Автор: Кургинян С.Е.
ROOT Категория: Смысл Игры
Просмотров: 2927

16.01.2021 Коронавирус — его цель, авторы и хозяева. Часть XVIII — начало


Большая игра с использованием ковида — кто заказал преобразование человечества?

Кугач Михаил Юрьевич. Возвращение. 2005

Прежде всего, я должен извиниться перед зрителями за то, что сильно задержал выпуск очередной передачи «Смысл игры».

Почему так долго не было этой передачи? По двум причинам.

Во-первых, потому что есть другие темы, которые нужно обсуждать. Преобразование мира с помощью ковида (а речь идет именно об этом) — конечно, самая крупная игра из тех больших игр, которые сейчас ведутся. Можно даже назвать это Great game — совсем большой, Великой игрой. Но эта игра вдолгую. Безусловно, это самая опасная, но тем не менее не единственная игра. Россия стоит перед лицом целого ряда достаточно опасных краткосрочных угроз, и их тоже надо обсуждать, не дожидаясь финала Великой игры с ковидом. Это — первая причина, по которой я задержал выпуск передачи.

А вторая в том, что московский период продлился для меня на этот раз целых двадцать дней. Я всегда присутствую на всех спектаклях, которые показывает театр «На досках» (Сергей Кургинян — главный режиссер московского театра «На досках». — Прим. Ред.). Это государственный театр, мы выполняем государственную программу. Мы хотим встречаться со зрителями и не прекращать эти встречи даже в нынешнем ущербном формате с четвертью зала, потому что мы считаем каждую встречу своей миссией… Так вот, период моего пребывания в Москве продолжился на этот раз двадцать дней, и он был до отказа заполнен как показами спектаклей и репетициями, так и обсуждением вот этих краткосрочных угроз, то есть общественно-политическими занятиями, абсолютно неотменяемыми и абсолютно несовместимыми с тем жанром, в котором надо обсуждать Большую игру с использованием ковида.

Я когда-то говорил, что это — жанр andante, то есть очень медленного, спокойного обсуждения. В таком жанре я могу что-то обсуждать только в Александровском.

У меня Москва вызывает всё более мощные негативные чувства, доходящие уже до сильного разогрева. Я коренной москвич, я обожаю этот город, я тут родился. Как когда-то пелось в песне, я «этим городом храним». Я очень люблю этот город и поэтому нахожусь в особо напряженном состоянии в связи с тем, что в нем творится, чем он пахнет, какая в нем атмосфера, как соединяется депрессивность и истеричность и так далее.

В Александровском всё по-другому. Как только я сюда попал после очередного московского периода, заполненного, как я уже сказал, другими вещами, я сразу же приступил к исполнению своего обязательства, то есть к обсуждению Большой или Великой игры с использованием ковида. Хочу еще и еще раз подчеркнуть, что я обсуждаю именно эту игру, Большую игру, а не существующее достаточно опасное заболевание, которое иногда проходит бесследно, иногда имеет тяжелые последствия, а иногда приводит к смерти, что, безусловно, крайне прискорбно, требует соответствующей реакции медицинского сообщества и морального сострадания к жертвам этого заболевания.

Отрицание этого заболевания, в силу всего, что я только что сказал, да и других причин, так же пагубно, как превращение ковида вот в это самое средство Большой игры и переустройства мира. А то, что он, этот ковид, постепенно превращается именно в такое средство (то есть он изначально был задуман в качестве такового), но теперь это становится всё более и более очевидно даже тем, кто пытался это отрицать раньше. Потому что сами люди, которые заняты подобным превращением ковида именно в средство преобразования мира, всё больше и больше снимают маски и выходят на передний план из-за кулис, выходят из тени.

Я имею в виду уже детально обсужденную систему так называемой «Великой перезагрузки» с использованием ковида, заявку на которую сделал Всемирный экономический форум и господин Шваб, который начал высказываться по данному вопросу. Клаус Шваб — президент Всемирного экономического форума. Он настаивает, что никогда мы не вернемся в прежний мир, что мы должны использовать всё для этой Великой перезагрузки и что ковид для этого и нужен — нужно переходить к миру каких-то социально ответственных корпораций, которые по существу представляют собой неофеодальные комплексы, заменяющие собой государства и контролирующие не только процессы производства, но и процессы жизни населения.

Что сказать по этому поводу? Я в первых же передачах заговорил о том, что идет большая игра вокруг этого самого ковида, что ковид — сам по себе, игра — сама по себе. Что с таким же успехом, например, можно было использовать в этой игре ужас перед тем, что бывают чудовищные заболевания, с которыми надо срочно бороться, а для этого надо переустроить мир. Бывают чудовищные заболевания? Бывают. Можно же было перестраивать мир на основе страха перед онкологическими заболеваниями, лихорадкой Денге или чего-нибудь еще, да и пытались это делать. Пытались перестраивать его на основе ужаса из-за свиного гриппа… Но ковид почему-то был сочтен самым убедительным инструментом подобного переустройства.

И вот теперь господин Шваб говорит о том, что надо этим делом заняться всерьез, осуществляя «Великую перезагрузку», «Большую перезагрузку». Но у меня возникает вопрос — кто такой этот Шваб?

Меня иногда критикуют — и, очевидно, справедливо — за то, что я не сочно рассказываю анекдоты. Но я же их потому так рассказываю, помимо прочего, что я всё время хочу, чтобы они остались метафорами, а не превратились в смешные истории. Чтобы они стали моделирующими сознание метафорами.

Ну так вот. Все, кто жил в советский период, помнят такой анекдот. Ходят люди по зоопарку, на одной из клеток написано, что это индийский слон, что он съедает столько-то моркови, столько-то капусты, столько-то чего-то еще. Дворник в клетке метет пол, и его спрашивают: «Скажите, слон действительно может столько съесть?» На что дворник отвечает: «Съисть-то он съисть, только хто ж ему дасть?»

Так вот, Шваб-то, конечно, «съисть-то он съисть». Он осуществит «Великую перезагрузку», ему охота, он на этом деле сфокусирован до предела, но кто ему «дасть»? Кто он такой? Чем он располагает в виде ресурсов?

Когда-то мне говорили об определенных попытках неких олигархов захватить Россию: «Они ж богатые люди… Они как захватят и как закрутят все, и начнется уже такой ужас, что всё предыдущее покажется еще недостаточным ужасом».

Я говорю: «Этот олигарх очень хочет захватить Россию (их было несколько разных), но съисть он хочет, а хто ему дасть? Чем он располагает для этого? Ну чем? Если надо будет выйти на улицу, то, может быть, выйдет его секретарша. А может, нет. На этом всё кончится».

