В начале июня 1919 г. ростовским военно-полевым судом к расстрелу приговорены 8 подпольщиков.
В начале июня 1919 г. в Таганроге была раскрыта подпольная организация большевиков. 6 человек военно-полевым судом приговорено к расстрелу, остальные к каторжным работам. Следует отметить, что местными властями применялись смертные приговоры и ранее. Так, незадолго до указанного события в Таганроге весной 1919 г. были повешены несколько подпольщиков. Среди них был и отец В. В. Шевченко (ему было тогда семь месяцев – родился 20 сентября 1918 г.), в будущем известный многолетний руководитель Луганской области.
В начале июня 1919 г. «Сводная сотня Партизанского отряда имени графа Татищева» штабс-ротмистра Лихвенцова участвовала в зачистке села Петровского, где с помощью священника Г.А. Русаневича было выявлено и расстреляно несколько большевиков[1122].
2 июня 1919 г. в Омске колчаковцами казнен венгерский интернационалист Карой Шандор Лигети (1890–1919), участник Первой мировой войны, в 1915 г. взятый в плен русскими войсками. В сентябре 1917 г. за участие в революционном движении выслан в Сибирь, где был членом исполкома Омского совета, редактором венгерской газеты «Форрадалом». В июне 1918 г. во время боев с чехословацким корпусом на Новониколаевском направлении был ранен, попал в плен, отправлен в Тобольск, в тюремную больницу залечивать раны, а уже потом возвращен в Омск и осужден к высшей мере наказания военно-полевым судом[1123].
4 июня 1919 г. в поселок Краматорский (сейчас город Краматорск) вошли деникинские войска. В первый же день над переходным железнодорожным мостом был повешен комиссар путей сообщения М. В. Павличев. Его тело неделю висело над мостом[1124].
7 июня 1919 г. генерал-лейтенантом Генштаба Н. М. Кисилевским подписан секретный перечень управлений и учреждений Добровольческой армии № 4 от 25 мая 1919 г. (по старому стилю). В перечне числились пять белых концентрационных лагерей: в Азове, Новороссийске, Ставрополе, в Медвеженском и Святокрестовском уездах Ставропольской губернии. В одних документах они именовались концлагерями, в других – «лагерями пленных красноармейцев».
Согласно разработанной на основании приказа по Всевеликому Войску Донскому от 28 января 1919 г. за № 228 инструкции, все военнопленные делились на три категории:
1) лица «интеллигентных профессий» и казаки, добровольно вступившие в ряды красных; комиссары, агитаторы, матросы, командиры частей; лица, совершившие уголовные преступления, и иногородцы (евреи, латыши и прочие);
2) шахтеры, рабочие, бывшие воинские чины, «забывшие присягу»;
3) насильственно мобилизованные и не проявившие активной деятельности.
Военнопленных первой категории предавали военно-полевому суду на месте; второй категории – отправляли в концлагерь; третья разделялась на две группы: изъявившие желание бороться с большевиками с оружием в руках, и остальные, для тыловой службы в станицах прифронтовой полосы или для принудительных работ под охраной.
Только через вышеупомянутый Азовский лагерь пройдут тысячи заключенных. Обнесенный забором, двумя рядами колючей проволоки, окопанный широкой канавой, он разместился на окраине города, в деревянных бараках 235-го запасного пехотного полка, пребывавшего здесь в 1916-м – начале 1918 года; около центральных ворот стоял пулемет. В нем погибло от различных причин более двадцати тысяч человек[1125].
9 июня 1919 г. красными войсками освобождена Уфа. Перед оставлением города в нем произошли многочисленные расстрелы. При этом советские газеты первоначально говорили о расстреле большинства из 2000 заключенных. Данная цифра, безусловно, является многократно преувеличенной, но фиксирует сам факт массовых, не единичных случаев расстрелов в городе в данный период[1126]. Характерно, что в той же газете позднее поместили заметку о похоронах жертв контрреволюции. В ней упоминалось, что в различных местах вырыто 49 трупов: 46 мужских, 2 женщин и одного ребенка со следами пыток[1127]. Очевидно, что последние цифры более близки к истине.
11 июня 1919 г. частями 3-й красной армии освобожден Воткинский завод. Из письма очевидца: «Все население поголовно бежало с белыми, побросали дома, скот, имущество и бежали куда глаза глядят. Белогвардейцы запугивали население, что красные режут всех и все, но вышло наоборот: они за 2-месячное пребывание выкололи в Воткинске 2000 женщин и детей, даже женщин закапывали за то, что они жены красноармейцев. Разве они не изверги-душегубы. А большинство казанского населения желает испытать такого же счастья. Так вот как красиво поступают цивилизованные круги. Теперь жители возвращаются с другими убеждениями и уважением к советской власти, потому что она гуманна даже со своими врагами». (Вятская губерния, Воткинск, 25 июля 1919 г.)[1128]. Подобное мнение о белых скрывалось местным населением, иначе им грозил расстрел. «63-летний рабочий из Сатки Т. И. Мамыкин жестоко поплатился за откровенное выражение своего отношения к отступавшим «белым»: «…в июне 1919 г. он был забран белыми в проводчики и по возвращении трижды должен был, по требованию отступавших белых отрядов, не доезжая домой, снова отвозить белых; видя, что так он никогда не вернется, – Мамыкин в конце концов завел лошадь в кусты, а сам пошел домой горами. Вскоре в этот район вступили красные, и Т. Мамыкин отправился за своей лошадью; неожиданно он наткнулся на отряд отступавших белых с нашитыми красными бантами; на их вопрос: «Ты, товарищ, не видел ли здесь белых разведчиков», – он, думая, что имеет дело с красными, искренне ответил: «Их теперь далеко к черту прогнали». «А ты куда пошел?» «Да вот от них, чертей, спрятал лошадь, теперь за ней иду». Тогда белые старика отпороли нагайками и казнили»[1129].
