Сегодня в свете юбилейных обращений к прошлому вновь актуализируется вопрос о виновниках развязывания братоубийственной Гражданской войны. И если прежде, говорилось о двухстолронней виновности – и белых, и красных, то сегодня выносится в околовластном дискурсе фактически однозначный вердикт – виноваты большевики. Виновность большевиков подразумевает, что и советский проект имеет в самой своей основе порочные с точки зрения нравственности основания. Однако при противопоставлении «белые» — «красные» из поля анализа ускользает еще один актор конфликта – Запад. А между тем, без западного вмешательства гражданская война в России, по-видимому, была бы невозможна. Посмотреть на конфликт столетней давности не в традиционном ракурсе борьбы «белых» и «красных», а в фокусе геополитического конфликта Запад – Россия может многое дать в переосмыслении существующих стереотипов.
Сегодня не существует значимых внутриполитических конфликтов, которые бы были совершенно не связаны с действием внешних акторов. Однако и прежде такое влияние существовало и было зачастую определяющим.
Враждебные в отношении к России действия со стороны ее номинальных союзников по «Антанте» обнаруживаются еще в период Первой мировой войны. Военно-политический блок «Антанты» являлся странным союзом. В него вошли государства, являвшиеся главными геополитическими противниками Российская и Британская империя. Очевидно, что при таком союзе возникает опасность получения «ножа в спину». Российская империя и получила его от своих союзников, без поддержки которых Февральская революция была бы невозможна.
Российская империя во время Первой мировой войны парадоксальным образом оказалась в союзе с чужеродными ей по идеологии и политической организации государствами. Напротив, в стане противников были режимы, сходные по своей природе с российским самодержавием. Пропаганда воюющих государств утверждала, что война идет не только за территории, но и за торжество собственных политических принципов, соответственно, либерально-демократических для стран Антанты и право-монархических для Четверного союза. Для России же война в идеологическом отношении являлась абсурдной. Российская Империя оказалась волею исторических судеб не в том лагере, в котором она, казалось бы, должна пребывать в силу своих политических форм и цивилизационного содержания. По-видимому, осознание этого по истечению нескольких лет военных действий стало приходить к Николаю II.
Оказание неприятелем содействия оппозиционным по отношению к правящему режиму силам в противостоящих в войне государствах естественно. Российская империя во время первой мировой войны поддерживала в частности движение этнического христианского сопротивления в Османском султанате, польскую оппозицию в Германии, панславизм в Австро-Венгрии.
Другое дело, когда оппозиция получает помощь от союзнических держав. «Галифакский инцидент» свидетельствует о тайном американском, а «миссия Мильнера» — английском факторах в российской революции. По-видимому, и Вашингтон, и Лондон, понимая, что исход мировой войны предрешен, не желали допустить Россию к участию в территориальных разделах. Союзники предали. Верность Временного правительства союзническим обещаниям оказалась политической близорукостью. Даже «западник» П.Н. Милюков признавал, что союзники пытались в откровенной форме реализовать программу «эксплуатации России как колонии».
Еще до отречения Николая II от престола, 1 марта 1917 г. правительства Англии и Франции официально сообщили о поддержке Февральской революции. Через послов объявлялось о вступлении «в деловые сношения с Временным Исполнительным Комитетом Государственной Думы, выразителем истинной воли народа и единственным законным временным правительством России». Ллойд Джордж, выступая перед парламентом, не мог скрыть охватившей его радости. «Британское правительство – комментировал премьер-министр сообщения об отречение царя, — уверено, что эти события начинают собою новую эпоху в истории мира, являясь первой победой принципов, из-за которых нами была начата война».
Соединенные Штаты Америки не вступали в Первую мировую войну, мотивируя невозможность участия в ней нахождением в союзе с царской Россией. Царизм обвинялся в американской печати в целевой организации еврейских погромов. Только после падения монархии в России США сочли возможным вступить в войну.
Очевидно, что при такой позиции Запад не мог ратовать за восстановление Российской империи. Это было бы абсурдом! Зачем сваливать царский режим, чтобы самим его затем восстанавливать? Соответственно, монархические имперские силы Запад мог поддерживать только до известных пределов, покуда они не обретут реальной возможности восстановления геополитической мощи России.
