Автор: Подберезкин А.И.
Противостояние/война цивилизаций и проектов Категория: Подберёзкин Алексей Иванович
Просмотров: 491

 Вторая часть посвящена современным тенденциям и процессам международной жизни, а также динамике основных субъектов МО. В нее входят главы 6-9.

Стало очевидно, что унифицировать человечество по западному образцу невозможно. И это неудивительно, ведь еще Данилевский писал о том, что переделать одну цивилизацию в другую нереально. Согласно его второму закону «начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа». А это означало, что линейная глобализация не осуществима, поскольку управление человечеством из одного западного центра невозможно. Ведь управлять системой, компоненты которой по-разному реагируют на одни и те же вводные, нереально. Это подтолкнуло Запад к началу масштабной программы по уничтожению традиционной системы ценностей различных цивилизаций, включая свою собственную. На смену этим ценностям должны были придти новые, универсальные для всего человечества. Этому должна была, в частности, способствовать концепция ценностного релятивизма, позволяющая нивелировать ценностные различия между разными ЛЧЦ.

За последние 50 лет в физике не произошло никаких прорывных открытий. Научная мысль топчется на месте. Плодятся многочисленные теории, которые безуспешно пытаются объяснить основные законы мироздания. Однако такие принципиальные вопросы как природа гравитации и электромагнетизма, включая теорию поля, распространение света и электромагнитных волн, по-прежнему остаются без ответа. Нет прогресса и в такой важной области применения теории атомного ядра как управляемая термоядерная реакция.
Между тем, накопившийся к настоящему моменту огромный экспериментальный материал на базе новейших приборов и технологий показывает несоответствие этих данных многим базовым постулатам современной физики, таким как, например, закон всемирного тяготения, теория относительности, корпускулярно-волновая теория и другие. Данный научный тупик является в значительной степени результатом той идейной деградации, которая охватила западную цивилизацию в последние несколько десятилетий.
Также как и в области общественных наук, в физике сложилась, своя политкорректная среда, научный монополизм, непререкаемые авторитеты, что препятствует идейной конкуренции и душит любую живую и смелую мысль. А поскольку проведение серьезных научных экспериментов, в отличие от прошлых времен, требует существенных материальных затрат, то осуществление исследований, выходящих за рамки общепринятого консенсуса, становится невозможным. Таким образом, без слома системы научного монополизма тупик в физике, также как и во многих других областях науки, преодолеть не удастся. Однако на Западе такое переформатирование невозможно без изменения идейного основания всего западного общества.

 

 

 


Глава VI Основные тенденции современного мирового развития

 

Мировое развитие является сложным диалектическим процессом, которому свойственны многогранность, неравномерность и разнонаправленность, проявляющиеся через противоборство противоположных тенденций. Двумя такими неотъемлемыми тенденциями мирового развития являются тенденции к унификации и фрагментации мирового пространства. Эти тенденции были характерны для всех предыдущих периодов мировой истории. Причем на отдельных этапах доминировала одна тенденция, затем побеждала другая, которая вновь сменялась прежней.
В предыдущие исторические периоды тенденция к унификации проявлялась в форме строительства гигантских империй, которые охватывали обширные районы земной поверхности. Некоторые такие империи существовали достаточно долгие периоды времени. Например, Римская Империя и Византия существовали тысячу лет. Империи выступали формой интернационализации хозяйственной жизни целых континентов и в этом смысле выполняли прогрессивную цивилизационную роль. Однако со временем форма существования таких империй вступала в противоречие с объективными экономическими, политическими и прочими процессами мирового развития. Тогда империи либо распадались, либо поглощались другими империями.
Сегодня существует немало попыток глобального прогноза развития противостояния между локальными человеческими цивилизациями, в том числе имеющими под собой самые разные основы: экономические, религиозные, социальные, военно-политические. Как правило, такие попытки детерминированы каким-то одним обстоятельством или условием. Часто такие прогнозы исходят из анализа различных фаз экономического развития человечества, предполагая, что каждая смена ведет к катаклизмам и войнам. Так, например, А. Белогорьев и В. Бушуев отмечают: «В долгосрочной перспективе мировая система развивалась по гиперболическому закону, или в режиме с обострением. Этим законом описывается динамика численности населения, ВВП, потребления энергии и пр. С 1960 г. начались изменения режима роста мировой системы и выход из режима с обострением. Гиперболический рост мировой системы не является однородным. Длительные периоды сравнительно устойчивого развития (фазы) разделены короткими периодами фазовых переходов, когда меняется режим роста и сама основа развития социума. При этом переход может идти с различной скоростью и различными путями либо вообще не состояться, поэтому фазы разделены острыми кризисами, когда возникает возможность реализации нескольких сценариев развития»279.
Можно принять такой подход в качестве рабочей гипотезы, особенно в той его части, где речь идет о «фазовом переходе» человечества с одной стадии развития на другую, когда меняются все основные существующие парадигмы его развития: социальные, политические, экономические и иные, а именно — военно-политические и военно-технические, связывая нынешний «фазовый переход» с новой ролью национального человеческого капитала280. При этом представляется крайне важным, чтобы системность «фазового перехода» не сводилась только к смене средств производства и производственных отношений, технологическому укладу и прочим экономическим атрибутам. Все тенденции мирового развития тесно взаимосвязаны и влияют друг на друга.

279 Тренды и сценарии развития мировой энергетики в первой половине XXI века / [Белогорьев А. М. и др.]. М. : ИД «Энергия», 2011. С. 8.
280 Подберезкин А. И. Национальный человеческий капитал. В 5 т. Т. 1-2. М. : МГИМО-Университет, 2011-2013.

 


6.1. Основные тенденции в области мировой экономики


Анализ относительно устойчивых тенденций мировой экономики является, может быть, единственной реальной материальной основой для политического анализа и стратегического прогноза потому, что все другие факторы весьма субъективны и допускают великое множество толкований и огромное количество сценариев. Именно поэтому, составление стратегического прогноза правильно начинать с исследования основных экономических факторов мирового развития.
Приступая к такому анализу, следует, прежде всего, констатировать, что в предыдущие четыре столетия человечество развивалось в рамках западной экономической модели, получившей название «капитализм». Предпринятая в XX веке попытка СССР предложить миру альтернативную экономическую модель закончилась неудачно. В итоге СССР проиграл экономическое соревнование с Западом и потерпел идеологическое поражение в т. н. «холодной войне». Другие ЛЧЦ альтернативных экономических моделей не выдвигали, а были вынуждены волей-неволей принять экономическую модель, предложенную западной цивилизацией.
Вследствие этих процессов западная экономическая модель охватила весь мир, стала глобальной. К тому же в XXI веке человечество вступило в особый период своего развития, когда совершенствование средств связи, транспортировки, коммуникаций создало материальные и технологические предпосылки унификации человечества во всемирном масштабе. Это породило на свет доктрину глобализации, призванную доказать неизбежность дальнейшей интернационализации экономической жизни всех стран мира с последующим превращением мировой экономики в единый хозяйственный комплекс. Согласно этой доктрине всяческие национальные барьеры на пути движения товаров, услуг и капитала должны быть со временем упразднены, а роль национальных государств, как в экономическом развитии, так и в других областях — существенно понизиться.
Однако эта доктрина очень скоро разошлась с реальностью. Мировая экономика стала развиваться несколько другим путем, чем это предсказывали сторонники доктрины глобализации. Процессы глобализации вступили в противоречие с реальными экономическими интересами национальных экономических субъектов и населения самых различных стран. И хотя традиционные экономические барьеры, такие как, например, квотирование импортных товаров, в основном действительно отменялись, как в рамках ВТО, так и в рамках двусторонних торговых соглашений, но на их место стали приходить новые, менее очевидные ограничения, связанные с санитарным контролем, стандартами и сертификацией товаров и услуг. По схожим причинам свободное передвижение людей и капитала также уперлось в защитные барьеры. Особенно, широкое распространение получили административные ограничения на торговлю, движение капитала и людей, связанные с вопросами безопасности. Экономические санкции превратились в рутинный инструмент внешней политики западных государств.
Таким образом, развитие интернационализации мировой экономики натолкнулось на весьма серьезные объективные препятствия. И если в первое десятилетие после окончания «холодной войны» в мире господствовала эйфория по поводу того, что процесс глобализации приведет к выигрышу для всех субъектов мирового рынка, то вскоре оказалось, что выгоды от него распределяются крайне неравномерно. Более того, стремясь застолбить за собой традиционные рынки и ограничить возможности иностранных конкурентов, многие страны выбрали путь формирования региональных экономических объединений, создающих внутренние рынки с более выгодными условиями для своих экономических субъектов.
Как следствие, процесс экономической глобализации сделал неожиданный поворот и пошел не так как предполагалось ранее — не линейно, а путем развития региональных экономических объединений, закладывая основу для нового типа глобализации, которую условно стали называть «интеграция интеграций»281. Одним из примеров такого типа глобализации можно считать решение России и Китая о сопряжении ЕАЭС и экономического пояса Шелкового пути.
Понятно, что возникновение мощных региональных экономических объединений делает невозможным существование одного мирового центра принятия решений по экономическим вопросам. Поэтому система мировых финансово-экономических институтов, созданная в свое время в США и Западной Европе для содействия процессу линейной глобализации, перестала отвечать потребностям объективных процессов мирового развития.
281 Межевич Н. М. «Интеграция интеграций»: стоит ли искать черную кошку в темной комнате? Аналитический доклад, СПб., 2015. С. 47.
С другой стороны, в истории еще ни разу не было случая, чтобы государство или группа государств добровольно отказались от своего привилегированного положения в мировой системе разделения труда. И вряд ли можно ожидать, что нынешняя мировая финансово-экономическая архитектура будет изменена, без серьезной политической борьбы.
Между тем, действие закона неравномерности экономического и политического развития государств обычно ведет к перераспределению мирового баланса сил в пользу новых центров экономической мощи. Этот процесс происходит и сейчас, на наших глазах. С момента окончания Второй мировой войны сфера географического контроля Запада над мировой экономикой постоянно сужалась. Сужалась и роль Запада в мировом производстве товаров и услуг. В 1938 году ведущие страны Запада, с учетом колоний и других зависимых территорий, производили около 56% мирового ВВП. Сейчас же их доля в мировой экономике, если считать по ППС, снизилась до одной трети. И это произошло всего лишь за 75 лет — срок по историческим меркам совсем небольшой.
Характерно, что падение доли Запада в мировой экономике продолжилось и после так называемой «победы в холодной войне». Ниже приводятся диаграммы, показывающие изменение доли ведущих западных стран в производстве мирового ВВП с 1993 по 2013 годы. Совокупный экономический потенциал этих стран составляет 3/4 всей западной экономики. Поэтому динамика их экономического развития позволяет сделать вывод о состоянии и перспективах западной цивилизации в целом.

Рис. 6.1. Доля ведущих стран Запада в мировом ВВП в 1993 г. (по ППС)
Источник: World economic outlook., May 1993. Washington, DC : International Monetary Fund, 1993. Р. 121.

Рис. 6.2. Доля ведущих стран Запада в мировом ВВП в 2013 г. (по ППС)
Источник: World economic outlook., April 2014. Washington, DC : International Monetary Fund, 2014. Р. 159.

Как видно из приведенных диаграмм, доля ведущих стран Запада в мировой экономике снизилась за последние 20 лет почти на 6%. И это при том, что в этот период для западной цивилизации сложились наиболее благоприятные условия, вызванные распадом главного геополитического конкурента в лице СССР и всего социалистического блока.
Частично этот результат был связан с объективными процессами, но частично объяснялся ошибками самого Запада. Взяв курс на создание однополярной мировой системы, Запад попытался закрепить свое главенствующее положение в мировой экономике, выдвинув теорию «постиндустриального общества». Эта теория была призвана увековечить систему неэквивалентного обмена между западными государствами и странами периферии. Расчет делался на то, что контроль над интеллектуальной собственностью и передовой технологией позволит Западу обеспечить свою главенствующую роль в мировой производственной цепочке и продолжить получать сверхдоходы. В то время как добыча сырья и производство готовой продукции сместится в страны периферии, где стоимость рабочей силы намного ниже.
Однако реальность оказалась сложнее теоретических построений. Получив и освоив промышленные производства, страны периферии за последние 20 лет заметно продвинулись по пути экономического прогресса. Это привело к соответствующему понижению роли западных стран в мировой экономике. Владение передовыми технологиями не обеспечило Западу полный контроль над мировыми производственными цепочками.
Некоторые страны, такие как Китай, Индия, Южная Корея, Иран, Малайзия и некоторые другие создали свои собственные научные школы и центры технологического развития. Это позволило им начать промышленное развитие на своей собственной основе, минуя или копируя западные разработки. И хотя научно-технологический разрыв между Западом и этими странами все еще существенен, но для производства большей части промышленных товаров, особенно товаров массового потребления, собственная технологическая база новых индустриальных стран уже вполне достаточна.
Более того, новые индустриальные страны стали потреблять все больше и больше природных ресурсов. Их доля в глобальном ресурсопотреблении существенно возросла. Это лишило Запад монопольного положения приобретателя мировых природных ресурсов. В итоге, конкуренция поставщиков природных ресурсов дополнилась конкуренцией потребителей природных ресурсов. А это привело к установлению справедливых мировых цен на сырьевые товары и стало работать в пользу выравнивания доходов производителей сырья, с одной стороны, и производителей готовой продукции и интеллектуальной собственности, с другой стороны. Более того, по некоторым важным для современной промышленности природным ресурсам, таким, например, как редкоземельные металлы, образовалась монополия поставщиков, а не потребителей. Поэтому, можно ожидать, что в перспективе роль поставщиков ключевых природных ресурсов будет только возрастать.
Таким образом, в начале XXI столетия Запад столкнулся с довольно серьезной проблемой. Стало очевидно, что сохранить свое доминирующее положение в мировой экономике при сложившейся структуре мирового разделения труда он больше не в состоянии. Если ничего не предпринимать, то объективные процессы неумолимо приведут западную цивилизацию к потере роли экономического лидера мира. Даже если полагаться на т. н. «инерционный сценарий» и предположить, что доля Запада в мировой экономике будет сокращаться на 6% каждые 20 лет, то к 2055 году доля западной цивилизации в мировом ВВП снизится до одной четверти. Но скорее всего, экономическое «сдувание» Запада не будет носить линейный характер. На каком-то этапе этот процесс может принять кризисные формы, как уже было в период Великой депрессии 30-х годов прошлого века.
В любом случае по мере ослабления экономической роли Запада, будет уменьшаться и его политическая роль. В случае инерционного сценария это влияние будет ослабляться постепенно. В случае кризисного развития, оно может растаять одномоментно. Уже в среднесрочной перспективе (7-10 лет) события могут начать развиваться по принципу раскручивающейся спирали. Ослабление политической роли будет уменьшать возможности влиять на экономические процессы и наоборот. И так до тех пор, пока западные общества не опустятся до среднемирового уровня потребления. Но это уже будет означать социально-экономический коллапс западной цивилизации.
При этом немаловажным моментом станет ослабление возможностей Запада выделять необходимые ресурсы на научно-техническое развитие, что неминуемо приведет к утрате военно-технологического превосходства над большинством стран мира. А это уже негативно сказалось бы не только на экономическом положении, но и на безопасности целого ряда западных государств.
Таким образом, в начале XXI века западная цивилизация оказалась в политическом тупике. Следование инерционному сценарию совершенно не устраивало западные элиты. Они оказались перед сложнейшей проблемой, связанной с необходимостью изменить пагубные для Запада мировые экономические процессы. Выбор вариантов решения этой проблемы был не большой. По существу, таких вариантов было всего два. Первый вариант предусматривал реиндустриализацию западных экономик, возвращение туда многих выведенных за рубеж производств и общее повышение конкурентоспособности в производстве товаров и услуг. Второй вариант состоял в том, чтобы создать новый мировой порядок и внеэкономическими методами принуждения заставить другие страны принять правила экономической жизни, выгодные Западу.
С начала 2000-х годов руководство западных стран стало делать шаги в обоих этих направлениях. Попытки провести реиндустриализацию стали предприниматься, прежде всего, в США. На первых порах, этот план казался вполне осуществимым, так как Запад все еще сохраняет два существенных экономических преимущества над странами периферии. Первое — это научно-техническое лидерство. И второе — это контроль над мировой финансовой системой, что обеспечивает своим национальным предприятиям легкий доступ к дешевому кредиту.
Однако попытки осуществления этой политики сразу же натолкнулась на ряд существенных сложностей. Первая из них состоит в том, что страны периферии, которые уже создали свою индустриальную базу, вовсе не собираются отказываться от уже завоеванных позиций. Более того, все они имеют планы по дальнейшему расширению и диверсификации своих экономик. Некоторые из них создали свои научные школы и сами в состоянии разрабатывать некоторые высокотехнологические продукты. В дальнейшем собственная научно-технологическая база этих стран будет только расти, и они будут в состоянии развивать производство на своей собственной технологической основе.
Реиндустриализация западных экономик неминуемо приведет к конкурентной борьбе между товарами западных и новых индустриальных стран. И победа в этой борьбе Запада вовсе не очевидна с учетом того, что стоимость рабочей силы в странах периферии значительно ниже. Проблему могло бы решить использование методов протекционизма, и такие методы частично применяются западными странами под различными предлогами. Однако массовое использование протекционизма Западом будет означать крах системы мировой торговли, так как ответные меры других стран неминуемо приведут к разрушению механизмов ВТО. При этом Запад потеряет свободный доступ на рынки других стран. А в этом случае реиндустриализация собственных экономик ничего не даст для улучшения положения Запада в системе мировой экономики. Скорее наоборот.
Во-вторых, за последние 20 лет на Западе сложились мощные экономические структуры, замкнутые на страны периферии. Они располагают своими отлаженными бизнесами, крупными капиталами и вполне удовлетворены нынешним положением вещей. Для них изменение модели развития означает подрыв собственных возможностей. Поэтому при любых попытках ужесточить протекционистские шаги против товаров стран периферии или вывоза капитала эти силы начинают использовать свои лоббистские и политические возможности для защиты собственных интересов. Сторонники этих структур сразу же начинают апеллировать к понятным для западных обществ, принципам свободы торговли, предпринимательства, частной инициативы, конкуренции и т. п. Это делает борьбу с этими структурами для правительств западных стран довольно сложной. Наиболее подходящим является методика перетягивания этих структур на сторону государства путем предоставления им каких-то льгот, кредитов, заказов. Однако для удовлетворения аппетитов всех потенциальных клиентов не хватит никакого государственного бюджета.
Сейчас Запад пытается вводить ограничения на внешнеэкономические связи под политическим предлогом, используя такие аргументы как борьба с терроризмом, коррупцией, уходом от налогов для того, чтобы ослабить положение конкурентов из других стран. Это, однако, дает лишь точечный эффект и не способно повлиять на развитие мировой экономики в целом. Одним словом, сейчас на Западе сложилась ситуация при которой попытки реиндустриализации явно пробуксовывают.
Еще одним инструментом, который Запад попытался использовать для повышения конкурентоспособности своих экономик, стал курс на понижение стоимости рабочей силы в собственных странах. Чтобы осуществить это под благовидным предлогом, а не путем открытого наступления на права трудящихся, в ход были пущены новые экономические теории — «монетаризма» и экономического рационализма. Целью этой политики был демонтаж социального государства возникшего на Западе в период конкуренции с коммунистическим проектом. И действительно, со времен тэтчеризма и «рейганомики» эта линия усиленно проводилась во многих западных странах, а также в странах Восточной Европы, перешедших в сферу влияния Запада. Однако возможности осуществления такой политики тоже оказались весьма ограниченными. Она вызвала недовольство и сопротивление широких слоев общества, поставивших под удар стабильность всей западной цивилизации. И хотя уровень жизни на Западе с тех пор несколько понизился, принципиальных изменений в снижении стоимости рабочей силы добиться не удалось. Также как не удалось полностью демонтировать систему социального государства, поглощающую существенные ресурсы государственного бюджета.
В итоге, Западу пришлось покрывать эти расходы путем увеличения государственных заимствований, а также поощрять кредитование населения банками, так как уменьшение реальных доходов домохозяйств вело к падению потребительского спроса и замедлению экономического роста. Расширение кредитования населения позволяло также решать важный политический вопрос — делать опутанного долгами обывателя более зависимым от работодателей и банков и, в конечном счете, более управляемым. Таким образом, нарастал контроль государства над обществом через экономические механизмы. Однако наращивать долги государства и домохозяйств до бесконечности было невозможно. Рано или поздно эта пирамида должна была рухнуть. Толчком к переосмыслению многими странами ведущей роли западной цивилизации на мировой арене послужили события 1997 года, вызвавшие масштабный финансово-экономический кризис на рынках новых индустриальных стран Азии. В той ситуации западные экономические институты и инвесторы проявили себя не с самой лучшей стороны в отношении своих азиатских партнеров. А в политических и экономических кругах стран Азии по этому поводу были сделаны определенные выводы.
Затем последовал дефолт Российского государства, развивавшегося по рецептам МВФ и в рамках неолиберальной доктрины капитализма. В 2001 году в США произошел т. н. кризис «доткомов» — компаний работающих в сфере высоких технологий, который нанес существенный ущерб мировой экономике. Ну и апофеозом всего этого процесса явился самый крупный после Великой депрессии финансово-экономический кризис 2008 года. Он начался после того, когда в США лопнул пузырь на рынке ипотечного кредитования.
Тогда западным элитам удалось купировать последствия кризиса, начав политику монетарного смягчения, которая перевела кризис в латентную стадию. Однако его причины далеко не преодолены. Сейчас западные элиты пытаются осуществить постепенное сдувание долговой пирамиды путем контролируемой инфляции и замораживания роста долгов. Этот кризис, последствия которого продолжают сказываться и по сей день, зародил в мире серьезные сомнения в устойчивости мировой, в том числе западной экономики, и в правильности того экономического пути, по которому идет (и ведет мир) западная цивилизация.
Известный российский экономист, академик С. Ю. Глазьев отмечает три сценария развития мировой экономики, возможные в нынешних условиях282:
1. Сценарий быстрого выхода на новую длинную волну экономического роста (оптимистический). Он предусматривает перевод кризиса в управляемый режим, позволяющий ведущим странам канализировать спад в устаревших секторах и периферийных регионах мировой экономики и направлять остающиеся ресурсы на подъем инновационной активности и форсированный рост нового технологического уклада. При этом кардинально изменится архитектура глобальной финансовой системы, которая станет поливалютной, а также состав и относительный вес ведущих стран. Произойдет существенное усиление государственных институтов стратегического планирования и регулирования финансовых потоков, в том числе на мировом уровне. Глобализация станет более управляемой и сбалансированной. Стратегия устойчивого развития сменит доктрину либеральной глобализации. В числе объединяющих ведущие страны мира целей будет использоваться борьба с терроризмом, глобальным потеплением, массовым голодом, болезнями и другими угрозами человечеству.
2. Катастрофический сценарий, сопровождающийся коллапсом существующей американоцентричной финансовой системы, формированием относительно самодостаточных региональных валютно-финансовых систем, уничтожением значительной части международного капитала, резким падением уровня жизни в странах «золотого миллиарда», углублением рецессии и возведением протекционистских барьеров между регионами.
3. Инерционный сценарий, сопровождающийся нарастанием хаоса и разрушением многих институтов, как в ядре, так и на периферии мировой экономики. При сохранении некоторых институтов существующей глобальной финансовой системы появятся новые центры экономического роста в странах, сумевших опередить других в формировании нового технологического уклада и «оседлать» длинную волну экономического роста.
Инерционный сценарий представляет собой сочетание элементов катастрофического и управляемого выхода из кризиса. При этом он может быть катастрофическим для одних стран и регионов и оптимистическим — для других. Следует понимать, что институты ядра мировой финансовой системы будут выживать за счет стягивания ресурсов с периферийных стран путем установления контроля над их активами. Достигается это обменом эмиссии их валют на собственность принимающих эти валюты стран в пользу банков и корпораций ядра.
282 Глазьев С. Ю. Выход из хаоса // Военно-промышленный курьер /  http:// vpk-news.ru/articles/22623

Рис. 6.3. Смена технологических укладов

Рис. 6.4. Структура нового (VI) технологического уклада и темпы роста его составляющих

Пока развитие событий идет по инерционному сценарию, который сопровождается расслоением ведущих стран мира по глубине кризиса. Наибольший ущерб несут открытые экономики, в которых падение промышленного производства и инвестиций составило в начальной фазе кризиса 15-30%. Страны с автономными финансовыми системами и емким внутренним рынком, защищенным от атак спекулянтов, продолжают расти, увеличивая свой экономический вес.
Для выхода на оптимистический сценарий необходимо формирование глобальных регулирующих институтов, способных обуздать турбулентность на мировых финансовых рынках и уполномоченных на принятие универсальных глобальных правил для финансовых учреждений. В том числе предусматривающих ответственность менеджеров, прозрачность фондовых опционов, устранение внутренних конфликтов интересов в институтах, оценивающих риски, ограничение кредитных рычагов, стандартизацию финансовых продуктов, проведение трансграничных банкротств.

Рис. 6.5. Глобальный кризис как сочетание циклических кризисов

В любом из сценариев экономический подъем возникает на новой технологической основе с новыми производственными возможностями и качественно новыми потребительскими предпочтениями. Кризис закончится с перетоком, оставшегося после коллапса долларовой пирамиды и других финансовых пузырей, капитала в производства нового технологического уклада.
Однако по какому бы сценарию не пошло развитие мировой экономики, сохранение экономического доминирования западной цивилизации в мировой системе не представляется возможным. Теория длинных экономических циклов подтверждается историческим опытом, а смены технологических укладов, действительно, сопровождаются экономическим ростом. Но это относится к мировой экономике в целом и никак не отменяет закона неравномерности развития отдельных государств и цивилизаций. То есть мировая экономика в целом может расти, в то время как отдельные государства или группы государств могут находиться в стагнации или расти гораздо медленнее других. Соотношение экономических потенциалов государств постоянно меняется. Когда-то Англия была «мировой фабрикой», затем эта роль перешла к США, а сейчас к Китаю. Между тем, прошло уже более двухсот лет и поменялось несколько технологических укладов.
Поэтому нет никаких оснований предполагать, что переход к новому технологическому укладу как-то принципиально повлияет на тенденцию мирового развития, ведущую к снижению доли западной цивилизации в мировой экономике. Тем более, вовсе не факт, что новые технологии вытеснят все основные традиционные производства. Здесь могут быть разные варианты. Так изобретение автомобиля почти полностью вытеснило конную тягу. Но вот появление авиации вовсе не упразднило железнодорожный и морской транспорт. Интернет не ликвидировал телевидение. Изобретение атомной энергии помогло потеснить уголь в энергобалансе различных стран, но вовсе не привело к полному прекращению его добычи. Примечательно, что Глазьев в своем описании шестого технологического уклада назвал в качестве его «несущей» основы те отрасли, которые уже стали традиционными. А эти отрасли уже вовсю развиваются в большинстве новых индустриальных стран.
Более того, основные товары, в которых нуждаются люди, вовсе не относятся к шестому технологическому укладу — пища, напитки, одежда, обувь, строительные материалы, мебель и многое другое, требуемое в повседневной жизни. Даже если предположить, что некоторые из этих товаров смогут быть произведены на базе шестого технологического уклада, то вовсе не факт, что потребитель, сделает выбор именно в пользу этого более современного, но также и более дорогого товара.
А ведь товары на основе новых технологий на первоначальном этапе их коммерциализации достаточно дороги. Удешевить их может только массовое производство, для которого нужны открытые рынки других стран. Поэтому неизбежно возникнет жесткая конкуренция с традиционными товарами стран периферии. Между тем, для поддержания свободы мировой торговли Запад не сможет идти на закрытие своих рынков для товаров из других стран. Таким образом, продукция нового технологического уклада на первых порах сможет занимать лишь нишевое положение в мировой экономике, в то время как основная продукция массового спроса будет все более сосредотачиваться в странах периферии.
К тому же, сохранить контроль над технологиями шестого уклада, имеющими гражданское назначение, запретив их переток в другие страны, будет достаточно сложно. В условиях свободы перемещения информации и свободы передвижения ученых и специалистов многие технологии смогут перетекать в страны периферии явочным порядком на коммерческой основе. Перейти же к системе закрытого общества будет значить подорвать всю ту основу, на которой сейчас стоит мировая и, прежде всего, сама западная экономика.
Не случайно, сам же Глазьев в своем докладе «Политика экономического роста в условиях глобального кризиса» отмечает, что «на волне роста пятого технологического уклада поднялись новые индустриальные страны, сумевшие заблаговременно создать его ключевые производства и заложить предпосылки их быстрого роста в глобальном масштабе»283. Следовательно, эти страны воспользовались многими передовыми технологиями своего времени, разработанными, прежде всего, на Западе. Поэтому нет никаких оснований утверждать, что переход к шестому технологическому укладу будет прерогативой одних лишь западных стран. И Китай, и Индия, и Россия, и Япония, и новые индустриальные страны Азии неминуемо примут участие в этом процессе.
Конечно, у Запада остается определенное стартовое преимущество в научно-технической области, но это касается далеко не всех передовых технологий. Тем более, в технологической гонке успех не всегда определяется линейными процессами.
http://www.glazev.ru/
Многое зависит от таланта людей, двигающих научный прогресс. Опыт ядерной, ракетно-космической и авиационной отраслей СССР — наглядное тому подтверждение.
Между тем, усиление альтернативных экономических центров силы и нарастание межцивилизационных противоречий неизбежно будет вести к появлению валют — конкурентов американскому доллару и укреплению золотого стандарта. Этот объективный процесс уже начался с исключения доллара из ряда соглашений в качестве единственной резервной валюты во взаиморасчетах целого ряда государств — от КНР и России до Ирана. А по мере ограничения использования доллара в качестве единственной валюты будет сокращаться и его возможность универсального средства платежа.
Таким образом, в первой половине XXI века в финансово-экономической области будут развиваться две прямо противоположные, противоречивые и даже враждебные тенденции. Первая — укрепление валют и экономик новых индустриальных стран, и переход на взаиморасчеты в других валютах между ними.

Source: ПТ International Freight model
Рис. 6.6. Изменения в объемах перевозок в мире Источник: International Transport Forum. 2014. Annual Summit [Электронный ресурс].

URL : http://www.internationaltransport-forum.org/jtrc/DiscussionPapers/DP201421.pdf

Так, прогнозируемый к 2050 году рост внешней торговли в мире радикально меняет всю ее структуру в пользу новых экономических центров силы, что неизбежно ведёт к постепенному возрастанию роли национальных валют и ослаблению роли доллара. Вторая — усиление политического давления США на остальные страны с тем, чтобы сохранить позиции доллара в качестве основной мировой валюты.
При этом критическую роль может сыграть отказ КНР, России и других стран от торговли в долларах и переход к золотому стандарту или корзине национальных валют. В целом же следует отметить, что в странах БРИКС, концентрируется уже более 50% всех золотовалютных резервов мира, а Китай уверенно занимает в этой области первое место в мире284.
Золотовалютные резервы стран БРИКС, на 1 января 2013 г.

Таким образом, даже ускоренное внедрение западными государствами технологий шестого технологического уклада не сможет в перспективе 15-30 лет переломить тенденцию мирового развития, ведущую к сокращению доли Запада в мировой экономике.
284 БРИКС-2015: Сборник статьей / Под ред. А. А. Климова. М. : ЛЕНАНД, 2014. С. 63.

 


6.2. Основные цивилизационно-политические тенденции


Противоречивость мирового экономического развития, привела к возникновению двух конкурирующих концепций глобализации — линейной, то есть глобализации, основанной на одном центре управления миром и не линейной, построенной на базе региональных экономических объединений и их сотрудничества в управлении мировыми делами. Если проводить аналогии с обычным государством, то борьба идет между двумя формами государственного устройства — унитарным авторитарным государством, управляющимся из единого центра, эту форму пытаются навязать миру из США. И договорной федерацией, которую отстаивают Россия, Китай, Индия и другие не западные цивилизации.
В основе этих двух концепций лежат не только противоречия экономических интересов самых разнообразных акторов мировой системы, но и разное представление о будущем мироустройстве. Если первая концепция призвана закрепить доминирующую роль западной цивилизации в системе международных отношений, то последняя направлена на создание полицентричной системы международных отношений, где все основные локальные цивилизации займут достойное место в управлении мировыми делами. Борьба этих двух концепций является сейчас преобладающей цивилизационно-политической тенденцией современности.
Столкновение этих двух тенденций привело к тому, что можно охарактеризовать как обострение политической борьбы между локальными человеческими цивилизациями. Именно на эту перспективу обратил внимание еще С. Хантингтон, который отмечал, что «столкновение цивилизаций будет доминировать в глобальной политике», а «линии противоречий между цивилизациями станут линиями фронта будущего». Хантингтон, также правильно обозначил главный водораздел этого противостояния как конфликт между западной цивилизацией и другими цивилизациями285.
285 Huntington, Samuel P., The Clash of Civilizations? // Foreign Affairs, vol. 72, no. 3, Summer 1993 Р. 22
Таким образом, можно ожидать усиления цивилизационно-политического противоборства между локальными человеческими цивилизациями в XXI веке. Как представляется, развитие этой тенденции может выглядеть следующим образом (рис. 6.7).

Рис. 6.7. Состояние и перспектива развития тенденции усиления цивилизационно-политического противоборства между ЛЧЦ в XXI веке

Как видно из рисунка, на фоне слабеющего объективного влияния западной ЛЧЦ (которая борется за его сохранение) происходит усиление влияния других ЛЧЦ, прежде всего китайской, исламской, а затем и индийской, чьё влияние в долгосрочной перспективе должно быть не только сопоставимым, но и сравнимым.
По существу, Запад перешел к военно-политическим формам борьбы с другими цивилизациями еще в начале нынешнего столетия, запустив процесс борьбы с исламским терроризмом. Старт этой политике был положен террористическим актом в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года. Это событие позволило США раскрутить кампанию борьбы с международным терроризмом, что должно было легитимизировать использование Западом военной силы в различных районах мира. На волне этой кампании первая война против режима «Талибан» в Афганистане была санкционирована ООН. Затем уже США не оглядывались на эту международную организацию. Последовали вторжения в Ирак и Ливию, поддержка исламских боевиков в Сирии, военно-политическое давление на Иран, военное окружение России и Китая. Широкое распространение получил инструмент экономических санкций против неугодных стран, режимов и отдельных политиков.
Для подчинения или свержения строптивых политических режимов стали использоваться инструменты запугивания, силового давления и прямого применения силы, а затем и «цветных революций». В последнее время стали применяться новые формы переворотов, сочетающие «цветные революции», осуществляемые под прикрытием вооруженных боевиков при политической, финансовой и военно-технической помощи Запада.
По существу западные государства приступили к ликвидации, каких либо центров влияния в мире, обладающих независимой международной субъектностью. То есть фактически Запад взял на вооружение доктрину «ограниченного суверенитета», которую в годы «холодной войны» он приписывал СССР.
Однако сохранение в мире нескольких независимых сильных государств, таких как Китай, Россия, Индия, Иран, а также некоторых государств поменьше, но также дорожащих собственным суверенитетом, до сих пор не позволило Западу добиться своих целей. Очень скоро стало очевидно, что для установления глобального доминирования западной цивилизации элементарно не хватает ресурсов. Даже локальные войны, развязанные в Афганистане и Ираке, вызвали огромные траты государственных средств. В условиях же ослабления западных экономик эти траты сделались весьма обременительными. Что уже говорить о возможности войны с такой крупной страной как, например, Иран?
Таким образом, на данном историческом этапе западная цивилизация оказалась в положении цугцванга. Без сокращения внешнеполитических обязательств и внешнего военного присутствия совершить маневр ресурсами для повышения конкурентоспособности собственных экономик не представляется возможным. С другой стороны, свертывание этих обязательств и присутствия сразу же ослабит возможности Запада диктовать свои условия другим странам и затруднит выгодное для себя решение глобальных экономических проблем. В этих условиях даже удачный маневр ресурсами, скорее всего, не даст желаемого результата.
Между тем, вопрос повышения экономической конкурентоспособности не может быть решен быстро. На это потребуется не менее десяти лет. И вовсе не факт, что этот период западная цивилизация сможет пережить без серьезных потрясений. Ведь конкуренты наступают по всем фронтам, шаг за шагом отвоевывая у Запада контроль над экономическим, политическим и даже идейным пространством мира.
Поэтому при составлении стратегического прогноза развития МО ключевое значение в настоящее время и в среднесрочной перспективе следует уделить влиянию западной ЛЧЦ, которая начала активно бороться за сохранение своего влияния в мире перед лицом опасности усиления влияния российской, китайской, исламской и других ЛЧЦ.
Основные военно-политические тенденции, которые можно прогнозировать в среднесрочной перспективе до 2021-2024 годов и даже далее, позволяют предположить следующее:
1. Формирование вокруг ЛЧЦ и быстро растущих центров силы военно-политических коалиций, которые могут объединяться в относительно устойчивые конгломерации, например:
— США — Западная Европа — ряд стран Персидского залива — некоторые страны Юго-Восточной Азии и АТР;
— Бразилия — Мексика — Венесуэла — некоторые страны Латинской Америки;
— Вьетнам и некоторые страны Юго-Восточной Азии;
— Россия — ЕврАзЭС — некоторые страны Европы, Азии и даже Африки.
2. Создание широких коалиций и нескольких ЛЧЦ по аналогии с БРИКС.
3. Превращение внешней и военный политики государств и ЛЧЦ в единую сетецентрическую стратегию.
При этом главная политико-дипломатическая тенденция и особенность развития международной обстановки в первой четверти XXI века будет заключаться в том, что некоторые ЛЧЦ и нации будут проводить политику «всплесков инерционных поведенческих инстинктов» несогласия с претензиями США на мировое лидерство. Именно эта тенденция стала характеризовать отношения между ЛЧЦ во втором десятилетии XXI века: однополярность и мировое лидерство США фактически сразу не признали четыре локальные человеческие цивилизации. Не признали, но вели себя в политическом плане совершенно по-разному:
— российская ЛЧЦ публично не признав, на практике выступила против;
— исламская ЛЧЦ заявила о непризнании, в частности, действиями ИГИЛ и терроризмом в западных странах;
— латиноамериканская ЛЧЦ;
— китайская ЛЧЦ.
Международная обстановка в прогнозируемый период будет во все большей степени формироваться под воздействием новых социально-политических факторов. Речь идет о следующих наиболее важных факторах, влияющих на формирование МО в XXI веке.
Наиболее важные социальные и политические факторы формирования МО в XXI веке

Идеологические и политические факторы будут выступать в качестве стимулов для создания новых международных институтов. Это выразится в том, что, во-первых, неизбежно произойдет резкое усиление значения традиционных и появление новых международных общественных институтов. Эти институты во многом смогут взять на себя функции государства (как, например, частные военные кампании — ЧВК) или содействовать этим функциям скрыто. В частности, речь идет о:
— формальных национальных и международных социальных институтах, (т. е. уже существующих какое-то время вполне легально), не только участвующих в формировании социально-политической системы общества и государства, но и влияющих на формирование МО в регионах и даже на планете. Речь идет, например, о многочисленных правозащитных, экологических и иных организациях, чье влияние ощутимо возросло еще в конце XX века;
— неформальных общественных институтах, которые создаются и развиваются вне всяких политических, правовых, нравственных и иных рамок. Это могут быть как религиозные, так и культурные и особенно информационные сообщества, например сообщества хакеров или фанатов. На Украине, например, большое значение имеет деятельность «КиберБеркута».
В последние десятилетия можно было наблюдать, как происходила стремительная эволюция таких структур из общественных организаций в политические партии, сетевые и, наконец, роевые структуры. Модели, которые со временем становились все сложнее, можно представить следующим образом (рис. 6.8).

Рис. 6.8. Организационная эволюция идеологических структур в ХХ и ХХ! вв.

По большому счету, роевые структуры повторяют прежний опыт создания общественных и политических структур, но на более высоком уровне: значительно быстрее, массовее и многофункцио-нальнее. По существу, в конце XIX века в России по аналогичному сценарию была создана РСДРП:
— создание отдельных организаций, кружков и параллельных структур;
— создание территориальных организаций и органов управления;
— поиск союзников и партнеров.
Но эта близость между «моделью РСДРП» и современной роевой моделью кажущаяся — такая же, как схожесть между первым паровым автомобилем и современным гибридом класса «люкс». Только на развитом, окончательном этапе, превратившись в правящую партию, РСДРП стала обладать возможностями государственных институтов. Не только идеологическими, но и финансовыми, и военными.
Нетрудно увидеть, что аналогов современным роевым структурам не существует. «Структура ИГИЛ, например, сама по себе является мощным и действенным организационным оружием, направленным против неповоротливых, бюрократизированных и в той или иной степени коррумпированных политических режимов стран Ближнего и Среднего Востока», — справедливо отмечает Е. Ларина286.

286 Ларина Е. Инженеры хаоса: почему теракт в Париже совершили агенты спецслужб [Электронный ресурс]. URL : http://topwar.ru/ (дата обращения: 17 января 2015 г.).
Вряд ли случайно, что впервые подобная структура была описана в работе Брюса Хоффмана из корпорации «RAND» «Военная исламистская угроза и эволюция Аль-Каиды». Работа была опубликована в 2006 г., а в 2009 г. ведущий американский теоретик и практик в сфере специальных операций и контртерроризма отставной офицер армии США профессор Клинт Вуудс издал книгу, углубляющую идеи Б. Хоффмана. Вуудс предположил, что в ближайшем будущем произойдет отход от иерархических и сетевых структур террористических организаций в пользу более сложных роевых образований. Роевые структуры, по мнению Вуудса, должны включать в себя: узкую взаимозаменяемую, в большинстве случаев непубличную группу религиозных, военных и гражданских руководителей; высоко подготовленное профессиональное ядро; внешние периферийные модули — военные и террористические группы, своего рода расходный материал; разветвленную сеть союзников, сторонников; и, наконец, формально не скрепленный никакими связями с организацией рой последователей»287.

287 Ларина Е. Инженеры хаоса: почему теракт в Париже совершили агенты спецслужб [Электронный ресурс]. URL : http://topwar.ru/ (дата обращения: 17 января 2015 г.).
Показателен в этой связи пример с влиянием ИГИЛ. Как отмечают исследователи МГИМО, «деструктивным внешним фактором, влияние которого может начать распространяться и на Афганистан, усугубляя тем самым внутреннюю обстановку в пользу вооруженных оппонентов правительства, в последнее время становятся не только отголоски „арабской весны" на Ближнем Востоке, но и активность „Исламского государства Ирака и Леванта" (ИГИЛ). По своей сути его идеология и методы достижения целей, тактика практических действий, фанатизм, агрессивность и непримиримость функционеров и боевиков в значительной степени напоминают деятельность талибов во второй половине 1990-х годов. Такое сходство может стать основой для практической координации их действий, причем не только в Афганистане (где наибольшие опасения пока вызывают северные районы), но и в сопредельных ареалах Центральной и Южной Азии, а также Северо-Западного Китая, на Кавказе и т. д. При этом по мнению ряда экспертов, до 10 процентов боевиков ИГИЛ являются выходцами из российского Северного Кавказа; в их рядах действуют также отдельные лица из Ханты-Мансийского округа, Новосибирска, Поволжья и т. д. Открытого проникновения моджахедов ИГИЛ на афганскую территорию пока не наблюдалось. Однако в ряде анклавов страны, в том числе в северных, стала появляться их религиозно-пропагандистская литература, а пакистанское крыло талибов уже открыто провозгласило себя союзниками „Исламского государства"»288.

288 Конаровский М. А. Состояние и перспективы развития военно-политической обстановки в Афганистане в свете завершения миссии Международных сил содействия безопасности: аналитическая записка. М. : МГИМО-Университет, 2014. С. 3.
Таким образом, государства уже сейчас сталкиваются с противником нового типа, которого условно можно назвать «облачным противником». Формирование такого противника по роевому принципу означает, что государству будет противостоять оппонент, чьи организаторы, кураторы, возможности, подлинные цели и способы борьбы остаются неизвестны. То что появляется на поверхности вовсе не обязательно отражает реальность. К тому же, рой не ограничен в выборе средств и форм борьбы, лишен любых сдерживающих факторов и моральных ограничений.

 


6.3. Основные тенденции в области идеологии

 

Обострение политической борьбы между основными локальными человеческими цивилизациями закономерно привело к резкому усилению идейной борьбы между ними. Это было связано, прежде всего, с теми трудностями, с которыми столкнулась западная цивилизация при реализации проекта линейной глобализации. В начале 90-х годов прошлого столетия казалось, что западный либерализм победил во всемирном масштабе и может праздновать победу. Появились торжествующие статьи о «конце истории» и начале «золотого века» в развитии человечества. Действительно, тогда сложилась ситуация, когда мир в целом согласился с идеологией западного либерализма. Модель либеральной рыночной экономики была принята практически всеми странами за редким исключением, а модель политической демократии — в большинстве стран мира. Те же государства, которые еще не внедрили у себя модель политической демократии, согласились признать ее как идеал, к которому надо стремиться, и обозначили переход к ней как стратегическую цель своей политики.
Но очень скоро оказалось, что западная модель, пересаженная на почву других цивилизаций, не дает нужного результата. Как показала практика, эта модель создает в иных обществах экономическую и политическую систему, сильно отличающуюся от западной. И если в странах Восточной Европы западная модель в целом прижилась, то уже на постсоветском пространстве возникли общественные системы, несколько отличающиеся от западной. Схожая ситуация возникла и в странах Латинской Америки. Еще большие отличия имели место в государствах Азии, формально принявших западную модель. А в Африке продолжал господствовать традиционный трайбализм, облеченный в демократические одежды.
Таким образом, стало очевидно, что унифицировать человечество по западному образцу невозможно. И это неудивительно, ведь еще Данилевский писал о том, что переделать одну цивилизацию в другую нереально. Согласно его второму закону «начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа»289. А это означало, что линейная глобализация не осуществима, поскольку управление человечеством из одного западного центра невозможно. Ведь управлять системой, компоненты которой по-разному реагируют на одни и те же вводные, нереально. Это подтолкнуло Запад к началу масштабной программы по уничтожению традиционной системы ценностей различных цивилизаций, включая свою собственную. На смену этим ценностям должны были придти новые, универсальные для всего человечества. Этому должна была, в частности, способствовать концепция ценностного релятивизма, позволяющая нивелировать ценностные различия между разными ЛЧЦ.
Расчет делался на то, что если удастся навязать эти ценности другим цивилизациям, то они станут мировоззренчески зависимы от западной ЛЧС. Естественно, при этом суверенитет этих обществ будет утрачен, и они попадут под контроль западных центров влияния. Со временем это может привести к дезинтеграции соответствующих государств. Но при этом возрастет политическое влияние Запада, который конвертирует это влияние в экономические преимущества.
289 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. / Составление и комментарии Ю. А. Белова / Отв. ред. О. Платонов. — М. : Институт русской цивилизации, 2008. С. 113-114.
Неслучайно, на реализацию данной программы были брошены огромные ресурсы. Была создана обширная мировая сеть неправительственных организаций, призванных осуществлять продвижение «демократии» и «прав человека». На государственном уровне велась активная работа с национальными элитами, по их переориентации или подчинению, чтобы принудить их к сотрудничеству в насаждении западного мировоззрения в своих обществах. Данная политика вызвала естественную реакцию сопротивления во многих странах. Стремясь сломить это сопротивление, Запад стал переходить от информационно-пропагандистской работы к использованию инструментов «мягкой силы» в виде «цветных революций», а в ряде случаев даже к применению военной силы.
Тем не менее, эффект от таких действий оказался намного меньше ожидаемого. Внедрение ценностного релятивизма негативно сказалось, прежде всего, на самой западной цивилизации. Отказ от традиционной этики и морали, основанной на христианстве, привел к тому, что человеческие пороки и извращения стали преподноситься как норма. В сфере общественных наук, анализ сложных и многообразных явлений, заменился политкорректностью. Уровень образования и компетентности населения, в том числе управляющего слоя западных государств, стал снижаться. Защита демократических ценностей и прав человека превратилась в утилитарный инструмент политического влияния за рубежом. Это возвело лицемерие и двойные стандарты в норму международной жизни. В этих условиях основные принципы международного права фактически перестали работать. Все это привело к тому, что привлекательность западной модели общества существенно понизилась, а сопротивление насаждению западных ценностей по всему миру возросло.
Таким образом, в современном мире борьба ценностей уже вышла за рамки морали и не сводится к тому, кто будет лучше выглядеть в мировом общественном мнении. Сейчас идейная борьба приобрела реальный военно-политический аспект и напрямую влияет на национальную безопасность государств. Причем тенденция к обострению этой борьбы сохраняется. А это, в частности, означает, что происходит:
1. Перенос противоречий между государствами и нациями из области борьбы за ресурсы в область борьбы и продвижения системы ценностей. Причем главный ресурс в XXI веке, от которого, в конечном счете, зависит противоборство ЛЧЦ, — человеческий потенциал, существующий в нации и ее институтах290.
2. Усиление бескомпромиссности борьбы, так как в области идеологии и системе ценностей поиск компромиссов затруднен.
3. Изменение основного объекта политического воздействия — абстрактного государства — на представляющую его элиту.
4. Усиление субъективности в принятии тех или иных решений и в оценке действительности.
5. Значительное усиление роли творческих (креативных) социальных групп в экономической и политической жизни государств.
Более того, в XXI веке происходит перераспределение влияния целых групп факторов, формирующих международную обстановку в пользу роста значения тех из них, которые так или иначе связаны:
— с человеческим капиталом ЛЧЦ, нации и общества;
— качеством правящей элиты и общества;
— средствами влияния на ЛЧЦ, общество и нацию.
Также происходит резкое усиление идеологических социальных институтов, формирующих идеологию и мировоззрение, а затем превращающих их в политический ресурс. Причем не только как субъектов, обладающих только политико-идеологическим, но и организационным и институциональным, а иногда и военным влиянием. ИГИЛ, «Правый сектор», талибы, «Братья мусульмане» — яркие примеры таких идеологических организаций, которые быстро превратились в политические и военные факторы влияния.
290 Подберезкин А. И. Национальный человеческий капитал. Т. М. : МГИМО-Университет. 2011-2013.
Происходящие внешние, формальные изменения в МО, в том числе в соотношении мировых сил, традиционно рассматриваются в качестве основы для их анализа и стратегического прогноза. Они, естественно, продолжают оставаться важнейшим фактором, но в XXI веке не они стали главной особенностью формирования современных и будущих международных отношений, которые во все возрастающей мере становятся зависимыми от социального, в том числе субъективного, фактора. Именно этот субъективный фактор — «казаться важнее, чем быть» — становится доминирующим в международных отношениях. И не только в конфликте, как на Украине, где вербальные трактовки США и Киева во все возрастающей степени формируют реальность, но и в научной среде.