12 июня 1919 г. противники советской власти захватили здание ЧК в поселке Лебяжье в Петроградской губернии. Несколько человек из арестованных было отправлено на форт Красная Горка. Сергея Разумова, приняв за председателя местной уездной ЧК Розанова, расстреляли на месте[1130]. Ночью мятеж распространился на сам форт. Было арестовано более 370 человек, из них не менее 275 коммунисты. Позднее большинство из них было расстреляно[1131]. Среди казненных был председатель Кронштадтского совета М. М. Мартынов, Позднее обнаружили его труп с 16 колотыми ранами и разбитым черепом[1132]. Согласно архивным изысканиям д.и.н. А. В. Смолина, 15 июня большинство арестованных были переданы мятежниками в распоряжение Ингерманландского полка Северного корпуса генерала А. П. Родзянко, стоявшего в захваченном в то время поселке Лебяжье, и вскоре были расстреляны в количестве 357 человек[1133]. Отдельно можно отметить расстрел жен комсостава в Ковашах, где были уничтожены отправленные туда из Красной горки Ландская, Федорова[1134].
Следует также отметить, что в период восстания с форта Красная горка велся артиллерийский обстрел Кронштадта. Согласно военному донесению в телеграмме от 14 июня, в результате «в Морском госпитале 6 убитых, 6 раненых и 1 контуженный. В городской больнице 6 раненых – все жители города, из моряков пострадавших нет»[1135].
В ночь с 12 на 13 июня 1919 г. в овраге казнены 10 вязовских железнодорожников и 4 отказавшихся вступить в ряды белой армии. Позднее, вскоре после состоявшегося разгрома местного партизанского отряда, 19 июня был показательно повешен партизанский связной М. А. Варганов с табличкой: «Так будет со всеми большевиками». На этом репрессии не прекратились, и в том же июне на Семеновском мосту были казнены юрюзанские и вязовские красноармейцы и партизаны (4 человек)[1136].
13 июня 1919 г. погибли от рук американских интервентов А. В. Корж, командир разведчиков местного партизанского отряда, и П. Е. Лемза (село Савицкое Приморского края).
14 июня 1919 г. в отместку за двух убитых фельдшеров 1-го Томского гусарского полка в Красноярске были расстреляны красные заложники Григорий Пекарж (председатель Енисейской Губчека), Людвиг Зеле, Александр Блешко и др. Всего 8 человек[1137].
15 июня 1919 г. при продвижении в центр Тасеевской республики во время боя у деревни Таловская с белой стороны штабс-капитаном Парфеновым были применены химические снаряды[1138]. На другом направлении, после боя у Троицкого завода было расстреляно 28 попавших в плен красных командиров[1139].
16 июня 1919 г. отрядами белого генерала А. Г. Шкуро взят Екатеринослав. В городе незамедлительно начались расстрелы. Из 20 служащих гостиницы «Астория» было расстреляно 6 человек, в т. ч. ранее изнасилованная горничная. В оврагах вблизи других гостиниц лежали ничем неприкрытые 200 трупов. В балке у Александровской больницы около 2000 трупов. За 3–4 дня в городе, по сообщениям советских газет, было расстреляно около 3000 человек[1140]. Массовые расстрелы произошли на станции «Сватово» – 50 человек. Расстрелы проходили также в колонии для душевнобольных. В городе собаки ели человеческое мясо[1141]. Среди повешенных после пыток были комиссар здравоохранения Гурсин, комиссар Эпштейн, комполка Трупов, следователь армейского особого отдела Гульков[1142].
Данные о трех тысячах рабочих, расстрелянных в городе деникинцами, озвучивал в своих выступлениях и Н. И. Бухарин[1143]. Эта цифра в 3000 человек повторялась и в более поздних сообщениях советских газет, при этом конкретизировалось, что в районе штаба 30 человек были зарыты до головы в землю[1144]. Данные советских газет и деятелей эпохи Гражданской войны дополняют воспоминания с противоположной стороны, например, признание самого генерала А. Г. Шкуро. Последний, в частности, признавал массовые казни евреев, хотя всегда подчеркивал, что боролся с этим явлением. «Обыкновенно, пленив красную часть, казаки командовали: «Гей, жиды, вперед, вперед!» и тут же рубили выходящих. Прослышавшие об этом евреи-красноармейцы предусмотрительно надевали на себя кресты, сходя, таким образом, за христиан, но после того как по акценту некоторые были опознаны впоследствии, казаки перестали верить крестам и проводили своеобразный телесный осмотр пленных, причем истребляли всех обрезанных при крещении[1145]».
