Автор: Администратор
Миростроительство Категория: Космос и Пасха. Русский космизм
Просмотров: 3216

Окончание. Чижевский А.Л. Колыбель жизни и пульсы Вселенной; Холодный Н.Г. Мысли натуралиста о природе и человеке; Купревич В.Ф. Долголетие: реальность мечты; Манеев А.Н. Гипотеза биополевой формации как субстрата жизни и психики человека.  Краткие биографические очерки представленных в антологии авторов

 

 


Чижевский А.Л. Колыбель жизни и пульсы Вселенной

 

18.01.20120 Чижевский: человек, связавший Вселенную воедино. Д. Перетолчин, Е. Звонова

В чем был передовой подход к науке и к познанию Александра Леонидовича Чижевского, в чем его актуальность в связи с современным научным мировоззрением. Каким был сам Чижевский - философ, изобретатель, поэт и художник, создатель гелиобиологии, человек, которого называли "Леонардо да Винчи XX века". Об этом и многом другом беседуют ведущий Дмитрий Перетолчин и кандидат философских наук Екатерина Звонова.

В наши дни в области наук о природе происходит процесс, имеющий огромную важность: применение методов одних наук к другим и синтетическое объединение различных наук воедино. Так все плотнее и плотнее связываются математика, физика, химия, биология и т. д.

Но есть области науки, куда с огромными трудностями проникают лучи этого благодетельного синтеза. Ряд наук с огромным упорством отстаивает свою независимость, охраняет свои многолетние позиции и границы, несмотря на все учащающиеся атаки «противников» - накопление новых фактов, открытие новых законов.

В то же время где-то в глубоком подполье, в подземных пластах человеческой мысли, мало-помалу накапливаются наблюдения огромной важности и созревают первоначальные порывы грандиозных обобщений будущего. И если кто-то, стоя на поверхности этого оживающего океана, зло и остро смеется над потугами связать мир астрономических и мир биологических явлений, то в глубине человеческого сознания уже много тысячелетий зреет вера, что эти два мира, несомненно, связаны один с другим. И эта вера, постепенно обогащаясь наблюдениями, переходит в знание. Нас перестают уже удивлять самые поразительные факты, самые поразительные открытия.

Теперь мы можем сказать, что в науках о природе идея о единстве и связанности всех явлений в мире и чувство мира как неделимого целого никогда не достигали той ясности и глубины, какой они мало-помалу достигают в наши дни. Но наука о живом организме и его проявлениях пока еще чужда расцвету этой уникальной идеи единства всего живого со всем мирозданием. Создается впечатление, что органический мир словно вырван из природы, поставлен насильно над нею и вне ее. Для живого, согласно такому воззрению, существует только одна среда - само живое. С окружающим же миром - всею природою - оно может как бы не считаться, ибо живое - победитель мертвого. И при таком воззрении живое перестает быть реальностью и становится подобным абстракции, геометрической форме или математическому знаку. Увы, оно стало весьма характерным и рушится лишь тогда, когда какие-либо стихийные катастрофы, мировые катаклизмы разражаются над живым. Только тогда, когда миллионы человеческих жизней в одно мгновение смываются раскаленной лавой или волнами океана, при землетрясениях или когда целые области гибнут от голода, только тогда человек смутно начинает сознавать ничтожество своей физической организации перед физическими силами природы. А между тем всегда, от начала веков как в бурные, так и в мирные эпохи своего существования, живое связано со всей окружающей природой миллионами невидимых, неуловимых связей - оно связано с атомами природы всеми атомами своего существа. Каждый атом живой материи находится в постоянном непрерывном соотношении с колебаниями атомов окружающей среды - природы; каждый атом живого резонирует на соответствующие колебания атомов природы. И в этом воззрении сама живая клетка является наиболее чувствительным аппаратом, регистрирующим в себе все явления мира и отзывающимся на эти явления соответствующими реакциями своего организма.

Итак, возникает основной вопрос: можем ли мы изучать организм как нечто обособленное от космотеллурической среды? Нет, не можем, ибо живой организм не существует в отдельности, вне этой среды, и все его функции неразрывно связаны с нею.

Действительно, физические и химические процессы, происходящие в окружающей среде, вызывают соответствующие изменения в физико-химических, физиологических отправлениях живого организма, отражаясь на его сердечно-сосудистой, его нервной деятельности, на его психике и, наконец, на его поведении. Так, колебания атмосферного давления, степень влажности воздуха, температура, количество солнечного света и т. д. вызывают колебания в состоянии многих функций нашего организма, нашего нервного тонуса, в той или иной степени и в конце концов отражаясь на нашем поведении.

Бесконечно велико количество и бесконечно разнообразно качество физико-химических факторов окружающей нас со всех сторон среды - природы. Мощные взаимодействующие силы исходят из космического пространства. Солнце, Луна, планеты и бесконечное число небесных тел связаны с Землею невидимыми узами. Движение Земли управляется силами тяготения, которые вызывают в воздушной, жидкой и твердой оболочках нашей планеты ряд деформаций, заставляют их пульсировать, производят приливы. Положение планет в Солнечной системе влияет на распределение и напряженность электрических и магнитных сил Земли.

Но наибольшее влияние на физическую и органическую жизнь Земли оказывают радиации, направляющиеся к Земле со всех сторон Вселенной. Они связывают наружные части Земли непосредственно с космической средой, роднят ее с нею, постоянно взаимодействуют с нею, а потому и наружный лик Земли, и жизнь, наполняющая его, являются результатом творческого воздействия космических сил. А потому и строение земной оболочки, ее физикохимия и биосфера являются проявлением строения и механики Вселенной, а не случайной игрой местных сил. Наука бесконечно широко раздвигает границы нашего непосредственного восприятия природы и нашего мироощущения. Не Земля, а космические просторы становятся нашей родиной, и мы начинаем ощущать во всем ее подлинном величии значительность для всего земного бытия и перемещения отдаленных небесных тел, и движения их посланников - радиаций...

Эти радиации представляют собой прежде всего электромагнитные колебания различной длины волн и производят световые, тепловые и химические действия. Проникая в среду Земли, они заставляют трепетать им в унисон каждый ее атом, на каждом шагу они вызывают движение материи и наполняют стихийной жизнью воздушный океан, моря и суши. Встречая жизнь, они отдают ей свою энергию, чем поддерживают и укрепляют ее в борьбе с силами неживой природы. Органическая жизнь только там и возможна, где имеется свободный доступ космической радиации, ибо жить - это значит пропускать сквозь себя поток космической энергии в кинетической ее форме.

Помимо электромагнитных колебаний к Земле устремляются потоки мельчайших частиц диссоциированной материи - электроны и ионы, несущие также огромные запасы космической энергии. Увы, мы немного знаем о роли этих частиц в жизни наружных оболочек Земли, но, несомненно, они играют очень значительную роль, о которой мы можем только догадываться.

Таким образом, подавляющее большинство физико-химических процессов, разыгрывающихся на Земле, представляют собой результат воздействия космических сил, которые всецело обусловливают жизненные процессы в биосфере. Поэтому последнюю совершенно необходимо признать местом трансформации космической энергии.

Наше научное мировоззрение еще очень далеко от истинного представления о значении для органического царства космических излучений, которые, кстати сказать, лишь частично изучены нами. Быть может, они и определяют в известных пределах эволюцию органического мира. Но мы в этой области не знаем ровно ничего, кроме того, что эти излучения не могут не оказывать на нас влияние - они должны оказывать его, ибо вся органическая жизнь возникла и развивалась под их влиянием и каждая клетка охвачена и проникнута радиациями, идущими из космических бездн. Космическое излучение, проникающее через толстые пластины свинца, как через тонкую кисею, проникает и в поверхностные слои Земли, и в глубокие слои морей и океанов. Там, под толстыми слоями воды, во мраке вечной ночи, развивается причудливая и разнообразная жизнь глубоководной флоры и фауны. Невольно хочется спросить себя: как действуют на глубоководные растения и животных достигающие до них электромагнитные волны большой жесткости космической радиации? Мы знаем, что космическое излучение не однородно. Оно состоит из целого ряда отдельных компонентов, обладающих различной проникающей способностью, различной «жесткостью». Разные составные части земной материи, отзываясь по-своему на каждый компонент, должны были проявить себя вовне в различных формах. Эта проникающая радиация тормозит физиологические функции организма, как это было показано в моих опытах 1928-1929 гг. Я уверен, что дальнейшее изучение этого вопроса может иметь практическое значение, что и было мною освещено в специальных статьях. Конечно, это дело будущего. Гораздо ближе к современной медицине стоят другие вопросы.

Мы лишь отчасти приблизились к пониманию той огромной роли, которую играет солнечная радиация в органической жизни Земли.

Что представляет собой Солнце для современного человечества? Не более как явление природы, подобное многим другим! Не тем оно было для наших предков... Солнце было для них мощным богом, дарующим жизнь, светлым гением, возбуждающим умы. Вся мифология древних проникнута слепящей символикой солнечного луча! Интуиция наших предков привела их к тому же заключению, что и завоевания науки! Люди и все твари земные являются поистине «детьми Солнца» - созданием сложного мирового процесса, имеющего свою историю, в котором наше Солнце занимает не случайное, а закономерное место наряду с другими генераторами космических сил.

Несомненно, что главным возбудителем жизнедеятельности Земли является излучение Солнца, весь его спектр, начиная от коротких - невидимых - ультрафиолетовых волн и кончая длинными - красными, а также все электронные и ионные потоки. Они служат «передатчиками состояний» и заставляют каждый атом поверхностных оболочек Земли резонировать созвучно тем вибрациям, которые возникли на центральном теле нашей системы. В великом разнообразии проявлений этого резонанса, где наша мысль тонет в беспредельности форм, красок и звуков, мы мало-помалу научились понимать связность и общность разрозненных явлений и представлять их в единой синтетической картине жизни солнечно-земного мира. Великолепие полярных сияний, цветение розы, творческая работа, мысль - все это проявление лучистой энергии Солнца.

Наука уже знает, что жизнь на Земле обязана главным образом солнечному лучу. Но еще мало ученых, которые до конца поняли эту истину!

Однако не только при помощи фотосинтеза или термических явлений Солнце осуществляет свое внедрение в частную жизнь Земли, оно имеет еще и другие пути - непосредственное влияние некоторых частей солнечного спектра на физико-химические превращения и на жизнедеятельность микроорганизмов, растений и животных. В понимании этого влияния наука только начала прокладывать свои пути. Несомненно, в солнечном спектре мы имеем целый ряд «специфических» лучей, оказывающих на живые организмы совершенно особое действие. К лабораторно-экспериментальному выяснению этого глубоко интересного вопроса я приступил в 1928-1929 гг. и получил доказательства, вполне подтверждающие только что выраженную мысль.

Как солнечные излучения, так и космические являются главнейшими источниками энергии, оживляющей поверхностные слои земного шара. Возникает вопрос: в какой мере зависит живая клетка в своей физиологической жизни от притока космических радиаций и от тех колебаний или изменений, которым космическая радиация подвержена?

Вплоть до самого последнего времени на этот вопрос мы могли дать только отрицательный ответ. Однако под напором экспериментальных доказательств наука подготовила почву для принятия нового воззрения и заставила предпринять новые исследования в области изучения вопроса о непосредственном влиянии энергетических излучений космоса на наш организм и отдельные его части.

Изучение внеземных влияний могло быть осуществлено при условии большого числа статистических данных. В то время как данные наблюдения за отдельными индивидами не могли дать нам ничего верного в этом направлении, изучение одновременных явлений в больших массах, изучение одновременных реакций в одно и то же время помогли нам обнаружить некоторые закономерности, причину которых и следовало выяснить. Если в самом деле на человека накладывают свой отпечаток космические силы, то следовало бы сделать допущение, что в одно и то же время в самых различных участках земного шара среднее направление тех или иных явлений будет приблизительно одним и тем же (заболеваемость, смертность, нервно-психическая возбудимость и т. д.).

В 1915 г. я впервые поставил вопрос и стал его изучать. Ход исследований был крайне затруднен из-за многих обстоятельств.

Все же мне выпало счастье обнаружить целый ряд замечательных явлений соответствия между разными феноменами в больших массах и космическими факторами. Статистические исследования с несомненностью показали, что в те годы, в те месяцы, в те недели, когда электромагнитная и радиоактивная деятельность Солнца увеличивается, на Земле, на разных ее материках, в различных странах, увеличивается также число массовых феноменов, например заболевания, смертность от разных причин и многое другое. Обнаруживается замечательное соответствие между солнечными и земными феноменами.

В то же время мы знаем, что периодическая деятельность Солнца - процесс не вполне самостоятельный. Есть веские основания думать, что он находится в определенной зависимости от размещения планет Солнечной системы в пространстве, от их констелляций по отношению друг к другу и к Солнцу. Уже много лет назад астрономы предположили, что Солнце представляет собой тончайший инструмент, который учитывает все влияние планет соответственными изменениями. Таким образом, и земные явления, зависящие от периодической деятельности Солнца, стоят, так сказать, под контролем планет, которые могут быть во много раз более удалены от нас, чем Солнце. Исследования, произведенные с целью выяснения влияния планет на деятельность Солнца, дали вполне положительные результаты: в периодах солнечной активности обнаруживаются периоды планетных движений. Но и это еще не предел возможных догадок. Вся Солнечная система является частью системы звезд нашей звездной галактики. Быть может, и эруптивная деятельность [ 2 ]  на Солнце, и биологические явления на Земле суть соэффекты одной общей причины - великой электромагнитной жизни Вселенной. Эта жизнь имеет свой пульс, свои периоды и ритмы. Наука будущего должна будет решить вопрос, где зарождаются и откуда исходят эти ритмы.

Статистически мною было установлено, что солнечные пертурбации оказывают непосредственное влияние на сердечно-сосудистую, нервную и другие системы человека, а также на микроорганизмы. Но можем ли мы ограничивать данную область явлений только теми закономерностями, которые были обнаружены? Отнюдь не можем. Мы должны постараться углубить наши исследования по изучению космических явлений. В науке всегда случается так, что вначале обнаруживаются самые грубые явления, прямо бьющие в глаза. К категории таких грубых явлений и следует причислить явления, обнаруженные нами. Но это только начало науки, ее первые шаги, первая попытка. Мы еще очень далеки от вскрытия тонких деталей, которые, несомненно, существуют в сложном комплексе влияния космической среды на человека. В этой области мы еще ничего не знаем. Более того, вряд ли мы можем сейчас что-либо верно предсказать или верно предвидеть. Делая такие попытки, мы всегда рискуем очутиться на ложном пути.

В нас должна быть лишь уверенность в том, что процесс развития органического мира не является процессом самостоятельным, автохтонным, замкнутым в самом себе, а представляет собой результат действия земных и космических факторов, из которых вторые являются главнейшими, так как они обусловливают состояние земной среды. В каждый данный момент органический мир находится под влиянием космической среды и самым чутким образом отражает в себе, в своих функциях перемены или колебания, имеющие место в космической среде. Мы легко можем себе представить эту зависимость, если вспомним, что даже небольшое изменение в температуре нашего Солнца должно было бы повлечь самые сказочные, невероятные изменения во всем органическом мире. А таких важных факторов, как температурный, очень много: космическая среда несет к нам сотни различных, постоянно изменяющихся и колеблющихся время от времени сил. Одни электромагнитные радиации, идущие от Солнца и звезд, могут быть разделены на очень большое число категорий, отличающихся одна от другой длиною волны, количеством энергии, степенью проницаемости и многочисленными другими свойствами. Корпускулярные, радиоактивные радиации, космическая пыль, газовые молекулы, которыми наполнено всё пространство мира, являются также могущественными создателями земной жизни и вершителями ее судеб. Изменение некоторых качеств космической или проникающей радиации могло бы мгновенно уничтожить всякую жизнь на Земле или до неузнаваемости изменить ее формы. Ультрафиолетовые лучи Солнца с короткой длиной волны могли бы губительно повлиять на всю биосферу, если бы она не задерживалась ничтожной толщины слоем озона в верхних областях атмосферы. Изменение в количестве притекающих к Земле электронов или космической пыли должно было бы так отразиться на метеорологических явлениях, что вызвало бы самые непредвиденные пертурбации в растительном, животном и человеческом мире. Мы в качестве примеров берем крайние возможности, вероятность осуществления которых невелика. Вселенная находится в динамическом равновесии, и приток тех или иных энергетических факторов совершается постоянно: одни постепенно увеличиваются или уменьшаются в своем количестве, другие испытывают периодические или апериодические вибрации. Земная органическая жизнь испытывает на себе все эти изменения в энергетических функциях космической среды, так как живое существо по своим физиологическим свойствам является наиболее чувствительным резонатором. Поток электронов и протонов, вылетевший из жерла солнечного пятна и пролетающий мимо Земли, вызывает огромные возмущения во всем физическом и органическом мире планеты: вспыхивают огни полярных сияний. Землю охватывают магнитные бури, резко увеличивается число внезапных смертей, заболеваний, случаев сумасшествия, эпилептических припадков, несчастных случаев вследствие шока в нервной системе и т. д. Чрезвычайно велика роль и электромагнитных колебаний, излучаемых пятнами или протуберанцами и достигающих поверхности Земли. Совершенно особое значение следует придать электромагнитным колебаниям с короткой длиной волны. Эти колебания могут порождаться на поверхности Солнца в области пятен и протуберанцев и достигать поверхности Земли благодаря своей большой проницаемости. Как показали исследования последних лет над биологическим действием радиаций с короткой волной, эти радиации обладают мощным биологическим и физиологическим действием, а следовательно, оказываются особо сильными агентами внешней среды. Если возмущенные места на Солнце продуцируют во внешнее пространство короткие электромагнитные волны, достигающие поверхности Земли, то, несомненно, эти волны и являются одним из тех мощных биологических деятелей, которыми так богата солнечная радиация. Различные клетки живых организмов и различные одноклеточные организмы по-разному настроены для приема энергии коротковолнового излучения Солнца.

Итак, мы окружены со всех сторон потоками космической энергии, которая притекает к нам от далеких туманностей, звезд, метеорных потоков и Солнца. Было бы совершенно неверным считать только энергию Солнца единственным созидателем земной жизни в ее органическом и неорганическом плане. Следует думать, что в течение очень долгого времени развития живой материи энергия далеких космических тел, таких, как звезды и туманности, оказала на эволюцию живого вещества огромное воздействие. Развиваясь под непрерывными потоками космических радиаций, живое вещество должно было согласовать с ними свое развитие и выработать соответствующие приемники, которые бы утилизировали эту радиацию, или защитные приспособления, которые бы охраняли живую клетку от влияния космических сил. Но несомненно лишь одно: живая клетка представляет собой результат космического, солярного и теллурического воздействий и является тем объектом, который был создан напряжением творческих способностей всей Вселенной. И кто знает, быть может, мы, «дети Солнца», представляем собой лишь слабый отзвук тех вибраций стихийных сил космоса, которые, проходя окрест Земли, слегка коснулись ее, настроив в унисон дотоле дремавшие в ней возможности.

Мы привыкли придерживаться грубого и узкого антифилософского взгляда на жизнь как на результат случайной игры только земных сил. Это, конечно, неверно. Жизнь же, как мы видим, в значительно большей степени есть явление космическое, чем земное. Она создана воздействием творческой динамики космоса на инертный материал Земли. Она живет динамикой этих сил, и каждое биение органического пульса согласовано с биением космического сердца - этой грандиозной совокупности туманностей, звезд, Солнца и планет.

За огромный промежуток времени воздействия космических сил на Землю утвердились определенные циклы явлений, правильно и периодически повторяющиеся как в пространстве, так и во времени. Начиная с круговорота атмосферы, углекислоты, океанов, суточной, годовой и многолетней периодичности в физико-химической жизни Земли и кончая сопутствующими этим процессам изменениями в органическом мире, мы всюду находим циклические процессы, являющиеся результатом воздействия космических сил. Если бы мы попытались графически представить картину многообразия этой цикличности, мы получили бы ряд синусоид, накладывающихся одна на другую или пересекающихся одна с другой. Все эти синусоиды в свою очередь оказались бы изрытыми мелкими зубцами, которые также представляли бы зигзагообразную линию, и т. д. В этом бесконечном числе разной величины подъемов и падений сказывается биение общемирового пульса, великая динамика природы, различные части которой созвучно резонируют одна с другой.

Если бы мы продолжали наш анализ далее, то увидели бы, что максимумы и минимумы космических и геофизических явлений согласно совпадают с максимумами и минимумами тех или иных явлений в органическом мире. Мы увидели бы, что один цикл биологических явлений по времени наступления максимумов и минимумов его хорошо совпадает с часами максимальных или минимальных напряжений в ходе тех или других космических или геофизических элементов. Максимумы и минимумы другого биологического цикла совпадают с максимумами и минимумами того или иного космического или геофизического явления. И вот при виде всех этих дружно вздымающихся и дружно падающих кривых наше воображение представляет себе животрепещущую динамику космотеллурической среды в виде безграничного океана, покрытого рядами нарастающих и рушащихся волн, среди которых жизнь и поведение отдельного организма уподобляются незаметной и безвольной щепке, повинующейся в своем поведении, как и в настоящем океане, всем капризам окружающей его физической стихии.

Перед взорами естествоиспытателей в огромном океане земной жизни открывается картина грандиозных и бурных волнений, среди которых отдельный индивид исчезает бесследно. Плавая на утлом челноке по этому морю и преодолевая напор каждой набегающей волны, пловец погружен в шум и смятение бушующей стихии, и горизонт его ограничен ближайшею громадой волн. Море представляется ему хаотическим и беззаконным существом. Но стоит ему подняться высоко над бурной поверхностью, как картина, обозреваемая им, совершенно изменяется. Шум и смятение уже больше не тревожат его, и с высоты он видит, как величественно и мерно движутся громады волн, то подымаясь, то опускаясь, и в движении этом он отмечает строгую гармонию.

Хаотическая структура тех или иных явлений в его динамических формах с переменной точки зрения претерпевает то же изменение и превращается в гармоническое движение, образуя ряды правильных синусоидных колебаний, подчиненных в своем движении во времени неодолимым силовым колебаниям космической или солнечной энергии. Всматриваясь в эту новую развернувшуюся перед нами картину, мы невольно поражаемся тому строгому математическому совершенству, которое, несомненно, проявляется в колебаниях движения указанных явлений во времени, казавшихся ранее нам произвольными и случайными.

Мы видим, как строжайшие качественные и количественные законы управляют их течением, и мы начинаем ощущать всю свою слабость перед этой стихийной жизнью, подчиненной непреодолимым силам, управляющим ими изнутри и извне.

Среди великого разнообразия массовых явлений в разные времена перед нами все ясней и ясней обнаруживается стихийный ритм в их жизни, одновременность в биении их пульса, одновременные смены мощных подъемов и глубоких падений.

Но не будем ограничивать наше исследование пределами Солнечной системы и признаемся в том, что в формировании массовых явлений во всех их планах не могут не участвовать и другие силы космоса, пока еще скрытые от нас нашим неведением. Медленными, но верными шагами наука подходит к разоблачению основных источников жизни, скрывающихся в отдаленнейших недрах Вселенной. И перед нашими изумленными взорами развертывается картина великолепного здания мира, отдельные части которого связаны друг с другом крепчайшими узами родства, о котором смутно грезили великие философы древности.

В свете этого воззрения мы видим, как из инертного и аморфного вещества Земли возникают сложнейшие системы, части которых находятся в тончайшем резонансе с различными областями мира. И невольно приходит на ум та древняя идея, что и наше познание явлений природы есть не что иное, как воспринятый нашими органами познания отзвук истинных процессов, происходящих во Вселенной.

На все суждения и выводы естествоиспытателей до недавнего времени ложился определенный отпечаток суждений об автономности жизни биологических объектов, об их независимости от внешних сил мира, об особых путях, по которым движется органический мир. Этот отпечаток систематически тормозил свободное изучение вопроса, и всё, что стояло в противоречии с ним, считалось еретичеством или бредом, и этому всячески противодействовали. Наука должна вступить на новый, не зависящий от предвзятых представлений путь исследования и вести бой с косными традициями во имя свободного изучения природы, приближающего нас к истине.

Но, с другой стороны, мы должны подчеркнуть и великое значение науки, изучающей явления природы. Несомненно, человек овладевает силами окружающего нас мира, учится управлять ими, заставляя их работать в свою пользу, или научается защищаться от них, если они несут ему разрушительные или вредные влияния. В покорении природы и победе над ней заключается конечный итог, конечное торжество человеческого знания.

Но для того чтобы уметь победить природу, надо ее изучить, и притом изучить до возможной глубины. Без этого глубокого изучения победа над природой невозможна и попытки бороться с ней бессмысленны.

Мои статистические и экспериментальные работы показали громадную роль внеземных, солнечных, специфических радиаций - электромагнитных и корпускулярных - в возникновении и развитии эпидемических заболеваний, человеческой патологии и смертности. Едва-едва астрономия и физика открыла те или иные явления, как оказалось, что биосфера Земли стоит в известной зависимости от них: человек, животные, микроорганизмы, растения испытывают на себе их действие.

Эпидемиологи отворачивались от изучения этих явлений, как будто это их не могло интересовать. Космическое и солярное излучения, корпускулярное и коротковолновое, электрические и магнитные явления в земной атмосфере и ее коре, влияющие на жизнь биосферы, стоят вне поля зрения медицины. Как отстала она от современной астрономии, астрофизики, геофизики и т. д.! Древние врачи отличались большей широтой и терпимостью.

Существует тенденция свести основные явления эпидемиологии только к социальным факторам. Несмотря на могущество последних, что доказано с абсолютной точностью, нельзя пренебрегать изучением и других факторов, которые в какой-то мере могут оказывать свое влияние на ход и развитие эпидемического заболевания. Нужно полагать, что дальнейшие исследования покажут, какое место в ряду социально-экономических и биологических факторов надлежит занимать влияниям физико-химической среды вообще, радиациям солярным и космическим и атмосферному электричеству и земному магнетизму в частности. И каково бы это место ни было, ему в общем динамическом комплексе факторов, обусловливающих эпидемии, наукой должно быть уделено свое внимание.

Однако уже в настоящее время можно сказать, что в отношении целого ряда инфекционных заболеваний влияние социально-экономических условий не имеет основного значения. Так, например, гриппозные эпидемии в противоположность холере, дизентерии, тифу возникают весьма часто вне какой-либо определенной зависимости от социально-экономических условий и охватывают все слои населения. В развитии ряда эпидемий мы видим чрезвычайно разнообразную игру вируса, весьма прихотливую его изменчивость на протяжении целых десятилетий, все попытки объяснения которой в общем потерпели фиаско, оставаясь до настоящего времени неразгаданными. Будем надеяться, что благодаря дружным усилиям и международной солидарности ученых науке удастся научиться бороться с эпидемиями, побеждать их и тем самым удлинять жизнь человека до возможно большего предела.

____________________

 [ 1 ] 

Первая глава книги А. Л. Чижевского «Земное эхо солнечных бурь», написанной ученым по-французски и опубликованной в Париже в 1937 г. В 1973 г. книга вышла на родине в переводе, сделанном вдовой Александра Леонидовича, его самым близким другом и помощником.

 [ 2 ] 

Связанная с взрывами, выбросами энергии и вспышками.

  


Холодный Н.Г. Мысли натуралиста о природе и человеке

 

Предисловие

Мыслящий натуралист, в какой бы области естествознания он ни работал, не может не задумываться над вопросом об отношениях между человеком и природой. Этот вопрос, в свою очередь, вводит его в сферу более глубоких проблем философии, теории познания, истории культуры и науки, учения об эволюции, рождает желание проникнуть мыслью в минувшие и грядущие судьбы Вселенной и человечества. Так создается основа научного мировоззрения естествоиспытателя, так строится более или менее полная система взглядов, дающих - относительно и временно - удовлетворительные ответы на вечные вопросы о бытии человека и Вселенной. [...]

Современное естественнонаучное мировоззрение, которому автор присвоил наименование антропокосмического, чтобы противопоставить его отжившему антропоцентрическому, в корне изменило наши представления о месте и роли человека в природе, космосе. Наука нового времени, с одной стороны, развенчала человека, перестав рассматривать его как центральную фигуру всего мироздания, но с другой - она же в огромной степени подняла его значение во Вселенной, наделив его силами и средствами, необходимыми для перестройки окружающей природы, для подчинения ее воле и разуму человеческого коллектива. Этот переворот во взаимоотношениях человека и природы должен, по мнению автора, оказать глубокое влияние на философские, этические и социальные идеи современности. Но пережитки антропоцентризма еще сильны, и нужна упорная и длительная борьба, чтобы окончательно уничтожить их и переделать сознание человека в соответствии с новым, антропокосмическим мировоззрением. Развитию этих идей посвящена значительная часть работы. [...]

Глава I
Природа и человек

1

Слово «природа» имеет два значения. В более широком смысле это синоним Вселенной, космоса. Природа в таком понимании включает в себя и человека, и все созданное его трудом на Земле. Чаще, однако, человек противопоставляется природе, а значительная часть того, что изменено и переработано хозяйственной и культурной деятельностью человека в его естественном окружении, в понятие «природа» не включается.

При таком более обычном и более узком понимании этого слова понятие «природа» охватывает только те ее части или, выражаясь метафорически, только те черты ее облика, которые совсем не изменены деятельностью человека или же изменены ею незначительно, незаметно.

2

Ставшее для нас привычным противопоставление человека и природы покоится на устарелом, отжившем представлении об особом, надприродном положении человека в мироздании и в корне противоречит духу современного научного мировоззрения. В настоящее время такое противопоставление может быть принято только в условном и ограниченном смысле и имеет своей целью подчеркнуть, что деятельность современного человека направлена в основном на преобразование природы, что человек создает в ближайшем своем окружении своеобразную, отличную от естественной, среду, которая может быть названа антропосферой.

3

Антропосфера, при всем ее своеобразии, представляет собой только органическую часть биосферы - более широкой арены деятельности всех вообще живых существ на нашей планете. Она отличается от других частей биосферы тем, что обязана своим возникновением высокоразвитой производственной и общественной деятельности человека и, следовательно, подчинена действию особых, социально-экономических закономерностей, не распространяющихся на остальную природу.

4

Человек, несмотря на существенные особенности созданной им жизненной среды, продолжает оставаться неотъемлемой частью космоса, полностью подчиненной действующим в нем законам.

Человек находится не над природой, а внутри природы. Он органически связан с природой всем своим сложным существом и действует на нее не извне, а изнутри. В этом - источник и его слабости, и его силы. Источник слабости потому, что бесчисленные и разнообразные связи человека с окружающей природой часто ставят его под удар таких сил, которые им еще не вполне или совсем не изучены и пока не подчиняются его воле. Источник силы, так как факторы, действующие изнутри, эндогенные, способны вызывать более глубокие сдвиги в явлениях природы и легче подчиняют их своему влиянию, чем факторы экзогенные, действующие извне.

Органическая многосторонняя связь человека с природой является основой, на которой зиждется вся его творческая деятельность, направленная на преобразование естественной среды его жизни. С одной стороны, именно эта связь, вынуждая человека к борьбе с враждебными ему силами природы, является для него главным источником побуждений к деятельности, с другой - она же вооружает его силами и средствами, необходимыми для преобразования природы с целью улучшению антропосферы, приспособления ее к растущим потребностям человека и человеческого общества.

5

В природе и особенно в биосфере экзогенные факторы, действуя на какую-либо материальную систему, могут вызвать в ней троякого рода изменения: 1) разрушительные, уничтожающие данную систему, как таковую; 2) поверхностные, быстро исчезающие и 3) более глубокие и длительные, но не оказывающие разрушительного действия. В этом последнем и наиболее важном случае внешние факторы действуют обычно не самостоятельно, а при помощи факторов эндогенных. Так, например, солнечный свет, падающий на зеленое растение, приводит в движение очень сложный механизм внутренних факторов в хлоропластах и протоплазме клеток. Без их участия конечный эффект - новообразование и накопление органических веществ - не был бы достигнут.

Роль света в этом процессе все же весьма значительна, так как он является источником энергии. Но гораздо чаще мы встречаемся в биосфере с такими изменениями третьей группы, в которых роль внешних факторов сводится только к освобождению, приведению в действие внутренних сил или потенций данной системы.

В особенности это относится к явлениям, непосредственно связанным с деятельностью живых существ и протекающим как в самих организмах, так и в окружающей их среде.

В этом случае разнообразные исходящие из внешней среды воздействия являются чаще всего только раздражениями, освобождающими потенциальную энергию организма, переводящими ее в различные формы энергии кинетической, побуждающими организм к деятельности и направляющими эту последнюю в определенное русло, к некоторой сознаваемой или несознаваемой цели.

Таким образом, основной причиной глубоких длительных и прочных изменений в природных телах биосферы являются преимущественно факторы эндогенные.

Деятельность человека в биосфере, рассматриваемой как целое, представляет собой мощный эндогенный фактор не только потому, что человек находится внутри природы, но и потому, что он имеет возможность - с помощью разума - проникать и вмешиваться в работу тончайшего внутреннего механизма различных явлений природы, внося в них желательные ему изменения. Наука нового времени изобилует примерами раскрытия самых сокровенных тайн природы деятельностью разума, опирающегося на опыт. Таковы в особенности новейшие успехи учения об атомном ядре и первые овладения ядерной энергией. [...]

8

Разум человека, подобно заменяющему его на низших ступенях органической лестницы инстинкту, - продукт длительной эволюции. Обе эти способности, несомненно, продолжают эволюционировать и в настоящее время. Однако, в то время как эволюция инстинкта полностью подчинена закону естественного отбора и, следовательно, основана главным образом на пассивном приспособлении организма к меняющимся условиям среды, разум по самой природе своей активен, и его «приспособляемость» неразрывно связана со стремлением человека воздействовать на окружающую среду, изменять ее в соответствии со своими целями. Активное вмешательство человека в явления природы - наиболее мощный фактор, стимулирующий и направляющий развитие его интеллекта. [...]

9

Активность разума следует понимать как органическую, неразрывную связь его с целеустремленной деятельностью человека, с трудом, с производственными процессами. Труд был главным фактором эволюции разума в филогенезе человека; труд остается основным условием роста умственных способностей человека и в процессе онтогенетического развития. Разум - дитя труда. Отсюда и его активность. [...].

Глава II
Антропоцентризм и антропокосмизм

63

Антропоцентрическое мировоззрение в течение тысячелетий эволюционировало, изменялось, но при всех своих изменениях полностью или частично сохраняли свое значение следующие основные его особенности:

1. Убеждение в том, что человек по своему происхождению и по своей природе есть существо особого рода, высшее, отделенное непереходимой границей от всех других живых существ.

2. Основанная на этом убеждении переоценка значения человека в мироздании, доходившая иногда до абсурдного утверждения, что все в мире создано для удовлетворения его потребностей, как царя и властителя природы. В связи с этим Земле, как месту обитания человека, долгое время приписывалось центральное положение во Вселенной.

3. Очеловечивание или одухотворение органической и частично даже неорганической природы, исходившее из убеждения, что человек и его деятельность, а также человеческое общество - это прототипы большинства предметов и явлений внешнего мира. 4. Уверенность в том, что для познания внешнего мира все существенное можно почерпнуть из знакомства с внутренним, духовным миром человека и что, изучая этот последний, можно найти основные законы, управляющие явлениями всей природы.

63а

В развитии антропоцентризма, насколько мы можем судить о нем на основании памятников религиозного, художественного и научного творчества, следует различать несколько эпох или стадий:

1. На первой, самой ранней стадии развития этого мировоззрения человек еще не выделял себя отчетливо из окружающей природы и не противопоставлял себя ей. Антропоцентрическое отношение к природе выражалось главным образом в полном или частичном очеловечивании ее сил, в первую очередь стихийных, как благодетельных для человека, так и грозящих ему различными бедствиями (солнце, огонь, вода, земля, гром, молния, бури и т.д.). Очеловечивание сил и явлений природы порождало соответствующее практическое к ним отношение - по образцу отношений более слабых членов первобытного человеческого общества к более сильным: отсюда различные формы религиозного культа - молитвы, заклинания, жертвоприношения и т. д. Для этой стадии развития антропоцентризма самой характерной чертой является страх перед природой.

2. На второй, более поздней стадии развития антропоцентризма, в связи с первыми проблесками научного мышления и с первыми удачными попытками овладения силами природы, человечество постепенно и понемногу начинает освобождаться от первобытного слепого страха перед природой. В то же время оно начинает выделять себя из природы, научается смотреть на нее «со стороны», как на объект исследования и как на опору своего благосостояния. Первоначальное очеловечивание сил природы уступает место их одухотворению, возникает мир «идей», которым приписывается объективное существование (Платон).

3. На третьей и высшей стадии развития антропоцентризма человек окончательно противопоставляет себя природе, возносит себя на недосягаемую высоту, как венец творения, как богоизбранного царя и властителя Земли со всеми ее силами и богатствами, которым предназначено свыше обслуживать потребности и удовлетворять прихоти слабого телом, но мощного духом человеческого существа. Человек уже не противостоит миру независимых от него идей, он сам становится его творцом, способным познавать Вселенную «из себя», опираясь только на всеобъемлющую силу своего духа. Человек вырастает в богочеловека, и мания величия на долгие века овладевает им, отдавая во власть призрачных, ошибочных представлений о Вселенной и о собственной его природе.

4. На четвертой и последней стадии развития антропоцентрическое мировоззрение постепенно рушится под ударами новой науки и философии. Антропоцентризм уже не владеет безраздельно умами, но еще существует в скрытой, часто неосознанной форме, как исторический пережиток, продолжая оказывать влияние на мировоззрение широких масс и даже отдельных представителей интеллигенции. В эту эпоху иногда наблюдается и возрождение первобытного страха перед природой, характерного для наиболее примитивной формы антропоцентризма. Таковы, например, высказывания некоторых поэтов XIX в. Однако все эти рецидивы отживающего антропоцентрического мировоззрения с течением времени становятся все более редкими: они не выдерживают длительной борьбы с новыми, в корне меняющими все наши представления о Вселенной.

68

[...] Не подлежит, однако, сомнению, что в течение последних трех-четырех столетий во всех областях знания, в искусстве, философии, этике проделана огромная работа, способствовавшая выяснению основных черт нового миропонимания и наметившая директивы для выработки новых форм общественных взаимоотношений, достойных человека, осознавшего свое положение и свою роль в космосе...

А роль эта достаточно велика и ответственна. Ведь именно в человеке живая природа достигла той степени эволюции, на которой в ее жизни и дальнейшем развитии начинают приобретать главенствующее значение разум, свободная воля и нравственные идеалы. Разум дает человеку возможность предвидеть последствия своих поступков, свободная воля - направлять их в сторону намеченных целей.

Возникший в процессе длительного исторического развития живой материи человек - Homo sapiens - благодаря указанным своим особенностям сам становится одним из мощных факторов дальнейшей эволюции природы в обитаемом им участке мироздания, и притом фактором, действующим сознательно. Это налагает на него громадную ответственность, так как делает его прямым участником процессов космического масштаба и значения. [...]

70

Любовь к природе в антропокосмическом понимании не имеет ничего общего с сентиментальным восхищением ее красотами в духе Ж.-Ж. Руссо, а бережное отношение к природе, вытекающее из антропокосмических идей, нельзя отождествлять с догматом буддизма о неприкосновенности всего живого. Изменения естественного состава фауны и флоры, диктуемые хозяйственными и культурными потребностями человека, борьба с паразитами - возбудителями заболеваний, с кровососущими насекомыми и другими животными - переносчиками инфекций, с/х вредителями и т.д.- все это ни в коей мере не противоречит основным положениям ант-ропокосмизма. Оставаясь в рамках этого мировоззрения, мы должны считать допустимым все те мероприятия, которые клонятся к переустройству природы на разумных началах, к торжеству и благополучию человека как главного носителя прогрессивных тенденций космической жизни на нашей планете. [...]

73

В антропокосмическом отношении к природе самое характерное - это постоянное ощущение человеком своей органической, неразрывной и действенной связи с ней, со всем космосом. Эта связь распространяется на все стороны человеческого существа и имеет двусторонний характер в том смысле, чти человек, испытывая разнообразные и сложные воздействия со стороны окружающей природы, и сам в то же время может влиять и влияет на нее различными способами.

Могут указать, что связь свою с природой остро чувствовал уже первобытный человек и что это чувство хорошо знакомо также дикарю. Это правильно, но связь с природой первобытного человека или дикаря по преимуществу односторонняя. Она выражается в форме зависимости человека от природы, и ей сопутствует, как было уже указано раньше, чувство смутного ужаса перед непонятными и грозными явлениями природы.

