немного отдыхают, чтобы ребенок был тихим и спокойным.
Повсеместно распространено такое гадание: отрезанные во время крестин волосы ребенка закатывают в воск и кидают в воду купели. Если они потонут, ребенок умрет. Гадают также на ложках, которыми ели кашу на крестинах; если брошенная за спину ложка упадет кверху выпуклой стороной, то у роженицы родится еще один мальчик, если же наоборот, то девочка.
§ 122. Обряд очищения роженицы и повивальной бабки.
Обряд очищения водой роженицы и повитухи известен всем восточным славянам, однако, единый в своей основе, он имеет множество различных вариантов в деталях. По моему мнению, эти варианты доказывают, что обряд не имеет давних традиций. Сохранилось очень немного элементов обряда, общих всем восточным славянам.
Роженица считается нечистой. Первое время после родов ей даже не дают кормить ребенка грудью. Кормление ребенка разрешается либо после его крещения, либо после специального обряда, который будет описан ниже. В некоторых местах роженица несколько дней проводит в нежилом помещении, например в бане, где происходили роды. Однако даже если она остается в семье, она не ест вместе со всеми, не садится за общий стол; она не должна также прикасаться к предметам культа — иконам, свечам, лампадкам перед иконами, и не доит коров, хотя и выполняет все другие работы (в народе вообще не считают нужным лежать после родов). В то же время роженица подвергается опасности сглаза или воздействия нечистой силы. В Московской губ. считают, что эта опасность существует в течение 9 дней после родов, поэтому именно на девятый день здесь совершают обряд, о котором сейчас пойдет речь. Этот обряд снимает нечистоту с роженицы и с повитухи, которая после этого снова получает право принимать роды.
Девятый день — самый поздний срок совершения этого обряда, обычно же он совершается сразу вслед за крестинами, чаще всего на третий день после родов. При этом явно стараются поскорее провести очищение роженицы, чтобы она могла кормить ребенка грудью, у украинцев весь обряд приобрел новое значение — увеличить у роженицы количество молока.
Хронологически этот обряд совпадает с окончанием пребывания повитухи в доме роженицы, поэтому повитуха прощается с роженицей и получает плату за свой труд. У русских нередко подчеркивается именно этот момент, и сам обряд кое-где называется серебрить бабку (Рязанская губ.). Наиболее широко распространены названия: размыванья рук, размывки; зливки, зливщини (укр.); жмурінкі, муравіны, жмур (белорус.).
Основная часть этого обряда — роженица и повитуха моют друг другу руки. У русских кое-где только кладут необходимые для мытья предметы — кусок мыла и длинный (более двух метров) кусок полотна или ситца для вытирания. Иногда еще бросают в воду деньги. Все это идет повитухе в качестве вознаграждения за труды. У русских Московской губ. и кое-где у белорусов сохранилось требование лить при таком мытье воду не на ладони, а на тыльную сторону рук, поскольку те места ладоней и пальцев, которые при родах касались внутренней полости роженицы, все еще считаются нечистыми. В Рязанской губ. в воду кладут также хмель «на легкость родильнице»; в Псковской губ. руки кладут на сковороду, па которой лежат три небольших камешка, а па каменку (обряд здесь совершается в бане) бросают хмель и зерна ржи (ОР РГО, ІІІ, 1145). В Сибири женщины, моющие руки, наступают правой ногой на метлу (Виноградов). У русских обряд прощания повитухи с роженицей, часто сопровождающийся земными поклонами, распространен очень широко.
Украинский обряд много сложнее. Рано утром повитуха приносит непочатой воды, т.е. этим утром никто не должен до нее зачерпнуть из реки воду. В воду кладут овес, листья с веника, хмель или пахучие травы, а иногда еще и конопляное семя, дубовую щепку и три раскаленных уголька. На деревянный пол или в корыто кладется березовый веник или венок из трав, а на них топор. Перед этим или потом обрубают топором концы веника или в трех местах надрезают венок. Иногда вместо топора кладут васильки или прялку (если родилась дочь). Босою правой ногой роженица и повитуха наступают па топор. Роженица поднимает правую руку, и повитуха трижды льет ей на руку воду, причем роженица поддерживает правой рукой левый локоть и выігивает немного воды с левой ладони. Затем руки меняют и проделывают это трижды, после чего роль повитухи переходит к роженице. Роженице, кроме того, моют также грудь; иногда все омовение роженицы совершают через венок. В Черкасском уезде Киевской губ. как раз в этот момент роженица съедает кусок хлеба, который крестная мать носила при крестинах в церковь и потом принесла обратно; это также делают для того, чтобы у роженицы прибавилось молока. После окончания всей процедуры роженица впервые кормит ребенка грудью, сидя при этом на шубе.
У украинцев Кунянского уезда Харьковской губ. после всего этого трижды обходят вокруг стола; впереди идет повитуха с куском полотна в руках, а конец этого полотна держит роженица, на руках у которой ребенок. Присутствующие при этом женщины спрашивают: «Бабусю, куда вы ідете?» — «В рай». — «Боже вам помогай! Просить і нас з собою!» — «Ідите і ви з нами». Те присоединяются к шествию. Затем устраивают угощение, во время которого роженица сидит на шубе, на которую клали ребенка после крещения.
Белорусы употребляют при этом обряде воду, в которой впервые после крещения купали ребенка. Считается, что в этой воде сохранились частички святого мира. В воду кладут овес и листья от веника. Этой водой моют руки роженицы и повитухи, а потом повитуха смачивает ею лица или руки всех приходящих, приговаривая при этом: «Будь богат, как осень, красен — как весна, крепок — как дорога!», и вытирает их полотенцем. Мотив прибавления молока у роженицы белорусам также чужд, как и русским.
Едва ли можно сомневаться в том, что описанный обряд является славянским вариантом заимствованного у греков обряда ’αμφιδρόμια, который в Греции совершали па пятый, седьмой или десятый день после рождения ребенка с целью очищения матери и ребенка священным огнем домашнего очага; ребенка обносили вокруг очага (ср. выше, украинский обряд в Кунянске); двери дома украшали оливковыми ветвями, а повивальная бабка мыла при этом руки.
По-видимому, восточным славянам чуждо представление о нечистоте крещеного ребенка, в то же время считается, что опасность, угрожающая ему со стороны нечистой силы, для него так же велика, как и для его матери. Есть места (Тверь), где ребенка не купают в течение шести недель после крещения, опасаясь вызвать так называемый цвет, т.е. молочницу во рту ребенка. До крещения ребенок — не кто иной, как чертенок, т. е. вдвойне нечистый; в этот период его не кладут в колыбель и не надевают на него рубашечку.
В день после крестин украинцы устраивают еще один праздник, так называемые похристини, продирини, очедерини: гостей принимают в честь ребенка, чтобы он рос зорким и разумным (оченята продирать дитині.). Гостей и повитуху угощает сама роженица. Иногда ребенку кладут деньги. После еды гости везут повитуху в трактир, иногда на бороне. Угощение в трактире либо оплачивает из своего скудного вознаграждения повитуха, либо это делает в складчину родня роженицы.
§ 123. Колыбель.
Восточные славяне пользуются подвесными колыбелями, качающимися преимущественно вверх-вниз (рус. зыбка, люлька, качка, колыбель; укр. колиска; белорус. калыска). Наиболее распространенный тип детской колыбели — это почти квадратная деревянная рама, длиною меньше метра (рус. станок). На раму нашивается кусок холста, который не очень туго натянут и образует довольно глубокую полость вроде мешка; в это углубление и кладут ребенка. Иногда к четырем углам рамы привязывают веревки, чаще всего сплетенные из прутьев; иногда же к обеим сторонам прикрепляют изогнутую дугой тонкую палку или две таких палки, от середины которых тянутся кверху веревки. И в том и в другом случае тяжи привязывают к концу березового шеста длиной примерно 4 м (очеп, качульно, оцеп, зыбельна). Другой конец шеста упирается в стену или врезается в нее; середина шеста прикрепляется к потолочной балке или же к железному кольцу в потолке или к матице, иногда середина шеста лежит на грядке — высокой полке, которая тянется через всю комнату перпендикулярно шесту. Привязанную к свободному концу такого гибкого шеста колыбель раскачивают в вертикальном направлении, и она может еще долго сама покачиваться снизу вверх. К колыбели снизу привязывают веревочную петлю (лямка, подцепка; укр. о цепок), с помощью которой можно качать колыбель ногой, если руки заняты работой. Украинцы не знают такой колыбели, висящей на шесте. Украинские колиски висят на одном или двух кольцах и не могут качаться в вертикальном направлении; они двигаются только из стороны в сторону или же вращаются.
Изображенная на рис. 189 южнорусская колыбель качка (Воронежская губ.) отличается от описанного типа лишь тем, что рама из четырехгранных брусков заменена своего рода ящиком из четырех досок шириной в 18 см. Доски на концах врезаны шипами. Снизу прибит кусок холста. Длина этой колыбели 90 см, ширина — 55 см. Основное ее преимущество перед типом колыбели, описанным выше, заключается в том, что ребенок не может из нее выпасть. Широко распространены также колыбели, имеющие форму ящика или овальной корзины. Они могут быть сделаны из липовой коры, из гнутых тонких, но широких распаренных осиновых досок, сплетены из сосновой щепы или ивовых прутьев. Дно делают из коры, досок, холста или войлока, сплетают из тонких веревок. Наконец, бывают ящики, имеющие форму усеченной пирамиды, с прорезями на длинных сторонах. Существует еще переносная белорусская колыбель ни липовой коры, кото- рую подношикают на поле на подставке из трех кольев. Для защиты от насекомых колыбель накрывают куском ткани (белорус. апінка; рус. положок). Иногда отделяют небольшой дощечкой часть колыбели и закрывают ее крышкой; там держат соску, рожок и лакомства для ребенка.
189. Южнорусская колыбель.Воронежская губ.
На дно колыбели обычно кладут солому, поверх нее — мягкие тряпки, овчину или подушку, а под голову — маленькую подушку, набитую шерстью или пером. Над колыбелью вешают крест или иконку.
Если хозяин, который мастерит колыбель для своего первенца, хочет иметь еще детей, он срубает деревце для очепа в лесной чаще. Чтобы ребенок спал спокойно, в колыбель кладут гребень или веретено. Рекомендуется не качать пустую колыбель: ребенок будет страдать бессонницей или другими болезнями, от которых он даже может умереть. В севернорусских губерниях очень внимательно следят за тем, чтобы колыбель не оставалась непокрытой: считается, что тогда в нее может забраться дух, который напугает ребенка.
Если ребенок спит не в колыбели, а вместе с матерью в кровати, то нередко бывает и так, что женщина, крепко уснув после целого дня работы, может задавить ребенка; это называется заспать ребенка или приспать ребенка.
§ 124. Воспитание ребенка.
Обычно у восточных славян женщина кормит ребенка грудью больше года, а в большинстве случаев — до следующей беременности. Нормальным сроком считается время «трех постов», т.е. полтора-два года, поскольку учитываются только два поста в году: Великий и Успенский (в августе). Очень часто, однако, кормление грудью длится три и даже четыре года, так как существует твердое убеждение, что в период кормления не может наступить новая беременность.
Однако помимо материнского молока ребенок получает еще и прикорм, причем с первых минут своей жизни. Для этого служат соска и рожок. Соска — это белый или черный жеванный хлеб, иногда с сахаром, завернутый в кусок редкой материи или в бязевую тряпочку; ее суют в рот младенцу. Рожок — это полый коровий рог с предварительно размягченным в соленой воде коровьим соском, надетым на тонкий конец; в рожок наливают коровье молоко, очень часто разбавленное водой, а также квас или чай, если молока нет. Лишь во второй половине XIX в. эти рожки стали вытесняться стеклянными бутылочками с резиновой соской.