Характерны и воспоминания участника белого дела З. Ю. Арбатова, проживавшего во времена деникинщины в Екатеринославе:
«…Контрразведка развивала свою деятельность до безграничного, дикого произвола; тюрьмы были переполнены арестованными, а осевшие в городе казаки продолжали грабеж… Государственная же стража часто выезжала в ближайшие села, вылавливала дезертиров и не являвшихся на объявленную добровольцами мобилизацию. Как-то вернулся из уезда начальник уезда полковник Степанов и, рассказывая журналистам о своей работе в уезде, отрывисто бросил: «Шестерых повесил…» Результаты быстро и катастрофически дали себя почувствовать. Негодование крестьян росло с неописуемой быстротой…
…В городе контрразведка ввела кошмарную систему «выведения в расход» тех лиц, которые почему-либо ей не нравились, но против которых совершенно не было никакого обвинительного материала. Эти люди исчезали и, когда их трупы попадали к родственникам или иным близким лицам, контрразведка, за которой числился убитый, давала стереотипный ответ: «Убит при попытке к бегству»…
Жаловаться было некому. Губернатор Щетинин вместе с начальником уезда Степановым, забрав из города всю Государственную стражу, поехал на охоту за живыми людьми в леса Павлоградского уезда… губернатор со стражей сгонял на опушку леса сотни крестьян, бежавших от мобилизации, и косил их пулеметным огнем»[1146]. Нелестную характеристику Щетинину дал и генерал Шкуро, который работал, по его словам, «на разрушение русского дела»[1147]. Газета «В ружье» сообщала: «Казаки ворвались в Екатеринослав в субботу 28 июня. Кровь стынет в жилах от ужаса, когда я начинаю вспоминать, что видел во время переправы через мост. Мост был в буквальном смысле залит кровью. Своих убитых казаки убирали, а трупы красноармейцев валялись неубранными. Проходя по мосту, казаки подборами поднимали оставшихся наших раненых и сбрасывали их в Днепр, говоря: «Свои не позаботились, так мы вас устроим…». Вместе с нами вели одного пленного командира-коммуниста и молодого еврея-красноармейца. Оба были страшно избиты. На середине моста казаки вспомнили о них, остановились, о чем-то поговорили между собой и затем сбросили в воду…»[1148].
В Екатеринославе, помимо массы расстрелов и грабежей, выделяется следующий случай: бедная семья, у которой в рядах армии сын-коммунист, подвергается деникинцами ограблению, избиению, а затем ужасному наказанию. Членам семьи отрубают руки и ноги, в том числе даже у грудного ребенка. Эта беспомощная семья, члены которой не могли без посторонней помощи передвинуться и даже поесть, впоследствии была принята на социальное обеспечение Республики[1149].
17 июня 1919 г. колчаковские войска под общим командованием генерала С. Н. Розанова заняли село Тасеево, центр одноименной партизанской республики, куда входило 11 северных волостей Сибири Канского уезда с общим населением 85 тыс. человек (существовала с декабря 1918 г.). В селе была учинена расправа над оставшимися жителями. Колчаковцы за сочувствие большевикам сгоняли жителей села в церковь[1150]. Все заточенные впоследствии были расстреляны. Уже в первый день было расстреляно в Тасеево и соседнем Троицком, куда первоначально отошли партизаны, 106 человек мужчин и почти столько же женщин и детей. Таким образом, казнено было более 200 человек. Белые также сожгли около 200 домов.
По рассказам очевидцев и фотографиям, найденным у колчаковцев, которые до сих пор хранятся в Тасеевском краеведческом музее, приговоренных ставили на краю реки Усолки и стреляли в затылок. Тяжелая винтовочная пуля превращала лицо в сплошное месиво, и узнать казненных их родственникам было возможно только по одежде. Экзекуции проходили на глазах детей. Морской летчик, Герой Советского Союза Филипп Александрович Усачев (1908–1976) рассказывал работникам тассеевского музея, что у него до последнего смертного часа будет стоять в глазах картина гибели отца и матери. Александра Павловича расстреляли, а Екатерину Сергеевну каратели повесили на воротах собственного дома. Перед смертью несчастная женщина сумела разжать петлю и крикнуть сыну Филиппу и дочери Марии: «Живите, учитесь и помните»[1151].
Вскоре после подавления восстания вышел Указ Верховного правителя России А. В. Колчака от 21 июня 1919 г. «О конфискации земельных наделов причастных к большевизму крестьян сел Тасеево и ст. Баджея Енисейской губернии»[1152].
23 июня 1919 г. деникинскими войсками занят Белгород. Первыми жертвами нового режима стали начальник милиции В. А. Саенко, учительница из Томаровки В. Д. Сидоренко, железнодорожник Ковригин, адвокат М. В. Фукс, старик из мещан, отец двоих коммунистов Иосиф Шоломович Паломов-Мальский, И. И. Феофанова и многие другие. Среди расстрелянных был начальник обороны красных, бывший унтер-офицер императорской армии, согласно белым мемуарам, причастный к расстрелам заложников[1153].
