26.04.2022 Французский политолог, ученик великого Раймона Арона Доминик Моизи одним из первых указал на особую роль эмоций в международных отношениях, строящихся на базе несходных идентичностей: «на смену идеологии в качестве движущей силы истории пришел поиск идентичности народами, неуверенными в том, кто они, каково их место в мире, каковы их надежды на осмысленное будущее. И в результате эмоции стали важны как никогда».
Подборка статей-обзоров вокруг и около размышлений Моизи в контексте "Поведенческих войн" и соответствующих технологий. (Поведенческое оружие — перспективный вид психологического оружия, возможности которого нацелены на эксплуатацию поведенческих стереотипов и подсознательных паттернов человеческой деятельности, а инструментарий основан на современных достижениях в междисциплинарной области поведенческих исследований, когнитивных вычислений и Больших Данных. Возможность вести полноценные военные действия в этом направлении относят к чрезвычайно деликатной тематике, а само её возникновение связывают с накоплением в Интернете значительных массивов объективных данных о человеческом поведении, в том числе — и о поведении сколь угодно больших социальных масс.)
18.08.2021 Геополитика эмоций. Как культуры страха, унижения и надежды трансформируют мир. ВЦИОМ
Доминик Моизи (родился 21 октября 1946 года) - французский политолог и писатель. Был соучредителем и старшим советником парижского Института французских международных отношений (IFRI), приглашенным профессором Пьера Келлера в Гарвардском университете и заведующим кафедрой геополитики в Колледже Европы, старейшем учебном заведении по европейским делам, в Натолине. также является научным сотрудником CEDEP, Европейского центра развития исполнительной власти. Мойзи регулярно публикует статьи и эссе в Financial Times, Foreign Affairs, Project Syndicate, а также Die Welt и Der Standard. Моиси женат на историке и писательнице Диане Пинто. У пары двое сыновей.
02.02.2019 История эмоций: три версии. Федор Николаи
Крупнейший специалист по истории эмоций Барбара Розенвейн в своей недавней книге отмечает: «В последние двадцать пять лет европейская культура буквально одержима эмоциями. Писатели, философы, социологи, психологи и нейропсихологи размышляют об эмоциях, каждый в своем ключе. Историки не исключение»[1]. В 2018 г. вышло сразу несколько книг по истории эмоций, и еще несколько готовятся к изданию[2]. Насколько отличаются концептуальные подходы их авторов? Не являются ли эти многочисленные истории эмоций лишь симптомом новой моды в историописании? И каковы перспективы развития этого направления исследований?
02.10.2018 Три самых популярных заблуждения об эмоциях в Affective Computing. astkristina
Все хотели бы обладать способностью «читать» эмоции, как главный герой сериала «Обмани меня». Однако не следует забывать, что эмоции намного сложнее и загадочнее, и не стоит увлекаться френологией и хиромантией. Neurodata Lab
12.12.2017 Геополитика и география эмоций: проблема субъективности. Рагулина М.В.
В центре статьи работа Доминика Моизи «Геополитика эмоций», которая стала катализатором множества публикаций в данном направлении. Часто она позиционируется как провокационное и новаторское исследование, одно из первых привносящее субъектное измерение в аналитику геополитических процессов. В то же время существуют иные пути раскрытия значения эмоций как субъективных составляющих геополитических процессов. Подходы географии эмоций - нового междисциплинарного направления, примененные в геополитических контекстах, - позволяют получить более надежные результаты, свободные от личностных проекций. Мы полагаем, что включение эмоциональной проблематики в политико-географические исследования - закономерный результат развития современной научной картины мира. Продуктивное взаимодействие геополитики и географии эмоций должно сопровождаться взаимным методологическим обогащением. В статье рассмотрены основные направления возможного междисциплинарного поиска. Рагулина Милана Владимировна - доктор географических наук, ведущий научный сотрудник лаборатории георесурсоведения и политической географии Института географии им. В.Б. Сочавы Сибирского отделения Российской академии наук, профессор кафедры географии, безопасности жизнедеятельности и методики Педагогического института Иркутского государственного университета
10.12.2017 Культурная история страха: эмоции, аффекты и дискурсы безопасности. О.В. Воробьева, Ф.В. Николаи
Статья посвящена актуальному диалогу трех направлений современных гуманитарных исследований: истории эмоций, повороту к аффекту и культурной критике дискурса безопасности. Основным направлением их усилий становится переосмысление эмоционально-аффективной, экспрессивной составляющей языковой практики. Язык (дискурс) не противопоставляется материальности тела, но рассматривается в качестве триггера, запускающего работу сложных комплексов, внутри которых оказываются переплетены соматические, сознательные и бессознательные феномены. Статья подготовлена при поддержке фонда РНФ, проект No 17-78-30029 «Когнитивные механизмы и дискурсивные стратегии преодоления социокультурных угроз в исторической динамике: мультидисциплинарное исследование».
31.07.2013 Эмоциональный интеллект: мода или нечто полезное? Сергей Калинин
Мега-рецензия сразу на две книги Дэниела Гоулмана - "Эмоциональный интеллект. Почему он может значить больше, чем IQ", а также на книгу "Эмоциональный интеллект в бизнесе".
1. Общее впечатление от обеих книг. Минусы первой книги и плюсы второй, а также ругань в адрес издателей :) 2. Краткий обзор содержания обеих книг. Включая интеллект-карты и прочие дополнительные "вкусности" к ним. 3. Кто такой Дэниел Гоулман? И вообще, что такое "эмоциональный интеллект" с научной и прикладной точки зрения? 4. Что я вынес для себя лично из прочтения данных книг (если вдруг кому-то это интересно :)))
18.08.2021 Геополитика эмоций. Как культуры страха, унижения и надежды трансформируют мир.
«Смерть идеологии» в результате краха СССР и Восточного блока в конце 1980-х годов стимулировала у исследователей поиски альтернативной движущей силы международной политики. Для Сэмюэля Хантингтона, к примеру, такой силой стал «конфликт цивилизаций», коренящийся в неустранимых различиях в идентичности народов Востока и Запада и актуализирующийся в процессе глобализации. Французский политолог, ученик великого Раймона Арона Доминик Моизи одним из первых указал на особую роль эмоций в международных отношениях, строящихся на базе несходных идентичностей: «на смену идеологии в качестве движущей силы истории пришел поиск идентичности народами, неуверенными в том, кто они, каково их место в мире, каковы их надежды на осмысленное будущее. И в результате эмоции стали важны как никогда». Но не всякие эмоции, а только те, что строятся вокруг чувства уверенности в себе — именно она «имеет жизненно важное значение как для наций и цивилизаций, так и для отдельной личности, потому что она позволяет проецировать себя в будущее, реализовывать свои способности и даже преодолевать их пределы». Итак, мы имеем дело с попыткой «чувствами исследовать глобализацию», описывая её как «столкновение эмоций», а не «столкновение цивилизаций».
Эмоции, отражая степень уверенности общества в себе, влияют на «способность общества возродиться после кризиса, противостоять вызовам, приспособиться к меняющимся обстоятельствам». Они могут меняться, и это изменение носит циклический характер, причем циклы могут быть как длинными, так и короткими. В общем, «эмоции имеют значение. Они оказывают влияние на настроения народов, на отношения между культурами и на поведение наций». Автор сосредоточился на «трех первичных эмоциях: страхе, надежде и унижении». Все три тесно связаны с чувством уверенности в себе и часто определяют способность нации встречать критические вызовы. Так, страх — это «отсутствие уверенности в себе», причина того, что вы воспринимаете настоящее со страхом и ожидаете от будущего новых напастей. «Надежда, напротив, выражает уверенность; она основана на убеждении, что сегодня жизнь лучше, чем вчера, а завтра будет лучше, чем сегодня». Наконец, унижение — это «ущербное самоощущение тех, кто потерял надежду на будущее; если у вас нет надежды — в этом виноваты другие, которые плохо обращались с вами в прошлом». Резюмируя, надежда означает: «Я хочу это сделать, я могу и я сделаю это». Унижение говорит: «Я никогда не смогу этого сделать». Страх же взывает: «Господи, мир стал таким опасным; как я могу защититься от него?»
В современном мире культура надежды «связана с наделением человека экономической и общественной властью, и она обретается в основном на Востоке». Азия — прежде всего Индия и Китай — стремится «догнать и перегнать» Запад и исповедует исторический оптимизм. Уверенная в себе Азия не боится иностранного влияния и смело участвует в глобализации. Характерное для неё «сочетание экономического прогресса и политического застоя будет сохраняться до тех пор, пока господствует надежда, которая сегодня подразумевает прежде всего стремление к экономическому росту». Исключение — Япония, которую возвышение Индии и Китая заставляет «чувствовать себя уже не мостом между культурами, а беспородной дворняжкой, которую все забыли». Для Японии, этого небольшого западного анклава на Дальнем Востоке, больше характерна «западная» культура страха: «Страна не знает, какова её природа и куда ей идти. Она болезненно воспринимает тот факт, что Индия сумела оттеснить Японию с позиции главного дипломатического партнера Америки в Азии, а Китай стал главным экономическим партнером Америки и соперником Японии во всем мире». Япония все больше напоминает в этом отношении Европу, с которой «разделяет склонность к пессимизму, беспокойству и погруженности в себя». Итак, если в Японии надежда, правившая в 1960-1970-х годах, сдает позиции страху, то Азия в целом «из континента войн превратилась в континент надежды», основанной «не на великой мечте о мире и свободе во всем мире, а на простой мечте об устойчиво растущем материальном процветании».
Если вы чувствуете, что не способны управлять своей жизнью — значит, вами владеет культура унижения. Она «достигает высшей точки, когда вы убеждены в том, что Другой вторгся в частную сферу вашей жизни, сделав вас полностью зависимым». Унижение заставляет бояться Будущего и идеализировать «славное» Прошлое. Унижение способно при определенных условиях играть конструктивную роль: побуждать желание проявить себя, взять реванш, выиграть новую битву. Но для этого нации необходимо «окно возможностей, проблески надежды», иными словами — «минимум уверенности в себе и благоприятные обстоятельства». Унижение без надежды, наоборот, ведет к отчаянию и культивирует разрушительное чувство мести: «Я им покажу, что такое страдания!» Культура унижения сегодня охватывает основную часть арабо-мусульманского мира. Этот регион давно находится в упадке, вину за который возлагает на Запад и поддерживаемый им Израиль. В результате многочисленных поражений «культура унижения охватила все уровни исламского общества, от самых бедных до самых богатых, подверженных западному влиянию». Терроризм — лишь одно из проявлений этой культуры, защитная реакция на мощь Запада и глобализацию в форме вестернизации. «Экстремисты найдутся всегда, но сегодня их влияние в исламе основано на культуре унижения». Только слом этой культуры и её замена на культуру надежды способны обезопасить мир от мусульманского терроризма. Увы, достойной альтернативы ни среди богатых стран Персидского залива, ни в «европейском исламе» (ни, добавим, в странах, переживших «Арабскую Весну» — книга написана за пару лет до неё) пока не просматривается — а значит, арабо-мусульманский мир, болезненно переживающий своё унижение, будет оставаться источником угрозы для Запада.
Терроризм — не единственный страх Запада, эта часть мира в целом охвачена культурой страха. «Впервые за два столетия Запад не “заказывает музыку”. Восприятие нашей уязвимости и относительной потери центрального положения — вот подлинная причина кризиса нашей идентичности», — пишет французский политолог. Глобализация вышла из-под западного контроля, а потеря контроля над будущим генерирует страх за него. Страх же формирует «оборонительный рефлекс», который мешает взаимодействовать с миром Других — как внутри, так и вовне Запада. Он подрывает веру в демократию, подпитывая разочарование в её институтах. Более того, «культура страха сокращает качественный разрыв… между демократическими и недемократическими режимами», поскольку заставляет Запад нарушать собственные моральные и политические принципы. Страх «перед Другим, перед пришельцем, явившимся захватить нашу родину, подвергнуть опасности нашу идентичность, украсть нашу работу» пришёл на Запад задолго до терактов 11 сентября 2001 г. Европейцы и американцы, в 1989 г. праздновавшие падение Берлинской стены, сегодня сами хотят «выстроить новые стены, которые отгородили бы их от внешнего мира — от миллионов конкурентов, от тысяч иммигрантов, от сотен террористов». Они пытаются защититься от негативных последствий глобализации, которую сами же и принесли во все уголки мира. Страх подпитывается демографическим и иммиграционным кризисами: «”нас”слишком мало и мы слишком (сравнительно) богаты там, где живем. Чем больше мы нуждаемся в них , тем сильнее мы отвергаем их эмоционально на культурных, религиозных и расовых основаниях». Растёт и страх попасть под власть недружественной внешней силы. Единственную надежду на преодоление страха Моизи возлагает на США — но только в случае, если им «удастся найти лидера, который сумеет проложить Америке и ее прежним мечтам и надеждам дорогу в мир XXI века». Как мы можем заключить спустя почти полтора десятилетия после выхода книги, пока это не удалось и вряд ли уже удастся.