Не мог поддерживать Запад и большевиков. Большевистская революция выдвинула альтернативу западной модели жизнеустройства. Провозглашения пролетариата могильщиком капитала означало геополитически то, что Советская Россия пробуждает мировые силы, готовые и способные уничтожить Запад.
Целью Запада, соответственно, могло стать только максимальное ослабление России, провоцирование в ней гражданской войны. Русские, согласно с этим замыслом, должны были максимально обескровить друг друга во взаимном противостоянии. При возможности предполагалось геополитически уничтожить и разделить Россию, при невозможности – изолировать ее от остального мира.
В оппозиционных царскому режиму кругах вызревало два основных проекта нового идеологического позиционирования России. Первая модель основывалась на апелляции к тому факту, что наиболее успешными государствами мира являются те, в которых получила развитие система капиталистического хозяйствования. В соответствии с этим другого пути, помимо развития капитализма, в сценарном арсенале будущего России последователи данной точки зрения не видели. Многие были далеко не в восторге от ценностного содержания капиталистических отношений. Но более совершенное общество – социализм, согласно их пониманию, могло быть построено лишь после прохождения стадии капитализма. России, таким образом, предлагался статус периферии капиталистического мира. Она обрекалась на положение второсортного, по отношению к странам развитого капитала, государства. В этом сходились позиции либералов и социал-демократов. Февраль 1917 г. воплощал идеологию периферизации России. Западничество февралистов определяло соответствующий курс Временного правительства как во внешней, так и во внутренней политике, приведшей за несколько месяцев к утрате ею имеющихся прежде геополитических потенциалов.
Модель большевиков основывалась на представлении о возможности миновать капиталистическую стадию развития, совершив исторический прыжок к коммунизму. Поднявшая революционное знамя Россия становилась, таким образом, центром мирового коммунистического строительства. Это было не сдерживание внешнего воздействия, как при Николае I, а активная трансляция миру света нового учения. В реальности столкнулось два цивилизационных проекта: западный – либерального глобализма и русский – коммунистического мессианизма.
Гражданская война стала периодом ожесточенной вооруженной борьбы за государственную власть между теми, кто защищал возникшую новую советскую власть («красное движение») и теми, кто выступал за ее ликвидацию («белое движение»). По своему составу то и другое движение были весьма разнообразны. Среди красных наряду с рабочими, крестьянами имелись представители интеллигенции, буржуазии и даже дворянства. Подобную картину можно было наблюдать и у белых. В их составе были не только представители дворянства, буржуазии, интеллиегенции, духовенства, но и рабочего класса и большое количество крестьянства. Водораздел между двумя противоборствующимися силами проходил не только по социальному- классовому признаку, но и – по цивилизационному.
Хотя белое движение было идеологически неоднородным, включало в себя сугубо консервативную монархическую страту, сами лидеры белого движения, будучи в большинстве своем либералами, ориентировались на западную модель социально-экономического и политического развития и стремились реализовать ее в России. В свою очередь, сотрудничество стран Запада с белым движением в борьбе с большевиками было обусловлено стремлением расчленить территорию России на сферы влияния, взять под свой контроль ресурсы страны, ослабить Россию как будущего политического и экономического конкурента, предотвратить распространение коммунистических идей и мировой революции.
Вожди красных сил, исповедуя пролетарский интернационализм, выражали в то же время чаяния «почвенников», представляли традиционные начала населения России. Это со временем вынуждены были признать даже их противники. Н. Бердяев подчеркивал: «Большевизм гораздо более традиционен, чем принято думать. Он согласен со своеобразием русского исторического процеса». Здесь вскрывается очень сложное сочетание в большевистской идеологии и практике антирусского начала (погром православия, истории, культуры) левобольшевистского толка и глубинного отражения цивилизационного российского начала. Последнее также имело место и в дальнейшей истории СССР, проявив себя как доминантное. Именно столкновение столь противоречащих друг другу систем ценностей определило остроту, масштаб и продолжительность Гражданской войны в России.
