По образования и учёной степени я физик-ядерщик, и начало моей служебной карьеры было связано именно с этой областью знаний. Тем не менее, с 1976 года моя деятельность была целиком посвящена изучению ЭСВ и проблемам применения его в национальных интересах. Большинство моих друзей до сих пор удивляются и не могут понять, как я смог совершить такой, по их мнению, совершенно невероятный кульбит. В этой главе я расскажу о том, как моя жизнь и карьера сделали настолько крутой поворот, что я из академического физика-исследователя превратился в директора секретной правительственной программы экстрасенсорного шпионажа, известной теперь под названием «Звёздные Врата».
**
Детство и юность
Я родился в Бостоне, штат Массачусетс, в январе 1940 года, как раз перед тем, как Соединённые Штаты Америки вступили во Вторую Мировую войну. Мой отец служил в военно-морском флоте, и наше семейство следовало за ним повсюду, где ему приходилось проходить службу, пока отца не послали участвовать в боевых действиях на Тихом океане. К тому времени две мои сестры, мать, и я жили в Калифорнии.
После войны, в 1946 году, по непонятным мне причинам моё семейство обосновалось в Тусоне, штат Аризона, купив там у некоего «джентльмена» ранчо в 40 акров, в котором водились лошади, цыплята, обитало много котов и собак. Но необычнее всего для сороковых годов было то, что в одном доме на ранчо жило два семейства.
В те времена я ездил в школу на лошади. Теперь, по прошествии почти 60 лет, наше «ранчо», находящееся тогда далеко от города, оказалось в самом центре Тусона, а на пустыре, месте моих детских игр, сейчас открыт торговый центр!
Ещё в пятидесятые годы меня стало интересовать всё, что было связано с Россией (Советским Союзом). В детстве я часто болел, и, чтобы мне не было скучно, родители клали рядом с кроватью книгу - Всемирную Энциклопедию. Я самостоятельно освоил кириллицу и приобрёл некоторые знания по географии России. К примеру, мог довольно точно разместить на контурной карте многие большие города России. Кто мог тогда подумать, что мой детский интерес к России был предвестником последующих жизненных событий, которые свяжут меня с этой страной на долгие годы. Когда на орбиту был запущен первый русский спутник, я, едва услышав об этом, выбежал на улицу, чтобы понаблюдать, как эта «новая звезда» тихо скользит по небу - для меня это было очень волнующим событием.
Начиная с 7 класса и до окончания средней школы, я учился в школе-интернате, в Тусоне, приблизительно в 20 милях от дома. Образование, которое я получил там, сыграло огромную роль в определении карьеры всей моей жизни. В выпускном классе (1958) я брал уроки физики у очень умного преподавателя, который ввёл в основной курс азы интегрального исчисления - небывалое в те времена дело. Мне нравилось заниматься этим, и я весьма преуспел в науке.
Моя мать, жившая до моего рождения в Бостоне, хотела, чтобы я поступил в Массачусетский Технологический Институт в этом городе, но я сказал ей, что это «просто техническая школа», а я был нацелен всерьёз заняться физикой. В конечном итоге я остановился на Университете Рочестера в Штате Нью-Йорк, США, где физика была главной дисциплиной. Я приложил все усилия, чтобы поступить на курс углублённого изучения физики, и был принят.
Физика была единственной академической дисциплиной, в которой я преуспел. В других науках я был далеко не первым и даже подвёл свой первый курс на экзамене по истории западной цивилизации. Моя плохо выполненная работа по истории в соединении с таким же плохим знанием немецкого языка привела к тому, что после второго курса профессор немецкого языка сказал, что выпустит меня только с условием, что я обещаю никогда и нигде больше не пользоваться немецким языком. Так на корню была загублена моя лингвистическая карьера, и я с тех пор не сражался больше ни с каким другим языком, кроме английского. Даже сейчас, когда мне случается пробормотать несколько слов по-русски из разряда «спасибо» или «до свидания», в ответ мне улыбаются по-доброму, но иронично.
В течение четырех лет обучения в университете, я был первым учеником в физической лаборатории, особенно хорошо разбираясь в ядерной аппаратуре, высокоскоростной электронике и измерении корреляции угла гамма-лучей -продвинутая тема для ученика высшего колледжа в то время. К счастью для меня, мои профессора-физики написали самые восторженные рекомендации, чтобы я мог поступить в аспирантуру, которая помогла мне скомпенсировать перекосы в образовании и подтянуть общефизические вопросы.
Здесь необходим краткий экскурс в историю. В США обычной практикой является летняя подработка студентов колледжа, и я не был исключением из правил. Так вот, когда мне было 20 лет, с лета 1960 года, я стал подрабатывать в Рэнд-Корпорэйшн, компании, расположенной прямо на берегу океана в Санта-Монике, штат Калифорния. Рэнд, в то время частная компания, была главным образом «мозговым центром» Военно-воздушных сил США. Как и в детстве, меня манило к себе небо, я был увлечён самолётами и с удовольствием принял участие в патрульной программе курсантов гражданской авиации, с восторгом изучая пилотирование. То, что я, хотя бы косвенно, работал на развитие Воздушных сил США, вызывало во мне особо захватывающие ощущения. Кроме того, эта работа приобщила меня к миру государственных тайн, так как даже те, кто устраивался работать на лето, должны были проходить проверку на благонадёжность и иметь дело с секретными документами. Я проработал в этой компании 5 лет, занимаясь главным образом физикой атмосферы. Моя первая серьёзная публикация появилась в геофизическом журнале в 1964 году, но уже тогда я начал заниматься анализом разведданных, главным образом в области ядерной физики. И хотя это было на заре моей жизненной карьеры, я уже воспринимался разведывательным сообществом как способный аналитик. Но вернёмся к моей истории.
Итак, в 1962 году я перешёл в Технологический Институт Карнеги в Питтсбурге (теперь известный как Университет Карнеги-Меллон), чтобы сдать экзамены на степень доктора физики. В первый же день учёбы я заблудился в коридорах университета, спустился в лабораторию и увидел мужчину азиатско-индийской внешности, склонившегося над аппаратом, знакомым мне ещё по работе в Рочестере. Я подошёл и спросил его: «Это установка угловой корреляции гамма-гамма излучения?» Профессор С. Джха (а это был он) ответил: «Да, а ты кто?»
Учась у индийских профессоров в Рочестере, я почти не интересовался их родной страной и мало что знал об Индии. Поэтому, начав работать вместе с Джхой в его лаборатории, я понятия не имел, что в то время он был одним из самых известных и уважаемых исследователей в области ядерной физики и эффекта Мёсбауэра. В конечном итоге мы стали хорошими друзьями, а Индия - важной страной в моей жизни... но, мне кажется, я опять забежал вперёд в своей истории. К сожалению, профессор Джха и его лаборатория были единственной моей связью с миром научного сообщества. Я был тогда очень молодым (всего 22 года) и ещё совершенно незрелым молодым человеком. Время, которое я проводил не в лаборатории, большей частью терялось попусту на обеды в весёлых компаниях, вечеринки, а также обучение игре на волынке. Академическое изучение физики вообще не значилось в повестке моего дня! Всё это аукнулось мне в начале 1964 года, когда физический факультет попросил меня уйти, несмотря на степень магистра, которая рассматривалась ими как утешительный приз.
