Учебное пособие (2011) по курсу «Геополитика» основателя российской школы геополитики д.п.н. философа и политолога А.Г.Дугина представляет собой систематизированное изложение геополитических основ, принципов, методов и школ в с учетом новейших тенденций. Представлен обзор основных школ геополитики (атлантизм, континентализм, береговая школа). Дается геополитический анализ однополярного и многополярного мира. Центр Консервативных Исследований
Оглавление Ч1
Раздел 1. Принципы, основания и методы геополитической теории
Глава 1. Социология пространства и геополитика
§1. Социологический подход к геополитике
§1.1 Геополитика и социология. Что такое общество?
§1.2 Социология пространства
§1.3 Спор геополитиков и социологов
§1.4 Три инстанции социологии геополитических процессов
§1.5 Социология и институционализация геополитики как науки
§ 2. Пространство как социальное явление
§ 2.1 Пространство как социальный концепт. Rex extensa
§ 2.2 Теория естественных мест Аристотеля
§ 2.3 Относительность количественного пространства и отказ от него в современной науке
§ 2.4 Геополитика и пространственный смысл. Аристотель, архаика, феноменология
§ 2.5 Географический детерминизм и прагматика пространства
§ 2.6 Геополитика и пространство постмодерна
Глава 2. Истоки геополитики и ее рождение
§ 1. Провозвестники геополитики: Ф.Ратцель
§ 1.1 Ф.Ратцель: политическая география как предшественница геополитики
§ 1.2 Основные принципы и законы политической географии
§ 1.3Американский опыт, значение «Моря» и «мировое могущество»
§2. Провозвестники геополитики: А.Мэхэн
§ 2.1 Адмирал Альфред Мэхэн: основоположник теории «морского могущества».
§ 2.2 Морское могущество и мировая торговая империя
§ 2.3 США как мировое морское могущество и торговая империя
§ 3 Рождение геополитики: Р. Челлен
§ 3.1 Рудольф Челлен: появление термина «геополитика» и его определение
§ 3.2 Органицизм как отличительная черта геополитики
§ 3.3 Потамическая теория как пример географического детерминизима
§ 4 Рождение геополитики: Х.Макиндер
§ 4.1 Х.Макиндер и «географическая ось истории»
§ 4.2 Геополитическая топика: кочевники и политчисекая организация пространства
§ 4.3 Дуализм Суши и Моря: основной закон геополитики
§ 4.4 Рим и Карфаген
§ 4.5 Мировой остров и геополитическая карта мира
§ 4.6 Битва за Rimland
§ 4.7 Стратегическое и социологическое прочтение карты Х. Макиндера
§ 4.8 Значение Макиндера для геополитической науки
Глава 3. Обзор геополитических школ. Атлантизм
§ 1 Три взгляда на геополитику: три дисциплины
§ 1.1 Закон геополитической субъектности
§ 1.2 Три геополитики
§ 1.3 Те, кто отказываются от дуализма Суши и Моря, не могут считаться геополитиками
§1.4 Геополитические субъекты и школы. Геоолитика-1
§ 1.5 Геополитика-2
§ 1.6 Геополитика-3
§ 2. Англосаксонская геополитика. Становление
§ 2.1 Эллен Черчилль Сэмпл, Дервент Уиттлизи, Франц Опеннгеймер: американская «политическая география»
§2.2 Макиндер и эволюция его взглядов. Курс В.Вильсона
§2.3 Демократические идеалы и реальность
§2.4 Появление CFR
§ 2.5 Исая Боумен: «новый мир» и стратегия геополитики CFR
§ 2.6 Николас Спикмен: реализм и геополитика (Даллес, Кеннан)
§ 2.7 Повышение роли Rimland
§2.8 Критерии могущества
§ 2.9 Срединный океан
§ 2.10 Последователи Спикмена: Дж.Ф. Даллес, Дж. Кеннан, Р. Штраусц-Гупе: геополитика «холодной войны»
§ 2.11 Джеймс Бёрнхэм в битве за «американскую империю»
§ 2.12 Геополитика Арктики: Дж. Реннер и А. де Северски
§ 3. Англосаксонская геополитика. Расцвет и триумф
§ 3.1 Стивен Б. Джонс: общая теория поля политической географии
§ 3.2 Практическое применение геополитики во внешней политике США
§ 3.3 Pax Americana («мир по-американски») и его геополитический смысл
§ 3.4 Американская геополитика в 50-70: CFR, «Трехстораняя комиссия», ЦРУ, «холодная война»
§ 3.5 Г.Киссенджер: возвращение геополитического дискурса
§ 3.6 З.Бжезинский: великая шахматная доска
§ 3.7 CFR сегодня
§ 3.8 Сол Коен: геополитика мировой системы и анализ геополитических структур
§ 3.9 Районирование «мировой системы»
§ 3.10 Эдвард Люттвак: геоэкономика и глобальная среда турбокапитализма
§ 3.11 Колин С.Грэй, Джэффри Слоан, Маккабин Томас Оуeнс
§ 3.12 Пол Волфовиц: не дать Евразии подняться снова
§ 3.13 Неоконсерваторы и их политические идеи
§ 3.14 Проект Нового Американского Века
§ 3.15 Роберт Каплан: империя ворчит
§ 3.16 Томас Барнетт: Функциональное ядро и зона отключенности
§ 3.17 Критическая геополитика Г.О'Тауатайла и Дж.Эгнью
§ 3.18 Атлантистская геополитика и ее роль в мировой политике
Глава 4. Обзор геополитических школ. Континентализм, евразийство.
§ 1. Геополитика Суши: Россия и евразийство
§ 1.1 Русские и германские элементы в становлении геополитики-2
§ 1.2 Славянофилы как мыслители «цивилизации Суши»
§ 1.3 В.П.Семенов-Тян-Шанский: «могущественное владение» и Россия «от моря до моря»
§ 1.4 И.И.Дусинский: имперские ориентации
§1.5 Дело геополитиков: С.Л.Рудницкий и В.Э.Дэн
§ 1.6 Русская «военная география» на подступах к геополитике: Д.А.Милютин, А.Е.Снесарев
§ 1. 7 А.Е.Вандам: на стороне Континента
§ 1.8 Евразийство: новая мировоззренческая парадигма
§ 1.9 Н.С.Трубецкой: евразийство и структурализм
§ 1.10 Лингвист и географ: судьбоносная встреча парадигмы с пространством
§ 1.11 П.Н.Савицкий: Россия как «срединная империя»
§ 1.12 Туран как концепт
§ 1.13 Месторазвитие как философский концепт
§ 1.14 К.А.Чхеидзе: государства-материки
§ 1.15 Г.В.Вернадский: Начертание русской истории
§ 1.16 Лев Гумилев: этногенез и ландшафт
Введение
Геополитика представляет собой дисциплину, расположенную на пересечении двух наук – политологии и социологии. Двойственный характер геополитики, ее метода, терминологии и инструментария послужил причиной того, что она долгое время не могла найти себе места среди классических академических дисциплин, что почти на столетие замедлило ее полноценную институционализацию.
С точки зрения политологии геополитика определяется как область исследований отношения государства к пространству (Р.Челлен). Но в такое определение не совсем укладываются обобщения, которые первые геополитики, начиная с Х. Макиндера, делали относительно цивилизационных и социологических аспектов изучаемых ими явлений. Говоря о «цивилизации Суши» и «цивилизации Моря», геополитики неминуемо уходили от понятия «государства». Это им не преминули поставить в вину представители классической политической науки, упрекая их в нестрогости методов и отсутствии корректного анализа структуры властных отношений рассматриваемых политических систем. Столь же зыбкими казались выводы геополитиков относительно глобальной стратегии, или геостратегии, в которых классические политологи отказывались видеть обобщающий пространственный вектор, указывая на разнообразие и подчас антагонизм факторов, действующих в политических процессах в каждом отдельно взятом регионе.
Эта критика, внутренне обоснованная критериями политической науки, стала главным препятствием на пути институционализации геополитики с момента первых формулировок геополитического метода в начале XX века Х. Макиндером, Р. Челленом и К.Хаусхофером. Долгое время никто не обращал внимания на присущее геополитике социологическое измерение: формулировка Р. Челлена о геополитике как о дисциплине, изучающей соотношение государства и пространства, всех сбивала с толку. Р. Челлен, который ввел термин «геополитика» в научный оборот, был учеником и последователем Ф. Ратцеля и развивал его идеи. В свою очередь, теория Ф. Ратцеля имела два параллельных направления: антропогеографию, исследовавшую пространственные особенности культур, обществ и цивилизаций, и политическую географию, которая в центр внимания ставила пространственные особенности государств, национальных территорий и границ. Антропогеография, без сомнения, относится к социологии и изучает именно общество, социо-культурные и этносоциальные образования. А политическая география действительно приоритетно анализирует отношение государств и национально-административных образований к пространству.
На практике геополитики с самого начала применяли геополитический метод как развитие одновременно антропогеографии и политической географии, то есть объединяли социологию и политологию, взятые в аспекте их отношения к пространственному фактору. Таким образом, с одной стороны, геополитика изучает цивилизации, культуры и этносы, их социологические признаки и свойства, а с другой стороны, исследует их как политические единицы, то есть как государства, империи и военно-политические блоки. При этом основные концепты геополитики (такие, как «Sea Power», «Land Power», «Heartland», «Rimland» и т.д.) мыслятся как элементы базовой матрицы, на которую можно спроецировать одновременно два слоя: политический (в форме политической карты мира в каждый конкретный исторический период) и социологический (глубинно определяющий специфику цивилизаций, культур и религий в конкретную эпоху). Этот синтетический -- одновременно социологический и политологический -- характер геополитического метода за время становления и развития геополитики никогда не осмыслялся ясно и эксплицитно, хотя, так или иначе, подразумевался представителями всех геополитических школ и направлений, в своих рассуждениях легко и часто бессознательно переходивших от культур, цивилизаций и обществ к государствам и военным блокам и обратно.
Негативную роль в институционализации геополитики сыграли также два исторических момента. Первый связан с относительной близостью немецкой школы геополитики К.Хаусхофера к национал-социалистическому режиму Гитлера (несмотря на противоположность теории Хаусхофера внешней политике Гитлера и участие сына Хаусхофера в покушении на Гитлера в 1944 году). Второй момент заключается в отвержении геополитики по идеологическим соображениям советской наукой, на семьдесят лет блокировавшее полноценное становление континентальной евразийской геополитической школы, являющейся естественным симметричным дополнением англосаксонской школе, развивавшейся в Англии и США. Поэтому полноценно и органично развивалось только одно направлене геополитики – англо-американское, атлантистское, которое и стало сегодня неотъемлемой и важнейшей частью системы политического образования американских и английских элит. Во Франции геополитику как академическую дисциплину принялись реабилитировать только после 1970-го года (Ив Лакост и журнал «Геродот»), а в России эта дисциплина создавалась в рамках неоевразийскогой школы лишь с начала 1990-х годов.
Сегодня в целом в глобальном масштабе сложились все исторические предпосылки для того, чтобы отдать должное этой науке, точно определить ее место в контексте социальных, политических и экономических дисциплин, а также в структуре знаний, связанных со сферой международных отношений. Геополитика должна рассматриваться как область социологических и политологических знаний, а также как неотъемлемая часть современного стратегического анализа мировой экономики и международных отношений. Все преграды исторического, идеологического и методологического характера для полноценной институционализации геополитики сегодня сняты. Все основные направления – морская геополитика, сухопутная геополитика, береговая геополитика – представлены широким спектром теорий, авторов и школ. Начиная с 1990-х годов, геополитика постепенно утверждается и в российском высшем образовании, начиная с военных академий и училищ и заканчивая общим стандартом гуманитарного образования. Осталось осуществить последний логический шаг, напрашивающийся сам собой, и ввести преподавание этой дисциплины в федеральный компонент вузовского образования в широком спектре социальных, политических, исторических и экономических наук.
Раздел 1.
Принципы, основания и методы геополитической теории
Глава 1. Социология пространства и геополитика
§1. Социологический подход к геополитике
§ 1.1 Геополитика и социология. Что такое общество?
C социологической точки зрения геополитика представляет собой научную дисциплину, основанную на изучении отношения общества к качественному пространству[1]. Разумеется, любая социологическая дисциплина подразумевает изучение общества: например, «социология международных процессов», «социология культуры», «социология религии», «социология политики» и т.п. подразумевают, что речь идет об изучении международных процессов, культуры, религии и политики с точки зрения общества. Точно так же при социологическом понимании геополитики делается акцент на обществе.
Но понимаем ли мы, что такое общество? В самой социологии, где общество выступает в качестве главного предмета, ведутся бесконечные споры относительно его дефиниции, хотя определенный консенсус нащупывается, без чего социологии как науки не существовало бы.
Понятие «общества» часто употребляется в привычном политическом и журналистском дискурсе как антитеза «государству» и «политике». Как правило, противопоставляются государственные и гражданские институты, т.н. «гражданское общество». Таким образом, в одном из определений общества указываетс на то, что оно напрямую не совпадает с государством. Государство же, в свою очередь, является воплощением политики. Таким образом, общество само по себе рассматривается как не политическое явление.
Одновременно, общество понимается как структура первичная по отношению к человеку, так как оно формирует смыслы, которые ложатся в основу всей человеческой жизни. Человек может мыслить в категориях «субъекта-объекта», понимая под «субъектом» самого себя, а под «объектом» окружающий мир, но может мыслить и иначе, пребывая по ту сторону субъекта и объекта, не разводя себя и мир по разные стороны, не приписывая им отдельных, не сводимых друг к другу онтологических свойств. Наряду с человеком, пребывающим перед природой, вполне можно представить человека, находящегося в природе, внутри нее и не выделяющего самого себя в отдельную инстанцию. Это позиционирование зависит не от самого человека, но от общества, в котором он воспитывается, взращивается и проходит становление. Общество дает статусы всему, с чем имеет дело – людям, полам, социальным, политическим и культурным явлениям, а также природе, «ближнему» и «дальнему» физическому миру. В таком широком понимании общество является матрицей человечности, истоком и парадигмой всех человеческих смыслов.
Наше определение геополитики как научной дисциплины, основанной на изучении отношения общества к качественному пространству, является социологическим определением. В рамках такой науки исследуется не столько отношение к пространству со стороны государства или отдельного человека, сколько то, как воспринимается пространство обществом в целом – обществом как активным производителем всей корневой семантики, как создателем смысловых структур[2]. Пространство, осмысляемое обществом, и есть качественное пространство – «качественное» в том смысле, что оно наделено особыми семантическими свойствами, упорядочено, расчерчено в соответствии со специфическими культурными и мифологическими (иногда религиозными) системами координат, характеризующими каждое конкретное общество.
§ 1.2 Социология пространства
Географические объекты и явления -- суша, море, реки, леса, горы, пустыни, болота, степи, холмы, берега, тундра и т.п. -- могут осмысляться по-разному в зависимости от типа общества, с которым мы имеем дело. С социологической точки зрения не существует «единой географии» или «единой природы», «единого внешнего мира» и «единой окружающей среды». Каждое общество имеет свою географию, свою природу, свой окружающий мир, свою среду. Л.Гумилев называл это термином «вмещающий ландшафт»[3]. Ландшафт осмысляется, преобразуется, используется и истолковывается в зависимости от того, каким его видит конкретная культура конкретного общества.
Поэтому геополитика в социологической перспективе представляет собой не просто совокупность политических (государственных, властных) решений, оценок, шагов и стратегий в отношении к пространству (так геополитика определяет саму себя), но результат осознания обществом (культурой, народом) своего места в социально сконструированном им самим мире (природном, культурном, «физическом», «политическом» и «цивилизационном»), ситуирование обществом самого себя в учрежденной им же самим географической системе координат, наполненной особыми качественными смыслами. При этом в отличие от других областей социологии социологически понятая геополитика сосредоточивает внимание на том, как общая социологическая карта мира, составленная всем обществом, но чаще всего остающаяся в сфере бессознательного, проявляет себя в конкретных политических решениях, в вопросах войны и мира, в политических альянсах, в стратегических концепциях, в процессах экспансии, завоеваний, в вопросах религии, этнической политики, культуры, образования, то есть в области политики, сопряженной, в первую очередь, с пространственным фактором -- во внешней политике, международных отношениях, стратегической и оборонной сферах, вооруженных силах, а также в административно-территориальном устройстве (прежде всего в его соотношении с внешнеполитическими принципами и религиозной, политической и этнокультурной идентичностями).
Общество является источником карты мира, которая может иметь различные масштабы – от этноцентрума[4] архаических племен до глобального взгляда современной цивилизации. Обрисовав эту карту и найдя на ней место самому себе (чаще всего это место находится в центре), общество начинает действовать в соответствии с этим представлением, что выливается в ряд политических актов, осуществляемых властью, то есть политической инстанцией. Геополитика концентрируется на этих актах и ищет их связи со структурой пространства, а также пытается их объяснить, частично или полностью («географический детерминизм»[5]), этой структурой.
Социологическое понимание пространства описал классик социологии Эмиль Дюркгейм:
«Как показал Амелен[6], пространство это не та смутная и неопределенная среда, которую представлял себе Кант: чисто и абсолютно однородная, которая не могла бы служить ничему и не открывала бы для мысли никаких перспектив. Пространственное представление состоит сущностно в первичной координации, привнесенной в данные чувственного опыта. Но эта координация была бы невозможна, если бы части пространства были бы качественно одинаковы, если они полностью могли бы быть взаимозаменяемыми. Чтобы иметь возможность пространственно расположить вещи, необходимо иметь возможность их разместить различно: одни поставить вправо, другие влево, одни сверху, другие снизу, одни на севере, другие на востоке и т.д., точно так же, как и для упорядочивания состояний сознания, необходимо локализовать их в привязке к определенным датам. Это значит, что пространство не было бы самим собой, если бы оно, как и время, не было разделено и дифференцировано. Но откуда происходят эти столь существенные различия? Не существует ни «права», ни «лева», ни «верха», ни «низа» самих по себе. Все эти различия происходят из того, что соответствующим регионам приписываются различные аффективные ценности. А так как люди одной и той же цивилизации представляют собой пространство сходным образом, эти аффективные ценности и различия, вытекающие из этих ценностей, будут для них общими; а это значит почти с необходимостью, что их исток следует искать в социальности».[7]
§ 1.3 Спор геополитиков и социологов
В связи с этим следовало бы обратить внимание на спор между социологами и геополитиками и, в частности, между Марселем Моссом[8] и Фридрихом Ратцелем[9], точнее, на критику М. Моссом идей Ф. Ратцеля, принадлежавшего к первому поколению геополитиков. Француз Марсель Мосс, племянник Э.Дюркгейма -- крупнейший социолог-классик. Немец Фридрих Ратцель — создатель политической географии и антрополого-географической школы, предвосхитивший геополитику как науку.
Ф. Ратцель утверждал, что общество, располагающееся, например, на горах, основательно отличается от равнинного общества, и является специфически горным обществом со своими особыми моделями. Из факта расположения на горах, по Ф. Ратцелю, можно заключить, что это общество построит специфическую политическую систему, создаст соответствующие системы этики, права и религии. Общество, живущее на равнине, создаст все иным образом. У Ф. Ратцеля мы наблюдаем многое из того, что можно назвать «географическим детерминизмом». С философской точки зрения он рассматривает, например, гору в качестве первичной «объективной реальности», а общество — в качестве «субъективного отражения», осознания этой реальности, рефлексии на эту реальность. Равнина — реальность, а равнинное общество – её отражение и т.д. Причем вначале существует пустая равнина, а лишь затем пришедшие туда и расселившиеся там люди. Таким образом, по Ф. Ратцелю, общество отражает, а затем выражает в себе качественное пространство. В подобном подходе, чреватом географическим детерминизмом, критики позднее упрекали и крупнейшего российского этнолога Льва Николаевича Гумилева[10].
Географический детерминизм исходит из предопределенности общества, его культуры, его политической, социальной, этической и даже религиозной системы, географическим положением. Так, Лео Фробениус, немецкий этнолог и этносоциолог, выдвинул гипотезу о существовании двух культур — хтонической и теллурической[11]. Согласно Л. Фробениусу, есть общества, которые в качестве жилища преимущественно роют норы, закапываются. Эти общества этнолог назвал «хтоническими». (Вспомним сюжет повести А.Платонова «Котлован»[12], показательный для понимания русского отношения к пространству). Одновременно существуют общества, которые насыпают холмы, кучи, горы и строят конструкции, обращенные вверх – шалаши, дома, стеллы, дворцы и т.п. Это общества «теллурические» (например, «город на холме» американской мечты). Между американским теллурическим идеалом и русским закапыванием в бездну, нору (метро в Москве рассматривается не только как средство передвижения, но как «музей» и объект национальной гордости[13]) существует определенная симметрия, как между теллурическим и хтоническим типами.
Мнению геополитиков и близких к ним представителей географического детерминизма социологи (в частности, М. Мосс) противопоставляли соображения о том, что не существует никаких гор (степей, лесов, равнин и т.д.) самих по себе. Гора — социальное явление. Она конституируется и осмысляется как «гора» только высокоорганизованной, интенсивно различающей структурой человеческого разума в ходе развертывания социального процесса. Поэтому социологи предлагали говорить не о географии, а о морфологии общества -- иначе говоря, о том, как общество на своих фундаментальных структурных уровнях осмысляет ландшафт.
М. Мосс писал об этом:
«Одним словом, теллурический (земной, географический) фактор должен быть поставлен во взаимосвязь с социальной средой в ее тотальности и ее комплексности. Он не может быть взят изолированно. И также, когда мы изучаем следствия, мы должны отслеживать резонанс во всех категориях коллективной жизни. Все эти вопросы не географические, но социологические. И именно в социологическом духе их следует рассматривать. Вместо термина антропогеография, мы предпочитаем термин социальная морфология, чтобы обозначить ту дисциплину, которая вытекает из нашего исследования; это не из любви к неологизмам, но из-за того, что различные наименования выражают различие в ориентациях».[14]
В качестве доказательства своей правоты социологи приводили в пример довод, что аналогичные ландшафты порождают разные типы общества, поскольку понимание горы, воды, берега, моря, реки, равнины, леса, болота, степи и т.п. в разных обществах будут разниться. С точки зрения социологии именно общество формирует семантику окружающей среды, конституирует внешний мир, географию как социальное, культурное и историческое явление. Общество не просто пассивно отражает природную среду, но, отталкиваясь от своей уникальной социальной парадигмы, интерпретирует природный ландшафт, а в некоторых случаях и существенно изменяет его.
Социологи в данном случае смотрят глубже, чем геополитики. Но еще глубже и интереснее, чем геополитики и социологи, смотрим мы, когда объединяем творческие и научные интуиции представителей геополитической школы с наработками классиков социологии и говорим о качественном пространстве как о пространстве географического ландшафта и одновременно о социологическом осмыслении этого ландшафта. Это особое, понятое социологически, геополитическое пространство и изучается приоритетно в данном учебнике.
Мы не утверждаем, что общество есть зеркало, поставленное перед ландшафтом. Мы утверждаем, что и ландшафт, и это зеркало (общество) не являются самостоятельными и оторванными друг от друга объективно существующими реальностями.
Реально только творческое социо- и природообразующее начало общества. Оно предопределяет и реакцию на гору, и представление о горе, и, в принципе, саму эту гору. Общество творит всё: и окружающий мир, и географию, и само себя.
Пространство, представляющее собой географический рельеф внешнего мира, есть не что иное, как проекция социальной морфологии. Социологическое толкование геополитики не выносит окончательного суждения о том, что первично: социальная матрица или географический ландшафт. Оно изучает их как единое и неразделимое целое.
Мы говорим о том, что к одной и той же стихии, к одному и тому же климату, к одному и тому же ландшафту можно различным образом отнестись. Пример -- отношение к стихии моря. Одни общества «впускают море внутрь», подстраиваются под него -- это и есть геополитическое явление «талассократии», «морского могущества». Другие общества даже в самом интенсивном взаимодействии с морем остаются «верными земле»: это явление называется «теллурократией», буквально «сухопутным могуществом».
Иначе говоря, различные общества по-разному согласуют свою социальную морфологию с географическим ландшафтом. Таким образом, нас нельзя упрекнуть ни в «географическом детерминизме», ни в абстрагировании от конкретных географических условий, в чем подчас упрекают социологов. В этом и заключаются основные предпосылки социологии геополитических процессов как дисциплины.
§ 1.4 Три инстанции в геополитике, понятой как социологическая дисциплина
Гегополитика как социологическая дисциплина предполагает рассмотрение не только политических резюме пространственных представлений, выраженных в конкретных действиях и поступках государства и власти, но всей цепочки их возникновения, становления, формирования в глубинах общества, в сфере коллективного сознания, и даже в области коллективного бессознательного. И лишь с учетом полученных социологических данных геополитика рассматривает соответственный политический уровень: принятые решения, осуществленные действия, выигранные или проигранные войны, заключенные союзы, созданные военные блоки, осмысленные экономические и стратегические интересы и т.д.
Термин «геополитика» состоит из двух частей: «гео» (от греческого «gea», «земля») и «политика» (от греческого «полис», «?????» -- «город», откуда первоначально произошло понятие «политика» как «способ управления полисом, городом-государством»). Социологический подход к геополитике вводит в диаду смыслов «земное пространство»/«власть» третий элемент -- общество, придавая ему приоритетное значение. И политика, и «земное пространство», («ландшафт») рассматриваются как структуры социальных представлений, рождающихся и взаимодействующих в обществе.
В таком, «широком», понимании общества (контрастирующем с «узким» пониманием как противоположности государству и политике) и политическое измерение, и интерпретация окружающей земной среды рассматриваются как производные от глубинной структуры социума.
Таким образом, мы имеем дело с тремя главными инстанциями: 1) общество; 2) политика, государство, власть, право; 3) качественное пространство, географические представления, интерпретация пространственных, климатических и природных явлений.
Между этими инстанциями существует замкнутый контур связей. Обе производные (политика и представления о пространстве) вытекают из общества и связаны с ним структурно, концептуально, генетически. Это связи, погружающиеся корнями в глубину социального бытия. Кроме того политика и представления о пространстве как две производных от общей для них первичной социальной матрицы связаны между собой и непосредственными горизонтальными связями.
§1.5 Социология и институционализация геополитики как науки
Обращение к обществу как базовой основополагающей инстанции позволяет по-новому взглянуть на геополитику как таковую. Большинство критиков классической геополитики ставят ей в вину как раз то, что она слишком схематично, и даже «мифологично», описывает горизонтальные связи между политикой и географией, не вскрывая их природы. Без обращения к обществу этого и нельзя сделать. Введение в геополитическую топику инстанции «общества» и прослеживание помимо «горизонтальных связей» между производными (политикой и географией) глубинных связей с обществом как базисом позволяют по-новому и научно осмыслить сами «горизонтальные связи», представляющиеся не чем-то автономным, но сложной проекцией на уровень производных тех смысловых полей, которые связывают каждую из них с общим истоком. Геополитика, которая долго не могла найти полноценной академической институционализации именно из-за того, что не учитывала первичности общества, начинает рассматриваться как социологическая дисциплина.
Социологическое понимание геополитики является не результатом искусственного наложения двух методов (социологии и геополитики), но выражает саму суть геополитики как дисциплины, фундаментализирует ее, позволяет впервые подойти к ее методологиям со всей строгостью, предъявляемой наукой.
И сама социология долго и трудно пробивала себе путь к признанию ее полноценной академической дисциплиной. Но сегодня никто не осмелится поставить под вопрос научность социологии. Геополитика же еще не прошла этого пути до конца, да и вряд ли сможет это проделать, оставаясь в первоначальных классических границах. Только в сочетании с социологией она сможет добиться признания в научном сообществе. В рамках политологии и политических наук геополитика всегда будет наталкиваться на то, что ее понятийный аппарат и методологии не будут вписываться в четкие критерии власти, права, закона, идеологии, того или иного политического института. При всей безусловной и наглядной эффективности геополитики, при всей достоверности ее выводов, заключений и прогнозов, в ней присутсвует «нечто», что ставит ее за рамки политологии и порождает новые и новые волны споров о ее «научности». Это «нечто» способна корректно интерпретировать, разъяснить и обосновать только социология. Поэтому рассмотрение геополитики с социологической точки зрения есть своего рода «спасение» геополитики, важнейший шаг на пути ее полноценной и окончательной институционализации[15].
§ 2. Пространство как социальное явление
§ 2.1 Пространство как социальный концепт. Rex extensa
Как исторически и социологически сформировались наши пространственные представления? Как мы понимаем качественное пространство сегодня?
Пространство — социальный концепт. И у того пространства, с которым мы имеем дело сегодня, есть своя история. Речь идет не о пространстве, которое было всегда, есть сейчас и всегда останется неизменным, а о пространстве, возникшем как социальное явление в эпоху зарождения общества Модерна в западноевропейском (не русском) контексте. Понятие пространства, которое сегодня считается единственным, разработал и ввел в оборот Р. Декарт в рамках своего философского мышления[16]. Он определил субъект как «res cogens», «вещь мыслящую», и объект -- как «res extensa», «вещь протяженную», «пространственную», находящуюся с другой стороны от мыслящего субъекта. Декартово понимание пространства, которое мы сегодня считаем «просто пространством», пришло в Россию через высшую и затем обычную школу в течение последних веков, начиная с петровских времен. В России это понимание укрепилось благодаря Санкт-Петербургскому и Московскому университетам, где в XVIII-XIX веках европейские и прежде всего немецкие преподаватели на немецком и латыни рассказывали русским о том, что такое пространство. Мы поверили им, затем сами несколько столетий транслировали такое представление о пространстве своим ученикам, и, наконец, пришли к уверенности, что «другого пространства вообще нет».
Несколько иначе, чем Декарт, понимал пространство Исаак Ньютон. Если для Декарта пространство совпадало с материей, из которой созданы вещи, то Ньютон мыслил пространство как особое объективное физическое начало, предшествующее вещам, в котором эти вещи располагаются. Но в обоих случаях речь шла о чем-то, что находится по ту сторону от человеческого субъекта, обладает автономной от него реальностью и принадлежит сфере объекта (у Декарта пространство есть аспект материальной вещи, причем ее главное свойство, а у Ньютона – самостоятельная, предшествующая материальным вещам объективная реальность).
Каково же это придуманное Декартом и Ньютоном пространство? Это пространство однородное, локальное (по Ньютону), не имеющее никаких качественных характеристик: другими словами, это пространство количественное. Каждая точка однородного, гомогенного количественного пространства является абсолютно равнозначной любой другой точке этого пространства и ничем от нее не отличается. Такое представление о пространстве возникло в рамках математического мышления Декарта в ходе развития западноевропейского общества в период Модерна[17]. Но что такое западноевропейское общество?
Главное определение западноевропейского общества состоит в том, что оно другое по сравнению с русским обществом. В каком смысле «другое»? В первую очередь, это «другое молчание», «европейское молчание». Западные европейцы молчат «о другом», «по-другому», а когда говорят на фоне этого молчания, то проговаривают то, что лежит в основе европейского языка, европейской философии, европейского мышления. Само представление о количественном, однородном, гомогенном пространстве есть уже «импортная» вещь. Такое пространство — это «концептуальный импорт», аналогичный импорту курток из болоньи или сапог на платформе в советское время. Из-за границы нам «прислали» это «количественное пространство», декартову «res extensa» (дословно, «протяженную вещь»), и оно основательно вошло в нашу науку. В школе на уроках физики, труда, геометрии и алгебры нам старательно объясняли, каково это пространство: нам повторяли, что оно однородно, протяженно, везде одинаково, что это математическое пространство.
В высшей школе с количественным пространством начинают работать уже как с чем-то само собой разумеющимся, и в результате мы оказываемся под абсолютным гипнозом того, что это и есть пространство как таковое, что другого пространства нет и не может быть, а если и есть, то представляет собой «иллюзию», «миф», «абстракцию».
§ 2.2 Теория естественных мест Аристотеля
Что такое качественное пространство, с которым имеет дело геополитика? Прежде всего, это нечто совершенно иное, нежели количественное пространство.
Оперируя с качественным пространством, геополитика выносит за скобки однородное и локальное количественное пространство Декарта-Ньютона. Чтобы понять это, мы должны обратиться к социологии, которая (в особенности структурная социология[18]) демонстрирует, что представление о пространстве всецело определяется обществом и его установками. В обществе архаическом существует одно понимание пространства, в обществе средневековом (религиозном) другое, в обществе Модерна – третье, в обществе Постмодерна – четвертое и т.д. Каково общество – таково и пространство.
Представление о количественном пространстве в Новое время формировалось в споре со средневековой, схоластической, аристотелевской концепцией о неоднородности пространства и неравнозначности его ориентаций (анизотропия). Аристотель учил о наличии у вещей природных мест[19], с помощью чего он объяснял движение. Согласно Аристотелю, вещь движется, поскольку она перемещается из неправильного, неестественного положения в правильное, естественное. Каждая падающая, летящая, катящаяся вещь движется к себе домой. Почему летит стрела? Она летит домой, в сердце противника. Значит, сердце противника — это дом стрелы. У каждой вещи есть свое «естественное» место. И движение объясняется тем, что вещи стремятся вернуться на эти места. Таково представление Аристотеля, лежащее в основании всего его учения о природе.
Аристотелевская модель мира предполагает наличие нормативной конструкции, которая является целью всех природных и общественных вещей и явлений. Это «телос» (????? -- по–гречески «цель», «конец»). Все живые и неживые вещи несут «телос», «цель» в самих себе, что определяется понятием «энтелехия» (неологизм Аристотеля, означающий буквально «несение цели в себе»). Пространство организовано в соответствии с этой нормативной конструкцией: оно сферично, его ориентации (верх и низ, центр и периферия, право и лево, Север, Юг, Восток и Запад) имеют особые качественные характеристики. При этом совокупность вещей мира находится на определенной дистанции от своих естественных мест, то есть они смещены относительно нормативной конструкции. Тяготение к занятию естественного места и есть энергия движения вещи. Но это движение происходит не в пустоте, а среди других вещей, е также стремящихся занять свои места. Пересечение их траекторий, воздействия, оказываемые вещами друг на друга, мешают им достичь цели и составляют элемент случайности, объясняющей причину никогда не прекращающегося движения. Вещи хотят достичь цели, но у них не получается – им мешают другие вещи. Так развертывается динамика мира: в ней есть пространственная нормативная константа, полюс притяжения каждой вещи и есть совокупность «случайных» столкновений вещей между собой. Все это составляет структуру мирового пространства, обладающего двумя измерениями – постоянным (топика «естественного места» каждой вещи) и переменным (координаты конкретной вещи в данный момент времени, определяемые воздействиями других вещей и дистанцией от «естественного места»).
Это пространство является качественным, и оно было общепринятым и в древнегреческом мире (Аристотель не просто создал свою теорию пространства, но обобщил космологические представления разных философских школ его времени), и в европейском Средневековье. Католическая схоластика рассматривала космологию Аристотеля как догму, освященную высшим авторитетом церкви. Можно считать, что «качественное пространство» Аристотеля было преобладающим в течение длительного периода европейской истории – приблизительно с VIII-го по XVI-й века.
§ 2.3 Относительность количественного пространства и отказ от него в современной науке
Появление количественного пространства является отрицанием аристотелевского качественного пространства. Творцы парадигмы Нового времени ясно понимали, что именно они отвергают. Новое время в первую очередь отвергло учение о естественных местах Аристотеля, то есть нормативную конструкцию мира и заложенную в самих вещах динамику движения к своему «телосу».
Здесь важно, что ученые Нового времени не просто «открыли истину о пространстве», не просто «доказали ложность представлений Аристотеля», но перешли к новому типу общества, в котором сменились доминирующие социальные представления, установки и ценности. Они перешли к иной социальной философии, которая конституировала совершенно другую Вселенную[20].
Концепция «res extensa», «количественного пространства», будучи точно таким же социальным конструктом, как и все альтернативные взгляды на пространство, применима исключительно в тех обществах, которые принимают основную философскую модель Нового времени и основывают представление об окружающем мире, субъекте и объекте именно на ней. Иначе говоря, для западноевропейской науки Нового времени вплоть до Эйнштейна и Нильса Бора пространство действительно является количественным[21]. К концу периода Нового времени и к началу эпохи критического переосмысления его парадигм ньютоновские и декартовские представления о пространстве начинают подвергаться ревизии и корректироваться.
Например, в квантовой механике Нильса Бора появляется представление о нелокальном пространстве. Чтобы понять, что такое «принцип нелокальности», следует вспомнить о смысле «принципа локальности». С точки зрения «принципа локальности» или «количественного пространства» происходящее в одной точке пространства нисколько не влияет на происходящее в другой, бесконечно удаленной от первой, точке. Принцип локальности проистекает из глубинного представления о пространстве как о чем-то однородном, безразличном, не имеющем внутренних ориентиров. В квантовой механике – в области бесконечно малых величин (элементарных частиц, кварков и т.д.) -- свойства локального пространства не сохраняются: то, что происходит на квантовом уровне в точке, бесконечно удаленной от данной, влияет на то, что происходит в данной точке.
Еще серьезнее изменилось представление о пространстве в синергетических моделях (С. Хакен, И. Пригожин), изучающих неинтегрируемые процессы и неравновесные состояния, модели хаоса и т.д. Новый взгляд на размерность пространства предлагает теория фракталов Б.Мандельброта, согласно которой декартовские координаты и, соответственно, трехмерное пространство представляют собой лишь рационалистические абстракции: в природе же нет прямых линий и гладких поверхностей, и соответственно, реальная геометрия природы, по меньшей мере, на одно измерение шире научной геометрии. Это значит, что любая прямая линия в природе двухмерна, любая плоскость трехмерна, а любой объем – четырехмерен. Наконец, совсем причудливые представления о пространстве можно встретить в современной физической «теории суперструн», в которой вводятся такие понятия, как «петлевое пространство», «мировой лист», «десятимерие», «голография» и т.д.
Социолог легко объяснит эти трансформации: меняется общество (от Модерна к Постмодерну) и вместе с ним меняется представление о пространстве; «пространство» Модерна уступает место «пространству» Постмодерна.
Однако сегодня в быту мы оперируем не с квантовым, фрактальным, хаотическим или петлевым пространством, как профессиональные физики, а со старомодным европейским пространством XVIII века – локальным, однородным, материальным, «объективным» и т.д.
Так примерно мыслил на заре ХХ века Владимир Ильич Ленин, когда он толковал материю в механицистском ключе ранних материалистов XVII-XVIII веков («материя – объективная реальность, данная нам в ощущениях»[22]). Ленинский взгляд на «объективный» мир отражал естественнонаучные представления европейцев раннего Модерна. Этот мир представлялся четко работающим по принципам картезианско-ньютоновской модели механизмом. Но уже в XIX веке эта модель стала ставиться под сомнение, а сегодня квантовое пространство вытеснило, по крайней мере, в науке, однородное и локальное картезианское пространство. Ленин этому сдвигу большого значения не придал: либо потому, что не следил за новыми тенденциями в фундаментальной науке, ограничиваясь научно-популярными брошюрами того времени, либо потому, что в России в конце XIX – начале XX веков все еще преобладал традиционно-религиозный взгляд на мир и для Ленина было важно утвердить «пространство» Модерна в обществе, где это было еще чем-то новым и «прогрессивным», в то время как в самой Европе «пространство» Модерна все чаще ставилось под сомнение новыми направлениями в науке.