Война в России была не только войной Гражданской. В Гражданскую войну Россия в очередной раз в своей истории столкнулась с западной агрессией. без традиционного для русских смут фактора внешней агрессии Запада. Пафос этого противостояния, восприятия России в качестве осажденной крепости передают агитационные стихи Д. Бедного:
«Еще не все сломали мы преграды,
Еще гадать нам рано о конце.
Со всех сторон теснят нас злые гады.
Товарищи, мы в огненном кольце!».
Намерение осуществить расчленение российских территорий в западном политическом истэблишменте даже не скрывалось. На парижской конференции были определены зоны влияния держав Антанты на бывшем пространстве Российской империи. Агрессия объединенного Запада против Советской России осуществлялась по трем основным направлениям деятельности: 1. поддержка разными способами белых армий и иных российских антибольшевистских сил; 2. содействие этническому сепаратистскому движению; 3. организация собственной военной интервенции. Всего в походе против России приняло участие 14 (эту цифру впервые провозгласил У. Черчилль) иностранных государств: Великобритания (включая Австралию, Канаду, Индию), Франция, США, Германия, Австро-Венгрия, Турция, Италия, Греция, Румыния, Польша, Финляндия, Япония, Китай, Сербия.
Это была самая широкая за всю историю военная коалиция, направленная против России. Совокупно интервенционный контингент насчитывал к февралю 1919 г. армию в размере 202,4 тыс. чел. В их числе: англичане — 44,6 тыс. чел.; французы — 13,6 тыс. чел; американцы 13,7 тыс. чел.; японцы — 80 тыс. чел.; чехи и словаки – 42 тыс. чел.; итальянцы — 3 тыс. чел.; греки — 3 тыс. чел.; сербы — 2,5 тыс. чел. Совокупно это было меньше, чем численность войск у Колчака, но больше, чем у Деникина, Врангеля и Юденича.
Еще более значимым в противоборстве с большевизмом являлся финансовый рычаг Запада. Армия Колчака была фактически полностью вооружена и экипирована на западные, прежде всего, английские и американские денежные средства. Огромные суммы от стран Антанты были получены и Добровольческой армией. «Было бы ошибочно думать, — разъяснял английскую политику в России У Черчилль, — что в течении этого года мы сражались за русских белогвардейцев. Напротив, русские белогвардейцы сражались за наше дело».
Иностранцы воевали, впрочем, не только на стороне белых, но и красных. Если осенью 1918 г. в рядах Красной Армии сражалось 50 тыс. иностранцев, то к лету 1920 г. их численность достигла 250 тысяч и превзошла регулярные части иностранных армий, высадившиеся на окраинах бывшей Российской империи.
Интервенция нанесла существенный экономический урон России. Из страны интервентами вывозились ресурсы, золото, материальные ценности. Масштабы урона были таковы, что, согласно рассчетам, представленным на Генуэзской конференции Г.В. Чичериным, они значительно перекрывали масштабы национализации в Советской России иностранной собственности.
Уже в 1918 году против Советской России были введены Лигой нацией торговые санкции. Фактически организуется экономическая блокада. Таким образом, ничего нового в санкционной политике Запада в отношении России действительности нет. Достаточно процитировать в этом отношении Вудро Вильсона: «Страна, подвергнувшаяся бойкоту, близка к капитуляции. Приложите экономические, мирные, тихие, смертельные меры, и в применении силы не будет необходимости. Это ужасное лекарство. От него никто не гибнет за пределами бойкотированного государства, но оно создает давление, которого, на мой взгляд, не может выдержать ни одна современная страна». Санкции рассматривались как тактика экономической борьбы, которая заменяет борьбу военную. Слова Вильсона были произнесены именно в контексте реализации санкционной политики в отношении Советской России.
Масштабы государственной дезинтеграции России периода Гражданской войны отразились в создании на разных ее этапах не менее 120 самостоятельных государств. Из них 59 были в конфронтации к большевикам. Никогда такого количества одновременно существующих в ареале российской цивилизации государств не было. Внешние планы геополитического раздробления России были фактически достигнуты. Но далее происходит поворот в восстановлении на новой идеологической платформе преней имперской общности.