Шестимесячных детей кормят гречневой кашей с молоком и, кроме того, особым кушаньем из маленьких кусочков ржаного хлеба, сваренных в воде (белорус. кармушка, тюрька). Дети постарше едят то же, что и взрослые, продолжая, однако, сосать материнское молоко (сосать титьку). И. Корский из Гродненского уезда сообщает, что очень часто трехлетний ребенок ставил рядом с матерью скамеечку, говоря: "Маци! Дай мне цыцки пососаць", и мать давала ему грудь, а потом кормила его борщом или чем-либо другим.
Чтобы отучить ребенка от груди, мажут сосок горчицей, солью, перцем, дегтем, сажей; иногда кладут на грудь колючую щетку для чески льна или кусок меха; нередко уходят на несколько дней из дома.
Одеждой новорожденному ребенку служат пеленки (белорус. пялюки) — полосы старого полотна больше 1 м длиной, которые сверху крест-накрест перевивают поясом примерно в 2 м длиной и 9 см шириной (рус. свивалень, свивальник; укр. повивач; белорус. сповівач); иногда для этого берут простой шнурок. Детей пеленают до 6 месяцев — полутора лет, до тех нор, пока ребенок не начинает сопротивляться запеленыванию, как правило, довольно тугому.
Обычно под пеленки надевают па ребенка рубашку. Белорусы и украинцы вместо рубашки надевают на детей четырех-шести месяцев так называемый плащок или мятлик — кусок старой ткани, без швов, с вырезом для головы. В Белоруссии бытует кое-где обычай, согласно которому этот вырез в куске ткани делает священник при крещении ребенка.
В момент, когда ребенок впервые пробует ходить, кто-либо должен взять нож и сделать им такое движение, как будто он разрезает что-то на полу, причем между ножками ребенка. Это называется разрезать путо, и после этого ребенок должен быстро научиться ходить. Есть и другой прием: если ребенок долго не ходит, его берут за руки и ведут по полю, причем на каждом шагу сыплют конопляное семя, или же на Пасху во время заутрени или обедни проводят его через ток.
Чтобы приучить ребенка самостоятельно сидеть и ходить, пользуются особыми приспособлениями (так назыбаемые по- стоячки, стоялки, сиделки). Коллекция этих приспособлений, так же как и коллекция колыбелей, имеется в Московском государственном центральном музее народоведения.
На четвертом году жизни детей учат молиться, креститься и читать молитвы, хотя в остальном они пользуются в этом возрасте полной свободой. На шестом году девочку уже называют нянька и на нее возлагается забота о зыбочном ребенке, который еще не умеет ходить; девочка в 6 — 7 лет обычно пасет также телят, овец, гусей, учится прясть и ткать и помогает матери по хозяйству. Мальчик также пасет на седьмом году свиней и гусей и, если у него нет сестер, присматривает за малышами; кроме того, он — бороно- волок, т.е. боронит поле, или погонич, т. е. погоняет волов во время пахоты на Украине. С двенадцати лет дети выполняют все легкие работы наравне со взрослыми.
В 1872 г. этнограф Гр. Потанин имел возможность наблюдать встречу украинских детей из Харьковской губ. с русскими детьми из Вологодской губ. и нашел, что украинские дети были скромнее и застенчивее севернорусских, получили лучшее воспитание и отцы держали их строже. Напротив, севернорусские дети держались со взрослыми как равные и смеялись над ними; они уже употребляли бранные слова и ругали даже своих родителей. Во всяком случае, они казались преждевременно повзрослевшими, серьезными и самостоятельными (ЖС, 1899, № 2, с. 170).
§ 125. Подстригание волос.
У южнорусских Обоянского уезда Курской губ. считается грехом подпоясывать детей в первые 40 дней их жизни. Через шесть недель после рождения ребенка его крестная мать приходит к своему крестнику и приносит ему в подарок поясок, а иногда также рубашку и крестик. Она впервые подпоясывает ребенка, и с этого момента он носит пояс. В Московской губ. обряд первого опоясывания совершается лишь через год после рождения ребенка; при этом крестная мать ставит своего крестника к печному столбу (§ 114) и говорит, надевая ему пояс: «Будь здоров и толстой, как печной столб!».
Севернорусские и белорусы не стригут ребенку ногти, пока ему не исполнится год, иначе он может стать вором. До года не стригут также волос, даже если волосы стали очень длинными и мешают ребенку смотреть. Если не соблюдать эти правила, то, по народным представлениям, ребенку можно «отрезать язык», т.е. ему будет трудно научиться говорить.
Мы имеем здесь отголосок древнего обряда, сохранившегося до наших дней лишь в немногих местах. Он носил названия: постриги, застрижки (рус.); пострижщини, обстрижщини (укр.). В самом конце XIX в. этот обряд совершался в Лубенском уезде Полтавской губ. так: в первую годовщину рождения ребенка его сажали на стол, причем мальчика на топор, чтобы он был искусен в ремесле, а девочку на коноплю, чтобы она выросла хорошей пряхой. Затем повитуха сперва крестообразно выстригала волосы на голове ребенка, потом полностью состригала их и получала за это коноплю. Богатые люди ставили при этом ноги ребенка в водку, чтобы он быстрее начал ходить. По окончании этой церемонии устраивали угощение для повитухи и соседей (Милорадович). В других районах ребенка, которого стригут, сажают на шубу, чаще всего черную и положенную мехом вверх. Крестные отец и мать по очереди крестообразно состригают волосы с головы ребенка (ОР РГО, I, 348 и 381). Иногда срезанные волосы засовывают в плетень, чтобы ребенок был кудрявым, или в коровий навоз, чтобы ребенок был темноволосым (Старобельский уезд Харьковской губ.). Обычно крестная мать дарит своему остриженному крестнику новую рубашку, т.е. на ребенка одновременно надевают новую одежду (ср. выше — первое опоясывание в первый день рождения).
Белорусы впервые стригут ребенка на третьем году жизни. В былые времена стрижка княжеских детей производилась по прошествии 2 — 4 лет, иногда на седьмом году, когда мальчика впервые сажали на коня. Сведения об этом, сообщаемые летописью, восходят к 1192 г. (ЖС, XX, с. 235). Стрижка происходила в день именин или на Новый год, т.е. 1 сентября. Иногда княжеских Детей стриг епископ; можно предполагать, что выстригали что-то вроде тонзуры (§ 101). Воспоминание об этом сохранилось в формуле поздравления и пожелания, с которыми обращаются к родителям новорожденного: «Вспоить, вскормить да на коня посадить»; это же отражается и в обычае стричь мальчика, посадив его в седло.
Описанный обряд относится к ритуальным празднествам, сопровождающим у различных народов совершеннолетие молодых людей и прием их в общество взрослых для совместной работы (ср. § 91 и І21). Церковный характер древнерусской стрижки волос у князей наводит на мысль, что на этот русский обряд повлиял византийский τρίχοκουρία. Перенесение обряда, связанного с достижением совершеннолетия, на более ранний возраст — явление, зафиксированное у разных народов (ср. например, обрезание); исключение составляют лишь те обряды, которые связаны со свадебной церемонией и, возможно, даже с кувадой.
К этим же ритуальным испытаниям молодых людей, достигших совершеннолетия, следует отнести и такой белорусский обряд: когда девочка 5—6 лет впервые спрядет нить и смотает ее в клубок на клочок кудели, этот клубок сжигают, а золу девочка должна выпить с водой или съесть; в других местах пряха поджигает первую спряденную ею нить и глотает дым (Добровольский).
§ 126. Свадебный обряд: наслоения, относящиеся к разным эпохам, и их бытование у отдельных народностей.
Свадебный обряд восточных славян — это очень сложный спектакль с большим числом действующих лиц. Свадьба выходит за узкие рамки семьи в гораздо большей мере, чем обряды, связанные с рождением ребенка (§121); одна из основных целей свадебного обряда — признание брака общиной.
Ilo верному замечанию А. Веселовского («Три главы из исторической поэтики». — Сочинения. СПб., 1913, Т. I, с. 270), правильнее сравнить восточнославянскую свадьбу не со спектаклем, а со «свободной мистерией», с рядом общих мимических действий, объединенных в одно целое, подобно тому как эпические песни связаны в единый эпос единством сюжета и единством героя. В свадебной мистерии господствует хор, принцип двух хоров, которым соответствуют два рода — род жениха и род невесты; представители двух этих родов ведут друг с другом словесное состязание, перебрасываются шутками и поговорками, задают друг другу загадки. Этот спор двух родов составляет древнейший, еще языческий экзогамный пласт свадебного обряда, который сегодня оказывается застывшим пережитком.
В свадебном обряде восточных славян отчетливо прослеживаются напластования трех эпох. Основа восходит к эпохе экзогамии, к языческим временам умыкания и покупки невесты. Пережитки этой эпохи в изобилии прослеживаются в свадебном ритуале всех восточных славян. Позднее, вероятно, уже после принятия христианства, стало сказываться влияние византийских обрядов; эти элементы трудно отличить от греко-римских, которые также в древности были заимствованы через южных славян. Сюда относятся главным образом моменты, имеющие религиозно-мистический характер.
У украинцев и частично у белорусов эти напластования как бы окаменели, и теперь обряды исполняются как омертвевшая традиция, с механической точностью. Отсюда и большая сохранность, и неизменность компонентов обряда, связанных с этими напластованиями (на Украине, например, при печении обрядового хлеба и т.д.). Напротив, русские и в этом случае оказываются новаторами и рационалистами. Заимствованная из Греции религиозно- мистическая часть свадебного ритуала отнюдь не осталась у них застывшей и неизменной. Она прошла более или менее самостоятельный путь развития: некоторые ее элементы стали сложнее и, потеснив другие, заняли в обряде большее место; старые религиозные ритуалы были переосмыслены, изменились и в некоторых случаях превратились в полукомическую игру (даже свадебный каравай кое-где также приобрел подобный развлекательный оттенок). Это — третье напластование в свадебной обрядности. С этим третьим пластом связаны вариативные различия и многообразие, свойственные русскому, особенно севернорусскому, свадебному обряду, — обстоятельство, вызвавшее такое недоумение у украинских исследователей. При более глубоком анализе русского свадебного обряда нетрудно обнаружить в нем основные элементы, которые были не только унаследованы от экзогамного языческого брака, но и заимствованы у греков: свадебный каравай, украшенное деревце, омовение и др.; они лишь приобрели новый, более или менее самостоятельный характер.
§ 127. Украинская свадьба.
Украинская свадьба — одно из тех немногих явлений народной жизни восточных славян, которые сравнительно глубоко изучены (а не только описаны). Ф. Волков видит в украинской свадьбе три основных акта, в каждом из которых повторяются одни и те же ритуальные действия, постепенно развивающиеся и усложняющиеся. Эти основные акты: 1) сватовство, 2) помолвка (заручини) и 3) сама свадьба (весілля). Во всех этих трех актах повторяются следующие моменты: а) попытка похитить невесту, б) сопротивление, оказываемое родней невесты, в) примирение обеих сторон, г) выкуп невесты у ее родни, д) религиозные церемонии и, наконец, е) вступление новобрачных в совместную супружескую жизнь. Ф. Волков склонен объяснять троекратное повторение одного и того же обряда якобы существовавшим у славян в древности обычаем временной совместной жизни, или пробного брака. Этот обычай был известен многим пародам, у которых настоятельная необходимость увеличить численность населения была сильнее, чем предъявляемое невесте требование сохранения целомудрия.
С объяснением Ф. Волкова никак нельзя согласиться. Гораздо проще видеть во всем этом повторение в разное время одного и того же чисто театрального действа. Восточнославянской свадьбе вообще присущ театральный элемент. При этом он далеко не всегда направлен па сохранение старых традиций; иногда его назначение — всего лишь увеселение зрителей. Правда, у украинцев такой театральный и развлекательный характер свадебного обряда уже стерся и забыт, у русских же он выражен сильнее и проступает чаще.