Антропоцентризм был в известном смысле реакцией на это сознание своей зависимости от природы, постоянно угнетавшее человека в начале его исторического развития. В свое время он сыграл, следовательно, положительную роль как мировоззрение, в значительной мере освободившее человека, ценой ложного или чрезмерного его возвеличения, от подавляющего страха перед силами природы. Но, возвеличивая человека, антропоцентризм в то же время до известной степени изолировал его от естественного окружения, нарушал или ослаблял здоровое ощущение его органической связи с природой.

Идущий на смену антропоцентризма антропокосмизм возрождает это чувство связи, но не в той форме, какая была ему свойственна вначале, а в новой, более совершенной. Выражаясь в терминах диалектического материализма, мы можем сказать, что антропокосмизм поднимает сознание человеком своей связи с природой на новую, высшую ступень. Здесь, следовательно, перед нами один из примеров закона повторяемости фаз развития в новых, измененных формах или, говоря образно, пример эволюционного движения «по винтовой спирали».

Как было уже сказано, антропоцентризм не мог полностью освободить человека и от примитивного страха перед природой. Это доступно только антропокосмизму с его светлым и радостным восприятием космоса. [...]

103

Антропокосмизм в самом широком понимании этого слова - со всеми его философскими, этическими, социологическими и другими выводами - это определенная линия развития человеческого интеллекта, воли и чувства, ведущая человека наиболее прямым, а стало быть, и кратчайшим путем к достижению высоких целей, которые поставлены на его пути всей предшествующей историей человечества. [...]

Менее доступно нашему прогнозу то, что сулит принести в различных областях знания дальнейшее развитие науки и техники, но зато ни в одной другой сфере человеческой деятельности мы не наблюдаем такого стремительного движения вперед. И это дает нам основание рассчитывать, что именно здесь нас ожидают в ближайшем будущем наиболее крупные успехи. Всем видам искусства также, несомненно, предстоит эпоха расцвета, заполненная творчеством, достойным великих задач, которые поставлены историей перед нашим и последующими поколениями. И как один из результатов дальнейшего успешного развития науки и искусства мы можем мыслить себе постепенное их сближение, на основе которого будет расти и крепнуть то новое, живое и глубокое ощущение всей полноты, многообразия и красоты космической жизни и нашей связи с этой жизнью, которое можно было бы назвать космическим чувством. Оно же станет и здоровым источником того облагораживающего человека «дыхания вечности», которое лучшие из религиозно настроенных умов прошлого тщетно пытались найти в наивных выдумках, завещанных нам предшествующими поколениями.

Термин «космическое чувство» не нов. Мы встречаем его у некоторых философов-идеалистов начала XX в. (Гёффдинга 2 и др.), которые обычно придавали ему мистический смысл. Самое появление этого термина свидетельствует о том, что мысль об органической связи человека с окружающей его Вселенной давно уже назрела: она естественно вытекала из растущих научных знаний о человеке и об отношениях его к природе. [...]

104

Основа для развития космического чувства - любовь к природе, включая в нее и человека. Но природу можно любить по-разному. По-своему ее любит художник, для которого главное ее очарование заключается в разнообразии и красоте форм и красок внешнего мира, в гармонических их сочетаниях, в игре света и теней, в пластике и выразительности движений, отражающих жизнь чувства и мысли. По-своему, по-иному может любить природу и естествоиспытатель, стремящийся разгадать внутренний смысл и тончайший механизм явлений природы, вскрыть их таинственные связи, найти законы, которым эти явления и связи подчинены, и облечь их в изящную форму математической символики.

Космическое чувство должно объединить в себе все эти элементы эстетического и интеллектуального восприятия космоса, но оно будет и несравненно богаче содержанием, чем то чувство, которое испытывает современный художник или ученый даже в минуты наиболее полного и проникновенного сознания красоты, значительности и глубокой закономерности космических явлений. Оно будет настолько же выше того, что мы называем сейчас «любовью к природе», насколько совершеннее станут доступные науке и искусству средства восприятия и отображения природы, насколько шире и глубже будут наши знания о ней, насколько, наконец, изощреннее и тоньше станут в процессе развития интеллектуальные и эстетические способности человека. [...]

115

Уверенность в том, что разум с течением времени станет главной силой не только в человеческом обществе, но и во всей подчиненной воле человека части космоса, покоится на объективных данных, характеризующих общее направление эволюционного процесса.

Акад. В. И. Вернадский (Успехи современной биологии, 1944, т. 18) указывает, что эволюция всего живого царства и отдельных типов животных идет в определенном направлении, которое можно обозначить термином «цефализация», предложенным американским геологом Д. Дана (1813-1895). Сущность этого явления, которое может быть прослежено на огромном палеонтологическом материале, сводится к тому, что в эволюции живой природы непрерывно возрастает значение процессов, связанных с деятельностью центральной нервной системы.

Развивая дальше эту мысль, В. И. Вернадский приходит к выводу о неизбежности постепенной перестройки всей биосферы «в интересах свободно мыслящего человечества как единого целого», о неизбежности превращения биосферы в ноосферу, в которой главной действующей силой будет разум человека. Мы переживаем только начало эпохи, в течение которой лик Земли должен коренным образом измениться под влиянием этой новой космической силы. В. И. Вернадский считает возможным распространение ноосферы и за пределы нашей планеты - в более отдаленные части космического пространства.

116

Философские идеалисты всех направлений и сторонники религиозного мировоззрения часто говорят о «победе духа над материей» как о конечной цели существования и деятельности человека. В известном смысле превращение биосферы в ноосферу можно было бы рассматривать как достижение именно этой цели, так как оно было бы равносильно торжеству разума, или «духовного начала», над слепыми силами природы.

Но если человечество действительно должно когда-либо прийти к этой цели, то она может быть достигнута только в процессе дальнейшего развития науки и техники, на основе единственно правильного прогрессивного материалистического мировоззрения, путем преобразования окружающей естественной среды и самого человеческого общества в соответствии с требованиями, вытекающими из этого мировоззрения. [...]

118

Если исходить из мысли, что эволюция живого вещества на нашей планете идет в сторону усиления интеллекта, то неизбежно возникает вопрос, как отразится этот процесс на природе самого человека. Не изменится ли с течением времени весь его духовный облик под влиянием преобладающего развития той стороны его существа, которая является органической основой интеллекта? Не вызовет ли этот процесс глубоких изменений в динамике психических явлений, от которых в конечном счете зависит и все поведение человека, как индивидуума и как члена общества?

Последовательный дарвинист должен дать на все эти вопросы утвердительный ответ. Да, духовный облик человека в дальнейшей его эволюции должен радикально измениться; в его психической жизни должны произойти существенные сдвиги, которые, в свою очередь, приведут к глубоким изменениям как в поведении каждого человека, так и в общественных отношениях.

119

Каких же конкретных изменений психофизиологической организации человека мы можем ожидать в результате постепенной эволюционной ее перестройки? Закон соотносительности развития 3, установленный Ч. Дарвином, дает нам основание предполагать, что прогрессирующее усиление интеллекта должно сопровождаться соответствующим ослаблением тех функций центральной нервной системы, которые являются в известном смысле антагонистами разума. Мы имеем в виду в первую очередь некоторые эмоции, унаследованные нами от наших далеких предков и особенностью которых является то, что в моменты наивысшего своего напряжения они угнетают деятельность разума и тем самым как бы заставляют человека опускаться до уровня поведения, свойственного представителям более низких ступеней органической лестницы. Таковы, например, некоторые эмоции, связанные с инстинктом размножения и с чувством собственности.

120

Никто не станет отрицать, что разнообразные эмоции, связанные с половым влечением, играют огромную роль в жизни всех более высокоорганизованных представителей животного царства, в том числе и человека. Как указывал впервые Дарвин, именно эти психофизиологические явления преимущественно обусловливают возникновение и развитие эстетического чувства. В зачаточной форме это последнее, по Дарвину, может быть прослежено довольно далеко в нисходящем ряду животных форм, но исключительной высоты и совершенства оно достигает у человека. Здесь эмоции, связанные с сексуальным влечением, являются, несомненно, мощным источником художественного творчества, особенно в поэзии и музыке. Они же играют положительную роль, как одна из основ возникновения и укрепления первичной ячейки всякого общества - семьи.

Но наряду с этим необходимо иметь в виду, что инстинкт размножения формировался у человека в условиях, резко отличающихся от тех, в которых живет современное человечество.

Первобытный человек, как и его обезьяноподобные предки, жил в тяжелых условиях непрестанной борьбы за существование, в которых инстинкт продолжения рода должен был обладать громадной силой, делающей его способным подавить даже мощный инстинкт самосохранения - в тех многочисленных случаях, когда оба эти инстинкта вступали в коллизию. Это было необходимо для сохранения вида.

Но по мере того как человек поднимался над уровнем первобытного существования и условия его жизни становились все более благоприятными, отпадала и необходимость в той все подавляющей силе инстинкта продолжения рода, которую человек унаследовал от своих предков. Для современного культурного человека эта наследственная избыточная сила полового инстинкта и связанных с ним более примитивных эмоций часто является источником различных дисгармоний и эксцессов. На этой почве совершается немало ошибок и даже преступлений, явно свидетельствующих о том, что нормальная деятельность человеческого разума может быть подавлена или извращена эмоциями низшего порядка.

С дальнейшим ростом интеллекта эти отрицательные явления будут становиться все более редкими - в силу указанного выше психофизиологического и эволюционного антагонизма различных сторон природы человека. А развитие биологии поможет найти такие пути и способы воздействия на человеческий организм, которые, обеспечивая благотворное влияние высших сексуально обусловленных эмоций на художественное творчество и на другие виды умственной деятельности, в то же время сделали бы возможным полное подчинение полового инстинкта воле и разуму человека. <...>

123

Как было уже отмечено раньше, антропоцентризм, в отличие от антропокосмизма, пессимистичен. Глубоким пессимизмом проникнуты и антропоцентрические представления об исторических судьбах человечества. Антропоцентризм отрицает наличие каких-либо существенных прогрессивных изменений в умственных способностях и в нравственности человека в течение его исторического существования. Исходя из этого, антропоцентризм считает неосновательными надежды на коренное усовершенствование интеллекта и улучшение нравственной природы человека в будущем. Отсюда же антропоцентризм черпает и теоретическое обоснование характерного для него консерватизма в вопросах общественной жизни и международных отношений. Формула «так было, так будет» может служить кратким выражением этой убогой «философии». Ее выдвигают, когда хотят доказать бесцельность борьбы за коренную перестройку господствующих социальных отношений в интересах трудящихся или когда ищут оправдания основанным на грубой силе способам решения международных проблем.

Антропокосмизм рушит устои, на которых покоятся эти пессимистические и реакционные воззрения. Он учит нас подходить к истории человечества с масштабами космической жизни. С этой точки зрения несколько сотен тысяч лет, отделяющих современного человека от его звероподобных предков, - период, ничтожный по своей длительности. И если мы посмотрим на него в перспективе тех миллионов тысячелетий, в течение которых будет продолжаться жизнь человека на Земле, то мы поймем, что современное человечество, столь гордое своими успехами во всех областях цивилизации, культуры, науки, техники, в сущности, еще не вышло из «младенческого возраста». Отсюда следует, что «возрастной характер» имеют и все те несовершенства в интеллектуальной и моральной природе человека, а также в его общественной жизни, на которые любят ссылаться антропоцентристы всех оттенков, чтобы обосновать свои пессимистические прогнозы.

В свете антропокосмических идей все эти несовершенства можно рассматривать как своего рода «детские болезни», которые могут и должны быть преодолены силами молодого, растущего и развивающегося организма. Выйдя победителем из этой борьбы, человечество вступит в следующую, более зрелую фазу своего развития, которая принесет ему как новые успехи, так и новые трудности.

124

[...] В борьбе и муках родятся новые формы жизни, ибо таковы законы общественного развития. Но и в самые трудные периоды этого неравномерного и зигзагообразного движения мы не должны падать духом. С каждым шагом вперед человечество приближается к своему «золотому веку», к полному расцвету жизненных сил. Путь тяжел, но впереди огни: «Per aspera ad astra!» («Через препятствия к звездам»).

____________________

 [ 1 ] Печатается в сокращении по: Холодный Н. Г. Избр. труды. Киев, 1982. 332

 [ 2 ] Гёффдинг Харальд (1843-1931) - датский философ-идеалист, историк философии.

 [ 3 ] Закон соотносительности развития (соотношения развития), установленный Дарвином в его теории естественного отбора, утверждает существование скрытой связи между отдельными органами, частями организма, вследствие чего изменение одного органа сопровождается изменением другого. Этот закон связан с другой, открытой еще до Дарвина закономерностью: развивая одну часть или функцию организма, природа соответственно уменьшает другую.

  


Купревич В.Ф. Долголетие: реальность мечты

 

В XX в. homo sapiens вступил в пору своей космической зрелости, и вот некоторые его представители начинают роптать на то, что ныне человеку тесны временные границы жизни, «установленные» для его вида.

В этом нет ничего удивительного: ибо с тех пор, как человек стал изучать себя и окружающий мир, мысль его постоянно устремлена на совершенствование этого мира и собственной природы.

То, о чем я буду говорить дальше, может оказаться фантазией, однако многие сегодняшние реальности еще совсем недавно тоже казались фантазией.

Но сначала несколько слов о проблеме, которая представляется более реальной, пути решения которой прокладываются уже сегодня. Проблема долголетия. Ее обсуждение в «Литературной газете» (1968, № 35) [ 2 ] , вероятно, действительно заинтересовало многих. Прибавить, скажем, сотню лет жизни человеку - пока еще немногие разделяют уверенность в том, что это возможно.

Так может ли человек жить дольше? Я утверждаю: да, может. Должен! А может ли он жить вечно? Вопрос кажется нелепым. Но так ли уж он нелеп?

«Человек не остров, а полуостров. Когда тонет мыс, меньше становится Европа. Смерть каждого из нас делает человечество ниже, поэтому, - продолжает поэт, - не спрашивайте, по ком звонит колокол, - он звонит по вас...» [ 3 ]  Ушел из жизни А. Эйнштейн, не завершив единую теорию поля. Умер старик крестьянин, не успев разгадать тайну плодородия земли. Можно ли смириться с тем, что смерть их была «своевременной», а проблемы эти пусть решит эстафета поколений? Меня, старого ученого, угнетает тот покорный фатализм, с которым многие относятся к неизбежности смерти. Смерть противна натуре человека. Мечту свою о вечной жизни люди воплотили в мифы о бессмертных богах. Вероятно, человек интуитивно понимал, что века, на протяжении которых шла эволюция, потрачены зря, если жить ему всего 50-70 лет. Церковь обещала ему бессмертие там, на небе. Затем философы убеждали его, что жить - это значит все время умирать и мечта об очень долгой жизни - метафизика. К сожалению, к этому хору присоединилось большинство медиков и биологов. Как же здесь не укрепиться фатализму!

Откуда следует, что каждое существо обречено умереть? Обычно отвечают: из наблюдений, опыта. Но опыт ежедневно убеждает нас, что Солнце обращается вокруг Земли... Маркс оставил нам великий принцип: всё подвергай сомнению. В применении к науке это означает - проверять время от времени те общепринятые, «очевидные» истины, на которых она покоится, Еще известный генетик А. Вейсман [ 4 ]  отмечал, что жизни каждого человека и растения присуща определенная продолжительность не оттого, что вечное существование противоречит самой природе жизни. Организмы утратили способность обновлять «изнашивающиеся» клетки не потому, что те в силу своей природы не могут размножаться безгранично. Просто способность эта была утрачена в результате естественного отбора, и жизнь гипотетически бессмертной особи сократилась как раз на тот срок, в течение которого она уже бесполезна для вида.

Когда я еще был студентом, меня, будущего биолога, учили, что все живое стареет и как бы содержит в себе семена своей неизбежной смерти. Однако профессиональное знакомство с миром животных и растений заставляет усомниться в этом.

В самом деле, в основе жизненных форм лежит протопласт - кусочек вещества, сложного, постоянно обновляющегося, способного к неограниченным изменениям своих свойств в процессе обмена материей и энергией с внешней средой. Живое вещество отличается от любых иных высокосложных материальных структур способностью к самообновлению или самоуподоблению. Способность протопласта к усвоению строго определенных элементов окружающей среды в процессе уподобления, т. е. построения живого вещества определенного типа или вида, безгранична.

Живое вещество исключительно стойко и долговечно. Известны ископаемые представители рода тополей из мелового периода, практически неотличимые от современных видов. Это значит - на протяжении 70-80 млн. лет тополь из поколения в поколение передает мельчайшие признаки своих предков. С другой стороны, известны особи древовидных растений, возраст которых достигает 10-12 тыс. лет. Речь идет о сроке жизни, в течение которого рушились горы, меняли свои русла или исчезали реки, возникали и гибли цивилизации, менялся неоднократно климат больших районов, менялись очертания континентов. Между тем особь продолжала жить, распространяя вокруг свое потомство, наращивая собственную массу.

Нет в мире материальной структуры, которая могла бы соревноваться своими стойкостью и постоянством с протопластом - носителем жизни.

Не исключено также, что в наше время долгожители существуют и в мире животных. В печати не раз сообщалось о реликтовых животных, якобы обитающих в небольших озерах. Я не берусь судить о достоверности этих публикаций, но то, что существо сохранилось, быть может, в течение тысячелетий (сомнительно, чтобы они там размножались), вполне вероятное дело. В природе на это запрета нет.

Смерть - явление историческое, она существовала не всегда, а появилась на определенном этапе развития жизни и сразу же стала важнейшим двигателем эволюции: смена поколений сделала возможным появление (и сохранение в результате естественного отбора) как раз тех организмов, которые лучше были приспособлены к окружающей среде. Mors creator vitae est - творцом жизни является смерть, не будь ее, наши звериные предки так никогда бы и не «вышли в люди». Однако, творя новые виды, смерть установила им «естественные» сроки жизни. Человек - существо биологическое и социальное. Он прямой потомок высших животных, для которых срок жизни - это примерно столько времени, сколько нужно, чтобы оставить после себя жизнеспособное потомство. Звериные предки «завещали» нам только несколько десятилетий жизни. В результате длительной эволюции физической природы предков современного человека возникла видовая граница - средний срок его жизни.

Однако с возникновением общества человек вышел из-под власти естественного отбора. Организм его сложился в далеком прошлом и, по-видимому, на долгие времена. А смерть? Она стала в данном- случае историческим анахронизмом. Как фактор, способствующий улучшению природы человека, она не нужна. С точки зрения общества, она вредна. Исходя из задач, стоящих перед человечеством, просто нелепа. Кто же захочет закрепить эту нелепость на вечные времена?

Многие, вероятно, полагают, что эта видовая граница (80-100 лет) незыблема, абсолютна, как говорится, от бога. Мы же утверждаем, что она возникла исторически, а значит, может быть отодвинута в принципе на любое число лет.

Мы многого не знаем, нам неизвестен даже тот предельный возраст, до которого когда-либо доживал человек. Одни геронтологи полагают, что предел этот - 120 лет, другие демонстрируют нам старца, перешагнувшего за 150. Были ли люди, прожившие дольше, например 200-300 лет? На этот вопрос трудно ответить - достоверных сведений у нас нет. И какими бы фантастическими ни казались различные сообщения о долгожителях, я склонен думать, что, поскольку в основе фантазий слишком часто лежит истина, вероятно, вместо теоретических споров полезнее было бы, найдя останки долгожителей, достоверно определить действительный срок их жизни.

Но в конце-то концов дело не в том - сумеем ли мы найти подтверждения мифов о долгожителях. Важно другое. Для того чтобы получить «инструмент» продления человеческой жизни, нужно познать причины старения организма. Для того чтобы установить предел возможной ее продолжительности, нужно узнать первопричину смерти. Тот механизм ее, который, повторяю, был порожден в процессе эволюции.

Неизбежность старения и смерти живого существа не может быть теоретически обоснована. И то и другое (как и сама жизнь) - явления не количественные, а качественные, имеющие свою особую, не временную размерность.

Что же отмеряет время жизни высших животных? Еще И. П. Павлов ставил собак в нервирующие условия, ломая их психический стереотип. Такие животные умирали раньше. Вероятно, процессы старения и смерти связаны как-то с нейроном - нервной клеткой. Создается впечатление, что важнейший признак старения проявляется в прогрессирующем снижении степени упорядоченности жизненно важных процессов и падении их интенсивности. «Афферентный» синтез, т. е. моментальный синтез всех поступивших раздражений, определяющий ответное действие организма, замедляется, запаздывает. Стареет, изнашивается нервная система. Думаю, что в недалеком будущем наука о психической деятельности человека будет воссоздана на новой основе, тогда, вероятно, появятся новые методы и средства психотерапии, способные защищать от износа и обновлять нервную систему.

Итак, вопреки предостережениям скептиков, идущий все же отправится на поиски «эликсира бессмертия». Оговоримся, что под бессмертием мы вовсе не понимаем вечную во времени жизнь (все бесконечности условны, даже видимая Вселенная имеет возраст). Обратимся за «эликсиром бессмертия» к той самой природе, которая нас породила. Нам известны практически вечные особи из мира растений: периодически омолаживающиеся одноклеточные. У человека через определенное время старые клетки также почти полностью заменяются новыми. Почему «почти»? А потому, что нервная система человека высоко дифференцирована и клетки ее не меняются от рождения до смерти. Так, может быть, старение и смерть человека - расплата за его высокую нервную организацию? Если бы это было так, то мы бы жили не дольше кошки.

Известно огромное число теорий старения. В частности, как на одну из главных причин старения указывается на повреждение структуры ДНК и РНК, регулирующих воспроизводство важнейших элементов клетки. Генетики полагают, что в этих структурах записан план построения будущих белковых молекул, а какие-то «шумы» попадают в каналы, по которым передается информация, и вот возникает дефект - синтезируется не совсем та молекула, и новая клетка, пришедшая на смену отмершей, оказывается уже другой. Однако природа устраняет такие дефекты воспроизводства. При слиянии двух дефектных клеток - отцовской и материнской - обычно появляется зародыш нормального организма. Некоторые генетики считают, что при этом дефекты ДНК родителей могут перекрываться друг другом: повреждения, как правило, приходятся на разные места хромосом и поэтому не проявляются в потомстве. Возможно, что подобного рода пути удастся отыскать, чтобы устранять дефекты, возникающие в элементах клеток в процессе их самообновления.

Геронтологам следует прийти к общему мнению, что же такое в конце концов старение - старость человека. Если это болезнь, то ее можно лечить. Если она запрограммирована в гене, то программу эту нужно изменить.

Проблемы старения и бессмертия ставятся в повестку дня. Вряд ли работу над ними нужно начинать со скепсиса и требований уже сегодня начертать все пути, ведущие к «эликсиру жизни». Вряд ли стоит начинать ее с атак на экспериментальную биологию. Я не сомневаюсь, что на пути изучения процессов старения будут открыты новые факты, принципиально новые явления. Только едва ли это сделают люди, не способные преодолеть элементарных «истин» школьной науки.

____________________

 [ 1 ] Печатается по: Лит. газ. 1968 (№ 49). 4 дек.

 [ 2 ] 

Речь идет о дискуссии, проведенной на страницах «Литературной газеты» 21 августа 1968 г. (Поводом для нее послужило сообщение газеты «Санди Тайме» об успешных опытах, проведенных в США, по значительному увеличению продолжительности жизни мышей.) Доктор медицинских наук В. Бурановский защищал традиционные медицинские методы продления человеческой жизни (искоренение болезней, улучшение условий труда и жизни). Биолог Л. В. Комаров, один из энтузиастов создания широкого фронта борьбы за радикальное увеличение видовой продолжительности жизни человека и его практическое бессмертие, выдвигал необходимость биологических способов направленного воздействия на механизмы старения, на генетическую систему, наследственность.

 [ 3 ] Неточная цитата из стихотворения английского поэта Джона Донна (1572- 1631), взятая в более полном объеме в качестве эпиграфа к известному роману Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол» (1940).

 [ 4 ] Вейсман Август (1834-1914) - немецкий зоолог и эволюционист, создатель теории «неодарвинизма».

 

 


Манеев А.Н. Гипотеза биополевой формации как субстрата жизни и психики человека

 

Сложность современной экологической ситуации в мире очевидна. Она обостряет многие аспекты проблемы человека. Под угрозу глобальных кризисов (термоядерного и экологического) поставлено существование всего человечества, жизни на нашей планете. В создании данной ситуации решающую роль сыграл человеческий фактор; но и в выходе из нее ему принадлежит не последняя роль, т. е. деятельности человека, его сознанию, интеллекту как важнейшим социальным ресурсам. Поэтому исследователи ориентируются на выявление всех человеческих способностей и возможностей, так как они являются движущей силой и высшей целью общественного прогресса. Необходимо расширять и углублять исследования развития психологических, интеллектуальных возможностей человека. Задачи изучения психики на современном этапе предполагают поиск новых подходов, корни которых уходят в кибернетику, теорию информации, голографию и т. д. Здесь же следует отметить и допущение форм жизни и разума на небелковой основе и т. д. В наш век, писал академик А. Колмогоров, отнюдь «не праздно предположение, что нам, возможно, придется столкнуться с другими живыми существами, высокоорганизованными и в то же время совершенно на нас не похожими» 1. Более того, «мы допускаем, что на Земле, возможно, и в самих людях существуют не только белково-нуклеиновые, но и другие формы жизни. Почему бы и нет? До поры ученые не ведали о существовании вирусов, бактерий, завтра, возможно, мы экспериментально обнаружим что-то еще... Гипотетические формы жизни могут и не иметь четко очерченных пространственных границ. Их сигналы передаются с помощью более сложных полей, чем известные ныне» 2. Идеи подобного рода фактически находятся в русле исследований и разработок по проблемам искусственного интеллекта, позволяющих поставить и обсудить вопрос о наличии в составе белковых живых организмов и такой специфической полевой компоненты, которая, возможно, существенно детерминирует комплекс свойств жизни и психики. Мы называем его биопсифеноменом, субстратом которого считаем биопсиполевую формацию. В генетическом аспекте, по нашему мнению, она выступает как состояние определенного возмущения актуально бесконечной в пространстве и во времени целостной субстанциальной реальности континуально-полевого типа 3, т. е. существующей без возникновения. На такой основе осуществимы взаимодействия, распространяющиеся мгновенно, а их сила не зависит от расстояния. Об этом свидетельствуют эксперименты Дж. Белла, совершившего выдающееся научное открытие 4. Биопсиполе, на наш взгляд, возникает в недрах этой реальности как некоторое целостное первичное возмущение, а не какое-то дискретно-усложненное состояние. Поэтому, как и субстанция, биопсиполе обладает специфической структурой, своеобразие которой состоит в ее континуальности (в отличие от квазиконтинуальности, т. е. контактной непрерывности, прочих, именно квантованных физических полей). Одним из наиболее существенных свойств биопсиполя, имеющих фундаментальное значение в системе детерминантов творческого потенциала субъекта, является атрибут отражения. Его специфика коренится в упомянутой континуальности структуры биопсиполя как целого. А самодвижение этой реалии в единстве с ее полевой протяженностью обусловливает (через связь с телесной подсистемой организма) как внутреннюю самоактивность его, так и активность во внешней среде. В первом плане система взаимосвязей тела и биопсиполсвой формации лимитирует проявление ее психических функций - сферы психического, представленного единством уровней бессознательного, подсознания, сознания и самосознания как необходимых элементов в системе детерминации творческого потенциала человека. Такова суть гипотезы биополевой формации как компонента организма. Остановимся детальнее на анализе данных проблем, опираясь па эвристические возможности предлагаемой гипотезы. С позиций структурно-уровневого подхода к явлениям действительности можно на всех ее структурных срезах различать субстраты свойств и носителей последних. Под субстратом будем понимать непосредственную, неотъемлемую основу свойства, а под его «носителем» - -опосредованную, в принципе отделимую основу. Например, окрашенная ткань - носитель цвета, а химический краситель - субстрат цвета, неотделимый от последнего (или электрон - субстрат спина, а атом - носитель). Аналогичный подход к структуре живых белковых организмов позволяет на макроуровне выделить в них телесную подсистему в качестве носителя жизни и психики, а субстратом их счесть предполагаемую невещественную материальную подсистему, т. е. некоторую полевую формацию, существующую объективно, как и тело человека, и именуемую биопсиполем или специфически материальным полем живых систем. Ее не следует отождествлять с обычными физическими полями - гравитационным, электрическим, магнитным и т. д., ибо они квантованы и потому не могут обладать выраженными свойствами жизни и психики, присущими биополям. Поэтому никакой физический эксперимент, регистрирующий физические поля, не обнаруживает сознания, мышления, воли и других свойств психики. Однако человек, кем бы он ни был, знает, что он жив, обладает сознанием, мышлением, волей, способностью к ощущениям, восприятиям и т. д. Следовательно, можно допустить, что у этих свойств есть собственный субстрат - формация полевого типа. В нашей стране пионерами в исследовании ее были биофизик А. Г. Гурвич, который и использовал термин «биополе» для обозначения этой непрерывной реальности, и Н. К. Кольцов, называвший поле, окружающее зародыш, «силовым». У идеалистически настроенных ученых оно трактуется (начиная с античных времен) как нематериальная «энтелехия». Однако и последний термин, на наш взгляд, обозначал некоторую наличную реальность, но невещественного характера. Ведь древние мыслители под материей понимали только вещественные образования, а поэтому неизвестные реалии качественно иного типа они автоматически относили к нематериальным сущностям. Фактически на такой основе в течение тысячелетий велась и до сих пор продолжается острая идеологическая борьба между материалистическим и идеалистическим истолкованием сущности жизни и психики. «Я непосредственно испытываю, - пишет Дж. Экклз, - что моя мысль может вести к действию» и что душа как особая бестелесная сущность в состоянии приводить в движение такое материальное устройство, как тело. Мозг же есть детектор влияний, которые «дух оказывает на тело» посредством специфической микросистемы 5, т. е. дух вызывает изменения в системе материи и энергии 6. Отстаивая «нематериальность» души, Экклз продолжает: «Я существую как воплощение сознательного «я» в моем теле, и я не могу поверить, что чудесный, божественный дар сознания не имеет будущего, что он не будет воплощен после смерти в другом существовании» 7. Советские ученые А. Р. Лурия и Г. С. Гургенидзе, рассматривая концепцию Дж. Экклза, подчеркивают, что она свидетельствует «о методологических трудностях, испытываемых нейрофизиологией, которая сталкивается лицеям к лицу с такими реальными проблемами, как соотношение физиологического и психологического, материального и идеального» 8. Но это происходит потому, что указанные трудности должным образом еще не преодолены и в философии как общеметодологическом базисе частных наук, в том числе нейрофизиологии и психологии 9. В психологии и в философии общепризнано, что для психического образа характерны «отсутствие в нем каких-либо вещественных или энергетических компонентов мозга и отображаемого объекта, невозможность обнаружить идеальное... с помощью органов чувств или каких-то приборов» 10, т. е. психический образ как некоторая реальность не обладает ни одним из свойств, характерных для материальных объектов, способных воздействовать на органы чувств биосистемы. Но если это верно, то почему психическое все-таки влияет, и притом существенно, «на физиологические процессы мозга, а через них, при необходимости, на соматические процессы организма человека» 11? В этой связи П. К. Анохин писал: «Я объясняю студентам, что нервное возбуждение формируется и регулируется вот так, оно в такой форме в нерве, оно является таким-то в клетке. Шаг за шагом, с точностью до одного иона, и я говорю им об интеграции, о сложных системах возбуждения, о построении поведения, формировании цели к действию и т.д., а потом обрываю и говорю: сознание - идеальный фактор. Сам я разделяю это положение, но я должен как-то показать, как же причинно идеальное сознание рождается на основе объясненных мною материальных причинно-следственных отношений. Нам это сделать очень трудно без изменения принципов объяснения» (курсив наш. -А. М.) 12. Необходимы более глубокие исследования этих проблем, а также ленинской методологически важной идеи об отражении как атрибуте, лежащем в фундаменте материи и по существу родственном ощущению. Новые сдвиги в данной области знания возможны на основе интенсификации разработки концепций биологических полей как в частнонаучном плане, так и в философско-методологическом аспекте. В 1944 г. советский ученый В. С. Грищенко выступил в Париже среди ученых с лекцией на тему «Четвертое состояние вещества (ни твердое, ни жидкое, ни газообразное). Новейшее открытие». Вот что сообщает об этом выступлении писатель из Свердловска Ю. Е. Яровой: «Истина, очевидная каждому, сказал докладчик. Если последовательно уменьшать число наших чувств восприятия - ликвидировать зрение, затем осязание, обоняние, вкус, слух... Что тогда останется в живом существе? Эмоции, не правда ли? Но если эмоции существуют в нас, это значит, что они существуют вообще в качестве материального компонента нашего существа... Логично предположить, что эти процессы существуют и у животных. Ну, скажем, страх или радость у собак. Более того, есть наблюдения, говорящие о том, что такие процессы «душевного порядка» происходят и в растительном мире. Как известно, все попытки определить материальную суть этих процессов, их физическую природу не привели ни к чему. Возникает вопрос: почему? Ответ на этот вопрос, мне кажется, может быть единственный: не там искали. Материальную суть эмоций до сих пор искали в трех привычных нам состояниях: твердом, жидком и газообразном. И не находили. Ибо. как я смею утверждать, все процессы «душевного порядка», равно как и целый ряд других, не объяснимых современной наукой явлений, - проявление четвертого, неизвестного пока состояния материи... Таким образом, базируясь на строго материалистических рассуждениях, независимо от религии мы приходим к представлению о существовании человеческой души...» 13. Разумеется, дело не в названиях: «душа», «четвертое состояние материи», «бионлазма», «более тонкое материальное образование», «биополе» и т. д.; суть проблемы - в специфике сущности и природы той формации, которая представляется связанной со сложным комплексом биопсихических процессов и явлений в живых организмах. Профессор Н. И. Кобозев писал, что в нашем организме имеются еще не исследованные системы, не подверженные энтропийным явлениям и потому надежно хранящие информацию. Например, память человека, прочно хранящаяся в течение десятилетий, не могла бы оказаться столь устойчивой, будь она «записанной» на клетках или молекулах либо даже на атомах, поскольку при температуре человеческого тела тепловые флуктуации атомов и молекул, а особенно процессы метаболизма сравнительно быстро уничтожили бы и удалили из организма так записанную в нем информацию. Возможно, ее «запись» осуществлена на некотором суперустойчивом субстрате полевого типа, непосредственно не вступающем в обмен веществ. (Пенфилд [ 2 ]  здесь усматривал некоторую аналогию с электрической звукозаписью на магнитной ленте.) Поэтому биопсиполе, обладая всей информацией организма, в силу собственной динамичности в состоянии обеспечить протекание и таких явлений, которые заслуживают названия «высших безэнтропийных форм мышления и психики как системных процессов» 13. Полагаем, что макромасштабно биополе представлено внутренним компонентом - континуальным биопсиполем как материальным субстратом психики, заключенным в рамках тела организма, а также внешним компонентом - квантованным биоэлектрическим полем и вакуумом, как бы продолжающими биопсиполе за его пределами в бесконечность. Свойство же суперпозиции полей обусловливает возможность их сосуществования и хранения в них приобретаемой ими информации, для размещения которой не возникает затруднений при наличии любого количества биополей, связанных соответственно с многообразием биосистем. Биопсиполе (как область первичного возмущения в недрах вечной субстанции полевого типа на основе избытка 15 ее энергии самодвижения) выступает разновидностью непрерывно-полевых формаций. Поэтому оно отлично от квантованных электромагнитных полей как возмущенных состояний вакуума. Мы считаем, что биопсиполе обладает невещественной протяженностью, относительным самодвижением и свойством отражения, выступающим основой биопсифеномена всей живой системы. Но структура дискретной вещественной подсистемы организма, как бы «вмораживающая» в себя биопсиполе, «конкретизирует» его и оформляет в нем определенный тип биопсифеномена, вторично структурируя эту формацию своим «вторжением». По-видимому, в недрах материнского организма (или в соответствующих условиях вне его) возникновение биопсиполя будущей живой системы провоцируется информационно-генетическими процессами, развертывающимися либо в результате слияния гамет в зиготу, либо при явлениях партеногенеза. Эти процессы, будучи связаны с соответствующей генетической информацией, и вызывают в «родственной» им среде, т. е. в недрах субстанции, «отклик», адекватное им «возмущение». Последнее предстает как соответственно структурированное биопсиполе зародившегося организма. Оно соединяется с «затравочным» микробиопсиполем исходных клеток новообразования и в дальнейшем существенно определяет процессы его онтогенеза. Мы считаем, что в образующихся новых клетках зародыша аналогичным образом во^нгкают микробиополя под эгидой прежде возникшего макробиополя, с которым они вступают в связь (а также между собой). Эти поля в единстве создают некоторую полевую диалектическую противоположность тела биосистемы, так что ее организованные вещественные подсистемы (ДНК, клетки, ткани, органы и т. д.) выступают элементами многоуровневой кодовой системы, выражающей информацию организма, фактически заключенную в виде голограммы в его полевой подсистеме. В то время как телесная подсистема, кроме функции выражения полевой информации, относительно ограничивая степени свободы биопсиполя, лимитирует и специфицирует проявление его возможностей, вплоть до детерминации психопатологических состояний при соответствующих соматических дисгармониях, искажающих нормальное проявление функции биопсиполя. Возможно, что точки акупунктуры в теле являются своеобразными «окнами», через которые в соответствующей ситуации усиливается связь биопсиполя с внешним биоэлектрическим полем. Благодаря такому непосредственному контакту этих полей биопсиполе оказывает организующее влияние на биоэлектрическое поле, а потому в принципе может определенным образом изменять его параметры. Этот процесс подтверждается несложными опытами. Пластмассовый сосуд, используемый в качестве своеобразного резонатора для биоэлектрического поля, заряжается при контакте с руками экспериментирующего. В устройстве на обыкновенной нити подвешивается в виде равноплечевого рычага легкая стрелка из любого материала. При приближении какого-либо стержня стрелка отклоняется либо притягивается к нему, находясь на расстоянии 2- 3 см от него. Но нередко удается произвольно изменить каждый из этих процессов на противоположный, для чего необходимо сконцентрировать сознание, желание на ожидаемом превращении. Однако сознание не некий блок или материально-субстратная «управляющая инстанция», а атрибут-отражение, свойственное нашему «я», т. е. биопсиполевой формации, пронизывающей тело человека. Именно поэтому сознание столь тесно связано с организмом. В биопсиполевом атрибуте отражения организма относительно выделены области сознания, подсознания и бессознательного посредством зон контакта биопсиполя соответственно с корой полушарий головного мозга, подкоркой и остальной частью телесной подсистемы организма. С данной точки зрения на основе атрибута отражения биопсиполя и осуществляются рефлексия, оценочное отражение, вообще процесс познавательного мышления, в том числе и собственного состояния организма в его единстве с биополем. Такое отражение нашей «самости» выступает как самосознание, восприятие субъектом собственного бытия, т. е. как фиксирование существования своего «я» любым индивидом. Целостное свойство отражения биопсиполя и можно трактовать в качестве субъективности в психологическом смысле, выступающей объектом интереса психологии как науки, «предметным» статусом психического. Как подчеркивает А. В. Брушлинский, «психика ошибочно понимается как нечто абсолютно «призрачное», не имеющее своей специфической природы, не обладающее вообще никаким онтологическим статусом» 16. Мы полагаем, что биопсиполе, обладая атрибутом отражения, а также возникающим на его основе информационным содержанием самосознания, подсознания и бессознательного, именно благодаря своей суперустойчивости на базе континуальной (бесточечной, бесконтактной) непрерывности, инвариантности и чрезвычайной динамичности обеспечивает идентичность нашего активного «я» не только при каждом пробуждении после сна, но и в случаях возвращения сознания по выходе организма из обморочных состояний, наркоза, а также и по выведении человека из состояния клинической смерти. Пронизывающее весь организм биополе, на наш взгляд, является существенным фактором выработки, преобразования и надежного хранения информации, а также условием и средством возможной дистанционной связи биосистем на уровне подсознания и даже сознания посредством внешнего биоэлектрического поля, вакуума и субстанции. На такой основе в принципе возможны у экстрасенсов явления телекинеза, ясновидения и т. п. Приведем исторические факты, свидетельствующие о явлениях подобного рода. Эмануэль Сведенборг [ 3 ] , известный своими трудами в области математики, механики, астрономии, горного дела, «в конце 1759 г., находясь в Готенбурге, ... сообщил знакомым, что в Стокгольме начался пожар. Через несколько часов он заявил, что пожар потушили, и он описал его размеры. Спустя два дня в Готенбурге было получено известие, подтверждающее видение Сведенборга» 17. Аналогичным экстрасенсом в России во времена Ивана Грозного был Василий, прозванный Блаженным, именем которого был назван воздвигнутый в Москве храм [ 4 ] . Д. И. Дубровский правильно подчеркивает, что хотя «наука пока не может дать основательного объяснения некоторых феноменов человеческой психики, но из этого не следует, что данные феномены заведомо нереальны, что все это мистика или ловкие трюки» 18. Мы убеждены, что субстратная система, обладающая соответствующим строением, именно в силу и в меру ее связи с непрерывным биопсиполем способна проявить свойства жизни и психики в выраженной форме. Быть может, поэтому столь иерархично строение белковых организмов (и даже ДНК с ее сверхспиральностью). Вероятно, такое строение и обеспечивает не только оптимум контакта тела с биопсиполем, но и возможность «сверхтекучего» движения этого квазивихря сквозь субстратную решетку биосистемы. Нарушения ее структуры сокращают сферу контакта организма с биополем, ликвидируют условия «сверхпроводимости», необходимые для движения последнего, т. е. ослабляется связь тела с данной формацией. При этом в нем наступает известный диссонанс в системе биохимических процессов и физиологических отправлений, ведущий в конечном счете к патологии в проявлении телом психических функций биопсиполя вплоть до временной или полной потери сознания человеком. С этой точки зрения многообразие психопатологических состояний человека связано с глубиной и обширностью деструктивных изменений в соматической подсистеме живого организма, которыми обусловливаются адекватные им степени изоляции центральной нервной системы от биопсиполя как субстрата психики и носителя информационного содержания сознания субъекта. Вариации отклонения связи биопсиполя с телом от нормы (характерной для состояния бодрствования здорового организма) могут выражаться целым спектром явлений (сон, сомнамбулизм, летаргия, анабиоз у животных и другие виды угасания или нарушения биопсихических проявлений в организмах). Значительные деструкции в теле, обусловливающие адекватное нарушение связи биопсиполя с соматической подсистемой человека или животного, могут вызвать и полный разрыв этой связи, означающий неизбежность биологической смерти данного организма. При локальном сохранении связи биополевой формации с телом, когда степень структурно-функциональных изменений в нем такова, что они с помощью средств реанимации могут быть приостановлены и устранены, нормальная связь биополя с реабилитированной телесной подсистемой восстанавливается. Процесс нормализации связи тела с биополем (как носителем всей информации) является условием не только возвращения сознания; но и возможного фиксирования реанимируемым субъектом даже необычных картин, возникающих именно в период состояний, «когда душа отделяется от тела» 19. Известный американский астроном X. Шепли отмечает, что «вероятность существования ощущений и органов чувств, неизвестных сейчас человеку, высока...» 20. Эту спсобность иного восприятия мира и может проявить биопсиполе человека, выходя за пределы организма частично или на короткое время даже полностью в состоянии клинической смерти. Экзотичность таких картин у реанимируемых, достигаемая на основе биопсиполя, находится в прямой зависимости от тяжести состояния клинической смерти. В наиболее кризисных ситуациях биопсиполе соответственно более автономно, ибо аномально проникает за пределы организма и потому способно к необычному (без помощи анализаторов) восприятию и созданию информационных образов, к реализации прочих видов рецепции, оказывающихся фантастическими из-за возникновения их в непосредственном контакте биопсиполя с объектами окружающей среды. Но случаев «оживления» лиц, находившихся в наиболее тяжелых состояниях клинической смерти, не столь много, а потому редко кто из общего числа реанимированных свидетельствует о пережитых им каких-то необычных «видениях». Этим и можно объяснить тот факт, что большинство из оживленных находилось в процессе реанимации в состоянии глубокого сна, без сновидений. Дальнейшее совершенствование путей и средств реанимации, а также методов генной инженерии, возможно, позволит человеку достичь, например, практического бессмертия как этапа на пути к безусловному индивидуальному бессмертию. Т. В. Карсаевская и А. Т. Шаталов пишут, что исследование этой проблемы, по мнению выдвигающих ее энтузиастов, может стать предметом новой науки - «иммортологии», науки о бессмертии 21. яния бодрствования здорового организма) могут выражаться целым спектром явлений (сон, сомнамбулизм, летаргия, анабиоз у животных и другие виды угасания или нарушения биопсихических проявлений в организмах). Значительные деструкции в теле, обусловливающие адекватное нарушение связи биопсиноля с соматической подсистемой человека или животного, могут вызвать и полный разрыв этой связи, означающий неизбежность биологической смерти данного организма. При локальном сохранении связи биополевой формации с телом, когда степень структурно-функциональных изменений в нем такова, что они с помощью средств реанимации могут быть приостановлены и устранены, нормальная связь биополя с реабилитированной телесной подсистемой восстанавливается. Процесс нормализации связи тела с биополем (как носителем всей информации) является условием не только возвращения сознания, но и возможного фиксирования реанимируемым субъектом даже необычных картин, возникающих именно в период состояний, «когда душа отделяется от тела». Известный американский астроном X. Шепли отмечает, что «вероятность существования ощущений и органов чувств, неизвестных сейчас человеку, высока...». Эту спсобность иного восприятия мира и может проявить биопсиполе человека, выходя за пределы организма частично или на короткое время даже полностью в состоянии клинической смерти. Экзотичность таких картин у реанимируемых, достигаемая на основе биопсиполя, находится в прямой зависимости от тяжести состояния клинической смерти. В наиболее кризисных ситуациях биопсиполе соответственно более автономно, ибо аномально проникает за пределы организма и потому способно к необычному (без помощи анализаторов) восприятию и созданию информационных образов, к реализации прочих видов рецепции, оказывающихся фантастическими из-за возникновения их в непосредственном контакте биопсиполя с объектами окружающей среды. Но случаев «оживления» лиц, находившихся в наиболее тяжелых состояниях клинической смерти, не столь много, а потому редко кто из общего числа реанимированных свидетельствует о пережитых им каких-то необычных «видениях». Этим и можно объяснить тот факт, что большинство из оживленных находилось в процессе реанимации в состоянии глубокого сна, без сновидений. Дальнейшее совершенствование путей и средств реанимации, а также методов генной инженерии, возможно, позволит человеку достичь, например, практического бессмертия как этапа на пути к безусловному индивидуальному бессмертию. Т. В. Карсаевская и А. Т. Шаталов пишут, что исследование этой проблемы, по мнению выдвигающих ее энтузиастов, может стать предметом новой науки - «иммортологии», науки о бессмертии^. В этом плане представляется программной мысль физика Дж. Бернала: «Смерть... не выполняет больше полезной роли в человеческом обществе. Сейчас, когда мы выросли до осознания подлинных фактов, касающихся смерти, до осознания ее связи с возрастающей бренностью более сложных (курсив наш. -А. М.) организмов, мы поняли, что смерть в принципе никоим образом не неизбежна, и мы должны позаботиться о том, чтобы найти способы отсрочить или избежать ее» 22. В данной связи отметим, что в суперустойчивости именно простейшего по своей структуре биопсиполе-вого макрокванта как континуальной реалии и коренится возможность достижения индивидуального бессмертия человека, поскольку такой квант, как носитель всей информации субъекта по излучении из организма (в случае смерти последнего), может сохраняться потенциально бесконечно. Как тончайшая полевая формация, как бесточечная непрерывность, биополе не может быть разрушено, ибо более тонких структур, способных расчленить его, не существует, а структурно более сложные образования в силу своей одискреченности проницаемы для него. При любой такой попытке оно «туннелирует» сквозь любые «поры» в структуре предполагаемого орудия разрушительного воздействия. Поэтому биополе правомерно рассматривать как надежно сохраняющуюся информационно-голограммную основу принципиальной возможности даже посмертного восстановления, но существенно преобразованного организма для потенциально бесконечного существования. Последнее предполагает коренное преобразование вещественной, телесной подсистемы в адекватную биопсиполю динамично-устойчивую подсистему полевого типа (скажем, напоминающую хотя бы поле постоянного магнита) как средство проявления биопсиполевой голограммы организма, предстающей в виде голографического образа бывшего телесного облика индивида в лучшую пору его жизни, но ставшего полевой системой. «Материалом» подобного «квазителесного обрамления» для биопсиполя могут послужить множество клеточных микробиополей, а также вещественные элементы организма, преобразуемые в поля. Физик-теоретик Харальд Фрич пишет, что «даже все вещество Вселенной в конце концов превратится в свет» 23, в полевой субстрат. Упомянутые микрообразования полевого типа соединяются с биопсиполем бывшего организма в силу известной современной физике квантовофизической корреляции между микрообъектами, однажды оказавшимися в соответствующей связи друг с другом. Эту корреляцию при любых расстояниях между системами микроуровня Д. Бом, В. А. Фок и другие называли несиловым взаимодействием, а Дж. Белл экспериментально подтвердил наличие такой связи в бытии. Таким образом, некоторые идеалистические по форме соображения Дж. Экклза относительно индивидуального бессмертия могут получить, по нашему мнению, вполне научную интерпретацию. Денотатом понятия о душе, допускаемого современной наукой, правомерно признать материально-полевую формацию континуального характера, т. е. биопсиполе, функционирование которого на основе его атрибута отражения обусловливает все черты психики биосистемы. Суперустойчивость биопсиполя благодаря его континуальности, динамичности и топологической инвариантности «делает» эту формацию неуничтожимым «соучастником вечности», связанным с безначально существующей субстанцией полевого типа, являющейся глубинной причиной и универсальной основой существования вещественных и полевых образований. В рамках организма тогда понятна связь его вещественного тела с душой, т. е. столь же материальной подсистемой, хотя и невещественного, полевого типа. При этом подходе исчезает непостижимость взаимодействия тела и души, свойственная идеалистическим концепциям, не усматривающим объективной общности у названных компонентов живого организма. Но так как биополе обычно ускользает от непосредственной регистрации соматическими анализаторами человека, оно в истории познания служило и до сих пор пока еще остается объектом либо идеалистических спекуляций, либо нигилистически-механистического отрицания его под флагом борьбы с душой вообще. Однако ни древними материалистами (Гераклит, Демокрит, Эпикур [ 5 ] ), ни в Новое время (Радищев [ 6 ]  и др.), ни диалектическим материализмом 24 не отрицалась принципиальная возможность обнаружения такого структурного компонента в живой системе, который идентичен материалистически понимаемой душе. Диалектический материализм не может быть не совместим с признанием биополя в качестве материального субстрата психики, т. е. ее связь с мозгом не должна абсолютизироваться. Современная наука прилагает усилия к созданию искусственного интеллекта, отнюдь не намереваясь воссоздать при этом человеческий мозг и тем более самого человека как якобы в принципе единственной системы, способной мыслить. Следовательно, именно недиалектический, узкий, по существу неомеханистический подход с позиций устоявшихся частнонаучных понятий и принципов к совершенно новой проблеме - биополю - не может служить основанием для того, чтобы столь поспешно похоронить ее под тяжкой плитой забвения с куцей эпитафией: «лженаука». С позиций обсуждаемой концепции вне биополя человек мертв, и ни о каком творческом потенциале его в таком состоянии не может быть и речи. Поэтому мы считаем, что биополевую формацию как субстрат психики и основу выработки, преобразования и устойчивого хранения информации правомерно признать базисным элементом в системе детерминации творческого потенциала личности, который функционально возрастает по мере исторического развития человека, обогащения информационного содержания его сознания в общественно-исторической и производственной практике, в условиях научно-технического прогресса и социально-экономического развития. Вне таких условий было бы существенно затруднено формирование и раскрытие творческого информационно-отражательного потенциала субъекта, становление его как личности, адекватной фазе развития социально-экономической формации. Именно в функциональном аспекте биопсиполя, а точнее, в информационно-отражательном плане и правомерно говорить о сущности человека как социальном феномене, представляющем собой отражение общественных отношений в нашем сознании (как компоненте психики, являющейся атрибутивной функцией биопси-полевого субстрата организма) и оказывающемся одним из фундаментально важных уровней человеческой сущности как многоуровневой реалии, носящей биосоциальный характер. Совокупность общественных отношений не может непосредственно вместиться в человеке в качестве его сущности. Любые общественные отношения внешни для субъекта, т. е. он в них вступает, а не наоборот, как отмечал К. Маркс. Однако осознание, отображение личностью общественных отношений, а значит, и обладание их информационно-отражательными образами, а также умениями и навыками как способностями к действию являются существенными моментами содержания сознания, психики, характеризующими социальность субъекта, обусловливающими многообразие его общественных ролей как граней человеческого фактора. Осуществление их в обществе выступает в виде социальных действий, которые невозможны для человека вне единства его телесного компонента с биополевой формацией как субстратом его жизни и психики. Вместе с тем контакты, связи, отношения личностей (прежде всего производственные) создают социум соответствующего ранга, существующий, однако, не только на основе действующих вещественных систем. Бытие этого социума дополняется и системой полевого характера, возникающей в процессе объединения биополей индивидов в сложную надстроечную макросистему (подобную незримой мегасистеме гравитационных полей в космосе). Она выступает своеобразной ноосферой, несущей в себе и общественное сознание. В последнем, однако, интегрируется лишь тот «срез» информационного содержания индивидуальных сознаний, который отражает именно общественное бытие. Общественное сознание оказывается мысленным конструктом, формирующимся в процессе интеграции определенных социально значимых аспектов информационного содержания соответствующих индивидуальных сознании. Поэтому общественное сознание, опирающееся на ноосферу (подобно индивидуальному в рамках своего биополя), имеет статус относительно самодействующей социальной системы надстроечного характера и играет существенную роль в жизни общества. Это позволяет предположить, что и для социальных явлений важна база биополевого типа, а тесное единство этих сфер обусловливает биосоциальную сущность человека. Ведь и элементы телесной подсистемы организма обладают микробиополями на уровне клеток, тканей, органов. Поэтому естественно, что в настоящее время «ученые пытаются обнаружить некие наиболее универсальные принципы живой материи, более общие, чем наблюдаемые в природе». По-видимому, сфера их действия - континуальные поля различных типов, свойственные белковым и небелковым биосистемам.