Миссия большевиков заключалась в форсированном формировании новой, интегрирующей, модели государственного единства – советской. И, действительно, большевикам в поразительно быстрый срок удалось заново собрать воедино более сотни образовавшихся государств. Во многом под впечатлением этой интеграционной роли новой власти среди бывших белоэмигрантов формируется направление «сменовеховства». В деятельности большевиков обнаружилась миссия Ивана Калиты – «Собирание земель русских».
Большевизм был признан сменовеховцами единственной на тот момент национально-державной силой, что и вызвало к жизни стратегию союза с советской властью. Главное, что сумели сделать большевики и не смогло временное правительство – это предложить народам бывшей Российской империи новую аксиологическую модель их интеграции. Их объединение ценностно обосновывалось теперь миссией утверждения идеалов коммунистического общества. Федералистская система СССР контекстуализировалась с задачами этого проекта. Она была своеобразным планетарным призывом к народам мира, пролетариям всех стран об объединении вокруг созданного ядра советских республик.
Большевики выстраивали новую государственность в соответствии с принципами федерализма, а не унитаризма. В свете того, что СССР распадется впоследствии по границам национальных республик, это может быть, на первый взгляд, поставлено большевикам в вину. Но не в федерализме самом по себе состояло дело, а в доминировании на различных этапах центробежных или центростремительных сил. Сторонником федерализма был, к примеру, Н.Я. Данилевский — основоположник теории культурно-исторических типов, заподозрить которого в подрыве российской государственности было бы весьма трудно. Автор «России и Европы» был убежден, что только через федерацию Россия сможет консолидировать вокруг себя другие народы, входящие в ее цивилизационный ареал. Вступление в эту Федерацию должен быть, по мысли Данилевского добровольным, а выход — беспрепятственным. Иначе, полагал он, ничего не получится. Ни железом и кровью, как учил Бисмарк, должна выстраиваться российскоцентричная модель единства, а любовью – провозглашал в своих великих стихах Федор Тютчев.
Контекстом создания советской федерации была атмосфера ожидания близкого свершения мировой революции. Замысел создания СССР был четко заявлен в Конституции 1924 года: «Воля народов советских республик, собравшихся недавно на съезды своих Советов и единодушно принявших решение об образовании Союза Советских Социалистических Республик, служит надежной порукой в том, что Союз этот является добровольным объединением равноправных народов, что за каждой республикой обеспечено право свободного выхода из Союза, что доступ в Союз открыт всем социалистическим советским республикам, как существующим, так и имеющим возникнуть в будущем, что новое союзное государство явится достойным увенчанием заложенных еще в октябре 1917 года основ мирного сожительства и братского сотрудничества народов, что оно послужит верным оплотом против мирового капитализма и новым решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику».
Постсоветская негативизация образа большевиков сочеталась с формированием апологетического мифа в отношении белого движения. Стал формироваться стереотип о белом рыцарском христианском воинстве, боровшемся за восстановление монархии и национальное возрождение освобожденной от большевистского гнета России. Определенная тень упрека при этом колчаковско-деникинском возвеличении бросалась на народ. Он поддержал в конфликте Гражданской войны именно красных.
Действительно, часть офицеров Белой армии исповедовала и в какой–то мере открыто выражала настроения в пользу восстановления монархии. Но этого нельзя сказать о лидерах, которые по своему мировоззрению были, скорее, либералами, западниками и республиканцами. Не случайно они теснейшим образом были связаны с правительствами стран Антанты, от которых получали финансовую, материальную и военную помощь. Однако западные правительства вовсе не хотели возрождения монархии в России.
Один из вождей белого движения Л.Г. Корнилов не только поддержал Февральскую революцию, но и лично принял участие в аресте императрицы и детей царя в Царском Селе. После этого военная карьера Корнилова развивалась с головокружительной стремительностью: командующий Петроградским военным округом с марта по май, командующий 8-ой армией и войсками Юго-Западного фронта с мая по июль и Главнокомандующий всей русской армией с 19 июля по 27 августа. После провала августовского мятежа был арестован и находился в тюрьме. При содействии генерала Духонина бежал в Новочеркасск, где стал одним из основателей Добровольческой армии. На допросе после ареста заявил, что намеревался создать Совет народной обороны с участием генерала Алексеева, адмирала Колчака и др. В списке будущих министров помимо его близких соратников числился и Плеханов – основоположник российской социал–демократии, первый марксист России. Это лишний раз доказывает, что Корнилов не был монархистом.