На Украине в качестве сватов (старости, свати) выступают два немолодых человека, пользующихся уважением; один из них непременно дядя жениха или какой-либо другой его родственник. Они отправляются в дом невесты, причем всегда вечером, и берут с собой хлеб, бутылку водки и деревянные посохи. Очень часто вместе с ними идет и сам жених со своим ближайшим другом (дружко), но они в дом не заходят, а остаются в сенях. Сваты рекомендуются охотниками, которые охотятся на куницу, спрятавшуюся в этом доме. Хотя сваты сразу же отдают хозяевам дома принесенный с собой хлеб, их сперва принимают с недоверием, и они, как бы в поисках помощи, предлагают жениху и его другу подойти поближе. Тем временем жених и дружко обычно уже отыскали невесту, которую мать в таких случаях высылает из дому; они входят в дом и тащат за собой сопротивляющуюся невесту.
Затем сваты уже серьезно просят мать девушки отдать дочь в жены их парню. Мать и отец спрашивают у дочери, согласна ли она взять этого жениха в мужья. Все это время невеста стоит у печи и колупает ее ногтем, давая тем самым понять, что она согласна. Затем невеста повязывает каждому свату через плечо вышитое полотенце (рушник) и сует жениху за пояс вышитый платок; это должно означать, что насильники связаны. Сватам дают хлеб, т. е. происходит обмен хлебами, а сваты дарят хозяевам дома принесенную с собой водку.
При помолвке (заручини) снова повторяют рассказ об охотниках и кунице, а также завязывание полотенец, после чего сваты вручают в качестве выкупа бутылку водки или небольшие подарки. Затем жениха и невесту благословляют хлебом и сажают их на посад, т. е. на почетное место в переднем углу. При этом они держат за концы специально для этого предназначенный платок, а дружко жениха или же дядя невесты берется за середину этого платка и ведет их на почетное место, где расстелена меховая шуба.
С этого момента начинается участие в обряде свадебного хора, исполняющего свадебные песни. У русских соответствующая церемония называется пропой — очевидно, слово, однокоренное с «петь» (а не с «пить»); русское «пропить невесту» означает «просватать невесту». Современное же толкование связывает этот термин уже не с пением, а с питьем вина.
У украинцев после заручин жених уже открыто посещает невесту: мать невесты сама стелит им постель.
У украинцев момент заключения брака (укр. весілля) не совпадает с церковной церемонией венчания. Если жених умирает после венчания, но до начала весілля, то его жена не считается вдовой, ее называют дівчина.
Перед заключением брака снова разыгрывается сцена похищения невесты и даже военного похода против дома невесты. У всех восточных славян жених в это время князь, сопровождают его дружина (рус. поезд), в составе которой есть в числе прочих и бояре: тысяцкий (рус.) — собственно, начальник отряда в тысячу человек, хорунжий (укр.) — знаменосец, который несет красное знамя (хорогва) впереди свадебного поезда. У украинцев есть даже девушка, которая несет свечу (свитілка), вооруженная мечом или саблей — старой железной или сделанной из дерева саблей (см. рис. 190): сверху на сабле укреплена хлебная корка, венок из барвинков (Vinсa minor), над ним ягоды калины, гвоздика, иногда вырезанная из дерева лошадиная голова и непременно две или три свечи, часто перевитые друг с другом.
190. Украинская свадебная сабля с двумя свечами. Черниговская губ.. Глуховский уезд
Перед тем как свадебный поезд отправится в путь, во дворе жениха происходит церемония, очевидно связанная с земледельческим культом: мать жениха в вывороченной шубе и меховой шапке трижды скачет верхом на вилах или граблях вокруг квашни, на которой лежит хлеб, и разбрасывает зерно; при этом на конец вил льют воду (это называют «поить коня») из горшка, который затем разбивают. Вилы также разламывают и выбрасывают.
Если невеста живет в соседнем селе, парни этой деревни перекрывают дорогу (перейма), поставив на пути накрытый стол с хлебом; за право пройти берут несколько монет. Русские в таком случае перекрывают путь веревкой, бревном, колом и очень редко куском холста; достаточно даже положить на дорогу шапку или горсть соломы, чтобы свадебный поезд остановился из страха быть заколдованным; в этих случаях платят выкуп, а нередко и угощают водкой (рус. околишна, перенять свадьбу, заложить, откуда и переносное значение последнего слова — «пить водку»).
Когда свадебный поезд приближается к дому невесты, ворота оказываются закрытыми, и нередко перед ними стоит группа молодых людей, воору
Жених делает вид, что собирается пить эту воду, но затем бросает эту чашку через голову назад, а дружка старается на лету разбить эту чаш
Это является символом как заключения мира, так и объединения огня очагов двух родов. Затем в глубоком молчании происходит обмен хлебами.
Все это время невеста сидит за столом рядом с мальчиком, своим братом. Затем происходит выкуп невесты у ее брата (у русских выкупают косу невесты); этому предшествует попытка получить невесту силой или хитростью, причем жених снова выдает себя за охотника, преследующего куницу. Получив выкуп, мальчик исчезает, чаще всего залезает под стол; жених садится рядом с невестой и целует её.
После этого следует обмен подарками. Невесте надевают головной убор замужней женщины, который она сперва должна трижды бросить перед собой на пол. Затем в дом торжественно вносят ритуальный хлеб, коровай. Старший боярин разрезает его и дает по куску всем присутствующим. После ужина невеста прощается с подругами, затем все ее имущество укладывают в повозку, подъехавшую от дома жениха. После того как невеста получит родительское благословение, бояре сажают ее в повозку и бросают ей в ноги связанную черную курицу, полученную ею от матери. Жених трижды обходит вокруг повозки и говорит, слегка ударяя невесту кнутом: «Оставь отцовское, прими мое!».
В воротах дома жениха зажигают костер, через который переезжает невеста и весь свадебный поезд с целью ритуального очищения невесты. Последняя молча входит в дом, где она прежде всего выпускает привезенную ею черную курицу. Затем ее сажают в красный угол, палочкой снимают с нее покрывало и бросают его на печь. Постель для новобрачных стелят в чулане (комора), на соломе, с мешком зерна в головах.
Свахи раздевают в чулане новобрачную и, тщательно ее осмотрев, надевают на нее чистую рубашку. В доме в это время поют любовные песни. Если новобрачный окажется импотентом, невеста говорит: «Муж мой не может — приведите дружку!» и дефлорацию производит старший боярин (он также является дружкой). Окровавленную рубашку новобрачной показывают гостям, а потом отсылают матери невесты как доказательство невинности последней. Кое-где у русских вывешивают такую рубашку на высоком шесте или при поездке привязывают ее к дуге.
По народным представлениям, кровь, пролившаяся при дефлорации новобрачной, благотворно влияет на размножение скота. Поэтому русские нередко стелят брачную постель в овечьем хлеву. У белорусов Суражского уезда Черниговской губ. записана следующая песня, которую поют в том случае, если окажется, что новобрачная по девственница:
Не чуйця вы, кони, Не чуй наша пашня, Не чуйця й коровы, Што к нам курва пришла! Здесь мы находим отчетливое доказательство того, что не
У украинцев почти повсеместно существует такое представление: если новобрачная скрыла, что она не девственница, в доме падет лошадь или вол (Литвинова и др.). С этим представлением (кото
Если выясняется, что невеста потеряла невинность до свадьбы и ничего об этом не сказала, на ее родителей надевают хомут; они подвергаются также всяческому поношению, а самой невесте поют непристойные песни. Если же невеста окажется девственницей, к родителям новобрачных отправляется депутация с рубашкой невесты и попадьей, т.е. с бутылкой сладкого красного вина, к горлышку которой прикреплена кисть калины и хлебные колосья (рис. 191).
На свадебном столе украинцев (Полтавская губ.) обязательно присутствуют пучки необмолоченных колосьев (так называемая покраса). Таких пучков ставят обычно девять: по одному в каждом углу, три над образами и два за потолочными балками (сволок); эти пучки применяют в народной медицине как целебное средство.
На рис. 130 изображена украинская невеста, подпоясанная поло
§ 128. Ритуальный свадебный каравай и украшенное деревце.
И русские, и украинцы, и белорусы пекут к свадьбе ритуальный хлеб, хотя и разной формы. У украинцев печение свадебного хлеба (так называемый коровай, дивень, верч, лежень) сопровождается особенно сложными церемониями, во многом сход
191. Украинская свадебная бутыль вина с кустиком можжевельника (попадья). Черниговская губ.. Глуховский уезд
22 Заказ № 1618
Украшения на свадебном хлебе (см. рис. 192) делают из теста и пекут вместе с хлебом, а иногда их изготавливают из разных материалов. Украшения из теста делают в виде сосновых шишек (укр. шишка) и птиц — голубей, гусей, лебедей (укр. гуски, голубки). В Харьковской губ. иногда весь свадебный хлеб целиком имеет вид сосновой шишки. Вообще на Украине вместе со свадебным хлебом везде пекут много (300—400) маленьких «шишек», которые раздают гостям. В основе этого, несомненно, лежит магическое обеспечение изобилия и плодородия.
Кроме того, хлеб украшают и другим способом, главным образом растениями. Это сосновые и еловые ветки (укр. гільце, вільце, різка), ягоды калины и колосья. Здесь отчетливо выступает связь ритуального хлеба с обрядовым украшенным деревцем, которая наблюдается почти во всех районах расселения восточных славян. Кое-где, однако, украшенное деревце встречается вне всякой связи со свадебным караваем, хотя в этих случаях его, как правило, втыкают в большой хлеб, реже в миску с зерном.
У тех севернорусских, среди которых преобладали выходцы из Владимиро-Суздальских земель, ритуальный свадебный хлеб полностью соединился с украшенным деревцем под названием кур- ник (т.е. хлеб, украшенный птицами), сады, елка, девья красота. Напротив, у тех севернорусских, среди которых преобладали выходцы из Новгорода, в качестве свадебного каравая берут обычный хлеб, которым благословляют жениха и невесту. Такой хлеб никогда не бывает украшен растениями. Роль ритуального деревца играет, очевидно, березовый банный веник, который иногда украшают.
У белорусов и южнорусских церемонии, связанные со свадебным караваем, напоминают соответствующие украинские церемонии, хотя они и не такие сложные.
Разумеется, мы ни в коем случае не можем отнести восточнославянский свадебный каравай к общеславянским древностям, не говоря уже об индоевропейских, как это сделал украинский этнограф граф Сумцов. Восточнославянский свадебный каравай, так же как и болгарский, заимствован у греков, но приобрел некоторые особенности древнеславянских культов — земледельческого и культа растений. Однако украшенное свадебное деревце восточных славян во многом напоминает западноевропейское рождественское дерево; березку, которую украшают весной на Троицу, оно напоминает значительно меньше.
В настоящее время в украшенном свадебном деревце видят чаще всего прощание невесты с подругами, воспоминание о девичьей жизни. По образцу свадебных деревьев севернорусские ставят иногда такие же украшенные елочки в память молодых мужчин, призванных на военную службу (Завойко).
Следует еще указать на коллективный, общественный характер свадебного каравая, в приготовлении которого принимает участие вся деревня. Ф. Волков говорит о складчине, устраиваемой в этих случаях между всеми членами данного рода, однако наблюдениями других исследователей это в большинстве случаев не подтверждается. В Ровенском уезде на Волыни невеста, собирая на свадебный каравай, идет со своими подружками даже в дом своего будущего мужа, который должен устроить для них угощение (ОР РГО, I, 314). Севернорусские также собирают на курник (обрядовый хлеб с украшенным деревцем) по всей деревне (Сарапульский уезд Вятской губ. и др.). Однако такой коллективный характер отнюдь не является специфической особенностью одного лишь свадебного каравая; он присущ и другим моментам как свадебного, так и некоторых других обрядов.
§ 129. Ритуальное мытье новобрачных.