Ленинский механицистский материализм и «объективизм» (с их наивными представлениями об устройстве мира, вещества и материи) сохраняли статус догматов на протяжении всего советского периода, и несколько поколений советских ученых воспитывались на этом как на не подлежащих сомнению «научных» аксиомах. Социологу было бы очевидно, что «научность» и «аксиоматичность» этих постулатов – явление исключительно идеологическое, политическое и социальное, но, видимо, именно по этой причине сама социология в советское время не приветствовалась и не изучалась. Тем не менее в сегодняшнем российском обществе, где марксизм-ленинизм и его догматы уже не являются общеобязательными и незыблемыми «истинами», мы сплошь и рядом имеем дело с наследием советского общества: большинство ученых воспитывались в советское время и были вынуждены принимать и транслировать его аксиомы; кроме того, сам процесс школьного образования до сих пор по инерции продолжает тиражировать именно механицистские и «объективистские», не подвергшиеся критическому переосмыслению и социологическому анализу, представления о материи и пространстве.
Поэтому мы вынуждены столь подробно останавливаться на объяснении того, что «пространство» есть социологический конструкт, а его свойства суть проекция доминирующих в данном конкретном обществе представлений. Нам все еще кажется, что свойства пространства объективны и принадлежат самому объекту. Так учил наивный материализм XVIII века, которого большинство современных ученых -- как западных, так и восточных -- давно не придерживается. И если мы не переступим через эти «объективистские», «материалистические» и «механицистские» предрассудки, мы не поймем ни социологии, ни геополитики.
§ 2.4 Геополитика и пространственный смысл. Аристотель, архаика и феноменология
Рассмотрев разные варианты социологической трактовки пространства, мы приблизились к пониманию организации знания, методологии и предмета изучения в геополитике. Геополитика оперирует с качественным пространством и, значит, вовсе не с пространством классической науки Нового времени. Однородное, изотропное, локальное, механицистское, объективное, материальное пространство Декарта/Ньютона никак не может быть взято в качестве предпосылки для развертывания геополитической картины мира. Это, в частности, объясняет тот холодный прием, с которым геополитики столкнулись при попытках академической институционализации своих теорий в конце XIX – начале XX веков.
Геополитика оперирует с пространством, отличным от пространственной парадигмы классического Модерна. Однако мы можем заметить и другую социологическую закономерность: интерес к геополитике вновь проснулся в 1970-е годы, как раз в тот период, когда дали о себе знать процессы перехода западного общества к новой социологической парадигме – к парадигме Постмодерна. Этот переход не мог не повлиять на отношение к пространству: спектр приемлемых взглядов на природу пространства существенно расширился и геополитика перестала вызывать стойкое отторжение.
Можно ли заключить из этого, что геополитика – это наука постмодерна? Ответ на вопрос не очевиден: мы посвятили этому отдельную книгу[23]. Всплеск внимания к геополитике и ее запоздалая по сравнению с другими науками институционализация – признак именно постмодерна, но суть геополитики к этому не сводится. Она возникла тогда, когда Постмодерна не было и в помине, и развивалась несколько десятилетий как область прикладного анализа внешней политики, военной стратегии и международных отношений, не отдавая себе отчета в философской и онтологической обоснованности своих теорий. Многие методики геополитики были полезны и применимы на практике, поэтому англо-саксонские общества (Англия и США), где эта дисциплина получила наибольшее распространение, удовлетворялись этой практической значимостью и прагматической пользой. Поэтому, в определенном смысле, геополитика несет на себе явные следы Модерна, хотя и оперирует с представлением о пространстве, резко контрастирующим с тем, которое является аксиоматическим в науке Модерна.
Таким образом, геополитическое пространство – это особое явление, которое является сложным и может быть проанализировано одновременно на трех уровнях.
В-первых, геополитическое пространство несет на себе многие признаки аристотелевских воззрений, то есть выражает собой пространственные представления традиционного общества. С точки зрения геополитики совершенно не безразлично, где происходит тот или иной процесс и с каким конкретно обществом мы имеем дело. И в зависимости от того, к какой точке земли будет относиться то или иное явление, как бы оно ни было похоже на происходящее в других точках, его смысл будет всегда толковаться по-новому.
С точки зрения качественного пространства место нахождения явления, например, месторасположение общества, пространственный рельеф, ландшафт территории, где происходит то или иное событие (будь то береговая или сухопутная зоны, река или гора, болото или лес), чрезвычайно важны для установления смысла этого явления, его анализа и прогнозов относительно дальнейших последствий. Пространство не пустота, не преграда или отсутствие преграды, например, для прокладки железнодорожных путей или бетонной автотрассы. Это некая смысловая среда («Raumsinn» – «пространственный смысл», по выражению немецких геополитиков), которая не просто влияет на общество, но определяет его структурные особенности. В значительной степени общество, помещенное в то или иное пространство, меняет свое содержание. Иначе говоря, пространство в геополитике является смыслообразующим. Пространство придает смысл явлениям, событиям, процессам, институтам, выступая как интерпретационная, герменевтическая инстанция.
[ Карта 1. Политическая карта мира map1.jpg]
[Карта 2. Цивилизационная карта мира. map2.jpg]
Качественное пространство нам дано как живой окружающий нас мир. Пространство, данное нам феноменологически, всегда имеет определенный рельеф – морской или горный, низинный или холмистый, речной или пустынный. Оно никогда не является пустымматематическим пространством Декарта, это не «res extensa», это всегда ландшафт. Таким образом, понятие ландшафта может быть взято в качестве одного из главных свойств качественного пространства. Абстрактного пространства, с которым имеет дело научное мышление Нового времени, мы не знаем, оно не дано нам в опыте. В опыте нам дано созерцание ландшафта.
Если, конкретизируя, говорить о русском пространстве, то это всегда пространство большое[24], обязательно без конца и края, чтобы можно было заблудиться, куда-то пойти и не дойти, не там свернуть, и, в конце концов, пропасть в этом пространстве или спастись в его бескрайности. Если, в свою очередь, говорить о японском пространстве, то это всегда будет маленькое пространство. Это совершенно разные восприятия пространства, а феноменологически – это разные качественные пространства.
Качественное пространство, состоящее из различий, никогда не ровное пространство, оно всегда имеет борозды, подъемы и впадины. Именно такое пространство характерно для человека, главным свойством которого является интенсивное различение. Если посмотреть на пространство математическими декартовыми глазами, в нем способность различения замирает или становится ледяной, как во дворце Снежной королевы. А человеческое различение, напротив, подвижное, динамичное, живое. Мы всё время различаем, отличаем и живем этим различением. Такое феноменологическое качественное пространство запечатлено в нашем языке.
Исходя из самого языка, легко понять, о чем здесь идет речь, поскольку язык оперирует с качественным пространством. Если мы говорим «вверх», то подразумеваем «взлетать» или «подниматься», если «вниз», то -- «падать» или «спускаться». Язык не позволяет нам сказать «спускаться вверх». Пространство языка качественное, аристотелевское, и нам легко это понять. А в рамках количественного пространства механицистской модели, строго говоря, невозможно употребить такие понятия, как «спуститься» или «подняться». Здесь следует использовать термин «переместиться». «Некто переместился», но не важно куда, поскольку в количественном пространстве у вещи нет «естественного места».
Итак, геополитика имеет дело с качественным пространством и с теми процессами, которые развиваются в качественном пространстве. Поэтому геополитика оперирует не с пространством Декарта и его ортогональными координатами, а с пространством Суши и Моря, структура которых намного более сложна и многомерна.
Всякое пространство с точки зрения геополитического подхода, равно как и с точки зрения феноменологии человеческого интенсивного восприятия, является либо сухим, либо влажным, либо высоким, либо низким, либо близким, либо далеким. Поэтому геополитику и ее методы так легко осваивать даже людям, не имеющим специальной научной подготовки. Аппарат геополитических представлений воспроизводит феноменологические структуры обычного человеческого восприятия окружающей действительности. Геополитика оперирует с аналогом «жизненного мира» и привычными, часто употребляемыми, бытовыми ассоциациями. В эпохи традиционного общества эта связь между наивным «жизненным миром» и научными теориями была более прямой и крепкой. Мы с полным основанием можем отнести геополитическое пространство и к аристотелевскому, и к религиозно-мифологическому, и к феноменологическому, связанному с «жизненным миром», отношению людей к тому, в чем они пребывают.
Таким образом, один слой геополитического пространства мы идентифицируем с пространственными представлениями, предшествующими эпохе Модерна – то есть с мифологическим, архаическим и феноменологическим пространством.
§ 2.5 Географический детерминизм и прагматика пространства
Но у геополитического пространства есть и иной срез. Его можно назвать прагматическим. И здесь мы попадаем в парадигму Модерна с его специфическими представлениями. Многие геополитики, в том числе и основатель политической географии Фридрих Ратцель[25], рассматривали пространство как объективное свойство окружающего мира, не ставя под сомнение основные принципы пространства Нового времени. Другое дело, что они уделяли влиянию объективной географической среды повышенное внимание.
Это можно проследить, начиная с трудов Шарля Монтескье[26], объяснявшего различия в культурном уровне разных народов влиянием климата и географических особенностей. При этом Монтескье был одним из ключевых деятелей Просвещения и всемерно укреплял парадигмы Нового времени. Для него географические особенности были выражением эмпирической силы воздействия объекта на субъект – в духе номиналистского и эмпирического подходов английской философии, которой англофил Монтескье искренне восхищался. Здесь мы имеем дело с определенной версией материализма.
В таком же духе мыслил пространство и Ф. Ратцель, которого считают основателем «географического детерминизма». Ратцель полагал, что ландшафт оказывает решающее воздействие на социально-политические и хозяйственные стороны развития общества – сдерживает одни силы и тенденции и поощряет развитие других. И снова мы имеем дело с вполне модернистским представлением о пространстве, где лишь его «объективное» влияние на общество ставится во главу угла.
Как поле развертывания чисто прагматических сил, связанных с политическим и экономическим контролем над территориями земного шара, рассматривали географическое пространство англосаксонские геополитики А. Мэхэн[27] и Х. Макиндер[28].
В значительной степени вся англосаксонская и частично ранняя немецкая традиция геополитики не выходят за рамки понимания пространства как объективно существующей реальности, но лишь подчеркивает, что эта реальность в форме географической среды, ландшафта, существенно аффектирует политическую, стратегическую и экономическую природу государств и обществ. При этом немецкие геополитики все же руководствуются в большей степени органицистской философией и тяготеют к тому, чтобы рассматривать социокультурные явления как высший уровень органических и витальных процессов (отсюда тезис о «государствах как формах жизни» шведа Рудольфа Челлена, ученика Ратцеля, который и ввел самое понятие «геополитика»). Англосаксы, в свою очередь, более механистичны и интересуются пространством и его закономерностями с утилитарно-прагматической точки зрения. Это, впрочем, не помешало и тем и другим, внести огромный, решающий вклад в становление геополитики как науки.
§ 2.6 Геополитика и пространство постмодерна
И, наконец, в наше время, в эпоху перехода к обществу Постмодерна, мы сталкиваемся с новыми тенденциями в геополитике, которые проецируют геополитические методологии на новые типы пространств – космическое пространство, виртуальное пространство, информационное пространство, сетевое пространство, коммуникативное пространство, экономическое пространство, глобальное пространство и т.д. Некоторые философы постмодернисты, в частности, Ж.Делез и Ф.Гваттари, вводят такой термин как «геофилософия»[29], пытаясь осмыслить разнообразие интеллектуальных культур Запада и Востока через различия в их интерпретациях пространства. Делез и Гваттари разрабатывают новые формы постмодернистского осмысления пространства, материи и телесности – в частности, такие понятия как «ризома», «тело без органов», «гладкое пространство», «изборожденное пространство»[30] и т.д., которые можно успешно применить и к новому толкованию социокультурных, политических и геополитических явлений.
Сегодня все чаще делаются попытки разработать геополитическую теорию нового поколения – геополитику постмодерна[31] (например, «критическая геополитика» О'Туатайла[32] и т.д.). В этом отношении специфика геополитического пространства открывает еще один уровень – возможность геополитического рассмотрения тех явлений и сред, которые ранее к геополитике не относились.
Если суммировать эти уровни, то наше представление о геополитическом пространстве становится чрезвычайно многомерным и объемным. Это пространство одновременно является и архаико-мифологическим, и аристотелевским (нормативно-телеологическим), и феноменологическим, и «объективным» (но с учетом повышенного влияния на субъект – культуру, общество, человека – вплоть до органицизма), и постмодернистским.
Глава 2. Геополитика: определения, принципы, аксиомы, методы
§ 1. Провозвестники геополитики: Ф.Ратцель
§ 1.1 Ф. Ратцель: политическая география как предшественница геополитики
Одним из предшественников собственно геополитической науки, тем, кто по сути и сформировал предпосылки для возникновения геополитики, был Фридрих Ратцель (1844 – 1904), немецкий географ и этнолог, издавший серию программных работ, открывающих собой новую науку – «антропогеографию» или «политическую географию»[33].
Ф. Ратцель окончил Политехнический университет в Карлсруэ, где он прослушал курсы геологии, палеонтологии и зоологии. Завершил он свое образование в Гейдельберге, где стал учеником профессора Эрнста Гекеля (первым употребившего термин «экология»). Мировоззрение Ратцеля было основано на эволюционизме и дарвинизме и окрашено отчетливым интересом к биологии.
Ратцель участвовал в войне 1870 года, куда оправился добровольцем, за храбрость получил награду «Железный Крест». В политике он постепенно становится убежденным националистом, а в 1890 году вступает в «Пангерманистскую лигу» Карла Петерса. Он много путешествует по Европе и Америке и добавляет к своим научным интересам исследования по этнологии, затем становится преподавателем географии в техническом институте Мюнхена, а в 1886 году переходит на кафедру географии в Лейпциге.
В 1876 году Ратцель защищает диссертацию об «Эмиграции в Китае», а в 1882 году в Штуттгарте выходит его фундаментальный труд «Антропогеография» («Antropogeographie»), в котором он формулирует свои основные идеи: связь эволюции народов и демографии с географическими данными, влияние рельефа местности на культурное и политическое становление народов и т.д.
§ 1.2 Основные принципы и законы политической географии
В своих трудах Ф. Ратцель заложил целый ряд тезисов, большинство из которых легли в основу последующих геополитических методик.
1. Человечество едино и его отдельные этнические и социальные сегменты подчиняются общей логике развития – по аналогии с другими видами живых существ (этот тезис оспаривали позже представители культурной антропологии, структурализма и большинство направлений в классической социологии). Единство человеческого рода – это общеземная или планетарная черта, которая воплощает в себе высший уровень творения[34].
2. Государство есть живое тело, которое простирает себя по поверхности земли и отличает себя от других тел, которые располагаются таким же образом[35]. Государства на всех стадиях своего развития рассматриваются как организмы, которые с необходимостью сохраняют связь со своей почвой и поэтому должны изучаться с географической точки зрения. Как показывают этнография и история, государства развиваются на пространственной базе, все более и более сопрягаясь и сливаясь с ней, извлекая из нее все больше и больше энергии. Таким образом, государства оказываются пространственными явлениями, управляемыми и оживляемыми этим пространством; и описывать, сравнивать, измерять их должна география. Государства вписываются в серию явлений экспансии жизни, являясь высшей точкой этих явлений[36]. «Органический» подход Ф. Ратцеля сказывается и в отношении к самому пространству (Raum). Это «пространство» переходит из количественной материальной категории в новое качество, становясь «жизненной сферой», «жизненным пространством» (Lebensraum)[37] или «геобиосредой». Отсюда вытекают два других важных понятия «политической географии» Ф. Ратцеля: «пространственный смысл» (Raumsinn) и «жизненная энергия» (Lebensenergie). Эти термины близки друг к другу и обозначают некое особое качество, присущее географическим системам и предопределяющее их политическое оформление в истории народов и государств.
3. Государство мыслится Ф. Ратцелем как многомерная экологическая среда, в которой происходит оформление народа, нации. Какими Ф. Ратцель видел соотношения этноса и пространства явствует из его «Политической географии»: государство складывается как организм, привязанный к определенной части поверхности земли, а его характеристики развиваются из характеристик народа и почвы. Наиболее важными характеристиками являются размеры, местоположение и границы. Далее следует типы почвы вместе с растительностью, ирригация и, наконец, соотношения с остальными конгломератами земной поверхности, и в первую очередь, с прилегающими морями и незаселенными землями, которые, на первый взгляд, не представляют особого политического интереса. Совокупность всех этих характеристик составляют страну (das Land). Но когда говорят о «нашей стране», к этому добавляется все то, что человек создал, и все связанные с землей воспоминания. Так изначально чисто географическое понятие превращается в духовную и эмоциональную связь жителей страны и их истории.
Государство является организмом не только потому, что оно артикулирует жизнь народа на неподвижной почве, но потому что эта связь взаимоукрепляется, становясь чем-то единым, немыслимым без одного из двух составляющих. Необитаемые пространства, неспособные вскормить Государство, это историческое поле под паром. Обитаемое пространство, напротив, способствует развитию государства, особенно если это пространство окружено естественными границами. Если народ чувствует себя на своей территории естественно, он постоянно будет воспроизводить одни и те же характеристики, которые, происходя из почвы, будут вписаны в него.[38]
4. Государство может расширяться и сужаться в зависимости от внутренних и внешних факторов. Оно растет пространственно, если у него есть внутренние силы, ресурсы, энергии и если ему удается преодолеть сопротивление государств, расположенных рядом. Оно сжимается, если утрачивает жизненные силы или уступает давлению более могущественных соседних политических образований. Пребывая в одной и той же антропогеографической нише, все государства обречены на то, чтобы развиваться через циклы слияний и поглощений, расширений и сужений. Это неумолимый закон политического пространства. Отношение к государству как к живому организму предполагало отказ от концепции «нерушимости границ». Государство рождается, растет, умирает, подобно живому существу. Следовательно, его пространственное расширение и сжатие являются естественными процессами, связанными с его внутренним жизненным циклом.
5. Развивая идеи «жизненного пространства», расширения и сужения территорий государств, Ф. Ратцель формулирует законы «территориальной экспансии государства». Экспансия мыслится им как биологическая необходимость, а не как результат рационально-волевой деятельности политических элит. В своей статье «О законах пространственного роста государств»[39] Ф. Ратцель так описывает семь законов экспансии: 1) протяженность государств увеличивается по мере развития их культуры; 2) пространственный рост государства сопровождается иными проявлениями его развития: в сферах идеологии, производства, коммерческой деятельности, мощного «притягательного излучения», прозелитизма; ?3) государство расширяется, поглощая и абсорбируя политические единицы меньшей значимости; ?4) граница -- это орган, расположенный на периферии государства (понятого как организм); ?5) осуществляя свою пространственную экспансию, государство стремится охватить важнейшие для его развития регионы: побережья, бассейны рек, долины и вообще все богатые территории; ?6) изначальный импульс экспансии приходит извне, так как государство провоцируется на расширение государством (или территорией) с явно низшей цивилизацией; ?7) общая тенденция к ассимиляции или абсорбции более слабых наций подталкивает к еще большему увеличению территорий в движении, которое подпитывает самое себя[40]. Ф. Ратцеля в том, что он написал «Катехизис для империалистов». При этом сам Ф. Ратцель отнюдь не стремился любыми путями оправдать немецкий империализм, хотя и не скрывал, что придерживается националистических убеждений. Для него было важно создать концептуальный инструмент для адекватного осознания истории государств и народов в их отношении с пространством.
6. Государства адаптируются к ландшафту, используя его преимущества и открывающиеся возможности и стараясь преодолеть заложенные в нем ограничения, так же, как поступают растения или животные виды (включая развитие и наследование новых качеств, дифференциацию органов, методик добывания пищи и т.д.) Но в случае людей адаптация носит культурный, социальный и политический характер, членящий единое человечество на разнообразные антропологические виды, выражающиеся в многообразии культур, цивилизаций, политических систем, хозяйственных практик[41].
Эти принципы «политической географии» Ф. Ратцеля стали отправной точкой для всей дальнейшей геополитической мысли.
§ 1.3 Американский опыт, значение «Моря» и «мировое могущество»
На Ф. Ратцеля в значительной степени повлияло знакомство с Северной Америкой, которую он хорошо изучил и которой посвятил две книги: «Формы городов и культур Северной Америки»[42] и «Соединенные Штаты Северной Америки»[43]. Он заметил, что «чувство пространства» у американцев развито в высшей степени, так как они были поставлены перед задачей освоения «пустых» пространств, имея за плечами значительный «политико-географический» опыт европейской истории. Следовательно, американцы осмысленно осуществляли то, к чему Старый Свет приходил интуитивно и постепенно. Так у Ф. Ратцеля мы сталкиваемся с первыми формулировками другой важнейшей геополитической концепции -- концепции «мировой державы» (Weltmacht). Ф. Ратцель заметил, что у больших стран в их развитии есть тенденция к максимальной географической экспансии, выходящей постепенно на планетарный уровень. Следовательно, рано или поздно географическое развитие территориально обширного государства должно подойти к своей континентальной фазе.
Применяя этот принцип, выведенный из американского опыта политического и стратегического объединения континентальных пространств, к Германии, Ф. Ратцель предрекал ей судьбу мощной континентальной державы.
Предвосхитил он и другую важнейшую тему геополитики: значение моря для развития цивилизации. В своей книге «Море, источник могущества народов»[44] он указал на необходимость каждой мощной державы особенно развивать свои военно-морские силы, так как этого требует планетарный масштаб полноценной экспансии. То, что некоторые народы и государства (Англия, Испания, Голландия и т.д.) осуществляли спонтанно, сухопутные державы (Ф. Ратцель, естественно, имел в виду Германию) должны делать осмысленно: развитие флота является необходимым условием для приближения к статусу «мировой державы» (Weltmacht).
«Море» и «мировая держава» у Ф. Ратцеля уже связаны между собой, однако только у позднейших геополитиков (Х.Макиндера, К.Хаусхофера и особенно К. Шмитта) эта тема приобретет законченность и центральность.
Труды Ф. Ратцеля являются необходимой базой для всех геополитических исследований. В свернутом виде в его работах содержатся практически все основные тезисы, которые позднее лягут в основание этой науки.
§2. Провозвестники геополитики: А.Мэхэн
§ 2.1 Адмирал Альфред Мэхэн: основоположник теории «морского могущества».
Другим провозвестником геополитики, наряду с Ф. Ратцелем, выступал американский стратег, адмирал Альфред Тайер Мэхэн (1840 -1914)[45].
Сам А. Мэхэн термин «геополитика» не употреблял (как и Ратцель), но структура его стратегического анализа и основные выводы точно соответствуют сугубо геополитическому подходу. Идеи А. Мэхэна лежат в основе англосаксонской геополитической традиции и приняты всеми геополитическими школами как фундаментальные концептуальные установки.
Офицер американских «Union Navy», он преподавал с 1885 года историю военного флота в «Naval War College» в Нью-Порте (Роуд-Айленд). В 1890 году он опубликовал свою первую книгу, ставшую почти сразу же классическим текстом по военной стратегии -- «Влияние морской силы на историю 1660-1783»[46]. Далее следуют с небольшим промежутком другие работы: «Влияние морской силы на французскую революцию и империю. 1793-1812»[47], «Заинтересованность Америки в Морской Силе в настоящем и в будущем»[48], «Проблема Азии и ее воздействие на международную политику» [49] и «Морская Сила и ее отношение к войне 1812 года»[50].
Практически все книги были посвящены одной теме -- «морской силе», «морскому могуществу», «Sea Power».
«Морское могущество», по А. Мэхэну, представляет собой достижение военного, стратегического, политического и экономического превосходства за счет использования морских пространств и путей сообщения, а также за счет охраны собственных береговых границ и установление контроля над береговыми зонами, относящимися к «нейтральным» территориям или к территориям «противника». Для А. Мэхэна судьба США состоит в полном отождествлении с «морским могуществом», а главным её стратегическим, историческим и политическим противником всегда была сухопутная континентальная Россия.
А. Мэхэн был не только теоретиком военной стратегии, но активно участвовал в политике. В частности, он оказал сильное влияние на таких политиков, как Генри Кэбот Лодж и Теодор Рузвельт. Более того, если ретроспективно рассмотривать американскую военную стратегию на всем протяжении XX века, то мы увидим, что она строится в прямом соответствии с идеями А. Мэхэна. Причем, если в Первой мировой войне эта стратегия принесла США ограниченный успех, то ее эффективное применение в промежуток между двумя мировыми войнами, и особенно во Второй мировой войне, дало колоссальный результат. Победа США и западного блока как «морского могущества» окончательно закрепила успех стратегических идей А. Мэхэна, который раньше других осознал главные вектора политико-стратегического, военного и экономического становления США как глобальной мировой империи.
§ 2.2 Морское могущество и мировая торговая империя
Для А. Мэхэна важнейшим инструментом политики, наряду с военно-морскими силами, является торговля. Военные усилия и флот должны лишь обеспечивать максимально благоприятные условия для создания планетарной торговой сети. А. Мэхэн выделяет три фазы экономического цикла: ?
1) производство (обмен товаров и услуг через водные пути),
2) навигацию (реализующую этот обмен),
3) колонии (производящие циркуляцию товарообмена на мировом уровне)[51].
?А. Мэхэн считает, что анализировать позицию и стратегический статус государства следует на основании шести критериев:
Географическое положение государства, его открытость морям, возможность морских коммуникаций с другими странами. Протяженность сухопутных границ, способность контролировать стратегически важные регионы. Способность угрожать своим флотом территории противника.
«Физическая конфигурация» государства, т.е. конфигурация морских побережий и количество портов, на них расположенных. От этого зависит процветание торговли и стратегическая защищенность.
Протяженность территории. Она равна протяженности береговой линии.
Статистическое количество населения. Оно важно для оценки способности Государства строить корабли и их обслуживать. ?
Национальный характер. Способность народа к занятию торговлей, так как морское могущество основывается на мирной и широкой торговле.
Политический характер правления. От этого зависит переориентация лучших природных и человеческих ресурсов на созидание мощной морской силы.[52]
Уже из этого перечисления видно, что А. Мэхэн строит свою теорию, исходя исключительно из «морского могущества» и мировой «морской торговли». Понятие «морское могущество» неразрывно связано со свободой «морской торговли», а военно-морской флот выступает гарантом обеспечения этой торговли. Для А. Мэхэна образцом «морской силы» был древний Карфаген, а в более близкое время – Британская империя XVII и XIX веков.
А. Мэхэн идет еще дальше, считая «морское могущество» особым типом цивилизации (предвосхищая идеи Х. Макиндера и К. Шмитта), наилучшим и наиболее эффективным среди всех существующих, а потому предназначенным для мирового господства.
§ 2.3 США как мировое морское могущество и торговая империя
Идеи А. Мэхэна были восприняты во всем мире и повлияли на многих европейских стратегов. Даже сухопутная и континентальная Германия в лице адмирала Тирпица приняла на свой счет тезисы Мэхэна и стала активно развивать свой флот. Показательно, что в 1940 и в 1941 году две книги А. Мэхэна были изданы и в СССР[53].
Но предназначались эти книги, в первую очередь, Америке и американцам. А. Мэхэн был горячим сторонником доктрины президента Монро (1758 -- 1831), который в 1823 году декларировал принцип взаимного невмешательства стран Америки и Европы, а также поставил рост могущества США в зависимость от территориальной экспансии на близлежащие территории. А. Мэхэн считал, что у Америки «морская судьба» и эта »Проявленная Судьба»(«Manifest Destiny»)[54] заключается на первом этапе в стратегической интеграции всего американского континента (в чем и состоял смысл доктрины Монро), а затем -- в установлении мирового господства.
Надо отдать должное почти пророческому видению А. Мэхэна. В его время США еще не вышли в разряд передовых мировых держав, более того, была далеко не очевидна их принадлежность к «морскому могуществу». Еще в 1905 году Х. Макиндер в статье «Географическая ось истории»[55] относил США к «сухопутным державам», входящим в состав «внешнего полумесяца» лишь как полуколониальное стратегическое продолжение морской Англии. Макиндер писал: «Только что восточной державой стали США. На баланс сил в Европе они влияют не непосредственно, а через Россию»[56] .
?Но уже за несколько лет до появления текста Х. Макиндера адмирал Мэхэн предсказывал именно Америке планетарную судьбу, ее дальнейшее становление ведущей морской державой, прямо и непосредственно влияющей на судьбы мира.
В статье «Заинтересованность Америки в Морской Силе»[57] А. Мэхэн утверждал, что для того, чтобы Америка стала мировой державой, она должна выполнить следующие пункты: 1) активно сотрудничать с британской морской державой; 2) препятствовать германским морским претензиям; ?3) бдительно следить за экспансией Японии в Тихом океане и противодействовать ей; ?4) координировать с европейцами совместные действия против народов Азии[58].
А. Мэхэн видел судьбу США в том, чтобы не пассивно соучаствовать в общем контексте периферийных (по отношению к Англии) государств, но в том, чтобы занять ведущую позицию в экономическом, стратегическом и даже идеологическом отношениях.
Независимо от Х. Макиндера Мэхэн пришел к тем же выводам относительно главной опасности для «морского могущества»: этой опасностью являются континентальные государства Евразии: в первую очередь, Россия, а во вторую -- Германия. Борьба с Россией, с этой «непрерывной континентальной массой Русской Империи, протянувшейся от западной Малой Азии до японского меридиана на Востоке», была для Морской Силы главной долговременной стратегической задачей.
А. Мэхэн перенес на планетарный уровень принцип «анаконды», примененный американским генералом Мак-Клелланом в североамериканской гражданской войне 1861-1865 годов против армии южан-конфедератов. Этот принцип заключается в блокировании вражеских территорий с моря и по береговым линиям, что приводит постепенно к стратегическому истощению противника. Так как А. Мэхэн считал, что мощь государства определяется его потенциями становления «морским могуществом», то в случае противостояния с континентальными державами (Россия, Германия) стратегической задачей номер один является недопущение этого становления в лагере противника. Следовательно, задачей исторического противостояния Америки являет перечисленным выше стратегическим пунктам. Собственные береговые просторы должны быть под контролем, а соответствующие зоны противника нужно стараться любыми средствами оторвать от континентальной массы.
И далее: так как доктрина Монро (в широком смысле, как план стратегической территориальной интеграции) усиливает мощь государства, то не следует допускать создания аналогичных интеграционных образований у противника. Напротив, противника или соперника (по А. Мэхэну, это евразийские державы – Россия и Германия) следует ослаблять, удушая в кольцах «анаконды» континентальную массу, сдавливая ее за счет выведенных из-под ее контроля береговых зон и перекрывая по возможности выходы к морским пространствам.
В первой мировой войне эта стратегия реализовалась в поддержке Антантой белого движения по периферии Евразии (как ответ на заключение большевиками мира с Германией). Во второй мировой войне она также была обращена против Средней Европы и, в частности, через военно-морские операции против стран Оси и Японии. Но особенно четко она видна в эпоху холодной войны, когда противостояние США и СССР достигло тех глобальных, планетарных пропорций, с которыми на теоретическом уровне геополитики оперировали, начиная с конца XIX века.
Фактически, основные линии стратегии НАТО и других блоков, направленных на сдерживание СССР (концепция «сдерживания» тождественна стратегической и геополитической концепции «анаконды») -- ASEAN, ANZUS, CENTO -- являются прямым развитием основных тезисов адмирала А. Мэхэна, которого на этом основании вполне можно назвать интеллектуальным отцом современного атлантизма.
§ 3 Рождение геополитики: Р. Челлен
§ 3.1 Рудольф Челлен: рождение термина «геополитика» и его первые дифиниции
Термин «геополитика» первым употребил в XIX веке швед Рудольф Челлен(1864-1922) [59], ученик Фридриха Ратцеля (1844-1904).
Р. Челлен был профессором истории и политических наук в университетах Уппсалы и Гётеборга. Кроме того, он активно участвовал в политике и был какое-то время депутатом шведского парламента. Р. Челлен не являлся профессиональным географом и рассматривал геополитику, основы которой он развивал, отталкиваясь от работ Ф. Ратцеля, как часть политологии.
Геополитику Р. Челлен определил как «науку о Государстве как географическом организме, воплощенном в пространстве»[60].
?Помимо «геополитики» Р. Челлен предложил еще четыре неологизма, которые, по его мнению, должны были составить основные разделы политической науки: «экополитика» (изучение государства как экономической силы); «демополитика» (исследование динамических импульсов, передаваемых народом государству; аналог «антропогеографии» Ратцеля); ? «социополитика» (изучение социального аспекта государства); ? «кратополитика» (изучение форм правления и власти в соотношении с проблемами права и социально-экономическими факторами)[61] . Но все эти дисциплины, развиваемые Р. Челленом параллельно геополитике, не получили широкого признания, в то время как термин «геополитика» устойчиво утвердился.
Этимология термина очевидна: от греческого «?????», «государство», и «??a», «земля». Согласно Р. Челлену, геополитика изучает отношение государства, политической системы, политического организма к ландшафту, к территории, к земле, к пространству и представляет собой раздел политологии.
Р. Челлен предложил систематизировать геополитические знания, рассматривая отношение государства к пространству как абсолютно необходимый элемент любого политологического анализа, и с этого момента слово «геополитика» начинает свое существование в истории. У самого Р. Челлена геополитика считалась частью более обширной политологической конструкции, представляя собой лишь направление прикладной политологии. Однако постепенно геополитика обособилась в отдельную дисциплину.
§ 3.2 Органицизм как отличительная черта геополитики
Классическая геополитика, определенная в терминах Р.Челлена, задумывалась как дисциплина, изучающая отношения политических единиц, высшим выражением которых является государство, к пространству власти.
Здесь следует отметить одну важную особенность. Само государство понимается Р. Челленом не как механизм (вопреки классической политологии), но как организм.
В своем главном труде «Государство как форма жизни»[62], выпущенном в 1916 году, Р. Челлен развил постулаты, присутствующие уже у Ф. Ратцеля, в которых отражается органицистский подход. Этот подход отражается в названии книги «Государство как форма жизни», где государство рассматривается не как абстрактно-логический аппарат, но именно как выражение и проявление жизни как таковой.
В XIX веке о природе государства спорили две основные школы философов, юристов, правоведов, историков. Одни, механицисты, придерживались теории искусственной сущности государства, другие, романтики, виталисты – органицистской теории, то есть видели в государстве одну из форм живой природы, действующей сквозь людей, общество, культуру (А.Эспинас, П. фон Лилиенфельд, А.Шеффле и другие).
Механическое понимание государства основывалось на идеях Просвещения (Декарт, Ньютон. Ламетри и др.), сравнивавших организмы и органы человека с механическими предметами, машинами («метафора часов»). Органицисты (романтики, холисты, виталисты, «философы жизни» и т.д.) противопоставляли им идею органической целостности любого явления(«метафора дерева»), которое невозможно разобрать на части без того, чтобы не погубить. Если механицисты даже живые организмы пытались осмыслить как аппараты и понять их устройство, исходя из элементов, частей, фрагментов (современная генетика во многом продолжает именно механицистский подход, хотя на более совершенном и изощренном уровне), то органицисты, напротив, даже искусственные конструкции – такие, как государство, общество и т.д. -- толковали как стадии развития динамической жизненной стихии.
Согласно «метафоре часов», государство, общество, политика, народ, культура представляют собой искусственно созданные механизмы. С точки зрения «метафоры дерева», государство, общество, человек, культура представляют собой естественно развившиеся организмы. Разница в подходах заключается в том, что в первом случае любое образование можно разъять, как механизм, на составные части, а потом собрать заново, а во втором случае это невозможно. Если, например, спилить дерево, а затем попытаться его водрузить на место, из этой попытки ничего не выйдет. Если расчленить любое живое существо, то вернуться к предшествующему состоянию уже не удастся: части тела сшить можно, но это будет лишь чучело.
Механицизм и органицизм встречаются и в социологии, и в политологии, и в различных философских и даже естественнонаучных дисциплинах. В случае механицизма (Р.Декарт[63], Ж.О.де Ламетри[64] и У. Гарвей[65])человек будет рассматриваться как механизм, в котором легкие уподобятся кузнечным мехам, печень — котлу для варки, суставы — рычагам, жилы – канатам, сердце – насосу и т.д. Современная медицина, кстати, исходит преимущественно из механицистских представлений о человеке и мире. Органы рассматриваются как нечто существующее отдельно от всего организма. Отсюда идея трансплантации, предполагающей, что можно заменить один орган другим. Такой подход был категорически неприемлем для холистской медицины, рассматривавшей человеческое существо как целостную сущность, в которой ничего без серьезных последствий кардинально поменять нельзя. В наше время в медицине органицистское направление частично представлено в гомеопатии.
Геополитика основана строго на органицистском подходе. Поэтому с точки зрения геополитики совершенно не все равно, где находится то или иное государство, в каком ландшафте, на какой территории живет то или иное политическое сообщество,.
§ 3.3 Потамическая теория как пример географического детерминизма
Первых геополитиков и, в первую очередь, Ф. Ратцеля обвиняли в так называемом «географическом детерминизме». Ранее мы уже упомянали об этом с точки зрения соотношения геополитики и социологии. Разберем, что это означает с точки зрения чистой геополитики.
Детерминизм — это «предопределенность». Следовательно, «географический детерминизм» означает, что организация политической системы строго зависит от того или иного ландшафта, предопределяется им.
Примером географического детерминизма, в частности, является потамическая теория цивилизаций («потамическая» — от греческого слова «???????», «река»). Она гласит, что государство возникает прежде всего там, где речные потоки пересекаются, сходятся между собой. Там, где реки текут параллельно друг другу и не пересекаются, возникновение государств отложено, замедлено, зависит от множества второстепенных факторов.
Если мы посмотрим на историю, имея в виду географический рельеф всех известных нам государств, мы увидим, что это абсолютно верно. Там, где сходятся водные пространства, например, в Междуречье, в дельте Нила, в Западной Европе, государства и четко формализованные политические образования возникают ранее других областей. В России, например, государство возникает на пересечении бассейнов русских рек Оки и Волги. Но западнее и восточнее Среднерусской возвышенности реки текут параллельно, и возникновение государств там отложено.
Там, где реки текут параллельно, — например, в Германии или в Сибири, цивилизации складываются с запозданием. Так, национальное германское государство возникло одним из последних в Европе, хотя немцы являются наиболее могущественным по силе и воле народом в деле государственного строительства. Они создали европейскую политическую систему за счет германских династий, но тем не менее собственное полноценное государство у них появилось лишь в XIX веке (если, конечно, не считать империи Карла Великого и Гогенштауфенов, бывшими полиэтническими государствами).
До XIX века существовали отдельные раздробленные немецкие княжества: Бавария, Гессен, Пруссия. Австрия же представляла собой полиэтническую империю. Бисмарк железной рукой всех их собрал воедино. Но это произошло лишь в XIX веке, когда, например, у Франции как государства за плечами была чуть ли не тысячелетняя история. Но государство Франции была создано теми же немцами – франками. На столь странный ход исторических событий, по мнению геополитиков, существенно повлияло течение рек: во Франции реки текли правильно, а в Германии — нет. Именно поэтому немцы создавали государства и в Европе, и в Северной Африке (например, государство вандалов), а у себя никак его построить не могли.