Доминик Моизи (родился 21 октября 1946 года) - французский политолог и писатель. Был соучредителем и старшим советником парижского Института французских международных отношений (IFRI), приглашенным профессором Пьера Келлера в Гарвардском университете и заведующим кафедрой геополитики в Колледже Европы, старейшем учебном заведении по европейским делам, в Натолине. также является научным сотрудником CEDEP, Европейского центра развития исполнительной власти. Мойзи регулярно публикует статьи и эссе в Financial Times, Foreign Affairs, Project Syndicate, а также Die Welt и Der Standard. Моиси женат на историке и писательнице Диане Пинто. У пары двое сыновей.
ВЦИОМ
02.02.2019 История эмоций: три версии.
История эмоций: три версии
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2019
Плампер Я. История эмоций / Пер. с англ. К. Левинсона.
М.: Новое литературное обозрение, 2018. — 568 с. — 1500 экз.
Boddice R. The History of Emotions.
Manchester: Manchester University Press, 2018. — IX, 248 p.
Rosenwein B., Cristiani R. What is the History of Emotions?
Cambridge: Polity, 2018. — 163 p.
Крупнейший специалист по истории эмоций Барбара Розенвейн в своей недавней книге отмечает: «В последние двадцать пять лет европейская культура буквально одержима эмоциями. Писатели, философы, социологи, психологи и нейропсихологи размышляют об эмоциях, каждый в своем ключе. Историки не исключение»[1]. В 2018 г. вышло сразу несколько книг по истории эмоций, и еще несколько готовятся к изданию[2]. Насколько отличаются концептуальные подходы их авторов? Не являются ли эти многочисленные истории эмоций лишь симптомом новой моды в историописании? И каковы перспективы развития этого направления исследований?
Идеальный вариант для первого знакомства с этим бурно развивающимся полем — вышедшая в русском переводе книга Яна Плампера «История и чувство: основы истории эмоций» (2012, англ. пер. 2015) — прекрасно написанная и в хорошем смысле междисциплинарная[3]. В центре внимания автора находится полемика между победившим в антропологии социальным конструктивизмом и универсализмом, связанным с ростом нейронаук. Как справедливо отмечает Плампер, популярность истории эмоций вызвана кризисом «постмодернизма» и выхолащиванием лингвистического поворота, на место которого претендуют «науки о жизни». Главная задача сторонников этого направления — преодоление оппозиции «природа vs. культура», играющей в гуманитарных исследованиях ключевую роль начиная с Просвещения и позволяющей конструировать разного рода коллективные идентичности. Разграничение человека и животного, человека и человекоподобной машины противопоставляет сообщество (своих) — Другим. Первостепенное значение имеет при этом способность разделять эмоции окружающих людей: «Моя способность сочувствовать людям — а также человекоподобным объектам — превращается в мерило того, насколько я вообще являюсь человеком» (с. 46). Именно эмоции, понимаемые в широком смысле — как комплекс аффектов, ощущений, телесных габитусов, ценностных установок и рационально осознанных интересов, становятся сегодня метакатегорией, объединяющей разные фрагменты истории культуры и стратегии их репрезентации. Подобная позиция предполагает единство когнитивно-эмоционально-телесной сферы: телесные сигналы носят универсальный характер, но получают специфическое эмоциональное или культурное наименование лишь после процедуры оценки (приписывания значения).
Исследование Плампера начинается с обзора исторических вех направления, включая книгу Н. Элиаса «Цивилизационный процесс» (1939), статью Л. Февра «Чувствительность и история» (1941)[4] и полемику У. Редди и Б. Розенвейн (2000-е гг.)[5]. Во второй и третьей главах анализируются изменения в трактовке эмоций в антропологии и истории науки. При этом целью автора оказывается не только описаниеистории эмоций, но и проблематизация существующих сегодня телесных, эмоциональных и когнитивных практик. Для этого Плампер использует концепцию эмотива У. Редди, которая (по аналогии с концепцией перформатива Дж. Остина) подразумевает развертывание эмоции в процесссе ее выражения и преобразование реальности в результате подобного высказывания. Плампер подчеркивает важность политических импликаций такого анализа: исследование эмотивов предполагает критику аффективного использования политики «сострадательного консерватизма» и продолжает борьбу за гражданские ценности и идеалы Просвещения, утраченные поколением постмодернистов (с. 366).
Перспективы развития истории эмоций автор связывает с инициативами (пока весьма разрозненными) сторонников «критических нейронаук» — «рыхлой коалиции» гуманитариев и нейроисследователей, которые выходят за рамки оппозиции социального конструктивизма и физикалистского универсализма (с. 394). Со стороны нейронаук это, например, изучение нейропластичности, анализ функциональной специализации зон мозга, социальные нейронауки (исследования эмпатии). В гуманитарном знании наряду с концепцией Редди его больше всего интересуют исследования «эмоциональных практик» М. Шеер, которая рассматривает тела как исторический и культурный феномен[6].
Однако не вполне понятным остается ответ автора на принципиальный вопрос, обозначенный в книге, хотя и в несколько завуалированном виде: как совместить диахронизм истории эмоций и синхронизм антропологии, а также нейронаук? Популярность антропологии, оказавшейся с 1970—1980-х гг. в авангарде гуманитарных исследований во многом благодаря своему презентизму и редукции диахронического измерения исторического анализа (с. 187—188), принципиально не сочета-
ется с жесткой демаркацией прошлого и настоящего, свойственной классическому историзму. Антропологические исследования эмоций имеют дело с ощущениями и современными практиками выражения эмоций. Прошлое служит лишь поставщиком бесконечных примеров и диковинных отличий — фоном, на котором европейское настоящее продолжает доминировать и определять границы человеческой природы через проведение границ внутреннего и внешнего, своего и другого.
Роб Боддис в своей «Истории эмоций» также доказывает, что рост популярности этого направления исследований связан с изменением понимания человеческой природы или гуманности в современной европейской культуре: «Эмоции оказываются в самом центре нашего понимания того, что значит быть человеком, и, соответственно, в центре исторического интереса. Будучи далеко не иррациональными, эмоции составляют основу процесса смыслообразования в человеческой жизни. Они являются неотъемлемой частью когнитивных процессов, связывая социальные отношения, дискурсивные аргументы, а также ощущения удовольствия и неудовольствия, приятного и неприятного, правильного и неправильного» (с. 192). Автор также отмечает, что история тела и эмоций оттеснила постмодернистское увлечение языком 1990-х гг. и постструктуралистскую социальную критику, — все чаще складывается впечатление, что именно «страсти творят историю тем или иным способом» (с. 13).
Как и Плампер, Боддис рассматривает генеалогию истории эмоций, актуальные дискуссии вокруг ключевых понятий, а также перспективы сотрудничества с нейронауками. Эти перспективы он оценивает более оптимистично[7] и связывает с теорией практик: «Эмоции (или аффект) и их выражение не существуют по отдельности, но составляют единый процесс. Практики, включая телесные жесты, являются симптомами этого процесса. <…> Теория практик, развиваемая М. Шеер, рассматривает нашу физическую активность в мире — практики — как часть формирования опыта человеческого бытия» (с. 121). «Мы всегда имеем дело с двусторонним движением эмоций. <…> И это ключевой принцип нейроистории: культурные практики вызывают глубокие нейропсихологические последствия» (с. 160).
Кроме того, существенную роль он отводит эстетике как пространству взаимодействия опыта, эмоций и суждений вкуса. Отталкиваясь от собственных ощущений в берлинском Музее Холокоста, в главе «Пространства, места и объекты» Боддис рассматривает конструирование и влияние пространства на психоэмоциональное состояние людей и их идеалы: «Эстетика превращает проектирование здания в часть социальной практики. Она в прямом смысле отсылает не к идеалам красоты, но к ощущениям. <…> Историчность эмоционального знания материально вписана в ландшафт. Она окружает нас» (с. 172—173).
Наиболее оригинальным и продуктивным вектором анализа в книге Боддиса представляется взаимосвязь моральной экономии и эмпатии, которым посвящены последняя глава («Мораль») и Заключение. Эмпатию он считает секуляризованной наследницей христианского сострадания, соединившейся со стремлением к социальной эмансипации эпохи «модерности». Результатом такого синтеза стало «нарастание чувства несправедливости» и изобретение практик исправления этой несправедливости: «Политические и социальные преобразования, связанные с изменениями морали и эмоций, были вызваны ощущениемнесправедливости, когда принимающие решения [политики] не выражали интересы и чувства населения» (с. 189). Речь здесь идет не просто об эмоциях, но об их взаимосвязи с социальными интересами, ценностями и идеями. Чтобы описать характер этой взаимосвязи, Боддис использует понятие моральной экономии.
Как известно, этот термин получил распространение благодаря работам британского историка Э.П. Томпсона и антрополога Д. Скотта. Томпсон в статье «Моральная экономия английской бедноты в XVIII в.» (1971) обращается к функции обычая, который воспринимался британскими бедняками XVIII в. совершенно иначе, чем сегодня. Тогда для членов общины важны были не культурные или национальные традиции (чаще всего «изобретенные» совсем недавно, как показал Э. Хобсбаум), но актуальное подтверждение своих прав и экономических гарантий от дальнейшего обнищания. Обычай вполне функционален. Его не стоит идеализировать, как это происходило в романтической культуре, принадлежащей другому (правящему) классу[8]. Томпсон подчеркивает важность устной и практической передачи обычая, противопоставляя его доминированию теории в письменной культуре. Однако обычай нельзя назвать консервативным: «Речь идет о бунтарской традиционной культуре. Низовая консервативная культура во имя обычая часто сопротивляется тем рациональным экономическим инновациям (таким, как огораживание, введение трудовой дисциплины, нерегулируемый “свободный” рынок зерна), которые правители, торговцы или работодатели стремятся ей навязать. <…> То есть низовая культура является бунтарской, но это бунт в защиту обычая»[9]. Например, обычай требовал не завышать фиксированную цену на зерно даже в случае неурожая. Стремление торговцев к получению прибыли было ограничено интересами выживания всех членов общины. Моральная экономия в данном контексте предполагает не просто критику пытающегося подчинить рынок зерна капитализма, а сохранение некапиталистических повседневных практик обмена и локальных социальных связей, опирающихся на совместный трудовой опыт. Подобное сочетание повседневных практик, нормативных структур и социальных отношений, по мнению Томпсона, и формировало основу common sense — одновременно здравого смысла и «общего чувства», во многом разделяемого даже представителями джентри, признававшими в определенных случаях право народа на восстание. «Здравый смысл возникает из совместного с другими рабочими и нищими соседями опыта, из лишений и репрессий, которые постоянно разоблачают патерналистский спектакль и ведут к его иронической критике, а зачастую и к восстанию»[10]. Именно эти прагматический здравый смысл и «общее чувство», а не экономическая рациональность или капиталистическая эффективность становятся ключевым фактором мотивации для британской бедноты. Ее действия нельзя описывать ни в терминах романтического словаря «национальных традиций», ни в рамках либеральной политэкономии А. Смита. Не прибыль или верность традиции, а выживание является ее главным мотивом. Более того, сводить ее поведение к экономической детерминанте — значит описывать ее в терминах победившей системы знания/власти, которой она ожесточенно сопротивлялась.
Промышленный переворот и установление гегемонии капиталистической экономики в Европе не означали полного забвения моральной экономии плебса и подчинения повседневной низовой культуры. Периодические восстания и войны XIX — первой половины ХХ в. питались их недовольством — не просто ностальгией, но активным стремлением сохранить прежние обычаи и некапиталистические повседневные практики взаимодействий и обменов. Развивая эту линию мысли в своей книге «Моральные экономии Р. Тоуни, К. Поланьи, Э.П. Томпсона и критика капитализма» (2017), Т. Роган доказывает, что часть интеллектуалов ХХ в. оказалась напрямую вовлечена в эти практики солидарности. Известный британский историк Р. Тоуни обнаружил их действенность, преподавая в Стаффордшире, где его студенты и соседи были заняты на керамическом производстве и в угольной промышленности; экономист К. Поланьи открыл их для себя в муниципальном социализме Вены 1920-х гг.; Э.П. Томпсон — будучи учителем в школе для взрослых (рабочих) в Йоркшире. В каждом случае солидарность позволяла жителям локальных сообществ поддерживать друг друга в повседневной жизни. Роган доказывает, что взгляды Тоуни, Поланьи и Томпсона сложились благодаря не только рациональному осмыслению, но и аффективному воздействию этой пролетарской/низовой культуры. При этом речь идет не просто о тактиках выживания, а (в конечном счете) об определенном понимании природы человека: «Неприятие прагматической концепции гуманности — идеи экономического человека — было распространено и в викторианской литературе. Но Тоуни, а затем Поланьи и Томпсон сделали следующий шаг, перейдя от критики утилитаристского понимания человека к альтернативному пониманию того, что значит быть человеком»[11].