После гибели Корнилова Добровольческую армию возглавил А.И. Деникин, взлет военной карьеры которого после Февраля был не менее стремителен чем у Корнилова. В апреле–мае 1917 г. Деникин был начальником штаба Главного командования, затем командовал войсками Западного и Юго – Западного фронтов. Активный участник корниловского мятежа, он был уверен в его успехе.
Руководимая им Добровольческая армия на захваченных территориях репрессивными мерами восстанавливала власть помещиков и буржуазии. Главным виновником своего поражения он считал народ, который изменил вере и отечеству, а находясь в эмиграции обвинил русский народ в недостатке патриотизма. Вместе с тем незадолго до своей смерти Деникин обратился к президенту США Трумэну с меморандумом по «русскому вопросу». В нем он настойчиво предлагает создать антибольшевистскую коалицию для свержения большевизма и не только допускал, но и считал необходимой оккупацию России союзниками. Но никогда не связывал возрождение страны с восстановлением монархии.
Что же касается А.В. Колчака, то он являлся откровенным ставленником Запада. В августе 1917 года был послан Временнам правительством в Великобританию и США, где вел переговоры с членами правительств этих стран, был принят президентом В. Вильсоном и имел с ним беседу. В марте 1918 г. начальник британской военной разведки телеграммой предписал Колчаку «секретное присутствие» в Маньчжурии – на китайско–российской границе. Здесь он получил инструкцию, в соответствии с которой прибыл в Омск, где был провозглашен Верховным правителем Россиии. Деникин не заставил себя ждать с признанием верховенства Колчака, при котором постоянно находились британский генерал Нокс и французский генерал Жанен. Так что «спасатель России» находился под неослабным контролем.
Корнилова, Деникина и Колчака объединило то, что они являлись «героями» Февраля. И не случайно Николай II, узнав, что все командующие фронтами и другие высокопоставленные генералы высказались за его отречение от престола, записал в воем дневнике: «кругом измена, и трусость, и обман». Учитывая все это, можно сделать вывод, что вожди белого движения, изменив Николаю II, который олицетворял собой российскую государственность, тем самым изменили идее монархии.
Парадокс белого движения заключался в том, что оно не было достаточно белым, т.е. монархическим. Белое дело было не более чем, реакцией Февраля на Октябрь. Никто из белогвардейских главковерхов не предполагал проводить реставрацию самодержавного режима. Выступая под лозунгом «единой и неделимой России» руководити белых правительств на практике вели с Антантой торг о российских территориях в обмен на военную помощь. А планы союзников по разделу и колонизации России были гораздо глобальнее, чем требования немцев на Брестских переговорах. От Антанты исходила более серьезная угроза для российской государственности, нежели от Германии. Для белых главковерхов не являлось секретом англо-французское соглашение от 23 декабря 1917 г. (подтверждено 13 ноября 1918 г.) о разделе зон влияния в России: Великобритании предоставлялся Северный Кавказ, Дон, Закавказье и Средняя Азия; Франции – Украина, Крым, Бессарабия; США и Японии – Сибирь и Дальний Восток. Японское правительство не скрывало своих замыслов по отторжению от России Дальнего Востока, что не стало препятствием сотрудничеству с ним А.В. Колчака и Г.М. Семенова. А.И. Деникин, будучи унитаристом, тем не менее, в феврале 1920 г. признал суверенитет закавказских национальных республик. Н.Н Юденич не только признавал независимость прибалтийских государств, но и организовывал совместно с эстонским правительством военные операции против большевиков. П.Н. Врангель был вынужден отказаться и от унитаристской риторики, признав право наций на «свободное волеизъявление».