Если рассмотреть территории Северной Евразии к востоку от уральского хребта, то мы увидим ту же картину: наша Сибирь долго не могла обрести государственность потому, что реки в тех краях текут параллельно друг другу. Если же переехать за Урал к Западу, реки начинают пересекаться. Отсюда длительная история образования государства Московской Руси или Волжской Булгарии.
Примеров убедительности потамической теории множество. Правда, многие считают ее неактуальной: современные государства уже не зависят от потамического рельефа, поскольку реки утратили значение принципиальных и единственных транспортных артерий. Но следует учитывать, что большинство исторических государств и цивилизаций сложились в те времена, когда этот фактор имел главенствующее значение, и именно эти государства и цивилизации накопили серьезный культурный, политический и стратегический потенциал, который так или иначе повлиял и продолжает влиять на остальные государства, возникшие позднее. Так, значение влияния политических идей Франции (где реки пересекаются, и государственность возникла намного раньше Германии) на Германию (где реки параллельны и государственность запоздала) трудно переоценить.
§ 4 Рождение геополитики: Х. Макиндер
§ 4.1 Х. Макиндер и «географическая ось истории»
Поворотным моментом в истории геополитической дисциплины была публикация в 1904 году в английском журнале «The Geographical Journal » статьи Хэлфорда Макиндера (1861 – 1947), которая называлась «Географическая ось истории»[66]. Х. Макиндер, по сути дела, заложил основы методологии и топики всей геополитической науки, выделил ее методы, обосновал принципы, показал формы и масштабы применения. Текст Х. Макиндера является основой геополитического мировоззрения, мироосознания и лежит в основе развития всей геополитики ХХ века.
Х. Макиндер был ученым, основателем «новой географии», манифест которой он выпустил в 1887 году – «По поводу методов Новой Географии»[67]. Он стал также основателем британской «Географической Ассоциации» и одним из соучредителей «Лондонской Школы Экономики», директором которой он был с 1903 по 1908 годы.
Х. Макиндер являлся при этом и практическим политиком. С 1910 по 1922 год он был членом Парламента от шотландской «Партии Юнионистов». А в 1919-1920 годах выполнял функцию Высшего Британского Комиссара по Украине в войсках Антанты. Свою миссию он осмысливал как обеспечение материальной, политической, технической и финансовой помощи «белому движению» Деникина/Врангеля. Х. Макиндер имел тесные связи с британской политической элитой и был в дружеских отношениях с лордом Керзоном.
Таким образом, геополитика для Х. Макиндера была не только сферой теоретических интересов, но и делом жизни: свои идеи он стремился воплотить на практике. Но, может быть, сам того не подозревая, в своей поворотной статье «Географическая ось истории» он изложил нечто большее, нежели практические наблюдения за тем, что именовалось в то время (в конце XIX — начале ХХ веков) «Большой Игрой», «Great Game[68]». Под «Большой Игрой» понималось противостояние Англии и Российской империи за контроль над важнейшими стратегическими пространствами евразийского материка, в первую очередь: Индией, Афганистаном, а также Кавказом и Ближним Востоком. На всем пространстве Евразии от Средиземного моря до Тихого океана простиралась территории, контроль над которыми был ключом к сохранению Британской империей своего мирового господства, а для России -- возможностью становления великой мировой державой со свободным выходом к теплым морям. Англия старалась укрепить свои позиции, Россия время от времени предпринимала попытки обрушить англосаксонскую доминацию – в первую очередь, над азиатскими колониями – со стороны суши, чтобы самой стать полноценной планетарной геополитической силой. Это и называлось «Great Game». Об этом много писал Р.Киплинг[69], певец Британской империи.
«Большая Игра» признавалась и осознавалась фактически всеми стратегами в XIX веке, а Х. Макиндер предпринял попытки ее оформить в терминах «новой географии», то есть геополитики.
В результате мы получили не просто концептуализацию противостояния британского империализма и русского стремления выйти на новый уровень планетарного господства, но совершенно новую науку. Занимаясь практической политикой, Х. Макиндер, по сути дела, нащупал подходы и ключи к дисциплине, имеющей гораздо большее значение, нежели решение конкретных исторических проблем по укреплению имперских позиций Великобритании за счет ослабления и расчленения Российской Империи. Британская империя через полвека сошла с исторической арены, а геополитика, чьи основы заложил сэр Х. Макиндер, сохраняет свое значение и поныне.
§ 4.2 Геополитическая топика: кочевники и политическая организация пространства
C момента появления статьи Х. Макиндера, интуиции Ф.Ратцеля о том, что «государство есть форма жизни» и что пространство, ландшафт, среда оказывают на него решающее влияние, а также идея Р.Челлена о необходимости учитывать пространственный фактор в политологии и придавать ему особое значение в ходе любого политологического анализа превращаются в стройное представление о мире, в теорию, в науку.
Именно Х. Макиндер является создателем и разработчиком геополитической топики. Что такое «топика»? Топика это карта, схема концептуального знания. Слово топика происходит от греческого слова «?????», «место»: при этом речь идет не о физическом, но о концептуальном месте. Иными словами, это графическое, пространственное изображение идеи и соотношения идей между собой. Геополитическая топика представляет собой набор основных идей, которые можно расположить симметрично относительно друг друга, наметив их взаимосвязи и взаимовлияния – и все это в особом интеллектуальном измерении, на схематической карте научного мышления.
Смысл геополитической топики заключается в очень схематичном, но чрезвычайно продуктивном описании Х.Макиндером пространственной логики исторического процесса. Если Ф. Ратцель говорит о «пространственном смысле» (Raumsinn) обобщенно, то Х. Макиндер предлагает свое видение
«пространственного смысла» в конкретной модели. В ней движущими силами истории выступают динамичные кочевые народы (этой теории придерживался и Ф.Ратцель, и немецкая школа «культурных кругов»). Именно кочевники создают все основные политические образования: империи, государства, политические союзы, либо эти образования создаются для защиты от их натиска. В любом случае органически воплощающие в себе принцип экспансии кочевые культуры являются главным принципом политической организации пространства. Первый постулат геополитической теории Х. Макиндера может быть сформулирован так: политическое пространство (то есть государства, империи и т.д.) приобретает свои черты, границы и формы под воздействием импульсов кочевых народов. При этом Х. Макиндер прослеживает эти импульсы не только в древности, в эпоху зарождения государств, но и в современности, считая, что территориальная, политическая и экономическая экспансия современных государств продолжает на новом историческом витке динамическую логику кочевых культур. И если кочевой принцип в каком-то государстве ослабевает, то более живое и динамичное, т. е. более «кочевое», политическое образование мгновенно стремится этим воспользоваться.
Здесь мы без труда узнаем влияние политической географии Фридриха Ратцеля, учившего о динамике границ, связанных с органицистским представлением о природе государства. В англосаксонской культуре также были мыслители сходного направления, правда, в отличие от немцев, они сочетали органицизм и эволюционизм с индивидуализмом и либерализмом (вспомним хотя бы одного из основателей социологии англичанина Г.Спенсера[70]). Признание роли кочевых племен в образовании государств является также одним из основополагающих принципов «этносоциологии» (Р.Турнвальд, В. Мюльман и др.)
§ 4.3 Дуализм Суши и Моря: основной закон геополитики
Вторым постулатом геополитической топики Х. Макиндера является разделение всех кочевых культур на две фундаментальные категории: кочевники Суши и кочевники Моря. Сам Макиндер назвал их иронично: «бандитами Суши» и «бандитами Моря» (the brigands). Эти две разновидности кочевников придают динамику историческим процессам, постоянно, с разных сторон, и с Суши, и с Моря, оказывая политические, военные и культурные воздействия и заставляя существующие оседлые государства, культуры и народы постоянно отвечать на эти вызовы. Динамика кочевников и порождает содержание политической истории.
[ Карта 3. Видение Макиндера map4.jpg]
Вызовы «кочевников Суши» и «кочевников Моря» несут в себе различные качественные характеристики. У двух типов кочевников разный стиль в стратегии, тактике и ценностной системе: то, что попадает под влияние «кочевников Суши», тяготеет к иерархически-героическому типу цивилизации и культуры, а то, что оказывается в сфере интересов «кочевников Моря», напротив, впитывает в себя динамизм «торгового», технологически изобретательного, «прогрессистского» начала, тяготеющего к «демократии» и «открытому рынку».
Так мы переходим от кочевых народов к двум типам цивилизации, организованным по различным выкройкам, преследующим противоположные стратегические цели и основанным на альтернативных по отношению друг к другу цивилизационных и культурных принципах. Одну из них можно назвать «цивилизацией Моря», другую – «цивилизацией Суши».
Цивилизация Моря, «талассократия» (от греческих «???????», «море», и «??????», «власть», «могущество») или «морское могущество» (Sea Power – А.Мэхэн[71]), воплощает в себе специфический стратегический подход к пространству, сопряженный, кроме всего прочего, с уникальными цивилизационными особенностями. Цивилизация Суши, «теллурократия» (от латинского «tellus» -- «земля», «суша», «почва» и греческого «??????» -- «власть», «могущество»), «сухопутное могущество», несет в себе совершенно другой, противоположный и также неповторимый цивилизационный пафос.
Цивилизация Моря или просто «Море» (как геополитический, а не географический концепт):
· тяготеет к освоению только береговой зоны, воздерживаясь от проникновения в глубь суши,
· утверждает динамичность и подвижность в качестве высших социальных ценностей,
· содействует инновациям и технологическим открытиям,
· развивает торговые формы общества, протокапитализм и капитализм (наемная армия, морская торговля и т.д.),
· способствует развитию обмена и автономизации финансовой сферы.
Эти черты «морского могущества» полностью совпадают с критериями, выделенными А. Мэхэном.
Цивилизация Суши, в свою очередь:
· простирается в глубь континента и берет свое начало в удаленных от берегов землях,
· формирует жесткие, иерархические общества мужского, воинственного типа на основе строгого подчинения, идеалов доблести и чести, агрессивности, преданности и верности,
· способствует созданию упорядоченных, но ригидных (неподвижных) социально-политических образований, не склонных к экономическому и технологическому развитию,
· благоприятствует становлению империй, деспотических и феодальных обществ с высоким уровнем сакрализации центральной власти и военизацией широких слоев населения (идея народа как армии),
· сдерживает культурный обмен и инновации консервативными и традиционалистскими установками в культуре.
На этом уровне расшифровки «пространственного смысла» исторических процессов Макиндер переходит от географического и стратегического, а также экономического подходов к социологическим обобщениям относительно качественных сторон цивилизаций различного типа. Пространство и география, события древнейшей истории переходят здесь на уровень культуры, политической организации и ценностной системы общества. Так социологический элемент входит в самую сердцевину геополитического метода, а в геополитическую топику включается не просто историческая ретроспекция и фрагменты пространственного анализа, а совершенно новаторская теория общества, оригинальный социологический концепт культурной, цивилизационной и политической типологии.
Вместе с тем сам Х. Макиндер не акцентирует обобщающий уровень своих идей, предпочитая на одном дыхании говорить о стратегии, экономике, конкретных политических и международных проблемах, вооружении, межнациональных альянсах и т.д. Социологический компонент утверждения структурного дуализма цивилизаций, противопоставление Суши и Моря как двух цивилизационных типов, им самим не осмысляется, не выделяется и остается в его теории имплицитным. Отсутствие пристального внимания к этому философско-теоретическому и социологическому моменту, возможно, и стало существенным препятствием в ходе научной институционализации геополитики. Х. Макиндер незаметно переходит от истории, стратегии и географии к сфере чистой социологии, никак не обозначая этого перехода, хотя в дальнейшем он – как и все геополитики – оперируют с этой комплексной научной топикой, по умолчанию принимая формулу отождествления истокового качества политического образования (государства, созданного либо «кочевниками Моря» либо «кочевниками Суши») с особым типом цивилизации – «морским» или «сухопутным».
Быть может, упрощенная редукция Х.Макиндера и вызвала бы шквал критики, но наглядность геополитических обобщений применительно к конкретному анализу внешнеполитических событий в мире ХХ века заставила всех оставить теоретические обоснования в стороне. С прагматической точки зрения геополитический метод работал в полную силу, и применение критериев «цивилизации Суши» и «цивилизации Моря» для анализа актуальных событий было настолько удобно, плодотворно и конструктивно, что теоретической обоснованностью такого социологического обобщения просто пренебрегли.
И тем не менее из разделения кочевников на «кочевников Моря» и «кочевников Суши» Х. Макиндер вывел грандиозное по значимости заключение – о двойственности цивилизаций, о неминуемом противостоянии «теллурократии» и «талассократии» не только в стратегическом и конкретном ключе, но и с точки зрения принципиального различия и непримиримого противоречия в глубинных ценностных и культурных ориентирах. Этот цивилизационный дуализм – «Суша против Моря» и «Море против Суши» -- стал основой всей геополитической топики.
Здесь мы подошли к главному. Геополитика как она есть представляет собой комплексный политический, географический, стратегический, социологический, культурологический, экономический подход к интерпретации международных отношений на основе принципиального и неснимаемого цивилизационного дуализма – Суша vs Море, «теллурократия» vs «таллассократия». Другие определения геополитики, в которых она интерпретируется лишь как учение о связях государства с пространством и т.п., без указания на принципиальный цивилизационный дуализм, не вскрывают ее сущности как научного метода. Есть области политического анализа, и в частности, широко понятая «стратегия», или «стратегический анализ», которые вполне могут учитывать пространственный фактор при анализе международных отношений. Но в этом еще нет ничего собственно от геополитики. Геополитика после Х. Макиндера – это дисциплина, основанная на методологии цивилизационного, политико-стратегического и ценностно-культурного (социологического) дуализма, который является не частностью и отдельной темой в геополитике, но сутью и смыслом геополитики как таковой. Все геополитические школы – и англосаксонская, и германская, и французская, и российская – строятся и строились исключительно на признании фундаментальности этого дуализма, его теоретической «валидности» и «аксиоматичности». Если мы попытаемся пренебречь им, мы тут же оказываемся вне проблематики, методологии и теории геополитики как таковой[72].
Другое дело, что определенные авторы в современной политической науке США сознательно ставят перед собой цель перейти от «классической геополитики», с необходимостью основанной на признании базового дуализма цивилизаций, к «критической геополитике» или «постгеополитике» (Дж. Эгнью, Г. О'Таутайл и т.д. [73]). Но они не заблуждаются в отношении того, чем является «классическая геополитика». Они стремятся к тому, чтобы построить новую науку в иной топике, отталкиваясь от отдельных сторон геополитики и оспаривая некоторые ее фундаментальные постулаты.
[ Карта 4. Геополитическая карта мира. map3.jpg]
Такая инициатива вполне легитимна: ведь ученые сплошь и рядом стараются выстроить научные формализации, изменив базовые аксиомы (по аналогии, например, с геометрией Лобачевского или теорией цепей Маркова). Однако было бы странно, если бы геометрия Лобачевского преподавалась в школах и ВУЗах под видом простой «геометрии». То, что параллельные пересекаются – аксиома геометрии Лобачевского, но в обычной эвклидовой геометрии – это нонсенс. Точно так же, если намеренно строить математику, в которой дважды два будет пятнадцать или шестнадцать, можно попытаться поработать в этом направлении, но едва ли у нас есть шанс закончить первый класс без двоек, если мы будем на этом чрезмерно настаивать с самого начала.
В нашей сфере этот подход формулируется так: ясно сознавая, что цивилизационный дуализм есть основная аксиома геополитической топики, можно попробовать от нее отказаться и построить на месте «классической геополитики» что-то другое (этим и занимаются представители «критической геополитики» в США). Но если, говоря о «геополитике» как таковой, издавая учебники, призванные ввести читателей и студентов в курс дела, мы игнорируем это фундаментальное положение, то наша профессиональная состоятельность должна ставиться под вопрос.
Итак, начиная с Х. Макиндера, дуализм Суши и Моря (как двух типов цивилизаций) является сутью геополитики как таковой.
§ 4.4 Рим и Карфаген
Третьим постулатом геополитики Макиндера является районирование территории планеты Земля в соответствии с принципами цивилизационного дуализма Суши и Моря.
Здесь есть несколько исторических фаз – от древности до наших дней. Совершенно очевидно, что политические организмы на разных этапах истории имели разный масштаб. Планета как географическое целое и как совокупность политических образований стала осознаваться таковой лишь в Новое время, начиная с эпохи великих географических открытий. Она «стала» шарообразной, то есть закрытой, и, соответственно, геополитические процессы приобрели планетарный размах. Планетарный период в противостоянии цивилизации Моря и цивилизации Суши, таким образом, имеет за плечами несколько столетий, начиная с Колумба и ожесточенной борьбы за колонизацию мира европейскими державами.
На древних этапах противостояние Суши и Моря носило локальный характер. Среди наиболее выразительных его примеров в Древнем Мире Х.Макиндер выделяет следующие: 1) противостояние «морских» Афин и «сухопутной» Спарты, получившее яркое выражение в длительной Пелопонесской войне 431-404 гг. до н.э.; 2) Пунические войны Рима (Суша) и Карфагена (Море); 3) Венецианская торговая Республика как выражение чистой «талассократии»; 4) создание «морской» голландской империи; 5) противостояние Испании, принявшей идентичность «Суши», и «морской» Великобритании с постепенным превращением ее в единоличную владычицу морей и мировую океаническую империю.
Разберем подробнее один из этих примеров – Пунические войны (264 – 146 гг. до н. э.), Рим против Карфагена. Карфаген -- по всем параметрам типично морская цивилизация, с наемной армией, с ценностями, носящими ярко выраженный торговый, рыночный, финансовый характер, с активно процветающим «бизнесом» и элементами либеральной демократии. Рим социологически представлял собой полную антитезу Карфагену. Римская культура -- героическая, мужественная, ее основные ценности заключались в иерархическом подчинении, воинском послушании, обустройстве пространства в соответствии с жесткой сословной структурой. Рим — это жесткий прямолинейный стиль силовой цивилизации, ориентированной исключительно на вертикаль, Карфаген представлял собой гибкую торговую цивилизацию. Можно сказать, что Карфаген — это «либералы», а Рим — «силовики». Карфагенские «либералы» покупали всё, что им надо, в том числе и армию. А римские «герои» всё, что им было необходимо, отбирали. Противостояние цивилизации Суши и цивилизации Моря сказывалось на социальных ценностях, на культурном коде, на правовых уложениях, и даже на методиках захвата полезных и нужных ресурсов. Карфагеняне «воровали», римляне «грабили», «захватывали». В этих установках можно вполне различить два стиля: «кочевников Моря» и «кочевников Суши».
Воровство и грабеж — разные вещи. Вор приходит тихо, он крадется, тайно похищает то, что имеет ценность, и оставляет всё, как будто бы так и было. Грабитель же гремит, пугает, выламывает дверь, забирает всё и уходит, пнув на прощанье им же обобранные жертвы. Это два стиля – морской и сухопутный.
Помимо воровства, конечно, у цивилизации Моря были и позитивные стороны. Карфагеняне развивали бизнес, торговлю, избороздив своими кораблями всё Средиземноморье. Но при этом они успешно отличились в работорговле, не забывая о своих небесных покровителях, приносили детей в жертву кровавым идолам Молоху и Ваалу (правда, кровавые жертвы совершались ночами, днем же всё было вполне благопристойно).
Римляне тоже были жестоки: они устраивали гладиаторские бои, натравливали на пленных рабов зверей и наслаждались кровавым зрелищем. При этом Римская цивилизация отличалась множеством привлекательных сторон — героизмом, освоением огромных территорий, рациональной архитектурой и созданием хитроумной городской и транспортной логистики, а также великолепным военным искусством.
Рим — это насилие открытое и прозрачное, Карфаген — насилие прекрытое, завуалированное. Карфаген просачивается тихо, аккуратно, невидимо, как змеиными кольцами, опутывая всё своими торговыми сетями, купцами, интригами и заговорами.
Рим воевал с Карфагеном в трех Пунических войнах. Эти войны носили ярко выраженный геополитический характер, так как были войнами не просто двух государств, но двух цивилизаций, двух разных обществ, двух разных культур. И поэтому настойчивость римского сенатора Катона-старшего, не устававшего повторять, что «Карфаген должен быть разрушен» («Carthago delenda est»), приобретает особенный глубинный смысл: он интуитивно догадывался, что речь идет о выборе, который предопределит всю дальнейшую историю Европы, и западное человечество пойдет либо по «пути Моря» (Карфаген), либо по «пути Суши» (Рим).
Цивилизационный смысл Пунических войн, их геополитическую и ценностную подоплеку прекрасно осознавал английский писатель и эссеист Г.К.Честертон:
«На другом берегу Средиземного моря стоял город, называющийся Новым. Он был старше, и много сильнее, и много богаче Рима, но был в нем дух, оправдывавший такое название. Он назывался Новым потому, что он был колонией, как Нью-Йорк или Новая Зеландия. Своей жизнью он был обязан энергии и экспансии Тира и Сидона — крупнейших коммерческих городов. И, как во всех колониальных центрах, в нем царил дух коммерческой наглости. Карфагеняне любили хвастаться, и похвальба их была звонкой, как монеты. Например, они утверждали, что никто не может вымыть руки в море без их разрешения. Они зависели почти полностью от могучего флота, как те два великих порта и рынка, из которых они пришли. Карфаген вынес из Тира и Сидона исключительную торговую прыть, опыт мореплавания и многое другое»[74].
И далее:
«Почему практичные люди убеждены, что зло всегда побеждает? Что умен тот, кто жесток, и даже дурак лучше умного, если он достаточно подл? Почему им кажется, что честь — это чувствительность, а чувствительность — это слабость? Потому что они, как и все люди, руководствуются своей верой. Для них, как и для всех, в основе основ лежит их собственное представление о природе вещей, о природе мира, в котором они живут; они считают, что миром движет страх и потому сердце мира — зло. Они верят, что смерть сильней жизни и потому мертвое сильнее живого. Вас удивит, если я скажу, что люди, которых мы встречаем на приемах и за чайным столом, — тайные почитатели Молоха и Ваала. Но именно эти умные, практичные люди видят мир так, как видел его Карфаген. В них есть та осязаемая грубая простота, из-за которой Карфаген пал.(…)
Под самыми воротами Золотого города Ганнибал дал последний бой, проиграл его, и Карфаген пал, как никто еще не падал со времен Сатаны. От Нового города осталось только имя — правда, для этого понадобилась еще одна война. И те, кто раскопал эту землю через много веков, нашли крохотные скелеты, целые сотни — священные остатки худшей из религий. Карфаген пал потому, что был верен своей философии и довел ее до логического конца, утверждая свое восприятие мира. Молох сожрал своих детей»[75].
Пунические войны, с точки зрения Х. Макиндера, это вечные войны, которые не кончаются. «Карфаген» и «Рим» (равно, как «Афины» и «Спарта») не только исторические, но и цивилизационные, геополитические понятия. При этом Макиндер скорее всего не согласился бы с Честертоном относительно моральной оценки Карфагена -- ведь Британская империя, которую он всю жизнь защищал и отстаивал, была продолжением именно той финикийской цивилизации, с которой не на жизнь, а на смерть столкнулся героический Рим.
§ 4.5 Мировой остров и геополитическая карта мира
Выявление талассократических и теллурократических элементов в древних обществах чрезвычайно полезно для того, чтобы убедиться в адекватности и применимости геополитических методов к историческому анализу, но для такого практического деятеля, как Х. Макиндер, эта сторона геополитики имела лишь прикладной и иллюстративный интерес. Более всего его заботило корректное геополитическое районирование мирового пространства в ХХ веке, чему и посвящены его основные труды.
И в этом состоит наиболее известная сторона работ Х. Макиндера: его учение о роли Евразии, о «сердечной земле» (Heartland). Макиндер применяет геополитический метод к современной ему политической карте мира и приходит к следующим выводам.
[Карта 5 map5.jpg]
Цивилизация Моря в начале ХХ века политически воплощена в Англии, идеологически – в либеральной демократии, экономически – в мировом индустриальном капитализме, культурно – в модернизме и современном европейском рационализме и индивидуализме. Великобритания является классическим «морским могуществом», центром мировой океанической империи. Но вместе с тем и парламентаризм, и демократия, и свободный рынок, и индустриализация, и современный капитализм имеют ярко выраженный «английский» след. Поэтому Англия является комплексным выражением морской цивилизации как таковой, ее интересы (стратегия, экономика, безопасность, контроль над колониями и т.д.) и ее ценности (либерализм, демократия, индивидуализм и т.д.) неразделимо переплетены в один общий клубок, слиты в единый синтез, который и есть геополитика. Поэтому интересы Англии есть интересы не просто одного из национальных государств, но интересы и ценности всей европейской цивилизации Нового времени, всего «европейского человечества», всего капиталистического строя, всей буржуазно-демократической системы. В Англии, понятой геополитически, как «морское могущество», национальное совпадает с универсальным, узко государственное – с общеевропейским, эгоистическое – со вселенским, область интереса с областью права.
Перед лицом Англии, осознанной геополитически, Макиндер выделяет то, что может служить преградой на пути сохранения и укрепления ее планетарного могущества. И это Евразия -- континентальная масса, в ядре которой находится «сердечная земля» (Heartland). Политически в Новое время она объединена под властью России. Если же ограничиться Европой, то ее наиболее «сухопутная» часть совпадает со Средней Европой и преимущественно с Германией. Еще один сухопутный фрагмент политически совпадает с историческими очертаниями китайского государства.
Всю Евразию Х. Макиндер называет «мировым островом» (World Island). Вокруг него расположены два полумесяца – «большой полумесяц» (outer crescent), океанический, совпадающий в общих чертах с охватом британского мирового господства, и «малый полумесяц» (inner crescent). В центре «мирового острова», в зоне «heartland», находится «географическая ось истории», то есть ядро цивилизации Суши в период расширения политической географии до общепланетарных масштабов.
Так конституируется геополитическая карта мира, впервые предложенная именно Макиндером и впоследствии ставшая базовой моделью всей геополитической науки.
В геополитической карте мира Х. Макиндера происходит наложение концептуальной цивилизационной топики на конкретное политико-географическое пространство Земли. Отсюда центральность значения этой карты: она одновременно имеет и географический, и политический, и стратегический, и исторический, и социологический, и цивилизационный, и культурологический смысл. Эта карта для геополитики столь же фундаментальна, как закон всемирного тяготения для современной физики. Осмысление этой карты может быть проделано сразу не нескольких уровнях, геополитический смысл получается путем наложения всех этих толкований.
Сразу же следует отметить, что «цивилизация Моря» в 1904 году[76] мыслится Х. Макиндером как синоним Британской империи. Но есть одна важная деталь. «Цивилизация Моря», талассократия – явление гораздо более глубокое, нежели просто метафора для «британского империализма»; это фундаментальный геополитический, цивилизационный и социологический концепт. Дальнейшая эволюция геополитических взглядов Х. Макиндера приведет его к более широкому толкованию «Моря». В 1904 году он еще не включает США в ядро этой цивилизации, считая штаты периферией мира и «сухопутной державой». Спустя всего несколько десятилетий он пересмотрит это отношение, и детали карты изменятся. Но если абстрагироваться от нюансов, мы увидим, что Х. Макиндер, очертив зону «внешнего полумесяца», то есть зону «талассократии», по сути, наметил границы, в которых развертывалась все основные политические, стратегические и международные процессы в течение XX и первого десятилетия XXI века. Более того, есть все основания предполагать, что эта карта сохранит свое значение и в будущем, так как отражает глубинные исторические тенденции.
То же самое можно сказать и о прямо противоположной зоне – «сердцевинной» или «сердечной земле» (Heartland), в которой Х. Макиндер располагает ядро «цивилизации Суши». В 1904 году это была Российская Империя, позднее, с 1917-го по 1991-й годы – Советская Россия. С 1991 по настоящее время, в урезанном виде, это Российская Федерация. Меняются идеологии, режимы, политические системы. Но геополитический смысл политического пространства, расположенного в зоне «географической оси истории», остается неизменным – это оплот теллурократии, Суша, планетарная и цивилизационная инстанция, противоположная во всех отношениях «цивилизации Моря».
К Западу и Юго-востоку от «сердечной земли» (Heartland), которую можно считать «абсолютной Сушей», располагаются два чрезвычайно важных политических пространства, которые можно назвать «Сушей относительной» -- это Германия и Китай. Их Х. Макиндер в 1904 году относит к «внутреннему полумесяцу», который теоретически может сблизиться как с Сушей, так и с Морем, оказаться под влиянием «сердечной земли» или «океанической империи». И все же два пространственных блока – Германия и Китай – обладают особыми геополитическими свойствами, которые делают наиболее вероятной их сухопутную ориентацию.
§ 4.6 Битва за Rimland
«Внутренний полумесяц» Х. Макиндер называет также «Rimland» (буквально «окаемочная земля», «территория кромки»). Эта зона играет огромную роль в общей структуре геополитического видения мира, так как в ней сходятся основные движущие силы политической истории. Со стороны Суши (из «сердечной земли» -- Heartland) проистекают влияния континентального порядка, ориентированные на то, чтобы поставить всю береговую зону (Rimland) под свой контроль и через это выйти к Морю напрямую. Зоны «относительной Суши» в пространстве «окаемочной земли» представляют собой ключевые плацдармы для мощного сухопутного альянса, который создает все необходимые условия для интеграции «Мирового Острова» под эгидой теллурократии.
Но на тот же Rimland нацелено основное внимание и «цивилизации Моря» (что в последние века отражено в конкретной географии Британской империи с ее колониальными владениями). Талассократия стремится повлиять на «окаемочную землю», представляющую собой географически берег евразийского материка от Западной Европы через Средиземноморье, Ближний Восток, Турцию, Кавказ, Иран, Центральную Азию, Индию вплоть до Китая, стран Дальнего Востока, Японии и Тихоокеанского региона. Контроль над Rimland со стороны «цивилизации Моря» обеспечивает сдерживание Суши в ее удаленных от «теплых морей» границах, позволяет создать и поддерживать планетарное господство океанического характера.
Поэтому именно «окаемочная земля» при всем ее разнообразии становится основной ареной мировой политики. А геополитической смысл этой политики можно определить как нескончаемую «битву за Rimland». По сути, к этой битве и детальному анализу ее отдельных театров боевых действий (горячих, теплых и холодных) и сводится структура геополитического анализа – включая планирование, интерпретацию, прогнозирование и т.д.
[Карта 6. Файл map6.jpg]
«Битва за Rimland» есть еще один закон геополитики, и ее основные процедуры предполагают выделение в каждом конкретном случае логики этой битвы диспозицию ведущих ее сил и статус, природу и оформление тех промежуточных инстанций, которые непосредственно участвуют в локальных политических отношениях – войнах, конфликтах, переговорах, альянсах, идеологических и религиозных столкновениях, блоках и т.д.
Если внимательно вдуматься в этот фундаментальный закон геополитики «битвы за Rimland», мы окажемся перед совершенно новой и неожиданной картиной. В европейской политике XVII-XX веков нам придется тщательно выискивать силовые линии двух фундаментальных цивилизационных начал – «цивилизации Моря» (по сути, в этот период совпадающей с европейской и мировой политикой Великобритании) и «цивилизации Суши», представленной, в первую очередь, Россией и пророссийскими силами (в славянском мире, среди православных народов и т.д.), во вторую очередь, Германией, которая выступит на исторической арене в качестве самостоятельной сухопутной силы Европы лишь в XIX веке (до этого момента отдельные немецкие государства и княжества играют роль лишь посредников более общей европейской игры), и, в третью очередь, Францией -- в той мере, в какой она была европейским антиподом Англии, что ярче всего проявилось в эпоху Наполеона.
В этой политике сами европейские национальные государства – со своими конкретными политическими, территориальными, династическими, религиозными и экономическими интересами – выступают как промежуточные акторы, способные, теоретически, служить как «цивилизации Моря», так и «цивилизации Суши». В этом проявляется цивилизационная особенность Rimland. Вся эта зона обладает «двойной идентичностью»; она может делать выбор в пользу «Моря» и в пользу «Суши», так как изначально представляет собой территорию столкновения двух фундаментальных геополитических сил. Отсюда политическая подвижность и динамизм европейской истории: альянсы, блоки и оппозиции могут складываться здесь стремительно и по самым разным сценариям. Лишь граничные полюса Европы – Англия и Россия -- остаются неизменными и не могут участвовать в «политической кадрили»: их позиции на геополитической карте жестко фиксированы: именно они, в конце концов, бьются друг с другом сквозь всю кипучую мишуру европейской политической возни. И цена этой битвы – мировое господство.
Введение понятия «Rimland» заставляет совершенно иначе интерпретировать европейскую историю. Эта история, расшифрованная геополитически, отныне обнаруживается не как свободная игра суверенных и абсолютно самостоятельных национальных государств (атомов, элементарных частиц «политической физики»), но как единое поле, состоящие из волн, генерируемых двумя противоположными геополитическими центрами, как поле, пронизанное золотыми нитями геополитической судьбы. Так геополитика Rimland трансформирует наш взгляд на события европейской истории: в ней происходит геополитическая иерархизация участников, по-новому распределяющая их партии и роли. Англия («цивилизация Моря») и Россия («цивилизация Суши»), подчас совершенно не осознавая этого, бьются между собой за мировое господство, а все остальные, сознательно или чаще всего бессознательно, подыгрывают то тем, то другим.
Богатство и разнообразие Rimland в цивилизационном смысле проистекает из переменной геополитической идентичности этой структуры из необходимости постоянно давать ответ на вызовы «кочевников Моря» и «кочевников Суши» и их современных наследников. Иногда Rimland ополчается против одного из участников, как это было в Крымской войн (против России) или в действиях Наполеона в эпоху Тильзитского мира и Риббентропа во время Второй мировой войны (против Англии). Но чаще всего Европа разделяется по шахматному принципу и создает намного более сложные и запутанные геополитические ситуации. Надо заметить, что полноценного и исчерпывающего геополитического анализа европейской политической истории мы не имеем и по сей день, хотя отдельные геополитики наработали в этой сфере огромный материал, ожидающий систематизации.
Если двинуться по дуге Rimland («внутреннего полумесяца») через Ближний Восток к Дальнему Востоку, мы увидим сходные тенденции, но только переведенные в область колониальной политики. Борьба за колонии, а позднее процесс деколонизации и конфликты в Азии проходили строго по аналогичной геополитической модели. Англия стремилась различными путями основать свои стратегические плацдармы в арабском мире, Греции и на Балканах (отсюда активное участие англичан в антитурецкой политике); в Иране и на Кавказе; в своих огромных колониях Индии и Китая (отсюда болезненное внимание к Афганистану и территориальной экспансии России в Среднюю Азию – что собственно и было названо «Большой Игрой») и прилегающих к ним территориях, на которые могла бы теоретически посягать и посягала в действительности Россия (например, Тибет, Манчжурия и т.д.). Эта тема, равно как и геополитическая интерпретация европейской политики, также далеко не освоена с должной степенью научной проработки и представляет собой гигантский материал для сотен (если не тысяч) научных монографий.
Битва за Rimland, таким образом, не эпизод, не деталь, но, если угодно, сущность геополитики и поэтому обладает центральным значением для всей дисциплины. В разные периоды различные сегменты «окаемочной земли» оказывались в центре мирового внимания. Европейская политика и мировые войны – самые яркие, кровавые и драматические примеры «битвы за Rimland». Но и события в области «внутреннего полумесяца» обладали огромной исторической напряженностью, глубоким смыслом и фундаментальным влиянием на логику политической истории.
§ 4.7 Стратегическое и социологическое прочтение карты Х. Макиндера
На политическом и стратегическом уровнях толкование карты Х. Макиндера дает достаточно внятную картину, которую можно назвать «картой стратегических интересов». Согласно Х. Макиндеру, Англии как оплоту мировой талассократии для сохранения своего мирового господства следует усиливать контроль над «внешним полумесяцем», максимально упрочивать позиции во «внутреннем полумесяце» и блокировать Россию как воплощение «цивилизации Суши» от выхода к морским пространствам, особенно к «теплым морям». Сухопутная экспансия России, и в особенности возможный союз с Германией и Китаем, сделает «сердечную землю» главной мировой силой и обрушит влияние Британской империи. Этого нельзя допустить ни при каких обстоятельствах, поэтому задача «морского могущества» -- запереть Россию как можно глубже к северо-востоку Евразии, обложить со всех сторон «санитарным кордоном», предотвратить распространение ее влияния на Дальний Восток, Афганистан, Иран, Ближний Восток и Средиземноморье, а также блокировать любое сближение с Германией. От того, каким могуществом будет управляться Евразия – «сухопутным» изнутри или «морским» извне -- зависит факт мирового господства. Таково конкретное политическое прочтение карты, и если окинуть взором основные международные события XX века, линии конфликтов и зоны столкновений, мы увидим, насколько верно и основательно Х. Макиндер схватил логику мировой политической истории. События и Первой и Второй мировых войн, период «холодной войны», промежутки между ними, и наконец, крах СССР, Ялтинского мира и установление однополярной модели американской доминации – все эти этапы заранее логически вписаны в карту Х. Макиндера как эпизоды остросюжетного сериала «битвы за Rimland»
И, наконец, мы вполне можем предложить социологическое прочтение этой же карты. «Внешний полумесяц» -- это торговая цивилизация «нового Карфагена», область бурного развития капитализма, модернизации и индустриализации, а также зоны Третьего мира, уверенно контролируемые западноевропейскими державами. Характер этого контроля в течение ХХ века качественно поменялся, но сама его география полностью воспроизводит карту Х. Макиндера. «Внешний полумесяц» -- это зона особого общества «карфагенского» типа. «Сердечная земля» (Heartland), или «географическая ось истории», воплощает в себе альтернативную общественную модель – «героическую», «силовую», «иерархическую», «спартанскую» «цивилизацию Рима». Не случайно Московская Русь знала теорию «Москвы -- Третьего Рима», а советский период проходил под знаменем противостояния «капитализму». Идеологическое противостояние двух политико-экономических систем, таким образом, является лишь частным случаем более глубокого и парадигмального противостояния двух цивилизаций – морской и сухопутной. И такой взгляд позволяет истолковать карту сэра Хэлфорда Макиндера как карту цивилизационных ценностей.
[карта 7. Цивилизаицонный дуализм map7.jpg]
Зона Rimland с точки зрения социологии является сущностно двойственной: в ней может преобладать как капиталистическое, торговое, либерально-демократическое, так и «тоталитарное», «героическое», «аскетическое» или «социалистическое» начало. Отсюда социологический смысл многих европейских процессов: англосаксонский морской либерал-капитализм соперничает здесь с континентальной моделью европейского социализма, варьирующегося от «демократического» до «христианского» или даже «национального».
Геополитика объединяет все слои в одну обобщенную модель, в которой политика, стратегия, география и социология оказываются неразделимыми между собой.
Карта Макиндера, рассмотренная таким образом, сама по себе может быть взята за фундаментальную геополитическую аксиому, на основании которой Х. Макиндер в 1919 году, сформулирует еще один базовый закон геополитики: «Кто контролирует Восточную Европу, кто управляет «сердечной землей» (Heartland), тот управляет «мировым островом»; кто управляет «мировым островом», тот правит миром»[77].
Восточная Европа в 1919 году по результатам окончания Первой мировой войны представляла собой ключевую зону Rimland, от организации контроля над которой зависел будущий геополитический баланс сил во всей европейской и мировой истории.
