Эрос и магия в эпоху Возрождения. 1484 Ч2

Глава VI. Интерсубъективная магия. 

 

1. Интрасубъективная магия

 

Поскольку всякая магия, не предполагающая вмешательства демонов, является интерсубъективной магией, возможно, что действие манипулятора направлено на него самого, и в этом случае мы имеем дело с интрасубьективнай магией.

Этот раздел магии имеет чрезвычайно важное значение, он в некотором роде представляет собой подготовку к любой более сложной деятельности в области пневматического искусства.

Поскольку существуют магические явления в природе (магнитное притяжение, если говорить о самом распространенном) и в человеческом обществе (притяжение влюбленных), существуют и прирожденные манипуляторы, хотя их поле деятельности ограничено и не контролируется волей. Но в целом, есть ли у мага природная предрасположенность или нет ее, он делает себя сам. И как ученик психоаналитика не допускается к психоаналитической практике, пока сам не пройдет курс психоанализа, так и маг, способный заниматься этим искусством, должен вначале испытать свой дар на себе.

Поскольку магия — это процесс духовный, тот, кто применяет ее на практике, должен обладать некоторыми качествами, отсутствующими у большинства смертных. В самом деле, у них эфирное тело, прозрачное и чистое вначале, при контакте с телом сделалось плотным и непроницаемым. В нем скопились всякого рода материальные отбросы, повредив его изначальное сияние и эластичность. А поскольку дух — это колесница души, а душа осуществляет связь между духовным и природным миром, эта чудесная связь рвется, как только колесница становится слишком медленной, чтобы позволить душе странствовать, или слишком грязной, чтобы передаваемые душой воображаемые послания могли достигнуть сознания.

Пневма — двухстороннее зеркало, где одна сторона отражает то, что воспринимается внешними чувствами, а другая — фантасмагории души. Если обращенная к душе сторона недостаточно чиста, индивид сводится к низменному, почти животному состоянию. Что же делать, чтобы исправить эту ситуацию, весьма распространенную у большинства смертных? Нет ничего проще: необходимо начистить зеркало до блеска, удалить все приобретенные, а не врожденные загрязнения, вернуть затемненному духу его природную прозрачность, а также чистоту, гибкость и твердость.

«Поскольку дух — посредник между грубым телом мира и душой, в нем есть звезды и демоны [...]. Человек черпает из него собственным духом, и два эти духа сообразны по своей природе. Но это может происходить, только если этот дух благодаря искусству сделался подобен мировому духу, то есть сделался более небесным. Он становится небесным, если тщательно очищен от своих нечистот и всего, что подобно этим нечистотам, — от всего того, что несходно с его небесной сущностью¹. Необходимо принимать во внимание, что дух загрязняет не только пища, проникающая во внутренние органы, но часто загрязнения идут от самой души человека, его кожи, одежды, жилища, воздуха» («О стяжении...», IV).

Нетрудно понять, что ученик Фичино, если хочет уберечься от всего, что может загрязнить или испортить его пневму, должен подчиняться суровой дисциплине. Он обязан не только соблюдать строгий режим питания, но также очищать себя: следить за чистотой тела, одежды и жилища, выбирать места для прогулок, людей, с которыми общается, слова, которыми с ними обменивается, и, само собой разумеется, развивать добродетели. Все эти процессы, имеющие целью expurgatio a sordibus, «очищение от загрязнений», сопровождаются более специфическими практиками: «Прежде всего нужно будет очистить дух соответствующими целебными средствами, дабы убрать затемняющие его испарения. Во-вторых, необходимо будет с помощью сияющих вещей вернуть ему его сияние. В-третьих, с ним следует обходиться так, чтобы он сделался более устойчивым и твердым. И он станет в высшей степени небесным [...], если подвергнуть его воздействию лучей, и прежде всего воздействию Солнца, которое есть главная из всех небесных вещей» (ibid.).

Среди семи планет так называемой «халдейской» группы (Луна, Меркурий, Венера, Солнце, Марс, Юпитер, Сатурн) есть три особо благоприятных (Солнце, Юпитер, Венера), которые Фичино называет «тремя Грациями». Их воздействия, так же как и воздействие Меркурия, особо важны в очищении пневмы.

Нам уже известно о существовании групп предметов, которые можно классифицировать в зависимости от их планетарной принадлежности. Когда невозможно непосредственно подвергать себя воздействию лучей благоприятных тебе планет, достаточно будет просто воспользоваться ими. Чтобы достичь «соляризации» духа, например, необходимо соблюдать здоровый режим питания, совершать прогулки в loci amoeni (приятных местах), на свежем воздухе, где много света и растительных ароматов, а также употреблять такие вещества, как вино и сахар (ibid., I), извлекать пользу из растений, металлов и драгоценных камней, находящихся под знаком Солнца или Юпитера.

