Автор: Митрошенков О.А.
Противостояние/война цивилизаций и проектов Категория: Философия управления
Просмотров: 398

Часть вторая

Объекты управления. Классификация систем междисциплинарной природы

 

Компоненты теории управления

 

 


Ценности управленцев и цена управления


Необходимо новое качество людей

Антропологический, человеческий фактор в истории является одним из решающих. Как уже отмечалось выше, в стране, обществе могут быть сколь угодно совершенные Конституция, демократические институты и механизмы, однако их заполняют и приводят в движение реальные люди. И если эти люди исповедуют ценности и идеалы низкого качества (например, такие как: «свой интерес важнее общего или интереса другого человека», «потребление выше ответственности, чести и патриотизма»; потребление, насилие, обман, мошенничество, ложь, деньги — выше культуры, ответственности, чести, достоинства, совести, патриотизма и т.д.), социальные институты и управленческие механизмы будут работать плохо, со скрежетом и скрипом и однажды вовсе остановятся. Сами по себе они работать не будут.
Ценности, которыми руководствуются представители власти, элиты и управления, имеют принципиальное значение для качества и эффективности управления, особенно государственного. Проблема ценностей сегодня — важнейшая для сферы управления в России.
Следовательно, суть — в качестве людей, приходящих в сферу управления, на государственную службу. Тем более что Россия в XX в. фактически испытала, как было отмечено в предыдущей главе, антропологическую катастрофу, не досчитавшись свыше 137 млн человек самого активного и пассионарного населения. Сама по себе эта катастрофа — резуль-
1
тат также предельно неэффективного во многих отношениях социального управления в России в течение всего XX в.[1] Антропологическая катастрофа не могла не сказаться на качестве управления, поскольку в эту сферу очень часто приходили не самые лучшие кадры. Они привнесли в управленческую культуру очевидные элементы карьеризма, бюрократизма, безответственности, некомпетентности, непрофессионализма, подсиживания, интриганства, корыстолюбия, бесчестия, жадности и т.д.
Поэтому сегодня общество заинтересовано в том, чтобы вкладываться в людей, в их качество — финансами, усилиями, временем. Высокое качество людей, населения требует хорошего образования, высокой общей культуры, здоровья, качественного жилья, условий для продуктивной работы и многого другого. Сегодня вообще любая сфера нуждается в качественных человеческих ресурсах — элита, семья, государственная служба, органы безопасности, разведка, органы охраны правопорядка (милиция, прокуратура, суд), философия, образование, наука, культура в целом, бизнес, церковь, СМИ, спорт.
Где взять столько высококачественных кадров?[2] Сегодня все эти названные и неназванные сферы нуждаются в них, однако их (кадров) мало. Целая проблема в стране — подобрать высокого уровня министра или губернатора, топ-менеджера или аналитика в любой из этих сфер. Даже в президентскую тысячу или полутысячу кадрового резерва пытаются проникнуть за взятки. Видимо, так понимая ситуацию, что когда назначат на какой-либо пост, только и останется, что свои взятки брать и отбивать потраченные «бабки». А работа — потом.
Между тем П. А. Столыпин, заметим, упал в обморок, когда Николай II предложил ему возглавить правительство страны в 1906 г. Он слишком хорошо понимал, какую ответственность ему придется нести за страну в это сложнейшее время. В современной же России очень многими самые высокие посты рассматриваются как заветная цель, позволяющая добиваться прежде всего материального «успеха» и благополучия.
Словом, «званых много, избранных мало».
Качество населения, из которого выходит элита и кадры для всех сфер жизни — это тоже антропологический фактор. Если не повышать его уровень, будут по-прежнему рождаться нравственные уроды и мутанты — и снова будут собачники выгуливать своих питомцев на детских площадках и стадионах, демонстрируя свою дремучесть и агрессию. И будут мэры столиц патриотами на экране и ворами в душе и на деле. А подростки и мошенники — избивать немногих оставшихся ветеранов войны или лишать их военных наград. А чиновники со стеклянными глазами и оловянными лицами — гонять граждан за каждой бумажкой и вежливо отказывать в каждом пустяке, пока не зашелестят купюры.
При этом социальный ландшафт и среда будут оставаться нечеловекоразмерными, потому что в них будет не хватать доверия, общественного согласия, солидарности, общественных туалетов, пандусов для инвалидов, детских садов, качественных продуктов для людей, дорог, линий метро, чистоты на улицах. Зато много будет хамства, насилия, зла, серости, неприветливости, угрюмости.
Человек более высокого качества, образования, воспитания, профессионализма и ответственности стремится преодолевать эти границы этих необходимостей и обусловленностей и выстраивать иную среду.
После перестройки и реформ 1990-х гг. Россия была в глубочайшем кризисе. Такого спада экономики не наблюдалось даже в годы Великой Отечественной войны. Население страны находилось в духовном и идейном кризисе, сокращалось численно. Правила бал преступность. Коррупция продолжила свою «победную поступь».
Причин этому много. Но главнейшая из них — низкий уровень управления, разрушительные властно-управленческие решения, ценности, которыми руководствовалась управленческая элита. А это — прежде всего человеческий, антропологический, субъективный фактор. В катастрофы и смуты страну ввергают люди, а не машины и компьютеры. При умном, стратегически адекватном и тактически точном управлении Россия могла бы пройти свой путь с гораздо меньшими потерями и издержками.
Но есть и другие примеры проявления антропологического фактора в сходных условиях. Вниманию читателя здесь предлагается лишь один из них.

_______________________
[1] Неэффективным это управление является уже потому, что оно не смоглопредотвратить, «допустило» в XX в. три революции, гражданскую войну, ввергло страну в три войны (с Японией 1905 г., Финляндией 1939 г., Афганистаном 1978—-1989), развязало репрессии против собственного народа и т.д.В результате такого управления исчезли Российская империя, Советский Союз,принесены в жертву десятки миллионов людей. Такие результаты не компенсируются неоспоримыми достижениями, которые, безусловно, имели место(индустриализация страны, победа в Великой Отечественной войне, освоениекосмоса, овладение атомной энергией, спортивными и культурными достижениями).
[2] Даже И. Сталин, как известно, сетовал, что «у него нет других писателей», и исходил из того, какие уж есть.

 


Германия. К. Аденауэр. Ценности


В 1945 г. Германия потерпела поражение в развязанной ею же Второй мировой войне[1]. Стояли заводы и фабрики, многие из них были разрушены. Население испытывало глубокую депрессию. Людей охватили безразличие и апатия. Ими управляло первобытное чувство голода. Перестал существовать хорошо организованный аппарат власти. Немцы, привыкшие к порядку и дисциплине, оказались предоставленными сами себе[2].
Однако страну возглавил в почти 70-летнем возрасте Конрад Аденауэр (1876—1967). Глубоко верующий человек, он опирался на духовные ценности христианства. Он полагал материалистическое мировоззрение пагубным, поскольку оно делает человека безликим, мелкой деталью в огромном механизме классового государства. Достоинство, свобода и самостоятельность личности должны установить предел государственной власти. Государство по отношению к личности призвано выполнять лишь служебную функцию. Но свобода не означает своеволия и произвола. Человек не должен забывать об ответственности перед ближайшим окружением и обществом.
К. Аденауэр был уверен, что немецкий народ, возрождая Германию, должен воспитать в себе ответственность, выработать умение самостоятельного политического мышления. К. Аденауэр исходил из того, что будущая немецкая государственность должна основываться на приоритете личности, ее прав и свобод, объединять различные мировоззрения, интересы и мнения. В основу воспитания молодежи следует положить христианские и демократические принципы. Надо укреплять в народе идеи демократии, прививать ответственность индивида перед обществом.
Для К. Аденауэра демократия — нечто большее, чем парламентская форма правления. Это — мировоззрение, которое зиждется на признании достоинства и ценности личности, прав отдельного человека — не только декларированных, но и реально обеспеченных общественным устройством и гарантированных государственной властью. Мыслить демократически — значит уважать других, их честные желания и стремления[3].
В 1946 г. на собрании руководителей местных организаций Христианско-Демократического Союза рейнской провинции К. Аденауэр четко высказал свою позицию. В экономике не должно быть гигантских монополий. Необходимы равноправие и взаимная ответственность работодателей и лиц наемного труда. Следует поощрять образование умеренной частной собственности в руках честных тружеников. Именно такая собственность создает гарантии прочности демократического государства. Обобществление собственности, промышленного производства, уничтожая конкуренцию, сковывает производительные силы. Экономике нужен не диктат государства, а партнерство предпринимателей и рабочих, их сотрудничество при решении вопросов восстановления и развития производства[4].
В условиях расколотого общества К. Аденауэр предпринял шаги по установлению более тесного сотрудничества католиков и протестантов, подключив потенциал духовенства и преодолевая сопротивление в обеих общинах. В результате ХДС стал партией всех христиан.
Принятая в начале 1947 г. Аленская программа ХДС при всем несовершенстве указала, что прежняя капиталистическая система не соответствовала государственным и социальным интересам немецкого народа. Содержанием и целью нового общественного и экономического порядка больше не могут быть стремление к прибыли и власти. Главное — благосостояние народа. Немцы должны получить такие экономические и социальные структуры, которые обеспечивают права и достоинство человека, служат духовному и материальному возрождению народа. Позже К. Аденауэр придет к понятию «социальное рыночное хозяйство».
Важным фактором развития демократии К. Аденауэр считал наличие сильной оппозиции. Полагая ее государственной необходимостью, он не раз заявлял, что она выполняет государственно-политический долг, что добиться подлинного политического прогресса и утвердить демократический образ мышления можно лишь в противоборстве правительственного большинства и оппозиции[5]. И хотя оппозиция часто досаждала ему, он не поддался искушению ограничить ее права.
Делая выбор между воссоединением Германии и европейской интеграцией, К. Аденауэр пошел вторым путем, рассчитывая, что в будущем это приведет к решению и первой проблемы. Нужны лишь время, терпение и последовательность. История показала, что он оказался глубоко прав.
Понимая, что Германия проиграла в войне, К. Аденауэр предпочитал на первых порах не выпячивать национальные чувства и идеи и сотрудничать в оккупационном режиме с военными властями. Однозначно положительным было его отношение к плану Маршалла (от которого отказалась Москва), согласно которому предполагалось на основе американской финансовой помощи увеличить сельскохозяйственное производство, наладить энергоснабжение, транспорт, модернизировать промышленность, усилить экономическое сотрудничество, активно использовать импорт американского продовольствия, сырья и капиталов. К. Аденауэр призывал с умом и энергией использовать открывающиеся возможности.
Перемещаясь от одного Верховного комиссара к другому, Аденауэр предпринял огромные усилия, чтобы убедить оккупационные власти не демонтировать западногерманскую промышленность, доказывая, что без ключевых заводов не произойдет возрождение промышленного потенциала, столь нужного всем европейцам[6].
К. Аденауэр считал, что демократия не может быть стихийной. Ею необходимо управлять, но в рамках закона. Немцы исторически привыкли к сильной руке. Поэтому стране нужен авторитетный канцлер, отвечающий за себя и своих министров. Государство, все его институты, прежде всего правительство, должны с уважением относиться к другим, учитывать их мнение. Тогда и к ним будут относиться с таким же уважением[7].
Таковы в целом концептуальные взгляды и социальные, политические, экономические, религиозные, нравственные, человеческие ценности К. Аденауэра. Теперь посмотрим, к каким результатам они привели.
К. Аденауэр и его правительство сотворили «немецкое чудо» (сам он не употреблял этот термин, считая, что Бог не горазд на чудеса для немцев) не на пустом месте.
Западногерманская промышленность не подверглась серьезному демонтажу. К. Аденауэр смог доказать западным державам, что уничтожение ведущих промышленных отраслей обернется катастрофой для немцев. Это также невыгодно победителям, поскольку им не с чего будет брать репарации[8].
В России после СССР в 1990-е гг. также оставались мощная промышленность и вполне развитое сельское хозяйство, хотя и требовавшие своего реформирования.
В послевоенной Германии имелись значительные резервы рабочей силы. Дипломат В. Ежов, работавший в 1950— 1960-е гг. в посольстве СССР в Бонне, в книге «Конрад Аденауэр — немец четырех эпох» отмечает, что «до последних дней войны, даже в период тотальной мобилизации, нацистское правительство не призывала в армию высококвалифицированных рабочих, занятых в основных отраслях промышленности. После войны рабочая армия Рура и других промышленных районов Западной Германии пополнилась миллионами переселенцев из восточных областей бывшего немецкого рейха. Годы нужды и голода делали как местных рабочих, так тем более переселенцев более сговорчивыми в отношении оплаты труда»[9].
В постсоветской России в начале 1990-х гг. с квалифицированной рабочей силой также было все в порядке.
К. Аденауэр смог привлечь в правительство Л. Эрхарда, автора теории социального рыночного хозяйства, отстоял ее в жестких дискуссиях с социал-демократами и открыл ей путь. «Эрхарду оставалось лишь идти по этому пути и под опекой и защитой канцлера, принимавшего на себя наскоки противников рыночной экономики»[10].
В постсоветской России также нашлись сторонники рыночного хозяйства, правда, не в социальной его версии, а в варианте «дикого» рыночного капитализма периода первоначального накопления. И это стало одним из роковых факторов для судеб российской экономики.
Население Германии долгое время не получало всего необходимого от экономики, работавшей на войну. Первые послевоенные годы и вовсе привели к полному обнищанию. Побежденная Германия нуждалась в огромном количестве самых различных товаров, была обширным рынком сбыта. Товарный спрос был исключительно велик.
После товарного голода, постоянного дефицита «всего и вся» постсоветская Россия с ее 140-миллионным населением была гораздо более емким и обширным рынком, чем послевоенная Германия.
Таким образом, наличие производственных мощностей, огромного внутреннего рынка, избыточной и дешевой рабочей силы в сочетании с финансовой помощью США (план Маршалла) были благоприятными факторами для экономического роста и развития Германии. Необходимо было лишь эффективно этим распорядиться[11].
Равно как и России в 1990-е гг. Все это плюс «нефтяные» деньги в стране (вместо плана Маршалла) было.
К. Аденауэр с министром экономики его правительства Л. Эрхардом увязали развитие промышленности и экономики с ростом жизненного уровня населения. Это составляло суть социальной рыночной экономики. Ежегодно не только росли показатели экономики, но и пропорционально повышалась покупательная способность населения. В послевоенной Германии капиталовложения осуществлялись при умелом и непосредственном участии правительства. Происходило это не хаотично, а управляемо, при деятельном участии правительства Аденауэра. Используя экономические рычаги, оно направляло инвестиции в нужные отрасли и места, стремилось к повышению заработной платы и социальных выплат, проводило строгую финансовую политику, не допуская неконтролируемой инфляции.
Умелая инвестиционная политика обеспечила возрождение и развитие основных отраслей экономики — металлургии, машиностроения, химии, электротехники, легкой и перерабатывающей промышленности. Внутренний рынок быстро насытился необходимыми товарами. Государство поощряло развитие среднего и малого бизнеса, конкуренцию как условие экономического развития. Система налоговых льгот и привилегий стимулировала использование существенной части прибылей для технического и технологического обновления[12].
Министерство финансов не допускало эмиссий, выходящих за рамки бюджета. Вскоре немецкая марка стала одной из самых сильных мировых валют. Правительство поощряло экспорт промышленной продукции, создавая специальные программы, беря на себя часть риска по торговым мероприятиям. Быстро росли золотые и валютные запасы страны.
Постепенно создавалась антимонопольная система, законодательство поощряло конкуренцию и пресекало попытки монопольного необоснованного завышения цен[6].
В результате этих усилий в 1950 г. Западная Германия достигла уровня производства довоенного 1939 г. В дальнейшем экономика страны стремительно развивалась. К 1956 г. промышленное производство удвоилось по отношению к 1950 г., в 1962 г. — утроилось. Развивалось сельское хозяйство, превзойдя довоенный уровень в 1953 г.
В это же время исчезла безработица. В страну потянулись мигранты. Росли заработная плата и пенсии рабочих, служащих, чиновников, причем превышая рост цен и налогов. К. Аденауэр добивался охвата пенсионной системой и лиц свободных профессий, справедливо полагая, что страна и ее народ только тогда будут прогрессировать, когда будут достойно обеспечены ученые, изобретатели, деятели культуры и искусства[14].
Правительство К. Аденауэра предпринимало меры по созданию обширного среднего класса в стране, созданию условий для накопления им собственности. Реализовывалась масштабная программа жилищного строительства. В 1950-е гг. было построено много небольших коттеджей, рассчитанных на одну семью. Их заселяли представители среднего класса и рабочие. Жилые районы отделялись от деловых, производственных и торговых зон, создавались поселки-саттелиты с необходимой инфраструктурой и коммуникациями, позволяющими быстро добираться до работы, торговых и культурных центров[6].
Экономический рост привел к многократному увеличению прибылей. Они не складывались в кубышку, а шли на перспективные инвестиции, повышение зарплат и взносов в пенсионные фонды. Увеличение заработной платы увязывалось с ростом валового национального продукта и фиксировалось законом. «На промышленных, строительных и иных предприятиях складывались разнообразные формы поощрения рабочих и служащих за счет прибыли. Преподносились денежные и иные подарки к Рождеству, в дни юбилеев и семейных праздников. Выделялись кредиты на приобретение квартир и коттеджей. Оказывалась финансовая помощь для поездки в отпуск, на обучение детей. Предприятия строили столовые, заводские кухни, места общественного пользования. Давались деньги на проведение культурных и спортивных мероприятий, на организацию библиотек, кружков хорового пения, спортивных клубов, заводских оркестров, театральной самодеятельности»[16].
Предприниматели считались с профсоюзами. Правительство содействовало созданию согласительных комиссий, в которых решались трудовые конфликты.
К. Аденауэру в силу возраста не приходилось медлить. В тандеме с Л. Эрхардом он сразу стал реализовывать идею общества всеобщего благосостояния. Социальная рыночная экономика показала свою эффективность. «Немцы в Западной Германии выходили не только из материальной нужды, но и из угнетенного состояния побежденных и униженных. Они воочию видели результаты экономического подъема, непосредственно ощущали государственную политику социальной поддержки»[17].
Исследователи немецкого «экономического чуда» сходятся в том, что в его основе лежали адекватный экономический курс и эффективная политика и управление правительства К. Аденауэра. Они с Л. Эрхардом сумели опровергнуть критиков социальной рыночной экономики. Они не поддались требованию национализировать основные отрасли промышленности и ввести государственное планирование, защитили частную собственность и свободу предпринимательства, основанную на конкуренции. «Собственность, мелкая и крупная, одинаково защищалась силой закона. Предпринимательство поощрялось всячески, и прежде всего умелой налоговой политикой. Позднее производители, особенно крупные, будут обложены высокими налогами. На стадии же становления им давались всевозможные льготы»[18].
Существенно было то, что немецкий бизнес, в том числе крупный, поддержал правительство. Капиталистическое хозяйство вышло на новый уровень, обретя социальную направленность, выражавшуюся в росте жизненного уровня всего населения. Феномен эксплуатации, означавший получение максимальных прибылей путем выжимания всех сил из рабочих, ушел в прошлое. Вместо него возник феномен социального партнерства — сотрудничество предпринимателей и рабочих.
Население получило возможность продуктивно проводить свободное время. Предпринимались поездки на природу, двухдневные путешествия по стране. Возникла сеть кемпингов, где люди могли провести время, переночевать. Появились многочисленные туристические фирмы. Миллионы немцев смогли выезжать за границу.
Можно утверждать, что К. Аденауэр уже в первый срок своего канцлерства (1949—1953) использовал свой исторический шанс и управленческий талант, добившись выдающегося результата и оставшись в памяти соотечественников как крупнейший государственный деятель и лидер нации. Страна преодолела хаос, разброд и голод послевоенных лет. Жизненный уровень неизмеримо возрос и продолжал расти. Демократическая система гарантировала права и свободы человека. Четко и эффективно действовала система управления от федерального правительства до муниципальных органов власти. Многопартийная система, наличие сильной оппозиции требовали от Аденауэра и его правительства хорошо продуманных и выверенных действий[19].
К. Аденауэр был понятен немцам: будучи канцлером, он не отрывался от народа, вел умеренный образ жизни, оставался добропорядочным, набожным человеком. Он не выдвигал грандиозных нереальных проектов, а ставил задачи, понятные и решаемые в настоящем. Простым людям нравились именно его приземленность, его рационализм и реализм. Он добился стабильности общества в условиях демократии, чего еще никогда не было в германской истории[20].
К. Аденауэр добился успеха, поскольку его интересы были сосредоточены на интересах страны. Его личные и гражданские ценности соответствовали ценностям и целям страны. Он не имел счетов в заграничных — лондонских, швейцарских, американских и других — банках. Его дети не учились в зарубежных университетах и работали исключительно внутри страны. Его жена не владела никаким бизнесом. Он не летал на уик-энд на экзотические острова. Не было у него собственных самолетов, фабрик, заводов, парка дорогих автомобилей и лошадей. Он не имел также недвижимости в Лондоне и оффшорах — как построил практически собственными руками дом в Рендорфе, небольшом городке рядом с Бонном, так в нем и умер.
Все это немцы оценили по достоинству.
Чего из всего этого не хватает России? Только одного — ответственной, компетентной, масштабно мыслящей элиты, ценности которой — сделать страну развитой, передовой, мировым лидером, работать 24 часа в сутки и даже больше ради людей, а не на собственный карман. Элиты, пользующейся доверием народа и работающей на страну и ее интересы.

_________________________
[1] Добавим, что поражение потерпели и Япония и Италия — также будущие лидеры мировой экономики и развитого мира.
[2] См.: Ежов В. Конрад Аденауэр — немец четырех эпох. М., 2003. С. 61.
[3] См.: Ежов В. Конрад Аденауэр — немец четырех эпох. С. 68.
[4] См.: Там же. С. 75—76.
[5] См.: Ежов В. Конрад Аденауэр — немец четырех эпох. С. 123.
[6] См.: Там же.
[7] См.: Там же. С. 123.
[8] См.: Ежов В. Конрад Аденауэр — немец четырех эпох. С. 129.
[9] Там же. С. 129—130.
[10] Там же. С. 129.
[11] См.: Ежов В. Конрад Аденауэр — немец четырех эпох. С. 130.
[12] См.: Ежов В. Конрад Аденауэр — немец четырех эпох. С. 130—131.
[13] См.: Там же.
[14] См.: Там же. С. 132.
[15] См.: Там же.
[16] См.: Ежов В. Конрад Аденауэр — немец четырех эпох. С. 132.
[17] Там же.
[18] Ежов В. Конрад Аденауэр — немец четырех эпох. С. 134.
[19] См.: Там же. С. 134—137.
[20] См.: Там же. С. 139.
 


Неэффективное государственное управление: некоторые причины и факторы


Ни в одной стране мира управление, в том числе государственное, не является совершенным.
Однако Россия в этом плане выделяется особо. Конечно, в рейтингах авторитетных агентств Россия по качеству и эффективности управления[1] обходит ряд африканских и латиноамериканских государств, однако по этому показателю входит лишь во вторую сотню стран мира. Для страны, обладающей всеми возможностями для цивилизационного успеха и лидерства, это более чем странно, недостаточно и унизительно[2]. Это позволяет утверждать, что есть факторы внеуправленческой природы, детерминирующие управление в сторону его неэффективности (культура, политика, религия, традиции, коррупция т.д.)-
Практически невозможно анализировать любую ситуацию в любой стране на основе допущения, будто государство и элита спокойно взирают на надвигающиеся угрозы, не предпринимая никаких мер. Развитые общества отличаются эффективным государством, централизованным принятием социально значимых решений, интенсивными информационными потоками, координированными действиями частей социума, высоким качеством управлением, человекоразмерной средой, возможностью мобилизовать имеющиеся ресурсы. Этого достаточно, чтобы страна во главе с государством и элитой могла успешно противостоять всевозможным угрозам, вызовам, флуктуациям и нежелательным отклонениям в обеспечении собственной жизнедеятельности. Странно, что она может погибнуть, столкнувшись именно с теми вызовами, справиться с которыми в состоянии.
Если политико-управленческой элите становится ясно, что что-то идет не так, ресурсы истощаются, а в обществе зреют неблагоприятные тенденции и недовольство, логично предположить, что будут предприняты действия, направленные на улучшение ситуации. Противоположное допущение — будто перед лицом опасности государство, элита и общество предпочтут бездействие — слишком неправдоподобно и вряд ли заслуживает серьезного рассмотрения. Иначе говоря, вменяемые, адекватные социумы и страны едва ли позволят себе погибнуть вследствие неспособности обеспечить себя эффективными управленческими решениями и действиями. Иные предположения — из области иррационального и необъяснимого.
Тем не менее история показывает, что такое происходит постоянно. Римская империя после многих веков могущества и славы пала в 476 г. в результате целой совокупности системных факторов и объективных причин — упадок экономики и нравственности, ослабление армии, военное давление варваров и т.д. Однако они в огромной степени были усугублены субъективной борьбой за личную власть, в которой не оставалось места интересам государства и общества. В результате этой борьбы императорскую корону периодически захватывали всевозможные авантюристы, фавориты, командиры легионов, начальники конницы, любовники императриц, варвары и т.д. Некоторые из них находились на троне лишь несколько дней. Крайне неудачные решения и действия управленческого характера ряда поколений императоров и других представителей элиты империи довели дело до логического — трагического — конца.
Практически то же самое (в смысле распада) можно сказать о Византии, империях инков, майя, ацтеков, Османской и т.д. Распалась даже Британская империя.
Однако нас особенно и прежде всего занимает Россия, распад Российской империи, затем Советского Союза. Разумеется, эти две геополитические катастрофы также были обусловлены прежде всего причинами системного характера, целым комплексом глубинных тенденций и факторов. Однако сами эти причины, тенденции и факторы в огромной степени были детерминированы и усилены (умножены) неудачными управленческими решениями и действиями, вызвавшими мультипликативно-синергетические эффекты и приведшими в конечном счете к падению этих могучих социальных систем. Иначе говоря, и Российская империя, и Советский Союз не были обречены и имели огромные шансы и возможности выйти на иные траектории своего развития, если бы не разрушительные действия их же собственных элит.
Почему роковые решения и действия, управленческие ошибки совершались и совершаются элитами значительного числа стран и при этом так, что история совершенно не служит уроком и не принимается во внимание даже во все будто бы просвещенные времена, в том числе нынешние, отличающиеся осознанием огромной роли знания и информации в жизни социума?
Рассмотрим группу факторов, которые обусловливают принятие неудачных управленческих решений и вытекающих из них действий элитами.
1. Управленческая элита может оказаться неспособной предвидеть проблему до ее появления.
2. После возникновения проблемы элита может оказаться неспособной ее увидеть.
3. Если проблема все-таки обнаружена и осознана, элита может оказаться неспособной ее решить.
4. Элита может попытаться решить проблему, но оказывается несостоятельной в этом плане[3].
Обратимся к этим факторам и последовательно проанализируем их.