«У него много денег, он их заплатит, купит силовые структуры и бог знает еще кого, и они всё это сделают».

Я говорю: «Правильно, у него много денег — конечно, не так много, как говорят, и он их жалеет. Но, предположим, он от щедрости душевной даст каким-то силовым структурам какие-то крупные суммы. Что они сделают? Они их возьмут, извинятся потом перед ним, скажут „не получилось“, а бабки распилят, и всё. И даже ему назад не откатят. И получится великий конфуз, а не великая игра».

Потому что для того, чтобы замысливать и осуществлять нечто очень крупное, нужно не только понимать, что ты делаешь, нужно еще знать, чем ты располагаешь для осуществления своего проекта.

Проекты изобрести можно. «Что нам стоит дом построить? Нарисуем — будем жить». Но для того чтобы построить дом, особенно очень большой, нужно столько-то бетона, столько-то строителей, такая-то аппаратура, такие-то архитектурные разработки, такие-то строительно-конструкторские разработки и так далее, и тому подобное. И этим должны заниматься какие-то люди. А если это всё секретная операция, то еще и объединенные законом молчания. Кто они? Кто такой этот Шваб, чтобы переустраивать мир? Кто такие представители этого Всемирного экономического форума? Ну, это очень богатые люди, и что?

Миром не деньги правят, миром правит другое. Миром правит невещественное. Почему? А вы можете убедиться в этом на истории России.

Были олигархи, которые считали, что они за деньги всё скупят. Потом пришли люди, которых звали… не важно, чекисты, или не чекисты… Они что сказали? Они сказали, что твердо убеждены в справедливости известного стихотворения, в котором Злато говорит: «Всё мое», и Булат говорит: «Всё мое». Потом Злато говорит: «Всё куплю», а Булат говорит: «Всё возьму». И получилось, что взять-то в каком-то смысле можно, а вот купить — нет. Пришли, всё взяли и подтвердили это. И дискуссия того же господина Ходорковского и других с этими группами показала, что к чему. Показала тщету этого самого злата, которое приходит и говорит: «Давай-ка я тебя куплю». А ему в ответ: «Давай-ка. А может, я тебя возьму?»

Я по этому поводу — опять-таки с такой же сугубо научно-метафорической целью — рассказывал анекдот, как чечен поймал золотую рыбку (у меня нет никакого желания подчеркивать специфику какого-нибудь отдельного народа, я просто хочу ввести в оборот определенное количество метафор для понимания моей основной мысли). Поймал этот чечен золотую рыбку. Та говорит: «Ты меня освободи, я же выполню три твоих любых желания».

«Какие желания? У меня никаких желаний особых нет, я хочу тебя съесть. Я голоден».

«Нет, пойми. Вот перед этим меня поймал еврей, он загадал три желания. Он захотел дворец, яхту и миллиард долларов. Я выполнила желания, он меня отпустил».

Чечен говорит: «У меня теперь тоже появились три желания: фамилия этого еврея, адрес и телефон».

У него проснулись желания, и они намного убедительнее, чем те, которые были у предыдущего рыбака, поймавшего золотую рыбку.

Я опять-таки подчеркиваю, что у меня тут нет цели ни смешить аудиторию, ни подчеркивать этнические специфики. Я говорю о сути дела. Такого чечена вполне могут звать Иван Иваныч Иванов, не в этом вопрос.

Вопрос в соотношении булата и злата. Или, как я говорил уже много раз, сословия торговцев и сословия кшатриев, воинов. Воины всегда ограбят торговцев. Но беда заключается в том, что, ограбив торговцев и оседлав их возможности, они сами превращаются в торговцев. И тогда становятся либо жертвами очередного ограбления, либо жертвами тотальной междоусобицы, такой военно-предпринимательско-криминальной. Что мы и видим. Ну мы же это видим?! Мы всё время читаем какие-то странные «сливы», уже приобретающие массовый характер. Это что всё такое?

Это войны так называемых элитных групп, которые сначала всех этих самонадеянных олигархов зачистили или упаковали нужным образом, а потом стали разбираться друг с другом, потому что заразились той же болезнью. А для того чтобы они ею не заразились, нужны идеологи — брахманы, первая каста, жрецы, которые каким-то образом передадут этим группам кшатриев одну-единственную идею — идею служения, которая их объединит, идею большого проекта, великого смысла, который их согреет. Потому что иначе — резня. И мы достаточно близко к ней подошли. Я это чувствую, у меня политический инстинкт достаточно развит. Тут уже будет не до ковида. Всё может раньше начаться.

Джон Петти. Бдение (The Vigil). XIX век.

Весь вопрос тут в том, что когда рухнула КПСС, это вызвало наслаждение у тех групп, которые с нею боролись, у всех этих так называемых силовиков, спецслужбистов. Я совсем не имею в виду всех рядовых… или младших офицеров, или даже генералов каких-нибудь, которые честно выполняли свой долг. Сообщество этих спецслужбистов — военных ли или так называемых пиджаков — было огромное, и оно в целом работало или безвредно плохо, или полезно и честно на те цели, которые перед ними ставила партия. Вот этот самый Центр давал этому Юстасу задания, и Юстас выполнял.

Но он очень злился на этот Центр последние десятилетия, с эпохи Андропова, очень злился. Потому что ему всё время казалось, что Центр дурной, несет какую-то околесицу, идеологически недостаточно разогрет — и вместе с тем претенциозен, всё время хочет управлять этим спецслужбистским сообществом, создает какую-то идиотскую вертикальную систему. А надо создать псевдодемократическую сетевую систему, когда все — твои агенты, а видимость такая, что все друг с другом как бы борются за голоса избирателя…

Наконец, это произошло, и Юстас оказался без Центра. Я не имею в виду какого-то конкретного человека, я имею в виду сообщество. Оно оказалось без Центра. Оно воспринимало освобождение от этого Центра как великое благо. А Центр действительно был уже и ущербным, и полустухшим. Был бы он другим, так и жили бы мы в Советском Союзе.

Дальше Юстас стал думать, а как же ему обзавестись-то новым Центром, и решил, что самый хороший Центр, которым можно обзавестись, — это какой-нибудь совокупно западный.

Я скажу вам больше — еще в эпоху президента Ричарда Никсона и определенных проблем в Соединенных Штатах было некое недоопределенное послание, адресованное Советскому Союзу, что-то типа такого: если хотите брать в свои руки управление миром, так и берите. И это послание было как бы не замечено. Или отвергнуто. Потому что не хотелось так сильно себя обременять.