Рис. 6.9.

Соответственно внешняя политика становится не прагматичной, как прежде, а виртуальной. Руководство и МИД работают «на камеру», создавая новую реальность.
Таким образом, в формировании будущего сценария МО будут играть решающее влияние два фактора, которые необходимо не просто учитывать, но взять за основу в своей политике. Во-первых, это решающая роль идеологии и базирующейся на идеологии стратегии. Сегодня такая идеология и стратегия есть у двух ведущих ЛЧЦ — американской и китайской, но ее нет у российской. Поэтому в борьбе ЛЧЦ российская цивилизация рискует оказаться в проигрыше.
Во-вторых, усиление влияния субъективного фактора на формирование МО выражается, прежде всего, в усилении влияния национального человеческого капитала и институтов его реализации.
Это означает, что роль этого фактора в формировании будущей международной обстановки должна будет переоценена. Прежде всего, потому, что его культурный, образовательный и исторический потенциалы очевидно недооценены и не используются в полной мере в качестве внешнеполитических ресурсов291.
Все это предопределяет тот факт, что анализ и прогноз развития МО во все большей степени предполагает анализ идеологического и мировоззренческого противостояния локальных человеческих цивилизаций, которые:
— во-первых, выходят по приоритетности и значению на первое место по сравнению с другими межцивилизационными и межгосударственными противоречиями, отодвигая на задний план даже традиционные противоречия, вытекающие из разницы экономических, финансовых, торговых и иных интересов;
— во-вторых, отодвигают межгосударственные и иные (включая социально-классовые) противоречия на второй план. Этот феномен не является абсолютно новым явлением в человеческой истории. И прежде мы знаем, что стремление сохранить цивилизационную и религиозную идентичность становилось важнее, чем сохранить государственный суверенитет. Религиозные войны в Европе, политика А. Невского — лишь часть примеров этого явления в прошлом.
Более того, субъективность восприятия правящей элитой международной обстановки и субъективность принимаемых ею военно-политических решений делают правящую элиту главным объектом влияния и воздействия со стороны внешних сил. Поэтому субъективность становится важнейшей особенностью в анализе и прогнозе международных отношений. А эти анализ и прогноз в свою очередь участвуют в формировании той реальности, с которой приходится иметь дело. Другими словами субъективный фактор играет не только важную роль в анализе и прогнозе международной реальности, но и в ее формировании.

291 Подберезкин А. И. Национальный человеческий капитал. М. : МГИМО-Университет. 2011-2013.
Другая область, где сказывается возросшая роль субъективного фактора — идеологическая поддержка населения. Как показали примеры войн на Украине, в Афганистане, Югославии, Ираке и Ливии, эта область становится чрезвычайно важной для успеха внешней политики. Особенно хорошо эта возросшая роль видна на примере исламских государств и политики негосударственных акторов, прежде всего, общественных и политических организаций, которые стали реальными факторами формирования МО, не имея никаких существенных ресурсов, кроме идеологии. Яркий пример этому стремительный рост влияния ИГИЛ которое за 7-9 месяцев 2014 года превратилось во влиятельную политическую и военную силу, признанную не только на Ближнем и Среднем Востоке, но и в Африке, и в Юго-Восточной Азии.
Массовая дезинформация, искажение действительности, сознательно создаваемые в элите и обществе, формируют иллюзию, которая воспринимается большинством как реальность. На Украине, например, никто не верит в использование тяжелого вооружения и даже баллистических ракет против гражданского населения. А обострение международной обстановки в 2014 году, имеющее стратегический и долгосрочный характер, воспринималось в России как «частное» мнение некоторых представителей российской элиты. Война, в которой фактически уже участвовала Россия в 2014 году, настойчиво не признавалась войной, а враждебная политика — «не всегда адекватными действиями партнеров».
Самое масштабное формирование неадекватного восприятия международной обстановки происходило в процессе развала ОВД и СССР. Геополитическая реальность в виде ОВД (и его экономической основы СЭВ) была практически заменена (лучше сказать подменена) советским руководством на новую, искусственную, нереальную. Причем как у ловкого фокусника эту подмену обнаружили не сразу, а только «вдруг» когда границы НАТО приблизились к Белоруссии. Тем более не сразу ее осознали. Потребовалось много лет для того, чтобы эти реальности (и то постепенно) осознали политические элиты бывших социалистических стран, которые стали объектом управления (манипуляции). К тому времени маскировочные символы «демократии», «равенства», «общечеловеческих ценностей», «гуманизма» и т. п. уже не требовались и от них спокойно избавились. Процесс сценарного программирования, составляющий суть сетецентрической войны, против ОВД и СЭВ, в основном завершился к началу 90-х годов XX века.
Была в итоге достигнута главная политическая цель (равноценная победе в масштабной даже, глобальной войне) — противник был дезинтегрирован и принял условия поведения («нормы международных правил»). Новая международная обстановка полностью соответствовала этим результатам политической победы. Как отмечали позже американские эксперты: «Утрата государств-союзников, вывод войск, дислоцированных на их территории, распад социалистического содружества и затем Советского Союза привели к тому, что Россия оказалась на периферии не только европейской, но и в целом мировой политики во всех ее проявлениях. Данное положение значительно усугубляется тем, что в результате произошедшей трансформации Россия лишилась на Западе огромного предполья, глубиной свыше 1000 км. На этой территории были расположены ее наиболее боеспособные группировки Сухопутных войск, системы противовоздушного и противоракетного прикрытия и важные базы Военно-Морского флота. Оказались нарушены создаваемые десятилетиями достаточно эффективные глобальные системы связи, боевого управления, разведки, обеспечения жизнедеятельности войск. На территории России фактически остались лишь наименее боеспособные войска второго стратегического эшелона»292.
Безусловной заслугой авторов информационной войны является то, что большинство элиты и общества в Восточной Европе, СССР и России так и не поняло масштабы произошедшего, а значительная часть не понимает этого и сегодня. Не считая сознательных политико-идеологических предателей, это большинство правящей элиты оказалось неадекватным в восприятии реалий международных отношений. Между тем, в результате развала ОВД и распада СССР вокруг России сложилась военно-политическая обстановка, которая с определенной долей условности может быть сравнима с обстановкой 1937-1940 годов, когда Советский Союз оказался в так называемом «кольце недружественного окружения».
292 Strategic Assessment 1997. Flashpoints and Force Structure. Wash., NDLJ, 1997.

 


6.4. Основные тенденции в области науки и техники

 

Одной из движущих сил человеческой истории является развитие науки и технологий. Если во второй половине XX века на структуру международных отношений, влияли открытия в ядерной сфере и аэронавтике, то в настоящее время ведущими направлениями научно-технологического развития, воздействующими на международную политику, становится революция в области информационно-коммуникационных, био- и нанотехнологий. При этом скорость научно-технологического прогресса существенно возрастает, придавая динамику глобализационным процессам и ускоряя трансформацию структуры современной международной системы, способствуя формированию де-факто многополярного мира.
Для современного витка научно-технического прогресса характерны следующие тенденции и отличительные черты:
— в науке, наряду с собственно познавательными целями, все большую роль начинают играть цели экономического и социально-политического развития;
— на передний план выдвигаются междисциплинарные и проблемно-ориентированные формы исследовательской деятельности;
— специфику современной науки определяют комплексные и мультинациональные исследовательские программы, в которых принимают участие специалисты различных областей знания, страновых школ и научных традиций (культур);
— ученый уже имеет дело не с «жесткими» предметами и свойствами, а со своеобразными «созвездиями возможностей», диктуемыми более сложными задачами;
— для общества интерес представляет наука, или точнее говоря, ее достижения, влияющие на прогресс, то есть прошедшие «горнило коммерциализации»;
— информационные технологии рассматриваются как инфраструктура, имеющая ключевое значение для развития новых перспективных направлений научно-технического прогресса и построения наукоемкой экономики;
— определяющее влияние на мировую политику в дальнейшем будут оказывать достижения в космических системах, новых видах энергии293, развитии «зеленых технологий», здравоохранения и электроники294.
Американский исследователь, профессор Массачусетского технологического института Е. Скольникофф следующим образом резюмировал влияние науки и технологий на мировую политику:
— изменение баланса сил, международного порядка, его структуры, принципов организации, взаимоотношений между различными субъектами международной политики (очевидно, что научно-технический потенциал во многом определяет уровень экономического развития государства, а стало быть, его военную мощь и — в целом — потенциал влияния на международной арене);
— трансформация процессов, протекающих в международной системе, а именно: дипломатии и переговоров, войны и конфликтов, международной торговли и иных экономических взаимоотношений и др. (разработка систем космической навигации и высокоточного оружия стали основой современной революции в военном деле);
— появление новых возможностей и ограничений во внешней политике государств, не только политических, но и социальных, а также позволяющих обойти физические, природные барьеры (например, возможность проецировать военную силу в различные точки планеты);
— создание новых образов, на основании которых мы воспринимаем международную действительность, теоретических концепций мировой политики, и информационных ресурсов для принятия внешнеполитических решений295.
293 See: The Global Technology Revolution 2020, Executive Summary: Bio/ Nano/ Materials/Information Trends, Drivers, Barriers, and Social Implications. CA: RAND Corporation, 2006. 28 p
294 Кириченко Э. В. Международный трансферт технологий: оценка, проблемы, перспективы. // Новые явления в мировом обороте технологий: место России. М.: ИМЭМО РАН, 2010. С. 6.
295 See: SkolnikoffE.The Elusive Transformation: Science, Technology, and the Evolution of International Politics. New York: Princeton University Press, 1994. xiii, 322 p.
Соревнование в области развития науки и техники начинает играть все большую роль в разворачивающемся противоборстве ведущих мировых цивилизаций. Западная цивилизация всеми силами пытается сохранить научно-технологическое превосходство над другими цивилизациями, которое она пока еще сохраняет. Без этого превосходства военное и политическое лидерство Запада в современном мире очень быстро сойдет на нет. Однако объективные тенденции в этой области складываются не в пользу западной цивилизации.
Высокотехнологичное производство постепенно расширяет свою географию. Расширяется география и центров зарождения инноваций. В XIX веке основными очагами инноваций были Великобритания, а позднее Германия и США. В XX веке испытательными полигонами для новых технологий стали США, Япония и другие страны ОЭСР, а ближе к концу века — некоторые новые индустриальные страны, такие, как Республика Корея, Сингапур, Израиль. В XXI веке, как уже очевидно, центр инновационной активности будет включать в себя страны БРИКС — Китай, Индию, Бразилию, Россию и ЮАР. Эти государства целенаправленно работают над приращением собственного научно-технического потенциала. Например, доля КНР в глобальных НИОКР, которая составляла 7% в 2004 г. выросла до 13% в 2009 г. Такие страны, как Индия и Бразилия, также стали уделять все большее внимание инновациям в своих государственных программах296.

296 OECD Science, Technology and Industry Outlook 2012. Highlights. — OECD publishing, 2012. — Р. 3. — URL: http://www.oecd.org/sti/sti-outlook-2012-highlights.pdf (дата последнего обращения 04.03.2014)
Интересно в этой связи исследование, проведенное американской корпорацией RAND относительно тенденций мирового технологического развития до 2020 года. В исследовании страны были разделены на четыре группы по способности создавать и внедрять новые технологии:
— «продвинутые» (advanced) в научном плане, способные освоить весь диапазон так называемых критических, или макро-технологий (США, Канада в Северной Америке, Германия в Европе, Южная Корея и Япония в Азии, Австралия и Израиль);
— страны, имеющие значительный научный опыт, осваивающие двенадцать из шестнадцати основных макро-технологий (Китай и Индия в Азии, Россия и Польша в Европе);
— страны, развивающие науку, фокусирующиеся на девяти направлениях (Бразилия, Чили, Колумбия, Мексика в Южной Америке, а также Турция, Индонезия и Южная Африка);
— отсталые страны смогут внедрить только пять технологий (Египет, Кения, Камерун, Чад, Непал в Африке, Пакистан, Иран и Иордания в Азии, Грузия в Европе)297.
При этом аналитики RAND отмечали, что приобретение технологий не означает их внедрения и применения в повседневной жизни. Приобретение такой способности связано с общим состоянием научно-технологической базы, уровнем развития самостоятельных исследований, наличием конкурентной предпринимательской среды, с адекватным уровнем правового регулирования.
Успешное внедрение инноваций зависит также и от эффективности государственного управления, уровня коррупции в стране, состояния банковской и финансовой сфер, в частности, от зрелости рынка венчурного капитала, уровня научной подготовки и образованности населения, квалификации рабочей силы, критической инфраструктуры, демографического развития, способности быстрого трансферта технологий в коммерческий сектор, наличия природных ресурсов, особенностей социальной, политической и культурной среды298.
Особое значение на современном этапе приобретает экономическое измерение глобального инновационного развития. Ежегодный оборот наукоемкой продукции на мировом рынке в настоящее время составляет около 3 трлн долларов США. В 2015 г. оборот рынка наукоемкой продукции может возрасти до 4-4,5 трлн299. Иными словами, инновационный сектор выдвигается на одно из лидирующих мест в современной экономике.
297 See: The Global Technology Revolution 2020, Executive Summary: Bio/ Nano/ Materials/Information Trends, Drivers, Barriers, and Social Implications. CA: RAND Corporation, 2006. 28 p.
298 Ibidem.
299 Инновационные направления современных международных отношений / под ред. А. В. Крутских, А. В. Бирюков. М.: Аспект-Пресс, 2010. — С. 28.
Все большее значение государства придают развитию образования как важному компоненту научно-технического и инновационного развития страны, повышения ее конкурентоспособности на мировой арене. Как отмечается в докладе ОЭСР, сектор высшего образования продолжает развиваться в большинстве стран, переходя на более децентрализованный способ организации, в котором университеты наделены автономией и ответственностью300.
Разумеется, государства являются наиболее влиятельными, но не единственными субъектами мировой научно-технической сферы. В качестве примера усиливающейся роли бизнеса в мировом инновационном процессе можно привести коммерциализацию космических систем в конце XX — начале XXI веков (до этого реализация проектов в космосе была прерогативой государств в силу сложности и ресурсоемкости этой отрасли). Статистические данные показывают, что именно в результате деятельности крупного бизнеса происходит распространение высоких технологий по миру. Крупные ТНК, базирующиеся в государствах-членах ОЭСР, финансируют развитие НИОКР в филиалах, расположенных в развивающихся странах, таким образом, создавая условия для принятия и внедрения технических достижений. Транснациональные компании малого и среднего бизнеса также во все большей степени вовлекаются в высокотехнологичное производство301. Научные сообщества, внутригосударственные регионы, НПО являются значимыми субъектами мировой научно-технической сферы.
Научно-техническое развитие, помимо тех очевидных выгод, которые оно приносит человечеству, создает новые и обостряет существующие угрозы и вызовы безопасности и устойчивому развитию, трансформирует природу и формы протекания международных конфликтов, порождает новые виды преступности и терроризма. Продукты научно-технической революции позволяют небольшой группе людей наносить огромный ущерб, который раньше был под силу только государству. По имеющимся в литературе свидетельствам, создание ядерной бомбы в настоящее время оказывается посильной задачей для группы менее 20 человек при весьма небольших затратах302.
300 OECD Science, Technology and Industry Outlook 2012. Highlights. — OECD publishing, 2012. — Р. 6.
301 См.: OECD Science, Technology and Industry Scoreboard 2009. OECD publishing, 2009. URL: http://www.oecd.org/dataoecd/47/16/44212130.pdf  (дата последнего обращения 06.03.2014)

302 Лебедева М. М. Мировая политика в XXI веке: акторы, процессы, проблемы. Учеб. пособие. М.: МГИМО-Университет, 2009. С. 17.
В результате развития новых технологий появляются новые угрозы международной и национальной безопасности. Современные конфликты также характеризуются широким освещением в СМИ, а также ведением социально-психологических, «информационных войн». Благодаря использованию передовых технологий, а также формированию глобального информационного пространства, новые возможности асимметричного воздействия получают различные террористические и экстремистки настроенные группировки.
Новые технологии порождают как «жесткие», военно-политические угрозы безопасности, так и «мягкие», невоенные. При этом новые аспекты приобретают уже известные международные проблемы, такие, как обеспечение прав человека, защита окружающей среды и другие. В информационной сфере остро стоит вопрос защиты частной жизни, недопущения «электронного тоталитаризма», тотального государственного и корпоративного контроля с использованием достижений новейших информационных технологий. В контексте развития биотехнологий появляется целый ряд этических вопросов, в том числе защиты биологической идентичности человека.
Наибольшую опасность несут такие связанные с НТР вызовы, как возможность использования информационных технологий против других государств в военных и политических целях, распространение террористической опасности, угроза трансграничного использования террористами высоких технологий, как военного, так и двойного назначения; активизация международной организованной преступности, получающей доступ к новейшим техническим устройствам. Трансграничная деятельность организованных преступных групп, имеющих в своем арсенале высокотехнологичные средства, ежегодно становится причиной миллиардных экономических убытков.
Несмотря на то, что высокотехнологичные угрозы международной безопасности не всегда исходят от государств, именно государства играют ключевую роль в обеспечении международной стабильности, а поскольку большинство современных угроз носят глобальный характер, бороться с ними невозможно без принятия согласованных мер. Требуется коллективное реагирование на новые вызовы и угрозы, многие из которых носят масштабный характер и требуют объединения усилий многих государств. Речь в частности идет о глобальном потеплении, продовольственной безопасности, нехватке пресной воды и распространении эпидемий.
Эти факторы стимулируют тенденцию к расширению международного научно-технического сотрудничества. Интернационализируется исследовательская деятельность — возрастает число патентов, зарегистрированных как результат сотрудничества ученых из различных стран, увеличивается количество статей, написанных в сотрудничестве учеными из нескольких государств. Как отмечают эксперты ОЭСР, производство научных знаний становится не индивидуальным, а групповым. Как правило, в нем задействованы несколько научно-исследовательских институтов, кроме того, оно переходит с национально-государственного на международный уровень303.
Сохраняют свое значение традиционные форматы международного сотрудничества: совместные инвестиции в фундаментальные и прикладные исследования, передача технологий, а также стипендии и стажировки для иностранных студентов и исследователей. Складываются межгосударственные альянсы, государства объединяются вокруг крупнейших научно-технологических, космических, телекоммуникационных проектов, реализация которых ни с финансовой, ни с технической точки зрения невозможна силами лишь одного государства.
Осуществляются такие проекты, как Большой андронный коллайдер (БАК) в Европейском центре ядерных исследований (ЦЕРН), международный экспериментальный термоядерный реактор (ИТЭР) и др. Данные формы сотрудничества доказали свою эффективность. Так, исследователями ЦЕРН в результате работы БАК было получено подтверждение существования бозона Хиггса, что явилось важным этапом развития теоретической физики. В результате международного научного проекта был расшифрован геном человека.
303 OECD science, technology and industry scoreboard 2009. Hightlights. OECD, 2009. — URL: http://www.oecd.org/dataoecd/47/16/44212130.pdf (дата последнего обращения 04.01.2014)
Вместе с тем в условиях усложнения международной обстановки, традиционных форматов сотрудничества недостаточно. В международном научно-техническом сотрудничестве все чаще принимают участие негосударственные субъекты мировой политики, такие, как частный бизнес, гражданское общество, благотворительные организации и другие заинтересованные стороны. Эксперты ОЭСР пришли к выводу о необходимости создания международных научно-технических консорциумов, которые объединяли бы бизнес и государства и могли бы способствовать разрешению проблем, которые возникают вследствие трансграничного перетекания научных и технических знаний, в частности, выработке стандартов и применению технологий304.
Государства заинтересованы в расширении научно-технического сотрудничества, в том числе при участии негосударственных игроков. Включение национальных участников в глобальные сети знаний является важной политической целью. В число соответствующих инструментов входят юридические и финансовые стимулы, способствующие мобильности исследователей и международному сотрудничеству в исследовательских программах, направленных на решение глобальных задач.
Таким образом, развитие науки и технологий не только создает новые угрозы безопасности, но и стимулирует расширение международного сотрудничества. В этих условиях наметилось создание новых форматов регулирования глобальной научно-технологической сферы. При этом сотрудничество, учитывающее интересы негосударственных игроков, строится в основном на межгосударственной основе.
304 Meeting global challenges through better governance: international cooperation in science, technology and innovation. Policy brief. — OECD publishing, 2012. — 20 p. — URL: http://www.oecd.org/sti/sci-tech/meetingglobalchal-lengesthroughbettergovernanceinternationalco-operationinsciencetechnolog-yandinnovation.htm  (дата последнего обращения 10.06.2014)
Развитие информационных технологий и интернета в 1990-х годах, получившее название «информационной революции», в наибольшей степени способствовало нарастанию разнородности в мировой политике, существенному изменению сложившихся структур и отношений. Исследователь Дж. Най пришел к следующему выводу: «в мире, основанном на информации, дисперсия власти может представлять более серьезную опасность, чем ее смена. Согласно традиционным представлениям, доминирует государство с наибольшей армией, но в век информации может победить тот, кто способен представить себя в лучшем свете»305.
Развитие информационных технологий — яркий пример влияния научных открытий на политическую сферу. В формирующуюся глобальную технологическую и информационную среду переносятся ключевые составляющие международной политической, торгово-экономической, культурной деятельности. Быстро развивается сектор электронной коммерции. Широкое использование информационных технологий дало возможность правительствам в режиме реального времени обращаться ко всем гражданам государства, выходить практически на неограниченную международную аудиторию. В этих условиях дополнительные аргументы приобретает концепция эрозии суверенитета государств и нарастания транспарентности границ, особенно в информационной и финансовой сферах.
Подтверждение значимости информационного измерения международной безопасности — последние события, получившие широкое освещение в СМИ, такие как атаки вирусов Stuxnet против АЭС в Иране, публикация конфиденциальной дипломатической переписки сайтом WikiLeaks, действия хакерского движения Anonimous, массовая волна протестов в странах арабского Востока, получившая в прессе название «Twitter революции» и др. Важнейшей угрозой международной безопасности стало использование компьютерных технологий на уровне государств в отношении информационной инфраструктуры других государств (прежде всего, ее критически важных компонентов) в политических, в том числе военных, целях, а также преступная и террористическая деятельность в киберпространстве306.
305 See: Nye J. S. The future of power. New York: PublicAffairs, 2011. xviii, 300 p.
306 Крутских А. В. К политико-правовым основаниям глобальной информационной безопасности // Международные процессы — 2007 — № 5(1). С. 28-37.
При этом обеспечение информационной безопасности на международном уровне связано с рядом специфических трудностей. В информационном пространстве крайне сложно определить источник атаки. Более того, вследствие трансграничной природы, субъектами информационной безопасности выступают как государства, так и негосударственные субъекты мировой политики, такие как бизнес-структуры, террористические организации, преступные группировки.
Таким образом, при формировании сценариев развития международной обстановки необходимо учитывать информационный фактор, в частности, следующие показатели:
— количество пользователей интернета в мире и отдельных регионах и странах;
— количество пользователей социальных сетей в мире и отдельных регионах и странах (по каждой из популярных в глобальном масштабе социальной сети);
— информационные связи и потоки информации между странами и регионами;
— политические инициативы государств по созданию наступательных и оборонительных информационных потенциалов;
— перспективные тенденции и возможные прорывы в сфере компьютерных технологий.
Глобальные процессы информатизации способствовали увеличению числа участников международных отношений, а также повышению активности и эффективности участия в них. Благодаря формированию глобального информационного пространства у организаций гражданского общества и отдельных индивидов появилась возможность влиять на общественное мнение в глобальном масштабе, привлекать внимание к проблемам. Подтверждением тому являются разоблачения Эдварда Сноудена о методах работы Агентства национальной безопасности США в киберпространстве, согласно которым сотрудники данного ведомства использовали специальное оборудование и программное обеспечение, чтобы сканировать всю информацию в глобальной сети, в том числе конфиденциальную и секретную. Информация, разглашенная Сноуденом, несколько подорвала позиции США в области кибербезопасности и продемонстрировала ведущую роль национальных интересов при принятии в США решений по вопросам управления интернетом и кибербезопасности.
Между тем, в настоящее время управление интернетом в значительной степени находится под контролем США. Техническая координация интернета, управление пространством имен и адресов сети осуществляется некоммерческой организацией ICANN (Internet Corporation for Assigned Names and Numbers — Корпорация по присвоению имен и адресов интернета), зарегистрированной в штате Калифорния и зависящей в принятии решений от Министерства торговли США. Сложившаяся ситуация создает целый ряд политических и экономических преимуществ для США, предоставляя возможность управления развитием и использованием интернета.
Россия выступает за интернационализацию управления интернетом, передачу функций технической координации Международному союзу электросвязи (специализированной организации ООН). Управление интернетом в рамках межправительственного подхода в рамках МСЭ позволит защитить государственный суверенитет во всемирной сети. Россия также выступает за необходимость контроля государствами собственного сегмента глобального информационного пространства и невмешательство во внутренние дела посредством использования компьютерных технологий.
На современном этапе государствам и иным субъектам мировой политики приходится встраиваться в уже существующую систему управления интернетом, вследствие чего в данной области широкое распространение получает многоуровневая или мульти-направленная дипломатия, формируются т. н. «гибридные» организации и складываются новые модели сотрудничества. В 2006 г. под эгидой Генерального секретаря ООН был создан Форум по вопросам управления интернетом, функционирующий как многоуровневая переговорная площадка, в рамках которой на равных принимают участие государства, бизнес, НПО и представители академического сообщества. Форум был создан по итогам Всемирной встречи на высшем уровне по вопросам информационного общества, проходившей под эгидой ООН, также в многоуровневом формате.
Многие исследователи склонны видеть в создании подобного рода переговорных площадок инструмент доминирования развитых стран, устанавливающих тесные связи с бизнесом и НПО и получающих, таким образом, дополнительный канал влияния на международные процессы. Тем не менее, широкое распространение многоуровневых моделей глобального управления может рассматриваться как одна из современных тенденций мировой политики. Таким образом, складываются новые форматы регулирования международной среды, изменившейся под воздействием инновационного развития и научно-технического прогресса.
В условиях резкого повышения роли научно-технического фактора в конкуренции локальных человеческих цивилизаций важное значение приобретает прогнозирование развития передовых технологий. Источником информации для такого прогнозирования могут быть научные отчеты о «фронтах науки», основанные на наукометрических данных наиболее авторитетной базы данных Web-of-Science. Данные доклады ежегодно выпускает корпорация Thomson Reutors. В частности, эксперты корпорации выделили 10 инновационных технологий, которые будут широко использоваться в 2025 году307.
Первая такая технология связана с лечением старческих заболеваний сознания, таких как деменции и болезни Альцгеймера. Прорывы в сфере расшифровки ДНК позволяют надеяться, что этот спрос будет удовлетворен. Поэтому к 2025 г. уровень старческой деменции будет резко снижен.
Во-вторых, предполагается, что солнечная энергия к 2025 г. станет основным источником энергии для человеческой цивилизации. Уровень развития технологий к этому времени существенно снизит расходы на аккумуляцию, хранение и трансформацию солнечной энергии в электрическую. Критическими материалами для этого являются нанострукутры из оксида кобальта и титана. Самый крупный поставщик кобальта сегодня Демократическая Республика Конго. Также есть богатые месторождения кобальта в Канаде, США, Франции, Замбии, Казахстане и России.
В-третьих, прорывы в исследованиях РНК позволят победить сахарный диабет первого типа. К 2025 г. понимание и управление ключевыми составными частями биологической жизни — ДНК, РНК и белков — будет настолько продвинуто, что возникнет практика патентования искусственно созданных организмов и сегментов ДНК. Это создаст множество юридических и моральных проблем, а также сотрет грань между биологической жизнью и коммерцией. Задача по созданию искусственного человека с заданными биологическими характеристиками будет близка к своему решению. В политической сфере этот прорыв может привести к управлению поведением человека.
307 The world in 2025 10 predictions of innovation/ ThomsonReutors.URL: http://sciencewatch.com/sites/sw/files/rn/pdf/World-2025.pdf
В-четвертых, проблема колебаний мировых цен на продовольствие и его недостаток будет решена. Технологии искусственного освещения и генетического модифицирования позволят выращивать культуры в закрытых помещениях круглый год, исключая возможность заражения различными заболеваниями. Таким образом, будет решена проблема голода и миграции.
В-пятых, широкое распространение получит электрическая малая авиация. Способы перемещения из точки А в точку Б в 2025 году будут отличаться. Инженерные прорывы в сверхлегком авиакосмическом оборудовании, а также в создании эффективных аккумуляторов позволяют предположить, что малые летательные аппараты могут стать такой же нормой, как и автомобиль сегодня. Небольшие размеры электропланов позволят им взлетать с небольших площадок, т. е. они буду использоваться для передвижения в больших мегаполисах и между городами. Распространение малой авиации совершенно изменит планировку городов, а также еще больше сократит социальное пространство планеты. Более равномерное расселение людей по планете, позволит снизить антропогенную нагрузку на окружающую среду.
В-шестых, все в мире, начиная с мельчайших личных принадлежностей до континентов, будет объединено в цифровом пространстве и будет реагировать на желания и предпочтения пользователей. В основе технологического прорыва в сфере цифровой виртуализации физического пространства находятся углеродные наноструктуры, конденсаторы на основе графен-углеродных нанотрубок, беспроводные технологии 5G. К 2025 г. человек будет жить в действительно информационном мире, чувствительном к его желаниям. Актуальность вопросов информационной безопасности существенно возрастет.
В-седьмых, упаковочные материалы к 2025 г. будут делаться не из нефтепродуктов, которые не разлагаются и загрязняют окружающую среду, а из наноматериалов на основе целлюлозы, которые хорошо разлагаются.
В-восьмых, исследования в области биоинформатикии и цитологии позволят значительно повысить направленность действия лекарств и сократить побочные эффекты. Лечение таких заболеваний как рак станет менее токсичным. Медицина и фармацевтика станут в высшей степени индивидуализированы, лечение будет адаптироваться к генетическим особенностям пациента.
В-девятых, к 2025 г. нормой станет картирование ДНК при рождении для определения предрасположенности заболеваний и особенностей лечения. Картирование ДНК может стать нормой и при плановых медицинских осмотрах.
В-десятых, успешные исследования в сфере кинематики элементарных частиц, приводящиеся на основе Большого андронного коллайдера, делают возможной квантовую телепортацию. Несмотря на то, что люди к 2025 г. пока не научаться телепортироваться, какую-то материю телепортировать все же смогут.
При этом следует учитывать, что время от изобретения новой технологии до ее широкого применения на практике постоянно сокращается. Так, если считать сколько потребовалось времени, чтобы 25% населения США стали использовать новую технологию с момента ее появления, то становится очевидной растущая скорость технологического освоения. Так для электричества потребовалось 46 лет (стало использоваться с 1873 г.), для радио 31 год (с 1897 г.), для цветного телевидения 18 лет (с 1951 г.), для мобильных телефонов 13 лет (с 1983 г) и всего 7 лет для интернета (с 1991 г.).
Понятно, что не все из перечисленных выше технологий будут реально разработаны, а тем более внедрены к 2025 году. Но даже те технологии, которые достигнут уровня практической реализации должны будут еще доказать свою экономическую целесообразность. То есть их применение должно стать более выгодно с экономической точки зрения, чем применение уже существующих технологий. Между тем, известно достаточно случаев, когда передовые для своего времени технологии так и не прижились. Так, например, сверхзвуковые пассажирские самолеты оказались мало востребованными в гражданской авиации и после непродолжительного периода эксплуатации были сняты с производства.
Но еще более важно другое. Ни одна из перечисленных технологий не позволяет говорить о возможности принципиальных технологических прорывов в военной сфере. Поэтому даже если предположить, что упомянутый прогноз технологического развития верен, то возможность перевода этого будущего технологического превосходства в факторы политического влияния вызывает сомнения. По той простой причине, что данные технологии не смогут оказать решающего влияния на изменение мирового баланса сил. Таким образом, общий анализ мировых тенденций в сфере науки и техники не предвещает каких-либо резких скачков и поворотов мирового развития, которые бы противоречили существующим тенденциям в других областях.

 


6.5. Основные тенденции в военной и военно-технической областях

 

Усиление межцивилизационного противоборства, с одной стороны, и относительное падение роли западных государств в мировой экономике, политике и идеологии, с другой, привело к резкому возрастанию роли военной силы в международных делах. Западная цивилизация всегда прибегала к военной силе тогда, когда не могла достичь своих целей методами экономической экспансии или политического давления. Наиболее, наглядно эта политика проявилась во время т. н. «опиумных войн» в Китае. В современную эпоху переход Запада к применению военной силы против других цивилизаций начался с агрессии НАТО против Югославии в 1999 году. Затем последовало вторжение в Афганистан, оккупация Ирака, разгром Ливии и диверсионно-террористическая война против Сирии. Фактически с началом XXI века военные операции Запада против других цивилизаций не прекращались ни на один день.
Таким образом, можно констатировать, что соотношение военных и не военных средств во внешней политике в XXI веке приобрело совершенно новое, пока еще до конца не осознанное значение. Основной особенностью развития международной обстановки в XXI веке стало повышение значения силовых средств во всей гамме инструментов внешней политики. И это при том, что еще в 70-е — 80-е годы XX века усиленно продвигался тезис о «падении значения и роли военной силы во внешней политике государств». Этот вывод справедлив для всех развитых государств, но в наибольшей степени для стран-лидеров западной ЛЧЦ.
Характерным подтверждением данного вывода является сверхбыстрый рост военного бюджета США до 2010 года (с 350 до 700 млрд долл. за 10 лет), а также сохранение большой численности профессиональных армий. Но, главное, состоит в быстром росте числа конкретных эпизодов применения военной силы, включая также «заповедные» прежде регионы, такие как Европа. Эти качественные перемены в характере МО позволяют говорить о фактически начале во втором десятилетии XXI века формирования в мире такой стратегической обстановки, в которой отчетливо проявляется не только политическое, но и военное противостояние западной ЛЧЦ другим цивилизациям и прежде всего России.
Это объясняется тем, что полноценное применение Западом военной силы в мировом масштабе продолжает сдерживаться военным потенциалом России. Несмотря на идеологическое поражение в «холодной войне», распад ОВД и СССР, Россия сохранила военный потенциал, способный нанести Западу неприемлемый ущерб в ходе военного конфликта. Военно-стратегический паритет, сложившийся еще в советскую эпоху, Западу нарушить не удалось. Поэтому значительные усилия Запада и прежде всего США направлены сейчас на слом военно-стратегического паритета.
Традиционно западной цивилизации удавалось удерживать свое превосходство в мире за счет прогресса в военно-технической сфере. Только прорывы в этой области позволяют кардинально изменить мировой баланс сил в кратчайшие сроки. Если в экономике процесс изменения баланса сил занимает десятилетия, а в политической сфере многие годы, то достижение значимого военно-технического превосходства над потенциальным противником может изменить мировой баланс сил в течение нескольких месяцев. Наиболее наглядный пример — изобретение атомного оружия США.
В 1945 году СССР, разгромивший нацистскую Германию, стал безусловным гегемоном на евразийском континенте, и ни что не предвещало, что англо-американская коалиция сможет быстро сравняться с ним в сухопутной военной мощи. Преимущества США и Англии в стратегической авиации, как показал опыт Второй мировой войны, было недостаточно для достижения военной победы. Однако появление у США атомной бомбы сразу же нивелировало военное превосходство СССР и более того, даже поставило СССР в положение стратегической уязвимости. Лишь по прошествии десяти лет, после изобретения собственного атомного оружия и межконтинентальных баллистических ракет Советскому Союзу удалось восстановить стратегический баланс сил.
С тех пор соревнование в военно-технической области продолжалось с переменным успехом. То одна, то другая сторона выходила вперед в области отдельных военных технологий, но ни одна не смогла достичь принципиального прорыва, резко меняющего военно-стратегический баланс. Возник стратегический паритет, который сохраняется и по сей день. И хотя западная цивилизация находится в постоянном поиске военно-технических возможностей для изменения военно-стратегического баланса в свою пользу, на современном этапе это представляется маловероятным.
Главной проблемой является состояние фундаментальной науки, прежде всего физики, которая оказалась в идейном тупике. Между тем, исторический опыт показывает, что революционным военно-технологическим скачкам всегда предшествуют масштабные открытия в области фундаментальных наук. Так, научные открытия конца XIX — начала XX века, заложили основы военных технологий, многие из которых мы продолжаем использовать до сих пор.
Понимание атомной структуры вещества обеспечило гигантский прогресс в химии и физике. На этой основе появилась возможность создания новых видов топлива, материалов и механизмов. Были изобретены двигатели, приведшие к возникновению принципиально новых транспортных средств. Как следствие, появились совершенно новые типы оружия — танки, самолеты, подводные лодки, ракетная техника. Они резко поменяли соотношение сил на поле боя и характер войн и вооруженных конфликтов.
Овладение энергией электричества проложило дорогу всеобщей электрификации промышленности и быта, созданию механизированных производств и принципиально новых аппаратов и устройств. Открытие электромагнетизма позволило осуществлять беспроводную передачу информации на любые расстояния. Это привело к возникновению радиосвязи, радиолокации, различных электронных приборов. Наконец, открытие деления атомного ядра позволило создать ядерное оружие и атомную энергетику. Появилось оружие глобального удара — стратегические силы ядерного сдерживания.
В то же время за последние 50 лет в физике не произошло никаких прорывных открытий. Научная мысль топчется на месте. Плодятся многочисленные теории, которые безуспешно пытаются объяснить основные законы мироздания. Однако такие принципиальные вопросы как природа гравитации и электромагнетизма, включая теорию поля, распространение света и электромагнитных волн, по-прежнему остаются без ответа. Нет прогресса и в такой важной области применения теории атомного ядра как управляемая термоядерная реакция.
Между тем, накопившийся к настоящему моменту огромный экспериментальный материал на базе новейших приборов и технологий показывает несоответствие этих данных многим базовым постулатам современной физики, таким как, например, закон всемирного тяготения, теория относительности, корпускулярно-волновая теория и другие. Данный научный тупик является в значительной степени результатом той идейной деградации, которая охватила западную цивилизацию в последние несколько десятилетий.
Также как и в области общественных наук, в физике сложилась, своя политкорректная среда, научный монополизм, непререкаемые авторитеты, что препятствует идейной конкуренции и душит любую живую и смелую мысль. А поскольку проведение серьезных научных экспериментов, в отличие от прошлых времен, требует существенных материальных затрат, то осуществление исследований, выходящих за рамки общепринятого консенсуса, становится невозможным. Таким образом, без слома системы научного монополизма тупик в физике, также как и во многих других областях науки, преодолеть не удастся. Однако на Западе такое переформатирование невозможно без изменения идейного основания всего западного общества.
Сейчас научно-технический прогресс идет лишь в прикладных областях физики. Прежде всего, это относится к сфере новых материалов, создаваемых при помощи нанотехнологий. Такие материалы реально повышают возможности вооружений. Но не на порядки и даже не в разы, а на проценты. Например, создание более совершенных и легких бронежилетов на основе нанотехнологий повышает выживаемость личного состава в стрелковом бою, что очень полезно для проведения контрповстанческих или диверсионных операций. Однако в крупномасштабном бою с использованием крупнокалиберных пулеметов и артиллерии такие бронежилеты не дадут существенных преимуществ.
Использование нанотехнологий для укрепления танковой брони может дать определенный эффект для повышения выживаемости в условиях применения имеющихся противотанковых средств. Но это приведет лишь к созданию нового поколения более мощных противотанковых снарядов, для чего имеется достаточный технический потенциал, даже на базе технологий сегодняшнего дня. А вот для такого принципиального скачка, какой произошел вследствие замены кавалерии танками, условия сейчас отсутствуют и вряд ли возникнут в перспективе до 2050 года.
Нанотехнологии могут и скорее всего приведут к созданию новых легких и сверхпрочных материалов, которые будут применяться в авиастроении. Это повысит скорости летательных аппаратов, выводя их на уровень гиперзвука. А также позволит создать летательные аппараты выходящие из атмосферы в космическое пространство и возвращающиеся обратно в пилотируемом режиме. Это значительно усилит размах и скорость применения средств воздушного нападения.
В то же время военная эффективность гиперзвуковых летательных аппаратов, скорее всего, не будет столь значительной, как представляется некоторым экспертам. Проще говоря, самолеты класса воздух-космос, даже обладая гиперзвуковыми характеристиками, не смогут превзойти по эффективности современные баллистические ракеты с маневрирующими боевыми блоками. А использовать столь дорогостоящие самолеты для ведения обычной, неядерной войны, видимо, будет слишком дорогим удовольствием, особенно если учесть, что в нижних слоях атмосферы они не смогут реализовать свой гиперзвуковой потенциал, а следовательно не смогут добиться преимущества в обычных воздушных боях.
В то же время новые материалы могут обладать еще одним полезным свойством — понижать радиолокационную заметность самолетов. Однако сделать авиацию полностью невидимой для радаров и других средств слежения, и наблюдения они не смогут. Более того, такое повышение невидимости, вероятно, будет нивелировано совершенствованием средств радиоэлектронной борьбы (РЭБ), которые в последнее время демонстрируют все возрастающий потенциал противодействия средствам наведения, управления и связи потенциального противника.
До последнего времени наращивание количества и качества высокоточного оружия, создание дистанционно управляемых или полностью автономных роботизированных систем считалось наиболее перспективным направлением развития вооружений. Предполагалось, что именно в этой области может произойти военно-технологический прорыв, который позволил бы США изменить военно-стратегический баланс в свою пользу. Сделав ставку на форсированное развитие высокоточных систем, Вашингтон предполагал, что с их помощью сможет реализовать доктрину молниеносного глобального удара, рассчитанную на то, чтобы вывести из строя систему управления и ударные комплексы сил ядерного сдерживания России или Китая. Однако развитие сил РЭБ поставило под серьезное сомнение перспективы высокоточного оружия и роботизированных комплексов.
Различные станции РЭБ, созданные в России позволяют дезориентировать и сбивать с курса высокоточные крылатые ракеты и снаряды противника. Более того, они позволяют перехватывать управление беспилотными летательными аппаратами, а также выводить из строя и ослеплять РЛС и другие средства наблюдения и слежения потенциального противника. В итоге, высокоточное оружие в противоборстве с российской армией может вообще потерять свою эффективность. А если учесть, что стоимость этого оружия чрезвычайно высока, то может начаться попятное движение — возвращение традиционных средств ведения войны, менее зависимых от электронных компонентов.
Конечно, Запад мог бы пойти по пути развития средств преодоления РЭБ. Однако этот путь представляется чрезвычайно затратным. Так как стоимость и без того очень дорогих высокоточных боеприпасов и ракет еще более возрастет. В итоге они могут оказаться слишком обременительными даже для богатого Запада. Это, конечно, не означает, что высокоточное оружие полностью исчезнет из арсеналов современных армий. Оно будет использоваться для поражения некоторых высокоценных целей, а также для разгрома армий противника более низкого технологического уровня. Однако, всеобщее очарование высокоточным оружием, скорее всего, пойдет на спад.
Современные армии будут стараться поддерживать оптимальный баланс между высокоточными и стандартными типами боеприпасов, между БПЛА и пилотируемой авиацией, между электронной и визуальной разведкой, между спутниковыми и традиционными системами наведения. Таким образом, можно с достаточно высокой долей уверенности утверждать, что дальнейшее совершенствование высокоточного и роботизированного оружия не приведет к каким-то принципиальным военно-технологическим скачкам, способным кардинально повлиять на военно-стратегический баланс.
Маркером возникновения условий для военно-технологического рывка могло бы стать какое-нибудь важное научное открытие в области физики. Однако если судить по источникам, имеющимся в публичном доступе, таких открытий сейчас не просматривается. Но даже, если и предположить, что какое-то открытие такого уровня и будет сделано в ближайшие годы, этого все равно будет недостаточно, чтобы быстро изменить военно-стратегический баланс в чью-то пользу. Надо понимать, что от научного открытия до появления возможности создания принципиально новых военных технологий должно пройти достаточно много времени. Поэтому появление революционных видов вооружений до 2050 года является крайне маловероятным. То есть такое развитие событий, как появление у США атомной бомбы в 1945 году, в то время как у других государств ее не было даже на подходе, сейчас невозможно.
Если же взглянуть на более отдаленную перспективу, то можно представить теоретическую возможность военно-технологических прорывов в следующих направлениях. Например, понимание природы гравитации позволило бы создать антигравитационный двигатель, который стал бы основой для совершенно нового поколения транспортных средств. То есть произошел бы прорыв сопоставимый с переходом от конной тяги к двигателю внутреннего сгорания. На этой основе появился бы совершенно новый тип вооруженных платформ, позволяющий вести боевые действия сразу в трех средах — в воздухе, в космосе и под водой. Скорость перемещения и маневренность этих платформ сделала бы невозможным их поражение современными средствами ПВО и ПРО.
Разгадка тайны электромагнитных волн позволила бы создать реальные виды оружия направленной энергии, которые сейчас находятся в зачаточном состоянии, так как уперлись в барьер энергетических возможностей. В то же время получение доступа к бесконечной энергии, заложенной в структуре пространства, позволило бы снять эти ограничения. Более того, это, видимо, открыло бы дорогу к созданию принципиально новых средств защиты в форме силовых полей. К тому же, понимание структуры строения пространства позволило бы овладеть технологиями полной невидимости, сплошного экранирования военных объектов, вооружений и военнослужащих. Однако, как уже отмечалось, подобные открытия в физике пока не вырисовываются.
Таким образом, можно предположить, что процесс развития вооружений будет пока протекать в форме постепенного совершенствования имеющихся систем на основе уже известных технологий. А это неспособно решительным образом изменить существующий баланс военных сил. Конечно, при том понимании, что и Россия не будет сидеть сложа руки. Так, например, если бы Россия не реагировала на развитие США глобальной системы ПРО, то это, безусловно, создало бы угрозу для российских стратегических сил ядерного сдерживания. И эта ситуация могла бы привести к неблагоприятному изменению военно-стратегического баланса. Напоминанием о последствиях подобного поведения может служить опыт Крымской войны, когда даже незначительное превосходство западной коалиции во флоте и стрелковом оружии вынудили Россию принять невыгодные условия мира.
Однако, создание Россией высокоманевренных МБР и БРПЛ типа «Тополь М», «Ярс», «Рубеж» и «Булава», а также разработка гиперзвуковых маневрирующих боевых блоков для этих ракет фактически обнуляет современные американские усилия в области ПРО. Между тем, Россия предприняла и дополнительные страховочные меры в области противодействия ПРО, приняв на вооружение крылатые ракеты сверхбольшой дальности (5500 км) и вводя в строй ударные атомные подводные лодки типа «Ясень» пониженной шумности. Таким образом, РФ приобретает потенциал массированного ядерного удара по всей территории США с использованием КРМБ. В этих условиях дальнейшее развитие американской системы глобальной ПРО неспособно подорвать стратегический паритет между Россией и США.
Таким образом, сейчас в мире сложилась уникальная ситуация, когда накопленные огромные запасы оружия страшной разрушительной силы не могут быть применены и даже полноценно конвертированы в реальное политическое влияние. Сложившийся в мире военно-стратегический паритет не позволяет западной цивилизации бесконтрольно использовать военную силу для навязывания человечеству своей воли. Простое количественное наращивание военно-силовой компоненты уже не дает эффекта. А попытки взломать военно-стратегический паритет путем создания новых видов оружия пока не дали заметных результатов и, скорее всего, не дадут в перспективе до 2050 года.
Более того, даже незначительные военно-технические преимущества над другими странами, имеющиеся сейчас у США продолжают неуклонно сокращаться. Не случайно в докладе Пентагона о перспективных военных технологиях прямо говорится: «Преимущества, обеспеченные нашим лидерством в таких возможностях, как GPS, интернет-коммуникации, космическое оповещение и технологии „невидимок", будут сокращаться и во многих случаях ликвидированы. Для сохранения превосходства в военной области будет необходимо разработать новые технологии, тактику и процедуры, которые... компенсируют наше предыдущее превосходство, существовавшее два десятилетия»308.
Не случайно, что в этих условиях военная мысль стала искать новые формы и способы использования военной силы. И, надо сказать, преуспела в этом. Быстрое проникновение информационных технологий в различные сферы человеческой деятельности: экономику, политику, социальные отношения — породило новые возможности не только в сфере международной торговли, финансов, политической и культурной жизни, но также в сфере обороны и безопасности.
308 Technology and Innovation Enablers for Superiority in 2030 // Report of the Defense Science Board. September 19, 2013 / Office of the Secretary of Defense. Wash., DC 20301-3140. P. VIII.
По существу, информационные технологии послужили основой для настоящей революции в области военного искусства. Информационное воздействие на противника становится сейчас важнейшим элементом стратегии и тактики применения вооруженных сил. Как отмечают некоторые эксперты, информационное пространство стало «пятым полем боя», наряду с сухопутным, морским, воздушным и космическим театрами военных действий309. Российский исследователь В. И. Слипченко, занимающийся анализом развития систем вооружений и революции в военном деле, полагает, что следующим поколением войн, седьмым по счету, будут информационные войны, которые будут вестись информационным оружием310.
Хотя современное высокоточное оружие (т. н. оружие шестого поколения войн) включает в себя информационную компоненту, этим роль данной компоненты в ведении войны далеко не ограничивается. Как, например, отмечает А. В. Бедрицкий, «сегодня основная роль информационных систем в военной сфере заключается не столько в повышении точности поражения цели, сколько в том, что с их помощью можно реорганизовать структуру вооруженных сил, сделать их более гибкими и эффективными, повысить скорость реагирования на поле боя, а также выработать новые тактические приемы»311.

