1 сентября 1918 г. войска забайкальского атамана Г. М. Семенова взяли Читу. После падения советской власти в городе началась чистка от просоветских деятелей, в т. ч. учителей. Особую активность проявлял учитель гимназии Василевский. С его подачи в Чите были арестованы 5 учителей. По доносу инспектора Кожеурова семеновцами был расстрелян учитель-большевик Плеханов. Всего в Читинской губернии за период Гражданской войны отдали жизнь за советскую власть не менее 24 учителей[655].
Расстрелы не ограничивались никакими обстоятельствами. Так, вечером 3(17) сентября в местную тюрьму прибыл с несколькими казаками прапорщик Жилин с предписанием выдать арестованных большевиков Давыдова, Маклакова и Метелицу. После отказа выдать в неурочное время арестантов в тюрьму явилось около 40 вооруженных офицеров, добившись передачи им большевиков. Арестантов доставили в штаб отряда, где после пыток расстреляли[656].
Характеристику семеновским репрессиям в этот период дает в своем дневнике и барон А. Будберг: «Акинтиевский читал письмо своего товарища по академии капитана Сумарокова, посланного в числе нескольких молодых офицеров генерального штаба в Читу для сформирования там настоящих штабов. Сумароков пишет, что творимые у Семенова безобразия и грабежи не поддаются никакому описанию; за две недели застрелилось семь офицеров; расстрелы идут сотнями, и начальники состязаются в числе расстрелянных; про порку и говорить нечего, это обычное занятие»[657]. Всего, согласно данным английского историка Питера Флеминга, под Читой семеновцы зверски убили 348 человек[658].
Семеновские расстрелы, наряду с прочими атаманами, станут отныне символом белого террора, во многом подготавливая почву для широкого протеста – партизанского движения в Сибири. Следует признать справедливым утверждение американского историка К. Смита, который писал, что «жестокость таких негодяев, как Семенов, Калмыков, Бочкарев и Розанов, бросила население в руки большевиков, а японское присутствие лишь усилило эту тенденцию»[659].
1 сентября 1918 г. анархистами было организовано крушение советского спецпоезда в восьми километрах от Елани. Находящиеся в нем члены военной комиссии получили при крушении поезда различной степени тяжести ранения: Н. И. Подвойский (руководитель Высшей военной инспекции) – контузию и перелом левой ноги, военспец Г. Д. Базилевич – сотрясение мозга и перелом ключицы[660]. «Следственная комиссия установила наличность злого умысла: несколько десятков костылей были вынуты, вследствие чего поезд потерпел крушение. Перед поездом Подвойского другие поезда прошли благополучно»[661].
2 сентября 1918 г. в Троицкосавск (Кяхта) вошли части Енисейского и Крымского белогвардейских полков и воинские части чехословацкого корпуса. В течение первых 2–3 дней белогвардейцы арестовали около 300 человек, разместив большинство из них на гауптвахте, которая находилась в Красных казармах. Из 44 членов Троицкосавского Совета были арестованы 24 человека. После инсценировки суда они были расстреляны. Для переоборудования Красных казарм под временную тюрьму были выделены значительные средства. Вокруг казарм была натянута колючая проволока, на окна повесили тюремные решетки. Для содержания политзаключенных была приспособлена даже Михайловская церковь, которая находилась на территории военного городка. Для охраны политзаключенных в Красных казармах были привлечены представители оккупационных американских и японских частей. Кроме этого, была укомплектована конвойная команда в количестве 100 человек из наиболее опытных надзирателей сибирских тюрем во главе с начальником Челябинской тюрьмы Котляренко и палачом из Златоустовской тюрьмы – Пашкевичем. Начальником контрразведки в Троицкосавске был 23-летний выходец из казаков, сотник дивизиона Соломаха, которого боялись даже сослуживцы. В сентябре 1919 г. в г. Троицкосавск стали прибывать первые партии эвакуированных заключенных.
Член временного военного Совета Троицкосавска А. Ф. Батурин, эвакуированный из Уфимской тюрьмы, вспоминал: «Долгими неделями везли нас в «вагонах смерти» под бдительным надзором пьяных конвоиров. Заключенных не кормили, свирепствовала цинга, тиф. Вскоре наши эшелоны представляли жуткую картину «ползущего кладбища». Более половины всех политзаключенных находились в казематах без суда и следствия, лишь на 507 человек были заведены дела». Условия жизни в Троицкосавской тюрьме были крайне тяжелыми. Помещения не отапливались, заключенных практически не кормили. Ежедневно они должны были выполнять непосильную работу. Смертность среди заключенных была очень высока. В тюрьме свирепствовала эпидемия сыпняка. За малейшее неповиновение заключенных раздевали догола и бросали в ледник. После отступления белогвардейцев в леднике было обнаружено 200 тел, смерзшихся в единый ледяной комок[662].
2 сентября 1918 г. захвачен в плен выпускник Николаевской Академиии Генштаба генерал-лейтенант А. А. Таубе. От предложений «публичного отказа от большевизма» и обещанных ему высоких постов в белогвардейских войсках он отказался. На предложение одного из лидеров мятежа Чехословацкого корпуса Р. Гайды о сотрудничестве ответил: «Мои седины и контуженные ноги не позволяют мне идти на склоне лет в лагерь интервентов и врагов трудящейся России». Впоследствии он был приговорен к смертной казни. Умер в кандалах в одиночной камере от сыпного тифа в январе следующего года[663].
3 сентября 1918 г. на станции Ютаза были расстреляны C. С. Просвиркин (бывший военный комиссар Бугульмы), коммунистка Е. П. Петровская – схваченные в конце июля организаторы партизанского движения и неизвестный матрос. После освобождения Бугульмы их останки будут торжественно захоронены в Бугульминском городском саду[664]. Эти сведения соответствуют и данным советских газет периода Гражданской войны, согласно которым в городе после его занятия было расстреляно более 30 человек[665].