Отрезвляющая действительность явилась тут же в виде «дружелюбной» повестки от Армии США, в которой меня приглашали прийти на призывной участок для проверки физического состояния новобранца: я должен был идти на только что начавшуюся вьетнамскую войну! Поверьте мне: нет другого более эффективного ускорителя для превращения незрелого молодого человека в зрелого, как перспектива попасть на войну. Я поделился своей проблемой с профессором Джхой, и он блестяще её разрешил, взяв изгнанного студента техником-лаборантом, работающим по военно-орскому контракту, по которому он как раз проводил исследования. Поскольку, трудясь там, я был занят в оборонной промышленности, меня освободили от призыва. Уф!
Я работал у Джха до конца 1964 года. Потом, в один прекрасный день, Джха, буквально взяв меня за руку, повёл по улице в лабораторию Университета Питтсбурга к профессору Берни Кохену, ещё более известному физику-экспериментатору в области механизмов ядерных реакции и структуры ядра.
Очевидно, эти два учёных мужа знали друг друга очень хорошо. Джха сказал: «Берни, у этого парня были кое-какие академические трудности на моём факультете, но он - один из лучших исследователей, которых я когда-либо знал. Думаю, он должен стать твоим студентом и работать с тобой». Берни ответил: «Любой, кого ты порекомендуешь, тут же становится моим студентом».
Таким образом, началась моя повторная аспирантская карьера - на этот раз напряжённая, отмеченная моей прилежностью, зрелостью и отличными успехами. Я поступил в Питтсбургский Университет соискателем докторской степени по ядерной физике и начал работать в лаборатории ускорителей под руководством профессора Бернарда Л. Кохена. Джха был прав. Я преуспел в обучении, узнал огромное количество экспериментальных методологий, изучил всевозможное компьютерное «железо» и написал диссертацию на тему «Изучение ядерных реакций через (p, pn) реакцию на лёгких ядрах и (d, pn) реакцию на ядрах от средних до тяжёлых». В 1968 году я стал доктором физики и получил назначение в отдел физики циклотронной лаборатории в Калифорнийском Университете в Дэвисе.
Во время учёбы в Питтсбургском Университете я познакомился и подружился с ещё одним индусом, Гангадхараном, сокращённо Гангсом. Он получал степень доктора физики в области ядерной химии, но наша экспериментальная работа во многом пересекалась, так что мы помогали друг другу. Это было начало 40-летней дружбы, которая внезапно оборвалась в 2000 году в связи с его неожиданным уходом из жизни.
В 1969 году Гангс возвратился в Индию и начал работать в Бхабха, в Атомном Исследовательском центре близ Бомбея (теперь он называется Мумбай). В 1970 году я предпринял своё первое путешествие в Индию, и мы с Гангсом в течение шести недель свободными туристами прошли из одного конца страны в другой. Получилось так, что я просто влюбился в эти места. Гангс, очевидно, писал домой о своей дружбе со странным западным жителем, так что когда я, наконец, прибыл в Индию, то был тепло встречен его роднёй, почти как член большого семейства, отношения с которым продолжаются и по сей день.
Я рассказываю об этом периоде моей жизни, потому что в 1973 году у нас с Гангадхараном возник план. В то время в США был принят закон, называемый Общественным Законом 480, который разрешил Индии оплачивать ее финансовый долг США в местной, неустойчивой индийской валюте, рупиях. В результате у США было около миллиарда американских долларов в индийских рупиях, которые, согласно закону, нельзя было нигде обменять на твердую международную валюту. Таким образом, многие учёные могли воспользоваться этим преимуществом, представляя предложения по исследованиям в любой области и по любой теме вообще, если писали на титульном листе, что фонды для исследования берутся из общественного Закона 480. Такие предложения даже не посылались на экспертную оценку! Соединённые Штаты стремились во что бы то ни стало использовать эти индийские рупии. В то время как исследователи могли тратить неограниченные суммы денег в Индии, они не могли, к примеру, купить билет на международный рейс, потому что за него надо было платить в твердой валюте.
Наш план касался техники нейтронной активации, которая была разработана в Калифорнийском Университете в Беркли и помогала археологам определять, была ли глина древнего черепка глиняной посуды взята из почвы того места, где обнаружена древняя находка, или же посуда была привезена из какого-то другого, возможно, очень отдаленного места. Таким образом, археологи могли наносить на карту маршруты торговли народов древнего мира.
Мы с Гангадхараном хотели воспользоваться общественными фондами Закона 480, чтобы применить эту технику на огромном количестве глиняных горшков, выставленных в музеях по всей Индии. Честно говоря, это было оправдание, чтобы иметь возможность оплачивать через правительственные фонды путешествие по всей Индии с несколькими миллиграммами глины от найденной в раскопках глиняной посуды. Какой замечательный способ стать музейным туристом! О, я не забыл упомянуть, что мы таким способом могли ещё и двигать науку?
Примерно в это же время я попал на странную конференцию в Калифорнийском Университете в Дэвисе, организованную профессором Чарльзом Тартом, известным и уважаемым психологом, главным образом интересовавшимся изменёнными состояниями сознания. Один из выступавших очень деловито рассказывал о том, что он называл опытами нахождения вне тела. Я никогда не слышал об этом прежде, но так или иначе был заворожён тем, что услышал. Роберт Монро, а это был он, только что написал книгу под названием «Путешествия вне тела». Я понял: во что бы то ни стало я должен получить эту книгу, и если этот деловитый парень мог выходить из своего тела, то я, очевидно, мог бы сделать это более легко, поскольку я учёный и всё такое прочее. Моё высокомерие, оказалось, как это часто бывает, совершенно необоснованным. В течение многих месяцев я безуспешно пытался выйти из своего тела. В конце концов, я забросил все эти попытки, квалифицировав их как глупость, и переехал в Сан-Франциско, чтобы исследовать вновь обретённую мной свободу и безработицу.
Почти год я преподавал физику в так называемом Свободном Университете Сан-Франциско и активно участвовал в массовых увлечениях, которыми кипели семидесятые годы, в частности посещал лекции по серьёзным парапсихологическим исследованиям, которые читал Чарльз Хонортон. Я воспринимал парапсихологию как реальную науку с гипотезами, которые можно проверить, и твердыми статистическими исследованиями. Как-то раз во время совместного обеда Чарльз доходчиво и убедительно ответил на все мои вопросы, и всё же в глубине души я думал, что вероятность всех этих экстрасенсорных вещей в лучшем случае минимальна.
После некоторого времени, проведённого в библиотеке, я обнаружил, что многие из этих невероятных, на западный взгляд, концепций были общеприняты в Индии как истинные, и к тому же существовали просто фантастические свидетельства подобных явлений. Кончилось всё тем, что я написал одно из самых трудных в моей жизни писем к Гандахарану, который к тому времени активно строил свою карьеру в Атомном Исследовательском Центре Бхабха в Мумбае.
Поскольку, как я уже сказал, у нас был план использования нейтронных методов активации для нанесения на карту торговых путей народов древней Индии, я рассказал Гангсу, что меня заинтересовали, так называемые, «психические» вещи. В конце концов, я физик, и если даже маленькая толика того, что я слышал о парапсихологических явлениях, была правдой, тогда это имеет огромное значение и для физики, и для других дисциплин! В конце письма я спросил у Гангса, почему бы вместо работы по нейтронной активации нам в течение года не исследовать, так называемые, психические явления?
