Автор: Кургинян С
Суть Времени Категория: Кургинян Сергей Ервандович
Просмотров: 1623

  Часть 2.  ОТ МЕТОДА И ПРЕДМЕТА – К СМЫСЛУ И СИТУАЦИИ

Часть 2.  ОТ МЕТОДА И ПРЕДМЕТА – К СМЫСЛУ И СИТУАЦИИ

Глава 1. Требует ли «внепредметное» отдельного обсуждения?


   До сих пор я предлагал читателю некий метод, с помощью которого он сможет разобраться в чем-то... В чем именно?
   Конечно, можно сказать, что метод должен раскрывать предмет, и поставить на этом точку. Но как метод раскрывает предмет? Он делит его на части. А как он делит его на части? И кто решает, какую из частей предмета надо раскрывать с помощью метода прежде всего? Кто будет собирать мозаику из раскрытых с помощью метода частей предмета? И, наконец, можно ли в нашем случае рассматривать соотношение предмета и метода, полностью перенося принципы подобного соотношения из той же физики, например? Или биологии?
   В любом случае, вопрос о том, на какую часть нашего предмета мы будем направлять «лазерный луч» своего метода, весьма и весьма актуален. Поскольку ясно, что сразу на весь предмет такой луч направить нельзя. И надо принимать решение. То есть вырабатывать критерии, исходя из которых будет выбран тот или иной локальный сегмент внутри интересующего нас предмета.
   Есть у меня электронный микроскоп («метод»).
   И есть у меня бесконечный набор микросред, которые можно рассматривать под микроскопом. А какую среду я буду рассматривать? Мое право исследователя – выбрать, что именно рассматривать. Или мне – молодому аспиранту – научный руководитель даст задание. Или мои предшественники уже обломали зубы, разбираясь с каким-то особо таинственным сектором внутри предмета, а я хочу всем доказать, что мне по плечу то, что никому пока не удавалось. И так далее...
   Если уйти от волюнтаризма, который я только что описал, или признать, что волюнтаризм сам по себе все-таки недостаточен, то возникает потребность в каком-то картографировании предмета. В описании предмета как внятной структуры.
   Глядя на «карту предмета», я, как исследователь, могу наметить маршрут для своей «исследовательской экспедиции». А уж как я его намечу... Волюнтаристски или получив задание... Исходя из опыта предшественников или из своей внутренней мотивации... Опираясь на некую целесообразность или «методом тыка»... Это уже вторично. Главное – иметь карту предмета. То есть «расковырять» этот самый предмет, выявить его внутреннюю структуру. Не выявишь – как будешь соединять предмет с методом?
   Ну, хорошо, ты создал карту. Карту чего? Карту некоторой территории. Как ты можешь ее создать? Известно как... Только проведя границу и заявив, что то, что находится внутри границы, картографируется. А остальное – нет.
   А теперь представим себе, что есть страна. У страны есть государственная граница. Ты решил картографировать то, что находится внутри границы. Сделал карту. Увидел на карте крупную реку. И решил, что прежде всего ее надо исследовать. И тут выясняется, что река берет истоки за пределами страны, впадает в океан тоже за ее пределами и имеет несколько притоков, без которых ее бессмысленно изучать, но каждый из которых тоже существенно расположен за пределами страны. Что ты дальше должен делать? Переделывать карту? Но что-нибудь существенное всегда окажется за границей, как ее ни проводи. То есть за так называемыми предметными рамками.
   Значит, есть предмет, рамка, метод... И нечто существенное, оказавшееся за предметными рамками. Назовем это существенное «контекст». Слово взято из филологии. Есть текст, но есть и то, что находится за пределами текста, но без чего текст понять просто невозможно.
   Сейчас такое – находящееся за пределами предмета, но неотчуждаемое от него – содержание все чаще называют контекстом даже тогда, когда речь идет не о филологическом содержании, а о любом другом.
   Итак, наш предмет – элита. Но можем ли мы рассматривать элиту, не соотнося ее с обществом? С другой стороны, элита – это часть общества. Но специфическая часть. Если мы проигнорируем специфичность и просто начнем рассматривать вместо элиты все общество, подменяя один метод другим (социологию элит – общей социологией), то мы ничего существенного не узнаем.