И Сталину не хотелось. Как вы думаете, хотел ли Сталин создать Советский Союз, в который вошла бы (это было возможно), например, Китайская Народная Республика? Китайская Народная Республика наряду с Белорусской, Украинской, Грузинской. А потом еще и Индийская Республика, и что-нибудь еще. Хотел ли Сталин получить такую империю, куда бы это всё вошло? Если бы он хотел, он бы ее и получил! Он даже с Европой этого не сделал. Он поставил под свой протекторат Восточную Европу, но он в себя ее не вобрал. И не потому что ему Рузвельт мешал или кто-то другой, а потому что было понятно, что это дальнейшее расширение превращает империю в нечто слабоуправляемое и непонятным образом организованное.

Сталин вообще не слишком хотел, чтобы Китай так бурно развивался, и говорил, что не знает ни одного человека, способного спасти Китай, кроме генералиссимуса Чан Кайши. Прекрасно понимая, чтоό этот Чан Кайши сделает. Потом Сталин как-то принял Мао Цзэдуна. Мао Цзэдун перед ним расшаркивался, всячески восторгался им, а он принимал его очень скептически, понимая, что скоро вырастет миллиардная страна с большим промышленным потенциалом и возникнет некая головная боль.

Сталин мыслил огромной державой, сверхдержавой, а не чем-то еще, расширяющимся за ее пределы. Поэтому предложение «а давайте-ка вы порулите всем миром» вовсе не восторгало советскую сверхдержаву, которая жила в условиях этого противостояния, которое она хотела иметь достаточно мягким. Вот когда Горбачев начал снимать полностью это противостояние, вот тут вместо того, чтобы начать управлять миром, накрыло так, что мама не горюй.

Но при определенной напряженности этот двухполярный мир был одним из самых устойчивых. Он устраивал советскую сторону.

Итак, даже великая красная держава — Советский Союз — не очень хотела брать на себя роль единственного полюса, понимая, что за этим последует. И для Сталина это сохранение сверхдержавы с русским ядром было очень важным, он не хотел это размывать. Тем более всего этого не хотели последователи.

Значит, когда по факту образовался однополярный мир, совокупный Юстас сказал: «Послушайте, ну так и ведите нас в какую-нибудь сторону! Станьте новым Центром, посылайте нам свои шифрограммы, мы будем выполнять. Чем вам плохо? Мы люди исполнительные, достаточно эффективные, прагматичные. Вы нас особенно не трогайте, а мы будем с вами всё согласовывать и двигаться в едином направлении».

Но в том-то и дело — и этого-то и не понял совокупный Юстас — что западному миру совершенно не нужно управлять Юстасом. Западный мир хочет уничтожить то, что Юстас считает своей любимой провинцией, то бишь Россию. Запад не хочет эту провинцию пестовать и вводить в число других относительно привилегированных провинций или даже держать на расстоянии. Он хочет ее уничтожить.

Вот это-то и непонятно, потому что в этом желании есть что-то иррациональное, а Юстас очень рационален — это его свойство. И когда он понял, что хотят-то не каких-то уступок, не какого-то рационального согласования интересов, а чтобы повесили себе камень на шею и утопились, он начал брыкаться, сопротивляться, по крайней мере большая часть его. И это знаменует собой и Мюнхенская речь Путина, и всё дальнейшее — всё, что произошло, всё, что мы наблюдаем.

Но начав брыкаться и говорить: «Да что же это такое, да так же нельзя», он не вырос сам в Центр. Он превратился в мечущегося Юстаса, беспокойного Юстаса, который теперь, видите ли, должен каким-то образом изобретать что-то типа Центра. А он не хочет, потому что для него это возврат к идеологическому отделу ЦК КПСС, которому он будет подчиняться, а он этого не хочет. А из себя самого он это родить не может.

Были очень кратковременные надежды — да-да, надежды, потому что нужно же было нечто получить в виде такого Центра, — что эту роль сыграет Русская Православная Церковь. Она открестилась от этого, как от страшной, неприятной, ненужной обузы. Она не хотела брать на себя эту роль. Никакая теократия здесь соответствующим способом не формировалась. Как не формировалась и монархия (по естественным причинам), которую многие спят и видят. Многие из элиты, я имею в виду, два процента населения. Но неважно, она никоим образом никого не согревала. Это были химеры.

Соответственно, мы вдруг оказались в странной нише глухой обороны, бесконечных проклятий в адрес людей, которые при этом называются партнерами. В этом невхождении в западную цивилизацию и одновременно в непрерывной прикованности к этому западному мегатренду, как вы его ни назовите.

У нас нет своей науки, своей медицины, своей промышленности, которые позволили бы нам заявить нечто конкурентоспособное в мировоззренческом, эсхатологическом, метафизическом, экзистенциальном плане тому, что являет собой западная версия конца истории. С чем именно и зачем мы хотим продлевать историю? И на какой ресурсной базе?

Теперь сам Запад. Там такая же проблема: а кто это будет делать? Некий план того, как это должно быть, имели две такие совокупные (интегральные… я тут упрощаю картину, многое суммирую в качестве некоего среднего значения) масонские ложи: консервативная, которая называется Национальной, и Великий Восток — либеральная.

Они вместе имели один проект, который назывался Модерн, в рамках которого существуют гуманизм, линейный прогресс, Вестфальская система, национальные государства, миропроектная конкуренция с опорой на некоторую рамку общего консенсуса и так далее. Консервативные национальные ложи говорили: «Нет, надо больше историко-культурной идентичности». Либеральные говорили: «Нет, надо больше прогресса». И как-то они в среднем сосуществовали.

Всё это начало рушиться где-то в конце 1960-х — начале 1970-х годов. Сейчас всё уже существует на обломках этого. И хотим мы или нет, но маячит какой-то другой проект. И этот проект требует подрядчика, который возьмется его осуществлять. А это не может быть господин Шваб и сколь угодно богатые 20, 40, 50 олигархов и даже супербогатые ультраолигархи числом 30, 40, 20, 10, 5, одного — не важно. Это невозможно, потому что под этим нет человеческой ресурсной базы.

Для того чтобы эта человеческая база была, нужны не швабы и не гейтсы, и не Большая фарма, и не кто-то еще. Нужно продлить этот путь дальше и дойти до реального проектанта, реального делателя новой истории, у которого для этого есть возможности, драйв и всё прочее.

И хотим мы или нет, но по очень многим показателям видно, что этот хозяин нового проекта, который он еще не выкладывает человечеству до конца и который он собирается осуществлять под этой ковидной маской, — это что-то типа натурального неонацизма, причем уже глобального.