Итак, именно эту линию мысли, попытку скорректировать современное понимание природы человека через поиск альтернатив прагматическому индивидуализму и (пост)структуралистскому растворению индивидуальности продолжает Боддис в своей «Истории эмоций». Он подчеркивает, что моральная экономия не относится ни к индивидуальному уровню, ни к уровню социальных структур: «Моральная экономия определенно не связана с индивидуальной психологией и вообще отрицает психологизм. Более того, моральная экономия оказывается множественной, ибо формируется конкурирующими между собой сообществами, аффективные практики которых никогда полностью не совпадают» (с. 195). Именно в этом контексте он вслед за Л. Дастон обращается к исследованию академических сообществ и их практик трансляции знания. По мнению Дастон и Боддиса, академические сообщества объединены не просто на институциональном, а на аффективном уровне: этос их деятельности исключает эмоциональную ангажированность, однако их члены глубоко преданы своему делу, служение которому требует от исследователей синтеза рациональных суждений, ценностей и неосознанных габитусов. Для Дастон моральная экономия — это «сеть аффективно-насыщенных ценностей, которые функционируют в четко определенном согласии друг с другом»[12]. Моральной она оказывается в смысле психологической нормативности — валоризации объектов и практик, придания им эмоциональной интенсивности. Экономия же предполагает систему регулирования, отличную от финансовой или трудовой. Такое регулирование находится на том же уровне, что и фукольдианская микрофизика власти, но принципиально отличается от политического контроля. Самодисциплина здесь неотделима от характера академических практик — она оказывается внутренней (личной) и внешней (поддерживаемой сообществом) одновременно.
Для Боддиса эти идеи Дастон важны в двух отношениях. Во-первых, ее трактовка понятия моральной экономии позволяет примирить между собой позиции Редди (с его «эмоциональными режимами») и Розенвейн (с ее концепцией «эмоциональных сообществ»). Разумеется, здесь важен не просто историографический компромисс, но указание на сосуществование и конкуренцию гетерогенной «низовой» активности эмоций и их централизации в рамках доминирующего режима знания/власти. Напряжение между этими полюсами создает силовое поле, в рамках которого и существуют сообщества аффекта. Во-вторых, такой теоретический заход позволяет Боддису обозначить перспективы изменений в академическом сообществе, этос которого одновременно нормативен и аффективен. Понятие моральной экономии позволяет прояснить конкретные конфигурации социальных норм, повседневных практик, рациональных суждений, эмоций и телесных габитусов. В этом смысле «исследование моральной экономии может стать метанарративом для историописания в эпоху постпостмодерна» (с. 201).
Анализируя истоки современной моральной экономии академического сообщества в другой своей книге — «Наука симпатии: мораль, эволюция и викторианская цивилизация» (2016), — Боддис отмечает, что дисциплинарное обособление естественных наук от гуманитарных во второй половине XIX в. сопровождалось возникновением разрыва между общими моральными установками (тезисом Ч. Дарвина о симпатии как основе морали) и связанными с насилием практиками исследования — вивисекцией, вакцинацией, евгеникой и т.д. Первое поколение дарвинистов пыталось снять эти разногласия благодаря специфической трактовке понятия «симпатия», целью которой выступало сокращение страдания и выживание сообщества (пусть даже ценой страданий отдельного индивида или животного)[13]. Возникшие в эпоху Просещения представления о природе человека и кантовский категорический императив здесь еще фигурировали в качестве горизонта ожиданий. Но разделение академических дисциплин, социальные катаклизмы и общее изменение эмоционального режима в ХХ в. все больше размывали общий профессиональный опыт и понимание связи своих действий с интересами общества в целом. Поэтому постепенно академическое сообщество разделилось на множество замкнутых коллективов, соприкасающихся друг с другом, но не имеющих единой мировоззренческой перспективы. Научное знание все чаще стало приобретать рецептурный характер и оцениваться с точки зрения прагматической эффективности. Соответственно, росло напряжение между прежним (общим) научным этосом и отдельными практиками исследования. Это напряжение, по мнению Боддиса, преодолевалось за счет эмоциональной работы внутри малых академических групп или лабораторий, а также аффекта, роль которого существенно возросла в академической сфере по сравнению с XIX в. Аффект связан с подавлением эмоций, вызванных рутинными, а также использующими насилие исследовательскими практиками (например, вивисекцией), недовольством бюрократизацией науки, а отчасти и кризисом общественных идеалов эпохи «модерности».
Однако только ли объяснительную функцию выполняет понятие аффекта у Боддиса? Почему оно столь важно для автора? И почему работа аффекта остается невидимой для самих представителей академических сообществ? Отвечая на эти вопросы, отметим важность дисциплинарных рамок: понятие аффекта позволяет напоминать «естественникам» о весьма специфической истории (причем недавней) их исследовательских практик и показать ограниченность современного «рецептурного» режима знания. Здесь важна не морализация или критика, а историческая проблематизация вопроса о вовлеченности исследователя. Анализ истории эмоций для Боддиса (как и для Плампера, Редди и многих других представителей этого направления) — не просто построение новых теорий, а проработка современных комплексов взаимосвязи аффектов — эмоций — суждений и трансформация существующих эмотивов, нормативных форм выражения, рамок их восприятия и механизмов трансляции[14]. Кроме того, вопрос об аффекте косвенно подталкивает нас к переосмыслению истории «модерности», в которой важны не только государственные институты и общественная мораль, но и борьба низов за выживание, а также распространенные в академической среде аффективные практики и повседневный опыт разных эмоциональных сообществ.
Касаясь проблемы эмоциональных сообществ, нельзя не обратить внимания на совместную работу Барбары Розенвейн и Рикардо Кристиани «Что такое история эмоций?», которая адресована прежде всего историкам и содержит в себе указание на непреодолимый дисциплинарный разрыв между ними и представителями нейронаук. Наиболее актуальной задачей истории эмоций авторы считают выстраивание диалога внутри академической историографии — между исследователями античности, медиевистами и историками Нового времени. Поэтому в центре внимания Розенвейн и Кристиани оказывается не генеалогия истории эмоций или обзор современных междисциплинарных исследований, как у Плампера или Боддиса, а методологическое различие существующих историографических подходов. Эта полемика накладывается во второй главе («Подходы») на предложенное С. Мэтт разграничение трех волн истории эмоций: конструктивистских исследований «эмоциональных идеалов» в духе П. Стернса, постструктуралистского анализа различий между индивидуальным эмоциональным опытом и социальными конвенциями «эмоциональных режимов» у сторонников Редди и, наконец, исследования сосуществования разных эмоциональных сообществ в работах самой Розенвейн и ее последователей (с. 33—34). Для Редди важны политический контроль эмоций и разграничение форм их публичного/приватного выражения. С его точки зрения, «старый режим» во Франции стремился абсолютно контролировать не только поведение, но и эмоции своих подданных, которые искали «эмоционального убежища» в светских салонах, сентименталистских театральных постановках, масонских ложах и кофейнях. Именно эти поиски «эмоциональной свободы» в конечном итоге спровоцировали социальную революцию во Франции[15]. Розенвейн категорически не согласна со столь линейной схемой объяснения и справедливо отмечает важность, с одной стороны, преемственности языка выражения эмоций между античными и средневековыми текстами, а с другой — различие эмоциональных практик между разными поколениями, а также перформативный характер эмоциональной речи в конкретной ситуации. С ее точки зрения, эмоциональные сообщества всегда сосуществуют, конкурируют, воздействуют друг на друга; их границы оказываются проницаемы для внешних культурных влияний.
При этом свою позицию Розенвейн и Кристиани прямо называют конструктивистской и когнитивистской (с. 40). Эмоции хотя и не полностью определяются социально-политическими рамками (или «режимами» Редди), но всегда зависят от культурного языка и устойчивых практик коммуникации. По мнению авторов, даже перформатив («действие при помощи слов» в формулировке Дж. Остина) предполагает не столько изменение этих рамок, сколько следование общепринятым кодам (с. 61). В третьей главе («Тела») значительное внимание авторы уделяют исследованиям аффекта. Но если сторонники «поворота к аффекту» чаще всего противопоставляют это понятие эмоциям как до-сознательную интенсивность, то в трактовке Розенвейн и Кристиани аффект скорее включается в эмоции. Их взаимосвязь конструируется через тела и объекты материальной культуры, повседневные практики, гендер, организацию социального пространства, а также пространство ментальное (сны, литературное воображение и т.д.). Аффект оказывается частью сложной социально-культурной системы интеграции тела в его окружение (с. 82), работающей по законам языка и репрезентации как системы производства культурных смыслов.
Трудно не согласиться с тезисом авторов о важности для истории эмоций диалога, не стирающего различия, но иногда стремящегося их заострить, чтобы в перспективе согласовать позиции либо разойтись по принципиальным вопросам. Как и с их указанием на важность публичного измерения исследования эмоций[16]. Однако для Розенвейн и Кристиани речь идет именно о популяризации академического знания — использовании интереса к видеоиграм и другим медиа как повода для обсуждения выработанных интеллектуалами концепций. Соответственно, вопросы о природе гуманности и актуальных макросоциальных проблемах для них оказываются за рамками научного анализа.
Таким образом, Боддис, Плампер и Розенвейн с Кристиани по-разному видят задачи истории эмоций и ее будущее. Первый с оптимизмом смотрит на перспективы междисциплинарного сотрудничества с нейробиологами, физиологами и особенно историками науки. Розенвейн и Кристиани крайне скептичны по отношению к подобным ожиданиям. Наиболее же продуктивной в этом отношении представляется позиция Плампера, который интересуется междисциплинарными проектами, но предостерегает от завышенных ожиданий на этом фронте. Однако не стоит и ограничиваться «программой-минимум», сведением истории эмоций к диалогу медиевистов и историков Нового времени, — это было бы интересно лишь узким специалистам. Обсуждаемое направление исследований, действительно, все еще находится на стадии определения ключевых понятий и только начинает обобщать результаты отдельных успешных проектов. И стремление ограничить дисциплинарные рамки вместо поиска путей их расширения в этом контексте не особенно продуктивно. Тела, эмоции, аффекты и повседневные тактики существования оказываются в этом случае абсолютно гетерогенными феноменами, не связанными между собой ничем, кроме выработанной еще в эпоху Просвещения достаточно отвлеченной идеи «гуманности». Поэтому предельно актуальной задачей для истории эмоций сегодня представляется поиск более внятных интеллектуальных рамок и жизнеспособных академических практик работы с ними, опирающихся не только на (капиталистический) этос эффективности, но и на повседневное измерение опыта разных социальных групп и эмоциональных сообществ.
.___________________________
[1] См. рецензируемую ниже книгу Б. Розенвейн и Р. Кристиани «Что такое история эмоций?» (с. 1—2).
[2] См., например: Boquet D., Nagy P. Medieval Sensibilities: A History of Emotions in the Middle Ages. Cambridge: Polity, 2018; Feeling Things: Objects and Emotions through History / Eds. S. Downes, S. Holloway, S. Randles. Oxford: Oxford University Press, 2018; A Cultural History of the Emotions. Vols. 1—6 / Eds. A. Lynch, J.W. Davidson, S. Broomhall. L.: Bloomsbury Academic, 2019; Boddice R. A History of Feelings. L.: Reaktion Books, 2019.
[3] Яркость языка здесь сочетается с впечатляющей широтой сюжетов, привлекаемых в ходе анализа, — от использования В. Путиным свойственной А. Меркель боязни собак (с. 60—62) до отношения к страданию в буддийской культуре (с. 123—125), от антропологических описаний страха у маори (с. 10) до концепции физиологии страха Дж. Леду (с. 6—8, 343—345).
[4] Напомним лишь одну его известную цитату: «Подумать только — у нас нет истории Любви! Нет истории смерти. До тех пор, пока они не осуществлены, не приходится говорить о подлинной истории вообще» (Февр Л. Чувствительность и история // Февр Л. Бои за историю. М.: Наука, 1991. С. 123).
[5] Розенвейн критикует «гидравлическую» теорию эмоций Н. Элиаса и Й. Хейзинги, согласно которой чувства «вскипают» и проявляют себя через тело, равно как и концепцию «эмоциональных режимов» У. Редди, прослеживающую контроль эмоций со стороны знания/власти. Сама Розенвейн использует термин «эмоциональное сообщество», предполагающий гибкость выражения чувств, а также сложные констелляции между несколькими эмоциями, а не центральную роль какой-то одной из них (см. об этом ниже).
[6] М. Шеер выделяет четыре типа эмоциональных практик: мобилизующие, именующие, сообщающие и регулирующие. Подробнее см.: Scheer M. Are Emotions a Kind of Practice (and Is That What Makes Them Have a History)? A Bourdieuan Approach to Understanding Emotion // History and Theory. 2012. Vol. 51. № 2. P. 193—220.
[7] Плампер то и дело критикует завышенные ожидания по поводу нейронаук, сравнивая увлечение ими с «попойками, за которыми наступит ужасное похмелье» (с. 15).