Ритуальное омовение новобрачных водой — это элемент свадебного обряда, общий всем восточным славянам. Оно происходит обычно на второй день свадьбы и в этом смысле соответствует общепринятому обязательному для всех омовению после половых сношений (§107); здесь, однако, надо иметь в виду и влияние соответствующих греческих обрядов. У украинцев ритуальное купание новобрачных наблюдалось в Галиции, в Киевской губ., Черниговской губ. и других местах. Весь свадебный поезд с музыкой отправляется на реку или к колодцу, и здесь моются; новобрачных часто обливают водой, им льют воду за пазуху, иногда молодой супруг ведет свою жену за руку вдоль реки или через реку. Вытираются новобрачные так; муж вытирается верхней передней частью рубашки своей жены, она — той же частью своей рубашки. Затем молодая женщина приносит воду в каком-либо сосуде домой.
У русских кое-где также обливают новобрачных водой из колодца или из реки, а иногда даже валяют в снегу (ОР РГО, I, 251), но вообще из-за сурового северного климата купанье здесь заменяют ритуальным мытьем в бане, реже в печи. Ф. Волков относит посещение русской невестой бани к «азиатским элементам великорусской свадьбы», однако это явное недоразумение.
Правда, у русских кроме мытья новобрачных в бане на второй день после свадьбы существует еще обычай мытья в бане невесты накануне свадьбы. Такое мытье сопровождается песнями и причитаниями. Это, однако, вполне объясняется условиями существования: русские привыкли мыться в бане перед каждым праздником и каждым торжеством, и было бы странно, если бы свадьба оказалась исключением. Русский жених также моется в бане перед свадьбой, но без песен — по той простой причине, что некому их петь. Созданный условиями жизни обычай — мытье невесты в бане перед тем как отправиться в церковь, русские использовали в двух направлениях; для прощания невесты с подругами и с девичьей жизнью и для того, чтобы оберечь невесту от вреда, который может быть причинен колдовством. В Костромском уезде при мытье невесты пьют водку; мытье в бане и возвращение оттуда домой сопровождаются непристойными выражениями, песнями и шутками опьяневших девушек (Виноградов, с. 139). Невеста же в причитаниях оплакивает свое девичество и свободу, которых она лишается. В некоторых местах, чтобы уберечь невесту во время свадьбы от колдовства, ее моет человек, сведущий в ворожбе, причем произносит различные заклинания и следит за приметами. «Отпускать девицу со сторожем [знахарем] в баню одну, где он раздевает ее донага и обмывает все тело, не считается предосудительным, и сама невеста даже не стыдится этого» (ОР РГО, I, 269).
Встречающийся кое-где обычай украшать для этого мытья банный веник может свидетельствовать о связи обрядового банного веника с культом растений.
Хотя описанное мытье невесты в бане имеет явно очистительный смысл, недавно было высказано мнение, что это мытье следует рассматривать как пережиток древнего обряда свадьбы с духом бани — банником, которому невеста отдает свою девственность (Кагаров Е. О значении некоторых русских свадебных обрядов. — ИАН, VI серия. Т. XI, ч. I. Пг., 1917, с. 645).
Что касается русского обрядового мытья в бане на второй и на третий день свадьбы, то здесь надо отметить одну особенность; после новобрачных моются также попарно, т. е. мужчина с женщиной, все свадебные гости. Баню при этом топят, как правило, сами новобрачные; во всяком случае, невеста сама приглашает родню мужа помыться в бане (Ефименко, ч. I, с. 312). Того, кто приходит в гости без жены, или холостяка ведут в этот пирожный день в баню с чужой женой (Зеленин Д. К. Кама и Вятка. Путеводитель и этнографическое описание Прикамского края. Юрьев, 1904, с. 105).
§ 130. Русская свадьба.
Русская свадьба лишь немногим отличается от описанной выше (§ 127) украинской. У русских момент вступления в брак совпадает с венчанием, и лишь с этого времени начинается освященная обычным нравом совместная жизнь новобрачных. Церемоний, связанных со свадебным караваем, у русских немного (см. § 128), зато очень многочисленны церемонии, сопровождающие мытье в бане (см. § 129). У русских нет никакой свитілки с мечом и тройной свечой (тройчатка). Возможно, этот обычай пришел к украинцам от римлян, где на свадьбе зажигали пять факелов. Наконец, у русских невеста во время сватовства не колупает печь, и у них нет также венков из барвинка и калины.
Напротив, магические обряды, направленные на то, чтобы оберечь новобрачных от колдовства, выражены у русских гораздо сильнее. Мы уже видели пример этого в севернорусском мытье невесты каким-либо сведущим в ворожбе человеком (§ 129). На русской свадьбе присутствует особый колдун (сторож, клетник, ведун, вражной, опасной, збережатой, вежливой, главной), чья обязанность — оберегать от всякого рода колдовства. Часто, однако, функции колдуна выполняет дружка, который одновременно является церемониймейстером свадебного обряда. Дружко, староста или ближайший друг жениха играет роль церемониймейстера и на украинской свадьбе, и в обязанности такого распорядителя отчасти входит и функция сведущего в колдовстве человека, оберегающего от колдовства, так как охрана новобрачных от нечистой силы является одной из задач всего свадебного обряда.
То, что у русских функции колдуна становятся обязанностью одного определенного лица, — явление, бесспорно, новое. Это явление вполне могло развиться на таких основаниях: зажиточные крестьяне на свадьбу (как и на крестины) приглашали в качестве почетного гостя священника. Это бывает и теперь. Однако сделать это в состоянии отнюдь не каждый, особенно если деревня расположена вдали от церкви, как теперь нередко бывает на Севере. Кто может в этих случаях заменить священника? Во время двоеверия, когда наряду с христианством было еще живо язычество, священник, естественно, имел конкурента в лице колдуна. Последний вполне мог появиться вместо священника на свадьбе. Во всяком случае, пока у нас пет никаких оснований считать русского колдуна на свадьбе элементом, заимствованным с Востока.
Третьим после колдуна и бани (§ 129) и последним «азиатским элементом» русской свадьбы Ф. Волков называет русский обычай кладки, так как он считает, что деньги, которые вносят за невесту, являются не обрядовым выкупом, а совершенно реальной платой за нее.
Пережитки некогда существовавшей покупки невесты у чужого рода встречаются у всех славян, в том числе и у восточных, однако это именно пережитки. Что же касается Великорусской кладки, то мы не знаем ни одного случая, когда бы ее считали выкупом за невесту. Даже в тех редких случаях, когда кладка известна у русских под тюркским названием калым, она означает вознаграждение родителям невесты за расходы на свадьбу и особенно за приданое невесты, состоящее из постели, одежды и т. д. (см. в числе прочего: Словарь русского языка, составленный Вторым отделением Академии наук. Т. 4, вып. 3. СПб., 1909, стб. 921 — 922 — «кладка»).
Н. Ф. Сумцов, который создал легенду о резком отличии русской свадьбы от свадьбы у других славян, подчеркивает также «суровый, жесткий и тоскливый» основной тон севернорусской свадьбы («Хлеб в обрядах и песнях». Харьков, 1895, с. 58). Что касается печального характера свадьбы, то он присущ первой половине свадебных торжеств у всех восточных славян — до самого венчания, после которого начинается уже «веселый пир» (укр. весілля). У белорусов Пинского уезда Минской губ., которые вообще прекрасно сохранили все старинные обряды, «... все свадебные песни — это элегия, в которой плачущей и оплакиваемой является невеста. Самый голос этих песен так заунывен, что они скорее плачутся, нежели поются» (Булгаковский Д. Г. Пинчуки. Этнографический очерк. СПб., 1890, с. 16. — Записки РГО по отд. этнографии, т. XIII, вып. 3).
Украинские этнографы, выдвинувшие гипотезу так называемого азиатского происхождения северной русской свадьбы, не учли одной черты, особенно характерной для русской свадьбы. Эту черту можно назвать театральностью, развлекательно-драматическим элементом. Это — отнюдь не отзвук древней борьбы двух родов при экзогамном браке. Это сравнительно новый драматический элемент, у которого одна только цель — развлечь и повеселить публику и благодаря которому немало древних славянских обычаев изменило свой характер. Истоки этого элемента следует искать не в Азии, не у финских и тюркских соседей, а у веселых людей — скоморохов, игравших значительную роль на древнерусской свадьбе (ср.: Веселовский А. Н. Разыскания в области русского духовного стиха. VI—X. — Сборник ОРЯС, т. 32, № 4. СПб., 1883, с. 199 и сл.). Приведем примеры шутовских представлений скоморохов на русской свадьбе.
В 1915 г. В. Харузина описала свадебный каравай у русских Юрьевского уезда Владимирской губ., известный здесь под названием куличка и роща. В круглую плоскую лепешку из сдобного теста, с украшениями тоже из теста, втыкают деревянные палочки различной длины, обвитые разноцветной бумагой самых ярких цветов. Лепешка изображает «землю», а палочки — деревья и кусты. Под кустами помещают склеенный из бумаги домик, а в него — кукол, сделанных из бумаги или тряпочек и изображающих лесничего и его семейство. Лесничему дается в руку дощечка, которая изображает распоряжение о продаже леса. После венчания родня невесты вносит это карикатурное подобие свадебного каравая в дом новобрачных и ставит его на стол; после ужина здесь начинается церемония продажи «леса» и «земли». Торговля идет под песни и шутки. Когда из «земли» вытаскивают проданное дерево, поют «Дубинушку»: «Вот у нас свекор-то богатый, гребет денежки лопатой! Эй, дубинушка, ухнем!» и т. д. Когда «лес» распродан. жених должен выкупить «землю», после чего невеста разламывает лепешку на куски и раздает их всем присутствующим.
У русских эта пародия на старый обычай, назначение которой — вызвать веселье зрителей, отнюдь не единственная. Напротив, она весьма типична. Обычай мазать печной сажей человека, принадлежащего к чужому роду, с целью приобщить его к новому домашнему очагу превращается в веселый маскарад, во время которого женщины ходят по улицам, переодетые шерстобитами, цыганами и т. д. В Аткарском уезде Саратовской губ. подружки невесты ловили к девичнику курицу и одевали ее в специально для этого сшитое женское платье; между тем первоначально курица была магическим символом плодородия новобрачных. В ряде русских губерний на свадебном пиру ставится на стол украшенная свиная голова — с серебряными серьгами, ожерельем и шелковыми лентами; гости встречают ее ликованием, песнями и танцами.
На Онеге во время свадебных торжеств устраивались шуточные представления, в том числе женитьба барина. Один из присутствующих, изображающих барина, громко, так, чтобы всем было слышно, выкрикивает всевозможные непристойности, каждая из которых задевает присутствующих девушек, а остальные молодые люди повторяют эти же непристойности, но еще громче; заканчивается представление шуточной свадьбой барина с какой- либо девочкой-подростком (Ефименко, с. 126).
Наследником скоморохов выступает на северной русской свадьбе и дружка-распорядитель со своими шуточными речами (ср. речи на литовской свадьбе). Здесь мы видим начала социальной сатиры: зло высмеиваются девушки, которые, чтобы угостить парней, тайком снимают с крынок сметану; молодые женщины, обманывающие мужей; старухи, которые вечно бранят и даже бьют своих снох; парни, возвращающиеся с заработков из Москвы, прося подаяния: «Подайте, батюшки!» (Зеленин, с. 9).
Драматический элемент сказывается также в преувеличенно громком плаче и причитаниях невесты, от которых она нередко на целую неделю теряет голос; при этом невеста бьется руками и головой об стол, о лавку, об пол и т. д., так, что руки покрываются синяками от локтей и до запястьев (Едемский, с. 16; Семенова- Тянь-Шанская, с. 64 и др.). В Олонецкой и Ярославской губ. существуют наемные плакальщицы (выльницы, плачеи).
Эти подробности мы приводим в доказательство справедливости высказанной ранее (§ 126) мысли, что великорусская свадьба изменилась не под «азиатским» влиянием, а вследствие собственного самостоятельного развития. М. Б. Едемский в 1910 г. отмечал: «Наряду с этим можно проследить уже и ряд нововведений, вошедших сравнительно в недавнее время в свадебный ритуал Кокшеньги. Правда, эти перемены касаются еще не существа дела. . .» (Едемский, с. 8).