3 сентября 1918 г. происходит подавление восстания рабочих Казанского порохового завода. Рабочие расстреливались из орудий и пулеметов по приказу коменданта города, выпускника Николаевской академии Генерального штаба генерала В. В. Рычкова. Применялись пулеметы и при расстрелах арестованных[666]. Впоследствии, уже в эмиграции, генерал В. В. Рычков станет в Харбине главой военного отдела Российской фашистской партии[667].
4 сентября 1918 г. в Чите семеновцами убит после пыток Василий Матвеевич Серов (1878–1918), учитель, большевик, депутат Государственной думы второго созыва от Саратовской губернии. После Февральской революции являлся председателем Верхнеудинского совета рабочих депутатов[668].
4 сентября 1918 г. издан приказ № 79 Кубанского краевого правительства. Согласно указу, в городах Майкопе, Армавире, станицах Уманской, Кавказской, Славянской учреждались комиссии по делам о преступлениях, совершенных по политическим соображениям[669]. Незадолго до этого аналогичный приказ был издан по Екатеринодару.
5 сентября 1918 г. частями атамана И. П. Калмыкова при поддержке войск чехословацкого корпуса генерала М. К. Дитерихса и 12-й японской дивизии взят Хабаровск. За время интервенции население города сократится с 52 до 30 тысяч[670]. Это не было случайным демографическим процессом, люди боялись оставаться в городе. Атаману Калмыкову приписывали известную фразу: «Перегрызай горло всякому большевику, а то он тебе перегрызет». По этому поводу барон А. Будберг записал 11 октября 1918 г. в свой дневник: «Калмыковские спасители показывают Никольску и Хабаровску, что такое новый режим; всюду идут аресты, расстрелы плюс, конечно, обильное аннексирование разных денежных эквивалентов в обширные карманы спасителей. Союзникам и японцам все это известно, но мер никаких не принимается. Про подвиги калмыковцев рассказывают такие чудовищные вещи, что не хочется верить»[671]. Можно отметить, что по официальным данным Приморской областной земской управы, число жертв калмыковского террора к декабрю 1918 г. достигло 5 тыс. человек[672].
5 сентября 1918 г. в селе Фоки сагайдатским отрядом Воткинской народной армии расстреляны ранее прибывшие в село из г. Осы военные комиссары Н. М. Кобелев и Н. А. Лыткин[673].
5 сентября 1918 г. телеграмма квартирмейстера Степного корпуса подполковника В. А. Зезина (ст. Карасук) подполковнику Зеленовскому (Павлодар), поручику Лопатчикову (Тюкалинск), в которой давались указания о карательных акциях по отношению к крестьянским антимобилизационным восстаниям: «Командарм подтверждает, что при подавлении беспорядков принимать самые решительные меры, вплоть до уничтожения на месте преступления»[674].
6 сентября 1918 г. члены отряда уссурийского атамана И. П. Калмыкова в Хабаровске сбросили с утеса 16 трупов предварительно расстрелянных военнопленных, австро-венгерских музыкантов (преимущественно жителей Чехии), игравших в местном кафе «Чашка чая»[675]. Так с ними обошлись только за то, что музыканты не знали мелодии гимна «Боже, царя храни». По другой версии, оркестранты дали переночевать у себя двум красноармейцам[676]. Помимо 16 музыкантов к середине сентября 1918 г., по признанию начальника Юридического отдела ОКО хорунжего Кандаурова, расстрелянных «калмыковцами» без суда и следствия в городе насчитывалось свыше 20 человек. Ввиду массовых расстрелов без суда и для обоснованности арестов хабаровской городской думой была создана комиссия, которая смогла проверить только дела арестованных, находившихся в тюрьме, так как атаман Калмыков не разрешил проводить расследование дел заключенных в его отряде[677]. Впрочем, насколько цифры Кандаурова соответствовали хабаровским реалиям, сложно установить. На наш взгляд, количество жертв было большим. Об этом свидетельствует тот факт, что Калмыков скоро решил пожертвовать этой фигурой. В октябре 1918 г. Кандауров вместе с другими служащими контрразведки был расстрелян за злоупотребления[678].
Общее представление об атамане И. П. Калмыкове даже среди белого генералитета было негативное. Верховный правитель России адмирал А. В. Колчак следующим образом характеризовал деятельность Калмыкова:
«Что касается того, что делал Калмыков, то это были уже совершенно фантастические истории. Я знаю, что производились аресты, не имевшие совершенно политического характера, аресты чисто уголовного порядка. Шла, например, правильная охота на торговцев опиумом. По линии Китайской железной дороги ездили постоянно с контрабандой опиума очень много лиц, женщин и мужчин, провозивших опиум, стоивший очень дорого. Здесь очень часто уже не контрразведка, а просто предприимчивые люди под видом политического ареста выслеживали этих торговцев, арестовывали их, отбирали опиум и убивали, а в случае обнаружения этого ссылались на то, что это были большевистские агенты или шпионы. Обычно в вагон входила кучка солдат, заявляла такому торговцу опиумом: «Большевистский шпион», арестовывала, опиум вытаскивала и затем убивала его, а опиум продавали. Была крупная история. Калмыков поймал вблизи Пограничной шведского или датского подданного, представителя Красного Креста, которого он признал за какого-то большевистского агента. Он повесил его, отобрав у него большую сумму в несколько сот тысяч. Меры, принятые консулом, не помогли. Скандал был дикого свойства, так как его ничем нельзя было оправдать. Даже денег не удалось получить. Это был случай форменного разбоя». [Протокол заседания чрезвычайной следственной комиссии по делу Колчака. (Стенографический отчет). Заседание Чрезвычайной Следственной Комиссии 23 января 1920 г.][679]
Случай, описываемый А. В. Колчаком, был инцидентом с представителем шведского Красного Креста С. Хедблюмом, которого Калмыков повесил в атаманском вагоне, забрав 1,6 млн руб. Этот преступный инцидент произошел, по одним данным, 22 сентября, по другим – в октябре 1918 г. Следует добавить, что тогда же Калмыковым было повешено еще 3 представителя Красного Креста, в т. ч. одна женщина. Также атаман конфисковал имущество миссии: 60 тыс. предметов, 37 наименований. Добиться ответственности не удалось[680].