Я думал, что после этого никогда больше не получу известий от моего дорогого друга, но, к большому моему удивлению, получил в ответ восторженное письмо, в котором друг сообщал мне, что всегда хотел заниматься чем-то наподобие этого. Так что я приступил к домашней работе: стал читать англоязычных авторов, из тех, кто шёл по этому пути до меня. И опять пришёл к высокомерному и неправильному заключению, что я мог сделать это намного лучше любого из них, да к тому же с Индией меня связывают уж куда более прочные нити. Увы, из всех этих заключений только последний пункт, может быть, имел под собой какое-то основание.
В качестве подготовки к новой работе я построил сложное устройство - генератор случайных чисел (задолго до персональных компьютеров) и собрал ещё один механизм - для измерения находящихся за гранью понимания способностей к психокинезу.
Вот так в августе 1974 года я поселился с Гангадхараном, его женой Махалакшми и их сыном Рампрасадом в Анушакти Нагар (городе атомной энергии), вполне готовый к тому, чтобы стать лауреатом Нобелевской премии за исследование воздействия сознания на материю.
После года путешествий главным образом по югу Индии и накопления просто фантастических наблюдений за магическими трюками, я не разглядел в них ничего экстрасенсорного, а увидел только самое настоящее, довольно примитивное мошенничество. Оглядываясь назад, я немного стыжусь своего собственного высокомерия, культурного невежества и топорного простодушия. Теперь-то я знаю, что западные люди не должны вмешиваться в эти вещи со своими мерками, независимо от того, насколько хорошо они относятся к культуре чужой страны, как это было в моем случае. Всё это напоминает принцип физики: не разрушайте то, что вы пытаетесь измерить.
К концу моего пребывания в Индии я написал письмо на 10 страницах, адресованное Чарльзу Хонортону, в котором предлагал ему целый список того, чем мы могли бы заниматься с ним вместе в его лаборатории в Маймонидисе, Медицинском Центре в Бруклэнде, Нью-Йорк Сити. В ответ я получил только одно слово: «Да!»
Так с весны 1975 года и до зимы того же года я получил возможность увидеть, что такое серьезное исследование парапсихологии, и показал мне это настоящий Мастер! Я был заинтригован.
Тогда же я встретил экстрасенса и артиста по имени Инго Сванн. Инго рассказал мне о программе, в которой он участвовал в Стэнфордском Исследовательском Институте близ Сан-Франциско в Калифорнии (SRI), теперь он называется Международный Стэнфордский Исследовательский Институт. Инго проводил там эксперименты по психокинезу, что требовало оборудования и всяческих методик. Поэтому он оказался весьма впечатлён моей технической и экспериментальной подготовкой. За несколько месяцев мы с Инго стали друзьями и провели серию первых экспериментов в Маймонидесе, в которых он участвовал как медиум.
Получилось так, что Инго убедил доктора Джеральда Путоффа, директора парапсихологической программы исследований в Стэнфордском Институте, что меня надо взять на работу, потому что я могу оказать действенную помощь в проводившихся тогда экспериментах по психокинезу. Так Инго Сванн дал старт моей последующей 20-летней карьере в исследовании и использовании психических явлений, за что я ему бесконечно благодарен.
Тогда я ещё не знал, что эта «исследовательская» программа была совершенно секретной и финансировалась ЦРУ.
**
«Звёздные Врата»
За исключением редких случаев, США стали серьёзно интересоваться информацией, полученной с помощью экстрасенсорного восприятия для применения её в военных и разведывательных целях, только после 1972 года. С тех пор многие авторы, включая и Джо Мак-Монигла, уже писали об участии Правительства Соединённых Штатов в этой двадцатилетней программе, известной под названием «Звёздные Врата», на которую было потрачено 20 миллионов долларов. Ранняя история этой программы была отражена Путоффом и Таргом в их книге «Зона досягаемости разума», написанной в 1976 году. Однако в период написания книги о многих вещах упоминать было нельзя, так как материалы были строго засекречены. В настоящее время почти все материалы и методы проекта рассекречены и стали достоянием общественности.
В 1975 году я присоединился к команде Стэнфордского Института, сначала как консультант, а в начале 1976 года уже как старший научный сотрудник. Я должен был сначала получить доступ к просто секретным материалам, потом - к совершенно секретным материалам. А когда весь этот путь был пройден, я был потрясён тем, какие интересные данные были получены в результате экспериментов, проведённых в рамках исследовательской программы, и огорчён, что большинство людей «извне» понятия не имеет об этом потрясающем явлении - экстрасенсорном восприятии.
В 1982 году из программы ушёл Расселл Тарг, а в 1985 году уехал и доктор Джеральд Путофф. Так руководство программой перешло ко мне.
Программа под моим надзором.
С самого начала проекта, развернувшегося под эгидой Центрального Разведывательного Управления США (ЦРУ), и до 1979 года Стэнфордский Исследовательский Институт нёс основную ответственность за три сферы задач проекта. Сначала нам поручили использовать аномальное познание для получения информации о том, от каких объектов, расположенных на территории Советского Союза, других стран Восточного Блока и других коммунистических стран (например, Китайской Народной Республики) исходит угроза. Второй вид деятельности был направлен на проверку точности и степени доверия, с которым можно относиться к информации об экстрасенсорных исследованиях, медленно процеживавшейся тогда из Советского Союза. Наконец, нам оказывали некоторую минимальную поддержку в проведении фундаментальных и прикладных исследований. Фундаментальные исследования проводились с целью понять физику, физиологию и психологию способности к аномальному восприятию, в то время как главным направлением прикладных исследований было выработать методику, при помощи которой можно было получить «конечный продукт» -информацию, более точную и достоверную.
Печально, но факт: современные военные, от которых зависят финансовые вопросы, не торопятся вкладывать свои средства в программы, основанные только на экстрасенсорных данных. Во время Холодной войны сенатор Уильям Проксмайер придумал новую награду - орден Золотой Стрижки, как способ публично пристыдить правительственных чиновников, финансирующих глупые проекты. Проект изучения ЭСВ, независимо от качества проводимых исследований, имел все шансы вызвать насмешки и получить позорный орден. Всё это привело к эффекту очень осторожного подхода к финансированию проектов по исследованию ЭСВ. Когда я стал во главе проекта в Стэнфордском Институте, более 40 % моего времени тратилось на попытки найти фонды для дальнейшего развития программы.
В Стэнфордском Исследовательском Институте (SRI) и позже в Международной Корпорации Прикладных Наук (SAIC) в рамках проекта было много успешных примеров разведывательного применения ЭСВ. Но в качестве первого примера я хочу рассказать об успехе, не связанном со шпионской деятельностью и формально не являющийся частью программы «Звёздные Врата». Скорее это был отклик на отчаянный звонок друга с просьбой о помощи.
Во время одного из моих многочисленных посещений Вашингтона и Разведывательного Управления Министерства Обороны США я встретился с Анжелой. Она была одной из дальновидящих Разведывательного Управления и обладала существенными навыками в аномальном восприятии. Анжела рассказала мне о своей подруге, которая интересовалась необычными явлениями и хотела встретиться со мной. Что ж, какие проблемы?