«Когда наш дух тщательно подготовлен и очищен природными веществами, он становится способен через звездные лучи воспринимать многочисленные дары духа космической жизни. Космическая жизнь распространяется зримо через травы и деревья, которые подобны волосам на теле земли; она также обнаруживается в камнях и металлах, которые подобны зубам и костям этого тела; циркулирует в живых раковинах земли, это камни. Часто используя в пищу растения и другие живые существа, можно получить мировой дух [...]» (ibid., XI).

Драгоценные камни, превращенные в снадобье или носимые в качестве талисманов, сообщают человеческому духу свойства звезд, предохраняя организм от чумы и воздействия различных ядов, и так далее (ibid., XI-XII; XIV).

Можно сказать, что пневматическое очищение — одна из постоянных тем у Синезия, но епископ Киренский не вдается в подробности теургических (магических) процессов, благодаря которым очищение якобы осуществляется. Описание данных процессов можно найти в различных контекстах, например в «Халдейских оракулах», составленных Юлианом Теургом, сыном Юлиана Халдейского во II веке н. э., сохраненных частично и откомментированных византийским неоплатоником, эрудитом Михаилом 

Пселлом. «Телесматическая [магическая, от греч. thelgo — заклинаю, очаровываю] наука, — говорится в его «Комментарии», — указание на путь, ведущий к инициации души через силу веществ этого мира [...]. Согласно Халдею [...], мы можем подняться к Богу, лишь усилив колесницу души вещественными, материальными обрядами. По его мнению, душа очищается камнями, травами, заклинаниями и так готовится к своему вознесению»². Аллюзия на колесницу души отнюдь не восходит к подлинной доктрине «Оракулов». Пселл, должно быть, заимствует ее из неоплатоновских комментариев. Зато ритуалы очищения души, чтобы она смогла осуществить теургическое вознесение, действительно изложены в «Оракулах»³.

Как мы сказали, мотив пневматического очищения уже появлялся в позднем стоицизме. На базе сицилийской медицинской школы стоики разработали сложную анимологию, на основе которой пытались дать эмпирическое основание идеям морального порядка. Так, для Эпиктета, быть добродетельным означает иметь спокойную, чистую, прозрачную пневму; и напротив: возможность получения чистого и ясного «сердечного зеркала» полностью зависит от нравственности человека.

«Очищение сердца» через добродетели, а также благодаря производящим необходимый эффект звукам и другим в той или иной степени магическим «процессам» с давних времен вызывало интерес на Востоке. Уже древнеиндийские трактаты «Упанишады» разрабатывают весьма сложную, тонкую физиологию, основанную на главенствующей роли сердечного синтезатора, называемого manas, существование которого не ставила под сомнение ни одна из индийских философских школ — кроме, пожалуй, некоторых материалистов. Во время сна источник жизненной энергии, или pranas, сосредоточивается в manas, или «внутреннем чувстве» (феномен, получивший название «телескопия праны»); в состоянии же бодрствования энергия циркулирует в тонком теле. В мистических практиках «сердечная, или эфирная, полость» (dkdsd hydaya) играет главенствующую роль: «Поистине, сколь велико это пространство, столь велико и пространство внутри сердца. В нем заключены оба — небо и земля, оба — огонь и ветер, оба — солнце и луна, молния и звезды; и то, что есть здесь у него, и то, чего нет, — все это заключено в нем»*. Само собой разумеется, что от прозрачности dkdsd hydaya зависит, узнает ли сердце присутствие божества или разума, а большое количество мистических приемов, включая подготовительные стадии йоги, имеют целью очищение тонкого организма, восстановление первозданной чистоты.

Hsin, или сердце, не менее важно в даосизме или в дзен-буддизме. Но понятно, что даосист встречает богов внутри полости своего тонкого тела, что соответствует dkdsd hydaya. Приемы визуализации, которыми он пользуется, аналогичны тем, что используются в йоге и западном Искусстве памяти.

Что касается мистика-суфиста в Иране, чтобы добиться «чистоты сердца» (qalb), он использует множество приемов, и самый важный из них — ритуальные формулы персидских мантр (zekr).

В свою очередь, мистик-исихаст в византийской теологии осуществляет процесс, названный кардиоскопией, который заключается в визуализации пространства сердца (kardia) и попытке вернуть ему всю его чистоту и прозрачность. Он тоже пользуется одной или несколькими магическими заклинаниями и замедлением ритма дыхания, как последователь йоги или даосизма.

* «Чхандогъя Упанишада», VIII, 1. Пер. А. Сыркина.