§ 4.8 Значение Х. Макиндера для геополитической науки
В теории Макиндера мы видим сочетание всех основных составляющих элементов геополитической мысли. В ней нашли свое выражение принципы «антропогеографии» и «политической географии» Фридриха Ратцеля. Представление о геополитических закономерностях исторического процесса, о законах экспансии, об объективной природе политических и стратегических конфликтов за контроль над территориями у Х. Макиндера получают дальнейшее развитие.
Идея А. Мэхэна о «морском могуществе» возводится Х. Макиндером в цивилизационный принцип, объединяется с развернутой моделью ценностных социальных установок, доводя интуиции американского адмирала до полной концептуальной ясности. Более того, мы видим, что «морская миссия» США, на которой настаивал А. Мэхэн, будет признана вскоре и самим Х. Макиндером, что позволит объединить в единое целое две англосаксонские геополитические и стратегические традиции – английскую и американскую.
И, наконец, данное Челленом определение геополитики как дисциплины, изучающей отношение государства к пространству, у Х. Макиндера получает окончательное оформление: государства становятся в его картине мира единицами, получающими свой политический смысл именно через их отношение с пространством, но пространством качественным, цивилизационным, культурно и социологическим размеченным.
Именно с Х. Макиндером геополитика начинается по-настоящему. В его трудах геополитические аксиомы, принципы, методы и технологии излагаются кратко, но основательно, и за видимой «публицистичностью» его текстов, внимательный взгляд способен распознать основные контуры содержательной, многогранной и фундаментальной научной дисциплины, оказавшей на политические процессы ХХ века намного больше влияния, чем это принято считать.
То, что существовало до Х. Макиндера, можно принять за предварительные поиски, подготавливавшие появление новой научной дисциплины. Сами его тексты, несмотря на их лаконичность, означают рождение науки, пусть в эмбриональной, но основополагающей форме.
Все последующие геополитические тексты, исследования и обобщения, вся апологетика, критика и полемика вокруг геополитики с необходимостью обращается именно к идеям Х. Макиндера и начинается именно с их анализа. Поэтому для корректного знакомства с этой дисциплиной в высшей степени желательно прочитать и внимательно осмыслить его основные труды, а также поинтересоваться традициями их толкования.
Глава 3. Обзор геополитических школ
§ 1 Три взгляда на геополитику: три дисциплины
§ 1.1 Закон геополитической субъектности
Внимательное рассмотрение карты Х. Макиндера, к которой следует постоянно обращаться при геополитическом анализе как общетеоретических, так и самых конкретных и локальных вопросов, позволяет осознать огромное значение фигуры «наблюдателя» или «интерпретатора» в геополитике.
В теории относительности, квантовой механике, структурной лингвистике и современной логике значение расположения субъекта относительно рассматриваемых процессов является решающим: в зависимости от того, где и как расположен «наблюдатель» («интерпретатор»), меняется качество, суть и содержание рассматриваемых процессов. Прямая зависимость результата от позиции субъекта в современных науках – естественных и гуманитарных – осмысляется как все более и более значимая величина. В геополитике же местоположение субъекта является вообще главным критерием – вплоть до того, что сами геополитические методологии, принципы и закономерности меняются при перемещениях субъекта из одного в другой сегмент геополитической карты мира. При этом сама карта остается общей для всех геополитиков, но место «наблюдателя» определяет, с какой именно геополитикой мы имеем дело. Иногда, чтобы подчеркнуть это различие, говорят о геополитических школах. Но в отличие от других научных школ, здесь различие проходит гораздо глубже.
Каждый «наблюдатель» (то есть «школа») в геополитике видит общую геополитическую карту с позиций той цивилизации, в пределах которой он размещается. Поэтому он отражает в своем анализе не просто то или иное направление в геополитической науке, но основные свойства своей цивилизации, ее ценности, ее стратегические предпочтения и интересы в значительной степени не зависящие от индивидуальной позиции ученого. В такой ситуации следует разграничить индивидуальность геополитика и его субъектность. Для удобства можно назвать эту субъектность – геополитической субъектностью.
Геополитическая субъектность есть фактор обязательной принадлежности геополитика (как личной, так и с точки зрения его школы) к тому сегменту на геополитической карте, к которому он по естественным обстоятельствам рождения и воспитания или вследствие сознательного волевого выбора относится. Эта принадлежность затрагивает всю структуру геополитического знания, с которой он будет иметь дело. Геополитическая субъектность формирует цивилизационную идентичность самого ученого, без которой геополитический анализ будет стерильным, лишенным системы координат.
Геополитическая субъектность коллективна и внеиндивидуальна. Ученый геополитик выражает свою индивидуальность, по-своему интерпретируя те или иные стороны научной методологии, осуществляя анализ, расставляя акценты, выделяя приоритеты или осуществляя прогнозы. Но зона индивидуальной свободы научного творчества жестко вписана в рамки геополитической субъектности, пересекать которые геополитик не может, так как за пределами начинается совершенно иная конфигурация концептуального пространства. Конечно, в качестве исключения геополитик как индивидуум может поменять идентичность и перейти к другой геополитической субъектности, но эта операция является столь же исключительным случаем радикальной социальной трансгрессии, как смена пола, родного языка или религиозной принадлежности. Но даже если подобная трансгрессия происходит, геополитик попадает не в индивидуальное пространство свободы, но в новые рамки, определенные той геополитической субъектностью, в которую он вступил.
§ 1.2 Три геополитики
Анализ карты Макиндера показывает, что геополитическая субъектность может быть трех видов: субъектность Моря, субъектность Суши и переменная субъектность -- субъектность Rimland («окаемочной земли»). Сразу же бросается в глаза, что они не равнозначны: субъектность Моря и субъектность Суши (Х. Макиндер называет их в книге «Демократические идеалы и реальность»[78] «взглядом человека Моря» (Seaman's point of view) и «взглядом человека Суши» (Landman's point of view) фундаментальны и автономны, то есть содержательно первичны, тогда как «субъектноcть Rimland» -- является вторичной, комбинаторной и зависимой, представляя собой сочетание геополитических элементов, заимствованных от субъектности либо Моря, либо Суши. Поэтому Х. Макиндер не выделяет «Rimlandman's point of view» в отдельную категорию, подчеркивая тем самым, что у «береговой зоны» не может быть самостоятельной геополитической позиции. Это обстоятельство будет оспаривать позже американский геополитик Николас Спикмен (1893 – 1943), считавший, что именно Rimland является источником политического творчества, стимулом к которому служит отражение постоянных культурно упрощенных импульсов «разбойников Моря» и «разбойников Суши».
В любом случае, с учетом приведенных соображений, следует выделить именно три геополитические субъектности, которые предопределяют не просто три направления в геополитике, но три геополитики, поскольку местоположение «наблюдателя» в дисциплине, которое придает качественному пространству решающее значение, само по себе является решающим. «Человек Моря» (Seaman), то есть субъект «цивилизации Моря» в геополитике не есть человек, помещенный в зону Моря. Он является выразителем качественного содержания Моря как цивилизационного языка, это «голос Моря», но только отрефлектированный, возведенный на уровень научного и политического логоса. Точно так же дело обстоит и с «человеком Суши» (Landman). Это не просто обитатель Суши, это выразитель семантики Суши, логос Суши. Поэтому «наблюдатель», помещенный в зону Моря или Суши, во «внешний полумесяц» или в «осевую зону» (Heartland), не просто наблюдает разное, он наблюдает по-разному, его цивилизационная принадлежность аффектирует не только окружающую (объектную) стихию, но и его субъектное, социологическое и смысловое содержание. Поэтому мы можем говорить о трех геополитиках как трех научных дисциплинах:
· о геополитике Моря (Sea-geopolitics),
· о геополитике Суши (Land-geopolitics) и
· о геополитике Берега (Rimland-geopolitics).
Геополитика Моря отождествляет стратегические интересы своей цивилизации с ее культурными, социальными, политическими и моральными ценностями и на этом отождествлении строит свою интерпретацию мировой истории – в том числе в привязке к пространству и политике. В геополитике Моря Море выступает как среда, как стихия и как субъект. Особенно важно, что Море является здесь именно субъектом, языком, парадигмой.
Точно так же дело обстоит и с геополитикой Суши. И здесь мы имеем дело с объединением интересов и ценностей в один нерасчленимый комплекс, который предопределяет не просто ангажированность исследователя, но саму логику и методологию рассмотрения того, что выступает как иное по отношению к Суше. Парадигмой здесь выступает иное общество, с иными смысловыми цепочками и целевыми установками, с иной этикой и иной ценностной системой.
В результате именно две геополитики – геополитика Моря и геополитика Суши – лежат в основе всего геополитического знания. При этом в зависимости от того, где по факту происходит научная работа, – в зоне цивилизации Моря или в зоне цивилизации Суши, --сама геополитическая парадигма по умолчанию меняется. Те нормы, методы, принципы и приоритеты, которые сами собой разумеются в геополитике Моря, существенно отличаются от норм, методов, принципов и приоритетов, преобладающих в геополитике Суши. И такое различие может привести к фундаментальным просчётам, если не акцентировать на нем внимание. Учебники, монографии, пособия, энциклопедии по геополитике, издаваемые в Англии и США, будут существенно отличаться от аналогичных изданий, выходящих в России, не только конечными выводами или практическими политическими рекомендациями, но самой глубинной структурой: это будут не разные выводы из единого метода, но разные методы и, в каком-то смысле, даже разные науки. Если упустить из виду эту закономерность, то может сложиться ложное впечатление о случайном рассогласовании между собой разных геополитических школ. Прежде чем рассматривать индивидуальные различия авторов или споры разных школ, мы должны определить геополитическую субъектность, в пределах которой развертывается геополитический анализ.
Дело осложняется еще и наличием геополитики Берега (Rimland). Эта геополитика заведомо будет представлять собой:
1) либо продолжение геополитики Моря,
2) либо продолжение геополитики Суши,
3) либо их комбинацию,
4) либо – и это как раз важно! – постарается уйти от планетарных обобщений и сосредоточиться на выяснении отношений между политикой и пространством в заведомо локальном контексте.
В первых трех случаях геополитика Берега может называться «геополитикой» с полным основанием. Более того, пластичность береговой среды и открытая возможность выбора геополитической идентичности делает именно береговую зону чрезвычайно удобной для развития геополитической науки, так как здесь представлены обе тенденции, напрямую схлестывающиеся между собой. Выбор между Морем и Сушей на территориях Rimland является результатом воли и осознанного решения. Поэтому геополитический логос здесь более внятен, а его структуры более наглядны: ведь когда есть варианты выбора, мы стараемся глубже в них разобраться, взвесить pro et contra различных возможностей. Когда же мы имеем дело с врожденной и неизменной идентичностью, мы слепо следуем за ней, почти не подвергая ее критическому анализу. Так, мы естественным образом стремимся демонизировать и наделить отрицательными свойствами идентичность, противоположную нашей собственной. Комбинаторика же разных противоположных геополитических элементов представляет собой еще более усложненную операцию, требующую серьезного знакомства с обоими цивилизационными контекстами.
§ 1.3 Те, кто отказываются от дуализма Суши и Моря, не могут считаться геополитиками
Четвертый из разобранных выше вариантов береговой геополитики представляет собой менее корректный случай, так как основан на имплицитном отрицании топики Х.Макиндера, из которой проистекают все остальные геополитические построения. Это направление встречается, в частности, у некоторых современных французских ученых (школа Ива Лакоста) и еще более запутывает понимание геополитики, так как, исходя из геополитических особенностей амбивалентной береговой цивилизационной зоны (не имеющей столь ясной определенности, как англосаксонская или континентальная и, прежде всего, русская геополитика), они пытаются уйти от однозначного ответа на вопрос о геополитическом выборе, затемнив или обессмыслив его.
В сходном направлении развивается мысль представителей «критической геополитики» (в частности, Г. О'Туатайла), которые, базируясь в США, тем не менее стараются релятивизировать методологию классической геополитики и уйти от наиболее острых ее сторон. Случай Героаида О'Туатайла показателен: этот молодой ученый, работающий в США и пытающийся раскритиковать «классическую геополитику», которую он обвиняет в «империализме», настолько гордится своими ирландскими корнями (Ирландия, как известно, относится к береговой зоне, к Rimland, и, более того, отчаянно сопротивляется английскому талассократическому национализму), что даже в США сохранил свое ирландское имя в неприкосновенности, хотя для американца произнести его не представляется никакой возможности. К этой категории следует отнести также исследователей, которые не разобрались в принципах и методах этой науки и наполнили термин «геополитика» произвольным содержанием. Такое, увы, можно встретить в современной России.
Для того чтобы сохранять ясность в непростой проблеме геополитической субъектности, следует вынести подобную модель интерпретации геополитики -- с размазанной и неопределенной геополитической субъектностью – за скобки этой науки. Желательно также, чтобы для своих исследований подобные авторы выбрали иное название – например, школа «пространственно-политического» анализа или «территориально-политический» подход, что означало бы, что собственно геополитическая топика ими не признается, отвергается или остается им не известной. В этом случае все бы встало на свои места.
Те направления исследований, в которых отвергается дуализм Суши и Моря, основные законы геополитики Х. Макиндера и его топика, невозможно признать геополитикой: они к ней не относятся, хотя, естественно, имеют право на существование в качестве какой-то другой политологической, социологической, географической или исторической дисциплины.
§1.4 Геополитические субъекты и школы. Геополитика-1
Геополитическая субъектность представлена в реальности, в практической жизни неравномерно. Яснее всего обстоит дело с цивилизацией Моря. Здесь, начиная с А. Мэхэна и Х. Макиндера, мы видим последовательное развитие основательной геополитической школы, представленной многими выдающимися авторами, публицистами, учеными, политическими и общественными деятелями, научными центрами и школами и т.д.
Эта школа талассократической геополитики может быть названа «англосаксонской», так как перипетии истории ХХ века привели к тому, что роль авангарда цивилизации Моря в течение этого столетия плавно переместилась от Великобритании к США. Несмотря на серьезные различия в социально-политической и исторической структуре американского и английского обществ, их цивилизационное и геополитическое единство, общность «морской судьбы» отразились в преемственности геополитического мышления, самосознания, структуры анализа. Англия сошла на обочину мировой истории, но эстафету своей исторической миссии, своего цивилизационного вектора передала США. Геополитика была той средой и той дисциплиной, где передача эстафеты выразилась наиболее полно. И снова ключевой фигурой здесь стал Хэлфорд Макиндер, сформулировавший «морской Завет» новому американскому изданию «морского могущества», в котором сам он на первых порах сомневался. Если несколько огрубить проблематику, произошла передача функций от английского к американскому империализму, и если в политических, экономических и идеологических вопросах этот процесс проходил неявно и неоднозначно, то на уровне геополитики он был прозрачен и очевиден. Так сложилась общая англо-американская англосаксонская геополитическая традиция, получившая позже название «атлантистской» -- по имени Атлантического океана, на обеих сторонах которого располагались основные центры «морского могущества», воплощенные в США и островной Англии. Но если в начале века превосходство было у Британии, то в ходе ХХ века оно смещалось все дальше на Запад, пока, наконец, после Второй мировой войны всем не стало очевидно, что морским могуществом в мировом масштабе и абсолютным лидером мирового Карфагена являются именно США.
[Карта 8. Геополитика-1. Map8.jpg]
Англо-американская, или англосаксонская, или атлантистская, геополитика – это одно из трех цивилизационных направлений в геополитике, которое можно условно назвать «геополитикой-1». Ей можно обоснованно отдать пальму первенства, учитывая тот вклад в геополитическую науку, который внес Хэлфорд Макиндер и в большой степени Альфред Мэхэн. Трудно сказать, смогли бы самостоятельно дойти до аналогичных по размаху обобщений последователи Ф. Ратцеля и Р.Челлена, мыслившие в германском геополитическом контексте, предопределенном условиями «Средней Европы». В любом случае, с учетом теоретических и практических успехов в сфере научной и прикладной геополитики, следует признать, что эта дисциплина утвердилась и расцвела именно в англосаксонской среде, и особенно в США. «Геополитика-1» наиболее развита, изучена и известна среди всех других версий геополитики. Поэтому знакомство с геополитикой как таковой следует начинать именно с нее.
§ 1. 5 Геополитика-2
Было бы логичным, если бы «геополитикой-2» мы назвали геополитику Суши, интеллектуальные труды мыслителей «сердечной земли» и планетарных стратегов строительства русской сухопутной империи. Именно к этому клонил и сам Х. Макиндер, убежденный, что англосаксы бьются за мировое господство именно с русскими, занимающими земли «географической оси истории». «Географическая ось истории» у Х. Макиндера – это Россия, территория северо-восточной Евразии, политически объединенная в последние века под властью русских царей. Мы увидим, что смутные намеки на геополитику-2 мы встречаем у отдельных русских авторов и в движении евразийцев[79], но создание полноценной школы русской континентальной геополитики опоздало почти на столетие. Первые концептуально законченные работы появились лишь в начале 1990-х годов, после краха СССР[80]. В советское время геополитика была отнесена к разряду «буржуазных наук», занятие которой рассматривалось как преступление. Даже слабые попытки учесть влияние географического фактора на особенности экономического развития рассматривались как «идеологическая диверсия против марксизма», что каралось незамедлительными репрессиями, как в случае печально известного «дела геополитиков», связанного с именем выдающегося русского географа и экономиста В.Э.Дэна (1867-1933)[81].
[карта 9. Взгляд с Суши map9.jpg]
Значительно более развернутое теоретическое направление, построенное на принципе «Суши», сложилось в Европе, в Германии 1920-х-- 40-х годов. Здесь мы видим появление таких фигур, как Карл Хаусхофер (1869-1946) и Карл Шмитт (1888-1985), в окружении широкой группы единомышленников и последователей. Отталкиваясь от идей Х. Макиндера и опираясь на разработки Р. Челлена и Ф. Ратцеля, Карл Хаусхофер (а также его сотрудники -- Обст, Маулль и т.д.) институционализировал геополитику Суши или континентальную геополитику в Германии как самостоятельную дисциплину. Он начал издавать регулярный журнал, вести на национальном радио геополитические передачи и постарался повлиять на внутри- и внешнеполитические процессы в Германии в «сухопутном» ключе.
Карл Шмитт, крупнейший политолог, социолог и правовед, предложил осмысление геополитики как фундаментальной философской, социологической и правовой программы.
Таким образом, геополитика-2 как реакция на Х.Макиндера со стороны цивилизации Суши сложилась не столько в России, где, казалось бы, ей было самое место, но в Германии, которая осмысляла себя как «сухопутное могущество» перед лицом талассократической Англии. Политически германская геополитика была существенно дискредитирована тем контекстом, в котором она развивалась в годы Третьего Рейха, а определенное, хотя и сильно преувеличенное критиками в дальнейшем, сотрудничество К. Хаусхофера и К. Шмитта с Гитлером никак не способствовали ее популярности.
Все это повлияло на то, что в сфере геополитических исследований сложилась ассиметричная ситуация: при развитой полноценной геополике-1» (геополитике с позиции Моря, морского субъекта) на одном полюсе, на противоположном конце теплилась зачаточная и поставленная в СССР вне закона, а в Германии дискредитированная близостью к нацизму «геополитика-2» (геополитика с позиции Суши, сухопутного субъекта). Дело усугубляется также тем, что Германия – часть Европы, а антисоветские настроения нацизма и вторжение в СССР создавали тот антирусский контекст, который не позволял Германии солидаризоваться с полноценной сухопутной ориентацией, с геополитическим «евразийством», которое, как будет показано далее, только и может выступать в качестве полноценной основы «геополитики-2». Поэтому появление первых решительных шагов по конституированию евразийской геополитической школы пришлось ждать почти 100 лет после выхода в свет первых работ по геополитике[82].
§ 1.6 Геополитика-3
И, наконец, европейская геополитика Берега сложилась лишь в 1970-е годы и, к сожалению, представляла собой «геополитику» лишь номинально, являясь скорее вариантом псевдогеополитики, не признающей планетарной топики Х. Макиндера и не дифференцирующей ни англосаксонской, ни германской, ни евразийской традиций. Француз Ив Лакост, стоящий за этой инициативой, бывший советником Ф. Миттерана и издателем журнала «Herodot», возможно, руководствовался благими намерениями, окрашенными социал-демократическим флером левых политических взглядов. Англосаксонский империализм был ему неприятен, исторические связи германских геополитиков с нацистами отталкивали, а с евразийской геополитикой он, скорее всего, не был знаком. Ему ничего не оставалось, как пытаться построить стерильную геополитику, избегая всего того, что могло для умеренного «левого» оказаться «неполиткорректным». И хотя И. Лакост «реабилитировал» термин и вызвал к этой области знаний определенный интерес, ценой, заплаченной за эти усилия, была бессмысленность проделанной работы, в центре внимания которой стояли детали, не получившие внятной обобщающей собственно геополитической интерпретации.
Гораздо более продуктивными были работы европейских атлантистов и сторонников глобального Запада, осознанного как тотализация «морского могущества». Они ориентировались на англосаксонскую геополитику, привнося в нее европейский научный дух, остроумие, тщательность и щепетильность подхода. Такие европейские геополитики, как правило, работали в структурах, связанных с НАТО, ЦРУ и другими атлантистскими стратегическими центрами.
[карта 10 map10.jpg]
И, наконец, стоит обратить внимание на то, что в зоне Rimland после Второй мировой войны существовали «континентальные» геополитические направления, стоящие на стороне «цивилизации Суши», но они чаще всего находились в идеологической и политической оппозиции существующим режимам, труды их идеологов получили ограниченное распространение, и на политику оказали довольно скромное влияние. Вместе с тем именно в этих кругах (Ж.Тириар, Й. фон Лохаузен, Ж. Парвулеско, А. де Бенуа, К.Террачано, Э.Шопрад, П.-М. Галлуа и др.) сложились представления о том, что возможна геополитическая модель развития Европы как самостоятельной зоны, отличной и от цивилизации Моря и от русской «оси истории». Этот «европейский континентализм» составляет наиболее интересное в теоретическом плане направление развития геополитических идей.
Однако при изучении европейских авторов трудно рассчитывать на стройную и цельную «геополитику-3», геополитику Берега. Скорее сам факт отнесения к сфере «геополитики-3» помогает нам лучше понять позицию тех, кто писал на эти темы в Европе. Любопытна также идейная эволюция некоторых европейских геополитиков, которые начинали с выделения Европы как самостоятельной геополитической силы, противоположной англосаксонскому миру, но строго отличной от евразийской России. С 80-х годов ХХ века эти авторы все более эволюционировали в сторону евразийства и геополитической «русофилии», что позволяет рассматривать многие их идеи как конструктивный вклад в геополитику Суши, геополитику Heartland'а, то есть в «геополитику-2», что особенно ценно, учитывая их вполне политкорректную репутацию (в сравнении с сухопутной школой немцев 1920-х-40-х годов, дискредитированной опасными связями с национал-социализмом).
В 1990-е годы интерес к геополитике стал пробуждаться и в других странах «внутреннего полумесяца», Rimland: в арабском мире, Турции, Иране, Индии, Китае и т.д. И здесь большую роль сыграла новейшая евразийская школа, сложившаяся в России. Благодаря переводам ее программных текстов на восточные языки (арабский, турецкий, иранский и др.) постколониальные страны в условиях новой идеологической конфигурации мира и краха дуальной модели «социализм/капитализм» получили возможность познакомиться сразу с двумя различными геополитиками – геополитикой-1, обильно представленной в англоязычной и европейской литературе, и с геополитикой-2 в ее полноценном евразийском, русском, макроконтинентальном варианте.
Перейдем к детальному рассмотрению этих школ. При этом следует постоянно держать в памяти сформулированную выше мысль относительно геополитических субъектов: в отличие от обычных научных школ в геополитике мы имеем дело с чем-то более глубинным, нежели различие индивидуальных подходов и частных мнений. Каждая школа – это особая цивилизация, особый логос, особая модель политической и исторической рациональности.
§ 2. Англосаксонская геополитика. От истоков к современности
§ 2.1 Эллен Черчиль Сэмпл, Дервент Уиттлизи, Франц Опеннгеймер: американская «политическая география»
Мы уже отмечали роль адмирала А. Мэхэна в становлении американской школы геополитики и фундаментальное значение его понятия «морское могущество». Идеи А. Мэхэна легли в основу всей англосаксонской геополитической традиции и предопределили постепенную эволюцию взглядов самого Х. Макиндера. Именно А. Мэхэна можно считать ключевой фигурой в американском стратегическом планетарном мышлении, воплощавшемся в жизнь в течение ХХ века. Поэтому роль А. Мэхэна и его работ о значении «морской силы» следует признать центральной.
Следует, однако, для полноты картины упомянуть и других предшественников американской геополитической школы, которые внесли свой вклад в ее становление, особенно на ранних ее этапах. Здесь выделяются две фигуры американских специалистов в политической географии. Сами они к геополитикам себя не относили и этот термин не использовали, однако их идеи оказали на геополитику серьезное влияние. Речь идет об Эллен Черчиль Сэмпл (1863--1932), Дервенте Уиттлизи (1890--1956) и Франце Оппенгеймере (1864--1943).
Эллен Ч. Сэмпл была последовательной сторонницей идей Фридриха Ратцеля в США, популяризировала его наследие и применяла его принципы к исследованию политических образований и культур. Она была одной из тех немногих ученых, кто последовательно и радикально исповедовали принцип «географического детерминизма», объясняя многие политические и социальные особенности стран структурой климата и природной среды. Эллен Сэмпл рассматривала собственные работы как развитие «антропогеографии». Ее наиболее известный обобщающий труд носит название «Влияния географической среды» и написан на основе трудов Ф. Ратцеля. Решающее влияние работы Ф. Ратцеля оказали и на другого американского политического географа – Дервента Уиттлизи. Основное внимание в своих исследованиях он уделял организации пространства в различных типах государств, по сути, повторяя основные подходы Р.Челлена. Сумма идей Уиттлизи отражена в его главной книге «Земля и государство»[83].
Идеи и подходы «антропогеографии» Ф. Ратцеля значительно повлияли на одного из крупнейших американских социологов Франца Оппенгеймера, который на основе гипотезы Ратцеля о возникновении государств в результате завоевания одними этносами других, построил собственную теорию «государства», открывшую целое направление исследований – «социологию государства». В своем главном труде «Государство»[84] Ф.Оппенгеймер оспаривает классические идеи Локка о том, что государство возникает на основе «коллективного договора», и настаивает на том, что оно историчеcки навязывается этносом-завоевателем завоеванным народам в качестве закрепления сословно-политической власти.
Работы названных трех выдающихся американских ученых подготовили в американском обществе идейную базу для развития собственно геополитических исследований, представили необходимый методологический аппарат, популяризировали подходы «политической географии» Ф.Ратцеля, привлекли внимание к значению «качественного пространства», а также пробудили в американской научной общественности повышенный интерес к этносоциологической проблематике (на Ф.Оппенгеймера наряду с Ф.Ратцелем огромное влияние оказали работы немецкого этносоциолога Р.Турнвальда), тесно связанной с собственно геополитическими проблемами.
§ 2.2 Х. Макиндер и эволюция его взглядов. Курс Вудро Вильсона
Но решающее влияние на появление американской геополитики, как отмечалось, все же оказал англичанин Х. Макиндер, в работах которого основные темы «политической географии» достигли кульминации. Чтобы описать процесс формирования англосаксонской геополитики следует проследить эволюцию его взглядов и основные этапы мысли этого выдающегося геополитика.
Первый этап, связанный с разработкой Макиндером «новой географии» и завершившийся публикацией в 1904 году программной статьи «Географическая ось истории»[85], мы в общих чертах рассматривали. В этой работе Х. Макиндер формулирует основы геополитической топики, создает свою историческую геополитическую карту, провозглашает в общих чертах принципы цивилизационного дуализма Суши и Моря. В этом смысле можно считать 1904 год историческим моментом рождения собственно геополитики.
Но в то же время в этот период Х. Макиндер еще мыслит мир с позиции «британского империализма», полагая, что США относятся скорее к мировой периферии и демонстрируют многие черты «сухопутной» цивилизации. В некотором смысле, он даже склонен относить США к «государствам Востока». Однако оценки Макиндера меняются в ходе Первой мировой войны, когда США открыто заявляют о своих мировых амбициях как цитадели «демократии» и «морского могущества». Эта тенденция связана с идеями и программами президента США Вудро Вильсона (1856--1924), который провозгласил переход от традиционного американского изоляционизма к тому, чтобы США открылись миру и выступили на мировой арене как глобальная морская держава и гарант мировой демократии. Решение Вильсона о вступлении в войну против Германии (во многом спровоцированное самой Германией, пытавшейся втянуть в войну против США Мексику и устроившей массовую атаку подводного флота на американские торговые корабли) открывало новую эру в американской политике.
Вильсон вступает в войну на стороне Антанты, проявляет инициативу в создании Лиги Наций и активно участвует в политической организации Европы после окончания Первой мировой войны – в частности, всячески поддерживая создание новых национальных государств на обломках европейских Империй. Международная политика Вильсона легла в основу традиции «идеализма». Но этот термин надо понимать в изначальном контексте – речь шла о том, что США должны взять на себя ответственность за организацию мира в соответствии со своими представлениями о политической демократии, парламентаризме и свободном рынке. «Идеалистическим» в таком подходе является утверждение американских ценностей как универсальных.
Оппонентами «идеалистов» и «вильсонианцев» выступали американские «реалисты», считавшие, что США в первую очередь должны преследовать свои «национальные интересы» и лишь затем обращать внимание на «ценности». По сути, и та и другая позиции представляет собой лишь разновидности американского империализма. «Идеалисты» видят мировое главенство США как выражение их «исторической миссии», а «реалисты» то же самое главенство толкуют прагматически в более грубых терминах господства, власти, контроля и управления миром в американских интересах. Конечно, существуют и крайние позиции: у идеалистов идеологическим экстремумом является левый «интернационализм», а у «реалистов» -- правый изоляционизм и американский «оборонительный» национализм.
Хотя Вильсон сталкивается в США с огромным противодействием со стороны «реалистов», намеченный им вектор необратимо меняет планетарную стратегию США в ХХ веке. И это не может пройти мимо внимания Х. Макиндера, который всегда был активно вовлечен в политику, тесно сотрудничал с лордом Керзоном, являлся одним из разработчиков Версальского договора, планировал организацию политического пространства в послевоенной Европе и некоторое время выполнял функции Британского комиссара на Украине, где поддерживал «белое дело» против большевиков и подготавливал план расчленения России.
Х. Макиндер напрямую сталкивается с Вильсоном и его идеологическими сторонниками при подготовке Версальского договора и однозначно интерпретирует доктрину Вильсона как претензию США на исполнение функции «мирового могущества» в планетарном масштабе. Он легко распознает за «идеализмом» знакомый ему не понаслышке англосаксонский империализм, активным сторонником которого он являлся и сам. И именно в этот момент происходит слияние двух направлений – британского и северо-американского -- в одну общую геополитическую традицию, которую отныне следует называть «англосаксонской» или «атлантистской». Взгляды А. Мэхэна, разработки американских ученых в сфере «политической географии» и планетарная стратегия американской доминации в духе Вудро Вильсона смыкаются с имперской британской геополитикой Х. Макиндера и отныне образуют общий тренд.
Все это находит свое выражение во второй знаковой и поворотной работе Х. Макиндера «Демократические идеалы и реальность»[86], опубликованной в 1919 году – по свежим следам Первой мировой войны.
§2.3 «Демократические идеалы и реальность»
Чрезвычайно показательно название работы Х. Макиндера -- «Демократические идеалы и реальность». По сути дела, это прямое обращение к Вудро Вильсону в попытке соотнести его «идеализм» с геополитическими реалиями. Мы уже отмечали, что геополитика в самом своем подходе отождествляет ценности и интересы, то есть стремится не развести «идеализм» и «реализм» по разные стороны, но показать их глубинную концептуальную цивилизационную взаимосвязь. И интересы, и ценности растут из общего корня, которым является цивилизация и ее качественное пространство. Но эта цивилизация не является единой для всех. Есть как минимум две цивилизации -- цивилизация Моря и цивилизация Суши. Между ними расположена переменчивая зона цивилизации Берега (Rimland), в пределах которой конкурируют между собой и комбинируются морские и сухопутные вызовы, импульсы и тенденции. Поэтому вместо споров о первичности «идеалов демократии» или «реалистических интересов» западных стран надо осознать их органическое единство и разработать общую планетарную стратегию для их торжества. А для этого, в свою очередь, необходимо трезвое понимание политических, географических, стратегических и цивилизационных закономерностей.
[карта из файла map11.jpg ]
Именно такой синтез и предлагает Х. Макиндер как программу действия для всего Запада в целом, к которому он относит, в первую очередь, Англию и США, а также примкнувшую к ним в Первой мировой войне Францию. Державы победившей Германию и Австрию Антанты представляют собой ядро «цивилизации Моря», которая должна отныне осознать свое единство и воспользоваться победой для того, чтобы организовать мировое пространство на своих принципах и к своей пользе.
В книге «Демократические идеалы и реальность» Х. Макиндер последовательно излагает геополитический план Запада. В первом разделе он описывает общую перспективу геополитического видения мира, поясняет понятия «сердечная земля» (Heartland), «окаемочные земли» (Rimland), предлагая несколько измененный вариант геополитической карты 1904 года. Теперь в зону «сердечной земли» (Heartland) он включает Германию, континентальный Китай и Иран как наиболее «сухопутные» зоны, расположенные в поясе «кромки» (Rimland).
Второй раздел книги посвящен взгляду на мир с позиции «человека Моря». В этой части своей работы Х. Макиндер формулирует основные принципы того, что мы назвали «геополитикой-1», «геополитикой Моря», которые, в целом, остаются неизменными и по настоящее время.
Описывая основные задачи «Моря», Х. Макиндер предлагает запереть «Сушу» как можно дальше от южных и западных морских путей, укрепив влияние атлантистских держав на всем протяжении «береговой зоны». Важнейшими задачами являются прочное разделение России с Германией на Западе, Китаем на Востоке и Ираном на Юге, для чего необходимо создание в пограничных областях «санитарного кордона» из марионеточных и зависящих от цивилизации Моря новых «национальных» государств. Саму Россию желательно расчленить с Запада и Востока, на месте Австро-Венгерской империи следует создать новые политические единицы, враждебные как немцам, так и русским, установить англосаксонский контроль над территорией Кавказа и Южной России, укрепить позиции в Афганистане и Тибете для предотвращения возможной экспансии русских на Юг и Восток.
[Карта 12 map12.jpg ]
Карта 12. Карта санитарного кордона между Германией и Россией из книги Х. Макиндера «Демократические идеалы и реальность» (1919).
При этом Х. Макиндер с удивительной для того времени прозорливостью (книга издана в 1919 году!) видит наибольшую опасность для Запада именно в большевиках, контролировавших в тот период лишь самые внутренние территории «сердечной земли». Х. Макиндер не сомневается в том, что большевики укрепятся и постепенно переродятся в евразийскую сухопутную силу, с которой Западу еще придется столкнуться не на шутку. Поэтому он призывает «цивилизацию Моря» всячески поддержать «белых» – особенно в Крыму и Украине, чтобы запереть большевиков во внутренних и бесперспективных пространствах «географической оси истории».
В январе 1920 года, находясь в Марселе на борту королевского крейсера «Кентавр», Х. Макиндер пишет докладную записку британскому правительству[87], в которой подробно обрисовывает те государства, которые, по его мнению, должны появиться на территории Российской империи. Это Белоруссия, Украина, Южно-россия, Дагестан (включающий весь Северный Кавказ), Грузия, Армения, Азербайджан. Если срочно не создать эти марионеточные государства под контролем западноевропейских держав, уверяет английский геополитик, то рано или поздно большевики укрепятся на всем пространстве бывшей Российской империи и дадут бой «цивилизации Моря».
В третьем разделе книги Х. Макиндер описывает стратегические интересы и приоритеты с позиции «человека Суши», набрасывая основы «геополитики-2». Эти интересы заключаются в интеграции пространства «сердечной земли» (Heartland) под эгидой России или через создание союзов России с Германией, Ираном и Китаем. Это и есть главная стратегическая задача Суши, реализация которой сделает возможным контроль над всей Евразией и откроет путь этой цивилизации к мировому господству.
В четвертом разделе Х. Макиндер анализирует конкретные противоречия между Российской, Австро-Венгерской и Османской империями и намечает перспективы постимперской организации этих политических территорий.
В пятом разделе «Свобода наций» он продолжает эту тему, показывая, почему создание новых национальных государств в Восточной Европе выгодно «цивилизации Моря» и должно всячески поддерживаться Западом, несмотря на то, что Венгрия и Болгария сражались против Антанты на стороне немцев.
В шестом заключительном разделе «Свобода людей» Х. Макиндер анализирует границы применимости либерализма, принципов свободной торговли и принципа «laissez-faire» в достижении стратегических целей «цивилизации Моря», подчеркивая, что чрезмерный «идеализм» никогда не должен противоречить строгому следованию «интересам».
Окончательный баланс англо-американскому сотрудничеству Х. Макиндер подводит в 1924 году в брошюре «Нации в современном мире»[88]: «Западная Европа и Северная Америка отныне составляют со многих точек зрения единую общность наций. Этот факт полностью был обнаружен тогда, когда американские и канадские армии пересекли Атлантику для сражений во Франции в эпоху великой войны…»[89].
Таким образом, именно с 1924 года мы можем отсчитывать историю осознанного, последовательного и геополитически концептуализированного атлантизма, внутри которого центр тяжести будет постепенно перемещаться от Старого Света к Новому, от Великобритании к США.
§2.4 Появление CFR
В тот самый период, когда Х. Макиндер пишет «Демократические идеалы и реальность», пытается расчленить Россию и осмысляет геополитическое значение планетарных идей В. Вильсона, в Европе участниками американской делегации, приехавшей для участия в Версальской конференции, принимается решение, которое будет иметь огромные последствия для англосаксонской геополитики в течение всего ХХ века. Это было решение о создании «Совета по внешней политике»[90] (Counsil on Foreign Relations, сокращенно CFR). Эта организация впоследствии стала центром институционализации всей англосаксонской и, шире, западной геополитической традиции, ставящей во главу угла «цивилизацию Моря» и перспективу ее планетарного доминирования. С самого момента своего появления CFR стремится быть интеллектуальным центром глобальной политики, своего рода предвосхищением «мирового правительства», понимаемого как инстанция глобального контроля от лица геополитического субъекта «цивилизации Моря». Геополитика отныне будет преимущественно развиваться в рамках этой организации и связанныхс ней научных, политических и разведовательных институтов.
У истоков CFR стоит группа ученых, которые были мобилизованы в 1917 году близким советников Вудро Вильсона «полковником» Манделом Хаусом для того, чтобы разработать новое видение глобальной роли США в мире после вступления страны в Первую мировую войну. Группа называлась первоначально «The Inquiry», финансировалась крупными американскими банкирами (в частности, Рокфеллерами, Уорбургами и Морганами), и 19 пунктов внешней политики Вильсона были подготовлены в ее недрах. Представители этой группы отправились в 1919 году в Европу для участия в Парижской мирной конференции, и 30 мая 1919 года в отеле «Мажестик» в присутствии американских и английских ученых, дипломатов и политических деятелей было принято решение о создании сразу двух ветвей по сути единого интеллектуального стратегического и геополитического центра. Американская ветвь получила название «Council on Foreign Reelations», а английская – «Royal Institute of International Affairs» («Королевский Институт Международных Дел»), называемый также по своему расположению в старинном лондонском особняке «Chattam House».