[8] «Само понятие “культура”, предполагающее некий мирный консенсус, может отвлекать внимание от социальных и культурных противоречий, от разрывов и антагонизмов внутри этого целого» (Thompson E.P. Customs in Common. L.: Penguin Books, 1991. P. 6).
[9] Ibid. P. 9.
[10] Ibid. P. 11.
[11] Rogan T. The Moral Economists: R.H. Tawney, Karl Polanyi, E.P. Thompson, and the Critique of Capitalism. Princeton: Princeton University Press, 2017. Р. 7.
[12] Daston L. The Moral Economy of Science // Osiris. 1995. Vol. 10. P. 6.
[13] При этом Боддис подчеркивает: «Это был не просто вопрос логики, но эмотивный процесс: выстраивание динамических отношений между мышлением и чувством, чувством и действием, действием и эмоциями. Новые предписания эмоционального выражения и моральные интенции были изначально инкорпорированы в эти новые практики…» (Boddice R. The Science of Sympathy: Morality, Evolution, and Victorian Civilization. Urbana; Chicago; Springfield: University of Illinois Press, 2016. Р. 141).
[14] «Я считаю, что абстрактный научный анализ природы эмоций требует определенной эмоциональной работы, способствующей физическому воплощению этих абстракций» (Ibid. Р. 17).
[15] См.: Reddy W. The Navigation of Feeling: A Framework for the History of Emotions. Cambridge, N.Y.: Cambridge University Press, 2004. Схожим образом Редди объясняет появление романтической любви в поэзии раннего Возрождения поиском «эмоционального убежища» для аристократии после церковных реформ брака и ужесточения регламентации семейного поведения в XI—XII вв. См.: Reddy W. The Making of Romantic Love: Longing and Sexuality in Europe, South Asia, and Japan, 900—1200 ce. Chicago; L.: University of Chicago Press, 2012.
[16] В качестве примера авторы вспоминают успех знаменитой работы Натали Земон Дэвис «Возвращение Мартина Герра» (1983) и одноименный фильм с Жераром Депардье (1982): по их мнению, история эмоций остро нуждается в таких же популярных проектах.
Федор Николаи
https://magazines.gorky.media/nlo/2019/2/istoriya-emoczij-tri-versii.html?
02.10.2018 Три самых популярных заблуждения об эмоциях в Affective Computing.
Сегодня эмоции играют все более важную роль в бизнесе. В какой-то момент люди пришли к пониманию, что покупатель принимает решение о покупке, основываясь не только на том, что он думают о продукте, но и на том, что чувствует по отношению к нему. Именно поэтому компании активно пытаются добавить эмоциональный аспект в свою работу: аналитику, сервис, технологии.
Эпоха безэмоционального рационализма подошла к концу для человека давным-давно, но для современных машин сейчас наступает рассвет их эмоционального интеллекта. На протяжении последних десяти лет мы наблюдали стремительное развитие эмоциональных технологий, область которую чаще называют «аффективные вычисления» (Affective Computing). Но там, где есть эмоции, всегда находится много загадок.
Некоторые ошибочные клише встречаются особенно часто. Мы рассмотрим три наиболее популярных мифа о эмоциях в Affective Computing, которые активно распространяются в бизнес среде и медиапространстве.
Миф 1: Наследие Пола Экмана
Вкратце теорию Пола Экмана можно описать так: когда дело касается лицевых экспрессий, люди способны выражать и узнавать определенный набор эмоций, который он называет «базовым». Вне зависимости от того, где мы находимся и с кем разговариваем, мы всегда способны распознать, когда наш собеседник проявляет 5* эмоций: гнев, страх, отвращение, радость, грусть.
*После того, как теория была пересмотрена, удивление исключили из списка базовых эмоций.
Базовые эмоции по Полу Экману (плюс нейтральное состояние) в исполнении Тима Рота, актера, сыгравшего главного героя сериала «Обмани меня».
Джеймс Рассел – один из первых критиков теории Экмана,
отрицал идею универсальности эмоций. Он считал, что взаимосвязь лица и эмоций не настолько прямолинейна, как изначально полагал Экман, а эмоции имеют определенное значение в зависимости от контекста. Позже в своей книге «Эмоции и тело» Беатрис де Гелдер писала, что в результате экспериментов с фМРТ не удалось выявить никаких неврологических оснований для подтверждения универсальности тех или иных эмоций.
Не так давно одна из самых видных критиков теории базовых эмоций, знаменитый нейробиолог Лиза Баррет заявила, что эмоции — это не врожденное, а приобретенное через опыт качество. Понимание эмоций проявляется иначе для разных людей и культур. Существует серия
исследований, в которой научная группа поехала в Намибию, чтобы изучить, как племя отшельников Химба будет распознавать радостные, печальные, злые, испуганные или нейтральные выражения лиц. С восприятием проявлений позитивных эмоций не возникло, однако Химба часто путали гнев и отвращение. Аналогичные эксперименты в других племенах показали похожие результаты. Это позволило Баррет сделать вывод, что наше объяснение и понимание эмоций заложено в культуре – мы даем похожие названия вещам, которые в реальности означают разные понятия.
Несмотря на то, что в
2011 году Экман изменил своё определение «эмоций», включив туда культурный и индивидуальный аспекты, и даже исключив одну из базовых эмоций, многие компании по-прежнему основывают свою работу в аффективных вычислениях на старой теории. Они все еще включают понятие «базовые эмоции» в свои базы данных, и, как
считает Лиза Баррет, именно этот подход станет их Ахиллесовой пятой. Однако, добавляет одна, если учитывать внешний и внутренний контекст, то у данной технологии есть огромный потенциал, чтобы совершить революцию в сфере науки об эмоциях.
Лабораториям и компаниям, которые работают с эмоциональной аналитикой, не следует понимать эмоции как нечто универсальное. Во-первых, аффективные датасеты должны быть специфичными, ведь они используются для обучения алгоритма, а значит должны включать в себя информацию о культуре, языке, гендерной принадлежности и даже возрасте, чтобы корректно определить эмоцию. Во-вторых, алгоритмы распознавания эмоций должны быть восприимчивы к контексту. Очень важно отметить тот факт, что некоторые лаборатории пытались учитывать контекст (например,
здесь), но ни одна «большая» компания, занимающаяся аффективными вычислениями, пока не предпринимала подобных попыток.
Миф 2: Улыбка — показатель счастья
С другой стороны, теория Экмана привела к естественному выводу о том, что выражаемая эмоция может быть связана с чувствами, которые переживает человек.
Например, у улыбки, которую алгоритмы детектируют проще всего, могут быть разные значения: чувство счастья, радости, удовлетворения, поддержки, и т.д. Отсюда рождается вопрос: какая у нее функция?
В недавнем исследовании [1] испытуемых попросили сделать девять сложных упражнений, которые выводились на монитор. Когда участникам удавалось дать правильный ответ на какую-либо из этих непростых задач, они улыбались, хотя перед ними был только экран компьютера. В то же время, теория социальных инструментов (
social displays) утверждает, что функция улыбки может варьироваться в зависимости от того находится ли человек один или в определенном общественном окружении.
В аффективных вычислениях, по крайней мере в их коммерческой версии, современные технологии распознавания способны анализировать эмоции только в отдельности от социального контекста. Таким образом, чтобы действительно понимать значение улыбки, мы должны научить машину различать эмоции в разных ситуация, как социальных, так и нет. То, как мы выражаем эмоции счастья зависит от контекста: иногда мы улыбаемся, а иногда — нет. Именно поэтому следует подходить к природе эмоций серьезнее. Анализ выражения лица может быть проведен в совокупности с добавлением акустических параметров, анализом движения тела или физиологических характеристик – подобный подход называют мультимодальностью эмоций.
Миф 3: «Язык» тела?
Итак, мы пришли к выводу, что эмоции не универсальны, понятие «базовых эмоций» дискуссионно, а проявление эмоций напрямую связано с культурным, индивидуальным и контекстуальным аспектами. Так как выражение эмоций не ограничено нашим лицом, но и включает в себя голос, движения тела, межличностную дистанцию и различные физиологические проявления, ситуация усложняется.
Также, как люди зачастую пытаются понять обманывают ли их, ориентируясь на лицо собеседника, они наблюдают и за телом. Телодвижения пытались связать практически с чем угодно. Самые известные варианты – человек дотрагивается до своего рта, когда врет, или принимает открытую позу, когда чувствует себя спокойно и в безопасности. Эта теория стала настолько распространенной, что ее эхо попало в сферу управления стрессом, вопросов безопасности и даже кинематограф.
Например, безопасность в аэропортах всегда был в приоритете. Первые автоматические системы распознавания паттернов поведения (behavior detection systems) установили в аэропортах США в конце 20 века. С тех пор они распространились по всему миру. Обычно подсчет вероятности того, опасен ли потенциально пассажир, основывается на учете ключевых характеристик, которые ассоциируются с высоким риском. До сегодняшнего дня многие ученые утверждают, что определенных психологических особенностей личности, которые могут быть свойственны террористам, найдено не было. [2] Точно также корреляция между тем, как человек двигается и врет ли он в этот момент не так прямолинейна, как утверждает народная психология.
Существование народной версии «языка» тела, раскрывающего истинные чувства человека – вопрос более чем спорный. Конечно, можно провести связь между невербальными сигналами и эмоциональным поведением. На сегодняшний день существует целая технология трекинга телодвижений, body-tracking. В Affective Computing трекинг используется для сбора статистических данных о связи между движениями и определенными эмоциями.
В заключение
Аффективные вычисления удивительная, но сложная сфера, как для науки, так и для бизнеса. Она поистине находится на рубеже высоких технологий. Однако во многих случаях подход к использованию технологий распознавания эмоций в коммерции по-прежнему старомоден. Кого-то привлекает авторитет имени основателя знаменитого подхода, кого-то ограниченность целей, которых можно достичь.
Конечно, все хотели бы обладать способностью «читать» эмоции, как главный герой сериала «Обмани меня». Однако не следует забывать, что эмоции намного сложнее и загадочнее, и не стоит увлекаться френологией и хиромантией.
Мы рассказали о трех наиболее распространенных мифах об эмоциях в Affective Computing. Важно искоренить подобные заблуждения, чтобы эти технологии могли работать на благо человечества с точностью и беспристрастностью.
Соавтор: Ольга Перепелкина, главный научный сотрудник Neurodata Lab.
Ссылки:
[1] Harry J. Witchel et al. A trigger-substrate model for smiling during an automated formative quiz, Proceedings of the 36th European Conference on Cognitive Ergonomics — ECCE’18 (2018). DOI: 10.1145/3232078.3232084
[2] Airline Passenger Profiling Based on Fuzzy Deep Machine Learning (2016). Zheng, Yu-Jun et al. doi: 10.1109/TNNLS.2016.2609437
astkristina.
Neurodata Lab
https://habr.com/ru/company/neurodatalab/blog/425153/
12.12.2017 Геополитика и география эмоций: проблема субъективности.
Аннотация:
В центре статьи работа Доминика Моизи «Геополитика эмоций», которая стала катализатором множества публикаций в данном направлении. Часто она позиционируется как провокационное и новаторское исследование, одно из первых привносящее субъектное измерение в аналитику геополитических процессов. В то же время существуют иные пути раскрытия значения эмоций как субъективных составляющих геополитических процессов. Подходы географии эмоций - нового междисциплинарного направления, примененные в геополитических контекстах, - позволяют получить более надежные результаты, свободные от личностных проекций. Мы полагаем, что включение эмоциональной проблематики в политико-географические исследования - закономерный результат развития современной научной картины мира. Продуктивное взаимодействие геополитики и географии эмоций должно сопровождаться взаимным методологическим обогащением. В статье рассмотрены основные направления возможного междисциплинарного поиска.
Summary:
The paper focuses on the book "The Geopolitics of Emotion" by Dominique Moisi that is a source of inspiration for many published works. This innovative and provocative study looks at the subjectivity in geopolitics. At the same time, there are other ways of studying emotions as the subjective components of geopolitical processes. For example, a new interdisciplinary approach such as the geography of emotions presents the reliable findings free from personal projections. The author considers that the inclusion of emotions in the modern geopolitical studies is the result of the episte-mological worldview development. The interaction of geopolitics, psychology and geography of emotions is fruitful for all these disciplines. The main directions of possible interdisciplinary relations are reviewed.
Ключевые слова:
геополитика эмоций, эмоциональная география, критическая геополитика, качественные методы, «эмоциональный поворот», раппорт, образ России.
Keywords:
geopolitics of emotions, emotional geography, critical geopolitics, qualitative methods, "emotional turn", rapport, image of Russia.
Геополитика и география эмоций. Большинство геополитических концепций оперировало категориями пользы и рациональности поведения индивидов, в том числе лидеров регионов и стран. Применение сциентистской методологии к исследованию геополитических процессов на протяжении долгого времени рассматривалось как парадигмальная категория [1].