Об управлении новым режимом Белгородом и его особенностях оставил яркие воспоминания генерал Е. И. Доставалов: «Пропуская массу других таких же потерявших человеческий облик начальников, выдвинутых на верхи Добровольческой армии, не могу не указать на безусловно ненормального человека, дегенерата и садиста генерала Шпаковского, явившегося к нам с рекомендацией Лукомского и занимавшего высокий пост начальника тыла Добровольческого корпуса. Он был вершителем судеб населения обширного тыла Добровольческого корпуса. Шпаковский приехал в штаб корпуса в Белгороде и должен был возглавлять административную власть там, где еще не сконструировалась власть губернаторская. Бледный, с массой бриллиантов на пальцах, с расширенными зрачками больных глаз, он производил неприятное впечатление. Первый разговор его с Кутеповым произошел при мне. Шпаковский начал прямо: «Чтобы был порядок, надо вешать. Вы, Ваше Превосходительство, как смотрите на это? Вешать или не вешать?». Кутепов, который всегда был на стороне вешающего, а не вешаемого, ответил: «Конечно, вешать». И после короткого разговора бесправное население было передано в полную власть зверя. Шпаковский привез свою контрразведку, которая деятельно принялась за работу. В этот период все были словно помешанные. Огромные и сложные функции тыла, дающего жизнь и силу армии, требовали от тыловых администраторов исключительных способностей. Считалось, что всеми этими качествами обладает тот, кто вешает. Шпаковский буквально не мог спокойно заснуть, если в течение дня он никого не повесит. Скоро среди населения начались вопли, это заставило его еще более усилить террор. Приговоренных к смертной казни Шпаковский водил лично на место казни, и зимой их водили в одном белье и босиком. Однажды посланный в управление начальника тыла за справкой мой адъютант прибежал взволнованный и доложил мне, что приказания исполнить не мог, так как, придя в управление, он застал такую картину – передаю дальше словами его рапорта: «Еще при входе я услышал какие-то стоны и крики, несшиеся из комнаты адъютантов Шпаковского. Войдя в нее, я увидел компанию офицеров, совершенно пьяных, в числе которых были адъютанты и контрразведчики Шпаковского. Они сидели за столом, уставленным бутылками. Перед ними стоял голый человек, один из смертников, предназначенных в ближайшую ночь к расстрелу. Все лицо, голова и грудь его были в крови, и кровь стекала по телу. Руки были связаны на спине. Пьяные офицеры царапали тело смертника вилками и столовыми ножами, тушили зажженные папиросы о его тело и забавлялись его криками. Зрелище было так отвратительно, что я не мог исполнить Вашего приказания и ушел. Но справку получить все равно нельзя, так как они все пьяны». Мой доклад Кутепову об этом результатов не имел, и Шпаковский остался на своем месте»[1154].
23 июня 1919 г. зеленым отрядом захвачено село Шапкино Борисоглебского уезда. В селе были захвачены члены волостного совета, милиционеры, просто «сочувствующие» советской власти – всего 23 человека. Они были вывезены в соседнее село Губари и уничтожены там на берегу реки Хопер[1155].
24 июня 1919 г. генерал-губернатор Енисейской губернии и особоуполномоченный по охране государственного порядка и общественного спокойствия в Енисейской губернии. С. Н. Розанов (выпускник Академии Генерального штаба, одно время служил красным, затем перебежал к белым) издал приказ, гласивший: «Совместными действиями русских, чехословацких и итальянских войск большевистские банды врагов возрождения России разбиты, а главные очаги восстания – Степно-Баджей и Тасеево – взяты. Главари восстания и организаторы нападений на поезда расстреляны». Вскоре генералом С. Н. Розановым был подписан приказ с благодарностью начальникам, офицерам, стрелкам и казакам за «отлично выполненную боевую работу» при подавлении антиправительственных выступлений летом 1919 г. в Енисейской губернии[1156].
В результате в Енисейской губернии по приказу генерала С. Н. Розанова было расстреляно около 10 тысяч человек, 14 тысяч человек выпороли плетьми, сожжено и разграблено было 12 тысяч крестьянских хозяйств. За два дня – 31 июля и 1 августа 1919 г. – в г. Камне расстреляно свыше 300 человек, еще раньше – 48 человек в арестном доме того же города. Репрессии проводились генералом Розановым со ссылкой на директивы, полученные ранее от адмирала А. В. Колчака.
24 июня 1919 г. в Архангельске опубликованы приказы генерала В. В. Марушевского об утверждении судебных приговоров: отдаче в арестантские исправительные отделения на 2,5 года прапорщика Лебедева за неисполнение приказов командования; солдата Архангелогородского полка Батаргина – на 4 года каторги за самовольную отлучку; гражданина П. Мальцева – к расстрелу (заменен 15 годами каторжных работ) за организацию строительства оборонительных укреплений против союзников на Мудьюге (и за службу в Красной армии); солдата Архангелогородского полка А. Лупачева – к 4 годам каторги за самовольное оставление части[1157].
25 июня 1919 г. белые войска захватили Харьков. Ожесточенное сопротивление вступающей в город дроздовской дивизии оказал на центральных улицах города красный броневик «Товарищ Артем» (командир Е. Станкевич). Броневик был забросан гранатами, после чего его экипаж, состоявший из 4-х матросов, попытался скрыться, но был пойман дроздовцами и зарублен шашками на Николаевской площади у стены Харьковской городской думы (сейчас – городского совета). О расстреле экипажа, якобы состоявшего сплошь из чекистов, в своих воспоминаниях рассказал и Туркул[1158]. Рядом с ними, на той же Московской улице, были убиты два красноармейца.