Следует также отметить, что в наши дни «наряду со сложным выполнением старинного обряда и венчанием в церкви в соседних деревнях появляются совсем упрощенные свадьбы, ограничивающиеся одной регистрацией в ВИКе (Волостном исполнительном комитете) и вечерней пирушкой» (Самойлович Е. Я. Отчет о летних наблюдениях среди крестьян дер. Марковой и др., Смоленской волости, Иркутской губ. — СЖС. Вып. 3—4. Иркутск, 1925, с. 196). В прежние времена такие свадьбы бывали у староверов, когда весь обряд сводился к расплетению косы невесты и замене девичьей прически и головного убора женскими; и, наконец, следует упомянуть так называемые кукушкины свадьбы, когда вдовец женился на вдове без какого бы то ни было обряда и не празднуя свадьбу.
§ 131. Тайные браки.
У русских, особенно у староверов, повсеместно распространены тайные свадьбы — самоходом, самокруткой, уводом, уходом, убёгом. Известны три вида таких свадеб. В первом случае совершается настоящее похищение: невесту похищают неожиданно для нее самой, и она не знает для кого и для чего это делают. Жених, проезжая по улице, на ходу хватает невесту или заманивает ее в сани обманом и быстро едет с нею в церковь или к себе домой, где она ночует. После этого она часто соглашается выйти за него замуж. Иногда в таких случаях невесте удается убежать от похитителей. Однако такой тин похищения невесты встречается редко.
Во втором, более распространенном случае жених и невеста договариваются о тайном браке, причем невеста заранее отдает жениху часть своего приданого или по меньшей мере делает ему подарок как залог того, что она не передумает. В установленное время оба уезжают. Иногда они сразу венчаются в церкви. Бывает так, что им приходится скрываться от родителей невесты, которые преследуют их, и тогда они обычно переезжают от одного родственника жениха к другому. Иногда в таких случаях невеста сама приходит ночью, в условленное время в дом жениха, взяв с собой большой узел вещей. Все это происходит главным образом в тех случаях, когда родители невесты не дают согласия на брак своей дочери с ее избранником или же когда родители жениха недовольны его выбором; реже причиной является бедность, когда у невесты нет денег на необходимую для свадьбы одежду. Спустя некоторое время, часто уже на другой день, молодая пара идет к родителям невесты просить у них прощения и в большинстве случаев получает его, хотя и не сразу.
Наконец, третий тип — когда родители невесты сами организуют ее мнимое похищение. Жених похищает дочь с их тайного благословения и согласия, а затем девушка приходит просить у них прощения, причем родители прикидываются разгневанными. Этот способ часто практикуется у сектантов, которые считают брак грехом и не признают его. При этом делают вид, будто бы религиозный принцип нарушается вопреки воле родителей. Наиболее же распространенной причиной в таких случаях является стремление избежать расходов на свадьбу и т. п.
Вообще во всех видах тайных свадеб основную роль играют экономические причины. Их связь со старинным обычаем похищения невесты весьма сомнительна. Следует отметить, что вообще расходы на свадьбу очень велики и простому крестьянину тяжелы; в числе прочего на свадьбу требуется 20—30 ведер (60—90 литров) водки (Булгаковский. Пинчуки, с. 16).
§ 132. Похороны.
Для похоронных обрядов характерно преобладание архаических черт, общих всем восточным славянам.
Тело умершего непременно обмывают теплой водой и надевают на него новую одежду. Во многих местах сохранился обычай делать это, пока умирающий еще жив. Народ верит, что на том свете человек появляется в той самой одежде, в которой он скончался. Однако поскольку уловить момент смерти и вовремя обмыть и одеть человека очень трудно, это, вероятно, и привело к тому, что теперь преобладает обычай обмывать уже мертвого.
Для обмывания души рядом с умирающим всегда ставят сосуд с водой, причем многие утверждают, будто они видели, как вода в сосуде колышется как бы от купания только что отлетевшей души. Этот сосуд с водой 40 дней после смерти стоит на столе или на подоконнике. Считается, что на протяжении этого времени душа еще не успела отправиться на тот свет. Существует также представление, что душа пьет эту воду.
В момент смерти, тогда же, когда ставят воду, открывают печные трубы или форточку; из окна вывешивают кусок холста или полотенце. Этот обычай толкуется народом по-разному: душа должна вытереться этим полотенцем после умывания, она утирает им свои слезы или же она отдыхает на нем; это полотенце, которое иногда привязывают или прибивают на наружной стенке дома, показывает, что в доме кто-то умер. Можно предполагать, что первоначально это полотно вывешивали из жилых помещений, с целью облегчить душе умершего как выход из дома, так и возвращение в него. Севернорусские Олонецкой губ., после того как поминки, устроенные после заупокойной службы, закончены и гостям говорят: «Сейчас вам самое время домой идти, ступайте с богом», вывешивают за открытое окно кусок полотна. При этом берется кусок того полотна, на котором покойника опускали в могилу (Куликовский). Белорусы в ночь после поминок (во время осеннего поминовения покойников) вывешивают из окна полотенце, и на окно ставят блины и кутью для покойников (ОР РГО, I, 137; ср. III 1051).
По русским представлениям, умирающий должен окончить свою жизнь на соломе; украинцы и белорусы кладут его на овчины. Существует поверье, что если человек умирает на пуховой подушке, то каждое перо служит причиной его мук. Не исключена возможность, что это представление возникло и на основе практических соображений: по существующим обычаям, постель, на которой кто-нибудь умер, либо выбрасывают, либо на долгое время выносят в курятник, где ее должно «очистить» пение петуха.
По народным представлениям, продолжительная агония бывает лишь у тех, кто при жизни знался с нечистой силой, т.е. был колдуном. В этих случаях ломают конек, т.е. поднимают или снимают с крыши конек и тем самым душе, а также той нечистой силе, которая не подпускает к колдуну смерть, дают возможность улететь. Вероятно, этот обычай возник в те времена, когда у домов были крыши, но не было потолков. Теперь, в соответствии с новым устройством домов в этих случаях снимают только одну из досок потолка. Существуют и другие обычаи, направленные на то, чтобы сократить агонию: пробуравливают дыру в стене, сверлят под печкой (укр. черінь), сжигают заслонку и т. д. Украинцы в этих случаях звонят в колокола.
Украинцы и белорусы дают в руки умирающему зажженную свечку, освященную в церкви в Сретенье (2 февраля) или в Великий Четверг. У всех восточных славян принято закрывать глаза покойнику и класть на них медные пятаки, чтобы покойник не взглянул на кого-либо из членов семьи, так как тог может после этого умереть.
Все, что употребляется при последнем омовении, — сосуд с водой, мочалка, а также солома, на которой человек умер, иногда и доски, на которых его омывали, — все это русские выносят в ноле или за околицу, причем сосуд в большинстве случаев разбивают. Весной разрешается бросать эти вещи в реку, вышедшую из берегов; если умер хозяин дома, то нередко их закапывают во дворе. Считается, что существует определенная связь между покойником и тем местом, где эти вещи находились; место, куда они выброшены, внушает ужас. Предметы, употреблявшиеся при омовении умершего, хозяин дома закапывает во дворе, «чтобы домовой не переводился» (Завойко, с. 91 — гл. II § 35).
Украинцы выливают воду и все, оставшееся после омовения, в таком месте, где не ходят ни люди, ни животные, например в узком пространстве между двумя постройками, иод сушильней кукурузы и т. д.
Гребень, которым причесывали покойника, либо выбрасывают вместе с другими его вещами, либо кладут с ним в гроб. Кое-где туда кладут также топор, которым пользовались при изготовлении гроба (ОР РГО, I, 294).
Если скотина съест солому, на которой лежал покойник, у нее выпадут зубы (ОР РГО, II, 970); запрещено сжигать как эту солому, так и щепки от гроба; если белорусы в некоторых местах и сжигают эти щепки, чтобы согреть ноги умершего (ОР РГО, I, 456, ср. I, 411), то делают они это только на другой день после похорон.
Смертную одежду многие старики шьют себе сами, заранее, и надевают ее перед большими праздниками, в сильную грозу и т. д. Одежда эта в большинстве случаев белая. Если же ее шьют на покойника, то все швы делают не как обычно, а так, чтобы острие иголки было направлено от шьющего в сторону умершего. Кое-где даже шьют левой рукой. Если надо снять с покойника старую рубашку, ее разрывают.
Верхнюю одежду на покойника вообще не надевают. Едва ли, однако, это свидетельствует о том, что раньше восточные славяне жили в более теплом климате. Скорее здесь играли роль чисто экономические причины. Верхнюю одежду на покойнике обычно заменяет саван, причем восточные славяне понимают под этим греческим словом самые различные вещи. Чаще всего это нечто вроде белой рубахи, иногда закрывающей также и голову и вообще очень похожей на мешок. Иногда это полотнище, в которое заворачивают умершего и поверх которого его затем обвивают длинной полосой материи. Иногда смертную одежду кладут в гроб под покойника как подстилку.
Новая нарядная одежда и вообще одежда современного покроя не употребляется; например, вместо сапог на покойника всегда надевают либо лапти, либо, чаще всего, сшитую из ткани легкую обувь (калиги), которая иногда имеет форму чулка.
В крайнем случае, если покойник уже обут в сапоги, из них вытаскивают железные гвозди, потому что в гробу вообще не должно быть никакого железа; гроб сколачивают не железными гвоздями, а деревянными, иногда доски гроба связывают лыком. Избегают также металлических пуговиц, и только крест на шее покойника бывает иногда медным (серебряный не разрешается), однако нередко встречаются и деревянные кресты. Вообще же крест и пояс на покойнике строго обязателен. Напротив, фартук на женщину не надевают никогда. На мужчин всегда надевают также шапку, а если священник против этого возражает, кладут шапку рядом с покойником или ему под голову.
Умерших незамужних девушек всегда одевают более или менее празднично, как на свадьбу. На похороны девушки всегда смотрят как на замужество. Ее обвязывают полотенцем, на средний палец правой руки надевают кольцо. Ее родня раздает подарки, как на свадьбе. На крышку гроба кладут свадебный каравай. Иногда для покойной избирается из числа холостых мужчин жених, который в соответствующей одежде идет за гробом. Нечто похожее происходит и при погребении молодого мужчины.
Если хотят, чтобы к вдове снова кто-либо посватался, рубашку ее умершего мужа не застегивают. Для того чтобы вдовец не женился еще раз и его дети не терпели обиды от мачехи, его умершую жену втайне от него подпоясывают ниткой (ОР РГО, II, 722). Жены сварливых мужчин вытягивают нитки из одежды покойника и вшивают их в одежду своих мужей, чтобы те стали поспокойнее.
После того как покойник обмыт и одет, его кладут сначала без гроба, а потом в гробу на лавку, ногами к двери. Мужчин кладут справа от входных дверей, а женщин слева. Обычай класть покойника на стол появился лишь недавно, главным образом у белорусов. Русские староверы часто кладут покойников ногами к иконам. Руки покойника скрещивают, а пальцы правой руки складывают как для крестного знамения.
В тот момент, когда гроб для умершего вносят в дом, все выходят, особенно беременные женщины (последние выходят и при выносе гроба; они не должны также обмывать покойника, иначе их будущий ребенок умрет). Прежде гроб (рус. домовина, гроб; др. - рус. колода; укр. труна, деревище) делали из цельного древесного ствола, с маленьким окошком, и головной конец его часто бывал закруглен. Теперь гробы делают из досок, но железными гвоздями их не сколачивают. В старое время благочестивые люди заранее сами делали себе гробы (что, между прочим, считалось предзнаменованием долгой жизни), они сыпали в гроб зерно и раздавали зерно нищим.