7 сентября 1918 г. войсками народной армии КОМУЧа занята Елабуга. По приговору полевого суда, сформированного по распоряжению полковника В. М. Молчанова, были расстреляны лица, замешанные в сотрудничестве с большевиками[681]. Впоследствии, контролируя Елабугу еще в течение двадцати дней, Молчанов расстреливал не только большевиков и советских деятелей, но даже чехословацких солдат, отказавшихся выполнить приказ[682].
8 сентября 1918 г. войска В. Л. Покровского взяли станицу Белоречинскую, оставленную Таманской армией после трехдневных боев. В станице было восстановлено атаманское правление во главе с поручиком Карпенко. Начались казни большевиков и сочувствующих. Среди прочих повешены были большевики Шабанов, Наконечный, Богомолов, Шевченко. Всего в станице было казнено около 100 человек, преимущественно в районе штаба Покровского[683].
8 сентября 1918 г. в Уфе в большом зале сибирской гостиницы (ныне Уфимский гарнизонный дом офицеров) созвано Государственное совещание. В нем участвовало около 170 представителей почти всех временных правительств: КОМУЧа, Уральского, Сибирского, а также национальных правительств башкир, казахов и др. Уфимское совещание образовало Временное Всероссийское правительство, которое получило название Уфимской Директории.
8 сентября 1918 г. балабановский белый партизанский отряд, расстреляв 33 человек, установил «земскую власть» в селе Альняш Воткинского уезда[684].
8 сентября 1918 г. в Самаре происходит выступление мобилизованных в Народную армию КОМУЧа. После приезда трех броневиков, кавалерии и пулеметчиков выступление было локализовано и прекращено. Было арестовано около 120 человек, часть из которых расстреляна[685].
10 сентября 1918 г. у Молоканских казарм в Самаре расстреляны 7 солдат 3-го стрелкового полка Народной армии как «подстрекатели» к бунту. По этому же делу (проходило 35 человек) 7 человек было приговорено к вечной каторге, несколько в дисциплинарный батальон, остальные оправданы[686].
11 сентября 1918 г. при подавлении крестьянского выступления в Славгородском уезде казаки атамана Б. В. Анненкова замучили и убили до 500 человек[687]. В их числе были и 87 делегатов крестьянского съезда, которых по приказу Анненкова изрубили на площади Славгорода напротив народного дома и там же закопали в яму. Была сожжена дотла деревня Черный Дол, в которой располагался штаб восставших. Расстреливались, бились и вешались на столбах даже жены и дети крестьян. Убийства и насилия продолжились и в последующие дни. Расправы проводили как казаки Анненкова, так и отряд Украинского куреня полковника Шевченко. Скоро численность погибших достигла уже 1500 человек. На деревню Черный Дол дополнительно была наложена контрибуция в 100 000 рублей[688]. Численность в 1500 человек расстрелянных Анненковым называет и современный исследователь[689].
Девушек из Славгорода и его окрестностей привозили к поезду Анненкова, находившемуся на городской станции, насиловали, а затем расстреливали. По свидетельству очевидцев Блохина и Голубева, казни анненковцев отличались особой жестокостью: у жертв вырывались глаза, языки, вырезались полосы на спине, их закапывали живьем, привязывали к конским хвостам[690].
В середине сентября 1918 г. анненковские отряды вновь «посетили» Черный Дол. «В ходе произведенного дознания была расстреляна группа крестьян из 16 человек. При этом на село была наложена контрибуция в 500 тыс. рублей с предложением выплатить ее в трехдневный срок. Собрав крестьян на сход, каратели требовали выдачи сочувствующих большевикам крестьян, организаторов восстания. Они схватили бывшего начальника повстанческого штаба Р. Г. Буряка. Тут же на крестьянском сходе местный священник Лисицкий подал командиру карательного отряда, поручику Полянскому, список местных большевиков с 63 фамилиями, где значился и Буряк. Каратели подвергли Буряка жестоким пыткам, ему выкололи глаза, отрезали нос, уши, раны посыпали солью, затем вывезли в Славгород и там убили»[691].
«В дальнейшем Анненков продолжал кровавые злодеяния. В г. Сергиополе анненковцы расстреляли, изрубили и повесили 80 человек, часть города сожгли, имущество граждан разграбили. В селе Троицком они убили 100 мужчин, 13 женщин, 7 грудных детей, а село сожгли. В селе Никольском анненковцы выпороли 300 человек, расстреляли 30 и 5 повесили; часть села сожгли, скот угнали, имущество граждан разграбили. В селе Знаменка вырезали почти все население»[692]. В октябре в деревне Подсосново было расстреляно 18 человек[693].
Впоследствии Военная коллегия суда над атаманом Анненковым установила, что в Славгородском и Павлодарском уездах анненковцы в этот период по приказу своего атамана убили около 1700 человек.
11 сентября 1918 г. в Самаре происходит суд над 13 вновь арестованными политзаключенными: расстреляно 5 человек – Паршин, Михальский, Юзвяк, Гидаспов и Дерябин[694].
12 сентября 1918 г. после успешного антисоветского восстания в селе Дуброво Фокинской волости были арестованы 62 жителя села, а также расстреляны местный комиссар, поручик Г. М. Пастухов, И. М. Жуланов, С. М. Жуланов[695].