Подруга Анжелы (назовём её Эстер) руководила кампанией первичных выборов Президента Клинтона в Штате Техас. В результате Клинтон назначил её руководителем президентского отдела связей с общественностью. Анжела и я встретились с Эстер в её офисе, и я был впечатлён её очевидными и тесными связями с семейством Клинтонов.
Не только на стене, но и в других местах, где только можно было их поставить, я увидел большое количество фотографий - некоторые из них можно было бы подписать: «Билл и Эстер в различных обстоятельствах». Тут она бегала с президентом трусцой, там играла с Соксом, котом президентского семейства, здесь болтала с женой президента Хиллари на официальном приёме и так далее. Всё это на самом деле выглядело весьма впечатляюще.
Мы обедали и наслаждались глубокими рассуждениями о природе действительности, парапсихологических явлениях всех видов и мастей и современной политике. Это встреча и множество обедов в течение последующих поездок в Вашингтона дали начало славной дружбе, которая длится и по сей день.
Когда Клинтон был переизбран на второй президентский срок, он перевёл Эстер в Западное Крыло Белого Дома, чтобы она осуществляла связь Белого Дома с Сенатом
США.
Как-то раз во время второго президентского срока Клинтона Эстер в панике позвонила мне по телефону. Ее двадцатилетняя дочь не появилась на работу, и её нигде не могли найти.
- Эстер, какого черта вы звоните мне? - спросил я. - Учитывая ваше положение в Западном Крыле, у вас есть прямой доступ к Федеральному Бюро Расследований, к Секретной Службе и местным официальным лицам, имеющим отношение к правоохранительным структурам. Так почему вы звоните мне?
В ответ Эстер сказала мне, что обращалась со своим личным вопросом во все инстанции, но никто так и не смог ей хоть сколько-нибудь помочь. Она убеждала меня попросить кого-нибудь из наших дальновидящих помочь ей. Ясно было, что она в паническом состоянии, и я обещал попробовать сделать всё, что сможем.
В своей лаборатории мы называем такой вид работы поисковой задачей. И хотя считается, что поиск потерянных вещей, самолетов, оружия, наркотиков, а также людей - обычная экстрасенсорная практика, эти задания из разряда наиболее трудных. Есть три подхода, которые мы применяем как в полевых условиях, так и в лаборатории. Первый - просим, чтобы экстрасенс «воткнул булавку в карту», указывая на возможное место нахождения потерянного человека. Многочисленные эксперименты показали, что по средним показателям этот подход не слишком хорош, но порою этот метод срабатывает и привлекает к себе особое внимание. Иногда это преувеличенное внимание приводит к тому, что люди ждут от этой техники каких-то нереальных результатов.
Более реалистичный подход, имеющий шансы быть и более успешным, в сущности представляет собой стандартное дальновидение, цель которого - определить местонахождение отсутствующего человека, в данном случае дочери Эстер. Однако даже этот подход имеет свои проблемы; безупречное дальновидение может и не принести значительной пользы в обнаружении потерянного человека. Позвольте мне проиллюстрировать это.
Предположим, мы хотим обнаружить советскую субмарину, которая скрывается под водой где-нибудь вблизи калифорнийского побережья. Предположим далее, что «психический зритель», дальновидящий, почти совершенен в своём восприятии. Он точно живописует интерьер подлодки, подробно описывает членов команды, определяет, как зовут капитана и его детей, и сообщает, что у команды было в тот день на обед! Вот это да! Явно реальный контакт и блестящий пример первоклассной, точной экстрасенсорной информации. Но при этом... она никоим образом не помогает обнаружить подводную лодку, это просто «вода»! Вот вам наглядный пример того случая, когда ценность информации - например, той, что необходима для поисков дочери Эстер - часто не зависит от качества дальновидения. Качество дальновидения отличное, а ценность информации нулевая.
К счастью, реальный мир предусматривает компромисс. В стандартном протоколе дальновидения агент отправляется в некоторое случайно выбранное место, находящее за пределами зрения экстрасенса, и дальновидящий просто описывает среду, где человек находится в настоящий момент - в этом нет ничего нового. В конце концов, это прозаический, каждодневный лабораторный эксперимент. Так как же этот подход можно использовать, чтобы определить место нахождения человека?
Ну, это, безусловно, зависит от точности и детализации психического отклика. В конечном итоге, предполагается, что дальновидящий даёт название улицы и адрес скрывающегося или потерянного человека, тогда обнаружение его - просто дело поездки в названное место и стука в соответствующую дверь. Звучит неправдоподобно, но именно этот подход или концептуально схожий с ним использовался в прошлом и производил неизгладимый внешний эффект. В связи с этим вспоминается случай, когда американские спецслужбы пытались найти бригадного генерала Дозиера, который был похищен из своего дома в Вероне (Италия) вечером 17 декабря 1981 года.
Джо Мак-Монигла попросили найти местонахождение генерала, используя дальновидение. Он должен был точно обрисовать место, где прячут Дозиера. Среди ответов Джо был рисунок уникального круглого парка с собором. Как потом выяснилось, поисковая группа, тщательно изучив карты и фотографии, нашла такое сочетание - круглый парк и собор - в городе Падуе, это и было то самое место, где обнаружили генерала Дозиера и освободили его.
После этого, 9 февраля 1982 года, с 9.30 до 10.15 утра, Дозиер дал краткую пресс-конференцию в специальном подразделении средств информации (SCIF, здание 4554) по поводу нашей экстрасенсорной программы, которая тогда называлась «Пламя Гриля». Генерала тогда просили просмотреть протоколы и отчёты сессий Джо Мак-Монигла, чтобы внести поправки, касавшиеся места его нахождения или событий, которые сопровождали его похищение. Дозиер был так впечатлён нашими данными, что предложил, чтобы высших правительственных чиновников, офицеров, крупных бизнесменов и политических лиц специально инструктировали, о чём надо думать при похищении, чтобы экстрасенсы могли легко их обнаружить.
Но вернёмся к истории Эстер и её исчезнувшей дочери. Конечно, я согласился попросить трёх наших лучших ясновидящих попробовать описать физическую среду, где она могла быть в настоящее время, и её эмоциональное состояние.
Один из тех, к кому я обратился, был Невин Ланц, получивший докторскую степень по экспериментальной и клинический психологии. Невин был официально задействован в нашем проекте с восьмидесятых годов и отвечал за идентификацию личностных факторов, которые прогнозируют наличие парапсихологических способностей. Он работал с различными консультантами и проводил соответственные эксперименты. К тому же я озадачил этой проблемой Джо Мак-Монигла и Анжелу Д. Брод, тогда ещё работавшую на правительство, превосходную дальновидящую. Была поставлена задача: найти исчезнувшую молодую женщину.
Невин откликнулся детальным психологическим профилем отсутствующей женщины и хорошими новостями, что физически ей ничто и никто не угрожает, но она пережила существенную психическую травму. Позже мы выяснили, что эта психологическая оценка на расстоянии оказалось очень точной. Джо дал описание её места нахождения. В конечном итоге комбинация ответов от Джо и Анжелы помогла ФБР найти пропавшую женщину! Так что всё хорошо, что хорошо кончается.
Постскриптум к этой истории. Самое большое облегчение и счастье результаты наших исследований принесли Эстер. Но и я был убеждён, что теперь мы и наш проект «Звёздные Врата» не будем обойдены вниманием Западного Крыла Белого дома и, возможно, самого Президента Клинтона. Так что я пребывал в эйфории ожидания лавины контрактов, готовясь продолжить и расширить наши исследования.