Сформированные главковерхами белые правительства представляли собой ни что иное, как перетасовку старой колоды кадетско-эсеровско-меньшевисткой коалиции. Омское правительство А.В. Колчака возглавлял кадет П.В. Вологодский, а после реорганизации в Иркутске кадет В.Н. Пепеляев; «деловое учреждение», ведавшие «общегосударственными» вопросами у А.И. Деникина – министр финансов «Южнорусского правительства» кадет М.В. Бернацкий; Петроградское правительство Н.Н Юденича – кадет А. Н. Быков. В возглавляемом А.В. Кривошеиным врангелевском Правительстве Юга России пост начальника Управления иностранными сношениями принадлежал одному из патриархов российской антимонархический оппозиции П.Б. Струве.
«Сформировано Южнорусское правительство…, — писал в своем дневнике один из ближайших сподвижников А.И. Деникина генерал лейтенант А.П. Богаевский – вместе дружно работают – социалист П.М. Агеев (министр земледелия) и кадет В.Ф. Зеелер (министр внутренних дел). Я очень рад, что мой совет А.И. Деникину и Мельникову (новый глава правительства) назначить Агеева министром сделал свое дело… Итак, Глава есть. Правительство – тоже. Дело стало за Парламентом, как полагается во всех благовоспитанных демократических государствах».
Как и во Временном правительстве, значительное число министров белогвардейских режимов кооптировалось по масонским каналам. Показательно, что предававший анафемам большевиков патриарх Тихон, вместе с тем отказался дать благословление представителям Добровольческой армии. По-видимому, святитель не имел оснований считать белое дело православным походом за реставрацию монархии.
«Все без исключения Вожди и Старшие и Младшие, — писал о руководстве белым движением командующий Донской армией генерал С.В. Денисов, — приказывали подчиненным… содействовать Новому укладу жизни и отнюдь, никогда не призывали к защите Старого строя и не шли против общего течения… Не знаменах Белой Идеи было начертано: к Учредительному Собранию, т.е. то же самое, что значилось и на знаменах Февральской революции…Вожди и военачальники не шли против Февральской революции и никогда и никому из своих подчиненных не приказывали идти таковым путем.».
Даже представитель царского дома великий князь Александр Михайлович Романов считал, что именно большевики, а не белое движение сумели сформулировать в ходе Гражданской войны национально ориентированную программу развития. «Положение вождей Белого движения, – писал он, — стало невозможным. С одной стороны, делая вид, что они не замечают интриг союзников, они призывали… к священной борьбе против Советов, с другой стороны – на страже русских национальных интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской империи…».
Поддержка белого движения со стороны Антанты в условиях выхода Советской России из мировой войны позволила большевикам позиционировать себя как защитников народных интересов.
Несмотря на компромиссную позицию «белых» поддержка Запада не была такой, чтобы дать возможность кому-либо из белого руководства окончательно переломить войну в свою пользу. Интервенционистские действия не переросли в военную интервенцию, сопоставимую с масштабами Первой мировой войны. Оказываемая помощь белым могла быть, как это случалось не раз, в решающие моменты свернута. Многие из участников белого движения говорили потом в эмиграции о предательстве со стороны западных союзников. Разгадка состояла в том, что Запад тайно поддерживал большевиков, а в том, что его противником являлся не большевизм, а сама Россия в любых ее воплощениях. Прозрение на этот счет приходит со временем и к бывшим белым. Отражением этих настроений в эмиграции явились слова – прозрение Ивана Ильина: «Европе не нужна правда о России; ей нужна удобная для нее неправда. Ее пресса готова печатать о нас самый последний вздор, если этот вздор имеет характер хулы и поношения. Достаточно любому ненавистнику России, напр., из «Грушевских украинцев», распространиться о пресловутом поддельном «завещании Петра Великого», о «московитском империализме», якобы тождественном с коммунистическим мирозавоеванием, и о «терроре царизма», – и европейские газеты принимают эту лживую болтовню всерьез, как новое оправдание для их застарелого предубеждения. Им достаточно произнести это политически и филологически-фальшивое словечко «царизм», – и они уже понимают друг друга, укрывая за ним целое гнездо дурных аффектов: страха, высокомерия, вражды, зависти и невежественной клеветы… Европейцам «нужна» дурная Россия: варварская, чтобы «цивилизовать» ее по-своему; угрожающая своими размерами, чтобы ее можно было расчленить; завоевательная, чтобы организовать коалицию против нее; реакционная, чтобы оправдать в ней революцию и требовать для нее республики; религиозно-разлагающаяся, чтобы вломиться в нее с пропагандой реформации или католицизма; хозяйственно-несостоятельная, чтобы претендовать не ее «неиспользованные» пространства, на ее сырье или, по крайней мере, на выгодные торговые договоры и концессии. Но если эту «гнилую» Россию можно стратегически использовать, тогда европейцы готовы заключить с ней союзы и требовать от нее военных усилий «до последней капли ее крови»…
Воспитанные в традициях революционного подполья большевики в своей риторике были первоначально ближе к русофобии, чем к русофильству. Однако логика избранной идеологии объективно заставляла большевиков все в большей степени переходить на государственнические позиции. Именно Гражданская война, в которой России пришлось противостоять не только и не столько «белым», сколько стоящей за их спиной объединенной западной агрессии, стала историческим контекстом этой идейной трансформации.