   А если мы проигнорируем общество, не введем его в рассмотрение хотя бы как контекст, то во что превратится наша социология элит? В выхолощенный манускрипт, посвященный паноптикуму. В лучшем случае – в нечто наподобие «Жизни животных» Брэма. А то, глядишь, мы скатимся и до рубрики из журнала «Крокодил» эпохи Леонида Ильича Брежнева. Тогда это, кажется, называлось «Их нравы».
   То есть учет «зарамочного» содержания должен быть особым – контекстуальным. Ты не имеешь права безответственно расширять предметные рамки. Но ты в той же степени не имеешь права оставаться только в этих рамках. Потому что в этом случае из предмета испарится живая суть. А ты окажешься нео-Паганелем, ковыряющимся в элитном гербарии.
   Безответственный выход за рамки изымает из исследования серьезность и превращает его в политическую публицистику с претензией на интеллектуализм. А то и в конспирологию. Игнорирование контекста изымает из предмета... ну, не знаю, как сказать... актуальность... жизненность... драматизм... В любом случае, серьезность превращается в «серьезничанье». А предмет как-то странно скукоживается, попав в объятия абсолютно несовместимого с ним псевдоакадемизма.
   Описываемые мною альтернативы отнюдь не высосаны из пальца. Я читал массу работ, в которых все губил или один, или другой из вышеуказанных недостатков. Что до меня, то по мне уж лучше публицистика, чем академизм. Потому что академизм в сочетании с таким предметом, как элита, уже не просто ущербен... Он страшно комичен в своих потугах на непроницаемую стерилизованную серьезность.
   Итак, предмет и метод... Структуризация предмета... Очерчивание рамок... Учет «зарамочной» сферы (контекста)... Специальная технология работы с этим самым контекстом... Только в этом случае есть надежда на серьезный и одновременно невыморочный результат. Слабая надежда, не более...
   Предмет должен тем самым приобрести свое «субпредметное» и «суперпредметное» содержание.
   Субпредметное содержание связано с тонкой структурой предмета.
   Суперпредметное содержание связано с давлением на предмет инопредметного, но важного материала. Очень часто суперпредметное содержание помогает раскрыть субпредметное и наоборот.
   Я пока что сознательно излагал лишь то, что в принципе разделяется если не всеми, то очень и очень многими. И лишь теперь могу что-то сказать о своем видении подобной суб- и суперпредметности.
   Мне кажется, что для сопряжения суб- и супер- нужно что-то третье. Какой-то фокус, эйдос, точка, где суб- – это супер-, а супер— это суб-. Я не хочу доказывать этого. В конце концов, я вправе просто ткнуть пальцем в любую точку на карте предмета и сказать, что пойду туда. Но я хочу сказать нечто большее, хотя и абсолютно необязательное.
   При долгом занятии определенным предметом у тебя всегда появятся какие-то ключевые слова. Какие-то особые раздражители. Ты на что-то начнешь злиться, причем не обычной злобой, а злобой особой – лишенной того мусора, который всегда размещен в сколь угодно правомочной обыкновенной злобе. Наверное, это и называется «ничего личного». Не знаю... Рассматриваемое мною чувство раздражения всегда носит глубоко личный характер. Но не в смысле той или иной задетости.
   Все мы живые люди. И нас всегда что-нибудь или кто-нибудь задевает. Но иногда наступает момент, когда тебе абсолютно уже безразлично все, что размещено на уровне такой задетости. Какие-то идиотские высказывания, омерзительные суждения по поводу небезразличных тебе вещей. Остается только какое-то почти прозрачное недоумение: как же так можно? В этом недоумении нет никакого полемического задора. И, напротив, есть нечто, граничащее с безразличием. Но это и не безразличие. Это...
   Но стоит ли так долго описывать? Назову это фундаментальным недоумением. То есть недоумением, в котором есть это самое «ну, как же так можно?» и нет ничего другого. Вот если недоумение остается, а все другое (скажем так, суетное) из него испаряется, то значит, ты нашел предметный фокус. Или этот фокус нашел тебя.
   Для меня таким фокусом стала навязчивая фраза «Who is Mr. Putin?» в сочетании с навязчивой же темой нетранспарентности российских политических процессов. Когда я говорю о навязчивости, я имею в виду и нашу, и международную публицистику. А также аналитику. А также современную историческую науку. А также социологию и все прочее.