Но. единственная вещь, которая случилась в итоге - это несколько книг Джо по данной тематике были вручены Президенту. Никаких контрактов вслед за этим не последовало. Однако здесь я должен взять ответственность на себя. Оказывается, это не очень эффективная техника сбора средств - делать что-то значительное и ждать благодарности от людей, надеясь, что они завалят тебя деньгами, на которые ты сможешь продолжать свою работу. Увы, этого частенько (или почти никогда) не случается. Мне стало ясно, что нужно быть более активным в сборе средств.
**
Работа по контракту с Министерством Обороны
В 1986 году мы заключили с Министерством Обороны довольно большой 5-летний военный контракт на 10 миллионов долларов. В результате наметился существенный прогресс во всех наших первичных задачах. Впервые у нас в наличии были средства, чтобы провести фундаментальные исследования для научной поддержки группы дальновидения и попытаться понять основные механизмы относящихся к парапсихологии явлений. До этого контракта мы главным образом были обязаны проводить оперативно ориентируемые исследования, т.е. исследования, нацеленные на улучшение качества результатов, и имевшие гораздо меньшее отношение к пониманию механизмов самого процесса дальновидения. Дополнительно мы продолжали проводить «иностранную оценку» - анализ потенциальных экстрасенсорных угроз от других стран, продолжая при этом изучение иностранных объектов посредством дальновидения.
Одним из пунктов этого большого контракта с Армией США было то, что наша работа должна была соответствовать пожеланиям трёх отдельных групп, учреждённых армией, в отличие от предыдущих групп надзора, которых было много. Теперь это были: Комитет по Научному Надзору, Организационный Наблюдательный Совет (называвшийся Наблюдательный Комитет по Использованию Человеческих Ресурсов) и Наблюдательный Комитет по Внутренним Правилам Пентагона. Все участники комитетов были обязаны иметь действующие допуски секретности. Надо подчеркнуть, что эти комитеты не были организованы просто для галочки - они были долгосрочными, и все относились к своим обязанностям очень серьезно. Как объект их надзора, могу засвидетельствовать, что результаты нашей работы существенно улучшилась.
Возможно, наименее активным, но всё же самым важным из них был Наблюдательный Комитет по Внутренним Правилам Пентагона. Он состоял из трёх членов, которые были привлечены из Совета по Внутренним Правилам Министерства Обороны, а единственная обязанность последнего состояла в том, чтобы определять, отвечает ли наша деятельность целям и задачам Министерства Обороны. В течение четырех лет меня попросили встретиться с этой группой в Пентагоне, кажется, три раза. Их рапорты были благосклонны к нашей деятельности и, в целом, ко всей нашей миссии.
Наш второй наблюдательный комитет многих из вас может удивить. Американское Министерство Обороны очень серьёзно относилось к этическим аспектам использования людей в научных экспериментах. Возможно, это является следствием скандалов с проектом МК-Ультра. В то время как мы могли легко попросить находящийся у нас же Организационный Наблюдательный Совет Стэнфордского Университета проконтролировать нашу работу, мы этого не делали; мы организовывали исследования заново, поскольку требования Министерства Обороны фактически были более строгими, чем обычные, которые устанавливает Министерство Здравоохранения и Социального Обеспечения.
В состав такого Организационного Наблюдательного Совета должен был входить священник, юрист и врачи разных специальностей. Хотите верьте - хотите нет, но наш духовник, был буддистский священник, который имел допуск секретности! Наш Наблюдательный Совет состоял из нескольких светил медицинского мира, включая одного Нобелевского лауреата. Как и другие члены Совета, они требовали, чтобы мы составляли детальный протокол по использованию людей для каждого индивидуального эксперимента и обязательно приводили его в нашем отчёте по работе. Эта писанина должна была объяснять, почему мы проводили эксперимент, каковы были медицинские эмоциональные и физические риски для здоровья испытуемого, каковы финансовые затраты, а также указать ожидаемые результаты и наши соответствующие заключения. И, наконец, соответствовал ли каждый из этих ожидаемых результатов главной цели эксперимента? Другими словами, могли ли все возможные результаты оправдывать использование в эксперименте человеческих субъектов? Все участники наших сессий дополнительно были обязаны проходить всесторонние физические, психологические и нейропсихологические проверки. Если эти проверки вскрывали отклонения какого-нибудь пункта из перечисленного списка, а нам все равно хотелось, чтобы в эксперименте участвовал человек, мы должны были получить письменное заявление самого человека и его врача, что они не будут иметь к нам никаких претензий. Это отнимало очень много времени, но было критически важно для работы.
Третий и, пожалуй, самый активный из комитетов назывался Комитетом по Научному Надзору. В течение первых двух лет в нём было 12 участников, взятых из списков людей, предоставленных нами и Армией. У Армии было право окончательного решения, кто будет работать в комитете. Им всем платили из нашего контракта за затраченное время и командировки. Одним из ключевых пунктов для пребывания в этом Комитете было требование, чтобы человек скептически относился к парапсихологическим явлениям, но в то же время был достаточно открытым, чтобы захотеть отнестись к работе серьезно. Кроме того, их обязательства были быть продолжительными по времени: работа по контракту предполагалась не менее пяти лет.
У Комитета по Научному Надзору было три основных задачи: рассматривать и одобрять детальный протокол для каждого эксперимента, проводимого согласно армейскому контракту; осуществлять необъявленный контроль, непосредственно наблюдая за происходящим и критически его оценивая; а также представлять в письменной форме заключительный отчёт по каждому из заданий, указанных в контракте. И таких отчётов только в течение одного первого года проекта было написано 38.
Поскольку наша группа была в высшей степени профессиональной, первая из трех задач Комитета была приоритетной. Время от времени они раскритиковывали наши протоколы. Но большинство из представленных нами протоколов были одобрены Комитетом полностью, лишь с небольшим поправками или даже вовсе без таковых.
Второй задача этого Комитета был негласный контроль за полномочиями - он хорошо выглядел на бумаге, но едва ли когда-то осуществлялся. Полагаю, этого и следовало ожидать, поскольку члены Комитета сами были профессионалами высокого уровня с активными личными карьерами, им некогда было заниматься подобной чепухой.
Главная деятельность Комитета по Научному Надзору была связана с его третьей задачей: критическим рассмотрением наших заключительных докладов. Как только наши конечные отчёты, отредактированные специалистами Стэнфордского Исследовательского Института, поступали в Комитет, их распечатывали и отсылали всем участникам Комитета. В некотором смысле, они должны были рассмотреть их, как будто бы отчёты были представлены научному журналу, главным редактором которого был член комитета. Они делали свои пометки и, в конечном счете, сопровождали их комментариями в письменной форме непосредственно для технического представителя армейского Отдела по Контрактам. В нашем случае это был офицер в звании полковника, который специально был переведён в Президио -армейский военный городок в Сан-Франциско, - но чья обязанность состояла в том, чтобы весь рабочий день находиться в своём офисе в нашей группе в Стэнфордском Институте. Мнения членов Комитета добавлялись к нашим заключительным докладам в качестве приложения.