309 Lewis J., Timlin K. Cybersecurity and Cyberwarfare: Preliminary Assessment of National Doctrine and Organization, UNIDIR, 2011.
310 Слипченко В. И. Война будущего: прогностический анализ. URL:http:// www.scribd.com/doc/26599/В-Слипченко-Война-будущего-прогностичес-кий-анализ
311 Бедрицкий А. В. Реализация концепции информационной войны военно-политическим руководством США на современном этапе : автореферат дисс.. канд. полит.наук : 23.00.04 Москва, 2007. С. 7.
Российский исследователь Р. В. Болгов, сотрудник СПбГУ, выделяет следующие основные характеристики информационной войны.
1. Ведение информационной войны достаточно дёшево. Хотя нужно признать, что сейчас существует тенденция к их подорожанию в связи с ростом спроса на средства их ведения, но по общему уровню капиталовложений в их организацию они пока что относительно дёшевы. В отличие от традиционных военных технологий, информационные технологии не требуют обязательной государственной поддержки.
2. Стираются традиционные различия между общественными и частными интересами, между военными действиями и преступным поведением. Стираются признанные межгосударственные границы.
3. Индустриально развитые государства являются наиболее уязвимыми перед лицом информационных атак. Например, США являются наиболее развитой, но при этом и наиболее уязвимой в информационной сфере страной, поскольку их экономика, политика, дипломатия и другие сферы сильно зависят от информационных технологий и систем, и их разрушение грозит разрушению всей жизнеобеспечивающей инфраструктуры внутренней безопасности. Эти опасения нашли отражение в Национальной стратегии внутренней безопасности312.
Не случайно, средства информационного воздействия становятся важным элементом военного потенциала государств, эффективно дополняющим традиционные средства ведения войны. В структуре вооруженных сил появляются специальные подразделения, основной задачей которых является ведение информационного противоборства и отражение информационных атак (так, в США с 2009 г. действует киберкомандование Cyber-com, планируется создание аналогичной структуры в России)313. Международные организации, действующие в сфере безопасности, также координируют активность государств в данной сфере (так, действует Центр передового опыта по совместной киберзащите НАТО, а в рамках ОДКБ проводятся операции по противодействию киберпреступности «ПРОКСИ»).
Можно утверждать, что уже началась гонка кибервооружений и она будет только усиливаться. Эта гонка на национальном, международном и союзном уровне будет отражать текущий баланс сил на международной арене. В настоящее время в информационном пространстве, по мнению ряда исследователей, как российских, так и зарубежных, наметилась ситуация баланса сил, среди ключевых игроков отмечают США, Россию, КНР, Великобританию, Францию.
312 Болгов Р. В. Информационные технологии в современных вооруженных конфликтах и военных стратегиях // Дисс. ... ученой степени кандидата политических наук. СПб: СПбГУ, 2011.
313 Рогозин анонсировал создание киберкомандования в Вооруженных силах // Взгляд. 2012. 21 марта.
В будущем данные страны сохранят свой ведущий потенциал в рассматриваемой области и к ним, возможно, присоединится Япония.
В этой связи важно рассмотреть перспективные тенденции развития тех информационных технологий, которые смогут оказывать существенное влияние на международную обстановку. К ним следует отнести следующие:
1. Основное количество пользователей информационных технологий будет проживать в странах Азии и Ближнего Востока. Таким образом, в рассматриваемом будущем мы станем свидетелями действительно многоязычного интернета. На современном этапе второй по распространенности язык в интернете — китайский314 и у него есть все шансы обойти английский в будущем, особенно после внедрения многоязычных доменных имен (многоязычные доменные имена — имена, представленные символами национальных алфавитов, а не только латинского алфавита). Русский язык также сможет упрочить свои позиции, для этого были предприняты необходимы шаги, в частности, в 2010 г. был создан домен на кириллице «.рф».
2. Будет сформирована повсеместная сеть или Web 3.0. Большая часть подключений будет осуществляться не с помощью стационарных компьютеров (как это было предусмотрено создателями сети), а с помощью мобильных телефонов и иных типов устройств, использующих, как правило, динамические IP-адреса (динамические IP-адреса присваиваются устройству, подключаемому к сети, только на время подключения, в отличие от традиционных, статических IP-адресов, которые присваиваются устройствам (персональным компьютерам), на неограниченный период времени.
3. Широкое распространение получают блоги, социальные и peer-to-peer сети, вследствие чего пользователи уже не являются пассивными получателями информации, а ее активными создателями, зачастую создавая серьезную конкуренцию ведущим медиа-компаниям. После 2021 года число пользователей социальных сетей будет составлять более 50% населения Земли. При этом будут усиливаться региональные социальные сети, ориентированные на отдельные регионы, как например, Вконтакте, широко используемая на пространстве СНГ.
4. Наметилась тенденция к конвергенции телекоммуникаций или появления унифицированных коммуникаций. Постепенно происходит объединение интернета и других телекоммуникационных технологий: радио, телевидения, телефона и др. на основе IP-сетей или сетей, основанных на пакетной передаче данных. Данная тенденция сохранится и в рассматриваемом будущем.
5. К перспективным технологическим тенденциям развития интернета относят также появление т. н. «больших данных». Как правило, под большими данными понимают массивы данных, размер которых превышает возможности оборудования по хранению, управлению и анализу. Сам термин получил распространение во второй половине 2000-х гг. в связи с оцифровкой больших массивов данных, а также появлением значительных объемов цифровой персональной информации пользователей социальных сетей. Появление больших данных, а также программного обеспечения позволяющего их анализировать, в перспективе может стать очередным пунктом на повестке дня международной информационной безопасности. Как отмечают К. Н. Кукьер и В. Майер-Шёнбергер «Если говорить об ускорении экономического роста, оказании услуг населению или о ведении войн, преимущества получат те, кто сможет поставить большие данные себе на службу»315. Также следует отметить, что глобальное информационное пространство, первоначально сформировалось как единая система с центром информационных потоков и инфраструктуры в США. Однако по мере развития интернета и осознания его значимости, появилась тенденция к регионализации глобального информационного пространства. Сейчас в потоках мирового интернет-трафика (рассчитанного на основании анализа передачи пакетов данных по открытым сетям) США остается центральным информационным хабом (34.2% траффика проходит через США). Однако в период до 2040 года США утратят свое значение центрального информационного хаба.

314 Internet World Stats. Usage and population statistics. URL:www.internet-worldstats.org
315 Кукиер К., Майер-Шёнбергер В. Большие данные // Россия в глобальной политике. 2013. № 3. URL: http://www.globalaffairs.ru/number/Bolshie-dannye--16038
Вместе с тем интенсифицируются информационные потоки между культурно и территориально близкими государствами (исследователи выделяют Латиноамериканский кластер, кластер стран Юго-Восточной Азии (с очень большим количеством смежных взаимосвязей), постсоветский кластер, Евроатлантический кластер (внутри которого отдельно выделяют Североевропейский и Южноевропейский кластеры). При этом в перспективе можно ожидать, что интенсифицируются потоки пакетной коммуникации между государствами ШОС и БРИКС, что обусловлено, прежде всего, политическими причинами и стремлением государств создать альтернативный проект интернета316 (однако, пока рано говорить о формировании кластера, так как культурные и языковые различия препятствуют коммуникации на уровне обществ).
Таким образом, тенденция к регионализации, характерная для современной международной политики и мировой экономики317, характерна также и для информационного пространства. Регионализация происходит как часть более широкой тенденции к «балканизации» интернета, выделению сегментов сети с целью защиты «информационного суверенитета», что обусловлено, с одной стороны, сохраняющимися межгосударственными противоречиями, а с другой стороны, стремлением обеспечить информационную безопасность и извлечь коммерческую выгоду из развития интернет-технологий.
Далее следует также обратить внимание на контентную составляющую, то есть на модели взаимодействия при получении знаний в интернете. Иными словами, следует рассмотреть процесс использования общих веб-сайтов, в качестве источников информации в разных странах. Такой подход позволит дополнить предыдущий анализ, сделав его более содержательным, так как он дает представление не только о потоках данных, но и моделях взаимодействия при их использовании.
316 Страны БРИКС создадут независимый от США интернет // Новости RT на русском. 29.10.2013. URL: http://russian.rt.com/article/17519
317 См. напр.: UNCTAD World investment report 2014 — Investing in the SDGs: an Action Plan. UNCTAD/WIR/2014. Geneva, 2014. URL: http://unctad. org/en/pages/PublicationWebflyer.aspx?publicationid=937
При использовании общих веб-сайтов главным фактором, определяющим предпочтения пользователей интернета является культурная и языковая близость, без которой труднодостижимо формирование единого информационного пространства в регионе. Китай вместе с Гонконгом, Тайванем и Малайзией формируют отдельный кластер, КНР в свою очередь имеет прочные взаимосвязи с Кореей, Сингапуром и Японией. Россия и постсоветские страны формируют единый информационный кластер. При этом связи Китая с Россией в данном измерении не столь значимы. Третий кластер глобального интернета представляет из себя группу арабских стран, среди которых Саудовская Аравия, Египет, Алжир, Кувейт, Катар, Объединённые Арабские Эмираты.
Население стран в рамках одного кластера использует одни и те же сайты для получения информации, общения и пр., что отражается на мировоззрении и самоидентификации населения данных стран. В определенной степени данная тенденция к регионализации обусловлена политическими причинами, а именно стремлением обособиться от глобального информационного пространства, сохранив собственную идентичность в условиях глобальной информатизации. Кроме того, определенное влияние оказывают языковые различия и запреты на использование американских социальных медиа в указанных государствах, которые рассматриваются как каналы распространения «мягкой силы» и влияния США.
Таким образом, если на начальных этапах своего развития информационное пространство многими исследователями и экспертами рассматривалось как новая сфера, к которой неприменимы традиционные для международной политики правила политического взаимодействия, то сейчас очевидно, что международная политика все больше становится определяющим фактором развития информационного пространства.
События «Арабской весны», получившие в СМИ название «Twitter-революций», актуализировали проблему информационной безопасности и способствовали стремлению государств укрепить свой суверенитет в глобальном информационном пространстве. Дополнительный импульс придают учащающиеся кибератаки, в частности, атаки вируса Stuxnet на ядерные объекты Ирана в 2011 году, которые наглядно демонстрируют, что информационные войны и информационное оружие — это уже не абстрактные сценарии футурологов, но вполне реальная международная практика. Передача управления интернетом на межгосударственный уровень видится как важное условие более безопасного и стабильного интернета.
Интернет как глобальная сеть, не знающая границ, вступает в противоречие с существующей Вестфальской политической системой мира. Значительная часть государств стремится усилить свой контроль над национальными сегментами сети, при этом обеспечив их эффективное участие в общемировых информационных процессах. Наметилось перенесение характерных для мировой политики отношений и институтов в глобальное информационное пространство. «Цифровой Вестфаль» предполагает формирование такой тенденции развития международной политики в глобальном информационном сообществе, которая основана на уважении суверенитета в информационном пространстве.
Вместе с тем, использование информационных технологий в военно-политических целях лишь в ограниченной степени попадает в сферу действия норм международного права. Поэтому все более актуальной становится адаптация международного права к особенностям информационной сферы. Россия стала первым государством, поднявшим на международном уровне вопрос о появлении принципиально новых — информационных угроз национальной и международной безопасности в XXI веке.
С 1998 г. по инициативе России резолюция «Достижения в сфере информатизации и телекоммуникаций в контексте международной безопасности» принималась Генеральной Ассамблеей ООН ежегодно. Россия ориентирует международное сообщество на исследование угроз в сфере информационной безопасности и возможных совместных мер по их устранению, в том числе на создание международно-правового режима, ограничивающего возможности использования компьютерных технологий во враждебных целях. Кроме того, Россия инициирует обсуждение проблемы информационной безопасности на региональном уровне, в рамках таких организаций и форумов, как ШОС, АТЭС, БРИКС, ОБСЕ, ОДКБ и др.
Международное сотрудничество по обеспечению информационной безопасности в регионе АТР ограничивается противоречиями в государственных интересах ряда ведущих игроков. Прежде всего, растут разногласия между США и Китаем в сфере обеспечения информационной безопасности318. Эти два государства предлагают противоположные видения проблемы обеспечения информационной безопасности. Если Китай, как и Россия, выступает за государственное регулирование информационной сферы и обеспечение информационной безопасности на основании международных договоров, то США предпочитают частную модель регулирования.
До недавнего времени США уклонялись от признания военно-политической составляющей информационной безопасности, делая акцент на террористической и преступной компонентах. В настоящее время США признают наличие военно-политических угроз международной информационной безопасности, при этом основываясь на праворегулирующем, а не предотвращающем подходе. В то время как Россия выступает за исключение интернет-пространства из военных действий (что нашло, в частности, отражение в проекте «Правил поведения в информационном пространстве»319, предложенном государствами ШОС для принятия в качестве официального документа ООН), США предлагают распространить на данную сферу нормы и принципы международного гуманитарного права.
Позицию стран НАТО, прежде всего США, по вопросу международно-правового регулирования военно-политического аспекта информационной безопасности отражает опубликованное 19 марта 2013 года Таллинское руководство о применимости международного права к конфликтам в киберпространстве320. Данный документ, подготовленный группой экспертов Центра совместной киберзащиты НАТО в Таллине, посвящен вопросам применения международного права к конфликтам в информационной сфере, прежде всего, в ее технологическом измерении.
318 See: Lieberthal K., Singer P. Cybersecurity and U.S.-China Relations. Washington: Brookings institute. Jonh L. Torton China Institute in Brooking, 2012. 41 p.
319 Письмо постоянных представителей Китая, Российской Федерации, Таджикистана и Узбекистана при Организации Объединенных Наций от 12 сентября 2011 года на имя Генерального секретаря. Правила поведения в области обеспечения международной информационной безопасности. A/66/359. URL: http://rus.rusemb.org.uk/data/doc/internationalcoderus.pdf (дата последнего обращения 06.05.2014)
320 Tallinn Manual on the International Law Applicable to Cyber Warfare. / ed. by M. Schmitt. Cambridge University Press, 2013. xix, 282 p
Таллинское руководство исходит из возможности ведения военных операций и таким образом может способствовать милитаризации информационного пространства, в то время как Россия подчеркивает необходимость полного запрета информационного оружия. Признание информационной сферы в качестве объекта регулирования международного гуманитарного права (права ведения военных действий) легитимизирует возможность информационных войн, подчиняя их, однако, определенным правовым ограничениям (недопущение атак на объекты гражданской инфраструктуры и пр.321 Долгое время США занимали лидирующие позиции в области развития информационных технологий, и, следовательно, не были заинтересованы в принятии на себя международных обязательств в данной сфере. Однако в последние годы наметилось изменение баланса сил в глобальном информационном пространстве. В США приходит осознание того, что они сами оказываются весьма уязвимыми. На современном этапе США более склонны поддерживать многосторонние инициативы по обеспечению информационной безопасности (в американской терминологии «кибербезопасности»), что открывает возможности для формирования международного режима в данной сфере. Наметилось развитие сотрудничества США с Россией, была создана «горячая линия» Москва-Вашингтон для предупреждения эскалации враждебности вследствие возможной кибератаки. Решение о создании «горячей линии» было достигнуто в ходе переговоров на саммите «Группы восьми» в Северной Ирландии в июне 2013 г. как часть общего пакета договоренностей о мерах укрепления доверия в киберпространстве.
321 Rauscher K., Korotkov A. Working towards rules for governing cyber conflict. Rendering Geneva and Hague conventions in cyberspace. East-West Institute, 2011. — 58 p.

 

 


Глава VII Динамика развития основных субъектов международной системы: локальных человеческих цивилизаций, государств и коалиций

 

7.1. Роль ЛЧЦ в современной системе международных отношений

Правомерность рассмотрения локальных человеческих цивилизаций в качестве субъектов международной системы на первый взгляд вызывает определенные сомнения, так как ЛЧЦ являются довольно аморфными образованиями и очень редко имеют единый центр принятия решений. Иерархические ЛЧЦ существуют, как правило, только в рамках имперских образований, каковыми являлись, например, Римская или Китайская империи. Но даже в этих случаях границы распространения ЛЧЦ не полностью совпадали с границами империй. С одной стороны, империи поглощали страны и народы, которые относились к другим цивилизациям, и их ассимиляция в имперскую ЛЧЦ далеко не всегда заканчивалась успехом. С другой стороны, влияние имперской ЛЧЦ могло распространяться на страны и народы, формально не входившие в границы империи, но, тем не менее, ориентировавшиеся на эту империю политически и идеологически.
Тем не менее, даже ЛЧЦ, которые не имели иерархической структуры располагали институтами, способными принимать решения, оказывающие влияние на данную ЛЧЦ в целом. Эти институты, как правило, были построены по сетевому принципу. Наиболее наглядный пример — это Римская католическая церковь, оказавшая решающее влияние на формирование западной цивилизации. Таким образом, религиозные организации, тайные общества, система династических родственных связей, а в нынешние времена бесчисленные международные организации промышленников, финансистов, ученых, экспертов и т. п. являются тем самым каркасом, на котором строится функционирование ЛЧЦ в качестве субъекта международных отношений.
К тому же, в каждой ЛЧЦ всегда имеется одно или несколько государств-лидеров, которые действуют на международной арене не только как самостоятельные субъекты международных отношений, но и как представители определенных ЛЧЦ. При этом эти государства защищают не только собственные национальные интересы, но и интересы других государств и народов своей ЛЧЦ. И это является не просто абстрактным благодеянием, но и вполне прагматичным стремлением укрепить собственное влияние в международных делах. Так, например, Российская империя традиционно выступала в качестве защитника православных народов от притеснения со стороны Османской империи. При этом Россия стремилась вытеснить Турцию из районов проживания христианского населения, прежде всего, в Закавказье и на Балканах. В настоящее время шиитский Иран выступает как защитник всего шиитского населения Ближнего Востока, ослабляя влияние суннитских государств, прежде всего, своего основного конкурента в регионе Саудовской Аравии. Одновременно, Иран позиционирует себя как лидер всех мусульман Ближнего Востока, выступающих против оккупации Израилем территории Палестины.
Государства, принадлежащие к той или иной ЛЧЦ, вынуждены как-то себя позиционировать в отношении стран-лидеров своей ЛЧЦ. А поскольку деятельность последних направлена на защиту не только собственных интересов, но и ценностей всей ЛЧЦ, то эти государства так или иначе вынуждены следовать в фарватере политики стран-лидеров. Более того, страны лидеры получают возможность не только влиять на политику правительств других государств собственной ЛЧЦ, но вступать в прямое взаимодействие с обществами и элитами этих государств, причем не только властными, но и оппозиционными. Используя для такого взаимодействия собственные национальные институты, страны-лидеры создают сетевые структуры, имеющие влияние на всю ЛЧЦ. Причем, со временем складывается парадоксальная ситуация, когда данные сетевые структуры начинают оказывать обратное влияние, на национальные институты стран-лидеров, вынуждая эти институты действовать уже не столько в национальных интересах, сколько в интересах всей ЛЧЦ в целом.
Наиболее рельефно данная ситуация проявляется сейчас в Западной Европе. Ни один лидер даже крупного государства, таких как Франция или Германия, не может поставить интересы собственной страны на первое место, по сравнению с интересами Запада в целом. Такой лидер сразу же становится объектом нападок СМИ, различных общественных организаций и элитных групп за нарушение «солидарности». Причем, последствия таких нападок могут быть самыми плачевными — от отставки с занимаемого поста до обвинений в коррупции и тюремного заключения. По существу, можно говорить о появлении в Евросоюзе своеобразной инквизиции нового образца.
Таким образом, локальные человеческие цивилизации можно по праву считать полноценными субъектами международных отношений. Причем, есть основания полагать, что значение противоборства ЛЧЦ в международной политике XXI века будет стремительно возрастать. Именно на их основе будут формироваться будущие центры силы и международные коалиции322.
Тенденция роста значения отдельных ЛЧЦ в мировой политике (в баллах — от 1 до 100)

322 Подберезкин А. И. Третья мировая война против России: введение к исследованию. М. : МГИМО-Университет, 2015. С. 90-99.
Это связано с тем, что на фоне кризиса западной системы ценностей и западной экономической модели, мировоззренческая борьба за выбор нового пути развития человечества резко обострилась. Как видно из нижеследующей матрицы, борьба за «свое место» в иерархии человеческих цивилизаций идет, и будет идти очень сильно, параллельно с усилением отдельных политических центров силы.
Самая простая конфигурация мировых сил после 2021 года сегодня выглядит следующим образом:

Рис. 7.1. Конфигурация мировых сил (ЛЧЦ) после 2021 года (общепринятый взгляд)

Применительно к этой конфигурации, как правило, ведутся споры о том, какие отношения будет между западной ЛЧЦ и китайской — партнерские или враждебные? При этом роль российской ЛЧЦ нередко рассматривается в качестве союзника КНР или США, «склоняющего чашу весов противоборства» на ту или иную сторону.
Между тем Китай может выбрать (и, похоже, так и делает) другую мировую модель взаимоотношений, которая строится на «равноудаленности» (или «равноприближенности») со всеми цивилизациями и странами, позиционируя Поднебесную в центре этой модели (рис. 7.2).
Не случайно, например, КНР выстраивает, во-первых, именно систему двусторонних, а не многосторонних отношений. Во-вторых, инвестирует в транспортные коридоры. А в-третьих, избегает стратегических военно-политических союзов.

Рис. 7.2. Конфигурация мировых сил (ЛЧЦ) после 2021 года (китайский взгляд)

В «набор» двусторонних встреч и контактов руководства КНР входят все страны и регионы. Не случайно и то, что объем торговли КНР выглядит очень сбалансировано со всеми центрами силы. На конец 2013 года с ЕС — 560 млрд долл.; США — 520 млрд долл.; АСЕАН — 443 млрд долл. Таким образом, КНР создает — спокойно, целенаправленно и последовательно — ту «параллельную реальность» в мире, которая ему необходима.
Как отмечает эксперт А. Виноградов: «Вся эта активная деятельность Пекина — строительство портов и дорог, активное развитие экономического сотрудничества с самыми различными странами, формирование инфраструктуры, способной накрепко соединить Китай с самыми различными уголками мира и обеспечить бесперебойную поставку китайских товаров во все страны — это на самом деле лишь часть той кропотливой работы, которую ведёт Китай, по-прежнему стараясь не вступать в открытую конфронтацию с существующим миропорядком (и в этом смысле известный завет Дэн Сяопина — «не высовываться» — по-прежнему может считаться одной из основ внешнеполитической деятельности руководства КНР на международной арене).
Работа по созданию «параллельной реальности», существующей независимо от тех, кто сегодня пока ещё определяет судьбы мира — США, стран Запада и международных финансовых структур, — ведётся постоянно и активно. И в тех случаях, когда эта реальность нуждается в защите, Китай уже способен действовать жёстко и твёрдо, отстаивать свои интересы (именно на это и намекают те, кто уже сегодня в Китае призывает отказаться от вышеупомянутого постулата Дэна).
Международные организации, созданные без участия США и западных стран, — ШОС, БРИКС и др., переход на расчёты в юанях, которые уже сегодня практикуются (на основе прямой взаимной конвертации) с Японией, Гонконгом, Макао, странами АСЕАН, Великобританией (обсуждается переход на подобные расчёты с Россией и другими странами БРИКС), создание под эгидой Китая многочисленных зон свободной торговли по всему миру, формирование независимой от МВФ и США международной финансовой системы — банки в Азии и банк БРИКС — всё это шаги, ведущие к построению такой «параллельной реальности».
Замечу, что параллельная реальность, независимая от руководства Европейского союза, уже существует и в Европе. Это созданный несколько лет назад и успешно функционирующий форум КНР — страны Центральной и Восточной Европы.
Пекин некоторое время назад без оглядки на Брюссель начал активно налаживать двусторонние экономические связи с проблемными европейскими странами (страны Центральной, Восточной и Южной Европы), вовлекая их в свою орбиту. А с началом второго десятилетия нынешнего века даже перешёл к формированию так называемого субрегионального формата сотрудничества, создав независимый от отношений с Брюсселем форум Китай — страны ЦВЕ со штаб-квартирой (вернее, представительствами стран-участниц) в Пекине»323.
323 Виноградов А. Асимметричный ответ, или Стратегия Китая в глобальном мире. Ч. 2 / Эл. ресурс: «Однако». 2015. 6 февраля / http://www.odnako.org/
Как вино на примере КНР, каждая ЛЧЦ будет стремиться «приспособить под себя» будущую модель мирового устройства. Но далеко не каждой это удастся: если китайская стратегия может быть названа сегодня наиболее перспективной и результативной, американская — наиболее влиятельной, а исламская — радикально-наступательной, то российская — в лучшем случае только как «перспективная».
Особенно важное значение приобретает в этой связи развитие отношений между западной и китайской ЛЧЦ, которые определят основной характер МО уже в среднесрочной перспективе. Это хорошо видно на примере долгосрочного прогноза двух базовых показателей — ВВП государств и душевого ВВП ведущих стран до 2030 года. Так, если верить прогнозу, то ВВП США и КНР могут практически сравняться к 2030 году (хотя, по данным ВБ, это уже произошло в 2014 году по ППС). Соответственно, для МО 2030 года это будет означать, что два мировых центра силы будут формировать мировую повестку дня, а с точки зрения господствующего сценария противоборства цивилизаций, это будет означать неизбежный конфликт в борьбе за влияние в мире.

 


7.2. Состояние и перспективы развития основных ЛЧЦ


7.2.1. Западная цивилизация
В XXI веке западная цивилизация продолжает оставаться наиболее влиятельной ЛЧЦ. Она сохраняет мощные экономические, военно-политические и информационные инструменты влияния на всю систему международных отношений. Очевидна также держава-лидер западного мира, это — США. Попытки ЕС выдвинуться на роль «второго лидера» в военно-политической области наталкиваются постоянно на внутреннюю политическую раздробленность «единой Европы». С учетом хронического политического кризиса в ЕС и постоянных разногласий стран-членов относительно общеевропейской военной и внешней политики, маловероятно, что Европе удастся утвердиться в качестве равноправного второго центра западного мира.
Запад в противостоянии с основными цивилизационными конкурентами продолжит путь к созданию коалиций, противостоящих новым, нарождающимся центрам силы. Противники при этом изолируются, превращаются в «государства-изгои». Правда, возможности для реализации такой стратегии продолжают сокращаться в связи с общим увеличением роли и веса азиатских стран (Китай, Индия, Иран) в системе международных отношений.
Сейчас за тем, что называется западный мир, стоит одна, достаточно определенная модель развития. Она предполагает идеологию и систему ценностей, сочетающую принципы: а) приоритета прав атомарного индивида над групповыми общностями («права человека»); б) конкурентной политической системы со свободными выборами как единственной легитимной формы политического правления («демократия»); в) распределения ресурсов на свободном рынке как единственной эффективной формы хозяйствования («рыночная экономика»); г) приоритета указанных выше принципов по отношению к национальным законодательствам государств («ограничение национального суверенитета»)324. На практике западный мир также связан с военно-политическим лидерством США.
Существенно то, что эти принципы и многие попытки их реализовать, в мировом масштабе, не лишены потенциальных внутренних противоречий. Например, демократия, понятая как неограниченное господство большинства над меньшинством, может противоречить идее прав человека. В неменьшей степени предполагаемое демократией и правами человека равенство противоречит неравенству, на котором основана рыночная экономика. Возможность же международного вмешательства в реальности может часто реализовываться через практику «двойных стандартов» в соответствии с настроениями, доминирующими в элитных и массовых кругах в США.
324 Предполагалось даже, что «национальное государство исчезнет под воздействием глобальных коммуникаций».   См. Negroponte N. Being digital. — New York: Knopf, 1995. — 243 p.

В дополнение к описанным выше противоречиям специфические социально-политические модели многих азиатских и африканских стран трудно адаптируются под эти принципы. Например, индивидуализм противоречит высокой роли кланово-групповой лояльности. Рыночная экономика плохо уживается с политическими системами, основанными на личном патронаже, и т. п.
Существует и еще одно противоречие западного варианта создания структуры глобального порядка. Параллельно с глобализацией во всем мире повышается ценность локальных культур, все более распространенной становится практика поощрения разнообразия культурно-цивилизационных форм, борьба с попытками любого навязывания внешних норм. В частности, это проявляется в распространенном на Западе постмодернизме.
В незападных странах глобализация вызывает к жизни противостоящие ей феномены традиционализации325. «Чем больше растет экономическая взаимозависимость, тем сильнее будем мы подчеркивать свои различия, в особенности языковые. Глобализация экономики будет сопровождаться ренессансом в языковом и культурном самоутверждении»326. Протесты против западноцен-тричной глобализации в разных формах проявляются в различных культурных средах. На Западе речь идет о разгроме «Макдоналдсов» антиглобалистами. В исламском мире традиционализация принимает форму джихада против глобальной экспансии западных ценностей327.
Западный мир — это, прежде всего, коалиция эффективно действующих государств Европы и ее переселенческих колоний (США, Канада, Австралия). Эта группа стран имеет единый цивилизационный фундамент (западное христианство), общую историю и культуру, связанную с Европой, сходный набор общих неформальных институтов (ценности демократии, рынка, прав человека, индивидуализма и т. д.). Эти страны тесно интегрированы целым рядом региональных организаций: НАТО, ЕС, АНЗЮС и т. д. Деятельность многих ключевых международных организаций («Группа восьми индустриально развитых государств», МВФ, МБРР, ЕБР) тесно связана с интересами этой коалиции.
325 Хантингтон С. П. Столкновение цивилизаций. — М. : АСТ, 2006.
326 Нейсбит Д. Мегатренды. — М.: АСТ: Ермак, 2003. — 380 с.
327 Barber B. R. Jihad vs. McWorld: how globalism and tribalism are reshaping the world. — New York: Ballantine Books, 1996. — 432 p.
Вступление в эту коалицию приносит много разнообразных преимуществ. Поэтому к ней тесно примыкают и многие другие развитые (Япония) и развивающиеся страны, имевшие исходно другой культурно-цивилизационный базис. Тем не менее, многие достаточно сильные государства (особенно, Россия, Китай, Иран, Индия, Бразилия, ЮАР) не входят в эту коалицию, лишь эпизодически с ней сотрудничая или конкурируя. При этом они официально поддерживают идею «многополярного мира», что тоже является одной из форм борьбы с линейной глобализацией.
Ключевым фактором, который будет определять эволюцию западного мира в долгосрочной перспективе, является его демографический и экономический упадок. Первый будет проявляться относительно, прежде всего, быстро растущего населения стран Африки и ряда стран Азии. Второй будет связан с относительным уменьшением доли экономики ЕС и США в мире относительно, прежде всего, Китая, Индии и ряда стран азиатско-тихоокеанского региона.
Впрочем, все это отнюдь не означает абсолютного упадка западного мира. Пока нет объективных данных, которые бы позволили его прогнозировать. Уровень жизни на Западе будет оставаться высоким, но США и ключевые государства ЕС, уступая многим азиатским и африканским странам по населению, а также уступая новым экономическим гигантам (прежде всего, Китаю) по размеру ВВП, не смогут объективно решать все основные мировые вопросы.
Дополнительно к этому Запад все больше будет сталкиваться с вызовом, связанным с инкорпорацией мигрантов. По мере роста демографического разрыва между Западом, с одной стороны, азиатскими и африканскими странами, с другой, миграция будет только усиливаться. При этом кризис модели «мультикультурализма» на Западе делает все более сложным интеграцию мигрантов. Эта культурно-цивилизационная проблема уже имеет важное военно-политическое измерение: например, в виде готовности большого количества мусульман-мигрантов отправляться на войну с Западом в Сирию, Ирак или Афганистан, а также в виде проблемы роста террористической деятельности в самих западных странах. В дальнейшем эта культурно-цивилизационная проблема будет только усиливаться. Путей ее решения пока не найдено, и трудно предполагать, что это удастся сделать в будущем.

 


7.2.2. Российская цивилизация

Россия является особым государством-цивлизацией. Охват российской цивилизации, в отличие от китайского или западного миров, включает целый набор перекрещивающихся цивилизационных идентичностей. Это объясняется тем, что российская цивилизация изначально строилась по принципу единства в многообразии, то есть своего рода симбиоза народов, когда к русскому православному ядру присоединялись различные народности, этнические группы и общества с другой цивилизационной идентичностью. Дальнейшее развитие этих народов в условиях мирного сосуществования, сотрудничества, минимизации противоречий и купирования конфликтов позволяет говорить об уникальности российской цивилизации, которая включает не только все пространство русского мира, но и постсоветское пространство. Таким образом, реинтеграцию постсоветского пространства в рамках ЕАЭС можно рассматривать не только с точки зрения воссоздания единого рынка и хозяйственных связей, распавшегося СССР, но и в контексте восстановления целостности российской цивилизации.
Большую роль в политике Москвы в последние годы играет также противостояние с Западом в ряде отдаленных регионов мира, прежде всего на постсоветском пространстве. Это является одной из предпосылок, возможно главной из них, для будущего образования коалиций. При обострении отношений с Западом для России будет естественно вступать в коалиции со всеми антизападными силами, за исключением тех, которые практикуют международный терроризм (например, ИГИЛ).
В связи с относительной слабостью российской экономики, в сравнении с Западом, в наборе инструментов российского влияния очень большую роль должна играть военная сила. Опыт отказа от этого фактора влияния по идеологическим мотивам в прошлом сразу же приводил к существенному падению роли России в мире. В то же время, наличие больших запасов сырья — один из важных ресурсов России, который всегда будет повышать ее экономический вес в международных отношений. Хотя эффективное использование этого инструмента влияния пока еще не до конца освоено российским руководством.
В 1990-е гг. после распада СССР Россия пыталась полностью следовать в русле модели развития, характерной для западного мира. В 2000-е гг. началась существенная модификация этой модели (государственническая идеология стала доминировать). К 2013-2014 гг. ключевым элементом политической идеологии российской политической системы стал консерватизм и опора на традиционные ценности. Важным элементом новой российской идеологии стало евразийство.
Между тем, цивилизационные факторы имеют огромное влияние на интеграционные процессы в Центральной Евразии. Как подчеркивают некоторые авторы, «... народы Евразии уже объединялись четыре раза». Самыми первыми объединителями евразийских народов были гунны. Затем континент был объединен в рамках Тюркского каганата. В XIII веке территорию Евразии объединили татаро-монголы. Четвертое объединение состоялось в рамках Российской империи и СССР328.
Как следствие этих процессов, усилились ценностно-идеологические противоречия между Россией и западным миром. Наиболее острым их проявлением стал нынешний кризис на Украине. Как показывают социологические опросы, сейчас неприятие западных ценностей (например, «политкорректности»), а также антиамериканские и антиевропейские настроения, имеют достаточно устойчивую основу в массовом сознании большинства россиян. Можно предположить в этой связи, что на долгосрочную и среднесрочную перспективу указанные ценностно-идеологические различия между Россией и Западом будут сохраняться в той или иной мере, а, следовательно, культурно-цивилизационная динамика (в частности, самоидентификация большинства россиян как представителей отдельной цивилизации, в ряде черт отличной от западного мира) будет играть важную роль в определении контуров будущих военно-политических конфликтов, в которые может быть вовлечена Россия.
Развитие России и окружающих ее стран Центральной Евразии, исторически связанных с РФ, будет обусловлено в долгосрочной перспективе с преодолением целого ряда объективных вызовов.
328 Мансуров Т. ЕврАзЭС: от интеграционного сотрудничества к Евразийскому экономическому союзу // Международная жизнь. 2014. № 14. С. 17.
Первый такой вызов касается сложившейся сырьевой ориентации экономики. Она ограничивает возможности для активной внешней политики и препятствует эффективной интеграции постсоветских государств вокруг России (у них, в большинстве случаев, также сырьевые экономики).
Второй вызов касается ряда демографических проблем, сходных, в чем-то, с западным миром, а в чем-то, с рядом развивающихся стран. В России и других славянских странах СНГ наблюдаются объективная тенденция к старению населения, низкая рождаемость, беспрецедентный разрыв в продолжительности жизни мужского и женского населения, отстающая от западных стран общая продолжительность жизни. Соответственно, формируется потребность во внешней миграции, которая, в связи с постепенным исчерпанием «резерва» соотечественников в других постсоветских странах и резерва населения в европейских постсоветских странах (Украина, Белоруссия, Молдова) и даже на Южном Кавказе, постепенно все больше переориентируется на источники из Центральной Азии.
Уже в настоящее время Россия по числу проживающих на ее территории мигрантов является второй страной в мире после США. Одновременно внутри России постепенно в процентном отношении растет неславянское население в ряде национальных республик, прежде всего, на Северном Кавказе. Это ставит цивилизационную проблему интеграции населения России, формирования какой-то устойчивой культурно-ценностной модели, обеспечивающей стабильность и развитие. Последняя является и предпосылкой обеспечения стабильности в военно-политическом смысле.
Третий вызов касается проблемы взаимодействия России с другими постсоветскими государствами. Ключевые интересы обеспечения безопасности РФ связаны именно с постсоветским пространством. Без развития разных форм эффективного оборонного взаимодействия со странами СНГ обеспечить надежную безопасность в регионе будет затруднительно.
Четвертый вызов касается взаимоотношения с другими цивилизационными центрами силы по периметру постсоветского пространства: исламской и китайской цивилизациями. Это касается как роста исламского экстремизма, так и растущего могущества Китая. При этом острота указанного вызова заключается в том, что даже при самом благоприятном сценарии развития российской цивилизации доля населения России и центрально-азиатских стран в мире будет уменьшаться по чисто объективным причинам.
Все указанные выше вызовы цивилизационного характера будут неизбежно трансформироваться в военно-политические вызовы. Для успешного преодоления этих вызовов в описанной сложной ситуации объективно потребуется, в частности, резкое повышение интеллектуальной составляющей в выработке и реализации российской внешней и военной политики. Это потребует налаживания более активного взаимодействия всех инстанций, вовлеченных в выработку и реализацию внешней политики, с академическим и экспертным сообществом. Потребуется также повышение качества исследовательской и экспертной работы, что связано с усилением финансирования университетов и научно-исследовательской деятельности. Ответить на вызовы, стоящие перед Россией, невозможно без развития науки и образования.
Необходимость повышения интеллектуальной компоненты во внешней и военной политике диктуется и сложной динамикой коалициеобразования в условиях турбулентного мира. Россия в долгосрочном плане неизбежно столкнется с достаточно большим количеством конфликтов, в которые будут вовлечены, в том числе, и цивилизационные компоненты. При этом для борьбы с разными противниками придется искать разных союзников. В этой связи при ведении любого конфликта в XXI веке желательно твердо осознавать, что нынешний противник в условиях турбулентности может оказаться через какое-то небольшое время союзником. Например, в феврале 2015 г. В условиях жесткого конфликта России и США вокруг Украины состоялся визит в Америку директора ФСБ Бортникова, который договорился с американскими спецслужбами о совместной борьбе против ИГИЛ на Ближнем Востоке.
Россия и страны Центральной Евразии в цивилизационном плане соприкасаются с тремя ключевыми границами: с Европой на западе, исламскими миром на юге и Китаем на востоке. Согласно прогнозу С. Хантингтона конфликты в XXI веке будут вспыхивать, в основном, в зонах соприкосновения цивилизаций. Следовательно, любой конфликт в одной зоне соприкосновения потребует образования специальной коалиции для противостояния данному противнику.
В целом, в случае конфликтов России и Запада Москва неизбежно будет искать поддержку среди постсоветских государств, прежде всего, членов ОДКБ, а также — у некоторых азиатских стран, прежде всего, Китая. В случае конфликтов с исламскими игроками, прежде всего, экстремистскими структурами, типа ИГИЛ, «Талибана» или центрально-азиатских исламистских группировок (Исламское движение Узбекистана, и т. п.), Россия будет сотрудничать со всеми противостоящими им законными правительствами, а среди основных мировых игроков неизбежно определенное сотрудничество с Западом. В случае актуализации потенциальных противоречий с Китаем, для чего в краткосрочном плане предпосылок пока нет, России придется усилить сотрудничество с Индией (давний противник Китая) и Западом (с учетом серьезных противоречий между США и КНР).

 


7.2.3. КНР и «синоцентричный мир»

 

Китай — это классическое государство-цивилизация. КНР в настоящее время все активнее формирует вокруг себя зону влияния, связанную с такими структурами, как недавно выдвинутый председателем Си Цзиньпином проект «Экономической зоны Шелкового пути», и ШОС (Китай активно продвигает в рамках этой структуры идею «зоны свободной торговли»). Возможно, эти направления станут основными контурами китайской политики по образованию коалиций в XXI веке.
Высока степень внутренней культурной интегрированности Китая как одной из древних локальных цивилизаций. Правда, древняя традиция «синоцентризма» не способствует росту влияния китайской культуры за рубежом. Другие инструменты китайского влияния — экономическая (массированные инвестиции в странах Азии, Африки и Латинской Америки) и «мягкая сила» (мощная сеть «институтов Конфуция» по всему миру). Поскольку недавно КНР превзошла США по ВВП по паритету покупательной способности (причем, китайская экономика продолжает расти более быстрыми темпами, чем американская), то экономика — основной козырь КНР.
В чисто военно-политическом плане амбиции Китая пока не идут дальше региональных масштабов — оборона собственной территории, в том числе, от исламских экстремистов в Синьцзяне, и давление на соседние государства по поводу спорных земель (добровольная передача КНР спорных территорий постсоветскими государствами, военное давление на соседей по АТР по поводу спорных территорий), а также — нерешенная «Тайваньская проблема». С учетом исторических традиций «синоцентризма» (тенденция к военно-политическому самозамыканию и экспансии Китайской империи лишь на сопредельные, легче осваиваемые территории) такую картину можно с большой вероятностью спроецировать и на будущее.
К середине XXI века можно спрогнозировать и выход Китая на первое место в мире по ВВП, в денежном выражении. Одновременно стремительно растут технические возможности китайских вооруженных сил. На это отреагировали США в так называемой «доктрине Обамы», предусматривающей перебазирование основных американских сил на Тихий океан (эта тенденция несколько замедлилась в связи с конфликтом на Украине).
Для понимания перспектив эволюции китайской внешней политики в XXI веке следует учесть традиционную для Поднебесной геополитическую модель. «Рассмотрение традиционной китайской идеологией вселенского пространства как единого политического целого во главе с императором Поднебесной формировало практику международных отношений и внешнеполитическую доктрину Китая. Государственная идеология отождествлялась с вселенской, а фактором сущностного сплочения были идеи распространения культуры и защиты „варваров", ищущих в китайском монархе опору. Традиционная китайская идеология связывала основные функции по разделению и организации пространства со сверхъестественной индивидуальной силой - дэ государя Поднебесной. Считалось, что благотворное влияние этой силы дэ испытывают не только ханьцы, но и „дальние" народы, которые сами покоряются и прибывают ко двору с данью. В связи с этим все народы и племена, находившиеся в разной степени удаленности от Китая, рассматривались либо как реальные, либо потенциальные вассалы китайского государства, а имперские шаги, направленные на включение новых земель в административно-территориальную структуру, официальная идеология объясняла либо патронажем этнических периферий, либо необходимостью покарания за нарушение вассальных обязанностей»329.
Существенно также то, что мир в рамках китаецентричной модели мыслился как серия концентрических кругов китаизации: сама территория Поднебесной — китаизированные («вареные») и покоренные варвары — некитаизированные («сырые»), но присылающие посольства варвары — потенциально покорные варвары на краях мира.
Одновременно Китай исторически редко стремился к бесконтрольному расширению территории, собственно контролируемой империей. Согласно традиционной идеологии это вело к «упадку нравов» и подрыву стабильности. Вопиющим примером такой цивилизационной специфики является отказ Китая при средневековой династии Мин от морской экспансии (на тот период китайцы немного обогнали европейцев в исследовании Африки). Императоры Мин добровольно отказались от заморской экспансии, а корабли были сожжены, чтобы не «способствовать развращению нравов и отказу от норм предков».
Видимо, такая специфическая культура китаецентризма будет задавать контуры экспансии Китая и в XXI веке. Китай имеет достаточно строго соблюдаемую официальную доктрину о неиспользовании своих вооруженных сил за пределами национальной территории. Все территориальные противоречия КНР и соответствующая гонка вооружений связана на данный момент с территориями, которые Китай считает своими (Тайвань, официально являющийся частью Китая, но находящийся под правлением независимого правительства и спорные острова в Тихом океане). Видимо, это и останется ключевой военно-политической тенденцией для Китая в XXI веке.
329 Попова И. Ф. Танский Китай и Центральная Азия // Центральноази-атский исторический сервер [Электронный ресурс]. — 1999-2007. URL: http://www.kyrgyz.ru/7pageTh64 (дата обращения: 18.02.2009).

Сохраняется, правда, вопрос о том, не станет ли Китай воспринимать в перспективе двух-трех десятилетий наличие своих больших диаспор в Юго-Восточной Азии или даже на постсоветском пространстве как повод для расширения сферы применения вооруженных сил. Но в целом следует ожидать, что китайская экспансия будет принимать в обозримой перспективе экономические формы и формы проецирования вовне «мягкой силы». На это направлены, в частности, проекты вроде развития международной сети «институтов Конфуция» и создания экономической зоны «Шелкового пути».
Китайская экспансия идеологии принимает формы традиционного конфуцианского учения. Китай как новый экономический лидер мира, т. е. «старший» по конфуцианской идеологии, должен брать на себя все большую долю ответственности (в плане увеличения расходов на внешнюю помощь). В данной трактовке такое расширение влияния будет полезно для всего мирового сообщества, и его можно только приветствовать. Правда, остается вопрос, не будет ли со временем на геополитическую сферу спроецирована и традиционная авторитарная модель конфуцианских отношений: все «младшие» подчиняются старшему, в обмен старший заботится о младших. Пока Китай проецирует только второй элемент конфуцианства: т. е. заботу старших о младших. Видимо, по крайней мере, в краткосрочной и среднесрочной перспективе, эта тенденция сохранится. При таком росте могущества КНР просто за счет экономических факторов нет смысла вообще прибегать к военно-политическому давлению на другие страны.

 


7.2.4. Исламский мир

 

Исламская цивилизация является наиболее аморфной и разобщенной, по сравнению с другими ЛЧЦ, несмотря на общую религиозную идентичность. К числу важных факторов, способствующих усилению влияния акторов исламского мира можно отнести демографический рост, контроль за рядом ключевых природных ресурсов (нефть и газ), а также идеологическую интегрированность на основе ценностей исламской религии. К числу недостатков, снижающих это влияние, — сырьевые экономики, политическую нестабильность, экстремизм и внутренние конфликты, отсутствие общих интересов между многими исламскими государствами и конкуренцию этих государств за влияние в исламском мире. Исламский мир в обозримой перспективе не будет представлять одну единую коалицию.
Исламский мир сейчас раздроблен на ряд региональных субцивилизаций, которые имеют конкурирующие между собой идентичности. В частности, есть очевидное противостояние между «Иранским миром» (преобладают шииты и наследие персидской культуры) и «Арабским миром» (преобладают сунниты и наследие арабской культуры). Это противостояние, в частности, проявилось в «большой суннитско-шиитской войне», разворачивающейся в настоящее время (военные конфликты в Сирии, Ираке, Йемене, вооруженное противостояние в Ливане и политические волнения на Бахрейне), а также — в гонке вооружений между Ираном и арабскими монархиями в районе Персидского залива. Данное противостояние, видимо, задает определенную динамику коалициеобразования в регионе Персидского залива на обозримую перспективу.
Важным игроком в исламском мире является Турция и поддерживаемый ею «Тюркский мир». Этот игрок имеет серьезные культурно-идеологические ресурсы в ряде тюркских государств, в том числе, на постсоветском пространстве. Однако его влияние снижается из-за внутриполитической нестабильности, относительно слабых экономических и военных ресурсов. Турция в обозримой перспективе будет сохранять членство в НАТО, хотя в последнее время наметилась тенденция к отдалению Анкары от евроатлантического партнерства (исламизация, рост антиевропейских настроений, более независимая политика по отношению к России по сравнению с другими странами НАТО).
Среди прочих стран исламской культуры, формирующих свою сферу влияния, и имеющих перспективы выдвижения в основные государства исламского мира, можно выделить Пакистан (большие перспективы демографического роста, обладание ядерным оружием), Индонезию (большие перспективы экономического и демографического роста), Египет (большие перспективы демографического роста, стратегически важное положение, контроль над Суэцким каналом). Пакистан традиционно имеет альянс, как с США, так и с КНР, а его внешняя политика в основном определяется динамикой противостояния с Индией. Можно ожидать, что у Пакистана все более будет усиливаться прокитайский вектор и отдаление от США, что объективно будет подталкивать Индию в сторону Запада. Тенденции коалициеобразования для Египта и Индонезии пока трудно предсказуемы.
Ислам — чрезвычайно многоликая религия, включающая в себя огромное количество разнообразных измерений и обогатившая человечество многими великими духовными свершениями. В плане наличия специфической исламской цивилизации при всей ее многоликости можно вычленить некие общие социально-политические и психологически-политические последствия, которые вызывает принадлежность того или иного общества к миру ислама.
Известный востоковед-компаративист Л. С. Васильев отмечал следующее: «...мусульманские государства были, как правило, весьма могущественными. Несложная их внутренняя административная структура обычно отличалась простотой и стройностью. Эффективность центральной власти, опиравшейся на принцип власти-собственности, господство государственного аппарата власти и взимание в казну ренты-налога с последующей ее редистрибуцией, подкреплялась, как не раз уже упоминалось, сакральностью власти и покорностью подданных»330. В результате для всех современных исламских государств характерны элементы этатизма, патернализма, непомерно раздутого государственного сектора, нераздельности политико-административной власти и контроля над собственностью, низкой степени экономической свободы. Эти «антирыночные» тенденции еще более усилены специфическим для исламского мира эгалитаризмом, представлением об исходном равенстве возможностей всех людей и антиэлитизмом. В результате массовые движения в исламских государствах, как правило, антилиберальны.
В не меньшей степени для исламских обществ характерны «чувство совершенства образа жизни в сочетании с всеобщностью и всесторонностью ислама, опутывавшего общество наподобие густой паутины, что всегда было залогом крайнего консерватизма и конформизма мусульман, чуть ли не ежечасно (вспомним об обязательной ежедневной пятикратной молитве!) призванных подтверждать свое религиозное рвение»331. Это часто приводит к очень высокой степени консерватизма, к неприятию инноваций, подозрению ко всякой самостоятельной творческой деятельности. Очень большую роль в росте консервативных настроений сыграло закрытие «врат итждихада» (то есть, запрет самостоятельной рациональной интерпретации принципов и норм ислама) в X в. Запрет сохраняется и до настоящего времени. (В ряде узких течений Ислама - см. сунниты-ханбалиты и шииты-джафариты - запрет снят. Прим. админа)
В сочетании с могуществом патерналистского государства и эгалитаризмом консерватизм исламского мира приводит к очень серьезным сложностям с развитием не только постиндустриальной, но даже индустриальной экономики. Достаточно сложно опровергнуть тот факт, что экономики всех мусульманских обществ носят преимущественно аграрный или сырьевой характер. Из более современных сфер экономики в исламском мире хорошо развиваются только торговля и сфера услуг. Единственным исключением из этого правила являются Малайзия и, до определенной степени, Турция. Однако Малайзия цивилизационно относится к азиатско-тихоокеанскому региону, а ключевую роль в ее экономическом развитии играет китайское меньшинство. Турция же, со времен Ататюрка, проводила последовательную деисламизацию всех сфер жизни.
330 Васильев Л. С. История Востока: учеб. для вузов: в 2 т. — 2-е изд., испр. и доп. — М. : Высш. шк., 2001. Т. 2. С. 184.
331 Там же, с. 184.
То обстоятельство, что исламскому миру очень трудно принять либеральную демократию, трудно опровергнуть. Более или менее стабильные демократические режимы были характерны только для двух стран: Турции и Ливана. Тем не менее, для Турции характерны периодические военные перевороты, а ее армия в соответствии с заветами Ататюрка считала себя гарантом светского пути развития государства. Демократия в Ливане основывалась на преобладающей роли христиан-маронитов и дестабилизировалась по мере роста влияния мусульманского населения страны.
Важной характеристикой традиционного ислама является его воинственность и склонность к конфликтам с внешним миром. Разумеется, этот мобилизационный потенциал религии реализуется в реальности не столь уж и часто.
Нельзя в соответствии с широко распространенными на Западе заблуждениями в духе «столкновения цивилизаций» считать большинство мусульман мира экстремистами и джихадистами. Традиционные для мира ислама представления о глобальном единстве общины верующих — уммы — достаточно редко принимают характер борьбы за «всемирный халифат». Куда более широкое распространение среди теологов и исламистской интеллигенции получил исламский национализм. Его сторонники выступают за приоритет идей ислама, но в рамках национальных государств. Еще большее количество сторонников в мире ислама имеет модернистская трактовка, которая позволяет тем или иным образом согласовывать нормы ислама с требованиями современности. И даже среди сторонников «всемирного халифата» достаточно много приверженцев мирных, просветительских путей борьбы. В этом случае речь идет, скорее, об интеграционном движении внутри исламского общества.
Однако практически среди всех направлений современного ислама идет поиск альтернативных Западу форм внутриполитической жизни и внешнеполитической ориентации. Это характерно даже для большей части исламских модернистов, которым часто свойственна идеология «третьего пути», популизм, социальный консерватизм, этатизм, неприятие либеральной демократии и свободного рынка.
«...исламское движение — умеренно-либеральное или радикальное — ориентировано на поиск „исламского решения" современных, в том числе политических проблем. Однако представление о том, что такое „исламское решение", у представителей различных политических и социальных сил, идеологов и лидеров разное, каждый по-своему толкует исламские истины. Но общим остается стремление использовать в политике концепцию планетарного единства мусульманской общины, основанную на тезисе, что ислам есть интегрированная социально-политическая, социально-экономическая и социально-культурная система, выступающая против экспансии индустриально-развитого евро-американского мира. Сегодня это имеет форму движения исламской солидарности»332.
«Альтернативность» ислама в существенной степени реализуется в международно-политической жизни. «Во всем этом просматривается относительная альтернативность всей системы международных организаций исламского мира и норм, которыми они руководствуются, — по отношению к так называемой западной, т. е. предполагаемо неорганичной для исламских государств системе международного права и международных отношений»333.
Более того, исламские организации имеют четкую тенденцию дублировать «западные» глобальные международные организации. ОИК — аналог ООН; Исламская комиссия Международного Красного полумесяца — аналог Международного Красного Креста; Исламский банк развития — аналог Международного банка развития; Исламская организация по образованию, науке и культуре — аналог ЮНЕСКО; Исламская федерация спортивной солидарности — аналог Всемирного олимпийского комитета. Ключевые международные документы также имеют альтернативные исламские аналоги: Всеобщая Декларация прав человека — Исламская декларация прав человека; комплекс международных документов по борьбе с терроризмом — исламский договор о борьбе против международного терроризма ОИК и т. д.334

332 Левин З. И. Общественная мысль на Востоке: постколониальный период. — М.: Изд. фирма «Вост. лит.» РАН, 1999. С. 114.
333 Игнатенко А. А. Самоопределение исламского мира // Ислам и политика: (взаимодействие ислама и политики в странах Ближ. и Сред. Востока, на Кавказе и в Центр. Азии): сб. ст. / отв. ред.: В. Я. Белокреницкий, А. З. Его-рин. — М., 2001. С. 8.