Не для того, чтобы вдруг демонизировать Японию — такая же страна, как все остальные, — а для того, чтобы показать, как это устроено, я несколько раз говорил: смотрите, есть очень много супермогущественных японских фармакологических компаний. Легко обнаружить в них следы японских экспериментов по созданию биологического оружия в 1930–1940 годы, а также перемещения потом центра, проводившего эти эксперименты, в США, соединения там с аналогичными немецкими возможностями. Всё это есть.

Но никакая японская фарма и любая другая отрасль промышленности не существует сама по себе. Ею управляет не хозяин, имеющий, предположим, контрольный пакет акций, хотя сейчас этого в мире нет. Просто все понимают, что этим управляют якудза. То есть японская организация существенно криминального плана (хотя при таком масштабе криминальности, возможно, это называется уже не криминальность, а как-то иначе), которая держит в кулаке все эти фармакологические гиганты, пытающиеся каким-то образом надувать щеки и говорить, как они правят миром. И никуда они не дернутся.

И всегда за организациями подобного характера стоит что-нибудь гораздо более осмысленное и отмытое от непосредственно криминального содержания. Нет ни одной крупной мафии, которая бы не была связана с какими-нибудь параструктурами. Все они каким-то образом склеены с чем-то более, на первый взгляд, благопристойным, абсолютно управляющим этими компонентами. Так реально устроен мир — это не конспирология, это уже очевидные факты, это можно проследить в каждой стране.

Можно, конечно, сказать, что какие-нибудь конспирологи, что-то бормотавшие о «Зеленом драконе», или последняя царица России, которая что-то о нем начала говорить, дескать, они просто грезят фантазиями, выдумками. Но японская разведка и ее архивы оказались гораздо более прозрачны для Советского Союза, чем архивы немецко-нацистские. Мы там больше понимаем, мы там внимательно наблюдаем за натуральными гениями, которые и до 1905 года вели свою деятельность, и потом. За их способами идентификации, за тем, как они выстраивают свою метафизическую личность.

Это не вполне блеф, не вполне химера, это что-то более или менее материализованное.

Когда-то совсем небольшой круг очень сильных людей создал орден Иисуса или иезуитов — Игнатий Лойола и его преемники.

Это потрясающая сила воли и талант малой группы (как говорится, «могучая кучка»), которая стремительно разрасталась, которая остановила Лютеровскую реформацию во многих странах мира. У которой оказалось очень много этой самости. Которая сумела замкнуть на себя огромное число людей, какую-то ресурсную базу.

Всё время — особенно среди людей, любящих в пассивном режиме созерцать какие-нибудь телевизионные передачи в интернете, — раздается крик: «Вы нам скажите, что делать, а мы уж соберемся и так начнем делать, что мама не горюй! Ленин-то вот написал „Что делать?“!»

Я вам могу сказать: вы прочитайте книгу Ленина «Что делать?» Вы прочитайте ее внимательно. Там нет ни слова о том, что надо делать. Там только обсуждается, кто это будет делать, — большевистская партия, ее надо построить.

Это «кто» (или субъект) все время выходит из зоны внимания людей, которые обсуждают те или иные происки. И вот здесь это «съисть-то он съисть, да хто ж ему дасть» — очень важно.

Есть все основания считать, что то, что Трамп называет глубинным государством, имеет существенно спецслужбистскую привязку, связано с достаточно серьезными и переосмысливающими свое существование «Юстасами», выходящими из уже устарелой масонерии и пытающимися обрести новое обличье.

И здесь ключевой вопрос не в том, как какой-нибудь Джон, Джек или Хулио хочет захватить мир, потому что ему нестерпимо охота это сделать и у него большая пасть. Нет.

Тут дело заключается в том, что есть сама проблема человека и управляемости человечества. Ужасающая проблема, связанная с тем, что человек не перестает быть разновидностью двуногого тигра, а ядерные зубы у него растут. У него растет то, что является средством уничтожения его же самого. Оно растет бесконечно, а он сам не растет!

А его воля к уничтожению (в отличие от всего живого, природного, дочеловеческого) — иррациональна. Поэтому уничтожать он будет не столько, сколько ему надо, чтобы скушать. Он бы давно наелся. У нас не так трудно сегодня построить индустрию производства нормального питания так, чтобы все были накормлены, все эти восемь миллиардов. Он другого хочет.

И о том, чего он хочет в этой своей существующей иррациональности, писали великие люди, ужаснувшиеся тем, что назревало в конце XIX века, и попытавшиеся куда-то это сдвинуть.

Этих людей было немного. Безусловно, это тройка философов: Кьеркегор, Ницше и Маркс. Но помимо них были еще и великие писатели, которые, как в России всегда бывает, были в основном мыслителями, философами — писателями-проповедниками.

Александр Алексеев. Иллюстрация к повести Ф. М. Достоевского «Записки из подполья». 1967 г.

Для того чтобы проблема ковида не превращалась в узкую проблемку, которая всех занимает, потому что неизвестно, нужно ли вакцинироваться, а была рассмотрена в достаточном объеме и с достаточной глубиной (а без этого никто не поймет, надо вакцинироваться, не надо, и что будет), я должен ознакомить зрителей этой передачи с двумя текстами Достоевского.

Возможно, что зрители эти тексты знают, а возможно, и нет. Но данные тексты зададут нам маршрут, двигаясь по которому, мы не станем заложниками узкомедицинской проблематики и одновременно сможем ее обсудить.

Первый из этих текстов — из «Записок из подполья». Герой чудовищен, это такой парадоксалист, ненавидящий весь мир, такой монстр, которого одновременно называли подпольным гением. Но это некий русский вариант Ницше, про которого можно говорить, насколько он чудовищен, но который одновременно поставил глубочайшие вопросы перед человечеством. А уж как именно нацисты это использовали — отдельный вопрос. Нельзя непрерывно возводить вину на тех, кто вопросы ставит, в случаях, когда потом на поставленные вопросы начинают чудовищно отвечать. Нельзя от этой вины совсем избавлять, но и абсолютизировать ее тоже не надо.

Итак, я знакомлю вас с текстом некоего чудовища, подпольного ненавистника, он же, как его называли — подпольный гений. Текст этот эпатирующий и заостряющий некоторые проблемы, но проблемы-то есть. И иногда эпатаж — особенно когда этот эпатаж начертан рукой великого писателя Федора Михайловича Достоевского, великого мыслителя — может нас к чему-то подтолкнуть. К какому-то пониманию того, почему вдруг самые разные Джеки, Джоны, Ли, Хулио и прочие начинают заниматься проблемой этого самого человечества. Где эта проблема сейчас находится? Что с ней надо делать?

Итак, я зачитываю фрагмент из «Записок из подполья». Обращаю внимание зрителей, что я специально задал режим andante — «медленно».