В дополнение к их письменным мнениям у нас каждый год проходила двухдневная встреча, где мы представляли свои результаты и обсуждали их с членами Комитета, всей группой - как хорошие новости, так и плохие, которые на самом деле оказывались тоже хорошими. Будучи боевыми ребятами, мы выигрывали 85% энергичных и иногда очень громких споров, но ещё лучшие новости состояли в тех 15%, которые мы проигрывали. Наш научный «продукт», если можно так выразиться, резко улучшался. Мое взаимодействие с Комитетом по Научному Надзору и по сей день остаётся среди наиболее значимых моментов моей профессиональной и академической карьеры.
Чтобы проиллюстрировать одну из редких неприятностей, которые случались с нами, могу привести такой пример. Как-то раз мы пригласили профессора статистики Джессику Ютс поработать с нами в качестве прикомандированного специалиста. За год её работы мы заметно улучшили наш метод анализа результатов путём использования более сложных статистических и математических методов, которые она нам рекомендовала. В это время одним из членов Комитета по Научному Надзору был глава отдела статистики одного из главных отделений Калифорнийского Университета. Этот человек отклонил наш новый подход, не приводя никаких научных аргументов. Он просто заявил, что всё это слишком сложно и очень велика вероятность тонких ошибок, которые мы не в состоянии определить.23
Дело обернулось так, что у меня оказалась возможность показать один опыт (тогда совершенно секретный) по оперативному дальновидческому просмотру, проведённый как тест для наших клиентов из Военно-Воздушных Сил. Целью был специальный ускоритель электронов высоких энергий, расположенный в Лоуренсовской Лаборатории в Ливерморе в 75 километрах от Сан-Франциско.
23 У нас бытовало юмористическое выражение, что аббревиатура ESP - Extra Sensory Perception одновременно означает Error Some Place - «ошибка в каком-либо месте», но услышать нечто подобное от нашего статистика было весьма неожиданно.
Естественно, у экспериментальной группы не было никакой информации о цели и её местоположении - на нашем научном языке это звучало как проведение «слепого» эксперимента. Визуальное соответствие было ошеломляющим! Но в дополнение к этому в этом примере Военно-Воздушные Силы обеспечивали 100%-ю «базовую правду», то есть они могли провести анализ, используя методы, которые мы развили и которые сходу были отброшены этим членом Комитета по Научному Надзору.
После презентации этот член Научного Комитета подошел ко мне и взволнованно объявил, что он «понял!» Конечно, я подумал, что он подразумевает статистический подход, но я оказался неправ. Этот один-единственный визуально ошеломляющий пример убедил его, что дальновидение реально существует. Позже я отвёл его в сторону на парковке и начал читать ему нотацию:
- Как вы могли! Джессика и наша команда работали год, расставляя все точки над i, чтобы подобрать самый лучший статистический анализ, а вы прямо с порога отбрасываете этот подход! С другой стороны, вы убеждаетесь в реальности дальновидения из-за единственного зрительного примера, который я даже не могу защитить ни статистически, ни научно.
Он притих. Этот пример показывает, что большинство из нас полагает, будто наука движется вперёд, основываясь на серьёзных научных аргументах и свидетельствах, и недооценивает эмоциональную компоненту научных экспериментов. Роберт Бартон в недавней своей книге «Будучи убеждённым»24 написал, что современная нейробиология предполагает наличие в мозгу эмоциональных центров, которые активизируются, когда мы в чём-то убеждаемся. Мне показалось это удивительным, поскольку я предполагал, что научный способ мышления задействует исключительно участки мозга, отвечающие за логику и аналитику, и именно они приводят нас к убеждению в чём-либо. Может быть, этот вывод Бартона я и проверил на нашем члене Научного Комитета.
**
Проект размещения ракет МХ
24 Robert Burton. On Being Certain. St. Martin's Press, 2008.
Насколько эффективна была работа по экстрасенсорному сбору информации в Международном Стэнфордском Институте? Пример с проектом размещения ракет МХ иллюстрирует это.
Обычно, когда продумывается новая военная политика, система вооружения или ход сражения, предложенная новая система критически оценивается. Часто собираются две команды, называемые «красными» и «синими», чтобы одна команда критиковала, а вторая соответственно поддерживала предлагаемый план. Нашу группу подрядили участвовать в красной команде, чтобы оценить предложение администрации Картера, а позже администрации Рейгана, по развёртыванию новой системы ракет MX.
Эти предложения по-существу были вариациями на тему: нужно строить намного больше установок для запуска ракет, чем самих ракет, и непрерывно тайно перемещать ракеты из одного укрытия к другому - такая вот игра ядерными снарядами. Бюджет Конгресса первоначально оценил, что обеспечение двухсот MX ракет, постройка 5,800 укрытий для них и ввод в действие такой системы будет стоить 28.3 миллиардов долларов ежегодно вплоть до 2000 года. Триста ракет МХ, мечущихся среди 8,500 укрытий, стоили бы уже 37.6 миллиардов долларов. Первый вариант предусматривал одну MX ракету на 29 укрытий, в то время как второй вариант планировал одну ракету для 28 укрытий.
В конечном счете, одобрена была идея «трека»: каждая ракета должна была перемещаться среди укрытий, расположенных на ответвлениях дорог от главной круговой дороги, по образцу «трека». Должны были установить пять таких образцов, или групп, в каждой из 40 долин, расположенных в пустынях штатов Юта и Невада. Такая система позволила бы транспортерам перемещать ракеты между установками в пределах 30 минут, чтобы вовремя избежать Советских ракет уже после того, как они запущены. Треки предполагались около 56 километров в диаметре.
Дороговизна и сложность предложенной системы - показатели того, как серьезно рассматривала эту идею администрация Картера. Планировалось продвигать проект вперед как можно быстрее. Предполагалось, что Воздушные Силы США к 1980 году выберут участок для проверки оперативной базы ракет MX, включая их действие и испытание установок. Работа на треке и сооружение укрытий должны были начаться к 1983, а первый десяток MX с 230 укрытиями намечалось ввести в строй к 1986 году. При непрерывном перемещении ракет среди нескольких укрытий Советы не знали бы, куда нацелить свои ракеты, чтобы причинить наибольший ущерб способности США принять ответные меры.
Вопрос состоял в том, сможем мы поставить эту идею под угрозу или нет, то есть, получится ли у нас просчитать, куда будет перемещаться ракета, используя аномальное восприятие. Если сможем, значит, следует допустить, что и Советы тоже смогут, и тогда нам не выгодно вводить эту систему первыми.
Наше предложение, которое было в конечном итоге одобрено, включало следующие пункты утверждённых работ, на которые мы собирались тратить деньги в случае, если контракт будет предоставлен SRI:
• Принять в работу схему: одна ракета на 20 укрытий, определить статистику угроз MX системе как результат неслучайного выбора аномально-когнитивных исследователей.
• Провести программу экранирования с участием более ста человек служащих SRI и других опытных операторов-дальновидящих, поставив одного исследователя на 20 экранирующих устройств и дав каждому участнику эксперимента по 100 попыток.
• Отобрать пять лучших дальновидящих, показавших себя в опытах по экранированию и дать каждому дополнительно по 200 попыток.
• По этим данным оценивать потенциальные слабые места в защите трека и возможные обманки.