________________________
[1] В рамках определения рейтинга Всемирным Банком осуществляетсяоценка качества госуправления по шести основным параметрам: 1) учет мнения населения и подотчетность государственных органов (в какой степениграждане страны имеют возможность участвовать в выборе правительства,уровень свободы слова, свободы объединений и т.д.); 2) политическая стабильность и отсутствие насилия (степень вероятности дестабилизации правительства неконституционными методами или с применением насилия);3) эффективность работы правительства (оценка качества госуслуг, качестваработы госслужащих, степень их независимости от политического давленияи т.д.); 4) качество нормативно-правового регулирования (оценка способности правительства вырабатывать обоснованную политику и нормативныеправовые акты, которые способствуют развитию частного сектора); 5) верховенство закона (оценка степени доверия различных субъектов к действующим в обществе нормам и готовности соблюдать их, в том числе оценкаэффективности принудительного исполнения договоров, защиты прав собственности, работы полиции и судебных органов, уровня преступности и распространения насилия); 6) борьба с коррупцией (оценка распространенностипрактики использования государственной власти в корыстных целях).
[2] В последние время с точки зрения неэффективности управления Россиюявно «опережает» Украина: что ни управленческое решение, то абсурд.
[3] См.: Даймонд Д. Коллапс. Почему одни общества выживают, а другиеумирают. М., 2008. С. 582—584.

 


Неспособность предвидеть проблему


Неспособность предвидеть проблему происходит по нескольким причинам: а) отсутствие опыта решения таких проблем; б) имеющийся опыт утрачен; в) неадекватное понимание и использование прецедентов и аналогий. Рассмотрим эти причины поочередно.

 

Отсутствие опыта решения проблем.
Отсутствие опыта решения проблем означает, что элиты может не знать о самой возможности их появления.
Есть много известных и впечатляющих иллюстраций этого фактора. Так, власти Великобритании в начале XIX в. не воспрепятствовали ввозу в свою колонию Австралию лис и кроликов, что стало источником больших неприятностей для ее населения. Охотясь, лисы истребляют многие виды животных, естественных обитателей материка, у которых отсутствует эволюционный опыт защиты от них. Кролики потребляют огромное количество растительного корма, предназначенного для овец и крупного скота, тесня местных травоядных млекопитающих. Помимо этого своими норами они разрушают почву.
Основываясь на этом и другом опыте, люди теперь научились (хотя и не всегда) предвидеть потенциальные угрозы, исходящие от ввоза животных, чуждых конкретной местности. Во всем мире введены запреты, направленные на снижение риска несанкционированного проникновения опасных растений в местную среду обитания.
Но даже профессиональным экологам сложно прогнозировать, какие ввозимые растения и животные приживутся в данной местности, какие успешно прижившиеся из них нанесут ей урон и почему одни и те же растения и животные, прижившись в одной местности, не приживаются в другой. Поэтому не стоит удивляться, что австралийцы и правительство Великобритании XIX в., не обладая печальным опытом жителей XX в., не сумели предвидеть угрозу, которую несли с собой лисы и кролики[1].
Возможно, что-то подобное мы наблюдаем сейчас, когда происходит вмешательство в гены растений и животных и производятся генномодифицированные продукты питания. Здесь пока много неясного, однако похоже, что государства, разрешающие производство, ввоз и потребление таких продуктов, принимают во внимание не вероятные негативные последствия, а прежде всего экономическую выгоду. В стратегическом же плане возможен гигантский проигрыш, оплаченный здоровьем будущих поколений и демографическими проблемами.
Другой пример. Наполеон, имевший опыт блестящих побед в Европе, вторгся летом 1812 г. со своей огромной армией в пределы Российской империи. Однако имевшегося опыта для победы ему не хватило, поскольку в нем отсутствовало знание другого Иного, российского контекста и материала — боевых качеств русской армии и талантов полководцев, российских пространств (что привело к растянутости коммуникаций), особенностей климата и т.д., но самое главное — духа русского народа, который не терпит иноземных захватчиков на своей территории и всегда изгоняет их. При всем своем государственном, организаторско-управленческом и военном гении император Наполеон едва избежал гибели в России, стране, которая стала началом его конца.
В XX в рейхканцлер Германии Гитлер и его окружение наступили на эти же «исторические грабли» в попытке отвоевать жизненное пространство для Третьего рейха на Востоке — в России (к слову, подобные желания возникают у некоторых исторических соперников России и сейчас, хотя и в другой форме).
Тем не менее сегодня эта причина — отсутствие опыта решения проблем — хотя и остается значимой, не может быть оправданием неудачных управленческих решений элиты.
Дело в том, что в социуме практически все возникающие проблемы являются новыми (за исключением связанных с сезонностью и цикличностью) и государство, управленческая элита всегда не имеют опыта их решения. Этим общество и отличается от природы, где биологические популяции действуют согласно заложенному природой инстинкту. Тем не менее элиты одних стран такие неизвестные проблемы решают успешно, других — неэффективно, подчас трагически. Однако решать проблемы в любом случае необходимо, причем максимально эффективно, иначе метафизический и практический смысл существования и действий управленческой элиты полностью теряется.
Смысл этот (в идеале) состоит в том, что управленческий класс, встав во главе общества (а часто и захватив власть), претендует на то, что лучше других понимает, в каком направлении оно должно развиваться, какими идеалами и ценностями руководствоваться и как нужно действовать в сложных условиях и решать возникшие проблемы. По крайней мере он практически всегда утверждает, что знает, что и как делать. Вся предвыборная политическая борьба строится именно на этом. Общество делегирует элите полномочия по правлению в расчете то, что она по крайней мере не будет ухудшать ситуацию своей политикой и управленческими действиями, а в лучшем случае — обеспечит развитие.
Отсутствие опыта решения проблем не может быть оправданием и потому, что политики и управленческая элита, возлагая на себя бремя возможной славы и признания в результате удачных, эффективных управленческих действий (это справедливо), не могут (если они хотя бы минимально честны и порядочны) устраниться от ответственности в случае неуспеха (это несправедливо) и должны реально, на своей «шкуре» нести соответствующие санкции общества, вплоть до уголовных. Они, конечно, во всем мире в основном и всячески избегают этого, находя в лучшем случае одного-двух «стрелочников» или «козлов отпущения» или используя другие технологии ухода от ответственности.
Однако сегодня такая постановка вопроса все больше вызывает вопросов и часто не проходит. Выражение «войны выигрывают маршалы, а проигрывают солдаты» (или «после окончания войны появляется много героев») уже слишком хорошо известно, и элиты не должны питать иллюзий по поводу того, будто общество воздаст им славу за микроскопические успехи и простит за гигантские провалы. В конце концов Гитлер и его приближенные в Германии, единомышленники в других странах, супруги Н. Чаушеску в Румынии и многие другие понесли не только историческую и социальную ответственность, но и расстались с жизнью, некоторые из них — без суда и следствия. Таких исходов в истории, печальных для элиты, — огромное количество. Самые последние по времени примеры — уход ряда лидеров, правивших десятилетиями в арабском мире — Тунисе, Египте, Бахрейне, Йемене, Ливии, а также в Украине и т.д.
Сегодня международные суды и трибуналы (в частности, в Гааге, Страсбурге, а раньше — Нюрнбергский трибунал, Токийский суд) служат напоминанием о том, что элита должна действовать в рамках закона и соблюдения признанных прав человека. Национальные суды также стремятся исходить из презумпции права. Для элиты это означает уяснение того, что если уж ты берешься управлять, то от тебя ожидают конкретных действий, успеха и результатов в решении проблем общества, а не объяснений, почему это оказалось невозможно.
В случае неэффективного управления, а тем более преступлений к элите могут и должны быть применены самые разнообразные санкции. Бывший первый и единственный Президент СССР М. С. Горбачев едва ли может рассчитывать на признание современников и потомков за то, что в годы его правления произошел распад огромной могучей страны, а он не смог этому воспрепятствовать.
Современные методы анализа и прогноза, моделирования ситуации позволяют прогнозировать риски, нежелательные тенденции и факторы ее неблагоприятного развития. Сегодня такое прогнозирование и предвидение — прямая функция и обязанность управляющего класса, обладающего для этого многими возможностями.
Если этого не происходит, значит, он не смог или, что гораздо хуже, не захотел организовать дело таким образом, чтобы обеспечить такой анализ и прогноз. Тогда ему грош цена и он должен уступить уйти и уступить свое место другим, более способным, а институт отставки должен работать в полную силу в любой стране. Общество не может и не должно рисковать своим будущим из-за того, что управленческую элиту составляют некомпетентные и несостоятельные люди.
Понятно, что такая постановка вопроса мало реальна, скорее утопична в наши дни, особенно для России, где управленческая элита легко превращается в геронтократию (например, власть старцев во времена СССР), а стабильность понимается как бесконечное сохранение власти в руках той или иной ее группировки. Угроза стагнации или деградации в таком случае является реальной. Однако от концептуального осознания императива о регулярной сменяемости элиты и необходимости сильной оппозиции общество, в том числе российское, однажды все же должно перейти к его воплощению в реальности, а здравый смысл — возобладать и в этом отношении.

_________________________
[1] См.: Даймонд Д. Коллапс. Почему одни общества выживают, а другиеумирают. С. 523—580, 584—585.

 


Имеющийся опыт утрачен.


Даже когда-то имевшийся опыт не гарантирует предвидение проблемы, если он утрачен или из него не извлечены необходимые уроки.
Такая ситуация, полагает американский биолог, физиолог, биогеограф Д. Даймонд, характерна для необразованных обществ, чьи возможности сохранять достоверные сведения о событиях отдаленного прошлого уступают возможностям образованных обществ в силу того, что передача устной информации проигрывает передаче письменной.
В XII в. из-за сильной засухи вымерли индейцы анасази, жившие в районе каньона Чако (юго-запад США). Засухи они переживали и раньше, но отсутствие письменности, а следовательно, письменных свидетельств помешало им предвидеть катастрофу и способы пережить ее. По той же причине в IX в. жертвой засухи стали равнинные племена майя, несмотря на то, что заселяемая ими территория подвергалась засухам и в прежние времена. Майя, хотя и обладали письменностью, записывали в основном деяния своих правителей и астрономические явления, а не наблюдения за погодой. Поэтому засуха III в. не стала для них уроком и предвестницей засухи IX в.[1] В обоих случаях вожди и правители индейцев не смогли предвидеть засухи и не нашли способы обеспечить выживание руководимых ими племен.
Однако и наличие письменности еще не гарантирует извлечение уроков из имеющегося опыта. Советский Союз, у которого с письменностью было все в порядке, вступил в войну с Финляндией зимой 1939 г. практически неподготовленным. Ход боевых действий выявил серьезные пробелы в управлении и снабжении войск, плохую подготовленность командного состава, недостаток у войск специфических навыков ведения войны зимой в условиях Финляндии. Отсутствовала полноценная зимняя экипировка, лыжная подготовка, связь между передовыми и тыловыми частями, не хватало боеприпасов и т.д.[2] И хотя основные цели были достигнуты, даже по официальным данным потери СССР (127 тыс. человек) почти вдвое превысили потери Финляндии (67 тыс.).
По своей неподготовленности эта война удивительным образом напоминает войну России с Японией 1904—1905 гг.
В своих мемуарах С. Ю. Витте, бывший в те годы Председателем совета министров России, признавался: «Не Россию разбили японцы, не русскую армию, а наши порядки, или правильнее, наше мальчишеское управление 140-миллионным населением в последние годы»[3].
Генерал А. Н. Куропаткин, в то время военный министр и главнокомандующий войсками на Дальнем Востоке, вспоминал о командном составе: «Люди с сильным характером, люди самостоятельные, к сожалению, в России не выдвигались вперед, а преследовались; в мирное время они для многих начальников казались беспокойными. В результате такие люди часто оставляли службу. Наоборот, люди бесхарактерные, без убеждений, но покладистые, всегда готовые во всем соглашаться с мнением своих начальников, выдвигались вперед»[4].
Возникает впечатление, что с тех пор мало что изменилось! И героические действия экипажа крейсера «Варяг», защитников Порт-Артура, многие другие эпизоды войны лишь подчеркивают неудовлетворительное управление всем ее ходом — войсками, тылом, коммуникациями, снабжением и т.д.
Как видим, прошло всего около 35 лет, а уроки одной войны не были учтены при проведении другой, финской, несмотря на обилие воспоминаний, описаний, мемуаров, военных академий, курсов офицеров и даже наличие живых участников русско-японской войны (а ведь до этого был опыт петровских войн, Крымская война 1853—1856 гг., содержавший все те же управленческие ошибки и трудности).
Более того, Великая Отечественная война 1941—1945 гг., особенно начальные ее месяцы, а также первая чеченская война 1994—1996 гг. снова продемонстрировали необыкновенную утрату опыта и неумение политико-управленческой и военной элиты извлекать уроки. Иначе как можно объяснить поразительный, удивительный, дикий, не поддающийся пониманию факт — в обеих этих войнах наши войска, боевые части и подразделения при всем мужестве их личного состава периодически оказывались окруженными на своей же территории (!!!) и терпели поражения, теряя инициативу и главный ресурс — людей?
Уроки плохо извлекают не только элиты России. Казалось бы, еще в XIII в. Александр Невский сказал: «Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет». С тех пор этот закон-императив всегда неизменно исполнялся (хотя в основном не благодаря — за редким исключением — управленческому гению элиты, а чаще всего гигантскими усилиями и жертвами народа). Тем не менее время от времени у недругов России возникает желание воспользоваться ее слабостями, внутренними противоречиями и испытать на прочность. Однако, несмотря на временные отступления, Россия всегда изгоняла захватчиков, сколько бы их ни было, и они всегда плохо заканчивали (шведы, поляки, турки, французы, немцы, страны Антанты, японцы и т.д.).
Многое из имеющегося опыта элиты и обычные люди просто забывают. После нефтяного кризиса 1973 г. в Персидском заливе американцы ощутили на себе дефицит топлива и на год- два отказались от эксплуатации неэкономичных автомобилей. Затем они забыли о том, что было, и снова стали разъезжать на внедорожниках. Хотя о событиях 1973 г. написаны горы литературы и можно было законодательно хотя бы ограничить использование расточительных автомонстров.
В 1950-е гг. город Тусон в штате Арканзас (США) испытал жестокую засуху. Его встревоженные жители ограничили потребление пресной воды. Однако довольно быстро они вернулись к практике ее неэкономичного использования — ведь нужно же было поливать траву на новых площадках для гольфа и орошать сады[5].
[1] См.: Даймонд Д. Коллапс. Почему одни общества выживают, а другиеумирают. С. 204—234, 586.
[2] В 1925—1940 гг. наркомом по военным и морским делам и наркомомобороны СССР был К. Е. Ворошилов (1881—1969).
[3] Витте С. Ю. Воспоминания. Т. I. Берлин. Слово. ACT. 1922. С. 337.
[4] См.: Куропаткин А. Н. Русско-японская война, 1901—1905: итоги войны.2-е изд. СПб. : Полигон, 2002; Старая Армия. Офицеры / А. И. Деникин. М.,2006.
[5] См.: Даймонд Д. Коллапс. Почему одни общества выживают, а другиеумирают. С. 586.

 


Неадекватное понимание и использование прецедентов и аналогий


На этом обстоятельстве следует остановиться подробнее прежде всего в методологическом плане.
Случается, что политико-правленческая элита все же пытается использовать уже имеющийся опыт, обращаясь к прецедентам. По правде говоря, элиту понять можно. Обращение к прецедентам — важнейший управленческий ресурс. Этот способ несовершенен, но все же позволяет воспользоваться опытом, который элита не может получить из собственной практики.
Однако элита делает это чаще всего некорректно, неадекватно и по этой причине — неэффективно, а подчас и трагично. Обращаясь к историческим прецедентам, аналогиям и опыту, элита плохо учитывает или вообще не принимает во внимание три хорошо известных принципа социального познания — различия, контекста и развития (процесса).
1. Принцип различий. Наше понимание того, каких успехов может достичь страна, опираясь на свою политическую, управленческую, экономическую, правовую систему; как может отстать, разрушив государство или уничтожая политическую оппозицию; какие правовые ресурсы м. использовать в критические моменты; какие механизмы принятия политико-управленческих решений вообще существуют; как возможно сочетание демократии по форме и ущемления человека, с одной стороны, и абсолютизма и высокого уровня жизни, с другой — все это основывается на знании и учете различных состояний и контекстов, которыми столь богаты социальная история и современность, в том числе управление.
Даже простое квалифицированное описание государственности, социального устройства, управления, права, процессов и сил Древней Греции, Рима, Китая, средневековой Европы, современных стран на всех континентах позволяет «говорить Иному», увидеть спектр возможностей, намного превосходящий какой-либо единственный опыт, понять, что существуют альтернативы.
Суть, конечно, не в том, чтобы искать подходящие прецеденты, хотя это бывает полезно, а в учете разных возможностей, содержащихся в разных контекстах. Культура, политика, управление, право, экономика, бизнес — совокупность возможностей и альтернатив, и она становится только полнее, если только элита не руководствуется лишь одним важным, но недостаточным и уязвимым принципом «здесь и теперь». К тому же и в самом деле не все культурное, политическое, управленческое, правовое, экономическое и т.п. Иное экзотично. Процесс его уяснения всегда был сочетанием непонимания, удивления и узнавания. Наряду с незнакомыми элементами (особенное) мы можем обнаружить и вполне доступный нам образ политической, управленческой, правовой, экономической мысли, логики и практики (универсальное).
Сравнение одного с другим (компаративистика) — важный элемент познания вообще и социально-гуманитарного в частности. Именно здесь философское и научное исследование вступает в область практической значимости достигнутых результатов, выделяя социальные константы (универсальное) и преходящие факторы (особенное) — условие любой реалистической программы практических действий. Именно здесь можно извлечь понимание того, что и как можно было бы сделать. Не менее важно и уяснение, что должно быть исключено из практики и как в культуре, политике, управлении, праве, экономике, бизнесе нельзя поступать, чтобы не ухудшить ситуацию.
Тем не менее при всей пользе обращения к прецедентам принцип различия обязывает политико-правленческую элиту осознавать и не забывать, что ситуацию и время, в которых она находится, с одной стороны, и все другие состояния и времена как объекты его внимания, т.е. прецедент, Иное — с другой, разделяет пропасть. Ответственность элиты как раз и состоит в учете прежде всего этого различия. Ошибочна бездумная убежденность в том, что элиты, в том числе управленческие, в иных, пусть очень похожих ситуациях и в другие времена ведут себя и мыслят так же, как и современные. Эти различия лишь частично относятся к материальным условиям жизни. Не столь очевидны, но еще более важны различия в ментальности, духовной жизни: у людей в иной, пусть схожей ситуации, тем более в иное время, всегда другие ценности, приоритеты, надежды, опасения.
Так, Западная Европа и США принадлежат к одному типу цивилизации, однако представления, например, о смертной казни у них различаются существенно: европейцы против нее, в США она практикуется в большинстве штатов. Европейцам невыгодна эскалация конфликта (2014) в Украине, США в этом весьма заинтересованы, поскольку ослабляют своего конкурента — Евросоюз, приближаются к границам России и т.д. В демократическом королевстве Нидерланды терпимое отношение к наркотикам, в не менее же демократических близлежащих Германии или Франции за их распространение полагается немалый срок, а в Сингапуре или Саудовской Аравии могут и казнить. Представления о полномочиях регионов России в момент их обретения в 1990-е гг. отличались у элит Татарстана, Башкортостана, Якутии, Ингушетии, Чечни, Приморского края, Калининградской области, не говоря уже о различных политических силах. Социал-демократы России начала XX в. — вовсе не те же самые по своей сути силы, что считают себя таковыми в начале XXI в.
Еще иллюстрация. В 870 г. в Исландию из Норвегии и Британии перебрались викинги. Почва в этих двух последних странах глинистая, сформированная ледниками. Даже если на такой почве уничтожить всю растительность, она едва ли подвергнется ветровой эрозии, поскольку она довольно тяжела и плотна. Когда викинги и их вожди столкнулись в Исландии с множеством пород деревьев, уже встречавшихся в Норвегии и Британии, они ошибочно решили, что и природные условия Исландии такие же. Однако почва в Исландии не была сформирована ледниками, а возникла вследствие действия ветров, нанесших легкий пепел вулканического происхождения. Когда, чтобы освободить место под пастбища, викинги уничтожили в Исландии леса, почва из легкого пепла вскоре стала уноситься ветром и дождями[1]. Даже сегодня этот ущерб не компенсирован и многие места на острове выглядят как лунный пейзаж, хотя правительство Исландии активно занимается проблемой эрозии почв.
Конечно, Иное (состояние или прошлое) в мире социального (в том числе в управлении) не бывает полностью незнакомым. В ходе сравнения возникает и чувство узнавания, когда, например, например, можно заметить в России одни и те же проявления бинарно-дихотомического, манихейского мышления, с одной стороны, у большевиков начала XX в., а с другой — у «реформаторов» и «приватизаторов» в его конце. Или обнаруживаются общие признаки федеративного устройства в Австралии, Австрии, Германии, Венесуэле, России, США. Так что в определенном смысле можно считать, что управление, как и научное познание — «это переговоры между известным и неизвестным».
Тем не менее принцип различий должен быть поставлен во главу угла, если элите вдруг вздумается обратиться к какому- либо прецеденту в истории и использовать его в своей управленческой практике.
2. Принцип учета контекста. Это принцип означает уяснение того, что прецедент нельзя вырывать из окружения. Само выявление различий способно существенно изменить акценты в управлении. Однако этого недостаточно. Одна из целей сравнения, проведения аналогии — не просто раскрыть различия, но и объяснить, следовательно, погрузить прецедент в конкретный контекст (социокультурный, исторический, политический, управленческий, экономический, правовой и т.д.). Это жесткий стандарт управления (и научности), требующий обширных знаний. Однако среди прочего именно этим профессионал высокого уровня отличается от среднего или низкого.
Последний, например (П. Грачев, министр обороны РФ в 1992—1996 гг.) способен заявить о своей готовности разбить чеченских сепаратистов в декабре 1994 г. силами двух десантных полков в кратчайшее время, имея, очевидно, в голове образ (прецедент) удачных десантных операций советских войск во время Великой Отечественной войны, а также свой опыт боевых действий в Афганистане. При этом он способен собрать определенные силы, предполагая «воевать по всем правилам военной науки: с неограниченным применением авиации, артиллерии, ракетных войск» (П. Грачев). Трагедия в результате неудачных действий генерала-управленца происходит не из-за недостатка сил и данных разведки, а как результат неглубокого их освоения и, соответственно, недостаточного понимания комплекса условий, в которых должна была происходить операция — социокультурных, исторических, политических, экономических, боевых и т.д. И если «воевать по всем правилам военной науки» в силу разных причин не получается, то совершенно непонятно, как мог вообще появиться приказ о начале подобной операции, закончившейся, как известно, полным поражением российских подразделений. Аналогия «прошла» только в одном — в массовой гибели рядовых солдат, что особенно просматривалось в войне 1941—1945 гг.
Профессиональные навыки и честность обязывают представителей элиты исключать одностороннее изображение многомерных по своей сути ситуаций и процессов (прецедентов). Необходимо адекватное встраивание их в соответствующий контекст.
Принцип учета контекста побуждает политико-управленческую элиту к осознанию того, что понимание целого должно непременно присутствовать в понимании его частей. Если ее представитель занимается узкоспециализированной сферой, он обязан соблюдать этот принцип и помещать рассматриваемый объект в возможно более широкий контекст, в противном случае его действия будут непрофессиональными и нанесут ущерб стране.
Так, слом Берлинской стены было бы недостаточно рассматривать как результат исключительно стремления к объединению двух Германий или воли и действий руководителя СССР в 1985—1991 гг. М. Горбачева. Необходимо еще учесть итоги «холодной войны», экономическое и идеологическое положения социалистических на тот момент стран, влияние Запада, процессы демократизации в СССР и Восточной Европе, работу спецслужб и т.д.
Одна из трудностей, с которой сталкиваются политикоуправленческие элиты, состоит в необходимости адекватного понимания и интерпретации поведения субъекта, основанного на совершенно иных предпосылках, чем ее собственное. Было бы, например, ошибкой при изучении процессов недавнего отечественного прошлого утверждать, что лозунг «прорабов перестройки» во главе с М. Горбачевым — «возвращение в наш общий европейский дом» — обусловливался лишь политической целесообразностью. Взгляд на ситуацию в целом позволяет установить, что здесь как минимум присутствовали также элементы наивности в сознании одних сил и манипуляция общественным сознанием — со стороны других. Кроме того, уместно найти ответы на следующие вопросы: считает ли кто на Западе, что Россия в этот «общий дом» когда-либо входила? Приглашал ли кто-нибудь ее туда в тот момент? Имеет ли Россия какие-либо основания ожидать приглашения в «общий дом»? Намерен ли Запад послать такое приглашение и принять ее в этот «общий дом»?
События последних лет в Украине (конец 2013—2017 гг.) и поведение Западной Европы (демонстративное исключение России из G8, экономические санкции, политическое давление и даже угрозы) позволяет усомниться в возможности положительных ответов на эти вопросы.
Иначе говоря, чтобы использовать опыт, например, этих двух прецедентов, необходимо как минимум задаться поставленными вопросами и проанализировать их по всем упомянутым и многочисленным оставшимся за пределами нашего внимания измерениям.
Главной причиной «неконтекстуального» подхода к решению социальных проблем со стороны управляющего класса является не безразличие к обществу (хотя и такое отношение часто встречается), а его сложность, заставляющая излишне доверяться компетенции узких специалистов без учета общей картины, без синтетического подхода. Сциентистские и технократические установки и методология, конечно, дают специализированное знание, которого, однако, недостаточно самого по себе и которое объясняет только один какой-либо аспект проблемы, но не дает понимания ее в целом. В конечном счете это означает искаженное вйдение и, соответственно, неадекватное правленческое решение и действие.
Принцип учета контекста предостерегает политико-управленческую элиту от некорректного следования прецедентам и проведения аналогий, а также опровергает мнение о том, что история повторяется.
Интерес элит к культуре, истории, политике, управлению, праву, экономике объясняется стремлением найти в них «руководство к действию», и не в качестве моральных образцов, а в виде уроков практической деятельности (универсального, социальных констант).
Такой подход имеет давнее происхождение и обнаруживается со времен античности, когда деятели Древней Греции и Рима обращались к своим предшественникам в поисках прецедентов и аналогий для оправдания и легитимации собственных действий. В эпоху Возрождения рецепты ряда политиков и юристов и авторов, в частности, Н. Макиавелли, основывались на прецедентах из истории Древнего Рима. Но уже тогда Макиавелли подвергся критике своего младшего современника Ф. Гвиччардини за некритическое использование в своем «Государе» политических прецедентов и аналогий, не учитывавших исторического контекста.
Сегодня понятно, что ссылка на далеко в истории отстоящие от нас прецеденты в научном и управленческо-практическом смысле — чаще всего бесплодное занятие. Это справедливо и относительно современности. Прецеденты имеют значение в праве (это особый случай, «прецедентное право»), и то с оговорками, но не в политике и управлении. В силу изменяющегося контекста любое сравнение двух казалось бы одинаковых политических, управленческих, экономических и даже правовых феноменов оказывается делом довольно бесполезным.
Разумеется, проведение аналогий не возбраняется, более того, является распространенной и неотъемлемой частью аргументации, особенно в политике и праве. Это имеет смысл, если не ставить целью полное совпадение двух феноменов и не рассматривать прецедент как основание и руководство к действию. Однако компаративистика (сравнительное исследование) скорее выделяет различия двух социальных феноменов, связанных с различием именно их контекстов, нежели их сходство.
Поэтому принцип учета контекста в управлении призван предостеречь от самоуверенных и непродуманных прогнозов. Здесь уместно осознание мысли о том, что история не повторяется. Разумеется, какой-либо фактор может возникнуть вновь, и даже существует вероятность, что это приведет к уже известному результату. Однако сам ход политического, правового, экономического, управленческого процесса означает, что действие этого фактора будет сопровождаться наличием иных, дополнительных факторов, появление которых и воздействие на рассматриваемую проблему никто не в состоянии предсказать.
Более того, знание о каком-либо прецеденте может повлиять на действия политиков и управленцев и тем самым сослужить плохую службу: в то время как необходимо поступать согласно логике уникальной ситуации и изменившимся обстоятельствам, субъект власти и управления следует прецеденту и оказывается неадекватным в своих действиях.
Конечно, прецеденты позволяют в какой-то степени понять, при каких условиях, например, происходят гражданские войны или экономические кризисы, но ответ на вопрос: случатся ли они в данном конкретном случае? — зависит от уникальных, возможно, случайных факторов и бифуркаций, предсказать которые невозможно.
Поэтому прогнозы в политике и управлении — трудная вещь. Они, разумеется, необходимы и допустимы, но часто несостоятельны. Если они и возможны, то исключительно в сослагательной, предположительно-вероятностной форме, уменьшающей опасность попасть в ловушку категоричного и безальтернативного мышления. При этом прогноз будет тем более адекватным, чем менее конкретным и детализированным он оказывается. Скорее речь может идти о тенденции, направлении развития процесса, если события будут происходить примерно так, как они уже происходят.
Задача политико-управленческой элиты в этих условиях состоит в том, чтобы всегда находиться в «поисково-сканирую- щем состоянии» и быть готовой к любому развитию событий.
3. Трактовка жизнедеятельности общества как процесса, связи между событиями и феноменами во времени. Такой подход как будто очевиден, но реализуется не всегда. Однако он придает им больший смысл, чем рассмотрение их в изоляции.
В случае с прецедентами отсюда следует, что как нынешняя ситуация стала результатом комплекса причин и факторов, так и сам прецедент есть результат своей конкретной совокупности обстоятельств, и в ста случаях из ста эти причины, факторы и обстоятельства существенно различаются.
Так, конкретные действия деятелей Французской революции или Наполеона привлекают внимание не сами по себе, а как проявление масштабных и драматических процессов становления классического буржуазного общества во Франции в правовом и экономическом аспектах.
Мюнхенское соглашение 1938 г., в результате которого от Чехословакии была отторгнута Судетская область, призваны интересовать государственно-управленческую элиту не просто как яркий пример агрессии Германии, а в контексте прежде всего политики с позиции силы, с одной стороны, политики «умиротворения» — с другой (Англии и Франции), вообще тоталитаристских интенций в истории XX в. — с третьей. Это, к слову, очевидный урок для тех, кто заигрывает с фашизмом или стоит за ним в современной Украине.
Поэтому попытка усмотреть в том и другом случае какие- либо прецеденты должна быть осторожной, корректной и ограниченной.
Нынешнее состояние дел в обществе возникло за счет процессов эволюции, перемен, роста, упадка, попятных движений в прошлом. Это состояние нельзя раскрыть, не обратившись к его корням, ибо современность является продуктом истории, хотя и прошлое не сохранилось в неизменности. Любой аспект нашего духа, культуры, поведения, повседневной жизни — результат процессов, происходивших в прошлом. Поскольку деятельность людей во всех сферах изменяет мир, необходимо максимально возможное и адекватное видение исторической перспективы, раскрывающей динамику перемен во времени. Поэтому историческое введение в проблему любого исследования, а также соответствующие курсы для студентов всех специальностей (управленческие не исключение) должны бы быть основательными и охватывать продолжительные временные периоды.
Эвристический потенциал принципа отношения к социуму и управлению им как процессу обнаруживается, во-первых, в выявлении глубинных тенденций, лежащих в основе происходящих изменений; во-вторых, в раскрытии альтернативы представлениям о «постоянном» и «вечном» характере многих социальных идентичностей, таких как, например, нация, этнос, раса, конфессия, демократия, соотношение демократии и гражданского общества и т.д. Вывод, который отсюда следует, состоит в том, что ни одно обнаружение социальной жизни не является неизменным и не лежит за пределами истории.
У любого прецедента — своя история, у ситуации, с которой его соотносят, — своя.
«Процессуальное» мышление, которое, заметим, занимает все более прочные позиции, имеет целью рассматривать общество, культуру, историю, политику, управление, экономику, право не просто как набор ярких диапозитивов, а как минимум в контексте понятных причинно-следственных рядов, следовательно, объяснения, и как максимум — уяснения сущности, т.е. понимания[2].