Известный в будущем правый историк, житель Харькова тех лет, С. Г. Пушкарев описал один из эпизодов «первого террора» белых: «12 июня 1919 года (это по старому стилю, то есть 25 июня по новому. – И.Р.) я привычно шагнул на мост и увидел необычную картину. По одной стороне моста у перил стояла сплошная вереница людей, наклонившихся над перилами моста, все они смотрели куда-то вниз. Подойдя к перилам и втиснувшись в толпу, увидел внизу множество окровавленных трупов в исподнем белье. Многие узнали в них членов железнодорожной «чрезвычайки», не успевших уйти и захваченных белыми прямо в здании вокзала. Зрелище было тягостным и омрачило радость освобождения от гнета ленинской опричнины. Помню, что один пожилой мужик, по виду рабочий, громко и сердито возмущался: «Што же это такое?! Вчера красные расстреливали, а нынче белые тоже расстреливают. Да когда же эта бойня кончится?!»[1159] Количество расстрелянных на Южном вокзале, о которых вспоминал С. Г. Пушкарев, было более 50 человек. Массовые расстрелы происходили и в других местах города и в его окрестностях. Первые три дня расправа над коммунистами производилась без всякого суда и следствия. Так, под Синельниковой были расстреляны пригнанные из Екатеринослава 30 матросов и 8 коммунистов[1160].
Всего за первые три дня нахождения белых в городе было повешено и расстреляно около 200 человек. Также в городе были разрыты могилы известных большевиков Руднева, Шевелева, Скороходова и их останки выброшены[1161].
Особо отличился при «освобождении» Харькова А. В. Туркул. Об этом вспоминал, в частности, генерал Достовалов: «Однажды генерал Витковский в Харькове докладывал Кутепову, что он сделал замечание генералу Туркулу, который после хорошего обеда вместе с приближенными офицерами уж слишком поусердствовал над только что взятой партией пленных. Так и сказал – «поусердствовал». Усердием называлась излишняя трата патронов для стрельбы в цель по пленным красноармейцам. Генерал Егоров (бывший после меня начальником штаба 1-го корпуса) рассказывал мне в Салониках, что ему известен факт, когда генерал Туркул приказал повесить одного пойманного комиссара за ногу к потолку. Комиссар висел так очень долго, потом его убили. Подвешивание как вид наказания вообще было у нас очень распространено. Полковник Падчин рассказывал мне, что однажды, когда он был у генерала Туркула, последнему доложили, что пойман комиссар. Туркул приказал его ввести. Мягким голосом, очень любезно Туркул пригласил комиссара сесть, предложил ему чаю с вареньем и велел позвать свою собаку. «Я почувствовал, – говорил Падчин, – что сейчас произойдет что-то скверное, и вышел. Действительно, через некоторое время из комнаты послышались отчаянные вопли, а затем вывели всего окровавленного комиссара и расстреляли. Оказывается, Туркул затравил его своей собакой, которая была приучена бросаться на людей при слове «комиссар». Собака эта впоследствии была убита случайным осколком бомбы с красного аэроплана»[1162].
Позднее, 6 июля 1919 г. в Харькове была произведена казнь 15 членов союза металлистов и текстильщиков (по данным газеты «Беднота» – 25 человек) и двух рабочих мастерских. Первые расстреляны, вторые повешены. Также публично были повешены видные деятели профсоюзного движения, правые меньшевики Грофман (по данным «Бедноты» – Гроссман) и Бабин. После того как 300 мобилизованных в деникинскую армию рабочих Харьковского паровозостроительного завода перешли к красным, остальные в количестве 500 человек были истреблены пулеметным огнем[1163].
Четырежды в городе проводились акции по уничтожению местного большевистского подполья. В городе были повешены рабочие завода ВЭК, участники большевистского подполья П. А. Авотин, Я. М. Аболин, зверски замучены руководители подполья П. Ф. Слинько, М. И. Черный, О. М. Макаров и многие другие. Особенно крупным был октябрьский провал подполья. Военно-полевой суд над 22 приговоренными к расстрелу подпольщиками состоялся 28 октября. Среди приговоренных к расстрелу были М. И. Черный, В. Н. Лапин и другие. К расстрелу также приговорены и отдельные лица. Всего в конце октября 1919 г. в Григоровском бору было расстреляно 26 смертников. Комсомольца Ивана Минайленко, запевшего «Интернационал», заживо закопали в яме, остальных расстреляли.
В Славянске (Харьковской губернии), согласно сообщению советской газеты, деникинцы повесили артиста-старика Гарина за постановку пьесы «Восставшие»[1164].
Характерно, что мотивы мести при реализации репрессий в Харькове порою обращались и к противникам советской власти, виновной в прежних упущениях. Так, 29 июля 1919 г. в Харькове был расстрелян полковник К. И. Рябцев, бывший командующий войсками Московского военного округа осенью 1917 г. и возглавлявший контрреволюционные силы во время Октябрьского вооруженного восстания в Москве. Ему припомнили более раннее выступление против генерала Л. Г. Корнилова в августе 1917 г.[1165]
Харьков был отбит советскими войсками 12 декабря 1919 г. Созданной комиссией по обследованию зверств Добровольческой армии в Харькове было заказано 1500 гробов для похорон жертв харьковского белого террора[1166]. Данные советской газеты подтверждаются современными исследованиями. Согласно архивным материалам, найденным в местном городском архиве известным петербургским историком д.и.н. С. Полтораком, за период оккупации Харькова белогвардейцами в городе было убито 1285 человек[1167]. Существует и другая, достаточно близкая, цифра жертв белого террора, которая основывается на данных Бадилы Гагиева, специально занимавшегося этим вопросом после освобождения Харькова – 1028 человек[1168].