Кроме того, мы готовы были наряду с методами аномально-когнитивного исследования использовать сложную статистическую технику, называемую лозоходство, чтобы посмотреть, сможем ли мы просчитать систему. Рисунок 1 на вкладке иллюстрирует, как это выглядело в нашей лаборатории.
Исследователь Стэнфордского Института демонстрирует систему. На мониторе показано 10 беспорядочно размещённых кругов. Каждый круг в компьютере постоянно связывался с одним из 10 гипотетических укрытий для ракет, одно из которых символически содержало MX ракету. Задача исследователя состояла в том, чтобы при помощи мышки выбрать круг, связанный с укрытием, в котором содержалась ракета. Как только круг выбирался, начиналось новое испытание с другого случайного размещения непомеченных кругов. Используя этот метод в купе с умной статистикой, мы могли определять степень, с которой аномальное восприятие в форме лозоходства могло превышать случайный 10% барьер получения таких данных (без применения аномального познания). Методика сработала хорошо, мы показали процент, значительно превышающий процент случайного выбора. В своём заключительном отчёте мы констатировали, что аномально-когнитивные практики были способны правильно определить расположение гипотетической ракеты 12 раз из 12 попыток, в общей сложности из 452 выборов кругов. Правильный выбор удара более чем в два с половиной раза превышал ожидаемые 1 к 10.
На Рисунке 2, приведённом на вкладке, представлена копия письма на бланке Сената, написанного сенатором Джоном В. Уорнером тогдашнему Министру Обороны, Каспару В. Веинбергеру, в котором оценивается наш вклад в программу MX ракет.
Конечно, не только наши данные воспрепятствовали построению этой ракетной системы, но именно дальновидение сделало главный долевой вклад, приведшим к такому результату и сэкономило государству многие миллиарды долларов.
**
Физики шутят вместе с экстрасенсами
Чтобы сохранять высокий моральный дух нашего коллектива и здоровье каждого его члена, мы старались отдыхать так же хорошо, как и работали, сражаясь с обычной глупостью корпоративных правил. И эта борьба помогала нам в нашей серьёзной работой и оптимистичном взгляде на будущее.
Вот один из примеров. Как и все работающие по военным контрактам, мы страдали от жуткой бюрократии. На первый год контракта нам было выделено 1,875,000 долларов, распределённых на 38 отдельных задач, оговоренных в заявке на работы - так на жаргоне Пентагона назывался список работ, которые мы должны были сделать по контракту. По каждой из этих 38 задач я был обязан делать ежеквартальные доклады и предоставлять независимый финансовый отчёт. К концу первого года у меня оказался перерасход в 500 долларов. Я считал просто бухгалтерским чудом - ошибка меньше чем на 0.03% ! Это, как я думал, очень хороший показатель работы на правительство.
Но нет! Наш куратор-полковник потребовал, чтобы Стэнфордский Исследовательский Институт нашёл ошибку, и все мои стенания о том, насколько расточительным это будет в отношении времени и денег, упали на глухие уши полковника. Я даже предложил оплатить разницу из моего собственного кармана, но мне сказали, что у Армии США нет и не было никакого известного механизма принятия денег от частного лица! После огромного количества жалоб и нескольких недель напряжённой работы бухгалтерский офис Стенфордского Института нашел, наконец, несоответствие. Я более чем уверен, что Институт потратил во много раз больше пятисот долларов на накладные расходы, и всё для того, чтобы армейская бюрократия почувствовала себя счастливой!
Теперь немного пояснений. Так как наш проект был очень строго засекречен и в то же время размещался в более-менее открытом Стэнфордском Исследовательском Институте, он существовал за рядом запертых шифрами дверей. Поскольку только у нескольких человек был доступ, соответствующий секретности нашего проекта, мы могли избежать разных неприятностей за запертыми дверями своих кабинетов, чего другие работающие в здании сделать не могли. Одной из такого рода спрятанных от чужих глаз вещей были чудесные, стильно организованные празднования дней рождения занятых в проекте людей. Обычно это мероприятие включало бутылку шампанского, замечательно украшенный торт из местной кондитерской, подписанную открытку, разные маленькие забавные подарки, и, возможно, лучшее из всех благ - развлечения на всю оставшуюся часть рабочего дня. На всё это мы собирали деньги, пуская шляпу по кругу.
И вот, в отношении куратора-полковника-бюрократа, о котором шла речь выше, у нас получилась неплохая забава. У Джима Сальера, который был прикомандированным к нам представителем военной разведки, было по-армейски жёсткое, но превосходное чувство юмора. Когда подошёл день рожденья полковника, Джим вызвал его из офиса и сообщил о нашем обычном порядке проведения таких праздников. Затем Джим сказал:
- Для начала я положил в шляпу 5 долларов и передал её по кругу для сбора средств. Когда шляпа возвратилась, в ней было 3 доллара 14 центов. Исходя из этого бюджета мы и подготовили ваш день рожденья.
Ещё перед вечеринкой Джим заменил обычную хорошую скатерть разворотами старых газет, склеенных вместе, хороший торт был заменен чёрствыми надкушенными кексами. Вместо шампанского на середине стола красовался маленький бумажный пакет очень дешевого вина. Джим взял старую рождественскую открытку, присланную ему тётей, зачеркнул «С Рождеством Христовым» и цветным мелком написал «С Днем Рождения». На этой карточке были все наши подписи. Я подключился к розыгрышу, подарив полковнику большую флягу очень мелких бобов, и после «торта» мы начали соревнование по счёту бобов. У меня было чувство, что ирония подарка так и не дошла до этого полковника. Тем не менее, он старался изо всех сил быть в форме, но можно было легко заметить, что его плечи начали опускаться всё ниже и ниже. Насмеявшись про себя вдоволь, мы, в конечном счете, принесли настоящий торт и шампанское; и все, включая полковника, замечательно провели время.
Эта история имела некое продолжение. Почти каждую пятницу во второй половине дня наша группа уходила в лабораторию, которая находилась в том же офисе, но этажом выше. Мы называли её пси-видео-салоном. Это означало, что мы брали пиво (это было нарушение правил SRI), попкорн и заказывали фильм. Однажды в одну из таких пятниц к нашей группе присоединился армейский полковник, который сел сзади и наивно полагал, что он хороший конспиратор, и никто не догадывается, что он присутствует.
Мы с моим коллегой выуживали у него на глазах из пакетов попкорн и громко, но с невинным видом объявляли: «Эй, смотрите, какое маленькое сморщившееся ядрышко!» [юмор ситуации в том, что по-английски слово ядрышко - kernel в произношении звучит точно так же как слово полковник - colonel - прим. редактора].
Многие из присутствующих сталкивались с этим полковником по техническим и административным вопросам и хорошо знали его. В результате мы все чуть ли не по полу катались от смеха.
По теме дня рождения есть и другой забавный пример. Когда моей сестре исполнилось 50 лет, мне было поручено купить торт для празднества. Я забавно разыграл её, отрезав кусок пенорезины по размеру торта и хорошо заплатив профессиональной кондитерской, чтобы покрыть эту пенорезину сверху кремом с надписями-приветствиями, соответствующими дню рождения. Когда гости начали резать торт, эффект был потрясающий!