В тот же период подготавливалось создание «Института Тихоокеанских исследований», который должен был расположиться в столице одной из английских колоний в Тихом океане.
Деятельность CFR была с самого начала окутана тайной. Организация не приглашала на встречи журналистов и представителей общественных организаций, что породило вокруг нее множество самых причудливых мифов. Но все объяснялось довольно просто: участники CFR, не делавшие различий между республиканцами и демократами, правыми и левыми, разрабатывали стратегические и ценностные проекты цивилизационного масштаба, превосходившие узко национальные рамки США, а широкой публике этот глобализм («мондиализм» – от французского «le monde», «мир») объяснить было нелегко. Официально CFR был организован как один из неправительственных клубов, которых в США множество. Но главным его отличием от других клубов являлся уровень участников, который объединял всю мыслящую в планетарном ключе американскую элиту – политическую, интеллектуальную и финансовую -- как центр всей «цивилизации Моря». Можно сказать, что главный секрет CFR состоял в том, что это была геополитическая инстанция, чье видение мира забегало вперед по сравнению с обычными национальными представлениями рядовых американцев. Для CFR США были больше, чем просто страной, государством, нацией. Эта организация мыслила США как выражение мировой идеи, призванной организовать весь мир под эгидой «морского могущества», что предполагало доминацию и американских интересов, и американских ценностей. В духе геополитического синтеза, который мы видели у Х. Макиндера, CFR не разделалось на «реалистов» и «идеалистов»; и те и другие планировали будущее человечества и политическую организацию земного пространства как модель, где сбудется торжество американских идеалов и будут закреплены «навечно» стратегические позиции США, признанные всеми как общечеловеческие.
§ 2.5 Исая Боумен: «новый мир» и стратегия геополитики CFR
Первым руководителем CFR стал американский ученый Исайя Боумен (1878-1949), ставший одним из главных идеологов программы Вудро Вильсона. И. Боумен сформулировал концепцию «нового мира»[91], в которой описывал баланс национальных интересов различных государств, предпочтительный для того, чтобы США постепенно смогли прийти к мировому господству. В теоретическом плане каких-то выдающихся открытий И. Боумен не сделал, но, в целом, заложил стратегию развития CFR на последующие десятилетия: постепенный путь к созданию «мирового правительства» в интересах евро-американского сообщества путем осознанного и целенаправленного участия США в глобальных процессах, где бы они ни происходили.
Во время Второй мировой войны И. Боумен особое внимание уделял той политической географии, которой суждено было возникнуть после окончания этой войны. «Мера нашей победы будет определяться мерой нашей доминации в послевоенном мире»[92], -- писал он.
Деятельность CFR носила довольно конкретный характер. Каждый регион мира, каждый конфликт, каждая проблемная зона тщательно изучались с разных точек зрения и на основании этой практической работы по геополитическому анализу делались анализы, прогнозы и рекомендации политическому руководству США.
CFR стал издавать два раза в месяц журнал «Международные Отношения» («Foreign Affairs»), который в скором времени превратился в наиболее влиятельное издание в вопросах американской внешней политики.
Свою последнюю программную статью «Круглая планета и победа сил мира»[93], в которой, будучи уже весьма пожилым, Х. Макиндер изложил свой взгляд на политическое устройство мира после Второй мировой войны, он опубликовал именно в этом журнале.
[Карта 13. из файла map13.jpg]
Здесь следует сделать одно важное уточнение. Вместе с созданием CFR и его английского аналога «Королевского Института по Международным Делам», в руководстве которого были такие влиятельные политики, как Роберт Сесил (1864--1958) и Лайонел Кертис (1872 – 1955), а позже известный историк Арнольд Тойнби (1889 – 1975), геополитика в англосаксонском мире переходит в новый статус – базовой модели внешнеполитического анализа, лежащего в основе выработки основной планетарной стратегии Запада. Эта фактическая институционализация геополитики сопровождалась двумя моментами: с одной стороны, даже те, кто занимался ею на постоянной основе и создавал на базе ее принципов анализы и рекомендации, старались не слишком афишировать ту методологию, которой пользовались, а с другой стороны, акцент в геополитических исследованиях падал не столько на теоретические обобщения, сколько на конкретные ситуации, связанные со спецификой региона, проблемы, политического контекста. Не то чтобы геополитика была строго засекречена, но в связи с деликатностью рассматриваемых ею тем слишком откровенные изложения ее методов, целей и принципов могли повредить делу и не приветствовались. Нечто подобное в СССР сложилось с «Оперативным страноведением» -- дисциплиной, формально не входившей в образовательный стандарт и преподававшейся только в закрытых военных учреждениях и академиях спецслужб. Другое дело, что геополитика служила политической элите США и Западной Европы (в первую очередь, Англии) для выработки планетарной цивилизационной стратегии, тогда как «Оперативное страноведение» считалась прикладным знанием, а стратегия определялась официальной марксистской идеологией.
§ 2.6 Николас Спикмен: реализм и геополитика
Геополитическая школа в США, несмотря на определенную секретность и закрытость, связанные с CFR и форматом деятельности этой организации, развивалась и в более откровенном и эксплицитном ключе. Значительный вклад в развитие классической геополитики внес американец голландского происхождения Николас Джон Спикмен (1893 – 1943). Н. Спикмен считается также основателем традиции «реализма» в американской политике. Две свои основные работы он написал в 1940-е годы, развивая и частично пересматривая идеи Х. Макиндера[94].
Н.Спикмена, как и Х. Макиндера, заботила конструкция послевоенного мира, на описании которой он и сосредоточился. Он был профессором международных отношений, а позднее директором Института международных отношений при Йельском Университете. Для него, в отличие от первых геополитиков, сама география не представляла большого интереса; еще меньше волновали его проблемы связи народа с почвой, влияние рельефа на национальный характер и т.д. Н. Спикмен рассматривал геополитику как важнейший инструмент конкретной международной политики, как аналитический метод и систему формул, позволяющих выработать наиболее эффективную стратегию. В этом смысле он жестко критиковал немецкую геополитическую школу (особенно в книге «География мира»[95]), считая представления о «справедливых или несправедливых границах метафизической чепухой».
Как и для адмирала А. Мэхэна, для Н.Спикмена характерен утилитарный подход, четкое желание выдать наиболее эффективную геополитическую формулу, с помощью которой США могут скорейшим образом добиться «мирового господства». Этим прагматизмом определяется строй всех его исследований. ?
§ 2.7 Повышение роли Rimland
Н.Спикмен, внимательно изучивший труды Х. Макиндера, предложил свой вариант базовой геополитической схемы, несколько отличающейся от модели Х. Макиндера. Основной идеей Н. Спикмена было то, что Х. Макиндер, якобы, переоценил геополитическое значение Heartland. Эта переоценка затрагивала не только актуальное положение сил на карте мира, в частности, могущество СССР, но и изначальную историческую схему. Н. Спикмен считал, что географическая история «внутреннего полумесяца», Rimland, «береговых зон», осуществлялась сама по себе, а не под давлением «кочевников Суши» (как считал Х. Макиндер). С точки зрения Спикмена, Heartland является лишь потенциальным пространством, получающим все культурные импульсы из береговых зон и не несущим в самом себе никакой самостоятельной геополитической миссии или исторического импульса. Rimland, а не Heartland является, по мнению Н.Спикмена, ключом к мировому господству.
[Карта 14 map14.jpg]
[карты 15 -16 map15.jpg map16.jpg]
Карты 15-16. Карты геополитической картины мира Спикмена.
Геополитическую формулу Х. Макиндера «Кто контролирует Восточную Европу, управляет «сердечной землей» (Heartland), кто управляет «сердечной землей» (Heartland), тот управляет «мировым островом»; кто управляет «мировым островом», тот правит миром»[96] Н. Спикмен предложил заменить своей: «Тот, кто доминирует над Rimland, доминирует над Евразией; тот, кто доминирует над Евразией, держит судьбу мира в своих руках»[97].
В принципе, Н. Спикмен не сказал этим ничего нового. И для самого Х. Макиндера «береговая зона», «внешний полумесяц» или Rimland, были ключевой стратегической позицией в контроле над континентом. Но Х. Макиндер понимал эту зону не как самостоятельное и самодостаточное геополитическое образование, а как пространство противостояния двух импульсов – «морского» и «сухопутного». При этом он никогда не понимал контроль над Heartland в смысле власти над Россией и над прилегающими к ней континентальными массами. Восточная Европа есть промежуточное пространство между «географической осью истории» и Rimland, следовательно, именно в соотношении сил на периферии Heartland и находится ключ к проблеме мирового господства.
§2.8 Критерии могущества
В своих книгах «Американская стратегия в мировой политике»[98] и «География мира»[99] Н. Спикмен выделяет 10 критериев, на основании которых следует определять геополитическое могущество государства. Это развитие критериев, впервые предложенных А. Мэхэном. Они таковы:
1) поверхность территории,
2) природа границ,
?3) объем населения,
?4) наличие или отсутствие полезных ископаемых,
?5) экономическое и технологическое развитие,
?6) финансовая мощь,
?7) этническая однородность,
?8) уровень социальной интеграции,
?9) политическая стабильность,
?10) национальный дух.
Если суммарный результат оценки геополитических возможностей государства по этим критериям оказывается относительно невысоким, это почти автоматически означает, что данное государство вынуждено вступать в более общий стратегический союз, поступаясь частью своего суверенитета ради глобальной стратегической геополитической протекции.
§ 2.9 Срединный океан
Помимо переоценки значения Rimland Н. Спикмен внес еще одно важное дополнение в геополитическую картину мира, видимую с позиции «морского могущества». Он ввел понятие «срединного океана» («Midland Ocean»). В основе этого геополитического представления лежит аналогия между Средиземным морем в истории Европы, Ближнего Востока и Северной Африки в древности и Атлантическим океаном в новейшей истории западной цивилизации. Так как Н. Спикмен считал именно «береговую зону», Rimland, основной исторической территорией цивилизации, то Средиземноморский ареал древности представлялся ему образцом культуры, распространившейся впоследствии внутрь континента (окультуривание «варваров Суши») и на отдаленные территории, достижимые с помощью морских путей (окультуривание «варваров Моря»). Подобно этой средиземноморской модели, в новейшее время в увеличенном планетарном масштабе то же самое происходит с Атлантическим океаном, оба берега (американский и европейский) которого являются ареалом наиболее развитой в технологическом и экономическом смыслах западной цивилизации.
«Срединный океан» (Midland Ocean) становится в такой перспективе не разъединяющим, но объединяющим фактором, «внутренним морем» («mare internum»). Таким образом, Н. Спикменом намечается особая геополитическая область, которую можно назвать условно «атлантическим континентом», в центре которого, как озеро в сухопутном регионе, располагается Атлантический океан. Этот теоретический концептуальный «континент» связан общностью культуры западноевропейского происхождения, идеологией либерал-капитализма и демократии, рыночной экономики, проблемами безопасности, единством политической, этической и технологической судьбы.
Особенно Н. Спикмен настаивал на роли интеллектуального фактора в этом «атлантическом континенте »: Западная Европа и пояс Восточного побережья Северной Америки (особенно Нью-Йорк) провозглашаются им мозгом нового «атлантического сообщества ». Нервным центром и силовым механизмом являются США и их торговый и военно-промышленный комплекс. Европа оказывается мыслительным придатком США, чьи геополитические интересы и стратегическая линия становятся единственными и главенствующими для всех держав Запада. Постепенно должна сокращаться и политическая суверенность европейских государств, а власть переходить к особой инстанции, объединяющей представителей всех «атлантических» пространств и подчиненной приоритетному главенству США.
[карта 17 Срединный океан map17.jpg]
Н. Спикмен предвосхитил важнейшие политические процессы в послевоенном мире: создание «Североатлантического союза» (НАТО), уменьшение суверенности европейских держав, планетарную гегемонию США и т.д. ?
?Основной акцент своей доктрины Н. Спикмен сделал не столько на геополитическом осмыслении функции места США как «морского могущества» в целом мире (как А. Мэхэн), сколько на необходимости контроля береговых территорий Евразии (Европы, арабских стран, Индии, Китая и других стран) для окончательной победы Запада в дуэли континентальных и морских сил. Если в картине Х. Макиндера планетарный дуализм рассматривался как нечто «вечное», «неснимаемое», то Н. Спикмен считал, что полный контроль над Rimland со стороны «морских держав» приведет к окончательной и бесповоротной победе над сухопутными державами, которые отныне окажутся целиком подконтрольными.
Фактически, это было предельным развитием «тактики анаконды», которую обосновывал еще А. Мэхэн. Н. Спикмен придал всей концепции законченную форму.
Победа США как «морского могущества» в холодной войне продемонстрировала абсолютную геополитическую правоту Н. Спикмена, которого можно назвать »архитектором мировой победы либерал-демократических стран» над Евразией.
Сегодня можно сказать, что тезисы Н. Спикмена относительно стратегического верховенства Rimland и важности «срединного океана» доказаны самой историей. Однако теорию Х. Макиндера о перманентности стремления центра Евразии к политическому возрождению и к континентальной экспансии тоже пока рано сбрасывать со счетов.
С другой стороны, некоторые идеи Н. Спикмена (и особенно его последователя У.Кирка[100], развившего более детально теорию Rimland) были поддержаны некоторыми европейскими геополитиками, увидевшими в его высокой стратегической оценке «береговых территорий» возможность заново вывести Европу в число стран, решающих судьбы мира. Для этого, правда, пришлось отбросить концепцию «cрединного океана».
Несмотря на этот теоретический ход некоторых европейских геополитиков (остающийся, впрочем, весьма двусмысленным), Н. Спикмен принадлежит, без всяких сомнений, к самым ярким и последовательным «атлантистам». Более того, он вместе с адмиралом Мэхэном может быть назван «отцом атлантизма» и «идейным вдохновителем НАТО».
§ 2.10 Последователи Спикмена: Дж.Ф. Даллес, Дж. Кеннан, Р. Штраусц-Гупе: геополитика «холодной войны»
Идеи Н. Спикмена, как и идеи позднего Х. Макиндера, оказали огромное влияние на двух значительных политических деятелей США – Госсекретаря США Джона Фостера Даллеса[101](1888 – 1959),старшего брата директора ЦРУ в 1953-1961 годах Алена Даллеса (1893-1969), и на дипломата, политолога и историка Джорджа Кеннана (1904 - 2005), автора «стратегии сдерживания», которая стала основной программой «холодной войны»[102].
Д. Даллес и Д. Кеннан были главными теоретиками развертывания стратегического давления на СССР с опорой на Европу. Показательно, что программный материал Д. Кеннана, где впервые упоминается идея «сдерживания» в отношении СССР, была опубликована в «Foreign Affaires», журнале CFR.
Особенно стоит остановиться на близких по стилю к Н. Спикмену и его реализму работах австро-американского ученого и дипломата Роберта Штраусц-Гупе (1903 – 2002), автора принципиальных для англосаксонской геополитики работ по оценке мирового баланса сил в 1940-х годах («Геополитика: борьба за пространство и могущество»[103]) и одного из ведущих архитекторов американской глобальной стратегии во второй половине ХХ века («Баланс завтрашнего дня»[104]). Подход Р. Штраусц-Гупе состоит в том, что США в ходе войны и после ее завершения необходимо выстроить такую конфигурацию зон влияния в мире, чтобы она неизбежно и неуклонно привела США к мировому господству, к превращению в единственную мировую державу, к подавлению любых возможных конкурентных образований , в первую очередь, к удушению СССР во внутриконтинентальном пространстве Евразии и к предотвращению дальнейшего усиления и расширения зоны советского влияния.
Так еще в начале 1940-х годов складывалась модель американской стратегии, направленной приоритетно против СССР как сухопутного могущества» (Landpower), которая стала официальной доктриной США с конца 40-х годов XX века. Как мы видим, в основе такого видения баланса сил лежит не столько идеология или экономические соображения конкуренции, сколько геополитика и ее неизменные постулаты.
§ 2.11 Джеймс Бёрнхэм: в битве за «американскую империю»
На геополитической модели, чрезвычайно близкой к Н. Спикмену, основывался еще один влиятельный политический деятель США Джеймс Бёрнхэм (1905 – 1987), в прошлом влиятельный представитель троцкизма, но в 1940-е годы сосредоточивший основное внимание на пропаганде антикоммунистических и антирусских идей. В этом Д. Бёрнхэм является предшественником современных американских «неоконсерваторов», также перешедших от троцкизма к консерватизму. В социологии Д. Бёрнхэм известен как автор работы о «революции менеджеров»[105], которая приобрела на Западе чрезвычайную популярность. Д. Бёрнхэм много писал о «новой элите», которая должна быть глобальной («мировое правительство»), но пользоваться при этом определенными демократическими инструментами – допущением оппозиции, свободы рынка и независимости прессы. Хотя это сами по себе не ценности, они, по мнению Д. Бёрнхэма, скорее усилят, нежели ослабят, мировой правящий класс[106].
Д. Бёрнхэм был одним из создателей ЦРУ и автором программной разработки, заказанной Офисом Стратегичеcких Служб (OSS -- предшественником ЦРУ) для американской делегации на Ялтинской встрече.
Позже эта программа была опубликована и вышла в 1947 году в виде книги с красноречивым названием: «Битва за мир»[107]. В ней Д.Бернэм в духе классической геополитики утверждал, что «геополитической аксиомой является то, что, если какая-то одна сила сможет организовать Heartland и его внешние барьеры, эта сила будет контролировать мир».[108] Следуя за Х. Макиндером, Д. Бёрнхэм доказывал, что СССР появился как первая версия великой силы Heartland с огромным политически организованным населением и именно поэтому представлял собой главную угрозу США, Западу и всему остальному миру. Д. Бёрнхэм предупреждал: «Географически, стратегически Евразия окружает Америку, готовится обрушиться на нее»[109]. Чрезвычайно показательны и такие утверждения Бёрнхэма, открыто говорившего о США как об империи: «Какими бы мы словами ни выражались, необходимо знать реальность. Реальность такова, что единственной альтернативой коммунистической мировой Империи является американская Империя, которая, пусть и не точно мировая по границам, но оказывающая решающее влияние на весь мир»[110].
Идеи Д. Бёрнхэма повлияли на Гарри Трумэна, а Рональд Рейган в 1983 году вручил ему президентскую медаль свободы, заявив в своей речи, что Джеймс Бёрнхэм «глубоко повлиял на понимание Америкой самой себя и окружающего мира»[111].
§ 2.12 Геополитика Арктики: Дж. Реннер и А. де Северский
Специфическим направлением в атлантистской геополитике стало исследование геополитики Арктики. В основе этой концепции лежит особое внимание, обращенное на стихию воздуха, существенно повлиявшую на структуру геополитических представлений в ХХ веке. Развитие воздушных перевозок и военной авиации позволили сформировать новое геополитическое видение планеты. В центре такого взгляда на геополитику Земли были поставлены земли Арктики. Этот подход развивали Джордж Реннер и Александр де Северский. Можно назвать такой подход «геополитикой воздуха».
Джордж Реннер в своей книге «Человеческая география в воздушную эру»[112] описывает на геополитику со стороны северного полюса. Вокруг арктических льдов располагается «расширенный Heartland», к которому помимо евразийского традиционного Heartland'а добавляется «малый Heartland», состоящий из северных территорий Северной Америки и Гренландии. Северный Ледовитый океан становится своего рода «внутренним озером» такого полярного Heartland'а. Интеграция этих пространств на основе развития авиаперевозок, по мнению Д. Реннера, позволяет через развитие этих областей контролировать все остальные территории планеты, находящиеся на Юге по отношению к этому новому полярному Heartland'у. Отныне именно Арктику Д. Реннер предлагает называть «географической осью истории».
Сходные идеи развивает Александр де Северский, который предлагает смотреть на планету с борта самолета[113]. Карта мира Александра де Северского помещает северный полюс в центре, западное полушарие -- снизу от него, а восточное полушарие -- сверху. В таком видении очевиден дуальный антагонизм СССР и США, которые выступают как главные полюса силы, а к ним примыкают территории, расположенные дальше от северного полюса, на мировой периферии, которые де Северский описывает как «ресурсные зоны», зависящие стратегически от северных территорий.
Зоны, где происходит наложение зон воздушного потенциального контроля США и СССР (Англо-Америка, евразийский Heartland, морская Европа, Северная Африка, Ближний Восток), де Северский называет «областью решения» (Area of Decision). Де Северский предлагает осмыслить стихию воздуха так же, как А. Мэхэн осмыслил стихию Моря, назвав свою книгу «Воздушное могущество»[114] (Air Power)-- как прямая отсылка к «морскому могуществу» (Sea Power) Мэхэна.
Геополитика воздуха и «арктикоцентричные карты», несмотря на некоторые важные стратегические выводы, не получили самостоятельного развития, но это направление свидетельствует о колоссальном теоретическом и концептуальном потенциале геополитики, которая открывает возможности применения ее к самым разным областям и контекстам. В целом, «геополитика воздуха» обогатила общий арсенал геополитической дисциплины. По мере развития ракетостроения ее значение возросло и в стратегическом планировании: при размещении ракет наземного базирования карты Д. Реннера и А. де Северского используются в качестве основополагающих.
§ 3. Англосаксонская геополитика. Расцвет и триумф
§ 3.1 Стивен Б. Джонс: общая теория поля политической географии
С методологичеcкой точки зрения интересны работы геополитика Стивена Б. Джонса из Йельского университета. С. Джонс преимущественно занимался геополитикой границ и написал классический труд по демаркации границ, основанный на геополитическом методе анализа[115].
В геополитике границы являются принципиально «подвижными», так как отражают баланс противостояния «Моря» и «Суши» в каждый конкретный момент истории, а появление и исчезновение национальных государств и эволюция их административных границ видится лишь как временный эпизод в «великой войне континентов».
В основе методологии С. Джонса лежит принцип «политической географии», сформулированный Дервентом Уиттлизи[116] о «последовательном занятии территории» («sequent occupance»), который предполагает, что пребывание на территории любого общества так видоизменяет географический ландшафт, что следующему оказавшемуся на той же территории обществу придется иметь дело уже с иной географией как в прямом, так и в переносном смысле (т.е. включая социальные представления о пространственной среде). Таким образом, каждое геополитические пространство может быть рассмотрено как наложение друг на друга различных пространственных и социальных форм, представляющих собой отдельные слои. Такая специфика влияет на структуру, роль и расположение границ, в эволюции которых концентрируется процесс «последовательных занятий (территорий)» («sequent occupance»).
Продолжая теоретическое развитие геополитических концепций, С. Джонс предложил «общую теорию поля» для политической географии[117] – как методологическую и концептуальную основу для осуществления геополитического анализа. С. Джонс выделил пять инстанций, определяющих структуру политической географии:
· политическая идея,
· решение,
· движение,
· поле,
· политический ареал (Political Area).[118]
Политическая идея представляет собой проект желательной организации пространства на основе широкого контекста представлений о характере, ценностях и интересах общества.
Решение (подразумевается «политическое решение») есть кульминация политической воли, ориентированной на то, чтобы воплотить отдельный стороны политической идеи в жизнь.
Под «движением» С. Джонс понимает динамические процессы развития общества и изменения природной и социальной среды, которые не всегда мгновенно отражаются в доминирующей политической идее.
«Поле» -- ключевое понятие в «общей теории поля» С. Джонса. Оно определяется как «изменяемое пространство под воздействием внешних силовых линий в данный момент времени»[119]. Это самая сложная переменная, так как она отражает в себе среду внешнего воздействия политического окружения (иные державы) на данное общество, государство, страну. Объект этого воздействия может мыслиться чисто географически – то есть как совокупность территорий, которые внешние силы хотели бы отторгнуть от данного государства, изменить на них форму контроля, присоединить к себе или выделить в отдельное политическое образование. Но он может мыслиться социологически и политически: в этом случае под «полем» следует понимать общественное мнение, политические партии и движения, настроения в обществе, этническую и этносоциологическую структуру общества, которые могут выступать средой, благоприятствующей, в конечном итоге, изменению территориальной структуры общества – с достижением того же результата, что и в первом случае. Определенные процессы в обществе – декларации политических кругов, изменение исторического самосознания этнических групп, модели поведения и интересы политических элит и т.д. – можно рассматривать как «поле», на которое оказывается внешнее воздействие с вполне определенной целью: выделить из единого политического пространства отдельные сегменты и изменить в них форму политического управления в интересах внешних сил.
Теория поля была с успехом взята на вооружения американской геополитикой при развале СССР. Пока «политическая идея» и волевые «решения» коммунистической власти были достаточно активны и способны контролировать ситуацию, постоянное воздействие на «поле» -- идеологическая война, пропаганда, военные конфликты на периферии «социалистического лагеря» и т.д. – не давали большого эффекта. Но все значение «поля» обнаружилось после того, как политические инстанции ослабли: именно тогда успешные манипуляции с «полем» политической географии обеспечили США, странам НАТО и всему «капиталистическому лагерю» победу над глобальным конкурентом в лице СССР.
«Политический ареал», по С. Джонсу, это выражение фактической политической карты страны или региона. От «политической идеи» он отличается тем, что в ней заложен проект, норматив и цель, которую надо достичь, тогда как в «политическом ареале» проявляется «статус кво», то есть фактическое положение дел.
§ 3.2 Практическое применение геополитики во внешней политике США
Современные американские исследователи проблем «американского империализма» (с критических позиций) -- знаменитый лингвист и политический философ Ноам Чомски[120] и географ и социолог Нейл Смит[121] -- в своих трудах постарались проследить влияние геополитических идей на американскую власть и ее стратегии.
Так, согласно Н.Чомски, в 1939 году Государственный Департамент США cовместно с CFR в условиях чрезвычайной секретности запустил программу «Изучения Войны и Мира» (War and Peace Studies – сокращенно WPS) с созданием соответствующей исследовательской группы, заседания которой продолжались до конца Второй мировой войны. Фонд Рокфеллеров регулярно выделял на функционирования этой программы определенный бюджет. Программа «Изучения Войны и Мира» сосредоточилась на выделении особого геополитического региона, названного техническим термином «Большой Ареал» («Grand Area»), куда включались имперские владения Британии и зоны военно-политического и экономического контроля США. «Геополитический анализ, на котором основывался концепт «Большого Ареала», предполагал выделения тех зон, которые должны быть «открыты» для инвестиций и перераспределения прибылей. Термин «открытость» выступал как синоним территорий, на которые распространялась доминация США», -- пишет Н.Чомски[122].
Нейл Смит[123] поясняет, что новый «Большой Ареал» представлял собой «неформальную империю», повторяющую модель доминирования США в странах Латинской Америки, включая свободное передвижение капитала под экономической, политической и военной гегемонией США. Так как в тот период Германия оккупировала континентальную Европу, на первых порах «Большой Ареал» включал в себя лишь зоны под контролем США, Британской Империи и Дальнего Востока (при условии победы США над Японией в Тихоокеанском регионе). К концу войны в «Большой Ареал» были включены страны Западной Европы.
После окончания Второй мировой войны те же геополитические конструкции легли в основание плана Маршалла, а затем послужили основной концептуальной картой, по которой развертывались процессы в рамках «холодной войны». Противостояние «западного» и «восточного» лагерей осознавалось американскими стратегами исключительно в геополитических терминах.
В 1943 году в своей последней статье «Круглая планета и завоевание мира», опубликованного в журнале CFR «Foreign Affairs», Х. Макиндер писал: «Для наших сегодняшних целей достаточно верным является утверждение, что территория СССР эквивалентна территории Heartland»[124]. А современный американский геополитик Колин Грэй в 1977 году, в разгар «холодной войны», замечал, что «холодная война» -- это противостояние «островной империи Соединенных Штатов и сухопутной империи (Heartland) <…> за контроль/запрет на контроль над евразийско-африканской береговой зоной (Rimland)»[125].
§ 3.3 Pax Americana («мир по-американски») и его геополитический смысл
На основании подобных представлений сложилась модель «Pax Americana» по аналогии с такими геополитическими моделями, как Pax Romana в Древнем Риме. Здесь стоит обратить внимание на особенность значения слова «мир» (латинское «pax», английское «peace» и т.д.). Слово «мир» («pax») в политическом контексте имеет иное значение, нежели в обычном словоупотреблении. Когда мы говорим «мир», мы подразумеваем простое фактическое «отсутствие войны». В области международной политики оно означает нечто иное – то, что можно обозначить как «зону политического контроля какой-то державы, достаточного для того, чтобы предотвратить стремления к мятежу, внутренние столкновения или сепаратистские процессы». Поэтому слово «мир» в политическом контексте должно сопровождаться определением, отвечающим на вопрос «какой?», «чей?». «Римский мир», Pax Romana означает зону контроля римской власти над основными территориями, провинциям, протекторатами и колониями. То, что входит в эту зону, вправе рассчитывать на поддержку римской армии в случае нападения внешних противников или возникновения внутренних мятежей. Взамен жители таких зон обязуются сохранять лояльность метрополии, уплачивать налоги, поставлять новобранцев в армию, охранять торговые пути и границы, исповедовать культ императора. Поэтому слово «pax» здесь подразумевает «отсутствие войны» лишь косвенно, по сути, являясь синонимом «империи». Всегда должна быть сила, которая способна гарантировать «мир», и этой силой может быть только империя. В этом смысле говорили и о «персидском мире» (Pax Persica), и о «монгольском мире» Чингисхана (Pax Mongolica), и о «русском мире» (Pax Rossica) и т.д.. Интересно заметить, что само название религии «ислам» этимологически означает «мир», а «мусульманин» -- «мирный». Здесь речь тоже идет об особом мире, только в религиозной сфере: те, кто признают власть только Аллаха, принадлежат его «империи» и живут в рамках его «мира». Но в исламской религии «мир Аллаха» неразрывно связан с политической формой исламского общества. Отсюда такие выражения, как «Pax Arabica» и «Pax Islamica», которые по сути означают «религиозные империи», территории, политически находящиеся под властью «арабов» (в первом случае) и «мусульман» (во втором). Совершенно очевидно, что во всех случаях понятие «мир» совершенно не исключает «войны», так как в редких случаях империи складываются как-то иначе, нежели через завоевания и установления господства над разными народами. И держится этот мир отнюдь не сам по себе, а на довольно жесткой принудительной силе. Это видно в истории всех империй. В геополитике и международной политике «мир» почти полностью эквивалентен «империи». Именно так надо понимать причину того, что многие геополитики (Х. Макиндер, Н. Спикмен и др.) часто упоминают термин «мир» (peace) в названиях своих работ. «Установление мира», по сути, у них означает то же самое, что «установление политического имперского контроля», а в том случае, когда есть несколько имперских сил, то перераспределение между ними зон влияния – «имперский консенсус».
Pax Americana не исключение, и это понятие следует трактовать геополитически. По сути, Pax Americana описывает зону «Большого Ареала», в которую постепенно, начиная с конца 1930-х годов, стало включаться все большее количество территорий, оказывавшихся под политическим контролем США и их сателлитов. Структура Pax Americana теоретически разрабатывалась именно в американских и, шире, атлантистских, англосаксонских центрах на базе геополитических теорий, доктрин и методологий с опорой на закрытые интеллектуальные клубы, в первую очередь, CFR. Из этих клубов подготовленные разработки передавалась центрам принятия политических решений, а затем методично воплощались в жизнь. Корректировка планов при столкновении с преградами, непредвиденными обстоятельствами или какими-то неожиданными возмущениями геополитической среды, также происходила вначале в геополитических центрах, занятых постоянным мониторингом, интерпретацией получаемых данных из каждой точки мира, а затем выработкой новых рекомендаций.
Таким образом, мировая доминация США, которая сегодня является фактом, возникла не сама собой, но была подготовлена кропотливой работой нескольких поколений геополитиков.
§ 3.4 Американская геополитика в 1950-70-х годах: CFR, «Трехсторонняя комиссия», ЦРУ, «холодная война»
Перейдем к обзору идей современных представителей англосаксонской (атлантистской) геополитической школы. Все они так или иначе имеют отношение к CFR, а некоторые из них (З. Бжезинский и Г. Киссинджер) являлись в течение целых десятилетий его руководителями.
С одной стороны, многие исследователи замечают, что с конца 40-х до начала 70-х годов XX века термин «геополитика» очень редко используется в официальном языке американской политической науки. Но это не должно сбивать с толку.
Во-первых, деятельность CFR в этот период не только не была свернута, но влияние и престиж этого клуба неуклонно возрастал. Так, в 1973 году Дэвидом Рокфеллером, в тот период главой CFR, была основана «Трехсторонняя комиссия» (Trilateral comission), в состав которой вошли представители США, Европы и Японии и которая многими критиками была воспринята как первый шаг к учреждению «мирового правительства». В «Трехсторонней комиссии» участвовали крупнейшие интеллектуалы, ученые, политические деятели, финансовые магнаты, промышленные монополисты и представители транснациональных корпораций, а также владельцы крупнейших мировых СМИ. По сути, она стала центром координации действий «новой глобальной элиты».
«Трехсторонней» комиссия была названа по числу трех основных регионов мира, которые в 1970-е годы прочно вошли в состав «Большого Ареала» и признавали себя частью Pax Americana. Тихоокеанский регион представляли побежденные США и оккупированная Япония. Таким образом, спустя пятьдесят лет полностью реализовался проект, задуманный еще в Париже в 1919 году, когда были учреждены CFR и «Лондонский Королевский Институт Стратегических Исследований». Деятельноcть «Трехсторонней комиссии» была окутана тайной, так как не имела никакой правовой легитимации, при том что уровень рассматриваемых вопросов и данных рекомендаций, а также статус входящих в этот клуб персон, превосходил все прежде существовавшие рамки международного сотрудничества.
CFR и «Трехсторонняя комиссия» изначально основывались на геополитическом видении мира. При этом все три полюса «Трехсторонней комиссии» представляли собой части «цивилизации Моря», стремящейся одержать победу над Heartland, замкнуть в «кольцо анаконды» Евразию (географическую ось истории), блокировать «цивилизацию Суши» и обеспечить себе «мировое господство», на пути к которому стоял в тот период СССР – геополитический наследник Российской Империи.
Вместе с тем, именно в конце 1940-х, а точнее, в 1947 году, в Вашингтоне было создано «Центральное Разведывательное Управление» (ЦРУ – CIA), у истоков которого мы встречаем целый ряд геополитиков и видных деятелей CFR. В тот же период на основании геополитического анализа (Спикмен, Кеннан, Бернэм и т.д.) формируется концепция «холодной войны». Таким образом, геополитика как базовый метод американской планетарной стратегии уходит в тень, как и положено «тайным обществам», приватным клубам (CFR), спецслужбам (ЦРУ) и державе, ведущей с противником идеологическое и геополитическое противостояние («холодную войну»).
[Карта 18. Трехстороняя комиссия. Map18.jpg]
И, наконец, на периферии академической политологии и сферы международных отношений (International Relations), геополитика продолжала развиваться в США и в этот период, и многие геополитические тексты, анализы и теории (в частности, В.Б.Джонса) были созданы именно тогда.
В 1970-е годы мы наблюдаем новый всплеск открытого интереса к геополитике. И неудивительно, что первым открыто и безбоязненно начинает произносить это слово Генри Киссинджер, один из ветеранов CFR.
§ 3.5 Г. Киссинджер: возвращение геополитического дискурса
Генри Киссинджер, лауреат «Нобелевской премии мира», играл очень большую роль в американской политике. Он занимал должность советника по национальной безопасности и государственного секретаря при президентах Ричарде Никсоне и Джеральде Форде, а его влияние на первых лиц США сохранялось и в последующие периоды. Принято считать, что его взгляды были определяющими для американской внешней политики с 1969 по 1977 год. При нем СССР был втянут в процесс «детанта», США смогли установить с коммунистическим Китаем особые стратегические отношения, были вброшены идеи конвергенции двух политических систем (капиталистической и социалистической), благодаря чему США позднее удалось одержать победу в «холодной войне» над деморализованным и сбитым с толку советским руководством.
В 1970-е годы именно Г. Киссинджер стал постоянно использовать термин «геополитика», хотя, на первый взгляд, вкладывал в него особый смысл. Сам он определял «геополитику» как «подход, который уделяет повышенное внимание требованиям равновесия»[126]. Это определение «геополитики» представлялось бы совершенно стерильным, если не учитывать контекста, в котором писал Г. Киссинджер. Будучи одним из лидеров CFR и его идеологов на протяжении 60-х, 70-х и 80-х годов XX столетия, Г. Киссинджер прекрасно понимал, как видели глобальное поле мировой политики англосаксонские геополитики, в том числе и Исайя Боумэн, первый руководитель CFR, организации, которой Киссинджер отдал столько лет жизни. Речь шла поэтому вовсе не о «равновесии» между отдельными национальными государствами, а о таком ведении стратегии со стороны «цивилизации Моря», которая могла бы наиболее мягким образом обеспечить ей глобальную доминацию в мире и обойти противоположные тенденции, исходящие от «цивилизации Суши», и конкретно от СССР.
Г. Киссинджер принадлежал к традиции «политического реализма», основателем которого считается Николас Спикмен. «Политический реализм» призывал учитывать действительный масштаб основных игроков на мировой арене и исходить из объективных данных о могуществе конкретных держав и политических сил (вопреки чрезмерной «идеализации» декларативных и идеологических моментов). Однако такой учет не означал, что «реалисты» (такие, как Г.Киссинджер) готовы отказаться от далеко идущих планов по установлению глобальной американской гегемонии. Единственный вопрос, который решался в то время в американской внешней политике, состоял в том, делать ли ставку на единоличное американское господство в духе классического империализма или рассредоточить полномочия между несколькими планетарными центрами. Но какими центрами? Входящими в зону «Большого Ареала», то есть признающими американскую доминацию, Pax Americana, и стремящимися играть в рамках этого проекта относительно самостоятельную роль. Именно поэтому Киссинджер принимал активное участие в интернационализации CFR и создании «Трехсторонней комиссии», в которой он был главным идеологом. Задача Киссинджера заключалась в том, чтобы активнее и теснее вовлечь капиталистические державы в реализацию общей стратегии по переустройству мира – через постепенное мягкое ослабление СССР и укрепление связей между центрами силы в США, Западной Европе и Тихоокеанском регионе – в первую очередь, в Японии.
Именно в этом контексте и следует интерпретировать идеи Г. Киссинджера, который под «равновесием» подразумевал:
· стратегический императив сохранения американской гегемонии,
· постепенное вовлечение СССР в диалог с Западом и ослабление геополитической и идеологической бдительности советского руководства,
· консолидацию стран «Большого Ареала» (капиталистического лагеря) для более эффективного противостояния «цивилизации Суши» со стороны «цивилизации Моря».
В споре между теми, кто настаивал на единоличной гегемонии США, и теми, кто готов был разделять контроль над политическим пространством с сателлитами США (Западной Европой, Японией и т.д.), Г. Киссинджер занимал позицию вторых. Кроме того, он считал и, как показало время, совершенно обоснованно, что СССР гораздо хуже справится с предложением «перемирия», «разрядки» и «конвергенции», чем с прямым и откровенным соперничеством, силовым давлением и лобовым противостоянием.