_________________________
[1] См.: Даймонд Д. Коллапс. Почему одни общества выживают, а другиеумирают. С. 235—275, 587.
[2] См. также: Тош Д. Постижение истины. М. : Весь мир, 2000. С. 11—22,41; Митрошенков О. А. Политическая философия. Эпистемология. М. : Перспектива, 2005. С. 42—44, 54—60.

 


Неспособность увидеть уже проявившуюся проблему


Еще один фактор, влияющий на принятие управленческой элитой неверного решения, — неспособность увидеть уже проявившуюся проблему. Это связано по меньшей мере с тремя причинами.
Во-первых, зачастую источники происхождения социальных проблем в прямом смысле скрыты. Наглядный бытовой пример — внешне чистая, но на деле плохая вода, содержащая в себе токсичные соединения, вещества и соли. Люди их не замечают, пьют воду, а результат (болезни, отложения солей и т.д.) проявляется не сразу, отложен во времени. То же самое и с городским воздухом. Находящиеся в нем вредные примеси чаще всего не замечаются жителями крупных городов.
Возьмем пример из сферы управления социальными отношениями.
6 декабря 2010 года болельщик футбольного клуба «Спартак» 27-летний Егор Свиридов погиб от выстрелов уроженца Кабардино-Балкарии из травматического оружия. В Москве начались беспорядки после того, как правоохранительные органы отпустили его сообщников. Перекрывшие Ленинградский проспект болельщики вынудили власть обратить внимание на очевидную несправедливость и возбудить уголовное дело, а не тихо спустить его на тормозах. 11 декабря в центре Москвы на Манежной площади собралось более 5 тысяч человек. Несколько сот из них принимали непосредственное участие в столкновениях с бойцами ОМОНа[1]. В тот же день массовые акции прошли в других городах России. Повод событий очевиден, причины — далеко не на виду.
Анализ показывает, что у этих событий — комплекс причин: а) отсутствие у властей всех уровней концептуального понимания таких ключевых феноменов, как нация, гражданское общество, социальная солидарность и согласие, будущее страны; б) социальная неустроенность значительной части общества, прежде всего молодежи, которая не видит для себя перспектив; в) коррупция, бесправие, избирательность правосудия, беззаконие, невозможность добиться справедливости законным путем, что провоцирует бунт и самосуд; г) этническая преступность, вызывающая межнациональную напряженность; д) отсутствие в стране политики здорового просвещенного национализма и патриотизма, и т.д.
Не надо быть семи пядей во лбу или ходить к гадалке, чтобы понять — этот комплекс причин в российском социуме может «выстрелить» в любой другой момент в любом другом уязвимом месте и по другому поводу.
Это заставляет вспомнить известный императив, согласно которому властно-управленческая элита призвана вырабатывать в себе умение мыслить концептуально, абстрактными категориями, которые обозначают глубинные тенденции, проблемы, смыслы и ценности общества. Среди этих категорий такие, как «интересы страны», «социальное согласие», «солидарность», «доверие», «взаимопомощь», «право», «справедливость», «ответственность», «профессионализм», «долг», «честь», «патриотизм», а также «любовь», «семья», «дети» и т.д. Без этих смыслов и ценностей любой социум превращается в совокупность атомизированных индивидов, удел которых — «война всех против всех», а не гармонизированное общество.
К сожалению, российская (и не только российская) политико-управленческая элита плохо понимает смысл этих категорий, поэтому стоящие за ними реальности и практики часто неадекватны вызовам времени и интересам России.
Во-вторых, причиной неверных управленческих решений и действий может быть «удаленное» управление, в принципе свойственное каждому обществу. Обычно в любой стране вертикаль власти охватывает всю территорию. Однако, как правило, вершина властной пирамиды менее информирована о проблемах мест, удаленных за сотни и тем более тысячи километров, чем о проблемах всей страны или территории, прилегающей к столице. Что естественно. В самом деле, так ли уж важны проблемы загрязнения Байкала целлюлозно-бумажным комбинатом, который снабжает бумагой всю страну (к счастью, уже закрыт)? И кого в Кремле волнует, есть ли в какой- нибудь деревне Ивановке любой российской области аптека, детский сад или школа? Особенно такой подход был характерен для гипертрофированно централизованной советской системы госуправления.
Любая власть имеет на местах своих представителей — губернаторов, полномочных представителей, депутатов, конгрессменов, сенаторов, мэров, наместников, воевод и т.д., которые с разной степенью эффективности «разруливают» проблемы по мере их возникновения. Трудность для российской властной элиты заключается в том, что все социальные проблемы отражаются на всех регионах и территориях, но по-разному. Понятно, что есть и общее в том, что беспокоит Калининградскую область и Камчатку, Северный Кавказ и Забайкальский край и т.д. — рабочие места, заработные платы, инвестиции, уровень и качество жизни, образование, медицина и т.д. Однако каждая территория специфична и имеет массу собственных проблем, что всякий раз требует специального анализа и дифференцированных решений.
Трудность удаленного управления в России усугубляется системными пороками российской бюрократии — непрофессионализмом, коррумпированностью, кумовством, клановостью, безответственностью, неповоротливостью, бездушием и т.д.
В-третьих, часто политико-управленческая элита не замечает возникшую проблему из-за нерегулярности ее симптомов, незаметного нарастания. Это аналогично восприятию глобального потепления. Известно, что в последние десятилетия температура на планете медленно повышалась. Однако это было трудно установить, поскольку скачки температуры происходят ежегодно и довольно хаотично — то на два градуса выше одним летом, то на один градус выше другим, затем на три градуса ниже следующим летом, далее — снова ниже, затем на четыре градуса выше и т.д. При столь многочисленных флуктуациях и их непредсказуемости требуется много усилий и времени, чтобы зафиксировать рост температуры на несколько сотых градуса.
Общество, политико-управленческая элита, бизнес практически всех стран воспринимают эту информацию как такую, последствия которой еще неизвестно когда и неизвестно как скажутся. А раз так, то пока можно двигаться обычным курсом и не слишком беспокоиться. Лишь ничтожно малая часть общества, элиты, бизнеса занимает противоположную позицию.
Для описания подобного, скрытого нерегулярностью симптомов нарастания проблемы, а также снижения стандартов используются два близких по смыслу термина — «ползучая норма» и «социальная амнезия». Если состояние экономики, образования, здравоохранения, дорожного движения или другого сегмента общества ухудшается медленно, то такое изменение трудно заметить в рамках, например, одного или двух лет. Понятие нормы трансформируется в сознании постепенно и незаметно. Такие изменения могут происходить десятилетиями, прежде чем люди вдруг понимают, что когда-то условия жизни были куда лучше и что стандарты снизились.
Автомобильное движение в Москве в 1970—1980-е гг. медленно нарастало, но было вполне приемлемым. Старые художественные и документальные киноленты это прекрасно демонстрируют, вызывая нескрываемую зависть и ностальгию у зрителя, видящего свободное передвижение автомобилей. Интенсивность этого движения усилилась в разы в 1990— 2000-е гг., когда резко увеличилось количество автомобилей у жителей мегаполиса. При этом количество и качество дорог практически не возрастало, развязки строились медленно, метро практически совсем прекратили строить (удивительно, но оно строилось даже в годы Великой Отечественной войны!). Настал момент, когда город практически встал, превратившись в большую пробку. Потребовались и требуются гигантские (и даже героические) усилия и пересмотр всей дорожно-транспортной стратегии, чтобы ситуация изменилась к лучшему.
30—40 лет назад в стране обязательны были профилактические медицинские осмотры населения. Большинство людей имели возможность проходить осмотры у врачей разного профиля. И хотя такая профилактика чаще всего проводилась формально, она позволяла выявить многие болезни на ранних стадиях развития. Этот опыт, к слову, был взят на вооружение в ряде стран Запада и Японии. После перехода страны к новым социальным и экономическим отношениям эта система полностью разрушилась, что привело к ухудшению состояния здоровья населения, высокой смертности населения, низкой продолжительности жизни.
В обоих случаях (а можно привести и множество других, например, состояние футбола и футбольного хозяйства, качество образования в СССР и России и т.д.) ползучая норма и социальная амнезия не позволили населению и властям запомнить и сохранить лучшее из прежнего опыта. Эти и другие социальные факты (они бесконечны) показывают, почему люди и элиты не могут обнаружить многие надвигающиеся проблемы прежде, чем становится слишком поздно.
Но если население испытывает последствия таких изменений на себе, расплачиваясь здоровьем, временем, нервами и т.д., то бездействие властно-управленческих элит лишний раз свидетельствует о низком качестве и эффективности управления, поскольку совершенно очевидно отсутствие у них превентивностратегического мышления, ответственности, а часто и желания что-либо делать. Когда сами элиты имеют все возможности ездить с «мигалками», а об их здоровье беспокоятся спецполиклиники, у них неизменно ощущение, что не так уж все плохо и жизнь не просто «налаживается», а уже давно в полном порядке.
Это тем более трудно объяснимо, что сегодня существуют все возможности для самого глубокого мониторинга любых ситуаций и имеются критерии оценки (либо их вполне можно разработать) их критических (пороговых) состояний, за которыми они выходят из-под контроля.
Однако самый глубинный и драматичный пример «ползучей нормы» и «социальной амнезии» в России — изменение ценностной системы практически во всех слоях обществе. В 1960— 1970-е гг. понятия «доверие», «совесть», «справедливость», «солидарность», «согласие», «Родина», «патриотизм» при всех издержках времени и неискренности власти не были пустым звуком. В деревнях двери могли не закрываться на замки, в городах ключи часто оставляли под ковриком у двери. Да и сами двери были не железными, а обычными, стандартными. Дети, даже первоклассники, ходили в школу без сопровождения и охраны, спокойно играли во дворах и на улице.
Постепенно, однако, ценностная ткань общества разъедалась нормами, привносимыми, к сожалению, именно элитой (карьера, «делавшаяся» благодаря связям, блату, а не профессионализму; «теплые» местечки, распределявшиеся среди своих, распространение принципа «Ты — мне, я — тебе», нарастающий культ материального потребления, новые представления об «успешности» и т.д., и т.п.), а также некоторыми национальными традициями (кланы, клиентелы, подношения, коррупция), криминальными сообществами (силовое решение проблем) и т.д.
И вот уже ценности потребления доминируют над ценностями производства и творчества, материальные — над духовными, население делится на «успешных» (олигархи, завсегдатам тусовок, чиновники и т.д.) и «лохов» (учителя, врачи, военнослужащие, бюджетники и т.д.). Поскольку атомизация общества привела к тотальному недоверию, вокруг загородных домов возведены огромные заборы, установлены железные ворота и двери, окна на решетках, поставлена охрана (в масштабах страны — миллионы молодых и здоровых мужчин, не занятых производительным трудом), чиновники требуют для подстраховки (а вдруг их обманывают!) огромное количество бумаг и справок, которые никто и никогда на читает, и т.д.
Одни мошенники сменяют других, финансовые и строительные пирамиды высасывают деньги из карманов миллионов людей. Целая проблема — купить качественные продукты, лекарства. Общество превратилось постепенно из доверчивого и во многом открытого в отношениях между людьми во фрагментированное, разрозненное и с высокой степенью недоверия всех ко всем.
Поскольку такие ценностные изменения коснулись прежде всего и элиты, в том числе управленческой, ожидать от нее эффективного управления не приходится до той поры, пока она не сменится людьми, ценностная шкала которых по крайней мере не будет противоречить интересам страны.
Впрочем, о самой элите и ее ценностях должен быть особый разговор.

______________________
[1] 'ОМОН — отряд милиции особого назначения.

 


Проблема обнаружена и осознана, элита оказывается неспособной ее решить


Вопреки ожиданиям населения нередко элиты оказываются не в состоянии решить проявившиеся в обществе проблемы, хотя ситуация настоятельно того требует. Этот фактор, вызывающий принятие неадекватного управленческого решения и неэффективность госуправления в целом — наиболее распространенный и разнообразный по формам.
«Рациональное поведение».
Одно из объяснений такой неспособности связано подпадает под известный среди социологов и экономистов термин «рациональное поведение». Речь идет о столкновении интересов разных групп людей. Во всех странах, в том числе России, есть сообщества, которые считают, что обеспечить реализацию собственных интересов они могут только за счет нанесения ущерба другим людям и даже всему обществу. Такое поведение именуется «рациональным» лишь постольку, поскольку оно подразумевает рациональную аргументацию, даже если она цинична или предосудительна.
Такое поведение оказывается «рациональным» только для подобных сообществ. В их числе — сообщества коррумпированных чиновников, мошенников (выстраивающих пирамиды или крадущих деньги у вложившихся в строительство жилья людей и т.д.), массовые «банкротства» туристических фирм, криминальные группировки и т.д. В конце 1980-х — 1990-е гг. в России в рамках такого «рационального поведения» даже раздавались голоса в пользу легализации взяток (тогдашний мэр Москвы и один из его заместителей, а также другие «прорабы перестройки»).
Злоумышленники осознанно идут на преступления, особенно если не встречают отпора, и (или) этот отпор неорганизован и незначителен, или имеют поддержку во власти. Они эффективны в силу доверчивости нормальных людей и внезапности нанесения удара. Такая «рациональность» разрушает доверие и сеет деструкцию и негатив в обществе. Злоумышленники мотивированы на получение огромной, конкретной и немедленной прибыли при равномерном распределении издержек по остальной массе людей, в основном не входящих в подобные сообщества, хотя и по другим злоумышленникам тоже. Обычные граждане слабо мотивированы на отпор, поскольку каждый из них, ведя себя пассивно, в общей массе со всеми остальными теряет немного, а в случае успешного противодействия агрессии мошеннического меньшинства выгода получается небольшой, неопределенной и отдаленной (судебный путь долог, громоздок, бумаг надо много, необходимы экспертизы, отечественные суды присуждают обычно мизерные компенсации ущерба и т.д.).
Очевидный пример — когда правительства выплачивают огромные субсидии в нерентабельные отрасли экономики, например, в рыбные промыслы и сахарную промышленность в США или выращивание хлопка в Австралии (посредством оплаты стоимости воды для орошения). Немногочисленные рыбаки и фермеры лоббируют эти выгодные для них субсидии, в то время как остальное население не высказывается против, поскольку субсидии складываются из очень малой части налогов, которые оно платит. Эта ситуация выгодна меньшинству и наносит ущерб большинству[1].
Отечественная практика также разнообразна и впечатляюща. Казалось бы, стоит очевидная задача модернизировать страну и сделать ее высокотехнологичной и инновационной, способной выдержать самые серьезные вызовы и угрозы (например, в виде санкций Запада). Однако группы, имеющие огромные доходы от сырьевой ориентированности страны, в рамках парадигмы «рационального поведения» активно этому сопротивляются. Зачем что-то модернизировать, напрягаться, когда все и так хорошо? Поддерживающие и лоббирующие их интересы группы властной элиты, имеющие свой немалый доход, оказывают им всемерную помощь.
В этой ситуации переход от добычи и транспортировки сырья (нефти, газа, металлов, леса и т.д.) к его глубокой переработке чрезвычайно затруднен и проблематичен. Страна теряет огромные доходы, плохо модернизируется, растрачиваются ресурсы будущих поколений. На переработке российского сырья «делают деньги» все (даже Белоруссия), кроме самой России. Однако изменить ситуацию одна часть российской властной элиты не может, поскольку в этом не заинтересована влиятельная другая ее часть. В качестве оправдания на «полном серьезе» говорят о каком-то «сырьевом проклятии», будто бы мешающем модернизации страны.
Более того, изменение ситуации в лучшую сторону может быть даже опасным. Ирина Хакамада, в 1990-е гг. депутат Госдумы и министр правительства В. Черномырдина, сообщает: «Когда я была депутатом, меня попросили поднять проблему: почему мы экспортируем алюминиевые чушки за копейки, когда могли бы продавать готовую продукцию за рубли. Я подняла. Ко мне подошли и предупредили — подняла? Теперь опусти и забудь. Хочешь жить — заткнись. Я заткнулась. Я не готова умереть за алюминий»[2].
В России успешно лоббируются интересы водочных «королей», табачного бизнеса, пивного, наркобизнеса, даже педофилов. При этом много лет не принимается исключительно актуальный закон «Об ответственности» (работающий во множестве стран), который мог бы ограничить алчность, некомпетентность, непрофессионализм управленческого класса России. Непринятие этого закона также успешно лоббируется.
Тип «рационального» поведения, исповедующий формулу «Это плохо для тебя и остальных, но хорошо для меня» (принципиальных отличий от криминального императива «Ты умри сейчас, а я завтра» не существует), эгоистичен по определению и порочен по содержанию. В кризис 2008—2009 гг. и 2013— 2015 гг. ведущие субъекты экономики — банки и олигархический бизнес — запаниковали и обратились к государству за поддержкой, шантажируя правительство тем, что в противном случае они обанкротятся, безработица многократно возрастет и экономика рухнет. При этом в самые трудные времена владельцы банков и крупного бизнеса и их топ-менеджмент не забывали себя и перераспределяли деньги на высокие заработные платы и вознаграждения, оставляя после себя нерешенные проблемы и возлагая издержки на плечи общества.
Другая форма столкновения интересов, связанная с предыдущей, известна как «трагедия ресурсов общего пользования». Многочисленные потребители расходуют (для себя) продукцию, принадлежащую всему обществу — рыбаки, ведущие промысел в океане, пастухи, пасущие овец на общественных пастбищах, нефтяники, добывающие нефть из общественных недр, заготовители леса, железной руды и т.д. В России так ведет себя частный капитал, особенно крупный.
Известно, однако, что если каждый будет вести себя хищнически, ресурсы истощатся или просто исчезнут, отчего пострадают все потребители, т.е. все общество. Поэтому в интересах всех целесообразно себя ограничивать и не злоупотреблять. Но поскольку нет общего понимания, сколько человек может потребить, каждый решает сам, исходя из собственной логики и понимания своих интересов. «Если я перестану ловить рыбу, пасти овец или добывать нефть и лес, то это будут делать другие рыбаки, пастухи, “нефтяники”, газовики и лесодобытчики. Так уж лучше это буду делать я».
Таким образом, суть «рационального поведения» применительно к ресурсам общего пользования заключается в том, чтобы опередить в потреблении другого, несмотря на то, что результатом может стать крах общества и нанесение вреда всему населению страны. Последние десятилетия Россия живет примерно по такому принципу. Властная элита не проявляет политико-управленческой воли переломить этот порочный и бесперспективный тренд, поскольку сама следует этому принципу. Впрочем, иногда такие попытки случаются, хотя особого успеха не приносят.
Результатом такого подхода, не управляемого и не корректируемого властно-управленческой элитой, во все времена становилось истощение многих разновидностей ресурсов. Россию пока спасает мудрость, мужество и доблесть предков, оставивших потомкам огромную территорию и богатства. Однако и эти богатства не бесконечны, к тому же они уже давно попали в поле зрения элит Запада, многочисленных соседей и иностранного капитала.
Одно из известных решений, направленных на сохранение принадлежащих всему обществу ресурсов при условии умеренного их потребления, — вмешательство государства и введение квот. Так поступали в прошлом и сегодня во многих странах — например, в отношении лесозаготовок японские феодалы во времена правления династии Токугава, вожди инков в Андах, землевладельцы в Германии XVI в.
Однако не всегда такое решение приемлемо и возможно (например, если рассматривать океанский промысел), поскольку подчас требуется чрезмерное администрирование и участие органов правопорядка.
Другое решение — приватизация ресурсов, т.е. разделение их на части и передача в частное владение. Тогда эффективное управление ресурсами будет в интересах каждого владельца. Это показала мировая практика. Однако здесь необходимо законодательное обеспечение и гарантии прав владельца и их соблюдение, с одной стороны, и требование соблюдения интересов общества (в разных формах) — с другой. Иначе владелец не будет заинтересован в эффективном управлении собственными ресурсами и предпочтет быстрее их использовать и вывезти капитал в надежное место, как это и происходит в России. Кроме того, некоторые ресурсы (например, мигрирующих животных и рыбу в океане) невозможно поделить, а охранять морские угодья от возможных покушений индивидуальным владельцам пока сложнее, чем государству.
Проблема «трагедии ресурсов общего пользования» требует от общества и элиты осознания собственных интересов и уяснения, что в обозримом будущем придется выживать, пользуясь исключительно собственными ресурсами, что пенять они смогут только на себя и ошибки в управлении ресурсами отрицательно скажутся не на ком-нибудь, а на них самих[3].
К сожалению, «отложенный» на десятилетия эффект исчерпания ресурсов в России, прежде всего нефти, газа, леса, сопряженный с эффектом «отложенной ответственности», не позволяет элите эффективно управлять их использованием, не стимулирует частные и государственные компании к глубокой переработке сырья. Они и так имеют достаточно, чтобы думать там о каком-то далеком будущем и напрягаться ради призрачных выгод в этом будущем.
Когда в силу «рационального поведения» у главного разработчика и потребителя ресурсов нет мотивов к долгосрочному сохранению и эффективному их использованию, а у общества, напротив, они более чем достаточны — столкновение интересов неизбежно. Хуже всего, когда интересы основной части общества испытывают противодействие со стороны правящей элиты, прежде в силу ее «рационального поведения». Если к тому же элита способна оградить себя от последствий принимаемых ею решений (проживание в особо охраняемых зонах; безбедная комфортная жизнь; интересы, счета и недвижимость за границей; спецподразделения для защиты и т.д.), она будет действовать во имя собственной выгоды с еще большей вероятностью и интенсивностью, несмотря на то, что ее деятельность отрицательно скажется на всех остальных. Именно таким образом действует правящая сегодня (2013—2017 гг.) клика в Украине.
Эгоистические действия или противодействия властноуправленческих элит становились причиной социальных катастроф, гражданских войн, смут на протяжении всей известной и летописной истории. Россия знает об этом не менее чем любая другая страна. Однако когда доминирование личных интересов элиты над общественными, ее своекорыстие, жадность и коррумпированность переходят критическую точку, приговор выносится неумолимо и жестко.
Общество, в котором элита не может оградить себя от последствий предпринимаемых ею действий, в большей степени способно решить стоящие перед ним проблемы, поскольку конфликт интересов элиты и населения практически отсутствует. Если элита Голландии примет неадекватные решения в земельном планировании, она пострадает вместе с населением, поскольку территория страны находится ниже уровня моря. Королевский двор в Великобритании постоянно находится под пристальным взглядом общественности, политических партий и СМИ, поэтому его денежные траты в течение многих лет практически не меняются и довольно скромны, и излишества в духе российских олигархов или арабских шейхов, разумеется, для него невозможны. Внуки английской королевы, в отличие от детей и внуков российской властно-управленческой элиты, служат в армии и даже принимают участие в боевых действиях.
Таким образом, часто общество не может решить стоящие перед ним проблемы, поскольку существование этих проблем выгодно лишь части общества и является сутью ее (части) «рационального поведения».