334 Там же. С. 8-9
В целом, исламский мир, несмотря на разделяющие его противоречия, так же, как и Запад, представляет собой цивилизационную общность государств. Ее интегрирует наличие большого количества международных государственных и неправительственных организаций и распространенное среди масс мусульман ощущение исламской солидарности. Материальным показателем жизнеспособности такой международной коалиции выступает большая финансово-экономическая помощь, которую богатые (прежде всего, нефтедобывающие) исламские страны оказывают более бедным. Специфический характер этой помощи заключается в том, что она тесно идеологически увязывается с различного рода «исламскими» целями: исламским просвещением, исламской солидарностью и т. д. Наконец, показателем реального существования «исламской коалиции» в мире является то, что она поддерживает «свой» вариант формирования структуры глобального порядка, основанный на исламе (при всей реальной вариативности понимания ислама).
В XXI веке все указанные выше характеристики мира ислама сохранятся. Он по-прежнему будет искать «исламскую альтернативу» западноцентричной глобализации. Продолжающийся демографический рост приведет даже к усилению относительной роли мира ислама в глобальном масштабе. Впрочем, увеличение населения без серьезного экономического роста — это еще и вызов развития и даже стабильности. Одновременно с демографическим ростом будет сохраняться отставание в экономическом и технологическом развитии большинства мусульманских стран от других цивилизаций. В то же время ряд государств, в частности, Малайзия, Индонезия, Иран и Турция имеют шанс стать точками быстрого экономического и технологического роста в исламском мире. Тогда они смогут предложить исламскому миру те модели развития, которые позволят ускорить прогресс исламской цивилизации в целом. Соответственно эти страны могут стать лидерами исламской цивилизации и своеобразными полюсами силы, вокруг которых будет сосредоточен силовой потенциал этой цивилизации.
Еще одна важная тенденция исламского мира в XXI веке — продолжение роста религиозного экстремизма. Этот рост будет происходить в случае углубления экономического отставания исламских государств и увеличения в них перенаселенности. Религиозный экстремизм будет задавать динамику разного рода серьезных конфликтов, куда будут вовлечены не только исламские страны, но и государства других цивилизаций.
Третья тенденция — сохранение высокой угрозы образования «несостоявшихся государств» в мире ислама. К этому ведут негативные социально-экономические факторы, перенаселенность, а также рост исламского экстремизма.
Четвертая тенденция — внутренняя раздробленность мира ислама и тяжелые внутренние конфликты между различными направлениями внутри исламской религии, проявляющиеся как в противостоянии государств (например, в настоящее время — Ирана и Саудовской Аравии), так и в экстремистско-террорис-тической деятельности.

 


7.2.5. Другие локальные человеческие цивилизации

 

Одной из потенциально влиятельных, но пока только набирающих силу ЛЧЦ, является индуистская цивилизация. Опорной страной индуистской цивилизации является Индия, роль которой в мире продолжает расти довольно быстрыми темпами. Индия — не только государство-цивилизация, но и естественный лидер на индийском субконтиненте, а также — лидер индуистско-буддистского мира и ключевое государство акватории Индийского океана. Высока степень внутренней культурной интегрированности Индии как одной из древних локальных цивилизаций. Индия, как и КНР, входит в число наиболее перспективных мировых лидеров XXI века.
Однако Индия в еще большей мере, чем КНР, в военно-политическом плане, не может пока выйти за пределы региональных интересов. При этом ключевыми потенциальными противниками Индии, в том числе, на Индийском субконтиненте и в Индийском океане, являются Пакистан и КНР, имеющие давний антииндийский альянс. Противостояние Пакистану и, возможно, Китаю, будет в долгосрочной перспективе определять готовность Индии к вступлению в коалиции. При хороших отношениях с Россией (у Индии и России практически нет стратегических разногласий), альянс между двумя государствами невозможен в связи со стратегическим партнерством России и КНР (он будет воспринят в КНР как враждебный). Существует целый ряд факторов, которые будут способствовать росту значимости Индии в международных делах в XXI веке. К их числу можно отнести: демографический фактор (в Индии продолжается рост населения) и экономический фактор (Индия сумела создать мощную постиндустриальную экономику, хотя в ней в качестве пережитков сохраняются и очень архаичные, отсталые социально-экономические элементы). Индийская армия и флот традиционно (со времен Британской империи) отличаются высоким профессионализмом, а экономико-технологическое развитие позволяет провести их эффективное перевооружение.
Ключевым стратегическим моментом для Индии продолжает оставаться противостояние с Пакистаном и исламским экстремизмом. Индия многократно подвергалась завоеваниям с Севера. Одновременно в связи с территориальными трениями Индии и Китая, а также китайским альянсом с Пакистаном возникло индийско-китайское противостояние, которому уже более полувека. Почти вся военная политика Индии определяется военно-стратегическими соображениями в рамках противостояния с Пакистаном (а также — пакистано-китайской коалицией)335.
Важной тенденцией, наблюдающейся уже по окончании «Холодной войны» стало превращение Индии в региональную сверхдержаву, абсолютно самостоятельный центр силы, доминирующий на южной оконечности Азии336. Эта тенденция, очевидно, продлится и в XXI веке.
Логика борьбы с Пакистаном за региональное преобладание первоначально привела к превращению Пакистана в союзника США и Китая, а Индии — в союзника СССР. Даже после распада СССР Индия была последней страной, оказывавшей поддержку антипакистански настроенному режиму Наджибуллы в Афганистане. Затем Индия была одним из наиболее последовательных противников «Талибана». Большую озабоченность Индии вызывает возможность утверждения исламского фундаментализма в Центральной Азии. Учитывая роль поддерживаемой Пакистаном диверсионно-террористической деятельности в кашмирском конфликте, а также рост религиозно-этнических столкновений в Индии, подобный сценарий был бы для нее катастрофичен.
335 См. о центральноазиатской политике Индии в контексте военно-стратегических проблем: Hass R. N., Halperin M. H. After the tests: U. S. Policy toward India and Pakistan: report of an independent task Force. — New York: Council of Foreign Relations, 1998. — 69 p.; Gottemoeller R., Longsworth R. Enhancing nuclear security in the counter-terrorism struggle: India and Pakistan as a new region for cooperation. — Washington: Carnegie Endowment for Intern. Peace, 2002. — 19 p.; Anand V. Evolution of a joint doctrine for indian armed forces // Strategic Analysis. — 2000. — Vol. 24, № 4. — P. 733-750; Chattopadhyay R. Indian maritime security: case for a blue water fleet // Indian Defence Rev. — 1994. — Vol. 9, № 3. — P. 79-85; Evans A. India, Pakistan, and the prospect of war // Current History. — 2002. — April. — P. 160-165; Sakhuja V. Sea based deterrence and Indian security // Strategic Analysis. — 2001. — Vol. 25, № 1. — P. 21-32; Shrivastava V. K. Indian army 2020: A vision statement on strategy and capability // Strategic Analysis. — 2001. — Vol. 25, № 6. — P. 753-764; Sidhu W. P. S. The U.S. and Kargil // The Hindu [Electronic resource]. — 1999. — 15 July. — URL: http://www.indianembassy.org/new/ newdelhipressfile/KargilJulyJ999/USJKargil_July_15_1999.html (Date of access: 19.02.2009).
336 Cohen S. P. India: emerging power. — Washington: Brookings Inst. Press, 2001. — 377 p.; India's foreign policy towards 2000 A. D. / ed. R. S. Yadav. — New Delhi: Deep & Deep Publ., 1993. — 197 p.; Mathur, K. D. Conduct of India's foreign policy / K. D. Mathur, P. M. Kamath. — New Dehli: South Asian Publ.,
1996. — 186 p.
Среди историко-культурных факторов, которые могут способствовать довольно успешному сотрудничеству Индии с Россией, следует назвать достаточно тесные отношения СССР с данной страной. Активное военно-техническое сотрудничество между Россией и Индией продолжается и теперь. Правда, перспективы формирования альянса между Россией и Индией не просматриваются, пока существует российско-китайское стратегическое партнерство. Кроме того, Индия постоянно колеблется по поводу возможного включения в альянс с США (в том числе, на основе противостояния исламскому экстремизму и Китаю). Правда, активная взаимная критика в западной и индийской прессе показывает, что определенные цивилизационные факторы препятствуют полному включению Индии в западный мир.
Еще одной ЛЧЦ, роль которой в XXI веке будет возрастать, является латиноамериканская цивилизация. В отличие от индуистской цивилизаций, латиноамериканская ЛЧЦ является полицентричной. Латинская Америка имеет целый ряд потенциальных государств-лидеров (Бразилия, Аргентина, Венесуэла). В пользу значимости данного региона говорит его демографическая динамика и определенный экономический рост. Но пока этот регион остается политически раздробленным, несмотря на регулярные попытки экономической и политической интеграции. К тому же, США со времен «доктрины Монро» оказывают на латиноамериканские страны дестабилизирующее влияние. И хотя в последние десятилетия потенциал этого влияния заметно понизился, оно продолжает оставаться важным фактором политического развития континента.
Кроме того, Латинская Америка в плане культурно-цивилизационной идентификации пересекается с двумя другими важными идентификационными общностями: испаноязычный мир (Испания и испаноязычные страны Северной и Южной Америки) и лузофонный мир (Португалия, Бразилия, бывшие португальские колонии в Африке). В целом, все эти идентичности пока, скорее, объекты мировой политики, чем ее субъекты, хотя у Бразилии, Аргентины и Венесуэлы есть большой потенциал международного влияния в, соответственно, лузофонном и испаноязычном «мирах».
Большинство государств Латинской Америки вряд ли будет в обозримой перспективе вступать в коалиции, выходящие за пределы региона. Хотя, возможно формальное (без реальных серьезных обязательств) участие в коалициях, организуемых как США, так и на антиамериканской основой.
Другие ЛЧЦ, в том числе африканская цивилизация, охватывающая страны Африки южнее Сахары, не будут играть в XXI веке какой-либо существенной роли. Несмотря на большой географический ареал и значительную численность населения африканская цивилизация будет оставаться не столько субъектом, сколько объектом мировой политики. Этот вывод касается в меньшей степени ЮАР, которая в последнее время проявляет активность в рамках БРИКС, но пока не имеет ресурсов, чтобы стать лидером африканской цивилизации и перевесить влияние других центров силы, действующих на Африканском континенте.
Между тем, сам этот континент традиционно был полем соперничества западноевропейской и исламской цивилизаций. Этот фактор важен до сих пор, например, в плане военно-политического противостояния христиан и мусульман в Нигерии или в плане недавнего раскола государства Судан на мусульманский Северный Судан и христианско-анимистский Южный Судан. В период «Холодной войны» Африка южнее Сахары также была объектом противостояния двух сверхдержав, СССР и США. В настоящее время в регионе разворачивается политико-экономическое соперничество между Китаем и США, хотя у него пока нет военно-политического измерения, в отличие от противостояния периода «холодной войны». Видимо, эта динамика и будет определять основные тенденции развития африканской цивилизации в XXI веке.

 


7.3. Состояние и перспективы развития АТР как региона цивилизационного многообразия


Азиатско-тихоокеанский регион не является единой цивилизацией, а наоборот, представляет собой сплетение самых разных цивилизаций, которые, тем не менее, образуют систему устойчивого экономического взаимодействия. Поэтому, несмотря на значительные культурные и религиозные различия, АТР становится в XXI веке важным интегрированным регионом мира. По-существу, эта многообразная, многоуровневая и разноскоростная модель экономических взаимоотношений имеет потенциал для того, чтобы послужить прообразом будущей полицентричной системы международных отношений в масштабе всей планеты.
Росту интегрированности АТР способствует как его экономическая роль в мировой экономике (АТР — мощнейший экономический район мира, опередивший в этом плане Евроатлантический регион), так и наличие общих «азиатских» ценностей у многих стран региона. Так, ключевой политической группой в АТР является субрегиональное объединение АСЕАН. Взаимодействовать с ним пытаются все основные региональные игроки, особенно Китай и Япония, но также и страны другой цивилизационной идентичности — Австралия, Новая Зеландия, США и Россия. Последние все больше позиционируют себя как естественные составные части АТР. Причем, Китай и США — ключевые конкуренты за лидерство в этом регионе. Между ними в настоящее время развернулась гонка морских вооружений. Тенденции образования коалиций в XXI веке будут определяться именно динамикой противостояния США и КНР.
Азиатизм (или паназиатизм) — достаточно сложный комплекс идеологий, распространенных в современном Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР), вплоть до Китая и Индии337. Единство этих народов возникло благодаря становлению гигантской торговой и культурно-цивилизационной зоны, связывавшей все страны региона (испытавшие влияние китайской конфуцианской культуры, индийских буддизма и индуизма, наконец, ислама, пришедшего через Индию) еще до прихода европейцев338. В рамках этой зоны происходил также и культурный синтез. Причем движение навстречу друг другу шло с обоих концов Азии. Еще в период империи Мин (1368-1644 гг.), до европейских Великих географических открытий, китайские военно-торговые флоты огибали всю Азию, доходя до Африки. С другого конца Азии тот же морской путь проложили исламские торговцы из Индии и Юго-Восточной Азии, где уже осуществлялся синтез исламской и индуистско-буддистской культур.
337 Левин З. И. Общественная мысль на Востоке: постколониальный период. — М. : Изд. фирма «Вост. лит.» РАН, 1999. — 196 с.
338 Бродель Ф. Время мира: в 3 т. — М.: Прогресс, 1992. — Т. 3: Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв. — 679 c.
Европейские колонизаторы, ставшие доминировать над этими морскими путями с XV-XVI вв., только присвоили себе уже существовавшую систему торговых связей. При этом Китай сохранял роль наиболее экономически развитой части мира почти до опиумных войн (XIX в.), после которых эта роль окончательно перешла к Англии. Однако уже к концу XIX века все страны этого гигантского региона, кроме Японии (частично, также Китая и Таиланда), представляли собой колонии, полуколонии или зависимые страны.
Начало роста идеологии азиатского единства можно усмотреть в реакции на победу Японии над Россией в войне 1905-1907 гг. До этого среди народов этого обширного международного региона, под влиянием стереотипов европейцев, было распространено мнение о собственной отсталости и даже расовой неполноценности, необходимости полностью отказаться от традиционных ценностей. Тем не менее, успешная военно-экономическая модернизация Японии, сумевшей даже победить великую мировую военную державу, показала, что азиатские народы способны эффективно ответить на вызовы современности. Более того, оказалось, что при этом могут быть сохранены многие традиционные институты и ценности (как это имело место в Японии). Напротив, именно они могут оказаться базисом эффективности в соревновании с европейцами.
Попав в контекст борьбы с колониализмом, азиатизм принял вид лозунга «Азия для азиатов». При этом вполне в духе многих научно-идеологических представлений, распространенных и в Европе того же времени, предполагалось, что за расовым «азиатским» единством прослеживается и единство «азиатских» ценностей и культур. Часто просматривалось и определенное сходство интересов как всех антиколониальных движений в АТР, так и японского экспансионизма, заинтересованного в вытеснении европейцев из Восточной Азии (собственно, японский конструкт, призванный подчеркнуть лидерство Японии в регионе). Так возникли элементы коалиционных взаимодействий между различными азиатскими народами, которые сохранились и воспроизвелись в послевоенный период.
Япония, много сделавшая для рождения азиатизма в период войны с Китаем и Второй мировой войны совершила много преступлений, настроивших против нее другие азиатские народы. Тем не менее, именно чудесный экономический подъем Японии после Второй мировой войны привел к изменению характера азиатизма. Наряду с различного рода антиколониальными и антипостколониальными настроениями в него включились представления о социально-экономической модернизации с опорой на традиционные ценности и структуры в торгово-инвестиционном взаимодействии с Западом. Вслед за Японией возникли новые азиатские «тигры» (Сингапур, Гонконг, Тайвань, Южная Корея). К ним начали приближаться Малайзия и, в меньшей степени, Индонезия. Наконец, после реформ Ден Сяопина процесс бурного экономического роста охватил и Китай, который вновь в 1990-е гг. вернул себе статус «мастерской мира».
В настоящее время благодаря одновременному экономическому подъему АТР (прежде всего, Китая) и Тихоокеанского побережья США, уже произошел перенос центра «тяжести» мировой экономики с Евроатлантического в Азиатско-Тихоокеанский регион. Более того, появились даже рассуждения о том, что США и Китай сейчас являются «одной экономикой с двумя разными политическими системами». Действительно, при всей глубине политических разногласий между США и КНР степень их экономической взаимозависимости очень высока (КНР является основным кредитором США, США — основной инвестор и источник технологий для КНР, оба государства являются также друг для друга ключевыми торговыми партнерами). Все эти тенденции в XXI веке будут смягчать военно-политическое противостояние КНР и США.
В области политической культуры народы АТР объединяет ярко выраженный прагматизм и стремление максимально использовать потенциал традиционных ценностей для социально-экономической модернизации. С точки зрения политических систем, эти страны представляют достаточно пеструю картину. Авторитарные, полуавторитарные или посткоммунистические режимы, в целом, преобладают. В регионе очень мало классических демократий. При этом одни из них очень молодые (Южная Корея, Тайвань), другие отличаются специфическими «азиатскими» особенностями (доминирование одной партии в Японии).
Таким образом, возникла чрезвычайно привлекательная для многих неевропейских обществ модель развития, сочетающая необычайно успешное развитие рыночной экономики с сохранением существующих социально-политических институтов, часто авторитарного или полуавторитарного типа. В этом плане модель, сложившаяся в АТР, представляет собой в XXI веке одну из реальных альтернатив западной модели развития, основанной на сочетании вестернизации, демократизации и экономической либерализации.
Международное сотрудничество в регионе также стало все больше строиться на основании принципа «азиатские дела должны вершить азиаты». Таким образом, страны региона взяли на себя ответственность за формирование собственной структуры регионального порядка, ревниво относясь к попыткам западных стран вмешаться в этот процесс. Эта тенденция продолжится и в XXI веке, хотя в президентство Обамы она столкнулась с контртенденцией — стремлением США сформировать систему военно-политических союзов по периферии КНР. Однако эта политика сталкивается и с сопротивлением Китая, и с неприятием многих представителей азиатских политических элит.
Это видно, например, по работе различных интеграционных структур в АТР. Базисом интеграции в регионе стали «азиатские ценности», противопоставляемые политическому давлению Запада. Зачастую это официально провозглашаемая государственная политика. Так, в Малайзии с начала 1980-х гг. официально объявлена «ориентация на Азию». Сингапур, поддерживающий иммиграцию на свою территорию высококвалифицированных специалистов из других стран, специально поощрял въезд азиатов, а не европейцев, и т. д. При этом его руководство постоянно подчеркивало роль «азиатских ценностей» в функционировании политической системы государства.
На неформальном уровне азиатские страны также легче взаимодействуют, преимущественно, между собой. В целом, между ними, несмотря на определенные разногласия (например, территориальные споры или претензии к Японии за зверства периода оккупации), складывается очень эффективная международная коалиция, в ряды которой стараются не пускать носителей «чужих» ценностей. Так, например, АСЕАН отвергла предложение об установлении зоны свободной торговли совместно с соседними Австралией и Новой Зеландией. «Вопрос о слиянии был снят c повестки дня после того, как в октябре 2000 года три ведущих члена АСЕАН — Малайзия, Индонезия и Филиппины — отказались начать соответствующие переговоры. В первую очередь, из-за недовольства регулярными попытками австралийского правительства навязывать этим странам свое видение мира»339.
Более того, по мере роста экономического влияния стран АТР, прежде всего, Китая, их представления о наиболее оптимальной структуре регионального порядка, основанной на «азиатской» культуре, начинают переноситься и на глобальный уровень. Наиболее активно в этом плане действуют такие государства как Малайзия и Китай. Очевидно, что эта тенденция продолжится и в XXI веке.

339 Цыганов Ю. Австралия и Восточная Азия // Проблемы Дальнего Востока. — 2006. — № 2. — С. 71-81.

 


7.4. Государства как основные акторы международных отношений в XXI веке


В XXI веке государства сохранят свою роль, в качестве основных субъектов системы международных отношений. На это, в частности, указывал С. Хантингтон, который отмечал: «Основными игроками на поле мировой политики остаются национальные государства. Их поведение, как и в прошлом, определяется стремлением к могуществу и процветанию, но определяется оно и культурными предпочтениями, общностями и различиями»340. Таким образом, классическое противоборство государств продолжится, хотя оно неизбежно трансформируется и будет все больше находиться под влиянием цивилизационных факторов.

340 Хантингтон Самюэль. Столкновение цивилизаций. Москва: АСТ, 2005. С. 17.
С другой стороны, процессы глобализации размывают влияние государств в современном мире, частично перенося в различные межгосударственные структуры. Это вносит определенные изменения в процесс формирования МО. Если попытаться оценить изменение значения государств в будущей структуре международных отношений в баллах, то ситуация может выглядеть следующим образом:
Значение отдельных групп факторов на формирование МО

Сохранение за государствами ведущей роли в мировых делах объясняется тем, что именно они создают, финансируют и оказывают различные формы поддержки другим международным акторам, в том числе транснациональным. Поэтому за внешней автономностью этих структур зачастую стоит обычная государственная мощь. Так, например, международная террористическая организация «Исламское государство Ирака и Леванта», неожиданно появившаяся в 2014 году и за несколько месяцев ставшая влиятельным актором не только на Ближнем Востоке, но и в других регионах, была искусственно созданным продуктом третьих стран, заинтересованных в изменении соотношения сил не только в арабском мире, но и глобально. Сейчас эта организация перенацеливается на дестабилизацию ситуации в Центральной Азии, выделяя для этих целей 70 млн долларов341. Метод, кстати говоря, совсем не новый, если учесть, что, например, в средние века Великобритания поддерживала и создавала различные пиратские сообщества для борьбы со своим основным конкурентом Испанией.
341 Панфилова И. ИГИЛ намерен открыть второй фронт в Центральной Азии // Независимая газета. 2015. 21 января. С. 1.
Поэтому можно говорить о двух основных моделях искусственного формирования международных факторов влияния, за которыми в любом случае стоят государства. На рисунке это может выглядеть следующим образом (рис. 7.3).

Рис. 7.3. Логика создания искусственых факторов влияния

В XXI веке субъектность государств-наций будет оставаться важной не сама по себе, а потому, что она будет центром политического и экономического притяжения других государств, наций и акторов мировой политики. Это явится, в конечном счете, важнейшим условием консолидации вокруг одной локальной человеческой цивилизации, превратившейся в мировой центр силы342. Для России это перспектива становления «российского ядра» в качестве центра российско-евразийской цивилизации.
Надо понимать, что анализируя основные тенденции в развитии наций и государств, их влияние на формирование МО и прогноз развития сценария МО, необходимо учитывать влияние указанных выше двух групп факторов — международных коалиций и локальных цивилизаций, без которых только прогноз развития потенциалов государств будет неполным. Тем не менее, анализ потенциала отдельных государств остается важным элементом составления стратегического прогноза.

342 Некоторые аспекты анализа военно-политической обстановки: монография / под ред. А. И. Подберезкина, К. П. Боришполец. М.: МГИМО, 2014.
Один из способов определения влияния государства на формирование МО является оценка его относительной мощи в мировой экономике. Для этого производится измерение доли тех или иных стран в мировом ВВП. В тоже время методы такой оценки требуют уточнения и корректировки. Речь идет, прежде всего, о единицах измерения экономической мощи. Как отмечает в этой связи профессор МГИМО С. Лунев: «Данные по ВВП вычисляются очень просто. Берется официальная статистика, тупо умножается на официальный курс местной валюты к доллару и получается объем экономики. Это совершенно несправедливый счет. Надо считать, хотя это и гораздо сложнее, по паритету покупательной способности»343.
Между тем, по оценке МВФ, Китай по паритету покупательной способности уже вышел на первое место в мире. А Индия, по всем основным прогнозам Запада, к середине века опередит США и выйдет на второе место в мире. Тот же С. Лунев отмечает, что сейчас Индия, если считать по ППС уже опередила Японию и является третьей экономической державой мира. «К 2030 году Индия станет самой населенной страной мира. Средний возраст там, на 10 лет ниже, чем в Китае, и на 20 лет ниже, чем в Германии и Японии. Значит, будет больше рабочей силы. Конечно, вопрос в том, насколько она квалифицирована, но квалифицированных специалистов в Индии много. Нужно добавить, что там фантастическими темпами развивается инфраструктура», — указывает он344.
Еще один способ оценки степени влияния государств мира — определение их доли в военных расходах. Так, военный бюджет США составляет 35% или в 2 раза выше доли США в мировом ВВП и в 10 раз превышает долю США в мировом населении. Наконец, военные расходы США превышают аналогичные расходы последующих 8 стран, вместе взятых. Эти данные говорят об очевидном акценте политики США на военной силе345.
343 Скосырев В. Индия обошла Китай по темпам экономического роста // Независимая газета. 2015. 13 февраля.
344 Там же.
345 Подберезкин А. И. Третья мировая война против России: введение к исследованию. М. : МГИМО-Университет, 2015. С. 83-90.

Рис. 7.4.346 Доля военных расходов США в мире

Более комплексный анализ национальной мощи государств, как правило, включает совокупность различных параметров. Помимо ВВП или военных расходов, туда входят размер территории, численность населения, наличие стратегических природных ресурсов, потенциал вооруженных сил и другие. На основе прогноза развития пяти-шести государств по 10-12 основным параметрам получается некий прогноз международных отношений. По сути дела, это экстраполяция существующих в настоящее время количественных параметров субъектов международных отношений, перенесенная механически на будущее. Такой анализ сохраняет свою актуальность, однако в целях существенного улучшения точности стратегического прогноза предлагается:
— расширить число участников до нескольких десятков ключевых государств,
— расширить число параметров до нескольких десятков и установить соотношение между ними,
— рассмотреть возможность сравнения качественных характеристик через использование коэффициентов и поправок347.
346 Global Defense Outlook 2014. Adapt, collaborate, and invest. Wash., 2014. P. 5.
347 Стратегическое прогнозирование и планирование внешней и оборонной политики: монография: в 2 т. / под ред. А. И. Подберезкина. М. : МГИМО-Университет, 2015. Т. 1. Теоретические основы системы анализа, прогноза и планирования внешней и оборонной политики. М. 2015. С. 553-587.
Таким образом, выбрав группу наиболее значимых государств, следует проанализировать их с точки зрения современного влияния и изменения их влияния на МО в среднесрочной и долгосрочной перспективах. В результате заполнения нижеследующей матрицы можно будет получить приблизительную картину соотношения сил в системе международных отношений в некоторой точке в будущем.
Матрица влияния субъектов международных отношений (государств) до 2050 гг.

Важно, чтобы выводы о влиянии, сформулированные в матрице, были достаточно обоснованы и минимально субъективны. Поэтому необходимо ввести достаточное количество критериев, характеризующих мощь и влияние государств в мире. В самом общем виде это может быть 10 групп по 10 критериям, т. е. 100 критериев для одного государства (или 100 х 100 = 10 000 для всех отобранных государств).
Влияние того или иного государства может определяться, например, по следующим основным 10 группам количественных и качественных критериев:
— экономическим (10 критериев);
— демографическим (10 критериев);
— военным (10 критериев);
— гуманитарным (10 критериев) и т. д.348
В частности, очень важный критерий, значение которого все более увеличивается, связан с коалиционными военно-политическими и экономическими возможностями государств. Так, например, влияние рядового западноевропейского государства во многом усиливается его участием не только в военно-политических интеграционных объединениях типа НАТО, но и экономических — ЕС.
Например, важное значение этого фактора становится стимулом для усиления военного тандема Швеция-Финляндия, который формирует региональные связи с государствами-членами НАТО в Северной Европе, прежде всего, Норвегией, Прибалтийскими государствами, а также Польшей. Речь идет о концепции «Северного кулака» как наиболее приоритетной цели для складывающейся коалиции. По мнению эксперта Л. Нерсисяна, эта тенденция находится, прежде всего, в русле интересов США, глобальная политика которых ориентирована на создание непосредственной военной угрозы максимально близко к территории России349.

348 Существует множество количественных способов оценки мощи и влияния государства в мире, о которых речь пойдет ниже в специальном разделе работы.
349 Нерсисян Л. «Северный кулак» США против России: угроза Калининграду и ядерным силам. 2015. 10 апреля / ИА «Регнум» / http://www.regnum. ru/news/polit/1913924.html

 


7.5. Межправительственные организации и союзы


Спектр государственных международных акторов, влияющих на формирование МО, чрезвычайно широк — от государств, наций, до союзов, коалиций и межправительственных организаций неблокового типа. По ряду оценок, в связи с процессом глобализации роль различных международных структур, в том числе межгосударственного характера, будет возрастать, в то время как роль отдельных государств как субъектов международных отношений — ослабевать. Причем, в создании союзов и коалиций все более значимую роль будет играть цивилизационный фактор. На это, в частности, указывал С. Хантингтон, отмечая, что «в мире после «холодной войны» государства все больше определяют свои интересы с учетом цивилизаций». По его мнению, государства «сотрудничают и заключают союзы с государствами, имеющими схожую или общую культуру, а конфликтуют намного чаще со странами с другой культурой».
«Страны определяют угрозу в зависимости от намерений других государств, и эти намерения — а также способы их реализации — в сильнейшей степени обуславливаются культурными соображениями. Общественные и политические деятели в меньшей мере склонны видеть угрозу в людях, которых, как им кажется, они понимают. Они склонны доверять им из-за родства языка, религии, системы ценностей, законов и культуры. И те же политики куда более предрасположены видеть угрозу в странах с чуждой культурой, и таким образом, они не доверяют им и не понимают их», — подчеркивал Хантингтон350.
Большинство таких коалиций, как показывает практика, не являются четко оформленными. (НАТО в данном случае следует рассматривать скорее как исключение, чем правило). Они характеризуются аморфностью, часто ситуативностью и сложносоставным характером. Тем не менее, политический вектор действия таких коалиций проявляется достаточно четко. Это видно, например, по различным решениям и декларациям, принимаемых латиноамериканскими государствами или созданием коалиции суннитских государств Ближнего Востока и Северной Африки по противодействию йеменским хуситам.
Что касается межцивилизационных организаций, то их роль будет возрастать, исходя из утилитарных соображений для облегчения международного общения. Как, например, пишет отечественный исследователь Т. П. Лебедева: «глобализация провоцирует потребность в общеобязательных международных регламентациях, в международных конвенциях и институтах для трансакций, перешагивающих границы»351.
В самом общем виде под международной межправительственной организацией (ММПО) понимается объединение трех или более государств или их органов власти, созданное на основе международного договора для достижения общих целей, и обладающее постоянно действующими органами352. На практике в число ММПО можно включить и более широкое число акторов, включая такие неформальные структуры как «Большая семерка», «Большая двадцатка», Группа 77 и ряд других.
ММПО можно условно разделить на три группы — универсальные организации семьи ООН, специализированные организации и региональные организации. В то же время, никакая схема не может долгое время отражать быстро изменяющуюся действительность. Множество организаций постоянно подвергается реформам, при этом меняется не только их структура, но и объем выполняемых ими функций, и, как следствие, степень влияния на международные политические процессы.
В последние годы наметилась тенденция разрастания функций специализированных организаций, которые постепенно расширяют свою сферу ответственности, включая в сферу своего регулирования новые и новые проблемные сферы. Это объясняется тем, что в условиях глобализации число проблем, для разрешения которых необходимо межгосударственное согласование возрастает, и создавать столь большое число ММПО было бы экономически и организационно невыгодным. Данная тенденция нашла свое отражение и в сфере управления интернетом, в качестве примера можно привести деятельность таких организаций как ВТО, МСЭ и ВОИС, расширяющих свою сферу ответственности за счет включения регулирующих функций в интернет-пространстве.

350 Хантингтон Самюэль. Столкновение цивилизаций. Москва: АСТ, 2005. С. 36.
351 Лебедева Т. П. Каким быть глобальному управлению? // Вестник Московского университета. — 2006 г. — № 1. Серия 21. Управление (государство и общество). — http://www.spa.msu.ru/images/File/Vestnik/Lebedeva.pdf
352 Кутейников А. Е. Международные организации: функции и деятельность. Введение в социологию международных межправительственных организаций. Учебное пособие. — СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского унта, 2007. — 131 с.
В самом общем понимании можно выделить три типа функций, выполняемых ММПО — регулирующая (установление норм и образцов морального и юридического характера, призванных формировать поведение участников международных отношений), контрольная и оперативная (непосредственное оказание организацией различных услуг)353. Чаще всего осуществляются небольшие вспомогательные фрагменты действий в рамках согласования внешних политик, которые ведутся государствами.
С позиций самостоятельности ММПО можно выделить две роли или функции ММПО на международной арене — либо они представляют форумы, обеспечивая государствам возможность обсудить проблемы в «широкой увязке», в этом случае они нейтральны, и не несут в международную среду ничего, кроме того, что в них вкладывают государства; либо ММПО оказывают самостоятельное влияние на международные отношения. Во втором случае наибольшее влияние ММПО могут оказывать в ходе формирования международной повестки дня (так, МСЭ инициировал проведение ВВУИО) или же легитимация (ООН, обладающая большим ресурсом легитимности, смогла экстраполировать ее на ФУИ).
Как уже отмечалось, в отношении самостоятельного влияния международных организаций среди исследователей нет единого мнения. Многие исследователи считают международные организации производным, вторичным субъектом международных отношений. В данном случае ММПО рассматриваются как инструменты, используемые государствами для достижения определенных целей. Другие же исследователи полагают, что ММПО в ряде случаев могут выступать как самостоятельные субъекты международных отношений.
Так, по мнению П. А. Цыганкова акторами являются не все, а только самостоятельно действующие элементы международной жизни, которые способны внести изменения в окружающую среду354. Этот же исследователь выделяет три основные черты международных организаций, свидетельствующие у них о самостоятельности, как признаке актора — политическая воля к сотрудничеству, зафиксированная в учредительных документах, постоянный аппарат, обеспечивающий преемственность в развитии организации, автономность компетенций и решений355.
353 Кутейников А. Е. Международные организации: функции и деятельность. Введение в социологию международных межправительственных организаций. Учебное пособие. — СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского унта, 2007. — 131 с.
354 Цыганков П. А. Акторы и факторы в международных отношениях и мировой политике // «Приватизация» мировой политики: локальные действия — глобальные результаты. / Под ред. Лебедевой М. М. — М. 2008 — С. 30-53.
355 Международные отношения: теории, конфликты, движения, организации. Издание 2-е, переработанное и дополненное. / Под ред. Цыганкова П. А. — М.: Альфа-М, Инфа-М, 2007 С. 125.
Д. Коляр утверждает, что ММПО нуждаются в сторонних силах, которые должны их оживлять, а такими силами являются государства. ММПО создаются по решению государств, и получают от них свои организационные формы, компетенции и финансирование. Что же касается региональных и специализированных организаций, то здесь можно согласиться с выводом А. Е. Кутей-никова, который утверждает, что ММПО являются вторичными субъектами международных отношений, проводящими ту политику, которую в них вкладывают государства-создатели, и выступающими, в первую очередь, в качестве форумов для обсуждения тех или иных международно-политических проблем и координации внешней политики государств-членов356.
Есть и третья точка зрения, которая представляется наиболее обоснованной. Согласно этой точки зрения ММПО обладают лишь ограниченной акторностью. Данной позиции придерживаются, в частности, Е. А. Клочихин, Дж. С. Баркин и ряд других исследователей. Согласно их оценкам, цели международных организаций определяются уставными документами, разрабатываемыми и подписываемыми государствами. Поэтому целесообразно говорить, что государства изначально наделяют международные организации акторностью и стремятся контролировать их в наибольшей степени357.
356 Кутейников А. Е. Международные организации: функции и деятельность. Введение в социологию международных межправительственных организаций. Учебное пособие. — СПб.: Из-во Санкт-Петербургского ун-та, 2007. — 131 с.
357 Клочихин Е. А. Место межправительственных организаций среди акторов мировой политики // «Приватизация мировой политики»: локальные действия — глобальные результаты. / Под ред. Лебедевой М. М. — М., 2008. С. 99-115.
Тем не менее, возникновение международной бюрократии и несовпадение интересов государств-членов международных отношений приводит к выделению международных организаций в качестве самостоятельных акторов международной политики, не всегда говорящих устами своих лидеров. Вследствие этого при анализе деятельности международных организаций важно различать интересы бюрократического аппарата организации, интересы отдельных государств (касаемо деятельности рассматриваемой организации), групп государств (группа 77) и всей организации в целом.
Деятельность ММПО достаточно дорогостоящая для государств-участников. Более того, организации часто критикуют за неэффективное выполнение ими своих функции, расточительное использование ресурсов и участие в дорогостоящих и не всегда востребованных видах деятельности. Однако основным объектом критики является жесткость и неэффективность бюрократического аппарата организаций. Деятельность организации часто влечет за собой непредвиденные и нежелательные последствия, которые зачастую являются препятствиями на пути к достижению поставленных перед организациями целей.
Таким образом, государства являются членами и донорами ММПО, пользуются ими как форумами для достижения общих целей, имея возможность ограничивать или расширять возможности тех или иных ММПО. Однако в ряде случаев ММПО могут выходить из-под контроля создавших их государств и проводить достаточно самостоятельную политику, как правило, соответствующую интересам секретариата, иначе говоря, международной бюрократии. Однако это становится возможным лишь при поддержке определенной группы государств-членов.
Взаимодействие бизнес-структур и международных организаций происходит приблизительно по той же схеме, что и взаимодействие корпораций с государственным аппаратом любой страны. Единственное отличие, что на месте национальной бюрократии — международная, однако наделенная таким же правом принимать решения, в том числе и финансовые. Поэтому в ряде случаев бизнес-структуры, в особенности, крупные ТНК могут оказывать давление на ММПО, лоббируя принятие тех или иных, выгодных им политических решений. Более того, в последние годы получило широкое распространение привлечение бизнес-структур к участию в различных инициативах, принимаемым в рамках ММПО. А это расширило возможности и тех и других, позволяя ММПО опираться на ресурсы бизнес-структур, а бизнес-стурктуры, в свою очередь, получили больше возможностей воздействовать на принимаемые в рамках ММПО международно-политические решения.
Другой усиливающейся тенденцией является подключение к деятельности ММПО различных неправительственных организаций (НПО), как национальных, так и международных. Это объясняется возрастающим влиянием НПО на различные мировые процессы. При этом, все большее число НПО становятся консультативными членами ММПО, выступая в качестве экспертов по определенным вопросам. В ряде случаев НПО лучше владеют обстановкой, обладают информацией «с места событий» и могут оказывать влияние на формирование общественного мнения. Сами же представители НПО получают возможность выйти на международную арену и заявить о своей позиции на весь мир. Так в ООН сегодня существует целая система предоставления консультативного и ассоциированного статуса НПО.
Кроме того, в последние годы распространение получили так называемые «гибридные организации», сочетающие в себе элементы НПО и ММПО — в качестве примеров можно привести Интерпол, МСЭ, МОК. По мнению ряда исследователей, управление интернетом — это такая область международных отношений, где взаимодействие ММПО с НПО и бизнесом получило наибольшее распространение, и даже институциональное оформление358.
В последнее время набирает силу еще более продвинутая форма взаимодействия ММПО с различными международными и национальными акторами, известная как многостороннее партнерство. Некоторые исследователи также используют такие определения как «многоуровневая дипломатия», «неофициальная дипломатия» (track two diplomacy). Многосторонние партнерства складываются в различных областях мировой политики и международных отношений — при урегулировании конфликтов, решении экологических проблем (Всемирная встреча на высшем уровне по вопросам устойчивого развития, Йоханнесбург, 2002 г.), при заключении соглашений о запрете отдельных видов оружия (противопехотных мин) и др.
358 Михеев А. Н. Информационно-коммуникационные технологии: глобальные проблемы и/или глобальные возможности? // Современные глобальные проблемы мировой политики / под ред. Лебедевой М. М. — М.: Аспект-Пресс, 2008. С. 139-152; Kleinwachter W. Internet Co-Governance. Towards a Multilayer Multiplayer Mechanism of Consultation, Coordination and Cooperation (M3C3) // E-Learning. — 2006. — No. 3(3). — http://www. wwwords.co.uk/pdf/viewpdf.asp?j=elea&vol=3&issue=3&year=2006&artic le=18_Kleinwachter_ELEA_3_3_web&id=212.16.10.52
Многосторонние партнерства имеют целый ряд ограничений. Одно из них, отчасти являющееся следствием недостаточности накопленного опыта сотрудничества в подобном формате — это сложности с согласованием большого числа разнородных интересов, необходимые для достижения консенсуса. Как отмечает П. А. Цыганков, сосредоточенный на разных уровнях многослойный конгломерат разнообразных политических субъектов, которые имеют как совпадающие, так и противоположные интересы, потребности и цели, обладают неодинаковым потенциалом, используют разные и зачастую неожиданные средства, очень трудно свести к «единому знаменателю». По мере роста количества акторов, участвующих в управлении, все сложнее становится обеспечить их устойчивое, эффективное и, главное, результативное взаимодействие359.
Ситуация усугубляется разрывом в компетенциях и ресурсах, которыми обладают акторы, что в итоге приводит к принятию рядом акторов пассивных стратегий, или еще хуже, прямому противодействию принимаемым решениям. Это, в частности, вызывает резкую критику многосторонних механизмов управления. Как следствие, звучат призывы исключить НПО и бизнес-акторов из процесса принятия решений. Но имеется и положительный опыт в этой сфере. Речь идет о работе по заключению Соглашения о запрете противопехотных мин360.
359 Цыганков П. А. Мировая политика и ее содержание. // Международные процессы. — 2005. — № 1(7). — http://www.intertrends.ru/seventh/005.htm
360 Comments of the Internet Governance Project on The Continued Transition of the Technical Coordination and Management of the Internet's Domain Name and Addressing System: Midterm Review of the Joint Project Agreement submitted to The National Telecommunications and Information Administration U. S. Department of Commerce — February 15, 2008 — http://www. internetgovernance.org/pdf/IGP-JPA-08-comments.pdf
Данный опыт показывает, что необходима такая модель сотрудничества, при которой решения (официальные документы, имеющие силу международного права) принимаются исключительно государствами, которые ответственны перед гражданами, обладают легитимностью, правосубектностью и ресурсами, необходимыми для реализации достигнутых соглашений. В то же время мнение других акторов (в том числе и представителей НПО) должно быть услышано и принято во внимание.
В любом случае повышение роли и значения ММПО в XXI веке определяется не формами взаимодействия этих структур с государствами-членами, бизнес сообществом, различными НПО и другими международными акторами. Главная причина повышения значения ММПО в мировой политике заключается в том, что в условиях противоборства цивилизаций существенно возрастает роль коалиционного потенциала. В современную эпоху даже самые сильные государства мира в одиночку уже не в состоянии оказывать решающего влияния на международные отношения. Между тем, сейчас формирование коалиций, союзов и организаций происходит во многом по цивилизационному принципу.
Тенденция формирования широких военно-политических коалиций отчетливо проявилась в конце 90-х годов прошлого века, в ходе военных кампаний, предпринятых Западом в Югославии, Ираке, Афганистане, Ливии и Сирии, а в 2014-2015 годах — на Украине. Застрельщиком создания этих коалиций выступали США. Однако в состав коалиций входили не только союзники США по НАТО, но и широкий круг «партнеров», которые участвовали в них на основании двусторонних соглашений и договоренностей.
К 2020 году завершится формирование и усиление цивилизационных центров силы в Китае, Индии, России, Латинской Америке, Индонезии, а также создание двух противостоящих друг другу центров силы исламской цивилизации. Общий процесс поляризации различных центров силы будет сопровождаться коалиционным строительством, которое к 2020 годам XXI века приведет:

— к созданию широкой коалиции по защите существующей финансово-экономической и военно-политической системы западной ЛЧЦ, с одной стороны, и коалиции, объединяющей другие ЛЧЦ, заинтересованных в изменении этой системы;
— вероятная форма таких коалиций будет со стороны Запада представлена в виде НАТО+(ТТП и ТАП), а со стороны других ЛЧЦ — БРИКС, ШОС, ЕврАзЭС.

Активность США в деле создания коалиций закономерна. В среднесрочной перспективе до 2021-2024 годов МО и соотношение сил во многом будут зависеть от того, насколько западной локальной цивилизации во главе с США удастся создать военно-политическую коалицию, способную нейтрализовать последствия быстрого развития других ЛЧЦ и новых мировых центров силы. Таким образом, коалиционная политика США становится их высшим политическим приоритетом.
При этом ключевым элементом этой политики является курс на максимальное расширение блока НАТО. По оценке Начальника Генерального Штаба ВС РФ В. Герасимова, общая численность вооруженных сил НАТО превысила сейчас 3,7 млн человек. А число членов блока с 1999 года возросло на 12 стран, в то время как за весь период «холодной войны» их количество увеличилось только на 4 страны361.

361 В Генштабе РФ назвали опасным расширение НАТО к границе России / Эл. ресурс: «РГ». 2015. 16 апреля / www.rg.ru

Матрица международно-общественных акторов, влияющих на формирование МО в настоящее время и на среднесрочную и долгосрочную перспективы

В этой связи очень важно попытаться взглянуть на всю картину формирования МО целиком, во взаимосвязи. Не бывает «чисто» политических или «чисто» военных международных организаций в принципе, но в условиях сетецентрической войны (или системного влияния) эта взаимосвязь становится политической и технологической. Если использовать аналогию с современным крупным авиалайнером, состоящим из 2 млн деталей, то нам, в конечном счете, важно не количество и даже качество этих деталей (каждая из которых очень важна), а куда этот самолет и за сколько времени долетит, сколько пассажиров он перевезет и какие последствия для внешнего мира (экологии и т. д.) будут получены.