Поэтому обращение к «геополитике» в текстах Г. Киссинджера служило своего рода кодом, понятным политической, стратегической и властной элите США. При этом невнятные определения самого Киссинджера и смягченный, «дипломатический», тон его текстов, обращенный не только к американцам, но и к СССР, Китаю и партнерам по атлантистскому лагерю (европейцам, японцам, проамериканским режимам в третьем мире и т.д.), снимали остроту тезисов и позволяли говорить ясно и завуалированно одновременно. Те, кто были знакомы с геополитикой, легко могли адекватно интерпретировать дискурс Г. Киссинджера. Те же, кто не были знакомы с этой наукой, ориентировались на примирительный тон автора и тот имидж «голубя», который сложился у Г. Киссинджера в американских СМИ.
Впрочем, со временем Г.Киссинджер начал выражался более определенно. После распада СССР, которому он стратегически во многом способствовал (CFR была организацией, которая активнее всего поддерживала «перестройку» Горбачева и выступала от имени США как наиболее комфортный и успокаивающий партнер для переговоров с Москвой в 1980-е годы), он стал обращаться к геополитической терминологии без всяких обиняков. Так, в своем объемном труде «Дипломатия», написанном в 1994-ом году, Г. Киссинджер писал: «По законам геополитики Россия, независимо от того, кто ею управляет, занимает строго то место, которое Хэлфорд Макиндер называл геополитической «сердечной землей», Heartland, и является наследницей одной из основных имперских традиций в мировой истории»[127].
§ 3.6 Бжезинский: «Великая шахматная доска»
Другим автором, активно использовавшим термин «геополитика», причем изначально в самом традиционном ключе, был Збигнев Бжезинский. Так же, как и Г. Киссинджер, он много десятилетий состоял в руководящих органах CFR и являлся идеологом «Трехсторонней комиссии», в создании которой принял самое живое участие и директором которой являлся с 1973 по 1976 годы. Именно он настоял на том, чтобы членом «трехсторонней комиссии» стал губернатор штата Джорджия Джимми Картер, будущий Президент США.
В отличие от Киссинджера, который формально принадлежал к Республиканской партии, но считался «голубем», Бжезинский всегда был близок к Демократической партии, но считался при этом «ястребом». В этом можно увидеть определенную симметрию: республиканцы в США, как правило, считаются более агрессивными во внешней политике, то есть «ястребами», тогда как демократы, напротив, традиционно выступают за международное сотрудничество и «многосторонность» отношений, то есть являются «голубями». В данном случае в паре двух крупнейших политических аналитиков и многолетних партнеров по CFR роли перевернуты.
С 1977-го по 1981-й годы Бжезинский занимал пост Советника по национальной безопасности при президенте Джимми Картере, карьере которого он во многом способствовал. Задолго до этого он был советником в президентской компании Джона Ф.Кеннеди, позже Линдона Джонсона, затем Хьюберта Хамфри.
Основные идеи З. Бжезинского можно кратко охарактеризовать как «антисоветизм» и «русофобия». Вся его внешнеполитическая деятельность была подчинена главной цели: борьбе с СССР и разрушению геополитической конструкции «социалистического лагеря». Возможно, в этом сыграли роль и личные мотивы: Бжезинский был поляком из знатного шляхетского рода, потерявшего свое положение после оккупации Польши нацистской Германией и СССР. Вначале он оказался в Канаде, а затем в США, где получил американское гражданство. Служение новой Родине для З. Бжезинского стало делом жизни, тем более что это давало возможность отомстить обидчикам (СССР и царской России, на счету которых был не один эпизод раздела Польши). В то же время З. Бжезинский привлекал внимание американской власти к тому, что сами государства Восточной Европы оказались под влиянием марксизма принудительно и их стоит рассматривать не как идеологических противников, а как потенциальных союзников, которые могли бы помочь в будущем при разрушении системы Советов.
Личные мотивы идеально накладывались на геополитическую карту мира и на идею Х. Макиндера, считавшего, что от контроля над Восточной Европой зависит судьба мирового господства, которое должно быть сосредоточено в руках «морского могущества». Збигнев Бжезинский оказался в нужное время в нужном месте, чтобы в рамках геополитически влиятельнейшей организации CFR участвовать в борьбе против «личного» противника – СССР -- с опорой на гигантскую и активно развивающуюся мировую державу США.
Взгляды Бжезинского с самого начала отличались жесткой атлантистской геополитической ориентацией, на основании которой строилась его теоретическая мысль и практическая деятельность в области внешней политики. Полнее и откровеннее всего З. Бжезинский излагает свои геополитические взгляды в книге 1997 года «Великая шахматная доска: господство Америки и ее геостратегические императивы»[128]. В ней З. Бжезинский анализирует события 1980-х-90-х годов, распад советского блока и СССР на основании моделей Х. Макиндера и классической геополитики, подводит итоги фундаментальным сдвигам в пользу «морского могущества» и набрасывает модели дальнейшего расчленения России как Heartland для окончательного закрепления американских успехов. З. Бжезинский настаивает на поддержке «русофобских» сил на постсоветском пространстве, особенно в Украине и Грузии, а в самой Российской Федерации призывает поддерживать этнический сепаратизм и радикальный ислам (в первую очередь, на Северном Кавказе), чтобы нанести по «географической оси истории» завершающий удар, после которого глобальная гегемония надежно и безвозвратно отойдет к США, Западу, морском могуществу» и «мировому правительству».
В «Великой шахматной доске» З. Бжезинский пишет совершенно откровенно:
«Геополитика перешла от регионального к глобальному
масштабу с контролем над всем евразийским континентом как центральным базисом для мировой доминации. США сегодня обладают международной гегемонией, с вооруженными силами, размещенными на трех периферийных зонах евразийского континента»[129].
«Американская глобальная доминация зависит от того, как долго и насколько эффективно будет поддерживаться американское господство над евразийским континентом.»[130]
«Задача создать гегемонию нового типа – «глобальное превосходство»(global supremacy). США должны быть первой и единственной по-настоящему глобальной силой.»[131]
Многих читателей З. Бжезинского удивила та откровенность, с которой он рассуждает о «американской гегемонии» как о само собой разумеющейся ценности и с каким холодным расчетом планирует расчленение РФ, несмотря на то, что к идеологическим противникам «капиталистического мира» ее, начиная с 1991 года, причислить уже нельзя. Но З. Бжезинский рассуждает не столько с позиции формальных идеологий, сколько с точки зрения «геополитики», которая делает необходимым довести борьбу Моря с Сушей до логического конца, запереть Heartland в северо-восточной зоне Евразии, расчленить политически и превратить в «черную дыру». После этого путь к мировому господству будет полностью открыт – с точки зрения всех вариантов классической геополитики Х. Макиндера, Н. Спикмена и др.
При этом попытка списать идеи З. Бжезинского на его личную историю абсолютно безнадежна: если учесть логику американской политики на постсоветском пространстве, расширение НАТО на Восток политическую поддержку этнических сепаратистов и радикальных исламистов на Северном Кавказе со стороны Вашингтона и проамериканских сил в Евросоюзе, становится понятным, что мы имеем дело не с частным мнением отдельного политического эксперта, а с откровенным и, быть может, чуть более злорадным, чем в остальных случаях, выражением последовательной и логичной модели атлантистской геополитики, в которой каждый этап вытекает из предыдущего, конечная цель мирового господства не меняется, а методы и частные задачи зависят от успеха осуществления на практике главного плана.
§ 3.7 CFR сегодня
Влияние CFR на американскую политику в полной мере сохраняется и сегодня. При этом консолидация политических и интеллектуальных сил вокруг этого прообраза «мирового правительства» достигла такого уровня, что определенные направления в работе CFR нацелены на то, чтобы поставить под американский контроль не только зону «Большого Ареала», включая уже и Западную, и Восточную Европу, а также определенные территории постсоветского пространства, но и установить прямой контроль над Евразией.
Так, CFR предприняло беспрецедентную операцию по вовлечению в свои сети высокопоставленных российских интеллектуалов, финансовых магнатов и даже политических деятелей.
Через финансовые и политические круги CFR стали издавать в России журнал «Россия в глобальной политике» (главный редактор Федор Лукьянов, издатель Сергей Караганов – числящийся на сайте CFR[132] представителем этой организации в России среди иностранных советников[133]) под маркой «Foreign Affairs». Руководители CFR -- в частности, Г. Киссинджер – встречаются регулярно с президентом России Д.Медведевым. Штаб-квартиру CFR при посредничестве представителя этой организации в РФ банкира М.Фридмана, главы «Альфа-банка», посетили бывший Министр Обороны Сергей Иванов (13 января 2005 года[134]), в Министр Иностранных Дел С.Лавров (сентябрь 2008 года [135]), сам Президент Российской Федерации Дмитрий Медведев (15 ноября того же 2008 года [136]). Его фотография отныне украшает собой рекламные проекты CFR[137]. Силы, которые долгие десятилетия добивались победы над своим главным соперником – «цивилизацией Суши», не могут отказать себе в удовольствии отметить свою победу приглашением на свою территорию того, кто, по геополитической логике, продолжает оставаться символической фигурой «потенциального противника», на недопущение нового возрождения которого в актуальных условиях нацелена сегодня вся политика CFR.
Можно было бы подумать, что CFR и его цели изменились и что, добившись результата, американские стратеги из CFR снимут имперостроительство с повестки дня, занявшись другими вопросами. Но нет, все остается по-прежнему, и задача укрепления американского планетарного могущества, обеспечения и углубления американской гегемонии по-прежнему в центре внимания.
Так, действующий президент CFR с 2003 года Ричард Натан Хаас в речи, произнесенной 11 ноября 2000 года, под пафосным названием «Имперская Америка», объявил, что «пришло время для американцев пересмотреть свою роль от традиционного Государства-Нации к имперскому могуществу»[138]. Полемизируя с известным тезисом Пола Кеннеди, несколько десятилетий назад выпустившего книгу с выразительным названием «Взлет и падение великой силы», в которой он утверждает, что США грозит крах из-за «имперского перерастяжения», Р. Хаас победоносно утверждает: «Америке грозит не имперское перерастяжение, но имперская недорастяжка.[139]»
§ 3.8 Сол Коен: геополитика мировой системы и анализ геополитических структур
Г. Киссинджер и З. Бжезинский своей деятельностью иллюстрируют то, как геополитика связана с высшим центром принятия решений в международной сфере и как отдельные теоретики взаимодействуют со сферой политической власти – как прямой (президенты США, Госдеп и их аппарат), так и косвенной (влиятельные мировые клубы – CFR, Трехсторонняя комиссия, Бильбербергский клуб, членом которого также является Бжезинский, и др.). Но едва ли следует искать у авторов, наделенных огромными полномочиями, новаторских идей в геополитической теории: здесь они лишь повторяют хорошо известные правила, законы и аксиомы и стремятся к их применению.
Но американская геополитическая мысль развивается и в теоретическом плане, примером чего являются фундаментальные разработки современного геополитика Сола Коэна, автора, среди всего прочего, концептуального труда «Геополитика мировой системы»[140]. Сол Коен выпустил свою первую книгу, посвященную геополитике еще в 1961 году[141], и с тех пор стал авторитетным исследователем в этой области. Он разработал критерии строгого геополитического анализа, которые позволяют упорядочить геополитические методологии, объединенные базовыми принципами, но довольно разрозненные в тот момент, когда дело доходит до анализа конкретных ситуаций.
Схема, предлагаемая Солом Коэном такова.
В основе всего стоят два базовых начала: морской сеттинг (martitim setting) и континентальный сеттинг (continental setting). Термин «setting» С. Коэн использует вместо терминов «могущество» или «сила» (power), его можно перевести также как «положение», «расположение» или «предрасположение», но смысл такого деления восходит к обычной и базовой для геополитики дуальной топике.
[Карта 19. map19.jpg]
Внутри «сеттингов» помещаются «геополитические структуры». Они определяется балансом центростремительных и центробежных тенденций, которые можно разметить на схеме геополитической структуры, в которой будут сочетаться физическая, политическая и социально-психологическая географии. Под воздействием внутренней динамики и внешних факторов, включая поток идей, капиталов, технологий, информации, социальных и этнических процессов, происходят изменения этих структур, которые можно назвать «реструктуризацией». Этот геополитический процесс идет постоянно, что порождает геополитическую динамику.
[карта 20 . map20.jpg]
Карта 20. Иерархизация геополитических могуществ по Солу Коэну.
С.Коэн так описывает обобщенную схему «геополитической структуры»:
· историческое или базовое ядро (центр возникновения структуры);
· столицы и политические центры (местоположение упорядочивающего начала – чаще всего, власти);
· эйкумены (области с наибольшей плотностью населения);
· эффективная национальная территория или эффективная региональная территория (слабозаселенные территории с большим количеством природных ресурсов и удачным стратегическим положением);
· пустые зоны (незаселенные пространства);
· границы (пределы политического контроля);
· нонконформные зоны (зоны сепаратистской активности, беспорядков, мятежей)[142].
Анализ геополитической структуры, по С. Коэну, состоит в том, чтобы корректно нанести на геополитическую карту все эти слои. Но так как мы имеем дело с геополитической динамикой, то любая схема структуры схватит только какой-то временной момент. Поэтому для вскрытия геополитических тенденций следует сделать несколько карт государства или региона в исторической перспективе – с учетом прогностических тенденций, чтобы посмотреть каковы основные вектора общих трансформаций структуры.
Параллельно анализу геополитических структур С. Коэн предлагает рассмотреть общую «мировую систему» в целом. В ней он выделяет различные слои (уровни).
§ 3.9 Районирование «мировой системы»
Первый уровень – геостратические области. Это уровень «глобальных сеттингов», описание того, что относится к «морскому», а что к «континентальному» пространству в геополитическом смысле. В определенных случаях границы «сеттингов» не совпадают с границами национальных государств, из чего геополитики могут делать далеко идущие выводы.
Второй уровень – геополитические регионы. Это зоны внутри геостратических областей, объединенные конкретными политическими связями и отношениями – союзами, влиянием, контролем, протекторатом и т.д.
Далее идут особые зоны, которые С. Коэн называет «поясами раскола» (shatternbelt). Под ними он имеет в виду небольшие пространства с неустойчивой геополитической ориентацией, слабо консолидированные политически, нестабильные социально и экономически, на которые кроме того оказывают влияния антагонистические силы крупных и конкурирующих между собой геополитических регионов.
Зоны компрессии -- те зоны, в которых разрушена всякая упорядоченная политико-социальная организация и где полярные геополитические силы конкурируют между собой в условиях конфликтов и хаоса[143].
Еще одно отдельное от предыдущих районирование «мировой системы» С. Коэн предлагает в виде привычной политической карты, на которую нанесены национальные государства в их существующих границах. Но геополитик должен видеть эти границы в исторической перспективе, учитывая те государства, которые существовали на той же территории несколько столетий назад, и даже те государства, которые могут возникнуть на этой территории в будущем. Другими словами, в отличие от классической области Международных Отношений (МО-IR) геополитик оперирует с «модальной» системой МО, где учитывается и прошлое, и вероятное будущее в привязке к политическому пространству.
Национальные государства могут быть упорядочены по степени их влияния на процессы мировой политики.
Высшее положение занимают «сверхдержавы». В современной мировой системе сверхдержавой являются только США. Сверхдержавами могут стать Китай и Евросоюз, с определенной долей вероятности (и с учетом прошлого) Россия; в далекой перспективе – объединенная Латинская Америка или исламский мир.
Далее идут региональные державы или региональные блоки. Они способны влиять на ход международных процессов в областях, примыкающих непосредственно к их границам. К ним сегодня бесспорно относятся Евросоюз, Китай, Россия.
Ниже располагаются три категории держав, которые обладают ограниченной политической самостоятельностью даже в региональных вопросах, но различаются между собой по степени влияния. Они не способны проводить полноценную самостоятельную региональную политику, но контролируют свои национальные территории и в определенной степени зависят от внешней среды.
Для иллюстрации С. Коэн приводит ряды, иерархизирующие национальные государства «третьей категории» (то есть не достающие до уровня региональных могуществ) на заре XXI века.
Высокий
Средний
Низкий
Индия
Индонезия
Ирак
Бразилия
Пакистан
Польша
Канада
Египет
Сербия
Турция
Южная Корея
Черногория
Автралия
Тайвань
Алжир
Иран
Мексика
Тайланд
Нигерия
Вьетнам
Аргентина
Израиль
Украина
Южная Африка
Схема Ранжирование государств «третьей категории» по уровням регионального могущества (по Солу Коэну)
Существует еще одна категория государств, которые С. Коэн называет «государства-прихожие» (Gateway states). Через них проходит обмен демографическими, технологическими, экономическими, финансовыми, информационными потоками. «Государства-прихожие» могут приобретать этот статус или утрачивать его[144].
[Карта 21. Зоны в будущем map21.jpg]
Карта 21. Зоны влияния в будущем мире и геополитические порталы (Gateway) по Солу Коэну.
С помощью такого категориального аппарат Сол Коэн подвергает анализу всю территорию планеты, что дает нам емкую и чрезвычайно выразительную картину общей геополитической структуры, а также позволяет увидеть многие исторические тенденции, и соответственно, прогнозировать развитие истории в самых различных областях международных отношений и мировой политики.
§ 3.10 Эдвард Люттвак: геоэкономика и глобальная среда турбокапитализма
Постоянно обращается к геополитическим проблемам крупный американский политолог, аналитик и стратег Эдвард Люттвак. Многие работы Люттвака носят эпатирующий характер, но представляют собой точный и реалистический анализ критических ситуаций и кризисов в духе «неомакиавеллизма». Знаменитыми стали его книги «Государственный переворот: практическое пособие»[145], «Стратегия: логика войны и мира»[146] и т.д. Э. Люттвак уделяет значительное внимание эволюции «морского могущества» (Sea Power) в новых современных условиях в работах «Политическое использование морской силы»[147] и «Морская сила в Средиземноморье: политическая польза и военные ограничения»[148].
Значительное внимание Э. Люттвак уделяет и вопросам стратегии в древнем мире: бестселлерами стали его работа по защите границ Римской Империей[149] и книга о стратегической истории Византии[150].
Э. Люттвак часто выступает консультантом правительственных агенств, силовых министерств и ведомств. Частная фирма, организованная Э. Люттваком, занимается проведением «силовых акций, арестов, оперативных разработок, полевых действий, допросов и контртеррористических операций по заказу государственных служб или иных инстанций»[151]. То есть Э. Люттвак и его группа находятся на самом острие практической геополитики атлантизма.
Чрезвычайно важно, что Э. Люттвак старается переосмыслить формы стратегического господства в современном мире и показывает, что постепенно дипломатические и силовые методы, преобладавшие ранее, уступают место экономическим стратегиям господства[152]. Так происходит смещение от классической геополитики к геоэкономике, то есть к такой геополитике, где главным инструментом является экономика. Важно подчеркнуть тот смысл, который Э. Люттвак вкладывает в понятие «геоэкономика». Это не отказ от геополитической топики в пользу чисто экономического анализа международных отношений (как ошибочно считают иногда некоторые исследователи), но прослеживание растущей роли экономических факторов в вопросе установления геополитического господства. Цель при этом не отменяется, но достигается иными средствами. Как и геополитика, геоэкономика анализирует политическую ситуацию в терминах господства, экспансии, территориального контроля, установления цивилизационных кодов. Геоэкономическая карта мира полностью дублирует геополитическую: так же выделяются две основных зоны -- «морская» и «континентальная», очерчивается также зона Rimland. Но на эту карту наносятся элементы экономического контроля – формы собственности на ключевые промышленные объекты, расположение штаб-квартир и филиалов ТНК, география торговых и информационных сетей, центры добычи природных ресурсов, маршруты прокладки энергопроводов, структура экономического законодательства, налоговая политика, система международной торговли, финансовые особенности региона и т.д. Все эти факторы присутствуют и в обычном геополитическом анализе. Э. Люттвак предлагает лишь придать им приоритетное значение в новых исторических условиях, которые он определяет как фазу «турбокапитализма»[153].
Фаза «турбокапитализма» отличается от классического индустриального капитализма целым рядом параметров:
· многократным преобладанием финансового сектора в сравнении с производственным;
· делокализацией промышленности в сторону стран Третьего мира с дешевой рабочей силой;
· появлением центральной фигуры менеджера как специалиста в чистой логистике, не имеющего никаких профессиональных знаний и способного применять свои навыки в любой сфере, связанной с организацией экономических, торговых и маркетинговых процессов по чисто формальным принципам;
· вовлечение широких масс в биржевую игру и спекуляции;
· снижение ставки рефинансирования и диспропорциональный рост кредитной сферы для искусственной стимуляции спроса[154].
В турбокапитализме начинает действовать принцип «технического анализа»: «рынок дисконтирует все» («the market discounts everything»), то есть ценовые тренды и гигантский комплексный аппарат фьючерсов, хэджинга, опционов и т.д., надстроенный над транзакционными процессами, полностью вбирает в себя структуру предшествующих ценообразованию операций. В условиях «бесконечного кредита» и монополии США на печатание долларов как мировой резервной валюты это означает, что многие экономические и политические факторы, игравшие центральную роль на предшествующей – индустриальной – стадии развития капитализма, утрачивают свое значение. Частный инвестор или крупный рыночный спекулянт (такой, как Уоррен Баффет или Джордж Сорос) могут в одночасье обрушить национальную валюту и даже экономику целого государства. Бюджеты целых стран, в том числе и довольно влиятельных на региональном уровне, по модулю своей финансовой активности оказываются в зависимости от случайных цен на биржах, находящихся в другой части света и никак не связанных с экономическими приоритетами именно этой страны.
Турбокапитализм -- рай для спекулянтов, авантюристов и изощренных финансовых махинаций и пирамид. Но вместе с тем, это новая среда для осуществления глобальной стратегии традиционными акторами – государствами, «цивилизациями», политическими и военными центрами влияния.
Знание устройства новой среды турбокапитализма необходимо геополитикам и геостратегам XXI века, настаивает Э. Люттвак.
Геоэкономика осмысляется атлантизмом как поле новых рисков, новых угроз и, главное, как поле новых возможностей для установления глобального контроля. Само это поле заведомо глобально по определению, а поэтому является чрезвычайно выгодным условием глобальной доминации. Структура глобального турбокапитализма, несомненно, воспроизводит все признаки Карфагена как «цивилизации Моря», достигшей планетарных масштабов.
§ 3.11 Колин С.Грэй, Джэффри Слоан, Маккабин Томас Оунс
Развитие геополитической мысли в США стало особенно бурным в последние три десятилетия, и качественные и основательные исследования множатся с удивительной быстротой.
Выделим лишь несколько авторов, которые олицетворяют собой ренессанс классической геополитики в англосаксонском мире и, в первую очередь, в США.
Выдающимся современным геополитиком является директор Центра исследований Безопасности, советник Администрации Р. Рейгана, Колин С. Грэй, опубликовавший несколько десятков солидных работ на тему геополитики, стратегии и международных отношений начиная с 1970-х годов. Наиболее значительные среди его трудов -- «Геополитика сверхдержавы»[155], «Рычаг морского могущества»[156], «Война, пир и победа»[157] и новые работы «Геополитика хаоса»[158] и «Стратегия и история»[159].
Развивая англосакcонское партнерство в атлантистской геополитике, с К. Грэем тесно сотрудничает британский геополитик Джеффри Слоан[160]. Совместно они издали информативный сборник «Геополитика, география и стратегия»[161], где представлены новейшие тенденции в геополитике и свежий взгляд на классические темы.
Вот как определяет Д. Слоан четыре принципа геополитического подхода:
1. вся политика есть геополитика;
2. вся стратегия есть геостратегия;
3. география находится «там, вовне» (out there), она объективна как среда или «территория»;
4. география находится «внутри нас», «здесь», как воображаемые пространственные взаимоотношения[162].
Это чрезвычайно точные моменты, определяющие сущность геополитики. Особенно следует сделать акцент на четвертом пункте, который раскрывает «географию» как «воображаемые пространственные взаимоотношения», то есть переводит географию в «геософию» (Ж.Делез, Ф.Гваттари), в «географию мысли», и подчеркивает социологический характер геополитики.
В том же ключе защиты классической геополитики работает и профессор стратегии и силового планирования Военно-Морского Колледжа США Макубин Томас Оуэнс, с новых позициях и с учетом опыта прошедшего столетия доказывающий правоту англосаконских геополитиков Х. Макиндера и Н. Спикмена и обращающий внимание на их актуальность для сегодняшнего дня[163]. Весь ХХ век и его ключевые события полностью подтвердили правоту и релевантность геополитического метода: прогнозы, на нем основанные, и анализ, произведенный с его помощью, в конечном счете, хотя и не сразу, а по прошествии некоторого времени, оказались абсолютно точными. Поэтому, призывает М. Оуэнс, необходимо признать научные заслуги пионеров англосаксонской геополитики и воздать им долг.
Кроме того, М. Оуэнс обращает внимание на то, что основные принципы геополитики справедливы и в отношении настоящего и ближайшего будущего. Так, он утверждает, что в XXI веке главной задачей США будет «не допустить возникновение гегемона, способного доминировать евразийскую континентальную область и бросить вызов США в морской области.[164]» Эта рекомендация совпадает с выводом, к которому приходит Бжезинский в «Великой шахматной доске».
§ 3.12 Пол Волфовиц: не дать Евразии подняться снова
Впрочем, не только Бжезинский (CFR) и последователи ортодоксального классического атлантизма призывают руководство США и НАТО продолжать наступление на Евразию и Heartland, все больше тесня Россию и стремясь подорвать ее влияние на Западе, Юге и Востоке, то есть в сфере, прилежащей вплотную к «теплым морям». Идентичные по смыслу стратегические идеи высказал представитель совсем другого, «неоконсервативного», идейного направления в американской политике -- Пол Вулфовиц, бывший в 1992 году Подсекретарем Безопасности в Министерстве Обороны США. Подготовленный под его руководством проект «Путеводитель по планированию безопасности», продолжая геополитическую линию Х. Макиндера, провозглашал: «Наша стратегия после распада СССР должна состоять в том, чтобы сосредоточиться на том, чтобы не допустить появления в будущем потенциальной глобальной силы или глобального конкурента. В первую очередь, на территории Евразии[165]».
Данный план, появившийся в момент эйфории, вызванной на Западе распадом СССР, когда США стремились внешне поддержать обращенную к ним Россию под руководством Б.Ельцина, вызвал раздражение американской дипломатии своей несвоевременностью. Но его основные моменты были включены в программные документы по обеспечению национальной безопасности США при Уильяме Клинтоне в 1997 году и воспроизводились раз за разом во всех последующих текстах подобного рода.
Озвученное П.Вулфовицем является общим местом американской атлантистской геополитики, и после падения СССР ориентация на глобальную доминацию и на недопущения восстановления могущества евразийского Heartland стала открытой и проникла в официальные стратегические планы и программы по обеспечению стратегической безопасности США и НАТО.
Но важно отметить тот факт, что П. Вулфовиц принадлежал к тому направлению в американской политике, которое рассматривается как определенная альтернатива CFR и которое представляет собой иное идейное течение, получившее название «неоконсерваторов» или сокращенно «неоконсов».
§ 3.13 Неоконсерваторы и их политические идеи
«Неоконсы» возникли в 1960-е годы из крайне «левой» среды американских троцкистов (Наум Подгорец, Мидж Декстер) с жесткой антисоветской ориентацией. Позже они решили предпринять тактику «энтризма» и вступили организованной идеологической группой в Демократическую партию, где довольно быстро заняли крайне правый фланг, подталкивая внешнеполитические решения к обострению противостояния с СССР. Затем они пошли еще дальше, и часть группы вступила в Республиканскую партию все на той же антисоветской волне. Постепенно они создали в Республиканской партии свой интеллектуальный полюс притяжения, с опорой на научные консервативные круги и поддержку медиа-магната Руперта Мэрдока, контролирующего все это направление. И, наконец, им удалось получить почти полный идейный контроль над республиканцами, наделив их тем, чего им ранее не хватало – четким идеологическим центром, интеллектуальной активностью комментаторов и политических аналитиков, искусным лоббизмом в области идей и концепций, а также сетевой структурой, связанной со своими сторонниками в демократической партии, в национальных СМИ и образовательных центрах США.
Таким образом, «неоконсы» проделали рейс по всему идеологическому спектру американской политики и, начав с марксизма и идеи мировой революции, закончили защитой капиталистического господства, американского империализма и консервативных ценностей, включая религию, семью и т.д. Единственно, что оставалось постоянным на фоне развития их головокружительной идеологической эволюции, это яростная ненависть к Советскому Союзу и, шире, к России. Загадку явления американского неоконсерватизма и их стремительного пути к успеху еще предстоит решить, но мы можем уже сейчас подсказать ключ. Он состоит в геополитике и имеет яркую иллюстрацию в лице Джона Бернэма, о котором уже шла речь и который еще в 1950-е –60-е годы проделал такую же политическую эволюцию.
Троцкисты были представителями Четвертого Интернационала, приверженцы которого отвергли Сталина и СССР, посчитав, что русские большевики, решившись строить социализм в одной стране, неявно восстановили старый дореволюционный строй, создали систему «национал-коммунизма» и лишь дискредитировали мировое рабочее движение, надолго отложив «мировую революцию». Претензии к Сталину и СССР состояли в том, что в них троцкисты видели возрождение Российской Империи. Так, сталинизм, СССР и Российская Империя стали для мирового троцкизма объектом идеологической и исторической ненависти. Геополитика атлантизма давала этой ненависти фундаментальное обоснование, выражая ее объект обобщенным понятием «Евразии» или Heartland'а. Борьба с Евразией велась цивилизацией Моря, и следовательно, солидаризовавшись с этой цивилизацией, троцкисты получали возможность свести счеты со своим главным врагом – СССР-Heartland'ом.
Но далее следует интересный виток идеологической мысли. Согласно Марксу, социалистическая революция возникнет только тогда, когда капитализм победит в планетарном масштабе и станет по-настоящему интернациональным. Народы, расы, культуры и нации перемешаются, и все человечество будет делиться только по классовому принципу. Только после этого мировой пролетариат, лишенный какой бы то ни было идентичности, кроме классовой, способен сплотиться в партию и опрокинуть эксплуататоров. Если же эту фазу перескочить, как получилось в СССР, то, по мнению троцкистов, пролетарское сознание сплавится с русским великодержавным национализмом и революция выродится. Отсюда американскими неоконсами был сделан парадоксальный вывод: чтобы приблизить социалистическую революцию, надо помочь установлению глобального капитализма под эгидой США. На этом пути будет уничтожен СССР, создано глобальное капиталистическое государство с мировым правительством во главе, а смешение народов, рас, религий и культур породит интернациональный пролетариат, который рано или поздно сплотится в партию (ею станет троцкисткая коммунистическая партия) и свергнет буржуазию. Пока же эти условия не наступили, отдельные группы троцкистов должны по прагматическим соображениям перейти в лагерь капиталистов и использовать свою энергию для того, чтобы обеспечить в мире победу и доминацию капитализма на глобальном уровне. При этом по ходу дела необходимо уничтожить ненавистный Советский Союз и разгромить Heartland.
Кому-то такая логика может показаться странной, но надо признать, что «неоконсы» почти справились с первой половиной своей программы. Им удалось занять ключевые посты в администрации США при Джордже Буше-младшем. Пол Волфовиц, Дональд Рамсфельд, Льюис Либби, Роберт Кэйген, Уильям Кристол, Чарльз Капчан и Джеб Буш, брат Президента Буша, имели в конце 1990-х начале 2000-х годов практически решающее влияние на американскую политику. С геополитической точки зрения их деятельность сводилась к тому, чтобы укрепить американскую гегемонию, распространить НАТО на Восток и вывести из-под российского влияния как можно больше сегментов постсоветского пространства (цветные революции), установить приоритетный контроль над Ближним Востоком и Центральной Азией (этому служили вторжения в Ирак и Афганистан), заставить Европу строго следовать в русле американской политики, продвигать глобализацию, демократизацию, свободный рынок и либеральную идеологию в мировом масштабе.
Если это было задачей «неоконсов» (а, судя по их декларациям и программам, так оно и было), то они существенно продвинулись в этом направлении.
§ 3.14 Проект Нового Американского Века
Стратегической программой неоконсерваторов стал амбициозный манифест «Проект Нового Американского Века» (Project for New American Century – сокращенно, PNAC)[166]. Смысл его по основным параметрам не отличался от общей атлантистской повестки дня, ориентированной на глобальную доминацию «цивилизации Моря». Поэтому-то «неоконсам» и удалось достичь таких сильных позиций в политике США – они придавали идеологический и внятный интеллектуальный характер настроениям, которые и без них преобладали в американском обществе. Кроме того, они использовали методы распространения идей, влияния и лоббирования, которые никогда не были характерны для консервативной политики республиканцев. Со своими идеологическими оппонентами «неоконсерваторы» расходились не в главном (в целях и задачах американской стратегии), но в её методах и тайминге (то есть в понимании скорости развертывающихся событий).
CFR традиционно выступал за то, чтобы «мировое правительство» было коллективным и в него входили бы все те, кто разделяет программу «морского Могущества». Американская линия, естественно, была бы главенствующей, с учетом того, кто принес победу всей атлантической цивилизации, всему «атлантическому континенту», и это подразумевалось само собой. Но при этом все соучастники этого геополитического процесса и союзники должны были бы получить свое. В конечном итоге, CFR ставили и ставят перед собой по-настоящему глобалистские цели, выходящие за рамки только американской политики; они были и остаются сторонниками создания One World, Соединенных Штатов Мира, в котором будут доминировать западные ценности и западные нормы, но участниками которого будут все те, кто примет на себя печать нового порядка вещей. Для такого взгляда и сами США как держава – лишь этап к наступлению эры «глобального Запада». Поэтому CFR традиционно стремятся сделать своими союзниками и агентами влияния самый широкий спектр сил – от Китая и Ирана до современной России. Это, конечно, игра в одни ворота, потому что всем предлагается лишь следовать в фарватере американской политики и признавать интересы и ценности США универсальными, но тем не менее CFR каждому предлагают взамен что-то локальное.
Неоконсерваторы, разделяя общие цели, видят картину несколько иначе. Они откровенно обращаются к понятию «империя» и не стесняются говорить об «американской доминации». Правда, и они видят США не как национальное государство, но как авангард всей западной цивилизации, однако они убеждены, что именно в США ценности и идеи западной цивилизации достигли наивысшего расцвета и что отныне Старая Европа, не говоря уже об остальном мире, представляет собой по сравнению с Америкой нечто безнадежно отсталое.
[Карта 22. map22.jpg
Карта 22. Зона военной ответственности Вооруженных Сил США. Стратегический костяк «американской империи».]
Поэтому «Проект Нового Американского Века» ставит перед собой самые прямые и радикальные задачи:
· укрепление единоличной доминации США как открытого мирового гегемона (У. Кристол говорит о «благой гегемонии» -- «benevolent hegemony»[167]),
· прямое подчинение американским интересам всех мировых игроков (добровольно или принудительно),
· организацию мира по американским правилам с углубленной демократизацией, либерализацией и интернационализацией всех обществ,
· создание единого мирового рынка, выстроенного по модели американcкой финансовой системы с доминацией контролируемых США институтов (ВТО, МВФ, Мировой Банк и т.д.),
· активная борьба с традиционным обществом и особенно исламским фундаментализмом,
· предотвращение возникновения имперских амбиций у России, ее ультимативное обращение к защите американских интересов (идея конвергенции американо-российских интересов в отношении Китая).
Если мы внимательно приглядимся к этим тезисам, то не увидим в них ничего нового, чего не было бы у других атлантистов – как классических, так и современных. Различаются некоторые нюансы в отношении статуса США как «национального государства»: «неоконсы» настаивают на его единоличном укреплении, а CFR считает, что ему необходимы надежные союзники в Европе и в остальном мире; «неоконсы» нападают на Евросоюз за его нерешительность и попытки вести самостоятельную игру, а CFR стремится поддержать проамериканские атлантистские тенденции в Европе, в том числе и ценой определенных компромиссов; «неоконсы» готовы вести с исламом борьбу на уничтожение, а CFR не против использовать исламистов там, где это соответствует интересам Запада (например, на российском Северном Кавказе или в проамериканском Косово); «неоконсы» предпочитают давить на Кремль и стыдить его «недостатком демократии», «отсутствием гражданских свобод», «гонением на предпринимателей» и «установлением контроля над свободой прессы», а CFR добиваются своих целей ценой уступок России по ряду важных стратегических позиций и т.д.
Иными словами, «неоконсы» предпочитают прямую тактику, а CFR предпочитает идти к своей цели плавно и постепенно, выжидать, когда необходимо, идти на компромиссы, чтобы на следующем этапе добиться своего сполна.
Как таковой отдельной геополитической стратегии «неоконсы» не придумали и лишь по-своему расставили акценты в общей классической схеме атлантистской геополитике. Повышенное внимание они уделяют Ближнему Востоку, но еще Сол Коэн утверждал, что Ближний Восток является «поясом осколков», на нем сходятся стратегические интересы трех континентов и от контроля над ним зависит баланс сил в отношении Европы, Африки и Азии. А для английской империалистической политики это было очевидно уже в течение нескольких веков.
§ 3.15 Роберт Каплан: империя ворчит
В публицистической форме излагает этос неоконсервативного империализма журналист из «Атлантик Монтли» Роберт Каплан. В своей книге «Imperial grunts» [168](название дословно можно перевести как «имперские ворчания» или даже «имперские похрюкивания», но переведем более благозвучным сочетанием «Империя ворчит») он описывает свои путешествия в вооруженных силах США, расквартированных по всему миру – от Тихого океана до Африки, от Афганистана до Латинской Америки, от Европы до Ирака. И повсюду он встречает высокий боевой дух, героический настрой, уверенность в превосходстве американских ценностей и американского образа жизни над тем, что военные гарнизоны, часто сталкивающиеся с большими трудностями и смертью, видят вокруг них. Р. Каплан утверждает, что на всей планете военные США встречали его одним и тем же приветствием: «Добро пожаловать в страну краснокожих, парень»[169].
Р. Каплан с энтузиазмом воспринимает это за чистую монету и рассматривает военное присутствие американского контингента во всем мире как продолжение освоения Дикого Запада. Повсюду смелые и волевые американцы сталкиваются с культурами, которые ниже их собственной и, как британские войска, воспетые Р.Киплингом, они достойно несут «бремя белого человека».
Р.Каплан воспевает «американский империализм» без какой-либо критической нотки. Незаметно для себя и других, утверждает он, американцы построили великую планетарную империю, и теперь «они в ответе за тех, кого приручили».
Империя «ворчит», потому что несет тяжкое бремя и отдувается за все человечество. А оно этого не признает и платит «черной неблагодарностью».
Свои геополитичеcкие воззрения Р. Каплан излагает в другой работе «Грядущая анархия»[170]. В ней он описывает геополитику мира после окончания «холодной войны» как «последнюю карту» (Last Map). На этой карте есть два полюса «богатый Север» и «бедный Юг». Они не сближаются между собой, но все более разделяются. В результате Р. Каплан видит ближайшее будущее как «мир «хаоса, где «бедный Юг» постепенно превращается в зону полной анархии, социального разложения, вырождения и беспорядка (особенно это касается Африки). «Богатый Север» превращается в островок культуры и цивилизации под натиском разлагающих его сил. Таким образом, «американская империя», о которой речь идет в другой книге[171], представляется героической цитаделью цивилизации в мире «нового варварства».