_________________________
[1] См.: Даймонд Д. Коллапс. Почему одни общества выживают, а другиеумирают. С. 592—593.
[2] Хакамада И. SEX в большой политике. М., 2006. С. 200.
[3] См.: Даймонд Д. Коллапс. Почему одни общества выживают, а другиеумирают. С. 594—596.

 


«Иррациональное поведение»


Однако значительная часть неудач управленческих решений и действий элиты относится к «иррациональному поведению», т.е. поведению, вредному для всех. В числе его разновидностей — упорство в собственных ошибках, нежелание делать выводы из негативных предпосылок, интеллектуальное бездействие или застой, следование отжившим свое традициям, религиозные ценности.
«Иррациональное поведение» означает, что властно-управленческая элита следует противоречивым императивам: с одной стороны, она вынуждена реагировать на ухудшение ситуации и проблемы, с другой — стоит перед необходимостью закрывать глаза на скверное положение дел, поскольку в нем заключаются некие ценности. Для характеристики схожего свойства психологи используют термин «синдром неокупае- мых капиталовложений», описывающий ситуацию, когда люди с большой неохотой отказываются от дела, которому отдано много времени и сил.
Как отмечает Д. Даймонд, по религиозным причинам, например, произошло обезлесение острова Пасхи: для транспортировки и воздвижения гигантских каменных статуй — объектов культа и символов власти и могущества — требовались бревна. От культа и символов ни элита, ни общества не смогли отказаться. Обезлесение острова привело к гибели цивилизации.
Пытавшиеся освоить Гренландию скандинавы исповедовали христианство, что в суровых условиях помешало им изменить свой образ жизни, отказаться от фермерства и перенять необходимый опыт у эскимосов, способный привести их к большей адаптации. Элита Польши с большим трудом изживает ставшую привычной и уже нерационализируемую русофобию, а элита Грузии времен М. Саакашвили, напротив, всячески ее культивировала.
В то же время элиты и народы Великобритании и Франции, хотя и с большим трудом, смогли отказаться от роли мировых держав и метрополий, Японии — от собственных вооруженных сил и милитаристских амбиций, США — от расизма и дискриминации женщин, России — от эксперимента со строительством коммунизма[1]. Смелость в принятии трудных решений освободила их от иррациональной траты сил и вывела на новые траектории национального развития, хотя и не избавила от многих новых вызовов, рисков и иррациональностей.
К области иррационального поведения относится и тот факт, что элиты и общество во всем мире часто не любят тех, кто увидел проблему раньше других и объявил о ней, подвергнув критическому анализу состояние дел, прежние ценности и привычки и предложив отказаться от части из них. Часто среди таких людей были мудрецы, пророки, социальные мыслители, а также философы. Конфуций так и не дождался признания со стороны элиты, хотя на словах она его вполне почитала. Сократ был приговорен судом Афин к смертной казни и был вынужден принять яд. Платон всякий раз едва уносил ноги после того, как трижды (!) делал попытки поучать правителей Сицилии. В Римской империи головы критиков высшей власти чаще всего слетали с плеч. Ленин подверг Г. В. Плеханова остракизму за его справедливую критику установок большевизма на победу социализма в крестьянской стране России, хотя история показала, что Плеханов был ближе к истине. Позже в СССР вообще любая критика, даже самая безобидная, часто рассматривалась как покушение на основы строя и личное оскорбление начальника, что стало элементом отечественной административно-управленческой культуры.
Хотя критика и цивилизованное оппонирование власти являются условием демократического развития, в России до сих пор за них можно поплатиться сломанной биографией, здоровьем и даже жизнью, причем на любом уровне социальной иерархии. Принцип «Я начальник — ты дурак» стал онтологической и экзистенциальной основой социальной жизни и управленческой практики в стране, а нередко даже в философии и науке. Все исключения только подтверждают этот вывод: свободные, независимые и оригинальные индивиды всячески выталкиваются из управленческой (и не только управленческой) сферы.
К неудачам в решении проблем приводит столкновение краткосрочных и долгосрочных интересов у элит. Большинство правительств в мире действуют, исходя из краткосрочных интересов, затыкая и латая дыры. Их заботят непосредственно и в основном надвигающиеся трудности («синдром ста дней»). Попытка рационального обоснования подобного иррационального поведения состоит в том, что будто бы лучше использовать ресурсы сегодня, чем оставлять какую-то их часть нетронутой для использования завтра на том основании, что сегодняшние выгоды от использования ресурсов более доходны, чем в неопределенном будущем. Негативные последствия перекладываются на плечи будущих поколений, тем более что сегодня они не могут голосовать или жаловаться.
Другие причины иррациональной неспособности адекватно решить назревшие проблемы — феномены «эффекта толпы», «группового мышления», «социального аутизма».
«Эффект (психология) толпы» связан с принятием краткосрочных решений (которые, однако, могут иметь долгосрочные последствия) и побуждает человека, осознающего себя членом большой когерентной группы, толпы, неожиданно для него самого поддержать ее решение, которое в спокойном состоянии он скорее всего бы отверг. Яркий пример — население Германии, поддавшееся в 1930-е гг. нацистской обработке и законным демократическим путем приведшее к власти Гитлера и его партию. Действия миллионов россиян, решивших принести деньги в мошеннические пирамиды в России (МММ, «Властилина», «Чара», «Хопер» и т.п.) в 1990-е гг. — из этой же сферы.
«Групповое мышление» свойственно людям, принимающим решения в ситуации кризиса в короткие сроки в неблагоприятных условиях. Стресс, поиск взаимной поддержки и одобрения, стремление выдать желаемое за действительное, размытость ответственности в ситуации группового принятия решения могут отмести сомнения и здравомыслие, заставить поддаться иллюзиям, привести к поспешному единодушию и в конечном счете к неверному решению с непоправимыми последствиями. В общем, «на миру и смерть красна». В частности, это — одна из причин Карибского кризиса, когда советники президента США Д. Кеннеди рекомендовали ему принять жесткие меры в ответ на размещение на Куб советских ракет.
«Социальный аутизм» — стремление блокировать неприятные мысли и образы, отрицательные воспоминания, страх, беспокойство, тревоги, отказ даже от мыслей о возможных неприятных последствиях. Чисто человечески это понятно и объяснимо. Героиня романа Маргарет Митчел «Унесенные ветром» (1936) Скарлетт О'Хара на всякую возникающую проблему реагирует так: «Об этом я подумаю завтра». И в самом деле, невозможно, не повредившись умом, только и думать о предстоящей смерти, трагедиях, несчастьях. К тому же решение еще не, возможно, созрело, да и другие проблемы затеняют возникающую.
Однако стремление вовсе вытеснить всякую информацию, связанную с неудовольствием и трудностями, чревато неадекватными решениями и действиями и способно лишь ухудшить ситуацию. Приукрашенные данные государственной статистики и официальный квазиоптимизм со стороны высшего руководства СССР в 1970—1980-е гг. способствовали принятию ошибочных управленческих решений, которые привели советскую экономику к сильнейшим диспропорциям. В комплексе и сочетании с другими факторами это способствовало распаду великой страны.

_____________________
[1] См.: Даймонд Д. Коллапс. Почему одни общества выживают, а другиеумирают. С. 598—602.

 


Элита пытается решить проблему, но оказывается несостоятельной


Случается, что властно-управленческая элита и хотела бы решить проблему, однако оказывается не в состоянии это сделать. В этом случае неудача возможна по следующим причинам:
а) проблема не поддается современным способам решения. Наполеон, вознамерившийся подчинить всю Европу, часть Африки и даже Индию, переоценил свой гений и имеющиеся в его распоряжении средства. По этим же причинам более двух тысяч лет назад распалась огромная империя Александра Македонского.
Австралия, стремясь сократить поголовье когда-то (в начале XIX в.) неудачно ввезенных кроликов, испробовала многие средства — охотников, изгороди, бульдозеры, химикаты, вирусы, и все безрезультатно. Управленческое решение, не воспрепятствовавшее такому завозу, оказалось роковым. Сегодня истребить кроликов имеющимися средствами невозможно;
б) решение чрезмерно дорого. США, имевшие в 1960-е гг. амбициозную программу освоения Луны, в 1970-е гг. свернули ее и практически больше не возвращались к ней.
Точно также поступил и Советский Союз. В конце 1980-х гг. СССР вынужден был прекратить материальную и военную поддержку десятков «дружественно-лукавых» режимов по всему миру — в Восточной Европе, Латинской Америке, Африке, Азии. На это уже не хватало никаких средств, поскольку внутренние проблемы обострили трудности в самой стране. По этой же причине были выведены войска из Афганистана;
в) употребленные меры слишком слабы или запоздалы. Политическая элита Советского Союза не смогла предотвратить нападения фашистской Германии, из рук вон плохо подготовившись к войне. Этим обусловлены и гигантские людские, территориальные, экономические потери страны, особенно в первые месяцы войны, восполнять которые пришлось тяжким трудом и невзгодами практически всего народа все последующие десятилетия.
Перестройка, инициатором которой стал М. С. Горбачев, приведшая в конечном счете к распаду СССР, также была слишком запоздалой, к тому же слишком непрофессиональной, неумелой и неуклюжей. Попытку экономических реформ сделал в конце 1960 — начале 1970-х гг. премьер А. Н. Косыгин, однако консервативная часть советской властно-управленческой элиты — Л. И. Брежнев, М. А. Суслов, Д. Устинов, В. В. Гришин и другие — быстро пресекла ее.
Пресечены были в это время и интенции еврокоммунизма в Западной Европе (Франция, Италия, Испания), а также попытки построения социализма с «человеческим лицом» в Чехословакии (А. Дубчек, 3. Млынарж), Польше (Л. Валенса), Венгрии (Я. Кадар), что блокировало дальнейшее реальное развитие социалистической системы и в конечном счете привело ее к распаду в конце 1980-х гг. А между тем возможности для успешного развития были.
Запоздавшая перестройка, чтобы выполнить стоявшие перед ней задачи и быть результативной, должна была быть проведена умно, тонко, филигранно, с высочайшим политическим искусством и управленческим мастерством. К сожалению, всего этого не оказалось у М. С. Горбачева и его окружения. Неумение договориться с оппонентами, размашистые политико-управленческие действия, использование изживших себя управленческих приемов, демагогия и популизм, сдача интересов страны по всем направлениям и т.д. — все это способствовало неуспеху и трагедиям, тяжесть которого легла на плечи народов СССР. И расхожее выражение «За все надо платить» (всегда платит обычное население, а не те, кто это произносит, последних такая плата обычно не касается) в этом контексте совершенно неуместно. СССР имел такие позиции, что он сам мог диктовать условия и именно ему должны были платить — за постепенный отказ от этих позиций.
Таким образом, целые страны и более мелкие сообщества могут принимать неадекватные решения, влекущие гибельные для них последствия, по причине неспособности властно-управленческих элит: а) предвидеть проблему; б) обнаружить ее, когда она уже возникла; в) решить обнаруженные проблемы общества, поскольку элиты больше мотивированы заниматься собственными делами; г) решить проблемы последовательно и успешно.
Тем не менее история показывает, что общества и страны далеко не всегда отступают перед лицом трудностей и проблем, стремятся решать их. Иначе бы мы не были свидетелями очевидного развития множества сторон социальной жизни большого числа стран мира.
Тогда почему одни общества добиваются успеха, а другие приходят к упадку?
Ответ, понятно, не может быть однозначным, односложным и одномерным. Но частично он состоит в том, что существуют отличия — в условиях окружающей среды, особенностях истории, культуры, менталитета, имеющихся ресурсах, Ясно, что, например, там, где климат более благоприятный, соседи — дружелюбны и миролюбивы, а запасы полезных ископаемых, леса и воды велики и т.д. — успеха добиться легче в силу больших возможностей.
Однако проблема структурно сложнее. Есть множество стран и обществ, которые, несмотря на относительно благоприятные условия, в том числе наличие ресурсов, влачат нищенское существование и не входят в число мировых лидеров — Гаити, Зимбабве, Мозамбик, Сомали, Кения, вообще многие страны Африки и Латинской Америки и т.д. В то же время есть немало примеров, когда страны и общества, не располагающие ресурсами и живущие в непростых условиях, добились впечатляющего успеха и могут быть примером для остальных — Япония, Нидерланды, Дания, Швеция, Швейцария, Сингапур, Гонконг, Монако, Лихтенштейн и т.д.
Поэтому другая часть ответа состоит в том, что именно от действий самого общества, составляющих его людей и прежде всего властно-управленческой элиты, зависит, насколько адекватными и успешными они окажутся в условиях имеющихся вызовов, рисков и угроз. Целые поколения элит и народов развитых сегодня стран выстраивали социальные, политические, экономические институты и механизмы, общественные отношения, позволявшие им успешно справляться с историческими вызовами и угрозами. И эффективность или неэффективность этих институтов, механизмов и отношений зависела именно от элит — или они успешно используют их, или расстроят и даже сломают, как это сделали нацисты в Германии, фашисты в Италии и Греции.
Для действий в сложных условиях нужна элита особого качества, способная увидеть нарастающую проблему и предпринять эффективные меры по ее разрешению прежде, чем она превратится во взрывоопасный кризис. Такой элите, особенно ее лидерам, приходится нелегко, поскольку их действия часто носят опережающий и (или) непопулярный характер, а потому подвергаются насмешкам, нападкам, критике. Лидерам всегда приходится преодолевать сопротивление прежде всего самих элит, обладающих знаниями, силами, ресурсами, стремиться обратить их в свою веру или устранить с политической арены.
История донесла до нас немало имен смелых, умных, проницательных, сильных лидеров, выводивших возглавляемые ими общества на перспективные траектории развития. Среди них — сегуны Токугава, остановившие уничтожение лесов в Японии задолго до того момента, когда ситуация стала бы безнадежной, как это случилось на острове Пасхи[1].
Других просто пока перечислим — президент США Ф. Рузвельт, канцлер ФРГ К. Аденауэр, президент Франции Ш. де Голль, премьер-министр Великобритании У. Черчилль, лидеры Китая Дэн Сяопин и Сингапура Ли Куан Ю. Здесь они упомянуты, поскольку, во-первых, являлись лидерами стран, которые чрезвычайно заметны в мировой истории; во-вторых, добились огромных успехов в благодаря эффективной управленческой деятельности.
Есть страны, которые также добились огромного успеха благодаря эффективному управлению со стороны своей властной элиты, но лидеры которых не претендовали на мировую роль и признание, и потому меньше на слуху — Австрия, Норвегия, Швеция, Дания, Нидерланды, Бельгия, Ирландия, Исландия, Финляндия, Швейцария, Люксембург, Канада, Испания, Австралия, Новая Зеландия, Япония, Южная Корея, Гонконг, Сингапур и т.д. У всех этих стран были свои труднейшие проблемы и кризисы, но в конечном счете элита смогла с ними справиться и благодаря эффективному управлению добиться исторического успеха, выразившегося в итоге в сбережении народа и высоком качестве и уровне его жизни.
Приоритетная роль в обеспечении такого успеха принадлежит элите, ее эффективным решениям и действиям. При отсутствии такой элиты успех не гарантирован, и все эти страны вполне могли оказаться среди исторических аутсайдеров. Некоторые из них таковыми и были всего 100—50—40 лет назад.
В истории России встречаются эффективные (с разными оговорками и нюансами) руководители — князь Александр Невский, император Петр I, императрица Екатерина Великая, князь Григорий Потемкин (Таврический), адмирал Федор Ушаков, полководец Александр Суворов, реформатор Михаил Сперанский, министр иностранных дел и государственный канцлер Александр Горчаков, император Александр II, министр финансов и глава правительства Сергей Витте, премьер-министр Петр Столыпин, Председатель Совета Министров СССР Алексей Косыгин, Адмирал Флота Советского Союза Николай Кузнецов, ученый и организатор науки и космической отрасли Сергей Королев, спортивный организатор и хоккейный тренер Анатолий Тарасов и другие.
Есть исключительно эффективные представители отечественной элиты в разных сферах — дипломатии, армии, разведке и контрразведке, экономике, промышленности, индустрии, науке, космонавтике, равно как и в образовании, культуре, спорте.
К сожалению, их эффективность была ограниченной, поскольку они вынуждены были действовать скорее вопреки консервативности институциональной среды, а заложенные ими новые элементы этой среды оказывались слишком локальными и оттого недостаточными и (или) временными, чтобы обеспечить эффективность следующих поколений властноуправленческих элит и реформаторов. Поэтому импульсы, данные ими развитию страны или отрасли в виде идей и реформ, часто гасли, не получая поддержки со стороны социальных и государственно-управленческих институтов, механизмов, системы права, консервативных элит.

_______________________
[1] См.: Даймонд Д. Коллапс. Почему одни общества выживают, а другиеумирают. С. 610.

 


Идентичность как объект, проект и результат управления.


Идентичностью можно управлять


Главная идея этой главы состоит в том, что любая идентичность[1] помимо того, что она, продукт сложных взаимодействий культуры, истории, множества факторов и общественных процессов, есть еще и результат сознательного целевого воздействия и управления со стороны социальных субъектов. Иначе говоря, любая идентичность есть итог сложных социальных отношений и воздействий, в совокупности которых значимое место занимают управленческие.
Управление применительно к идентичностям означает, что они могут более или менее осознанно, целенаправленно конструироваться, деконструироваться, форматироваться, переформатироваться, иначе говоря, меняться. В разные времена такое управление преследовало разные цели. Сегодня политика формирования идентичности используется (государством, церковью, элитой, СМИ, политическими субъектами и т.д.) преимущественно как инструмент выстраивания поля социальной коммуникации между носителями разных культур, религий, ценностей, идей, предпочтений и т.д. Хотя не исключаются и иные цели, например, утверждение одной идентичности в ущерб другой, вплоть до устранения носителей последней.
Так, две крайности в мировой истории — США и ИГИЛ — сходны в одном: первые хотели бы утвердить везде в мире западную культуру и систему ценностей, исламистские радикалы — превратить весь мир в исламский халифат. Иные ценности и тех, и других мало интересуют, как бы это странно ни звучало.
Сама по себе мысль о конструировании и деконструировании идентичностей не нова. После основателя теории идентичности Э. Эриксона, считавшего идентичность в целом изменчивой, пожалуй, одной из первых концептуально осмысленных моделей смены идентичности является идея «осевого времени» К. Ясперса. Осевое время — эпоха между 800 и 200 годами до н.э., когда действовали первые греческие философы, древнеизраильские пророки, основатели зороастризма в Иране, буддизма и джайнизма в Индии, конфуцианства и даосизма в Китае. Это движение, заметил С. Аверинцев, «высветлило словом и мыслью тяжеловесные массы безличной “до-осевой” культуры и создало идею личностной, экзистенциальной ответственности перед лицом анонимного бытия-в-мире; тем самым оно создало для будущих поколений всечеловечески-общезна- чимый завет, сравнительно с которым христианский является лишь более поздним отражением»[2]. Однако Ясперс ничего не говорит об управлении процессом смены идентичности, если не считать таковым деятельность ведущих фигур осевого времени по распространению своих идей.
Поэтому существен вопрос не только о том, что именно конструируется или деконструируется и даже какие механизмы при этом используются, но и о том, как и в какой степени этими процессами можно управлять. Особенно если речь идет о коллективных идентичностях.
Идентичность формируют и корректируют (конструируют и деконструируют) как множество внешних естественных, органических факторов, так и субъективно направляемые и управляемые воздействия. Среди первых это — общество, культура, история, религия, география, ментальность общностей, язык, время, пол и т.д. Вторая группа факторов, воздействий и влияний — координируемые, управляемые усилия и действия социальных субъектов, институций и акторов по форматированию и переформатированию конкретных характеристик идентичности в сторону желаемых или заданных.
Методологически разделить эти факторы непросто. В первой группе все факторы так или иначе проявляются в деятельности социальных субъектов и конкретных людей, немыслимы вне и без них. Совокупность факторов второй группы испытывает на себе воздействие всего комплекса факторов первой. Однако исследование того, что происходило и происходит с индентичностью в прошлом и современном мире, все же обусловливает необходимость более предметно всмотреться в действия (управленческие) людей по поводу этой идентичности и выявить наиболее эффективные или неудачные социальные практики человечества, направленные на деконструкцию, смену, коррекцию, переформатирование идентичностей во всех их проявлениях. Это, разумеется, невозможно осуществить во всей полноте в рамках одной главы, однако наметить контуры проблемы все же реально.
В современном мире вся совокупность идентификационных ориентиров и самих идентичностей, представленных в глобальном пространстве, пребывает в состоянии перманентных преобразований. Вся система социально-экзистенциального позиционирования и индивида, и общности, формирующая их социальный габитус, теряет прежнюю определенность и становится объектом конструирования как со стороны самих себя, так и со стороны внешних для них субъектов политики (или трансформации) идентичности.
Мысль о том, что идентичности можно конструировать и, соответственно, управлять ими, в философской и научной литературе и социальной практике не отрицается и скорее признается, поскольку довольно часто речь идет о концепциях, моделях, стратегиях формирования идентичности какой-либо страны, необходимости целенаправленной и осмысленной «государственной политики идентичности», конструировании той или иной позитивной или нейтрализации негативной характеристики какой-либо идентичности, и даже о борьбе за идентичность и тщ.[3]
Правящие элиты стремятся придать государственному или национальному развитию новые импульсы путем формирования «проектной» (М. Кастельс) идентичности и соответствующего социального запроса на нее.
М. Кастельс в изданной в 1997 г. книге «Power of Identity» выделяет три типа идентичности: «легитимизирующую», «сопротивления», «проектную». Первый тип порожден индустриальным социумом с его традиционным пониманием гражданского общества и национального государства, второй обусловлен переходом к новому типу ценностей, создаваемых локальными общностями, третий вызван формированием субъекта, личности. В постиндустриальном обществе идея защиты личности, ее самобытности, культуры заменяет идею классовой борьбы[4].
Наднациональные органы Западной Европы, Евросоюз трудятся над формированием общеевропейской идентичности. Активно обсуждается тема целенаправленно реализуемых программ, стратегий, которые были бы способны привить конкретным группам и общностям (молодежи, иммигрантам, радикальным группировкам, гражданам и т.д.) определенную модель идентичности — гражданской, этнической, конфессиональной, политической и т.д.[5] Предпринимаются попытки определить наилучший сценарий идентификационной политики.
Существуют и развиваются различные теории, модели и даже технологии, например, манипулирования, идеологического или рекламного воздействия на огромные массы людей, имеющего целью смену отдельных компонентов идентичности.
Однако собственно философского анализа управленческого аспекта применительно к идентичности нам, честно говоря, встречать не приходилось. Возможно, для автора все еще впереди. Идентичность и управление как философская и научная проблемы существовали и существуют в социально-гуманитарном пространстве, похоже, сами по себе, по отдельности. Вероятно, потому, что их взаимодетерминация полагается сама собой разумеющейся, очевидной. Однако с учетом того, что в исследовании и идентичности[6], и феномена управления и его возможностей по отдельности исследователи продвинулись довольно далеко, такое положение — т.е. их рассмотрение порознь — сегодня и теоретически, и практически недостаточно и выглядит скорее недоразумением.
Осознанно-целевой, управляемо-направляемый, технологичный и результативный характер деятельности человека обусловливает изменение любой реальности, на которую она направлена, в том числе и идентичности — как собственной, так и окружающих людей. Иногда это совпадает с их замыслами, иногда — нет. В этом смысле даже процесс воспитания и образования детей в семье, детском саду, школе или вузе есть формирование и переформатирование людей и контуров их идентичности.
Сюда же относится и самовоспитание. Мартин Иден, Николай Островский, прикованный к инвалидному креслу британский физик Стивен Хокинг и даже вытаскивающий себя за воротник из болота барон Мюнхаузен в этом не одиноки. Человек, прошедший фронтовую или университетскую выучку, обретает иную идентичность, нежели индивид, попавший в криминальное сообщество, и т.д. В любом случае найдутся «наставники», лидеры, которые соответственно ситуации существенно и направленно повлияют на процесс трансформации идентичности как отдельных людей, так и их сообществ.
Присутствие в жизнедеятельности общества и человека, в том числе в наличных и формирующихся идентичностях осознанного, целевого начал, а также управленческого и технологического элементов дает основания рассматривать идентичности как проекты, которые люди реализуют с большим или меньшим успехом. Действия по их изменению также означают реализацию некоего проекта.

_______________________
[1] Социальная, культурная, гражданская, этническая, национальная, политическая, религиозная, геополитическая, психосоциальная, профессиональная, личностная и многие другие типы идентичности.
[2] Аверинцев С. Ясперс // Новая философская энциклопедия. В 4 т. М., 2010.Т. 4. С. 516.
[3] См., в частности: Гофман А. Б. В поисках утраченной идентичности //Вопросы социальной идентичности: научный альманах. 2010. Т. IV. Человек в поисках идентичности / под ред. Ю. М. Резника и М. В. Тлостановой.М., 2010. С. 252; там же: Астафьева О. Н. Реструктуризация и демаркацияколлективных идентичностей. С. 259; Российская идентичность в условияхтрансформации. Опыт социологического анализа // отв. ред. М. К. Горшков,Н. Е. Тихонова. М., 2003; Дробижева Л. М. Социальные проблемы межнациональных отношений в России. М., 2003; Гудков Л. Д., Дубин Б. В., Зоркая Н. А.Постсоветский человек и гражданское общество. М., 2008. В целом массивлитературы по этому аспекту проблемы огромен и полному перечислениюи обзору не поддается.
[4] Castells М. The Power of Identity. Oxford : Blackwell, 1997.
[5] Попова О. В. Развитие теории политической идентичности в зарубежнойи отечественной политической науке // Идентичность как предмет политического анализа : сб. статей / отв. ред. И. С. Семененко, Л. А. Фадеева М., 2011.С. 17.
[6] Относительно идентичности я разделяю точку зрения, в частностиМ. В. Тлостановой, о том, что в классическом виде эта проблема в социальногуманитарном знании либо исчерпала себя, либо близка к исчерпанию. —См.: В порядке полемики // Вопросы социальной идентичности: научный альманах. 2010. Т. IV. Человек в поисках идентичности / под ред. Ю. М. Резникаи М. В. Тлостановой. М., 2010. С. 452—453. Сегодня здесь нужны совершенноиные постановки проблемы, иные подходы и парадигмы.