Щепки от досок, из которых сделан гроб, так же как сухие листья с банного веника, — наиболее частая подстилка для покойника в гробу; в гроб кладут также обрезки ткани, из которой сшита одежда для покойника. Из этой же ткани, реже из сена, делают подушку в гроб. Эта подушка обычно зашита только с трех сторон. В гроб кладут хлеб для покойника, иногда также соль, масло, а на Пасху — яйцо. Еще недавно существовал обычай класть в гроб мужчинам бутылку водки. В платок на поясе заворачивают медные монеты; деньги кладут и в могилу. Этот обычай народ толкует по-разному. Согласно старому толкованию, это деньги для платы за место на кладбище — вероятно, их надо было отдать тем, кто был там похоронен раньше; с другой стороны, их клали, «чтобы скотина не ушла за хозяином» (ОР РГО, III, 1102). По современным толкованиям, это — деньги для оплаты переезда через огненную реку или места на том свете, для выплаты долгов, которые не были выплачены при жизни. В отдельных лесных областях Белоруссии еще и сегодня кладут покойнику в гроб взамен лаптей онучи, рубашку, трубку для курения, кисет и трут или табакерку с нюхательным табаком; детям кладут игрушку, а мастеровым — их инструменты, причем самые небольшие: сапожнику — шило, плотнику — топор, портному иглу и т. д., чтобы покойнику не надо было возвращаться домой за нужным инструментом. Украинцы клали в гроб повитухам палку и узелок с семенами мака, чтобы повитухи могли на том свете защищаться от детей, которым они помогали появиться на свет. У белорусов в гроб умершим беременным женщинам клали пеленки и детские игрушки. В гроб кладут также срезанные ногти умершего (если они сохранились), чтобы он смог взобраться на том свете на гору.
Севернорусские Олонецкой губ. выносили гроб не через дверь, а через окно (Барсов, I, с. 306), с ясно выраженной целью помешать умершему отыскать дорогу обратно в дом. Вынос покойника через заднюю дверь или через хлев — явление, также обычное для севернорусских. Покойника выносят в открытом гробу и всегда несут ногами вперед, чтобы он не видел дороги назад. Гробом трижды ударяют о порог дома, чтобы покойник попрощался со своим старым жильем и больше туда не возвращался.
Дом, в котором кто-либо умер, считается нечистым. Если в момент смерти человека в доме была вода, ее не пьют, а выливают: считается, что её мог пить покойник (ОР РГО, I, 294). У северно- русских при выносе покойника позади процессии идет женщина с банным веником, выметает пол до самого порога и разбрызгивает вокруг себя воду (Шейн, с. 778); вслед за тем в доме моют пол (Ефименко, I, с. 192). Эта уборка дома преследует, однако, скорее не гигиенические, а магические цели. На пол льют воду, «чтобы смыть следы покойника» (ОР РГО, II, 909). Это действие затрудняет покойнику возвращение домой: для души переход через воду вообще труден. Пока тело умершего находится в доме, пол не метут, «чтобы не вымести заодно и живых» (Этнографический сборник, II, с. 91); после того как гроб вынесен, мусор на улице заметают к дому, чтобы все его обитатели остались в нем (Ефименко, I, с. 192). Часто позади похоронной процессии разбрасывают полными пригоршнями рожь и ячмень, а также бросают их на гроб — «чтобы в доме никто больше не умирал» (Романов) и чтобы все были живы и здоровы. Постель и одежду умершего выносят на 6 недель в курятник, чтобы петухи очистили их своим криком.
По лавке, на которой лежал покойник, ударяют топором или ножом, «чтобы отсечь этим смерть» (ОР РГО, И, 975). На то место, где лежал умерший, нередко кладут топор, большой нож, кочергу, реже — ухват, полено, камень, хлеб или ставят квашню с тестом. В Полтавской губ. даже кладут нож или какой-либо другой металлический предмет под покойника, чтобы предохранить труп от разложения и воспрепятствовать появлению выделений изо рта и из носа (ОР РГО, III, 1116). Г. Куликовский считает все эти действия отголоском тех времен, когда после смерти хозяина дома труп его оставляли в доме, а семья перебиралась на новое место. Однако преимущественная роль железных предметов не оставляет никаких сомнений в том, что здесь просто стремление защититься от смерти. Украинцы бросают иногда на это место новый горшок, разбивая его вдребезги, — бесспорно, символ обновления жизни. Кроме того, после выноса тела, они, быстро закрыв за собою дверь, вытаскивают из сеней квашню и все гуськом трижды проходят но кругу — явно описывая магический круг.
Употребление в этом обряде квашни вполне объяснимо, тем более что в некоторых местах существует обычай не печь хлеб, когда в доме покойник (ОР РГО, III, 1179). Нельзя также, если в деревне покойник, ни сеять, ни сажать, пока он не похоронен, иначе посевы не взойдут.
Менее понятно наличие в этом обряде камня, но он встречается редко, и только у русских. В Нижегородском уезде в головах умирающего помещают сосуд с водой, полотенце и камень (ОР РГО, II, 786). В Калужской губ. на 40 дней после смерти кладут под образа прикрытый полотном камень (ОР РГО, II, 583); в Новгородской губ. до похорон кладут под образа березовое полено (ОР РГО, II, 869). Не исключена возможность, что камень считается вместилищем души умершего, которая, покинув тело, ищет себе место, как птица гнездо (Милорадович). В Олонецкой губ. камень лежит на лавке, иногда в головах умершего; перед выносом тела хозяйка дома с камнем в руках обходит вокруг гроба, после чего кладет этот камень в угол под образа, а в некоторых районах выбрасывает его на улицу.
Нередко при выносе тела выпускают из хлева скот, чтобы он простился со своим хозяином. В Курской губ. любимых домашних животных умершего покрывают дерюгой и ведут перед гробом или позади него (ОР РГО, II, 657). Если умер хозяин дома, украинцы после выноса тела перевязывают ворота дома красным кушаком или полотенцем, рассыпают по двору овес, чтобы домашний скот не последовал за своим хозяином в могилу.
§ 133. Похороны.
В старину покойников даже летом везли на кладбище в санях: по-видимому, для этого избирали именно сани как древнейший вид повозки. В Олонецкой губ. этот обычай существовал еще недавно (ОР РГО, II, 910; Шейн, с. 778), и сани можно было заменить лодкой только при перевозках по рекам и озерам. К дуге привязывают полотенце (ОР РГО, II, 598); полотенца же служат поводьями. Считается, что лошади очень тяжело везти покойника, так как им завладевает нечистая сила. В Витебской губ. старший в доме с плачем целует копыта лошади.
Дочери умершего садятся на гроб своего отца и, положив головы на крышку гроба, плачут всю дорогу. На кладбище лошадь непременно перепрягают: сперва ее выпрягают, затем обводят но ходу солнца вокруг саней или телеги и после этого сразу же вновь запрягают. Сани часто оставляют (навсегда или на какое-то время) на могиле или на краю деревни — подальше от дома. Кое-где, возвращаясь с кладбища, идут задом наперед.
Нередко гроб не везут, а несут на полотенцах или веревках, или на носилках. Последние всегда оставляют на могиле, обычно прислонив к могильному холму в ногах. Считается грехом, если родители опускают в могилу своих детей или дети родителей. У великоруссов Сергачского уезда Нижегородской губ. каждую свежую могилу до и после погребения поливают водой, чтобы предотвратить летнюю засуху.
У украинцев строго соблюдается полуцерковный обычай печатать могилу, совершенно неизвестный русским: после того как покойника опустят в могилу, священник под особые церковные песнопения делает железной лопатой знак креста над могилой, а потом крестообразным движением бросает на гроб землю. Ук
раинцы считают погребение без такого печатания неполным; только запечатывание не дает покойнику выйти из могилы.
Из-за отдаленности деревень от церкви севернорусским Оло нецкой губ. нередко приходится хоронить умерших без священника, последнему только относят платок, которым был покрыт покойник. Священник отпевает умершего над этим платком и сын- лет па него землю. В связи с этим здесь часто употребляют при похоронах домашние кадила, которые, впрочем, знакомы всем восточным славянам. При выносе тела берут с собой горшок с раскаленными углями, па которые насыпан ладан. На могильный холм, вдоль него, кладут лопату, которой засыпали могилу, и ставят сверху перевернутый горшок с углями. Угли рассыпаются но могиле. Крестов на могилах здесь (в Олонецкой губ.) почти пет.
Вообще па восточнославянских могилах устанавливают разной формы кресты, большей частью деревянные. Кресты с двускатным покрытием и с иконой иногда носят название часовенка. У белорусов могилу часто покрывают прикладом, имеющим форму длинного, похожего на гроб ящика и сделанным из цельного толстого пня или досок; в головах па него ставят маленький деревянный крест. Обычно такое сооружение возводят над могилой в годовщину со дня смерти, и в этот день, покрытое скатертью, оно служит столом при поминках (ОР РГО, I, 312). Южнорусские в годовщину со дня смерти покрывают могилу тканью.
Севернорусские помимо обычного креста устанавливают на могиле продолговатое четырехуголыюе сооружение, которое иногда открыто наверху, иногда же покрыто плоской крышей или двумя положенными под углом досками. На его крыше ставят крест. Все это сооружение целиком кое-где называют голубец (ср. лат colum barium, голбец; ср. § 115).
У белорусов можно увидеть на могилах кроме крестов также камни. Белорусы Витебской губ. на могилах женщин крестов не ставят; на такую могилу указывает лишь могильный холм. Кроме того, в память о женщинах там перебрасывают через ручьи и болотистые места легкие мостики из одной доски или бревна, на которых вырезаны крест, башмаки или серп, а иногда и год смерти женщины. Первоначальный смысл таких мостиков — помочь покойнику преодолеть труднопроходимые места и помешать ему возвратиться назад (см. статью Зеленина — ЖС. 1911, № 3 и 4, с. 403—405).
Украинцы па могилах мальчиков и холостых мужчин вешают на крест платочек; казаки помещают такой платочек на деревянном копье как воинское знамя (ОР РГО, II, 615; III, 1099).
Севернорусские трут себе могильной землей грудь, насыпают эту землю себе за пазуху и в карманы, кладут в воду, которой обливаются после похорон в бане; все это делают для того, чтобы не испытывать тоски по умершему. Другие средства от тоски — отрезать у покойника прядь волос и обвязать ее вокруг своей шеи;
у белорусов есть обычай смотреть в печную трубу: «Как взгляд проходит по трубе, пусть так пройдет и память о мертвом» (ОР РГО, I, 294). Белорусы заглядывают также в открытую печь и в подпол, чтобы у них прошел страх перед покойником (ОР РГО, II, 545; ср. II, 722; Шейн, с. 779).
Можно предполагать, что эти обычаи возникли из древнего обычая гасить в очаге огонь, если кто-либо в доме умирал, так как считалось, что смерть оскверняет огонь, или потому, что хотели помешать покойнику вернуться к своему очагу. Однако это можно рассматривать и как обряд очищения, что по отношению к украинцам и белорусам не вызывает сомнений: возвратившись с кладбища, все прикасаются рукой к печке, иногда заглядывают в нее и говорят: «Пусть сгинут тараканы и черви».
§ 134. Захоронение без гроба (выбрасывание трупа).
Из трех видов древнеславянского погребения — сожжение трупа, захоронение в земле и выбрасывание трупа в какое- либо пустынное место, без захоронения — восточным славянам в настоящее время известны лишь два последних. Широко распространенный в языческие времена обычай сожжения исчез почти бесследно, не оставив никаких пережитков. Без могилы в XX, как и в XIX в., хоронят лишь таких покойников, которые считаются нечистыми и опасными для живых. В основном это люди, умершие насильственной смертью, особенно самоубийцы, а также все, кто умер молодым, раньше срока, предназначенного при рождении. Севернорусские называют таких покойников заложные, т.е. заложенные; это название связано с погребением, при котором покойника не закапывают, а оставляют на земле, прикрыв сучьями.