13 сентября 1918 г. недавно избранный командующим Сибирской армией генерал П. П. Иванов-Ринов издает второй приказ за своей подписью (первый о введении погонов), направленный против служившего у большевиков офицерства. Приказ разделял «советских» офицеров на предателей и малодушных. Первые подлежали заключению в тюрьму, вторые разжалованию в рядовые строевых частей[696].
14 сентября 1918 г. на заседании Временного сибирского правительства вводится смертная казнь в военное время и на театре военных действий. Через пять дней военно-полевым судам предоставляется право смертной казни за нарушение особых мер предосторожности, принятых вследствие военных действий или возмущений населения. Еще через несколько дней принимается постановление, согласно которому военно-окружные или прифронтовые военно-полевые суды в дни переживаемой смуты могут подвергать смертной казни за превышение и бездействие власти, за сопротивление распоряжениям правительствам и неповиновение властям. В этот же день принимаются постановления о возможности применения смертной казни за уклонение призываемых в армию от регистрации, за укрывательство дезертиров, за неявку в срок на службу, за членовредительство и т. д.[697]
15 сентября 1918 г. в Баку вошли турецко-мусаватистские войска. Три дня продолжался погром города, в результате которого погибли тысячи жителей, главным образом армянское население. Общая численность погибших оценивается в литературе от 9 до 30000 человек. Так, по данным специальной комиссии Армянского Национального Совета, было убито 5248 бакинских армян и 1500 армянских беженцев из других регионов Кавказа. К этой цифре комиссия добавила 2249 армян, чьи тела были найдены на улицах, но чью личность не удалось установить, и таким образом, общая цифра достигла почти 9 тыс. человек. По мнению американского историка Фируза Каземзаде, эти цифры, несмотря на то, что были собраны Армянским Национальным Советом, учитывая общий ход событий, вполне могут быть обоснованы[698]. В воспоминаниях Б. Байкова упоминалось о нескольких десятках тысяч погибших армян, в том числе о 20 тыс. вывезенных только городскими властями, без учета похорон, устроенных родственниками погибших[699]. Другие источники (на наш взгляд, завышая данные), в частности, советская историческая энциклопедия, приводят более высокие оценки, до 30 тыс. погибших[700]. Для сравнения: в советской периодической печати соответствующего периода, со ссылкой на данные из Владикавказа, сообщалась цифра до 20 тыс. погибших армян и рабочих. При этом данные давались без конкретизации, упоминались лишь отдельные фамилии погибших, например, советский работник Дахадаев[701].
Отметим, что эти события были связаны как с ходом Гражданской войны и интервенции, так и в силу уже давнего армянско-азербайджанского национального конфликта, выливавшего в массовые эксцессы, как это было ранее в марте 1918 г., но уже по отношению к азербайджанскому населению.
Середина сентября 1918 г. Окончательно подавлено крестьянское мобилизационное восстание в Змеиногорском уезде Алтайской губернии, в котором участвовала 1000 вооруженных крестьян. Особенно пострадал центр восстания – село Шемонаиха и его окрестности. Карательными операциями руководил полковник Войдылло. В селе Шемонаиха после порки населения без разбора 70 арестантов были выведены на кладбище, где их заставили рыть руками могилы. После их расстреляли, раненых дорубая шашками. В Змеиногорске арестованных повстанцев после шомполов кидали в заброшенную шахту[702]. Так же в ходе подавления восстания направленный атаманом Б. В. Анненковым карательный отряд, переодетый специально в крестьянскую одежду, захватил Убинский форпост. После короткого боя белые расстреляли не успевшего сбежать командира красного убинского военного отряда (офицера) и еще 10 убинских крестьян[703].
18 сентября 1918 г. генерал П. Н. Врангель после занятия станицы Михайловская на Северном Кавказе выдал черкесам «несколько десятков захваченных нами пленных, с тем чтобы их судил аульный суд. Едва я отошел, направляясь с бригадой в станицу Константиновскую, как черкесы набросившись на пленных, тут же на глазах обывателей их перерезали»[704].
18 сентября 1918 г. в Самаре был учрежден «Чрезвычайный суд» из представителей Народной армии и органов юстиции КОМУЧа, чехословаков. Суд собирался по приказу командующего Поволжским фронтом (в этот период – В. О. Каппель). В положении о суде говорилось, что виновные могут быть приговорены к смертной казни за восстание против властей, сопротивление их распоряжениям, нападение на военных, порчу средств связи и дорог, государственную измену, шпионаж, насильственное освобождение арестантов, призыв к уклонению от воинской службы и неподчинение властям, умышленный поджог и разбой, «злонамеренное» распространение ложных слухов, спекуляцию[705].
18 сентября 1918 г. в Хабаровске расстреляна не успевшая эвакуироваться и попавшая в плен при захвате города кореянка-интернационалистка А. П. Ким-Станкевич, нарком по иностранным делам Хабаровского Совета[706]. Ее жизни и деятельности посвящены недавно изданные сборник документов и диссертация[707].
18 сентября 1918 г. рядом с городом Свободным (до 1917 г. Алексеевск) японским бронепоездом подбит советский пароход «Мудрец». Высадившиеся позднее на пароход японские солдаты связали оставшихся в живых красногвардейцев, членов судовой команды, большинство из которых было ранено, поместив их в кубрик. Затем пароход был облит керосином и подожжен. Большинство запертых в кубрике погибло. Среди спасшихся с горящего парохода были Каркушевский, Новиков, лоцман И. В. Померанцев, которые позднее рассказали об этих действиях японцев. После установления советской власти на берегу реки Зеи у пристани был поставлен памятный знак (позднее памятник) этим событиям.