В целом, книги Роберта Каплана могут служить прекрасным введением в мировоззрение «неоконсерваторов» и учебным пособием по современному состоянию духа в атлантистской геополитике.
§ 3.16 Томас Барнетт: функциональное ядро и зона отключенности
Близкий к «неоконсам» геополитик и геостратег Томас Барнетт[172] предложил несколько изменить привычные термины классической геополитики в духе высоких технологий и информационно-сетевого подхода.
В книге «Новая карта Пентагона[173]» «цивилизацию Моря» Т. Барнетт называет «Ядром» [174](The Core) и описывает как область сосредоточения новых постиндустриальных центров производства, мировых финансов, инновационных технологий и стремительного развития информатики и прикладной науки. Все эти достижения, по Т. Барнетту, концентрируются в высоких технологиях и предопределяют структуру и содержание «Ядра».
[Карта 23. файл map23.jpg
Карта 23. Новая карта Пентагона глазами геополитика Томаса Барнетта. ]
К «Ядру» он относит США, Европу, Японию (уже знакомая нам классификация «Большого Ареала», «Трехсторонней комиссии» и т.д.). «Ядро», таким образом, есть другое постиндустриальное название для «цивилизации Моря» или «океанического могущества» (Sea Power).
Далее Т. Барнетт выделяет область того, что называет «неинтегрированный провал» (non-integrated gap). Это области мира, которые лишь частично вовлечены в общее технологическое, экономическое и информационное пространство, чьи коды и правила устанавливает «Ядро». К «неинтегрированному провалу» Т. Барнет причисляет Евразию, Латинскую Америку и Африку. Пентагону он советует не доверять этой области, так как какие-то технологии здесь уже адаптировались, но могут быть использованы и против «Ядра». Поэтому эту область необходимо осторожно и постепенно интегрировать, строго следя за тем, чтобы техническая модернизация проходила параллельно с принятием западных «морских» ценностей, что предотвратило бы вероятное обращение оружия «Ядра» против него самого.
И, наконец, последний слой цивилизации Т. Барнетт называет «зоной отключенности» (Zone of disconnectedness), к ней он относит «государства-изгои» -- Северную Корею, Иран, Кубу, Венесуэлу, Боливию. Они опаснее «неинтегрированного провала» из-за своей закрытости, но в силу этой же причины они обречены на технологическое отставание и могут быть аккуратно изолированы. Однако их открытие миру «Ядра» может представлять собой довольно рискованный процесс, предостерегает Т.Барнетт[175].
Теории Барнетта не несут с собой в геополитическом смысле ничего нового, но показывают пример того, как можно говорить о классических геополитических темах в духе предельно жесткого и откровенного империализма, не используя его откровенной риторики и методологии напрямую. В языке Т. Барнетта и аналогичных ему стратегов, «технология» означает «доминацию», «модернизация» -- «установление контроля», «подключенность» -- «открытость для влияния», «неинтегрированность» -- «сохранение самобытности и суверенности» и т.д. Зная принципы геополитики, такой иносказательный язык легко расшифровать, но, не будучи с ними знакомыми, можно подумать, что эти тексты принадлежат тому, кто искренне заботится о техническом развитии всего человечества. Остается только спросить, а причем тут Пентагон, главное военное ведомство США? Ведь книга Т. Барнетта, о которой идет речь, называется «Новая карта Пентагона»[176]. Для человека, знакомого с геополитикой, такая связь ясна: речь идет о новой форме «технологического империализма» и новом типе «мирового господства».
§ 3.17 Критическая геополитика О'Тауатайла и Д.Эгнью
От доброжелательного империализма улыбающегося Томаса Барнетта[177] мы перейдем к другим формам геополитики, которые стремятся уйти от классической модели этой дисциплины и обосновать нечто вроде «постгеополитики» или «геополитики постмодерна». Чаще всего это направление называют «критической геополитикой». Безусловным лидером этого направления является автор, о котором уже шла речь – американец ирландского происхождения Геароид О'Туатайл[178] и его коллега Джон Эгнью[179].
Программа пересмотра геополитики, предлагаемая О'Туатайлом, такова.
Классическая геополитика основана на империализме и служит научным обоснованием территориальной экспансии. Это касается всех типов геополитики – и геополитики-1 (англосаконской), и геополитки-2 (континентальной).
Классическая геополитика основана на дуальности Моря и Суши, что предполагает «эсхатологический исход» («Endkampf» -- по-немецки «конечная битва» или «End game» -- по-английски «конечная игра»), ориентированный на силовое противостояние.
Классическая геополитика строится на классической психологии безопасности, когда источник риска, проблем и угроз помещается «где-то еще», «вовне», «за пределом» и когда «во всем виноват другой».
Классическая геополитика чаще всего строит свои модели, признавая национальные государства в качестве главных политических игроков в качественном пространстве.
Эти черты классической геополитики Геароид О'Туатайл относит к «традиционному обществу», которые были переложены на рационализированный язык Модерна и облачены в «современные» формы стратегии, планирования, расчета, безопасности, интересов и т.д.. Все это, по О'Туатайлу, делает классическую геополитику неприемлемой в условиях Постмодерна, где общество отказывается от «империализма», дуалистического сознания и психологического отторжения и исключения «другого».
Но вместо того, чтобы на этом основании полностью отбросить геополитику, О'Туатайл и Д. Эгнью[180] предлагают ее видоизменить, отказавшись от тех ее черт, которые принадлежат к формам мышления предшествующих эпох.
«Критическая геополитика», которую они предлагают взамен, призвана:
· отказаться от обслуживания имперских интересов и рассматривать человечество глобально, а граждан индивидуально;
· отбросить дуализм Суши и Моря и перейти к «глобальному обществу»;
· отказаться от признания государств главными акторами организации качественного пространства и изучать отношение к пространству различных социальных групп;
· рассмотреть риски и угрозы не как нечто внешнее по отношению к обществу, но как нечто присущее ему изнутри, в свзи с чем от них предлагается не защищаться, но признать их в себе и «жить с ними».
Последний пункт О'Туатайл[181] обосновывает ссылками на современных социологов У. Бека[182] и Э. Гидденса[183], которые предложили концепцию «общества риска» («Risikogesellschaft» у Бэка, «risk soceity» у А. Гидденса), в котором источником угрозы признается само общество и сами индивидуумы, которым необходимо защищаться не от других, но от самих себя и отбросить «безопасность» как иллюзию и ложную цель.
«Критическая геополитика», при всей справедливости некоторых содержащихся в ней замечаний, предлагает отказаться от геополитики, какой она была и остается в сознании правящих элит, и перейти к новому полю смыслов, где само существование элит и вверенных им цивилизаций (с интересами и ценностями) отрицается, власть считается распыленной по множеству более мелких акторов и общество берется как нечто глобальное, не имеющее никаких строгих границ и очертаний.
Модель общества, с которой оперируют представители «критической геополитики», является абстрактной, соответствует лишь определенным тенденциям в мировой политике, которые могут и не дойти до предельной стадии. Кроме того – и это самое главное – концепт «глобального общества» как «общества риска», в котором нет больше «другого», «внешнего врага», проистекает не из простого хаотического и «свободного» сложения малых социальных групп, отдельных индивидуумов и региональных микро-культур, которыми предлагают заниматься «критические геополитики», но является планетарной и тоталитарной проекцией одной цивилизации – «цивилизации Моря». О'Тауатайл, Д. Эгнью и другие критические геополитики сознательно или бессознательно упускают из виду, что то общество, которое строится сегодня в глобальном масштабе и претендует на безальтернативность, есть не что иное, как реализация конкретного проекта и замысла, – атлантистского, англосаксонского, «морского». «Критические геополитики» могут позволить себе критиковать «англосаксонский империализм» потому, что он победил и теперь может быть переведен из стадии провозглашения в стадию «подразумевания». Отвергая дуализм Суши и Мор, лежащий в основе геополитики, они, на самом деле, добивают Сушу даже на концептуальном уровне. Море остается по факту, а вот его геополитическая альтернатива – Суша, Heartland – теряет при отказе от дуализма больше всего, перестает рассматриваться как альтернатива и теллурократическая геополитика-2 утрачивает шанс даже на теоретическое существование. А геополитика-1 и ее успехи в вопросе глобализации основательно закрепляются и отныне берутся уже не в качестве проекта и задачи, но как нечто само собой разумеющееся, достигнутое и необратимо утвердившееся настолько, что об это не стоит специально и говорить.
Поэтому «критическая геополитика» О'Туатайла и Д. Эгнью остается в рамках англосаксонской атлантистской традиции и вопреки своим претензиям лишь укрепляет атлантистский империализм в его фактическом планетарном масштабе. Глобальное сообщество, к которому обращаются представители этого направления, на самом деле, представляет собой «глобальный», «глобализированный» Запад. Так, по умолчанию считается, что все человечество отныне живет по правилам демократической политики, рыночной экономики, индивидуалистической этики, в космополитической среде обитания при ликвидации всех масштабных коллективных идентичностей – цивилизационных, религиозных, культурных, политических, национальных, этнических и т.д.
§ 3.18 Атлантистская геополитика и ее роль в мировой политике
Подводя итог обзору геополитики-1, атлантистского взгляда на мир с позиции «цивилизации Моря», можно сделать некоторые выводы:
1. Англосаксонская линия в геополитике является первичной (Х. Макиндер, А. Мэхэн) и центральной. Поэтому любое знакомство с геополитикой должно начинаться именно с нее.
2. Геополитика в англосаксонском мире оказывает решающее влияние на принятие основных стратегических решений, лежит в основе планирования будущего, предопределяет основные модели поведения во внешней политике США и стран Запада.
3. Геополитика предполагает обязательное глобальное видение интересов и ценностей и, следовательно, служит основополагающим атласом для англосаксонских стран в построении системы безопасности, военном планировании и деятельности спецслужб.
4. Центры геополитической активности можно разделить на три категории:
· академическая геополитика (как раздел политологии, Международных Отношений, политической географии, стратегии, истории и т.д.);
· геополитика неформальных клубов, центров влияния и лоббистских групп (CFR, «неоконсы» и др.);
· геополитические разработки и постоянный геополитический мониторинг западных спецслужб (в первую очередь, американских и английских -- ЦРУ, РУМО, МИ-6 и т.д.).
Все они тесно взаимодействуют между собой и предопределяют структуру основных решений американского руководства и стратегию Запада в целом в ключевых вопросах международных отношений.
Роль геополитики в осмыслении, анализе, подготовке, планировании и реализации основных направлений в мировой политике – в том, что касается целенаправленных действий стран Запада, и в первую очередь, США – является центральной и обобщает в себе все основные силовые линии западной истории: идеи, культурные установки, политические теории, социальные модели, стратегические и экономические интересы.
Глава 4. Обзор геополитических школ. Континентализм, евразийство
§ 1. Геополитика Суши: Россия и евразийство
§ 1.1 Русские и германские элементы в становлении геополитики-2
Мы рассмотрели основные направления в англосаксонской атлантистской геополитике -- в геополитике-1. Она представляет собой взгляд на мир со стороны «цивилизации Моря», «морского могущества» и рассматривает мир как поле для укрепления и расширения зоны атлантистского контроля. В качестве главного объекта такой геополитики выступает ее «противоположность» -- «цивилизация Суши», Heartland, Евразия, «континент».
Поскольку взгляд «цивилизации Моря» был концептуально обозначен и систематизирован в работах англосаксонских геополитиков, следовало ожидать, что «цивилизация Суши» прореагирует на этот вызов и развернет систему собственной геополитики, геополитики Суши, геополитики-2. Так и произошло. Однако история внесла определенные поправки в этот процесс.
С точки зрения логики геополитики первыми на вызов Х.Макиндера должны были откликнуться русские и симметрично карте Макиндера разработать геополитику Heartland'а -- евразийский ответ на атлантистский вызов. Согласно логике геополитики, мы должны были бы ожидать появление русской геополитики. Но все пошло не совсем так, и первыми Х. Макиндеру ответили немцы и, в первую очередь, Карл Хаусхофер. И именно германские ученые составили теоретическую основу геополитики Суши, приняв за аксиому континентальную идентичность Германии в Европе.
Сегодня мы вынуждены объединять русское (евразийское) и германское направления геополитики в один раздел, поскольку только объединение этих двух направлений в сфере геополитики и политической географии даст нам картину симметричную той, которую мы обозначили в области англосаксонской геополитики.
Германская континенталистская школа К. Хаусхофера разработала серьезный теоретический аппарат для геополитики Суши. Но Heartland'ом была и остается Россия, не имеет значения какая --царская, советская или демократическая. В полноценной континентальной геополитике-2 должны участвовать теоретические разработки и политические пространства как немцев, так и русских. Только при таком объединении мы получаем нечто более или менее сопоставимое с англосаксонской традицией, которая лишена такого дуализма: интеллектуальный центр и сами стратегические плацдармы цивилизации Моря находятся в одном и том же национальном (англосаксонском) контексте.
Двойственность германско-российского отношения к геополитике Суши предопределит структуру нашего изложения.
§ 1.2 Славянофилы как мыслители «цивилизации Суши»
В русской политической мысли фактору пространственного устройства России особенное внимание уделяли философы-славянофилы (И.В. Киреевский, А.С. Хомяков, братья К.С. и А.С. Аксаковы, Ю.Ф. Самарин и другие). Они первыми четко сформулировали тезисы о России как о самостоятельной цивилизации, отличающейся от Европы по основным культурным, религиозным, духовным и социальным параметрам. Славянофилы описали евразийское пространство (Heartland) в культурных и социологических терминах, составив свод отличительных черт русского общества. Но описали они эти черты не столько в терминах «политической географии», сколько в формулах культуры, религии и социального устройства русского общества, суть которого, по мнению славянофилов, состояла в сохранении общинных начал в русском народе, отсутствии индивидуализма и политизации.
Славянофилам противостояли западники (П. Я. Чаадаев, Т. Н. Грановский, В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. П. Огарёв, К. Д. Кавелин и другие), отказывавшие России в самобытности и считавшие западный путь развития единственно возможным и универсальным. Если применить к этим двум направлениям русской общественно-политической мысли геополитические критерии, можно сказать, что славянофилы выступали с позиции цивилизации Суши, а западники – с позиции Моря.
Еще ближе к геополитике подошли поздние славянофилы – К.Леонтьев (1831--1891) и Н.Я.Данилевский (1822--1885).
Константин Леонтьев считал, что главной особенностью русской истории является ее византизм[184], то есть следование в русле византийской православно-имперской традиции, что резко отличает русскую историю от истории других славянских народов. Леонтьев развивал учение о типах исторического развития, выделив среди них: 1) «первичную простоту», 2) «цветущую сложность», 3) «всесмешение» («разлитие»). Он считал, что Россия находится на заключительной фазе второго этапа и ее надо «подморозить», чтобы не допустить всесмешения. Государство должно быть твердым «до суровости», а люди «лично добры друг к другу».
Николай Данилевский[185] впервые предложил рассматривать всемирную историю через анализ нескольких «культурно-исторических типов», под которыми он понимал нечто аналогичное понятию «цивилизацию». В отличие от западноевропейских мыслителей, которые отождествляли собственную цивилизацию с единственно возможной, а все остальные относили к разряду «варварства», Н. Данилевский предложил воспринимать западноевропейскую цивилизацию как одну из цивилизаций, как «романо-германский» культурно-исторический тип. При этом Н. Данилевский выделил ряд других самобытных и вполне законченных культурно-исторических типов, которые основывались на совершенно иных началах, но обладали всеми признаками длительных и устойчивых цивилизаций. Они существовали в течение долгих веков и сохраняли свою идентичность, переживая государства и различные идеологические оформления, эпохи религиозных революций и смену ценностных систем.
Н. Данилевский выделял 10 полноценных культурно-исторических типов (цивилизаций): 1) египетский, 2) китайский, 3) ассирийско-вавилонско-финикийский, халдейский, или древнесемитический, 4) индийский, 5) иранский, 6) еврейский, 7) греческий, 8) римский, 9) ново-семитический, или аравийский, 10) германо-романский, или европейский.
Он считал, что в XIX-XX веках формируется новый, одиннадцатый, культурно-исторический тип – русско-славянский, имеющий все основные признаки цивилизации.
Н.Данилевский полагал, что цивилизации проходят этапы становления – взросления и старения, подобно живым существам. Романо-германская цивилизация, по его мнению, находится в стадии дряхления и упадка, а русско-славянский мир, напротив, только входит в силу.
Цивилизационный анализ К. Леонтьева и Н. Данилевского вплотную подходил к практике геополитического районирования земли, при которой можно было выделить отдельные регионы, находящиеся в разных стадиях развития. Западные геополитики осуществляют это чаще всего со стратегическими целями и четкими практическими задачами, тогда как русские поздние славянофилы делали акцент на культурных особенностях. Тем не менее, поскольку геополитика включает в свой анализ культурный потенциал и вопросы социальной идентичности, труды славянофилов могут рассматриваться как предварительный этап в становлении континентальной, сухопутной геополитической традиции Heartland'а.
К поздним славянофилам примыкал известный русский этнолог и географ Владимир Иванович Ламанский (1833--1914), который занимался тщательным изучением ареала греко-славянской культуры, подчеркивая ее отличие от романо-германского (западноевропейского) типа[186]. Метод В.И. Ламанского в основных параметрах воспроизводит «антропогеографический» подход Фридриха Ратцеля и поэтому может быть отнесен к области «политической географии»[187].
Ламанский в своей книге «Три мира Азийско-Европейского материка»[188] делил пространство Евразии на три части: романо-германский мир, азиатский мир и греко-славянский мир. Романо-германский соответствовал Западной Европе. Азиатский – странам Востока за пределами России. А греко-славянский он называл «средним миром», предвосхищая тем самым концепцию евразийства.
§ 1.3 В.П.Семенов-Тян-Шанский: «могущественное владение» и Россия «от моря до моря»
Напрямую и последовательно обращается к «политической географии» и «антропогеографии» Ф. Ратцеля другой этнолог и географ, сын русского географа, путешественника и демографа П.П. Семенова-Тян-Шанского, Вениамин Петрович Семенов-Тян-Шанский (1870—1942), работу которого «О могущественном территориальном владении применительно к России»[189] можно рассматривать как одно из первых полноценных геополитических произведений в России.
В этой работе В.П.Семенов-Тян-Шанский предлагает собственную гипотезу геополитической структуры мира. Согласно его теории, цивилизации образуются вокруг трех мировых морей – Средиземного вместе с Черным, Китайского (Южного и Восточного) вместе с Японским и Желтым, и, наконец, Карибского бассейна, включая Мексиканский залив[190]. От этих зон культура (в духе теории «культурных кругов») распространяется в разные стороны.
Далее, Семенов-Тян-Шанский переходит к теме «могущества». С его точки зрения, господство над всеми прилегающими территориями получает тот народ, которому удается установить политический контроль над всей береговой зоной, прилегающей к одному из трех «мировых морей».
Исторически в ходе завоевания контроля над морями сложились три специфические формы «могущественного владения», соответствующие структуре морских берегов. «На Европейском Средиземном море выработалась кольцеобразная система.[191]» Вторая модель связана с колониальным периодом истории Западной Европы, когда «могущественное владение» было установлено «над разбросанными по морям и океанам отдельными островами и кусками материков, связанными периодическими рейсами кораблей, военных и коммерческих»[192]. Такую модель Семенов-Тян-Шанский называет «клочкообразной».
Третьей моделью Семенов-Тянь-Шанский считает систему «от моря и до моря», что соответствует в классической геополитике как раз «континентальному типу» или «сухопутному могуществу». Россия представляет собой именно такое политически организованное пространство, и именно в таком качестве ей предстоит вступить в конфликт с остальными мировыми силами (в первую очередь, с Европой), которые бьются за контроль над морями по двум другими моделям – «кольцеобразной» и «клочкообразной».
Концепт «от моря до моря» представляет собой решающий шаг к становлению русской геополитической теории. И если бы не события 1917 года и внедрение большевиками тоталитарной марксисткой идеологии, из этого труда Семенова-Тян-Шанского, наверняка, развилась бы полноценная школа русской «политической географии» и «геополитики».
Семенов-Тян-Шанский конкретизирует исторически, как Россия, растянутая по параллели, осуществляла свою «морскую политику», обеспечивая себе тем самым роль в мировой истории и статус «великой державы». Этой цели служили «культурно-экономические колонизационные базы».
«В России, есть, так сказать, культурно-экономические колонизационные базы в числе нескольких. Эти очаги, посылая свои лучи во все стороны, поддерживают настоящим образом прочность государственной территории и способствуют более равномерному ее заселению и культурно-экономическому развитию. Если мы взглянем на Европейскую Россию, то заметим на ее пространстве четыре таких русских базы, возникших в разные времена. Первая база — Галицкая и Киево-Черниговская земля, вторая — Новгородско-Петроградская земля, третья — Московская и четвертая — Средневолжская. Галицкая и Киево-Черниговская и Новгородско-Петроградская базы как обращенные к западным врагам приходили на продолжительное время в полный упадок, но затем снова возрождались, как феникс, из пепла. Московские же и Средневолжские земли как занимавшие внутреннее географическое положение, росли почти непрерывно, без длительных периодов упадка. Только благодаря этим четырем базам, давшим возможность русским твердо укрепиться до самых берегов четырех морей, Европейская Россия и представляет ту культурно-экономическую массу, которая позволила ей стать в ряды великих держав мира»[193].
Семенов-Тян-Шанский настаивает на том, чтобы и современная ему Россия продолжала свою «колонизационную» политику, расширяя свое господство на Тихом океане, в зоне Причерноморья, продолжая контролировать перспективное арктическое побережье.
И, наконец, важнейшим достижением «политической географии» Семенова-Тян-Шанского стала формулировка евразийской сущности России, которую позже подхватили «русские евразийцы». Это был ключевой момент в становлении русской геополитики. Осознав свою континентальную сущность, приняв свою евразийскую природу, Россия совершенно по-новому взглянула бы на мир и не те процессы, которые развиваются в мировой политике. Осознание геополитической карты мира было бы замкнутым с двух сторон – на взгляд со стороны «цивилизации Моря» (англо-саксонской геополитики-1) последовал бы ответный взгляд со стороны «цивилизации Суши» в форме создания геополитики-2, евразийской геополитики.
Предвосхищая появление евразийства, Семенов-Тян-Шанский пишет: «Все это приводит к тому, чтобы окончательно изменить наше обычное географическое представление о Российской Империи, искусственно делящейся Уральским хребтом на совершенно не равные по площади Европейскую и Азиатскую части. Нам, более чем кому-либо на свете, не следует различать Европы от Азии, а, напротив, стараться соединять ее в одно географическое целое (выделено мной – А.Д.)»[194].
§ 1.4 И.И.Дусинский: имперские ориентации
Нечто отдаленно напоминающее геополитику можно встретить в работах русского публициста из Одессы Ивана Ивановича Дусинского (1879--1919). О его жизни сохранились скудные сведения. Но он оставил после себя внушительный труд «Основные вопросы внешней политики России в связи с программой нашей военно-морской политики»[195], который отрывками публиковался в одесской газете «Русская речь» в 1908--1910 годах.
В этом труде И.Дусинский одним из первых среди русских писателей и публицистов указывает на принципиально континентальный характер России, призывает ее отказаться от слишком активного участия в западной политике и сосредоточиться на иных проблемах. Так, И. Дусинский пишет: «Россия -- держава прежде всего континентальная, сухопутная, не имеющая заморских колоний и обладающая крайне незначительными морскою торговлею и коммерческим флотом. При таких условиях стремиться стать во главе любой из борющихся за морскую гегемонию великодержавных групп было бы просто смешно. Это не значит, разумеется, что могущественная русская держава должна отвернуться от моря и флота и перестать интересоваться им… совсем напротив, это значит, что участие России в той или иной комбинации должно преследовать, прежде всего, цели русские… и что, содействуя одной из сторон в достижении поставленной ею цели, Россия должна работать в то же время для себя»[196].
Предугадывая закон экспансии, И. Дусинский подчеркивает важность геополитической экспансии и имперского масштаба для органичного и уравновешенного развития России. Он указывает, что «прекращение роста раньше времени было бы явлением болезненным и вместо ожидаемого в итоге развития красавца-богатыря дало бы миру просто очень большого урода»[197].
У И. Дусинского можно встретить и другие центральные темы континентальной геополитики – принцип «автаркии» (экономической самодостаточности, самодовления) и принцип «изменения границ».
Об автаркии И. Дусинский писал так: «При нашей промышленной отсталости и огромном внутреннем рынке (вспомним также, сколько разных предметов мы без всякой надобности ввозим из-за границы, имея их в изобилии у себя, подчас даже более высокого качества!) потребность во внешних рынках сбыта у нас не Бог весть как высока, да и эту потребность мы отлично можем удовлетворить вполне мирным путем, без всяких территориальных захватов»[198].
А об изменении границ в интересах Российской державы он заявлял следующее: «Наша внешняя политика, в общем, мирная и предпочитающая путь дипломатический, не может, тем не менее, увлекаться до самозабвения доктриною «status quo» и должна, в пределах необходимого, сознательно стремиться к желательному в интересах русской державы изменению политической карты как в Европе, так и в Азии»[199].
Со стратегической точки зрения, И. Дусинский настаивал на том, что Россия должна обеспечить себе выход к океанам, чтобы отстоять право играть активную роль в мировой политике. Одним словом, правы те[200], кто сегодня причисляет И.Дусинского к забытым именам русских мыслителей, которые накануне революции 1917 года готовили возрождение континентального, имперского самосознания России и появление на свет русской геополитики и судьба которых окончилась трагически после узурпации идеологического дискурса большевиками.
§ 1.5 Дело геополитиков: С.Л. Рудницкий и В.Э. Дэн
Когда советская власть начала репрессии против «буржуазных тенденций в советской науке», то вместе с репрессиями против В.П.Семенова-Тян-Шанского, энтузиаста развития Русского географического общества, занимавшего в то время должность директора Географического музея в Санкт-Петербурге, было заведено дело против группы других ученых, в чьих работах сотрудники НКВД обнаружили следы «геополитики» или, как тогда ее называли, «геттнерианства»[201]. В первую очередь под удар попал украинский географ, основатель украинской географической школы и, в частности, создатель Харьковского Украинского научно-исследовательского института географии и картографии академик Степан Львович Рудницкий[202] (1887-- 1937), который был признан «геополитиком» официально и работы которого действительно содержали прямые ссылки на «политическую географию» и «геополитику». При этом в случае С.Л. Рудницкого причиной преследований скорее всего послужили применение им геополитических и антропогеографических принципов в украинском националистическом ключе – он использовал определенные тезисы геополитиков для обоснования существования «незалежной Украiны»[203].
Далее НКВД расширило состав подозреваемых и сфабриковало дело агентурной разработки, получившее внутреннее название «дело геополитиков»[204]. Главным фигурантом в этом деле был Владимир Эдуардович Дэн (1867--1933), выдающийся русский экономист и географ немецкого происхождения, создатель «отраслево-статистической» научной школы в Санкт-Петербурге (Ленинграде). В.Э.Дэн на самом деле был прекрасно знаком с «политической географией» и «антропогеографией» Ф. Ратцеля и «геополитикой» Р.Челлена. Р.Челлену он посвятил специальную статью (судя по всему, написанную в 1916 году) с обширным анализом его взглядов[205]. Наиболее же известны его труды по «экономической географии»[206], основоположником которой в русско-советской науке он и является.
Едва ли В.Э.Дэн на самом деле опирался на геополитический арсенал в своих работах, но основной его идеей, которую он раскрывал довольно последовательно, было то, что хозяйственные особенности региона связаны не только с историей, но и с их месторасположением: именно это привносило в марксистскую доктрину чуждый ей пространственный акцент. Можно предположить, чего боялись большевики в случае В.Э.Дэна и его последователей. Если продлить линию его «экономической географии» до логического конца, можно прийти к выводу о том, что темпы экономического развития разных регионов, стран и государств существенно и качественно зависят от структуры их территорий, включая ландшафт, протяженность речных путей сообщения, климат и т.д. Но это могло бы привести к выводу, что ландшафт и география России настолько отличны от ландшафта и географии Западной Европы, что говорить об общей и единой формуле смены исторических формаций не приходится. А это, в свою очередь, подорвало бы основной тезис ленинизма о том, что в России капитализм к началу ХIХ века был построен и ее можно было считать вполне европейской буржуазной страной, и, следовательно, она была готова для социалистической революции, как и все остальные европейские страны. Экономическая география В.Э.Дэна в таком случае могла бы оказаться важным идеологическим оружием и для критики сталинской идеи построения социализма в одной стране.
Конечно, социализм можно было построить в одной стране, и он был построен, но это был особый русский социализм, основанный на географических, антропогеографических и геополитических особенностях России как уникального пространства, отличного по своим основным параметрам от Европы. В этом случае пришлось бы либо пересматривать марксизм в национальном ключе (что и предлагали национал-большевики[207]), либо отбрасывать ленинизм и сталинизм как насилие над марксистской ортодоксией (что предлагали троцкисты).
И хотя ничто не позволяет предположить, что В.Э.Дэн хотя бы отдаленно мог иметь в виду нечто подобное, ревнители советской идеологии довольно проницательно распознали эту идеологическую возможность и жестко заклеймили «геополитику» как «буржуазную» и «фашистскую» науку.
Школа В.Э.Дэна была разгромлена, многие его ученики расстреляны (Н.Д.Кондратьев, Л.Н.Юровский), пропали в лагерях (В.М.Штейн), были доведены до самоубийства (Г.А. Мёбус)[208]. С тех пор вплоть до 1991-го года сам термин «геополитика» в СССР не упоминался и обращение к этой научной дисциплине было невозможным. Так развитие геополитической мысли в СССР было искусственно пресечено на 60 лет по идеологическим соображениям.
§ 1.6 Русская «военная география» на подступах к геополитике: Д.А.Милютин и А.Е.Снесарев
Прежде чем перейти к ядру русской геополитики -- евразийству – представим краткий очерк стратегических идей некоторых русских военных деятелей, которые пришли к определенным геополитическим заключениям через исследования в области «военной географии».
О стратегическом положении России в мире в XIX веке стали всерьез систематически задумываться некоторые российские военные, осмыслявшие стратегическое положение России как положение «континентальной» державы. К ним принадлежал граф Д.А.Милютин[209](1816 –1912), крупнейший русской военачальник, отличившийся в Кавказской войне и руководивший, в частности, взятием аула Гуниб, в котором был захвачен Шамиль. Д.А. Милютин настаивал на расширении сферы исследования военной географии и на адаптации стратегических работ европейских исследователей к русской стратегической культуре и российским географическим условиям.
Еще ближе к геополитике и «политической географии» подошел другой русский военный, генерал-лейтенант А.Е.Снесарев(28) (1865--1937). После Октябрьского переворота 1917 года он перешёл на сторону Советской власти, во время Гражданской войны в мае-- июле 1918 года был руководителем Северо-Кавказского военного округа, в 1919--1921 годах -- начальником Академии Генштаба. В 1930 году он был арестован и приговорен к расстрелу, но расстрел заменили отбыванием срока в лагерях.
А.Е. Снесарев систематизировал знания по «военной географии»[210] и, будучи великолепным знатоком Востока (в частности, Афганистана[211]), на практике понимал значение «Большой Игры», ведущейся Британской и Российской Империями за влияние в Азии и на Кавказе. По свидетельствам некоторых исследователей, А.Е.Снесарев был буквально одержим планом русского вторжения в Индию через Афганистан для нанесения сокрушительного удара по позициям Британских колоний. Это был план, которого больше всего боялись английские стратеги и геополитики. Решение русского царя поддержать Антанту и свернуть «Большую Игру» стало для А.Е. Снесарева личной трагедией. Все, что он думал о русско-английском договоре, он внятно и резко изложил в книге «Англо-русское соглашение 1907 года»[212]. Эта антианглийская позиция стала причиной его опалы в царской армии.
Значение идей А.Е. Снесарева чрезвычайно велико, так как даже его выбор политического лагеря в гражданской войне определялся «геополитическими» принципами. Он выбрал «красных», так как «белые» сохраняли верность Антанте, а Англию А.У.Снесарев справедливо считал «абсолютным врагом России». Показательно, что на фронтах гражданской войны по ту сторону баррикад в Украине, где Снесарев устанавливал «Советскую власть», в то же самое время находился Хэлфорд Макиндер, пытавшийся осуществить прямо противоположное тому, к чему стремился Александр Снесарев.
В своих работах А.Снесарев подробно рассматривает структуру границ России и основные направления возможной территориальной экспансии. В своем классическом труде «Военная география» он делает обзор российских территориальных приобретений, которые в цифрах дают очень любопытную картину постоянного пространственного роста. Снесарев пишет:
«Выразим теперь в цифрах ряд приобретений, о которых приведена краткая историческая справка. При Иоанне III территория России заключала в себе 37 тыс. кв. миль (95 829 кв.км.), то есть была немногим больше Австрии, но меньше Германии, Турции и т.д.
Затем:
Царем приобретено
т. кв. миль
кв. км.
Василием III
10
25 899
Иоанном IV
77
199 429
Феодором I
32
82 879
Михаилом
93
249 869
Алексеем
7
18 129
Феодором II
8
20 719
Петром I
10
25 899
Анной
16
41 439
Елизаветой
4
10 359
Екатериной II
11
28 489
Павлом I
25
64 749
Александром I
9
23 309
Николаем I
40
103 599
Александром II
13
3 669
Александром III
4
10 359
ИТОГО:
359
929 805
Мы видим, что за 400 лет Россия увеличилась в 10 раз. Приведенный исторический очерк показывает, что на западе наши завоевания велись за счет наших культурных соседей ? Швеции и Польши, имевших длинную историю, в свое время равных нам по могуществу и даже превосходивших нас просвещением. Естественно, что наш успех должен был сказаться как у шведов, так особенно у поляков чувством обиды, зависти и злобы. В случае будущей войны на северо-западном и западном фронтах старая вражда может проявиться в тех или иных формах, для нас не выгодных, и это обстоятельство должно быть учтено известным образом в случае войны на указанных фронтах.
На юге мы выросли за счет Турции и Персии, двух мусульманских стран, уступающим нам и в культуре, и в военном могуществе; здесь, поэтому, мы вправе ожидать вражду, значительно смягченную сознанием слабости той и другой страны перед нами.
Наконец, в Азии мы наткнулись или на полудикие племена, или на народы с очень неустойчивой государственностью. Наше завоевание азиатов явилось для них простой заменой прежней жестокой власти, а в иных случаях и безначалия, новой гуманной и более просвещенной. В результате, азиатские народы охотно вступили в состав России и искренно к нам расположены»[213].
По сути, эти практические наблюдения А.Е. Снесарева демонстрируют действия геополитического закона территориальной экспансии применительно к России.
§ 1.7 А.Е.Вандам: на стороне Континента
Еще одной яркой фигурой русской до-геополитики, предугадавшей основы континентальной стратегии для России, был представитель русской разведки Алексей Ефимович Вандам (Едрихин) (1867–1933), тексты которого собраны и обработаны относительно недавно в книге с не слишком удачным названием «Геополитика и геостратегия»[214], так как сам автор ни понятия «геополитика», ни понятия «геостратегия» не использовал. Но, скорее всего, Вандам был знаком со многими английскими источниками, а, возможно, и с базовой статьей Х. Макиндера.
Основная идея всех произведений Вандама заключалась в том, что главным и абсолютным противником России является Британская империя, что именно она стоит за всеми политическими, дипломатическими и военными процессами, которые ведут к ослаблению России. Вандам столкнулся с англичанами в Китае, где занимался разведывательной деятельностью. В 1899 году он принял участие в англо-бурской войне на стороне буров, после чего сменил фамилию на «Вандам» по имени одного из бурских генералов, отличившихся в битвах против англичан.
Решение Николая II о союзе с Англией против Германии стало для Вандама ударом, жестким и неожиданным, таким же, как и для А.Снесарева. Вандам открыто критиковал этот выбор и считал его самоубийственным для России (что позднее так и оказалось).
Вандам в духе «политической географии» Ф.Ратцеля писал о естественном для народа движении к расширению и считал, что в русской стратегии главными векторами экспансии должны быть юг и восток. На юге надо закрепить позиции России на Кавказе и в Афганистане, а Тихоокеанский регион Вандам считал судьбой России и возможностью через его освоение вступить в глобальную конкуренцию с англосаксонским миром. Как Англия построила свое мировое могущество на Атлантике, так и Россия должна сделать то же самое на основе тихоокеанского бассейна. Вандаму принадлежит один из лучших очерков освоения русскими Аляски и западных территорий Северо-Американского континента[215].
В своей важной работе 1913 года «Величайшее из искусств (Обзор современного положения в свете высшей стратегии)»[216] Вандам прямо формулирует то, что можно назвать «континентальной позицией».
«Об этой «титанической борьбе между Русскими и англосаксами, долженствующей начаться после падения Германии и наполнить собою двадцатое столетие», уже много лет назад (…) начали вещать англосаксонскому миру даровитейшие ученые и глубочайшие мыслители, указывающие как на «знамение свыше» на постепенное перемещение центра борьбы между Океанской Империей и Континентом. Находившийся сначала на берегу Атлантического океана, в Мадриде, центр этот, с падением Испании, передвинулся в Париж. С поражением Франции он из Парижа перешел в Берлин, а из Берлина, по мнению наших сегодняшних друзей, направится к Москве...
Само собою понятно, что совершающееся таким образом, точно по какому-то космическому закону, отступательное движение сухопутных народов с запада на восток никогда не было и не могло быть написано заранее ни в какой «Книге Судеб».
Своими неизменными успехами над материком даровитые островитяне обязаны не каким-либо борющимся за них таинственным силам, а исключительно самим себе, то есть своим большим и точным знаниям, определенной постановке целей и планомерному стремлению к последним. Превосходя во всем этом континентальные народы, они и обращаются с ними так, как знающие и сильные опытом мастера обращаются со своими знакомыми лишь с одной рутиной подчиненными.[217]»
Эти заключительные слова следовало бы сделать эпиграфом для русского учебника «Геополитики». Вандам совершенно точно описал основные процессы в области геополитических знаний. Англосаксонский мир действует в глобальных вопросах последовательно, уверенно, четко, рассчитывая каждый шаг и отлаживая свою стратегию, ни сколько не сомневаясь в ее оправданности. Россия (да и другие континентальные народы), в свою очередь, на всем протяжении ее истории постоянно мечется от правильного решения к неправильному, действует интуитивно, сумбурно и бессистемно, постоянно попадаясь в ловушки западной (англосаксонской) дипломатии. Как вершина западной стратегической мысли была разработана англосаксонская геополитика. И к ней прислушивались высшие представители политической элиты, сообразуя с геополитическими рекомендациями свои решения. В России голос трезво мыслящих стратегов не достигал ушей ни власти, ни общества, и поэтому ее политический курс – при огромном потенциале великой страны – постоянно и хаотично менялся.
Это заключение Вандама полностью применимо к тому, что произойдет через 4 года после опубликования этого текста – в 1917 году Российская империя рухнет. Но не менее точно эти слова применимы и к следующему катастрофическому эпизоду русской истории – к распаду СССР в 1991 году.