____________________

  1   Колмогоров А. // Возможное и невозможное в кибернетике. М., 1969. С.

  2   Казначеев В. // Поиск, 1989. 11. С. 8.

  3   Манеев А. К. Движение, противоречие, развитие. М., 1972.

  4   Хеберт Н. // За рубежом. 1987. № 30.

  5   Eccles J. Facing Ready. New York; Heidelberg; Berlin 1970, р. 150.

  6   Там же. С. 119-136.

  7   Там же. С. 83-84.

  8   Лурия А. Р., Гургенидзе Г. С. // Вопр. философии. 1972. № 6. С. 152.

  9   Жуков Н. И. Проблема сознания. Мн., 1987. С. 146-147.

  10   Там же. С. 66.

  11   Там же. С. 147.

  12   Анохин П. К. // Ленинская теория отражения и современная наука. М., 1966. С. 288-289.

  13   Яровой Ю. // Простор. 1974. № 11. С. 77-79.

  14   Кобозев Н. И. // Журнал физич. химии. М., 1966. Т. 15. Вып. 4. С. 794.

  15   Последний реализуем в соответствующей ситуации, например когда при равенстве антинаправленных импульсов провзаимодействовавших объектов их кинетические энергии неодинаковы из-за различия масс (необходимое изменение в структуре процессов осуществимо на основе платформы, с поднятыми бортами которой сталкиваются указанные тела).

  16   Брушлинский А. В. // Мышление: процесс, деятельность, общение. М., 1982. С. 8.

  17   Гуревич П. С. Возрожден ли мистицизм? М., 1984. С. 28.

  18   Дубровский Д. И. // Филос. науки. 1987. № 7. С. 108.

  19   Гуревич П. // Лит. газ. 1985, 25 дек. С. 13.

  20   Шепли X. Звезды и люди. М., 1962. С. 24.

  21   Карсаевская Т. В. Диалектика социального и биологического в целостном процессе жизнедеятельности: Автореф. дис. ... д-ра филос. наук. М., 1984. С. 39.

  22   БерналДж. Возникновение жизни. М., 1969. С. 224.

  23   Fritsch H. // Menschen und Kosmos. Bem, 1980. S. 231-232.

  24   Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 271.

____________________

 [ 1 ] Печатается по: Человек: Философские аспекты сознания и деятельности. Минск, 1989..

 [ 2 ] Пенфилд Уайлдер Грейвс (1891-1976) - канадский невролог и нейрохирург.

 [ 3 ] Сведенборг Эмануэль (1688-1772) - шведский ученый и теософ-мистик.

 [ 4 ] Покровский собор что на рву. Василий Блаженный (ум. 1552) - русский святой, Христа ради юродивый. В Степенной книге есть рассказ о том, что летом 1547 г. Василий долго и слезно молился в Вознесенском монастыре на Остроге (Воздвиженке). Это явилось предвестием пожара, который вспыхнул на Другой день именно в этом монастыре и испепелил Москву.

 [ 5 ] Гераклит (ок. 520 - ок. 460 до н.э.)- древнегреческий философ, высказавший идею непрерывного изменения, становления. Считая началом всего сущего огонь, определял душу как смесь воды и огня, благородного, мудрого и низменного начал. Демокрит (ок. 470 или 460 до н.э.- год смерти неизвестен) - древнегреческий философ-материалист, атомист. Считал, что именно душой все живое отличается от неживого. Душу понимал как особое расположение сферически подвижных атомов, подобных атомам огня. Эпикур (341-270 до н. э.) -древнегреческий философ. Восприняв атомистическое учение Демокрита, определял душу как состоящую из особо тонких и рассеянных по всему телу атомов.

 [ 6 ] Радищев Александр Николаевич (1749-1802) - русский писатель и философ. В философском трактате «О человеке, его смертности и бессмертии» (написан в 1792 г., опубликован в 1809 г.) сталкивает два воззрения на природу души: согласно первому - душа обладает вещественной природой и умирает вместе с телом, согласно второму - душа бестелесна и сохраняется после смерти.

 

 

 


Краткие биографические очерки представленных в антологии авторов

 

 

 


Владимир Федорович Одоевский

(1803-1869)

«...характеристичная черта новых поколений  —  

заниматься настоящим и забывать о прошедшем...»

Во всяком оригинальном философском, художественном, научном направлении есть свои предтечи. Рождаются они порой десятилетиями, а то и столетиями раньше, принадлежат к разным эстетическим и философским группировкам, но как первопроходцы пролагают первые робкие тропинки мысли, оставляют в человечестве заветные зерна тех идей, которым суждено затем возрасти могучим древом, высказаться поистине новым словом. Таким пионером русского космизма был князь В. Ф. Одоевский, писатель, журналист, ученый и музыковед.

Потомок древнего рода князей Рюриковичей, он получил образование в Московском университетском пансионе, вместе с литератором-декабристом В. К. Кюхельбекером в 1824-1825 гг. издавал альманах «Мнемозина», а затем журнал для народного чтения. Был чиновником Комитета иностранной цензуры, директором Публичной библиотеки и Румянцевского музея в Петербурге, принимал участие в создании Русского музыкального общества и вообще чрезвычайно много сделал для развития музыкального образования и музыкальной критики в России. Литературное наследие В. Ф. Одоевского разнородно по жанрам и тематике. Он писал философские новеллы и музыковедческие эссе, рассказы-притчи и философские романы. Не пренебрегал и светской повестью. Но все это жанровое и тематическое многообразие было спаяно особым типом мышления, выработанным еще в 20-е гг. под влиянием философии Шеллинга в маленьком кружке, члены которого называли себя «Обществом любомудрия». Именно в романтических витийствованиях любомудров, дерзавших соединить мысль и поэзию и создать «новую поэтическую философию», находим мы наброски тех идей, что десятилетиями позже лягут краеугольным камнем учения Н. Ф. Федорова и его последователей, а также ноосферной концепции В. И. Вернадского. Прежде всего это идеал живого, «цельного знания», Оно синтезирует все силы и способности человека: научные, художественные, религиозные, собирает и сам объект исследования - человека и природу, - растащенный по многочисленным рубрикам специальных наук. Задача «новой науки» воспринимается Одоевским так, как затем она будет сформулирована Н. Ф. Федоровым: полнота «знания и управления» силами природы. В такой науке, по мысли Одоевского, словно оживает начальное, магическое отношение человека к миру, в котором сильна была роль интуиции, сокровенного, внутреннего ведения. Только теперь эта глубина древнего целостного восчувствия мира сочетается со всей полнотой и детальностью знания, добытого человечеством в течение столетий. ВВЕРХ 

В качестве некоего эталона познания выступает у Одоевского акт самопознания. Процесс познания здесь истекает как бы изнутри человека, поднимается из глубин души. В нем неразрывны разум и чувство. Познающий является в одно и то же время и субъектом и объектом познания: таким образом преодолевается «овнешненность» предмета познания, привычная его далекость и чуждость нам. Самопознание «есть знание внутреннее, инстинктивное, не извне, но из собственной сущности души порожденное», «таковы должны быть и все знания человека» 1 .

«Великое дело, - утверждает мыслитель, - понять свой инстинкт и чувствовать свой разум. В этом, может быть, вся задача человечества» (177). «Новая наука» как раз и должна осуществить синтез инстинкта и разума, двух главных способностей человека - природной и сверхприродной. В ней все инстинктивное обращается «в знание ума», а «знание ума» становится внутренним, интимным, приобретает силу воздействовать на ход вещей. Интересно, что подобный же взгляд затем будет развит в книге французского философа Анри Бергсона «Творческая эволюция», многие идеи которой лежат в русле активно-эволюционной мысли.

Прообраз такого внутреннего, сердечного знания Одоевский находит в поэзии. Здесь властвуют «ум небесный» и «поэтический инстинкт». Искусство возвышает инстинкт и ум вводит в сердце. В творческом акте поэт может всякую тварь Божию изнутри понять, почувствовать и с ней породниться. Ему явлена самая сердцевина, сокровенность вещей и явлений, «душа мира», он дышит с природой «одной жизнью». И в этой душевной сопричтенности всему мирозданию поэт «не только властвует над природою, но и творит ее по своему образу и подобию» (194).

Именно исходя из столь гигантских творческих возможностей «поэтического инстинкта», хотя бы камерно, в камне, в слове или на полотне реализующего человеческую власть над стихиями бытия, и провозглашает Одоевский тезис о необходимости синтеза философии, дщери сухого, расчленяющего разума, и поэзии, где бьется живое, трепетное начало инстинкта, в качестве основы цельного, претворяющего мир знания. И оригинальность мыслителя в том, что эта идея «цельного знания» направлена не против дифференциации наук вообще, а против овнешненного знания, против рациональности современной науки, что схватывает и исчисляет лишь первую оболочку мира, не проникая вглубь, не затрагивая его сущности. На деле такая наука обращается в незнание («Мы все изучили, все описали и - почти ничего не знаем». С. 166), а потому бессильна перед лицом природных катастроф. Не раз встретим мы на страницах романа «Русские ночи» (1844), первого русского философского романа, картины того, как гибнет под натиском стихии весь созданный человеком мир вещей, зданий, мануфактурных изделий там, где мощь природы, казалось бы, смирилась, скованная железной рукой промышленности. Робкому человеческому уму остается лишь сетовать, взирая на тотальный крах того, что устроялось и возделывалось веками: «Страшно! Страшно! Где же всемощные средства науки, смеющейся над усилиями природы?»

Причем, по мысли Одоевского, все эти естественные бедствия - «бури, тлетворные ветры, мор, голод» и т.д.- падают на человечество как своего рода «бичи Божий». Природа словно мстит человеку за его легкомыслие, за ложный выбор путей и жизненных ориентиров, за неверную, неправедную жизнь, за забвение какого-то главного своего долга. Обрушивается под глухими подземными ударами государство бентамитов, жители которого поклонились корысти и душу свою сожгли на алтаре частной и общественной пользы («Город без имени»). И в мгновение ока потоки воды, как судные волны потопа, сметают тленную роскошь свадебного пира, мишурный блеск светской жизни («Насмешка мертвеца»). Постепенно в романе «Русские ночи», а также в целом ряде заметок, набросков, философских фрагментов, зачастую таким вот методом «от противного», начинает вырисовываться представление о человечестве как активной, творческой силе универсума, пробивается мысль о связи с человеком всей природной, а шире - космической судьбы. Огромный, ветшающий мир, одолеваемый неумолимым временем, припадает к человеку, взывает к мощи, к разуму его, молит остановить, уберечь, спасти. ВВЕРХ 

Мысль о человеке-творце, человеке - хозяине мира художественно реализуется Одоевским в романе-утопии «4338 год». Роман построен в форме писем путешествующего по России китайского студента Ипполита Цунгиева к своему другу Лингину. Перед нами - полностью преобразованная и окультуренная планета. Люди добились неслыханных успехов в области регуляции атмосферы и климата. Побеждена вечная мерзлота: система теплохранилищ, протянутая по всему северному полушарию, гонит теплый воздух с юга на север. Даже вулканы на Камчатке употреблены «как постоянные горны для нагревания» полуострова. Открыт химический синтез пищи, что позволило отказаться от пожирания чужой жизни. Люди летают по воздуху на аэростатах и гальваностатах - воздушных шарах. Более того, спасаясь от перенаселения, они вышли в космос и освоили Луну. Все это стало возможным в результате согласного действия всех ученых, на путях слияния множественности наук в единую науку о человеке и Вселенной. Задача этой науки - достижение счастья всего человечества, разумное и творческое управление силами природы, обращение их на благо человеку.

Подступают понемногу и к регуляции собственного организма, пока только душевно-психической. С помощью гипнотических сеансов достигают предельной искренности, открытости друг другу, в результате чего в обществе почти полностью исчезает лицемерие, притворство. Как не вспомнить тут заветную грезу Федорова о том моменте, когда человечество не только сможет регулировать внешнюю природу, но и подчинит себе «вся внутренняя своя», обретет «взаимную прозрачность», когда ничья душа «уже не будет потемками». Предвосхитил Одоевский и мысль Федорова «обратить орудия истребления в орудия спасения», преобразовать армию в «естество-испытательную силу», а военную технику направить на метеорическую регуляцию. Войско в его романе используется единственно для экспедиций на Луну, как подчеркивает писатель, особо опасных. А комету, грозящую разрушить Землю, ученые предполагают остановить с помощью военных снарядов.

Однако утопия Одоевского созвучна русскому космизму не только картиной успехов, столь головокружительных (по крайней мере, для его времени) в освоении Земли и прилегающего к ней космического пространства. Ведь подобные мотивы вовсе не были новшеством в утопической литературе даже на заре индустриальной эры. А уж современная научная фантастика оставила далеко позади и самые дерзновенные представления утопистов прошлых веков. Но в подтексте романа «4338 год» лейтмотивом вплетается вопрос о конечных целях, принципах и границах регуляции, об основной ее направленности, как нравственной, так и естественнонаучной.

Мы уже упоминали о том, что пафос русского космизма заключается в абсолютной полноте знания и управления, когда вовсе не останется ни вне, ни внутри человека мрака и хаоса, когда во Вселенной, проникнутой сердечной мыслью и высочайшим нравственным чувством, воцарится новый, благой тип бытия, когда «Бог будет всяческая во всем». Природа здесь вовсе не воспринимается как орудие, годное лишь на то, чтобы почтительно ублажать новоиспеченный «венец творенья», набравшийся на беду ей порядочной силы и наглости. Она не служанка, но сестра человеку. Она - такой же субъект, такое же уникальное «я», как и человек, только множественное, совокупное; вобрал он в себя мириады живых и неживых существ, и все они имеют равное право на бытие. Роль человека в ней не эксплуатировать, а освободить ее от «рабства тлению», закона энтропии, умирания, распада. ВВЕРХ 

Кстати, такое личностное, интимное отношение к природе как к трепещущему жизнью, чувствующему существу было свойственно именно любомудрам, этим «русским шеллингианцам», кумир которых, по выражению философа П. Новгородцева, как раз и хотел «в природе открыть душу живую».

Но такова ли связь человека с природой в романе Одоевского? Пусть и в значительно облагороженном виде, но перед нами та же орудийная, техническая, по слову Федорова, «эксплуатирующая, но не восстанавливающая» цивилизация, весь ужас которой стал явен уже нашему веку и предельно обострен в безжалостном и безнадежном мире современных антиутопий.

Да, не апологетичен «4338 год»! Уж больно наивное, неприлично провинциальное в нем восхищение чудесами техники. Недаром в качестве рассказчика избирается китаец, эдакий простодушный, недалекий малый, волею судеб занесенный в самое, можно сказать, пекло цивилизации, - это излюбленный прием философского романа, нередко, кстати, используемый для критики описываемого уклада жизни. Легкий, почти неуловимый налет иронии - и вот уже двоится наше восприятие «будущей гармонии», проглядывает некая ее ущербность, неполнота, несоответствие великих достижений и мелких целей. Человечество в утопии Одоевского усердно топит печку ассигнациями. Ведь даже новый уровень взаимной открытости, достигнутый с помощью душевно-психической регуляции, не служит установлению истинного лада, той организации общества, что Н. Ф. Федоровым была названа «психократией», а лишь питает светское любопытство, разжигает сплетни. А хваленая власть над силами природы? Планете, столь умно и заботливо возделанной руками человеческими, не далее как через год грозит гибель от космической катастрофы. В сущности, жизнь человечества в романе проходит под знаком конца. Ведь объективно смертность не устранена. И вот гложет сердце страх гибели земного шара, а значит и своей. Этот страх трансформируется, но не исчезает, всплывая в момент гипнотического сеанса, когда сняты заслонки жизни души и вихри подсознания наконец вырываются на ее поверхность. «Признаюсь, - сказал один, - хоть я и стараюсь показать, что не боюсь кометы, но меня очень пугает ее приближение». Механизмы защиты от этого страха разнообразны: уповают на силы и средства науки или утешаются тем, «что уже довольно пожито и что надобно же всему когда-нибудь кончиться». А то, задрапировавшись в спасительный «юморной» покров, украсив волосы электрической кистью в виде хвоста пресловутой кометы, такой вот насмешливой и дерзкой эстетизацией грядущего зла пытаются погасить тлеющие угли страха, хоть так, но возвыситься над ним. ВВЕРХ 

Ну а вслед за этим очагом дисгармонии начинают вырисовываться и прочие несовершенства. Физическая оболочка человека, ничуть не изменившаяся за протекшие две с половиной тысячи лет, тормозит развитие духа и ума, сдерживает их мощь - вот они, коварные цветочки однобокого технического прогресса! А тут еще со свойственной поэтике любомудров воздушной ироничностью пронизывает роман мысль о зыбкости и относительности человеческих знаний, особенно о прошлом. Поставив себе задачу овладеть пространством, люди мало думают о власти над временем. Улучшение средств хранения информации не исчерпывает эту задачу. Ведь и стеклянные рукописи, не подвластные тлению, неизбежно погибнут, растопленные кометой. Как не вспомнить тут слова Н. Ф. Федорова о неотделимости победы над пространством от победы над временем! Иначе природа, брошенная развиваться сама по себе, считает Одоевский, «вдруг явится человеку с новыми, неожиданными им силами, пересилит его и погребет его под развалинами его старого, обветшалого здания!» (с. 206).

Главы из романа «4338 год» были опубликованы в 1840-м, а в 1844-м Одоевский в романе «Русские ночи» помещает главку «Последнее самоубийство». В ней предстает как бы оборотная сторона того «господства над природой», что столь восторженно и пламенно описано в длинных посланиях китайского студента. Природная среда уже не может справиться с растущими аппетитами человеческого рода, к тому же чрезвычайно размножившегося. И вот искусственная деятельность человека оборачивается против него самого. Сливаются границы городов, истощаются ресурсы, вычерпаны каналы и реки, не хватает пропитания, эпидемии косят людей. На породе вымирания стремительно деградирует общество, рушатся все нравственные законы. Уделом отчаявшегося человечества становится лишь коллективное самоубийство: «треск распадающегося земного шара» венчает пути технического прогресса. В утопии «4338 год» в сущности тот же мотив: комета, грозящая всему живому на Земле и самой планете, словно воплощает собой природу, «опередившую» в своей силе человека и вершащую некий суд и апокалипсис роду людскому, не дерзающему на главную свою задачу.

Поиск путей преодоления несовершенного идеала развития тоже сближает Одоевского с главной интуицией активно-эволюционной мысли. В трактате «Русские ночи, или О необходимости новой науки и нового искусства» писатель высказывается за синтез «науки, искусства и религиозного чувства». Преобразующая и творческая деятельность человечества должна быть направлена в соответствии с религиозным идеалом, ее должна питать мечта о счастье каждой конкретной личности, а не рода вообще. И в таком смещении акцента с рода на личность, в одушевлении всей деятельности «чувством религиозной любви» (а ведь эта любовь в своем высшем пределе направляется на весь космос, на все творение Божие и не смиряется со страданием и гибелью «ни единого из малых сил») зарождается установка на великое нравственное и творческое призвание человека в мире. Содержание же этого призвания раскроется затем в совокупной мыслительной работе целой плеяды космистов - философов, ученых, в истинной же полноте и стройности предстанет в федоровском «учении общего дела».

____________________

     1   Одоевский В. Ф. Русские ночи. - Л.: Наука, 1975. С. 137. Далее при ссылках на это издание его страница указывается в скобках после цитаты.

  


Александр Васильевич Сухово-Кобылин

(1817-1903)

«Отсюда выясняется истинное значение нашего человеческого бессмертия.

Все для будущего  –  ибо будущее будет настоящее»

А. В. Сухово-Кобылин - колоритнейшая, своеобычная и несколько загадочная фигура русской культуры второй половины прошлого века. Среди отечественных литераторов он отличился редким долголетием: восемьдесят шесть лет чрезвычайно активной и разноплановой жизни, наполненной увлеченными умственными занятиями и светским рассеянием, любовными победами и трагедиями (не миновала его и тюрьма, правда кратковременная, и изнуряющее, неправое, семилетнее следствие по обвинению в убийстве своей любовницы), упорной творческой работой и длительной борьбой за выход на русскую сцену, бурным предпринимательством и размеренным существованием деревенского любомудра. Как классик драматургии, автор сатирической «Трилогии» Сухово-Кобылин широко известен, тщательно изучен. Но оказывается, главным делом своей жизни он считал философию, почти 40 лет переводил Гегеля, разрабатывал систему, которую называл неогегелизмом, учением Всемира. К сожалению, плоды этой грандиозной мыслительной попытки так и не дошли ни до современников ее автора, ни до нас с вами. «Непостижимым определением рока», как выразился сам Александр Васильевич, в огне пожара, обрушившегося на родовое имение в селе Кобылинка 19 декабря 1899 г., погибли все переводы и половина его оригинального труда. Другая половина была еще до несчастья вывезена во Францию и в настоящее время хранится в Центральном государственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ). Знакомство с этим фондом убеждает, что последовательного и законченного изложения философии Всемира не было создано. За четверть века самостоятельных поисков у Сухово-Кобылина набрался ворох отдельных разработок, «приступов», фрагментов, набросков, вариантов, которые он все собирался объединить в стройное целое, до поры до времени отдавая основные силы «подстрочному, тщательно верному» переводу основных произведений Гегеля, переводу, обраставшему бесконечными примечаниями и толкованиями. 

В Сухово-Кобылине кипели страсти и противоречия: личные, общественные и философские. Убежденный крепостник, гордый аристократ и ядовитейший обличитель самых глубоких, каких-то неизбывных язв России: бюрократии и чиновничества; темпераментный хозяйственник, весь в проектах и хлопотах, и сельский отшельник, погруженный во все извивы и темноты гегелевской мысли; мечтатель о прекрасном звездном будущем бессмертного, духовного человечества и социал-дарвинист, переносящий на общество идеи борьбы за существование и селекции. Впрочем, упрек в противоречивости, даже кричащей, сам Александр Васильевич воспринял бы, пожалуй, как похвалу, удостоверив тем самым и в себе самом живое диалектическое единство любезных ему «экстремов» (крайностей). Ведь именно идея противоречия, раздвоения на противоположности, «эналакса» (перехода) этих противоположностей, через который и происходит «поступание» мира, была для него основоположной. За нее он так высоко почитал Гераклита и Гегеля, возведя их в своих философских кумиров. Я не буду пересказывать те положения гегелевской философии, которые целиком принимает и развивает ее русский последователь. Важнее понять, в чем была «идея» самого Сухово-Кобылина, в чем состояла новая ступень гегелизма, которую он предлагал в виде своего учения о Всемире.

При всей безграничной преданности Сухово-Кобылина немецкому гению он упрекает его в том, что тот не понял по-настоящему задачи человечества. Толчком к ее осознанию для самого Александра Васильевича стала эволюционная теория Дарвина, конкретно его книга «Происхождение человека и половой подбор» (1871). В этой теории он уловил подспудную, прямо самим Дарвином не выраженную тенденцию восходящего характера эволюции, которую и развил в своей теории трехмоментного развития человечества: земного (теллурического), солярного (солнечного) и звездного (сидерического). Вторая стадия предполагает расширение ныне прикованных к своей планете землян на все околосолнечное пространство, а третья - овладение всем звездным миром, всей Вселенной. Только колоссальный эволюционный рывок может обеспечить небесные, звездные горизонты ныне столь еще несовершенным смертным. Философ видит возможность такого невероятного прогресса человечества на путях все большего его одухотворения, достижения способности летания, преодолевающей пространственные ограничения. Активная эволюция у Сухово-Кобылина, предполагающая всеобъемлющую космическую экспансию человечества, включает и его «бесконечную инволюцию... в себя самого, поступание в глубь» самосознания, вплоть до такого «соключения с самим собой», такого одухотворения, что этот будущий организм становится как бы беспространственным, сверхчувственным («до исчезания плоти»), «эфирным». Тем, кто знаком с видением будущего «лучевого» человечества в «теории космических эр» К. Э. Циолковского, нетрудно увидеть тут почти буквальное совпадение с интуицией Сухово-Кобылина.  ВВЕРХ 

Кстати, в самом образе жизни и поведения Сухово-Кобылина после того, как он, отринув столичную суету, поселился в деревне и прожил здесь - с небольшими лишь выездами в Петербург да за границу - непрерывно до самой смерти, чувствовалось его следование духу своей мысли. Пусть «летание» и бессмертие, о которых он мечтал, пока были ему еще недоступны, но максимально продлить свою жизнь, создать здоровый, легкий, одухотворенный организм он стремился неустанно. Среди его рукописей есть «Похвала вегетаризму», настоящий панегирик существованию на лоне природы, которое разумно сочетает интенсивный физический и умственный труд, включает в себя «воздушную гимнастику» и вегетарианскую пищу. Он красочно описывает, как принятый им режим дает ему «приподнятость и крепость», «высшую интенсивность», сладость ощущения жизни. И не только описывает, а осмысляет такой образ бытия, так сказать, натурфилософски: «Вегетаризм и есть та реформа нутра, которая уменьшает объем желудка, увеличивает объем легких, учиняет человека легким, наполняет бодрящим духовным ощущением легости, одухотворяет его». В бумагах писателя находим и апологию продолжительной, здоровой старости как «эпохи мудрости», когда человек, освобожденный от всех чувственных прельщений, может предаться «свободной деятельности мышления». Он считал, что продление человеческой жизни, «увеличение старческих годов» укрепит в обществе «элемент разумности».

В рассуждениях Сухово-Кобылина встречаются и жесткие интонации. Так, восхождение и одухотворение человечества в целом он мыслит путем беспощадного отбора, «потребления» слабых и неприспособленных форм. Философ хладнокровно обрекает на огонь «селекции» все промежуточные формы, ведущие род людской к блистательному звездному финалу. В этом проявился гипноз «объективности» и неотменимости законов животно-природной эволюции, под который попадали многие, особенно по первому ошеломляющему впечатлению от теории Дарвина. Этот гипноз заставлял забыть принципиальное отличие человека от остального животного мира - как существа не только сознательного, но и чувствующего, и нравственного.

Читатель, знакомый с гибким, колоритным языком пьес Сухово-Кобылина, может озадачиться каким-то нарочито архаичным, тяжеловесным, лексически довольно однообразным слогом его философских фрагментов. В свое время Герцен, дав классическое определение философии Гегеля как «алгебры революции», отмечал: «Но она, может быть, с намерением, дурно формулирована». Благоговеющий перед громадой Гегеля, его русский ученик пытался следовать и формализованному, «немецко»-философскому языковому складу, точнее, дать нечто вроде его русской кальки. Но, как ни проникался Сухово-Кобылин знаменитой системой объективного идеализма, его собственный философский акцент, оригинальная мыслительная краска, относясь к области высшей цели - «последних сроков», обличают в нем тип русского мыслителя. Ведь именно эта эсхатологическая обращенность русской мысли (в смысле чаяния радикального преобразования человека и мира) неоднократно отмечалась как одна из своеобразных черт национально философской традиции. Истинное свое место автор «учения Всемира» находит в плеяде русских космистов, с разной степенью глубины, объемности и научности развивавших идеи космического будущего человечества, активной эволюции и, наконец, в нашем веке - ноосферы.  