В захваченном 18 сентября белыми войсками городе с первых же часов были проведены массовые обыски и расправы. Арестованные передавались японской и белой контрразведке. Японская контрразведка находилась на Почтамтской улице в 2-этажном доме рядом с телеграфом. По словам жителей города, после изгнания японцев на стенах подвалов этого дома долго проступали кровавые пятна. Белогвардейская контрразведка находилась в доме Некрасова (двухэтажное здание позади здания школы-интерната № 4). Допросы и пытки проходили в доме Бородовикова, недалеко от вокзала[708].
19 сентября 1918 г. близ селения Касумкент расстрелян националистами Кази Магомет Агасиев (1882–1918), член комитета Обороны Дербента, с мая член горкома РКП(б), один из организаторов партизанской войны против бичераховщины[709].
19 сентября 1918 г. «На утро следующего дня, 2 октября, получен приказ по дивизии: Через Синюхинский хутор – наступать на станицу Урупскую.
Авангард – 1-й Запорожский и 1-й Уманский полки под командой полковника Топоркова (они ночевали в Синюхинском хуторе. – Ф.Е.).
Главные силы – Корниловский и Черкесский полки, под командой подъесаула Безладнова, которым выступить из станицы с рассветом.
В назначенный час главные силы выступили. В голове идет Корниловский полк. Светало. На углах улиц стояли бабы-казачки, только что прогнавшие коров в стада. Мы тихо, спокойным шагом, проходим мимо них. Вдруг от одной из групп баб, наперерез голове колонны полка, смело и уверенно идет крупная казачка лет 45 с длинной сучковатой хворостиной и громко говорит Безладнову:
– Паслухай, што я тибе скажу!.. Мы Вас ждали как Бога, а ночью целый взвод черкесов насильничал маю дочь… и ана теперь не может встать…
Краска стыда и злости ударила мне в лицо. Безладнов пробурчал что-то, грубо выругавшись по адресу черкесов, и мы, не останавливаясь, проследовали дальше, оставив баб позади себя. Не останавливать же колонну войск и производить дознание. Да и можно ли найти виновных? Такова жуткая «картинка войны». Она еще тем жутка, что мы оба были возмущены, но не подняли вопрос и перед командиром Черкесского полка. Он был как бы излишним в боевой обстановке»[710].
В тот же день после боя:
«…Из Константиновской, на автомобиле, скоро появился Врангель. Приказав на месте ждать его распоряжений, он двинулся дальше через хутор, к авангарду. Не прошло и полчаса времени, как к нашей колонне подошла мажара. С нее весело спрыгнули человек 15 молодых казаков и заговорили с нами. Казаки нашего полка немедленно окружили их и стали расспрашивать: откуда и что? Все они были молоды, видимо, еще не служили, все довольно хорошо одеты по-станичному – в маленьких папахах, в темно-серых тужурках с лацканами на бортах войскового цвета, в шароварах с красными кантами, вправленных в сапоги. Одеты были так, как казаки идут «на станицу», т. е. в центр станицы по каким-нибудь делам в полурабочем, в полупраздничном костюме. Некоторые в ватных бешметах. И только один был среди них старый казак лет 35, с небольшой черной бородкой, подстриженной «по-азиятски». Конвоирующий их казак подъехал к нам, ко всей группе офицеров Корниловского полка, и подал записку. По положению полкового адъютанта я беру ее, разворачиваю и читаю вслух:
“В подсолнухах захвачено 15 скрывавшихся казаков красной армии из станицы Константиновской, которых и препровождаю. Командир 1-го Уманского полка полковник Жарков”. И поперек этого донесения читаю надпись: “В главные силы. Расстрелять. Генерал Врангель”.
Все слышат последние слова и словно не понимают: кого расстрелять и за что?
– Это явное недоразумение, – говорю я Безладнову. – Его надо выяснить… это ошибка, – продолжаю.
– Какая ошибка? – спрашивает, скорее, отвечает мне он. – Красные?.. Ну и… расстрелять! – добавляет Безладнов.
На эти слова своего командира полка сотенные командиры, пользуясь равенством в чине, – Черножуков, Лопатин, Сменов заговорили сразу же все, что это есть ошибка, недоразумение, что генерал Врангель не разобрался, торопясь к авангарду, что время у нас есть, это не спешно и прочее. И вдруг мы слышим от Безладнова, что “никакого недоразумения нет, это пленные, это “приказ” и если приказ, то какой же может быть разговор?”
Мы слушаем его и не верим своим ушам. Все это показалось нам таким диким, что становилось страшно за могущий быть произвол. Вокруг нас казаки слушают наш, уже довольно крупный, разговор и молчат. Насторожились и пленные. Они стоят тут же и все слышат… Я беру себя в руки и начинаю действовать, чтобы спасти жизнь этих казаков. Донесение, по положению, находится в моих руках. Быстро подступаю к пленным и спрашиваю, кто они и как захвачены.
Наперебой, запальчиво отвечают, что они казаки станицы Константиновской. Их вчера мобилизовали красные и насильно увезли из станицы; сегодня, когда завязался бой и красные отступили, они умышленно спрятались в подсолнечниках, чтобы не идти дальше с ними, и сами вышли к казакам; у них дома “закопаны” винтовки, все их в станице знают – только справьтесь об этом, “станица ведь недалеко!” – закончили они. Под полное одобрение всех офицеров и молчаливое созерцание казаков резко докладываю своему беспечному командиру полка, подчеркивая еще раз, что это ошибка, и будет безумием расстрелять своих же казаков, таких же белых, как и мы.
– Я ничего не знаю. Мне приказано, и я исполню, – вдруг упрямо заявляет Безладнов, лежа на бурке.
Я смотрю на него и, еще не веря этим его словам, ищу еще что-то ему сказать особенно доказательного, чтобы внушить ему всю несуразность и жестокость его мышления.
– Да подождите хоть полчаса! Можно послать к генералу Врангелю офицера, чтобы выяснить все это на месте! – совершенно не по-воински говорю ему, не как подчиненный ему офицер и его полковой адъютант, а говорю “как человек” и как равный с ним в чине.