   Когда я вдруг понял, что все это патетически вопрошает «who is?», «who is?» и так восемь лет подряд, я развел руками, или, точнее, у меня руки сами развелись, и что-то во мне недоуменно выговорило: «Ну, как же так можно?»
   Когда в аккомпанемент к этому лет этак пять подряд в тысячах работ «обсасывается» нетранспарентность российской политической жизни и дальше «ни тпру ни ну», то руки еще больше разводятся, а недоуменное высказывание еще сильнее укореняется во всем твоем существе.
   И никому тебе не надо при этом утереть нос... Никого ты не хочешь загнать в угол... Тебе надо просто защитить собственную честь как представителя какого-то сообщества. Черт его знает, какого – научного, экспертного, интеллектуального, аналитического... Ты почему-то вдруг понимаешь, что так дальше продолжаться не должно. И начинаешь писать книгу. То есть соединять субпредметное с суперпредметным, сопрягать контекст и инфраструктуру предмета, применять метод тем или иным образом.
   Ох, уж мне эта нетранспарентность... Она мне иногда по ночам снится. И не как тайна, которую я должен раскрыть, а как постыдная мантра, от которой надо отмежеваться с тем, чтобы сохранить какое-то чувство внутреннего достоинства.
   Нетранспарентность – это непрозрачность. Ты утыкаешься в непрозрачные ситуации и сюжеты. Констатируешь эту самую непрозрачность. Делай следующий шаг! Превращай непрозрачное в прозрачное! Для этого включай вместо обычного света, неспособного это высветить, другие, так сказать, инфракрасные прожектора. Направляй в нетранспарентные зоны лазер своего метода. В любом случае, как только ты констатировал непрозрачность и сделал заявку на ее преодоление, тебе вроде бы – просто по факту непрозрачности – нужен метод. Тот или иной, но метод!
   Создай свой метод или используй имеющийся – и веди разговор по существу на неочевидную тему.
   Увы, место подобного разговора занимает специфическая болтовня, которую я называю «словоохотливой немотой». Это не только немота нашего политического класса, изредка прерываемая высказываниями собственно политического (а не преобладающего суконно-бюрократического) характера. Это еще и немота тех, кто должен по роду профессии и месту в обществе вести эти самые разговоры по существу на неочевидные темы. Тех, для кого нетранспарентность – это прямой профессиональный вызов, который они должны преодолевать по роду своей профессии. Что они делают вместо этого? Они многословно и вальяжно констатируют нетранспарентность и барственно уходят от необходимости ее раскрывать.
   Между тем способ раскрытия нетранспарентности хорошо известен. Сначала наблюдается то, что явлено. Потом раскрывается сама противоречивость этого явленного. И по следам раскрытых противоречий ты идешь от явленного к сокрытому. От видимости – к сущности.
   Говорят, ссылаясь на принцип Оккама, что для раскрытия ситуации нужны самые простые средства. Средства чего? Ведь не средства же вообще, а средства раскрытия! Вы берете самые простые средства из всех имеющихся. Применяете их. И видите, что они очевидным образом не раскрывают ситуации. Тогда вы что делаете? Вы берете более сложные средства. Оккам ведь просил не умножать сущности без необходимости. А если необходимость есть? Не было бы ее – вся математика свелась бы к арифметике. Но ведь она к ней не сводится.
   Итак, исчерпав совсем простые средства и не раскрыв ситуацию, вы начинаете применять чуть-чуть более сложные средства ее раскрытия. Вы делаете это не потому, что вам хочется испробовать более сложные средства. А потому, что самые простые исчерпаны, а следом за простыми всегда идут чуть более сложные. Если вы не пасуете – вы их используете. Они тоже не срабатывают? Вы берете новые средства. А они еще более сложные. Ведь, упорядочивая множество средств по принципу «от простого к сложному» и отдавая приоритет простому, вы с каждой новой попыткой не можете не переходить от простого к сложному. Если, конечно, хотите взять барьер понимания, ответить на вызов, который содержится в ситуации.
   И, наконец, скрипя зубами, вы начинаете читать и то, что я написал. Просто от безысходности, а не от любви к зауми. Вам надо как-то раскрыть ситуацию. И неважно, как. Не получается иначе – хотя бы так.