 


Глава VIII Национализм и религиозный фундаментализм как существенные факторы современной международной системы


В начале третьего тысячелетия процессы глобального развития, представлявшегося после окончания «холодной войны» как универсальное движение к «демократическому миру», стали характеризоваться все большей фрагментарностью политической эволюции различных стран и регионов. К числу важнейших факторов этой фрагментации относятся национализм и религиозный фундаментализм. Это явилось реакцией человечества на усиление процесса глобализации, что подхлестнуло противоположную мировую тенденцию, направленную против унификации и в пользу фрагментации мирового пространства. Данная реакция является следствием действия объективных факторов и поэтому является неотвратимым результатом процесса глобализации. Поэтому очевидные попытки правящих кругов США установить формальный и неформальный контроль над человеческими ресурсами в интересах «однополярного» мира, встретили мощное сопротивление в самых разных районах планеты.
В настоящее время национализм и религиозный фундаментализм выступают не только как идеологические, но и как политические проекты, пользующиеся широкой массовой поддержкой. Несмотря на большую вариативность конкретных проявлений и типологические различия своей природы, национализм и религиозный фундаментализм, в их политическом прочтении ориентируют сторонников на активную борьбу за власть, стремятся к созданию командных структур, альтернативных существующей системе властных отношений. В этой связи они становятся субъектами динамичных политических процессов.
С одной стороны, нестабильность режимов и государств, переживающих подъем националистических или фундаменталистских движений проецируется на региональный и международный уровень, как это, было, например, в случае с Югославией или Афганистаном. С другой стороны, особенно в контексте германского опыта тридцатых-сороковых годов ХХ века и современных лозунгов радикальных исламистов, существует реальная перспектива перехода ряда националистских и фундаменталистских движений к стратегии установления нового мирового порядка.
Строго говоря, возникновение политических движений на основе идей национализма или религиозного фундаментализма не является феноменом постбиполярного периода или реакцией на глобализацию. Примеры этих движений можно проследить в весьма отдаленном прошлом. Однако, в силу уникальной по своему характеру взаимозависимости всех сегментов современного мирового пространства, вызовы, которые создают националистические и фундаменталистские проекты, приобретают транснациональные последствия. Кроме того, в контексте распространения современных технологий и глобализации финансовых потоков, ресурсы националистических и фундаменталистских организаций возрастают, а риски, связанные с используемыми ими средствами, неизмеримо усиливаются даже по сравнению с недавним прошлым.
В настоящее время национальные и фундаменталистские движения получили распространение не только в регионах «Юга», но и «Севера», что позволяет рассматривать их как особый тип акторов, действующих на мировой арене, но обладающих различным потенциалом и различными перспективами. При этом следует оговориться, что ставить в один ряд национальные и фундаменталистские движения можно лишь при известной доле допущения. Их типологическая социальная общность относительна. Скорее это только «пересекающиеся» сущности, нередко конкурирующие в реальной политической жизни. Так, главной ценностью, которую объективно стремится утвердить национализм, является создание национального (моноэтничного) государства, а для религиозного фундаментализма неизмеримо более важным представляется идеальное «царство бога», т. е. порядок бытия, определяемый не гражданскими, а теократическими правителями.
В этой связи национализм и фундаментализм обычно «сотрудничают» только на ранних стадиях своего зарождения, т. е. на фоне преимущественной политизации либо национальной, либо духовно-религиозной сферы жизни того или иного общества. В условиях общего роста протестного социального потенциала они могут активно поддерживать друг друга, как это часто происходило в истории антиколониальной борьбы, однако в дальнейшем, когда начинается процесс консолидации национального государства, их стратегии либо вообще резко расходятся (Турция, Египет, Алжир), либо один из массовых политических субъектов интегрируется другим (Афганистан). Пример длительного параллельного «сосуществования» национализма и фундаментализма, который представляет в настоящее время Пакистан, является скорее исключением из правил. Однако этот феномен консервирует неустойчивость институциональных основ политической жизни, слабость гражданских органов управления и, в конечном итоге, «продлевает жизнь» авторитарному политическому режиму.
В целом же политическая субъектность национализма и религиозного фундаментализма обусловлена существованием протестной социальной базы, но варьируется в зависимости от характеристик ее идентичности. Другими словами, националистические и фундаменталистские проекты в реальной политике отличаются друг от друга так же, как отличаются и их конечные цели — создание этнократического или теократического государства.
Тем не менее, современные националистические и фундаменталистские движения обладают рядом важных общих качеств, позволяющих определять их как новых акторов мировой политики. В основе большинства современных международных конфликтов в мире лежит или фундаментализм, или стремление к этнической самобытности, или смесь из этих двух вещей, т. е. этнофундаментализм362. Влияя на страновую и международную среду, они провоцируют политические изменения, направленные либо на адаптацию сложившихся систем управления к различным вызовам (централизацию, дифференциацию, трансформацию), либо на адаптацию самих источников вызовов (подавление, фрагментацию, интеграцию) существующими властными структурами. Отношения, которые складываются в ходе конституционных реформ, миротворческих операций или смены политического режима неизменно формируют новую систему участия и новые интересы.
362 Бассам Тиби. Политизация религии.//Интернационале политик., № 2, 2000; Источник: http://dddm.iatp.az/ddm/tibru.html
В «актив» националистов и религиозных фундаменталистов принято зачислять такие радикальные изменения на мировой арене как победа исламской революции в Иране, утверждение режима талибов в Афганистане, распад Югославии и СССР. Конституционная реформа в Канаде 1983 года, расширение региональной автономии в Испании и Бельгии, повышение статуса парламента Шотландии, курс ЕС на поддержку прямых связей между внутренними регионами различных стран-членов, также как и европейская политика по предотвращению и урегулированию межнациональных конфликтов, отражают достаточно сложное переплетение превентивного и посткризисного реагирования на рост националистических движений в постиндустриальной зоне мира.
Многосторонние усилия по урегулированию масштабных этнополитических конфликтов в Африке, контекст борьбы с международным терроризмом на территории Афганистана, координация деятельности силовых структур стран-членов ШОС по ряду вопросов безопасности в Центральной Азии составляют лишь небольшую часть примеров противодействия агрессивным проявлениям субъектности национализма и религиозного фундаментализма в мировой политике.
Хотелось бы особо подчеркнуть, что акторство националистических и фундаменталистских движений как в отечественной, так и зарубежной научной литературе не получило пока системного освещения. Определенные попытки оценить международные последствия современных этнонациональных конфликтов предпринимались в 90-е годы ХХ века, когда достаточно широко изучались конкретные примеры их влияния на региональную безопасность363. Но в большинстве случаев авторы стремились не выходить на уровень концептуальных заключений.

Сдвиг представлений наступил в начале нынешнего десятилетия, когда ряд исследователей акцентировали внимание на имманентной, но не антагонистической связи национализма с глобализацией364. Однако вопрос мирополитической субъктности национальных движений в целом не ставился. Что касается изучения религиозных фундаменталистских движений, то представления об их международных аспектах остаются очень фрагментарными365.

363 Ethnic nationalism and regional conflict: the former Soviet Union and Ygoslavia. Ed by W. Raymond Duncan and G. P. Holman. Boulder Univ. Press 1994, 218 p.; Reyan Stephen. Ethnic conflict and international relations., 1995, 286 p.; Lake D. and Rotshild D. (eds.). The International Spread of Ethnic Conflict. Princeton Univ. Press, 1998, 392 p.; Gurr Ted Robert. Peples versus States: Minorities at Risk in the New Centry. — Washington, 2000, 112 p.
364 Боришполец К. П. Национальное измерение «глобального» мира// Вестник МГУ, 2001, Сер. 18. № 1.

365 Среди недавних интересных работ, затрагивающих эту связь: Наум-кин В. В. Исламский радикализм в зеркале новых концепций и подходов. \\ Восток-Orient, 2006, № 1, 5-25; Olivier Roy, Globalised Islam: The Search for a New Ummah, London, Hurst, 2004, 277 pp.; Al-Qaida's Jihad in Europe: The Afghan-Bosnian Network by Evan F. Kohlmann. Oxford, UK, 2004. 288 pp.; Quantian Wiktorowicz, Karl Kaltenthaler. Globalization and Diversification of Islamic Movements: three Turkish Cases \\ Political Science Quarterly, Summer
2005, pp. 233-274.
Поэтому целесообразно уделить специальное внимание анализу характеристик современных национальных и религиозно-фундаменталистских движений, которые позволяют им влиять на универсальные политические процессы и выступать акторами мировой политики.

 


8.1. Национальные движения в международном контексте


События последнего десятилетия все более наглядно подтверждают, что мир вступил в период глобального подъема национализма. Распространение националистических настроений и движений, выступающих под националистическими лозунгами, стало характерной чертой политической жизни во многих странах ЕС, особенно таких крупных как Франция, Германия, Великобритания. Выборы 2014 года в Европейский парламент подтвердили, что сегодня сложилась устойчивая тенденция усиления национализма в региональном политическом развитии. Национализм стал очевидным элементом и электоральных процессов в Азии, где правящие партии Индии и Японии пришли к власти, активно прибегая к националистической риторике. Национализм постоянно присутствует и в политической жизни стран постсоветского пространства, включая Россию.
В каждом случае рост национализма обусловлен разными причинами. Но есть и некоторые общие основания:
— первая причина — мир переходит от однополярного миропорядка к многополярному, при котором мобилизующие силы полюсов и региональных акторов проецируют стремление к повышению статуса «своего» в контексте универсальных моделей;
— вторая причина — отсутствие иных средств, возможностей остановить массовую реакцию отторжения населением установок неолиберального космополитизма, идейного сопровождения экономической глобализации и отрицания ценности национального государства.
Представления о национальных движениях как одном из важнейших участников мировых политических процессов сформировались в условиях борьбы за независимость народов колониальных владений Англии, Франции, Португалии и Испании, и кризиса режима апартеида в Южной Африке. Начиная со второй половины 60-х годов национальные движения активно изучаются специалистами, получают все более разнообразное освещение366.
366 Андерсон Б., Бауэр О., Хрох М. и др. Нация и национализм. — М., 2002; Альтерматт У. — Этонационализм в Европе. — М., 2000; Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991; Лозанский Э. Д. Этносы и лоббизм в США. М., 2004; Малинова О. Ю. Либерализм и концепт нации. «Полис», 2003, № 2. C. 96-111; Смит Э. Д. Национализм и модернизм. Критический обзор современных теорий наций и национализма. — М.: 2004, 459 с.; Malitza M. Ten Thousand Cultures, A Single Civilization // International Political Science Review (2000),Vol. 21, № 1; Taras R. Liberal and liberal Nationalismus. — New Orlean, 2002; Vincent A. Nationalism and Particuularity. — Cambridge: Cambr. Univ. Press, 2002; Gans Chaim. The Limits of Nationalism, Cambr. Univ Press, UK, 2003, 192 p.; Ku-kathas Ch. Nationalism and Multiculturalism. In: Gaus G. and Kukathas Ch. (eds.) Handbook of Political Theory, SAGE, London, 2004, 448 p.; Catt H.and Murphy. Sub-state Nationalism: a comparative analysis of institutional design. London, 2002; Castels St. (Ed.) Ethnicity and globalization: from migrant worker to transnational citizen., L., 2000; Engel Chr., Kellr K. (eds.); Governance of Global Networks in the Light of differing Local Values, Baden-Baden, 2000; Gelke A. (ed.) Democracy and Ethnic Conlict Advancing Peace in Deeply Divided Societies, Basingstoke, 2004; Smith A. Theories of Nationalism. London, 1971; Yochinodu Yamamoto. Globalism, Regionalism and Nationalism.\\ Asia in Search of its Role in the 21st Century, Oxford 1999, 260 p.; Arab Nationalism in the Twentieth Century: From Triumph to Despair by Adeed Davisha. Princeton NJ, Princeton University Press, 2003, 352 pp.; Greenfild Liah. The Sprit of Capitalism: Nationalism and Economic Growth. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2001. 541 p.;
Но итоги этого изучения не менее противоречивы, чем реальная действительность. Национальный компонент общественной жизни как развивающихся, так и развитых индустриальных стран очень вариативен по своим проявлениям.
Актуальность внимания к политизации национальных (а, точнее, этнонациональных) отношений и формированию на этой основе массовых общественных движений очевидна367. Подавляющее большинство современных государств полиэтничны по составу населения. Только 12 стран имеют более 90% жителей, которые представляют один этнос. При этом в мире существует примерно 300 очагов национальных конфликтов (т. е. национальных движений, достигших определенной зрелости и актуализирующих свои требования через спорадические или регулярные насильственные действия)368.
Однако только чуть более двадцати из этих «горячих точек» способны по своим масштабам оказать дестабилизирующее воздействие на международную безопасность регионального уровня.
Spenser Ph.and Wolman H. Natoionalism: a critical introduction. London: Sage, 2002, 248 p.; McRoberts K. Catalonia: nation building without a state. Toronto: Oxford University Press, 2001, 264 p.; Snyder Jack. From Voting to Violence: Democratization and Natonalist Conflict. New York: W. W. Norton and Company, 2000. 384 p.; Vincent A. Nationalism and Particuularity. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. 300 p.; Essman M. J. and Herring R. J. Carrots, Sticks and Ethhnic Conlict: Rethinkng Development Assistance Ann Arbor; Univ. F Mchi-gan Press, 2001, 272 p.; Sislin J. and Pearson F. Arms and Ethnic Conlict. Lanham, MP: Rowman and Littlefeld, 2001, 224 p.,Fearon J. and Latin D. Ethnicity, Insurgency and Civil War. American Political Science Review, Vol. 97, No 1, February 2003; Charney Evan. Identtity and Liberal Nationalism. American Political Science Review, Vol. 97, No 2, May 2003; Ethnicity and nationalism in Africa: construc-tivist reflections and contemporary politics., Ed by Paris Yeros, N-Y., 1999, 146 p.; Nationalism. Critical Concepts in Political Science. Ed by John Hutchingson and Anthony D. Smith. L and N-Y, 2000, VV.: 1-V; Nationalism and Ethnic Conflict. Ed by Nenad Miscevic. N-Y., 2000, 331 p.
367 Определенную трудность разработки проблематики составляет то, что среди специалистов нет единого понимания природы национальных движений. В ряде исследований национальные движения выступают как явление, тесно связанное с этничностью, в других эти понятия существенно различаются.
368 Encyclopedia of Modern Ethnic Conflicts. Ed. by Joseph R. Rudolph, Jr., L, 1999. — 430 p.
Вероятно, с учетом материалов исследований конца 90-х годов, где были проанализированы факторы, выступающие естественными преградами на пути эскалации национальных конфликтов369, реальный список национальных движений, обладающих актуальным или потенциальным акторством международного уровня даже еще более ограничен370.
В отличие от 70-х годов ХХ века современные национальные движения не расширяют зону противостояния военно-политических блоков, не несут прямой угрозы возникновения «эффекта домино» и только небольшое их число имеет шансы добиться государственной власти или изменения признанных международных границ. Неоднозначная ситуация, сложившаяся в связи с многолетней борьбой курдов за свою национальную государственность, отказ мирового сообщества от признания Турецкой Республики Кипр, противоречивые перспективы ситуации в Косово, Абхазии, Приднестровье и Южной Осетии, население которых высказалось на проведенных недавно референдумах за независимость, осложняют практику международного взаимодействия, но не блокируют сотрудничество между членами мирового сообщества.
Вместе с тем, как указывают многие исследователи, «национальный вопрос» связан с чрезвычайно широким спектром общественных и политических отношений371. Его «встроенность» в административные, конфессиональные, культурные, личностные и многие другие области социального взаимодействия указывает не только на «живучесть» феномена в обозримом будущем, но и на способность к «качественным прорывам» в политической практике, переходу национальных проблем из относительно латентного состояния к роли важнейших стимулов массовой мобилизации. Поэтому рассмотрение акторства национальных движений должно предприниматься не только в связи с перспективами влияния на международную безопасность (непосредственными — как результат интернационализации этнического конфликта или косвенными, вследствие дестабилизации или развала конкретного государства), но и в более широком социальном контексте: расширения миграционных потоков, интернационализции бизнеса, деятельности этнических лобби, сотрудничества представителей национальных движений с международными криминальными группировками и некоторыми другими.
369 Lake D. and Rotshild D.(eds.). The International Spread of Ethnic Conflict. Princeton Univ.Press, 1998, 392 p.;
370 См.: Encyclopedia of Modern Ethnic Conflicts... подробно рассматриваются 22 межнациональных конфликта.
371 Альтерматт У. — Этонационализм в Европе. М., 2000.
Каждое национальное движение содержит в своей идейной программе гражданские и этнические элементы, которые представлены в разной степени и в разных формах372. Однако наиболее распространенная типология современных национальных движений основана на характере их требований: сепаратистские, (направленные на отделение от существующего государства), реформаторские (имеющие целью придать более национальный характер уже существующему государству) и ирредентистские (направленные на объединение нескольких государств или присоединение части одного государства к другому). Каждый из этих типов в свою очередь подразделяется в зависимости от того, идет ли речь о движении «против», или в поддержку уже сложившегося национального государства (государств) или о донациональных формах государственности (империя, совокупность разобщенных княжеств и т. д.)373.
Но, несмотря на широкое разнообразие программных установок современных националистических движений, их главное содержание неизменно ориентирует на признание абсолютного приоритета этнических связей над другими типами социальных отношений. Обычно их основное требование проявляется как призыв к политическому оформлению нации, создания независимого государства. Вторым типичным для всех моментом выступает отношение к общественному статусу и распределению материальных благ в обществе. Третьим элементом программных требований, который, как правило, сформулирован либо радикально, либо крайне туманно, — методы борьбы за изменение существующего положения дел (насильственные или ненасильственные, роль внешних сил в лице международных организаций, отдельных членов мирового сообщества и т. д.).
372 Smith A. The Ethnic Origin of Nation. Oxford, 1986. Р. 146.
373 Breuily J. Nationalism and the State. Manchester, 1982. Р. 11.
Таким образом, национальные движения опираются как на идеологическое понимание природы общества, так и на рефлексии по поводу экономического прогресса. Третий (деятельностный и собственно акторский) компонент определяется с одной стороны радикализмом идеологии, а с другой — личностными характеристиками лидеров, протестным потенциалом населения, государственной системой. Однако однозначно оценить отношение идейных, материальных и персональных стимулов формирования национальных движений трудно.
Англо-американские авторы, рассматривающие вопросы преодоления напряженности этнополитической ситуации, в основном исходят из возможности совершенствования общественного уклада путем создания рыночной экономики, считая, что в рамках либеральных экономических систем национальные движения выражены намного слабее, чем в авторитарных обществах. В то же время, пример автономистских движений басков и каталонцев в Испании, а также ситуация в ряде стран Африки, Восточной Европы и СНГ доказывает обратное.
Националистические движения демонстрируют высокую активность, которая особенно усилилась с началом демократического транзита. Характерно, что политические движения под националистическими лозунгами возникают не только среди групп населения, находящимися в худшем, по сравнению с другими экономическом положении, но, среди тех (как, например хорватов и словенцев), которые живут лучше, чем их сограждане. Роль культурных и религиозных различий, статусных стереотипов, исторических мифов, т. е. факторов, попавших в фокус внимания исследователей при рассмотрении конфликтов нового поколения, также носит во многом ситуативный характер.
Примечательно, что в зарубежном дискурсе существует значительное число подходов к анализу идейной составляющей национализма. Часто утверждается, что с либеральной моделью общественного развития совместимы лишь «гражданский», а не «этнический»; «культурный», а не «политический» смысл националистической доктрины. Обычно такие противопоставления предлагаются исключительно в контексте отсылок к опыту развитых индустриальных стран, т. н. «первичной модернизации» (см., например, работы Г. Кона, X. Сетона-Уотсона, Л. Гринфельд и др.), в которых, по мнению Г. Кона, национализм способствовал личной свободе и процветанию человечества, но теперь он подрывает их и подчиняет целям своего собственного существования, которое уже не представляется оправданным, тем более, что теперь он может стать серьезной угрозой на пути гуманизма.
В этой связи, описание исторической эволюции национализма, в западных исследованиях обычно подразумевало, что в постбиполярный период национализм стал идеологией, утратившей связь с идеями национального освобождения и социального прогресса и апеллирует главным образом к традиции374. Однако, при внимательном рассмотрении, такая оценка содержания национализма остается лишь очередной идеологемой и не выдерживает испытание практикой.
Радикальная позиция США и других западных держав в вопросе поддержки албанских сепаратистов Косово при столь же радикальном отрицании права народов Крыма, Юго-Востока Украины, Абхазии, Приднестровья, Южной Осетии, Нагорного Карабаха и ряда других регионов мира на самоопределение, со всей очевидностью выстраиваются не в соответствии с либеральными представлениями, а с конкретными политическими интересами, причем интересами, вступающими в явное противоречие с принципами международного права и демократии. Народы, добившиеся самоопределения, будь-то путем референдума, или в ходе вооруженной борьбы, не могут быть «возвращены» под управление властей, против которых они выступали.
В настоящее время мы можем наблюдать несколько десятков латентных и актуализированных конфликтов на национальной почве в самых различных регионах мира, в том числе и странах «первичной» модернизации, т. е. развитых индустриальных обществах. И далеко не все из них деструктивны по своим установкам и последствиям. При характеристике политического потенциала большого числа этих точек локальной (внутристрановой) и международной напряженности скорее следует применить подход из области классической теории конфликтов, утверждающей, что насильственные столкновения, свидетельствуют, во-первых, о накоплении ими недостатков в рамках конкретных общественных систем, а, во-вторых, о перспективах установления нового, более справедливого и совершенного порядка вещей, позволяющего в большей степени, чем до возникновения конфликта, соотносить общественное бытие с идеалами гуманизма и прав человека.
374 Баранов Н. Национализм как идеология. http://nicbar.ru/ideologii_14.htm
В этой связи представляется, что современные движения, выступающие под лозунгами национального самоопределения, за отделение от государства, в котором их приверженцы составляют этническое меньшинство, нецелесообразно рассматривать априори как врага цивилизованного общества и международной безопасности. Необходим конкретный анализ конкретной ситуации. Однако наличие латентных или актуализированных проявлений национализма неизменно представляет собой комплекс политических рисков, которые далеко не во всех случаях удается преодолевать цивилизованным путем, посредством переговоров, политических реформ и кадровых инициатив.
В сфере политической практики существуют различные модели поведения национальных движений, получивших массовую поддержку, но характеризующихся разными стратегическими целями и по-разному выстраивающими отношения с социальной средой. Их стратегические и тактические установки определяются стремлением к созданию самостоятельного государства, расширению прав коренного населения или региональной автономии, улучшению положения мигрантов, защите интересов представителей титульных национальных групп в условиях растущей иммиграции. Динамика политизации этничности и массовой мобилизации во всех этих случаях различна, но общим моментом является ориентация основной части лидеров движений на расширение противостояния с политическими оппонентами в рамках самих национальных групп и за ее пределами375.
Однако вызовы, которые национальные движения как акторы создают политическим системам странового и международного уровня, не всегда превращаются в риски радикального изменения статус-кво.
375 Snyder J. From Voting to Violence: Democratization and Natonalist Conflict. New York: W. W. Norton and Company, 2000; Gelke A. (ed.).; Gurr Ted Robert. Peples Versus States: Minorities at Risk in the New Centry. — Washington, DC: US Institute of a Peace Press, 2000; Democracy and ethnic Conflict Advancing Peace in Deeply Divided Societies. — Basingstoke, Опыт изучения этнополитических конфликтов нового поколения в теоретическом и в практическом плане существенно углубил представления об их динамике. На значительном эмпирическом материале авторитетные исследователи показали, что не каждый конфликт на национальной почве способен провоцировать эффект цепной реакции и сдерживается как объективными причинами, так и целенаправленными политическими усилиями противников националистических движений в лице централизованного государства, конкурирующих национальных или универсалистских религиозных организаций, а в трансграничном формате, для разделенных этносов, большую роль играют факторы традиционного субэтнического деления. Важным моментом выступает также и реакция мирового сообщества, перспективы получения признания на международной арене, которые сокращаются для группировок, действующих в нарушение резолюций Совета Безопасности ООН376.
Реалии постбиполярного развития вряд ли целесообразно рассматривать как «конец истории» национальных движений или окончательный кризис их силовой стратегии. Перспективы назревающих гуманитарных кризисов, к которым буквально «предрасположены» именно те общества, где существует напряженность межнациональных отношений, и где находят свою политическую нишу радикальные национальные движения, опровергает надежды, что потенциальные «горячие точки» останутся в латентном состоянии десятки лет. Другими словами, национальные движения, независимо от форматов — радикальные политические партии, или только еще делающие первые шаги группировки, выступающие под этническими лозунгами, меняют на наших глазах картину мира, заметно подрывая стабильность международной системы.
Другая, также крайне неоднозначная по своим мирополитическим последствиям область проявления акторства национальных движений формируется в связи с международными усилиями по преодолению прямых последствий этнополитических/национальных конфликтов. Реакция членов мирового сообщества на конфликты «нового поколения», т. е. конфликтов, генерируемых в своем большинстве этнополитическими противоречиями, де-факто меняет смысл применения многих принципов международного права.
376 Jenonne Walker. Internatonal Mediaion of Ehnic Conflicts. In: The International Spread of Ethnic Conflict, pp. 165-180.
Можно указать на такие проблемы, которые служат постоянным предметом дискуссий международного уровня, как разработка правовых норм, отражающих, например, потребности превентивного регулирования межнациональных столкновений, преодоления противоречия между правом народа на национальное самоопределение и защитой территориальной целостности государств, совершенствования практики многосторонних институтов по урегулированию конфликтов идентичности, расширения участия бизнеса в социальных программах развития многонациональных социумов.
Позитивных ответов на эти вызовы у мирового сообщества пока практически нет. Международное миротворчество, причем часто неотличимое от простого внешнего вмешательства, в некоторых случаях прекращает, но в большинстве ситуаций не ведет к урегулированию конфликтов с элементами межнациональных противоречий. А такие примеры, как Ближний Восток, Косово или Украина демонстрируют возможности возникновения самых серьезных международных кризисов с трудно преодолимыми последствиями для международной безопасности. Сомали, Ирак, Афганистан, Ливия также являются примерами сравнительно «легкого» разрушения многонациональных государств, но фактической невозможности вернуть их из состояния хаоса и национального разобщения к нормальной гражданской жизни.
Происходит умножение «горячих точек» мирового пространства, где локальные этнополитические силы оказывают активное сопротивление всем местным (внутренним) и иностранным (внешним) инициативам по восстановлению связей с международной системой, что усиливает процессы ее эрозии. Разумеется, взявшиеся за оружие ливийские племена или афганские пуштуны, воющие друг с другом и с миротворцами сомалийские кланы не стремились к такому результату. Просто в XXI веке национальный фактор локального уровня все чаще становится средством проведения стратегии США по созданию однополярного, в политическом и цивилизационном плане, мира, расширения контроля в зоне развивающихся стран. А существенное снижение международной безопасности в ряде регионов, воспринимается американскими стратегами как «допустимые издержки». В рамках таких подходов локальный этнонационализм превращается в союзника США в деле активного разрушения современного мирового порядка.

 


8.1.1. Националистические вызовы: координаты точек риска


На основании авторитетной справочной информации их номенклатура охватывает несколько сотен актуальных и локальных очагов этнополитической напряженности, существующих практически на всех континентах. Акторами, активными движущими силами ситуации, выступают, достаточно многочисленные, хотя и разнообразные по масштабам, составу и целям национальные движения. В отечественном дискурсе под этим термином обычно обозначают общественные или народные движения, ставящие своей целью освобождение населения какой-либо страны от иностранного господства или политическое объединение отдельных частей нации, раздробленной между несколькими государствами.
Однако во второй половине XX века и до настоящего времени определение «национальное движение» все чаще используется применительно к группировкам, действующим от имени одной из этнических групп населения суверенного государства, которые, как правило, стремятся к его расколу и лишь в отдельных случаях готовы согласиться с предоставлением территориальной автономии в составе федерации. Согласно экспертным оценкам, в мире насчитывается более 50 основных очагов сепаратизма с населением около четверти миллиарда человек. В географическом плане их распространение достаточно универсально, причем в 20 районах сепаратистских движений, апеллирующих к национальной идентичности сторонников, конфликты носят вооружённый характер и длятся на протяжении жизни минимум двух-трех поколений.
Национальные движения могу действовать как самостоятельные участники политической/вооруженной борьбы, либо вступать в различные коалиции. Сравнительно новым явлением является деятельность нескольких международных альянсов в статусе МНПО, призванных повысить влияние политических организаций, выступающих от имени национальных меньшинств, реже внутренних регионов, против центральных властей в десятках государств и одновременно поддерживать неформальную управляемость этих группировок.
К числу таких организаций относятся, в частности, «Организация наций и народов, не имеющих представительства» «Unrepresented Nations and Peoples Organization (UNPO)»377. Еще одним примером МНПО, стремящимся объединить активистов национальных движений является «Европейский Свободный Альянс» «European Free Alliance (EFA)»378.
Каковы правовые основания для урегулирования этнополи-тических конфликтов? Есть ли надежда, что несиловые подходы позволят на этапе 2025 и 2050 годов снизить уровень международной напряженности за счет преодоления вызовов, исходящих от национальных движений как акторов мировой политики?

377 http://unpo.org/

378 http://www.e-f-a.org/home

 


8.1.2. Национальное самоопределение versus территориальная целостность государств как дилемма мирового сообщества


Право на самоопределение — один из общепризнанных принципов международного права, получил признание в процессе распада колониальной системы в первой статье Устава ООН (194 5)379, а затем в Декларации о предоставлении независимости колониальным странам и народам (Рез. № 1514 XV ГА ООН, 14.12.1960)380, и последующих документах универсального значения: первой статье Международного пакта об экономических, социальных и культурных правах и первой статье Международного пакта о гражданских и политических правах (16.12.1966)381, в Декларации о принципах международного права (24.10.1970), Хельсинкском Заключительном акте Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (1975), Итоговом документе Венской встречи (1986), документе Копенгагенского совещания Конференции по человеческому измерению СБСЕ 1990 года и неоднократно подтверждался в других международно-правовых актах.
379 http://www.un.org/ru/documents/charter/,
380 Декларация о предоставлении независимости колониальным странам и народам UN General Assembly Resolution 1514 (XV), 947th plenary meeting, December 14, 1960.
381   http://www.medialaw.ru/laws/other_laws/european/pakt-gr-polit-pr.htm
Вместе с тем международная политическая практика неоднократно сталкивалась с коллизиями, связанными с противоречиями между правом на самоопределение и другим основополагающим принципом мирового сообщества — принципом территориальной целостности государств. Разрешения этих коллизий всегда являются крайне болезненным вопросом мировой политики, поскольку порядок урегулирования конфликтов, возникающих между центральными властями государств и движениями, выступающими под лозунгами национальной (региональной) независимости, автономизации и т. д. всегда разрешается ситуативно. Поиск его форматов обычно очень продолжителен и происходит на фоне эскалации вооруженного насилия с обеих конфликтующих сторон.
В первые десятилетия постбиполярного периода в исследованиях, посвященных коллизии двух основополагающих принципов международного права, акцент стал смещаться в сторону признания большей значимости принципа территориальной целостности, хотя сохранялось также мнение, что этот принцип направлен исключительно на защиту государства от внешней агрессии, поскольку его формулировка в п. 4 ст. 2 Устава ООН гласит, что «Все члены ООН воздерживаются в их международных отношениях от угрозы силой или её применения как против территориальной неприкосновенности или политической независимости любого государства, так и каким-либо другим образом, несовместимым с Целями Объединённых Наций»382, и в Декларации о принципах международного права: «Каждое государство должно воздерживаться от любых действий, направленных на частичное или полное нарушение национального единства и территориальной целостности любого другого государства или страны»383.
382 http://www.un.org/ru/documents/charter/chapter1.shtml
383 Декларация о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом ООН (принята 24.10.1970 Резолюцией 2625 (XXV) на 1883-м пленарном заседании ГА ООН). UN General Assembly Resolution 2200 (XXI), 1496th plenary meeting, December 16, 1966.
Компромиссным для сближения различных представлений выступало заключение, что принцип территориальной целостности неприменим к государствам, не обеспечивающим равноправие проживающих в нём народов и не допускающим свободное самоопределение таких народов. Однако попытки трансформировать интеллектуальные усилия в практические рекомендации по системному пересмотру основ международного права можно определить скорее как показательные, чем успешные. 4 октября 2011года на заседании ПАСЕ в Страсбурге была принята резолюция № 1832, согласно которой «право этнических меньшинств на самоопределение не предусматривает автоматического права на отделение» и что «в первую очередь должно быть реализовано методом защиты прав меньшинств, как то означено в Рамочной конвенции Совета Европы о защите национальных меньшинств и в резолюции Ассамблеи № 1334 (2003) о положительном опыте автономных регионов как стимула для разрешения конфликтов в Европе». Каким образом эти положения реализуются политикой режима П. Порошенко, и как структуры ПАСЕ побуждают правительство радикальных националистов А. Яценюка использовать европейские ценности, оказывая разнообразную поддержку т. н. антитеррористической операции в юго-восточных районах Украины, и не замечают преступлений украинских вооруженных сил против человечности, не нуждается в дополнительных пояснениях.
Особую группу вызовов для мировой политики создают национальные движения, одержавшие важные успехи в обретении независимости своих народов и сумевшие возглавить создание государств, которые, однако, не получили международного признания, и которые принято определять, как непризнанные или частично признанные государства. Непризнанные государства могут характеризоваться другими международными акторами как сепаратистские образования, отколовшиеся регионы либо оккупированные территории. Точно такие же характеристики получают и частично признанные государства от тех стран и организаций, которые не поддерживают их независимый статус.
Непризнанные государства являются объективной реальностью современной международной системы и не только подчеркивают несовершенство ее механизмов регулирования, но и усиливают элемент непредсказуемости развития в сфере безопасности. Непризнанные государства длительное время существуют в условиях замороженных конфликтов, в которые вовлечены многие внешние участники, включая региональные и великие державы. Множественность внешних интересов, сфокусированных в зонах таких замороженных конфликтов препятствует нормализации жизни населения и постоянно генерирует новые угрозы вооруженного противостояния. Что будет в случае силового подавления непризнанных государств, их насильственного возвращения в систему государственного управления, связи с которой они разорвали самым драматическим образом?
Не вызывает сомнения, что последствия будут самыми печальными: расстрелы представителей силовых структур, репрессии против политических активистов и членов их семей, жесткое отношение ко всему «мятежному» населению. Примеров подавления восставших народов в современной истории немало. «В 1987-1988 годах Саддам Хусейн предпринял „чистку" Курдистана, известную как операция „Анфаль". 182 тыс. курдов было вывезено на армейских грузовиках и уничтожено, еще 700 тыс. депортировано из Курдистана в особые лагеря; к 1991 году из 5 тыс. населенных пунктов в Курдистане было уничтожено 4,5 тыс. Деревни и небольшие городки сносились бульдозерами; для того чтобы сделать среду непригодной для обитания, вырубались леса и бетонировались колодцы»384.
Другой пример уже на европейской почве это «зачистка» Сербской Краины — части территории Хорватии, населенной этническими сербами. После поражения сербов в гражданской войне, хорваты изгнали жителей Краины из мест их традиционного проживания, до 250 тыс. человек вынуждено было бежать из региона. И ни одна западная страна не призвала к предоставлению культурной автономии сербскому населению. Вероятно, что в случае поражения ЛНР и ДНР украинский юго-восток ожидает такая же судьба, учитывая стремление киевских властей к построению этнократического, монокультурного государства, опору украинского режима на ультранационалистов фашистского толка.
384 http://expert.ru/expert/2014/24/myi-ih-ne-brosim/
Однако дилемма: национальное самоопределение versus территориальная целостность государств не обязательно находит решение в формате замороженных конфликтов с неопределенными перспективами их мирного урегулирования. В XXI веке к мировому сообществу присоединилось четыре страны, возникших как результат деятельности национальных движений: Восточный Тимор (2002), Черногория (2006), Кюрасао и Сент-Мартен (2010), Южный Судан (2011). Финальная точка пока не поставлена в деле международного признания Косова. Она не поставлена также в отношении таких государств на постсоветском пространстве как Республика Абхазия, Нагорно-Карабахская Республика, Приднестровская Молдавская Республика и Республика Южная Осетия.

 


8.1.3. Подъем национализма в странах Европы: локальные акторы и глобальные последствия


Рост националистических движений в странах западной Европы, происходящий на фоне процессов региональной интеграции, стал достаточно неожиданным явлением начала XXI века. Партия Марин Ле Пен во Франции, Партия финнов в Финляндии, Партия свободы в Нидерландах и Партия независимости в Великобритании еще сравнительно недавно считались маргинальными игроками политической жизни, но теперь становятся серьёзными конкурентами правящих либеральных партий, а ирландские, каталонские, шотландские, баскские, корсиканские и другие менее известные группировки националистов, последовательно расширяют свою массовую базу.
Xотя еще ни в одной западноевропейской стране национал-радикалы не захватили власть, они сформировали своеобразную «дорожную карту» для активизации борьбы за умы и сердца европейских граждан, недовольных правительственной политикой, «подавляющей титульную идентичность», «не способной противостоять наплыву мигрантов» и «следующей в фарватере США». Если учесть динамику вхождения националистов в большую европейскую политику, то уже в среднесрочной перспективе Евросоюз должен будет серьезно пересматривать свои принципы, повышая статус не наднациональных органов региональной интеграции, а роль структур, представляющих национальные интересы стран-членов ЕС, требования различных националистических партий, которые звучат с общеевропейской трибуны.
В 2015 году масштабы националистических настроений в Европе, безусловно, значительно выше, чем на этапе «до финансового кризиса». Они обострились не только в тех странах, по которым кризис ударил больнее всего, например, в Греции или Венгрии, но и там, где, последствия были не столь драматическими — например, в Шотландии, Каталонии, Нидерландах, Финляндии. Оценивая современный европейский национализм, можно констатировать, что общий экономический знаменатель является при формировании националистического тренда политики не более чем условной величиной.
Строго говоря, современный европейский национализм, или в более точной терминологии — национализм в странах Европы, начал свое восхождение к власти еще в последней четверти XX века. Интересна панорама процесса, развернутая международной группой исследователей под руководством Яна Эгберта в книге «Неудавшийся национализм многонациональных и частичных национальных государств»385. Согласно материалам ученых, после крушения коммунизма в Восточной Европе можно было насчитать более 200 национальных движений, действовавших в 70 территориальных единицах различного уровня, а возродившееся в середине 1980-х гг. этнонациональное сознание послужило причиной того, что, после 1990 года в течение лишь 17 месяцев на европейском континенте появились 17 новых государств. Участники проекта не сомневаются в том, что с завершением «холодной войны» Европа вступила в полосу нового подъема национализма386.
Расколы и распады государств, стали характерной особенностью постбиполярной эпохи во всех частях Европы. «Подавляющее большинство всех 44 государств региона, а именно 33, существуют благодаря национально-мотивированному сецессионизму во имя независимости.. 387 И, хотя сегодня каждое из западноевропейских государств, за исключением Боснии и Герцеговины, располагает абсолютным этническим большинством, среди них почти нет этнически гомогенных стран. Но многонациональный состав населения требует от политических власти особой осмотрительности; процесс национального строительства, неизбежно идущий в подобных странах, должен уравновешиваться формированием гражданской нации, объединяющей население вопреки этническим барьерам»388.
385 Эгберт Я. «Неудавшийся национализм многонациональных и частичных национальных государств» / РОССПЭН, 2010. М. : — 431 с.
386 http://www.rosspen.su/ru/news/.view/id/459/
387 Т. е. образовались из различных фрагментов больших и малых этнона-циональных групп (прим. К. Боришполец).
388 Эгберт Я «Неудавшийся национализм многонациональных и частичных национальных государств»/ РОССПЭН, 2010. М. : РОССПЭН, 2010. С. 58.
Однако оптимистические ожидания и соответствующие позитивные сценарии национальной интеграции стран Европы являются в своей основе малореалистичными. Прежде всего, необходимо учитывать тенденцию радикализации националистических движений, ужесточения лозунгов ксенофобии и политической нетерпимости. Об этом свидетельствуют материалы Международного правозащитного движения «Мир без нацизма» — «Белая книга нацизма» за 2012 год, проводившего в сотрудничестве с Институтом этнологии и антропологии РАН и Центром по изучению ксенофобии и антисемитизма при Техническом университете Берлина мониторинг по 18 странам Европы.389 Самые высокие рейтинговые баллы были отмечены в таких странах, как Греция, Эстония, Латвия, Украина, Венгрия, Литва, Молдова, Болгария, Румыния, Франция. Эксперты по-разному объясняют причины национального радикализма, который за последние три года существенно усилился и в странах, не вошедших в число лидеров оценочных рейтингов 2012 года.
Наблюдается ухудшение массового отношения европейцев к структурам ЕС, действиям евробюрократии, диктующим народам Европы нормы не только социальной, но и буквальном смысле «антисоциальной» жизни, заставляющих принимать все агрессивные проявления различных субкультур как неотъемлемый элемент демократии.
389 В основу исследования была положена методика совокупного анализа проявлений неонацизма и радикального национализма применительно к факторам общественной стабильности/разрушения стабильности в каждом отдельном государстве. Анализу была подвергнута законодательная база на момент проведения мониторинга, правоприменительная практика в отношении меньшинств, проявления расизма и нетерпимости, а также их правовые последствия, уровень ксенофобии в обществе, политические программы и деятельность радикально-националистических партий и групп, международные факторы и многое другое (всего 14 критериев).
В то же время немецкая, французская и иные национальные идентичности сопротивляются проекту построения «европейской нации» через ослабление национальных государств и идентичностей, который проводит в жизнь ряд деятелей внутри ЕС.
Значительную роль в подъеме националистических настроений в Европе играет государственная политика Германии. Позиция правительства А. Меркель в отношении установления в Еврозоне режима жесткой бюджетной экономии и попытки перейти от принятой в период после Второй мировой войны военно-оборонительной стратегии к военно-интервенционистской (афганский опыт Бундесвера, политика в украинском вопросе), заявление, сделанное председателем внешнеполитического комитета Бундестага, К. Реттгеном о том, что «от Германии ждут лидерства», вызывают настороженность во многих странах Еропы, усиливают опасения превращения Германии в доминирующий центр региональной европейской политики.
Радикализацию локальных национальных движений крупных европейских странах стимулируют и проблемы, связанные с адаптацией большой массы мигрантов, прибывающей на континент легальным и нелегальным путем, создающей все более ощутимую нагрузку на социальные статьи бюджетов и формирующей инокультурные анклавы. По данным Еврокомиссии, в 2012 г. в странах Евросоюза на легальных основаниях проживали 34 млн иностранцев (порядка 7% населения), из которых около 21 млн человек (4,1%) были гражданами государств, не входящих в ЕС.
Здесь наблюдается сильнейшее расхождение в оценках. Так, сторонники толерантного отношения к иммигрантам считают, что уровень в 4,1% является сравнительно невысоким, а потому тезис «о засилье иностранцев» не отражает действительность. Аргументы оппонентов сводятся к нескольким пунктам. Во-первых, статистика оперирует только официальными данными, не учитывает нелегальных иммигрантов, количество которых, непрерывно возрастает. Во-вторых, иммигранты, как правило, более энергичные люди, поэтому простой арифметический подход к оценке их веса в обществе принимающей страны не вполне корректен. И, в-третьих, приезжие не проживают равномерно по всему Евросоюзу, а концентрируется в наиболее развитых государствах. Так, на пять крупнейших членов ЕС — Германию, Францию, Великобританию, Италию и Испанию — приходится 78% (свыше 16,2 млн) всех легально живущих в ЕС иностранцев, не являющихся гражданами Евросоюза. Одновременно в семи странах проживают менее 230 тыс. иностранцев, что составляет лишь 0,1% их общего числа (см. таблицу 8.1).

Таблица 8.1. Доля легально проживающих иностранцев (не граждан ЕС) в населении стран — членов Евросоюза
(официальные данные на 2012 г.)

Таким образом, ситуация достаточно сложная и оставляет простор для политических спекуляций и распространения в Европе националистических и ксенофобских настроений. Вместе с тем нельзя игнорировать и законное беспокойство европейской общественности, вызванное плохо контролируемой нелегальной иммиграцией.
Пессимизм в отношении перспектив преодоления последствий подъема национализма в Европе усиливается и в связи с неудачными попытками правящих кругов принять адекватную стратегию управления многонациональным обществом своих стран. Здесь можно выделить комплекс мер, направленных на управление национализмом «снизу», т. е. проведения современным государством политики мультикультурализма. Однако, начиная с 2011 года, лидеры Германии, Франции и ряда других стран вынуждены были признать провал мультикультурализма как формата интеграции иммигрантов в европейское общество. Новой комплексной политики, ни на национальном, ни на региональном уровне, пока не выработано.
Однако и ответ на вопрос, что должно стать политико-правовыми скрепами общества вряд ли будет найден. «Мультикультурализм без берегов» не сочетается с классическим либерализмом, он неизбежно предполагает, по крайней мере, частичное делегирование как личной, так и правовой, юридической ответственности группе, в которую входит индивид. Но все большую критику вызывает бюрократизация государственной политики в области национальных отношений, попытки строить управление национализмом «сверху», игнорируя локальный опыт и инициативы на местах.
Негативные оценки получила, в частности, модель регулирования, которую власти стремятся проводить на основании принятой 24.09.2014 г. СБ ООН резолюции 2178. Она закрепляет на международном уровне британскую и нидерландскую модель предотвращения терроризма, в которой центральная роль в работе с инокультурным населением на местах отводится силам полиции. Новая модель пока что совершенно не доказала свою эффективность даже в масштабе двух стран, и может быть использована для установления полицейского произвола в отношении мигрантов, что дало основания окрестить новый курс, как «полицейский мультикультурализм».
Динамика национальных движений в странах Европейского континента очень вариативна. Но нарастание националистических вызовов, исходящих как собственно от политических движений, выступающих под лозунгами сепаратизма, независимости или хотя бы даже автономии, дополняется реакцией отторжения, провоцируемой стратегией некоторых крупных европейских стран в контексте интеграционных процессов. Неравномерность развития в европейском регионе усиливается, и все современные форматы обособления имеют глобальную проекцию: архитектура мировой системы в одном из ее наиболее индустриально развитых сегментов будет все более ощутимо меняться в период 2025 и 2050 гг.