Эти данные подтверждаются и воспоминаниями председателя комиссии по обследованию зверств Добровольческой армии в Харькове. Несмотря на неблагоприятные условия погоды, были вскрыты места захоронений расстрелянных лиц в Григорьевском бору. «Картина, представившаяся нашим глазам, когда были раскопаны могилы, – вид обезображенных трупов, привязанных друг к другу толстыми веревками, – превзошла все наши мрачные предчувствия. Почти все трупы были раздеты до нижнего белья, без обуви. В результате подробного освидетельствования экспертно-медицинская подкомиссия констатировала мученическую смерть сотен людей, приводила в своем протоколе описания многих чудовищных способов уничтожения людей, применявшихся деникинцами. Здесь происходила настоящая сеча. Исступленные в своем бешенстве, палачи стреляли, рубили, кололи, били прикладами, топтали сапогами, добивали безоружных, притом связанных друг с другом людей. Без слез и глубокой сердечной боли нельзя было смотреть на обнаруженные трупы наших подпольщиков. Среди них были: Петр Слинько, двадцати четырех лет, член ЦК КП(б)У. На теле многочисленные следы от ударов тупым орудием и три огнестрельных раны… Михаил Черный, член ЦК КП(б)У, руководитель харьковской подпольной организации. Руки связаны веревкой. Многочисленные кровоподтеки, происшедшие от ударов тупым орудием. Огнестрельное ранение с деформацией лица и черепа. Иван Минайленко, семнадцати лет, активный работник подпольного Красного Креста, один из руководителей подпольного комсомола. Смерть последовала от паралича сердца после удара в область сердца. И еще многие и многие. Далеко не всех удалось опознать, настолько изуродованы и обезображены были их лица…»[1169].
Помимо расстрелов характерным явлением для харьковской контрразведки было избиение заключенных, применение пыток. Г. Михайлович свидетельствовал о порядках контрразведки, которая размещалась в «Палас-отеле»: «…При контрразведке я просидел 12 дней, в течение которых пищи как мне, так и остальным арестованным совершенно не давали; при мне увели двух арестованных, почерневших и в беспамятном состоянии от голода. Каждый день были слышны крики избиваемых при допросах, которые производились большей частью, как я заметил, по вечерам, а то и совсем ночью, причем избиваемых запирали в отдельные комнаты. Помещение, которое занимали арестованные, состояло из четырех маленьких комнат; арестованных содержалось до 150 человек; теснота и грязь были ужасные; спали на полу вповалку женщины и мужчины… Много арестованных выпускалось за взятки, о чем в контрразведке говорили не стесняясь; с меня лично следователь просил 15 тысяч… У арестованных отбирали деньги и драгоценные вещи, на них пьянствовали офицеры контрразведки…»[1170]. Схожие воспоминания оставила бывшая подпольщица Е. Кринская: «Около 10 часов утра стали вызывать на допрос к главному заплечных дел мастеру Собинову в страшную, как оказалось после, 64-ю комнату. Первой позвали Мусю Телешевскую. Когда она вошла, на нее с нагайкой и кулаками, обдавая площадной бранью, набросились казак и Собинов. Били за то, что коммунистка, и требовали выдачи товарищей. Позвали меня. Когда я вошла, увидела Мусю, то почувствовала, что силы меня оставляют, так был ужасен ее вид: все лицо в кровоподтеках от нагайки и кулаков офицера… Мандрацкую (работницу подпольного Красного Креста. – И. Р.), пороли в течение суток три раза. Когда теряла сознание, ее отпаивали водой, отводили в камеру, а через некоторое время опять принимались бить, думая таким образом выпытать показания о работавших в подполье товарищах…»[1171].
Виновность Г. Михайловича, взятого в плен при попытке перейти фронт, была достаточно очевидна, как и упомянутых Кринской и Мандрацкой, но подобное отношение было к любым лицам, только заподозренным в принадлежности к большевикам или сочувствии к советской власти. Характерны в этом случае воспоминания жителя города, арестованного только по подозрению (не участвовал в подполье):
«– Ну что, подумал? – начал допрос штаб-ротмистр.
– Мне не о чем думать. Я ничего не знаю.
– Врешь, знаешь! – вдруг приходя в ярость, крикнул штаб-ротмистр. – Капитан, начинайте!
Капитан с шомполом в руке подошел ко мне, дав подножку, бросил меня на пол и начал бить. После 20 ударов капитан остановился передохнуть и в это время начал мне описывать последующие пытки, если я не сознаюсь.
– Это, – говорил он, – я тебя только погладил; погоди еще, если этого мало, будем бить по нервным узлам. Это уже немногие выносят, а будешь еще упрямиться, запустим штук пять холодных клизм. Это еще меньше выносят. Если и тогда не поможет, сделаем из тебя шомполом мясо, посыплем солью и оставим на пару часов размышлять. Это еще никто не вынес, не сознавшись.