   Казалось бы, я описываю нечто аксиоматическое – отражающее фундаментальные свойства разума. На самом же деле для того, чтобы так поступить, вы должны обладать определенной, причем достаточно сложно организованной, структурой «познающего я».
    «Что еще за структура? – возразят мне. – Вы описываете процессуальное любого, самого элементарного понимания».
   А многие ли вообще хотят понимания? Ясно, что не все. Отбрасываем тех, кто вообще не хочет понимания. Внутри оставшихся, ищущих понимания, многие ли могут отделить понимание от непонимания? Осуществить проблематизацию – понять, что ты не понимаешь? Уловить момент, когда ты в самом деле начинаешь понимать? Отделить подлинное понимание от «туфты»? От той же конспирологии, например. А также от болтовни (переливания из пустого в порожнее). Отбросили и этих. А кто остался? Это ведь только говорится, что раз ты homo sapiens, человек разумный, то у тебя есть некое неизымаемое и от тебя как бы и не зависящее sapiens. На самом же деле, чтобы homo был sapiens, нужен огромный труд тех, кто видит свою миссию в отстаивании права этого самого homo на sapiens.
   Ибо сам homo – если его не волокут к sapiens – сразу же готов от sapiens отказаться. Иначе откуда взялись все эти homo faber (человек делающий), homo ludens (человек играющий)? Потому-то они и появились, что проблемность с sapiens стремительно нарастает. Сложность ситуаций требует предельного напряжения потенциала sapiens. A sapiens напрягаться не хочет.
   А зачем ему напрягаться? Напрягаться надо для того, чтобы освоить ситуацию. То есть перепрыгнуть через некий барьер, задаваемый ее стремительно нарастающей сложностью. A sapiens вместо того, чтобы прыгать, отлынивает. А что если этот барьер непреодолим? И что произойдет по взятии барьера? Вроде бы ясно, что – освоение другой, открывшейся по взятии барьера, реальности. А что значит осваивать? Что конкретно с ней делать? А ну как окажется, что тебе в ней места нет, а изменить ее невозможно? Зачем тогда перепрыгивать, брать барьер этой самой сложности?
   Очевидно, что большинство тех, кто будет брать данный барьер, напряжется для того, чтобы завоевать позиции в открывающейся после взятия барьера реальности. А вовсе не для того, чтобы ее изменять.
   Да, большинство. Но не все. Взявшее барьер меньшинство разделится на большинство внутри меньшинства, которое разместится в реальности, и меньшинство внутри меньшинства, которое захочет ее менять.
   Но разве каждый этап исторического процесса не сталкивался с подобным же разделением? Индустриальная революция, например, резко приподняла планку сложности. И под этой планкой оказалось большинство буквально воющего от непонимания (к чему такая новая боль?), раздавленного новизной человечества.
   Разве Маркс (прав он был или неправ – это не так важно с методологической точки зрения) не предложил тогда человечеству взять барьер этой самой индустриальной сложности? И когда этот барьер был взят – разве не нашлось в числе взявших барьер некоего активного меньшинства, решившего использовать свое преодоление не для размещения в наличествующем, а для изменения оного?
   Какой результат они получили... Правильные ли алгоритмы использовали... Ну, согласитесь, что с методологической точки зрения не это имеет решающее значение. А важно то, что так (и только так!) восходит человечество, принимая вызов Истории.
   Если не будет Истории (и этого вызова), будет ли человечество Восходить? И что произойдет с ним, если оно прекратит это Восхождение? Оно, удовольствовавшись достигнутым, остановится на определенной ступени? Ни в коем случае! Оно покатится вниз самым чудовищным – непредсказуемо катастрофическим – способом.
   Так можем ли мы отказаться (а) от вызова Истории, (б) тем самым от Истории как таковой, (в) от Восхождения, (г) от алгоритма, с помощью которого Восхождение осуществляется? То есть от преодоления барьера сложности хотя бы неким меньшинством? И от исторически (а как иначе?) обусловленной надежды на то, что, преодолев барьер, часть этого меньшинства начнет не «кайфовать», а преодолевать открывшуюся ему реальность, перетаскивая через тот же барьер других?