 


8.1.4. Новые государства, которые могут появиться на карте Европы к 2025 году


Вектор движения к «Большой Европе», декларированный в феврале 2015 г. «нормандской четверкой» на встрече в Минске, подразумевает построение общего гуманитарного и экономического пространства «от Лиссабона до Владивостока». По мере практической реализации этого проекта неизбежно возникнет проблема преодоления вызовов сепаратизма, которые усиливаются в целом ряде европейских государств. Станут ли локальные националистические движения, выступающие под лозунгами самоопределения «своих» территорий, акторами радикального изменения границ на карте Европы», может продемонстрировать уже ближайшее будущее.
В Испании уже целые регионы управляются политиками, демонстрирующими стремление к большей независимости от Мадрида. Сторонники отделения от центра сильны, прежде всего, в Каталонии и в Стране Басков. Но их политические позиции укрепляются в Галисии, Андалусии, Валенсии и на Канарских островах.
Каталония
В числе главных доводов в пользу своей независимости от Испании каталонцы называют культурные и языковые различия с остальными подданными короны. Каталонцы очень гордятся этими различиями, старательно подчеркивая, что являются испанцами лишь отчасти, а все предпринимавшиеся в истории попытки их «испанизации» оканчивались неудачей.
С 1978 года Каталония существует в виде автономного сообщества — одного из 17 регионов Испании, имеющих собственные правительство и парламент. Однако по сравнению с остальными областями каталонцы гораздо более самостоятельны: большинство сфер общественной жизни, начиная от образования и заканчивая судами и полицией, находится в их руках. Однако регион лишен права распоряжаться своими доходами, и все налоговые поступления направляются в общую государственную казну. Будучи одной из наиболее процветающих областей Испании, Каталония регулярно становится донором менее благополучных соседей, и все большее число жителей региона уверены, что, став гражданами отдельного от Испании государства, они существенно повысят свое благосостояние.
Всплеск сепаратистских настроений в Каталонии спровоцировала неудачная попытка ее властей добиться правового оформления региональных привилегий. В 2010 году, когда Конституционный суд Испании вернул принятую четырьмя годами ранее новую версию каталонского регионального статута (конституции). Одновременно суд отменил привилегированное положение каталонского языка и отобрал у региона налоговую автономию. С тех пор число сторонников независимости от Испании в Каталонии постоянно росло.
Сепаратистские настроения подогревались и националистической риторикой Артура Маса, возглавившего региональное правительство в 2010 году. Под его руководством каталонские власти не раз заводили разговор о референдуме и даже приняли символическую декларацию о независимости. Однако все инициативы националистов пресекали в Мадриде: центральные власти опасаются, что, позволив отсоединиться одному региону, они спровоцируют развал всего государства.
Сторонники независимости Каталонии намерены отделиться от Испании, но хотят при этом остаться в Евросоюзе и сохранить в качестве валюты евро. Опросы показывают, что численность каталонцев, выступающих за отделение, упадет до 37%, если при этом им придется покинуть ЕС. Еще одним немаловажным препятствием на пути независимости может стать экономика. Хотя каталонская экономика составляет 19% ВВП Испании и обладает высокой степенью самодостаточности, но некоторые крупные компаний уже заявили, что в случае объявления независимости уйдут из региона и, следовательно, возможности сохранить экономическое благополучие у региона сократятся.
Тем не менее, более 80% участников опроса, который состоялся в Каталонии 9 ноября 2014 г., поддержали отделение этой культурно-исторической области от Испании. Состоявшееся событие многие приравнивают к полноценному референдуму. Но все-таки это еще не полноценный правовой акт, а только активизация политического торга региональных каталонских и центральных испанских властей, хотя результаты мирного волеизъявления каталонцев стали знаковыми далеко за пределами и самой Каталонии и Испании. Чтобы не допустить стихийного развития событий, центральным испанским властям предстоит теперь не просто учитывать позицию каталонских лидеров по многим вопросам, но и находить договоренности с ними на приемлемой для обеих сторон основе.
Страна Басков
Критический уровень сепаратизма демонстрирует и еще один испанский регион — Страна Басков, часть жителей которого десятилетиями добивалась независимости с оружием в руках. Наряду с Испанией, хотя и в меньшей степени, в конфликт оказалась замешана Франция, где в департаменте Атлантические Пиренеи расположена небольшая область — Северная Страна Басков.
Националистическое движение басков зародилось в XIX веке, когда их впервые за сотни лет лишили автономии. В условиях франкистского режима оно радикализировалось и вступило на путь вооруженной борьбы, которую радикальное крыло баскских националистов — ETA с переменным успехом вело и после установления демократии в Испании. За прошедшие десятилетия ЕТА несколько раз объявляла о прекращении огня, но всегда нарушала мирные обещания. Однако, после жестких полицейских операций, с 2011 года боевики ЕТА не совершили ни одного теракта.
Но целью баскских националистов по-прежнему является независимость Страны Басков, включая французские территории. Стремление к отделению, но прежде всего, от Испании, демонстрируют и не поддерживающие идеи политического насилия лидеры, представляющие политические силы региона. Свои требования об обособлении они выдвигали, несмотря на то, что условия баскской автономии более широкие, чем в случае с Каталонией. Сегодня в парламенте Страны Басков сепаратистам принадлежит две трети мест. Но в легальном поле баски действуют не так активно, как каталонцы. В 2008 году председатель регионального парламента Хуан Хосе Ибаречче попытался организовать референдум, на котором предполагалось определить, стоит ли начинать диалог о праве басков на самоопределение. Но в Мадриде плебисцит запретили.
Многие видные испанские политики считают, что отделение как Каталонии, так и Страны Басков будет означать конец Испании как государства, поскольку тогда сработает принцип домино. Без Каталонии и Страны басков экономика Испании уменьшится на четверть, а доход на душу населения — на 5%.
Шотландский вопрос
В центре сепаратистских устремлений Шотландии лежат, прежде всего, экономические интересы. Основной источник дохода, которым Эдинбург не желает делиться с Лондоном, — нефтяное месторождение Brent в Северном море, открытое в начале 1970-х. Именно тогда шотландцы стали всерьез задумываться об усилении контроля над налоговыми потоками.
Но предпринятая в 1979 годы попытка Эдинбурга создать парламент, с помощью которого можно было бы отвоевать хоть часть финансов, удалась лишь в 1999 году и идеи сепаратизма развивались как латентные течения региональной политики. На новый уровень сепаратистская риторика вышла в 2007 году, когда о планах сделать Шотландию независимой объявил ее новый первый министр (премьер-министр) Алекс Сэлмонд, лидер Шотландской национальной партии (SNP). По его мнению, выход Шотландии из состава Соединенного Королевства принесет ее жителям только пользу, прежде всего в виде роста доходов. Реальной подготовкой референдума А. Сэлмонди и его сторонники смогли заняться только в 2011 году, когда SNP получила большинство в местном парламенте.
В Лондоне планы лидера шотландских националистов восприняли крайне негативно, однако, в конечном итоге решили им не препятствовать. Голосование было назначено на 18 сентября 2014 года и прошло в крайне напряженной для всей британской политики атмосфере. На шотландских избирателей было оказано массированное информационное давление, в котором приняла участие даже сама Елизавета II. В конечном итоге сторонники сохранения Шотландии в составе Великобритании добились поддержки у местных избирателей, однако, количество голосов противников единства, указывает, что идея независимости региона является скорее «замороженной», чем отвергнутой.
Сторонники и противники независимости выдвигают свои аргументы. Националисты, утверждают, что, свергнув иго английских евроскептиков, они обеспечат независимой Шотландии блестящее будущее, потому что будут сами распоряжаться нефтью в Северном море. SNP обещает, что выплаты государственный пенсий начнутся на год раньше запланированной даты и что примерно 200 тыс. семей смогут увеличить детские пособия. Бизнесменов сторонники независимости пытаются привлечь на свою сторону обещаниями снижения налогов для того, чтобы дать толчок развитию шотландской экономики и привлечь инвестиции из-за рубежа. Немаловажное место в их доводах занимает и обещание вывода ядерных подводных лодок с базы в Клайде.
Противники независимости спорят с националистами по всем пунктам. Они, к примеру, уверены, что шотландцы станут жить беднее, что в стране поднимутся цены на все, начиная от продуктов питания и заканчивая услугами. Они указывают, что шотландцы живут сейчас лучше англичан, потому что на среднего жителя Шотландии приходится на 1200 фунтов больше всевозможных выплат, чем на жителя Англии.
Лондон, в случае выхода Шотландии из Соединенного королевства, тоже ждут большие потери. Все их представить сейчас крайне трудно, но главные: потеря нефтяных миллиардов, необходимость открытия новой базы для подводных лодок, которая будет стоить тоже миллиарды; и смена названия и флага, из которого исчезнет синий цвет, лежат на поверхности.
В Брюсселе к независимости Шотландии относятся отрицательно и не особенно скрывают это. Евросоюз уже предупредил Эдинбург, что, если Шотландия выйдет из Великобритании, то об автоматическом вступлении в ЕС и тем более вступлении в еврозону ей придется забыть. Все процедурные вопросы она будет решать в общем порядке так же, как, например, те же Турция или Сербия.
Секейский край (Румыния)
Секеи — румынские венгры, проживающие в Трансильва-нии, вошедшей в состав Румынии после Первой мировой войны. Они не требуют создания независимого государства, а стремятся к правовому оформлению статуса автономии, который в настоящее время отсутствует. Более того, три уезда, в которых они проживают, не образуют даже подобия единой административной единицы. В своих требованиях секеи ориентируются на ситуацию, которая сложилась в 1952 году, когда правящая коммунистическая партия предоставила им автономию, просуществовавшую около 16 лет (до 1968 г.) и упраздненную в ходе административной реформы Н. Чаушеску.
С 2003 года секеи пытаются организовать референдум о создании автономии под условным названием Секейский край. Особенно активно они начали действовать в 2013 году, в преддверии новой территориальной реформы. Как оказалось, Бухарест все же решил выделить секейские жудецы в отдельную административную единицу, однако ни о каком самоуправлении и финансовой самостоятельности речи по-прежнему не идет. Кроме того, в соответствии с проектом реформы в состав венгероязычного региона войдет и один румыноязычный уезд (район), что существенно усложнит картину состава местного населения, а перспективы дальнейшего оформления автономизации будут заблокированы.
Южный Тироль
Итальянская провинция Южный Тироль (официальное название — Автономная провинция Больцано-Боцен — Южный Тироль) до 1919 года входила в состав Австро-Венгрии. Большинство жителей Южного Тироля говорят на диалектах немецкого языка.
В 1972 году территория получила статус автономии с правом решать многие вопросы на местном уровне. Данный шаг на некоторое время снял накал сепаратистских устремлений. Однако, с усугублением кризиса в итальянской экономике, лозунги о независимости от Рима в Южном Тироле стали всё более громкими. Тироль больше не получает тех налоговых поступлений, которые ему полагаются. Об отделении от Италии в Южном Тироле всерьез заговорили только в 2000-х по инициативе националистической партии «Свобода Южного Тироля» (STF), однако готовой программы преобразований она не предложила и организовала серию опросов и консультативных референдумов, по итогам которых выяснилось: несмотря на то, что большинство тирольцев хотят размежевания, их конечные цели разнятся.
В вопросе обретения суверенитета, мнения тирольцев расходятся между несколькими сценариями: 1 — оставаться в Италии на правах ещё более широкой автономии; 2 — становиться независимым государством; 3 — вновь вернуться к Австрии; или же 4 — попытать счастье, став новым кантонов Швейцарии. Пока ни один из вариантов не может заручиться поддержкой абсолютного большинства, местную политику определяют умеренные силы, выступающие за сохранение статус-кво под руководством Народной партии Южного Тироля, которые никаких шагов к отделению не предпринимают. Однако, учитывая итоги парламентских выборов в Италии (2014 г.) сторонники размежевания постепенно набирают вес в Тироле, и нынешним властям придется пойти на компромисс и поддержать сепаратистскую повестку390.
Тирольцы гордятся одним из самых высоких уровней жизни в Старом Свете. Южный Тироль ежегодно посещают свыше 5 млн туристов, тирольские электростанции дают энергию почти всему северу Италии. Сейчас тирольцы не без оснований опасаются потери привилегий и субсидий, положенных им по соглашению об автономии 1972 года. Они явно не хотят жить так же, как остальные итальянцы. Особенно на юге полуострова.
390 http://business-swiss.ch/; http://business-swiss.ch/2014/09/yuzhny-j-tirol-mezhdu-italiej-avstriej-i-shvejtsariej/
Страсти по свободе умело разжигают националистические партии, имеющие в провинциальном парламенте больше 20% мест. Антиитальянские настроения в Южном Тироле разгорелись с новой силой после того, как правительство Марио Монти начало проводить программу жесткой экономии и сокращения расходов. Рим потребовал, чтобы Южный Тироль сократил расходы почти на 1 млрд евро, несмотря на то, что это требование противоречит соглашению, в котором говорится, что 90% собранных в провинции налогов должны возвращаться в виде субсидий. Трудные переговоры о разделении доходов сейчас идут с правительством Энрико Летты, который в вопросе отношений с регионами повторяет политику предшественника.
Фландрия и Валлония
Разделение голандскоязычных и франкоязычных регионов давно дебатируется в Бельгии и если надежды националистов, хотя бы с одной стороны будут исполнены, с карты Европы исчезнет целое государство.
В основном речь идет о фламандских националистах, желающих избавиться от необходимости обеспечивать экономически менее развитую Валлонию. Ситуация усугубляется крайне резким разграничением внутри Бельгии по языковому признаку, которое накладывает отпечаток практически на все сферы жизни. Обостряет ситуацию то, что представители севера и юга страны не способны договориться о формировании парламента, в котором обязательно должны быть представлены обе языковые общины. Из-за этой несговорчивости по итогам выборов 2010 года страна провела без постоянного правительства рекордно долгий срок — 541 день. Гарантом пусть и непрочного, но все же, единства Бельгии в последние годы был король Альберт II, недавно отрекшийся от престола в пользу сына Филиппа. Чтобы удержать страну от распада, он не раз и не два прибегал к челночной дипломатии, склоняя к сотрудничеству то фламандцев, то валлонцев.
Если Фландрия объявит о своей независимости, Бельгии не просто придет конец — на ее месте, скорее всего, начнется хаос. Валлония может распасться на части, которые распределятся между Францией, Германией и Люксембургом. К немцам же, скорее всего, отойдет и немецкоговорящая община, расположенная на востоке Валлонии. Кроме того, неясными остаются перспективы Брюсселя, который практически поровну поделен между голландско- и франкоязычными общинами.
Наблюдаемые в целом по Европе тенденции таковы, что говорить о скором появлении там новых государств, вряд ли приходится. Ближе всего к независимости находятся Шотландия и Фландрия, однако по разным причинам даже их шансы получить суверенитет не очень высоки. Что же до остальных стран Европы, то угроза их единству, скорее всего, еще меньше.
Сепаратисты европейского Севера
Мечты о независимости получают все большее распространение и в Гренландии, часть жителей которой стремится к будущему без Дании, рассчитывая на доходы от полезных ископаемых. Гренландия обладает широкой автономией и имеет свой парламент и правительство, а также сама распоряжается своими богатейшими природными ресурсами. Особый интерес представляют крупные месторождения редкоземельных металлов. По оценкам геологов, крупнейший на планете остров может иметь 9,16% их мировых запасов. Кроме них, в Гренландии есть большие запасы углеводородов, алмазов, золота, металлических руд и т. д.
Дания провозгласила Гренландию своей колонией в 1776 году. И хотя через два столетия, в 1979 г., Нуук получил внутреннюю автономию, главой острова остается датская королева Маргрет II. В ноябре 2008 года 76% гренландцев проголосовали за самоуправление. 22 мая закон о полном самоуправлении Гренландии был утвержден датским парламентом. Сейчас под юрисдикцией гренландцев находятся суды, полиция и береговая охрана. Копенгаген сохранил контроль над обороной, внешней политикой и валютными операциями. Только теперь датчанам необходимо советоваться с гренландцами при принятии решений, которые будут затрагивать и их остров.
По новому соглашению между Копенгагеном и Нууком, первые 75 млн крон, заработанные гренландцами, должны идти в бюджет острова, а все, что превышает эту сумму, будет делиться с Данией пополам. Но экономисты считают, без субсидий Копенгагена, которые составляют сейчас 3,6 млрд датских крон (655 млн долларов), т. е. почти две трети бюджета автономной области Датского королевства, Нуук выжить не сможет. Подняться на ноги и стать по-настоящему независимыми гренландцы смогут не раньше, чем лет через 25, и то при условии, что сумеют открыть 24 крупных шахты или карьера для добычи полезных ископаемых, каждая из которых стоит 5 млрд крон. Очень большой проблемой будет нехватка рабочей силы, так как население Гренландии составляет всего 57 тыс. человек.
Конечно, к подобным исследованиям следует относиться с известной долей скептицизма или хотя бы доверять их полностью независимым экспертам. Очевидно, этой точки зрения придерживается и гренландский премьер-министр Алека Хаммонд, которая в ответ на просьбу журналистов прокомментировать результаты исследования, заявила, что по-прежнему мечтает, чтобы Гренландия обрела независимость еще при ее жизни.
Результаты каталонского референдума вдохновляют сторонников независимости во всех испанских регионах, шотландских, фламандских, североитальянских, баварских автономистов и сепаратистов в странах Евросоюза. «Призрак сепаратизма бродит по Европе», писал американский журнал The National Interest. Автор статьи Gordon N. Bardos подчеркивал, что «если Европейский союз не выберется из нынешнего кризиса, угрожающего его существованию, то, как показывает история, эти движения могут еще больше усилиться и добиться новых успехов, преобразив Европу, известную нам на протяжении последних двадцати лет». Вопреки распространенным оценкам, европейские сепаратисты хотят не только денег, но и независимости.
Но стабильности европейских границ угрожают не только сепаратисты, но и вызовы, связанные с национализмом государственного формата. В настоящее время в Европе официально существует десять вялотекущих территориальных споров, в которых претензии каждой из сторон подкрепляются симпатиями населения. Это позволяет прибегать не только к правовым или историческим аргументам, но и к манипулированию национальными чувствами граждан европейских стран.
Сейчас, когда Евросоюз сталкивается с экономическими трудностями, территориальные споры на европейском пространстве грозят проявиться с новой силой. Такими точками латентного национализма, который может актуализироваться по подсказке из высоких кабинетов, являются: Боденское озеро (Швейцария, Австрия и Германия), Монблан (Италия и Франция), Гибралтар (Испания и Великобритания), залив Пиран (Словения и Хорватия), Эгейский спор (Греция и Турция), остров Шаренград (Хорватия и Сербия), Оливенса (Португалия и Испания), залив Лох-Фойл (Ирландия и Великобритания), Долларт Бей (Нидерланды и Германия), Северное Косово (Сербия и Республика Косово).
Масштабный эксперимент наднационального объединения в Европе стал очевидным вызовом представлениям о том, что национальное государство является главным действующим лицом современной мировой политики. Возрождение национализма стало важной составляющей трудностей, испытываемых сегодня Европейским Союзом. Попытки решения долговых проблем еврозоны очень сильно осложняются национальными стереотипами, когда северные европейцы считают южан лентяями, а южане осуждают надменность северян. Усиление национальных настроений в Европе проявляется на всех уровнях и в самых разных формах, вплоть до спортивных турниров и конкурса Евровидение.
В целом передача ряда государственных полномочий из национальных столиц в Брюссель лишь на очень короткое время смягчила националистические настроения европейских сепаратистов и одновременно создала и некую легальность для действий народов, активно добивающихся права на самоопределение. Каким бы успешным ни был европейский эксперимент в плане экономики и предотвращения региональных войн, он еще далек от создания общеевропейской идентичности, способной вытеснить представления о национальной принадлежности, основанной на общем языке, культуре и исторических традициях. Как показывает опыт Латинской Америки, даже очень глубокая культурно-языковая близость народов различных стран не может компенсировать чувство принадлежности к государству-нации.
В целом, национальные движения стали сегодня не только постоянным игроком на поле мировой политики, но и формируют специфический круг проблем, в решение которых вовлечены все другие акторы — прежде всего государства и многосторонние институты.

 


8.2. Религиозный фактор и религиозные фундаменталисты в мировой политике


Развитие международной ситуации в самых разных регионах мира все острее ставит на повестку дня проблемы взаимодействия общественных систем, сложившихся в различных социокультурных условиях, опирающихся на различные исторические традиции и апеллирующих к различным идейным обоснованиям общественного порядка. В этой связи конфессиональная дифференциация мирового пространства создает широкие возможности, как для усиления, так и для снижения конфликтности международных отношений.
Характерно, что, несмотря на популярность идей диалога цивилизаций и сотрудничества представителей различных религиозных общностей, в практике человеческого развития религиозная принадлежность остается преимущественно разъединяющим моментом. Это обстоятельство особенно заметно в контексте отмечаемого сегодня подъема фундаменталистских настроений среди приверженцев ислама и христианства, а также многочисленных примеров политизации религиозной принадлежности в различных странах. Тем самым влияние религии в сфере международных отношений является долговременным, но ситуативным по своим конкретным проявлениям, фактором.

 


8.2.1. Конфессиональная динамика в условиях глобализации


Современный этап мирового развития опровергает распространенные представления об ослаблении мировоззренческих начал человеческого поведения. На фоне размывания идеологического компонента политической деятельности, самым существенным образом возросла роль религиозных установок, которые включаются в систему ориентиров общественных и государственных структур. Противоречия глобализации повсеместно затормозили процесс ухода религии в область «личной духовности». Как показывает международный опыт, религия все больше определяет образ жизни среди приверженцев ислама, а религиозный ренессанс в его различных формах ощущается среди христианских и других религиозных общин. Характерно, что религиозные деятели, представляющие, прежде всего, мировые конфессии, активно высказываются по вопросам международной политики.
Современная конфессиональная динамика характеризуется не только тенденциями активизации религиозной жизни в среде различных культурно-цивилизационных блоков мирового сообщества. К настоящему моменту произошли существенные изменения численности основных конфессиональных групп населения земли, среди которых теперь преобладают мусульмане, главным образом суннитского толка. Три года назад христиане, традиционно относящиеся к католикам, православным и протестантам, уступили многовековое количественное первенство последователям ислама. Другие религиозные общности испытали не столь динамичные изменения своей численности, однако сохраняется неопределенность относительно масштабов распространения приверженцев сект, неоязычества и сатанистских культов, укрепивших позиции во всех мегаполисах.
Значимость количественных изменений в соотношении ведущих по численности религиозных общностей особенно усиливается в свете интенсификации миграционных процессов, направленных из зоны распространения ислама в зону стран, чья культура сложилась под влиянием христианских ценностей, расширения в Европе и Северной Америке инорелигиозных, главным образом мусульманских, анклавов. В переводе на язык политической практики, это означает продолжение экстенсивного роста численности приверженцев исламских верований и необходимость качественных изменений в деятельности всех ветвей христианства.
Асимметричность глобальной динамики конфессиональных структур мирового сообщества оказывает существенное влияние и на состояние внутренних процессов организации различных конфессий. Так, активный рост и расширение границ исламского общества обусловливает потенциальные изменения в системе духовного лидерства исламского мира, а также усиление влияния религиозных деятелей среднего звена в формировании массовых религиозных установок.
Что касается христианских течений, то для их традиционных форматов в большей степени характерна консолидация исторически сложившихся механизмов централизованного церковного управления. В то же время роль среднего звена церковной иерархии в ближайшее время также будет повсеместно возрастать, что связано с расширением социально-просветительской работы в сфере образования, миссионерской деятельностью, расширением проектов по воспитанию подростков и детей.
Наряду с основными тенденциями конфессиональной динамики в условиях глобализации, связанными с изменениями численности основных религиозных групп, характерной чертой современного положения является эффект «перемешивания» мирового конфессионального пространства, который особенно ощутим в зоне развитых индустриальных стран и, как ни парадоксально, на Африканском континенте. В нынешнем десятилетии этот эффект оказывает все большее влияние и на деятельность РПЦ, которая стремится укрепить связи с зарубежными православными общинами, а в последние годы развернуть миссионерскую деятельность в странах АТР.
Таким образом, все мировые религии переживают в настоящее время период трансформации, связанный с перспективами изменения соотношения массовых ресурсов, на которые опираются основные конфессии. В этой связи повышается общественный запрос на сотрудничество религиозных и административных элит в сфере социального управления современных государств. Для государственных участников такое взаимодействие позволяет сохранить или даже упрочить потенциал «мягкой силы» на международной арене, а для религиозных кругов — укрепить статус своей иерархии в ходе адаптации к условиям глобализации.

 


8.2.2. Религиозный фундаментализм как политический вектор


Религиозные фундаменталистские движения получили сегодня значительное распространение, как в зоне развивающихся, так и развитых стран. Под религиозным фундаментализмом понимают мировоззрение, основанное на жесткой приверженности к определенной вере и нетерпимости к любым другим проявлениям человеческого сознания391. В научный оборот термин был введен в начале XX в., но «насилие от имени религии является столь же старым, как история»392. Ряд специалистов полагает также, что наряду с религиозным фундаментализмом яркие исторические примеры универсальных теорий фундаменталистского типа представляют собой фашизм и коммунизм. Общим моментом здесь является то, что доктринальные соображения превалировали над любыми другими человеческими ценностями393.
В современных условиях религиозный фундаментализм все активнее проникает в политику. Начало этого процесса принято датировать серединой 70-х гг. ХХ века, отмеченных ростом христианского фундаментализма в протестантских церквях США и Латинской Америки, подъемом типологически схожих католических движений, т. н. «исламским фундаментализмом» и различными сионистскими организациями. Как отмечают исследователи, религиозный фундаментализм пришел на смену коммунизму как призрак, преследующий западное сознание, который принимает еще большие размеры вследствие трагедии, произошедшей в Америке 11 сентября, и явной неспособности западных держав искоренить скрытую и загадочную сеть Аль-Каиды, которая стоит за организацией террористических атак394.
Несмотря на конфессиональные различия, все приверженцы религиозного фундаментализма апеллируют к абсолютному авторитету божественного откровения и стремятся утвердить свое исключительное право на управление обществом в соответствии с этими принципами. Они жестко выступают против инакомыслия и демонстрируют приверженность к радикальным формам борьбы с любыми оппонентами. Призывая к очищению веры и восстановлению верховенства религии над светской властью, отрицая разделения светского и религиозного в культуре, образовании, бытовом поведении, современные фундаменталисты принимают технические достижения цивилизации, но решительно выступают за отказ от принципов гуманизма и демократии как универсальных человеческих ценностей.

391 Термин восходит к серии предпринятых некоторыми североамериканскими протестантами антимодернистских публикаций «The Fundamentals. A Testimony to the Truth» 1910-1912 гг. В настоящее время термин приобрел более широкое значение: с ним ассоциируется устойчивая религиозная установка или один из типов современного религиозного сознания, характерных прежде всего для т. н. авраамических религий — иудаизма, христианства и ислама, но имеющих также параллели в индуизме, сикхизме, буддизме, конфуцианстве. Источник: http://www.archipelag.ru/authors/ kirlejev/?library=941 &vrsion=forprint
392 Jacquard R. In the Name of Osama Bin Laden: Global Terrorism and the Bin Laden Brotherhood. N.Y.; L., 2002. P. Цит. по: Челищев В. И. Феномен фундаментализма в современном мире: истоки и формы. \\Вестн. Моск. Ун-та. Сер. 18. Социоллоогия и Политология. 2006. № 4, стр. 98-116, стр. 99.
393 Челищев В. И. Феномен фундаментализма в современном мире: истоки и формы. \\Вестн. Моск. Ун-та. Сер. 18. Социология и политология. 2006. № 4, стр. 98-116. стр. 100.
394 http://www.archipelag.ru/authors/kirlejev/?library=941&vrsion=forprint
Фундаменталисты противостоят модернизации в той степени, в какой она связана с секуляризмом и индивидуализмом, но готовы использовать ультрасовременные средства коммуникации, технологии и даже ядерное оружие. Основы миропорядка, который религиозные фундаменталисты рассматривают как идеальный, подчиняют человека тоталитарной власти в духовном и политическом отношениях с беспрецедентными материальными возможностями удержания этой власти.
Считается, что религиозный фундаментализм является реакцией на расширение ареалов модернизма, т. е. феноменом самообороны традиционных форм бытия и сознания. Он может использоваться и как средство укрепления национальной или этнической идентичности395. Однако часто религиозный фундаментализм вторгается в политику благодаря деятельности узкой группы лиц, стремящихся получить общественную власть в своих корпоративных целях. Религиозное учение обрастает бизнесом, исходные задачи размываются, а организационные структуры, опосредующие борьбу за веру, строятся по аналогии с коммерческими сетями ТНК.
Усама Бен Ладен и многие его ближайшие сторонники, хотя и принадлежали к богатым семьям, по статусу не могли рассчитывать на ключевые государственные посты у себя на родине. Власть, известность и многократное умножение личного богатства принесло им создание военизированной политической силы, действующей под радикальными фундаменталистскими лозунгами. Именно амбивалентность фундаментализма, неоднозначность соотношения между идеальной и материальной (или даже откровенно корыстной) мотивацией приверженцев часто затрудняет оценки его потенциала и перспектив социальной эволюции.
395 Parekh В. The Concept of Fundamentalism // The End of "Isms"? Reflections on the Fate of Ideological Politics after Communism's Collapse. Oxford, 1994. Р. 28.
Фундаментализм как вектор политизации религии и, тем самым, культурных различий между цивилизациями, представляет собой глобальное явление, отмеченное универсальными чертами, независящими от конфессиональной принадлежности. Во-первых, он является в большей степени воплощением Homopoliticus, нежели Homoreligiosus, поскольку приверженцы фундаменталистских взглядов борются за достижение идеального божественного порядка, используя политические средства396. Во-вторых, лишь сравнительно небольшая часть фундаменталистов готова применить крайние вооруженные формы борьбы или терроризм, чтобы претворить свои представления о божественном порядке в жизнь. Поэтому в политической практике насилие — лишь один из аспектов фундаментализма, к которому нельзя сводить весь спектр фундаменталистских установок. Его воззрения на общественное управление и ценностные моменты, входящие в политизированный контекст, разнообразнее, чем призывы к насильственным действиям. Другими словами, в фундаменталистских политических проектах связь между религиозными принципами и средствами их осуществления была и остается вариативной.
Хотя фундаменталисты различных конфессий уже несколько десятилетий стремятся войти в политику, их роль международного уровня наиболее заметна благодаря действиям исламских радикалов. Мирополитическое акторство фундаментализма, связанного с другими религиозными средами, сдерживается различными внутриконфесиональными механизмами, регулирующими отношения между «миром идеальным» и «миром сущим», а в ряде случаев конкуренцией религиозных иерархий. Одновременно секуляризация как процесс, развивающийся, в частности, в христианском мире, обеспечивает в большинстве случаев устойчивую дистанцию между религиозными убеждениями людей и их политическими действиями.
396 Бассам Тиби. Политизация религии.//Интернационале Политик, № 2, 2000 г. Источник: Http://ddm.iatp.az/ddm/tibru.html
Но это не означает, что исламский фундаментализм — единственный тренд политизации религиозного мировоззрения с использованием ультраконсервативных стереотипов и экстремально радикальной политической практики. Международный альянс радикалов активно формируется в Юго-Восточной Азии, апеллируя к буддистским верованиям, в качестве обоснования своей программы. В странах региона буддийских монахов часто можно видеть в авангарде массовых беспорядков.
«В 2010-е годы оформилась тенденция к становлению воинственного буддийского национализма: радикалы Индокитая и Шри-Ланки обвиняют мусульман в том же, в чем и европейские крайне правые, и угрожают изгнать со своей земли. В наши дни радикальный буддизм, представленный мьянманским „Движением 969" и шри-ланкской „Буддийской силой", набирает обороты. В островном государстве буддисты атакуют мечети, дома мусульман, а также христианские церкви. Часто в ход идут экономические методы, радикалы пытаются вытеснить исламские фирмы с рынка. К слову сказать, мусульманский бизнес, контролирующий промышленность, наравне со сверхвысокой рождаемостью в исламской среде, националистами считается основной опасностью для страны.
К настоящему времени риторика „Буддийской силы" может показаться неотличимой от заявлений европейских крайне правых, что диктует и общую повестку дня. На протяжении последних лет объединение ведет борьбу с сертификацией халяльной продукции на рынках Шри-Ланки. Распространение этой практики, по мнению радикалов, — шаг к „введению шариата". Противостоять пугающей тенденции следует, поддерживая буддизм, просто потому, что это вера предков.
Буддийский радикализм существенно подпитывают тесные двусторонние связи, существующие между Мьянмой и Шри-Ланкой. Вместе с тем у этого течения есть перспективы распространиться и на весь Индокитай. В Лаосе в 2014 году отмечены случаи нападения на христиан с целью их насильственного обращения в буддизм. Наиболее характерный пример — изгнание 8 христианских семей из лаотянского Натахалла: по утверждению пострадавших, их называли приверженцами „американской религии" и обещали отправить за решетку при первом удобном случае. Ранее столкновения между мусульманами и буддистами привели к фактической гражданской войне в Таиланде. С 2004 по 2011 год жертвами боев стали не менее 6 тысяч человек»397.
Исламский формат фундаментализма оказался в центре особого внимания, поскольку в нем в большей степени, чем в других конфессиях, светские и духовные начала выступают нераздельно, что усиливает проекцию внутренних общественных конфликтов на международную среду. Одновременно, многочисленные и «эффектные» террористические акты, предпринимавшиеся под флагом мученичества во имя веры, способствуют распространению представлений об исламе как источнике агрессивного фундаментализма, идеологической основе экстремизма и терроризма.
Но это искаженное понимание феномена. Необходимо обратить внимание, что «успешное научное освоение существующих в современном исламе течений, доктрин и движений осложнено нерешенностью вопроса о дефинициях... К примеру, как западные, так и российские исследователи ислама злоупотребляют термином „фундаментализм", которым они склонны обозначать широкий спектр известных явлений»398. Поэтому вновь приходится оговориться, что рассматривать политическую субъектность религиозного фундаментализма и исламского фундаментализма в частности, можно лишь в самом первом приближении.
«В последние годы в мусульманских странах идет процесс политизации и радикализации ислама. С одной стороны, политизация ислама — это процесс „возрождения" религии и клерикализации политики, использования религии, в данном случае ислама, в политических целях. С другой стороны, политизация ислама представляет собой попытку переноса части нерешенных социально-экономических и духовно-идеологических проблем в политическую сферу, означает их наивысший накал, обостренную общественную значимость и актуальность, а также неспособность традиционных субъектов принимать политико-управленческие решения и справляться с ними при помощи общепринятых методов воздействия. Политический ислам, представляя собой форму проявления неполитических явлений в сфере политики, пытается найти разные варианты решения этих проблем»399.
397 Гашков И. Буддисты собираются в кулак. 21 мая 2014 НГ-Религии. — http://www.centrasia.ru/newsA.phThstTh400642820
398 Наумкин В. В. Исламский радикализм в зеркале новых концепций и подходов// Восток-Orient, 2006, № 1, 5-25.

399 Бобохонов Р. Возникновение ИГИЛ — как результат активной политизации ислама, — :33 http://www.centrasia.ru/newsA.php7stTh419067980 — 20.12.2014
Акторство исламского фундаментализма на международной арене формируется преимущественно в процессе усиления универсалистской ориентации различных группировок, действующих на периферии мусульманского мира. В ее контексте исламский фундаментализм создает положительную мотивацию массового движения («за») но существенно более конкретно определяет «образ врага». Он противостоит светским режимам не только в силу их секуляризации и сотрудничества с США, т. е. на тактическом этапе политического развития. Фактически фундаменталисты все отчетливее выступают и как стратегический противник национальной консолидации государств в исламском мире, которая в ряде случаев еще не завершилась.
Эту особенность религиозного фундаментализма и вытекающие из нее риски осознают ведущие члены мирового сообщества (хотя реагируют на ситуацию не солидарно), а в исламских кругах, главным образом — высшие административные руководители и часть национальной интеллигенции. Поэтому возможности противодействия исламскому фундаментализму в рамках только отдельных политик ограничены. Но идеи установления единого фронта против «фундаменталистской угрозы» также более чем утопичны. Фундаменталистские группировки, несмотря на идейную близость, слишком мозаичны, «завязаны» своими краткосрочными целями на специфику локальных обществ и разобщены отличиями между суннизмом и шиизмом. Любые обобщения при столкновении с фундаментализмом не работают, а его вызовы в каждом конкретном случае разновекторны. Однако обобщающие подходы достаточно продуктивны при анализе политических проекций фундаментализма, обозначаемых терминами «исламский радикализм», «исламизм», и некоторыми другими.
Исламский радикализм или исламизм400 как политическое продолжение фундаменталистских течений в мусульманстве, возник вследствие слабости ряда светских режимов главным образом в арабских странах. «Ислам — вот решение» — это лозунг созданной в Египте организации «Братья-мусульмане» стал лозунгом мусульманских радикалов от улемов-фундаменталистов, формально стоящих вне политики, до джихадистов, призывающих к священной войне, включая террор против всех врагов ислама... Исламисты убеждены, что Запад — это система жизни по своей природе отличающаяся от того, что требует ислам, что базовые ценности двух цивилизаций различны»401.
Суть политической роли исламского фундаментализма не ограничивается идеологической подпиткой радикальных группировок в мусульманских странах. Современный исламский фундаментализм трансформировал глубинный протестный заряд в потенциально полномасштабные политические программы и миссионерские идеи. На современном этапе ему удается активно реализовывать свой мощный политический потенциал, как оказывая разнообразное воздействие непосредственно на центральные институты соответствующих политик, так и практикуя миссионерский экспансионизм. Размах этого процесса, вовлеченность в него государств и народов, по сути, делают исламский фундаментализм влиятельным субъектом мировой политики402.
400 Отечественный исламовед В. Наумкин полагает, что наиболее адекватно объясняющим связь исламского радикализма и фундаментализма понятием является салафизм (близкий к терминам обновление, ревизионизм), но одновременно нельзя ставить знак равенства между всем салафизмом и политическим исламом (термин «политический ислам» был введен в оборот после победы антишахской революции в Иране в 1979 г.). Вплоть до относительно недавнего времени саудовские салафиты, или ваххабиты — последователи Мухаммада 'Абд ал-Ваххаба (1703/4-1797/8), аравийского проповедника, чьи концепции стали официальным саудовским толком ислама, были весьма мало политизированы. Только в 60-е гг. XX в.ваххабиты развернули активную деятельность за пределами королевства. Термин джи-хадисты часто используется и самими радикальными исламскими группировками. Причем не только салафиты могут быть джихадистами, т. е. сторонниками вооруженного джихада (священной войны за ислам). В частности, палестинские группировки, ведущие вооруженную борьбу против Израиля под лозунгами джихада, в том числе и с использованием террористических методов — не могут быть причислены к салафитам. Применять термин ваххабизм к другим салафитским течениям, не связанным с учением 'Абд ал-Вах-хаба, не вполне корректно, хотя все салафитские группы имеют немало общего. Не случайно в оборот был введен термин неоваххабизм, который чаще используют исследователи ислама для того, чтобы различать группировки, находящиеся под влиянием ваххабитских идей, а также и группы близких им фундаменталистов. (См.: Наумкин В. В. Исламский радикализм в зеркале новых концепций и подходов. \\ Восток-Orient, 2006, № 1.)
401 Там же.

402 Кудряшова И. Исламский фундаментализм как тип политического сознания. Источник: http://bank-referatov.rudiplom.ru/i/6636
К сожалению, это влияние особенно ярко проявляется благодаря действиям джихадистов, для которых Афганистан, Балканы, Кашмир, Ирак, Сирия, Филиппины, Таджикистан, Чечня и многие другие «горячие точки» рассматриваются как очаги глобальной священной войны мусульман против неверных. В то же время окончательные заключения в отношении международной роли исламского фундаментализма сужают аналитическую перспективу. «Давать оценку исламскому фундаментализму необходимо в привязке к чему-либо, к географии, государству, историческому контексту, религиозной ситуации и международной обстановке. все зависит от предмета исследования и угла зрения»403.
Например, на постсоветском пространстве условия для распространения влияния исламского фундаментализма, в том числе в его террористических формах, создания боевых подпольных группировок возникли благодаря взаимодействию внутренних и внешних факторов. С одной стороны, трудности переходного периода, слабость новой государственной власти обусловили рост политизации социальных начал ислама. С другой стороны, исчезновение биполярной системы, привело к расширению сферы исламского политического и культурного влияния в целом. Турция, Иран, Саудовская Аравия, Кувейт, лидеры афганских талибов, отчасти Пакистан в рамках новой геополитической ситуации активно осуществляли проникновение на территорию стран Центрально-азиатского региона и в Россию.
403 Аскар Нурша (Казахстан)
Международное партнерство расширялось не только по линии официальных государственных миссий, но и многочисленных миссионерских структур, возглавлявшихся исламскими радикалами. Новые зоны устойчивой активности исламистов фундаменталистского толка появились в Таджикистане, в Узбекистане, на юго-западе Казахстана и Киргизии, на Северном Кавказе и Поволжье404. Тем самым не просто усиливался фактор культурной мозаичности на значительной части мирового пространства, но и возникали предпосылки сепаратизма, а в ряде случаев и прямой угрозы территориальной целостности новых независимых государств.
Характерную картину можно наблюдать сейчас в Центральной Азии, где ситуация отмечена появлением третьей за последние 25 лет волны исламского радикализма в лице организации «Хизб ут-Тахрир». По оценкам экспертов ее деятельность является очень схожей с деятельностью движения «Талибан» и включает в себя как религиозные, так и мирополитические моменты. Определенная финансовая поддержка со стороны Хизб ут-Тахрира наиболее бедных слоев населения, способствовала в первом десятилетии нашего века быстрому расширению числа ее сторонников. Вступив в конфронтацию с государственными структурами центрально-азиатских стран Хизб ут-Тахрир, стремится не только закрепиться в местных обществах, но и «подключить» сторонников к операциям исламистов, ведущих вооруженную борьбу против США в Афганистане и Ираке.
Ислам — это мировая религия, приверженцы которой составляют примерно пятую часть населения планеты. Дискуссия о том, преследуют ли исламисты фундаменталистские религиозные цели, или же напротив, превращают религию в орудие нерелигиозных интересов, продолжается длительное время. Среди представлений об истоках исламизма в самом общем виде выделяют экономические, политические, идеологические, бихейвиористские, психологические, функционалистские, основанные на концепциях безопасности, на роли индивида или же институтов причины405.
404 О противоречивых последствиях возрождения ислама в России См.: Малашенко А. Ислам и политика в России // Pro et Contra., № 5-6(34), 2006, С. 76-94.
405 Наумкин В. В. Ук. соч.
Кроме того, внутри широкого спектра исламистских политических движений отдельные группы могут различаться по их отношению к применению насилия и представлениям о политике. В частности, в рамках исламизма суннитского толка выделяют: политических исламистов, поднимающих вопрос о плохом мусульманском управлении и социальной несправедливости, но предпочитающих путь реформ; исламистов-миссионеров типа Дава, которые поднимают вопрос об упадке исламских ценностей и выдвигают на первый план такую форму морального перевооружения, которая защищает индивидуальную добродетель; исламисты-джихадисты, выступающие против гнета немусульманской политической и военной власти в исламском мире и ставящие во главу угла вооруженное сопротивление. В свою очередь среди джихадистов выделяют группировки, ориентирующиеся на глобальный джихад и тотальную войну с Западом406.
Особое «акторское место» в среде исламских фундаменталистов принадлежит печально известной Аль-Каиде. Она демонстрирует черты преемственности и новаций по сравнению с другими террористическими группами, которые существовали и существуют в исламских странах. Аль-Каида планомерно вывела деятельность части сторонников за пределы исламского мира, диверсифицировав тем самым позиционные условия своей стратегии. Сетевая структура организации, позволяющая в течение многих лет противостоять военному давлению международной антитеррористической коалиции во главе с США, блокирует все большие военные ресурсы западных стран в рамках по существу бесконечной кампании, заставляет своих противников менять подходы к проблемам безопасности с учетом фактора международного терроризма, наркотрафика и транснациональной преступности.
Большое внимание, как активный международный актор, привлекла в последнее десятилетие организация ливанских шиитов Хезболла. Она демонстрирует пример того, как неожиданно религиозный фундаментализм слился с национализмом407. Первоначально радикальные группы шиистских исламистов в Газе и на западном берегу реки Иордан не вызывали опасений Израиля, рассматривавшего их как потенциальных конкурентов ООП. Однако постепенно «Партия Аллаха» развернула свою активность в другом направлении. Она приобрела популярность среди шиитов Ливана, прежде всего потому, что в течение ряда лет вела упорную войну против израильских войск, оккупировавших юг страны.
406 Кирсти Вестфален. Взаимоотношения ЕС с арабским миром. \\Азия и Африка сегодня, 2006. С. 27-31.
407 Хазанов А. Израиль — «Хезболла»: невыученные уроки.//Азия и Африка сегодня. № 10, 2006. С. 44.
Примерно за 20 лет при поддержке Ирана Хезбола выросла в крупную организацию, которая под руководством Хасана Насраллы превратилась в единую политическую силу, имеющую в парламенте своих представителей. «Лидер организации Насралла одевается как священнослужитель, но говорит как проницательный политик,... о целях и задачах организации, о видении общей политической ситуации на Ближнем Востоке, о перспективах взаимоотношений с Западом вообще и с государством Израиль, в частности. Он транслирует свои мысли не только на весь Ливан, но и на значительную часть исламского мира. Он, не уставая, говорит, что цель организации — бороться...»408.
Политический радикализм, основанный на исламском фундаментализме, маскирующийся под него или заимствующий фундаменталистские установки в ходе борьбы за власть может рассматриваться как анахронизм человеческой истории. Религиозные войны в их тотальном средневековом варианте вряд ли возможны в обозримом будущем, но вектор поляризации массовых слоев населения обозначен вполне четко. По существу фундаменталисты ускоряют развитие кризиса политической системы в странах Ближнего Востока, которые в своей массе живут в условиях авторитаризма.
Международное акторство христианских фундаменталистов, наиболее известными среди которых выступают американские евангелисты, проявляется в иных аспектах, чем у исламских фундаменталистов и также мало изучено. Религия всегда была и остается важнейшим фактором, определяющим политику, стратегию, национальную идентичность и культуру США, но баланс сил между религиозными направлениями в обществе изменяется409.
408 Петров Н. Партия Аллаха в зеркале мировой прессы.//Азия и Африка сегодня, № 1, 2006+ С. 45-47
409 Уолтер Рассел Мид. Божья страна?// Россия в глобальной политике. Т. 4, № 5, сентябрь-октябрь 2006. С. 30-42.
Более консервативные течения американского протестантизма расширили число своих сторонников, а позиции либерального протестантизма ослабли.
Этот сдвиг общественных предпочтений проецируется на внешнюю политику США, поскольку либеральные и консервативные течения американского протестантизма расходятся во взглядах на возможности установления стабильного, мирного и просвещенного миропорядка, а также на методы содействия развитию (программы международной помощи). В связи с растущим влиянием консервативных евангелистов руководство США меняет внешнеполитические приоритеты в сфере гуманитарной помощи и прав человека, а также ближневосточной проблеме.
Так, в последние годы помощь США странам Африки выросла почти на 70%. Более важную роль в американской внешней политике стала играть кампания по искоренению торговли людьми. Однако в целом евангелисты осторожно относятся к правительственным программам помощи развивающимся странам и посткоммунистическим режимам, а также многосторонним международным институтам. В качестве зарубежных партнеров они предпочитают светские неправительственные или религиозные организации, демонстрируют готовность поддержать решение конкретных проблем, однако скептически оценивают крупные программы.
Каковы же перспективы христианского фундаментализма как актора международного масштаба, самостоятельно действующего за пределами государственных границ и оказывающего влияние на внешнюю политику крупнейшей мировой державы? Вероятно, следует принять во внимание что, «религия в Соединенных Штатах слишком плюралистична для того, чтобы допустить господство какого-либо одного единственного течения. Растущее присутствие и влияние нехристианских общин в стране — иудеев, мусульман, буддистов, индуистов и, прежде всего, секуляристов — будут по-прежнему ограничивать способность какой-либо одной религиозной группы навязать свои ценности всем остальным»410.
410 Уолтер Рассел Мид. Ук. соч. С. 39.
Тем не менее, представляется, что многоформатная модель религиозного плюрализма, в которой сегодня лидируют настроения фундаменталистов-евангелистов, сможет служить основой внешней политики США только в случае, если на международной арене удастся избежать нагнетания конфронтации по линии культурных и религиозных границ, смягчить растущее недоверие к односторонним проектам управления мировым развитием.
Спектр религиозных фундаменталистских движений, выступающих акторами мировой политики, не ограничивается исламистами и евангелистами. Он существенно более разнообразен, Но возникает вопрос, сможет ли деятельность двух наиболее крупных конфессиональных сегментов фундаментализма найти мирный путь воплощения своих идеалов? Ответ вряд ли будет однозначным, но хотелось бы отметить, что евангелисты и исламисты проявляют схожие взгляды на многие проблемы. Их беспокоит глобальная бедность, они выступают против доминирования секуляристских подходов в образовании и решении общественных вопросов, они считают, что необходимо с уважением относиться к религиозным ценностям; осуждают пропаганду внебрачных отношений в СМИ и массовой западной культуре.
Мусульмане и евангелисты противостоят друг другу в вопросах веры, но практика сотрудничества, невзирая на конфессиональные различия, представляется вполне возможной и реальной. Перспективы такой работы заложены в идее Диалога цивилизаций, выдвинутой в конце 90-х годов ХХ века руководством Ирана, страны, где чрезвычайно сильны позиции исламских фундаменталистов. Надежда на сотрудничество радикальных оппонентов во имя более благополучного мира содержатся и в усилиях представителей евангелистов по защите не только христиан, но и мусульман в Дар-фуре. Однако реальное понимание императивов кооперативного, а не конфронтационного поведения между наиболее значительными представителями исламского и христианского фундаментализма в обозримом будущем практически полностью исключено.
Таким образом, фундаментализм как вектор политизации религии представляет собой глобальное явление, отмеченное универсальными чертами, независящими от конфессиональной принадлежности. Однако в рамках всех фундаменталистских проектов связь между религиозными принципами и средствами их политической реализации вариативна.

 


8.2.3. Религиозные организации в контексте международного сотрудничества


Включение религиозных организаций в разнообразные формы международного сотрудничества не являются практикой исключительно постбиполярного периода. Однако она получили особое развитие под влиянием таких крупных инициатив последних десятилетий, как «Диалог цивилизаций» (иранский проект), «Партнерство цивилизаций» (российский проект), усилий Ватикана по установлению взаимодействия с исламскими кругами и приверженцами иудаизма, участившихся контактов лидеров различных конфессиональных групп. Существенную роль играет и политика развития межцерковных связей, проводимая РПЦ, ее шаги по развитию контактов с Советом Европы411.
В этой связи можно констатировать, что руководство крупнейших церковных организаций включилось в процесс противодействия современным вызовам и угрозам, продвижение позитивных стимулов сближения разнородных в культурно-цивилизационном и конфессиональном отношении фрагментов мирового пространства. Однако четких представлений о координации усилий, которые предпринимаются по линии церковных и гражданских организаций, пока не сложилось. Частичная формализация идеи о роли религии в контексте «Диалога цивилизаций» была отражена в тексте «Родосской декларации 2009», где указывалось, что мировые религии способны играть особо важную роль в выделении духовных и гуманистических ценностей, напоминая людям об их ответственности за общее благо человечества, а сами религии демонстрируют общность духовных ценностей и ориентиров человечества.
411 См.подробнее: Касаткин П. И. Заграничные учреждения Русской православной церкви сегодня / П. И. Касаткин // Мировая политика: новые проблемы и направления: сб. научн. статей / Под ред. М. М. Лебедевой. Моск. гос. ин-т междунар. отношений (ун-т) МИД России, каф. мировых политических процессов. — М.: МГИМО-Университет, 2009. — С. 92133; Касаткин П. И. Русская православная церковь как актор современной мировой политики / П. И. Касаткин // Вестник МГИМО-Университета. — 2010. — № 6 (15). — С. 141-151.
Другими словами, религии и религиозные структуры рассматриваются в качестве посредника стратегических гражданских инициатив. В то же время участники межрелигиозных форумов и конференций неизменно подчеркивают необходимость утверждения нравственных начал в международной политике, как важнейшего условия преодоления рисков человеческого развития. Подобная установка предполагает признание ведущей роли религиозных организаций в определении реальных политических приоритетов, причем уже в краткосрочной перспективе.
Межрелигиозные конференции, в формате «Всемирный форум религиозных лидеров», регулярно проводимые с 2003 года в столице Казахстана Астане, демонстрируют устойчивый рост числа участников многостороннего обмена мнениями о роли религиозных лидеров в построении мира, основанного на толерантности, взаимном уважении и сотрудничестве. Кроме того, достигнуты заметная диверсификация спектра совместных интересов и ограничение предпосылок конфронтации различных религиозных организаций, что объективно содействует сдерживанию проявлений фундаментализма и консерватизма, которыми отмечены все современные общества и органично дополняет инновационные моменты в области многостороннего регулирования международных отношений.
Практическое участие религиозных организаций в развитии международного сотрудничества особенно заметно на таких направлениях деятельности мирового сообщества как искоренение бедности, борьба с ВИЧ инфекцией (СПИД) в Африке, где во многом благодаря программам, проводимым представителями католической и протестантских церквей, удалось добиться снижения темпов распространения этого заболевания. Мобилизация усилий религиозных организаций, их нравственного авторитета на мировой арене рассматривается и как важнейший элемент антитеррористической борьбы. Речь идет об объединении представителей всех религиозных традиций в совместном осуждении действий террористов, которое последовательно проводится пока только христианскими и буддистскими религиозными структурами.
Несмотря на заметный положительный вклад ведущих религиозных организаций мира в решение современных проблем, рост значимости религиозного фактора в международном сотрудничестве ставит на повестку дня ряд сложных вопросов. Во-первых, проведение внешней государственной политики в духе религиозных установок чревато воспроизводством догматических стереотипов, способных вступить в противоречие с современными гуманистическими ценностями.
Во-вторых, договоренности о сотрудничестве, согласованные на уровне высших иерархов различных конфессий, очень сложно реализуются в повседневной религиозной практике. В то время как религиозные организации сходятся во мнении о важности следования общим духовным ценностям, механизм реализации этих ценностей и методы борьбы с современными общественными вызовами существенно варьируются в жизни различных конфессий. Даже подходы религиозных организаций, представляющих одну конфессиональную общность, существенно отличаются от страны к стране, что во многом связано со спецификой отношений представителей религии с гражданскими властями, особенно на местном, внутристрановом уровне.
В-третьих, при углубленном рассмотрении религиозных учений становится очевидным, что даже нравственные установки, которые, на первый взгляд, кажутся универсальными, сильно отличаются друг от друга, не говоря уже о светской (антропологической) и богословской трактовке реалий человеческого бытия. Поэтому любые диалоговые площадки в межконфессиональном формате еще долго будут оставаться, прежде всего, способом анализа тенденций развития конфессиональной среды, а не управления ими.
Таким образом, участие религиозных организаций различной конфессиональной принадлежности в международном сотрудничестве делает лишь первые шаги в деле координации практических инициатив. Переход к практике совместных масштабных проектов, который с 2013 года стремится развивать Папа Римский Франциск под лозунгом «делание добра и атмосфера братства», представляется длительным и выходящим за рамки среднесрочной перспективы. В этой связи основным прагматическим итогом межконфессионального сотрудничества выступает частичное преодоление взаимного отчуждения высшего звена религиозных элит, которые играют заметную роль в общественной и политической жизни различных стран. Однако, к сожалению, такие позитивные моменты абсолютно не работают в условиях военных столкновений, к которым относится, в частности, Ближневосточный конфликт.
Поэтому оценивая роль религиозного фактора в международных отношениях, необходимо подчеркнуть, что она продолжает оставаться дискуссионной. С одной стороны, несмотря на сравнительно невысокие темпы продвижения к практическому сотрудничеству представителей различных конфессий, попытки отрицания религиозного фактора заводят все политические дебаты в тупик, а, с другой, — религия все еще достаточно часто выступает с оправданием насилия или, как это делает, например, Украинская православная церковь Киевского патриархата, прямо призывает к нему. Снять укоренившиеся в сознании противоречия представлений между «должным» и «сущим», традиционно разобщающих приверженцев различных конфессий, вряд ли можно добиться через стратегию малых шагов типа межконфессиональных футбольных матчей или громких заявлений о начале третьей мировой войны, на которые возлагают надежды высшие католические иерархи.
В этом контексте, когда многие лидеры мировых конфессий формально дистанцируются от политики, а на практике стремятся избегать конфронтации с господствующей на том или ином временном этапе системой этатоцентричных интересов, наблюдаемый сегодня подъем общественного внимания к религиозным вопросам, может принести к укреплению конкурентов официальных церковных властей в лице фундаменталистских сект и движений.
Фундаменталистские течения, развивающиеся в недрах различных конфессий, создают серьезные вызовы процессам преодоления фрагментации глобального гуманитарного пространства, а в ряде случаев и пространства международной безопасности. Суть роли фундаментализма не ограничивается идеологической подпиткой политического радикализма. Так, в мусульманских странах современный исламский фундаментализм трансформировал глубинный протестный заряд в потенциально полномасштабные политические программы и миссионерские идеи. Размах этого процесса, по сути, делает исламский фундаментализм влиятельным субъектом мировой политики.
Это влияние, в частности, ярко проявляется в регионах, переживших оккупацию коалиционных военных сил во главе с США, и проецируется на сопредельные территории. Перемещение активности Аль-Каиды в зону Ближнего Востока, масштабный силовой проект ИГИЛ и, без сомнения, многие будущие события из этого ряда определяют долгосрочную тенденцию нарастания конфликтогенного потенциала в мире под влиянием религиозного фактора.
Пессимистический сценарий усиления влияния фундаментализма сводится к тому, что XXI век будет эпохой этноконфессиональных конфликтов, неизменным фигурантом которых станет исламизм. Более оптимистическими представляются концепции управления новыми рисками путем поэтапного снижения конфронтации между конкретными государственными акторами и различными кругами (группировками) исламских фундаменталистов. В некоторых случаях эти предложения подразумевают сотрудничество с умеренной частью оппонентов, в других — сочетание увеличения материальной поддержки мусульманских общин в иноконфессиональной среде с более жесткими требованиями к их лояльности в отношении культуры и традиций принимающей страны. Но пока уязвимыми точками анализа роли религиозных фундаменталистских движений на мировой арене остаются те же моменты, которые обычно характерны для традиционных стратегий национальной безопасности странового уровня, однако с намного большим числом неопределенных заключений, чем по другим предметным областям.
Идея развития международного взаимодействия в формате межконфессионального сотрудничества выступает не только как альтернатива глобальным прогнозам апокалиптического толка, но и как важнейшая дополнительная основа урегулирования многих локальных конфликтов современности. Вместе с тем она остается скорее факультативным фактором, значимость которого варьируется в зависимости от политических условий.