 


Николай Федорович Федоров

(1829-1903)

«Всеобщее воскрешение

есть полная победа над пространством и временем»

В истории существуют духовные явления, содержание и смысл которых раскрываются не сразу. Пройдя незаметно или затронув небольшой круг умов и сердец, они с течением времени все возрастают в величии и силе. К такого рода явлениям принадлежит наследие Николая Федорова, поразительно национальное по своим прозрениям и устремлениям и вместе с тем (а возможно, и поэтому) достигающее уровня универсальных, мировых идей. Никто другой из блистательного созвездия русских мыслителей конца прошлого и нашего века не объял в своем влиянии такие широкие ряды культуры, как Федоров: от Ф. Достоевского и Л. Толстого до М. Горького и В. Брюсова, от В. Хлебникова и В. Маяковского до Н. Клюева и Н. Заболоцкого, от художников В. Чекрыгина и П. Филонова до такого выдающегося прозаика философского склада, как М. Пришвин, или такого гения, как А. Платонов. Сергей Булгаков, сетуя в связи с Федоровым, что ему никто из мыслителей не сказал решительного «да», никто «не решился сказать и прямого «нет», приходит к такому выводу: «Остается признать, что не пришло еще время для жизненного опознания этой мысли, - пророку дано упреждать свое время» 1. Как же сейчас обстоят дела с этим «опознанием», продвинулось ли оно за истекшие почти полвека?

В значительной степени - да! Федоровские идеи регуляции природы, борьбы со смертью, обретения человеком и человечеством более высокого онтологического статуса были признаны лежащими у истоков активно-эволюционной, космической, ноосферной мысли XX в. Но при всем своем универсализме, обращенности и к верующим, и к неверующим Федоров мыслитель по преимуществу религиозный, ибо устремляет человечество к наивысшим и наиблагим идеалам и целям, которые только можно себе помыслить и представить сердечной мечтой, - а выработка таких устремлений всегда является глубоко религиозным актом. 

Долгое время значительная часть жизни Николая Федоровича была скрыта некоей завесой таинственности. Да и вторая ее половина, когда он становится знаменитой личностью Москвы, «необыкновенным библиотекарем» Румянцевского музея, укладывалась чаще всего в некую образцовую, почти житийную схему неустанного подвижничества и духовных подвигов. Сравнивали его по загадочности биографических истоков со старцем Федором Кузьмичом, по самоотверженному служению людям с доктором Федором Гаазом, называли своего рода первосвященником по чину Мельхиседека (т. е. не по помазанию, а по свободному избранию), московским Сократом, поскольку его учение распространялось по преимуществу устно, в узком кругу друзей и последователей. ВВЕРХ 

И только в последнее время удалось более точно раскрыть самую тайну его рождения, ряд важнейших эпизодов его до-московской биографии. Родиной мыслителя оказалось село Ключи Тамбовской губернии, где в начале июня (по новому стилю) 1829 г. дворянская девица Елизавета Иванова родила его от князя Павла Ивановича Гагарина. Как незаконнорожденный, Николай получил отчество и фамилию по имени своего крестного отца. «От детских лет сохранились у меня три воспоминания: видел я черный, пречерный хлеб, которым (говорили при мне) питались крестьяне в какой-то, вероятно, голодный год. Слышал с детства объяснение войны (на мой вопрос о ней)., которое привело меня в страшное недоумение: на войне люди стреляют друг в друга, наконец, узнал я о том, что есть и не родные, чужие: и о том, что сами родные - не родные, а чужие». Под этими строками - заголовок «Необходимое дополнение». Голод, смерть, неродственность - эти фундаментальные натуральные бедствия человека, ставшие главным предметом преобразовательного дерзания мыслителя, впечатались в него сильнейшим экзистенциальным первооткрытием; потрясение, взлом сознания уходят в самые глубины его складывающейся личности. «Чувство смертности и стыд рождения» - так позднее определит Федоров два основных аффекта, образующих травматическое ядро человека. Ранняя смерть деда, знаменитого вельможи Ивана Алексеевича Гагарина, повергшая в безутешную горесть всех близких в имении отца, где воспитывался маленький Николай, позднее смерть дяди, предводителя тамбовского дворянства Константина Гагарина, его покровителя, на чьи деньги он учился в Тамбовской гимназии и в (одесском Ришельевском лицее, не говоря уже о «стыде рождения», усугубленном самым фактом незаконнорожденности, - в случае с Федоровым мы сталкиваемся с обостренно-невротическим переживанием и «стыда рождения», и «чувства смертности», но давшим уникально созидательный, религиозно-пророческий выход. Осень 1851 г. - поворотный рубеж в жизни Николая Федоровича; внешне он означен смертью дяди, уходом из лицея, внутренне - колоссальным переворотом, когда ему открылась основная идея его учения, «мысль, что чрез нас, чрез разумные существа, природа достигнет полноты самосознания и самоуправления, воссоздаст все разрушенное и разрушаемое по ее еще слепоте». Двадцати двух лет Николай бросил такой решительный вызов смерти, как никто из смертных за всю историю. Победа над ней мыслилась им настолько радикальной, что предполагала возвращение к жизни поиском, трудом и творчеством всех ушедших поколений. Явление идеи совпадает с резким жизненным переворотом, новым фундаментальным выбором: не попадаться в сладкую ловушку человеческого жребия, забываясь в автоматизме его исполнения - семья, деньги, успехи по службе, благочинная кончина... Выбор был сделан: подвиг в миру и вызревание Слова для будущего явления миру Дела воскрешения. Между осенью 1851 г. и началом февраля 1854 г., когда Федоров начинает свою растянувшуюся на 14 лет преподавательскую службу в уездных училищах, он ведет какую-то свою жизнь, нигде не служит и не оставляет никаких следов. Эти два с половиной свободных года Николая Федоровича в поле пронзившей его Идеи, начавшей невиданно располагать все предметы, события, отношения мира, культурные достижения и системы мысли, были для него основополагающими. Устанавливался особый, никогда так не раскрывавшийся взгляд, уникальная родственно-отеческая и воскресительная «оптика».

В каком-то сугубо личном смысле Николай Федорович может показаться одиноким, обделенным тем интимным, душевным общением, которое дают любимая женщина, дети. (Да, всю жизнь он прожил аскетом, питался в основном чаем с хлебом, спал три-четыре часа на голом сундуке, ходил круглый год в одном и том же стареньком пальто, все свое жалованье раздавал нуждавшимся.) Но у Николая Федоровича был бесконечно дорогой ему Дом, где грелось его сердце, где он чувствовал себя среди «родных, а не чужих», - Храм. Церковь питала его чувством причастности к проходящей через века, связующей живых и мертвых и уходящей в небо общечеловеческой общности. Многократно Федоров говорил о себе как о человеке, «воспитанном службою Страстных дней и Пасхальной утрени». И свое учение он называл Новой Пасхой, излагал в форме «пасхальных вопросов». Проходя душевную и интеллектуальную школу храмового образования, глубоко сердечно укореняя в себе идеал преодоления закона «мира сего», Николай Федорович грезил о том времени, когда христианство из молитвы превратится в Дело, выйдет из храма, когда литургия станет внехрамовой, вынесет свое тайнодействие в мир, станет реальным пресуществлением праха в живые преображенные плоть и кровь.

Новым смыслом зажглись для него в эти годы евангельские глаголы. Его пронзило Христово: «Дела, которые Я Творю, и он (верующий в Меня. -С. С.) сотворит и больше сих сотворит», а размах Его дел был всеобъемлющ: включал не только нравственную проповедь (так прежде всего и опознали Его дело), но и управление силами природы (утишал бури, ходил по водам), исцеление больных и, наконец. Его Дело дел: воскрешение из мертвых. Среди программных заповедей Евангелия для Федорова важнейшее значение получили две: призывающая к единству, к братотворению весь род людской («Да будут все едино, как Ты, Отче, во мне, и Я в Тебе») и так называемая заповедь научения («Шедше научите вся языки...»). Позднее он писал, что содержание научения не дано здесь Христом, а как бы оставлено на вызревание в человечестве. И перед Николаем Федоровичем должны были возникнуть вопросы, куда ему самому идти для начала, кого учить, какие «языки». И он пошел в школу, причем в школу начальную, дающую первое направление душе и уму: он пошел к детям, к стественным носителям детского чувства родства, которое для Федорова было критерием нравственности. «Возвратить сердца сынов отцам», причем в самом полном смысле - всем когда-либо жившим предкам, населявшим эту Землю и творившим ее историю, - вот тот основной внутренний переворот, который должен произойти в людях; преподавании географии и истории («География говорит нам о Земле как о жилище; история же - о ней как о кладбище») молодой Николай Федорович и пытался начать непосредственно на живых детских душах конкретную работу в этом направлении. Такое сочетание мыслительной разработки вселенски-преобразоватсльных проектов обязательной, тут же выходящей в жизнь практической инициативой, пусть «малой», но озаренной и поднятой Идеей, было свойственно деятельности Федорова до конца. ВВЕРХ 

Это же сопряжение мы встречаем и в его долголетней библиотечной деятельности: 1869 г. он становится помощником библиотекаря московской Чертковской библиотеки, а с 1874 г. переходит в Румянцевский музей, где при всей своей скромной должности дежурного по читальному залу становится на четверть века духовным средоточием всей музейной деятельности). Колоссальный авторитет Федорова у коллег и посетителей, среди которых были виднейшие ученые, писатели, философы, вырастал из его нравственной чистоты, полного материального самоотречения, фантастического объема знаний, щедро раздаваемых нуждающимся. Дело было не просто в феноменальной памяти Николая Федоровича (говорят, что он знал чуть ли не наизусть содержание всех книг самого большого в стране хранилища). Ему было дано какое-то удивительное восчувствие культуры как живого организма в морфологической целесообразности и взаимосвязанности ее частей и отраслей - отсюда каждый раз его рекомендация и совет обнаруживали не вершковое, популярно-энциклопедическое сведение, а знание глубокое, исследовательское.

На 80-90-е гг. приходится и его достаточно интенсивное общение со Львом Толстым и Владимиром Соловьевым. Отношения эти были неровными, прерывались и новь восстанавливались и кончились разрывом. Федорова отличало одно изумлявшее всех качество: абсолютное нежелание запечатлеть, увековечить себя в истории как мыслителя, как культурного деятеля. Он если и выступал в печати, то всегда анонимно или под псевдонимом. Кроткий и уступчивый в личных отношениях, Федоров становился непримирим, когда речь шла об учении «всеобщего дела», которое он расценивал как доведенный до высокого градуса сознания голос веков и поколений (недаром и основное его сочинение написано в форме «Записки от неученых к ученым» как бы от имени этих народных масс, живущих и живших). От близких людей, от тех, с которыми сама их духовная высота заставляла требовать многое, Николай Федорович не признавал ничего среднего между «да» и «нет». Все его попытки переложить на авторитетные плечи бремя вынесения в мир учения о воскрешении терпели провал. Хотя для самих кандидатов на эту должность - будь то для Достоевского, познакомившегося с идеями Федорова в письменном изложении перед работой над «Братьями Карамазовыми», или для Л. Н. Толстого и особенно для В. С. Соловьева - их контакт личностью и идеями Федорова остался далеко не бесследным.

В последние годы жизни философ начинает напряженно работать над окончательым приведением своих рукописей в порядок для скорейшего их обнародования уже од собственным именем, но его труд прерывает неожиданная смерть. Николай Федорович скончался 28 декабря 1903 г. в Мариинской больнице для бедных от двустороннего воспаления легких. Перед смертью он передал все бумаги своему ученику В. А. Кожевникову. Похоронен Федоров на кладбище Скорбященского монастыря. Могила философа памяти, призывавшего живых обратиться сердцем и умом к кладбищам, была снесена в 1929 г.: место последнего упокоения было утрамбовано под игровую площадку. Осуществилось его пророчество о нравственном одичании, одним из симптомов которого станет «превращение кладбищ в гульбища», а «сынов человеческих» в «блудных сынов, пирующих на могилах отцов».

Работу по подготовке к изданию написанного Федоровым завершили его ученики последователи Н. П. Петерсон и В. А. Кожевников, выпустившие два тома «Философии общего дела»: первый - в 1906 г. в городе Верном (ныне Алма-Ата), второй - в 1913 г. в Москве. Подготовленный к печати третий том статей и писем Федорова так и не увидел свет. Отрывки из него вошли в изданные в 1982 г. «Сочинения» мыслителя.

Идеи «регуляции природы» и «имманентного воскрешения» находят у Федорова обоснование и естественнонаучное, и религиозное. Во вступительной статье к данной антологии рассмотрены больше естественнонаучные стороны учения «общего дела». Здесь же коротко остановимся на христианских аспектах, имеющих особое значение для религиозной ветви русского космизма.

Свое учение Федоров называл активным христианством, раскрыв в глубинах «Благой вести» Христа прежде всего ее космический смысл: призыв к активному преображению природного, смертного мира в иной, не-природный, бессмертный божественный тип бытия (Царствие Небесное). Требование активности человека вытекает из основоположений христианской антропологии, как ее понимает мыслитель: Бог создает и совершенствует человека через него самого, начиная с первого акта его самодеятельности - принятия вертикального положения и дальнейшего его трудового устроения. Федоров высказывал и такую проницательную мысль: Бог учит человека «так сказать, гевристически, т. е. человек должен не только вложить собственный труд, весь ум, все свое искусство в великое дело воскрешения, но и додуматься до необходимости собственного участия в нем», а человечество - воспитать из себя коллективное орудие, достойное того, чтобы через него могла начать активно действовать Божья воля.

В своем учении Федоров доводит до благого максимума христианский тип эсхатологии, восполнив два, на его взгляд, извращения христианского идеала: частичность, невсеобщность спасения и его сверхъестественный катастрофизм при пассивном ожидании исполнения последних сроков. Развязка драмы мировой истории в виде неудержимого и неустранимого каскада страшных казней, запланированных божественной инстанцией, больше всего парализует всякую волю к человеческому действию в деле своего достойного онтологического устроения. А если речь идет не о фатальной развязке, а о картине тех бедствий, которые ждут человечество как раз при его пассивности, упорстве на избранном пути рабствования порядку вещей? Пророчество о дурном конце может иметь характер угрозы, предупреждения. Таково знаменитое пророчество о разрушении Ниневии и каре ее жителям, произнесенное Господом, но снятое с них, когда они покаялись от проповеди Ионы. Философ «общего дела» твердо встает на точку зрения условности апокалипсических пророчеств, необходимости всеобщего спасения в ходе имманентного воскрешения, которого достигает «по велению Бога» в потоках его благодати объединенное братское человечество, овладевшее тайнами жизни и смерти, секретами «метаморфозы вещества». Трансцендентное же воскресение, верит Федоров, совершится только в том случае, если человечество не придет в «разум истины». И это будет, воистину, «воскресением гнева», когда произойдет окончательное разделение рода людского на спасенных и вечно проклятых. Такое разрешение конечных судеб есть на деле казнь для всех: и не только для грешников (вопль и скрежет зубовный), но и для праведных (так ли уж сладко им, самым чистым и совестливым, быть свидетелями страшных мук своих ближних?!). ВВЕРХ 

Но не может быть безысходного ада, невозможен ни в какой форме садизм Царствия Небесного, убежден мыслитель. Но готового рая тоже пока быть не может, ибо нет абсолютно праведных: все причастны к первородному греху пожирания и вытеснения, все нуждаются в очищении. Чистилище - физическая и нравственная необходимость для всех. Под чистилищем можно понимать и историю, и настоящее человечества, подверженного бичам природных сил вне и внутри себя: снаружи бушует глад, наводнения, пожары, извержения; изнутри индивидуальной и коллективной людской природы рвется злое самоутверждение, насилие, убийство, война, но вместе происходит и самовоспитание человечества, растут его созидательные силы, осознаются пути спасения. Но чистилище истории, предрекает Федоров, частью есть, а может и целиком обернуться форменным адом. На природном, языческом пути человечество идет к своему концу, «страшному суду» самоистребления; признаки конца мира уже проступают трупными пятнами на теле современного мира. Проход через настоящее чистилище еще только предстоит; очищение и спасение произойдут в самом процессе созидания Рая, Царствия Небесного, постепенного преобразования человеком себя из существа пожирающего, вытесняющего и смертного в самосозидающее, воскрешающее, бессмертное. Федоров развивает то течение в лоне христианства, которое стремиилось утвердить полноту его восстанавливающих и жизнетворческих начал (Ориген, Григорий Нисский с их учением об условном характере адских мук и о всеобщем апокатастасисе, т. е. восстановлении всего мира, без всяких исключений, в прославленное состояние). По воскресении убийственные результаты злой деятельности аннулируется, ибо все жертвы вытеснения вольного и невольного возвращаются к жизни вечной. Новый, высший уровень сознания воскрешенных, в том числе и прямых злодеев, раскроет перед ними (как и перед всеми, только в разной степени) всю бездну их земых грехов, так что этап нравственного мучения и очищения (разной длительности адские муки») неизбежно предшествует включению грешников в единое любовное бытие «по типу Троицы».

Со своим призывом к Делу мыслитель обращается и к верующим, и к неверующим. Сила его в том, что оно, действительно, может быть принято всеми смертными. Апеллируя главным образом к нравственному чувству человека, его глубочайшей интуиции должного бытия, одним словом, к зову Бога в человеке, идеал «всеобщего дела» предлагает выход для любого онтологического варианта, даже для ситуации крайнего метафизического отчаяния: Бога нет, и мир бессмыслен. На это Федоров ответил бы: если это так, то мы должны придать ему смысл. Если Бога нет, в таком виде, как его представляют теистические религии, тогда идеал божественного бытия как регулятивная идея должного ведет нас к созидании) такого бытия, к его постепенному расширению на всю Вселенную. Во всеобщем деле, по глубокому убеждению великого мечтателя, могут и должны наконец соединиться все: и верующие, и неверующие, все народы, все люди Земли.

____________________

     1    Булгаков С. Н. Душа социализма // Новый град (Париж). 1931. № 2.

  


Владимир Сергеевич Соловьев

(1853-1900)

«Жизнь природы есть сделка между смертью и бессмертием»

В плеяде отечественных философов В. С. Соловьев предстает фигурой монументальной и многоплановой. Он удостоился званий «русского Платона» и «русского Оригена»; в писаниях своих стремился сочетать наследие античности и духовный опыт Востока, святоотеческую традицию и западную, прежде всего немецкую идеалистическую, философию. Так что попытка втиснуть его в прокрустово ложе какого-нибудь отдельного, пусть и широкого, направления, пожалуй, покажется сомнительной. И все же вряд ли стоит отрицать, что могучее здание соловьевского творчества, вместившего в себя идею Софии, проповедь богочеловечества, философию «положительного всеединства» и апологию теократии, не может устоять без скрепляющего стержня главной идеи. Это хорошо понимали такие исследователи творчества Соловьева, как С. Булгаков, Е. Трубецкой, К. Мочульский. В. Зеньковский. Так вот эта опорная его идея и оказывается близкой установкам философов-космистов. Не говоря уже о том, что один из них - Н. Ф. Федоров прямо повлиял на духовное развитие молодого мыслителя. В начале 1882 г. 28-летний Соловьев читает его рукопись. В письме, отправленном Федорову, - такие строки: «Проект» Ваш я принимаю безусловно и без всяких разговоров. Поговорить же нужно не о самом проекте, а об некоторых теоретических его основаниях или предположениях, а также и о первых практических шагах к его осуществлению [...]. Я очень много имею Вам сказать. А пока скажу только одно, что со времени появления христианства Ваш «проект» есть первое движение вперед человеческого духа по пути Христову. Я с своей стороны могу только признать Вас своим учителем и отцом духовным». С этого момента краеугольным камнем его философии ложится мысль о возможности для человечества благого, истинно христианского дела, дела, что не ограничено социальными, национальными, государственными интересами, а касается «всех и вся», каждой конкретной личности и всей природы, всякой твари земной и небесной, всего огромного мирового хозяйства, которое человек по замыслу Божию и по благодати Его призван восстановить в прославленное состояние.

Впрочем, само личное и философское развитие Соловьева в своем роде подготовило его именно к такому восприятию идей Федорова. Скажем несколько слов о его биографии. Он родился 16 января 1853 г. в семье известного историка профессора Московского университета Сергея Михайловича Соловьева, человека волевого, целеустремленного (свою жизнь он посвятил написанию грандиозного труда - «История России с древнейших времен» - и каждый год выпускал по тому) и глубоко, искренне верующего. По матери - принадлежал к древнему украинско-польскому роду и предком своим имел философа-странника Григория Саввича Сковороду (1722-1794), на которого, кстати, по словам современников и родных, походил характером и общим духовным складом. От матери же унаследовал поэтические и мистические черты, склонность к видениям и таинственным, фантастическим предчувствиям. 

С детского возраста в нем было стремление к подвижничеству. Поразившись подвигам святых, он, едва достигнув восьми лет, подвергает себя испытаниям и лишениям. Да и потом, на протяжении всей жизни, жил как «птицы небесные, что не сеют, не жнут», не имея собственного дома, ночуя то в гостиницах, то у друзей; был вегетарианцем и вообще питался чем придется. Всегда строго постился. Но при этом, как свидетельствует его биограф В. Величко, боялся «машинального аскетизма» и вообще всякого внешнего благочестия. Тот аскетизм, который презирает тело, попирает его, был чужд Соловьеву. В ряде работ он утверждает принцип «истинного аскетизма», что стремится не к уничтожению телесности, а к установлению всецелой власти духа над плотью, над «бунтующей материей», преображает ее. В этом у него много общего с Федоровым.  ВВЕРХ 

Внутреннее же, религиозно-нравственное, мировоззренческое формирование Соловьева было мучительным. Уже с двенадцати лет, во время учебы в 5-й Московской гимназии, начинается разрушение детской веры, более эмоциональной, нежели сознательной. Как свидетельствует сам Владимир Сергеевич, за четыре года он пережил «все фазисы отрицательного движения европейской мысли за последние четыре века. От сомнения в необходимости религиозности внешней, от иконоборства, я перешел к рационализму, к неверию в чудо и в божественность Христа, стал деистом, потом пантеистом, потом атеистом и материалистом. На каждой из этих ступеней я останавливался с увлечением и фанатизмом». Это отрицание «духовных основ жизни» доходило порой до кощунства. Однажды, гуляя с приятелями на кладбище, Соловьев нарочно повалил могильный крест и запрыгал на нем. яростно доказывая, что ничегошеньки-то от этого и не произойдет. (Впрочем, в его кощунстве на самом деле было больше отчаяния и жажды уверовать, нежели дерзости и цинизма.) Но через это отрицание и обращение затем к «положительной науке» и к «отвлеченной философии» шел он именно к вере сознательной, такой, которая не боится знания, а утверждает его и сама утверждается им, и движет человеческий разум в поиске мирового смысла.

По мысли Соловьева, это обычный путь человека, «грядущего в мир». Только в большинстве случаев он, увы, не доходит до последней, завершающей фазы, затихает на первом этапе детски-наивной религиозности либо упирается в мрачный и неистовый нигилизм, а то уходит в бескрылое опытное знание, бессильное проникнуть во внутренний, сокровенный смысл мира, в область должного порядка вещей. И тогда, иронизирует Соловьев в одном из писем к своей кузине Е. Романовой, «смотрят в микроскопы, режут несчастных животных, кипятят какую-нибудь дрянь в химических ретортах и воображают, что они изучают природу».

Поэтому главная цель молодого философа - примирить религиозную истину с философией и наукой, привести к живой, совершеннолетней, активной вере тех, кто запутался в тупиках отвлеченной мысли и одностороннего знания. Кстати, такое стремление он унаследовал от отца, который, по словам его внучатого племянника и тезки, тоже С. М. Соловьева, «в юности мечтал создать синтетическую философию христианства, примиряющую разум с верой». Но то, что у отца осталось лишь грезой юности, у сына утвердилось делом всей жизни. ВВЕРХ 

Движимый этим стремлением, Владимир, поступив в 1869 г. на историко-филологический факультет Московского университета, на первом же курсе переводится на факультет физико-математический. Более всего его интересует «философская сторона естествознания». Он углубленно изучает морфологию растений и сравнительную анатомию. Впоследствии эти знания очень пригодятся мыслителю при выработке собственного понимания эволюции.

Проучившись на физико-математическом факультете неполных три года, он возвращается на историко-филологический факультет, сдаст экзамены на звание кандидата и... неожиданно поселяется в Сергиевом Посаде при Троице-Сергиевой лавре. Занимается в монастырской библиотеке, посещает лекции в Московской духовной академии. Теперь, после изучения науки и философии, ему, как сообщает он в письме к кузине, необходимо «поработать над теоретической стороной, над богословским вероучением». Друзья и родные обеспокоены: неужели Владимир решил пойти в монахи? Но нет, его путь другой. В том же письме - такие строки: «Монашество некогда имело свое высокое назначение, но теперь пришло время не бегать от мира, а идти в мир, чтобы преобразовать его».

Плодом всех этих занятий явилась магистерская диссертация «Кризис западной философии. (Против позитивистов)», триумфально защищенная в 1874 г. в Петербургском университете. «Высшею целью и последним результатом умственного развития» Соловьев провозглашает осуществление «универсального синтеза науки, философии и религии», западного естествознания и логики с «полнотой содержания духовных созерцаний Востока». Только такой синтез, по мнению магистранта, выведет философию из рамок однобоко теоретического, отвлеченного познания, поставит ее на службу делу жизни. Правда, о самом «деле жизни» представление у молодого философа пока неопределенное. В платоновско-гегелевском духе намечается какой-то высший синтез, восстановление частных существ «как царства духов, объемлемых всеобщностью духа абсолютного». Конкретнее, ближе к самой жизни высказаться Соловьев пока не в состоянии, ибо, отрицая отвлеченность западной философии в содержательном плане, всецело остается в плену ее отвлеченного способа мышления.

Вероятно, для того, чтобы, провозгласив в теории анафему такому мышлению, самому вырваться из оков выработанного им языка, нужен был какой-то совершенно иной, сверхрациональный опыт. И он вскоре был дан - сначала в занятиях спиритизмом; новоиспеченный доцент по кафедре философии при Московском университете и блестящий лектор предается им на первых порах со скептицизмом, а потом все с большим увлечением. Затем - в библиотеке Британского музея в изучении мистических сочинений, в долгих медитациях над страницами Каббалы. И наконец  -  в видении Софии в египетской пустыне, куда сорвался он, услышав таинственный призыв. По глубокому замечанию одного из исследователей творчества Соловьева, «семя, воспринятое в глубинах мистического видения, из которого развивается мировоззрение Соловьева, - это идея Царствия Божия. Во всех составных частях мощного соловьевского синтеза, в теории познания и метафизике, этике и эстетике, философии истории и философии любви - все сводится в конечном счете к пути, по которому Премудрость Божия ведет падшее творение в отчий дом - в вечное Царство Христово». Этот богочеловеческий путь, совместное действие Божеского и человеческого начал, которое, собственно говоря, и составляет, по Соловьеву, смысл эволюции, впервые- еще смутно и несколько спутанно - очерчен в неоконченном сочинении «София», а затем - гораздо четче и полнокровнее - в «Чтениях о богочеловечестве», знаменитых лекциях 1878 г., на которые стекался весь Петербург.

Именно к этому времени относится первое, пока заочное, знакомство В. С. Соловьева с идеями Н. Ф. Федорова. В марте 1878 г. Ф. М. Достоевский, с которым Соловьев тогда особенно сблизился (предполагают даже, что в героях последнего романа писателя «Братья Карамазовы» - Алеше и Иване отразились некоторые черты молодого философа), читает ему письмо Н. П. Петерсона, ученика Федорова, с изложением учения «легендарного библиотекаря». Читает потому, что «нашел в его воззрении много сходного». В ответном письме Петерсону Федор Михайлович сообщает, что Соловьев «глубоко сочувствует мыслителю и почти то же самое хотел читать в следующую лекцию».

Действительно, в четырех последних лекциях «Чтений...» высказано такое понимание человека и его места в мироздании, которое в главных, существенных чертах своих близко федоровскому. Человек, по замыслу Божию, есть «посредник между Богом и материальным бытием», он - собиратель падшего творения, что пребывает в раздельности и розни, взаимной непроницаемости элементов, рабстве тлению, «устроитель и организатор Вселенной». И сам в процессе исторического и космического делания возрастает в «духе и истине», обретает бессмертие, всем человечеством образует единый соборный - неслиянный и нераздельный - организм - Софию.

Позднее, в третьей части книги «Россия и Вселенская церковь» (1888), а также в статье «Красота в природе» (1889) он обоснует активную роль человека в эволюции самим смыслом творения, которое есть не единовременный акт - ведь в таком случае органический мир должен быть совершенным, что далеко не так, -но «постепенный и упорный процесс» воплощения в материи духовного, божественного начала. Перед нами разворачивается вековая борьба этого начала с хаосом и бесформенностью за обладание материей, «душой мира», процесс воплощения красоты сначала в неорганическом мире (воде, камнях, минералах), а затем в растениях, животных - с неизбежными здесь муками, тупиками, «неоконченными набросками неудачных созданий» - и, наконец, в человеке, который есть венец космогонического процесса, ибо в нем создана уже - в потенции - совершенная форма для бытия духа. Эволюция вступает теперь в процесс исторический, начинается новый этап ее развития «в форме сознания и свободной деятельности». ВВЕРХ 

Так соединяет В. С. Соловьев, подобно другим активно-эволюционным мыслителям, данные знания с истинами веры, естественнонаучное представление об эволюции с высочайшим христианским идеалом. Развитие мира для Соловьева, пользуясь выражением В. Величко, есть «осмысленный богочеловеческий процесс», и предполагает он взаимное действие человеческой активности и Божьей благодати, конечным результатом которого явится полное и совершенное соединение Бога с творением и творения с Богом, «положительное всеединство», или Царствие Божие.

Через два с половиной года, осенью 1881-го, состоялось личное знакомство Соловьева и Федорова. А в самом начале 1882 г. Владимир Сергеевич, по свидетельству Федорова, «читал самый проект воскрешения». Потрясенный раскрывшимся перед ним учением, он хочет участвовать в его проповеди. Немедленно отправляется в Петербург нести глаголы всеобщего воскрешения русскому студенчеству, а через месяц возвращается обескураженный. Хотя его лекции и заинтересовали публику, особенно последняя - «Жизненный смысл христианства», - прочитанная 25 февраля и затем, по просьбе слушателей, литографированная одним из студентов, но триумфа, всеобщего чудесного обращения не получилось. Психологически это было совершенно понятно: слишком необычной для традиционного восприятия была главная федоровская идея - подражать Христу не в унижении, не в претерпении мучений, издевательств и крестной смерти, а в делах его, в главном его Деле - воскрешении умерших, восстановлении и собственного тела-храма. Но была здесь вина и самого лектора: Соловьев перевел конкретный проект, по выражению Николая Федоровича, «на философско-мистический язык». А кроме того, охарактеризовав в федоровском духе сущность природного порядка бытия, основанного на розни, вытеснении и смерти, и остановившись на должном, завершительном состоянии, соборном единстве мироздания, когда «Бог будет всяческая во всем», он предельно общо и туманно высказался о самом главном: о том, какой же путь пролегает от мира, «который во зле лежит», к благобытию Царствия Божия и какова роль человека на этом пути. Безусловно, на фоне точных формулировок и ясных указаний «Философии общего дела» проясняется смысл многих «туманных» высказываний Соловьева. Но слушатели, не имевшие перед собой, так сказать, «расшифрованного текста», восприняли идею в самом общем, почти мистическом смысле.

То же самое произошло спустя десять лет, в 1891 г., на заседании Психологического общества, где Соловьевым был прочитан реферат «Об упадке средневекового миросозерцания». Хотя, по уговору с Федоровым, доклад и должен был стать публичной проповедью учения «общего дела», призывом к регуляции природы, к борьбе с голодом, болезнями, смертью, но Соловьев не пожелал обнаружить и высказать деловое понимание христианства, ограничившись критикой исторической церкви и неясными намеками типа: «Если мы не по имени только, а на деле христиане, то от нас зависит, чтобы воскрес Христос в своем человечестве». В прениях же старался уходить от вопросов, касающихся конкретного содержания этого истинно христианского дела. Увы он, который в юности был готов терпеть оплевательства и заушения, не боялся даже клейма юродства за свои действия и убеждения, теперь «по причинам публичного свойства», «опасаясь больше всего быть смешным» (Федоров), стыдливо замазывает ту главную, спасительную идею, в которую сам в глубине сердца горячо и искренне верует. Федоров хорошо понял и в одной фразе определил обнаружившуюся здесь характерную черту Соловьева: «Соловьев во всю жизнь хотел быть сверхчеловеком: то - медиумом, то - каббалистом, то наконец - пророком [...]. Как и Толстой, он решительно не понимал безусловной скромности: не выдвигаться, не выставляться, стушевываться... ».

И все же, как бы ни складывались затем личные взаимоотношения Федорова и Соловьева - а они были непростыми, и в конце концов пути двух мыслителей разошлись, - дальнейшее философское и духовное развитие Соловьева уже неотделимо от воспрршятого им учения о воскрешении. Несмотря на всю теоретичность и метафоризм, свойственные Соловьеву в транскрипции этого учения, сам он неустанно стремится отыскать какие-то реальные средства его воплощения. Не случайно же с юности задавался он «самым важным вопросом» - «где средства?», в ранних работах протестовал против философии, оторванной от дела жизни, а в письмах Федорову планировал обсудить «первые практические шаги к осуществлению» проекта. Можно утверждать, что два последующих периода творчества Соловьева - теократический (с 1881 по 1889 г.) и этико-эстетический (с 1889 по 1900 г.) - были своего рода попыткой отыскания средств, с помощью которых человечество в истории «подготовит условия» для полноты воплощения в нем Божества. В брошюре «Духовные основы жизни» (1882-1884) он утверждает, что долг христианина не только личное спасение, но и общественное дело. Полнота содержания этого общественного дела раскрывается в той самой «федоровской» лекции «Жизненный смысл христианства», которую мыслитель помещает в данной брошюре под заголовком «О христианстве».

Это «всеобщее дело» предполагается совершить человечеству под водительством Церкви. Поскольку в ней заложена основа сверхприродного, совершенного единства, основа духовного, бессмертного человечества, то именно она призвана осуществлять «богочеловеческое домостроительство для спасения всего мира». В работах «Великий спор и христианская политика» (1883), «История и будущность теократии» (1885-1887), «Россия и Вселенская церковь» (1888) Соловьев развивает проект соединения церквей во имя установления единой вселенской Церкви, «свободной теократии» как орудия богочеловеческого дела..

По Вл. Соловьеву, соединение церквей и установление теократии (боговластия) в высшем своем смысле есть не что иное, как конечное завершительное соединение твари и Творца, предполагающее уже преображенное состояние мира. Но вот средства осуществления этого, по сути дела Царствия Божия, - одно лишь внешнеецерковное единство в форме союза папы и русского императора - увы, не вмещали всей полноты и высоты поставленной цели. Это-то и явилось наиболее ущербным и уязвимым моментом построений Соловьева, и мыслитель вскоре сам отказывается от своей теократической утопии.  ВВЕРХ 

С 1889 г. Соловьев занят преимущественно проблемами этики и эстетики. В 1894 г. выходит его книга «Оправдание добра». Здесь проповедует он необходимость соединить личный нравственный подвиг и служение общественное, подчиниться единой христианской нравственности, что своей целью ставит преображение человеческого естества и всей природы, поскольку «процесс всемирного совершенствования, будучи богочеловеческим, необходимо есть и богоматериальный». Теперь уже не одним внешним объединением, но и необходимым внутренним деланием, а также трудом «собирания Вселенной» вырабатывает человечество условия для реального соединения с Богом, для Царствия Божия.

Искусство - одно из средств этого делания. Сначала - в представлении, в художественной фантазии, а в перспективе - в реальности оно преображает плоть мира, пресуществляет «нашу действительную жизнь», творит в ней истинную красоту. Ведь последняя есть не что иное, как «духовная телесность», в ней дух сочетается с материей наиболее совершенным образом, торжествует над хаосом, бесформенностью, небытием. Статьи «Красота в природе» (1889) и «Общий смысл искусства» (1890) близки эстетике Федорова, одному из главных ее постулатов: «Наша жизнь есть акт эстетического творчества».

Одним из путей к обожению служит и истинный брак, который, будучи уже некоторым соединением двух в одно, призван вести любящих к реальному восполнению друг друга до целостного человека, «раскрытию в любимом образа Божия», утверждению его в вечности. Пожалуй, именно Соловьева третьего периода в наибольшей степени имел в виду Александр Блок, когда писал о новом направлении духа, каком-то третьем пути, что забрезжил в его философии. Зная тот заповедный источник, из которого черпал свое вдохновение мыслитель, скажем, что путь этот - путь космического богочеловеческого дела, совокупной творческой работы спасения, «восстановления всяческих», обретения вечной жизни.

И какой же поразительный контраст к светлому сему потоку явили последние годы жизни! Словно что-то сломалось внутри, словно вдруг разом упал он в тот хаос и «томление духа», что так мучили его на заре жизни. Он сомневается в самой основе своей веры - в богочеловечестве, в возможности благого творчества в истории. Усугубляется чувство греховности, растет ужас пред «князем мира сего». Уже больной, мучимый видениями, в каком-то мраке отчаяния он пишет «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории» (1899-1900). Перед нами - гибель Европы под натиском монгольских полчищ, как саранча налетевших с Востока. И потом, на ее руинах - зловещая фигура антихриста. Крах, конец всемирной истории и персонификация мирового зла - и это он, апостол света, писавший в юности: «Я не признаю существующего зла вечным, я не верю в черта»! Как измену самому себе, основному пафосу своей мысли, как эсхатологизм пассивный, нетворческий, расценил Н. Бердяев в «Русской идее» это «последнее слово» В. Соловьева.

Вскоре после опубликования «Трех разговоров» В. С. Соловьев умирает в селе Узкое, имении своих друзей братьев-философов С. Н. и Е. Н. Трубецких. Могила его - в Москве, на Новодевичьем кладбище, рядом с отцом. 

 


Николай Алексеевич Умов

(1846-1915)

«Грех и зло являются несоответствиями эволюции типа»

«Высокий, полный, седой, с огромным челом, с развевающимися «саваофовыми» власами, с прекрасной седой бородой и мечтательными голубыми глазами, воздетыми горе», торжественный и величественный, всем существом своим словно настроенный на позывные большого космоса - таким, как свидетельствует поэт-символист А. Белый, запечатлелся Н. А. Умов, физик-теоретик, в памяти сослуживцев и учеников. По словам А. Белого, было в нем что-то пророческое, ведь не раз в самой обычной, почти банальной его фразе вдруг слышались глухие отзвуки пульса мироздания, что-нибудь типа: «Бьют часы Вселенной первым часом!» В своих лекциях он чудно одушевлял дыханием живой, образной речи даже наискучнейшие, уныло-специальные вопросы физики и, как маг и волшебник, разворачивал перед восторженными слушателями, студентами Новороссийского (Одесского), а затем Московского университетов, великую «драму-мистерию» естествознания. Умов был замечательным, оригинальным ученым, поистине энциклопедистом в физике. По словам его ученика и биографа Н. А. Бачинского, труды Николая Алексеевича «относятся ко всем отделам физики и нередко захватывают и сферу сопредельных наук, как то: механики, астрономии, метеорологии и химии». Умов был основателем учения о локализации и движении энергии, занимался термомеханическими явлениями в упругих твердых телах. Есть у него работы по теории относительности, экспериментальному изучению поляризационных свойств света, рассеянного мутными средами, земному магнетизму и т.д. Но уникальность его как ученого в том, что наряду с научными изысканиями и экспериментами, параллельно с выработкой новых и развитием уже известных физических теорий его ищущая, чуткая ко всякому нестроению, ко всякому страданию мысль формировала свое, цельное и оригинальное мировоззрение, свой взгляд на эволюцию природы и космоса и место в ней человека. И взгляд этот, безусловно питаясь материалом его научных разработок, выходил уже за рамки чисто физического, приобретал всеобъемлющее, этическое значение, становился своего рода манифестом нового человека, homo sapiens explorans (человека разумного исследующего), обоснованием великой его задачи в мироздании. «Он был первейшим русским физиком-философом», - писал об Умове известный профессор, популяризатор знаний О. Д. Хвольсон. Так себя ощущал и сам Николай Алексеевич. «Физику поистине приличествует звание философа», - не раз говаривал он. И как бы материализовывал этот афоризм в своих статьях, что зарождались где-то на огненном, судьбоносном перекрестке философии и естествознания. Умов стремился расширить границы применения науки, по-новому сформулировать главные ее задачи. Научное знание приобретало для него значение поистине всечеловеческое и вселенское, поставлялось в авангарде борьбы с накатывающимся на живое валом энтропии, хаотической мертвой материи.