От своих континентальных убеждений Вандам не отказался и в период «гражданской войны». Он оказался редчайшим представителем антибольшевистских сил, которые предпочли быть вместе не с Антантой, но с немцами. В октябре--ноябре 1918 года Вандам выполнял функции командира Отдельного Псковского добровольческого корпуса. В тот период в Пскове печатали особые деньги, которые назывались «вандамками». После поражения Германии в Первой мировой войне Вандам сложил с себя обязанности командира корпуса.
В июне 1919 года он был назначен начальником штаба «белой» Северо-Западной армии. Участвовал в неудачном наступлении на Петроград в октябре 1919 года. 25 ноября 1919 года приказом нового командующего Северо-Западной армией генерала П. В. Глазенапа Вандам был уволен с должности начальника штаба армии. До конца жизни – в 1933 году – Вандам прожил в эмиграции в Эстонии, был членом РОВС.
По одной из непроверенных версий он сотрудничал с советской военной разведкой (чего заведомо нельзя исключить, учитывая германофилию самого Вандама и большевиков).
§ 1.8 Евразийство: новая мировоззренческая парадигма
Наиболее успешную попытку построения стройной системы геополитических воззрений проделали, находясь в белой эмиграции в Европе, представители группы, вошедшей в историю под названием «евразийцев».
Основателями евразийства были: филолог и лингвист мирового масштаба, основатель (совместно с P.O. Якобсоном) Пражского лингвистического кружка князь Н.С.Трубецкой (1890--1938); географ и экономист П.Н. Савицкий (1895--1965); музыковед, литературный и музыкальный критик П.П. Сувчинский (1892--1985); историк культуры, богослов и патролог, позднее отошедший от евразийства, Г.В. Флоровский (1893--1979); крупнейший русский историк Г. В. Вернадский (1877--1973); правовед, политолог и историк общественной мысли Н.Н. Алексеев (1879--1964); историк культуры, литературовед и богослов В.Н. Ильин (1891--1974). Первоначально к евразийству примыкали также историк культуры, филолог и литературовед П.М. Бицилли (1879--1953), публицист кн. Д.П. Святополк-Мирский (1890--1939), историк Эренжен Хара-Даван (1883--1942), а также многие другие деятели русской эмиграции, которые в тот или иной период находились под влиянием евразийских идей и сотрудничали с евразийским движением. По своим взглядам был близок к евразийству великий князь Владимир Кириллович Романов.
Евразийское движение началось с выпуска книги «Европа и человечество»[218] Николаем Трубецким, на основные тезисы которой откликнулся Петр Савицкий. Из дружбы и сотрудничества двух авторов постепенно сложилось довольно мощное движение в белой иммиграции – на выступлениях евразийцев в европейских столицах собиралось до 5000 человек, преимущественно из числа эмигрантской молодежи. Евразийцы выпустили ряд манифестов, в которых отразили свои взгляды. Первым был манифест «Предчувствия и свершения»[219](1921). В 1926 году был опубликован текст «Евразийство (опыт систематического изложения)»[220], а в 1927 году евразийцы предложили обновленную формулировку своих идей, выпустив брошюру с названием «Евразийство (формулировка 1927 г.)»[221]. Принципы евразийства как мировоззрения изложил в своей программной статье «Мы и другие»[222] Н.С.Трубецкой в 1925 году, а затем П.Н.Савицкий в статьях «Евразийство»[223] (1925) и «Евразийство как исторический замысел» [224](1933).
Евразийцы опубликовали ряд сборников: «На путях. Утверждение евразийцев» (Берлин, 1922) «Евразийские временники» (Берлин, 1923, 1925; Париж, 1927) и т.д., в которых подробно изложили свои философско-исторические, политические, социально-экономические и религиозно-культурные взгляды.
Евразийство представляет собой направление, которое суммировало и систематизировало в своем мировоззрении основные философские, социологические и исторические взгляды «ранних» и «поздних» славянофилов, а также пошло дальше них в отторжении Запада и утверждении самобытного характера русской цивилизации (в этом они были ближе к Леонтьеву и Данилевскому, нежели к Киреевскому и Хомякову). Евразийцы утверждали, что Россия не является частью европейской культуры, пусть даже самобытной, но представляет собой самостоятельную цивилизацию, «государство-мир». Эту цивилизацию они назвали «евразийской» и, чтобы подчеркнуть эту особенность, ввели термин «Россия-Евразия» как социологическую и геополитическую категорию. Эта цивилизация, согласно евразийцам, состоит из элементов западной и восточной культур, объединенных в единый уникальный синтез, представляющий собой нечто совершенно новое – ни Европу, ни Азию, но и не простую комбинацию того и другого. Россия-Евразия – цивилизация полностью самостоятельная и уникальная, которую надо рассматривать саму по себе – как нечто отличное и от Запада, и от Востока. При этом евразийцы подчеркивали, что Запад агрессивен, а Восток терпелив и созерцателен, поэтому влияние Запада активно искажает самобытную русскую культуру, а влияние Востока осуществляется мягче и деликатнее. Поэтому евразийцы с симпатией относились к Азии и жестко отвергали все типы западничества и идеологические субпродукты западной культуры – либерализм, индивидуализм, расизм, экономизм, материализм, атеизм, техноцентризм и т.п.
При этом евразийцы подчеркивали, что Россия-Евразия не должна пониматься просто как страна. Множество этносов и культур, населяющих ее территорию, образуют сложный узор, каждый элемент которого – славянский, тюркский, кавказский, монгольский, палеоазиатский и т.д. -- должен найти достойное место в процессе, который Трубецкой называл «общеевразийским национализмом»[225]. Россия-Евразия есть государство-мир, и она должна строиться по особым выкройкам, не похожим ни на европейские, ни на азиатские образцы.
§ 1.9 Н.С.Трубецкой: евразийство и структурализм
Тот факт, что основателем евразийства был крупнейший лингвист с мировым именем Николай Сергеевич Трубецкой, основатель фонологии и одна из ключевых фигур в структурной лингвистике ХХ века, не является случайным совпадением. В мире Н.С.Трубецкой известен как структуралист, а о его евразийских взглядах известно только узким специалистам. В то же время евразийское мировоззрение связано со структурализмом самым прямым образом. И тот факт, что К. Леви-Стросс, крупнейший философ-структуралист ХХ века и основатель структурной антропологии, был обращен в структурализм Романом Якобсоном, другом и сподвижником Н.С.Трубецкого, и вдохновлялся именно трудами Пражского лингвистического кружка, где Трубецкой играл центральную роль, указывает на глубинную связь двух явлений – структурализма и евразийства, которая до сих пор никем не исследована должным образом.
В основе структурной лингвистики лежит различие между языком и словом, речью, высказыванием. Согласно структурным лингвистам, именно язык определяет смысл высказывания, в то время как классическая лингвистика в духе «номиналистской» философии рассматривала смысл слова из его соотношением со значением, то есть с тем предметом или явлением внешнего мира, на которое слово (знак, послание) указывает. Смысл содержится не в мире объектов, внешнем для говорящего человека, но в глубинных структурах языка, в его парадигмах. И поэтому каждая лингвистическая общность, объединенная языком, имеет дело со своим особым миром, с особой вселенной смыслов. Эти смыслы выражаются в речи, и благодаря им речь становится понятной. Значение же (внешний объект, на который указывает высказывание) вторичен по отношению к «осмысленной речи» и может варьироваться в разных исторических ситуациях, тогда как семантическое ядро понятия остается прежним.
Язык как парадигма остается неизменным, меняются речи. Но неизменность языка обосновывает семантическую непрерывность на разных стадиях развития языка, гарантирует то, что мы имеем дело с тем же самым языком, хотя его речевые выражения изменяются.
Из начал структурной лингвистики легко выводятся основы евразийского мировоззрения. Язык отождествляется с цивилизацией как парадигмой общества. Эта парадигма остается неизменной в своих корнях, и именно она делает исторические изменения общества осмысленными высказываниями, а не набором случайных и разрозненных событий. Речью же или высказыванием явлется каждый конкретный момент в истории общества, который может быть оспорен, преодолен или, наоборот, подтвержден и сохранен последующими моментами истории – другими высказываниями. При этом смысл всех высказываний следует искать в языке, то есть в цивилизации, в ее неизменной парадигме. Исторические события представляют собой развертывание парадигмальных смыслов, а не совокупность пустых «объективных» фактов, принадлежащих внешнему (по отношению к обществу) миру. Главное в истории -- смысл. Если смысл события не очевиден или вообще отсутствует, то такое событие не будет историческим, оно пройдет незамеченным. А если у какого-то смысла не будет «материального» выражения в событии, то общество спроецирует его на какое-то другое имеющееся событие или просто «придумает» и создаст его.
Из такого подхода к обществу и цивилизации следует несколько фундаментальных основ евразийского мировоззрения, сформулированного Н.С.Трубецким.
1. Исторические и социальные события имеют смысл только в том обществе, в котором они происходят. Поэтому есть не «цивилизация» в единственном, но «цивилизации» во множественном числе, и каждая из них представляет собой самостоятельную парадигму, придающую исторический смысл всему, что происходит с этим обществом и внутри этого общества. Любые претензии на «универсальность» толкования истории есть не что иное, как «колониализм» и «расизм», то есть стремление навязать другим народам и обществам те смыслы, которые им чужды, так как основаны на иной цивилизационной парадигме. Отсюда вытекает второй принцип евразийского мировоззрения.
2. Претензии западноевропейской культуры на универсальность и нормативность для всего человечества несостоятельны и должны быть отвергнуты человечеством. Западная культура отражает логику становления романо-германского мира, и эта логика применима только в границах этого мира – там, где западноевропейская парадигма исторически сложилась. Запад использует свои успехи в материальной сфере для закрепления своего колониального господства, которое выражается на двух уровнях – через физическое и силовое порабощение народов и стран и через навязывание всем остальным культурам своей собственной цивилизационной модели в качестве общеобязательной нормы, «общечеловеческих ценностей». С этим надо бороться всеми силами и методами, так как «Запад» и его универсализм есть угроза человечеству и попытка лишить человечество многообразия его парадигм, языков и цивилизаций.
3. Доминирующий в западноевропейской культуре взгляд на историю и время отражает только синтагматический уровень анализа высказывания и упускает из виду парадигмальный (как это имеет место в классической неструктурной лингвистике). Отсюда берет начало «миф о прогрессе», предполагающий, что каждый последующий шаг развития человеческого общества (под «человеческим» имеется в виду «западное» или аналогичное ему) совершеннее, полнее и лучше предыдущего, а предыдущий этап и его значение либо полностью перетекают в последующий, либо снимаются и более не представляют интереса. Бытие полностью принадлежит времени и является функцией от него. Вместо этого евразийцы считали необходимым рассматривать общество в его неподвижном и неизменном – структурном – основании, которое только и дает смысл его развитию, позволяет осознать его логику. Как только исследователь выходит на парадигмальный уровень анализа, тут же оказывается, что в обществах доминируют циклы (как это показал Н.Данилевский, а позже О.Шпенглер, А.Тойнби, П.Сорокин). Поэтому «прогресс» является лишь социальным мифом, а не научным принципом и на практике служит укреплению позиций западной цивилизации в глобальном масштабе. Поэтому евразийцы заявляли о необходимости особого внимания консервативным, неизменным, постоянным элементам в обществе – религии, этносу, языку, культуре, обычаям, традициям, обрядам и т.д. – которые, как правило, игнорируются или порицаются «прогрессистами».
4. Россия есть самодостаточная парадигма, обеспечивающая смысл русской истории, а не просто «речь», высказанная на основе европейской культуры. Русская цивилизация самостоятельна и самодостаточна, имеет свою логику, свою циклическую структуру и именно в таком качестве должна быть утверждена, расшифрована и освобождена от колониальных претензий Запада – и силовых и духовных. Западные и восточные влияния не являются основополагающими для этой парадигмы, так как она является самобытной и самостоятельной, и в этом смысле ее и следует назвать «евразийской».
Эти философские принципы лежат в основе евразийства и впервые прямо обозначены в трудах Н.С.Трубецкого. Связь их со структурной лингвистикой очевидна. Отношение к России, к Западу, к плюральности культур, к древности и наследию старины вытекают отсюда сами собой, равно как и интерпретационная модель для осмысления фактов и событий близкой и далекой истории.
Евразийское мировоззрение, сформулированное Н.С.Трубецким, является:
· плюральным (признающим множественность культур);
· антирасистским и антиколониальным (отвергающим претензии какой-то одной цивилизации на превосходство);
· антизападным (так как претензии на универсальность на практике в наше время исходят именно от романо-германского мира);
· консервативным (признающим вечные смыслы, заложенные в глубинах народной культуры, в языке, этносе, традиции и т.д.);
· имперским (считавшим, что этносы Евразии могут развивать свою идентичность только в составе мощного стратегически интегрированного образования «государства-мира» или « Евразийской Империи»);
· русофильским (настаивающим на сохранении, укреплении и возрождении самобытности и традиций русского народа);
· революционным (требующим отказа от предшествующих идеологий, преобладавших в России: как западнических и импортированных – либерализма, социализма, марксизма, так и собственно российских – царизма, реакции, сословной монархии и т.д.).
§ 1.10 Лингвист и географ: судьбоносная встреча парадигмы с пространством
?Если Н.С.Трубецкой сформулировал основные философские принципы евразийства, опираясь на интуиции структурной лингвистики и филологии, то его единомышленник, сподвижник и друг П.Н.Савицкий был профессиональным географом и рассматривал евразийство, в первую очередь, с точки зрения пространства.
Очень важно подчеркнуть профессиональные интересы двух основателей евразийства. Структурная лингвистика Н.С.Трубецкого строится вокруг идеи неизменности языка как той глубинной инстанции, которая предопределяет смысл высказываний, оставаясь, в целом, не зависящей от этих высказываний, постоянной, «вечной». Структурная лингвистика отрицает исключительность последовательного, синтагматического анализа речи, развернутого во временной или логической последовательности. В сфере структурной лингвистики акцент падает именно на неподвижное и неизменное, что берется как своего рода методологическая антитеза «времени». Логично предположить, что образом антитезы времени является «пространство»: во времени события развертываются последовательно, пространство же одновременно, синхронично во всех его частях. Поэтому парадигма структурной лингвистики тяготеет к пространственному, синхроническому выражению.
Профессиональный географ П.Н.Савицкий имел дело именно с пространством. Но он воспринимал пространство в духе «антропогеографии» и геополитики: пространство, которым он занимался, является качественным, наполненным смыслами. Здесь происходит глубинная смычка филолога с географом. Н.С.Трубецкой, будучи структуралистом, сосредоточен на неизменной парадигме, дающей смысл и тяготеющей к пространственной формализации (как антитезе синтагме и времени); П.Н.Савицкий, будучи географом, ищет в пространстве смыслы. Оба горячие русские патриоты, преданные своему народу, своей стране и своей культуре, но волею судеб, оказавшиеся в эмиграции, вдали от Родины, в обществе и цивилизации, которая была им глубоко чужда и в которой они видели истоки многих бед России.
Именно из подобного личного, научного, политического, идейного и исторического опыта рождается евразийство – уникальная политическая философия, занимающая особое место в истории политических идей русского общества.
§ 1.11 П.Н.Савицкий: Россия как «срединная империя»
П.Н. Савицкого можно считать первым полноценным русским геополитиком, так как структура его работ и мышления органично соответствует именно геополитическому пониманию мировых процессов. Весьма показательно, что П.Н.Савицкий признал себя именно «евразийцем», то есть осознанно принял геополитическую идентичность «цивилизации Суши», которую Х. Макиндер противопоставил «цивилизации Моря». Евразийство в своем принципе основано на геополитическом видении мира и в полной мере признает его дуализм. Англосаксонский мир (евразийцы называли его несколько старомодно «романо-германским», вслед за Данилевским) осмыслялся ими как угроза, враг и конкурент, а его претензии на универсальность -- как вызов. Русскую же цивилизацию они мыслили не только в рамках российской государственности, но собственно геополитически -- как мировое пространство, диктующее на уровне стратегии, культуры, социальности разворачивающиеся в нем исторические события. Евразийство – мировоззрение геополитическое. Более того, любая последовательная геополитическая теория, разработанная в России и от имени России, с признанием геополитической идентичности России, может быть только и исключительно евразийской. Любые попытки предложить для России какую-то другую геополитику, кроме евразийской, рано или поздно провалятся, обнаружат свою несостоятельность. Геополитически Россия есть Евразия, Heartland, Суша и «цивилизация Суши». И против нее выстроена вся структура атлантистской геополитики, геополитики-1. Но именно это и утверждали открыто и обоснованно русские евразийцы, создавшие идейную, теоретическую и научную базу для русской геополитики и геостратегии. И основная роль в этом принадлежала именно Петру Николаевичу Савицкому, отцу-основателю русской геополитики.
Тексты П.Н.Савицкого, прямо посвященные геополитике, немногочисленны, но достаточны для того, чтобы служить основой для дальнейшего развития этой науки.
Основная идея Савицкого заключается в том, что Россия представляет собой особое цивилизационное образование, определяемое через качество «срединности». Одна из его статей «Географические и геополитические основы евразийства» (1933) начинается такими словами: «Россия имеет гораздо больше оснований, чем Китай, называться «Срединным Государством»[226].
Если «срединность» Германии ограничивается европейским контекстом, а сама Европа есть лишь «западный мыс» Евразии, то Россия занимает центральную позицию в рамках всего континента. «Срединность» России для Савицкого является основой ее исторической идентичности. Она не часть Европы и не продолжение Азии. Она -- самобытный мир, самостоятельная и особая духовно-историческая геополитическая реальность, Россия-Евразия.
«Евразия» в таком контексте означает не материк и не континент, но идею, отраженную в русском пространстве и русской культуре, историческую парадигму, особую цивилизацию. С русского полюса П.Н.Савицкий выдвигает концепцию, строго тождественную геополитической картине Х. Макиндера. При этом абстрактные «разбойники суши» или «центростремительные импульсы, исходящие из географической оси истории», приобретают у него четко выделенный абрис русской культуры, русской истории, русской государственности, русской территории.
Если Х. Макиндер считает, что из пустынь Heartland'а исходит механический толчок, заставляющий береговые зоны («внутренний полумесяц») творить культуру и историю, то Савицкий утверждает, что Россия-Евразия (= Heartland Макиндера) и есть синтез мировой культуры и мировой истории, развернутый в пространстве и времени. При этом природа России, ее ландшафт соучаствуют в ее культуре.
Россию П.Н.Савицкий понимает геополитически, не как национальное государство, но как особый тип цивилизации, сложившейся на основе нескольких составляющих славянской культуры, тюркского кочевничества, православной традиции. Все вместе складывается в некое уникальное «срединное» образование.
Знакомство с системой взглядов Х.Макиндера Савицкий обнаруживает в статье «Континент-океан»[227] 1921 года, посвященной экономическим аспектам России, в которой он оперирует с понятиями «морской» и «континентальный», применительно к развитию экономики России. В ней он противопоставляет «морскую» и «континентальную» ориентацию, жестко настаивает на том, что «не в обезьяньем копировании «океанической» политики других, во многом к России неприложимой, но в осознании «континентальности» и в приспособлении к ней – экономическое будущее России»[228].
§ 1.12 Туран как концепт
Отвержение западноевропейского полюса, «цивилизации Моря» заставляет евразийцев пересмотреть привычные принципы русской исторической науки XVIII-XIX веков, находившейся под полным влиянием Европы: негативное отношение к Азии, азиатской культуре и в том числе к периоду монгольских завоеваний. Уже Н.С.Трубецкой под псевдонимом «И.Р.» пишет программную работу «Наследие Чингисхана»[229], где переосмысливает роль монголов в русской истории и период существования Руси под властью «Золотой орды».
Эту тему подхватывает П.Н. Савицкий, который утверждает, что благодаря «Золотой орде» Россия обрела геополитическую самостоятельность и сохранила свою духовную независимость от агрессивного романо-германского мира. Так, постепенно евразийцы приходят к реабилитации «Турана» как особого цивилизационного и геополитического концепта.
«Без татарщины не было бы России». Этот тезис из статьи П.Н.Савицкого «Степь и оседлость»[230] стал важным элементом евразийской доктрины. Отсюда прямой переход к чисто геополитическому утверждению: «Скажем прямо: на пространстве всемирной истории западноевропейскому ощущению моря как равноправное, хотя и полярное, противостоит единственно монгольское ощущение континента; между тем в русских «землепроходцах», в размахе русских завоеваний и освоений тот же дух, то же ощущение континента».[231]
?И далее: «Россия наследница Великих Ханов, продолжательница дела Чингиза и Тимура, объединительница Азии. (...) В ней сочетаются одновременно историческая «оседлая» и «степная» стихия»[232].
?Фундаментальную двойственность русского ландшафта, ее деление на Лес и Степь заметили еще славянофилы. У П.Н.Савицкого геополитический смысл России-Евразии выступает как синтез этих двух реальностей -- европейского Леса и азиатской Степи (подробнее эта тема развита в трудах другого евразийца и геополитика – Г.В.Вернадского). При этом такой синтез не есть простое наложение двух геополитических систем друг на друга, но нечто цельное, оригинальное, обладающее своей собственной мерой, смысловой и ценностной системой.
«Туран» мыслился как «другое», «враждебное» всей Средиземноморской цивилизацией. Греки считали эти территории, Великую Скифию, зоной, населенной варварами и дикарями. Иранцы построили на дуализме «Иран/Туран» модель сакральной географии, где «демонизация» Турана и его населения была важным полюсом[233]. В сакральной географии Библии зона Евразии считается областью правления эсхатологических персонажей «орд Гога и Магога» (Рош, Мешех и Фувал)[234]. Зоны, расположенные к северу от Великой Китайской стены, считались «населенными демонами» и в китайской культуре. Так, взгляд на Туран традиционно из области «береговой зоны» (Rimland) был строго негативным. Евразийцы предлагали пересмотреть это отношение и принять «туранскую» идентичность как вектор геополитической судьбы.
Это точно совпадает с базовой моделью Х. Макиндера, который считал основой «цивилизации Суши» именно зону кочевых пространств внутри континента как источник основных «сухопутных» энергий.
§ 1.13 «Месторазвитие» как философский концепт
В теории П.Н.Савицкого важнейшую роль играет концепция «месторазвития».
В этом понятии сказывается «органицизм» евразийцев, точно соответствующий немецкой «органицистской» школе и резко контрастирующий с прагматизмом англосаксонских геополитиков. В тексте «Географический обзор России-Евразии» П.Н.Савицкий настаивает: «Социально-политическая среда и ее территория должны слиться для нас в единое целое, в географический индивидуум или ландшафт[235]».
?Это и есть сущность «месторазвития», в котором объективное и субъективное сливаются в неразрывное единство, в нечто целое. Это концептуальный синтез. В том же тексте Савицкий продолжает: ? «Необходим синтез. Необходимо умение сразу смотреть на социально-историческую среду и на занятую ею территорию»[236].
Это и есть самое точное и глубокое определение «качественного пространства», где предметы объективного мира неразрывно объединяются с культурными смыслами, составляя некое единое целое. Отталкиваясь от концепта «месторазвития», можно двигаться как в сторону семантики, философии, лингвистики (язык, парадигма), культурологии, социологии и политологии, так и в сторону физической географии, климатологии, изучения ландшафта. А. Геттнер в своих «хорологических» исследованиях[237] нащупывал именно это направление, которое со всей силой и ясностью дало о себе знать у П.Н. Савицкого в его евразийских работах.
«Месторазвитие» -- фундаментальная евразийская идея, не получившая, к сожалению, должного осмысления. Она представляет собой важнейший эвристический инструмент для разрешения ряда философских проблем – отношения субъекта к объекту, пространства ко времени, культуры к природе. Основная философская топика западноевропейской культуры устроена таким образом, что всегда постулирует крайние параметры – «это» и «другое», «человек» и «мир», «Бог» и «творение», «внутреннее» и «внешнее» и т.д., то есть начинает с выявления и конституирования крайностей. При таком подходе человек (как субъект) всегда оказывается противостоящим среде (как объекту); время течет отдельно и независимо от пространства и т.д. В концепте «месторазвития» Савицкий нащупал уникальный философский путь обойти эту неснимаемую двойственность и поставить акцент на промежуточной инстанции – на том, что находится между. Между культурой и природой, человеком и окружающей средой, пространством и временем и не как продукт комбинации элементов того и другого, но как нечто первичное, самостоятельное и автономное. «Географический индивидуум» Савицкого – это ландшафт, выражающий себя через личность, пространство, несущее в себе события (то есть историю, время), природа, проявляющая себя через культуру. Поиском этой промежуточной инстанции занимались величайшие умы ХХ века, осознавшие тупик западноевропейской дуалистической рациональности – М.Хайдеггер[238] («Dasein»), К.Г.Юнг[239] («коллективное бессознательное»), Ж.Дюран[240] («имажинэр»), К.Леви-Стросс[241] («структура») и т.д.
«Месторазвитие» следует поместить в разряд именно таких революционных понятий, как Dasein, «коллективное бессознательное», «структура», «имажинэр» и т.п., заставляющих радикально иначе взглянуть на мир, человека, природу, личность, пространство и время. Тогда весь заложенный в нем смысловой потенциал – экзистенциальный, психологический, культурологический – развернется с полной силой. Увы, такой работы никем не проделано, и чрезвычайно плодотворная идея Савицкого осталась на уровне интуиции, зафиксированной в самом общем приближении.
Тем не менее на принципе «месторазвития» П.Н.Савицкий строит евразийскую теорию, которая фундаментализирует идею Н.С.Трубецкого о множественности культур и цивилизаций. Каждая культура есть продукт особого «месторазвития», и поэтому ее надо интерпретировать, отталкиваясь от ее собственной структуры, от общего постижения «географического индивидуума», без чего мы упустим в ней главное. «Месторазвитие» таким образом выступает как семантическая матрица, как парадигма, как географически понятый и пространственно и исторически локализованный язык.
На основании этой концепции П.Н.Савицкий утверждает, что «Россия-Евразия есть «месторазвитие», «единое целое», «географический индивидуум», одновременно географический, этнический, хозяйственный, исторический и т.п. «ландшафт»[242]. При этом Россия-Евразия является интегрирующей формой существования для многих других, более локальных, «месторазвитий».
Через понятие «месторазвитие» евразийцы уходили от позитивистской необходимости аналитически расщеплять исторические феномены, раскладывая их на механические системы применительно не только к природным, но и к культурным явлениям. Апелляция к «месторазвитию», к «географическому индивидууму» позволяла избежать слишком конкретных рецептов относительно национальных, расовых, религиозных, культурных, языковых, идеологических проблем. Интуитивно ощущаемое всеми жителями «географической оси истории» геополитическое единство обретало тем самым новый синтетический язык, не сводимый к неадекватным, фрагментарным, аналитическим концепциям западного рационализма.
В этом также проявилась преемственность П.Н.Савицкого славянофильской интеллектуальной традиции холизма, всегда тяготевшей к осмыслению «цельности», «всего» (А.С. Хомяков), «соборности» (И.В.Кириевский), «всеединства» (В. Соловьев)[243] и т.д. ?
§ 1.14 К.А.Чхеидзе: «государства-материки»
Параллельно П.Н.Савицкому о геополитике и ее методах заговорил другой активный участник евразийского движения, офицер Дикой дивизии Константин Александрович Чхеидзе (1897-1974). К.А.Чхеидзе пишет отдельный программный текст, посвященный геополитике: «Из области русской геополитики»[244], где пытается сформулировать основные принципы этой дисциплины, применительно к историческим условиям России. К.А.Чхеидзе дает определение геополитике как дисциплине, которая имеет дело с исключительно конкретным материалом и занимается вопросами развития государственных образований в связи с естественными, природными условиями их местонахождения. Согласно К.А.Чхеидзе, геополитика есть учение о жизни государственных образований в связи с их месторазвитием. Здесь мы видим стремление сочетать идеи Ф.Ратцеля, Р.Челлена и К. Хаусхофера с интуициями П.Н.Савицкого.
Как все классические геополитики, К.А.Чхеидзе пытается осмыслить связь истории с территорией, времени с пространством и приоритет отдает пространству и территории, которые несут в самих себе «события» как свое внутреннее содержание,открывающееся только в определенный момент истории.
В этой же работе К.А.Чхеидзе говорит о преобладании в геополитике России двух тенденций по одной и той же оси – «центр»-«периферия». В одну сторону идет центростремительная тенденция (русификация), в другую сторону то, что он называет «окраинизацией», то есть ослаблением централистского начала регионализмом вплоть до сецессии, автономизации и сепаратизма. Задача евразийской власти, по Чхеидзе, уравновесить эти тенденции, найти пропорцию, при которой стратегическое единство не будет конфликтовать концептуально со стремлением к утверждению окраинных идентичностей. Надо заметить, что геополитическая проблема, поставленная Чхеидзе, до сих пор остается наиболее актуальной, применительно к внутренней геополитике современной России: это поиск формулы, гармонично сочетающей русификацию и окраинизацию, то есть централизм и евразийское разнообразие этнических идентичностей. Показательно, что сам Чхеидзе, будучи этническим грузином и сторонником русской Империи, в своей личности воплощает оба начала, верность геополитическому единству и этническое своеобразие. Все это делает его политическое и интеллектуальное наследие тем более актуальным именно сегодня.
В тексте «Лига Наций и государства-материки»[245] К.А.Чхеидзе рассматривает другую фундаментальную проблему геополитики, которую он формулирует как «государство-материк». Государство-материк рождается, по Чхеидзе, через сложный цивилизационный процесс, в котором складывается духовное и материальное единство, которое он определяет как «общность судьбы». Об общности судьбы славянских и тюркских народов в свое время, задолго до появления евразийства, говорил видный деятель татарского просвещения Исмаил Гаспринский[246](1851-1914).
«Государство-материк» есть цивилизация, осознанная не только культурно, но и политически, социально, стратегически.Чхеидзе, в духе Хаусхофера, выделяет пять формирующихся на наших глазах государств-материков, соответствующих пан-проектам:
пан-европейский,
пан-американский,
пан-азиатский,
пан-исламистский,
пан-евразийский миры.
Геополитические идеи К.А.Чхеидзе полностью гармонируют с евразийским и континенталистским геополитическим подходом и в этом смысле актуальны вплоть до сегодняшнего дня, занимая важное место в неоевразийском синтезе.
§ 1.15 Г.В.Вернадский: Начертание русской истории
Среди участников евразийского движения особо выделяется крупнейший русский историк ХХ века, сын академика В.И. Вернадского (1863-1945) Г.В.Вернадский. Он эмигрировал из России в 1920 году. Оказался в Праге, потом в США. Стал профессором Йельского университета, читал курсы лекций в Гарвардском, Колумбийском, Чикагском университетах.
Г.В. Вернадский полностью принял евразийское мировоззрение и посвятил жизнь переосмыслению русской истории в евразийском ключе, результатом чего стал монументальный труд «История России» в 5-ти томах[247]. История России анализируется Вернадским через представление о России как о самостоятельной евразийской цивилизации, как о «цивилизации Суши», движущейся к своему пространственному и историческому апофеозу, состоящему в интеграции территорий Heartland'а. В своих работах Г.В. Вернадский основывается на геополитике и антропогеографии, но уже переосмысленных в сугубо русском, евразийском духе, что делает его труды уникальными.
Основные идеи своего туда Г.Вернадский высказал в ранней работе, которая может считаться кратким курсом всех его исторических представлений. Она носит название «Начертание русской истории»[248] и является обобщенной схемой геополитической интерпретации русской истории.
Книга начинается с вполне евразийского определения России-Евразии. «Под названием Евразии здесь имеется в виду не совокупность Европы и Азии, а именно Срединный Материк как особый географический и исторический мир. Этот мир должен быть отделяем как от Европы, так и от Азии. Географически этот мир может быть определен как система великих низменностей-равнин (беломорско-кавказской, западно-сибирской и туркестанской).[249]»
«Срединный Материк» -- это месторазвитие, особый концепт, с которым оперирует евразийская мысль. Он и является субъектом истории, действуя через культуру (народ, государство, общество) и через природу (географический ландшафт, климат, почвы) в уникальном и неразрывном единстве.
Русскую историю Г.В. Вернадский видит как сложный диалектический диалог двух частей «Срединного Материка» -- Леса и Степи. В древности восточные славяне, селившиеся вдоль рек северной Лесной зоны Среднерусской возвышенности, были периферией кочевых империй Степи. Можно сказать, что тогда преобладала Степь.
Создание Киевской государственности означало обретение Лесом самостоятельности и политическую организацию пространства Леса в автономную систему. При этом некоторые эпизоды древней истории Руси показывают, что и первые князья, объединив Лес, стали предпринимать походы на Степь с целью распространения на нее своего влияния. Таковы походы князя Олега Киевского и особенно Святослава, разгромившего Хазарский каганат и установившего власть над обширными прикаспийскими территориями и частью Северного Кавказа. Новые волны степных кочевников (половцев) отбросили русских назад в зоны Леса.
Монгольские завоевания означали триумф Степи, которая интегрировала в себя Лес. В улусе Джучиевом («Золотой орде») постепенно наметился синтез между Степью (монголы, тюрки) и Лесом (славяне, финно-угры).
В Московском царстве в XV веке Лес снова освобождается, интегрируется и постепенно начинает устанавливать свой контроль над Степью в пространстве бывшей «Золотой орды». С этого периода происходит синтез Леса и Степи, и Московское Царство, а позже Российская Империя наследуют и укрепляют синтез Леса и Степи, основывая особую цивилизацию, завершая то, что было предначертано в самой географии Евразии – ее континентальный масштаб «от моря до моря» (В.П.Семенов-Тян-Шанский).
Согласно Вернадскому, СССР с геополитической точки зрения является прямым наследником Российской Империи и очередной ступенью евразийской цивилизации (месторазвития) или «цивилизации Суши» к исполнению континентальной миссии.
Так между всеми этапами русской истории устанавливается смысловая и геополитическая преемственность, являющаяся выражением пространственной миссии той инстанции, которую П.Н. Савицкий назвал «географическим индивидуумом». Все поколения русских людей и других народов, входящих в обширную зону евразийской цивилизации, оказываются носителями «общей судьбы», состоящей в интеграции России-Евразии как государства-мира.
§ 1.16 Лев Гумилев: этногенез и ландшафт
В полном согласии с евразийством были выстроены теории выдающегося русского историка Льва Гумилева (1912--1992), жившего в СССР в очень сложных условиях: он неоднократно подвергался репрессиям, а его самобытные евразийские идеи, слабо соответствовавшие официальной советской идеологии, был вынужден развивать и распространять почти «подпольно».
На Л. Гумилева евразийство оказало решающее мировоззренческие воздействие, и в течение всей жизни он сохранял ему верность: в своих последних интервью и текстах он открыто называл себя «последним евразийцем»[250].
Идеи Л.Н.Гумилева чрезвычайно разнообразны и широко известны, поэтому подробно останавливаться на них мы не будем. Важно лишь отметить, что в основе его представлений об «этногенезе» лежит сугубо евразийская концепция «месторазвития», предполагающая существование «географической личности» (П.Н.Савицкий). Сам Гумилев этот термин не использовал, но говорил о «вмещающем ландшафте», о неразрывном единстве человеческого общества (этноса) и пространства, в котором оно пребывает. Представление о живом и качественном пространстве предопределяет всю структуру работ Гумилева. Наиболее подробно совокупность его воззрений представлена в книге «Этногенез и биосфера земли»[251]. В ней Гумилев описывает исторические циклы появления, расцвета и исчезновения различных этносов и связывает этапы этих циклов с окружающей средой – климатом, изменениями в орошении, качестве почв и даже с фазами солнечной активности. Для Гумилева важно показать, что человек не является отстраненным субъектом, существующим по своей, независимой от природы, программе. Человек и общество суть части единого процесса жизни, где все строго взаимосвязано – культурное и природное, социальное и биологическое, интеллектуальное и телесное. Здесь Л. Гумилев строго следует за евразийским представлением о «парадигмальном пространстве», являющемся матрицей смыслов.
От евразийцев Л. Гумилев заимствует и глубокую симпатию к Турану и кочевым культурам Евразии, предопределяющую его «тюркофилию». Л.Гумилев посвятил истории кочевых и, в частности, тюркских этносов несколько объемных трудов, сделав открытыми и привлекательными такие страницы истории, о которых конвенциональная историография, пристально сконцентрированная на событиях европейских народов, и не подозревала. Именно с этим связано и переосмысление Л.Гумилевым эпохи «монгольских завоеваний», которые он отказывался называть «игом», полагая, что благодаря «Золотой орде» и социальным принципам «Ясы» Чингисхана великороссы усвоили традиции имперостроительства, сохранили православную идентичность и впоследствии построили мировую империю. Так же, как и первые евразийцы, Л. Гумилев жестко критиковал санкт-петербургский период русской истории, считая, что с этого момента русское общество раскололось на две составляющие, – прозападную элиту и замкнувшиеся сами на себя массы, -- каждая из которых постепенно выработала автономную культуру, диссонирующую друг с другом. Образованное сословие русского дворянства смотрело на Россию европейскими глазами и из-за этого не смогло понять логики собственной истории. Только отойдя на определенную дистанцию от Запада и глубже исследовав восточные влияния в русской истории, можно понять ее самобытную логику.
Л.Гумилев исходил из аксиомы ценности и величия самобытной русской культуры, был горячим русским патриотом и сторонником укрепления российской державы. При этом, как и евразийцы, он стоял по ту сторону «белых» и «красных», полагая, что рано или поздно любая власть осознает «пространственную судьбу» России и будет вынуждена укреплять континентальную евразийскую державу, какой бы идеологией она ни прикрывалась.
Так же, как и евразийцы, Гумилев придерживался циклического видения истории и отвергал идеи однонаправленного прогресса, считая, что все общества развиваются по-разному и находятся в разных моментах своего становления. Западную Европу Гумилев видел как заканчивающую свой цикл и клонящуюся к неумолимому закату, а России предрекал «золотую осень» эпохи расцвета культуры и искусств.
Л.Гумилев никогда напрямую не упоминал о «геополитике», и это неудивительно, так как он прожил всю жизнь в СССР, где сам этот термин рассматривался как «крамола». Поэтому в его работах прямых ссылок на геополитику и геостратегию нет. В то же время, будучи прекрасным знатоком евразийства, он внимательно изучал «политическую географию» и «антропогеографию» Ф. Ратцеля и «хорологию» А.Геттнера, влияние которых на его собственные теории бесспорно. Корректное и осторожное соотнесение идей и воззрений Л. Гумилева с областью геополитики, возможно, помогло бы понять часть его мировоззрения, которая в силу исторических условий осталась за кадром и не была внятно артикулирована им самим. Однако здесь надо поступать очень деликатно и не приписывать Гумилеву того, что он не думал, не писал и не говорил. Полезнее взвешенно соотнести его идеи с тем, что нам известно о евразийстве и геополитике, и это безусловно обогатит наше представление и об идеях самого Гумилева, и о евразийстве и его внутренней логике, и о структуре геополитической науки и методологии.
* * *
На этом мы прервем рассмотрение тех направлений в русской мысли, которые могут с большей или меньшей степенью приближения быть отнесены к области геополитики, а обобщение относительно русской геополитической школы сделаем позже, после того, как рассмотрим основные теории второго направления в геополитике-2, «цивилизации Суши» -- германского и европейского.