После этого допроса я вернулся в камеру разбитый более от рассказа палача, что меня ожидает, чем от перенесенных ударов…»[1172].
Помимо контрразведки наведением «порядка» занимался и размещавшийся в гостинице «Харьков» политический сыск. Согласно воспоминаниям сидевшего там заключенного, порядки мало чем отличались. «Я подвергся трем пыткам в контрразведке на Рыбной улице в гостинице «Харьков».
16 ноября меня вывели в помещение, где офицеры подвергли меня допросу и после приказали раздеться и стали избивать шомполами и плетьми. Вечером, в семь часов, здесь же, после нового допроса меня подвергли пыткам. Сначала накинули мне на шею веревку с петлей и, потянув кверху, так что я должен был стоять в вытянутом положении, начали избивать руками и рукоятками револьверов; били преимущественно по бокам и лицУ. Через несколько минут я потерял сознание и повис на веревке. Когда меня привели в чувство, опять подвергли допросу и после третьего допроса опять подвесили веревкой за челюсти и подтянули кверху, так что я вновь оказался в вытянутом положении и с вытянутой шеей, и меня начали избивать по горлу и по бокам, я опять потерял сознание. Когда меня привели в чувство, то подвергли новому допросу и, поставив к стенке, сказали, что сейчас расстреляют… После этого меня поставили на колени перед портретом Деникина и заставили петь «Боже, царя храни», во время пения избивали плетьми по плечам и бокам»[1173].
Схожие порядки с «Палас-отелем» и гостиницей «Харьков» царили в здании каторжной тюрьмы.
Об этом свидетельствует находившийся в тюрьме Илья Морозов: «…На поверке политических заставляли петь молитву… На каждую законную просьбу отвечали бранью и криком. За малейшее нарушение каторжного устава сажали в темный сырой карцер на хлеб и воду.
Карцеры помещались в нижнем этаже, в полуподвале, размером не более двух аршин на два. Небольшая голая кровать на железных прутьях, параша. Вот вся обстановка камеры. Небольшое окно, плотно закрывающееся чугунной ставней, дверь тоже чугунная, насекомых – клопов и вшей – там были миллионы, холод страшный, а теплой одежды брать не разрешалось. Просидеть 72 часа в этой адской яме было не шутка.
После вечерней поверки наступала длинная мучительная осенняя ночь. Спать размещались рано, кто как мог. Вдоль низких стен были приделаны железные рамы, обтянутые грязными мешками, – это были кровати. Ни подушек, ни одеял не полагалось. Но не все счастливцы могли спать на таких кроватях, камеры были переполнены, и большинство размещалось прямо на голом полу, вповалку. Спали и на столах, под кроватями и вокруг вонючей параши. Ночью было холодно и сыро, наступили морозы, в окнах не было стекол, был отчаянный сквозняк. Топить и не думали… Многие, раздетые, тряслись как в лихорадке. Здоровых было мало. Появились болезни – бронхит, лихорадка, головные боли, наконец, и тиф…».
В тюрьме происходил и так называемый военно-полевой суд. Сюда приезжали офицеры контрразведки и в конторе вершили свои дела.
«При допросах, – свидетельствует тот же И. Морозов, – давались откровенные намеки на взятку. За десять – двадцать – сто тысяч, смотря по делу, можно было получить свободу. Взяточничество с арестованных достигло громадных размеров. Это была свободная торговля человеческими душами.
А душ этих было немало. В одной только каторжной тюрьме около двух тысяч, затем губернская тюрьма, сыскное отделение, многочисленные участки и арестные дома – все было переполнено, битком набито разного рода людьми. Но не все, конечно, имели возможность дать выкуп за себя, большинство не имело ни копейки, голодало на черном хлебе и терпеливо ждало решения своей участи. А решения эти были просты и ясны.
По выражению одного старого сыщика, «сто плетей за шкуру и на вешалку – вот наш суд». Этот страшный суд решал свои дела по ночам, в глухом застенке, в составе двух-трех полупьяных офицеров. Приговор составлялся заранее, в коротких словах: «Расстрелять!», «Повесить!». Подсудимого вводили только для того, чтобы объявить ему эти страшные слова. Часто решения выносились заочно и объявлялись подсудимому перед стволом винтовки или под петлей веревки».
Однако широко применялся белогвардейцами и старый метод, простой и безотказный, избавлявший даже от такой пустой формальности, как военно-полевой суд, – убить «при попытке к бегству».
Побывал в этой страшной тюрьме и председатель организационной комиссии по созыву международного съезда инвалидов Первой мировой войны А. П. Дорофеев. Он рассказал нашей комиссии, как инсценировались такие «попытки к бегству»: «Нас было девять человек. Вывели из тюрьмы. Двое, будучи больными тифом, не могли идти и опирались на других товарищей. Только что завели за угол тюрьмы по Семинарской улице, конвой, идущий впереди и по сторонам, зашел сзади нас и построился развернутым фронтом. Нас же построили в два ряда по четыре человека, а я, девятый, был на правом фланге. Скомандовав нам: шагом марш, в то же время сами зарядили винтовки, и после пяти-шести шагов в упор, на расстоянии четырех-пяти шагов, в спину раздался первый залп, от которого упало шесть человек; вторично зарядили винтовки. Трое, оставшиеся в живых, бросились бежать, пользуясь темнотой, но, помню, один еще упал. Мы двое продолжали бежать по Семинарской улице… Закоченевший, я направился в домики, и вот в одном меня приняли, где я и скрывался до прихода Советской власти.