Попытаемся вкратце представить взгляды ученого на эволюцию вообще. Явление жизни - всего лишь случайность, но, раз возникнув хрупким островком в океане мертвой материи, именно она движет теперь судьбу Вселенной. Обладая стройностью и увеличивая качество этой стройности во все новых и новых живых существах, она гармонизирует мертвую материю, собирает и претворяет рассеянную в пространствах энергию в органические ткани. Но как мучительна борьба, как ничтожно средоточие живого вещества во владениях исполинского космоса! Неумолимый вал энтропии грозит потопить утлое суденышко жизни. И все же жизнь борется, создает существа уже гораздо устойчивее прежних, пестует нервную систему, ведь она наиболее сложна, дифференцированна, а потому и стройна, упорядоченна - вот как претворяется здесь идея Д. Дана о цефализации, направленном совершенствовании нервной ткани в процессе эволюции. И наконец, в предельном усилии, в высшем творческом порыве живая материя создает человека, который во всеоружии разума и научного знания, нравственности и мощной способности к творчеству становится новым противником энтропии, надежным кормчим эволюции.

Но кормчий этот менее всех прочих тварей приспособлен к природной среде и не довольствуется ее «естественными предложениями». Он создает себе как бы «вторую природу» в искусственных орудиях, жилищах, машинах и т. п. Ничего не получив от рождения, он все творит сам. Как не вспомнить тут федоровское понимание сущности человека, что призван «все даровое обратить в трудовое». Сам Умов поистине болел этой идеей. Лейтмотивом звучит она в статьях ученого, одушевляет и частную его жизнь. В годы молодости, будучи полон сил и энергии, он получает небольшой участок земли на южном берегу Крыма под дачу. Место глухое, дикое, неустроенное. Ни воды, ни дорог, девственная, неокультуренная природа. И вот профессор, физик, интеллигент, человек умственного труда с необычайной увлеченностью, энергией и сноровкой берется за «внесение стройности» в этот природный хаос. Расчищает территорию, проводит оросительные каналы, строит колодцы, теснит владения скал и камней, борясь за каждый сантиметр плодородной земли. В считанные годы этот крымский уголок, где испокон веков не росло ничего, кроме диких трав и кустарников, преображается. Перед глазами изумленных гостей - роскошный сад, домик, выглядывающий из зелени, и неутомимый его хозяин, усердно копающийся на грядке.

Вообще, он был пронзен хрупкостью жизни посреди всесильного, все умерщвляющего хаоса, тяготился физическим несовершенством человека, явной его беспомощностью перед старостью, болезнью и смертью. Может быть, поэтому столь силен в нем, так сказать, технический пафос и столь сердечно отношение к машине. Ведь изобретая орудия, творя «вторую природу», человек «неизменно борется» с невечностью, силится преодолеть смерть «в создаваемых им механизмах» и чаяние «вечной жизни» воплотить в «перпетуум-мобиле». Умов вообще несколько иначе понимает машину, не так, как мы, умудренные отрицательным опытом индустриализма, автоматизации и механизации. Что-то зловещее есть в механизме, перерабатывающем живое вещество, чтобы создавать из него мертвые вещи. Что-то страшное, когда и живое, человеческое пытаются сорганизовать по типу автомата. Этим и объясняется амбивалентное отношение к машине в современном мире и все те проклятия, что посылаются ей на страницах антиутопий. Для Умова же машина - соратник и друг человеку. Она - не бесчувственный расчленитель живого, не в этом главный ее смысл и задача. Но в том, чтобы «распространить стройность», т. е. как раз начало жизни, организации, на «неорганизованную материю», на мертвое, косное вещество. Машина спасает мертвую материю, которая необратимо, неизбежно, согласно второму закону термодинамики, катится к хаосу, к энтропии. ВВЕРХ 

Вероятно, теперь, спустя десятилетия, когда технический, индустриальный путь стал понемногу обнаруживать таящиеся в нем contra, а колоссальная мощь машины добилась прямо противоположного тому, о чем мечтал Умов, т. е. предельно умалила человека, продемонстрировала его бессилие, станет объективно яснее, что внешний, орудийный прогресс не способен радикально улучшить человеческую природу, не спасет ни от физического несовершенства, ни от смерти. Да и самые умные и совершенные машины все же лишь в малой степени организуют косные вещества, а скорее, разрушают живые. Но тогда, в начале века, на волне новых научных открытий и головокружительных технических достижений мечта о победе над временем, над человеческим несовершенством с помощью техники действительно одушевляла таких бескорыстных и чистых сердцем ученых, как Н.А. Умов.

Он верил в технику как в воплощение силы и всемогущества научного знания. А науку считал высшим проявлением человеческого разума, надежным инструментом создания «второй природы», «последней ставкой жизни». По мнению Николая Алексеевича, именно естествознание, проникая в тайное тайных мироустройства, уже сознательно раскрывает человечеству его эволюционную задачу как орудия жизни, борца с энтропией. Естествознание было религией ученого, его упованием. В статье «Роль человека в познаваемом им мире» он помещает «Исповедание естествоиспытателя», где призывает сделать науку реальной мирозиждущей силой, истинным утверждением власти человека «над энергией, временем и пространством». Кстати, в одном из набросков Умов в качестве одной из форм регуляции предлагает регуляцию атмосферическую, перекликаясь в этом с идеями Н. Ф. Федорова.

Не покидает его и вопрос о границах человеческого знания, о том, может ли наука ограничиваться лишь тонким срезом настоящего, рассматривая мир и человека в статике,  в текущем мгновении. Ведь в человеке как бы записана вся эволюция живого вещества, в его психике, в бессознательной памяти отпечатлелись следы давно минувших эпох: канувшие в вечность виды, мириады живых существ, безвестные поколения наших предков. Мы носим в себе совокупную психику живого, и даже дурное, 

страшное в нас, что пугает, мучит, грозит вылиться грехом и преступлением, есть нестершееся наследие животного мира: «сладострастия рептилий», «бессердечности рыб «мстительности тигра» и т. д. «Человек - памятная книжка энтропии» и в акте воспоминания пусть мысленно, неосознанно, но восстановляет минувшее, как бы рекоконструирует его. Знание наше, утверждает Умов, не обратившись к прошлому, не восстановив в ныне живущем человечестве историю всего прошедшего, не прозревая этой истории лики ушедших, канувших в вечность существ, что буквально жизнь свою положили в вековом походе за стройность, обречено пребывать ограниченным и бессильным. Нужно «признать духовную связь между нами и уже вымершим живы миром на нашей планете», тогда наше знание сделает возможным управление. Вновь встречаемся мы здесь с устойчивым мотивом всей активно-эволюционной мысли: связь всего мироздания не только в пространстве, но и во времени, зависимость будущей его судьбы от обращения с прошлым - идея, которая в философии «общего дела» вылилась в грандиозный проект «всеобщего воскрешения», восстановления «благолепие нетления» всего живого мироздания.

Наука предвидения и творчества призвана, по мнению Умова, стать всеобщи делом, ее чудеса должны твориться всеми, тем самым приумножив «христолюбиво воинство» жизни, соединив в него весь род человеческий. Пожалуй, не было в истори русской науки ученого, который столько времени, столько усилий ума и сердца отдавал бы пропаганде и популяризации научных знаний, в собственной жизни исполня «Исповедание естествоиспытателя». Это, вообще, очень характерная его черта: главные свои философские и мировоззренческие постулаты тут же делать правилом жизни. Еще в юности, будучи студентом, вместе с друзьями он организовывает кружок лекторов для народного просвещения, так называемое Общество распространени технических знаний в народе. А потом на протяжении почти 40 лет научной деятельности Умов - ревностный участник, организатор, председатель целого ряда научных естествоиспытательных, пропагандистских обществ. В 1909 г. он предлагает создать в России музей опытных наук и техники, дабы развернуть перед общественностью картины технического прогресса, познакомить с последними достижениями науки. А еще он преподает на женских курсах, читает физику физикам, математикам, медикам, агрономам, участвует в естественнонаучных съездах, редактирует научно-популярный журнал «Научное слово» и сам пишет туда статьи. Выступает с публичными лекциям и речами, где в живой, доступной форме излагает историю естествознания, а потом основываясь на строгом научном фундаменте, пророчествует о великом призвани жизни и о разуме человеческом как последней надежде мироздания. Последнюю ж свою речь «Эволюция физических наук и ее идейное значение», прочитанную на съезде преподавателей физики, химии и космографии, ученый заканчивает вдохновенным гимном творчеству, дерзнувшему поколебать второй закон термодинамики, человеческому гению, «надежному кормчему» Вселенной, этому «сыну неба», что «был и будет апостолом света».

Но все вышеизложенное не дает ли читателю право обвинить Н. А. Умова обыкновенном сциентизме, предпочтении науки, точного знания всем прочим сторонам человеческой натуры? Нет, Николай Алексеевич вовсе не был поклонником сугубого рацио. Нравственная чуткость и любовь к красоте были неотъемлемыми свойствами его характера. Ученый увлекался изящными искусствами, был неплохим пейзажистом. «Не делать зла ни в какой мере, делать возможно больше добра» - такой евангельски простой аксиомой руководствовался он в повседневной жизни. Был активнейшим членом «Общества покровительства отбывшим наказание и бесприютным»; в поддержку этого учреждения опубликовал статью под названием «Любовь», а в свое время даже написал драму «Misericordia» («Милосердие»). Более того, его представление об эволюции мироздания не только не отрывается от этики но именно возрастание последней он кладет в самую сердцевину эволюционного процесса. Возникновение нравственного чувства, по мнению ученого, явилось следствием упорядоченности живого вещества, совершенствования физической оболочки homo sapiens. Совесть, этот «глас Божий в человеке», рождается в нас как некий высший уровень стройности и становится мощным орудием эволюции: организует психику, упорядочивает хаотические душевные вихри, отсекает грех и зло. Ибо последние для нашего мыслителя - своеобразные уклонения от стремительного луча эволюции, ее сбои и тупики, лазутчики энтропии в потоке живого вещества. Направляется же вектор эволюции к осуществлению этических идеалов, этих «высших проявлений стройности», идеалов благобытия, органически соединивших в себе и добро и красоту.ВВЕРХ 

И тут разве не промелькнет у нас мысль о том, что такая трактовка эволюционного процесса является как бы естественнонаучным обоснованием религиозного, христианского идеала? Ведь вся история падшего мира, мира, который «во зле лежит», направляется к Царствию Небесному, благому типу бытия, где побеждены слепые, хаотические силы материи, где «последний враг истребится, смерть». Эта перекличка не случайна. Она свойственна большинству активно-эволюционных мыслителей как на Западе, так и в России. И Д. Дана, и П. Тейяр де Шарден были теологами, а Н. Федоров, Вл. Соловьев, П. Флоренский, С. Булгаков, Н. Бердяев традиционно считаются религиозными мыслителями. Они стремились подтвердить христианское обетование раскрытием объективных эволюционных законов и скрепить религиозным идеалом разрозненность научных истин. Не был исключением и Н. А. Умов. Соединение «натуралистической веры» с «религиозной пытливостью», как утверждает его биограф, было основанием и внутренней, «духовной жизни», и научных его проектов. Причем оба эти свойства натуры мальчик унаследовал от родителей. Его отец был страстным естествоиспытателем, мать же глубоко религиозна. В Умове словно буквально осуществилось то, о чем писал Н. Федоров: «Душа человека не tabula rasa, не лист чистой бумаги... а две биографии (отца и матери. - А.Г.), соединенные в один образ».

В последние свои годы и месяцы ученый-физик непосредственно обращается к проблемам религии. Создает ряд небольших этюдов в стиле древних религиозных писаний, излагая в них заветные свои идеи, выношенные долгим научным трудом и размышлением естествоиспытателя.

Но и более ранние его речи и статьи проникнуты истинно христианским чувством. В них повествует он о глубокой внутренней связи, что соединяет все существа Вселенной. Умов «углубляет самое понятие ближнего», расширяя его буквально до всего «живого мира», всего космоса, который и призван человек «возлюбить как самого себя». Чувство любви, если его соединить с научным знанием, получит необходимую «векторность», действенность и силу; это выведет его за рамки филантропии, которая лишь облегчает страдание, но не устраняет источник зла в мире. «Логос», «слово жизни», где нераздельны знание и любовь, должен стать «регулятором человеческой жизни». Весь объем провозглашенного Умовым тезиса станет понятен нам только тогда, когда мы вспомним, что Христос, согласно Священному Писанию, есть именно Логос, Слово Божие и что, соединяя в себе абсолютную полноту любви с абсолютной полнотой знания, обладает Он несокрушимой властью над злом, страданием и смертью.

 


Сергей Николаевич Булгаков

(1871-1944)

«Человек рожден для вечности и слышит в себе голос вечности...»

С. Н. Булгаков, религиозный философ, богослов, экономист и публицист, родился 28 июня 1871 г. в семье священника, в маленьком городишке Ливны Орловской губернии. Как вспоминал сам Сергей Николаевич, он вырос «под кровом церковным», в атмосфере теплой, сердечной веры. Мальчиком был отдан в семинарию. Предполагалось. что как сын священника Сергей пойдет по стопам отца. Но сухое богословие не утоляло горячих вопросов духа, а рано пробудившаяся критическая мысль не удовлетворялась христианской апологетикой. Раздражало и обрядовое благочестие. И вот на последнем курсе Булгаков покидает семинарию, поступает в последний класс гимназии, а по окончании ее - в Московский университет. Он жаждет посвятить себя спасению отечества от «царской тирании». Поэтому избирает юридический факультет, мало отвечавший его душевному и духовному складу, и самоотверженно штудирует политэкономию. Впоследствии свою юношескую судьбу он сравнит с судьбой Н. А. Добролюбова, русского критика-демократа середины XIX в., тоже семинариста, порвавшего со своей средой; с судьбами множества других представителей русской интеллигенции, отвергнувших аскетизм и догматизм официального православия, жаждавших реального дела. Девяностые годы прошлого века были временем распространения в России учения К. Маркса. Сергей Николаевич становится одним из активнейших «легальных марксисток», печатается в их журналах «Начало» и «Научное обозрение». Первая его книга «О рынках при капиталистическом производстве» (1897) была даже одобрена Лениным. Оправдывая свое увлечение марксизмом, С. Булгаков писал, что эта доктрина «худо-бедно, но объясняет человеку его самого», отводит ему определенную роль в истории, дает цель жизни и деятельности. Но в самом начале нового столетия, после двухлетнего пребывания за границей, куда молодой ученый направился для работы над диссертацией, начинается перелом в его мировоззрении, тот поворот «от марксизма к идеализму», который определит всю его дальнейшую судьбу.

Уже в магистерской диссертации «Капитализм и земледелие» (1900) С. Булгаков критикует взгляды Маркса по аграрному вопросу, защищая жизнеспособность мелких крестьянских хозяйств в условиях капитализма. А в период работы профессором политехникума и приват-доцентом университета в Киеве пишет ряд статей, в которых вопрос о социальном идеале, о смысле прогресса, о месте человека в мире постепенно смещается в область религиозной философии. Вскоре он составит сборник этих работ, который в 1903 г. выпустит в Петербурге под характерным названием «От марксизма к идеализму».

В Киеве С. Булгаков сближается с Н. Бердяевым, пережившим к тому времени такой же перелом. С 1904 г. они вместе редактируют журнал «Новый путь», а затем - «Вопросы жизни». Осенью 1906 г. Сергей Николаевич переезжает в Москву и становится активным участником религиозно-философских собраний. Сотрудничает в журнале «Русская мысль», избирается депутатом 2-й Государственной думы. Преподает в Московском университете, основывает религиозно-философское издательство «Путь». Принимает участие в церковном соборе по выборам Патриарха всея Руси. Вера не удаляет его от общественной деятельности; напротив, он пытается обосновать хозяйственную, культурную активность человека с религиозной точки зрения, ввести ее в христианскую концепцию развития мира. Ведь христианство - это не только нравственная проповедь, но и деятельность, и творчество. По мнению Булгакова, должны быть раскрыты «онтологические, космологические» стороны христианства, его мироустроительный смысл. Проблема связи христианства и хозяйства, христианства и культуры ложится в основу докторской диссертации С. Булгакова «Философия хозяйства» (1912), а затем развивается им в философско-богословском трактате «Свет невечерний» (1917). Значима она и в позднем творчестве мыслителя, в частности в богословской трилогии уже в изгнании, в 1933 - 1945 гг. ВВЕРХ 

Именно в «Философии хозяйства», главу из которой вместе с частью статьи «Душа социализма» (1931) мы предлагаем читателю, С. Булгаков оказывается особенно близок идеям русского космизма. Центральным понятием здесь становится понятие Софии, воспринятое от В. Соловьева и П. Флоренского (с последним в те годы Сергей Николаевич интенсивно общается). Мир теперешний, мир падший, не отвергнут Богом окончательно, в Боге содержится идеальный образ этого мира, каждой вещи в нем, каждого человека, «грядущего в мир»; содержится в красоте, славе и нетлении. Этот совокупный идеальный образ мира и человека и есть София Премудрость Божия, которая «реет» над мирозданием, излучает в него божественный свет, живой нитью связывает его с Богом. София - корень всех вещей и в то же время некая их идеальная норма. Она является залогом полного восстановления образа Божия в природе и в человеке. В этом восстановлении падшего и погибшего - смысл мировой истории. В своем творчестве, в своей хозяйственной деятельности человечество возвращает Вселенную в ту благодать эдема, в которой она пребывала до грехопадения.

Впрочем, с таким «сценарием» истории лишь как возвращения мира к прежнему райскому бытию не вполне согласился Н. Бердяев. По его мысли, человек не только восстановляет этот мир, но и участвует в его творении. Мировой процесс, утверждает он в «Смысле творчества», это продолжающееся творение, как бы «восьмой» его день, завершением которого в конце времен и будет Царствие Небесное.

Летом 1918 г. С. Булгаков принимает сан священника. Путь «блудного сына», «изменника алтаря» (так он себя не раз называл) заканчивается возвращением «в отчий дом», в «объятия Отца».

Из Москвы о. Сергий перебирается к семье в Крым. Преподает политэкономию и богословие в Симферопольском университете, служит протоиереем в Ялтинском соборе. Вернуться в Москву уже не удалось. В конце 1922 г. он был выслан из страны. Некоторое время промаялся в Константинополе, оттуда переехал в Прагу, а затем - в Париж, где в 1925 г. учредил Православный богословский институт. Почти 20 лет, до самой смерти, о. Сергий был преподавателем и деканом этого института.

Последние годы жизни сложились трудно. В 1939 г. ему оперировали рак горла. И в том же году началась война. В оккупированном Париже о. Сергий пишет книгу «Расизм и христианство» (1942), противопоставляя в ней принципу расы принцип личности. уникальности каждой человеческой жизни. Умер С. Н. Булгаков 13 июля 1944 г. от инсульта. Н. Бердяев в своей книге «Русская идея» назвал С. Булгакова центральной фигурой русского религиозно-философского ренессанса, подчеркнув его устремленность к идее Богочеловечества, к новой религиозной эпохе, веру «в божественное начало в человеке».

 


Павел Александрович Флоренский

(1882-1937)

«...вещество, участвовавшее в процессе жизни, 

и притом жизни индивидуальной, остается навеки в этом круговороте...»

В отечественной истории П. А. Флоренский предстает фигурой уникальной и одновременно глубоко закономерной, порожденной как бы самой логикой развития общественной и философской мысли. Религиозный мыслитель и ученый-энциклопедист, он оставил заметный след в самых разных областях: был математиком, физиком, инженером, искусствоведом, филологом, историком и богословом. Столь разносторонние интересы отнюдь не обособлялись друг от друга; напротив, взаимопроникали, сочетались в служении высшей духовной истине, в утверждении «онтологичности духовного мира», прочной опоры мимотекущего в вечности. В своем творчестве Флоренский как бы воплощал тот идеал целостного знания, которого искала русская мысль на протяжении всего XIX в.: от любомудров и славянофилов (В. Ф. Одоевского и А. С. Хомякова) до Н. Ф. Федорова и В. С. Соловьева. В «Автореферате», написанном Павлом Александровичем в середине 20-х гг. специально для «Энциклопедического словаря Русского библиографического института Гранат», он определяет «свою жизненную задачу» как «проложение путей к будущему цельному мировоззрению». Не случайно потому ему была так близка задушевная идея Федорова о храмовом синтезе искусств. устремляющемся в конечной цели к преображению мира и человека, к «восстановлению всяческих». В искусствоведческих работах советского периода («Храмовое действо как синтез искусств», 1918; «Анализ пространственности в художественно-изобразительных произведениях», 1924) Флоренский раскрывает внутреннее функциональное сходство разных искусств, их живое творческое единство в храме и храмовой службе.

Родился П. А. Флоренский в местечке Евлах Елизаветпольской губернии (ныне Азербайджан), в семье инженера, строившего Закавказскую железную дорогу. По матери его корни уходят в глубину древнего армянского рода Сапаровых. Отец и мать, как вспоминал Флоренский, стремились превратить семью в особый мир, незыблемый и прочный, в «рай, которому не была бы страшна ни внешняя непогода, ни холод, ни грязь общественных отношений, ни, кажется, сама смерть». Этот культ семейного начала глубоко укоренился в душевном складе мыслителя. Дело строительства, духовного взращивания семьи было для него не менее важным, чем научные изыскания, чем работа, чем пастырское служение. Но возводил он ее на более стойком фундаменте, нежели отец. Александр Иванович сознательно обособлял детей от прошлого (долгое время они ничего не знали о дедах и прадедах) и от религии, от соборного единства Церкви. Тому были свои причины: оба, и отец, и мать, оторвались от своих родов и принадлежали к разным христианским исповеданиям. Сын же их восполнил односторонний культ семьи культом рода, сердечной памятью о предках, непрестанным обращением души и ума к выносившим его поколениям (для воспитания в собственных детях этого чувства он написал воспоминания об отце, дедах, прадедах, о себе самом, своем детстве, юности, как бы поведал им себя изнутри) и верой, сопричтенностью к Церкви, соединяющей всех в молитве, памяти и любви, преодолевающей губительность розни. ВВЕРХ 

У Павла Александровича рано обнаружились исключительные способности к математике, и в 1900 г. по окончании тифлисской классической гимназии он поступает на физико-математическое отделение Московского университета. Параллельно изучает философию на историко-филологическом факультете под руководством известных философов и профессоров С. Н. Трубецкого (1862-1905) и Л. М. Лопатина (1855-1920). По окончании же курса поступает в Московскую духовную академию. В 1911 г. защищает магистерскую диссертацию «О духовной истине» и принимает сан священника. С этого времени окончательно определяется своеобразный параллелизм, внутренняя сопряженность его духовных и научных занятий. Он читает лекции по истории философии в Духовной академии, редактирует журнал «Богословский вестник», преподает физику и математику, разрабатывает курсы по методике геометрии, энциклопедии математики и т. д. В 1914 г. выходит книга П. Флоренского «Столп и утверждение истины. Опыт православной теодицеи», переработанная им из диссертации. Здесь развивается соловьевская концепция всеединства и идея Софии. Сама необычность построения книги (в виде двенадцати писем к другу, с многочисленными лирическими вставками), способ изложения материала (богословские рассуждения сопровождаются математическими выкладками, примерами из самых разных областей) свидетельствовали об особой позиции мыслителя, о стремлении привести к согласию религию и точное знание, о глубокой убежденности в равноположности истин веры с истинами настоящей, нравственно ориентированной науки. В 20-е гг. у него уже окончательно складывается система «конкретной метафизики», где он пытается выстроить цельную картину бытия путем анализа различных его уровней и устойчивых структур, а также выявления символов горнего мира. В 1922 г. Флоренский готовит к печати большую работу «У водоразделов мысли. Черты конкретной метафизики» (включает главы об обратной перспективе, о науке как символическом описании, об антиномии языка, философии имени, органопроекции и т. д.), но она так и не вышла в свет.

Одну из глав этой книги («Органопроекция») мы предлагаем читателю в настоящей антологии. Чтобы лучше понять изложенные в ней идеи, приведем высказывание П. А. Флоренского об основах своего мировоззрения: «Основным законом мира Флоренский считает второй принцип термодинамики - закон энтропии, взятый расширительно, как закон Хаоса во всех областях мироздания. Миру противостоит Логос - начало эктропни. Культура есть сознательная борьба с мировым уравниванием: культура состоит в изоляции, как задержке уравнительного процесса Вселенной, и в повышении разности потенциалов во всех областях, как условии жизни, в противоположность равенству-смерти» («Автореферат»). Позднее, в письме к В. И. Вернадскому, он выскажет мысль о пневматосфере, особой оболочке Земли, созданной человеческим творчеством, «вовлеченной в круговорот культуры, или, точнее, круговорот духа», - мысль, прямо перекликающаяся с концепцией ноосферы. ВВЕРХ 

Техника как часть культуры (именно так воспринимает ее Флоренский) упорядочивает, организует вне человека лежащую материю (вспомним, что подобный взгляд развивал и Н. А. Умов). Идея немецкого философа Эрнста Каппа об органопроекции - создании технических орудий «по образу и подобию» естественных органов - трактуется Флоренским как стремление человека активно воздействовать на окружающую среду, сознательно овладевать ею, целенаправленно ее перестраивать. Организм словно жаждет распространиться в пространстве, наложить свои контуры на все вещи мира. Отчего? Оттого, что чувствует себя несовершенным; «граница нашего тела, - пишет Флоренский, - есть признак, производное, последствие ограниченности нашей власти над самими собою». Техника не просто посредник между человеком и природой, но и своего рода средство человеческого самопознания. Конструируя инструменты и машины, мы словно пытаемся глубже и точнее понять устройство наших собственных органов. То, что в организме бессознательно, рефлективно, делается здесь сознательно воспроизведенным. построенным по осмысленному проекту и плану. Более того, воспроизводя в технике те из наших органов, которые рудиментарны или вовсе еще не развиты и не выявлены, претворяя их в совершенные, стройные механизмы, мы вольно или невольно открываем для себя дремлющие пока возможности нашего собственного организма. «Линия техники и линия жизни идут параллельно друг к другу», - утверждает Флоренский. Эта родственность, схожесть строения и функций органов и орудий, выраженная идеей органопроекции, подводит своеобразную теоретическую основу главной мысли Федорова, Бердяева, Горского, Вернадского о необходимости перехода от технического прогресса, оставляющего личность в ее физическом несовершенстве, к прогрессу органическому. Овладев умением создавать орудия-органы вовне, человек должен теперь применить это умение к своему телу, овладеть направленным органосозиданием, точность, силу и прочность механизма сообщить организму, не мертвое, а живое сделать совершенным.

Пожалуй, все кто доселе писали об о. Павле Флоренском, отмечали характерную для его жизни и творчества практическую устремленность, «конкретное, трудовое отношение к миру» (собственные слова мыслителя). А. Ф. Лосев (1893-1988) называл Флоренского «философом жизни и практики»: в науке его всегда интересовали исследования, применимые в действительности, в духовной сфере - возможность реального служения людям (оттого-то и стал священником). Эта устремленность к конкретному делу, столь свойственная вообще русским философам-космистам, помимо всего прочего, еще и помогла Флоренскому жить и работать при советской власти, да еще и не снимая рясы, не отрекаясь от веры. Именно в 20-е гг. вышли две фундаментальные его работы - «Диэлектрики и их техническое применение» (1924) и «Мнимости в геометрии» (1922). На некоторое время это спасло и в Сибири, в лагере, куда он был отправлен после ареста в 1933 г. Там он продолжил научно-исследовательскую работу, занимался вопросами добычи йода из морских водорослей, сделал ряд открытий. Но дух и душа его пребывали свободными, что, конечно, претило тоталитарному режиму, жаждущему рабства совести. В 1937 г. о. Павел Флоренский, находясь в лагере уже на Соловках, был вторично осужден и расстрелян. 

 


Николай Александрович Бердяев

(1874-1948)

«Апеллировать можно только к Богу, 

а не к мировой душе, не к космосу как целому»

Н. А. Бердяев принадлежит к тому поколению деятелей русской мысли и культуры, жизнь и судьба которых были надвое рассечены революцией. В 1922 г. по распоряжению советского правительства в числе большой группы писателей, философов и ученых он был выслан из России. Более 20 лет прожил в изгнании - сначала в Германии, а затем во Франции - и стал за эти годы одним из самых известных и популярных философов на Западе. Для европейской общественности Бердяев, один из представителей «нового религиозного сознания», явился «выразителем духа православия» (В. Зеньковский), тех его глубин, что не были раскрыты официальной церковностью и богословием. Он стал проповедником «русской идеи» (именно так называется одна из его книг, посвященная истории русской мысли и опубликованная в Париже в 1947 г.), которую сам Бердяев определяет как идею эсхатологическую, как чаяние всеобщего спасения, взыскание Града Небесного, «нового неба и новой земли». Для русского читателя имя Бердяева связано с тем духовным возрождением, которое переживала Россия в начале XX в. Целая плеяда мыслителей повернула тогда «от марксизма к идеализму» (С. Булгаков), от социально-политической односторонности к всеохватности, вселенскости религиозного взгляда на смысл истории и задачу в ней человечества. Бердяев среди них - одна из наиболее ярких и значительных фигур. 

Его статьи - в трех «программных» сборниках этой плеяды: «Проблемы идеализма» (1902), «Вехи» (1909), «Из глубины» (1918). И жизненная судьба до высылки тоже тесно соприкасается с судьбой ее членов. Николай Александрович происходил из семьи потомственных военных. Ребенком был произведен в пажи, затем помещен в кадетский корпус. Казалось бы, все свидетельствовало о том, что он пойдет по стопам своих генеральских предков. Но вышло совсем иначе. Проучившись в кадетском корпусе несколько лет и на всю жизнь преисполнившись отвращения к военным, войне и воинской службе, юноша перед самым выпуском оставляет учебу и поступает в Киевский университет, на естественный факультет. Он уже четко знает свое призвание. Это философия, но только не академическая, сухая, оторванная от живой жизни схоластика, а подвиг мышления, в котором раскрывается духовная судьба личности во всей ее неповторимости. С самого начала в сочинениях Бердяева присутствует собственная интонация; каждая книга, каждое публичное выступление становится событием внутренней биографии. Н. А. Бердяева порой сближают с В. С. Соловьевым по способности ко всеобъемлющему синтезу. Действительно, его мысль вырастает на могучем древе мировой мыслительной традиции, в его творчестве сплетаются корни западной и русской философской культуры. Но синтез этот глубоко самобытен. Опыт человечества, проходя горнило сознания и сердца, становится его личным экзистенциальным опытом, и затем уже этот экзистенциальный опыт предлагает он миру в своих сочинениях. Бердяев всегда считал себя экзистенциальным философом. Недаром последней его книгой стало «Самопознание. (Опыт философской автобиографии)» (Париж, 1949). Факты внешней биографии выступают здесь лишь постольку, поскольку они связаны с внутренней жизнью духа, с коллизиями сознания, с тернистым путем творчества. Главный же интерес представляет духовная судьба автора, его собственный личностно-философский тип. Из этой книги мы узнаем внутреннее содержание главных событий жизни Бердяева, в частности его увлечения марксизмом и сближения с социал-демократическими кругами в конце 90-х гг. Николаю Александровичу всегда претило отвлеченное философствование. А марксизм устремлялся к практической реализации идеи, к изменению данности, к улучшению мира. Будучи студентом, Бердяев участвует в киевском социал-демократическом комитете, читает его членам лекции и доклады. Его дважды арестовывают - в 1897 и 1898 гг., а в марте 1900-го на три года высылают в Вологодскую губернию. Впрочем, уже в этот период выявляется его «неблагонадежность» в отношении марксизма. Об этом свидетельствуют и первая книга «Субъективизм и идеализм в общественной философии» (1901) - попытка синтеза критического марксизма с идеалистической философией, и статья «Борьба за идеализм» (Мир Божий. 1901. № 6).вверх

 Потом был продолжительный «переходный период». Николай Александрович приезжает в Петербург. Он участвует в движении культурного ренессанса, сближается с литературными кругами, председательствует на знаменитой «башне» Вячеслава Иванова - квартире в Таврическом переулке, где каждую среду происходили собрания символистов. Основывает религиозно-философское общество, редактирует журнал «Новый путь», а затем «Вопросы жизни». В то же самое время он не порывает своих социал-демократических связей. Примыкает к «Союзу освобождения» и присутствует на двух его заграничных съездах - в 1903 и 1904 гг. Активность молодого мыслителя колоссальна. Кажется, он целиком отдает себя литературно-философской и социал-демократической деятельности. И все же внутри его нарастают сомнения - и в нравственной прочности духовных основ культурной среды, и в единоспасаемости марксистского пути. Главную слабость литературного движения видит Бердяев в его «кружковости», элитарности, изолированности от общенациональных проблем, примате эстетического начала над этическим. Сам он - моралист, в его мысли очень силен этический пафос: деонтология здесь реальнее онтологии, должное довлеет сущему, идеал побеждает действительность. Впоследствии Бердяев сделает вывод о том, что наличное бытие мира и человека есть результат «объективации», подчиняется закону необходимости, отрицает свободу. А ведь именно свобода является неотъемлемым условием существования личности, опорой ее становления. Мир сей вовсе не благодатен, он - царство «имущего державу смерти», его несовершенство преодолевается на путях человеческого творчества, устремленного к высшему идеалу, к должному порядку вещей, к соединению с Богом.

 В марксизме же и его приверженцах Бердяева смущает ярко выраженная склонность к тоталитарности, к коллективности мнений и поступков. «Революционер духа» - так себя определял сам Николай Александрович, - он борется со всяким ограничением свободы личности, против любых форм рабства человека: у природы, общества, нации, государства. Много позднее, в 1939 г., он напишет об этом целую книгу. Она так и называется - «О рабстве и свободе человека». Проблема свободы в его творчестве - одна из центральных. Впервые она целостно выражена в книге «Философия свободы» (1911), а затем развиваема, пожалуй, во всех крупных сочинениях мыслителя. Проблему эту Бердяев ставит нетрадиционным образом. Он не анархист в своем умалении общественной, национальной, государственной морали перед моралью личности и не спиритуалист в утверждении первичности свободы, примата свободы над бытием. Личность для него - это предельная реализация в человеке образа Божия, и законы ее существования должны быть взяты из иного, божественного плана, а не из несовершенства эмпирической действительности. Личность реализуется только в свободе. Не в своеволии, что на деле есть лишь бессильный и безысходный протест против природной необходимости, а именно в высшей свободе, которая вкоренена в Боге и в Царствии Божием. Свобода как совершенство, как необходимое качество идеального порядка вещей превалирует над бытием - падшим, подверженным внутренней розни, тлению и смерти. Она влечет преобразить этот падающий, клонящийся к закату мир, сделать его истинно и прочно существующим, сущим как Бог, подобно Ему пребывающим в вечности.вверх

 В 1907 г. Бердяев покидает Петербург, едет в деревню, затем - в Париж и наконец при посредстве С. Н. Булгакова обосновывается в Москве. От увлечения марксизмом, от погруженности в мир искусства он переходит к духовной истине христианства. Сотрудничает с издательством «Путь», сближается с религиозно-философскими и православными кругами Москвы.

 В биографическом смысле этот внутренний переворот совпадает с общим для того времени движением от эстетизма к религии, формированием в русской философии так называемого нового религиозного сознания. Но в духовном плане путь Бердяева опять-таки был оригинален. Хотя бы потому, что в отличие от своих собратьев первый), ни религиозного образования (как второй). Уклад семьи был более аристократическим и светским, нежели традиционно-православным. Так что Николай Александрович в православном быте укоренен не был и к христианству подходил уже зрелым мыслителем. Но эта свобода от бытового православия и от ограниченности исторического толкования евангельских истин способствовала тому, чтобы уразумевать прежде всего высокий дух христианства, сокровенный смысл благой вести. В этом направлении и движется его мысль в 10-е гг. Он много читает: знакомится с творениями Отцов Церкви, особенно выделяя сочинения Оригена (ок. 185-253 или 254) и Григория Нисского (ок. 335 - ок. 394) с их учением о всеобщем апокатастасисе. Впоследствии со всей горячностью истинно христианской души, печалящейся о всех, он будет протестовать против учения о вечных муках, против всякой онтологии ада. В утвердившемся представлении о конце мира как судном дне он увидит не непререкаемость истины, а следствие человеческого несовершенства, ограниченность в восприятии божественного откровения. По мнению Бердяева, в область идеального и должного переносятся здесь самые темные и садистические свойства человеческой природы. Мыслитель глубоко воспримет идею Н. Ф. Федорова об условности пророчеств Апокалипсиса, о том, что от самого человека зависит, будет ли исход истории наказанием и судом Божиим или же всеобщим спасением. Этот, по выражению самого Бердяева, «активно-творческий асхатологизм» ложится в основу его религиозных построений.

 В 1915 г. он пишет книгу «Смысл творчества. Опыт оправдания человека» - своего рода манифест активного христианства. Эта книга поражает своим вдохновенным, пророческим пафосом. Христианство, утверждает Бердяев вслед за В. С. Соловьевым, есть религия Богочеловечества; главное в ней - дело преображения мира, в котором человеку отведена далеко не последняя роль. Человек продолжает «дело Божьего творения», наравне с Отцом всех участвует в строительстве Царствия Божия. Его активность не дерзость, не самозванство, а требование самого Бога. Это свободный ответ человека Богу, «сотворившему вся». Как в акте творения проявилась вся полнота Божественной любви, так в творческом акте человека проявится его ответная любовь. А полноты своей эта любовь достигнет только тогда, когда человек, сокровенный центр мироздания, надежда всей твари земной и небесной, ждущей откровения славы Сынов Божиих, достигнет совершенства и устремит к этому совершенству все сотворенное.вверх

 Смысл творчества - в созидании «новой природы», в творении бессмертной, благой жизни. Это гораздо выше производства культурных ценностей, которым пока исчерпываются результаты всякой творческой активности. Бердяев раскрывает трагедию творчества, что настигает сознательных художников в эпоху развития культуры, говорит о кризисе культуры, несоответствии результата заданию, мертвой вещи жажде создания новой жизни. Искусство лишь «понарошку», символически преображает мир. Впереди же - новая эпоха, эпоха Духа, «религиозная эпоха творчества», долгий труд обожения.

 Более всего мыслителя занимает вопрос: как возможен этот переход - от символического творчества «продуктов культуры к реалистическому творчеству преображенной жизни, нового неба и новой земли» («Самопознание»)? В определении путей его мысль следует за Федоровым и Соловьевым. Он пишет об эросе как источнике не только родотворной, но и творческой энергии, о возможности обратить родовую энергию в энергию творчества, о необходимости метаморфозы пола. О скрытых в человеке силах и потенциях, которые в древние времена находили выход в магии, а затем - в оккультных системах и практиках. Бердяев предвидит «светлую магию» грядущего, которая будет реальным раскрытием внутренних сил человека, употреблением их на созидательное творчество в природе, осуществлением власти человека в мироздании.

 Революцию 1917 г. Николай Александрович, по его словам, пережил «как момент собственной судьбы». В течение пяти лет - до высылки в 1922 г. за пределы Советской России - его деятельность подчинена главной задаче: сохранить в условиях властвующей идеологии ту свободу мысли, то высокое религиозное сознание, что было выработано в России в результате десятилетних духовных усилий. Он участвует в многочисленных диспутах, читает лекции, одна из главных тем которых - тема истории, ее смысла и оправдания. По вторникам собирает в своем доме друзей, деятелей культуры: здесь выступают с докладами на религиозно-философские темы, спорят. Основывает Вольную академию духовной культуры.

 Отношение к социальным и экономическим реформам, предпринятым революцией, Бердяев выражает в книге «Философия неравенства. Письма к недругам по социальной философии» (1918). Он глубоко убежден в невозможности никакого освящения падшего состояния мира, в утопичности попытки построить идеальное и благополучное общество «в несовершенном и страдальческом мировом целом», где «хаос еще не претворен в космическое состояние». За вопросом о богатстве и бедности Бердяев, как и Федоров, видит другой вопрос - вопрос «о смерти и жизни», за социальным злом прозревает иное, всеобщее зло: стихийность и слепоту природной жизни, косность и непросветленность материи, смертность. Экономическая задача, задача устроения социалистического хозяйства, не может, по его мнению, быть оторвана от главной, всеобъемлющей задачи: устроения не только земного, но и всего космического хозяйства, «организации и регуляции» стихийных природных сил, одухотворения материи, победы над смертью. Здесь идеи мыслителя лежат в русле той религиозной «философии хозяйства», которая развивалась и Н. Ф. Федоровым, и В. С. Соловьевым, и С. Н. Булгаковым.