Индикатором неоимперской сущности новой власти стала советско-польская война. Большевики воевали с поляками ни как с классовыми антагонистами, а национальными историческими врагами России. Белые генералы оказывались в одном лагере с польскими сепаратистами. Ни «нэповский термидор», а именно война большевиков с Польшей породила, по всей видимости, сменовеховство. «Их армия, — писал В.В. Шульгин, — била поляков, как поляков. И именно за то, что они отхватили чисто русские области».
В пропаганде среди красноармейцев большевики апеллировали к патриотическим чувствам русского человека. Л.Д. Троцкий в одной из прокламаций по Красной Армии заявлял, что «союзники» собираются превратить Россию в британскую колонию. Со страниц «Правды» Л.Д. Троцкий провозглашал: «Большевизм национальнее монархической и иной эмиграции. Буденный национальнее Врангеля».
Даже великий князь Александр Михайлович Романов признавал, что имперскую миссию во время Гражданской войны взяли на себя большевики. «Положение вождей Белого движения, – писал он, — стало невозможным. С одной стороны, делая вид, что они не замечают интриг союзников, они призывали… к священной борьбе против Советов, с другой стороны – на страже русских национальных интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской империи…».
Естественно, что среди офицерского корпуса существовало и имперское крыло. По-видимому, многие из патриотически-мыслящих офицеров перешли на сторону большевиков. На службе в Красную Армию добровольно переходит легендарный командующий первой мировой войны генерал А.А. Брусилов. По словам В.В. Шульгина: «Одних офицеров Генерального штаба чуть ли не половина осталась у большевиков. А сколько там было рядового офицерства, никто не знает, но много». Согласно расчетам Г.А. Кавтарадзе, в Красную Армию перешло примерно 30 % состава российского офицерского корпуса (33% офицеров Генерального штаба). Учитывая, что другие 30 % оказались после 1917 г. вообще вне какой-либо армейской службы, то получается, что численность бывших царских офицеров среди белых и красных сопоставима. Причем, убедившись в псевдомонархизме, белой армии, многие из офицеров ее довольно быстро покидали, в т.ч и переходя на сторону красных. Всего из Белой армии в Красную за время Гражданской войны перешло 14390 офицеров, т.е каждый седьмой.
Наиболее ценны признания исторической правоты большевизма, исходящие от его противников. Выводы монархиста В.В. Шульгина по осмыслению опыта Октябрьской революции, гласили о том, что именно «большевики:
1) восстанавливают военное могущество России;
2) восстанавливают границы российской державы до ее естественных пределов;
3) подготавливают пришествие самодержца всероссийского».
Суверенитет и целостность России, вне зависимости от исходных представлений периода подполья, защищали в условиях Гражданской войны именно большевики.
Гражданская война в России сопровождалась традиционной для периодов русских смут внешней агрессией. Пафос этого противостояния отражался в восприятии России в качестве осажденной врагами крепости.
В выборе воюющей стороны важнейшую роль играли этические, нравственные, психологические аспекты, важнейшим из которых были российско-германские отношения. В условиях оккупации части России и сотрудничества Москвы с Берлином белые генералы рассматривали гражданскую войну как продолжение мировой, когда противник представал в виде двуликого немецко-большевистского Януса.