На рубеже нового тысячелетия в теории геополитики произошли существенные перемены: глобализация мира, усложнение территориальной организации общества, рост информационных потоков и повышение мобильности населения привели к более сложным трактовкам географического (и геополитического) пространства - среды, которая не только содержит, но и трансформирует политические, экономические и культурные межгосударственные отношения. Помимо объективных составляющих геополитических интересов, в формирующийся постперестроечный отечественный научный дискурс входит субъектность, и одним из приоритетов становится восприятие общественной и политической жизни [2].
В зарубежной науке, преодолевая наследие сциентистской теории, сформировалось направление - критическая геополитика [3]. В ее основе - разочарование как в результатах моделирования поведения и эмоциональных реакций на основе экономической рациональности, так и в методах культурной географии, замкнутых на смыслах и значениях, избегающих социально-политических проблем [4]. Критическая геополитика разделяет взгляды социального конструктивизма, фокусируется на проблемах геополитической идентичности, создании географических образов и «воображаемых пространств», которые влияют на отношения стран и регионов.
Масштабы интересов критической геополитики простираются от общенаучных теорий, связывающих географический образ и характер современной мировой политики [5], до определения роли субъективных факторов в конкретных территориальных спорах.
Синхронно этому процессу в гуманитарном знании растет интерес к эмоциям: социология эмоций, эмоции и общество потребления, приложение психологических теорий аффектов и эмоций к решению задач урбанистики и архитектуры - всё это темы нарастающего количества публикаций. Складывается география эмоций - дисциплина, синтезирующая подходы названных направлений. Эмоции в географии рассматриваются и как объект исследования, и как широкий контекст, среда научного творчества. Такой рост популярности исследований обозначен как «эмоциональный поворот» - «emotional (affective) turn». Он оказал огромное влияние на гуманитарные науки, признав наличие эмоций в любых географических и социальных интерпретациях и понимании мира вообще [6]. По мнению К. Андерсон и С. Смит, геополитика, как и любая географическая дисциплина, имеющая дело с людьми и пространством, должна содержать размерности эмоциональной топографии [7].
Эмоции влияют на коллективное сознание, опосредующее поведение общества, и выявление этого влияния возможно с помощью качественных (интервью, нарративы, дискурс-анализ) и количественных (индекс доверия потребителей, показатели удовлетворенности уровнем жизни и др.) исследований [8].
Геополитические исследования в географии эмоций фокусируются на двух ключевых категориях: страха и надежды «во всей политической, социальной, экономической и культурной сложности проявлений в физическом мире, поддерживая разнообразие трактовок, поскольку прийти к единому пониманию таких непростых и разноликих феноменов невозможно» [9, p. 342].
Для сходных целей качественные и количественные методы использовались в социологии: на основе глубинных интервью и объективных данных предполагалось построение «индекса ка-тастрофизма» (индекса катастрофичного сознания) для отдельного респондента, групп, регионов и стран и картографирование результатов. Индекс катастрофизма должен был стать показателем выявления кризисного характера и «самочувствия» общества, его способности отвечать на вызовы внутреннего и внешнего характера, сохраняя и реорганизуя структуру и политику реагирования. Как и стресс, это индикатор либо развития, либо деградации, в зависимости от количественного порога и качественного характера, и может либо стимулировать состояние социального организма, либо подавлять его. Закономерности проявления страхов в постсоветском обществе конца 1990-х гг. выявлены с достаточной степенью надежности. Эта характеристика населения территории, по мнению авторов, исследовавших катастрофическое сознание, не менее важна, чем мониторинг физического и экономического положения социума [10]. К сожалению, дальнейшего развития данное направление в отечественной науке не получило. Изменение социально-политической и экономической ситуации в России снизило, как нам представляется, остроту кризисности эмоциональной и ценностной сферы общества по сравнению с 1990-ми гг., выдвинув на первый план иные исследовательские приоритеты.
В отечественной и зарубежной науке на пороге тысячелетия формируется примерно сходный круг идей о необходимости включения субъекта в геополитическую проблематику. Он стимулирован усложнением территориальной и социальной структуры общества, информатизацией и проницаемостью культурных границ, логикой развития науки, кризисом позитивистских подходов и естественно-научных методов в приложении к социопространственной проблематике.
Геополитика эмоций. Как мы отметили выше, круг идей относительно субъектности и эмоций в применении к геополитике находится в стадии формирования. Первая монография «Геополитика эмоций» Доминика Моизи стала своеобразной научной сенсацией: написанная и опубликованная в 2009 г. на французском языке, она в этом же году вышла в англоязычном, а в 2010 г. - в русском переводе [11]. Книга стала предметом дискуссий, цитирований, стимулом публикаций на сходные темы. Это первая переводная работа, знакомящая отечественного исследователя с эмоциями как геополитическим фактором. Автор полагает, что игнорировать эмоциональную природу политических и социальных конфликтов неразумно, и задается вопросом, возможен ли переход от общих рассуждений к поведенческим моделям, проясняющим специфику геополитической реальности. Связь между эмоциями и геополитикой выстроена через идентичность, ее наличие придает уверенность, а отсутствие либо недостаточная выраженность проявляется в эмоциях - страхе, надежде и унижении. Отслеживание эмоций на национальном уровне, согласно Д. Моизи, может охватывать несколько техник и возможностей. К примеру, индикаторами уверенности могут быть национальные успехи в спорте, архитектура, искусство, формализованные показатели доверия, структуры расходов и инвестиций, наличие межгосударственных соглашений. Источниками изучения эмоций становятся опросы общественного мнения, заявления лидеров, СМИ, киноискусство. «Диагноз» эмоционального состояния населения может быть картографирован и использован для «терапии» - подкрепления правительствами позитивных и избавления от негативных эмоций своих народов. Обозначенные идеи близки рассмотренным выше отечественным и зарубежным аспектам методологии и теории и возражений не вызывают. Остановимся на практической реализации подхода. Д. Моизи анализирует триаду эмоций - надежду (уверенность), унижение (бессилие), страх.
Геополитическая локализация надежды, с точки зрения Д. Моизи, - Китай и Индия, где растущие экономики сопровождаются оптимистическими установками. Унижение связывается с исламским арабским миром, оно подпитывается изоляцией от современного мира, «ощущением исторического упадка». Центры страха - Европа и США, озабоченные потерей ведущей роли на международной арене (Европа) и отвержением со стороны остального мира (США). Это небесспорное мнение обосновано преимущественно авторским видением. Назвав комплекс индикаторов, Д. Моизи следует в основном «интуиции». Автор подчеркивает, что с Европой он не разделен расстоянием, которое даст возможность объективного взгляда со стороны, принадлежность Западу обеспечивает основу компетентности. Дистанция выступает как основа «беспристрастного» суждения, но есть опасение переноса своих эмоций на другой объект, которому присуще что-то другое. В полной мере эти опасения реализуются при описании России.
«Сложный случай» - Россия. Сплав унижения, уверенности и страха, согласно Д. Моизи, характеризует Россию. Слом системы ценностей, потерю статуса и территорий после распада СССР автор называет причиной переживаемого страной унижения. Задаваясь вопросом о том, что заставляет русских повторять «трагические ошибки», наполняя их стыдом и гордостью, апеллирует к имперскости, отсутствию представлений о четких границах, сочетанию географии и истории, культуры и традиций. Страх и унижение России углубляются «ксенофобскими традициями (?!) страны, которыми манипулируют власти ради достижения политических целей» [12, с. 165]. Ошибочен курс, по Д. Моизи, на увеличение внешней мощи страны вместо повышения уровня жизни, что ведет к неспособности стать «нормальной» страной с верховенством права. И наконец, следует заявление о том, что Россия, как и Иран, является «региональной державой» и имеет от него «одно серьезное отличие» - стремительное сокращение мужского населения, подверженного алкоголизму. Вряд ли уместно дискутировать с автором, тем более что часть «эмоциональных» аргументов не отвечает критерию попперовской фальсифицируемости, а остальные легко оспариваются. Так, для опровержения геополитической «региональности» России достаточно взгляда на карту и нескольких поисковых запросов в сеть Интернет. «Ксенофобские традиции» исторически неубедительны, тем более в сравнении с колониальным прошлым Европы и США. Подобные комментарии можно высказать по поводу остального текста книги, «упадка ислама», «надежд Индии» и т. д. Но для нас важно не это: методологически автор достиг цели, противоположной той, которую поставил, - намерение ввести субъект и эмоции в научный геополитический дискурс обернулось тем, что дискурс стал утрачивать черты научности, приобретая признаки нарратива обыденного сознания. Значит ли это, что введение субъектных, эмоциональных факторов в геополитику обречено на провал? Мы полагаем, что это не так, и прояснить положение поможет география эмоций.
Субъект и раппорт как категории географии эмоций. Д. Моизи стремился к объективности - дистанцируясь, разработав методологическую схему и в то же время подчеркивая субъективный характер исследуемых процессов. В итоге, на наш взгляд, получились тексты, несущие незаметно для автора массу его собственных теневых проекций, обусловленных личной индиви-дуацией и культурными контекстами. Противоречивость субъекта в географии эмоций - неизбежное качество, его идентичность может быть вне-образна и невербальна, это сплав мотивов и конфликтов, вытесненных материалов бессознательного [13]. Проекция страхов на культурного «другого» закрепляется в идентичности посредством границ, разделяя тех, кто принадлежит и не принадлежит определенному культурному/физическому пространству. Эмоции как психологический и социально-психологический феномен включают мощный пласт бессознательного. Практическое исследование эмоциональной составляющей геополитических процессов должно исходить из принципов установления раппорта - необусловленной прошлым опытом, открытой новому и в то же время пронизанной глубоким доверием коммуникации, вовлекающей сознательные и бессознательные слои [14]. Это исследование не может быть простым «заполнением ячеек» в заранее построенной схеме.
Напротив, работа Д. Моизи при всей ее оригинальности и пионерности не нуждалась в сборе автором эмпирического материала - его установки уже сложились, и реальность была «подстроена» под мировоззренческие «линзы» автора. Баланс между сциентизмом и субъектно-стью заключается в том, чтобы «пройти по лезвию бритвы», не превращая респондента и его эмоции в поддающуюся калькуляции «вещь» и в то же время не «загородив» его проекциями собственных эмоций.
Таким образом, геополитика эмоций, по нашему мнению, актуальнейшая тема современности. Изучение ее требует широкого вовлечения эмпирической информации с помощью взаимно дополнительной, интегрированной системы качественных и количественных методов. Только их сочетание в состоянии дать полную картину происходящих процессов. Подходы к эмпирическим исследованиям активно разрабатываются в географии эмоций. Интеграция геополитики и географии эмоций обладает значительным методологическим потенциалом.
Ссылки:
1. Окунев И.Ю. Критическая геополитика и посткритический сдвиг в исследовательской парадигме геополитики // Сравнительная политика. 2014. № 4 (17). С. 6-14.
2. Колосов В.А. Российская геополитика: традиционные концепции и современные вызовы // Общественные науки и современность. 1996. № 3. С. 86-94.
3. Müller M. Reconsidering the concept of discourse for the field of critical geopolitics: Towards discourse as language and practice // Political Geography. 2008. Vol. 27, no. 3. P. 322-338.
4. Bondi L., Davidson J., Smith M. Introduction: Geography's Emotional Turn // Emotional geographies / ed. by L. Bondi, J. Davidson, M. Smith. Hampshire (UK) ; Burlington (USA), 2012.
5. Agnew J., Muscara L. Making political geography. Plymouth, 2012. 199 p.
6. Anderson B. Encountering affect: Capacities, apparatuses, conditions. Hampshire (UK) ; Burlington (USA), 2014.
7. Anderson K., Smith S. Editorial: emotional geographies // Transactions of the Institute of British Geographers. 2001. Vol. 26, no. 1. P. 7-10.
8. Anderson B. Op. cit.
9. Sparke M. Geopolitical fears, geoeconomic hopes, and the responsibilities of geography // Annals of the Association of American Geographers. 2007. Vol. 97, no. 2. P. 338-349.
10. Катастрофическое сознание в современном мире в конце XX века (по материалам международных исследований) / под ред. В.Э. Шляпентоха, В.Н. Шубкина, В.А. Ядова. М., 1999. 346 с.
11. Моизи Д. Геополитика эмоций. Как культуры страха, унижения и надежды трансформируют мир / пер. с англ. А. Патрикеева. М., 2010. 214 с.
12. Там же. С. 165.
13. Callard F. The taming of psychoanalysis in geography // Social & Cultural Geography. 2003. Vol. 4, no. 3. P. 295-312.
14. Pile S. Intimate distance: the unconscious dimensions of the rapport between researcher and researched // The Professional Geographer. 2010. Vol. 62, no. 4. P. 483-495.