 В 1922 г. Бердяев, как мы уже говорили, был арестован и выслан из страны. Его деятельность в эмиграции продолжалась более двадцати лет. Он был одним из инициаторов создания в Берлине Русского научного института и Русской философской академии. В Париже, где прожил до самой смерти, основал и возглавил издательство «ИМКА-Пресс», редактировал религиозно-философский журнал «Путь», поддерживал христианское студенческое движение. Много печатался, его работы встречали широкий отклик. В 1947 г. Кембриджский университет присвоил Николаю Александровичу звание доктора Honoris causa.

 Центральной проблемой этого периода его творчества становится проблема личности. Об этом книги: «О рабстве и свободе человека» (1939), «О назначении человека» (1931), «Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого» (1952). Еще в «Смысле творчества» Бердяев называл свое мировоззрение антропоцентризмом. Но понимал под этим не гордынное превозношение человека над природой, не оторванность его от мировой, космической жизни (именно так позднее определит антропоцентризм Н. Г. Холодный), а, напротив, поставление человека в центр Вселенной как ее духовного, экзистенциального средоточия. Такой христианский антропоцентризм Бердяев противопоставляет языческому космоцентризму: преклонению перед безграничным космосом, пред безбрежностью мировой жизни, лишенной личного начала. Он отказывается признавать в нынешнем мироздании отражение божественного, идеального строя. Гармония природы - это только гармония родовой жизни, в ней нет места личности, она растворяет в себе человека. Тот образ гармонии Вселенной, который так часто выражал себя, особенно в поэзии, может быть отнесен только к «космосу в экзистенциальном смысле», к миру, каким он должен быть.

 Невозможно соединиться с мировым целым на путях простого слияния с первостихией; это будет лишь уничтожением личности. Обоготворение нынешнего несовершенного мироздания, дионисическую жажду раствориться в нем, слиться со стихиями - а ведь именно это порой вкладывают в понятие «космическое сознание» - Бердяев называет «космическим прельщением». Космическое же сознание предполагает чувство связи и родства со всем тварным миром, ответственности за него, но никак не прельщение его нынешним состоянием. Ведь это состояние есть лишь момент развития, и в активном, творческом направлении этого развития, в обожении мира и заключается задача человека.

  


Валерьян Николаевич Муравьев

(1885 - 1932)

«Жизнь  —  это печать имени над бездной»

В. Н. Муравьев по рождению и образованию принадлежал к потомственной русской аристократии. Старинный дворянский, графский род Муравьевых особо отличился на высшей государственной и военной службе, многие из его представителей вошли в историю: среди них и знаменитые два брата - декабристы, и двоюродный дед Валерьяна Николай Муравьев-Амурский, получивший дополнительный эпитет к фамилии по области, присоединенной им к России. Да и отец философа Николай Валерьянович Муравьев (1850-1908) почти 12 лет, до 1905 г., занимал пост министра юстиции в правительстве Николая II, был известен и как выдающийся оратор, крупный ученый-юрист. Валерьян получил имя в честь деда, псковского губернатора, а позднее сенатора. Родился Валерьян в Москве, куда за год до того перевели его отца на должность прокурора второй столицы. С ранних лет будущий философ жил и воспитывался в Англии, а завершил свое образование в Петербурге, в привилегированном закрытом высшем учебном заведении, где потомственных дворян готовили на важные посты в государстве, - Императорском Александровском лицее (прежний Царскосельский, связанный для нас прежде всего с именем его выпускника Пушкина). Университетская программа юридических факультетов была здесь дополнена изучением самых разнообразных гуманитарных предметов. Блестяще образованный, свободно владевший основными европейскими языками, Валерьян Николаевич начинает дипломатическую карьеру: с 1907 по 1913 г. работает сотрудником русских посольств в Париже, Гааге, Белграде, во время первой мировой войны он служит в центральном аппарате министерства иностранных дел, а после февральской революции заведует отделом балканских стран, становится начальником политического кабинета этого министерства. Хотя в детстве Валерьян был погружен в среду придворной консервативной аристократии, в молодости он тяготел по своим политическим убеждениям к нарождающемуся русскому либерализму: ближе всего ему была партия конституционных демократов, оформившаяся в 1905 г. (кстати, одним из ее организаторов и бессменных членов центрального комитета был В. И. Вернадский). Октябрьская революция была поначалу воспринята Валерьяном Муравьевым как национальная катастрофа. Он среди участников сборника «Из глубины» (1918), запрещенного цензурой и уничтоженного (всего несколько экземпляров его попали за границу). Это издание и по составу авторов, и по развиваемым взглядам было непосредственным преемником знаменитых «Вех» (1909). Для предостерегающего слова в них объединились те духовные деятели (П. Б. Струве, Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, С. Л. Франк и др.), которые резко выступали против господствовавших тогда среди интеллигенции социалистических и атеистических идей, установки на очистительный революционный катаклизм. И вот буря разразилась и заодно смела и саму ее идейную вдохновительницу. И уже «из глубины» той бездны, куда моментально скатилась огромная страна, ее народ, культура и нравственность: Россия билась в корчах братоубийственного безумия, зловредная «идейная» прививка воспламенила ее организм манией злого саморазрушения, - раздались те же искаженные страданием, но пытающиеся понять и помочь голоса лучших русских мыслителей.ВВЕРХ 

В этом своего рода первом философско-религиозном консилиуме происходящей революции голос Валерьяна Муравьева не затерялся. В коллективный диагноз национального недуга, который ставила здесь блестящая когорта имен, он внес свои уточнения и оттенки, в которых уже чувствуется вдохновляющее веяние идей Н. Ф. Федорова. В статье «Рев племени» прозвучала прежде всего критика безответственного теоретизма, односторонней «умственности», которыми страдала русская интеллигенция, оторвавшаяся от цельного религиозно-соборного мировоззрения (его автор усматривает в древней, до-петровской Руси), от органического восчувствия связи времен и поколений; увлекшись «ложным маревом» социалистически-атеистических западных идей, она принесла их своему народу как высшую истину земного устроения, а он понял и принял их по-своему, т.е. конкретно-практически, как «идеальное оправдание темных инстинктов» и «низменных влечений». Встреча русской интеллигентско-революционной мысли и русского действия оказалась роковой для самих носителей этой мысли. Ибо в ней самой оказался серьезный дефект, который в своей реализации стократно умножился и кроваво опошлился. Ее опасный утопизм - прежде всего в непонимании того «главного препятствия для социальной революции», которое, по выражению Муравьева, «лежит в невозможности строить совершенный закон при несовершенных людях». Муравьев призывает к созданию нового органического мировоззрения, в котором будут соединены мысль и дело, опора на прошлое и порыв в «просторы Вселенной», но черты его рисуются пока лишь в самом общем, поэтически-метафорическом виде. Положительное детальное раскрытие своего активно-эволюционного идеала философ предпримет через несколько лет в работе «Овладение временем».

Но до этого Валерьяна Николаевича ждут тяжкие личные испытания; он попадет в жесткие шестеренки революционного правосудия. Его арестовывают как «деятеля» так называемого тактического московского центра. По версии чекистов, это была мощная шпионско-диверсионная организация, якобы координировавшая все контрреволюционные силы в России. На деле схватили многих интеллигентов, так или иначе связанных с кадетами (известно, что и Н. Бердяева привлекали по этому же полумифическому делу). Вместе с «руководителями» этого «центра» Муравьев в сентябре 1919 г. был приговорен к расстрелу. Но к счастью, эта высшая мера классовой защиты так и не сработала в его случае: вмешался всесильный тогда председатель Реввоенсовета Лев Троцкий. Он лично был знаком с Валерьяном Николаевичем, ценил его ум и ученость, некоторое время даже переписывался с ним, обсуждая теоретические проблемы политики, в которых Муравьев был большой знаток. Однако из тюрьмы Валерьян Николаевич вышел только в 1922 г, и вскоре поступил на советскую службу, пройдя последовательно несколько ее свежеиспеченных учреждений: вначале он работает переводчиком в Народном комиссариате иностранных дел, затем сотрудником библиотеки Совета народного хозяйства, потом в Рабоче-крестьянской инспекции и наконец ученым секретарем Центрального института труда, организованного известным пролетарским поэтом Гастевым. Это были достаточно скромные занятия для исключительно образованного, талантливого и творческого человека, но на большее такой явный «бывший» и не мог рассчитывать. Впрочем, Муравьев в эти годы проявлял полную лояльность по отношению к новому режиму. Знавшие его свидетельствуют, что в определенном смысле он был «более большевик, чем сами большевики». Идейная эволюция Муравьева тут налицо. Вначале была сознательная оппозиция революции. В статье «Рев племени» он представил образ двух противоборствующих сил: пьяной, безбожной бунтующей толпы и благородного русского рыцарства, готового постоять за культурные и религиозные святыни Родины, - и сам при этом почти неудержимо влекся в его ряды. А сейчас, так пострадав от новой власти, чудом избежав расправы в подвалах Чека, он вдруг, и не один, а с целым рядом культурных деятелей того времени, возложил упования на то, что социальный переворот трансформируется в «третью революцию духа» (Маяковский), что откроется новая творческая эпоха покорения стихийных разрушительных сил, борьбы со смертью, преображения природы мира и самого человека. Через гастевский институт, публикуя в его журнале «Организация труда» свои заметки, рецензии, обзоры, Муравьев пытался внедрить, как он сам выражался, «федоровские установки» на труд как на основное средство такого планетарно-космического преобразования.ВВЕРХ 

В предисловии к «Овладению временем» Муравьев объясняет свою новую позицию. Он замечает, что в эпохи радикального революционного переворота, бурного вскипания общественных сил обнаруживается и особенная дерзновенность мысли и поиска, причем не только в той области, которая в данный момент подвергается перестройке, т. е. социальной, а в значительно более широкой, связанной с первичными, онтологическими реальностями человеческого бытия. Так, Великая французская революция ознаменовалась рывком в небо, следующим шагом в завоевании пространства (полет на воздушном шаре братьев Монгольфьер), а также дерзновенным посягательством на самую «сокровенную проблему» жизни, «проблему ее длительности» (идеи французского философа-просветителя Кондорсе (1743-1794) об индивидуальном физическом бессмертии). Факт, казалось бы, удивительный! Революция обычно выявляет скрежещущие диссонансы человеческой природы, обрекающие на фиаско все ее идеальные теоретические построения, однако сам порыв к преобразованию активизирует мысль, и она ищет более существенной области для приложения этого порыва, такой, которая сможет на более глубинном уровне действительно гармонизировать натуру человека. Октябрьская же революция, по мысли Муравьева, еще глубже и болезненнее копнув социальные и культурные основы жизни, чем все предыдущие, подвела мысль к «другой, еще более обширной задаче преобразования основных законов самой природы, поскольку эти законы противоречат идеалам нашего разума и воли». ВВЕРХ 

Философ в эти годы горит желанием участвовать в созидании «новой и небывалой культуры» - творчества самой Жизни. Но срок его свободы уже подходил к концу, продлившись всего семь лет. В 1929 г., в трагический год «великого перелома» станового хребта страны, сокрушительного разгрома церкви, закручивания до предела идеологических гаек, он был снова арестован и в 1930 г. сослан в Западную Сибирь, в Нарым на Оби, печально знаменитое, насиженное еще ссыльными революционерами место. Там он устроился работать на метеорологическую станцию, но уже в 1932 г. его настигла смертельная болезнь, спутница войн, революций, разрух, ссылок - сыпной тиф. (Существует версия, что он погиб в те же годы на Соловках.)

Самым плодотворным творческим периодом биографии Муравьева были как раз эти семь лет - от тюрьмы до тюрьмы. Жил он интенсивной духовной жизнью, общался с московским религиозно-философским кружком имяславцев, но главным для себя считал дальнейшее научное развитие идей своего учителя - Николая Федорова. Валерьян Николаевич сближается с двумя самыми значительными последователями учения «общего дела» - А. К. Горским и Н. А. Сетницким, которые также живут в Москве в 20-е гг. Вокруг Муравьева организовался кружок молодых людей, его бывших студентов по так называемому Институту живого слова, открытому в 1918 г. при содействии Луначарского, но вскоре прекратившему свое существование. В этом кружке, по свидетельству дочери Сетницкого - Ольги Николаевны Сетницкой, взятому из ее неизданной пока биографии Горского, шло изучение русской философской мысли, и прежде всего Федорова. Здесь писались и обсуждались рефераты, возникали идеи совместных трудов. В 1923 г. готовился коллективный сборник под названием «Трудоведение», основными его авторами были Муравьев, Горский, Сетницкий. Именно для этого сборника Валерьян Николаевич пишет статью «Всеобщая производительная математика», публикуемую в данной антологии. (Попытка же обнародовать его в то время уперлась в цензурный запрет.) В 20-е гг. Муравьев создает значительное количество философских и художественных произведений. В настоящее время они хранятся в рукописном отделе Российской государственной библиотеки. Это и философские диалоги «Софья и Китоврас», и роман «Остров Буян», и пьеса «Советник смерти», и философские статьи, и цикл афоризмов и мыслей. Этот интереснейший архивный фонд, лишь недавно обнаруженный, нуждается в исследовании и публикации.При жизни же Валерьян Николаевич сумел напечатать только одно свое философское сочинение, причем на собственные средства, - «Овладение временем» (М., 1924). Это было так называемое «Издательство автора». Книга Муравьева прошла абсолютно не замеченной советской критикой, но в эмигрантских журналах появился ряд откликов на нее. Однако и на родине слух об этой работе постепенно рос, и тираж ее между 1926-1930 гг. разошелся полностью (что происходило далеко не со всеми изданиями такого рода). Так и остался Муравьев и в наше время, начавшее заинтересованно оборачиваться к его наследию (так, в 1986 г. в ФРГ на русском языке переиздали его «Овладение временем»), прежде всего автором этой работы. На основных ее положениях мы коротко и остановимся.ВВЕРХ 

Развитые здесь идеи позволяют с полным правом отнести Муравьева к плеяде активно-эволюционных, космических мыслителей. Вклад его в эту мысль связан прежде всего с оригинальной постановкой вечной философской проблемы времени. Всплеск интереса к данной проблеме в нашем веке проявился в самом широком развороте: физическом, биологическом, философском-достаточно наззать имена Эйнштейна, Вернадского или Бергсона. Свой подход Муравьев обосновывает еще одной известной теорией, на этот раз математической, - теорией множеств Георга Кантора. Все в мире, рассуждает автор «Овладения временем», есть та или иная совокупность множественностей, каждая из которых - тоже своя множественность элементов. Время для нас по существу лишь показатель меняющегося положения этих множеств, показатель движения, изменения, смены вещей. Время считается необратимым, но если научиться возобновлять ту комбинацию элементов вещи, которая была до ее изменения или исчезновения (а ведь это изменение и зафиксировано для нас как определенное «время»), то, «воскресив» вещь, мы тем самым сумеем преодолеть необратимость времени, управлять им. Впрочем, в культуре в широком ее смысле - от искусства до производства - человек постоянно осуществляет «воскрешение» вещей и процессов. Культура - это и есть непрерывная, из поколения в поколение передача определенных «формул» и рецептов, по которым люди оказываются способными возобновлять вещи - все что хотите, от стула до машины, от стихосложения до управляемых физических и химических реакций. С этой точки зрения культура - прежде всего деятельность времяобразующая. Но ее время особое: «внутреннее», «организованное, сознательно творимое», подвластное человеку, пусть только в известных пока пределах. Оно противостоит времени «внешнему», «всеуносящей реке Гераклита», ее закону роковой неизбежности разрушения и смерти. Речь в книге Муравьева по существу идет о том, чтобы первое «внутреннее», культурное время максимально расширить, вывести его из пределов символически-художественной или производственной деятельности, начав овладевать реальным, биологическим временем - от омолаживания человеческого организма (что для нас есть наиболее наглядная победа над неумолимо необратимым временем индивидуальной жизни) до восстановления бывших «комбинаций» ушедших в смерть сознательных, чувствующих существ, т. е. их воскрешения. Муравьев делит всю культуру на два типа: символическую и реальную. В первую входят все искусства, те, что, по Федорову, мнимо «воскрешают» исчезнувшее, останавливают время в узких пределах идеально существующей эстетической вещи, а также теоретические науки, знание в целом, вырабатывающие проекты и символы для возможного действия. Во вторую - те роды деятельности, которые не символически, а реально изменяют мир: генетика - ее автор понимает как область «созидания жизни или сотворения новых живых существ или воскрешения старых»; политика и этика - они регулируют отношения между людьми в общественном и личном плане; и производство, занимающееся преобразованием материальной стороны окружающего. Однако ни символическая, ни реальная культура по-настоящему еще не овладевают временем жизни, работают вразброд, стихийно и не столько на «времяпреодоление», сколько на «времяпрепровождение». «Культура эта поэтому пребывает в виде пролога, который не развертывается в настоящее действие». Таким действием для Муравьева является федоровское «общее дело»: это и регуляция разрушительных стихий, и овладение силами земного тяготения, и превращение Земли в «послушный космический корабль» («Люди овладеют не только Землею, но всею Солнечною системою, станут факторами космического преобразования»), и трансформация символического искусства в синтезе с наукой в теургическое, в творчество новых жизненных форм, и преображенное восстановление бывших и исчезнувших («Генетика превращается в анастатику, искусство рождать в искусство воскрешать»).ВВЕРХ 

Путь к овладению временем Муравьев видит в «организации множественности через коллективное дело». У Федорова в субъекте «общего дела» в пределе должны быть все, а в объекте - всё. Муравьев обосновывает эту необходимость так: каждый элемент любого множества сопряжен с совокупностью других множеств и в конечном итоге со всем универсумом; это и предопределяет для успеха воскресительного, время-преодолевающего действия его вселенский, космический характер. Но состояться это действие не может сразу тотально и всеохватно, это было бы во всех смыслах безнадежной утопией. Основная тактическая идея Муравьева - постепенность, последовательное расширение «островков» власти человека над временем, от самых малых до все более обширных. Это касается не только сфер регулирующего воздействия на мир, но и объема человеческих групп, участвующих в этом деле. К космосу и бессмертию личность растет через иерархию «все более широких множеств или коллективов», стремящихся в идеале к соборному всечеловеческому единству, где и осуществится чаемый синтез «личностности и вселенскости». Правда, следуя за Федоровым в его задаче преодоления на всех уровнях бытия розни и неродственности, как предна-чал хаоса и смерти, Муравьев изредка поддается, в отличие от учителя, смущениям и вихрям своей революционной эпохи: в его книгу неожиданно залетают жесткие акценты, скажем угрозы принуждения тем группам и даже народам, которые откажутся от участия в общем деле. Увы, не он один отдавал дань соблазнам благого насилия над «неразумными» или даже селективным мотивам - вспомним Сухово-Кобылина или Циолковского. Но всегда это был явно наносной, вредный балласт их мысли, не совместимый с ее общим пафосом, У Муравьева, как у всех космических мыслителей, человеческий разум, сознающий внутреннее стремление эволюции «от бескачественности или низкокачественности к улучшению», призван стать основным орудием дальнейшего восхождения бытия на все более духовную ступень, когда стихийно текущее время сменится управляемым, выйдет в вечность или, как он ее называет, «всевременность». Интересны при этом замечания автора о типе воздействия сознания на мир; мыслитель считает его не столько механическим или физическим, сколько «химическим», наподобие фермента или энзима: достаточно дать некий каталитический толчок преобразованию, и далее реакция, «перегруппировка» идут уже в самом объекте или системе их силами и энергиями. Побеждающее время человечество становится хозяином не только собственной жизни, делаясь в каждом индивиде все больше «причиной самого себя», но и природы и космоса, устанавливая такой тип нового братского управления собой и миром, который Муравьев называет «космократией» или в другой своей работе - «Всеобщая производительная математика» - «пантократией». Эта статья была напечатана в 1934 г. в Риге во втором выпуске федоровского сборника «Вселенское дело», где с опозданием в два года появился также первый и единственный некролог погибшему философу. В статье в сжатом виде изложены многие важнейшие идеи автора «Овладения временем».

 


Александр Константинович Горский

(1886 - 1943)

«Пересоздание Земли невозможно без одновременного пересоздания неба»

Имя А. К. Горского мыслителя и поэта, в истории русской философии незаслуженно оттеснилось как бы на второй план: заслонено оно мощными фигурами его современников и собратьев по любомудрию - П. А. Флоренского, Н. А. Бердяева, Л. И. Шестова, Н. О. Лосского и других. Способствовали тому и объективные причины. Большинство его работ или вовсе не было опубликовано, или увидело свет ничтожным тиражом в провинциальном русско-китайское городке Харбине в конце 20-х гг. Между тем и личность, и идеи Горского настолько глубоки и оригинальны, что заслуживают постановки в тот ряд светочей национального духа, которым по праву гордится каждый народ.

Он родился в семье священника. Отец, по свидетельству сына, был «человеком мощного творческого духа и прекрасной, нежной души». Многие из его качеств унаследовал Александр Константинович. Но путь сына был иным, хотя вначале и походил на путь большинства детей из духовного звания. Учеба в духовном училище, в Черниговской семинарии, а затем в Духовной академии Троице-Сергиевой лавры, где, как выразился Горский в одной из записных книжек, которые вел на протяжении всей юности, «лоно природы, горнило культуры и сердце религии - в одной точке». А внутренне в нем совершалась колоссальная работа духа и души. Он много читает: из светских авторов особенно Ф. Достоевского и Вл. Соловьева; снова и снова постигает «бездонную глубину» Священного писания. Переживает «уход» Толстого как «рубеж нового качества», посещает религиозно-философское общество. Интересуется символизмом, пишет стихи, глубоко воспринимает идеи психоанализа. 

И наконец, знакомится с учением Н. Ф. Федорова, которое постепенно входит в его сознание, определяет судьбу на годы, десятилетия, на всю жизнь. По окончании академии ему - одному из лучших, талантливых, образованных выпускников - ректор предложил сан епископа, и не где-нибудь, а в столице, в Петербурге. Но Горский избирает особый путь, в чем-то сходный с путем Алеши Карамазова: путь подвижника в миру. По благословению монаха-схимника он женится и идет в мир. Брак его был обручничеством, ибо и самое существо брака он понимал особо, следуя тут «Смыслу любви» Вл. Соловьева. Слова Христа «да будут двое одна плоть» он воспринял как завет преодоления полового раскола, восстановления целостного состава человека. Путь к «новому небу» и «новой земле» видится ему в творческой работе над преображением плоти, над обретением «нового тела», духовного, всемогущего, не подверженного распаду и тлению. Брачный союз становится, по мысли Горского, именно приуготовлением к метаморфозе пола, раскрытием в другом «образа Божия», восполнением друг друга до «целостного человека». «Оба его члена, - пишет Александр Константинович, - должны являться друг для друга иконами, т. е. путями к восхождению к Первообразу, а не тормозами на этих путях». Горский творчески, нравственно-активно развивает идеи Фрейда об эросе как «влечении к жизни», противостоящем разрушению и небытию. Центральной темой его писаний становится идея регулятивной, преобразовательной эротики. Ей мыслитель посвятит работу «Огромный очерк» (1924) и ряд писем последних лет жизни. ВВЕРХ 

Горский исходит из того, что в глубинах эроса таится, пусть скрыто и неосознанно, стремление к полноте и совершенству, жажда «космического расширения существа», протест против времени и смерти (вспомним здесь Вл. Соловьева). И в этом смысле эротическое возбуждение неожиданным образом оказывается, по Горскому, сродни возбуждению творческому. Ибо последним в сокровенной его глубине движет мечта о новой, совершенной природе, что, по выражению М. Ю. Лермонтова, будет полнее и прекраснее той, к которой мы прикованы. «Искусство, - утверждает мыслитель, - всегда греза о новом теле» - в этом смысл и таинственного явления музы, и того «лирического волнения», что отлично от «житейского» своей целенаправленностью, конструктивностью, созидательной силой. Но в человеке эрос и творчество разведены. Первый не нуждается в «высших восприятиях», будто намеренно «выключает» сознание, как бы отсекает голову. Второе же базируется именно на этих «высших восприятиях». И в этом - одно из фундаментальных противоречий цивилизации и культуры, о чем предупреждал еще Фрейд, говоря, что их рост и развитие совершаются по мере утончения «высших восприятий», а значит, ведут к заграждениям на пути половых влечений, к частичной, а возможно, когда-нибудь и полной их блокировке. Налицо - угроза существованию человечества просто как биологического вида (подобный исход предвидел и Боратынский: см. его стихотворение «Последняя смерть»). С другой же стороны развивается неудовлетворенность искусством как таковым, ибо ему, на какие бы высоты оно ни поднималось, никогда не перешагнуть рокового барьера, отделяющего мертвые подобия от творчества действительной жизни.

Выход из этого противоречия Горский видит в необходимости управления эротической энергией, просветления ее светом сознания. И здесь мыслитель в большой мере опирается на опыт христианских подвижников, смело расширяя его границы. Он считает, что та регуляция психики, тот труд внимания, трезвения, душевной и духовной концентрации (которая, кстати, частично захватывает-таки тело - по преимуществу Дыхательные центры: вспомним регуляцию дыхания в молитвенной практике монахов-исихастов), что даны в опыте «умного делания», должны не отсекать эротические центры, а напротив - озарить их светом, стяжаемым в молитве, направить концентрируемую там энергию в должное русло: на преображение тела, на восстановление и истинное творчество жизни.

Уйдя в мир, А. К. Горский направляется в Одессу и поступает преподавателем в духовную семинарию и гимназию. Впрочем, до этого он год занимается в Московском университете, а в начале 1913 г. печатается в журнале «Новое вино», издаваемом Ионой Пантелеймоновичем Брихничевым (1879-1968), бывшим священником, лишенным сана за политические убеждения, философом и поэтом, и Верой Никандровной Миронович-Кузнецовой (1880-е-1931), энтузиасткой идей Федорова. Вместе с ними в 1913 г. составляет сборник «Вселенское дело», посвященный памяти Н. Ф. Федорова. А в 1918 г. знакомится с Н. А. Сетницким.  Их свяжут 20 лет общения и дружбы, совместного творчества, пропаганды и развития федоровских идей. Уже будучи в Москве, в первой половине 20-х гг., они печатают в еженедельнике «Октябрь мысли» статьи о научной организации труда, пишут работу «Смертобожничество». В ней осуждают они всякую пассивность и раболепство в отношении к смерти, всяческое ее обожествление, провозглашают принцип активного христианства, которое есть «религия жизни», призванная воспитать человека «орудием воли Божией», соработником Бога в деле спасения, оббжения мира, в борьбе с главным злом - смертью.ВВЕРХ 

Общение с Сетницким  не прерывается и после того, как последний в 1925 г. уехал на работу в Харбин. Друзья обмениваются письмами. Горский посылает туда для опубликования несколько своих работ: «Рай на земле. К идеологии творчества Ф. М. Достоевского и Н. Ф. Федорова», «Перед лицем смерти. Л. Н. Толстой и Н. Ф. Федоров». А также серию очерков под общим названием «Н. Ф. Федоров и современность» (печатались под псевдонимом А. Остромиров). Один из очерков - «Организация мировоздействия» (1928) - мы и предлагаем читателю. Здесь Горский стремится в полном объеме раскрыть федоровское понятие «регуляции» и из разных областей современного ему знания, техники, искусства собрать те идеи, эксперименты и начинания, которые так или иначе лежат в этом русле. Причем не просто собрать, а как бы высветлить их лучом высшего воскресительного идеала.

Весьма часто «регуляция природы» - в философии, в науке и сплошь и рядом на практике - понималась и, увы, понимается и до сего дня лишь как внешнее, механическое, орудийное воздействие на природу (путем создания совершенных механизмов и машин). Вспомним хотя бы Н. А. Умова. Горский вслед за Федоровым утверждает, что одной голой техникой задач регуляции никак не решить. Необходима параллельная перестройка человеческого организма, регуляция психики, т. е. тот «органический» прогресс, который в совершеннолетнем человечестве должен заменить нынешний технический. Мировоздействие, считает Горский, лишь тогда станет устойчивым и прочным, когда мощь, свойственная машине-, станет внутренней мощью человеческого существа. Эпоха первой половины 20-х гг. была захвачена стремлением к научной организации труда. Был создан Центральный институт труда, издававший собственный журнал. «Федоровцы» - Сетницкий, Горский, Муравьев - организацию труда понимали по-своему. Она виделась им как совокупное, сознательное участие всех в познании мира и управлении им, в «общем деле», в «организации мировоздействия» и, наконец, в воскрешении. Об этом книга Муравьева «Овладение временем как основная задача организации труда» (1924). Об этом пишет и Горский в предлагаемом очерке. Правильная научная организация труда, по его мнению, требует организации самой науки, нуждается в «новом организационном принципе» - «художественном», поскольку, как уже было сказано, искусство стремится «к воспроизведению органической жизни» (вспомним хотя бы миф о Пигмалионе), но уже «иными путями, нежели путь бессознательной животности», утверждает силу и власть творящего над всею природою. Направлять же объединенные усилия науки и искусства может только религиозный идеал восстановления «всех и вся». Анализируя саму природу научного, творческого, религиозного акта, Горский утверждает необходимость синтеза науки, искусства и религии, их союза и соработничества в общем воскресительном деле. Очерк «Организация мировоздействия» вышел в Харбине в 1928 г., а годом спустя А. Горский был арестован. 8 лет провел он на Севере. Вернулся только в 1937 г., отбывал ссылку в Калуге, а в 1943 г. был вторично репрессирован. Умер, по официальному сообщению, в тульской тюремной больнице.

О, Н. Сетницкая, дочь Н. А. Сетницкого, так писала о Горском: «Горский всегда воспринимал жизнь как состоящую из непрерывной борьбы с темными силами, с «имущим державу смерти» и из постоянной победы света, в которой он был неустанным участником. Это была «творческая непрерывка», установка на свет. С утра глаза смотрели победно, как будто в душе играл оркестр и он дирижировал этим оркестром. Это был постоянный молитвенный напор. Эта постоянная радость и победность не подпускала к нему уныния...» Такие же качества стремился он воспитать и в двух своих ученицах, уже упомянутой О. Н. Сетницкой и ее подруге Е. А. Крашенинниковой, «дочерне-творческом активе», как называл он их в своих письмах и стихах. Эти «духовные дочери» Горского и сохранили его архив. 

 


Николай Александрович Сетницкий

(1888-1937)

«Идеал по самому смыслу есть крайнее, последнее и величайшее задание,

к которому стремится человечество»

В истории философии, наряду с типом мыслителя-первопроходца, открывателя новых, еще неведомых путей в мысли и духе, присутствует иной тип, вероятно незаслуженно оставляемый в тени. Это тип последователя, продолжателя. Для него, бескорыстного подвижника, приверженца того или иного учения, важно не столько «приходить с новым словом» (Достоевский), не столько высечь собственный завет на скрижалях истории и культуры, сколько отыскать в множественности «философий» то «последнее слово», что верой и смыслом ляжет в душе. А собственное творчество становится, скорее, подвигом служения, проповеди и дальнейшего раскрытия того учения, которое принял он как «путь, истину и жизнь».

Именно таким служением стали судьба и творчество Н. А. Сетницкого философа, эстетика, талантливого поэта, последователя идей Н. Ф. Федорова. Он родился 12 декабря 1888 г. в г. Ольгополе Волынской губернии в семье служащего Александра Филипповича Сетницкого. Окончил классическую гимназию и в 1908 г. поступил в Петербургский университет на отделение восточных языков. Впрочем, через год из-за материальных трудностей в семье ему пришлось перевестись на факультет юридический. В университетские годы в Николае Александровиче ярко обнаруживается стремление к целостности знания - черта, характерная для всех активно-эволюционных мыслителей. Помимо гуманитарных наук (истории философии, права, восточных языков) он прошел три семестра физико-математического факультета. Занимался политэкономией, делал доклады по теософии, проблеме религиозного сознания, интересовался психоанализом. Уже тогда основной темой его раздумий становится вопрос об идеале, о смысле исторического действия, о конечных целях его. С 1913 г. он много времени отдает службе - экономистом и статистиком в различных учреждениях. Появляются и первые специальные статьи: экономических и статистических работ Николай Александрович за свою в общем-то недолгую и непростую жизнь написал более ста. Но вот провиденциальная встреча: в 1918 г. на одном из собраний одесского литературного кружка (а Н. А. Сетницкий с 1917 г. обосновался в Одессе) он знакомится с Александром Константиновичем Горским, а через него - с учением «общего дела». С этого момента для обоих начинается долгий период общения и дружбы, пропаганды и развития идей Н. Ф. Федорова. Содружество этих двух людей, возложивших на себя апостольский крест, было, наверное, самой яркой страницей в истории федоровского движения. Сетницкий и Горский написали несколько совместных работ и никогда не заботились о том, кто именно из двоих поставит в конце свое имя (кстати, и сам Федоров никогда не выпячивал собственного авторства, понимая, что в его учении выразились чаяния многих и многих безвестно ушедших, канувших в потоке времени). Они были как первохристиане, ибо несли слово о «всеобщем спасении», о долге памяти и воскрешения постреволюционной эпохе, что отвергла Бога, возложила на свои плечи прерогативу «страшного суда» и огненным, карающим мечом классовой ненависти рассекла мир на спасенный пролетариат и проклятых буржуев. В написанных и опубликованных в те годы книгах, брошюрах, статьях стремились они растолковать обезумевшему времени, кто наш истинный, «общий враг», направить мощь затеваемых преобразований в русло борьбы со смертью, «организации мировоздействия», разумного управления силами природы. Об этом пишет Горский в очерках «Н. Ф. Федоров и современность», на этом настаивает Сетницкий в брошюре «Капиталистический строй в изображении Н. Ф. Федорова», книгах «СССР, Китай, Япония» и «О конечном идеале». Установка обоих - деловая, активная; все нацелено на то, чтобы уже здесь, сейчас, не откладывая, искать приступы к «общему делу». Особенно это было характерно для Н. А. Сетницкого. Любая работа - экономиста ли, статистика - виделась ему как бы в перспективе «высшей цели», «конечного идеала». В 1922 г. в Одессе он публикует небольшую книжечку под названием «Статистика, литература и поэзия». Перед статистикой, наукой специальной и прикладной, ставит он, ни больше ни меньше, задачу собирания и сохранения памяти, сначала о всех деятелях культуры и искусства, вне зависимости от масштаба их творчества, а затем, в пределе, и обо всех когда-либо живших и ныне живущих, о каждой конкретной личности.ВВЕРХ 

В течение десяти лет (с 1925 по 1935 г.) Николай Александрович работает в Экономическом бюро Китайско-восточной железной дороги в Харбине, несколько необычном, смешанном русско-китайском городке. В то время это уже не советская территория, но еще и не вполне заграница. Занимается проблемами торговли и экономики Маньчжурии, читает лекции на юридическом факультете. А по ночам пишет - философские статьи, стихи на библейские сюжеты, просто стихи, где снова и снова в каждой строчке бьется «пеплом Клааса» долг воскрешения. В крошечной харбинской типографии всего за несколько лет ему удалось опубликовать очерки А. Горского о федоровском учении, совместную работу «Смертобожничество» (1926), ряд своих работ о Н. Ф. Федорове и главную свою книгу - «О конечном идеале» (1932). И все это на собственные средства. На собственные же средства он начал и переиздание 1 тома «Философии общего дела». А еще подготовил и издал в 1934 г. в Риге второй федоровский сборник - «Вселенское дело».

Как в свое время Федоров, Н. А. Сетницкий постоянно стремился увлечь известных тогда философов, писателей и ученых идеями борьбы со смертью, регуляции природы, подвигнуть одних на проповедь, других - на научные эксперименты, практическую деятельность. Писал Н. А. Бердяеву, Н. О. Лосскому, А. М. Горькому, посылал издаваемые им книги. Горький откликнулся тут же, ведь с учением Федорова был знаком давно и сердечно интересовался им. Но разве мог сделать что-нибудь реально даже он, сам - в тисках официального признания, в петле, в ловушке? Ведь это были уже 30-е гг., и тоталитарная машина стремительно набирала обороты, перемалывая чужие судьбы. Через несколько лет Горький будет окружен глухой стеной, фактически арестован в особняке Рябушинского. И Сетницкий, вернувшись из Харбина в неустроенность и зловещую пустоту московской жизни (да, зловещую, ибо многие близкие друзья томились в лагерях и ссылках), так и не сможет встретиться с «великим пролетарским писателем». Впрочем, сам Николай Александрович еще борется. Вместе с Горским, весной 1937 г. вернувшимся из ссылки, они начинают писать статью, надеясь пробить идеологизированные мозги и заматеревшие души, поистине, по слову Солженицына, бодаясь как теленок с дубом. Для Сетницкого это была уже последняя попытка. Вскоре он был арестован и расстрелян. Близкие Н. А. Сетницкого говорили, что в случае с ним семена федоровской проповеди попали в свое время на добрую почву. Юношеское паломничество души в поисках идеала совершалось еще до знакомства с «Философией общего дела» вдоль того же русла, по тому же пути - пускай и путано, сбивчиво, - по которому десятилетиями ранее шел его учитель. Учение «легендарного библиотекаря», воспринятое и пережитое глубоко и творчески, дало Николаю Александровичу необходимую перспективу, выстроило перед ним ту нравственную систему координат, в которой отныне разворачивалась его аналитическая, стремящаяся к ясности формулировок, к предельной высказанности мысль. Приняв учение «общего дела» целиком, без колебаний и сомнений, Н. А. Сетницкий особенно отмечает и развивает ту его сторону, которая связана с активным пониманием христианства. Основой его философских построений становится осмысление истории в эсхатологической перспективе, в свете конечного идеала.ВВЕРХ 

Свою книгу «О конечном идеале» (Харбин, 1932) он строит как оправдание истории, как оправдание человеческой деятельности, утверждает возможность и необходимость участия всего человечества в «восстановлении мира в то благолепие нетления, каким он был до падения» (Федоров). В главке, которую мы предлагаем вниманию читателя, ведется полемика с работой известного юриста и философа П. И. Новгородцева «Об общественном идеале». Новгородцев утверждает, что наши социальные предприятия не совместимы с христианским идеалом Царствия Божия, что абсолют в условиях нынешнего несовершенного мира в принципе невоплотим, ибо стол: велика пропасть между идеалом и действительностью, что устраняется она лишь волей и усилием Божества, а никак не слабым и смутным человеческим действием.

Идеал «конечного совершенства» не может быть, по мнению философа, поставлен «целью общественного развития», человечество на своем земном пути обречено довольствоваться либо «суррогатами» «всеобщего счастья», либо неким предельно расплывчатым императивом «бесконечного совершенствования», вечно стремиться и никогда не достигать (вот уж поистине танталовы муки!) - и так вплоть до последних сроков.

Н. А. Сетницкий - противник столь пессимистического взгляда на историю. Напротив, последняя видится ему как богочеловеческий процесс преображения мира и человека, конечным пунктом которого станет воссоединение отпадшего творения с Творцом в славе и сиянии Небесного Иерусалима. Смысл истории - воплощение идеала, утверждение Царствия Божия. В своей полемике с П. И. Новгородцевым Н. А. Сетницкий прибегает к особому методу: опровергает ученого с точки зрения самой природы идеала - проективной, требующей своего осуществления в реальности.

Воплощение - центральный, определяющий момент в процессе становления, раскрытия идеала, иначе он вырождается в утопию, фантастическую мечту, бессильную в борьбе со злом и не умножающую добра. Это тот необходимый мост между идеалом и действительностью, прочное установление которого обеспечит истинный прогресс мира и человека, реальное их возрастание «в духе и истине». Неужели, спрашивает мыслитель, образ высшего, абсолютного блага полностью трансцендентен миру сему, пребывает в человечестве эдаким генералом на свадьбе, составляет предмет лишь созерцания, умозрения, религиозного чаяния, не помышляющего участвовать в его приближении? Неужели не излучается он в этот темный, падший, отчаявшийся мир, не возжигает в нем ответный порыв восхождения? Всякое же утверждение о непреодолимой для слабых человеческих сил пропасти между действительностью и идеалом способствует, по мнению Сетницкого, лишь производству всякого рода «дробных идеалов», сконструированных, так сказать, по мерке человека, а не по образу и подобию абсолюта. Именно такие «суррогаты» всеобщего счастья и заводили, считает мыслитель, историю в кровавые реки и кромешные тупики. И выход здесь может быть только один: утвердить «целостный идеал» Царствия Божия, предполагающий «полноту счастья» и «всеобщность спасения», конечной целью общественного развития, и - если возможно - дорастить до него все прочие «дробные идеалы», основавшие себя на компромиссах и всякого рода классовых принципах.