Это все общие соображения, мы не станем на них останавливаться подробно, поскольку даже поверхностный анализ этих фундаментальных вопросов истории религии потребовал бы очень много места, которого мы не можем здесь предоставить. Можно ли из этого сделать вывод, что индийская философия является источником, на основе которого развивались все умозрительные построения и мистические приемы, имеющие отношение к «сердцу»? Не исключено, хотя и маловероятно.

Человек реагирует на внешние стимулы эмоциями, которые проявляются незамедлительной секрецией адреналина. Любое внешнее воздействие сопровождается внутренней пульсацией в «области сердца». Итак, «первый „язык", „слово" есть телесное выражение», а вербальные схемы — лишь «мысленное пространство возможных жестов и поступков рода Homo sapiens»⁴. Возьмем наугад несколько вербальных схем, имеющих отношение к сердцу: человек, неспособный почувствовать печаль другого человека, проявляет «жестокосердие», у него «каменное сердце»; и напротив, тот, кто дает волю эмоциям, имеет «мягкое, чувствительное сердце»; тот, кому неведомы дурные намерения и кто полагает, будто другой их тоже не имеет, является обладателем «чистого сердца». Есть люди, которые все принимает близко к сердцу, у кого «золотое сердце», у кого тяжело на сердце и даже камень на сердце. Можно что-то делать с «легким сердцем» и от всего сердца, а можно и вовсе не иметь сердца. Порой мы воспринимаем что-то близко к сердцу, иногда сердце разрывается от жалости, иногда сердце кровью обливается, что-то мы делает с открытым сердцем, от всего сердца. Что же касается сердечных дел, любимому человеку мы предлагаем руку и сердце, ну и так далее.

 Разумеется, во всех этих выражениях есть некая экстралингвистическая истина, и эта истина гласит, что сердце есть средоточие чувствительности, любой эмоциональной реакции и по преимуществу нравственный (или безнравственный) орган.

Если француз думает головой, то другие народы, например маньчжуры, «думают (gun imb'i) сердцем (gun 'in)»^b. Им плохо, они болеют, когда «сердце затемнено» (gun 'in bur imb'i), а у людей святых «ясное сердце». По мнению С. М. Широкогорова, в подобном восприятии нет ничего странного: «Необходимо принять во внимание, что эмоциональное восприятие „затененного существа" вполне приемлемо, а концепция сердца как органа, отвечающего за процесс мышления, совершенно позитивистская, поскольку в эмоциональных проявлениях мышление воспринимается именно сердцем. (С позитивистской точки зрения европейцев, „мысль" локализуется в особых, специальных отделах сердца, это согласуется с концепцией наивного позитивизма, основанного на различных гипотезах, которые, в свою очередь, опираются на представление о некоем абстрактном мозге. В свете этого европейская „позитивистская" точка зрения не так уж далека от точки зрения маньчжуров, которые с полным правом могут говорить о локализации процесса мышления именно в сердце, поскольку они так чувствуют⁰.)».

Аристотель не допускал, что можно думать без фантазмов. А фантазмы окрашены эмоционально, и, хотя они способны занять любое место, более всего им подходит «сердце», поскольку сердце испытывает эмоции. Учитывая эту телесную данность: реальные проявления эмоциональных реакций в пространстве сердца, возможно, разные народы древности независимо один от другого и создали аналогичные теории, как теория manasa Индии и теория hegemonikon в Древней Греции.

Поскольку нельзя отрицать конкретный характер эмоций, невозможно отрицать существование некоего места, где они проявляют себя, места, которое более или менее соответствует анатомической локализации сердца. В этой локализации и должно заключаться антропологическое объяснение генезиса топкого органа, именуемого сердцем, — это открытие гораздо более почтенного возраста, чем обнаружение анатомического органа под тем же названием.

Будучи проекционным экраном для внутренних фантасмагорий, «сердце» с давних пор волновало человеческий разум. Идентифицируя телесную энергию с эмоциями, индийская философия и греческая медицина превратили сердце в своего рода кладовую того и другого, в главный орган жизни и коммуникации с внешним миром. Что касается фантазий, признано, что для них не может быть другого места, чем то, где проявляют себя фантазмы, то есть в самом центре тонкого организма.

Что же здесь от «головы»? Чтобы иметь об этом представление, можно довериться обширной документации, собранной Ричардом Бронкстом Ониансом⁷ и Андерсом Олерюдом⁸. Кажется, божество, которому Платон в «Ти-мее» дарует человеческую голову (44d, 90а), восходит к некоему архаическому комплексу, который различает два органа сознания: «сердце» (Иетили kardie), вместилище растительной души (thymos), и «голову», где находится psyche, психологическое. Для Онианса thymos был бы «blood-soul» («кровь-сердце»), а psyche «breath-soul» («дыхание-сердце»), но первоначальное отличие между двумя понятиями, должно быть, не казалось столь значимым, поскольку само слово thymos родственно словам индоевропейского происхождения, обозначающим испарение или дыхание (латинское fumus, на санскрите dhumah, славянское дышать и душа). Что же касается psyche, как и латинское animus, это есть «дыхание», поскольку происходит от глагола psycho (дышать), но о ее локализации исключительно в голове можно поспорить⁹. Напротив, в целом ряде верований psyche представляет собой любое телесное дыхание, поскольку связано с понятием sperma, которое есть «генитальное дыхание¹⁰».