 


8.2.4. ИГИЛ в настоящем и ближайшем будущем


В последнее время на первое место среди наиболее активных международных субъектов религиозно-фундаменталистского толка выдвинулось т. н. «Исламское государство» (ИГИЛ). Эта террористическая организация формировалась путем объединения радикальных исламистских группировок, в том числе — связанных с Аль-Каидой. Цель ИГИЛ — создать радикальное исламское государство на территории Ливана, Сирии и Ирака, однако версии возникновения ИГИЛ, авторства и последствий этого политико-религиозного проекта очень много, включая спонсорство этой организации со стороны Запада и монархий Персидского залива.
Летом 2014 г. боевики ИГИЛ захватили часть северного Ирака. Террористам удалось завладеть нефтеносными территориями не только в Ираке, но и в Сирии, а иракские вооруженные силы не смогли эффективно сопротивляться исламистам. В активную борьбу с ИГИЛ включились местные курды, но и их ресурсов явно недостаточно, чтобы одержать военную победу над хорошо организованным противником. К тому же курды не склонны вести боевые действия за пределами своей традиционной территории.
ИГИЛ «поднялась» на волне т. н. суннитского восстания на территории Ирака, которое было спровоцировано политикой проамериканских властей этой страны. Возможно, его потенциал пытались перенаправить против легитимного правительства Сирии. К настоящему времени группировка ИГИЛ стала одной из самых опасных фундаменталистских группировок в мире. Но у нее нет четких организационных аналогов. Ее структура, которую специалисты определяют новым термином «роевая», является весьма эффективным наступательным оружием в условиях противодействия регулярным армиям большинства ближневосточных стран412.
По мнению В. Титова, ИГИЛ «создавался для борьбы с правительством Б. Асада в Сирии и был далеко не самым мощным отрядом антисирийской оппозиции. Формированию этой экстремистской структуры способствовали в первую очередь США и Саудовская Аравия. Эр-Рияд платил деньги, а Вашингтон обучал боевиков в лагерях пограничных с САР районах Иордании и Турции. Есть данные, что часть лагерей была также на саудовской территории. Где, помимо чисто военной подготовки, которой руководили инструкторы ЦРУ и Пентагона, и спецслужб КСА, идеологами салафизма осуществлялась «промывка мозгов» в идеологическом плане. Одновременно на саудовские средства и деньги частных исламских фондов Кувейта, Катара и ОАЭ в ряды ИГИЛ рекрутировались исламисты и террористы из тех радикальных организаций, роль которых по разным причинам сходила на нет. Речь в первую очередь идет об алжирцах, марокканцах, ливийцах, египтянах, йеменцах, афганцах, чеченцах, дагестанцах, гражданах стран ЕС как исламского, так и европейского происхождения и т. д. Их костяк, конечно, составляли иракцы и сирийцы, хотя в основном они служили «пушечным мясом»»413.
Под контролем ИГИЛ находятся большие участки территории в Сирии и Ираке, она имеет тысячи бойцов, в том числе из Западной Европы. В коалицию против ИГИЛ под руководством США вступило более 60 стран, включая ряд арабских государств. В то же время после нескольких месяцев авиаударов, в 2015 году боевики ИГИЛ продолжали расширять свое оперативное пространство, вербовать иностранных бойцов и убивать заложников. В октябре 2015 года по согласованию с правительством Б. Асада к операции против ИГИЛ подключилась авиация России.
Сейчас в рамках ИГИЛ и близких организаций в разных странах («Боко Харама» в Нигерии, «Аш-Шабаб» в Сомали, группы в Ливии, индо-пакистанском регионе, на Северном Кавказе, в Юго-Восточной Азии) находит себя новое поколение радикальных исламистов, готовых продолжать джихад, объявленный Аль-Каидой и ассоциированными с ней террористическими группами414. Численность армии ИГИЛ составляет — 10-20 тыс. человек, сочувствующие и подсобный персонал — 15-20 тыс., мобилизационный потенциал — 15 тысяч. Точные данные о численности сторонников «Исламского государства» отсутствуют. Экспертные оценки сильно разнятся. Встречаются цифры от 10 до 80 тыс. человек.
Эксперты и аналитики также дают противоположные оценки тому, что можно ожидать от ИГИЛ, но общий прогноз в ближайшем будущем неутешителен: захват большей территории в Ираке, интенсификация авиаударов коалиции, расширение поддержки США суннитским племенам в регионе, продолжение вербовки новых сторонников радикальными религиозными проповедниками, полицейские контртеррористические операции, рост числа тренировочных лагерей ИГИЛ. Но риторика США, объявивших ИГИЛ одним из своих основных врагов на международной арене, не имеет пока никаких практических последствий для большинства боевиков.

412 Впервые подобную структуру подробно описал в 2006 г. ведущий сотрудник RAND Corporation Брюс Хоффман в работе «Военная исламистская угроза и эволюция Аль-Каиды».
413 Титов В. Кто стоит за «Исламским государством»: куда движется конфликт на Ближнем Востоке — Новое Восточное Обозрение http://www.centrasia.ru/newsA.php?st=1413786000-20.10.2014 
414 Составлено по: Террористическая организация: «Исламское государство». Досье// http://tass.ru/info/1264570 .
Амбиции ИГИЛ не ограничиваются уже захваченными территориями или Афганистаном. Группы боевиков в Пакистане, на Филиппинах, в Израиле и в секторе Газа, а также в Ливане, Индонезии, и Иордании, и других областях, как сообщается, взяли на себя обязательство оказывать формальную поддержку ИГИЛ. Беспокойство вызывает и то, что у идей ИГ немало сторонников во всем мире. По данным ЦРУ, в рядах ИГ воюет от 20 до 31,5 тыс. наемников, среди которых около 2 тыс. граждан западных стран.
По мере успехов ИГИЛ пересматриваются планы внешних сил, стоявших у его истоков США и Саудовской Аравии. «Стратегическая цель — раздел страны на три части по конфессиональному признаку. Суннитская часть в этом случае перейдет под власть ИГИЛ. А далее богатые нефтью Кувейт и восточные районы Саудовской Аравии. Ну а дальше Катар и ОАЭ. Спецслужбы КСА все-таки просчитали, правда с огромным опозданием, что США гораздо легче контролировать углеводороды всего Персидского залива и Ближнего Востока из одного центра, пусть даже им будет „Исламское государство", нежели вести сложную политику с несколькими крупными региональными игроками — Ираком, КСА, Ираном, ОАЭ, Кувейтом и Катаром. Последние намеки в саудовских СМИ на это уже проскочили, тем более что в Эр-Рияде уже не скрывают своего возмущения тем, как США понижают своей сланцевой нефтью и ее вбросом на мировой рынок цены на саудовскую нефть. Упади она еще на 10-15 долларов — и всем социальным программам королевства, равно как и других аравийских монархий, за исключением карликового Катара, наступит конец. А это — продолжение „цветных" революций в арабском мире со сценариями по ливийскому варианту, только на этот раз в Аравии....»415. В целом, фундаменталистская террористическая группировка ИГИЛ фактически стало символом новой террористической угрозы и одновременно катализатором перегруппировки военно-политических сил на Ближнем Востоке.
415 Титов В. Кто стоит за «Исламским государством»: куда движется конфликт на Ближнем Востоке// Новое Восточное Обозрение http://www.centrasia.ru/newsA.php?st=1413786000-20.10.2014

 

8.3. Фактор националистических и религиозных фундаменталистских организаций в стратегическом прогнозировании международных отношений


Акторство националистических и фундаменталистских движений на мировой арене представляется как исторический процесс, в котором можно выделить волны, циклы и фазы. Их влияние на международные отношения в большинстве случаев проявляется опосредовано, как вызовы системе, в которой ведущую роль играют государственные субъекты. Характерно, что по данным ряда западных авторов террористические группировки националистического и фундаменталистского толка намного долговечнее, чем структуры с другими идейными корнями416. Но сколь бы, ни были велики риски, связанные с действиями экстремистов-националистов или фундаменталистов, вряд ли можно оценивать будущее только через эту призму.
Пессимистический сценарий усиления влияния национализма и фундаментализма сводится к тому, что XXI век будет эпохой этнических и этноконфессиональных конфликтов. В условиях идеологического противостояния двух мировых систем они оставались «замороженными». Но теперь нации, этнические группы, конфессиональные сообщества принялись сводить друг с другом старые счеты417.
Более оптимистическими представляются концепции управления новыми рисками путем поэтапного снижения конфронтации между конкретными государственными акторами (например, США) и различными кругами (группировками) националистов и исламских фундаменталистов. В некоторых случаях эти предложения подразумевают сотрудничество с умеренной частью оппонентов, в других — сочетание увеличения материальной поддержки мусульманских общин в Европе с более жесткими требованиями к их лояльности в отношении культуры и традиций принимающей страны. Созвучны, этим идеям являются концепции некоторых авторитетных представителей «европейских» мусульман, полагающих решение проблемы в формировании особой единой идентичности всех верующих мусульман в государствах ЕС418.
416 См: Andrey Kurth Cronin. Howal-Qaida Ends. The Decline and Demise of Terrorist Groups// International Security, 31:1 pp. 7-48, р. 13.
417 Мирский Г. Возврат в Средневековье?//Россия в глобальной политике Т. 4, № 5 сентябрь-октябрь 2006. C. 8-15.
418 Глебова Н. Интеллектуальная элита современного арабо-мусульманс-кого мира: Тарик Рамадан. Азия и Африка сегодня № 9, 2006. С. 68-71; Islam in Europe: Integration or Marginalization? by Robert Z. Pauly Jr., Burlington: Ashgate Publishing, 2004. — 191 pp.
Однако как пессимистические, так и относительно благополучные сценарии выдвигают в качестве императива необходимость изменения традиционной стратегии безопасности, которой продолжают следовать современные государства. На ее основе невозможно дать адекватные ответы действиям новых акторов. Но пока необходимые практические действия членов мирового сообщества запаздывают. С одной стороны нет четкого ответа с кем и как сотрудничать, а против кого конкретно неизбежно следует применить силу. Нет также единого мнения о масштабах силовых действий, их политических последствиях и многих других вопросах. Фактически болевыми точками анализа роли националистических и религиозных фундаменталистских движений на мировой арене остаются те же моменты, что и в рамках традиционных стратегических схем, но с намного большим числом неопределенных конечных результатов.
Религиозный фундаментализм, активно развивающийся в русле мировых конфессий, обладает значительным мобилизационным потенциалом и способностью инициировать массовые вооруженные действия своих приверженцев. В начале XXI века такие действия стали носить все более регулярный характер в исламских странах. Сплав политического экстремизма, фундаменталистских проповедей и терроризма обусловил возникновение нескольких конфликтных очагов в мусульманском мире, имеющих все основные признаки религиозных войн. Воинствующий фундаментализм исламского толка не только не ушел с исторической сцены вместе с Усамой бен Ладеном, подрывом влияния Аль-Каиды в Афганистане, но и укрепил свои позиции после смены силами США и их союзников по НАТО иракского и ливийского режимов, в контексте иностранной поддержки лидеров «Арабской весны» и боевиков в Сирии, игры западных СМИ на антиисламских настроениях титульного населения европейских стран. Формально неожиданное, но реально вполне предсказуемое появление в 2014 году нового участника мировых политических процессов — Исламского Государства Ирака и Леванта (ИГИЛ), является доказательством уязвимости системы международной безопасности перед вызовами политизированных религиозных структур, стремящихся любой ценой перестроить жизнь общества в соответствии с фундаменталистскими установками.
Будущее развитие международной обстановки, в условиях волны религиозных войн, риски которых уже очерчены политикой ИГИЛ, зависит от нескольких моментов: во-первых, возможностей локализации проявлений воинствующего фундаментализма и предотвращения его экспансии за пределы отдельных регионов исламского мира; во-вторых, от способности мирового сообщества принять единую стратегию действий против ИГИЛ, других значимых очагов религиозного экстремизма; в-третьих, от своевременного блокирования спекуляций по поводу ислама и насилия, совершаемого под прикрытием лозунгов исламского фундаментализма.
Подходы к внешнеполитическому планированию с учетом межконфессионального сотрудничества создают предпосылки для включения новых элементов международного регулирования процессов, выходящих за рамки отдельных государств. Однако основная результативность таких подходов, как представляется, связана с ситуациями, ожидаемыми за пределами краткосрочной перспективы. Практическая сторона ожидаемых результатов будет формироваться как поиск стратегии кооперативного управления, прежде всего, на уровне регионального развития, которое в первом приближении будет включать, во-первых, определение круга актуальных и перспективных проблем, решение которых требует многосторонних усилий, а, во-вторых, мобилизацию и институционализацию потенциала религиозных организаций. При этом правительство сохраняет за собой монополию на закрепление и проведение общего политического курса, а религиозные структуры смогут играть все более весомую роль на этапах определения проблем, анализа проблемных связей и непосредственного исполнения согласованных решений.

 


Глава IX Динамика развития негосударственных акторов мировой политики

 

В иерархии основных участников международного взаимодействия, формирующих систему международных отношений и определяющих главные тренды ее развития, негосударственные акторы мировой политики играют все более значимую роль. При этом их круг к концу XX века заметно расширился и по всеобщему признанию включает сегодня НКО, СМИ, крупные партии, транснациональные компании, международные террористические организации и многое другое. Характерно, что негосударственные акторы выступают, с одной стороны, в качестве активной силы, влияющей на общую динамику международных процессов, а с другой являются объектом внешнего воздействия и манипулирования со стороны традиционных, прежде всего государственных акторов мировой политики.
Между тем, хорошо известно, что «обеспечить согласие» со стороны самих управляемых можно, только если удастся изменить мировоззренческую основу их поведения. Для этого нужны не только идеи и средства коммуникаций, прежде всего СМИ, но и соответствующие общественные институты, способные трансформировать общественное сознание других народов, как это было, например, на Украине в последние десятилетия, а до этого — в СССР и странах Восточной Европы. Поэтому роль общественных (негосударственных) институтов в формировании МО в XXI веке стала исключительно важной.
Отчасти это связано также с тем, что использование государственных институтов из-за разного рода рисков, во-первых, ограничено, а во-вторых, далеко не всегда эффективно. В целом ряде случаев (отсутствия отношений между государствами, открытой враждебности, состояния конфликта или войны, либо нежелания чрезмерного риска) именно общественные институты играют уникальную роль фактора влияния на другое государство. Показательно в этой связи то противостояние, которое возникло в конце 2014 года в киберпространстве между США и КНДР, повлекшее за собой кратковременные отключения КНДР от глобального интернета. Согласно СМИ, проблемы с подключением были вызваны внешними атаками.
Кроме того, ответственность за перебои в доступе к интернет в КНДР взяла на себя группа хакеров «Anonymous».
Источником противоречий стал фильм «Sony Pictures», в комичном и негативном свете представляющий главу КНДР, после выхода, которого в прокат компания подверглась кибернападениям со стороны КНДР, а фильм был изъят из проката. Данный инцидент, несмотря на некоторую надуманность его предпосылок, иллюстрирует значительный информационный потенциал США и готовность его использовать для защиты своих национальных интересов.
В том же 2014 году США наложили эмбарго на предоставление товаров и услуг населению Крыма, под действие которого подпадает и сфера информационных технологий. Одним из последствий может стать «интернет-блокада» Крыма в результате блокировки «Gmail», «Skype», закрытия доступа к «Firefox», «Google Chrome» или «Java».
Таким образом, геополитическое противостояние государств переносится в информационную сферу, а негосударственные акторы, такие как бизнес-структуры и общественные движения, выступают скорее в роли проводников государственных интересов, чем независимых игроков. Не случайно, в последней редакции Военной доктрины России было отмечено «смещение военных опасностей в информационную сферу»419. Осознанию этой угрозы способствовали также разоблачения Э. Сноудена о масштабной слежке в интернет-пространстве, осуществляемой спецслужбами США420.

419 Военная доктрина Российской Федерации. Утверждена Президентом РФ В. Путиным 26 декабря 2014 г. [Электронный ресурс]. URL : http://www.kremlin.ru/
420 Зиновьева Е. «Балканизация» интернета [Электронный ресурс]. URL : http://www.mgimo.ru/ (дата обращения: 20.01.2015).

 


9.1. Международные неправительственные организации как субъекты международных отношений


Несмотря на достаточно долгую по меркам науки о международных отношениях историю исследования негосударственных акторов, единого теоретического подхода к их деятельности и роли на мировой арене не сложилось, что в значительной степени обусловлено разнообразием НПО, представленных на мировой арене. Даже среди акторов, традиционно относимых к международным НПО (МНПО), различие с точки зрения размеров, истории, сфер деятельности, идеологических и культурных установок, организационной структуры и статуса очень велико.
В настоящее время наиболее широкое международное признание получило определение МНПО, данное в резолюции ГА ООН 1296 (XIV) от 23.05.1968 г., согласно которой МНПО считается «любая международная организация, не учрежденная на основе межправительственного соглашения»421. В Ежегоднике международных организаций понятие МНПО конкретизируется через перечисление ее основных признаков: отсутствие целей извлечения прибыли, признание, по крайней мере, одним государством или наличие консультативного статуса при ММПО, получение денежных средств более чем из одной страны422.
В Европейской конвенции о признании правосубъектности ММПО выделяются три признака: некоммерческая цель деятельности, создание в соответствии с внутренним актом какого-либо государства, осуществление деятельности, по меньшей мере, в двух государствах423.
Исследователями был предпринят ряд попыток выделить различные категории неправительственных объединений, основанные на их целях, направлениях и методах деятельности, организационных особенностях и т. д. Так, например, Т. Риссе предлагает следующую классификацию негосударственных акторов — с точки зрения организационной структуры (формальные организации и сети); а также с точки зрения цели — ставящие целью достижение собственного благосостояния («группы интересов») и достижение «общего блага» (экологические, правозащитные объединения). При этом автор подчеркивает, что речь идет не о четко разграниченных категориях, а о континууме, в котором наряду с «идеальными» моделями существует множество промежуточных вариантов.
421 Цит.*по Международные отношения: теории, конфликты, движения, организации. Издание 2-е, переработанное и дополненное. / Под ред. Цыганкова П. А. — М. : Альфа-М, Инфа-М, 2007. С. 166.
422 Цит. по Молчанов С. Н. О международной аккредитации общественных организаций (информационно-аналитический обзор). // Международное агентство культурно-правовой информации, 2007. — http://www. culturallaw.ru/accreditation.pdf
423 Цит.*по Международные отношения: теории, конфликты, движения, организации. Издание 2-е, переработанное и дополненное. / Под ред. Цыганкова П. А. — М. : Альфа-М, Инфа-М, 2007. С. 166.
А. Н. Михеев отмечает, что в последние годы наметился рост числа МНПО, организованных по сетевому признаку. Это проявляется в увеличении количества связей МНПО между собой и с другими акторами. Он также обращает внимание на увеличение количества так называемых «организаций особой формы» — разного рода фондов, информационных сетей, а также «временных структур» — то есть тех, которых он относит к категории распределенных организаций. Эти тенденции нашли отражение и в сфере управления интернетом, хотя они и не «играют на руку» МНПО.
В целом среди негосударственных акторов можно выделить следующие группы.
1. Политические, общественные и иные организации и объединения, в особенности националистического или религиозного толка, которые в зависимости от своих возможностей могут решать частные или общенациональные задачи — от создания «очагов инакомыслия» до повстанческих групп.
2. Средства массовой информации, обладающие либо корреспондентской сетью, либо открыто работающие на территории противника. Особенное значение в этой связи имеют средства глобального интернета.
3. Институты образования, прежде всего высшего, которые фактически монополизированы западной ЛЧЦ.
4. Частные фирмы, компании, фонды и ассоциации, управляемые государством.
Увеличение количества сетевых и неформальных организаций осложняет переговорные процессы МНПО как с другими акторами международных отношений (в первую очередь ММПО и государствами), так и между собой. В результате, отсутствует единая позиция МНПО по ряду вопросов, и подобные организации не рассматриваются как серьезный партнер в рамках международных переговоров, в частности ВВУИО и ФУИ.
Чаще всего эксперты рассматривают МНПО как организации гражданского общества, действующие на международном уровне, а в ряде случаев даже в глобальном масштабе. Однако ими не исчерпывается вся совокупность МНПО, действующих на международной арене. Так, в сфере управления интернетом, где негосударственные акторы традиционно были наиболее активны, спектр МНПО — участников особенно широк. Среди всего множества МНПО, участвующих в управлении интернетом следует выделять две подгруппы: организации гражданского общества и специализированные организации «интернет-сообщества».
По мнению С. Карновитца, деятельность МНПО наиболее эффективна в ходе создания новых областей международного права, или разработки новых межправительственных соглашений424. МНПО также участвуют в интерпретации положений международного права или же могут в ряде случаев контролировать выполнение государствами или иными акторами взятых на себя обязательств в рамках того или иного международного режима. ММПО и государства сами очень редко участвуют в поиске информации относительно соблюдения правил международных режимов. Как правило, для этих целей они привлекают МНПО, которые лучше информированы, и обладают ресурсами мобилизации электората страны-нарушителя, что зачастую позволяет правительству пересмотреть свою позицию по тому или иному вопросу425.
Кроме того, МНПО могут стимулировать создание новых ММПО, или же выполнять ряд функций в сотрудничестве с межгосударственными акторами. Все большее число МНПО становятся консультативными членами ММПО, выступая в качестве экспертов по определенным вопросам. Это объясняется тем, что в ряде случаев МНПО лучше информированы, обладают информацией «с места событий» и могут оказывать влияние на формирование общественного мнения. В этом случае представители НПО получают возможность выйти на международную арену и заявить о своей позиции на весь мир. Так, в ООН сегодня существует целая система предоставления консультативного и ассоциированного статуса НПО426.
424 Charnovitz S. Nongovernmental Organizations and International Law // The American Journal of International Law. — 2006. — № 2 (100). — P. 348372. — http://links.jstor.org/sici7siciTh002-9300%28200604%29100%3A2%3C 348%3ANOAIL%3E2.0.CO%3B2-1
425 Dai X. International institutions and national policies. — N.Y.: Cambridge University Press, 2007. — 187 p.
426 Лебедева М. М. Новые транснациональные акторы и изменение политической системы мира. // Космополис. — 2003. — № 1 (3). С. 28-38.
Таким образом, МНПО выполняют множество различных функций на международной арене, при этом надо отметить, что их функции более узкие, чем у ММПО, а возможности влияния на международные процессы незначительны.
В соответствии с традиционным подходом к исследованию роли МНПО в мировой политике, они изучались исключительно в их отношениях с государствами и межгосударственными организациями и преимущественно рассматривались как глобальные «группы интересов» или «группы давления», которые «скорее добиваются результата путем изменения политики правительства, чем путем прямых действий».
Однако в последние годы многие исследователи стали рассматривать негосударственные образования в качестве самостоятельных акторов, принимающих собственные решения и осуществляющих деятельность независимо от государств. Это касается, в первую очередь, организаций, предоставляющих разнообразные услуги, в особенности так называемых «транснациональных движений за социальные перемены», проводящих самостоятельную, независимую от органов власти (а часто и противодействующую им), образовательную, правозащитную и другую деятельность. Однако и организации, не вовлеченные напрямую в практическую деятельность по изменению ситуации, могут влиять на политические процессы в мире не только путем лоббирования государственных органов.
Как отмечает П. Уопнер, МНПО могут также «оказывать влияние на ценности, поведение и коллективный выбор больших групп людей» (например, призывая не приобретать экологически вредные товары или продукцию определенной фирмы или страны) и, таким образом, опосредованно оказывать давление на властные структуры, поскольку значение принимаемых ими решений в такой ситуации уменьшается. Во многих случаях, как указывает, например, эксперт Фонда Карнеги П. Дж. Симмонс, негосударственные акторы способны де-факто устанавливать новые нормы и стандарты, которые впоследствии подвергаются кодификации в виде государственных законов или межгосударственных соглашений427.
П. А. Цыганков полагает, что ряд МНПО могут функционировать как влиятельные международные акторы, и при этом располагают достаточными ресурсами, чтобы воздействовать на государства и ММПО в важных сферах международной жизни. В качестве примера можно привести действия Международного олимпийского комитета, и Международной федерации ассоциаций пилотов гражданской авиации428. По мнению ряда исследователей, МНПО являются более независимыми, чем национальные государства, вынужденные преследовать определенный национальный интерес. Таким образом, МНПО могут отстаивать «глобальную точку зрения». С данным утверждением можно поспорить — так зачастую МНПО могут выступать в качестве ширмы для проведения в жизнь интересов тех или иных влиятельных акторов (будь то бизнес-структуры или государства) на международной арене.
Негосударственные акторы международных отношений в разных странах имеют совершенно различные векторы развития, которые задают принципиально разные возможные траектории эволюции всей системы международных отношений. В этой связи интересно проследить некоторые существенные тенденции в эволюции отдельных типов акторов, в частности, транснациональных компаний, НКО, СМИ, политических партий и движений.
Так, уже во второй половине XX века наметилась достаточно четкая тенденция к формированию транснациональных корпораций (ТНК) и их выходу в систему международных отношений в качестве самостоятельных акторов, зачастую, не менее влиятельных, чем даже небольшие государства. К началу XXI века эта тенденция только укрепилась.
427 Цит. по Михеев А. Н. Принятие внешнеполитических решений в условиях развития новых информационных технологий: роль международных неправительственных организаций: Диссертация канд. полит.наук: 23.00.04 / МГИМО МИД России. — М., 2005. — 195 с.
428 Международные отношения: теории, конфликты, движения, организации. Издание 2-е, переработанное и дополненное. / Под ред. Цыганкова П. А. — М.: Альфа-М, Инфа-М, 2007. — 319 с.
Более того, состоялся активный вход ТНК (в виде частных военных компаний) в сферу военно-политических отношений на мировой арене. Можно предположить, что тенденция влияния ТНК на международную обстановку будет и далее усиливаться.
С другой стороны, эта тенденция не приведет к превращению ТНК в полностью независимых игроков, чьи действия могут противостоять политике своих опорных государств. Скорее всего, ТНК будут стремиться оказывать больше влияния на проведение правительственного курса своих государств и использовать государственные ресурсы для достижения своих целей на международной арене. В то же время увеличение общего числа ТНК и их ресурсов влияния в ключевых странах мира, скорее всего, приведет к взаимному уравновешиванию их противоречивых устремлений. Поэтому степень влияния ТНК на политику ведущих государств будет зависеть от их способности создавать коалиции по интересам с участием других ТНК.
В период до 2040 года также продолжится усиление влияния СМИ на международную политику. Особенно это касается глобальных и крупных региональных СМИ, то есть тех из них, которые выходят за границы собственных государств и оказывают влияние на другие страны и народы. События, происходящие в реальности, будут утрачивать свое значение, в то время как будет увеличиваться роль интерпретации этих событий со стороны СМИ. По существу уже сейчас отчетливо наблюдается тенденция по превращению «виртуального пространства» СМИ в ключевое измерение военно-политических конфликтов.
Осознание этой новой роли глобальных и региональных СМИ все более овладевает умами не только профессиональных журналистов, но и работников государственного управления, политиков, представителей бизнеса и экспертов. На этой почве начинает проявляться тенденция к созданию эффективных коалиций между СМИ и государственными структурами в реализации общенациональных задач. Таким образом, можно ожидать, что СМИ превратятся из инструмента информирования общества в инструмент формирования общественного сознания. Причем, не стихийным путем, отражая превалирующие в элите того или иного общества настроения, а путем целенаправленного, сознательного и управляемого воздействия на общество.
Более того, охват такого воздействия, в отличие, например, от опыта СССР или Германии 30-х годов, выйдет далеко за пределы границ отдельных стран, охватывая целые регионы и даже весь мир. А это в свою очередь приведет к эффекту бумеранга, когда пропаганда, транслируемая СМИ будет оказывать воздействие не только на общественность различных стран, но и на элитарные круги, инициирующие эту пропаганду. В итоге сами эти круги окажутся в зависимости от СМИ и той реальности, которую они формируют. Как следствие, политики, использующие СМИ как мощный инструмент формирования реальности сами окажутся в зависимости от концепций и интерпретаций, вырабатываемых в недрах глобальных информационных корпораций.
Похожий процесс будет происходить с неправительственными организациями (НПО). Поскольку они рассматриваются некоторыми ведущими государствами как удобный инструмент ведения информационной и гибридной войны можно ожидать, что их роль в международных отношениях будет возрастать. Однако по мере того, как все большая часть внешнеполитической деятельности различных стран будет осуществляться через НПО, сами НПО будут во все большой степени воздействовать на политику своих правительств.
Во-первых, НПО приобретут значительное влияние на общественное мнение своих стран, а иногда даже популярность, лидерский потенциал и массы последователей. Во-вторых, в их руках окажутся значительные финансовые ресурсы, позволяющие привлекать к работе грамотных специалистов и талантливых людей. В итоге их интеллектуальный потенциал сравняется с государственным, а то и будет превосходить его. В-третьих, внутри государственного аппарата сформируются мощные лоббистские структуры, из лиц, связанных с работой тех или иных НПО, которые будут кровно заинтересованы в расширении спектра деятельности «своих» НПО и в увеличении государственного финансирования этой деятельности. В результате возникнет ситуация, когда сами НПО начнут формировать повестку дня для своих государств, а не наоборот. Видимо схожие отношения будут складываться между НПО и МНПО, с одной стороны, и ММПО, с другой.
Одновременно с ростом влияния НПО, будет ослабевать значение традиционных политических партий с их фиксированными партийными программами, построенными на жестких идеологических моментах. Напротив, наблюдается расцвет разнообразных политических движений, которые имеют более гибкую систему ценностных и идеологических представлений. Так, по мнению многих европейских парламентариев, посетивших форум Совета Европы о роли политических партий, проходивший в Москве в октябре 2006 года, «политические партии в Европе находятся в периоде заката». Причем основные из них уже мало чем отличаются в программах и методах от своих основных политических конкурентов. При этом все большую роль начинают играть «непартийные структуры» гражданского общества, в первую очередь разнообразные НПО.
В условиях, когда реальность жизни становится все более виртуальной и зависящей от СМИ, а различные лоббистские группы, в том числе НПО, преследуют свои узкие цели, работа традиционных политических партий будет становиться все менее эффективной. С одной стороны, достижение политических целей будет все более зависеть не от реального результата, а от способности представить тот или иной результат в выгодном свете в информационном поле. С другой стороны, лоббистские группы, будут все более влиять на позицию партийных структур, навязывая им узкие утилитарные цели, без достижения которых будет невозможно добиться выгодного пропагандистского эффекта и соответственно влияния в обществе.
На международную политическую арену также все активнее выходят не традиционные организации, а сетевые структуры, например, криминальные и террористические. Они оказываются в состоянии влиять на политику стран, не имеющих устойчивой государственности. В ряде таких стран власть фактически оказывается под контролем криминальных сообществ, в особенности тех из них, которые связаны с наркоторговлей. Более того, криминальные и террористические организации играют все более важную роль и в формировании военно-политической обстановки в различных регионах. Эти структуры отличаются тем, что они принципиально не регулируются национальным правом, стремятся к укоренению в зонах, где отсутствует какая-либо государственная власть, в частности, там, где произошел коллапс государственных структур, вызванный иностранным военным вторжением, а также в т. н. «несостоявшихся государствах».

 


9.2. Международно-политические и военно-политические аспекты деятельности негосударственных акторов в их взаимодействии с государствами


В условиях усложняющейся системы международных отношений и мировой политики, государства обнаружили, что им для повышения собственного влияния необходимо взаимодействовать не только с другими правительствами, но и с другими обществами. Практика общения с обществами в других государствах (поверх национальных структур соответствующего государства) существовала и ранее. В частности, она была отработана в период «холодной войны», как в СССР, так и в США в рамках пропагандистских и «информационных войн» того времени. Уже тогда стали возникать не только государственные структуры, занятые работой с общественными структурами других государств, но и общественные структуры в одном государстве, предназначенные для работы с общественными структурами других государств. Примерами могут служить общества дружбы с зарубежными странами в СССР. Правда, в ту эпоху такие формы носили зачаточный характер.
В более глобализированном мире современности возможности государственных акторов по общению и воздействию на другие общества существенно возросли. Это связано с большей гибкостью, сетевым характером построения и неочевидной связью с государственными учреждениями и финансированием НПО. Как следствие, в современной мировой политике развиваются многочисленные формы взаимодействия, где имеют место сложные коалиции разнообразных акторов. Эти коалиции могут включать в себя следующие элементы: структуры государства — субъекта воздействия, структуры общества, являющегося объектом воздействия, структуры общества государства-субъекта. Структуры государства-объекта воздействия могут, как входить в эту коалицию, если государства дружественные, так и противостоять ее деятельности (если имеют место конфликты и противоречия). Причем, соответствующие сложносоставные коалиции могут иметь разный состав и структуру в разных сферах внешнеполитической практики (публичная дипломатия, военно-политическая сфера, социально-экономическая сфера, культурно-гуманитарная сфера).

 


 9.2.1. Формы и методы взаимодействия негосударственных акторов с государствами


В соответствии с традиционным подходом, негосударственные акторы, в частности НПО и МНПО, рассматриваются как «группы интересов» и «группы давления», которые скорее добиваются результата путем изменения политики правительств, чем путем прямых действий. Так, оказывая воздействие на общественное мнение внутри того или иного государства, МНПО оказывает давление и на правительство того или иного государства в ходе принятия внешнеполитических решений. По мнению отечественного исследователя П. А. Цыганкова — главное условие воздействия МПНО на мировые процессы — их связь с межправительственными организациями429.
Кроме того, государства часто привлекают МНПО для сбора информации и предоставления экспертных оценок. В обмен МНПО рассчитывают получать от государств поддержку, в том числе информационную. Растущая взаимозависимость между государствами и МНПО — лишь один из примеров их взаимозависимости.
Предоставляя информацию и мобилизуя общественное мнение, МНПО получают возможность влиять на процесс принятия решений принимаемых в рамках ММПО, высказывая свое мнение по интересующим их вопросам. В последние годы масштабы сотрудничества ММПО и МНПО постоянно возрастают, что ведет к усилению влияния МНПО на международные процессы.
429 Международные отношения: теории, конфликты, движения, организации. Издание 2-е, переработанное и дополненное. / Под ред. Цыганкова П. А. — М. : Альфа-М, Инфа-М, 2007. С. 166.
Также происходит расширение взаимодействия МНПО с бизнес сообществом. В последнее время различные компании все более привлекают потенциал МНПО для практической реализации концепции «социально ответственного бизнеса». Однако взаимодействие МНПО и бизнес-структур характеризуется не только сотрудничеством, но и конфликтностью. По мнению исследователей Британского центра Sustain Ability, можно выделить пять направлений влияния МНПО на бизнес:
— публичные кампании против конкретных корпораций и их объединений;
— использование «знания рынка», то есть воздействие на тех, от кого зависит деятельность компании: сотрудников, клиентов и поставщиков, инвесторов — с целью повлиять на политику целевой компании;
— «вовлечение бизнеса» — создание постоянно действующих партнерских объединений, совместных советов и других структур, включающих представителей бизнеса и общественности, и направленных на достижение долгосрочных целей (например, в сфере экологии);
— «умные рынки» — использование рыночных механизмов (например, формирования спроса на определенные товары, установления общих для всех участников рынка правил, стандартов, процедур) для поддержки компаний, политика которых соответствует целям МНПО и наоборот;
— «разрушение рынка» — взаимодействие с регулирующими структурами (чаще всего государственными), включение в процесс выработки экономической политики (на национальном и международном уровне) с целью изменить принципы функционирования рынка в том случае, где достичь поставленной цели в рамках существующей системы невоз-можно430.
430 Цит. по Михеев А. Н. Неправительственные объединения как акторы мировой политики. // «Приватизация» мировой политики: локальные действия — глобальные результаты. / Под ред. Лебедевой М. М. — М. 2008. С. 131
Существует, по меньшей мере, 4 сферы — публичная дипломатия, военно-политическая, социально-экономическая и культурно-гуманитарная сферы, в которых в современном мире возможно налаживание эффективного взаимодействия государственных и негосударственных акторов. Причем характер отношений, внутри каждой из этих сфер, постоянно усложняется. Так, в сфере публичной дипломатии происходит переход от простой пропаганды времен «холодной войны» к сложным, менее идеологизированным и более опосредованным формам взаимодействия государства с разнообразными негосударственными структурами (как на собственной территории, так и на территории других государств). Наблюдается формирование сложных, многосоставных коалиций (в отличие от достаточно простых форм использования государственных или подконтрольных общественных структур в период «холодной войны»). Можно, также обнаружить более сложный и ситуативный характер коалиций, возникающих вокруг той или иной темы.
В сфере экономики в настоящее время наблюдаются более сложные схемы взаимодействия государства и ТНК. В период глобализации ТНК фактически вышли из национальной юрисдикции. Однако через лоббизм они продолжают взаимодействовать с государствами, а государства через различные юридические, политические, экономические и кадровые механизмы продолжают влиять на ТНК. Это и создает очень сложную структуру коалиционных взаимодействий в данной области.
В военной сфере наблюдается переход от простых схем опоры на государственные структуры в проведении военно-политических кампаний к аутсорсингу. Эта тенденция может принимать разные, достаточно причудливые формы, а сопротивление этому процессу может быть особенно интенсивным. Военная сфера более государство-центрична (т. е. традиционно основную роль в военном деле играют государственные структуры, и здесь труднее использовать гражданское общество). К тому, же военная сфера наиболее нацио-центрична, т. е. она обычно ориентирована на защиту интересов данной конкретной нации против других наций, а не на реализацию каких-то функций глобального характера.
Гуманитарно-культурная сфера характеризовалась широким и интенсивным взаимодействием государственных и негосударственных структур уже во время «холодной войны». Однако в период глобализации эта тенденция усилилась. В частности, на завершающем этапе «холодной войны» и, особенно, после ее окончания сформировалась и в политическом плане консолидировалась универсальная правовая база для взаимодействия государств и негосударственных игроков. Речь здесь идет о различных международно-правовых актах — Декларации прав человека и других документов ООН, а также третьей корзине СБСЕ/ОБСЕ.
В сфере культуры уже в период «холодной войны» четко обнаружилось, что для усиления позиций государства нужно взаимодействовать с гражданским обществом, причем, не только своей страны, но и с обществом страны-объекта воздействия. Скажем, для организации концертов, выступлений театров, издания книг в других странах и т. п. нужны очень тонкие формы взаимодействия государственных структур и гражданского общества в разных странах. Такие формы взаимодействия достаточно четко наметились еще до периода глобализации, но в связи с усилением взаимозависимости человечества и интенсификацией культурных контактов они только усилились.
Следует отметить, что первая и четвертая сфера взаимодействия государственных и негосударственных акторов больше относятся к сфере «мягкой силы», вторая и третья — к сфере «жесткой силы». Таким образом, тенденция к взаимодействию государственных и негосударственных игроков усилилась после окончания «холодной войны» как в сфере «мягкой силы» (публичная дипломатия, культурно-гуманитарная сфера), так и в сфере «жесткой силы» (военная и экономическая сферы).
В современной мировой политике обнаружились также два ключевых метода (или, скорее, набора методов) взаимодействия. Во-первых, это простые прямые контракты. То есть речь идет о ситуации, когда государства прямо нанимают неправительственные организации, чтобы они осуществляли конкретную работу. Это включает аутсорсинг, выделение грантов, субсидий и т. п. Во-вторых, может иметь место коалиционное взаимодействие, когда государство состоит в ситуативных коалициях с негосударственными акторами, оказывая поддержку (в том числе, политическую, дипломатическую, информационную, моральную и т. п.) путем использования инструментов прямого или косвенного влияния.

 


9.2.2. Влияние коммерциализации и глобализации на взаимодействие государств и СМИ


В эпоху глобальных обменов информации, активного внедрения новых технологий массовых коммуникаций и новых методов работы СМИ наибольшие изменения во взаимодействии государства и негосударственных акторов коснулись именно этой сферы. Еще во времена «холодной войны» даже в западных демократиях, где СМИ, зачастую, относились к частному сектору, вмешательство государства в их деятельность было довольно значительным. Об этом, в частности, писал Монро Прайс, охарактеризовавший складывающуюся систему отношений, как «рынок для своих». По его словам, средство массовой информации может быть допущено на рынок, если его редакционная политика следует формальным и неформальным правилам, определяемым элитными кругами. Вход на рынок при этом ограничивается, что препятствует конкуренции и способствует увеличению прибылей уже присутствующих на рынке компаний431. Однако все это относилось, в основном, к «внутреннему» информационному пространству государств.
Ключевым инструментом государств во внешнем мире были структуры «иновещания». Последние были ближе к государственным органам, чем к частным СМИ, особенно, если они финансировались напрямую из государственного ведомства (как Voice of America), а не через общественную вещательную компанию (как BBC)432. После окончания «холодной войны» господство государственных (или косвенно связанных с ним, как BBC) «иновещательных» компаний прекратилось по двум причинам. Во-первых, в моду в связи с господством неолиберализма в экономической науке вошел рыночный подход к решению всех социальных и государственных проблем. В связи с этим во многих странах имела место либерализация информационного пространства. Это способствовало снижению популярности традиционного «иновещания»433.
431 Monroe Price. Media and Sovereignty : The Global Information Revolution and its Challenge to State Power. 2002. Pp. 31-33.
432 Andrew M. Clark, Olaf Werder Analyzing International Radio Stations: A Systems Approach. // The International Communication Gazette. VOL. 69(6). Pp. 531-532.
433 Juyan Zhanga, Brecken Chinn Swartz. Toward a model of NGO media diplomacy in the Internet age: Case study of Washington Profile. // Public Relations Review 35 (2009). P. 48
Во-вторых, начали меняться предпочтения публики, воспитанной на изощренных методах подачи информации частными компаниями (вроде «soft news» и других маркетинговых уловок). Многие международные проблемы сейчас подаются через действия звезд киноиндустрии или музыкальной индустрии. Например, обсуждение проблем Африки начало интересовать мировые СМИ после усыновления актрисой Анджелиной Джоли ребенка в Намибии. Обсуждение проблем Тибета активизировалось после того, как актер Ричард Гир принял буддизм. Жители США все чаще получают новости из подобных «мягких» источников (например, по каналу МТ\Ц. В то же время, традиционные новостные сообщения пользуются все меньшей популярностью. В частности, это сказывается на падении рейтинга и доходов CNN434.
Поэтому в практике государств появилась новая тенденция — создавать или содействовать формированию СМИ. Последние при этом организованы как независимые, действующие в рыночной среде. Тенденция содействия созданию коммерческих СМИ — важный аспект взаимодействия государственных и негосударственных акторов в новых условиях. При этом частные компании вступают с государственными структурами в сложные коалиционные взаимодействия, так как содействие созданию идет для того, чтобы реализовать какие-то интересы государства.
434 Matthew A. Baum. Sex, Lies, and War: How Soft News Brings Foreign Policy to the Inattentive Public. // The American Political Science Review, Vol. 96, No. 1 (Mar., 2002), pp. 104-106.
435 Livingston, S., & Eachus, T. Humanitarian crises and U.S. foreign policy: Somalia and the CNN effect reconsidered. // Political Communication, 12. 1995.
P. 413.
Глобализация и развитие технологий привели также к появлению технической возможности трансляции в прямом эфире из любой точки планеты. В результате возник «эффект CNN», который, по мнению разных исследователей, либо напрямую стал влиять на политические решения435, либо стал способствовать популяризации принимаемых правительством решений среди избирателей436. Таким образом, у государств усилился интерес к формированию эффективно действующих коалиций с прессой. Впрочем, общеизвестное влияние результатов соцопросов на принятие решений в разных странах мира в современных условиях сближает эти две точки зрения437.
К настоящему времени тенденция к влиянию масс-медиа на население еще более усилилась за счет развития новых средств коммуникации (интернет, социальные сети), зачастую, даже в ущерб традиционным средствам информации (в частности, в последнее время из-за конкуренции интернета резко снизились доходы не только у «бумажной» прессы, но даже и у ведущих электронных СМИ, типа CNN). В частности, эта тенденция проявилась в развитии нового поколения массовых движений, как в западном мире, так и за его пределами. Новые «сетевые» движения вроде «Теа Party Move-ment» в связи с развитием новых «безбарьерных», сетевых коммуникационных технологий оказали решающее влияние на эволюцию Республиканской партии в США438, а движение «Occupy Wall-street» может оказать сходное влияние на Демократическую партию439.
Данная тенденция вышла далеко за пределы западного мира. Новые масс-медиа сильно повлияли на «цветные революции» на постсоветском пространстве440 и «арабскую весну»441. Очевидно, что затронутой ей оказалась не только сфера внутренней, но и внешней политики, которые в современном глобализованном мире неизбежно сливаются в единую сферу «мировой политики».
436 Gilboa E. The CNN effect: the search for a communication theory of international relations. // Political Communication. 2005. 22(1). P. 34.
437 Бурдье П. Общественное мнение не существует // Социология политики: Пер. с фр. Г. А. Чередниченко/Сост., общ. ред. и предисл. Н. А. Шматко. М. : Socio-Logos, 1993. С. 159-177.
438 Theda Skocpol, Vanessa Williamson. The Tea Party and the Remaking of Republican Conservatism. Oxford Univ. Press, 2012.
439 Sarah Van Gelder, Staff of Yes! Magazine. This Changes Everything: Occupy Wall Street and the 99% Movement. Berett-Koehler Publishers, 2011.
440 Lincoln A. Mitchell. The Color Revolutions. University of Pennsylvania Press, 2012.
441 Philip N. Howard, Muzammil M. Hussain. Democracy's Fourth Wave?: Digital Media and the Arab Spring. Oxford University Press, 2013
Эти тенденции также привели к заинтересованности государственных структур к взаимодействию с новыми негосударственными игроками, в том числе, и путем образования сложных коалиций не только со СМИ, но и с различными акторами, проявляющими активность в интернете (вплоть до отдельных популярных блоггеров, влияние которых даже по формальному критерию числа подписчиков и «друзей» может приближаться к СМИ).