В постановке, утверждении, осуществлении такого идеала участвуют, по мысли Сетницкого, все силы и способности человеческого духа: наука, искусство, религиозное творчество. В книге «О конечном идеале», а также в небольшой брошюре «Заметки об искусстве», вышедшей в Харбине в 1933 г., Сетницкий развивает представление об образе - этом главном инструменте искусства - как о начале, которое по своему высшему заданию призвано активно влиять на действительность, формировать. пресуществлять ее. Образ в своем идеальном качестве становится «образцом действия» для человеческого рода. Вслед за Федоровым и Горским Сетницкий обосновывает необходимость перехода к литургическому, воскресительному искусству, образами-образцами которого станут «Небесный Иерусалим» и Христос, «идеал человека во плоти» (Достоевский), т. е. образы благого, чаемого порядка бытия и того «тела духовного», в которое предстоит облечься человеку. 

 


Константин Эдуардович Циолковский

(1857-1935)

«Во Вселенной господствовал, господствует и будет господствовать

разум и высшие общественные организации»

Циолковский у нас в стране известен буквально всем как отец космонавтики, изобретатель ракеты. О том, что он был еще и мыслителем, развивавшим некую «космическую философию», также подозревают многие, хотя вряд ли представляют более-менее отчетливо суть его идей. Впрочем, даже в книгах и статьях, посвященных его личности и вкладу в отечественную и мировую науку, долго мало что писали о его собственно философских взглядах или подавали их с сильной ретушью, игнорируя все то «странное», фантастическое, чуть ли не теософско-мистическое, что не приличествовало «отцу» и основоположнику большой позитивной отрасли знания и деятельности. Многие из его философских брошюр, вышедших в Калуге в 20-30-е гг., до сих пор не переизданы. В написанной за несколько месяцев до смерти автобиографии «Черты моей жизни», говоря о своих работах, составляющих наследие столь дорогой ему «естественной философии», Константин Эдуардович отмечал: «Некоторые из них напечатаны, большинство же и сейчас лежит в рукописях». Положение с ними осталось почти неизменным и в наше время. «Новый гражданин Вселенной Константин Циолковский», как называл себя он сам, появился на свет 17 сентября 1857 г. в селе Ижевском Спасского уезда Рязанской губернии в семье лесничего, обрусевшего поляка, одним из предков которого был «бунтарь Наливайко». Отец, человек «сильного и тяжелого для окружающих характера», передал сыну свою страсть к изобретательству и незаурядную силу воли, а мать, с примесью татарских кровей, натура сангвиническая, пылкая, доброжелательная, наделенная прекрасным голосом, -свою общую, по выражению Циолковского, «талантливость». Из смутных глубин памяти о детстве вылавливает Константин Эдуардович особый штришок своей натуры: «любил мечтать и даже платил младшему брату, чтобы он слушал мои бредни». (В историю войдет он, как известно, «калужским мечтателем».) В десять лет Костю настигает несчастье: сильная простуда, скарлатина и как результат - глухота, почти полная. Шок от этого внезапного увечья был так силен, что мальчик до 14 лет погрузился в «период несознательности», произошла остановка в развитии, чуть ли не регрессия в раннее «вегетативное» детство. Но что-то в нем полубессознательно накапливалось и готовилось к пробуждению. Интересная деталь этих лет: проявления лунатизма. С 14 лет - внезапный интерес к учебникам по арифметике, математике, физике (всё в них оказалось совершенно доступным) и всплеск увлеченного и успешного изобретательства; это и побудило отца Константина, уверовавшего в необыкновенные технические способности сына, из Вятки (куда переехала семья) отправить его, к этому времени 16-летнего гимназиста третьего класса Вятской гимназии, в Москву. Самим же юношей движет жажда знаний, потребность создавать все более изощренные машины, расширяющие мощь человека, его власть над материей и пространством. Сам физический ущерб Циолковского стал внутренним импульсом к развитию, к превозможению себя, к восхождению не только на обычный, но и сверхобычный уровень. Полуглухой чудак, с отросшими волосами, прожженными там-сям от химических опытов брюками, полуголодный (все присылаемые отцом деньги уходят на реактивы), Константин регулярно является с 1873 г. сначала в Чертковскую, единственную общедоступную московскую библиотеку, потом в открывшуюся Румянцевскую.

В первой происходит провиденциальная встреча с ее тогда еще безвестным служащим, таившим, однако, в себе грандиозную мечту о бессмертии и космическом будущем преображенного человечества, и не просто мечту, но и глубину философской ее разработки, богатство конкретных проектов, редкую энциклопедическую образованность. Вот как Циолковский в «Чертах моей жизни» передает свои впечатления от поразившего его человека «с необыкновенно добрым лицом»: «Никогда потом я не встречал ничего подобного. Видно, правда, что лицо есть зеркало души... Он же давал мне запрещенные книги. Потом оказалось, что это известный аскет Федоров - друг Толстого и изумительный философ и скромник». Позднее Циолковский признавался своему биографу К. Алтайскому, что именно Н. Ф. Федоров, сам, кстати, сторонник библиотечного, активно-творческого самообразования, «заменил ему университетских профессоров». Но в поле влияний, будоражащих юную душу Константина, входят и явления далекие, чуть ли не враждебные тому же Федорову: «Известный молодой публицист Писарев заставлял меня дрожать от радости и счастья. В нем я видел тогда второе Я». Позднее Циолковский пересмотрит такое восторженное отношение к неистовому, блестящему нигилисту, утверждавшему плебейское достоинство, крушение отвлеченных культурных кумиров ради задач реальной жизни, но этические идеалы шестидесятников всё же оставят причудливо трансформированный след в построениях космического философа. ВВЕРХ 

В 1879 г. Константин Эдуардович сдает экстерном экзамен на звание учителя арифметики и геометрии с правом преподавания в уездных училищах и со следующего года получает место в Боровске. (Кстати, сам Циолковский отмечал, что в этом же древнем городке в том же училище за 13 лет до него работал его московский наставник Федоров.) Здесь Циолковский пробыл 12 лет, женился, здесь же установил тот стиль жизни, который продолжился и в Калуге, куда его перевели в 1892 г. Внешняя канва его существования неприхотливо и однообразно ткалась из года в год: преподавание в училищах, а свою службу Циолковский любил, умея зажигать любопытство учеников остроумными опытами и техническими штучками собственного изготовления; материальные заботы о большой семье, где духовно ближе всего были к нему дочери; и главное - непрерывная работа мысли и воображения, постоянные эксперименты, изобретательство, конструирование, чтение и сочинение произведений, научно-теоретических, художественно-фантастических, натурфилософских, узкий круг общения только с людьми необыденных интересов, короткий отдых, прогулки пешком, в Боровске еще и коньки, а в Калуге - велосипед. Тесно общавшийся с ним в Калуге молодой А. Л. Чижевский, впоследствии крупный ученый и мыслитель, вспоминает о его особой любви к «обворожительной», мягкой, обволакивающей, как любящая женщина, среднерусской природе; на лоне ее во время одиноких прогулок и являлись, по признанию Циолковского, все его лучшие идеи, которые он потом лишь записывал или осуществлял. Но уж вовсе не столь ласковой и тем более стимулирующей, как природа, была к ученому и мыслителю окружавшая его людская среда, и местная, провинциальная, где он числился чудаком и неудачником, и столичная, научная, высокомерно третировавшая его как самоучку и безумного фантазера. Разрыв внешней «убогости» его существования, усугубленной глухотой и бедностью, и внутренней значительности его своеобразного гения, улетавшего мыслью в космические дали, нашедшего и первый эффективный способ отрыва человека от Земли, был поистине гигантский. Правда, уже с конца прошлого и в начале нашего века выходят в научно-популярных журналах такие фантастические повести Циолковского, как «На Луне» или «Вне Земли», а в 1903 г. в журнале «Научное обозрение» - его «Исследования мировых пространств космическими приборами», где он вывел свою ставшую позднее классической формулу ракеты, но они были практически никем не замечены.

Положение начинает несколько меняться в 20-е гг., когда идеи Циолковского проникают в общественные, культурные круги, питая довольно распространенный тогда пафос космизма, покорения стихийных сил природы как высшей задачи новой творческой эпохи - хотелось верить, - открытой революцией. В 1924 г. переизданием его статьи о ракете утверждается его мировой приоритет в этой области. Появились и молодые инженеры-энтузиасты, объединившиеся в Группу изучения ракетного движения во главе с Ф. А. Цандером (1835-1920), где начал свой тернистый путь и С. П. Королев (1907-1966), будущий главный конструктор ракет, выведших впервые человека в космос. В 30-е гг., незадолго до смерти, Циолковский был обласкан правительством, награжден орденом и большей пенсией: особые хозяйственные и военные надежды были возложены на одно из его изобретений - цельнометаллический дирижабль. Начал создаваться идеально олеографический образ гениального самородка, затертого в царское и блистательно признанного в советское время. Но избранные святцы отечественной материалистической науки и передовой техники почему-то так и не дали ему права на долгие годы, вплоть до последнего времени, быть полностью изданным широко прочитанным и понятым в своих самых заветных и дорогих идеях. Их надолго редуцировали до единственного изречения: «Человечество не останется вечно на Земле, но в погоне за светом и пространством сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство», которое принудительно украшало тысячи плакатов и транспарантов в школах, клубах, дворцах культуры огромной страны. ВВЕРХ 

«Грезами о земле и небе» назвал одну из своих ранних фантастических работ Циолковский. Но и многочисленные его книжечки по «естественной философии», изданные за свой счет, населены такими же грезами и о тех же «горних» предметах. Однако при чтении этих произведений необходимо учитывать одно обстоятельство: мечтающий, анализирующий, проектирующий взор автора проникает здесь, я бы сказала, в разную даль пространств и времен. То он останавливается поближе, на Земле и землянах, рисуя картины будущего преобразования планеты, где и регуляция стихий, и широкое использование солнечной энергии, и усовершенствование растительных, животных форм и самого человека. То он расширяет обзор до пределов нашей планетной системы, околосолнечного пространства, а во времени - до нескольких десятилетий, столетий и тысячелетий. На этих стадиях освоения ближнего космоса отдается значительная дань весьма хитроумным техническим проектам околосолнечных поселений, искусственных жилищ, космических оранжерей и т.д. То мыслитель воображает себе будто бы наличное положение с жизнью и сознанием во Вселенной, и тогда как торжествующая реальность явно описывается предельная мечта нашего визионера о должном состоянии космоса, для убедительности подкрепленная рядом материалистических, но вовсе не безусловных выкладок. А то и уносится он куда-то в необозримость, за миллиарды и миллиарды лет вперед, в финалы и апофеозы активной эволюции, когда уже всемогущее человечество умеет выключать действие существующих природных законов (того же второго закона термодинамики, пророчащего энтропию и «тепловую смерть»), овладевает временем и пространством, метаморфозой вещества и энергии и выходит в лучистое, духовное состояние. Из него оно, впрочем, способно вернуться опять в корпускулярную, вещественную форму, чтобы снова на еще более высокой и пока невообразимой ступени повторить цикл развития, а потом опять вернуться и - до возможного финального божественного, «нирванического» совершенства. Именно такое свое наиболее таимое, «эзотерическое» видение будущего однажды поведал Циолковский Чижевскому в одной из их бесед 1932 г. (запись ее была опубликована только в 1977 г. под названием «Теория космических эр»). Одним словом, у Циолковского необходимо расчленять уровни проникновения его мысли, обусловленные богатой прогностической фантазией, и, чтобы не запутаться, отдавать себе отчет, на каком уровне он промышляет на этот раз.

Во вступительной статье к антологии уже было дано в общих чертах то видение кишащего высокоорганизованной жизнью космоса, которое преобладает в философских работах Циолковского. Этим он утешал и землян, предоставленных мучительному саморазвитию: ведь каждому из них, точнее, их бессмертным мозговым атомам выдается шанс попасть в мозг «богов разных степеней», каковыми являются многочисленные или даже неисчислимые небожители, или, точнее, косможители. Наделив прерогативой бессмертия атом, калужский мыслитель не хочет понять тех, кто противится манящим перспективам атомарного бессмертия, кто хотел бы в обещанном блаженном космосе вновь встретить своих близких и любимых, сохранить и в новом существовании тождество своей собственной личности. Циолковский же спокойно и чуть не радостно благословляет их на разрыв и полное беспамятство: «Сейчас вы желаете свидания с умершими, но смерть истребит и эти желания. Недовольство ваше только при жизни - уйдет жизнь, уйдет и оно», В «атомном» трансформизме проявилась его нечувствительность к основной ценности активно-эволюционной мысли - к личности. Оттого в его совершенном космосе как бы атрофировано всё с ней неотъемлемо связанное: богатство межчеловеческих, родственно-любовных отношений, душевное начало - жалость, память, привязанность и, главное, любовь. Любовь, которая в христианском космизме - основа основ, новый принцип преображенного бытия. Ненароком сам Циолковский признается, что периоды жизни, из которых с перерывами несознаваемого небытия составляется единая непрерывность существования, «довольно однообразны: счастье, довольство, сознание Вселенной, сознание своей нескончаемой судьбы, понимание истины, которая есть верный путь к поддержке космоса в блестящем состоянии совершенства». Именно эта «поддержка» и является высшим императивом его космической «научной этики». Не личность с бесконечностью ее внутреннего творческого развития, а космос в целом. Космос и стал для Циолковского воплощением высшей «божественной» реальности, и как восторженный и преданный служитель этой пантеистической религии Космоса, он и построил свою огромную, расцвеченную всеми красками и населенную массой визионерски добытых деталей прекрасную Иллюзию. В этой «религиозной» экзальтации господствует своего рода самовнушение и самотерапия, заклинательная эйфория, питаемая «научной» уверенностью, что во Вселенной царит, за небольшим исключением, высший разум, радость и блаженство, правда достигнутые все же творческим преобразовательным усилием сознательных существ (и тут надо отдать должное мыслителю). ВВЕРХ 

К счастью, не только эти в общем-то наивно-фантастические, с известным ценностным ущербом представления исчерпывают космическую философию Циолковского. Наиболее перспективно в ней - ее активно-эволюционное ядро: убежденность в восходящем развитии мира и самой природы человека, когда его разум, его сущностные силы становятся сознательным орудием такого восхождения. Первым среди ученых он увидел в космосе не просто некую беспредельную физическую среду, вместилище материи и энергии, а потенциально пригодное поприще для будущего и биологического, и социального существования и творчества землян. Для Циолковского отрыв сознательных существ от материнского лона своей планеты, выход в космические просторы, освоение и преобразование их - эволюционно необходимый и неизбежный момент в развитии цивилизации. Саму «теологическую» причину космоса он связывает с порождением в нем сознательных существ: «Какой бы смысл имела Вселенная, если бы не была заполнена органическим, разумным, чувствующим миром?» Кстати, в неопубликованных записях его последних лет можно найти и предвосхищение ант-ропного принципа. Он рассуждает так: поскольку человек как микрокосм имманентен космосу, «тот космос, который мы знаем, не может быть иным».

Ноосферные акценты воззрений Циолковского очевидны. В архивной работе «Разум и звезды» находим их в форме чеканных тезисов: «Влияние разумных существ на развитие Вселенной... Влияние разума на устройство Вселенной. Мысль как фактора эволюции Космоса». Как все мыслители-космисты, Циолковский не считал человека окончательным венцом творения, остро чувствовал его несовершенную, промежуточную, кризисную пока природу. «Разве человек не имеет бездну физических, умственных и социальных недостатков, чтобы оставаться с тем, что он имеет!» - восклицает Константин Эдуардович, выражая уверенность, что придет время, когда «человек примется за преобразование своего тела». И продолжает: «Физиологи знают, какое множество недостатков имеют тела даже высших животных. Все они должны быть устранены путем упражнения, подбора, скрещивания, операций и другими способами... Даже у людей нет ни одного совершенного, или безукоризненного, органа». И хотя всю жизнь он боролся за техническое средство космической экспансии - свою ракету, в более далекой перспективе он видел усовершенствованные сознательные существа, уже обходящиеся в основном без искусственных, технических приставок к своим органам. В одной из неопубликованных работ Циолковского среди высших целей человечества находим: «Беспредельность прогресса и надежда на уничтожение смерти». Казалось бы, такой подход, т. е. достижение «трудового», как сказал бы Федоров, долголетия и бессмертия, не совместим с уже известной нам концепцией заложенного в самой природе вещей, уже данного и, следовательно, более «легкого» атомарно-панпсихического бессмертия, но Циолковский сумел их тем не менее как-то состыковать в своем видении: бессмертному мозговому атому «выгодно» попадать именно в совершенные, долгоживущие и бессмертные организмы для большего индивидуально осознаваемого и ощущаемого блаженства. ВВЕРХ 

Безусловно одно: само бессмертие было величайшим благом для калужского мечтателя, и он искал путей к нему и для человечества в целом и для отдельного человека. А. Л. Чижевский вспоминает горькие сетования Константина Эдуардовича на трагический контраст между его внутренними, интеллектуальными, духовными, силами и разваливающимся физическим организмом: «Разве это не ужас? Разве это не преступление природы против человека? Я не устал, я хочу жить, а тело отказывается мне повиноваться. Значит, пресловутая медицина еще не наука - она не умеет лечить старость». То, что космическое будущее требует радикального прогресса в самой его физической организации, в том числе и в продолжительности его жизни, было для Циолковского несомненным.

Более того, он пытается тут же представить себе такое будущее существо, которое могло бы быть максимально независимым буквально от всех ограничивающих условий нашего теперешнего существования, от всех - вплоть до пищи. Он подробно описывает воображаемую действующую модель автотрофного (самопитающегося) существа: оно герметически изолировано от внешнего мира, лишено и органов выделения, в него проникают только лучи света, они разлагают хлорофилл, растворенный в крови, углекислый газ и продукты распада и превращают их в кислород, сахар, крахмал, азотистые и другие питательные вещества, которые и служат «питанием», образуют ткани «животного космоса». На следующей стадии - новое разложение, образование продуктов распада - мочевина, аммиак и др., которые, не выделяясь из организма, играют ту же роль, что удобрения, газообразные, неорганические продукты для растений, и вновь солнечная, световая энергия трансформирует их в питательные вещества и в кислород, «горючее» для мускульной, нервной системы и мозга удивительного создания. Так устанавливается замкнутый цикл процессов обмена, который не предполагает остановки или конца. Если хотите, это своего рода проект биологического «вечного двигателя». Масса такого существа, по Циолковскому, постоянна, и «оно живет, мыслит, двигается, допустим даже, что не умирает». Обитать оно может всюду, в пустоте, в эфире, без силы тяжести - «была бы лучистая энергия. А ее в космосе неисчерпаемо много». Циолковский продумывает и каверзный вопрос: откуда может возникнуть этот необыкновенный организм и сможет ли он сам производить потомство? И находит остроумное «техническое» решение, разделив его существование на два этапа, отграниченные метаморфозой, аналогичной превращению гусеницы в куколку и бабочку. В первой своей стадии это существо рождается, развивается, как все земные твари, а «затем понемногу преобразуется», теряет большинство своих прежних органов, покрывается абсолютно непроницаемой оболочкой - и вот оно готово для бессмертной космической судьбы. Так Циолковский предвосхищает идею Вернадского о будущей автотрофности человека, правда, вносит в нее не только больший радикализм, но и несколько грубоватый, инженерный дух и расчет.

Такое, можно сказать, проективно-инженерное наклонение философского мышления и составляет его оригинальность. Так и видишь вереницу народных умельцев, гениальных ремесленников, изобретателей-чудаков, веками мастеривших всякие полезные, а то и диковинные штучки-вещички и сложивших в себе определенный тип ума и отношения к веществу мира и рукотворному изделию. А в их духовном потомке, великом калужском мечтателе, такой менталитет устремился уже к касанию вещей космических. И грезит он о «новом небе и новой земле» не столько философски-обобщенно, мистически-духовно, сколько въедливо-конкретно, предельно детализирован-но, во всех. так сказать, «болтах и шурупчиках». В работе «Живые существа в космосе» он опробует, как истый механик, различные варианты «конструкции» таких возможных существ: тех или иных размеров, от карликов до гигантов, с теми или иными органами. Воображение и мысль его работают подчеркнуто в поле гипотетически научно возможного. Правда, все это в пределах механических и физико-химических знаний, которыми он владел; масса тончайших параметров живого и необходимостей, им управляющих, почти не принималась во внимание. А ведь трансформации над живыми формами, а тем более обладающими сознанием и психикой, не могут быть столь рационально ясны и осуществимы, как новый тип примуса для изобретателя-умельца. 

 


Владимир Иванович Вернадский

(1863-1945)

«Нельзя безнаказанно идти против принципа

единства всех людей как закона природы»

В. И. Вернадского справедливо называют Ломоносовым XX в. Редкая синтезирующая способность, всеохватность отличают его творческий гений. Ученый основал и развил несколько новых научных дисциплин, стал создателем учения о биосфере и переходе ее в новое качество - ноосферу. Академик Петербургской АН, а затем АН СССР, член многочисленных зарубежных академий, Вернадский был и крупным общественным деятелем, выдающимся организатором науки в нашей стране. Великий естествоиспытатель-мыслитель, он оставил нам целостное видение мира и задач человека разумного, предсказав будущие пути его развития.

Вернадский прожил долгую жизнь, захватив разные и чуть ли не контрастные общественные и культурные эпохи, пройдя сквозь резкие исторические сломы и повороты. Родился он 12 марта 1863 г. в Петербурге в семье либерального профессора политэкономии Ивана Васильевича Вернадского от второго его брака с Анной Петровной Константинович, дочерью украинского помещика, бывшей в молодости хоровой певицей и вокальным педагогом. Корни рода Вернадских уходят на Украину, вплоть до казаков Запорожской Сечи. Со стороны отца Владимир Иванович был троюродным братом известного писателя В. Г. Короленко. Детство Владимир провел в Харькове, там же поступил в гимназию, а летом с семьей выезжал в гостеприимную, теплую среду многочисленных полтавских родственников. На всю жизнь он сохранил привязанность к языку, истории и культуре родного края, специально ими занимался и при всем, можно сказать, планетарном универсализме своего мировоззрения оставался в сокровенной сердечной глубине украинским патриотом. Формировала юного Владимира культурно и общественно возбужденная атмосфера ближайшего семейного окружения. Среди них выделялась оригинальная личность его дяди Евграфа Максимовича Короленко, многообразно развившего себя автодидакта, поклонника звездного неба; туда же обратил он воображение и мысль своего любимого племянника. Особый душевный след оставил и старший сводный брат Владимира Николай, сын рано умершей от туберкулеза первой жены Ивана Васильевича, замечательной русской публицистки, борца за женские права Марии Николаевны Шигаевой. Любимец семьи, необычайно одаренный юный художник и поэт, Николай был первым учителем младшего брата в чтении и письме, он же увлек его в горние области человеческого духа, стал первым его вожатаем по мировой культуре. Получив от Николая решающий толчок к личностному самоуглублению, Владимир Иванович с детства начинает вести подробные дневники, что продлится до самой его смерти. В результате такого непрерывного самоотчета Вернадский не оставил за порогом памяти и рефлексии ничего по-настоящему важного в своей жизни, выстроил ее и оставил потомкам как цельное произведение (в последние годы все больше его фрагментов начинает появляться в нашей печати). ВВЕРХ 

Эти дневники обнаруживают такие неожиданные стороны его личности, в том числе и складывающейся, какие иначе были бы совершенно неуловимы за внешне доступным обликом. Именно из записей Владимира Ивановича выясняется, как потрясла его, 11-летнего мальчика, безвременная кончина 22-летнего брата Николая. Более того, как это ни странно, возможно, именно в переживаниях этого времени лежит глубинная экзистенциальная первопричина его будущей всецелой обращенности к науке. Оказывается, с раннего детства Владимир был наделен странными, пугавшими его самого качествами: он страдал наследственным лунатизмом, ему было дано во сне и наяву вызывать образы дорогих людей, причем в яркой, галлюцинаторной форме, и вступать с ними в контакт. Сразу после смерти брата, с которым его соединяла такая интимная душевная связь, он вначале «из-за страха» (его собственное объяснение в поздних дневниках) стал решительно глушить в себе такого рода «мистические» рецепторы и к университетским годам вполне в этом преуспел. Сознательно закрыв для себя «область каких-то неизведанных и не известных в своей основе переживаний», Владимир Иванович как бы рационализировал свою природу, атрофировал в ней редкие парапсихологические возможности; он выбрал путь углубления не в таинственное и загадочное в человеческой психике, а в многообразие окружающей живой и неживой природы, ее закономерностей, выбрал трезвое научное знание. Тут было некое бегство от себя, собственных иррациональных бездн, всяческой интроспекции и субъективности навстречу безусловной объективности мира - и он это понимал. «Я что-то остановил в своей природе. Иногда жалею, что погасил, а не развил эту способность... Твердо и ясно сознаю, что какая-то сторона видения мною в моей личности остановлена», - писал Вернадский в дневнике II июня 1931 г. (Однако по тем же дневникам мы узнаем, что вытесненная способность общения с образами ушедших из жизни близких вернулась к нему незадолго до смерти.) Итак, Владимир Иванович рано решил для себя: «по двум путям углубляться невозможно». Это впечатление сознательного самоограничения, предельной дисциплинированности, плодотворной целеустремленности лежит на всей его личности и жизни, вплоть до самых бытовых их проявлений. Это был человек, в высокой степени следовавший предписанным себе строгим правилам нравственной и творческой гигиены.

В 1876 г. Вернадские возвращаются в имперскую столицу, где Владимир оканчивает гимназию и в 1881 г. поступает на физико-математический факультет университета, блиставшего в то время исключительным созвездием таких светил русской науки, как Д. И. Менделеев, А. М. Бутлеров, А. Н. Бекетов, В. В. Докучаев, И. М. Сеченов и другие. Вернадский проходит у них редкую по основательности и творческой свободе школу. В университете родилось и укрепилось столь свойственное Вернадскому - ученому и мыслителю чувство и сознание сопряженности своих научных и философских забот с усилиями живших в веках и искавших в том же направлении людей. Когда мы входим в разнообразный мир духовного наследия Вернадского (в тексты его монографий и статей, речей и записок, дневников и писем), нас поражают многие вещи и среди них, может быть, больше всего чрезвычайная бережность, даже пиетет к чужой мысли, чужому научному достижению и предвидению. По всем важнейшим вопросам Вернадский выстраивает досконально прослеженные генеалогии идей и догадок, эмпирических обобщений и теорий. За этим встает и скрупулезная научная честность, но главное - чувство живой причастности к единой семье строителей мировой культуры, проходящей через поколения и народы. Его учителя и коллеги, его товарищи и собеседники - не только современники, рядом живущие и работающие, но и духовные труженики веков человеческой истории: Аристотель и Кант, Ломоносов и Тютчев, Гёте и Рамакришна, Гюйгенс и Пастер, не говоря уже о целой плеяде геологов, химиков, биологов, особенно близких русскому создателю биогеохимии. ВВЕРХ 

Университетские годы стали и периодом окончательной кристаллизации нравственного облика Владимира Ивановича. Он находит себе ближайших друзей-единомышленников, которые составили своего рода духовную общину, получившую позднее название «Братство». Среди них были будущие крупные деятели русской культуры: историки А. А. Корнилов и И. М. Гревс, геоботаник А. Н. Краснов, индолог, академик С. Ф. Ольденбург, его брат Ф. Ф. Ольденбург, педагог-просветитель, общественный деятель и писатель Д. И. Шаховской. Особую сердечную теплоту вносили в «Братство» и несколько замечательных, широко образованных женщин, подруг жизни своих товарищей-мужчин, среди них была и будущая жена Владимира Ивановича - Наталья Егоровна Старицкая, с которой он соединил свою судьбу в 1886 г.

Тридцать пять лет неукоснительно соблюдались два простых правила, внешне скреплявшие членов этой свободной общности: регулярные письма друг другу и обязательный ежегодный (30 декабря) сбор. Но главное - было создано мощное нравственное поле общих идеалов, духовной и душевной поддержки, строгой товарищеской оценки и - при необходимости - взаимной коррекции, в котором каждый жил и действовал. Идеалы «Братства»: высшую ценность человеческой личности, работу на просвещение народа, демократизм, отвращение к насильственным методам утверждения своих взглядов - его члены пронесли через всю жизнь, у кого более короткую, у кого более длинную, через все испытания эпохи. Самым главным своим учителем Вернадский считал Василия Васильевича Докучаева (1846-1903), основателя новой науки - генетического почвоведения, автора гениального учения о почве. В своем классическом труде «Русский чернозем» он первым доказал, что почва - «естественноисторическое, вполне самостоятельное тело», продукт совместной деятельности во времени ряда факторов, среди которых центральный - жизнедеятельность растительных и животных организмов. Этот оригинальнейший ученый и мыслитель, мечтавший о синтетическом естествознании, которое сумеет соединить в единой взаимосвязи живую и мертвую природу, дал генеральное направление научным дерзаниям Вернадского.

О многообразии научной и организаторской деятельности ученого говорят скупые факты биографии: после окончания университета - хранитель его минералогического кабинета, с 1890 г. - профессор минералогии и кристаллографии Московского университета, через семь лет - защита докторской диссертации, начало работ по геохимии, переезд в Петербург в 1911 г. и избрание академиком через год, затем - с 1915 г, - глава созданной им Комиссии по изучению естественных производительных сил России, а после революции, с 1918 г., - первый ректор организованной им Украинской академии наук, потом, с 1921 г., директор основанного им Радиевого института, а с 1929 г. и первой в мире биогеохимической лаборатории...

В. И. Вернадский создает целый комплекс наук о Земле - от генетической минералогии до биогеохимии, радиогеологии, учения о биосфере. Недаром говорили, что он в своем лице может представлять целую академию. Все это плод огромного новаторского исследовательского синтеза, и тем не менее в нем можно увидеть одушевленность теми первичными научными и философскими интуициями, которые были рождены в нем плодотворным общением со своим учителем - в аудитории, в кабинете, в поле.

Вернадский принципиально отверг старый биологический подход, преимущественно державший в своем исследовательском фокусе тот или иной живой организм, выделенный из окружения, из сферы живого. Если такой подход и признавал влияние среды на организм, то не понимал в полном объеме обратного формирования самой этой среды всем живущим в ней. Биогеохимия выдвинула на первое место понятие жизни как организованной совокупности живого вещества, исходя из которого можно понять конкретное ее явление. Вернадский показал, что вещество планеты (а оно то же и в космосе) образуется в круговороте «мертвое - живое - мертвое», что «биогенные породы (то есть созданные живым веществом) составляют огромную часть ее (биосферы. - С. С.) массы, идут далеко за пределы биосферы... они превращаются, теряя всякие следы жизни, в гранитную оболочку», т. е., условно говоря, косное во многом и биокосное вещество, как бы «труп» живого. «Геохимия доказывает неизбежность живого вещества для этого круговорота всех элементов и тем ставит на научную почву вопрос о космичности, вселенности живого вещества», - обобщал Вернадский свой взгляд в монографии «Живое вещество», так и не увидевшей полностью свет при его жизни. В ней было высказано принципиальное для ученого убеждение, что жизнь - такая же вечная составляющая бытия, как материя и энергия.

Существеннейшая коррекция утвердившейся научной картины мира, где не было места жизни, явилась Вернадскому как озарение и открытие летом 1917 г., можно сказать, в естественной лаборатории, на лоне природы, в кишении тварей на хуторе в Шишаках под Полтавой. (Здесь была его летняя дача, которую он приобрел незадолго до того.) Собственно все его учение о живом веществе, о биосфере, новые, введенные им понятия-термины, такие, как всюдность жизни, давление жизни, скорость ее, сгущения жизни, были им разработаны этим летом. Он пережил состояние высочайшего подъема и вдохновения, какое, может быть, только однажды выпадает творцу. А в последующие три года уже додумал и сформулировал новое биогеохимическое мировоззрение. Оно дало ему такую неожиданную натурально-онтологическую «оптику» на всё в мире, даже на происходившие тогда в России невиданные социальные потрясения, которая помогла ему лично пережить период тягчайших житейских испытаний. И не только пережить, а превратить его по существу в самый плодотворный этап своей жизни. ВВЕРХ 

Что же это были за испытания? В конце ноября 1917 г., после прихода к власти большевиков, он вынужден срочно покинуть столицу, ему грозит арест. Ведь он был одним из организаторов либеральной партии конституционных демократов (кадетов), бессменным членом ее Центрального комитета, а затем входил в состав Временного правительства как заместитель министра народного просвещения, которым был его друг С. Ф. Ольденбург (1863-1934). Вернадский уезжает на родную Украину и здесь, несмотря на чехарду сменяющихся властей, ухитряется вести огромную работу по спасению науки и культуры и даже по их возрастанию, организуя Украинскую академию. Странствия Владимира Ивановича с семьей по югу России, связанные с перипетиями гражданской войны, приводят его в Крым, где он участвует в основании Таврического университета в Симферополе, с весны 1920 г. уже читает там курс своей новой науки - геохимии, а осенью избирается ректором. Но до того, в начале года, он переносит сыпной тиф, который едва не стоит ему жизни. Интересна дневниковая запись, сделанная Владимиром Ивановичем во время этой болезни. Он рассказывает об удивительном состоянии, пережитом им в полубреду, между сном и явью, когда мысль и вещая фантазия его были предельно раскалены: именно тогда он «почувствовал в себе демона Сократа», преисполнился сознанием поистине эпохального значения своего учения и, более того, как в волшебном фонаре, перед ним прошли его возможная будущая жизнь, главное ее дело - организация Института живого вещества и даже знание предельного срока земного бытия - 83-85 лет. В последнем Владимир Иванович не намного ошибся: он умер в 82 года, да собственно и основное, пусть не в столь грандиозном объеме и не в тех, как это ему привиделось, «локальных» деталях, но осуществилось. В 1921 г. благодаря покровительству наркома здравоохранения Н. Семашко, бывшего в свое время учеником Вернадского, он возвращается в Петроград, получает, по существу, индульгенцию от властей за свои прежние политические «грехи» и включается в напряженную научную и организаторскую работу.

Важный эпизод его биографии - командировка во Францию, где в 1922-1926 гг. он читает курс лекций по геохимии в Сорбонне. Здесь же он работает в институте Кюри с препаратами радия, приводит в порядок свои огромные рукописи по живому веществу, вычленяет из них отдельные работы, ряд которых публикует на французском языке: здесь же готовится текст его классического труда «Биосфера», его он публикует сразу же по возвращении в Ленинград. В Париже он лично знакомится с философами Эдуардом Леруа и Тейяром де Шарденом, чуть позднее вникает в их идеи о ноосфере, прежде всего через лекционный курс Леруа, опубликованный в 1928 г. в книге «Происхождение человека и эволюция разума». Сам Владимир Иванович так представлял духовную последовательность возникновения учения о ноосфере (что неоднократно и высказывал): биогеохимический подход к ноосфере, предложенный им парижской аудитории, оплодотворяет мысль французских философов, делающих следующий шаг, принятый уже в свою очередь им самим. Ноосферные идеи Вернадский развивал в основном в 30-е гг., прежде всего в работе «Научная мысль как планетное явление», которая мыслилась им как своего рода огромное философское предисловие к итоговой, «главной книге», над которой он тогда же работал: «Химическое строение биосферы Земли и ее окружения» (оба произведения увидели свет только в 60-70-х гг). Колоссальное изменение порядка вещей, какое происходит от вторжения человека в природу, он ставит здесь на точную научную основу, введя понятие культурной биогеохимической энергии. В целом биогеохимическая энергия - это свободная энергия, образуемая жизнедеятельностью природных организмов (живого вещества); она вызывает миграцию химических элементов биосферы и тем формирует ее историю. С возникновением человека разумного живое вещество явило такой небывалый по сложности и силе вид энергии, который стал вызывать не сравнимую с иными формами миграцию химических элементов. Обычная биогеохимическая энергия живого вещества производится прежде всего путем размножения. Однако отличительным «видовым признаком» человека стала форма энергии, «связанная с разумом». настолько неудержимо растущая и эффективная, что, по мнению ученого, несмотря на свое колыбельное, можно сказать, «младенчество» относительно земных эпох. эта энергия уже стала главным фактором в геологической истории планеты. Создалась, 110 сильному выражению Вернадского, «новая форма власти живого организма над биосферой», дающая возможность «целиком переработать всю окружающую его природу». переработать - в смысле преобразить и одухотворить, что и является основной целью нового творческого, духовного зона бытия - ноосферы.

Однако уже по возвращении Вернадского из Парижа наступают все более жесткие времена и для страны в целом, и для науки; к 1929 г. академия теряет свое самоуправление свою хотя бы относительную независимость, в ее ряды вводится большой отряд философов-марксистов, «красных академиков», призванных блюсти чистоту идейных риз всех наук. Вернадский - с его учением о живом веществе и вечности жизни, с его идеями о биологическом времени, качественно отличном от физико-механического, с его отношением к науке, как исканию истины, достижения которой «бес- классовы» и всеобщеобязательны, - стал одной из первых мишеней этих бдительных философских «комиссаров», от И. Презента до А. Деборина. Он был объявлен «знаменем всех реакционных сил», виталистом, мистиком, антиматериалистом и т. д. Всячески тормозится деятельность биогеохимической лаборатории, репрессированы ближайшие ученики Владимира Ивановича. Сам он все эти годы сохраняет удивительную трезвость и глубину в понимании того, что происходит в стране. Об этом свидетельствуют все шире публикуемые его дневники и переписка. Его изначальное неприятие «социалистической схоластики», «моральных основ коммунизма», «насилия над человеческой личностью», «исключительного морального и умственного гнета» (выражения из писем 20-х гг. к И. И. Петрункевичу) усугубляется; перед глазами - зрелище все большей «варваризации» жизни и культуры, разлад и упадок научной работы, не говоря уже о бессмысленном массовом уничтожении лучшей части народа. Он пытается сколько можно материально и морально помогать ссыльным, проявляет большую личную смелость, протестуя и ходатайствуя по их поводу перед власть имущими. За несколько месяцев до смерти он пишет в дневнике об «унижении жить в такой стране, где возможно отрицание свободы мысли». И тем не менее Вернадский сознательно остался со своей страной, понимая, что ее возможное будущее спасение и возрождение в том, чтобы, несмотря ни на что, поддерживать ее интеллектуальный и духовный потенциал, не прерывать течения и развития научного исследования и поиска, чему сам он в немалой мере и способствовал, несмотря на то что дорогие ему научные идеи попирались, труды его печатались в мизерных дозах, к тому же приправленных редакционными оговорками и открещиваниями. До 1938 г. его довольно часто выпускали в зарубежные командировки, а его дети жили в эмиграции: сын Георгий был профессором кафедры истории Йельского университета в США, дочь, врач-психиатр, вышедшая замуж за археолога Н. П. Толля, обосновалась в Праге - и каждый из них настойчиво звал отца и мать к себе. Но Владимир Иванович неизменно возвращался домой. Но, возможно, его не постигла трагическая судьба Николая Ивановича Вавилова (которая потрясла Вернадского) по одному только обстоятельству. Его вредные «чудачества» власти терпят скорее всего потому, что он ведь организатор и директор еще и Радиевого института, да и председатель Комиссии по изучению тяжелой воды, один из самых крупных ученых в области, считающейся государством стратегической.

Последние годы его жизни приходятся на войну. Вместе со старейшими академиками его эвакуируют в Боровое в Казахстане, где он занимается уже делами финальными: составляет хронику своей жизни, историю зарождения и развития своих идей и практических дел. Он сознательно готовился к уходу из жизни и так же последовательно и методично, как всё делал в жизни, подводит под ней черту. Но его еще ждет тяжкое личное испытание: 3 февраля от внезапной болезни умирает его самый близкий друг и помощник Наталья Егоровна, с которой они прожили душа в душу 57 лет. Тем не менее с помощью своего секретаря Анны Дмитриевны Шаховской, дочери его погибшего в заключении в 1939 г. друга Дмитрия Шаховского, он продолжает упорно работать над хроникой и пишет свою последнюю статью, краткий конденсат его сокровенных верований - «Несколько слов о ноосфере». Умирает Владимир Иванович в Москве 6 января 1945 г., от кровоизлияния в мозг, так же как и его отец. Он последним из «Братства» покинул этот мир.

И только почти через 15 лет, в 1959 г., состоялись первые чтения его имени в Институте геохимии, созданном на базе любимого детища Вернадского - биогеохимической лаборатории. Первые книги из богатейшего рукописного наследия ученого стали появляться еще через десять лет, и вместе с ними начал выплывать из забвения и непонимания огромный материк Вернадского, величайшего натуралиста-мыслителя не только XX в., но и всех веков истории научного знания.