В современной историографии большевиков пытаются зачастую представить едва ли не ставленниками и выразителями политической воли Германии. Если бы такой вектор большевистской политики действительно существовал, он в бы в гораздо большей степени отвечал евразийской сущности российского имперостроительства, чем атлантистская линия «Антанты». Однако гипотетическое сотрудничество с определенными военными кругами Германии не следует интерпретировать в качестве союза. Стоит напомнить, что дату рождения Красной Армии было принято связывать с боевыми успехами именно на германском фронте. Уступка же территорий по Брестскому миру оказалась, как и предсказывал В.И. Ленин, краткосрочной. В скором времени, не без участия большевиков, революция разразилась в самой Германии. «Брест-то вышел немцам боком», — рассуждал в ноябре 1918 года герой романа А. Толстого «Хождение по мукам» Вадим Рощин. Если даже немецкое военное командование и рассчитывало на исполнение В.И. Лениным каких-то «долговых обязательств», то в этих ожиданиях обманулось. Вербальные германские деньги были в конечном итоге аккумулированы на российское имперостроительство. Несмотря на космополитическую фразеологию, В.И. Ленин мыслил евразийскими параметрами. Он категорически отвергал сотрудничество с «буржуазными националистами». Отвергнутыми оказались в частности все предложения об альянсе большевиков с украинскими сепаратистами.
Гражданская война поставила страну на грань катастрофы. В 1920 г. валовое производство промышленности в довоенных рублях упало с 6 млн. 391 тыс. до 885 тыс. Уровень производства скатился до 14% довоенного, а большинство заводов и фабрик стояли из-за отсутствия топлива и сырья. Повсеместно царила атмосфера промышленных кладбищ. Из строя вышло 58% паровозного парка страны. Сбор зерновых по сравнению с 1909-1913 гг. сократился на 30%.
Не менее ощутимо проявился кризис в социальной сфере. Серьезный урон был нанесен взрослому населению страны за счет погибших на фронтах: только Красная армия в годы гражданской войны по официальным данным потеряла около 800 тыс. бойцов. Не меньшими оказались потери и в рядах белых. Около 2 млн. человек эмигрировало из России, в основном представители образованного общества. Много людей, особенно детей, погибло от голода и болезней.
Резко снизилось значение города в общественной жизни. Пустые площади и улицы оживали лишь в дни революционных торжеств. Население Петрограда и Москвы сократилось примерно вдвое, а численность рабочих в ведущих индустриальных центрах уменьшилась в 6-7 раз. В целом явно проявились симптомы «рурализации» страны.
Не осталось ни одной губернии, не охваченной в той или иной степени «бандитизмом». Руководство вплотную столкнулось с проблемой «деклассирования пролетариата», считавшегося социальной опорой режима. Среди тех, кто оставался на производстве (1,5 млн. в 1920 г. и 1 млн. в 1921 г.), отмечались явные признаки распада. Перебиваясь случайными занятиями («мешочничеством» и кустарничеством), рабочие перестали быть рабочими или, по крайней мере, теряли «классовое сознание». Свидетельство тому – забастовки и «волынки», а также превращение части рабочих в нищих и преступников. Маргинализации подверглись не только рабочие: число люмпенов, наводнивших города и сельскую местность, быстро росло. Еще одним источником роста преступности и озверения людей стал распад семей и небывалое распространение детской беспризорности (до 7 млн. к 1922 г.). Значительно поредели ряды российской интеллигенции, ее влияние в обществе упало почти полностью.
Все это означало только одно – близкую цивилизационную смерть России. Запад вывел Россию из мировой экономики в качестве геоэкономического конкурента. Диагноз мог быть только один – восстановлению не подлежит. Однако созданная большевиками государственная система неожиданно для Запада обнаружила огромные потенциалы. Происходит стремительное социальное оздоровление. СССР развивает невиданные до того темпы экономического роста. Россия / СССР не только не погибает исторически, а начинает побеждать в глобальном соперничестве Запад. И эти потенциалы были, как не пародаксально, заложены в период величайшего испытания Гражданской войной.+
Начинается новая фаза цивилизационного противостояния России и Запада, выразившаяся вначале во Второй мировой, а затем и «холодной» войнах