«Попробуйте же бросьте взгляд на историю человечества; ну, что вы увидите? Величественно? Пожалуй, хоть и величественно; уж один колосс Родосский, например, чего стоит! Пестро? Пожалуй, хоть и пестро; разобрать только во все века и у всех народов одни парадные мундиры на военных и статских — уж одно это чего стоит, а с вицмундирами и совсем можно ногу сломать; ни один историк не устоит. Однообразно? Ну, пожалуй, и однообразно: дерутся да и дерутся, и теперь дерутся, и прежде дрались, и после дрались, — согласитесь, это даже уж слишком однообразно».

В разговоре Ивана Карамазова с чертом, в другом произведении, черт говорит: «Скучища неприличнейшая…»

Возвращаюсь к «Запискам из подполья»:

«

Одним словом, все можно сказать о всемирной истории, все, что только самому расстроенному воображению в голову может прийти. Одного только нельзя сказать, — что благоразумно. На первом слове поперхнетесь. И даже вот какая тут штука поминутно встречается: постоянно ведь являются в жизни такие благонравные и благоразумные люди, такие мудрецы и любители рода человеческого, которые именно задают себе целью всю жизнь вести себя как можно благонравнее и благоразумнее, так сказать, светить собой ближним, собственно для того, чтоб доказать им, что действительно можно на свете прожить и благонравно, и благоразумно. И что ж? Известно, многие из этих любителей, рано ли, поздно ли, под конец жизни изменяли себе, произведя какой-нибудь анекдот, иногда даже из самых неприличнейших. Теперь вас спрошу: чего же можно ожидать от человека как от существа, одаренного такими странными качествами? Да осыпьте его всеми земными благами, утопите в счастье совсем с головой, так, чтобы только пузырьки вскакивали на поверхности счастья, как на воде; дайте ему такое экономическое довольство, чтоб ему совсем уж ничего больше не оставалось делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, — так он вам и тут, человек-то, и тут, из одной неблагодарности, из одного пасквиля мерзость сделает. Рискнет даже пряниками и нарочно пожелает самого пагубного вздора, самой неэкономической бессмыслицы, единственно для того, чтобы ко всему этому положительному благоразумию примешать свой пагубный фантастический элемент. Именно свои фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой единственно для того, чтоб самому себе подтвердить (точно это так уж очень необходимо), что люди все еще люди, а не фортепьянные клавиши, на которых хоть и играют сами законы природы собственноручно, но грозят до того доиграться, что уж мимо календаря и захотеть ничего нельзя будет. Да ведь мало того: даже в том случае, если он действительно бы оказался фортепьянной клавишей, если б это доказать ему даже естественными науками и математически, так и тут не образумится, а нарочно напротив что-нибудь сделает, единственно из одной неблагодарности; собственно чтоб настоять на своем. А в том случае, если средств у него не окажется, — выдумает разрушение и хаос, выдумает разные страдания и настоит-таки на своем! Проклятие пустит по свету, а так как проклинать может только один человек (это уж его привилегия, главнейшим образом отличающая его от других животных), так ведь он, пожалуй, одним проклятием достигнет своего, то есть действительно убедится, что он человек, а не фортепьянная клавиша! Если вы скажете, что и это все можно рассчитать по табличке, и хаос, и мрак, и проклятие, так уж одна возможность предварительного расчета все остановит и рассудок возьмет свое, — так человек нарочно сумасшедшим на этот случай сделается, чтоб не иметь рассудка и настоять на своем! Я верю в это, я отвечаю за это, потому что ведь все дело-то человеческое, кажется, и действительно в том только и состоит, чтоб человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик! хоть своими боками, да доказывал; хоть троглодитством, да доказывал. А после этого как не согрешить, не похвалить, что этого еще нет и что хотенье покамест еще черт знает от чего зависит…

Вы кричите мне (если только еще удостоите меня вашим криком), что ведь тут никто с меня воли не снимает; что тут только и хлопочут как-нибудь так устроить, чтоб воля моя сама, своей собственной волей, совпадала с моими нормальными интересами, с законами природы и с арифметикой. — Эх, господа, какая уж тут своя воля будет, когда дело доходит до таблички и до арифметики, когда будет одно только дважды два четыре в ходу? Дважды два и без моей воли четыре будет. Такая ли своя воля бывает!

»

При всей своей ужасности и всем своем зловещем характере, и всем своем подпольном подкопе, это же гениальный текст, написанный более 150 лет назад.

Вот с этим что поделать? А понятно, что поделать, говорят. Если человек таков, и альтернативы нет (а альтернатива эта только в таком восхождении человека, при котором он не есть данность, которую здесь описывает «подпольщик», — тут же только одно и является уязвимым, что он рассматривает данность, фиксирует нечто в качестве константы человека), если человек действительно есть константа, то «подпольщик» прав.

Только в случае, если человек движется, — и не вниз, в отчаянии от того, что нельзя двигаться наверх, а наверх, — и если это его движение непрерывно ошеломляет его самого и создает для него нечто типа динамического каркаса, внутри которого найдется не отдельно мораль, не отдельно красота, не отдельно истина, а некая совокупность, слитая воедино и обладающая невероятной огненной силой, — вот тогда он удержится. И об этом говорили и религиозные мечтатели, и коммунисты.

А если такого динамического каркаса нет, а есть статика, то она кончится безумием и падением в пропасть с хохотом. И это понимают все, и это видно.

Одна категория тупо ест, занимается шопингом и погружается в это свое ничто, ненавидя всё, во что оно погружается. А другая уже говорит: «Если никуда больше нельзя, так в ад, прыгнем в бездну», — и прыгает туда вместе с извращениями, наркотиками, саморазрушением всех видов, чудовищными преступлениями, которыми заполнено нынешнее человечество.

Сколько гладиаторских боев происходит в этот день на территории нашего государства одновременно с тем, что я обсуждал? Каких только изуверств не творится в мире! Почему? А потому что вот этот ничтойный шопинг со всеми прочими делами становится так ужасен для человека, который к этому не предрасположен, что он лучше в ад прыгнет, чем там останется. А пути наверх нет, этот путь перекрыт крахом советской модели коммунизма, которая, хотя и была ущербна и по-настоящему этого пути не показывала, но которая самим знаком своей альтернативы что-то еще удерживала в человечестве. А теперь этого нет. И все, кто думает о том, что дальше делать, очень недалеко ушли от мыслей, которыми Федор Михайлович Достоевский наделял своих героев. Это ведь мысли его героев, а не его самого.

Вот почему я должен прочитать еще один текст, который тоже касается этого вопроса.

(Продолжение следует.)