Рагулина Милана Владимировна - доктор географических наук, ведущий научный сотрудник лаборатории георесурсоведения и политической географии Института географии им. В.Б. Сочавы Сибирского отделения Российской академии наук, профессор кафедры географии, безопасности жизнедеятельности и методики Педагогического института Иркутского государственного университета
https://cyberleninka.ru/article/n/geopolitika-i-geografiya-emotsiy-problema-subektivnosti?
10.12.2017 Культурная история страха: эмоции, аффекты и дискурсы безопасности.
1. Российская империя чувств… 2016; Хмелевская 2011; Винницкий 2012; Воробьева 2015; Николаи, Хазина 2015; Зорин 2016; и др.
2. Американский антрополог К. Латц отмечала: «Эмоциональный опыт не является до-культурным, но по большей части лежит внутри культуры». Lutz 1988. P. 5.
3. Муфф 2011.
4. Где Адам «убоялся, потому что я наг, и скрылся» (Быт. 3:10). «Для творцов Библии страх – самая ошеломляющая из эмоций. До того, как их охватил страх, Адам и Ева существуют и действуют в мире, но без какого-либо ощутимого опыта этого мира. С обретением страха их сметают переживания, а Господь предвещает еще большее: Еве – боль деторождения, Адаму – тяготы труда и обоим – пугающее знание смерти». Робин 2007. С. 9.
5. Хотя в то же время «это самое всеобъемлющее чувство, чувство, свойственное человеку более других, это то чувство, которое объясняет само существование государства». Арон 1992. С. 39-40.
6. Furedi 2002. P. vii.
7. После событий 2001 г. эти тенденции еще больше усилились. – Ibid., p. xiii.
8. Например, первые (в отличие от широкой публики) склонны минимизировать опасности атомных электростанций или ядерных отходов, а вторые (в отличие от экспертов) – опасность курения и алкоголя.
9. Ibid. P. 18.
10. Ibid. P. 20, 169.
11. Stearns 2006. P. 201.
12. Ibid. P. 219.
13. В этом смысле ее позиция существенно отличается от подхода П. Стернса: мы можем говорить о дискурсе страха, но не о его феноменологии / сущности, которая оказывается витгенштейновским «жуком в коробке». «Меняются слова – меняется и значение эмоции в данной культуре». Bourke 2006. Р. 75.
14. Linke, Smith 2009. P. 21.
15. Mirzoeff 2009.
16. Linke, Smith. 2009. Р. 14.
17. Skoll 2010. Р. 9.
18. Robin 2004. Р. 10.
19. Ibid. Р. 3-4.
20. Pedersen, Holbraad 2013. Р. 2.
21. «Отсутствие безопасности (insecurity) – это неопределенность, доведенная до экзистенциального уровня, причем не в смысле индивидуального страха (универсально присущего человеческому роду, с точки зрения экзистенциалистов) или социетальных страхов природных катаклизмов. Мы превращаем безопасность в культурно, социально и исторически изменчивый политический аффект, который противопо-ставляется “экзистенциальным угрозам” сообществам разного уровня». Ibid. P. 2.
22. Kroijer 2013.
23. Risor 2013.
24. Лишь косвенно апеллирующего к знаменитой работе «Страх смерти в примитивных религиях» (1936) Д. Фрэзера.
25. Massumi 2017, Кобылин 2017.
26. MacLeish, 2015; Wool 2015; etc.
27. Leys 2011.
28. Bourke 2014; Moscoso 2012; Кобылин, Николаи 2017. С другой стороны, практикующие историки лишь начинают работать с этими сюжетами. – См.: Плампер 2010.
29. The Anthropology of Fear: Cultures beyond Emotions 2014. Р. 3.
О.В. Воробьева, Ф.В. Николаи
https://roii.ru/dialogue/61/roii-dialogue-61_17.pdf
https://roii.ru/publications/dialogue/article/61_17/vorobyeva_o.v.,nikolai_f.v./cultural-history-of-fear-emotions-affects-and-security-discourse
31.07.2013 Эмоциональный интеллект: мода или нечто полезное?
Мега-рецензия сразу на две книги Дэниела Гоулмана - "Эмоциональный интеллект. Почему он может значить больше, чем IQ", а также на книгу "Эмоциональный интеллект в бизнесе".
В этих двух книгах вместе взятых - 1000 страниц. Я потратил на их чтение примерно 2 недели (правда, параллельно читая ещё три книги))). Но общее впечатление - неоднозначное... Впрочем, давайте по порядку. В рецензии будет несколько частей:
1. Общее впечатление от обеих книг. Минусы первой книги и плюсы второй, а также ругань в адрес издателей :)
2. Краткий обзор содержания обеих книг. Включая интеллект-карты и прочие дополнительные "вкусности" к ним.
3. Кто такой Дэниел Гоулман? И вообще, что такое "эмоциональный интеллект" с научной и прикладной точки зрения?
4. Что я вынес для себя лично из прочтения данных книг (если вдруг кому-то это интересно :)))
Итак, начнём... Начну я сразу с общих впечатлений. Если бы меня попросили одним предложением дать определение каждой из книг, то я сформулировал бы это так:
"Эмоциональный интеллект. Почему он может значить больше, чем IQ" - это научно-популярная книжка для самой широкой аудитории, рассказывающая об эмоциях в нашей жизни.
"Эмоциональный интеллект в бизнесе" - это справочник по социально-эмоциональным компетенциям как отдельного профессионала, так и организации в целом.
Если вы не чувствуете подвоха :) , то я напишу открытым текстом:
Книга "Эмоциональный интеллект. Почему он может значить больше, чем IQ" - это полный, но довольно поверхностный обзор всех имеющихся у психологов на конец 80-х - начало 90-х годов прошлого века знаний о психологии эмоции. /Пишу это более чем ответственно, т.к. именно в начале этих самых 90-х я активно писал диссертацию по психологии эмоций, и был "сильно в теме" )))) /
Несмотря на то, что книга "про эмоциональный интеллект", её правильнее было бы назвать как-нибудь вроде "эмоции в нашей жизни". В книге есть рассказ о том, что такое эмоции; об их нейрофизиологических механизмах; об эмоциональных феноменах в норме и патологии, о проявлениях эмоций в самосознании и в общении, в индивидуальной и в общественной жизни и т.д. Т.е. основная идея книги: "куда ни глянь - всюду эмоции, и нам надо ими управлять!" :)).
По сути дела, основная "фишка" автора, это то, что он взял и "рассортировал" все доступные ему знания об эмоциям по "полочкам" (категориям) эмоционального интеллекта.
Всё это было бы замечательно... Вроде бы сама книга является мировым бестселлером, она разошлась во множестве стран миллионными экземплярами. Но есть одно "но" - всё познаётся в сравнении!
А) Книга ОЧЕНЬ поверхностная, но при этом раздута в объёме.
Б) Книга отражает уровень знаний об эмоциях науки 1980-х. На сегодняшний день она процентов на 30 устарела.
В) И главное - есть популярные книги об эмоциях, которые просто лучше! По информативности, свежести знаний, полноте охвата эмоциональных явлений.
Уж извините, но в плане информативности, книга Е.П. Ильина -
Эмоции и чувства (издано
Питером, продаётся на
Озоне) гораздо лучше, чем первая книга Гоулмана про EI (
IMHO, разумеется)
* * *
...А вот теперь главный камень в огород редакции по поводу книги "Эмоциональный интеллект. Почему он может значить больше, чем IQ". Книга издана таким образом, что она получилась какой-то "междужанровой". Поясню.
Если рассматривать книгу как научно-популярную, то она глубоко морально устарела. Она написана в объёме и в стилистике какой-нибудь "Популярной психологии", изданной в СССР в середине 1970-х. Она слишком "про всё", она недостаточно сфокусирована на чём-то конкретном. В ней маловато простых и чётких алгоритмов самопомощи/саморазвития для неподготовленного читателя.
Если рассматривать книгу как научную, то тут вообще всё грустно. В книге есть довольно много отсылок к научным исследованиям эмоций, но редакторы почему-то решили не включать в издание библиографические ссылки (насколько мне известно, в англоязычных изданиях они есть). Соответственно, без этих "пруфлинков" ценность книги как текста, используемого в подготовке научных работ снижается в разы :(
Местами хромает перевод, особенно в части терминов и фамилий. Например, фамилия классика изучения эмоционального интеллекта Питера Сэловея (Piter Salovey) в первой книге переведена как "Сейлови" (стр.91), а во второй уже как "Саловей" (стр.475). Вроде как мелочь, но...
Вообще, книге явно не хватает именно
научного редактирования - хотя бы в части соотнесения англоязычных терминов и терминов, принятых в отечественной психологии. Например, во второй главе "Эмоциональный интеллект. Почему он может значить больше, чем IQ" речь идёт про какой-то "
эмоциональный бандитизм", когда состояние высокой интенсивности полностью берёт контроль над сознанием и поведением.
Ну и что это за уголовные метафоры? :) Вообще-то это называется "
аффект"... Подобных несоответствий в книге хватает :(
В итоге книга получается "тяжёлой" в качестве научно-популярной, но недостаточно точной и глубокой в качестве научной монографии (или учебника). Если с первым уже ничего не поделаешь (популярности у книги уже хватает :)), то второе (научность) можно было бы значительно улучшить за счет умелой редактуры. Хотя, кто его знает, м.б. когда-нибудь будет и второе "академическое" издание книги? :)
* * *
Однако, хватит критики! Если вы раньше ничего не читали про эмоции, то книгу - читать! Это своего рода "ликбез", который очень хорошо помогает в понимании своих эмоциональных состояний, а также в понимании того, как эмоции проявляются в нашей жизни и отношениях с другими людьми.
Базовая истина психотерапии - в основе любых психологических проблем нормального (психически здорового человека) лежат именно эмоции. При этом навыки обращения с собственными эмоциональными состояниями не изучаются ни в одной школе. Мы учимся эмоциональной саморегуляции методом проб и ошибок. И не всегда успешно :( Первая книга - это замечательное пособие по познанию себя (своих состояний) и по "азам" эмоциональной саморегуляции. Думаю, что эти "азы" будут полезны любому заинтересованному в саморазвитии человеку.
Вторая книга "Эмоциональный интеллект в бизнесе" - мне очень понравилась! Хотя и в ней хватает "воды" :) Но хотя бы её жанр понятен: это справочник по компетенциям. Структура книги очень логичная: общая модель и перечень компетенций - описание каждой компетенции - описание эмоциональных механизмов и феноменов, имеющих отношение к компетенции - кейсы, примеры, иногда рекомендации. Это действительно чёткая и полезная бизнес-книга.
Но не ожидайте от книги многого! Это именно справочник, который будет полезен или для тех, кто уже "в теме", или как отправная точка для дальнейших самостоятельных изысканий (для тех, кто НЕ "в теме"). Поясню.
Например, одна из мета-компетенций эмоционального интеллекта в бизнесе - "социальные навыки", в социальные навыки входят 5 компетенций - влияние (навыки убеждения), коммуникации, управление конфликтами, лидерство, инициирование перемен (новаторство). Вас ничего не смущает? :) Меня - смущает! Смущает то, что в книге каждой компетенции посвящено всего несколько страниц, в то время, как про каждую из них написаны сотни книг!
Если вы уже обладаете неким багажом знаний по данным компетенциям - это замечательно! У вас в голове выстроится вполне полная и содержательная модель данных компетенций. Но если вы не прочитали ни одного текста по лидерству, риторике, переговорам (и т.д.), то сказанного в книге - явно маловато для глубокого понимания (и развития!) перечисленных эмоциональных компетенций. Повторю: это именно "краткий справочник"!
* * *
Теперь краткий обзор содержания книг. Начнем с "Эмоциональный интеллект. Почему он может значить больше, чем IQ":
Глава 1 - Что такое эмоции и их нейрофизиологические механизмы - очень упрощённо, но в качестве "ликбеза" пойдёт :)
Глава 2 - Глава про деструктивное вторжение эмоций в нашу жизнь (про аффекты, в т.ч. патологические, которые являются причиной преступлений и прочих неразумных поступков) - автор нагоняет страху на читателя :) создаёт мотивацию - мол, если эмоциями не управлять, то у-у-у-у какая беда может случиться :)
Глава 3 - О влиянии эмоций на принятие решений и на успешность деятельности в целом - собственно, в этой главе и вводится понятие "эмоциональный интеллект" и описываются 5 его компонентов (стр.91-92).
Глава 4 - Про эмоциональное самосознание - про то, как мы осознаем (в норме) или не осознаём собственные эмоциональные состояния. Если не осознаём - это и причина, и следствие многих психологических проблем.
Глава 5. - Про эмоциональную саморегуляцию - на мой взгляд, самая интересная и полезная глава во всей книге! В ней описаны 4 негативные эмоции, с которыми мы сталкиваемся чаще всего - скука, гнев, тревога и печаль (депрессия) - и для каждой эмоции даются толковые советы, что нам с этим состоянием делать.
Глава 6 - Про самоконтроль и мотивацию - описывается несколько известных феноменов, таких как самоэффективность, оптимизм, состояние потока и т.п.