Очень древний и, несомненно, языческий обычай восточных славян требовал не закапывать заложных покойников в землю. Вероятно, при этом стремились избежать осквернения земли нечистым трупом. Идея такого осквернения широко распространена на востоке, у зороастрийцев, однако в современных верованиях восточных славян она ни в какой мере не отражена. Вместо нее мы обнаруживаем здесь идею гнева земли, оскорбленной тем, что в ней оказался нечистый труп.
Этот «гнев земли» находит выражение в самых разных формах. Прежде всего, разгневанная мать-земля не принимает нечистый труп. Такой покойник всегда возвращается обратно на землю, сколько бы раз его ни хоронили; при этом захороненный труп не подвергается тлению, и благодаря этому покойник может выходить по ночам из могилы. Этот последний взгляд на труп, не подвергшийся тлению, как на нечистый противоречит учению православной церкви о почитании нетленных мощей, однако соответствует греческим народным верованиям (Алмазов А. Тайная исповедь в православной восточной церкви. Т. ІІ. Одесса, 1894, с. 275— 285) и мог придти к славянам от греков.
Третий признак «гнева земли» особенно ощутим для живых. Земля выражает свой гнев весенними холодами и заморозками, которые пагубны для посевов. Это последнее воззрение, распространенное и поныне, отражено в проповедях епископа Серапиона Владимирского (ум. в 1274 г.); мы находим ее также в сочинениях Максима Грека, прибывшего в Москву в 1506 г. Поэтому в древние времена восточные славяне не хоронили заложных покойников в могилах, а оставляли их в глухих местах, чаще всего в оврагах и болотах. Очевидно, чтобы уберечь трупы от диких животных, их прикрывали ветками, жердями и т. д. В так называемой «Хронике Авраамки», написанной не позднее XVI в., сообщается о последовавшей в 1159 г. смерти киевского митрополита Константина, который завещал труп его не хоронить, а выбросить за городскую черту собакам, что и было выполнено. По словам летописца, этот странный случай произвел огромное впечатление на современников (Полное собрание русских летописей, XVI, с. 45).
Однако такого рода захоронение нечистых трупов, граничащее с полным отсутствием захоронения, имело «скверные последствия». Покойники, лишенные обычного погребения, мстили живым. Месть их была особенно опасна для крестьян летом, когда созревали хлеба и мстительные покойники, приходя на поля, губили посевы.
Очевидно, еще в языческие времена восточные славяне придумали следующий способ избежать двойной опасности, которая грозила им в этих случаях. Они не хоронили своих заложных покойников, чтобы не вызывать этим весенние заморозки, однако поздней весной перед началом цветения зерновых, когда холода уже не были страшны, но грозила опасность со стороны мстительных покойников, они устраивали по ним особые поминки. Эти поминки должны были заменить заложным покойникам обычные похороны, и кое-где они, вероятно, сочетались с обычным погребением этих нечистых трупов. Нет никаких сомнений, что в более поздний период, во всяком случае после XVI в., это было именно так. А во времена христианства момент таких поминок совпадал с так называемым семиком, который праздновали самое раннее на седьмой четверг после Пасхи, а иногда и позднее.
Эта довольно сложная практика погребения заложных покойников, существовавшая в раннехристианский период, нередко пресекалась церковью, которая требовала захоронения в могилах для всех крещеных. Нередко народ в ответ на это выкапывал нечистые трупы и бросал их в глухих местах. Такие случаи зафиксированы уже в памятниках XIII и XVI вв. (Владимир и Москва). Очевидно, такие происшествия случались часто, и стремление избежать их заставило деятелей церкви пойти на компромисс и устроить особые сооружения, известные в старой Москве под названиями убогий дом, реже скудельница, буйвище, гноище.
Это были своего рода общественные морги, подвалы для трупов нечистых покойников. Обычно за городской чертой или на самом краю города выкапывалась большая яма, над которой возводилась легкая постройка (сарай). В яму свозили трупы заложных покойников — самоубийц, убитых, умерших от чумы, а также лишенных крова бродяг, иногда людей других вероисповеданий. Трупы клали в яму без гробов и без отпевания, покрывали рогожей, но пи в коем случае не засыпали землей. Общее захоронение всех таких трупов происходило обычно в семик. Иногда могилой служила эта же яма.
О таких местах временного захоронения во время эпидемий чумы летописи сообщают уже с начала XIII в. (в 1215 г.). В качестве постоянных сооружений эти убогие дома просуществовали в городах Московского государства с XVI до конца XVIII в. После указа 1771 г. в различных местах, как у русских, так и у украинцев, снова возникли конфликты: заложных покойников хоронили в могилах, населенно же эти могилы раскапывало и бросало трупы в реки, болота, овраги и леса. Последний из известных нам судебных процессов, возникших по этому поводу, проходил в 1913 г. в Саратовской губ. Захоронение заложных покойников стали в большинстве случаев считать причиной летних и весенних засух. Как объяснение этой связи в народе возникло новое представление — о неутолимой жажде заложных покойников, особенно пьяниц (умерших от чрезмерного пьянства). Считалось, что они высасывают всю влагу из земли на огромном расстоянии вокруг могилы. Вероятно, основанием для возникновения этого суеверия послужило большое количество заложных покойников, причиной смерти которых явилось пьянство; они и при жизни мучались от жажды, страдая без алкоголя.
В настоящее время население деревень заботит не способ погребения заложных покойников, а только место их захоронения. Народ возражает против захоронения на общественных кладбищах, считая их чистыми, священными местами, общим достоянием ранее похороненных предков, которым близкое соседство с залож- ными покойниками было бы неприятно.
Кроме восточных славян описанный способ захоранивать нечистые трупы, выбрасывая их в глухие, пустынные места, известен зороастрийцам, так же как многим монгольским и некоторым тюркским народностям; он встречается иногда также у мордвы и у литовцев.
Обычай, сходный с описанным, господствовал раньше у украинцев: немощных стариков отвозили зимою в глухие места и спускали на куске коры вместо саней в овраги, а иногда оставляли в пустых домах. Там старики погибали от холода и голода, причем тех, кто умирал в ямах и оврагах, очевидно, не хоронили. Ф. Волков склонен считать, что в основе украинских рассказов об этом лежат не факты, а сказочные мотивы, заимствованные у монголов или у кавказских народностей. Однако П. Литвинова сообщает о таком случае, свидетельницей которого она была, в Глуховском уезде Черниговской губ. в деревне Землянка.
§ 135. Траур и оплакивание.
В знак траура все восточные славяне носят белую одежду, в особенности — белый головной убор в виде полотенца (т. е. старый общеславянский головной убор — наметку. См. § 97). Черный цвет как знак траура появился в деревнях лишь недавно.
У образованных украинцев принята также красная траурная одежда. Поводом для этого послужили главным образом украинские песни, в которых умирающие казаки обычно изображаются под красным покрывалом. В. Данилов объясняет это обстоятельство преобладанием в казацкой одежде красной ткани; в особенности это относится к красной подкладке верхней одежды казаков, жупана. Именно такая подкладка чаще всего и служила умирающему казаку покрывалом. К этому высказыванию Данилова надо добавить, что покрывало умирающего казака, какого бы цвета оно ни было, пропитывалось кровью из ран, и потому в песнях его всегда изображали красным. Из этого следует, что красный цвет как цвет траура не является этнографическим фактом.
Причитания над покойником у всех восточных славян обязательны и считаются необходимым оказанием почестей умершему. Причитают только женщины, мужчины этого никогда не делают. У русских обычным явлением были наемные плакальщицы. На Украине они встречались реже. Плачи чаще всего импровизируются; в них рисуют горе осиротевших и их тяжелое положение, восхваляют добродетели покойного и упрекают его за преждевременную кончину. Если умирает человек пожилой, к нему часто обращаются в плачах с просьбой взять под свою защиту ранее умерших детей из его родни. Если умирает ребенок, ранее умерших родственников просят оказать ему покровительство. Плач нередко заканчивается вопросом, когда же придет умерший в гости, и обещанием хорошо его угостить.
Плачи и причитания приурочиваются к различным моментам: в доме покойника после его обмывания и одевания, при выносе гроба, по дороге к церкви, в самой церкви (если священник не запретит), при опускании гроба в могилу и на поминках. Если присутствует несколько плакальщиц, они сменяют друг друга или причитают вместе в один голос, причем иногда, обнявшись, раскачиваются из стороны в сторону.
У русских есть обычай причитать по павшей лошади или корове, а также по сломанной или украденной вещи. Свадебные причитания и плачи но умершему сходны в поэтическом плаче и стилистически, но отличаются друг от друга в музыкальном отношении.
Плачи основаны на предположении, будто покойник может услышать все, что ему говорится. Это же представление лежит в основе сохранившегося лишь в немногих местах обычая заканчивать погребение и поминки веселыми песнями. «Покойничков помянули, теперь надо их повеселить, а то они будут обижаться, если мы от них невеселы пойдем» — так говорят об этом обычае южнорусские Орловской губ. (ЖС. 1910, № 4, с. 326). Обычай после похорон и поминок веселиться, петь и плясать отмечен также у русских Вятской и Курской губ. и у украинцев Киевской губ. У украинцев Подолии и Галиции молодежь обычно устраивает игры у гроба умершего. Невольно вспоминаешь при этом, что в древности поминки у восточных славян (тризна) включали в себя состязания и игры. В древних текстах об этом иногда говорится: «дратися но мертвецы». Кулачные бои (§ 142) — пережиток таких поминок.
§ 136. Поминки.
Покойник испытывает все те же потребности, что и живой человек, особенно потребности в пище. В числе прочего душа умершего питается паром, идущим от пищи. Поэтому украинцы разламывают надвое свежий хлеб и кладут его на окно, чтобы горячий пар дошел до покойника (Милорадович, с. 167). Обед после похорон называют горячий обед (рус. горячий, белорус. гарачкі), потому что к нему всегда подается горячий хлеб, который не режут ножом, а ломают на куски руками, чтобы поднимался пар.
Однако пар — не единственная пища покойника. Пока покойник еще в доме, его угощают блинами: когда пекут блины, первый блин, еще горячий, иногда смазанный медом, кладут на лавку в головах умершего, или на окно, или на божницу (ОР РГО, I, 355; III, 1180). На похоронах и поминках для умершего ставят отдельный прибор либо на общий стол, либо на особый стол в углу под образами (ОР РГО, II, 871 и др.). Для негоже выливают на угол стола первую ложку какой-либо еды и первый стакан воды (ОР РГО, II, 692). На похоронах и поминках принято подавать кутью (иначе — коливо, канун) — вареный ячмень или пшеницу с разведенным водою медом, затем блины, кисель с медом, яичницу и кашу; основной напиток — подслащенное медом пиво или брага. У севернорусских гости обычно получают после обеда деревянную ложку на память о покойном.
У южнорусских на сороковой день после смерти пекут из теста так называемую лесенку — продолговатое плоское печенье с 3, 24 или 40 поперечными полосками, напоминающими ступеньки лестницы. Это — символ восхождения умершего на небо. Эту лесенку ставят на скамейке в воротах, затем отпевают покойника, после чего съедают печенье с медом. Некоторые в этот день едят на ближайшем перекрестке дорог блины (ОР РГО, III, с. 1180), что должно помешать покойнику найти обратный путь домой. Па сороковой день после смерти происходят «проводы» души на тот свет, и севернорусские накануне этого дня стелят для покойника в углу под образами особую постель (ОР РГО, II, с. 910), чтобы он получше отдохнул перед дальней дорогой.
1 Согласно Мурко (Murko М. Das Grab аls Tisch.—WS, Вd 2, III 1. Нeidelberg, 1910, с. 151 и сл.) — от греч. ροδωνιά, против чего возражает Фасмер (Rосznіk Slawistyczny. Т. 5. Krakow, 1912, с. 123 и сл.).