 

https://rossaprimavera.ru/article/f366f1a9

 

22.01.2021 Коронавирус — его цель, авторы и хозяева. Часть XVIII — Продолжение


Проект «Великий инквизитор» осуществляют силы, скованные железной дисциплиной, готовые наследовать некое целеполагание

 

Хосе Клементе Ороско. Святой Франциск и индеец. 1926 г.

Человек и ковид… Ковид там, где надо прекратить человека. А прекратить его надо потому, что если человек — это константа, описанная Достоевским в «Записках из подполья», то его необходимо уничтожить.

Как только исчезает динамический каркас — каркас стремительного синергийного восхождения человека, каркас соборности и Человека с большой буквы (тянется ли он к Богу или к собственному высшему состоянию — это другой вопрос, но он не тянется к собственной константе и к ее оптимизации) — как только этот каркас отсутствует, наступает фатальная экзистенциональная проблема, перед которой меркнет всё: экология, финансы, климат — всё это уходит на второй план. А процитированный мною текст «Записок из подполья» оказывается актуальной повесткой дня для XXI века. И тогда говорится: «Ах, человек таков? Тогда давайте перезагружать так, чтобы человека не было. Если он есть это, пусть лучше будет робот. Пусть будет, что угодно. Человек не хочет подчиниться желанию превратить его в фортепианную клавишу? Пусть другой подчинится — постчеловек».

В этом затея тех сил, которые не господином Швабом или Гейтсом маркируются, и не фармакологическими компаниями, и не мировым бизнесом, и не мировой информационной сферой. Там есть другие хозяева с другими ресурсами.

Среди людей, занимающихся этой проблемой (это узкий круг людей, и это не конспирологи, это люди, которые занимаются и специсторической тематикой, и философской одновременно), всегда (я имею в виду примерно последние 120–130 лет) особое внимание привлекал проект, который назван «Великий инквизитор». Иначе он называется «Счастливое дитя». Это существенно иезуитский проект, который иезуиты пытались в Парагвае осуществлять на практике. Его в разных видах описывала научная фантастика, тот же Ефремов, который говорил о коротко- и долгоживущих людях, и так далее.

Ну, а раз так, то нужно же посмотреть, что это за Великий инквизитор. А в сегодняшней нашей жизни уже просто сослаться на «Братьев Карамазовых» недостаточно, поэтому я прочитаю фрагмент из «Братьев Карамазовых», где Иван Карамазов описывает, что такое для него этот Великий инквизитор.

Кому-то может показаться, что я пытаюсь подменить аналитику Большой игры адресациями к великим литературным произведениям, например, к творчеству Федора Михайловича Достоевского. Но в чем суть-то этой Большой игры?

Она в том, что в ней тем или иным образом решаются фундаментальные проблемы человеческого бытия. Они могут решаться самым зловещим образом, и чаще всего решаются именно зловещим образом, но они должны решаться, они и только они. Это первое.

И второе. В том, что касается стремления определенным образом решить эти проблемы, субъекты Большой игры проявляют удивительное постоянство. Они не проявляют этого постоянства в том, что касается средств достижения своих целей, но цели не меняются. Они не меняются, я бы сказал, и столетиями, и тысячелетиями. В этом суть Большой игры. Не было бы удивительного постоянства целей — повторяю, чаще всего крайне мрачных, — не было бы и самой игры.

Так что такое ковид? Это очередное средство достижения целей. И если цель имеет отношение к Большой игре, то эта цель состоит в том, чтобы осуществить проект каких-то игроков, ведущих эту Большую игру. А проект такой, он же цель, очень устойчив, он не меняется со временем. В том, что касается целей, повторяю еще раз, проявляется удивительное постоянство.

Игроки ведь не потому только играют, что им это нравится, они по необходимости играют. Представьте себе корабль, внутри корабля огромная пороховая бочка, к ней подведен фитиль, и кто-то понимает, что этот фитиль вот-вот зажгут. Тогда бочка взорвется, корабль разнесет вдребезги — и всё.

Так вот. То, что описывает, например, Римский клуб, это примерно нечто сходное. Есть корабль под названием «планета Земля». Внутри этого корабля — можно сказать, в его трюме, а можно сказать, в его капитанской рубке, это не имеет значения, — находится пороховая бочка под названием «вид Homo sapiens». Это нечто совсем иное, чем вся остальная природа. Это вот этот самый двуногий зверь с разумом, огромными ядерными зубами (или ковидными, биологическими, не важно какими) и ненасытностью. Потому что обычный зверь убил — наелся. А тут ненасытность в том, что касается этих убийств, огромна.

Значит, пороховая бочка есть, и фитиль есть. Нарастают конфликты между различными частями рода человеческого. Нарастают возможности технологические и т. д. А всё это вместе говорит о том, что фитиль вот-вот зажгут, бочка взорвется, и с кораблем произойдет что-то крайне неприятное.

Вот эта необходимость вынуждает к Большой игре. Понятно, что такое вот состояние «пороховой бочки» обусловлено в том числе и тем, что классовое устройство общества — господство и подчинение, капитализм, основанный на нем, посткапитализм, к которому сейчас всё переходит, — непрерывно усиливает взрывоопасность того, что находится в бочке. Что эта взрывоопасность, конечно, коренится отчасти в самой природе человека: это разум, это способность неограниченного роста и т. д. Но она же не только в такой способности коренится. Эту способность можно направить и в совершенно другую сторону.

Но принцип господства и подчинения может быть сохранен только в том случае, если этой «другой стороны» — она же восхождение рода человеческого (не важно, к богу или к Человеку с большой буквы), динамическое восхождение к счастью, к благу, — не будет. Потому что это всё не должно существовать в обществе господства и подчинения, это несовместимо с таким обществом.

«А как сохранить господство и подчинение, одновременно усилить его, а взрывоопасность бочки уменьшить?» — вот о чем думают все основные игроки. И такие мысли, которые у игроков всегда воплощаются в действия, не сулят ничего хорошего человечеству. Потому что, повторю еще раз, настоящее, подлинное благое решение состоит в том, чтобы обеспечить восходящую динамическую устойчивость вида. Ту, которая предполагалась гуманистами, верящими в проект восхождения человека, — подчеркну еще раз: к Богу, к собственной родовой сущности, к Человеку с большой буквы — не важно.

Но игрокам-то это не нужно! Им нужно обезвредить бочку, создать ситуацию, при которой ее содержимое, оно же вид Homo sapiens, не будет столь взрывоопасным, и одновременно усилить свою власть. Как это сделать?

Есть определенное количество возможностей, то есть проектов, осуществляемых определенными очень мощными группами. Меня не интересуют тут проекты, которые снятся разным конспирологам, или о которых можно узнать только из научной фантастики. Меня интересуют только те проекты, которые уже достаточно проявили себя в том, что касается и человеческой практики, и определенных элитных самообнаружений.