Глава 7 - Про эмпатию - довольно любопытная глава, в которой эмпатия противопоставляется социопатии
Глава 8 - Про роль эмоций в общении и отношениях с другими людьми - неплохо доказывается, что социальная успешность и компетентность в общении зависит именно от умения управлять своими эмоциями
Глава 9 - Эмоции в браке - по степени практической полезности это глава №2 в книге (после пятой)! Как возникают и развиваются конфликты в семье; что делать, чтобы не допускать конфликтов; как конструктивно решать их.
Глава 10 - Эмоциональный интеллект на работе - довольно неплохо, но все основные идеи более развёрнуто описаны во второй книге :)
Глава 11 - Эмоции и здоровье - очень поверхностно и, увы, мало :( про стресс, депрессию, психосоматику и т.п.
Глава 12 - Про стили эмоционального воспитания в семье - также разочаровало :( Ещё в середине 90-х видел диссертацию по данной теме - есть много интересных моделей и теорий эмоционального воспитания. Гоулман про них ни гу-гу...
Глава 13 - Про психотравму и посттравматический стресс (ПТСР) - довольно неплохо, есть рекомендации по преодолению. Хотя без специалиста всё равно такие вещи не решаются.
Глава 14 - Про эмоциональные аспекты темперамента в норме и патологии - в более родных мне терминах - это глава про акцентуации характера :) И если почитать про акцентуации что-нибудь более специализированное (вроде К.Леонгарда), то там всё более подробно и толково.
Глава 15 - Про некоторые эмоциональные отклонения - повышенную агрессивность, одиночество, химические и пищевые зависимости и т.п. - опять же в более родной терминологии это про девиации и делинквентное поведение :)
Глава 16 - Про обучение навыкам эмоциональной саморегуляции с помощью специальных программ для школьников и взрослых - пожалуй, самая интересная глава для психолога-практика. Подробно разбирается кейс - применение программы "Наука о себе" для школьников "Новой школы" в Сан-Франциско.
Лично мне
наиболее ценными в книге показались два приложения (Г и Д). Оба из них содержат конкретные умения и навыки, целенаправленное развитие которых приведёт к развитию ЭИ. Список этих навыков (
смотреть / скачать в формате *.doc) может быть полезен как в плане персонального саморазвития, так и для разработки программ по развития эмоционального интеллекта для взрослых и детей.
* * *
Краткий обзор книги "Эмоциональный интеллект в бизнесе" будет совсем уж кратким :)
Глава 1 - EQ vs IQ - сравнение прогностической ценности показателей интеллектуального и эмоционального развития человека. Получается, что EQ прогнозирует успешность человека в 2-3 раза точнее.
Также довольно интересны идеи о том, что в современном динамичном мире начинает доминировать "проектная модель" работы. Это означает, что современные люди должны уметь максимально быстро объединяться в группы, связанные позитивными отношениями, и конструктивно сотрудничать в них. А без достаточно высокого уровня эмоционального интеллекта это просто не получится. Таким образом, ЭИ - важнейшая компетенция будущего.
Глава 2 - Что такое эмоциональный интеллект на рабочем месте? -
ответ на этот вопрос скрыт в изучении "звёздных специалистов", наиболее успешных во взаимодействии и в отношениях с окружающими. Собственно, в этой главе и выделяются основные эмоциональные компетенции - всего ПЯТЬ - на рабочем месте (их перечень на стр. 52-54). (
смотреть / скачать в формате *.doc)
Глава 3 - EQ как гарантия профессиональной успешности и высокого профессионального и социального статуса - довольно убедительно доказывается простая мысль: чем выше EQ, тем успешнее профессионал (даже если он айтишник-интроверт :))).
В принципе, всё очень логично: чем выше уровень руководителя, тем больше времени он тратит на коммуникации внутри и за пределами организации. По сути дела верна формула: "рабоче время руководителя = рабочее время отношений с ключевыми людьми (внутри и вне организации)". Но важно ещё и КАЧЕСТВО этих отношений. И зависит это качество... разумеется, от уровня эмоционального интеллекта! :)
Далее с 4 по 8 главы подробно расписывается каждая из пяти компетенций "эмоционального интеллекта на работе". Написано всё довольно толково, пересказывать не буду :) , но размещаю здесь конспект в виде интеллект-карты (
скачать в форматах *.cdmz, *.mmap, *.pdf).
Глава 9 - про "команду" как особую группу, обладающую высоким уровнем группового EQ - несколько поверхностно, но есть любопытные идеи. Например, три ключевых фактора, приводящих к формированию хороших команд:
- высокий уровень квалификации членов команды в плане нетворкинга и работы в "проектном стиле" (вплоть до знания основ Project Management);
- любая команда - аналог семьи; конфликты и сотрудничество во многих командах разворачиваются именно "по семейному типу";
- главная эффективность команд кроется в эффекте синергии, а синергия в свою очередь является результатом грамотного лидерства и ролевого самоопределения участников.
Ещё из ценного в этой главе: на стр.333 - 10 ключевых EI-компетенций наиболее "звёздных" команд; на стр.345-347 - 6 довольно любопытных факторов группового "вдохновения" (мотивации на достижение результата).
Глава 10 - о том, можно ли обучать эмоциональным компетенциям сотрудников в самых разных организациях (на примере кейса), и как это делать неправильно :) - глава мне не очень понравилась - в ней довольно много критики тренингов и прочих программ корпоративного обучения. Критика местами верная, местами не очень. Но в любом случае не очень понятна правомочность автора на такую критику - он сам-то хоть одну такую программу провёл?! В книге про личный опыт автора - ничего нет...
Из ценного: на стр.371-381 - принципы разработки и проведения тренингов эмоциональной компетентности в корпоративном обучении.
Глава 11 - со скромным названием "лучшие методы" :) - о факторах и рычагах изменений эмоционального интеллекта на уровне ВСЕЙ организации. Глава понравилась, в ней есть системность и много здравых мыслей.
Собственно, законспектировал для себя эти самые "рычаги изменений", повешу на стенку, буду медитировать :))) /
интеллект-карта в форматах *.cdmz, *.mmap, *.pdf/.
Глава 12 - очень понравившаяся мне глава про то, каким образом эмоциональный интеллект "пускает корни" (или вернее сказать "вырастает из...") в корпоративную культуру организации - как ЭИ связан с ценностями, нормами поведения, традициями и т.д. и т.п.
В главе есть замечательная идея о том, что некоторые установки корпоративной культуры создают "слепоту" организации (её руководства) в отношении некоторых эмоциональных проблем (
они описаны на стр.425 и далее), которые могут существовать в компании "веками". Это что-то очень похожее на "
окно Джогари", только на уровне организации в целом.
Из полезного: на стр.423-424 - описание 11 феноменов ЭИ в контексте (на уровне) организационной культуры; на стр.434-435 - 6 главных причин демотивации сотрудников, связанных с эмоциональным интеллектом.
Глава 13 - в ней автор пытается ответить на вопрос "Что представляет из себя организация с высоким уровнем организационного эмоционального интеллекта?" - как ни странно, но эта глава лично меня не впечатлила, и не убедила :( В качестве "продвинутой" (в смысле EI) организации автор рассматривает консалтинговую фирму. На мой взгляд кейс выбран крайне неудачно; и никак не убеждает читателя в том, что высокий уровень EI может быть достигнут аналогичным образом где-нибудь и на производстве.
В заключение могу сказать, что эта книга = must read для любого менеджера, который мечтает стать топ-менеджером :) Важно лишь для начала честно и беспощадно отнестись к самому себе, чтобы оценить недостаточно развитые эмоциональные компетенции. Сделать такую оценку с ТОЛЬКО помощью книги - вполне возможно. А дальше дело за малым - "прокачивать" недостающие компетенции, оптимально использовать уже имеющиеся в наличии! И будет щастье :) Не понимаете, как "прокачивать" - обратитесь к специалисту! Ну, вы поняли :)))
Из "минусов" - в книге есть куча интересных идей про совокупный EI организации и про его системные механизмы. Чего в книге нет - так это чёткой управленческой методики, как изменять, корректировать эмоциональный интеллект на уровне организации. Хотя консультанты, которые занимаются организационной культурой, мотивационными системами и т.п. допилить изложенные в книге идеи до уровня методики наверняка смогут ;)
* * *
Ху из мистер Дэниел Гоулман? И вообще, что такое "эмоциональный интеллект" с научной и прикладной точки зрения?
9 апреля 2012 года состоялась замечательная дистанционная лекция человека, который является "живым классиком" исследований эмоционального интеллекта - профессора Йельского университета
Дэвида Карузо (лекцию можно
посмотреть на русском + почитать транскрипт на Digital October).
Вот цитата из его выступления: "...впервые теория эмоционального интеллекта была предложена в 1990 году Джеком Майером и Питером Саловеем. Вот эти два джентльмена опубликовали книжку, написали несколько статей, выступили на конференции, но дальше они встретились с журналистом, которому очень понравилась их идея, и он ее красиво изложил в своей книжке 1995 года. Его книжка разошлась многомиллионными тиражами и именно благодаря ей большинство людей с этими концепциями познакомились. Если бы не его книга, вас бы здесь сегодня, наверное, не было. ... Дэниел Гоулман популяризировал эту концепцию...".
А-а-а, вот теперь всё становится на свои места - почему книги (особенно первая) такие поверхностные, и почему автор так легко относится к корректности использования терминов, данных научных исследований и т.п. Гм, всего лишь журналист-популяризатор...
Вообще,
Дэниэл Гоулман личность разносторонняя - он написал 12 книг в основном по психологии эмоций, хотя в последнее время увлёкся медитативными практиками и прочей околовосточной мифологией :) /Результат его последних увлечений - книга "
Многообразие медитативного опыта", можно
посмотреть здесь, но лучше
купить тут :)/.
Не подумайте, что я настроен "осудить и заклеймить" г-на Гоулмана :) Просто мне кажется, что его главная заслуга даже не в том, что он "раскрутил" и распиарил "эмоциональный интеллект". Развитие общества происходит по спирали. И это касается также и интереса к собственной душе. Любое общество, любая культура последовательно проходит витки отчуждения от своего внутреннего мира, и витки углубленного интереса к самопознанию.
Но всегда нужны некие "трендмейкеры" - люди, которые "включают" новый виток, актуализируют этот самый интерес к своему внутреннему миру. Эти трендмейкеры практически никогда не изобретают ничего нового :) Они лишь называют старые смыслы и вопросы новыми, более современно звучащими словами.
По сути дела в версии Гоулмана "эмоциональный интеллект" - это такое
гуманистическое напоминание современным
западоидам о том, что всё же мы живём не только по закону "
Человек человеку - робот" (дензнак, консумент, продуцент и т.д.), но и по закону "
Все мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо".
В этом смысле особенно смешно было читать 2 и 3 главу книги "Эмоциональный интеллект в бизнесе" :) Где автор долго и убедительно доказывает, что если руководитель по-человечески (а не как функционер-бюрократ или тиран-самодур) относится к сотрудникам, то и люди работают лучше, и бизнес успешнее. Ох, ни фига себе какое гениальное открытие! :))))
Думаю, что секрет успеха и популярности книг Гоулмана не в крутости идеи "эмоционального интеллекта", а в том, что сознание рядового западного обывателя дошло до некой критической точки, когда потребность чувствовать себя не "роботом", а человеком, максимально обострилась. Книга просто оказалась актуальной... Актуально ли это для нас (российского общества) сейчас? Пока не особо... Но с каждым годом всё актуальнее :)
В технократическом потреблятском обществе, в хаосе информационных потоков задача обретения самоидентичности становится на редкость непростой - отвечать на вопрос "Кто я такой?" современному человеку становится все труднее. Часть нашей психики отчуждается, уходит "в подполье", и начинает мстить нам - просто периодически выходя из-под контроля. Именно поэтому в первой книге Гоулмана про эмоциональный интеллект так много газетной "чернухи" - когда кто-то в очередной раз под влиянием гнева, ревности, страха, ненависти (и прочих "подпольщиков") потерял контроль над собой, и совершил нечто ужасное.
И тут становится необычайно актуальной задача самопознания. Надо уметь переключить фокус своего внимания с внешнего "конвейера" житейских забот на внутренние, "потерянные" (отчужденные) части своей души. Например, назвав эти выпавшие из фокуса нашего повседневного внимания части души "эмоциональным интеллектом" :)
По сути дела Гоулман выступил в роли своеобразного миссионера. Я бы даже не побоялся, и сравнил его с самим Фрейдом :) Как в своё время Фрейд привлёк всеобщее внимание к душе, создав учение о бессознательном, так и книга Гоулмана продалась миллионными экземплярами страждущим, желающим понять, что у них там с "эмоциональным интеллектом". И, кстати, именно поэтому меня ничуть не удивляет, почему в настоящее время г-н Гоулман увлёкся восточным мистицизмом и психотехниками :) Это просто следующий "шаг внутрь себя", более глубокий, чем просто понимание/регуляция своих эмоциональных состояний.