В Пасхальную неделю и особенно в четверг второй недели после Пасхи, в так называемую радуницу 1 покойников поздравляют с Пасхой: целуют крашеное яичко и закапывают его в могильный холмик или кладут поверх него. На Волыни в этот день разводят на кладбище костер и варят общий обед па всех присутствующих. На могилах складывают еду, водку, цветы, закуску. Некоторые бросаются на могилы своих близких, шепотом рассказывают им о своих бедах, радостях, успехах и надеждах, просят у них совета и моральной поддержки. Севернорусские Пермской губ. накануне этого дня топят для покойников баню (ОР РГО, III, 1050). Южнорусские и белорусы парят кое-где умерших предков в Троицу, подметая могилы березовым банным веником (ОР РГО, I, 137; II, 869 и 924).
Кроме названных праздников — Троицы и радуницы — покойников поминают в субботу перед масляной неделей и перед Дмитриевым днем (26 октября). Белорусы называют эти дни дзяды, т.е. предки. В эти дни готовят особенно обильный обед. Покойников приглашают и угощают особо. Помимо прочего льют на стол водку; от каждого блюда откладывают немного в отдельную миску и ставят ее у окна (ОР РГО, II, 682). Первую ложку и первый стакан выливают перед окном со словами. «Деду, иди до обеду!» Блины бросают под стол, со стола после обеда не убирают, еду и питье оставляют на кладбище, а также в уединенном месте или в доме вблизи кладбища и приглашают «предков» к обеду. При осенних поминках белорусы приносят на могилу петуха или курицу, в зависимости от пола покойника (ОР РГО, I, 114).
Существует еще один вид поминовения усопших, возможно, наиболее древний: на могилах, иногда па перекрестках дорог, рассыпают зерно для птиц, что можно связать с распространенным представлением о душе как о птице. В настоящее время такие поминки устраивают главным образом по наложным покойникам (см. выше, § 134), которых поминают еще и по-иному, бросая на могилы ветви, солому, камни и другие предметы. Этот последний вид поминок можно рассматривать как запоздалые похороны, в которых заложным покойникам было в свое время отказано.
§ 137. Литература.
О праздниках, связанных с рождением и крестинами, см. труды Н. Виноградова, Г. Попова и Н. Высоцкого о народной медицине, приведенные в § 110; далее, названные в § 22 работы Е. Карского, Е. Романова, II. Чубинского и В. Кравченко, а из § 35 — работы П. Шейна, II. С. Ефименко, Г. Завойко и Н. Иваницкого. Кроме того: Редько А. Нечистая сила в судьбах женщины-матери (ЭО, XL—Х1Л, 1899, № 1 — 2, с. 54 — 131); Максимов А. Несколько слов о куваде (ЭО, XLIV, 1900, № 1, с. 90— 105).
О русских говорится в работах: Степанов В. И. Сведения о родильных и крестильных обрядах в Клинском уезде Московской губернии. ЭО, LXX- LXXI, 1906, № 3-4, с. 221 -233; Успенский Д. И. Родины и крестины, уход за родильницей и новорожденным (По материалам, собранным в Тульской губ.). — ЭО, XXVII, 1895, № 4, с. 71—95; Харузина В. Н. Несколько слов о родильных и крестильных обрядах и об уходе за детьми в Пудожском уезде Олонецкой губернии. — ЭО. LXVFIF— LXIX, 1906, № 1—2, с. 88—95; Балов А. Рождение и воспитание детей в Пошехонском уезде Ярославской губернии. — ЭО, VI, 1890, № 3, с. 90—114; Дивильков- ский (ред. А. А. Чарушин). Уход и воспитание детей у народа (Первое детство). — Известия Архангельского общества изучения Русского Севера [Журнал жизни Северного края], 1914, № 18, с. 589—600.
О белорусах: Добровольский В. Н. Смоленский этнографический сборник. Ч. П. СПб., 1894, с. 349 и сл. (Записки РГО по отделению этнографии, т. XXIII) ср.: Jagič V. Spuren der Couvade in Weissrussland. — ASPh. Bd X, Ht FV, 1887, c. 701 — 702.
Об украинцах: Иванов П. В. Этнографические материалы, собранные в Купянском уезде Харьковской губернии. — ЭО. XXXII, 1897, № 1, с. 22—81; Милорадович В. Народные обряды и песни Лубенского уезда Полтавской губернии, записанные в 1888— 1895 гг. — Сборник ХИФО, т. X. Харьков, 1897, с. 1 — 223; Сум- цов Н. О славянских народных воззрениях на новорожденного ребенка. - ЖМНП, ч. CCXU. СПб., 1880, с. 68-94.
Работы, посвященные восточнославянской свадьбе в целом: Volkov Th. Rites et usages nuptiaux en Ukraine. — L’Anthropologie. 1891, t. FF, N 2, c. 160-184, № 4, c. 408-437, N 5, c. 539-587,1892, t.III, c. 541—588; ср. работу того же автора, приведенную в § 6, и труд Е. Ф. Карского в § 22. Отдельным вопросам посвящены сочинения М. В. Довнар-Запольского (Исследования и статьи. Т. I. Киев, 1909, с. 61 — 146). Книга Н. Ф. Сумцова «О свадебных обрядах, преимущественно русских» (Харьков, 1881, I 206, IV с.) очень устарела.
Целый ряд описаний русского свадебного обряда содержится в книге «Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах и т. п. Материалы, собранные и приведенные в порядок П. В. Шейном» (т. I, вып. 2, СПб., 1900, с. 377—777). Кроме того, такие описания имеются в работах: Едемский М. Б. Свадьба в Кокшеньге Тотемского уезда Вологодской губернии. — ЖС, XFX, 1910, вып. 1 — 2, приложение, с. 1 — 137, 7 рис.; Виноградов Н. Костромская свадьба. — Труды Костромского научного общества по изучению местного края. Этнографический сборник, вып. VIII. Кострома, 1917, с. 71 — 152. Немало описаний в журналах, например: ЭО (1899, XLII, № 3, с. 108—165; 1903, LVI, № 1, с. 25 — 51, 52—69 и др.); ЖС (например, 1893, III, вып. 1, с. 96— 114; 1896, IV, вып. 1,с. 51-121; 1913, ХХII, вып. 3-4, с. 305-317; 1915, XXIV, вып. 1—2, с. 21—90 и др.); Гладких А. Н. Крестьянские свадебные обряды и проч. у жителей села Торговижского Красноуфимского уезда Пермской губернии. — Труды Пермской ученой архивной комиссии, т. X. Пермь, 1913, отдел научный, с. 1—76; Семенова-Тянь-Шанская О. П. Жизнь «Ивана». Очерки из быта крестьян одной из черноземных губерний. СПб., 1914, XIV, 136 с. (Записки РГО по отделению этнографии, т. XXXIX); работы П. С. Ефименко и Н. А. Иваницкого из § 35, Селиванова в § 87 и др.
По отдельным вопросам русской свадьбы см.: Харузина В. Н. Свадебное печенье «роща». — ЭО. СІII — СІV, 1914, № 3 — 4, с. 179—181; Зеленин Д. К. Свадебные приговоры Вятской губернии. Вятка, 1904, 38, 1 с; наконец, работа Г. Завойко, названная в § 35.
Описания белорусской свадьбы имеются в трудах Е. Р. Романова и Ю. Ф. Крачковского (см. § 22) и ГІ. В. Шейна (§ 35): см. также: Карский Е. Ф. Белоруссы, т. III. Очерки словесности белорусского племени. I. Народная поэзия. М., 1916, с. 235—295, с библиографией.
Описания украинской свадьбы дают Nowosielski A. Lud ukrain- ski, iego piesni, bajki, podania, klechdy. Т. I, Wilno, 1857. c. 169— 233; Янчук H. А. Малорусская свадьба в Корницком приходе Кон- стантииовского уезда Седлецкой губернии. — Известия ОЛЕАЭ. Т. XLVIII, вып. I. Труды этнографического отдела, кн. VII. М., 1886, с. 64 — 178; Литвинова-Бартош П. Весільні обряди і звичаi у селі Земляниці Глухівського повіту у Чернігівщині. — МУРЕ, т. III. Львів, 1900, с. 70—173; из этой работы взяты наши рис. 188, 189, 191; Левинский Вл. Бойківське весілля у Доброгостові (Дрогобицького повіта). — МУРЕ, т. X. Львів, 1908, с. 101 — 120; см. также работы В. Кравченко и П. Чубинского в § 22, Н. Маркевича в § 55 и В. Милорадовича в § 137.
Исследование похоронных и поминальных обрядов см. в работе: Анучин Д. Сани, ладья и кони как принадлежности похоронного обряда. Археолого-этнографический этюд. М., 1890 (Древности. Труды Московского археологического общества, т. XIV, с. 81 —226, 44 рис. в тексте), далее, в упомянутом § 22 труде Е. Ф. Карского о белорусах. Статья А. А. Котляревского 1868 г. «О погребальных обычаях языческих славян» (Сборник ОРЯС, т. XLIX. СПб., 1891, с. 1 — 188) устарела. Работа Л. Нидерле названа в § 110.
О заложных покойниках см. работы Д. К. Зеленина «Очерки русской мифологии. Вып. I. Умершие неестественной смертью и русалки» (Пг. 1916, 312 с.); «Древнерусский языческий культ „заложных" покойников» (ИАН, VI сер. Пг., 1917, т. 11, № 7, с. 399-414).
Описание украинских погребальных обрядов см.: Гнатюк В. Похоронні звичаї й обряди. — Етнографічний збірник, т. XXXI — XXXII. Львів, 1912, с. 131—424; Ящуржинский Хр. Остатки языческих обрядов, сохранившиеся в малорусском погребении. — КС, 1890, т. XXVIII, январь, с. 130—132; Лисовик. Похороны, списанные со слов поселянина, в Харьковской губернии. — Записки о Южной Руси. Издал П. Кулиш. Т. II. СПб., 1857, отд. VIII, с. 281—290; Данилов В. Красный траур в малорусском погребальном обряде, — ЖС, XVIII, 1909, вып. 4, с. 31 —37; его же перу принадлежит ряд работ об украинских причитапиях над покойником (ЖС, XIX, 1910, № 1-2, с. 18-21; КС, т. LXXXVII, 1904, декабрь, с. 148-153; т. LXXXVIII, 1905, март, с. 230-236; т. LXXXIX, 1905, апрель, с. 30—33; т. ХСІ, 1905, ноябрь—декабрь, с. 193— 209); Литвинова П. Как сажали в старину людей старых на лубок. — КС. т. XII, 1885, июнь, с. 354—356. Кроме того, следует иметь в виду упомянутую в § 137 работу В. Милорадовича.
О русских обрядах см.: Куликовский Г. И. Похоронные обряды Обонежского края. — ЭО, IV, 1890, № 1, с. 44—60; Смирнов В. Народные похороны и причитания в Костромском крае. Кострома, 1920 (Труды Костромского научного общества по изучению местного края, вып. XV. Второй этнографический сборник, с. 21 — 126); Азадовский М. К. Ленские причитания. Чита, 1922 (Труды Государственного института народного образования в Чите. Кн. I, с. 121 — 248); Барсов Е. В. Причитанья Северного края. Ч. І —III. М., 1872, 1882 и 1885. Кроме того, следует учесть названную в § 137 работу П. В. Шейна и, наконец, приведенные в § 35 труды Г. Завойко и П. С. Ефименко.
О белорусских обрядах см. сочинения Е. Р. Романова и Ю. Ф. Крачковского в § 22, П. Шейна в § 35, далее А. Киркора в § 55, В. Добровольского в § 137, а также: Карский Е. Ф. Бело- руссы. Т. III. Очерки словесности белорусского племени. I. Народная поэзия. М., 1916, с. 295—324, с библиографией.
_____________________
- Д.Н. Анучин. Антропология и этнография
- Д.Н. Анучин. Великоруссы
- Д.Н. Анучин. О культуре костромских курганов и особенно о находимых в них украшениях и религиозных символах
- М. Чулков. Мифологический лексикон
- А. В. Громов. Словарь. Лексика льноводства, прядения и ткачества в костромских говорах по реке Унже: Учебное пособие
- Д. Гаврилов, А. Hаговицын. Языческие Боги славян
- Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография (PDF)
_____________________