Вот проект под названием «Великий инквизитор», он же иногда называется проект «Счастливое дитя», — он себя засветил. Я не могу сказать, что он находится в центре обсуждения мировыми средствами массовой информации или даже мировой интеллектуальной элитой. Отнюдь нет. Он спрятан, но он спрятан так, что его видно через определенные прорехи, через определенные высказывания, через поведение определенных достаточно мощных групп.

Проект этот нашел отражение в творчестве Достоевского, а перед этим в творчестве Шиллера. Но вопрос же не в том, что данные гениальные авторы нечто отразили. Вопрос в том, что именно было отражено. А отражена была определенная реальность.

Шиллер и Достоевский были непростыми людьми, и не только крайне умными, но и достаточно осведомленными. И они понимали, что проект «Великий инквизитор» — это проект мощных сил, располагающих огромными ресурсами.

Так вот, такие силы — это не Швабы с их форумами и не Гейтсы с их заморочками, и даже не фарма с их интересами. Это другой масштаб возможностей.

Это власть над миллионами и миллионами, а иногда и десятками миллионов, сотнями миллионов людей, которые готовы нечто выполнить — либо как прямую директиву, либо по отношению к ним применяется «управление по тенденции».

Это сплоченное сообщество людей, которые готовы поступиться всем, чем угодно, лишь бы их совместный замысел был воплощен.

Это люди, скованные железной дисциплиной, готовые наследовать некое целеполагание, не превратить достижение собственных целей в грызню за власть.

Такие возможности существуют редко. И ими обладает то, что можно назвать ядром господствующего класса.

Сам господствующий класс этими возможностями не обладает. Но господствующий класс, как и любая система, не существует сам по себе, у него есть ядро.

Ядро разбито сейчас на сегменты. Не важно в данном случае, является ли этот господствующий класс еще капиталистическим или уже посткапиталистическим. Речь идет об очень долговременных целях, постоянных целях — и при феодализме, и, может быть, при рабовладении они тоже были.

Важно, что подобного рода проекты реализует не сам класс, который отчасти руководствуется интересами, даже если он господствующий, отчасти представляет собой некий фантом, то есть такую рыхлую совокупность людей, которые движутся кто куда, а, как говорил Маркс, сумма этих случайных движений создает какой-то вектор (с какой стати она его должна создавать, никто мне, например, не объяснил).

Всё становится возможным, сама история становится возможной только тогда, когда у господствующего класса есть ядро. И чем бы ни руководствовался сам господствующий класс, и сколь бы он ни был разнообразен, и сколько бы там ни было дерганий в разные стороны, это ядро все дергания вводит в какие-то берега, в какие-то русла, в какие-то потоки, движущиеся к каким-то целям.

Повторяю, ядро разбито на сегменты, и один из сегментов этого ядра именно рвется к реализации проекта «Великий инквизитор», он же проект «Счастливое дитя». Это факт.

Те, кто подобного рода проектами занимается, — а это не конспирологи, это специсторики, которые обладают достоверной информацией и умеют отличать химеры от реальных проектов, — убеждены, что именно на этот проект сориентировано опять-таки не всё ЦРУ (что такое всё ЦРУ? — бюрократическая организация), а некая элита этого ЦРУ и других ведомств, которые, являясь силовыми, не входят в чисто военную элиту.

А та часть военной элиты, которая находится опять-таки в ядре правящего класса, но в другом сегменте, ориентирована на другие проекты. Я здесь их обсуждать не буду, притом что эти проекты ничуть не менее мрачные, чем проект «Великий инквизитор».

Почему я не буду обсуждать другие проекты? Потому что сейчас, в настоящий момент, ковидные инструменты используются в основном теми, кому желанна реализация проекта «Великий инквизитор». Запускает ковидный процесс, или точнее, Большую игру вокруг серьезного, но не столь масштабного заболевания, именно этот сегмент правящего класса. А все остальные как бы пристраиваются, или что-то слепо исполняют, или руководствуются своими частными интересами, хватательными инстинктами, бог знает чем еще, стремлением приспособиться.

А раз так, то давайте вчитаемся в знакомый многим, но отнюдь не всем, текст из «Братьев Карамазовых», в котором Великий инквизитор подробно описывает содержание собственного проекта. Достоевский сделал всё для того, чтобы имело место подробное описание чего-то такого, что он хорошо знает. Это вчитывание, поймите, не имеет ничего общего с обычными литературными забавами. Речь идет о попытке ответить всерьез на вопрос о том, что же все-таки стоит за тем, что человечеству сейчас предлагается в виде спасительных действий, притом что спасать надо от ужасной напасти под названием COVID-19.

Кто за этим стоит? Каждый раз, когда внутри этого вопроса возникают паллиативные ответы — «Гейтсы», «Швабы», «форумы», «фармакологии» и так далее, и тому подобное, всегда возникает ощущение недостаточности подобных ответов. А когда начинается разговор о каких-нибудь заговорах, то возникает просто ощущение стыда за то, что люди болтают впустую.

Как ответить более конкретно?

Я не хочу сказать, что зачтение определенного фрагмента из произведения Достоевского является абсолютно конкретным ответом. Я, возможно, в дальнейшем и конкретизирую эти ответы. И такая конкретизация возможна с опорой на имеющуюся информацию, причем вполне достоверную.

Но все-таки желательно иметь, когда ты движешься в подобном тумане, какие-то маяки. И я твердо убежден в том, что монолог Великого инквизитора из «Братьев Карамазовых» является таким маяком, или одним из них. Я, естественно, не буду зачитывать весь этот монолог, я просто вкратце изложу его содержание и затем приведу самые яркие моменты, заслуживающее внимания в связи с обсуждаемой нами ковидной проблематикой.

Великий инквизитор в романе «Братья Карамазовы» ведет диалог с Христом, явившимся на землю и арестованным инквизицией.

Христа арестовали, привели в тюрьму. Туда приходит глава этой инквизиции и начинает разбирать ошибки Христа, не согласившегося сотрудничать с дьяволом, которого Великий инквизитор называет тайным духом, великим духом и так далее.

По мнению Великого инквизитора, ошибки Христа состоят в том, что Христос не согласился построить мир на основе чуда, тайны и авторитета. Что он сделал ставку на некую человеческую свободу. Что он не захотел опереться на общество потребления как основу собственной власти, то есть, говоря словами Великого инквизитора, не захотел обратить камни в нагой раскаленной пустыне в хлебы. Что он не обольстил совесть человеческую. Что он не взял меч кесаря. И так далее.