В космической философии Циолковского мы найдем - по сравнению с другими мыслителями активно-эволюционной ориентации - самую пеструю смесь разного рода влияний - от индуистско-буддийских верований в реинкарнацию, античного гилозоизма и эвдемонизма до морали «разумного эгоизма» и современной ему теософии. Гениальная наивность Циолковского не просто эклектически их соединяет, а претворяет в поле его собственных первичных мировоззренческих интуиций и мощной творческой воли, в свое оригинальное видение. Великолепно выразил глубинный пафос этого видения А. Л. Чижевский: «Космические идеи, которые в конечном счете являлись основным двигателем всего творчества Константина Эдуардовича, говорят о величайшей воле к жизни, заложенной в нем. Это воля к победе человеческого разума над стихийными силами природы, воля, основанная па твердом знании, в ее осуществлении - покорение безграничных сил, пространств и времен Вселенной. Так она жила и бурлила в уме и сердце калужского мечтателя, предвосхитившего за многие тысячелетия интегральную волю всего будущего человечества в целом - жить и во что бы то ни стало обсеменить разумом весь видимый и невидимый мир». 

 


Александр Леонидович Чижевский

(1897-1964)

«Кровь общая течет по жилам всей Вселенной»

А. Л. Чижевский, выдающийся ученый, основатель гелио- и космобиологии, теории и практики аэроионификации, мыслитель, поэт и художник, во многом рассказал о себе сам. Правда, в его мемуарах, изданных через десять лет после смерти автора, повествование обрывается 1941 г., когда он был арестован и отправлен в «первый круг» сталинского ада, в тюрьму, ссылку и научную подневольную шарашку. И там продолжил он и свои старые исследования, и новые, а затем, с 1957 г., прожил в Москве на бульваре, случайно-знаменательно носившем заветное для него имя «Звездный», но эти последние годы были посвящены уже некоторому подведению итогов: писались мемуары, окончательно редактировался свод его поэтических произведений, началась вялая публикация некоторых научных книг и статей. Впрочем, итог жизни мог казаться тогда трагическим: вырванный на десятилетия из жизни, научной работы, публикаций, профессионального общения, Чижевский был практически забыт. Его идеи, результаты опытов давно вошли в теорию и практику мировой космобиологии как ее азы и фундамент, притом что сам ее основоположник был фактически вытеснен новой генерацией исследователей. Да, обрыв автобиографического рассказа ясно обозначил самую плодотворную, неистовую, свободную часть его жизни, которая вспоминалась охотно и эмоционально.

Родился будущий ученый 7 февраля 1897 г. в посаде Цехановец Гродненской губернии, ранние годы провел в родовом родительском имении Александровке Брянского уезда. Детство Шуры Чижевского в семье отца, высокообразованного кадрового военного из именитого дворянского рода, тетушки, заменившей ему рано умершую мать (на первом году его жизни), и бабушки, приобщившей его к иностранным языкам и рисованию, было счастливым: все разнообразные задатки и склонности ребенка получили богатое питание и свободное развитие. Ежегодно до 1906 г. его вывозят за границу в Италию и Францию подправлять слабое здоровье, он много путешествует с близкими, знакомится с культурой Греции и Египта, семи лет берет уроки живописи в Парижской академии художеств у одного из учеников Дега. Позднее знаменитому исследователю, зачинателю новых научных дисциплин уже ни разу, несмотря на многочисленные приглашения западных университетов, научных обществ и отдельных ученых светил, не удастся выехать из страны.

Увлечение естествознанием, особенно астрономией, а также поэзией, живописью, музыкой началось с детства. Тогда-то и были заложены, по словам Чижевского, «основные магистрали» всей его последующей жизни. «Уже в детстве душа моя была страстной и восторженной, а тело - нервным и легко возбудимым», - писал Александр Леонидович в своих мемуарах, пытаясь разобраться в личностных, физиологических и психических предпосылках своего будущего творчества. Любопытство к многообразию окружающего мира, внимание к его существам и процессам достигало в ребенке, потом отроке и юноше крайнего, жгучего градуса. Жадности обнять всё в мире, вчувствоваться, вникнуть и понять, казалось, не было предела в его душе. В этой поистине трепетной открытости земле и небу (а последнее влекло его неудержимо, и в 10 лет Шура составил свой первый, пока компилятивный труд «Популярную космографию по Клейну, Фламмариону и другим») - исток будущего восчувствия целостности Жизни в ее пронизанности энергиями и влияниями Вселенной. ВВЕРХ 

Есть какие-то сочувственные внутренние вибрации организма на те или иные вещи, явления, стороны мира, своего рода эрос к ним. Эти влечения, некое симпатическое сродство не всегда осознаются до конца, но экзистенциальный момент выбора самого предмета исследования всегда то отчетливыми, а той прихотливыми нитями вплетается в научную судьбу. И тут случай Чижевского красочно убедителен. «Моя стихия - великое беспокойство, вечное волнение, вечная тревога. И я всегда горел внутри! Страстное ощущение огня - не фигурального, а истинного жара было в моей груди». И что же - с ранней юности этот носитель внутреннего огня страстно, с жаром отдался изучению первоисточника всякого огня, жара, света в нашем мире - Солнца. «Солнцепоклонник!» - так называл он себя сам. Сначала в школе, а затем в последнем классе реального училища в Калуге, куда в 1913 г. переехала его семья, Александр изучает все книги о Солнце, какие только обнаружились в богатой домашней библиотеке, и те, что он выписывает из магазинов двух столиц; а каждый вечер до часу ночи проводит за телескопом. И когда в апреле 1914 г. впервые переступает порог дома знаменитого калужского чудака - Константина Эдуардовича Циолковского, то уже излагает ему свои первые интуиции и идеи о солнечных влияниях на земную жизнь. И не только в детстве и юности, но и в зрелости, став уже автором теории солнечно-земных связей, он сохранил первобытный языческий трепет перед этим «державным светилом», чувство восторга, преклонения и чуть ли не мистического ужаса. «Звезды и Солнце всегда представлялись мне сверхъестественными страшными телами, жгучий интерес к которым не ослаб у меня и сейчас», - пишет Чижевский в своей автобиографии. Но эти строки не вошли в сильно усеченный текст издания книги «Вся жизнь». Очевидно, показались редактору не приличествующими современному трезвому ученому. Хотя именно такое древнее, суеверное, можно сказать, отношение к нашему светилу оказалось, как это обнаружил тот же Чижевский, намного более научно верным, чем высокомерно-трезвое его игнорирование.ВВЕРХ 

И последнее исследование Чижевского, касающееся крови, которым он занимался в годы заключения (его монография «Структурный анализ движущейся крови» была опубликована в 1959 г., через два года после освобождения), как ни странно на первый взгляд, по-своему из той же солнечной «оперы». Ведь еще Гиппократ, «космически» восчувствуя человеческий организм и описывая его по стихиям, именно кровь отождествлял со стихией огня. А тут еще и «движущаяся кровь»; статика вещей и явлений мало привлекала ученого и мыслителя. Кстати, в раннем стихотворении Чижевского «Гиппократу» (1915) - а оно начинается торжественно: «Мы дети космоса...» - есть такая строчка: «Кровь общая течет по жилам всей Вселенной».

Сказать слово «влияния» - это схватить самый нерв научных пристрастий Чижевского. Так считал он сам. И здесь также четко прослеживается лично-экзистенциальный первотолчок. Чижевский рос, как мы уже знаем, мальчиком с чрезвычайно чуткой нервной системой и ощущал то, что чаще всего является невеселой привилегией пожилого возраста: его организм болезненно реагировал на всякие изменения условий внешней среды (погоды и т. д.) за день-два до этого. И если близкие, зная о такой его особенности, беспокоились за его здоровье, то сам он подошел к этому факту как экспериментатор и аналитик: стал для начала на себе (а затем и на знакомых добровольцах) изучать природу этих воздействий, обнаружил определенную цикличность колебаний своего самочувствия, ее связь с процессами, происходившими на его любимой звезде.

Во время учебы в Москве одновременно в двух институтах - Коммерческом, дававшем основательные знания в точных науках, и в Археологическом, где углубленно изучались гуманитарные науки (одновременно он посещает лекции на медицинском и естественно-математических факультетах Московского университета), Чижевский, следуя совету Циолковского, на несколько лет «зарывается в статистику», изучает старые хроники, летописи, исторические и медицинские сочинения и начинает строить графики и кривые соответствий разного рода земных бедствий и бурных событий: эпидемий, бунтов, войн, революций - циклическим электромагнитным возмущениям на Солнце. И уже в марте 1918 г. защищает на историко-филологическом факультете Московского университета диссертацию на степень доктора всеобщей истории «Исследование периодичности всемирно-исторического процесса». (Кстати, о широте его интересов свидетельствует одобренная за год до того кандидатская диссертация на тему «Русская лирика 18-го века».) Позднее, в 1924 г., краткое и популярное извлечение из выросшего к тому времени до 900 страниц труда было опубликовано в Калуге под заглавием «Физические факторы исторического процесса». И тут разразилась настоящая буря. В отношении этой новаторской работы научный мир резко поляризовался: были горячие ценители, поклонники и среди крупных ученых, и среди общественных деятелей, и среди писателей, но обнаружились и отчаянные хулители. В чем только не обвиняли молодого исследователя: лженаука, возрождение астрологии! - и чего только не требовали: отказаться от своих идей, покаяться и даже совершить «осквернение» собственного сочинения (вот уж поистине вершина критического садизма, непонятно, правда, как такое и произвести!). В калужской газете «Коммуна» (4 апреля 1924 г.) на защиту своего друга выступил Циолковский. Отметив, что в трудах Чижевского впервые экспериментально убедительно в историю «врываются физика и астрономия», он так сформулировал суть этих достижений: «Словом, молодой ученый пытается обнаружить функциональную зависимость между поведением человечества и колебаниями в деятельности Солнца и путем вычислений определить ритм, циклы и периоды этих изменений и колебаний, создавая таким образом новую сферу человеческого знания». ВВЕРХ 

Эта «новая сфера» позднее в исследованиях Чижевского была значительно расширена, влияние солнечной радиации было прослежено на самых различных уровнях. Ибо когда с интервалом в II лет начинается на Солнце период особенной активности, всё на Земле приходит в «возмущение» и смятение - от ее стихий: землетрясения, смерчи, наводнения, засухи, от нижайших живых форм: начинают усиленно размножаться вирусы, бактерии, и на человечество обрушиваются уже «эпидемические катастрофы», до высшего и самого чуткого этажа Жизни - человека. Чижевского по праву считают основателем космической биологии, изучающей зависимость всех функций живого от деятельности Солнца и шире - от состояния космоса; эта новая наука у него детализировалась в различные отрасли - космомикробиологию, космо-эпидемиологию, и каждая из них была результатом огромной работы ученого, его содружества с отечественными и зарубежными врачами, физиками, биологами. ВВЕРХ 

Но все же самым оригинальным, заветным ядром исследований Чижевского стала теория гелиотараксии (от гелиос-«солнце» и тараксао - «возмущаю»); ее основной закон, сформулированный ученым в 1922 г., утверждает, что «состояние предрасположения к поведению человеческих масс есть функция энергетической деятельности Солнца». Резкое усиление солнечных потоков, того активно действующего в них агента, который Александр Леонидович назвал z-излучением (ибо природа его еще достоверно не выявлена), приводит через воздействие на нервную и гормонально-эндокринную систему индивидуальных организмов к повышению коллективной возбудимости. Как есть эпидемии холеры и гриппа, существуют и своего рода психические «поветрия», вспышки негативной эмоциональности, агрессивности, экстремального поведения. По теории Чижевского, «бомбардировка» Земли этими солнечными агентами переводит потенциальную нервную энергию целых групп людей в кинетическую, неудержимо и бурно требующую разрядки в движении и действии. Когда нет какой-то объединяющей «идеи», единой цели, куда может устремиться общая нервная возбужденность, а то и взвинченность, возрастают индивидуальные и групповые аномалии поведения: хулиганство, преступность, часто немотивированная, экзальтации, истерии разного рода. А когда есть такая «идея» И в котел общей озабоченности и недовольства, экономического, политического, национального, попадает искра z-излучения, он начинает неожиданно бурлить и переливаться через край. Импульсивно возрастает «социальная раздражимость» масс, и она в своем выходе наружу изменяет, то ускоряя, то замедляя (в зависимости от солнечной фазы), самый темп истории, ритм жизни социума. Как пример можно добавить, что все знаменитые мировые революционные события 1789. 1830, 1848, 1870, 1905, 1917, 194] гг. да и наше «перестроечное» время со всеми его стихийными, политическими и национальными катаклизмами приходятся на годы активного солнца, интенсивнейшего пятнообразования на нем. Чижевский подсчитал, что в период минимальной солнечной активности наблюдается и минимум массовых движений - 5%, а во время максимума - 60%.

При всей присущей Чижевскому мощи теоретического обобщения в нем жила огромная страсть к экспериментальной работе, причем такой, которая давала бы немедленный практический эффект. Так было и с серией его опытов по положительному влиянию на живые организмы, и человека в том числе, отрицательно ионизированного воздуха. Первую лабораторию этого рода он устроил уже осенью 1918 г. у себя на дому в Калуге, а с 1924 по 1931 г. продолжал исследования в приютившей его Зоопсихологической лаборатории известного дрессировщика Владимира Дурова. Когда читаешь тексты Чижевского, не только поэтические, но и научные, всегда прекрасно написанные, живые и образные, может показаться, что вы имеете дело с натуралистом сугубо пантеистического склада, гениально чувствовавшим согласие космических и земных ритмов, «созвучье полное в природе», удивительный математический расчет, лежащий в основе мироздания, особую гармонию Целого, даже если она великолепно-равнодушна к индивидуальному существованию, таит в себе темные, разрушительные стороны. Что же остается делать человеку -созерцать, познавать и покориться? Вовсе нет! Вторгнуться в природу вещей с благодетельной для человека коррекцией: от воздуха, которым мы дышим (создать такой, который способствовал бы нашей жизнестойкости и долголетию), до вредоносной солнечной и космической радиации (найти способы защиты) - такова была практическая цель исследований Чижевского. «Для того чтобы победить природу, надо ее изучать, и притом изучать до возможной глубины. Без этого глубокого изучения победа над природой невозможна и попытки борьбы с природой бессмысленны», - читаем мы в докладе ученого 1939 г.ВВЕРХ 

Интересно, что в центре книги «Вся жизнь» почти наравне с самим автором по отведенному ей вниманию высится фигура Циолковского. «В моей личной научной деятельности Константин Эдуардович сыграл очень большую роль». Характерна эта цепочка непосредственной личностной преемственности общения мыслителей-космистов, которая идет от Федорова к Циолковскому, а от последнего к Чижевскому. Те убеждения и цели, которые Чижевский считал верными и ценными, даже если они не принадлежали ему лично, он защищал с исключительным упорством и энергией. Так, он много сделал для распространения идей и изобретений Циолковского, в частности помог отстоять его научный приоритет в области ракеты перед зарубежными конкурентами. В 1923 г. по инициативе Чижевского была срочно переиздана почти не известная на родине, а тем более за границей работа Константина Эдуардовича 1903 г. «Исследование космических пространств реактивными приборами» (во втором издании с предисловием Чижевского, специально переведенным на немецкий язык, кстати, его отцом Леонидом Васильевичем, она называлась «Ракета в космическом пространстве»).

В отличие от одинокого, замкнутого в себе Циолковского, у Чижевского с юности и все 20-30-е гг. был большой круг общения, и академический, профессорский, и писательский. С 1915 г. он в гуще литературной жизни, знакомится с Л. Андреевым, А. Куприным, А. Толстым, И. Северяниным, посещает литературные кафе и вечера. В 1920 г. происходят его встречи с Горьким и Брюсовым, их чрезвычайна заинтересовали космические проекты Циолковского и идеи самого Александра Леонидовича. Ему покровительствует Луначарский, он в постоянной научной связи и переписке с крупными отечественными и иностранными учеными. В 20-е гг., несмотря на критику, теории Чижевского широко обсуждались и даже восторженно принимались многими, а некоторые видели в них обнаружение новых материалистических факторов, определяющих динамику мировой истории. В следующем десятилетии, когда понимание развития человека и общества уже жестко улеглось в прокрустово ложе социально-классовых детерминизмов, всякие там «космобиологические» параметры были решительно отброшены как вредная мистика. И так не только с историей, но и с медициной: как это, скажем, эпидемии могут зависеть от каких-то солнечных пятен, а не исключительно от бедности и антисанитарии?!

Работы Чижевского издаются преимущественно на иностранных языках за рубежом, там же он становится членом академий, признается выдающимся новатором в науке. В мае 1939 г. его избирают одним из почетных президентов Первого международного конгресса по биофизике и биокосмике, который состоялся в сентябре того же года в Нью-Йорке. Тогда же его выдвинули на соискание Нобелевской премии «как Леонардо да Винчи двадцатого века». Но на этот конгресс его снова не пустили. Съезд же принял специальный меморандум по поводу отсутствующего Председателя: «Гениальные по новизне идей, по широте охвата, по смелости синтеза и глубине анализа труды поставили профессора Чижевского во главе биофизиков мира и сделали его истинным Гражданином мира, ибо труды его - достояние Человечества». Да, судьба такого «Гражданина мира» не могла не быть уже предрешена. Через два года, в самом начале 1942 г., он был арестован. Пропало сто пятьдесят папок с ценнейшими научными материалами, навеки исчез рукописный труд в сорок печатных листов «Морфогенез и эволюция с точки зрения теории электронов», выросший из работы ученого над аэроионами (а каждой строчкой этого выношенного двумя десятилетиями труда Чижевский, по его словам, дорожил и гордился).

Впереди были 15 тяжелейших лет, проведенных сначала на Северном Урале, потом в Караганде. Может быть, интенсивнее всего именно в тюрьме уходит он от окружающей его дикой реальности во внутренний храм своей возвышенно-философической поэзии. Именно она, великий терапевт души, помогает выжить. Рядом со стро- гими, чеканными строками его «Космических сонетов» 1943 г. соседствуют такие записи: «Холод, +5 в камере, ветер дует насквозь. Жутко дрогнем. Кипятку не дают». Он крепится образами великих людей, героических мучеников науки и искусства: Сократа, Лобачевского, Микеланджело, Бетховена, им посвящая свои стихи. Оживают и отрадные детские впечатления от культурных святынь («Отроком зорким бродя по музеям Европы...»), перегоняясь уже в высокие образ и мысль. Углубляется он в натурфилософские медитации, вдохновленные его научным видением и музой любимого Тютчева.

И уже в Караганде в конце 40-х - начале 50-х гг. занимается создаваемой «по памяти» пейзажной акварелью (сохранилось около четырехсот работ, более ранние его живописные произведения, количеством до двух тысяч, разной техники, от масла до пастели, пропали, как и многие рукописи, все при тех же превратных обстоятельствах его жизни). В своих полотнах Чижевский искусно передал открывшийся ему и как ученому, и как поэту лик земного мира: весь пронизанный не замечаемыми нами вибрациями, взвихренный солнечным электричеством, он как бы смоделирован потоками космических излучений.

Александр Леонидович (как и многие мыслители-космисты, и Вернадский, и Циолковский) принадлежал к особому типу естествоиспытателя, можно сказать, архаичному для нашего времени предельной специализации. Научная трезвость, компетентность, экспериментальная и теоретическая строгость - все эти обязательные для настоящего ученого качества - налицо, но вместе и эстетическое и даже своего рода благоговейно-религиозное чувство перед величием и тайной Жизни, неба, солнца, Вселенной. Любой занимающий его объект миря - не престо материал для холодного исследовяния, расчленения и логического вывода, а фрагмент единого многообразного Целого, восчувствуемого и познаваемого максимумом отпущенных природой способностей: и рационально-аналитических, и интуитивно-художественных. Абсолютно прав был крупный советский ученый Д. И. Блохинцев, когда, оценивая многогранную личность и труды Чижевского, утверждал, что «необходимой и неотъемлемой чертой» его «были не столько успехи в той или иной науке, а скорее создание мировоззрения. Наука, поэзия, искусство - все это должно было быть лишь частью души великого гуманиста и его деятельности».

 

 


Николай Григорьевич Холодный

(1882-1953)

«Разум  —  дитя труда»

Судьба Николая Григорьевича Холодного, известного советского ботаника и микробиолога, внешней своей канвой, вероятно, мало чем отличалась от судеб множества других ученых-натуралистов, скромных, незаметных подвижников, что любовно и бережно, терпеливо и неустанно трудятся «среди природы и в лаборатории» (именно так, кстати, и называлась одна из книг Н. Г. Холодного), ища ключи к заветным дверцам мироздания. Детская любовь к естествознанию, увлечение ботаникой и орнитологией приводят юношу в Киевский университет, на естественное отделение физико-математического факультета. С тех пор начинаются годы работы по 14 часов в сутки, буквально до самой старости: опыты, наблюдения, исследования, экспедиции, биологические станции. Параллельно он читает лекции, ведет практические занятия со студентами, создает прекрасную микробиологическую лабораторию в университете, заведует сектором физиологии растений в Институте ботаники. И при этом пишет научные труды по физиологии и экологии растений, микробиологии и почвоведению, биофизике и биогеохимии. Разрабатывает учение о гормонах растений и гормональную теорию тропизмов. Семьи у него нет, он целиком погружен в наблюдения, эксперименты, научную деятельность. Последние годы жизни Николай Григорьевич проводит на Днепровской биологической станции, в маленьком домике, который специально выстроили для него, ее старожила и бессменного обитателя. До самой кончины продолжает привычные исследования, бродит по окрестностям, пишет...

Но уникальна, заповедна внутренняя его судьба, та история личности, что не фиксируется скупыми строками биографической справки и энциклопедической статьи, а прячется в желтые от времени страницы дневника, проглядывает сквозь строки личных воспоминаний, писем, художественных автобиографий. «Воспоминания и мысли натуралиста», написанные Н. Г. Холодным, - попытка рассказать свою жизнь как бы изнутри, в неразрывности внешних и внутренних событий, фактов биографии и этапов духа и души. Читая эту книгу, понимаешь, наконец, почему он, зрелый ученый и академик. всю жизнь занимавшийся сугубо специальными вопросами, поставивший тысячи экспериментов, целых 4 года из уже считанных, оставшихся ему лет посвящает работе над философскими заметками «Мысли натуралиста о природе и человеке», пытаясь дать свой, всей жизнью выношенный ответ «на вечные вопросы о бытии человека и Вселенной».

Еще «на заре туманной юности» его одинаково сильно влекло и к естествознанию, и к философии. И сделав выбор в пользу изучения природы, он никогда не угашал духа. Будучи в университете - посещал курсы по философии и психологии, в философском семинаре готовил доклады на этические темы, участвовал во всевозможных диспутах. Да и свою задачу, задачу натуралиста, никогда не считал отделенной непереходимой пропастью от проблем общефилософских и общечеловеческих. Его идеал - «мыслящий натуралист», главная заповедь которого - «не быть пассивным созерцателем, а поддерживать в себе неугасимый огонь живой деятельности мысли, умело ставящей природе вопросы и настойчиво добивающейся ясного и однозначного ответа на них». Не просто глядеться в осколки мирового зеркала, а восстановить его в собственном сознании, понять роль человека в истории и грядущей судьбе космоса. ВВЕРХ 

Наблюдения, эксперименты, даже обычная учеба - все устремляло Н. Г. Холодного к предельно широким обобщениям. «В сознании постепенно вырисовывалась все более отчетливо картина мира, космоса во всем его красочном многообразии и во всей его загадочности. В то же время росла вера в силу человеческого разума, в его способность разгадать все тайны природы, осветить все то, что пока кроется во мраке». Быть может, и самая заветная его мысль о космической сущности человека рождалась во время многочасовых прогулок по лесам, полям, горам, созерцаний небесного свода. Ведь еще мальчиком он вместе с братом соорудил домашнюю обсерваторию и ночами пока еще по слогам разбирал «звездную книгу».

Натуралист, всем существом своим обращенный к живому миру, он противился гордынной оторванности человека от космоса, искусственной его вознесенности над всей живой и неживой природой. Ибо такая установка, быть может, и поднимая человечество в сфере мысли на небывалую высоту, в реальной практике провоцирует на бесчувственное и нередко невежественное вмешательство этого самозваного «хозяина мира» в исконные свои «владения». В брошюре «Мысли натуралиста о природе и человеке» Н. Г. Холодный провозглашает настоящую анафему «антропоцентризму», называет его «основным, «первородным» грехом человеческой мысли», обрекающим на незнание, бессилие, слепоту. Ученый опирается в своих выводах на объективные данные науки, что включает человека в единую эволюцию природы и космоса. Научное мышление мало-помалу вычерчивает перед нами контуры нового мировоззрения - антропокосмизма. Это мировоззрение повествует о внутренней, имманентной связи человека с жизнью природы, пестует в каждой личности «космическое чувство»: чувство живого единения со всем мирозданьем и со всем человечеством «как важнейшим носителем космической жизни на планете», чувство ответственности «за всех и за вся». Антропокосмизм полагает реальную основу человеческой активности и творчеству, поскольку, будучи частью природы, человечество действует в ней как «мощный эндогенный фактор», а такое влияние сильнее и глубже всякого рода внешних воздействий. ВВЕРХ 

Многое в «Мыслях натуралиста...» напоминает идеи Вернадского. Сходство тут не только типологическое, вызванное общностью основных положений активно-эволюционной мысли. Ученые были связаны и биографически. Вместе работали на Днепровской биологической станции, вместе трудились над проектом Украинской академии наук, переписывались. Вернадский довольно сильно повлиял на своего младшего коллегу. По своему мировоззрению Холодный долгое время был законченным дарвинистом и в одной из статей пропел настоящий гимн «естественному отбору», именуя его «творцом живой природы», главной движущей силой эволюции. Первоначально и брошюра его называлась «Мысли дарвиниста о природе и человеке» (курсив наш. - А. Г.). Эту маленькую книжечку, отпечатанную в 1944 г. в Ереване тиражом всего 50 экземпляров, автор тут же посылает Вернадскому. Ученый заинтересованно откликнулся: «Я считаю, что обсуждение этих основных вопросов в науке является чрезвычайно важным в настоящее время, в данный исторический момент». Далеко не со всем был согласен Вернадский в работе Холодного. В качестве ответа в том же 1944 году он публикует небольшую статью «Несколько слов о ноосфере», где более точно, чем Холодный, формулирует представление о характере эволюции и роли в ней человека: кладет в сердцевину эволюционного процесса явление цефализации, говорит о новом, ноосферном его этапе. Причем деятельность человека в биосфере Вернадский не ограничивает лишь познанием ее законов (как это первоначально было у Холодного). Напротив, в творчестве ноосферы, в преображении лика Земли, а в перспективе и всего космоса видит он эволюционную задачу человечества.

Идеи, изложенные Вернадским в этой статье, помогли Холодному сгладить некоторую противоречивость своих постулатов: с одной стороны, человек провозглашался им творческой, устрояющей силой мирозданья, а с другой - вся роль его в миропо-рядке заключалась лишь в приспособлении к природе, умению жить в ней, так сказать, во всеоружии разума и техники. В новый вариант «Мыслей...» (озаглавленных теперь, кстати, «Мыслями натуралиста...», поскольку, по словам ученого, он «опирался уже на более широкую основу») он вводит и понятие цефализации. А в качестве некой сверхзадачи для человечества хотя и достаточно робко, с оговорками, но поставляет именно изменение нынешнего, бессознательного типа существования биосферы, одухотворение материи, торжество разума над «слепыми силами природы». Предполагает он и возможность постепенно распространить власть разума и на «внутренняя» человека, высветлить потаенные уголки психики, регулировать некоторые инстинкты, в том числе и половой, обратив эротическую энергию на творчество и работу сознания.

Нынешний читатель, быть может, найдет в «Мыслях натуралиста...» некоторую излишнюю спрямленность и резкость оценок той философской и религиозной традиции, что объясняла человека не на основе его укорененности в природной жизни, а из бытия духа, ориентировала развитие на высший нравственный идеал. А он действительно не может быть найден в области несовершенного, эволюционирующего сущего, но излучается в мир из сферы должного порядка вещей. У религиозных мыслите-лей-космистов мы всегда встретим образ благобытия, «конечного идеала», той высшей точки, к которой и устремляется эволюция (вспомните хотя бы точку Омеги у Тейяра де Шардена). Н. Г. Холодный мыслит совершенно иначе. Это тип безрелигиозного мыслителя. Нет для него ничего вне-, а тем более сверхприродного, того, что не подчинялось бы «железным» ее законам. И человек для него, разумеется, всецело природное существо, замкнут тесными рамками сущего. Потому-то и «конечная цель» развития характеризуется в «Мыслях...» весьма и весьма неопределенно, принимая очертания лишь справедливого общественного уклада. А такой «коммунистический рай» хоть он и ближе, и понятнее «эвклидову уму», но от «небесного рая», от абсолюта преображенного мироздания весьма и весьма далек. Берега сущего и должного у Холодного так и остались разведенными, а союза религии и научного знания, который воздвиг бы между ними мост братского, всеобщего дела, он не признавал. И если для Н. Ф, Федорова, В. С. Соловьева, Тейяра де Шардена и других космистов смысл и задача эволюции - в победе над временем, в достижении личного бессмертия, в восстановлении всех когда-либо живших, то для Холодного, атеиста и природопоклонника, личное бессмертие - чепуха, трусливая, эгоистическая уловка. Нет и не может быть ничего индивидуально-вечного, ибо ничего индивидуально-вечного нет в природном порядке. В антропокосмическом человечестве торжествует бессмертие человеческого рода, та относительная, а потому «бессмысленная вечность» (Боратынский), что только и существует в природе, питающей себя миллионами уникальных жизней.

Подпоркой же этой, весьма и весьма хромающей гармонии, исходом для духа, взыскующего бесконечности, становится теория «вечного возвращения», своеобразно соединенная с популярной в марксизме гегелевской идеей развития «по спирали». Люди, события, космические эры - все это непрестанно повторяется в разных точках Вселенной, причем на более совершенном уровне, образуя устремленную в бесконечность спираль эволюции.

Читая работу Холодного, следует помнить, что написана она в 1944-1946 гг., а издана, кстати, ничтожным тиражом, всего 100 экземпляров, в 1947-м, когда после жертвенных, искупительных лет Великой Отечественной вновь наползало на страну «темное время», поднималась вторая волна репрессий, а наука, искусство, культура сокрушались тараном идеологии. Концепция антропокосмизма, даже в окружении цитат из произведений классиков марксизма-ленинизма, шла, что называется, в разрез с «генеральной линией» эпохи. Холодный призывал к сердечному, разумному и ответственному отношению ко всей живой и неживой природе, предостерегал от произвольных, не опирающихся на действительное знание преобразований. Эпоха же «боролась» с природой, да к тому же не согласно, а вопреки знанию и здравому смыслу. Холодный утверждал, что антропокосмизм проповедует «равноценность людей... независимо от их национальности, общественного положения, социального происхождения». А в государстве был взят на вооружение лозунг «классовой борьбы» и под видом «борьбы с космополитизмом» преследовались инородцы. Понятно, что старый, заслуженный ученый немедленно был обвинен в идеализме, буржуазности, фашизме. Приостановили исследования и разработки, начатые под его руководством в области учения о фитогормонах. Холодный был вынужден прекратить преподавательскую деятельность. Последние годы жизни на почти полностью закрытой к тому времени Днепровской биологической станции фактически были ссылкой. Стоит ли говорить, что на весах совести маленькая эта книжечка, написанная в условиях системы, корежащей мысль и душу, поистине «томов премногих тяжелей». Ибо была она актом свободы, тем экзистенциальным «поступком», в претворяющем горниле которого и выплавляется личность.

 


Василий Феофилович Купревич

(1897-1969)

«Смерть - явление историческое, она существовала не всегда,

а появилась на определенном этапе развития жизни...»

В. Ф. Купревич, крупнейший ученый-биолог, ботаник и растениевод, 17 лет возглавлявший Белорусскую академию наук, родился в Смолявичском районе Минской губернии 8 января 1897 г. Он окончил сельскую школу и поступил туда, где естественно было учиться сыну потомственных крестьян, - в сельскохозяйственное училище, которое окончил рано - в 16 лет. Но любознательного, живого, романтически настроенного юношу влекли и путешествия, и другие небеса, и жажда испытать себя, и он в 1913 г. поступает юнгой на Балтику, Когда же началась первая мировая война, его тут же зачислили в Балтийский военный флот; когда он попал на эсминец «Самсон», он был уже старшиной-командором и с командой этого корабля принимал участие во взятии Зимнего дворца. После демобилизации в 1918 г. вернулся в родное село и стал работать здесь учителем. В эти годы усиленно занимается самообразованием, изучает природу и сам пишет более десятка статей о том, как наиболее эффективно пробудить у учащихся интерес к естествознанию, как учиться познавать окружающий мир растительных и животных организмов. Как объект исследования его особенно привлекают грибы, а также физиология больного растения. Он пишет об этом ряд статей и поступает с этой темой сразу в аспирантуру Института биологии АН БССР, которую, однако, проходит в Ботаническом институте в Ленинграде. В 1934 г. Василий Феофилович защищает кандидатскую диссертацию и возвращается в Минск, где и разворачивается самый плодотворный период его научной, преподавательской и организаторской деятельности. В 1941 г. он защищает докторскую диссертацию, в 1950 г. получает звание профессора, становится директором Ботанического института, с 1953 г. он - член-корреспондент АН СССР, а за год до того избирается академиком Белорусской академии и ее президентом. В советской и мировой науке он известен как автор более ста научных работ, среди них фундаментальных - по эволюции паразитизма у растений, по проблеме вида, по физиологии больного растения, по почвенной энзимологии (новое открытое им направление в исследовании почвы). Незадолго до смерти Купревич стал выступать на страницах центральной периодической печати, в самых популярных изданиях (от «Литературной газеты» до «Огонька») со своими заветными идеями о жизни и смерти. Есть особая закономерность в том, что ученый начинает развивать и высказывать свою «философию» к концу жизни и научной деятельности - как некий ее мировоззренческий итог. Так было и с физиком Н. А. Умовым, и с биогеохимиком В. И. Вернадским (имея в виду его ноосферу). Василий Феофилович подошел к проблеме жизни и ее индивидуального конца как биолог, дерзающий революционно пересматривать сложившиеся традиционные взгляды, смело смотреть в будущее науки. Он стоит на той точке зрения, которую настойчиво проводил Федоров еще в прошлом веке: смерть не изначальна в природе, она явилась приспособительным средством, выработанным в процессе эволюции. Но в человеке этот эффективнейший механизм усовершенствования рода - через смену поколений - не просто исчерпывает себя, через него уже не достигается невольного прогресса, ибо вступает активная, преобразующая мир и себя сила - разум, по самой своей сути требующий бесконечного личностного совершенствования. Ибо смерть более всего неприемлема именно с точки зрения личности, наделенной чувством и сознанием. Купревич понимает, что осознание неизбывности смерти, ощущение бессилия перед «хаоса бездной», в которой бесследно исчезают живые, чувствующие, мыслящие существа, рождает внутренний трагизм сознания и существования человека, который и должен быть преодолен.  ВВЕРХ 

Ценность выступления белорусского ученого - в научной постановке проблемы, в подчеркивании того, что нет теоретических запретов к долгожительству и бессмертию. «Придумав смерть, - считает он, - природа должна подсказать нам и пути для борьбы с нею». Купревич выдвинул важнейшее положение, имеющее глубокое общефилософское значение для понимания сущности жизни. Не время, отмеренное для индивидуального существования каждому виду живых существ, - сущность жизни. Это исторически сложившаяся форма жизни целого, вида, рода через смену индивидуальных особей. Но сам основной механизм жизни - обмен со средой и беспрерывное обновление организма - не указывает на обязательный конец этого процесса. Более того, на самом первичном, элементарном уровне жизни существует статус практического бессмертия («периодически омолаживающиеся одноклеточные»). На высоком уровне организации этот статус утрачен, но нет принципиальных запретов на его сознательное обретение.

Ученый рассматривает различные гипотезы и теории старения и смерти, которые растут в количестве: наука исследует их и ищет новые пути. Купревич считает, что радикально бороться со старением и физическим концом надо не просто медицинскими средствами, которые способны лишь на несколько лет или в лучшем случае на десяток лет продлить существование человека, а биологическими, направленно воз-действующими на генетический код, на наследственность, с тем чтобы для начала значительно раздвинуть саму видовую продолжительность жизни людей. Речь идет об активном искусственном вмешательстве в физиологические процессы старения с целью их остановки и омоложения организма.

Как во всяком деле, а особенно новом и смелом, тут нужны энтузиасты, и к ним взывал Купревич в статье с характерным названием «Приглашение к бессмертию» (см.: Техника - молодежи. 1965. № 1), Важнейшей задачей при этом является преодоление своеобразного психологического барьера (на который указывал в свое время другой философ бессмертия - Н. Ф. Федоров), мешающего большинству живущих даже внутренне, в желании и мечте, покуситься на смерть. Как Медуза Горгона, смерть пока приводит в каменное оцепенение всех, и «ученых», и «неученых», говоря словами того же Федорова. Свое видение высшей цели человечества Купревич выразил в следующих словах из статьи «Путь к вечной жизни» (см.: Огонек. 1967. № 35): «Смертный человек бросает вызов времени и пространству. Он выходит один против бесконечной Вселенной, чтобы обрести тайну вечной жизни. Обрести - и подарить потомкам». 

 


Алексей Климентьевич Манаев

(род. в 1921 г.)

«...мы поняли, что смерть в принципе никоим образом не неизбежна...»

А. К. Манеев, философ-логик, специалист по философским проблемам естествознания, автор оригинальной концепции субстанции и биопсиполя, родился 15 мая 1921 г. в крестьянской семье в деревне Роги Гомельской области Белоруссии. Окончив среднюю школу, а затем медицинский техникум, военным фельдшером он проходит службу в армии, где его и застает Отечественная война. Ленинградский фронт, серьезное ранение в ногу, инвалидность - он возвращается на родину. После войны Алексей Климентьевич поступает в Минский государственный университет на отделение логики, психологии и русского языка, параллельно занимается на физико-математическом факультете и в медицинском институте. Широта его интересов, стремление к основательности знаний, своеобразный, творческий поворот ума обнаруживается с годов учебы. После окончания аспирантуры Манеев защищает диссертацию по логике и с этого времени работает на одном месте - в Институте философии и права АН БССР. Он автор около ста научных публикаций, в том числе шести монографий. Круг предметов исследования в них широк: это и работы по логике мышления, по типам логических противоречий, и смелые интерпретации философских сторон теории относительности и теории множеств, и нетривиальные исследования категорий пространства, времени и движения. Наибольший интерес представляет манеевская теория субстанции, которую он развивает в нескольких своих работах, и прежде всего в книгах «Философский анализ антиномий науки» (Минск, 1974) и «Движение, противоречие, развитие» (Минск, 1980). Под субстанцией он понимает наличную, существующую безначально целостную реальность невещественного полевого типа, внутренне непрерывную, бесконечно протяженную, самоактивную, ничем не ограниченную. Субстанция обладает атрибутом отражения (Логос), как глубинной основой и источником жизни и психики, и производит все конечные образования, на любых уровнях опыта. (Религиозные мыслители назвали бы ее Богом.) Эта континуально-полевая субстанция является конечной причиной всего сущего во Вселенной. Созидательная самоактивность субстанции выражается в производстве ею всевозможных миров, макро- и микросистем. Исходя из ряда физических законов и эффектов, Манеев анализирует возможности такого «творения» на двух уровнях. Первый, субмикромасштабный: его производные практически лишены свойств жизни и психики из-за актуально бесконечной малости в них атрибута отражения; из них образуется вакуумный массив во Вселенной, а также различные микрообъекты (атомы, молекулы), на основе которых возникают всевозможные вещественные системы. Макромасштабные же производные субстанции - это, по Манееву, континуальные биопсиполя. Они неуничтожимы по возникновении и оказываются потенциально вечными, бессмертными реалиями. В составе живых вещественных систем это их «души», которые сохраняются в качестве субстратов жизни и психики и после их излучения из организма вследствие его биологической смерти. В этом и видит ученый реальное условие для достижения индивидуального бессмертия. А само это бессмертие требует уже радикального преобразования телесной подсистемы человека в адекватную его биопси-полю преображенную, «невещественную» форму. Эти свои самые заветные идеи Алексей Климентьевич развивает глубоко и тонко как философ-теоретик. Он выразил свою веру несколько наивно, но искренне в стихах:

Что б гордый дух наук ни говорил,

Однако же сказать необходимо:

Не верится, что разум от горилл,

Не верится, что смерть непобедима!..

И жизнь и смерть полны загадок, тайны 

Для нас... А для ушедших нет проблем! 

Связь вечности с полями неслучайна,

И смерть для них - простейшая из лемм.

Биополя в бессмертии желанном,

Паря над прахом, что в земле сырой, 

Светло сияют крупнозвездным планом,

Где вечной музыки высокий строй!