 


Идентичность как проект


Под проектом в общем виде понимается некоторый замысел, а также совокупность идей, целей, значений, смыслов, достижение которых предусматривает деятельность в условиях ограниченных ресурсов и сроков и определенных рисков (высоких или низких), а также обеспечение необходимого качества конечного результата, чаще всего уникального. Управленческая теория и практика выработали такую область знания и деятельности, как управление проектами (project management) — определение и достижение некоторых целей и результатов при балансировании между объемом работ, ресурсами (деньги, труд, материалы, энергия, пространство и т.д.), временем, качеством и рисками в рамках проектов. Существенным фактором успеха управления проектами выступает наличие плана, минимизации рисков и отклонений от него, эффективного управления изменениями. В этом состоит его главное отличие от обычного процессуального или функционального управления.
Разумеется, управление изменениями (конструированием или деконструированием) в идентичности, понимаемое как реализация социокультурного проекта, происходит иначе, нежели где-нибудь в бизнесе или государственной корпорации. Здесь, понятно, с «планами», «отклонениями», вообще с характером и природой деятельности дело обстоит сложнее в том смысле, что зафиксировать их так же, как это делается в бизнесе или на госслужбе, довольно трудно (хотя, по правде сказать, элементы планов и отклонений от них все же в каком-то виде могут иметь место). Особенно если под идентичностью понимать не только и не столько свойство, сколько отношение. Но в любом случае такое управление предполагает реализацию некоторых целей и достижение конкретных результатов.
Если под идентичностью подразумевать «сохранение формы объекта во времени»[1] (В. Хёсле) на основе удержания некоего порождающего принципа, то смена этого принципа (а он неизбежно меняется) создает предпосылки и условия для смены самой идентичности.
Так, проект (принцип) гражданского общества, концептуально оформленный в трудах, в частности, Т. Гоббса и Д. Локка и сменивший прежние проекты (принципы) социального устройства (абсолютизм, вассалитет, синкретизм властей и т.д.), привел в действие имеющиеся ресурсы в части западного (англосаксонского и романо-германского) мира, однако для его действительной реализации потребовались осознанные и целенаправленные усилия по изменению социокультурной, гражданской, политической идентичности народов, составляющих западные общества. Хотя уже сам по себе этот проект означал некоторое переформатирование существенных элементов идентичности (европейской).
Именно этой логике и этой цели (хотя не только им) подчинялись, в частности, европейское Просвещение, изменения в законодательстве, буржуазные революции, напряженная идейная и политическая жизнь и борьба и т.д. Еще раньше в этой русле этой логики действовали мыслители Возрождения. Все эти феномены сопровождались управленческими усилиями.
В этом смысле, в частности, Просвещение, несомненно, удалось, потому что в результате идентичность (или отдельные ее характеристики) изменилась самым радикальным и в целом адекватным образом. Гражданское общество было построено, что стало успехом Запада, идентичность людей в основном стала соответствовать принципам гражданского общества. Поэтому более поздняя резкая критика Просвещения со стороны европейских (и не только) интеллектуалов, в немалой степени оправданная, все же не всегда справедлива, поскольку заставляет вспомнить, во-первых, выражение о крепости «заднего ума» и, во-вторых, о слишком больших социальных, культурных, политических ожиданиях, которые в условиях неизменного — константного — сопротивления социальной реальности всегда оправдываются лишь частично.
Похожим образом можно рассматривать и такие выдающиеся и в существенной мере воплощенные в действительность проекты лучших умов человечества, как «демократия», «правовое государство», «разделение властей», «конституционализм», «Вечный мир» И. Канта (правда, о подступах к реализации этой идеи еще и говорить не приходится, это пока скорее концепт, нежели проект), изменившие идентичности огромного количества людей.
В мировой истории имеются впечатляющие прецеденты, свидетельствующие о том, что идентичности подвергались изменениям в результате осознанных управленческих усилий. Соответственно можно проследить и исследовать, как это происходило и происходит.
Так, возникновение и шествие христианства как «вочело- вечившегося Логоса» (С. Аверинцев) медленно, постепенно деконструировало и сменило религиозную идентичность множества языческих народов — где добрым словом, где мечом и огнем — на огромных территориях мирового пространства. Этот процесс шел не сам по себе, а подчинялся управлению. Сначала он (процесс) имел центр управления и воздействия в лице соратников Христа, апостолов, затем — в виде церкви (сначала единой, затем католической, православной, протестантской) и ее иерархически-сетевого устройства.
В целом этот социокультурный и религиозный «проект» оказался успешным, что, впрочем, не избавило его от множества внутренних жесточайших противоречий, кризисов, реформаций, расколов, проявлявшихся на протяжении более чем двадцати веков в вовсе не христианских действиях и поведении и «ударных» отрядов церкви крестоносцев, и церковной элиты, и инквизиции, и многих рядовых и не рядовых верующих. Успех заключался в том, что христианская вера победно шествовала по всему свету много сотен лет и сегодня охватывает собой более 2,1 млрд человек и все континенты и страны мира. Многие христиане именно благодаря обретенной вере и религиозной идентичности за долгие века явили миру образцы духовного мужества и стойкости.
Это относится и к буддизму, и к исламу, ставшими мировыми религиями.
Конструирование христианской идентичности шло как естественно-органическим, так и насильственным путем. Трудно сказать, чего в истории человечества было больше. Однако в силу того, что Запад опережал многие регионы мира в своем развитии, он обладал исторической инициативой во взаимодействии с ними и соответственно западная идентичность преимущественно доминировала, очень часто через насилие, причем не только в связи с утверждением христианской идентичности.
Так, сознательно направляемый и вполне управляемый европейцами — англичанами, испанцами, голландцами, португальцами и т.д. (христианами, к слову) — процесс работорговли и перемещение из Африки на Карибские острова и в Северную и Южную Америку в XVI—XIX вв. миллионов африканцев насильственно изменили социальную, культурную, этническую, религиозную идентичность как самих перемещаемых, так и местных жителей, а также их потомков. Здесь, разумеется, важны были сами рабы как таковые, как рабочая сила, поэтому их африканская идентичность, никому не нужная, жестоко подавлялась и вместо нее «вбивалась», насаждалась рабская идентичность — в чисто экономических интересах («ничего личного, только бизнес»). Последующим поколениям рабов, силой отчужденным от территории, культуры, языка, религии их предков, уже мало что напоминало об этой африканской идентичности (хотя что-то, разумеется, оставалось — от генетики, цвета кожи, психотипа, танцевальных ритмов, культов — вроде вуду — и т.д.).
По сей день проблема африканского происхождения части теперь уже коренных граждан США является «пунктом», оселком, которым поверяется политкорректность и толерантность значительной части остального населения страны. Иначе говоря, даже в этом плане едва ли можно считать завершенной «деколонизацию» американского (разумеется, не только американского) сознания, если изъясняться языком идейного течения, называемого деколониальной философией.
Как видим, осознанные усилия по смене идентичности могут быть как положительного, так и отрицательного свойства. Впрочем, ни одна из приведенных иллюстраций, как и всё в обществе, не может быть охарактеризована, исследована и понята в рамках одной-двух парадигм или объяснительных схем, тем более в манихейской дихотомической логике «позитивное — негативное», давно уже устаревшей теоретически, методологически, эпистемологически, морально[2].
Итак, сконструированные пророками, мудрецами, мыслителями, религиозными и государственными деятелями концепты, принципы, парадигмы, системы идей, а также целенаправленные усилия по изменению идентичности огромных масс людей (в разных целях) складывались в некоторый проект — социальный, социокультурный, религиозный и т.д. — и были возможны уже в далекие библейские времена (очевидно, 40 лет хождения по пустыне евреев под водительством пророка Моисея означали стремление искоренить рабскую идентичность и обрести новую, основанную на свободе — по крайней мере так говорит одна из интерпретаций этой ветхозаветной истории) и, по-видимому, даже раньше. В нынешние гораздо более продвинутые в технико-технологическом и информационно-коммуникативном плане времена таких возможностей намного больше и воздействие на идентичность способно стать (хотя и не всегда) в высшей степени продуктивным. Что наша действительность наглядно и демонстрирует.

________________________
[1] Хёсле В. Кризис индивидуальной и коллективной идентичности //Вопросы философии. 1995. № 12. С. 23.
[2] Это не значит, что в социуме не должно быть некоторых абсолютови табу — «не убий», «не укради» и т.д., исключение инцеста, каннибализмаи т.д. Без них социуму грозит распад и дезорганизация.

 


Управление идентичностями как историческая и культурная практика


«Классическим» образцом насильственного изменения социокультурной, политической, этнической, национальной, религиозной идентичности, завершившимся практически на наших глазах, является феномен Косово. С XIII в. край Косово — центр сербской государственности и религиозности. Однако после поражения сербского войска в битве на Косовом поле с армией Османского государства в 1389 г. и окончательного захвата Косово турками в 1454 г. начался отток сербского населения и экспансия албанского мусульманского. К 1990-м гг. удельный вес последнего составил 82%, в 2007 г. — 92%. После этого вопрос о какой-либо идентичности, имеющей сербское происхождение в Косово, утратил свое значение. Проект, поддерживаемый в течение веков Турцией, а на последнем этапе — Западной Европой, «успешно» завершился. Сербы практически ни на что в нем уже не могут рассчитывать, разве что на чудо.
Здесь, разумеется, можно возразить: идентичность сербов не изменилась, они оказались просто изгнанными из Косово. А это совсем не то, что называется сменой идентичности. И вообще не следует путать демографию с идентичностью. В целом это верно, но не во всем. Идентичность сербов все же изменилась. К унижению, испытанному в результате поражения на Косовом поле в 1389 г., они испытали унижение, связанное с грубым изгнанием их из Косово в 1990-е гг., поддержкой этого изгнания Западом, фактическим отторжением края от Сербии и признанием его независимым государством в 2000-е гг., готовностью политической элиты страны на любые уступки ради вступления в Евросоюз. А это именно то, что требовалось, поскольку слишком неуступчивыми и самобытными были на протяжении веков Сербия и ее православный народ для Западной Европы[1].
Элементы подобного сценария, кстати, не исключаются и для самих стран Запада, в которых, по признаниям их лидеров (Германии, Франции, Великобритании), политика муль- тикультурализма провалилась. Нарастание удельного веса чужеродного населения в этих странах способно самым серьезным образом изменить идентичность коренного населения. В Париже уже сегодня встретить коренного француза европейского происхождения не так просто. Усиливающийся в Западную Европу поток беженцев и мигрантов из стран Ближнего Востока и Африки — это бумеранг, возвращающийся к инициаторам и устроителям хаоса в этих регионах.
Еще одним прецедентом целенаправленного насильственного (и весьма успешного) изменения национальной, религиозной, языковой, культурной идентичности в геополитических целях является драматическая история Галиции и Волыни — части Западной Украины. Более пяти веков находившиеся под давлением и управлением Польши, Австро-Венгрии их жители, считавшие себя русскими, были оторваны от экономического и культурного развития русского и малороссийского народов. Ватикан, Варшава и Вена стремились уничтожить родственные узы, религиозную, языковую и культурную общность жителей Галиции и Волыни с русским народом, Россией, вытравить у них все проявления русскости[2].
Первым шагом в этом направлении стала Брестская Уния 1596 года, подорвавшая православные основы духовного бытия галичан и способствовавшая смене их идентичности. «Фактически Брестская уния положила начала формированию на западноукраинских землях отдельного народа со своей духовностью и культурно-исторической традицией»[3]. Отказ от веры предков заложил в основу смены идентичности предательство. И в дальнейшем становление угодного Варшаве и Вене этноса представляло собой непрерывную цепь измен. Вслед за верой жертвами стали язык, культура, история и даже собственное название (рутены, украинцы вместо русинов, русских)[4]. Предательскую роль в деле перерождения идентичности русского населения западноукраинских земель сыграла галичанская элита.
Императору Францу-Иосифу I удалось «заквасить» гали- чанскую идентичность на антироссийский «дрожжах». Его русофобия отчеканилась в формуле: «Наше будущее — на Востоке, и мы загоним могущество и влияние России в те рамки, за которые она вышла. Наш естественный враг на востоке — Россия»[5]. Перерождение Галиции было для Вены и самоцелью, и средством реализации антироссийских замыслов. Галичане должны были стать и инкубатором русофобских идей для Украины, и крестоносцами, призванными завоевать ее для Вены. На этом пути просвещенной Австрии были и виселицы, и казни, и концентрационные лагеря Терезин и Талергоф, и запреты на профессии по национальному признаку, и навязывание нового языка и т.д.
Этот проект по насильственному разотождествлению, распредмечиванию, т.е. по смене идентичности сотен тысяч людей безусловно удался. История показала, что значительная часть населения, элита Галиции оказались враждебно настроены по отношению к России, что проявляется и в наши дни. Отдельные очаги русскости и русской идентичности в Галиции носят «мерцающий» характер — не в том смысле, что эта идентичность множественна и высвечивается разными гранями, а в том, что она остаточна, фрагментарна и постепенно затухает, испытывая давление и не ощущая поддержки. Оставшиеся немногочисленные русины сегодня испытывают в Западной Украине громадные трудности и сопротивление в проявлении собственной идентичности.
Эти и многие другие исторические сюжеты (например, действия Польши по полонизации населения Западной Украины и Западной Белоруссии в 1920—1939-е гг.) показывают, что смена идентичности может происходить в процессе жесткого, силового управленческого воздействия на нее.
Возможна смена идентичности и результате «мягкой мощи» (soft power).
Крестовые походы, религиозные войны и расколы, инквизиция, работорговля, первоначальное накопление капитала,
Ку-Клукс-Клан, революции, фундаментализм, нацизм, фанатизм, коллективизация сельского хозяйства, шоковая терапия в России (растянутая на 20 и более лет), закрытие национальных школ и СМИ, ограничение употребления языка (страны Балтии, Украина) и т.д. — варианты попыток жесткой смены идентичности.
Привнесение письменности, религиозные миссионеры, радио «Свобода», музыка «Битлз», джинсы, пепси-кола, Макдоналдс, «Плейбой», джаз, ликвидация безграмотности, общество потребления, Интернет, экономическая и информационная экспансия (европейская, американская, китайская) во все регионы мира, гламуризация разных сфер социума и т.д. — воздействие на идентичность и изменение ее характеристик посредством «мягкой мощи».
Оба подхода осуществляются в процессе управления, оба могут быть успешными, однако проявления успешности при этом оказываются разными. Использование «мягкой мощи» в воздействии на идентичность более органично и действенно, происходит постепенно, и процесс смены или деконструкции идентичности растягивается на более продолжительное время. Для применения «мягкой мощи» ее носитель должен быть достаточно сильным, чтобы полагать ее более эффективной и не скатываться к силовым методам. Однако чаще всего обладание силой искушает к ее использованию.
Управление изменениями в идентичностях, понятно, отличается от управления изменениями, например, в бизнесе. Отличаются все основные функции — целеполагание, планирование, организация, координация, мотивация, контроль. Однако эти функции все же присутствуют и в управлении идентичностями. Изменения в идентичностях более долговременны, четко сформулированных планов часто не существует — разве что какие- нибудь полумифические «Протоколы сионских мудрецов» или «Майн Кампф».
Отсутствие управления, а нередко и наличие его способно конструировать отрицательную (негативную) идентичность. Так, отсутствие управления подготовкой государственной элиты с высокой степенью вероятности ведет к тому, что приходящие к власти и в управление окажутся не готовы к такой роли — масштаб и горизонты мышления оказываются недостаточными, стратегическое видение отсутствует, доминирует отрицательный отбор (т.е. на передний план выходят прежде всего агрессивные, алчные, изворотливые, профессионально несостоятельные, аморальные, не выбирающие средств индивиды), интересы элиты не идентифицируются с интересами страны и находятся за ее пределами[6].
Отсутствие серьезной работы с идентичностью национальной элиты и бюрократии ведет к тому, что формируется идентичность бюрократии не в веберовском смысле (основанная на протестантской религиозности и этике и европейской рациональности), а в современном российском или африканском обнаружении — коррумпированная, беспредельно алчная, компрадорская, неквалифицированная, непатриотичная и т.д. Поэтому идентичность монархов, президентов, премьеров, министров, бюрократии, элиты в целом нуждается в предметном внимании и контроле со стороны общества.
В процессе управления изменениями в идентичности ее не всякое задуманное и управляемое изменение удается. Любая идентичность сопротивляется — этносы, нации, языки, культуры, религии и т.д. Гитлер хотел немцев превратить в высшую расу, однако для него и его окружения все плохо закончилось. Есть проблемы с американской нацией, в частности, плохо работает знаменитый «плавильный тигль». Российские староверы сохраняют свою идентичность со времен раскола в русской православной церкви в XVII в. и ничто не говорит о том, что они собираются что-то менять в ней.
Не вполне удался эксперимент с формированием новой исторической общности — советского народа. Хотя сложившиеся компоненты его идентичности вполне просматриваются и сегодня, после прекращения эксперимента снова зримо проявились элементы прежних идентичностей — этнические, конфессиональные, а также клановые, кастовые и иные формы ква- зисоциальной самоидентификации. Отрицательные элементы в идентичности россиян, уходящие в глубины времен татаро- монгольского ига, абсолютизма, крепостничества, изживаются трудно. Поэтому не следует преувеличивать и переоценивать возможности управления идентичностями. Но и недооценивать и преуменьшать — тоже.
Скажем иначе. В истории вовсе не безусловно, что те, кто полагает себя инициаторами или распорядителями социальноэкзистенциальной динамики и идентичности, оказываются несомненными бенефициариями. Часто случается, что при переходе, например, революции из ее идейно-религиозной стадии в бизнес-стадию, т.е. стадию перераспределения статусов, власти, авторитета, богатства, управления, организации общественного производства инициаторы и лидеры становятся маргиналами, страдальцами или даже прямыми жертвами (жирондисты, эбертисты, якобинцы, левые эсеры, ленинская гвардия, иранские исламо-марксисты и т.д.). «Притязания на силовое пересоздание коллективных и индивидуальных идентичностей сталкиваются с тяжелой фактурой истории»[7].
В сознательном изменении элементов идентичности значительно влияние таких феноменов, как реклама, средства массовой информации и коммуникации, манипулирование, всевозможные кодексы и т.д. Они формируют социальный запрос, моду, и в результате — различные идентичности («массового человека», человека «потребляющего» и оттого «одномерного» (Маркузе), «успешного», «гламурного», «богатого», «профессионала» и т.д.). Проблема в том, что сами авторы таких изменений в идентичности никогда не знают, что в итоге получится, какими могут быть последствия. Поэтому, скажем, эскалация насилия на экране способна обернуться эскалацией насилия в реальности и в результате против самих, например, журналистов или политиков — немало их погибло и погибает в результате того, что они «успешно» способствовали деструктивному изменению ценностной структуры идентичности общества. Сама по себе крайне нерациональная для общества стратегия эскалации чрезмерного потребления и гедонизма оборачивается для людей излишним напряжением сил в погоне за ложно понимаемыми престижем, модой, гламуром и т.д.
Поскольку все в обществе обладает внутренней противоречивостью, управление изменениями идентичности ничуть не лучше и не хуже управления (за исключением очевидно силовых и деструктивных случаев), например, научными знаниями и открытиями — и то, и другое можно использовать как во благо, так и во вред человечеству. Сами по себе знания и открытия ценностно не хороши и не плохи, их использование зависит от внутренней культуры, идеалов, ценностей, интересов людей. Если же идеалы, ценности и интересы изначально формируются как деструктивные, то их носители во власти и управлении с высокой степенью вероятности будут на их основе обращать имеющиеся ресурсы себе на пользу и во вред обществу. Поэтому общество заинтересовано в выработке системных мер защиты против нарастания таких деструктивных элементов идентичности, недопущении их свыше определенного минимума, сверх критической массы, и прежде всего в кругах национальной элиты, особенно властно-управленческой. Как известно, по М. Веберу, бюрократия — это не только социальная сила, но еще и особый ментальный тип, основанный на догматах (мыслитель исследовал прежде всего западную бюрократию) протестантской религиозности и этики, задающих облик целой культуры и общественной эпохи модерна[8].
Элементы идентичности могут устаревать и переставать соответствовать вызовам времени. Упорство в сохранении идентичности способно привести к плачевным результатам. Жители острова Пасхи вымерли, поскольку вопреки здравому смыслу сохраняли ненужные, малозначимые элементы своей идентичности, состоявшие в том, чтобы в целях ложно понимаемых чести и достоинства возводить никому не нужных каменных истуканов и тратить на это скудные и последние силы и ресурсы, которых уже не хватило для выживания. Истуканы остались, население прекратило свое существование[9].
Жители Гренландии, викинги, выходцы из Северной Европы, долгое время (около 450 лет) сохраняли свою христианскую идентичность, и соответствующий ей бытовой и экономический уклад (фермерское хозяйство и т.д.). Однако в суровых условиях острова они нуждались в освоении некоторых иных способов жизнедеятельности и хозяйствования, в частности, которые использовали и используют коренные его жители — инуиты. Европейцы-викинги не вняли этой необходимости и в результате свели свое присутствие на острове к минимуму, сойдя с исторической сцены[10].
В трансформирующихся обществах укорененность элементов неадекватной, несовременной социальной идентичности блокирует формирование ее гражданских оснований. Их подменяют, повторим, этнические, конфессиональные, клановые, кастовые и иные формы квазисоциальной идентификации. В процессе адаптации традиционалистских структур к современности возникают гибридные идентичности, которые могут стать источником как модернизации, так и демодернизации и дезинтеграции общества. Элита, ее идентичность становятся в этих условиях ключевым фактором, задающим вектор динамики[11].
Существенным является вопрос о степени и пределах управляемости идентичностями. Такая управляемость, видимо, возможна в той мере, в которой любая идентичность может быть рационализирована, формализована, смоделирована, и все это может быть применено к ней как реальности, обладающей синергетической природой. Никакого точного прогноза здесь быть не может. Он может быть лишь предельно вероятностным, общим, неконкретным. Скорее всего, ситуацию с идентичностями можно охарактеризовать как управляемый (в той или иной мере) хаос. Микроидентичности (потребления, корпоративные, кастовые и т.д.) могут быть сконструированы быстрее и конкретнее, макроидентичности требуют больших усилий на протяжении более продолжительного времени (этническая, религиозная, социальная, гражданская и т.д.). Искоренение нежелательной идентичности может осуществляться также посредством устранения (в разных формах) ее носителей (Косово, а также некоторые ближайшие соседи России, блокирующие употребление русского языка, и т.д.). Конструирование новой идентичности в таком случае происходит на освободившемся месте в результате целенаправленного воздействия на новый человеческий субстрат.

__________________________
[1] Описание процессов, связанных с феноменом Косово, не претендуетна полноту, глубину и точность расстановки акцентов. Для этого нужнобольше времени и места. Это описание подчинено целям данной главы.
[2] Фомин А. И. Станет ли Украина большой Галичиной? // Свободнаямысль. 2009. № 11. С. 75.
[3] Толочко П. О «хорошем» Западе и «плохом» Востоке. Киев, 2008. С. 19.
[4] См.: Фомин Л. И. Станет ли Украина большой Галичиной? С. 75.
[5] См.: Там же. С. 76.
[6] Двойное гражданство (на всякий случай), недвижимость, бизнес за границей, счета в зарубежных банках, дети в зарубежных университетах.
[7] Рашковский Е. Б. Многозначный феномен идентичности: архаика,модерн, постмодерн... // Идентичность как предмет политического анализа :сб. ст. / отв. ред. И. С. Семененко, Л. А. Фадеева. М., 2011. С. 33—34.
[8] Серкина Н. Е. Парадигма социального управления в теории и практикесоциальной модернизации: дис.... канд. филос. наук. Йошкар-Ола, 2005. С. 70.
[9] См.: Даймонд Д. Коллапс. Почему одни общества выживают, а другиеумирают.
[10] См.: Там же.
[11] Семененко И. С. Идентичность в предметном поле политической науки //Идентичность как предмет политического анализа : сб. ст. // отв. ред.И. С. Семененко, Л. А. Фадеева. М., 2011. С. 10.