А Безладнов отвечает мне уже решительно:
– Мне приказано, и я исполню!
И на все мои доводы – вдруг говорит “о святости приказания начальника”. Тут я уже не вытерпел. И, передавая ему этот трагический листок донесения полковника Жаркова с резолюцией генерала Врангеля, заявил:
– Ну… действуйте теперь вы сами… а я отхожу от этого дела.
Передав донесение, отошел в сторону, тяжело дыша. Мое такое заявление произвело впечатление на офицеров полка. Сотенные командиры заявили Безладнову: “чтобы не было поклепа на один Корниловский полк за расстрел своих же казаков, они просят разделить пленных пополам, между нашим и Черкесским полком, и пусть каждый полк расстреливает “свою половину”. Конечно, это не был даже и Соломонов суд.
От черкесов прибыл корнет Пшемаф Ажигоев, мой старый друг по Майкопскому техническому училищу, человек высокого благородства. На предложение Безладнова он попросил посоветоваться со своими офицерами. Ушел и скоро вернулся с другим корнетом Беданоковым. Они доложили, что “господа офицеры Черкесского полка просят помиловать пленных до выяснения”. Но у Безладнова, видимо, заговорило упрямство казака-черноморца: он тут же приказал “разделить пленных пополам и немедленно же расстрелять”.
Услышав это, пленные казаки побледнели. Какой-то длиннобородый старик упал на колени в их кругу, поднял глаза к небу, заплакал старчески и начал широко креститься. Эту картину, по своей жути, трудно описать. Пленных разделили пополам между полками и повели… Я еще не верил в это. Мне казалось, что это был сон и сон дурной. Но когда в тридцати шагах от нас раздались беспорядочные выстрелы, я быстро лег на землю лицом вниз, словно омертвелый… Через 5–10 минут слышу голос офицера, исполнившего приказание Безладнова. Прапорщик из урядников-пластунов, неискушенный человек, мешая русский и черноморский языки, он докладывал, что “насылу рострэлялы… у козакив дуже тряслысь рукы…”.
Выполняя последний долг христианина, я пошел посмотреть на несчастных. Они распластаны в густой крови, еще не остывшей. Вокруг них стоят казаки-корниловцы и тупо смотрят на трупы, а что думают они – неизвестно. 15 казачьих трупов валялись в беспорядке у западной околицы хутора Синюхина, а в 15 верстах от них, за пригорком – живым укором отчетливо видна была колокольня их Константиновской станицы, в которой были их дома и где жили их родители, братья, сестры, жены. Они больше уже никогда не увидят их.
Подвода, на которой были привезены пленные, сиротливо стояла тут же.
– А где же возница? – спросил кто-то.
Высокий, сухой мужик-подводчик, лет семидесяти, также мобилизованный в подводы, тот, что молился Богу, ничего не зная, стоял с пленными. Его машинально включили в группу и… также расстреляли. На биваке полка наступила жуткая тишина, словно перед грозой. Казаки разошлись по своим сотням, а мы, офицеры, ушли всяк в свои думы-мысли»[711].
Не спросил о них никогда и генерал П. Н. Врангель.
20 сентября 1918 г. на 207-й версте Закаспийской железной дороги казнены (порублены шашками) 26 «бакинских комиссаров», в том числе С. Г. Шаумян, П. А. (Алеша) Джапаридзе, М. А. Азизбеков, левый эсер Г. К. Петров, матрос с «Аскольда» В. Ф. Полухин и другие известные деятели[712].
21 сентября 1918 г. Приказ № 2 по городу Майкопу Начальника 1-й Кубанской казачьей дивизии генерал-майора В. Л. Покровского: «За то, что население города Майкопа (Николаевская, Покровская и Троицкая слободки) стреляло по добровольческим войскам, налагаю на вышеупомянутые окраины города контрибуцию в размере одного миллиона рублей.
Контрибуция должна быть выплачена в трехдневный срок.
В случае невыполнения моего требования вышеупомянутые слободки будут сожжены дотла.
Сбор контрибуции возлагаю на коменданта города есаула Раздерищина»[713].
Согласно советскому писателю А. Веселому, собравшему документы об этих событиях, дальше события приняли трагический характер: «У слобожан миллиона не оказалось. Слободки запылали. На тополях и телеграфных столбах ветер тихо раскачивал удавленников»[714].
«Прибежавший в Сочи крестьянин села Измайловка Волченко рассказывал еще более кошмарные сцены, разыгравшиеся у него на глазах при занятии Майкопа отрядом генерала Покровского. Покровский приказал казнить всех не успевших бежать из Майкопа членов местного совета и остальных пленных. Для устрашения населения казнь была публичной. Сначала предполагалось повесить всех приговоренных к смерти, но потом оказалось, что виселиц не хватит. Тогда пировавшие всю ночь и изрядно подвыпившие казаки обратились к генералу с просьбой разрешить им рубить головы осужденным. Генерал разрешил. На базаре около виселиц, на которых болтались казненные уже большевики, поставили несколько деревянных плах, и охмелевшие от вина и крови казаки начали топорами и шашками рубить головы рабочим и красноармейцам. Очень немногих приканчивали сразу, большинство же казнимых после первого удара шашки вскакивали с зияющими ранами на голове, их снова валили на плаху и вторично принимались дорубливать… Волченко, молодой 25-летний парень, стал совершенно седым от пережитого в Майкопе. Никто не сомневался в правдивости его рассказа, ибо сочинские обыватели едва сами не стали свидетелями таких же бессудных казней»[715]. О массовой резне в Майкопе, не называя конкретных цифр, упоминал и В. Пешехонов[716].
Среди погибших был председатель майкопского совета Саватеев, раздетый догола перед расстрелом. На вокзальной площади было повешено 29 жителей (многие полностью обнажены). Большое количество отрубленных голов были в городском саду. Хоронить жертвы не разрешали трое суток[717].