Как-то между делом я рассказал Джиму Сальеру эту историю. Потом, когда пришло время Джиму справлять своё 50-летие, он был особенно начеку, боясь, что я его разыграю таким же образом. На сей раз я точно так же сделал торт из пенорезины, но вырезал в ней угол и поместил туда настоящий кусок торта. Затем попросил кондитера залить все кремом, как целый торт, и разукрасить его.
Вечеринка за закрытыми дверями шла своим чередом. Согласно нашему обычаю, я попросил Джима разрезать торт, но он наотрез отказался:
- Но-но, знаю я твои шутки, Эд! Ни за что!
Я обвинил его в том, что он - ослиная задница, тупой правительственный служака и вечный скептик. Затем я отрезал реальный кусок торта и начал есть у него на глазах. Тогда Джим взял нож с намерением закончить работу и... ВОТ ТУТ-ТО ОН И ПОПАЛСЯ!
**
Конец работы в SRI
Я бы мог целую книгу написать о недостатках руководства Стэнфордского Исследовательского Института. Первый и главный из них - довольно тривиальный, но очевидный. Поскольку все наши офисы были расположены вдоль одной внешней стены здания, у всех сотрудников программы, включая административного помощника, по определению окна выходили на внушающее дрожь мрачное серое здание времён Второй Мировой войны и площадку стоянки автомобилей. Вид не очень-то приятный, но многие SRI вообще окон не имели, особенно персонал рангом пониже. Надо сказать, что административный помощник - это принятое в SRI формальное название должности того, кто немного более квалифицирован, чем просто регистратор или секретарь. Так вот, большая проблема возникла, когда другой административный помощник обнаружил, что у нашего есть ОКНО! Как можно административному помощнику иметь такую роскошь, как окно!
Вот так, в типично административной манере я был поставлен перед проблемой, не имеющей очевидного решения. Однако, у меня родилось решение, нелепость которого оказались способны понять даже наши руководители. Я предложил заложить это единственное окно. Глупость решения оценили, и я выиграл. Но с меня взяли обещание никому не говорить, что наш административный помощник остался в привилегированном положении.
Второй пример ещё более впечатляющий. Где-то в конце последнего года нашей работы по контракту с Армией мне позвонил штатный сотрудник Специального Комитета Сената по Разведке и сообщил, что очень известный сенатор хочет встретиться со мной и обсудить наш проект. Надо было как можно лучше принять такое важное лицо!
Как преданный служащий, я помчался в офис к своему боссу, чтобы сообщить ему о нашей удаче. Мой босс поддержал мои верноподданнические настроения, раскатал губу и начал планировать торжественную церемонию встречи и долгие рыночные переговоры, чтобы убедить этого сенатора вбросить пачки денег в программы Стэнфордского Института, не имеющих никакого отношения к дальновидению.
Но я решил: нет уж! Я сказал ему, что это неофициальный визит и что сенатор хочет ознакомиться только с моей программой. Мой босс тогда прочитал мне длинную лекцию о том, что моя программа - это ничего не стоящая мелочь по сравнению с другими программами SRI, и что он намеревается действовать по-своему.
После возвращения в свой офис я позвонил сотруднику Сената. Надо сказать, что я был единственным человеком в Стэнфордском Исследовательском Институте, который был «введён» в некий один всё еще очень засекреченный аспект нашей программы. Пользуясь своим особым статусом, я сообщил сотруднику Сената, что брифинг будет засекреченный, причём уровень секретности должен быть самым высоким. В связи с этим, не возражает ли он против того, чтобы персонал института, который будет в комнате во время церемонии встречи, покинул помещения до начала конфиденциального разговора - весьма обычная практика во время информационных совещаний в разведывательных учреждениях.
И вот долгожданное событие. Обмен любезностями, приветственные речи, и затем как удар под дых моему руководству: они все были вежливо выдворены из комнаты. Ха! Обойдёмся без их рыночных переговоров! Как бы то ни было, но я праздновал, пусть маленькую, но победу! Мое начальство, конечно, было вне себя от ярости, но я решил, что смогу разыграть из себя саму невинность и оправдаться тем, что не я составлял то, что называют, «списком посвящённых» для нашей программы. Чуть позже я поведаю о негативных последствиях моего поступка.
А пока скажу, что брифинг прошел исключительно успешно и послужил основой хороших рабочих отношений, а в дальнейшем и дружбы. Сенатор сказал, что он дополнительно ассигнует 6 миллионов долларов для нашей программы, но при условии, если выделенная сумма не будет тратиться в течение 9 месяцев. А в это время наши текущие реально доступные контрактные фонды исчерпывались гораздо раньше.
Я пошел к своему начальству с просьбой, чтобы Институт платил нашим людям зарплату в тот девятимесячный промежуток времени, пока мы не сможем пустить в оборот обещанные 6 миллионов долларов. Мораль сей басни такова: никогда не зли своего босса. Несмотря на то, что перспектива получения 6 миллионов долларов была очень заманчива для Института, мой запрос остался без ответа. Так что в сентябре 1989 года экстрасенсорная программа «Звёздные Врата» в Международном Стэнфордском Исследовательском Институте была вынуждена закрыться из-за отсутствия финансирования.25
**
25 Правда, после девятимесячного перерыва она снова возродилась, как Феникс из пепла, и процветала в течение последующих четырёх лет в Международной Корпорации Прикладных Наук, о чём рассказывается в последней главе.
Как всё это повлияло на меня? Некоторые моменты очевидны. Я научился быть системным руководителем, у которого в наличии не только существенные бюджетные ассигнования, но и группа ярких личностей, имеющих своё оригинальное мнение обо всём. Но, вероятно, нечто более важное произошло со мной и моим мировоззрением. Я понял, что нельзя автоматически ставить знак равенства между материей и сознанием. Благодаря проведённым исследованиям и, возможно, моей эмоциональной связи с Индией, мой взгляд на природу сознания стал таков: разум и тело - разные вещи.
Если говорить более технически, моя точка зрения заключается в том, что наш богатый внутренний субъективный мир представляет собой так называемое вторичное возникающее свойство26 огромного количества нейронов в нашем мозгу и ещё большего количества их взаимосвязей. К этому взгляду я пришёл, базируясь на фактах, собственном опыте и многочисленных данных, накопленных в результате проведённых исследований. Хотя надо сказать, что этот редукционистский материалистический взгляд в настоящее время поддерживается совсем небольшой группой исследователей, изучающих ЭСВ.
В связи с этим мне вспоминается смешной случай. В один из моих многочисленных приездов в Москву я сидел с тремя своими русскими соавторами по этой книге и другими людьми, которые принимали нас в своём офисе. Там находился и генерал Николай Шам, бывший заместитель председателя КГБ, который написал предисловие к этой книге. В комнате было 7 человек, и все, кроме меня, были в своё время членами коммунистической партии, что официально предполагало твёрдый атеизм и материализм. Мы говорили о природе сознания, и вдруг в процессе беседы выяснилось, что среди присутствующих есть только один-единственный материалист-атеист. И этим человеком был... я, американец! Все остальные оказались твёрдыми идеалистами и теистами. Мы долго смеялись по поводу очевидной иронии ситуации.
В данной главе я коснулся только одной из сторон проекта Звёздные Врата. Однако есть и другая часть - история о том, что происходило внутри экстрасенсорной разведывательной группы в форте Мид в штате Мэриленд. Её успехи, провалы и мои мысли по поводу неудач этой программы - в следующей главе.
26 Emergent Property.