 


Интернет и информационные сети как средство управления идентичностями


Особой сферой и средством управления идентичностями выступают с некоторых пор Интернет и различные информационные сети. Их управленческо-идентификационное влияние обнаруживается посредством как минимум двух вариантов: а) формирования информационной повестки дня; б) информационно-сетевых войн.
Информационные повестки дня в виде списка наиболее важных тем образуют виртуальное сетевое меню. В процессе приобщения к нему пользователи сознательно или бессознательно начинают переформатировать свою идентификационную матрицу. Информационные повестки дня в Сети — это не только и не столько стилистически оформленные проблемы, выведенные в заглавии ключевых поисковых систем. Прежде всего это — огромный электронный ресурс, тонкое и профессиональное использование которого дает совершенно невероятный и поразительный эффект в управлении идентичностями огромных масс людей и индивидов.
Инициаторами формирования информационных повесток дня в Сети могут выступать конкретные сообщества, гражданские организации, партии, органы власти, этнические и религиозные структуры, отдельные пользователи, лоббисты, преступные группировки и т.д. Спектр используемых сценариев может быть огромным — от авторских комментариев в авторском блоге до самых разнообразных видеосюжетов. «Повестка дня» окажется успешной, если трансляция послания произойдет на той «частоте» («волне»), на которую настроена некоторая совокупность людей — чем больше, тем успешнее. Она становится доступной всему миру, не встречая границ и временных рамок.
Информационные повестки дня в Сети могут отражать реальные и насущные проблемы и способствовать их обсуждению, но могут и отвлекать от них, выставляя на первый план информационный шум и мусор в виде незначительных, но вызывающих любопытство тем. Они могут «сеять доброе, вечное», но способны и разжигать рознь и экстремизм в обществе. По причине стремительного обновления информационного потока (повесток) в Интернете идентичность огромной массы пользователей приобретает характеристики фрагментированное™ и ситуативное™[1].
Информационно-сетевые войны, в отличие от рискованных традиционных войн, чреватых большими потерями, особенно в случае применения ядерного оружия, делают полем сражения ментальную сферу, самосознание народов, их идентичности. Борьба в информационном пространстве велась во все времена, однако в наши дни возможности информационных технологий многократно усиливают ресурсы такой борьбы и ее значение. Успех в этой сфере достигается меньшими усилиями, несопоставимыми с издержками реальных войн. Жертва обычно недооценивает информационную агрессию против идентичности в силу ее неочевидной разрушительной силы, растянутости во времени, пребывая в благодушном настроении или вообще ничего не осознавая.
Первым шагом в изменении идентичности противника становится дискредитация, девальвация, разложение, а затем и уничтожение базовой системы ценностей, идентификационной матрицы нации[2]. Безболезненность восприятия информационной агрессии массовым сознанием достигается тем, что она преподносится как восхождение по пути прогресса, как цивилизационная замена архаично-отсталого социума более развитым, стоящим на более высокой ступени.
Особенность информационного воздействия состоит в том, что в результате элита страны-жертвы передает контроль над стратегически важными ресурсами агрессору совершенно добровольно, поскольку это шаг воспринимается как прогрессивное движение вперед, овладение «новым мышлением», укрепление основ демократии, обеспечение прав человека, построение правового государства и т.д.
Именно так был разрушен СССР, в этот момент не участвовавший ни в каких разрушительных войнах. Политика «гласности» М. Горбачева открыла каналы для подрыва основ советского общества при полнейшей неготовности населения, партийно-государственной элиты и органов безопасности страны к управляемому массированному информационному воздействию. Люди оказались слишком доверчивыми и идеологически обезоруженными[3]. Это — одна из ключевых причин геополитической катастрофы — распада СССР.
Успех в деле разрушения СССР и социалистической системы «привел к появлению целой серии технологий информационного воздействия на основы государственности, которые приняли системный характер и в своей совокупности оформились в виде информационно-сетевых войн, задачей которых является подрыв, а затем и разрушение базовых характеристик нации»[4].
Управляемое информационно-сетевое воздействие устремлено на идентификационные матрицы и архетипы индивидов и общностей, в результате чего происходит замещение базовых ценностей навязанными чуждыми идеями и ориентирами. В конечном счете происходит разотождествление, распредмечивание идентичности, слом ее архитектоники. При этом факт имплантации неприятельских ментальных вирусов проходит чаще всего незамеченным для социума.
Объектом информационно-сетевого воздействия становится идентичность как государственно-управленческой и культурной элиты, так и населения страны. Не располагая надежными средствами выявления информационной агрессии, они оказываются неспособными на организованный отпор противнику, что обрекает их на геополитическое поражение. Недооценка эффективности таких войн и технологий сегодня широко распространена, в том числе в России, и это многократно усиливает их поражающую силу.
К действиям по замене и подмене ключевых элементов идентичности народов-жертв в рамках сетевых войн противник подключает разные ресурсы — Интернет, все основные поисковые системы, социальные сети, СМИ, религиозные организации, неправительственные фонды, учреждения культуры, общественные движения и т.д. «В совокупности они осуществляют так называемую распределенную атаку (выделено мной. — О. М.), оказывая многочисленные точечные разрушающие воздействия на общественную систему страны под знаменем “развития демократий и гражданского общества” и “соблюдения прав человека”»[5]. Накопленный опыт по изменению идентичности и воздействию на массовое сознание позволяет реализовывать какие угодно сценарии и проекты — изменение основ государственности («оранжевые» революции в Восточной Европе, «цветные» — в Центральной Азии, волнения в странах Северной Африки и Ближнего Востока в 2011 г.), гламуризация жизни и политики, макдональдизация общества, утверждение ценностей массового общества и потребления, внедрение комплекса вины или пораженческой психологии, даже проведение геноцида без газовых камер и массовых расстрелов — достаточно повлиять на снижение рождаемости (путем утверждения, например, культа свободы от детей, популяризации и распространения однополых браков) и увеличения смертности (посредством утверждения моды на сигареты, алкоголь, наркотики, содействуя росту коррупции и соответственно преступности и т.п.).
Управление переформатированием идентичности учитывает природу информационно-сетевых структур, которые не предполагают жесткой иерархии в силу их сущностной гетерогенности, проявляющейся в автономности их элементов и горизонтальных связях. Последние реализуются через социальные связи и Интернет, что не позволяет своевременно выявлять и пресекать их деятельность.
По сообщению британских СМИ («Гардиан», 2011), в США реализуется программа информационно-сетевого воздействия на проблемные регионы с использованием сетей Twitter и Facebook, центр управления которой находится на базе ВВС США «Макдилл» во Флориде. В нем работают 50 операторов, каждый из которых руководит 10 «агентами влияния» в разных странах, выполняющими их задания по ведению информационной войны по всем правилам политических технологий. Программа хорошо финансируется и предусматривает для каждого из агентов убедительную легенду и меры по защите от разоблачения. Любое воздействие на американскую аудиторию запрещено, английский язык не используется. Общение ведется только на арабском, урду, пушту, фарси, т.е. на языках тех стран, которые представляют интерес с точки зрения воздействия на общественную стабильность[6].
Таким образом, информационно-сетевая стратегия «управляемого хаоса» является эффективным средством деконструкции и переформатирования идентичностей целых стран и народов, осуществляемых в интересах авторов и инициаторов такой стратегии[7].
Вовлечение людей в практики, имеющие позитивный социальный эффект и соответствующее признание, формирует и позитивное отношение к связанными с ними субъектам. И наоборот, неорганичные принудительные практики имеют обратный эффект. Так, применение массовых мобилизационных технологий для повышения, например, электоральной активности, в том числе молодежи, как правило, отрицательно сказывается на формировании гражданской идентичности, поскольку она подменяется мобилизационным сознанием. С государством или политической партией, которая использует тебя исключительно как электоральный ресурс, чувства сопричастности и солидарности не возникает[8]. Никакой пользы, кроме несущественной ситуативной, это не приносит, в том числе такому государству и такой партии.
Россия, как и любая страна, нуждается в адекватном управлении идентичностью своего населения. Здесь возникает много трудностей разного характера. Во-первых, в стране много этносов, социальных общностей и групп. Какой идентичностью управлять? Во-вторых, в страну приезжают активные люди со всего мира, причем их пассионарность носит как позитивный, так и негативный характер. В-третьих, страна сосредоточивает множество мигрантов, в том числе чуждых культур. В-четвертых, требуется решить ряд методологических проблем, связанных с управлением идентичностями (степень познаваемости и управляемости, синергетическая природа, количественные и качественные методы, технологии и т.д.), и т.д.
Несмотря на эти и другие трудности, управление идентичностью россиян, безусловно, должно иметь место. Иначе это «место» пустым не останется, заполнится неуправляемым содержанием и может выйти из-под контроля. Ориентирами, контурами идентичности населения страны должны быть ценности и идеи не позавчерашнего дня, а развитого и динамичноинновационного общества, адекватные вызовам времени и обеспечивающие лидерские позиции не только в на евразийском континенте, но и в мире.

___________________________
[1] Лекторова Ю. Ю. Конструирование информационных повесток дня:выбор идентичности в сети // Идентичность как предмет политического анализа : сб. ст. / отв. ред. И. С. Семененко, Л. А. Фадеева. М., 2011. С. 62—64.
[2] См.: Карякин В. Информационно-сетевые войны // Свободная мысль.2011. № 5. С. 155—156.
[3] См.: Там же. С. 161.
[4] Карякин В. Информационно-сетевые войны. С. 156.
[5] Там же. С. 157.
[6] См.: Карякин В. Информационно-сетевые войны. С. 158. См. также:Пустовойтова Е. Разбомбить Ливию. Четвертое действие всемирногоспектакля. 20 марта 2011 года. Фонд стратегической культуры. URL: www.imperiya.bu.
[7] См.: Расторгуев 17. Философия информационной войны. М., 1999; Панарин И. Технология информационной войны. М., 2003.
[8] Самаркина И. В. Политическая картина мира в структуре социальнойидентичности // Идентичность как предмет политического анализа : сб. ст. /отв. ред. И. С. Семененко, Л. А. Фадеева. М., 2011. С. 62—64.

 


Управляемый хаос и турбулентность


Тема «управляемого хаоса» появилась в повестке дня отечественного научного и публицистического сообщества, а также политикума в конце 1990-х — начале 2000-х гг. Поскольку все импульсы и информация по этой теме исходили от западных источников и авторов, в том числе по результатам соответствующих практик, проблема была воспринята настороженно и в основном в штыки.
В существенной степени это было объяснимо, поскольку мало кому может понравиться ситуация, когда против твоей страны (а значит, и против тебя) вполне эффективно используют технологии ее разрушения (да еще и не скрывают этого), среди которых идея «управляемого хаоса» сразу же заняла заметное место. Однако вместе с грязной водой, как нередко бывает, выплеснули и здорового ребенка.
К этой теме можно было бы лишний раз не возвращаться, если бы не завидное постоянство многих персонажей социальной и политической жизни по всему свету в их стремлении утвердить «стабильность» и «твердый порядок в мире», установить «надежные и неизменные правила игры», вера в возможность преодолеть любой хаос и беспорядок в социуме, не оставив места ни малейшему нарушению этих правил.
Стремление это смотрится неплохо, жаль только, что имеет мало отношения к реальности. Теория хаоса утверждает, что это невозможно, поскольку феномен хаоса — это онтологическое свойство не только природы, но и социальной реальности.
Но подробнее об этом чуть позже, а сначала кое-что об истории и теории.

 


Немного истории


Идея «хаоса» вызывает прежде всего отрицательные коннотации и ассоциации с деструкцией. Хаос во все времена означал беспорядок и нарушение приемлемых для людей условий жизнедеятельности. Поэтому хаотизация использовалась прежде всего в этих целях.
Практика создания хаоса в стане исторического и военного соперника существовала с незапамятных времен, несмотря на полное отсутствие соответствующей теории. Варвары сеяли хаос в Древней Греции и Древнем Риме, равно как и последние успешно занимались тем же в тылу у первых (стравливание племен, вождей). «Великолепными» хаотизаторами нормальной жизни на протяжении сотен лет были кочевники — воины Атиллы, печенеги, половцы, татаро-монгольские орды, а также воины Тамерлана и т.д.
Идея хаоса отчетливо просматривается в формуле «ввязаться в бой, а там посмотрим», которую исповедовали в своей практике Наполеон, большевики и многие другие субъекты и акторы социальной, политической, военной, экономической жизни.
Еще одна формула — «Разделяй и властвуй» — создававшая состояние хаоса, активно использовалась, в частности, в эпоху колониальных империй (британской, французской, голландской, испанской, португальской и др.) Нового времени, а также в периоды последних Мировых войн. Мао Цзэдун четыре десятилетия держал Китай в состоянии перманентного беспорядка. Район большого Ближнего Востока на протяжении многих сотен лет — территория и пространство хаоса и конфликтности, обусловленных совокупностью исторических, культурных, религиозных, геополитических, экономических факторов, многие из которых воспроизводятся вполне осознанно и целенаправленно.
Практика в деле создания хаоса сложилась разнообразная — нарушение систем связи, оповещения и управления; разрушение коммуникаций, что лишает противника возможности снабжения войск, предприятий и населения; паника и деморализация населения; дезинформация противника относительно собственных планов, расположения войск, направлений ударов и применяемых средств (США — стратегическая оборонная инициатива и «звездные войны» в 1980-е гг.); обрушение экономики за счет вброса фальшивых денег; создание центров противодействия официальным властям (что-то вроде «пятой колонны», организаций и агентов влияния) и многое другое.
На протяжении сотен лет практика формирования хаоса в стане противника носила полуинтуитивный, инструментально-рецептурный характер, без всякой опоры на сколько- нибудь осознанную и вменяемую теорию — разумеется, если не считать в качестве таковой известные страте (а) гемы (понимаемые как военные хитрости, хитроумные планы) древнегреческих и древнеримских авторов и китайских мудрецов и полководцев или идеи военных стратегов вроде Клаузевица.
Это и понятно — сама наука претерпевала долгий период становления, перехода из одного качества в другое. Как социальный институт и производительная сила она сформировалась лишь в XVIII в. Кроме того, социально-гуманитарные науки принципиально отличаются от естественных, в основном отставая от них в своем развитии и используя преимущественно качественные, а не количественные методы. Так что поставить практику «хаотизации» на сколько-нибудь научные основы не представлялось возможным. Однако в XX в. ситуация изменилась.

 


Естественнонаучные и методологические основания теории «управляемого хаоса»


В начале XX в. наука вступила в качественно новый этап своего развития. Классическое ее состояние (XVIII—XIX вв.) сменилось сначала неклассическим, а примерно с 1970-х гг. она постепенно «втягивается» в постнеклассический этап[1]. У всех этих этапов и состояний науки разные социальные основания, онтология, эвристика, методология, когнитивно-эпистемологическая оптика. Поменялись представления о самой научной рациональности, совершенно иной стала картина мира.
Классическая наука Ньютона, Лапласа, Ламарка, Дарвина «работала» с линейными, закрытыми, равновесными, стабильными, устойчивыми предсказуемыми системами. Она была «центростремительной», детерминистской, выявляла и учитывала четкие причинно-следственные связи и ряды, законы.
Случайность рассматривалась как результат «незнания» и исключение. Мир и даже человек представлялись механизмами, объяснимыми с точки зрения классической механики (Ж. Ламетри, «Человек-машина», 1747). Иначе говоря, механи- цистская картина мира и модель распространялись на общество и происходящие в ем процессы.
В классической науке господствует чистый объективизм, абсолютная истина и определенность знания, однозначный детерминизм законов и отношений. Субъект познания трансцендентален, надиндивидуален. Законы универсальны и и всеобщи. Очевиден монотеоретизм — одному объекту соответствует одна истина, не может быть двух истин об одном объекте. Элементарная частица теории — понятие. Теория должна быть доказана. Базисная лингвистическая характеристика знания — текст, все значения которого устанавливаются. Научная теория — это дедуктивноупорядоченный текст, дедуктивная система (математика, формально-логические системы). Налицо мощная формализация и идеализация реальности. Существует универсально научный метод (индукция; дедукция; восхождение от абстрактного к конкретному; диалектика и т.д.). Целое объективно есть сумма частей (элементов). Первична необходимость, а случайность или результат — незначимы. Наука ценностно нейтральна. Научный текст логически гомогенен. Существенно «то», что определяет «другое». Исходное начало научного познания — опыт. Установка по отношению к объекту — социальна, практична, содействие эффективному управлению.
Однако объяснить накопившиеся в естествознании к концу XIX в. новые факты и явления классическая наука оказалась неспособной. Среди этих фактов и явлений — рентгеновское излучение, радиоактивность, открытие атома и его ядра, а также электрона, корпускулярно-волновая (двойственная) природа элементарных частиц, формирование теории относительности, квантовой механики, конструктивной логики и математики и т.д. Еще раньше в этом направлении продвигала науку неевклидова геометрия Н. Лобачевского, Я. Бойяи, Б. Римана.
Классическая наука вошла в стадию кризиса. Пришло осознание ограниченности ее когнитивных ресурсов.
В результате в начале XX в. сформировалась неклассическая наука, которая стала иметь дело с новыми объектами — открытыми, нелинейными, неравновесными, неустойчивыми, во многом непредсказуемыми системами и объектами (микромир, общество, культура, история, человек, политика, экономика, искусство, религия, коммуникации, экология и т.д.).
В неклассической науке знание—субъектно-объектно. Объект непрозрачен. Создается его субъективная модель. Наука дает лишь относительную определенность, указывает интервал, но не точку. Нет полного совпадения знания и объекта, понятий и реальности. Детерминизм — вероятностен, детерминизм с мерой, количественный (1/3, а не 1/5). Субъект познания трансцендентален, но одновременно и социален (неокантиантство, Рикерт, Коген). Абстракции менее сильны, чем в классической науке. Возможно несколько истин об одном объекте, следовательно, все теории неполны и относительны, в них возможны противоречия (частицы и волны в квантовой теории). Элементарная «частица» теории—термин. Научные теории не доказываются (это невозможно), а подтверждаются. Непосредственно изучается предмет как аспект объекта. Непосредственный объект — абстрактный объект. Базисная лингвистическая характеристика знания — текст, погруженный, однако, в контекст, отсюда — относительность знания. Любая теория погружена в контекст науки. Научная теория — частично структурированный текст, работает по отношению только к модели. Частное может опровергнуть не общее, а только частное. Методология плюралистична (Фейерабенд), есть комбинация методов (мозаика). Критерий — успех на практике. Наука — езда в незнаемое. Средств познания — много. Целое — больше суммы частей (системность). Первичны статистический закон, вероятность. Фундаментальные законы — вероятностны, статистичны.
Научное знание частично ценностно обусловлено. Научный текст лишь частично гомогенен, следовательно, гетерогенен. Есть качественно разные измерения науки (функции, структура, идеализированные или эмпирические объекты), элементы и уровни (теоретический — эмпирический, обыденный — рациональный и т.д.). Возможна онтология как идеальных, так и эмпирических объектов. Вопрос в том, как их описывать, можно ли онтологизировать теоретические объекты. Потенциальный мир — «черная дыра» науки.
Исходное начало научного познания — мышление. Научное знание — языковое, слово, понятийное, т.е. мышление. Практическая установка по отношению к объекту — управление через его самоорганизацию, учет внутренних законов самого объекта. Исповедуется разумный скептицизм по отношению к любым теориям, готовность к критике — из этических принципов, а также способ и правило развития науки Наука и к себе должна быть критичной. Наука — часть социокультуры. Поскольку наука обусловлена культурой, она не вполне самостоятельна.
Во второй половине XX в. наука стала обретать черты пост- неклассичности. Постнеклассическая наука является, с одной стороны, продолжением неклассической науки, с другой — ее отрицанием. Лидеры постнеклассической науки — биология, синергетика, экология, глобалистика, науки о человеке.
Главный объект постнеклассической науки — сверхсложные системы, включающие в себя человека как основной элемент своего функционирования и развития (механические, физические, химические, биологические, экологические, инженерно- технические, технологические, медицинские, социальные, компьютерные и т.д.). Идеология, философские основания, методология, эпистемология постнеклассической науки существенно отличаются и во многом несовместимы с принципами не только классической, но и неклассической науки.
Для постнеклассической науки научное познание в высокой степени субъективно. Объективность манифестируется как консенсуальность. Познают реальные субъекты — ученые. Объект таков, каким его видит научное сообщество. Есть неявное знание, много допущений, «надводная» и «подводная» части знания. Есть решения, принятые субъектом по поводу того, каков объект (пока объект не «докажет» обратное). Все есть допущение. Все понятия, суждения, теории, принципиально недоопределены. Следовательно, неопределенны до конца (эмпирически и дискурсивно). Высока роль индукции, постмодернистских подходов в оценке знания (например, отличие мифа от науки — чисто количественное). Господствует индетерминизм. В основе мира — случай, детерминизм — редкое состояние связи. Господство резонансных связей и отношений, по совпадению. Отсюда — идея аттрактора (например, солдаты на мосту не должны идти в ногу). Мир — хаос, случайность. Космос — закон, но это редкий случай.
Субъект познания (индивидуальный или коллективный) —эмпиричен. Познают реальные субъекты, индивиды. Отсюда — возможность социологии познания (исследование поведения, рисков). Еще менее сильные абстракции, чем в неклассической науке. Цель познания — не истина, а гипотеза. Теории и законы выступают как идеализации, схемы. Возможно неограниченное, бесконечное число теорий-описаний одного объекта. Теории описывают потенциально возможные миры, а не эмпирические. В определенном смысле теория возвращается к миру идей Платона.
Элементарная частица научной теории—знак, символ (метафора) .Научные теории, истины утверждаются («считаю это истиной, утверждаю, что это истина»). Истина невозможна без воли. Истина есть когнитивная воля (конструктивизм). Субъект творит истину, создает ее, утверждает. Истина — интеграл, синтез какой-либо группы суждений разных людей, которые ее принимают, пользуются как парадигмой. Истина — игра. Наука — игра в истину. Истина — аттрактор науки, точка притяжения ее усилий, средство и цель. Но истины мы не знаем. Объект не детерминирует истину.
Предмет познания — сконструированная научным сознанием сущность. Субъект что-либо придумывает, потом ищет применение. Субъект описывает какую-либо сущность, потом пытается ее применить, совместить с реальностью. Если совпадает—хорошо. Базисная лингвистическая характеристика знания — интертекст. Совокупность интертекстов составляет гипертекст. Математика для физики — интертекст (как и философия), т.е. более широкая реальность. Гипертекст — все знание, которым обладает человечество, вся культура. Следовательно, знание социокультурно обусловлено. Элемент зависит от контекста. Творчество как конструкт позволяет свободнее описывать что-либо, так как позволяет не устанавливать все детерминационные связи.
Научная теория — нарратив, повествование, сюжет, рассказ (про идеальную точку, элементарную частицу и т.д.), как повесть о Ромео и Джульетте. Есть законы, теории, но это не логическая организация, а повествование. Ничто не жестко. Вес каждого параметра — разный. Хотя нарратив в науке — вполне четкий (субъект, объект, правила и т.д.). Нарратив принимается коллективно (научная истина). Должна быть не жесткая конструкция, но конструкция-нарратив, метафора. История невозможна без метафор. Сначала идея, а потом — обобщение. Излюбленное выражение — «как бы» — защитная форма в современном разорванном обществе. Символ времени — единство определенности и неопределенности. Поэтому антропология науки должна быть создана не только в культурологическом, но прежде всего в когнитивном отношении. Наука — особый лингвистический способ самовыражения и творчества личности, игра в истину. В этой игре человек самовыражается.
Целое — целесообразное взаимодействие частей (холизм). В роли цели — аттрактор, который потенциально в системе уже есть. Цель одна — найти аттрактор в точке бифуркации («не может паства обойтись без пастыря»). Цель ставит субъект—индивид или структура. Постнеклассическая наука не отрицает предшественников. Она говорит: «да, и ваши идеи действуют, и моя — не догма». Но все имеет ограничения. Постнеклассика принципиально плюралистична. Проблема в том, как уйти от безбрежного плюрализма, ограничить его, особенно в науке, в социуме.
Суть онтологии первичности — случай. Все уникально, единично. Необходимость —лишь форма случайности, один из типов случайных связей. Научное знание — это игра интерпретаций ученых. От субъекта зависит конструкция науки. Логически и лингвистически научный текст гетероге- нен, есть смесь разнородных элементов, которая, однако, работает. Важно объяснить, почему, как это работает?
Исходное начало научного познания — здравый смысл. Он все контролирует. В нем есть все — рациональное, иррациональное, эмпирия, интуиция и т.д. Практическая установка — свободное взаимодействие с объектами, направленное на максимальную адаптивность и пользу для человека. Человек не должен терять адаптивный потенциал в процессе и результате управления. Отсюда игра с объектом — он «на поводке, который можно на себя, от себя», прямые и обратные связи и т.п. Сильна ирония и самоирония. Ничто не надо сильно «брать в голову». Играй, но «не зарывайся». То есть игра в меру, даже эстетику. Никто и ничто не является «пупом Земли». Любую науку, научную теорию или систему можно раскритиковать.
Гуманизм — главная ценность. На все надо смотреть не объективистски, а с позиций человека. Наука — продукт человека и должна служить ему, быть человечной. Гуманизм — главное измерение науки, должен включаться во внутреннюю оценку науки. Лишь то знание ценно, которое служит целям человека. Это подтверждает мудрость и ценность софистов. Знание должно быть антропоцентричным, прагматичным. Знание, наука — чисто человеческие конструкты, инструменты приспособления к действительности.
Ключевой для неклассической и особенно постнеклассической рациональности становится парадигма «субъект — поли- субъектная среда»: субъект должен соотносить свои идеи и действия с идеями и действиями других субъектов и игроков, коих довольно много. Кроме того, значимыми становятся не только (а может и не столько) привычные причинно-следственные, но и когерентные, резонансные связи. Под взаимодействием (в частности, управлением) понимается не жесткая детерминация систем, а «мягкие формы управления» — создание условий для их развития. В саморазвивающихся системах имеет место система онтологий[2], в которой находят место различные механизмы социальных воздействий: управление (в контексте классической и неклассической науки), организация, модерирование, медиация, поддержка, стимулирование и т.д.
Смена этапов и состояний науки не означает, что каждый последующий этап отменяет предыдущий. Просто всякий раз обнаруживается ограниченность и недостаточность объяснительных, когнитивных возможностей предшествующих состояний науки. Сегодня для полетов в космос, строительства городов и дорог вполне достаточно возможностей классической науки и законов Ньютона, поэтому это знание востребовано. Однако пространство микромира, социума, культуры, человека требует иных знаний и возможностей.

_____________________
[1] Заслуга такой периодизации и классификации принадлежит отечественному ученому и философу В. А. Степину.
[2] См.: Лепский В. Е. Онтологии субъектно-ориентированной парадигмыуправления и развития / Рефлексивные процессы и управление : сб. материалов VI Международного симпозиума 10—12 октября 2007 г., Москва / под ред.В. Е. Лепского. М., 2007. С. 59—61.