Именно в платоновских онтологии и антропологии появляется четкое разделение между понятиями «голова» и «сердце», при этом главенство отдается первому. «Человеческая голова, подобная сфере, есть образ космоса. Голова—это преимущественно микрокосм, тело и его члены суть придатки, или, как говорит сам Платон, человек — это, в сущности, одна голова, которой все прочие члены служат лишь орудиями и опорами. Именно в «Тимее» (44d) он подчеркивает, что душа пребывает в голове, как душа мира пребывает в сферическом космосе»¹¹. В том же «Тимее» (90а) Платон добавляет: «Ведь мы растение не земное, но небесное. Именно в вышине, там, где изначально зародилась душа, Бог подвесил нашу голову, которая есть наш корень, и так всему телу дал прямохождение¹²». Ввиду этой онтологической поляризации, выраженной в терминах, относящихся к пространству («верх» — «низ»), которая есть в то же самое время нравственная поляризация («добро» — «зло»), Платон выстраивает доктрину трехчастной души, которой соответствует трехчастность человеческого тела, где имеются «голова» («разумная душа», «грудь» или «сердце» («неразумная душа») и «живот», как сказано у Платона, «между грудобрюшной преградой и областью пупа» (душа-приманка) («Тимей», 69b sq). «Сердце» у Платона полностью подчиняется голове и является тем местом, где находятся эмоции, но и его нельзя назвать органом прорицания, поскольку эта роль несколько неожиданно отведена печени (по выражению Платона, «прорицалище»¹³). И лишь стоики по-новому взглянули на отношения между «головой» и «сердцем», у них добродетели стали ассоциироваться с «чистотой сердца». Ренессансная магия еще зависима от этой концепции, и «очищение сердца» является одним из главных занятий.

* * *

Именно словом «теургия» (магия) и обозначают порой это очищение, главная цель которого — вернуть пневме ее первозданную прозрачность, упругость и плотность.

Фигура теурга (мага, владеющего практикой интрасубъ-ективной магии) у Фичино нисколько не противоречила нравам и обычаям того времени. Он отнюдь не призывал духов умерших, как некромант у Бенвенуто Челлини, не летал по воздуху и не накликал порчу на людей и животных, как колдуны, не прибегал ни к пиротехнике, как Генрих Корнелий Агриппа, ни к криптографии, как аббат Трите-мий; маг у Фичино — это персонаж вполне безобидный, в его поведении нет ничего предосудительного или оскорбительного в глазах добропорядочного христианина.

Если мы захотим пойти к нему — он разве что посчитает наше общество неподобающим, но вполне вероятно — он предложит нам сопровождать его в обычной прогулке. Он украдкой, дабы избежать нежелательных встреч, поведет нас в какой-нибудь волшебный сад, приятное место, где на свежем воздухе солнечные лучи соприкасаются лишь с ароматом цветом и пневматическими волнами, испускаемыми птичьими голосами. Наш теург в чистом, белоснежном одеянии из шерсти, возможно, начнет делать ритмичные вдохи и выдохи, а заметив облако, обеспокоенный, поспешит вернуться домой, дабы не подхватить простуду. Он будет играть на лире, стремясь привлечь благодатное воздействие Аполлона и других небесных Граций, затем довольствуется скудным обедом, вареными овощами и несколькими листиками салата, он съест пару петушиных сердец, чтобы укрепить собственное сердце, и бараньи мозги, чтобы укрепить собственные. Единственной роскошью, которую он себе позволит, будет несколько ложечек белого сахара и бокал хорошего вина, хотя если присмотреться, можно заметить в нем нерастворимый порошок, а это не что иное, как толченый аметист, который наверняка дарует ему милости Венеры. От взгляда не скроется, что жилище его так же чисто, как и его одежды, и что наш теург моется один-два раза в день, в отличие от большинства своих сограждан, которым, должно быть, неведомы хорошие привычки.

Не будем удивляться, что этот персонаж заботится о том, чтобы никого не побеспокоить, и в довершение всего он ни разу не навлек на себя гнев никаких властей, ни светских, ни религиозных. Его терпят, поскольку сам он терпим, вернее, безразличен к своим менее развитым собратьям, чья пневма никогда не была столь же прозрачной, как его собственная.