 


9.3. Новые тенденции во взаимодействии США с негосударственными акторами во внешнеполитической сфере


Наиболее четко тенденции по росту взаимодействия государственных и негосударственных акторов в современной мировой политике проявляются в практике самых развитых и влиятельных государств мира, прежде всего, США и стран ЕС (а также ЕС как структуры, в целом). Именно на эти примеры взаимодействия государственных и негосударственных игроков обычно ориентируются и другие влиятельные державы современного мира. Поэтому опыт взаимодействия с негосударственными акторами во внешней политике ведущих западных государств, включая ключевые методы и сферы этого взаимодействия, может рассматриваться как наиболее репрезентативный, наиболее передовой. Он также может использоваться (разумеется, после соответствующего критического анализа и адаптации) и в практике российских ведомств.
Новые формы взаимодействия государственных структур США с негосударственными акторами стали возникать вследствие экономической глобализации и борьбы с терроризмом. Обе эти сферы достаточно четко связаны с двумя ключевыми элементами «жесткой силы» (hard power) — экономическим и военным442.
442 В западной литературе эти элементы достаточно явно противопоставляются нематериальной «мягкой силе». В российской литературе в «мягкую силу» иногда включают экономический компонент, что явно противоречит логике создателей теории «мягкой силы», в частности, Дж. Ная.
В этом сказались две отличительные особенности США, наложившие свой отпечаток на военные и экономические аспекты жизни страны:
1. огромная роль бизнеса и частного предпринимательства во всех сферах жизни страны, сопровождающаяся развитием наиболее передовых технических средств и образцов организации;
2. роль США как военного лидера западного мира.
Такое преимущественное развитие элементов «жесткой силы» при взаимодействии государства и негосударственных игроков предопределило сам характер американского «вклада» в эту сферу: особенно развивались инструментарные, технические аспекты взаимодействия государства и негосударственных акторов. В этой инструментарной, технической сфере США стали пионером в области налаживания взаимодействия государства и негосударственных акторов. Анализ этих достижений в плане развития прикладных инструментов важен потому, что, как показывает анализ в предыдущем параграфе, они быстро стали заимствоваться всеми ведущими державами мира, в том числе, и азиатскими. В частности, представляют они интерес и для России.
Следует отметить, что при внедрении в практику новых методов взаимодействия государства и негосударственных структур возникали и определенные конфликты. Последние, в каком-то смысле, даже неизбежны, если речь идет о сфере военно-политической, которая, по определению, государственно-центрична. В частности, во всех развитых странах уже привыкли к тому, что легальной монополией на насилие обладает только государство. Противоречия с этой моделью возникли при внедрении взаимодействия государственных и частных компаний на новой основе (путем «аутсорсинга» существенной части задач, возникающих в ходе военных операций за рубежом, частным военным кампаниям). Непростое восприятие в обществе, даже американском, привыкшем к свободному предпринимательству во всех сферах, деятельности частных военных компаний, показывает история компании «Блэкуотер»443. Несмотря на эти противоречия, как мы покажем ниже, именно военно-политическая сфера (в частности, проблематика «войны с терроризмом» и борьбы с другими новыми и нетрадиционными угрозами) была «драйвером», одним из основных стимулов для продвижения новых методов взаимодействия государства и негосударственных акторов.
443 Scahill Jeremy. Blackwater: The Rise of the World's Most Powerful Mercenary Army. Washington, Nation Books 2007.


9.3.1. Новые тенденции взаимодействия правительства США и СМИ


Военные операции США и их союзников по «антитеррористической коалиции» в Афганистане и Ираке продемонстрировали резкое усиление роли частных масс-медиа в современных конфликтах444. В докладе группы американских и английских экспертов о трансформации военных операций отмечается, что уровень освещения военных операций в СМИ и сети интернет (виртуальный уровень) стал самостоятельным и чрезвычайно важным аспектом боевых действий445. В соответствии с этим два традиционно признанных наукой уровня боевых действий (стратегический и операционно-тактический) предлагается дополнить третьим, виртуальным уровнем. При этом стратегический и виртуальный уровень являются двумя пересекающимися сферами, а сфера их пересечения создает оперативно-тактический уровень.
Все оперативно-тактические действия в современных условиях могут быть освещены прессой и оказаться, таким образом, в виртуальном пространстве СМИ и сети интернет446. Весь ход операции, поэтому, в равной степени виртуален и реален, он происходит на поле боя и отражается в масс-медиа. События в их реальной (стратегической) глубине зачастую ускользают от общественного мнения, поэтому в виртуальном пространстве СМИ существует масса противоречивых оценок ситуации.
444 Denis McQuail. On the Mediatization of War. A Literature Review. // The International Communication Gazette. Vol. 68(2). P. 107.
445 Transformation of Military Operations on the Cusps. Workshop Report. — London. 14-15 July 2005.
446 Gowing Nik. Real Time Crises: New Real Time Tensions. Report. Conflict, Security and Development Research Programme of King's College. — London. 26 April 2005. — http://www.kcl.ac.uk/depsta/wsg/research/csdresch.html
Поэтому две сферы — стратегическая (уровень объектиной реальности) и виртуальная (уровень ее отражения в СМИ) пересекаются лишь частично. Это дает широкие возможности для манипулирования общественным мнением, несмотря на то, что все события «оперативно-тактического» уровня освещаются СМИ. Аудитория СМИ может видеть картинку операции, но она не понимает стратегической сути событий. Поэтому военные могут через сотрудничество со СМИ навязать публике выгодную себе перспективу, сквозь которую видятся тактические события.
Другую причину возможности искажения восприятия ситуации аудиторией СМИ в начале военных кризисов осветили Мэттью Баум и Филипп Поттер447. Они применили к данной ситуации формулу соотношения спроса и предложения на рынке. В момент начала конфликта политические элиты обладают большим объемом информации о ситуации, тогда как аудитория не обладает практически никаким. Поэтому именно лидеры поставляют СМИ первичную информацию. В дальнейшем знание о ситуации аудитории увеличивается быстрее, чем информация, доступная лидерам. Поэтому последние теряют свою монополию. В случае, если лидеры навязали обществу мифы о причинах конфликта, последние разоблачаются (пример — ситуация с несуществующим химическим оружием, ставшая поводом для конфликта в Ираке). Однако возможность навязать общественному мнению изначальную структуру восприятия ситуации для властей достаточно ценна. Ведь именно в начале каждого события для большинства общества формируется структура его восприятия. Критически мыслящие люди, способные под влиянием новой информации пересмотреть свою позицию, в большинстве случаев не столь уж и многочисленны. Поэтому последующие разоблачения, как правило, влияют в меньшей степени на восприятие событий. И уж точно, даже если разоблачительные сообщения превысят какую-то критическую массу и изменят мнения большинства, они не смогут предотвратить действия властей, они смогут лишь снизить репутацию последних постфактум. В частности, это имело место в ходе событий в Ираке.
447 Matthew A. Baum, Philip B. K. Potter. The Relationships Between Mass Media, Public Opinion, and Foreign Policy: Toward a Theoretical Synthesis. // Annual Review of Political Science. 2008. 11. Pp. 42-51.
Вал разоблачительной информации о ситуации в Ираке и о причинах ввода туда американских войск привел со временем к резкому снижению репутации всей администрации Дж. Буша-младшего и лично президента. Однако в ходе самого вторжения в Ирак рейтинги руководства США были очень высокими, общественная поддержка внешней политики была обеспечена, что и требовалось. Разоблачения серьезно сказались на администрации уже во второй половине второго срока президентства Дж. Буша-младшего, когда для судьбы последнего они уже никакой роли не играли: бывший президент по традиции все равно отходит от активной политики.
Итак, в ходе последних конфликтов с участием США выявился интерес государства (в лице военных кругов) в специфических способах взаимодействия со СМИ. С другой стороны, структура распространения информации в начале военных конфликтов дает возможность реализовывать этот интерес. Это создало новый, чрезвычайно актуальный способ коалиционных взаимодействий государственных и негосударственных структур в информационном поле. Последний, по сути, превратился в новое, почти самостоятельное измерение военных действий.

 


9.3.2. Новые тенденции взаимодействия правительства США с бизнес сообществом


В США сложились устойчивые формы взаимодействия государства и крупного бизнеса, проявляющиеся в кадровом обмене между корпорациями и госаппаратом, а также в лоббизме различных законопроектов и финансовых ассигнований через Конгресс США. Государство также постоянно оказывало поддержку американским корпорациям на международной арене, в том числе путем организации госпереворотов и смещения неугодных режимов в различных странах, прежде всего, в Латинской Америке. Со временем эти взаимоотношения стали формализоваться. Первый Деловой Совет за международное понимание был создан еще в 1953 году. В дальнейшем его заменили другие структуры448.
448 Crocker Snow Jr. Public diplomacy practitioners: a changing cast of character. // Journal of Business Strategy. Vol. 27 No. 3 2006. P. 20.
В 2000-е гг. можно зафиксировать новый этап во взаимодействии государства и бизнеса, характеризовавшийся особо активным заимствованием бизнес-практик в политике и военном деле. Причем импульсы в этом направлении проистекали от самого бизнеса. Так, например, в 2007 году организация «Бизнес за дипломатическое действие» выпустила доклад о роли делового сообщества во внешней политике государства. В докладе подчеркивается, что государственным структурам необходимо учиться у бизнеса умению исследовать настроения, доминирующие среди обществ других стран и адаптироваться под него. Также госструктурам желательно поучиться у фирм опыту продвижения собственного бренда на зарубежные рынки449.
Тенденция к взаимодействию внешней политики государства и бизнеса, особенно, большого, очень широко проявились в период двух президентских сроков Дж. Буша-младшего. Именно в этот период можно зафиксировать новый этап такого взаимодействия, характеризовавшийся активным переносом бизнес-практик во внешнюю политику и в военную сферу. Среди причин этого можно упомянуть распространение неолиберальной экономической идеологии, которая считала, что частные компании во всех случаях лучше выполнят соответствующие функции, чем государственные структуры.
Кроме того, администрация Дж. Буша-младшего была очень тесно связана с крупным бизнесом и проводила, таким образом, его интересы. Зачастую, приватизация части функций государства и «аутсорсинг» сопровождались лоббистскими скандалами450. Все эти тенденции быстро проявились и в дипломатической практике. В частности, сотрудничество государства с частными компаниями стало одним из основных элементов концепции «трансформационной дипломатии», предложенной госсекретарем США Кондолизой Райс451.
449 Business for Diplomatic Action. America's Role in the World: A Business Perspective on Public Diplomacy. October 2007. http://www.businessfordip-lomaticaction.org/learn/articles/bdawhitepaper_oct07final.pdf
450 Scahill Jeremy. Blackwater: The Rise of the World's Most Powerful Mercenary Army. Washington, Nation Books 2007.
451 Condoleezza Rice. Private Sector Summit on Public Diplomacy. A Cooperative Initiative of the U. S. Department of State and the PR Coalition. 2007. http://72.32.147.97/pr_coalition/pdf/PrivSectorSummitPaper_4-5.pdf
Джеффри Пигман и Энтони Деос выделяют три формы взаимодействия внешней политики государства и бизнеса на современном этапе.
1. Выделение площадки для взаимодействия частного сектора и государств (например, Всемирный Экономический Форум в Давосе).
2. Совместная работа по продвижению бренда государства.
3. Использование коммерческих пиар-агентств для представительства интересов государств452.
Американское государство и американский бизнес изначально были среди глобальных лидеров в плане развития всех трех форм, однако в дальнейшем соответствующие распространились по миру. Одной из форм такого распространения стал наем американских пиар-агентсв для продвижения интересов государств, в том числе, и имеющих сложные отношения с США (например, частная компания Capitol Links является представителем интересов Республики Сербской453). Однако американские власти имеют возможность законодательно блокировать такого рода работу агентств, с теми государствами, с которыми США находятся в прямом конфликте. Поэтому речь здесь идет не только о продвижении интересов других государств в США, но и о продвижении внешнеполитических интересов США. По ряду оценок другие государства тратят не менее 150 миллионов долларов в год на работу американских компаний, специализирующихся в сфере связей с общественностью454.
Очень большую роль в организации деятельности американских военных к настоящему времени стала играть передача части функций (включая снабжение, охрану, сервис, и т. п.) от армии частным компаниям (аутсорсинг). Этот процесс не был бесконфликтным, он сопровождался сопротивлением со стороны общества. Одним из крупнейших подрядчиков в этой сфере стала компания «Блэкуотер», подвергшаяся многочисленным разоблачениям в СМИ455. Как мы покажем ниже, аутсорсинг фактически применяется и в сотрудничестве государства и общественных организаций (правда, он может принимать в этой сфере более тонкие формы, например, проявляться в форме грантового финансирования).
452 Geoffrey Allen Pigman, Anthony Deos. Consuls for Hire: Private Actors, Public diplomacy. // Place Branding and Public Diplomacy. 2008. Vol. 4, 1. P
453 Geofrey Allen Pigman, Anthony Deos. Consuls for Hire: Private Actors, Public diplomacy. // Place Branding and Public Diplomacy. 2008. Vol. 4, 1. P
454 Yasin Al-Yasin, Ali A. Dashti. Foreign Countries and U. S. Public Relations Firms: The Case of Three Persian Gulf States. // Journal of Promotion Management, Volume 14, Issue 3 & 4 2008. P. 355.
455 См., например: Scahill Jeremy. Blackwater: The Rise of the World's Most Powerful Mercenary Army. Washington, Nation Books, 2007.
В рамках операций в Ираке и Афганистане огромную роль сыграли негосударственные структуры456. Последние включают в себя как различные некоммерческие организации (правозащитные, благотворительные, просветительские), так и бизнес-структуры (фирмы, занимающиеся различными видами охранной деятельности). Все эти организации стали ключевыми союзниками американского государства в борьбе с такими новыми вызовами и угрозами безопасности, как терроризм. При этом возникла практика «отбора» наиболее «ответственных» и «общественно полезных организаций» и взаимодействия официальных структур с ними, в том числе, путем передачи им бюджетных средств для решения государственных задач.
456 Davidson L. W., Hayes M. D., Landon J. J. Humanitarian and Peace Operations: NGOs and the Military in the Interagency Process. — Wash., 1996; De Ruiter A. J. C. Civil-military Cooperation: Core Business in (Future) Peace Support Operations. — Carlisle Barracks: U. S. Army War College, 1999; Gibson C. P., Snider D. M. Explaining Post-Cold War Civil-Military Relations: A New Institutionalist Approach. Project on U. S. Post-Cold War Civil-Military Relations Working Paper № 8. — Cambridge (Mass.): Harvard Univ., John M. Olin Institute for Strategic Studies, 1997; Gregor W. J. Toward a Revolution in Civil-Military Affairs: Understanding the US Military in the Post-Cold War Period. Project on U. S. Post Cold-War Civil-Military Relations Working Paper № 6. — Cambridge (Mass.): Olin Institute for Strategic Studies, Harvard Univ., 1996; London J. J., Hayes R. E. National Approaches to Civil-Military Coordination in Peace and Humanitarian Assistance Operations. — Vienna (Virg.).: Evidence Based Research, Inc., 1996; Weiss Т. О. Learning from Military-Civilian Interactions in Peace Operations // International Peacekeeping. — 1999. — Summer. — V. 6. — № 2. — P. 112-128; Zandee D. Civil-Military Interaction in Peace Operations // NATO Review. — 1998. — Spring. — V. 47. — № 1. — P. 10-13; Williams M. Civil-Military Relations and Peacekeeping. Adelphi Paper № 321. — L., 1999.
Важную роль в сотрудничестве государственных и негосударственных структур (как коммерческих, так и НГО) сыграл опыт, полученный США в ходе операций по постконфликтному восстановлению в Афганистане и Ираке457. В США для интеграции усилий по постконфликтному восстановлению было создано Управление государственного координатора по реконструкции и стабилизации (Office of the State Coordinator for Reconstruction and Stabilization), координирующее усилия всех федеральных ведомств и негосударственных структур.
Сходные тенденции взаимодействия государства и общественных структур проявились далеко за пределами чисто военной сферы. В США широкое распространение получила практика финансирования ряда программ в сфере публичной дипломатии из бюджета. Деньги выделяются в федеральном бюджете, затем проводится конкурс неправительственных организаций, среди которых выбирается оператор программ. Пример Freedom House (формально независимой исследовательской организации, на 80% финансируемой федеральным правительством США458) показывает, что важные информационно-пропагандистские функции также могут являться объектом аутсорсинга. Причем, эта организация была создана еще в 1941 г. супругой Президента США Рузвельта Элеонорой, так что данную тенденцию трудно назвать совсем новой459.
457 Transformation of Military Operations on the Cusps. Workshop Report. — London. 14-15 July 2005; Binnendijk Hans and Stuart Johnson, eds. Transforming for Stability and Reconstruction Operations. NDU Press. — April 2004. Executive Summary. — Chapters 4-7; Arnas Neyla, Charles L. Barry and Robert B. Oakley. Harnessing the Interagency for Complex Operations, Defense and Technology Paper. NDU-CTNSP — August 2005; Millen Raymond A. Afghanistan: Reconstituing a Collapsed State, Strategic Studies Institute, U. S. Army War College. — April 2005; Ward Celeste. The Coaltion Provisional Authority's Experience with Governance in Iraq: Lessons Learned. United States Institute of Peace Special Report # 139. — May 2005.
458 Freedom House 2006 Annual Report. Р. 24. http://www.freedomhouse. org/uploads/special_report/49.pdf
459 freedomhouse.org: About Us. http://www.freedomhouse.org/template. cfm?page=2

В целом, рассматривая общие тенденции во взаимодействии государственных и негосударственных структур во внешней политике США в эпоху глобализации, можно отметить следующее:

— США стали пионером в области налаживания взаимодействия государства и негосударственных акторов во многих сферах, в частности, в сфере военно-политической.
— Американцы стали налаживать такое взаимодействие во всех сферах (включая даже аутсорсинг в военной сфере). Причем, зачастую, несмотря на скандальные ситуации, типа проблем с имиджем частных военных компаний, именно военно-политическая сфера (в частности, проблематика «войны с терроризмом» и борьбы с другими новыми и нетрадиционными угрозами) была «драйвером», основным стимулом для продвижения новых методов взаимодействия государства и негосударственных акторов.
— Наибольшие достижения США — в плане развития разного рода прикладных инструментов проведения политики государства через негосударственных акторов. Это связано с концентрацией на элементах «жесткой силы» государства, проводимых (в виде «умной силы») через негосударственные структуры. Эти достижения в плане развития прикладных инструментов затем заимствуются всеми ведущими державами мира. В частности, представляют они интерес и для России.

 


9.3.3. Взаимодействие правительства США с негосударственными акторами в военно-политической области


Активизация новых вызовов и угроз в третьем тысячелетии привела к тому, что в США была выдвинута концепция «операций переходного типа»460. В ее рамках в современной военной науке была создана новая концепция взаимодействия государственных и негосударственных акторов. Она включает в себя сотрудничество государства со СМИ, новые методы подготовки и проведения военно-политических кампаний, усовершенствования в области взаимодействия государства с негосударственными (коммерческими и некоммерческими) структурами; реформы, направленные на улучшение взаимодействий между различными ведомствами и негосударственными акторами в процессе постконфликтного восстановления, и т. п.461
460 Transformation of Military Operations on the Cusps. Workshop Report. — Norfolk, Virginia. 14-15 March 2005. См. также: Military Operations Research Society. Warfare Analysis and Complexity. Workshop Report. — Johns Hopkins University, Maryland. 15-17 September 1997; Naval Studies Board, National Research Council, Modeling and Simulation, Volume 9 of Technology for the United States Navy and Marine Corps, 2000-2035; Becoming a 21st Century Force, National Academy Press. — Washington (DC), 1997; Waldrop, M. Complexity, the Emerging Science at the Edge of Order and Chaos. — New York, 1992; James, Major Glenn E. Chaos Theory: The Essentials for Military Applications. — Newport, Rhode Island, 1996; Wood John R. Experimenting for Operations on the Cusps. — RUSI Journal, August 2005.
461 Interagency Coordination During Joint Operations. Joint Pub 3-08. — Wash.: Joint Chiefs of Staff. — 9 Oct. 1996; Transformation of Military Operations on the Cusps. Workshop Report. — London. 14-15 July 2005. — P.5-6; Arnas Neyla, Charles L. Barry and Robert B. Oakley. Harnessing the Interagency for Complex Operations, Defense and Technology Paper. NDU-CTNSP. — August 2005; Millen Raymond A. Afghanistan: Reconstituting a Collapsed State, Strategic Studies Institute, U. S. Army War College. — April 2005; Ward Celeste. The Coalition Provisional Authority's Experience with Governance in Iraq: Lessons Learned. United States Institute of Peace Special Report # 139. — May 2005.
Новые типы операций требуют усиления обмена информацией внутри ведомств, между различными ведомствами и другими структурами, вовлеченными в операции (иностранные союзники, дружественные негосударственные, общественные и коммерческие организации). Очень много информации, своевременное обладание которой играет ключевую роль, например, в борьбе с террористами, пропадает на границах между различными структурными подразделениями и уровнями одного ведомства, либо разными ведомствами и организациями. Данная задача имеет организационные, кадровые и технические аспекты.
С организационной точки зрения необходимо создание военных подразделений, которые бы занимались обменом информацией, в том числе, с негосударственными акторами. Традиционный пример — спецподразделения по пропаганде и взаимодействую со СМИ, подразделения сотрудников, занятые взаимодействием с частными коммерческими структурами, и т. п. С кадровой точки зрения целесообразна соответствующая подготовка всего персонала. С технической точки зрения нужна разработка взаимно совместимых электронных баз данных, сетевым образом включающих в себя государственные и негосударственные структуры462.
462 Transformation of Military Operations on the Cusps. Workshop Report. — London. 14-15 July 2005. — P. 4-5.
В ходе подготовки современной кампании военные создают синтетические компьютерные модели, учитывающие максимально большое количество ее аспектов с позиций различных организаций, включая негосударственные. Модель используется в дальнейшем с целью вовлечения в процесс проведения кампаний всех возможных инструментов, включая возможности СМИ, бизнеса и НПО. Эта задача требует и соответствующего пересмотра законодательства с целью оптимальной консолидации усилий всех ведомств и негосударственных организаций в борьбе с новыми угрозами463.
Отмеченная выше тенденция к усилению взаимодействия государственных и негосударственных акторов проявилась не только в военной, но и в дипломатической практике, связанной с проблемами безопасности. Трагедия 11 сентября 2001 г. привела к изменению парадигмы взаимодействия Госдепартамента и негосударственных акторов за счет возникновения потребности в новых средствах психологической борьбы. США повели информационную кампанию, в которой они пытались доказать, что именно Вашингтон являются другом для мусульман всего мира, защищающим их в разных конфликтах (например, в Боснии)464.
Ричард Холбрук, бывший заместитель госсекретаря США, написал в газете Washington Post в связи с терактами в Нью-Йорке и Вашингтоне: «Называйте это публичной дипломатией, связями с общественностью, психологической борьбой, или — если хотите говорить прямо — пропагандой. Как вы это ни назовете, самое важное, исторической важности, — это определение целей этой войны для миллиарда мусульман в мире»465. При этом Холбрук отметил, что техническое превосходство США должно обеспечить победу в этой информационно-психологической войне: «Как человек из пещеры может победить в коммуникации лидирующее в этой сфере общество?»466.
463 Transformation of Military Operations on the Cusps. Workshop Report. — London. 14-15 July 2005. — P. 4-5.
464 Antony J. Blinken. Winning the War of Ideas. // The Washington Quarterly. 25:2. P. 102.
465 Цит. по Eytan Gilboa. Searching for a Theory of Public Diplomacy. The ANNALS of the American Academy of Political and Social Science 2008. P. 56.
466 Цит. по David Hofman. Beyond Public Diplomacy. // Foreign Afairs. March/April 2002. http://www.foreignafairs.com/articles/57813/david-hof-man/beyond-public-diplomacy
Для ведения психологической борьбы после трагедии 11 сентября позицию заместителя госсекретаря по публичной дипломатии заняла Шарлот Бирс, всю жизнь проработавшая в сфере коммерческой рекламы467. Она перенесла в сферу внешнеполитической пропаганды методы из соответствующей области (реклама и маркетинг), что уже показательно для понимания направления трансформации дипломатии в эпоху глобализации. Кстати, это вызвало серьезную критику со стороны большой части специалистов по внешней политике468 и, возможно, привело к ее отставке в 2003 г. Тем не менее, ее деятельность «запустила» процесс дальнейшей интеграции чисто коммерческой работы СМИ и работы СМИ в рамках их сетевого, коалиционного сотрудничества с государством в проведении его внешней политики.
Создание ситуационных коалиций между СМИ и государством было закреплено интеграцией методов работы государственных и коммерческих структур, а также — обменом кадрами между ними. Однако такой обмен кадрами и методами не ограничился чисто дипломатической сферой, он перешел и в сферу военную. Эксперты отмечают, что американские военные с того времени в методах ведения психологической борьбы очень приблизились к технологиям коммерческого маркетинга469.
Эта тенденция, заложенная уже в самом начале «войны с терроризмом», сохранилась. В дальнейшем пересмотру подверглась не столько сама практика взаимодействия коммерческих и внешнеполитических целей и методов, а отсутствие учета специфики обществ, выступающих объектом информационной кампании, и односторонний характер коммуникации, дефицит диалога.
467 Liam Kennedy, Scott Lucas. Enduring Freedom: Public Diplomacy and U. S. Foreign Policy. // American Quarterly — Volume 57, Number 2, June 2005. P 317.
468 Finding America's Voice: A Strategy for Reinvigorating U. S. Public Diplomacy. Report of an Independent Task Force Sponsored by the Council on Foreign Relations. http://www.cfr.org/content/publications/attachments/ public_diplomacy.pdf; John Brown. Memo to Karen Hughes. Published on Sunday, April 24, 2005 by CommonDreams.org. http://www.commondreams.org/views05/0424-20.htm
469 Dwayne Winseck. Information Operations 'Blowback": Communication, Propaganda and Surveillance in the Global War on Terrorism. // The International Communication Gazette. Vol. 70(6). P. 424.
То есть, методы коммерческого маркетинга, адаптированные для рынка США, стали более тонким образом «подстраивать» под информационные рынки стран с другой культурой.
Многие эксперты стали обвинять политику США времен Буша в попытках доминирования в информационном пространстве грубыми методами и любой ценой без учета логики «мягкой силы»470. Эту тенденцию удалось преодолеть только ко времени первого президентства Б. Обамы, когда во главу угла была поставлена концепция «умной силы» (smart power). Она предполагает большую тонкость в методах работы, чем раньше, хотя сама суть сложного взаимодействия между государством и частными СМИ не только сохраняется, но даже усиливается.
Впрочем, идея доминирования в информационном пространстве сохраняется среди военных, в том числе, в связи с особенностями их представлений о мире, хотя от нее и отказались дипломаты, привыкшие работать более тонкими инструментами. Еще в октябре 2003 г. вышла «Дорожная карта информационных операций», где главной целью было обозначено «доминирование в информационном пространстве»471.
В появившемся несколько позже полевом уставе информационных операций армии США задачей, также ставится достижение информационного превосходства. Последнее понимается как контроль над информационным пространством в военное и мирное время472. При этом задача «подстройки» под специфику местных информационных рынков, которые могут серьезно отличаться от американских в плане систем ценностей и стереотипов восприятия, перед военными, практически, не ставилась. Это привело в дальнейшем к серьезным проблемам для американской пропаганды, в том числе, в Афганистане и Ираке.
470 Nancy Snow, Philip M. Taylor. The Propaganda State: US Propaganda at Home and Abroad since 9/11. // The International Communication Gazette. 2006. Vol. 68(5-6). Pp. 399-400.
471 Information Operations Roadmap. United States of America Department of Defense. October 2003. P. 3.
472 Information Operations: Doctrine, Tactics, Techniques, and Procedures. November 2003. P. 19.
Заместитель госсекретаря США по публичной дипломатии Шарлот Бирс начала свою информационную кампанию, направленную на арабо-мусульманские страны, в 2002 г. Эта кампания включала в себя:
— создание новой радиостанции, вещающей на Ближнем Востоке (Радио Савва) и арабоязычного новостного телеканала Аль-Хурра;
— показ в арабских странах серии рекламных роликов о жизни мусульман в США;
— программу «Общие ценности», включавшую, кроме упомянутого выше показа рекламы по телевидению, создание интернет-сайта, публикации в прессе, серию конференций с участием госсекретаря США Колина Пауэлла, и т. д.;
— идейной основой программы «Общие ценности» стало выделение тех ценностей, которые, по мнению экспертов-социологов, высоко оценивались как в мусульманском мире, так и в США (религия, семейные ценности, и, что характерно для американских представлений о мире, демократия, также фигурировала среди этих «мусульманских» ценностей473);
— послы США в арабском мире также должны были активно выступать в местных масс-медиа474.
Эта кампания также дополнялась более традиционными средствами публичной дипломатии: международные обмены, культурная дипломатия, и т. д.
Когда Шарлот Бирс подала в отставку после начала войны в Ираке, это привело к активным дискуссиям как практического, так и теоретического характера, сущность которых сводилась к необходимости усиления элемента диалога и взаимодействия, в том числе, и между государственными и негосударственными акторами.475
Таким образом, можно констатировать наличие тенденции к внедрению в практику государственных структур США коммерческих методов ведения психологических кампаний непосредственно после терактов 11 сентября. При этом активно заимствуются не только методы, но и кадры из частных коммерческих компаний, работающих в сфере рекламы и маркетинга. Это — одна из форм взаимодействия государства и негосударственных акторов.
473 Alice Kendrick, Jami A. Fullerton. Advertising as Public Diplomacy: Attitude Change among International Audiences. // Journal of Advertising Research. September 2004. P. 298.
474 Blinken. Op. cit. P. 107.
475 William A. Rugh. Repairing American Public Diplomacy. // Arab Media & Society (February, 2009). P. 7.
В дальнейшем, особенно, при президенте Обаме, тенденция к взаимодействию, в том числе, между государственными и негосударственными акторами, еще больше усилилась за счет понимания необходимости диалога и сотрудничества с теми обществами, которые выступают объектами информационной кампании476. То есть, структура коалиций, выстраиваемых американскими государственными структурами, усложнилась. При «раннем» Буше она, в основном, включала негосударственные структуры собственного общества и других западных обществ. Теперь стали стремиться как можно шире интегрировать в нее и негосударственные структуры незападных обществ путем активизации диалога с ними.
Важнейшим инструментом такого диалога стали международные обмены, в том числе, с негосударственными структурами. Эту позицию стала активно продвигать пришедшая на смену Шарлот Бирс заместитель госсекретаря США по публичной дипломатии Карен Хьюз. В 2006 г. в США был создан межведомственный координационный комитет по публичной дипломатии и стратегической коммуникации. Этот комитет в 2007 г. разработал стратегию публичной дипломатии, где основным приоритетом стало расширение образовательных и обменных программ477. Последнее, по необходимости, включает в себя диалог государственных и негосударственных игроков (например, университетов, СМИ478, структур гражданского общества). В дальнейшем, уже в рамках концепции «умной силы», администрация Обамы еще больше усилила эти тенденции.
476 Karen P. Hughes. "Waging Peace": A New Paradigm for Public Diplomacy. // Mediterranean Quarterly. 2007. 18:2. P. 28.
477 U. S. National Strategy for Public Diplomacy and Strategic Communication. Strategic Communication and Public Diplomacy Policy Coordinating Committee (PCC). June 2007. http://www.au.af.mil/au/awc/awcgate/state/ natstrat_strat_comm.pdf
478 The Aspen Institute. Arab-US Media Forum. http://www.aspeninstitute.org/ policy-work/communications-society/programs-topic/journalism/arab-us-me-dia-forum; Sheila S. Coronel. The Role Of The Media In Deepening Democracy. http://unpan1.un.org/intradoc/groups/public/documents/un/unpan010194.pdf

 


9.4. ЕС как образец современных сетевых практик взаимодействия государственных и негосударственных акторов


В современном глобализированном мире резко выросла значимость новых акторов мировой политики (НГО, ТНК, масс-медиа, и т. п.). Распространение системы интернет ведет к переплетению между собой этих игроков в виде сетевых организационных структур479. Последние превращаются в один из ключевых методов организации взаимодействия государства и негосударственных акторов в современной мировой политике.
Как показывает проект национального совета по разведке США «Глобальные тенденции к 2030 г.: Альтернативные миры» существует тенденция к дальнейшему росту влияния этих новых игроков. Национальный совет по разведке даже сформулировал новый сценарий будущего «негосударственный мир». Согласно этому сценарию «НГО, ТНК, академические институты и богатые индивиды, точно также, как субнациональные единицы, такие как крупные города, процветают и лидируют в противодействии глобальным вызовам. Новые возникающие технологии, которые способствуют большему усилению индивидов, малых групп и случайных коалиций подхлестывают увеличивающуюся силу негосударственных игроков. Возникает транснациональная элита, которая руководит ключевыми негосударственными акторами. Глобальный консенсус общественного мнения по поводу основных вызовов, объединяющий элиты и средний класс, образует базу для их поддержки и силы. Страны не исчезают, но правительства все больше видят свою роль в качестве сил, организующих и оркестрирующих „гибридные" коалиции государств и негосударственных акторов, которые изменяются в зависимости от конкретных вызовов»480. В приведенной цитате следует особенное внимание обратить на изменение функций государственных структур в эпоху глобализации, которые все больше начинают походить на функции дирижера разного рода ситуационных гибридных коалиций.
Способ объединения негосударственных структур в мировой политике, который характерен для современного мира, обычно понимают как «сетевой». Сеть — это совокупность элементов, соединенных между собой теми или иными связями. Можно выделить три важных типа сетей. Это — технические сети, где элементами являются технические устройства (например, компьютеры). Это — социальные межличностные сети, где элементами являются отдельные личности. Наконец, это — социальные межорганизационные сети, где элементами являются организации481. Именно к последнему типу относятся сети, включающие в себя государственных и негосударственных акторов. Тем не менее, современные сетевые технологии, как правило, обеспечивают взаимодействие между всеми тремя типами сетей, добиваясь недоступных ранее, в рамках более традиционных технологий, результатов. Поэтому сети, включающие в себя государственных и негосударственных акторов, взаимодействуют и тесно переплетаются с техническими и межличностными сетями.
По ряду причин элементы социальной сетевой организации в сфере политики оказались особенно широко распространены в Европе. В этом плане ЕС можно вполне рассматривать как прообраз того мира будущего, который рисует нам упомянутый выше доклад национального совета по разведке США (недаром, в самой Европе встречается даже выражение «постмодерновая сила» (postmodern power) в применении к ЕС482).

479 Понятие «сеть» — достаточно многоаспектное. См. Общую дискуссию по этому вопросу в социальных науках: Jackson, Matt. Social and Economic Networks. Princeton, NJ: Princeton University Press. 2008; Knoke, David and Song Yang. Social Network Analysis. Second Edition. Thousand Oaks, CA: Sage Press. 2008; Martin, John Levine. Social Structures. Princeton, NJ: Princeton UniversityPress, 2009; Wasserman, Stanley and Katherine Faust. Social Network Analysis: Methods and Applications. Cambridge, UK: Cambridge University Press. 1994. См. также специфическое приложение понятия «сеть» к проблематике силы в международных отношениях: Grewal David Singh. Network Power: The Social Dynamics of Globalization. New Haven, CT: Yale University Press, 2008.
480 National Intelligence Council of USA, Global trends 2030: Alternative worlds, December 2012 (available: www.dni.gov/nic/globaltrends).
481 См.: Сергеев В. М., Казанцев А. А., Коктыш К. Е. Сетевые аспекты проблем обучения в социальных науках. — М.: Проспект, 2010.
482 Batora Jozef, Brian Hocking. Bilateral Diplomacy in the European Union: towards 'post-modern' patterns? // ECPR/SGIR 6th Pan-European Conference: Turin 12-15 September 2007. Section: Post-Modern Foreign and Security Policy in the Enlarged European Union. http://archive.sgir.eu/uploads/Batora-Batora%20and%20Hocking.pdf
Данная специфика Европы сказывается на некоторых ключевых международно-политических проблемах, имеющих актуальность, в том числе, для нашего государства. Широко известное среди экспертов разделение труда внутри стран НАТО по принципу: «США проводят военные операции, а ЕС осуществляет постконфликтное урегулирование» также предопределило особенно широкое применение сетевых практик организации государственных и негосударственных акторов в европейской политике. Причиной этого является то, что, как мы покажем ниже, сетевые практики позволяют Европе защищать свои интересы и продвигать свои ценности без использования традиционной «жесткой силы».
В целом, проведенный анализ опыта США и ЕС показывает, что на период до 2050 года можно спроецировать следующие тенденции в развитии роли негосударственных акторов в системе международных отношений:
— усиление роли новых акторов по мере глобализации и роста новых угроз безопасности;
— необходимость для государств формировать эффективные коалиции с этими новыми акторами для решения общенациональных задач;
— сетевой характер взаимодействия между государствами и новыми акторами.
Таким образом, сетевые практики взаимодействия государственных и негосударственных акторов становятся формой проявления «мягкой силы» в условиях глобализации. Европа же именно в силу специфики разделения труда внутри стран НАТО стала пионером в плане отработки технологий взаимодействия государственных и негосударственных акторов в сфере «мягкой силы» (в отличие от США, где основной «фокус» внимания пришелся на элементы «жесткой силы»).


9.5. Использование негосударственных акторов во внешнеполитической практике незападных стран


Использование «мягкой силы» и привлечение (и даже создание) для этой цели негосударственных структур не является прерогативой одних лишь западных государств. Другие крупные и влиятельные страны все чаще прибегают к этому эффективному инструменту международного влияния. Данная тема, например, активно обсуждается в руководстве Китая. Так, в 2007 г. Генеральный секретарь ЦК КПК Ху Цзинтао заявил на заседании 17 съезда партии, что КНР должна увеличить свою «мягкую силу».
Западные эксперты считают, что объектом применения Китаем «мягкой силы» является, прежде всего, Африканский континент. Там КНР соревнуются с Западом за природные ресурсы. Другой объект конкуренции — некоторые страны Азии483 (в том числе, и страны постсоветского пространства, так, в частности, центрально-азиатским государствам предложено поучаствовать в китайском проекте «нового шелкового пути»). Для реализации подобного рода проектов Китай активно развивает различные формы взаимодействия государственных структур и крупного бизнеса.
Одним из инструментов «мягкой силы» Китая стала, также глобальная сеть институтов Конфуция. На этих примерах видно, что КНР развивает свою «мягкую силу» путем налаживания взаимодействия государственных и негосударственных, в частности, экономических и научных структур. Например, в Африке сейчас почти два десятка институтов Конфуция. Китай развивает свою «мягкую силу» и через СМИ. Так, например, китайское иновещание пришло на рынки стран Юго-Восточной Азии существенно позднее американского CNN. Однако ему удалось опередить американских конкурентов484. Основным инструментом китайской «мягкой силы» можно считать очень тесное переплетение внешней политики государства и действий китайских компаний на внешних рынках (в том числе, и частных или смешанной формы собственности). Зачастую взаимодействие это носит традиционные для китайской цивилизации «клановые» формы, например, существенная часть менеджеров и руководителей крупных компаний является родственниками или ставленниками крупных партийных и государственных деятелей, формирующих, таким образом, свои «кланы». Здесь, таким образом, имеет также место специфическое взаимодействие государства и негосударственных акторов.

Другой азиатский гигант — Индия — также активно продвигает свою «мягкую силу» за рубежом. Как и в случае Китая, ее ключевым элементом являются индийские фирмы. Однако у Индии сложилась своя специализация на мировых рынках, в частности, страна играет ведущую роль в изготовлении программного оборудования и развитии коммуникационных технологий. Именно в эти сферы западные ТНК наиболее активно инвестируют в данной стране, например, путем создания подразделений программистов, дорабатывающих западные программы, или международных колл-центров в Индии. В Индии нет столь мощной клановой структуры и столь всеобъемлющего государственного контроля над экономикой. Однако и в условиях индийской демократии выработаны свои, в том числе, основанные на традиционных формах общности (в том числе, кастовых и региональных), пути взаимодействия государственных и крупных коммерческих структур. Индийские корпорации, как и китайские, осуществляют активную коммерческую экспансию за рубежом при поддержке Нью-Дели.
Специфический инструмент индийской «мягкой силы» — Болливуд. Уже в начале 2000-х гг. Болливуд производил намного больше фильмов, чем Голливуд. В частности, в 2001 г. Болливуд произвел 1013 фильмов, а Голливуд — 739. Превзошел Болливуд Голливуд и по числу проданных билетов (3,6 млрд против 2,6 млрд). Правда, при этом Болливуд получил почти в 50 раз меньше доходов. С тех пор разрыв в количестве продукции (но не в ее доходности) только увеличивался, так как количественная «отдача» Болливуда растет в два раза большими темпами, чем в Голливуде485.

483 Friedberg, Aaron L. A Contest for Supremacy: China, America and the Struggle for Mastery in Asia, New York: Norton Publishing, 2011.
484 Amos Owen Thomas, Imagi-Nations and Borderless Television : Media, Culture and Politics across Asia (New Delhi ; Thousand Oaks: Sage Publications, 2005). P. 25
485 K. Jha; Subhash. The Essential Guide to Bollywood. New Dehli, Roli Books,

Продукция Болливуда вытесняет американскую продукцию с рынков развивающихся стран. Например, индийский кинематограф после разгрома Талибана продемонстрировал свое абсолютное превосходство над американским на рынке Афганистана. При этом США в военно-политическом плане полностью контролировали данную страну486. В «мягкой силе» Индии взаимодействие с негосударственными акторами играет куда большую роль, чем в «мягкой силе» Китая.
Активное применение «мягкой силы» с акцентом на взаимодействие государственных и негосударственных игроков просматривается и в политике Турции487. Идеологически эти практики оформлены в виде сложного «облака» взаимосвязанных идеологий: неоосманизма, пантюркизма (или неопантюркизма), панисламизма и турецкого евразийства.
486 Joseph D. Straubhaar, World Television: From Global to Local (Los Angeles: Sage, 2007). — P. 224.
487 Baran Z. Torn Country. Turkey Between Secularism and Islamism. Stanford: Hoover Institution Press, 2010; Landau J. M. Pan-Turkism. From Irredentism to Cooperation. London, Hurst and Company, 1995; Larrabee F. S., Lesser i. O. Turkish Foreign Policy in an Age of Uncertainty. Pittsburg: RAND, 2003; Raba-sa A., Larrabee F. S. The Rise of Political Islam in Turkey. Pittsburgh: RAND, 2008; Vertigans S. Islamic Roots and Resurgence in Turkey. Praeger, London, 2003; Yavuz M. H. The Emergence of a New Turkey. Democracy and the AKP. Utah, 2006; Аватков В. А. «Пантюркистский» аспект в дискурсе современного татарского национального движения / В. А. Аватков, А. Ш. Бадранов // Национальная безопасность / nota bene. — 2014. — № 2; Аватков В. А. Неоос-манизм. Базовая идеологема и геостратегия Турции // Сободная мысль. — 2014. — № 3. — С. 71-78; В. А. Аватков, А. Ш. Бадранов. «Мягая сила» Турции во внутренней политике России // Право и управление XXI. № 2(27), 2013. С. 5-11; Аватков В. А., Чулковская Е. Е. Центры турецкой культуры имени Юнуса Эмре — «мягкая сила» Турции // Геополитика и безопасность. — 2013. — № 2(22). — С. 116-123; Аватков В. А., Иванова Н. А. Россия и Турция: противостояние идеологий // Свободная мысль. — 2012. — № 9-10 (1635); Демоян Г. А. Культурно-образовательный пантюркизм: история и современность. // Востоковедный сборник. Выпуск четвертый. Под ред. Фе-дорченко А. В., Филоника А. О. М.: Институт изучения Израиля и Ближнего Востока, 2002; Дружиловский С. Б. Политика Ирана и Турции в регионе Центральной Азии и Закавказья / С. Б. Дружиловский, В. В. Хуторская // Южный фланг СНГ. Центральная Азия — Каспий — Кавказ: Возможности и вызовы для России/ Под ред. М. М. Наринского, А. В. Мальгина; МГИМО (У) МИД России; ИНО-Центр. — М.: Логос, 2003; Дружиловский С. Б. Турция: привычка управлять // Россия в глобальной политике. № 6, 2005; Надеин-Раевский В. А. Пантюркизм, миф или реальность: исследование идеологии и политики современного пантюркизма. М., ИМЭМО, 1995; Российско-турецкие отношения: 2002-2012 годы (материалы круглого стола, 4 апреля 2013 г.) / Под ред. В. А. Аваткова, С. Б. Дружиловского, А. В. Федорченко. — М. : МГИМО-Университет, 2013; Сваранц А. Пантюркизм в геостратегии Турции на Кавказе. М., Акад. гуманитар. исслед., 2002; Уразова Е. И. Турция сегодня: экономическое сотрудничество со странами Южного Кавказа и Центральной Азии. М.: ИВ РАН, 2012.
Неоосманизм является идеологий воссоздания элементов культурно-исторического единства времен Османской империи под главенством Турции488.
Пантюркизм — идеология воссоздания мифического единства «древних тюрок», интеграции тюркских государств, включая постсоветские, исходя из их этнической, языковой и религиозной близости. Чуть более общее понятие, чем пантюркизм — пантуранизм (Туран — мифическая историческая общность тюркских и даже финно-угорских, включая, скажем, венгров, народов). Панисламизм — идеология единения всех мусульманских народов и государств. Турецкое евразийство — идеология взаимодействия всех народов, расположенных в «контактной зоне» между Европой и Азией, включая, прежде всего, Турцию и постсоветские государства. При этом в отличие от российского евразийства489 и неоевразийства490, турецкое евразийство направлено на интеграцию соответствующих стран и народов вокруг Турции.
Таким образом, Турция поставила, начиная с 1990-х гг. перед собой задачу нарастить влияние сразу на четырех пересекающихся направлениях, преимущественно, с использованием инструментов современной мировой политики, прежде всего, экономического сотрудничества и «мягкой силы»491. На одном из ключевых для России направлений — центрально-азиатском — это пересеклось с «новой большой игрой» между великими державами за влияние492. Тенденция к постепенному усилению использования Турцией инструментов «мягкой силы» наблюдается не только на территориях тюркских государств, но и на территориях субъектов Российской Федерации с тюркским населением493.
488 Бурашникова А. Б. Неопантюркизм и неоосманизм во внешней политике Турции // Изв. Сарат. ун-та. 2013. Т. 13, вып. 2.
489 См.: Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. Наука, 1993; Трубецкой Н. С. Наследие Чингисхана. М.: Аграф, 2000; Вернадский Г. В. Монголы и Русь. Тверь—М.: «Леан»; «Аграф», 1997; Савицкий П. Н. Континент Евразия. М.: Аграф, 1997 и др.
490 Дугин А. Г. «Мистерии Евразии». М.: Арктогея, 1996; Дугин А. Г. Основы Геополитики». М.: Арктогея, 1997 и др.
491 Turkish foreign policy in post Cold war era. Edited by Idris Bal. — Boca Raton, Florida, 2004
492 Ahrari M. E. The New Great Game in Muslim Central Asia. — Washington: Inst. for Nat. Strategic Studies: Nat. Defense Univ., 1996; Hill F. Pipeline Politics, Russo-Turkish Competition and Geopolitics in the Eastern Mediterranean // Security and Cooperation in the Eastern Mediterranean/ ed.: A. Theophanous, V. Coufoudakis. — Nicosia, 1997; Казанцев А. А. «Большая игра» с неизвестными правилами: Мировая политика и Центральная Азия. М. : изд. МГИМО, Наследие Евразии, 2008; Казанцев А. А. Политика стран Запада в Центральной Азии: проекты, дилеммы, противоречия. М.: изд. МГИМО, 2009.
493 Аватков В. А., Бадранов А. Ш. «Мягая сила» Турции во внутренней политике России // Право и управление XXI. № 2(27), 2013. С. 5-11.
Турция активно использует при распространении своей «мягкой силы» взаимодействие с различными государственными и негосударственными акторами на субнациональном, национальном и наднациональном уровнях. В числе элементов сложных сетевых структур, прямо созданных или косвенно поддерживаемых Анкарой для продвижения турецкого влияния, можно особенно упомянуть большое количество политических и культурных организаций. К числу политико-экономических организаций относятся: «Тюркский совет» (создан 3 октября 2009 г. на основании Нахичеванского соглашения на базе проводившихся с 1992 г. года Саммитов государств тюркских языков), Парламентская Ассамблея тюркоязычных стран (штаб-квартира в Баку), Союз муниципалитетов тюркского мира, Организация «Тюрки мира». Можно также выделить следующие культурно-образовательные структуры: Объединенная администрация тюркских искусств и языков (штаб-квартира в Алма-Ате), Агентство тюркского сотрудничества и развития (ТИКА), Международная организация тюркской культуры (ТЮРКСОЙ), фонд Юнуса Эмре, школы суфийского лидера Ф. Гюлена, организация «Диалог-Евразия».
Пример из сферы продвижения «мягкой силы» в исламском мире — катарская телекомпания Аль-Джазира. Она создана при помощи государства, но является независимой. Телекомпания является самой популярной в арабском мире. В 2008 г. 53% телезрителей-арабов смотрели Аль-Джазиру (для сравнения, американскую телекомпанию Аль-Хурру, вещающую на арабском, смотрели всего 2% телезрителей региона)494. Телекомпания стала очень серьезным политическим фактором международно-регионального, если не всемирного масштаба, особенно, в период революций «арабской весны».
Иран также повсеместно использует негосударственные шиитские организации для усиления своего влияния в странах Ближнего и Среднего Востока, в частности в Афганистане, Саудовской Аравии, Йемене и Ливане. В этой связи также следует упомянуть Пакистан и Саудовскую Аравию. Известно, например, что религиозное движение Талибан было создано в 1994 году пакистанскими спецслужбами для установления контроля над Афганистаном. А террористическая организация Аль-Каида действовала при финансовой помощи Саудовской Аравии. В настоящее время Саудовская Аравия и Катар поддерживают псевдогосударственное террористическое образование ИГИЛ на территории Сирии и Ирака. Использование подобных негосударственных акторов позволяет государствам формально снять с себя ответственность за развязывание диверсионно-террористических войн на территории других стран.
494 2008 Annual Arab Public opinion Poll: Survey of the Anwar Sadat Chair for Peace and Development at the University of Maryland, http://sadat.umd.edu/ surveys/2008%20Arab%20Public%20Opinion%20Survey.ppt

 Продолжение  - см. Стратегическое прогнозирование международных отношений Ч3

В третьей части упор делается на исследование возможных и вероятных сценариев развития МО и предполагаемых действий России в контексте этих сценариев. Это включает главы 10-13.