 


Формирование теории «управляемого хаоса»


На этих основаниях и когнитивных ресурсах современной науки, прежде всего естествознания, и сложилась теория «управляемого хаоса». Изначально она вовсе не была связана с тем, чтобы сознательно «сеять хаос» у какого бы то ни было противника и тем более причинять ему вред. Да и вообще понятие «хаоса» вовсе не предполагало какого-либо «управления» и «управляемости» (ведь это прежде всего социальные факторы), поскольку основные исследования осуществлялись в рамках естествознания, для которого подобные феномены и понятия (т.е. «управления» и «управляемости») имеют минимальное значение.
Справедливости ради отметим, что некоторые элементы теории «управляемого хаоса» («контролируемой нестабильности») изначально разрабатывали Н. Элдридж и С. Гулд на основе идеи о «скачкообразной эволюции» О. Шиндуолфа (1950). Их работы и некоторые другие труды стали одним из стимулирующих факторов для новаторской работы Р. Тома и выработки способов управления событиями «нелинейной революции» 1970—1980-х гг. в Европе. Элементы теории обкатывались на практике во время «студенческой революции» 1968 г. в Париже. В 1968 г. Д. Шарп защитил в Оксфорде диссертацию на тему «Ненасильственные действия: изучение контроля над политической властью», развитие идей которой послужило идейной основой последующих «оранжевых революций»[1].
Теория управляемого хаоса опирается на ключевые идеи синергетики как междисциплинарного направления научных исследований, изучающего общие закономерности и принципы, лежащие в основе процессов самоорганизации в открытых системах самой разной природы. Классиками синергетики признаны И. Пригожин, И. Стенгерс, Г. Хакен, С. Курдюмов и другие ученые. Во второй половине XX в. согласно духу и принципам неклассической и постнеклассической науки И. Пригожин открыл диссипативные структуры, системы, для которых не выполняется условие термодинамического равновесия. Эти системы характеризуются спонтанным появлением сложных, зачастую хаотичных структур. Диссипативные структуры противоречат началам классической механики, однако отвечают принципам теории относительности. Это в очередной раз подтвердило, что мир в огромном количестве своих измерений не является однозначно детерминистичным. Тем самым в исследования естественнонаучных процессов было привнесено понятие неравновесности и, соответственно, представление о возможности одновременного сосуществования порядка и беспорядка. То есть фактически речь шла об энтропии, хаосе.
Новаторство И. Пригожина состояло в признании позитивной роли хаоса в физических процессах. Рост энтропии в физических системах открытого характера, согласно Приго- жину, ведет к разрушению систем, но одновременно открывает новые возможности для их трансформации соответственно новым требованиям среды. Какой станет система после трансформации и произойдет ли она, зависит от выбора системой аттрактора — некоего фактора-инварианта, обусловливающего этот выбор и выступающим ориентиром для обозначения пути дальнейшего изменения. Такой выбор происходит в период прохождения системой точки бифуркации.
Количество возможных путей развития системы в такой точке не сводится к двум (или погибнуть от роста энтропии, или обрести какую-либо другую единственную траекторию развития), а может быть огромным и ограничиваться только количеством аттракторов, сформировавшихся (часть из них может быть сформирована целенаправленно) в системе в доби- фуркационный период ее существования.
Одновременно происходили огромные (и тесно связанные с отмеченными выше процессами в естествознании) изменения в социально-гуманитарном знании. Длительная борьба неокантианской и позитивистской традиций в понимании природы и специфики социально-гуманитарных наук привела, с одной стороны, к уяснению уникальности и неповторимости объектов этих наук и, соответственно, выводов из исследований, с другой — к утверждению в социально-гуманитарном знании группы методов естествознания, в том числе количественных.
Все это содействовало повышению уровня социальногуманитарного знания и более глубокому уяснению его специфики. Эта специфика, как известно, состоит в: а) особом характере его объекта (общество, человек, культура, история: абсолютной повторяемости нет, трудно уловить закономерности; частью его является субъект; происходит не только познание, но и оценка объекта); б) специфической роли субъекта (познание происходит через призму ценностей, интересов, целей, обусловливающих действия субъекта); в) осознанном целеполагании субъекта (получить такое знание, с помощью которого можно не только объяснить, но и оправдать, укрепить (осудить), изменить общественные институты и отношения).
В результате пришло осознание, что не существует такой научной парадигмы, которая объясняла бы социальную реальность (а во многом и природную) исчерпывающим образом. Любая социальная теория — это модель, которая существенно упрощает социальную действительность, между ними всегда есть «зазор», который находится вне объяснительных возможностей этой модели. Поэтому может быть много моделей и методологий, которые вполне работают в социально-гуманитарном знании[2], но не могут претендовать на статус единственной объяснительной парадигмы.
В значительной мере такому пониманию и переоценке ценностей способствовали эпистемологический анархизм П. Фейерабенда и философские интуиции родственного ему постмодернизма.
Согласно постмодернизму, ценностям антропо- и европоцентризма, как и вообще ценностям доминирования целого над частью и части над целым должен прийти конец. Это — ацентризм, т.е. отрицание привилегированных центров доминирования (Земли — в космосе, Запада — на Земле, мужчин — над женщинами, взрослых — над детьми и т.д.). Отвергается идеология и практика властвования, доминирования, насилия, войны — в пользу плюрализма, диалога, дискурса, совместного поиска решений, мира, согласия, основанных, однако, на неизбежных рас-согласованиях и разногласиях.
Постмодернизм прощается со всеми формами монизма, унификации, тоталитаризации, деспотизама. Вместо этого он переходит к идее множественности, разнообразия, конкуренции парадигм, к сосуществованию разнородного, гетерогенного. Постмодернизм начинается там, где кончается целое. Он против тоталитаризации — в архитектуре против монополии интернационального стиля, в политике — претензий на господство. Постмодернизм использует конец «единого» и «целого» в позитивном смысле, разворачивая «многое». Это — ядро постмодернизма, который радикально плюралистичен, но не потому, что поверхностен или безразличен, а потому что осознает непреходящую ценность различных концептов и проектов и т.д. Несмотря на повсеместную серьезную психологическую усталость от постмодернизма и «сопротивляющуюся» ему реальность, эти его достижения отменить уже невозможно.
В естествознании большую роль играет эксперимент, дающий объективный результат подчас независимо от целей исследователя; распространена установка на беспристрастное отношение к объекту и результатам исследования (хотя в неклассической и постнеклассической науке это уже практически невозможно). В социально-гуманитарном познании, где есть ценностное отношение субъекта к объекту, иная ситуация: объект не только познается, но одновременно и в первую очередь оценивается. В процедуре оценивания, в выборе целей и идеалов ярко выражены неопределенность, воля, избирательная активность субъекта, его приоритеты, которые могут включать и интуитивные, иррациональные и прочие моменты.
На фоне и в контексте этих и других гигантских изменений в естествознании и социально-гуманитарном знании и родилась теория «управляемого хаоса».
Повторим еще раз — изначально, судя по всему, не преследовалась цель использовать ее кому бы то ни было во вред. Даже созданный в 1984 г. Институт в Санта-Фе (США), связываемый с разработкой теории «управляемого хаоса» применительно к социальной реальности, был именно научным и назывался Институтом сложности, а основала его группа ученых, среди которых был лауреат Нобелевской премии автор теории кварков М. Гелл-Манн. Цель института — междисциплинарные исследования фундаментальных свойств сложных адаптивных систем, включая физические, математические, биологические и социальные.
Более того, важнейшим условием существования этого института стала его аполитичность. Здесь традиционно не проводятся исследования с политической окраской, которые могут сузить круг партнеров института или лишить его дополнительного финансирования (впрочем, впоследствии, ситуация несколько изменилась).
В компании IBM (США) в 1970—1980-е гг. успешно практиковалась «контролируемая анархия» (почти «управляемый хаос») как система управления. Иногда ее именовали «корпоративная анархия». Культура перманентных реорганизаций в компании была институализирована и ориентирована на перманентное изменение, перетасовывание структуры организации, усиление ее или удаление из нее лишнего, предоставление возможности множеству людей расширить свой профессиональный опыт: «...Подбрасывая в воздух все карты, удается избавиться от “слипаний”, которые неизбежно накапливаются в любой организации, в том числе решить проблему выявления сотрудников, достигших уровня собственной некомпетентности..., и обеспечить возникновение новых инициатив»[3]. Более того, в IBM сложился институт «фиксе- ров» — специалистов, рассеянных среди служащих компании, имеющих большой опыт работы в ней и настолько гибких и раскованных, что это «граничит даже с неприкрытой циничностью в отношении к жизни внутри ИБМ, часто дополняемой почти «кровожадным» удовольствием от нанесения ударов по системе»[4]. Иначе говоря, это «дикие утки», с которыми руководству жить неудобно, поскольку они выискивают слабые места системы, но значение которых для благополучия компании признается неоценимым. Если таких людей в компании нет, это имеет чаще всего для нее «ужасающие» последствия.
Теория управляемого хаоса сформировалась прежде всего как научная теория и была ориентирована на то, чтобы человечество могло извлечь из нее пользу, как и из любого открытия.
Посмотрим, в чем могла бы состоять эта польза.

______________________
[1] Сундиев И. «Управляемый хаос». Социальные технологии в массовых беспорядках // Свободная мысль. 2013. № 4.
[2] Например, социальные процессы с успехом объясняют и марксистская,и либеральная, и фрейдистская, и кейнсианская, и социал-демократическая,и веберовская, и многие другие теории.
[3] Мерсерер Д. ИБМ: управление в самой преуспевающей корпорации мира.М., 1991. С. 191.
[4] Мерсерер Д. ИБМ: управление в самой преуспевающей корпорации мира.С. 176.

 


Концептуальное содержание теории «управляемого хаоса»


Как известно, абсолютно любое знание и технология могут быть использованы как во благо, так и во вред людям. Это обстоятельство распространяется и на теорию «управляемого хаоса», поскольку она в высокой степени технологична и эффективна.
Содержательно теория «управляемого хаоса» исключительно эвристична и перспективна. Как ни странно, наиболее адекватно позитивное содержание сформулировал Стивен Манн, имя которого ассоциируется с практическим и чрезвычайно злонамеренным использованием теории управляемого хаоса в интересах США по всему миру. Именно по причине этой «злонамеренности» вместе с грязной водой и выплеснули и «здорового ребенка».
Если коротко, то позитивное содержание теории «управляемого хаоса» состоит в следующем.
Сложные неравновесные нелинейные системы (общество, человек, культура, сообщества людей, экология, история, политика, экономика, духовная жизнь, международные отношения, большинство организаций и многие другие) подчиняются принципу самоорганизующейся критичности. Суть последней в том, что эти системы естественным образом эволюционируют до критической стадии, на которой незначительное событие вызывает цепную реакцию, способную затронуть многие элементы системы. Хотя сложные системы производят больше незначительных явлений, чем катастроф, цепные реакции любого масштаба являются интегральной частью динамики.
Механизм, приводящий к незначительным событиям — тот же, который приводит и к масштабным событиям. Сложные системы никогда не достигают равновесия, а развиваются от одного метастабильного (временного) состояния к другому, в которых о порядке можно говорить очень условно. Если говорить о социуме, то ситуация как в любой стране, так и в глобальном масштабе скорее описывается концепцией постоянной критичности. Положение дел в международных отношениях, политике, экономике, экологии сложно, динамично и постоянно изменяется, действует много субъектов и игроков. Мир выступает скорее ареной кризиса, в высокой степени хаотичного, нежели пространством порядка.
Возникает вопрос: существуют ли хаос и самоорганизо- ванная критичность в качестве действительных принципов, определяющих поведение сложных открытых систем, или мы имеем дело с ощущениями и метафорами? Вероятнее всего, этот процесс является реальным, а не кажущимся. Очевидно, что действия социальных субъектов, международных игроков являются реальным проявлением хаотической обстановки, и во взаимодействии большого количества таких субъектов и игроков с высокими степенями свободы отчетливо просматривается самоорганизующаяся критичность в страновом, региональном и международном масштабе.
Согласно теории хаоса и представлениям о самоорганизующейся критичности устойчивая (пусть относительно) структура и стабильность находятся внутри самой видимой беспорядочности и нелинейных процессов. Это составляет суть происходящих изменений, и для социальных субъектов и игроков жизненно важно это понимать. Это важно с технологической точки зрения (новые принципы ведут к появлению новых технологий), но еще важнее с точки зрения изменения характера «концептуальности» и «стратегичности» мышления, которое во многом еще находится во власти классических механи- цистских представлений о мире (однозначный детерминизм, линейные причинно-следственные ряды и т.д.).
В то время как мир становится все более сложным и трудно предсказуемым, доминирование в мировоззрении и мышлении традиционных объяснительных парадигм ведет к все увеличивающимся расхождениям между реальностью и пониманием.
С. Манн открыто говорит, что мы уже не в состоянии не то что объяснить, но и описать во всей полноте и разнообразии, например, наше международное окружение в традиционных терминах «баланса силы», «полярности» или «сдвига тектонических плит» (например, распад СССР), т.е. в рамках традиционной механицистской картины мира. «Ежедневные заголовки газетных статей неприятно напоминают, насколько сверхупрощенными являются эти модели»[1].
Теория хаоса в естествознании основывается на четких принципах:
— описывает и объясняет процессы в динамических системах — системах с большим количеством подвижных компонентов;
— внутри этих систем существует непериодический порядок, по внешнему виду беспорядочная совокупность данных может поддаваться упорядочиванию в разовые модели;
— подобные «хаотические» системы показывают тонкую зависимость от начальных условий;
— небольшие изменения каких-либо условий на входе ведут к дивергентным диспропорциям на выходе;
— тот факт, что существует порядок, подразумевает, что модели могут быть рассчитаны как минимум для более слабых хаотических систем[2].
Иначе говоря, если классический подход описывает линейное поведение отдельных объектов, то теория хаоса описывает статистические тенденции большого количества взаимодействующих объектов и факторов.
Эта теория дает новые основы и принципы концептуальностратегического мышления, что обеспечивает преимущества по всему возможному спектру его применения — политика, экономика, промышленность, технологии, международные отношения, аэронавтика, военное дело, разведка, экология, информационная теория, медицина, метеорология, криптология и многое другое. Во всех этих областях оказывается возможным построение математически регулярных моделей нелинейных систем, моделирование нестабильных турбулентностей, получение новых эффектов, изменение методов, обнаружение паттернов в несравнимых социальных явлениях
(например, уровень цены на хлопок и распределение национального дохода) и т.д.
Теорию хаоса удачно иллюстрируют некоторые метафоры. Так, аналитики IBM применяют метафору «песочной кучи». Песчинки могут складываться одна к одной до тех пор, пока в результате критического состояния последняя не создаст лавину. После такого катастрофического перераспределения система (песчаная куча) становится относительно стабильной до тех пор, пока не происходит следующая перегруппировка. Применительно к корпорации это означает, что целесообразно сознательно и мягко обрушить лавину, не дожидаясь момента, когда ситуация сама по себе станет неуправляемой. Похожие практики используют при обрушении снежных лавин в горах.
Ряд метафор существует в политической науке. Так, распространенным является представление международного кризиса в качестве «пороховой бочки». Идея пороховой бочки как взрывоопасного объекта, ожидающего поднесения спички, удачно передает динамическую природу международных отношений.
Иллюстративной является метафора «спелости» применительно к международным переговорам различного характера: некоторые дискуссии и встречи невозможны до тех пор, пока не пройдет определенное время и они не «созреют» (психологически, содержательно, технологически т.д.)[3]. Следовательно, ключ к переговорам лежит в определении и эксплуатации этого критического состояния.
Эти возможности теории хаоса позволяют перейти на более высокий уровень ее понимания и, соответственно, от наблюдаемого и неконтролируемого хаоса к управляемому. Настоящая ценность теории хаоса находится на высшем уровне — в сфере мировоззрения и концептуально-стратегического мышления. Теория хаоса меняет подходы и методы, с помощью которых можно рассматривать весь спектр человеческих взаимодействий, в котором противостояние, война занимают далеко не все пространство.
Международная среда и глобальная политика — убедительный пример хаотической системы. Одно из ключевых понятий теории хаоса — «самоорганизующаяся критичность» — весьма эффективно в качестве средства научного анализа. Оно, напомним, позволяет понять, что большие интерактивные системы в процессе развития постоянно доводят себя до критического состояния, в котором небольшое событие может запустить цепную реакцию, способную привести к катастрофе. Однако все же такие системы производят больше небольших событий, чем катастроф, а цепные реакции всех размеров являются инвариантом динамики. Кроме того, такие системы никогда не достигают равновесия, но наоборот, эволюционируют от одного метасостояния (т.е. временного состояния) к следующему.
Феномен «самоорганизующейся критичности» показывает огромное количество объектов, факторов и субъектов в турбулентно-критическом состоянии, которое неизбежно эволюционирует в сторону временной стабильности после катастрофической трансформации. И вообще сама критическая точка зрения на любой хаос является частью объясняемого процесса.
Применительно к международным отношениям и глобальной политике традиционная модель способна привести к переоценке влияния субъекта на события и обесценить все возникающие перед ним возможности. Парадигмы хаоса и критичности, наоборот, освещают диспропорционные эффекты, которые могут спровоцировать небольшие игроки и которые способны привести к неожиданным и нежелательным результатам, если ими (эффектами) не управлять.
Теория хаоса утверждает, что всякие отклонения заложены в природе сложной системы и являются самоорганизующимися, т.е. они производятся самой динамической системой. Сложная система всегда включает в себя факторы, которые толкают ее за пределы стабильности, в турбулентность и переформатирование.
Традиционный механицистский взгляд поощряет искать причины главных изменений в системе во внешних факторах. Согласно же теории хаоса и даже несколько забытой диалектике внутренние факторы трансформации всегда более значимы для системы, нежели внешние. Поэтому всевозможные внешние санкции, падение цен на сырьевые ресурсы не могут оправдать внутреннюю неэффективность сложной системы и управления ею. Система работает в сторону главного изменения как результат небольших, в основном игнорируемых событий.
В свете сказанного иллюзией оказывается вера в возможность абсолютной стабильности и порядка. В международных отношениях и глобальной политике (как, впрочем, и во всех других сферах) всякая стабильность и порядок преходящи. Международные отношения представляют собой динамическую систему, состоящую из субъектов — государств, союзов, коалиций, наций, религий, политических движений, экологий, которые сами по себе являются динамическими системами.
Что дает теория хаоса? Она позволяет понять, что целесообразно и вполне реально обеспечить не столько жесткий порядок и стабильность, сколько мягкий (стимулирующий развитие:), а не катастрофический сдвиг в системе (способный ее разрушить).
Иначе говоря, вряд ли следует ожидать, когда нависшая «снежная лавина» (или селевой поток) сама свалится в неизвестный момент в неизвестном месте и причинит разрушения, лучше предупредить этот момент и осознанно-управляемо обрушить ее с минимальными потерями тогда, когда она еще не набрала все своей силы и опасной непредсказуемости.
Применительно к социальным системам и процессам, международным отношениям и глобальной политике настоящей целью является формирование такого контекста вопросов безопасности, который направлен на достижение не столько жесткого порядка и нерушимости правил, сколько на обеспечение постепенного, а не разрушительного сдвига.
Теория управляемого хаоса предоставляет такие научные основы и возможности, которые позволяют объяснить и понять многочисленные турбулентности и беспорядок в этом мире. Четкое описание того, что нас окружает, дает, в свою очередь, возможность таких стратегий, в которых заложены и учтены интересы разных субъектов, акторов и игроков.
Теория управляемого хаоса в интерпретации С. Манна определяет ряд факторов, формирующих характер критичности. Это прежде всего:
а) изначальная форма (контуры) системы;
б) структура (матрица) системы;
в) единство субъектов (акторов) — эффективное единство замедляет нарастание критичности, неэффективное — создает иллюзию того, что переустройство находится под эффективным контролем и управлением;
г) энергия конфликта индивидуальных акторов (она должна быть снижена).
Учет этих факторов позволяет сделать хаос феноменом, который поддается управлению. Как следствие теория «управляемого хаоса» приобретает инструментальный характер.
Четкая репрезентация реальности, которая есть и которую предстоит сформировать, позволяет не просто согласовать цели со средствами, но и связать их со стратегическими вызовами и выработать более дееспособные принципы стратегии, чем та, которой мы пользуемся сейчас. Речь также об установлении и понимании факторов, которые обусловливают динамику, что позволит более точно работать над трансформацией любой системы.
Теория управляемого хаоса ориентирует на то, что современном турбулентном мире невозможно избежать неразрешимых парадоксов. Пример — ядерное сдерживание: угроза разрушения ради сохранения. Еще нюанс: как мы только достигнем стратегических основ, которые логически последовательны и представляют собой якобы всестороннее предсказывающее описание турбулентного процесса, парадоксальным образом мы больше не сможем полностью доверять этим основам (а они неизбежно включают ограничения, которые однажды будут преодолены), поскольку реальность обязательно «подбросит» материал, не вписывающийся в эти основы.
Таким образом, теория хаоса представляет собой мощное, сильное интеллектуальное средство, вполне соответствующее современному состоянию науки и позволяющее разработать адекватные ответы на вызовы времени, вести реалистичную политику и существенно подвинуть в стратегическом мышлении значимых субъектов рецидивы механицистского мышления. Она может быть использована для согласованных превентивных действий в противостоянии негативному развитию событий, общим вызовам и угрозам, для развития всей системы внутригосударственных, региональных и глобальных связей и процессов. Качественный скачок в этом направлении может быть громадным. Для этого необходима единая и позитивная политическая воля, скоординированные действия всего мирового сообщества и ведущих субъектов и игроков.
Однако именно последнее оказывается самым трудным делом.

_______________________
[1] Манн С. 1992. Теория хаоса и стратегическое мышление // URL: http://spkurdyumov.ru/what /тапп/ (дата обращения: 18.07.2017).
[2] См.: Там же.
[3] Например, переговоры между официальным Киевом и представителяминепризнанных пока Донецкой и Луганской народных республик, что весьмаактуально в момент написания этой главы. Когда такие переговоры состоятся — вопрос времени и их созревания.


Теория «управляемого хаоса»: использовать во благо или во вред?


Авторы теории управляемого хаоса являются представителями западной науки и социальной мысли. Это обстоятельство немедленно отразилось на их интенции и «социальном инстинкте» перевести эту теорию на уровень технологии и использовать в интересах Запада, прежде всего США, и, соответственно, в ущерб значительной части остального мира, особенно тех, кто подвергает сомнению исключительную субъектность США. Собственно, этот факт политической ангажированности и не скрывается.
Технологии использования теории управляемого хаоса многократно и в большом объеме описаны в научной и публицистической литературе по всему миру. В России об этом много писали С. Кургинян, А. Дугин, А. Фурсов, А. Неклесса, Г. Мали- нецкий и другие авторы[1]. Теория управляемого хаоса была вставлена в более широкий контекст борьбы Запада со всем остальным миром, психоисторической войны, у истоков которой стояли аналитики ЦРУ еще с конца 1940-х гг. Были выявлены многочисленные центры, которые профессионально разрабатывали не только научные основы теории управляемого хаоса, но и технологическую сторону ее применения — РЭНД Корпорейшн, Freedom House, Институт сложности Санта Фе, Национальный фонд в поддержку демократии и т.д.
Политическая и международная практика показала огромные возможности этой теории — распад СССР, ситуация в Ираке, Афганистане, на Ближнем Востоке, цветные, оранжевые и другие революции в Югославии, Тунисе, Алжире, Грузии, Киргизии, Египте, Ливии, Украине, а также феномены Талибана, Аль-Кайды, ИГИЛ, «правого сектора» на Украине и т.д.
Во многих этих и других случаях вполне «управляемо» посеян хаос, который затем, однако, стал далеко не управляемым. К слову, издержки этого хаоса нередко обращаются против самих «хаотизаторов», когда он «заходит» в их пространство, не «спрашивая» собственных творцов (террористическая атака на США 11 сентября 2001 г., убийство посла США в Ливии 11 сентября 2012 г., взрыв в Бостоне при проведении марафона 15 апреля 2013 г., нападение на французский еженедельник «Charlie Hebdo» 7 января 2015 г., террористические акты в Европе в 2016—2017 гг. — Великобритании, Франции, Испании, Бельгии т.д.).
Откуда взялись резко негативные и нередко преступные практики использования теории «управляемого хаоса»? Каковы причины такого использования?
Во-первых, повторим, абсолютно любая технология может быть использована не только на пользу, но и во вред человеку.
Во-вторых, для поддержания прежнего выгодного для себя статус-кво Западу и особенно США уже не хватает прежних средств и возможностей, особенно военно-силовых. Ноша мирового полицейского стала неподъемной. Базы по всему миру содержать дорого, воевать и терять солдат и офицеров не хочется — электорат не поймет. К тому же есть субъекты и игроки, которые в экономическом и военном отношении составляют самую серьезную конкуренцию — Китай, Россия, Индия. Есть и другие страны и силы, которых устройство мира в пользу Запада не устраивает. Поэтому такое устройство постоянно подвергается испытанию, и Запад прекрасно это осознает.
Чтобы сохранить свое преимущественное положение, Западу и его лидеру США необходимо действовать на опережение, использовать не только военно-силовые подходы — на это может не хватить сил и средств — но и новые методы, в том числе теорию управляемого хаоса. Те, кто послушны и лояльны по отношению к США, могут рассчитывать на относительно спокойное существование, хотя бы и ценой разрушения собственной промышленности и конкурентоспособных отраслей экономики, утраты возможности проводить независимую политику.
Атака хаосом проводится на тех, кто: 1) проводит независимую политику и составляет Западу и США серьезную конкуренцию; 2) располагает значимыми сырьевыми ресурсами; 3) занимает выгодное геополитическое положение. Соответственно США нуждаются в строительстве опорных площадок для системы управления турбулентными процессами на планете, которая практически уже пришла на смену прежней структуре международных связей (сегодня такими опорными площадками являются Афганистан, Ирак, Ближний Восток, Северная Африка, Украина). Такая система становится глобальной, ее характерные черты — динамичность, гибкость, нестационарность.
Таким образом, сохранение Западом его выгодного и преимущественного положения в мире — главная причина использования теории управляемого хаоса.
Для легкого камуфляжа используется доктрина распространения в мире «демократии как власти народа» и ее непреходящих ценностей. Фактически в стране-реципиенте инициируется раскол и междоусобица, формируются прозападные и антигосударственные центры влияния, вливаются деньги (огромные, но все равно меньшие, чем если бы пришлось реально воевать), работают враждебные СМИ. В обстановке такого «управляемого хаоса» под флагом «демократии» совершается «оранжевая» или «цветная революция», к власти приводится прозападное правительство. Неизбежные жертвы среди мирного населения при этом инициаторов не интересуют.
В технологическом плане управляемый хаос зиждется на четырех принципах, выведенных центрами, которые этим занимаются (РЭНД Корпорейшн, Freedom House, Институт сложности Санта Фе (США) и другие глобальные организации):
1) использование последних технологий (Интернет, мобильные телефоны, социальные сети) и мобильных инициативных групп, экспрессивный и скоротечный характер действий;
2) объединение усилий всех оппозиционных сил против политического режима и персонально его лидера;
3) формирование «агентов влияния», в том числе в силовых структурах и госаппарате, которые, стремясь к деньгам, власти или под угрозой международного трибунала могут обеспечить смену режима;
4) формирование стихийных «безлидерских» движений, объединяющих представителей разных слоев населения, недовольных властью. В назначенный день они выводятся на улицы для участия в массовых акциях.
Технология управляемого хаоса оказывается весьма эффективной, с ее помощью можно превентивно регулировать негативное развитие событий. Но — только в интересах США и Запада в целом. Хотя появляются признаки того, что эту технологию способны использовать и геополитические соперники США.
Обратной стороной глобального использования управляемого хаоса в интересах США становится умножение числа неурегулированных конфликтов по всему миру, хаотизация системы международных отношений, вакуум права. В результате в мировой политике появляются новые игроки, для которых существующие институты публичной политики и демократии утрачивают прежнее значение. Однако такое умножение количества новых акторов мировой политики для
США выгодно, поскольку их практическая незначительность по сравнению с США позволяет проводить древнюю политику «разделяй и властвуй», сеять между ними раздоры, играть на противоречиях, обращать в своих союзников и наказывать отступников и т.д.
Для всего остального мира технология управляемого хаоса оказывается преимущественно деструктивной.

______________________
[1] Агеев А. Сокровища Санта-Фе // Экономические стратегии. 2008. № 4;Лепский В. Е. Технологии управляемого хаоса — оружие разрушения субъект-ности развития // URL: http://spkurdyumov.ru (дата обращения: 10.07.2017);Малинецкий Г. Г. Хаос. Структуры. Вычислительный эксперимент. Введениев нелинейную динамику. М., 2001; Его же. Математические основы синергетики. Хаос, структуры, вычислительный эксперимент. М., 2005; Его же. Нелинейная динамика: подходы, результаты, надежды. М., 2006; Перкинс Д. Исповедь экономического убийцы. М., 2007.

 


Какие выводы следуют из сказанного?