В газете же от 18 ноября 1919 г. появилась заметка, что при попытке к бегству расстреляны семь уголовных бандитов, двое из них бежали. Заявляю, что в нашей группе не было ни одного уголовного, все девять – политические»[1174].
Репрессии также проходили и в Харьковской губернии. Так, только в Ахтырке Харьковской губернии деникинцы расстреляли 280 человек, в Глухове – 73 человека[1175]. Характерно, что расстрелы преследовали, как показывают архивные данные, не только антибольшевистские, антиеврейские цели, но и более практические цели наживы. Много о подобных еврейских и нееврейских расстрелах выложено документов на сайте журнала «Скепсис»[1176].
27 июня 1919 г. в вестибюле гостиницы «Палас» в Ростове-на-Дону был убит офицерами Добровольческой армии Председатель Кубанской краевой Рады Н. С. Рябовол[1177]. Организатором убийства был дроздовец Д. Б. Бологовский[1178]. Заказчиком же убийства был член Кубанской Рады П. В. Карташев[1179].
В ночь с 29 на 30 июня 1919 г. произошло восстание заключенных Усть-Каменогорской тюрьмы. Восставшим удалось захватить здание тюрьмы и после этого предпринять попытку прорыва. После подавления восстания только в тюрьме было обнаружено 116 трупов арестантов. Убитые без похорон были закопаны в ямы на берегу Иртыша.
30 июня 1919 г. белые войска заняли Царицын. В городе прошли массовые расстрелы. На центральной площади Царицына и прилегающей к ней улице Гоголя были установлены виселицы. Повешенные с дощечками на груди с фамилиями висели здесь по несколько дней. Одним из них был председатель садковского сельсовета А. Д. Лепилкин[1180]. Другим местом массовых казней (расстрелов) пленных красноармейцев, наряду с рабочими Бекетовских лесозаводов, будет Капустная балка. В 1920 г. останки погибших здесь жертв будут перенесены в Бекетовку в братскую могилу. Новый памятник в виде дугообразной стелы по проекту архитектора Д. В. Ершовой будет открыт 6 ноября 1975 г. На стеле накладными буквами выложен текст: «Здесь в 1919 году 1500 героических защитников Красного Царицына были зверски расстреляны белогвардейцами». Даже учитывая возможную завышенность цифры, указанной на советском памятнике, общая численность расстрелянных в результате взятия Царицына (включая и первые расправы, и последующие расстрелы) превышала, на наш взгляд, несколько сотен человек.
Июнь 1919 г. В Новониколаевске раскрыта подпольная большевистская организация в польской дивизии. «Из участвующих были расстреляны поляки Драйцек, Жарич Ян, Пражмовский, Давидович, Пещинский, Кучинский, 3 русских: Юрлов, Павлов и Жлобинцев»[1181]. Расстрелы пробольшевистских солдат в наибольшей степени затронули Литовский батальон польской дивизии. Согласно воспоминаниям В. Дыбоского и расчетам В. Найдучса, всего в Новониколаевске в период пребывания в городе на сухарном заводе у заводской стены было расстреляно более 20 солдат[1182].
30 июня 1919 г. уполномоченный по охранению государственного порядка и общественного спокойствия в Енисейской губернии генерал-майор С. Н. Розанов постановил прекратить дело об убийстве членами дружины Абаканской волости Минусинского уезда шестерых заподозренных в большевизме крестьян. Они были убиты без суда, что вызвало возмущение односельчан погибших, а местные власти даже возбудили уголовное дело. Генерал нашел, что дружинники действовали «в пределах, предоставленных им законом». Об этом же С. Н. Розанов уведомил начальника Минусинского военного района. Его он в свою очередь просил уведомить о своем решении судебного следователя 5-го участка Красноярского окружного суда, который начал вести расследование[1183].
30 июня 1919 г. в Златоусте расстрелян И. В. Теплоухов, руководитель местного подполья и первый редактор нелегальной газеты «Красное Знамя». Вместе с ним расстреляны Виктор Гепп, один из руководителей комсомольского подполья, И. В. Позолотин, Роберт Стефани, А. Маслов, Г. А. Белоусов, М. П. Ягупов, А. Ляговец, Я. Лексдынь, А. Жуков и другие большевики.
Июнь 1919 г. Заняв оставленные красными отрядами Апано-Ключи Енисейского края, белые войска устроили кровавую расправу над местным населением. Десятки мужчин и женщин были выпороты, а в числе расстрелянных оказались братья Иван и Алексей Колпаковы.
Июнь 1919 г. В п. Стрелка (Енисейский район) колчаковским карательным отрядом замучены 11 партизан.
Июнь 1919 г. Деникинскими войсками взят Беловодск, после чего начались аресты советских работников и активистов. Деникинцы расстреляли участников восстания, крестьян Лимаревки В. С. Грешного, И. П. Степаненко, М. Т. Жукова, а также секретаря районной ЧК А. П. Назаренко.