Но при чем тут тогда "эмоциональный интеллект"? :))))))
* * *
Я считаю, что богу - богово, а кесарю - кесарево... Книги Гоулмана (
если называть всё своими именами, без политкорректности) - это
литературное переложение ЧУЖИХ научных достижений. Первую книгу ("
Эмоциональный интеллект. Почему он может значить больше, чем IQ") вполне можно было бы написать на основе 2-3 учебников по эмоциям и поверхностного дайджеста статей из научных журналов. Во второй книге ("
Эмоциональный интеллект в бизнесе") сам автор честно признаётся, что он описывает компетенции, которые вообще-то были разработаны специалистами
HayGroup.
Собственно термин "эмоциональный интеллект" предложили
психологи из Йельского университета -
Питер Сэловей, Джон Мейер, Дэвид Карузо в 1990 году.
К сожалению, на русском языке опубликованных работ этих классиков нет :(
Их модель эмоционального интеллекта (версии 2000 года) включает в себя 4 компонента (каждый из которых содержит несколько навыков/компетенций):
1) восприятие, оценка и выражение эмоций или же идентификация эмоций;
2) использование эмоций для повышения эффективности мышления и деятельности;
3) понимание и анализ эмоций;
4) сознательное управление эмоциями для личностного роста и улучшения межличностных отношений.
Некоторое представление о данной модели эмоционального интеллекта можно получить, например,
из этой статьи.
Кроме "теоретиков" эмоционального интеллекта есть ещё и "практики". Один из самых известных - психотерапевт Реувен Бар-Он. Его модель эмоционального интеллекта объединяет пять "сфер" - пять групп навыков, лежащих в основе психического здоровья и благополучия. Вот эти пять сфер:
1) Внутриличностная сфера
2) Сфера межличностных отношений
3) Сфера адаптивности
4) Сфера управления стрессом
5) Сфера общего настроения
Хочу сказать, что и отечественные специалисты стараются не отставать от западных коллег :) У нас также появляются свои спецы по эмоциональному интеллекту (например,
Д.В.Люсин,
И.И.Ветрова,
Е.Хлевная и др.). Да и число диссертаций по эмоциональному интеллекту в последние лет пять неуклонно растёт...
К чему бы это? :)
* * *
Чем больше вокруг химеры суеты, тем более правдоподобной она кажется... Главный секрет "эмоционального интеллекта" в том... что его НЕ СУЩЕСТВУЕТ!
1) Эмоции - это сквозной и самый "вездесущий" процесс, пронизывающий психику сверху-донизу и снизу-доверху. Т.е. эмоции есть всегда и в любых проявлениях психики. Поставить перегородку (т.е. чётко ограничить суть понятия): "вот это - эмоциональный интеллект, а это - уже не эмоциональный" попросту невозможно, да и бессмысленно.
Строго говоря, с точки зрения научной методологии "эмоциональный интеллект" - это избыточное и искусственно сконструированное понятие. За этим понятием не стоит никакой принципиально новой феноменологии. А это нарушение "бритвы Оккама" - зачем плодить лишние сущности? Разве что для монетизации? ;))))
2) Когда Говард Гарднер довольно смело, в расширенном понимании говорил о "видах интеллекта", то по сути дела он говорил о способностях человека (а это не совсем "интеллект" :)). И смешивать в одну кучу специальные способности (вроде музыкальных, математических и т.п.) и общие, универсальные (которые часто и называют "интеллектом") - некорректно.
Да и вообще, никто пока ещё толком не определил: являются ли эмоции "способностями" (в терминологическом смысле)? Скорее всего нет, т.к. способности по определению очень вариативны (например, к музыке у одного человека их нет совсем, а другой одарён, как Моцарт :)). А эмоции - универсальны, они есть у всех!
3) Что есть "интеллект"? В самом простом понимании - это способность решать задачи. От класса/типа решаемых задач зависит и тип интеллекта. Решаем логические задачки - имеем дело с интеллектом формально логическим. Пишем диктант - включается интеллект вербальный. Это если "на пальцах" :)
А в чём тогда смысл словосочетания "эмоциональный интеллект"? Решаем какие-то особые "эмоциональные задачи"? Или решаем какие-то задачи с помощью эмоций? Тут вот как-то снова не очень понятно... Т.к. если понимать под "эмоциональными задачами", например, регуляцию своего состояния (гнева, скажем), то решать эти задачи можно и с помощью абстрактно-логического интеллекта :) Ну, если хорошо проанализировать причины гнева :)
Если мы решаем какие-то задачи (например, математические) с помощью эмоций, то это вообще как? Да, в когнитивной психологии есть куча исследований о том, как эмоции (настроение, к примеру) влияют на решение логических, перцептивных и проч. задач. Но эмоции ничего не решают, они лишь участвуют в процессе решения, как один из факторов :)
Блиннн, похоже неуловимый "эмоциональный интеллект" снова от нас ускользает :)
4) Хорошо, давайте предположим некую идеальную ситуацию, когда "эмоциональный интеллект" - это "решение эмоциональных задач с помощью эмоций". Да, у эмоций присутствует некая собственная "внутренняя" динамика, своего рода самодвижение. Это так называемая "
логика чувств", изучение которой началось ещё задолго до нашей эры :) Ну, к примеру, в древнекитайской системе У-Син (пяти первоэлементов, вот
первая попавшаяся ссылка).
Логика самодвижения эмоций - тема крайне интересная, обширная и довольно малоизученая даже в современной психологии... Но в трактатах про эмоциональный интеллект вы вряд ли про это что-то прочитаете :(
5) Ладно-ладно, профессура из Йельского университета - люди вполне вменяемые и разумные :) Про "эмоциональный интеллект" они говорят очень осторожно, предпочитая использовать более корректное "эмоциональные компетенции". По сути дела они говорят о некой группе умений/навыков, связанных с тем, как человек взаимодействует с собственными и чужим эмоциями.
Это всё замечательно... Проблема лишь в том, что сами эти умения и навыки - не их изобретение, а давным-давно в психологии известны :) Ткните пальцем в любую компетенцию в составе эмоционального интеллекта, и я скажу вам, кто и когда этим занимался раньше, задолго до появления словосочетания "эмоциональный интеллект".
...И опять же - зачем умножать сущности? Чем не устраивает просто "эмоциональная саморегуляция", "эмоциональное самосознание", "социализация эмоций", "стресс-менеджмент" и т.д. и т.п.?
6) Говорят про особенную прикладную ценность "эмоционального интеллекта"... Дескать, наделенный всеми и достаточно развитыми компетенциями (из состава ЭИ) человек - счастлив, успешен в карьере и т.д. и т.п. Но корректно ли такое утверждение?
Эмоциональный интеллект - это искусственная конструкция. Это как портрет идеального жениха по Гоголю: "Если бы губы Никанора Ивановича приставить к носу Ивана Кузьмича, то...". Никто пока ещё не доказал, что ЛЮБОЙ человек может обладать ВСЕМИ включенными в модель эмоциональными компетенциями. А может быть и не нужно обладать всеми? А если не нужно, то наличие каких компетенций (в каких условиях, для решения каких задач, при наличии каких личностных особенностей и т.д.) будет необходимым и достаточным?
Мда, вопросов больше, чем ответов... Копать вам, ребята (исследователи ЭИ), не перекопать...
7) Если эмоциональный интеллект = разрозненные компетенции (а никто пока не доказал обратное - то, что они являются каким-то закономерным образом связанными друг с другом), то снова возникает вопрос о научной целесообразности использования термина "эмоциональный интеллект", и о громождении всяких красивых моделей вокруг него.
Дело в том, что главная болезнь науки психологии 20-21 века - это наводнение огромного количества эмпирики и локальных моделей на фоне отсутствия каких-либо внятных мета-теорий, которые могли бы все эти дурные массивы непрерывно возрастающих разрозненных данных как-то интегрировать и объяснить.
"Эмоциональный интеллект" на такую мета-теорию ну никак не тянет, но новый поток обширных экспериментальных данных вокруг этого квази-понятия генерит исправно. В моём понимании - это такое маленькое методологическое зло :)
* * *
Хотя "эмоциональный интеллект" штука и анти-научная :) , но книги про него лично мне читать было интересно! Если это кому-нибудь интересно, то готов поделиться некоторыми идеями, которые мне показались любопытными, и которые я собираюсь использовать в своей работе - над собой :) и в качестве консультанта.
1. В первой книге в нескольких местах встречается мысль о том, что эмоциональное сознание является постоянно рассинхронизированным с рациональным сознанием. Т.е. существует два разных, лишь изредка пересекающихся темпомира - мир мыслительных процессов, и мир эмоций. Возможно, что степень этой рассинхронизации, достигнув некоего критического значения, начинает вредить нашей самоорганизации.
Получается, что именно эмоции задают "экстремальность" в нашей самоорганизации. Под влиянием эмоций иногда мы принимаем решения слишком быстро (и опрометчиво!), а иногда слишком долго (и опаздываем!). В принципе, тайм-менеджмент и стресс-менеджмент всегда были дружественными дисциплинами :)
Основные "рассинхроны" описаны в приложении Б (стр. 508):
1) Эмоции запускают быструю, но неточную ответную первую реакцию
2) Процесс мышления ВСЕГДА медленнее, чем эмоциональная реакция, но эмоции задают "рамку", которая определяет характер и направление мышления
3) Эмоции создают "детскую", наивную реальность, в которой ассоциативное сходство принимается за доказательство
4) "Эмоциональный ум реагирует на настоящее так, как если бы это было прошлое" - эмоции лежат в основе стереотипов и установок, моделирующих шаблонные реакции и выводы
5) Состояние = комплекс ограниченных мыслей, реакций, воспоминаний. Пока не сменится состояние, выйти за рамки этого комплекса очень сложно.
Вывод напрашивается парадоксальный :) - чем медленнее мы принимаем решение, тем большое шансов абстрагироваться от влияния эмоций. Чтобы продвигаться быстро, надо решать медленно :)
2. Просто гениальная цитата: "Главная одарённость мастера - умение направить ВСЕ эмоции на достижение результата". Проникся, пошёл думать... :) Думать о том, как можно фокусировать в одну точку ВСЕ эмоции...
3. В обеих книгах обнаружен парадокс :) С одной стороны декларируется, что коммуникативные навыки и ЭИ в целом - в тренде; и крайне необходимы для современных "сетевых" организаций, удалённых рабочих мест и проектного стиля работы.
С другой стороны, подрастает целое поколение, "воспитанное Интернетом", у которого отсутствуют элементарные навыки общения. Техническая лёгкость установления коммуникаций никак не гарантирует их "человечности" - в плане эмпатии, этичности, этикетности и т.д.
Над данным парадоксом размышляю я уже давно, и у Гоулмана нашел несколько новых интересных мыслей. Вообще, хочу по данной теме сделать отдельный пост...
И ещё из разряда тайм-менеджмента для "топов" (глава 6) - их источник информации №1 - не книги, не письменные отчёты, а живое общение с ключевыми (лучшими специалистами). Если им нужно что-то узнать, они находят в своем окружении самого компетентного, и просто задают ему вопрос. Это важнейший навык ЭИ, позволяющий руководителям сильно экономить своё время. Т.е. люди (эксперты) = быстрая информация :)
5. Очень сильно лично меня озадачила такая компетенция (в главе 7) как политиканство. Видимо, здесь мой эмоциональный интеллект не развит совсем :) К любому политиканству отношусь негативно. Пошёл думать, что хорошего можно найти в политиканстве :)
* * *
Резюме: 1) В ближайшие лет 20-25 специалисты, имеющие дело с прикладной психологией (здесь следует понимать максимально широко, включая менеджеров, HR-специалистов и т.п.) от концепта "эмоциональный интеллект" вряд ли откажутся.
Также вряд ли они откажутся от желания оценивать и/или развивать эти самые "эмоциональные компетенции". Но... так как само научное наполнение концепта остаётся крайне размытым, то в реальности всё будет зависеть от адекватности конкретных специалистов, которые этот самый "эмоциональный интеллект" в качестве инструмента/предмета своей деятельности выбирают.
Что, собственно, уже и наблюдается :) В каких-то компаниях, услышав словосочетание "эмоциональный интеллект" плюются и крутят пальцем у виска, а в каких-то других рассматривают прокачку эмоциональных компетенций чуть ли не как панацею.
2) Буду ли я использовать в своей работе (и в саморазвитии) "эмоциональный интеллект" и "эмоциональные компетенции"? Буду, но без фанатизма :)
"Эмоциональный интеллект" - это лишь коллекция идей про эмоции. И, возможно, некоторые из этих идей будут мне полезны.
"Эмоциональные компетенции" - это лишь некое описание (одно из возможных, но довольно добротное, впрочем) эмоционально-личностных характеристик человека. Как инструмент, экономящий время на понимание и основа для личностно-ориентированного обучения, вполне имеет право на существование :)
Сергей Калинин
http://s-kalinin.blogspot.com/2013/07/blog-post_31.html