Для большинства российских исследователей и политиков факт действительной политической ангажированности авторов теории «управляемого хаоса», в частности, С. Манна, оказался настолько значимым, что за их возмущенными реакциями оказалось скрытым ее научно-эвристическое содержание и объяснительные возможности.
Вместо того чтобы максимально объективно взглянуть на эту теорию как на средство, способное содействовать качественному улучшению государственного и вообще любого управления в стране и решению множества внутренних и внешних проблем, она была воспринята как очередное дьявольское и злонамеренное изобретение, технология, созданная в недрах Госдепартамента и ЦРУ США для эффективного противодействия их геополитическим противникам. В значительной мере так оно и есть. Однако практически не было принято во внимание, что теория «управляемого хаоса» является прежде всего теорией, а уж затем — программой конкретных действий.
И это при том, что усилиями философа В. Степина и других исследователей в отечественном научном сообществе утвердилась концепция неклассической и постнеклассической науки, которые, не отменяя классической науки, принципиально отличаются от нее своими онтологией, эпистемологией, методологией и, казалось бы, недвусмысленно говорят о сложности, нелинейности, неравновесности этого мира и его процессов. Однако, как и во всей отечественной действительности, эта концепция фактически не вышла за рамки наук, например, в политику, экономику, военную мысль, другие сегменты отечественной культуры и практики либо вышла довольно ограниченно. Это и сказалось на подобном же восприятии методологически близкой ей теории «управляемого хаоса».
Истинна эта теория или ошибочна — другой вопрос. Трудность в том, что никто практически никто в России не размышляет над тем, насколько и в самом деле управление осуществляется в современном мире посредством «гомеопатического» усиления хаоса (энтропии) для обеспечения «мягкого сдвига» в системе.
При всем том что теория управляемого хаоса далеко не безупречна (таковая в принципе невозможна), научный потенциал в ней заложен огромный. Но в России он осознан слабо. Понято лишь, что Запад с помощью «управляемого хаоса», «мягкой силы», «гибридных войн» угрожает России.
Это в высокой степени так, и то, что авторы теории готовы размышлять и действовать таким образом, чтобы эта теория была преобразована в эффективную технологию и проносила пользу исключительно США, Западу в целом и наносила вред их оппонентам, не может вызывать благодушного настроения и приятного выражения лица. Но это не все содержание теории управляемого хаоса. Важнее другое — то, что феномен управляемого хаоса отражает природу социального и может быть поставлен ему на службу в интересах общества и людей. С. Манн предлагает «изменить метод, который мы используем для осмысления стратегии»[1].
То, что С. Манн и другие западные исследователи фактически проделали теоретическую работу, которую могли бы проделать отечественные ученые и это сделало бы им честь (потому что работало бы на страну), отчасти можно считать благом для России, поскольку, во-первых, у них (авторов теории) с языка сорвалось и нам стало известно то, о чем можно было бы и помолчать, раз уж это столь эффективная технология, а во-вторых, благодаря этому мы в очередной раз можем «срезать исторические углы» и противостоять сопернику с помощью его же собственного оружия, если, конечно, сумеем извлечь уроки и быстро научимся выводам, которые из них следуют. Хаос относится ко всему спектру человеческих взаимодействий, в котором противостояние и война занимают лишь его часть и не составляют всей сути теории «управляемого хаоса». А вот вся социальная среда и ее сегменты являются очевидными примерами хаотических систем.
Поэтому теорию управляемого хаоса теорию просто необходимо взять и использовать в отечественной практике, как до этого взяли другие западные социальные теории и практики (марксизм, либерализм, социологические исследования, теорию постиндустриального общества, поп-культуру, джаз, постмодернизм, футбол, пляжный футбол, где, кстати, добились выдающихся результатов, став чемпионами мира, черные политтехнологии, гибридные войны и т.д.), не слишком комплексуя по этому поводу, хотя подчас и весьма драматично.
Использование Западом синергетических моделей против России не должно служить оправданием низкого качества управления в стране на всех уровнях, удручающих провалов в работе тех людей, которые берутся управлять чем-либо, не имея к этому ни малейших предпосылок (ситуация, предельно широко и масштабно распространенная в России).
На теорию следует отвечать концептуально, а не сваливать вину за политические неудачи и глупости на И. Пригожина, И. Стенгерс, Г. Хакена, С. Манна. Теорию управляемого хаоса можно критиковать, но, поскольку она очевидно трансформируется в технологию, ее надо использовать в своих интересах как внутри страны, так и в международных отношениях и глобальной политике.

_____________________
[1] Манн С. 1992. Теория хаоса и стратегическое мышление // URL: http://spkurdyumov.ru/what /тапп/ (дата обращения: 18.07.2017).

 


Субъект социального конструирования: несколько тезисов вокруг проблемы

 

Субъектное измерение социального конструирования

Сначала о том, что автор понимает под субъектом и социальным конструированием. Поскольку речь идет о социальном конструировании, должно говорить именно о социальном субъекте.
Напомним, что под социальным субъектом здесь понимаются общности, институты (социальные) или личности, способные самостоятельно принимать социально (а не личного характера) значимые решения, реализовывать их и нести за них ответственность в виде заранее предусмотренных и известных санкций или неотвратимо наступающих последствий. Например, если правительство или отдельные министры принимают неудачные решения и экономическая ситуация ухудшилась, а реформы неэффективны — они должно уходить в отставку. В ином случае (т.е. если общности, институты или личности не способны принимать такие решения, реализовывать их и нести ответственность) речь может идти об зависимых массах людей, учреждениях, акторах, действующих лицах и исполнителях, часто о сенаторах, конгрессменах, депутатах (например, Госдумы и законодательных собраний губерний в России), ораторах, лекторах, экспертах, консультантах, советниках, т.е. различных несамостоятельных группах, образованиях, персонажах, но не о социальных субъектах.
Уровень и масштаб субъектности зависит от глубины воздействия на общество и его сегменты, используемых социальных технологий и степени их эффективности, влияния ответа социума на социальный субъект.
Социальное конструирование есть способ воздействия на искусственную (социальную) реальность с целью утверждения в ней новых смыслов и значений, институциональных образований, социальных конструктов, технологий. Вместе с тем социальное конструирование — это часть, элемент социального управления, реализуемый посредством целе- и смыс- лополагания.
Согласно П. Бергеру и Т. Лукману (The Social Construction if Reality. A Treads on Socioloqy of Knowledge, 1966), социальное конструирование осуществляется посредством четырех основных способов (и вместе с тем этапов): 1) хабитуализация (опри- вычнивание), т.е. превращение наиболее значимой реальности в повседневность, непроблематизируемую константу (почти автоматическое воспроизведение их через традицию, память, передаваемые знания); у М. Вебера есть похожее понятие — рутинизация; 2) типизация — разделение на классы; повторяющиеся образцы взаимодействий; совокупность типизаций представляет собой социальную структуру; 3) институционализация — социальное признание идей, смыслов, типизаций, их стуктуризация; 4) легитимация (смысловая объективация «второго порядка» создание новых значений для интеграции уже имеющихся).
Исторически субъектом социального конструирования в макропространстве выступают прежде всего государство, а также социальные институты и общности. Это очевидно. Они в лице лидеров, управляющего класса, части элиты конструируют социальные проекты, они их и реализуют, обеспечивая целеполагание, организацию, мобилизацию, регулирование, контроль и т.д., т.е. социальное управление.
Субъектом социального конструирования могут выступать и отдельные личности, чаще всего из числа элиты — пророки, мудрецы, философы, концептуализирующие актуальные или вызревающие идеи и смыслы и превращающие их в конструкты и социальные проекты (например, Т. Гоббс — проект «гражданского общества», Д. Локк — «правового государства», Ш. Монтескье — «разделения властей»[1], И. Кант — «Вечного и всеобщего мира»), политики и государственные деятели (Петр I, Наполеон, П. Столыпин, И. Сталин, К. Аденауэр, Л. Эрхард, Ф. Рузвельт, Ли Куан Ю, Дэн Сяопин и т.д.), предприниматели и бизнесмены [Г. Форд, Э. Тейлор, Б. Гейтс, С. Джобс (но, понятно, не Б. Березовский и М. Ходорковский, тем более не А. Смоленский с С. Полонским[2] — разве что со знаком минус, поскольку они практически ничего не создавали)], религиозные деятели (М. Лютер, Ж. Кальвин). Впрочем, нередко и социальные маргиналы (а также политические и религиозные), дисистемные элементы также могут выступить субъектами социального конструирования — Христос (христианство), Т. Кампанелла (утопии), В. Ленин (социализм) и т.д. — и добиваться громадных успехов.
Эволюция субъектности в социуме идет довольно нежелательным для человечества образом — в сторону ее девальвирования, повсеместного блокирования и нейтрализации. В социальной мысли это отразилось в категориях «отчуждения», «разотождествления», «одномерности», «неподлинного существования», «бегства от свободы» и т.д. Постмодернизм вообще заявил о «смерти субъекта». Субъекта заменил «актор», которому, как известно, требуется режиссер, и таковой, безусловно, всегда находится[3]. Отчасти причиной такой девальвации субъектности является массовизация и демократизация общества, но прежде всего — незаинтересованность элит в выращивании и умножении подлинных социальных субъектов, поскольку последние становятся социальными конкурентами, с ними сложно взаимодействовать, ими трудно управлять — гораздо лучше контролируются, направляются масса, толпа, «быдло», «стадо», просто население.
Несомненно, логика социальной жизни обусловливает формирование новых социальных субъектов с отмеченными выше признаками субъектности, и этот процесс будет продолжаться бесконечно, несмотря на противодействие элит. Так однажды появился класс буржуа, хотя аристократия изначально относилась к нему с презрением. Будут появляться новые социальные группы, слои, институты, образования со своими лидерами и вождями.
Однако пока процесс девальвации субъектности, отрицательной ее эволюции, похоже, доминирует. Никто не желает новых социальных конкурентов — так было во все времена, от жрецов и магов до нынешних президентов, от класса рабовладельцев до современной бюрократии. Потенциальным социальным субъектам не следует питать иллюзий относительно того, будто их с распростертыми объятиями ждут на социальной арене, на которой им «светит» сыграть важную и престижную роль и в целом им уготована долгая и счастливая судьба.
Идея прав человека, занимающая заметное место в обыденном и теоретическом сознании значительных масс людей, особенно Запада, мало помогает в деле возрастания субъектности, поскольку сама по себе она социальным субъектом никого сделать не может. Кто сегодня может составить реальную конкуренцию государству, этому «Большому Брату» как самому мощному социальному субъекту и, в частности, игроку социального конструирования? Никто! Хотя в ряде случаях в пространстве гражданского общества такими самостоятельными субъектами пока еще способны выступить семья[4], институты образования, партии, бизнес, церковь, профсоюзы, армия, какие-то группы элит и даже личности (например, В. Гавел, А. Солженицын, А. Сахаров, Б. Рассел, Мартин Лютер Кинг и т.д.). Однако реально многие из них, хотя и не все, могут быть «построены» государством и по его команде «упасть» и «отжаться» ровно столько, сколько этому государству потребуется. Это показывает как отечественная, так и мировая практика.
Правда, при выполнении этого «упражнения» они могут довольно сильно сопротивляться и уклоняться от него. К тому же справедливости ради следует добавить, что современный глобальный управляющий класс способен поставить под сомнение само государство, девальвировать его сакральность и историческое бытие. Таких случаев в истории, когда какая-нибудь Ост-Индская (британская, голландская, французская, португальская и т.д.) компания, владевшая собственной армией, военно-морским флотом, компания осуществляла колонизацию и перевороты и брала под контроль целые страны — огромное количество.
Тем не менее пока государство остается наиболее значительным (среди все имеющихся) субъектом социального управления и социального конструирования.
В России государство в высокой степени персонифицирует институт Президента, обладающий огромными полномочиями и ресурсами. В плане социального конструирования Президент Российской Федерации исключительно влиятелен и превосходит в этом отношении всех остальных социальных субъектов.
Но есть еще один социальный субъект, который вполне успешно конструирует социальную действительность — причем под себя — бюрократия[5], оцениваемая (в России) чаще всего посредством отрицательных и даже криминальных коннотаций. Ее представители не только входят в высшие слои российского управляющего класса, зарабатывая десятки и сотни миллионов рублей в год и жестко перераспределяя национальный продукт в свою пользу. Социологические исследования показывают, что сегодня бюрократия составляет значительную часть российского среднего класса. Это делает средний класс, который в нормальных условиях составляет основу, стержень экономики и социума, производя большую часть ВВП и потребляя больше всех товаров и услуг, ущербным, квазиклассом, средой и зоной обитания бюрократов, поскольку из него вымываются здоровые слои, занимающиеся реальным производством и экономикой и крепко стоящие на ногах. Бюрократия настолько влиятельна как социальный субъект (хотя по М. Веберу таковым она не должна быть!), что способна заблокировать любую инициативу Президента (вынуждая его включать «ручное управление») и паразитировать на теле общества довольно долго, ни в ком более не нуждаясь. В то же время бюрократия вовсе не монолитна, структурно сложна, и в этом заключается шанс ее обуздания, приведения во вменяемое состояние, что возможно только извне, т.е. со стороны других социальных субъектов и институтов.
В масштабах планеты такую субъектность приобрел глобальный управляющий класс (подробнее о нем речь шла выше), который успешно конструирует реальность под себя (разваливая страны, экономики, культуры, надувая финансовые пузыри, выкачивая ресурсы и т.д.). В этом случае о чьих-либо и каких-либо национальных интересах речь вообще не идет. Глобальный управляющий класс легко может пожертвовать и европейским проектом, и интересами США, собственной цитадели, если ему это будет выгодно, и перенести свою штаб- квартиру куда угодно, на любые заранее купленные острова. Сказанное — вовсе не дань теории заговора, а отражение реальности[6].
В той мере, в какой признаки, права и возможности субъект- ности концентрируются у государства и бюрократии, а также глобального управляющего класса, эти признаки, права и возможности утрачивают все прежние классические социальные субъекты. Строго говоря, в России сегодня отсутствует элита и контрэлита (в субъектном плане замещены бюрократией), в социальном противостоянии которых и в интеллектуальном напряжении между которыми способно реализоваться социальное конструирование более высокого порядка.
Поэтому вести сегодня речь о субъектах социального конструирования в традиционной системе координат и несерьезно, и бессмысленно. По одной простой причине — современный мир сегодня отчетливо, очевидно бессубъектен. Эта мысль сегодня все больше осознается и распространяется. Бес- субъектность эта формируется управляющим классом разными способами. Автору уже приходилось писать об этом подробнее, правда, несколько в другом контексте[7]. Среди этих способов (напоминаю без экспликации тезисов):
а) девальвация национального и международного права, снижение его эффективности вплоть до полной отмены в ряде случаев;
б) нейтрализация возможностей появления любого субъекта протеста;
в) сдерживание технологического прогресса. Управляющий класс порождает монополии, которые никто (или почти никто) не регулирует и которые находятся вне конкуренции и по этой причине не нуждаются в технологическом прогрессе, поскольку он ослабляет степень монополизации. По этой же причине управляющий класс стремится не форсировать его и даже сдерживать;
г) «сжатие» или сокращение среднего класса. Одним из выходов из ситуации стагнации монополий, провоцирующей кризисы и недостаток спроса, в отсутствие технологического рывка является уменьшение издержек. Лучше всего это сделать за счет среднего класса;
д) массированное переформатирование сознания и идентичности людей. Управляющему классу необходимо пластичное некритичное сознание человека, которым легко управлять. Основы такого сознания давно заложены посредством императива «потребляю — следовательно, существую». Создается ощущение полноценной жизни у людей, живущих в условиях уменьшающихся для них возможностей покупать и потреблять, т.е. фактически неэквивалентного обмена, грабежа, позволяющего увеличить прибыли и доходы.
К этим способам формирования бессубъектности (социальное антиконструирование) социума, в том числе российского, следует добавить еще два наиболее очевидных.
1. Конструирование ситуации «управляемого хаоса». Последний предполагает достижение по меньшей мере двух целей: а) перехват управления в стране, регионе, корпорации, учреждении, организации (в последних случаях рейдерство сегодня не носит грубо силового характера, хотя и не исключает его, оно скорее легитимно, поскольку рейдеры заранее заботятся о документах, решениях органов власти, перехвате контрольного пакета акций, внедрении в управление и т.д.) способами, долженствующими вызывать много вопросов у правоохранительных органов; б) блокирование способности к развитию, прежде всего инновационному. Это — своего рода неоколониализм. 20 лет Россия идет по пути управляемого хаоса, и какое-либо развитие просматривается с большим трудом, успешных попыток соскочить с нефтяной иглы не заметно. Что мешает?
2. Бюрократизация всех сфер общества и личностного пространства. Бюрократия и бюрократизация всей жизни обрели свою онтологию и метафизику. Бюрократия в значительной мере эмансипировалась от страны и разотождествилась с ее населением. К бюрократии относятся, помимо госслужащих, и руководители и верхушка медицинских учреждений, вузов, институтов РАН, госкорпораций, СМИ, телевидения и т.д., назначающие себе баснословные зарплаты и получающие громадные доходы. Сегодня врач, преподаватель, заведующий кафедрой, научный сотрудник, предприниматель и т.д. бесконечно заполняют и пишут разные бумаги, справки, отчеты, которые никому не нужны, однако, видимо, «полезны» в деле деградации и дебилизации граждан, поскольку отвлекают их внимание и силы от мыслей о том, что, собственно, происходит и отчего страна в управленческом и соответственно экономическом отношениях столь неэффективна сверху донизу, от премьера до декана и лаборанта на кафедре и медсестры и санитарки в больнице.
Вести разговор в отсутствие реальных субъектов социального конструирования о влиянии на развитие мира, на процесс социального конструирования — очередная спекулятивно-умозрительная затея и свидетельство обмельчания социально-гуманитарных наук в целом и философии и философов в частности, которыми последние и так грешат последние несколько десятков лет во всем мире[8]. Как выразился Н. Луман, «не следует, конечно, игнорировать достижения философии субъекта; но их понимать надо как глубины, которые не должны поглотить судно общественной теории»[9].
Потому-то и заходит речь в среде других философов и ученых о «сборке» социальных субъектов[10]. Если социальных субъектов практически нет или слишком мало, их надо «собрать». Видимо, в этом направлении есть перспективы и основания для оптимизма. Здесь складывается некое философско-научное движение, сообщество, которое разрабатывает свои представления и идеи по поводу такой сборки. Несомненно, есть смысл присмотреться или присоединиться к этому движению, хотя в нем очень много неясного.
И еще один момент.
В синергетике есть понятие русел и джокеров в пространстве возможных состояний системы. Областям русел соответствуют эволюционные процессы с большим горизонтом прогноза. В области джокера горизонт прогноза невелик, состояние системы характеризуется множеством факторов, переменных, акторов, которые при эволюционном течении вообще не играют никакой роли. В случае джокера важными становятся субъективные, игровые, ситуативные моменты. Большую роль играют случайности, малые причины и факторы могут привести к большим последствиям. Смыслы, ценности, воля, энергетика отдельных групп и (или) людей способны оказаться решающими. Ситуация не просчитывается, можно говорить лишь о сценариях, их вероятностях, различных возможностях саморазвития системы[11].
Сегодня мы все находимся в ситуации джокера. «Время джокера»...

_____________________
[1] Автор отдает отчет в том, что не только указанные авторы разрабатывали эти проекты.
[2] Персонажи российской политической и экономической жизни 1990—2010-х гг.
[3] Этим, разумеется, не исчерпывается значение термина «актор», которое в целом и этимологически, и практически, и операционально шире здесьпредставленного. Политологи чаще всего употребляют термин «актор» каксиноним понятию «субъект», что в принципе неверно, если иметь в видудревнее правило «не умножай сущности сверх необходимого». Однако модана иностранные слова диктует свои правила, и по неведомой причине этислова часто употребляют в России «не приходя в сознание», что может вызывать лишь сожаление, поскольку свидетельствует о несамостоятельности, вто-ричности мышления, в том числе теоретического.
[4] Семья эволюционирует и выступает одновременно и объектом государственного конструирования. Например, в угоду политическим соображениямпринимаются законы, поддерживающие однополые браки и усыновлениеоднополыми семьями детей. Эта тенденция набирает силу вопреки мнениюбольшинства.
[5] Бюрократия стала социальным субъектом практически повсеместно,во всем мире, а не только в России. Феномену бюрократии посвящена огромная литература, посвящены глубокие исследования.
[6] Подробнее см., в частности: Митрошенков О. А. Об одной ключевойтенденции в современном управлении (социально-философский анализ) //Личность. Культура. Общество. 2012. № 4; Его же. Глобальный управляющийкласс как мировая элита (социально-философский анализ) // Управлениемегаполисом. 2013. № 1; Делягин М. Глобальный управляющий класс // Свободная мысль. 2012. № 1—2.
[7] См.: Там же.
[8] В этом, среди прочего, заключается одна из причин скепсиса по отношению к философии со стороны власти, бизнеса, науки, общества. Автор уверен, что философия как способ постижения и освоения мира, самосознаниячеловека и человечества не может уйти в небытие по причине потребностичеловека и человечества в метафизическом и трансцендентном. Но то, чтоона должна выйти на иной уровень, адекватный вызовам времени и потребностям общества — вещь очевидная.
[9] Луман Н. Самоописания. М., 2009.
[10] См., в частности: Проблема сборки субъектов в постнеклассическойнауке / отв. ред. В. И. Аршинов, В. Е. Лепский. М., 2010.
[11] См.: Проблема сборки субъектов в постнеклассической науке. С. 50.

 


Пределы и возможности субъекта социального конструирования


Известно, что любая культурная, политическая, этническая система индивидуальна, хрупка, открыта, уязвима. В связи с этим существенно изменились, хотя и не во всем, представления о характере их эволюции.
Социальный субъект, если он обладает масштабным и превентивно-перспективным мышлением, обязан остерегаться в своем социальном конструировании и реформаторстве чисто конъюнктурного использования средств социальной инженерии по простой причине — прежний тип реформаторства, часто напоминавшего поведение слона в посудной лавке, основывался на внимании к главным линиям прогресса, на признании возможности ошибки и ее оправдания («победителей не судят», «лес рубят — щепки летят») и игнорировании случайностей. В число последних могли попасть жизни и судьбы тысяч людей, сословия и классы, целые страны.
Сегодня общенаучная парадигма подходит к случайности иначе и рассматривает ее как принципиальный момент нелинейного, многомерного, в существенных моментах непредсказуемого развития и, в частности, социальных трансформаций. Неравновесно-неустойчивое состояние общества многократно усиливает эти характеристики.
По этой причине социальный субъект, инициирующий реформы, не может ограничиваться благими установками и обязан просчитывать их (реформ) последствия: 1) если хрупкое равновесие в социуме и любой его подсистеме можно легко нарушить, то вернуться назад и реставрировать прежнее состояние невозможно, поскольку новый статус случайности делает любой процесс невоспроизводимым и, следовательно, необратимым; 2) последствия этих реформ могут быть непредсказуемыми и трагичными — история России в XX в. (и не только) это подтверждает.
В силу изменившегося эпистемологического контекста (невозможность теории или парадигмы, объясняющей социальное бытие на основе единственного принципа, крах претензий на законченное объяснение сущности и смысла бытия, на выявление «конечного смысла» истории т.д.) социальные субъекты сегодня весьма жестко прагматически ориентированы, конструируя технологии, способные влиять на объекты и изменять социальную среду. Они, конечно, не игнорируют вопрос о целях и смысле этого влияния, но ставят его особо, преимущественно в рамках инструментального самосознания и в зависимости от разделяемой политической, правовой, экономической философии и идеологии.
Социальное конструирование предполагает сегодня не проекты далекого и «светлого» будущего согласно «высшей логике» истории, а модели конкретных состояний на ближайшую перспективу, операциональное, рецептурное знание как основу социальных технологий различного уровня. Философы, экономисты, политологи, социологи, юристы, журналисты выступают не как пророки (хотя многие и пытаются выглядеть таковыми), а как эксперты, специалисты, прогнозы и рекомендации которых адресованы не только гениям истории и политики, но и заказчикам, находящимся в гуще жизненного мира и повседневности, ориентирующимся на реализацию конкретных возможностей и желающим изменять среду с помощью совершенствующегося инструментария.
Мир множества равновеликих субъектов (которые еще сохраняются, несмотря на очевидную их девальвацию), выступающий не только объектом, но и условием социального конструирования, делает возможным статус последнего как современной деятельности и практики, способных развиваться под сенью не только государства, но и иных социальных субъектов и институтов.
Социальный субъект, неизбежно ориентированный на социальное конструирование, пребывает в противоречивой экзистенциально-эпистемологической ситуации.
С одной стороны, от его теоретического разума требуется продуцирование новых социальных технологий (от геополитических до регионального и муниципального масштаба) при абстрагировании от всевозможных «сущностей» и «смыслов» истории, т.е. ценностей трансцендентного, метафизического порядка.
С другой стороны, его моральный (практический) разум не может полностью «отключиться» от «высших целей и ценностей», которые нельзя реализовать в социальной практике как некое «светлое будущее», но которыми наполнена социальная жизнь и игнорирование которых несет реальную угрозу хрупкому миру в обществе.
Это ситуация не нова, и с античных времен до наших дней формулируется как проблема соотношения морали и политики, закона и правды, эффективности и справедливости, свободы и ответственности и т.д. Но если прежде она касалась в основном исторических деятелей, то сегодня затрагивает и специалистов в различных областях (экспертов, консультантов, советников), поскольку предлагаемые ими социальные технологии обладают высокой продуктивностью и эффективностью и использовать их можно как во благо, так и во вред социуму (например, «черные технологии»).
Поэтому эти технологии должны выстраиваться и применяться по принципу «не навреди» — в цивилизационном, социокультурном, духовном, моральном, религиозном, этническом, экономическом, правовом, демографическом, гендерном и т.п. отношениях — и обладать «защитой», «предохранением» от непредсказуемо-нежелательных трансформаций (в том числе защитой «от дураков», как в военной технике).
Социальное конструирование осуществляется субъектом в конкретной культурной среде. Культура как первопринцип и основа любого социального отношения и действия обусловливает природу, сущность и характер всего происходящего в обществе, в том числе и социального конструирования. Ничто в обществе, в том числе и социальное конструирование, не может выйти за пределы структурно-конфигуративного паттерна конкретной культуры социума, сложившейся в течение веков и тысячелетий согласно ее генотипу и матрице. Разумеется, сконструировать можно все что угодно, практически любой социальный проект, однако неорганичность его по отношению к культуре, ее базовым характеристикам приведет к неорганичности его воплощения (например, таковы «социальное конструирование» Петра I, проекты коллективизации, «социальное конструирование» III Рейха, коммунистический проект и т.д.) и в конечном счете либо к огромным социальным издержкам и жертвам, либо к полному краху.
В этом отношении и по этой причине любые попытки сконструировать и тем более реализовать в рамках уникальной культуры проекты, выросшие в рамках структурно-конфигуративного паттерна другой культуры, бессмысленны и обречены на провал. Это онтология. Речь может идти лишь о частичном, уникальном, точечном, ювелирном вписывании отдельных элементов этого инородного паттерна в уникальную культуру, в той мере, в которой они не противоречат ей, а не механическом и грубом перенесении в нее чужих моделей и проектов (социокультурных, политических, экономических, правовых и т.д.) в чистом и неизменном виде.
Поэтому, например, попытки США привнести на почву Афганистана, Ирака, Ливии, Египта, Грузии и т.д. либерально-демократические модели западного типа, вопреки предсказаниям Ф. Фукуямы[1], еще долго будут терпеть неудачи (хотя и назвать их совершенно бессмысленными тоже нельзя). Слишком грубыми, не точечными и не ювелирными выглядят эти попытки, имея интенцию разрушить генотип реципиентной (адресной) культуры. Равно как и попытки построить общество западного типа на российской почве. Разрушать социум эти размашистые попытки могут, отстраивать — никогда.
А с учетом того, что отечественная система образования утратила свои сильные стороны и качество и находится в тяжелом кризисе, трудно ожидать, что она сумеет готовить элиту, управляющий класс (разумеется, они формируются не только системой образования, но и всей культурой и вырастающими из нее социальными практиками), обладающие адекватной рациональностью и способные к ювелирно-точечной конструирующей, проектирующей, управленческой деятельности.
Исследовательская точность и корректность требует все же заметить, что общество, сама социальная реальность неизбежно противостоит и сопротивляется попыткам (власти, управляющего класса) формирования абсолютной социальной бессубъектности. Полная бессубъектность невозможна, поскольку означает распад социума. Социальные субъекты, в том числе новые, неизбежно будут отвоевывать себе место в обществе. Проблема заключается в степени этой субъектно- сти, ее масштабах и уровне, возможностях влияния на общество.
В напряжении между сторонами оппозиции «бессубъектность — необходимость субъектности» (или, так сказать, «субъектобежность — субъектостремительность») заключается возможность развития любого общества, и недооценивать потенциала субъектности как фактора социального конструирования (эволюции, реформирования, модернизации и т.д.), разумеется, не следует.

_____________________
[1] Впрочем, Ф. Фукуяма уже давно существенно скорректировал свою точкузрения относительно безоговорочной победы либерально-демократическогопроекта в мировой истории, заняв гораздо более сдержанную и реалистиче-ски-вменяемую позицию.

 

https://studme.org/171128/menedzhment/filosofiya_upravleniya