Всего в Майкопе за две недели будет расстреляно/повешено/зарублено, по разным данным, от 800 человек до 7000 человек.
По мере возрастания представим эти мнения.
О 800 пленных красноармейцах, жертвах белого террора, обезглавленных белыми и брошенными на несколько дней на улицах города для устрашения населения, вспоминал краском Е. И. Ковтюх[718].
В советской периодике Гражданской войны фиксируются расстрелы за одну первую ночь 1600 человек[719].
Данные о 2500 жертвах «майкопской резни» приведены в работе к.и.н. И. С. Ратьковского[720]. Эти данные учитывают в первую очередь цифру, фигурирующую в материалах деникинской контрразведки:
«Копия агентурного донесения в Особое отделение контрразведки Отдела Генерального штаба при Главнокомандующем Вооруженными силами Юга России. Ноябрь 1918 года. Вх. № …
Основанием для наложения на жителей окраин г. Майкопа контрибуции и жестокой с ними расправы для ген. Покровского послужили слухи о стрельбе жителей по отступающим войскам генерала Геймана 20 сентября при обратном взятии большевиками г. Майкопа. По обследовании этого вопроса выяснено, что последним из города от дубильного завода (Николаевский район) отступил четвертый взвод офицерской роты, ведя непосредственную перестрелку с цепями наступавшего с восточной части города противника. Таким образом, в этом случае является весьма трудным установить прямое участие жителей Николаевского района в стрельбе по войскам генерала Геймана. Покровский район настолько удален от пути отступления войск, что физически по своему местоположению не мог принять участие в обстреле войск, не исключая, конечно, возможность случаев единичной стрельбы во время начала наступления на улицах города.
Со стороны Троицкого края, вернее, так называемого «Низа», с островов реки и берегов установлены случаи стрельбы по переходящим через реку бегущим жителям г. Майкопа, но убитых и раненых не было. Это до некоторой степени указывает, что стрельба не была интенсивной и носила случайный характер. Перед уходом большевиков из Майкопа окраины неоднократно подвергались повальным (Афипским полком Воронова), единичным (Ейский полк Абрамова) обыскам. Обыскивались окраины и по занятии Майкопа отрядом генерала Геймана. Все это указывает на то, что население окраин, как таковое, не могло иметь оружия, и таковое могло находиться лишь у отдельных лиц. Кроме того, и большевиками, и генералом Гейманом предлагалось населению сдать имеющееся оружие, каковое и было снесено в значительном количестве. Между тем при занятии гор. Майкопа в первые дни непосредственно по занятии было вырублено 2500 майкопских обывателей, каковую цифру назвал сам генерал Покровский на публичном обеде. Подлежащие казни выстраивались на коленях, казаки, проходя по шеренге, рубили шашками головы и шеи. Указывают многие случаи казни лиц, совершенно непричастных к большевистскому движению. Не помогало в некоторых случаях даже удостоверение и ходатайство учреждения. Так, например, ходатайство учительского совета технического училища за одного рабочего и учительского института за студента Сивоконя. Между тем рядовое казачество беспощадно грабило население окраин, забирая все, что только могло. Прилагаемый список взятого казаками в садах (смотри показания Божкова) и копия жалобы атаману области редактора газеты Рогачева в достаточной степени указывают на характер «обысков», чинимых казаками дивизии ген. Покровского. Ужасней всего то, что обыски сопровождались поголовным насилием женщин и девушек. Не щадили даже старух. Насилия сопровождались издевательствами и побоями. Наудачу опрошенные жители, живущие в конце Гоголевской улицы, приблизительно два квартала по улице, показали об изнасиловании 17 лиц, из них девушек, одна старуха и одна беременная (показания Езерской). Насилия производились обыкновенно «коллективно» по нескольку человек одну. Двое держат за ноги, а остальные пользуются. Опросом лиц, живущих на Полевой улице, массовый характер насилия подтверждается. Число жертв считают в городе сотнями. Любопытно отметить, что казаки, учиняя грабежи и насилия, были убеждены в своей правоте и безнаказанности и говорили, что «им все позволено».
Влияние генерала Покровского на жизнь города Майкопа не прекращается, несмотря на то, что штаб его и дивизия давно ушли из города. До сих пор еще чины дивизии генерала Покровского производят в Майкопе самостоятельные аресты и увозят в штаб дивизии арестованных. Увезены из тюрьмы, как передают, 16 человек арестованных. Увезен содержавшийся в майкопской тюрьме, принудительно мобилизованный большевикам врач Георгиевский. Медицинский союз, обеспокоенный его судьбой, принял участие в этом деле и наводил справки. Оказалось, что он увезен в Лабинскую и там след его пропал. Утверждают, что врач Георгиевский повешен. Из майкопской больницы разновременно были увезены двое находившихся там на излечении больных. На одного из них увезшим его офицером была дана врачу расписка. Любопытно, что аресты эти были произведены по особому списку на 22 человека, на котором имеется надпись Покровского: «Кровью своей должны искупить свой грех перед родиной». Прибывший в г. Майкоп адъютант дивизии для подыскания помещения для зимовки штаба генерала Покровского в частной беседе говорил, что «они еще основательно почистят Майкоп, для чего у них ведется разведка»[721].
Про 4 тыс. жертв написано в майкопской книге советского периода. «В Майкопе банды Покровского 21, 22 и 23 сентября 1918 года расстреляли и замучили 4 тыс. человек. Были зверски убиты повешены и замучены в тюрьме видные партийные и советские работники В. Гребенштейн, Костиков, Н. Саватеев и многие другие»[722]. Цифру в 4 тыс. расстрелянных человек (рабочих, крестьян и захваченных в плен красноармейцев) называет в своей монографии и декан исторического факультета Адыгейского государственного университета, доктор исторических наук, профессор Н. А. Почешхов[723]. Такая же цифра фигурирует в одном из многочисленных свидетельств современников событий: «В Майкопе генерал Покровский учинил такую резню, перед которой померкли ужасы Новороссийска. Были изрублены и повешены четыре тысячи рабочих и крестьян… были майкопские ребята, успевшие уже побывать в тылу у белых. Их рассказ о зверствах генерала Покровского заставил меня затрепетать»[724]. Эта же цифра присутствует в книге, посвященной 11-й армии[725]. Эта же цифра упомянута в работе известного исследователя революционного насилия д.и.н. В. П. Булдакова: «В. Л. Покровский, которому в 1918 г. было двадцать восемь лет, одно время, казалось, отстаивал идею создания особой кубанской армии в соответствии с «конституцией края». Оказалось, что его стремление было связано с нежеланием подчиняться кому бы то ни было. Этой цели, вероятно, соответствовал демонстративно-устрашающий характер насилия – говорили, что в ночь на 4 октября по его приказу в Майкопе было расстреляно 4 тысячи рабочих, крестьян, красноармейцев»[726]. Схожая цифра фигурирует и на сайтах местных краеведческих музеев Северного Кавказа[727].
Существуют и более высокие цифры погибших. Отметим, что, по архивным данным современного исследователя А. А. Зайцева, в Майкопе было за две недели расстреляно 7 тысяч человек, а в Новороссийске до 12 тыс. раненых красногвардейцев, матросов, рабочих[728].
Большинство погибших в Майкопе – безымянные жертвы белого террора, но есть отдельные исключения. Так, среди повешенных в Майкопе был отец капитана 1075-го полка 316-й стрелковой (Панфиловской) дивизии, героя обороны Москвы комбата М. А. Лысенко.
21 сентября 1918 г. белыми войсками взят Ирбитский завод. Вскоре в Ирбите были устроены лагеря для красноармейских военнопленных. Крайне тяжелые условия содержания, болезни (тиф), голод привели к массовым случаям смерти в ирбитском лагере. Согласно данным начальника Уральского края инженера Постникова, в одну из недель там умерло 178 человек из 1600 заключенных[729]. Происходили в Ирбите и расстрелы. Позднее на обелиске, посвященном жервам колчаковского режима, будут упомянуты 37 фамилий расстрелянных колчаковцами в 1919 г. (среди них часто выходцы из одной семьи).
22 сентября 1918 г. между аулами Нижний Дженгутай и Кодар захвачен бичераховцами и убит Дадахаев Магомед-Али (Махач) (1882–1918), один из руководителей борьбы за Советскую власть в Дагестане. В его память постановлением Дагестанского революционного комитета 14 ноября 1921 г. город Петровск-Порт был переименован в Махачкалу[730].
23 сентября 1918 г. в Омске казаками якобы при попытке к бегству во время задержания убит бывший министр Временного Сибирского правительства, выдающийся сибирский писатель Александр Ефремович Новоселов[731]. Назывались различные организаторы этого убийства, в т. ч. И. А. Михайлов (один из организаторов скорого состоявшегося колчаковского переворота, министр финансов в правительстве А. В. Колчака)[732].
25 сентября 1918 г. был выдвинут ультиматум оренбургского атамана А. И. Дутова большевистскому руководству города Орск Оренбургской губернии (второму по величине городу губернии, который уже три месяца оборонялся от войск А. И. Дутова): сдаться, или город будет полностью уничтожен[733]. Срок действия ультиматума истекал в ночь на 27 сентября. В случае сдачи Дутов обещал всех пленных, включая большевиков, оставить в живых и направить в Тоцкий лагерь, где их судьбу решит центральное правительство. В случае отказа Дутов сообщил, что не сможет гарантировать жизнь ни одному человеку[734].
В ночь на 28 сентября 1918 г. в Стерлитамаке (был захвачен 12 июля 1918 г.) белогвардейцами расстреляно 26 членов Стерлитамакского ревкома[735]. Следует отметить, что данный расстрел не был единичным. Можно согласиться с известным исследователем белых спецорганов А. А. Ивановым, что «в Стерлитамаке ситуация характеризовалась «бесчинствами контрразведки», осуществлявшей массовые расстрелы»[736].
28 сентября 1918 г. город Орск взят войсками оренбургского атамана А. И. Дутова. На центральной площади у собора было расстреляно 10 красногвардейцев, которые прикрывали отход частей на Актюбинск и не имели возможности присоединиться к ним. В большинстве это были тяжелораненые бойцы. Многие красногвардейцы были зарублены шашками. Все это происходило на глазах женщин и детей, насильно согнанных на Соборную площадь. Порубанные тела несколько дней лежали на площади, после чего их погрузили на телеги и вывезли на Белый остров, где закопали. Атаман А. И. Дутов, лично руководивший взятием Орска, отправил незамедлительно в Оренбург телеграмму: «Орск взят, на земле оренбургских казаков не осталось ни одного большевика». Позднее, уже в самом Оренбурге, свой отчет перед Войсковым кругом он начал со слов: «Орск у ног хозяина». За эту победу атаман А. И. Дутов был произведен Войсковым кругом незамедлительно в генерал-лейтенанты[737].
Сентябрь. Белогвардейцами арестована группа из 23-х советских работников Печорского уезда (Б. К. Кендзерский, агитаторы Артеев, Кычик, Торопов, красноармейцы из отряда Ларионова Терентьев, Вокуев, член экспедиции «Уралснабжение» Бабин и др.). Арестованных отправили по этапу в Архангельск. По пути следования в д. Оксино без суда и следствия был расстрелян Б. К. Кендзерский[738].
Июль-сентябрь 1918 г. Восстание крестьян Кинель-Черкасской, Подбельской и Сарбайской волостей Бугурусланского уезда Самарской губернии против власти КОМУЧа. При подавлении было убито более 500 человек[739].