Разобрав эти ошибки Христа, инквизитор далее говорит о том, что люди рано или поздно поймут, что свобода и хлеб земной для всякого — вместе немыслимы, и что люди в своем большинстве (а он-де, мол, заботится именно об этом большинстве) никогда не смогут быть свободными, ибо они, я цитирую: __«… малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики».

Здесь лукаво умалчивается о том, что их сделали такими. «Нет, такова природа среднего представителя вида Homo sapiens. Он таков органически, сущностно, непоправимо», — в этом мысль Великого инквизитора.

Далее инквизитор, уже рассказав Христу о его ошибках, противопоставляет широкие человеческие массы таких малосильных, порочных, ничтожных бунтовщиков меньшинству, готовому к тому, чтобы вынести невыносимость предлагаемой Христом свободы, чтобы нести на себе крест этой свободы.

Назвав это меньшинство тысячами и десятками тысяч, инквизитор спрашивает Христа о том, «что станется с миллионами и с десятками тысяч миллионов существ», которые груза этой самой свободы, в ее понимании Христом, не выдержат.

Он спрашивает о том, неужто Христу дороги только те, кто вынесут эту свободу, а остальное большинство должно стать только материалом для вынесших, неким навозом, удобряющим почву.

Тем самым инквизитор обвиняет Христа в высокомерии. В том, что он не любит тех слабых, ради которых якобы он пришел в мир.

А вот мы, говорит инквизитор, в отличие от тебя, их любим.

Нам дороги эти слабые, говорит инквизитор. Тебе они не дороги, а нам дороги.

Да, говорит инквизитор, «они порочны и бунтовщики, но под конец они-то станут и послушными».

Под конец-то порох в бочке превратится во что-то не взрывоопасное (это я от себя). А почему они станут под конец (что это за конец?) послушными? Потому что, говорит инквизитор, они попытаются сначала обустроить свою жизнь без меня и таких, как я. То есть без ядра правящего класса. Но потом, попытавшись так обустроить жизнь (а мы будем на это смотреть спокойно и даже помогать), они сорвут резьбу.

И инквизитор подробно описывает, как именно сорвется эта резьба. Как всё опрокинется во всеобщую вражду, разврат, темный оккультизм, хаос. И тому, чтобы всё обратилось в это, будет оказана соответствующая помощь. По сути, инквизитор подробно и удивительно точно описывает сегодняшний день человечества как то, что предшествует моменту утверждения инквизиторской власти.

Его описание звучит удивительно злободневно — ну прямо один к одному сегодняшняя наша действительность. А что должно возникнуть по ту сторону этой действительности, которая доведет человечество до ручки? По мнению инквизитора, должна возникнуть новая, принципиально новая реальность, основанная на власти тех, кто давно уже тайно находится не на стороне Христа, которого инквизитор считает жестоким и обезумевшим, а на стороне разумного и респектабельного антагониста Христа, то бишь Антихриста.

Инквизитор говорит Христу, я цитирую: «…слушай же: мы не с Тобой, а с ним — вот наша тайна! Мы давно уже не с Тобою, а с ним, уже восемь веков. Ровно восемь веков назад как мы взяли от него то, что ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал Тебе, показав тебе все царства земные; мы взяли от него Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию».

Дергается этот «порох», артачится человечество. К полному окончанию дело не приведено, признаёт Великий инквизитор. «Но кто виноват? — говорит он. — О, дело это до сих пор лишь в начале, но оно началось. Долго еще ждать завершения его, и еще много выстрадает земля, но мы достигнем и будем кесарями, и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей».

О каком же счастье идет речь? О том счастье, о котором говорили коммунисты, мечтая о воссоединении человека со своей родовой сущностью, о преодолении отчуждения, о восхождении Человека с большой буквы, или о том счастье, о котором мечтают религиозные люди, говоря о живой жизни как соединении с богом? Нет, речь о другом.

«У нас же,  — говорит инквизитор, — все будут счастливы и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга, как в свободе Твоей, повсеместно. О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся. И что же, правы мы будем или солжем? Они сами убедятся, что правы, ибо вспомнят, до каких ужасов рабства и смятения доводила их свобода Твоя. Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: «Да, вы были правы, вы одни владели тайной Его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих».

Дальше всё прямо-таки по Швабу, только неизмеримо более жестко, крупно и определенно. И в этой жесткости, крупности и определенности вся суть, осознав которую, можно ощутить разницу между настоящими хозяевами, такими как Великий инквизитор, и теми, кто кривляется, как Шваб или Гейтс, изображая себя хозяевами. Шваб кривляется, а инквизитор нет.

Вот как описывает инквизитор сердцевину собственного проекта: «…мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить». Вы оглянитесь вокруг! Происходит уже именно это.

«Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения…» То есть если средства массовой информации опишут подробно, как именно хорошо заниматься извращением. «…позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. И возьмем на себя, а нас они будут обожать, как благодетелей, понесших на себе их грехи пред Богом. И не будет у них никаких от нас тайн». К вопросу о базах данных.

«Мы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами…» Или любовниками, или «групповиком».

«…иметь или не иметь детей, всё судя по их послушанию, — и они будут нам покоряться с весельем и радостью. Самые мучительные тайны их совести, — всё, всё понесут они нам, и мы всё разрешим, и они поверят решению нашему с радостию, потому что оно избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного. И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будет тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла. <…>

То, что я говорю Тебе, сбудется, и царство наше созиждется. Повторяю Тебе, завтра же Ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли к костру Твоему, на котором сожгу Тебя за то, что пришел нам мешать. Ибо если был, кто всех более заслужил наш костер, то это Ты. Завтра сожгу тебя. Dixi».

Я не хочу сказать, что в мире есть только этот проект «Великий инквизитор», но это проект. И вот ради этого проекта можно закладываться на многое. И внутри данных смыслов сосуществуют и взаимодействуют очень яростно и самоотверженно, и одновременно беспощадно и подло, огромные миллионы людей, одни из которых это знают, других дергают за ниточки, но они понимают, что их дергают в эту сторону. И церковно, конечно — это царство Зверя. Это царство Антихриста. И прямо об этом заявлено, и заявлено было бог знает когда.

Но еще интереснее то, что, написав эту главу «Братьев Карамазовых», Достоевский очевидным образом адресуется к некоей традиции. И внутри этой традиции существует Шиллер и его «Дон Карлос, инфант испанский», где Великий инквизитор разговаривает с королем. И когда король его спрашивает: «Кому я оставлю царство?» — он говорит: «Тленью, но не свободе».

Если Достоевский, очень сильно развивая Шиллера и модифицируя его, опирался на Шиллера, то ведь и Шиллер на кого-то опирался. И все они знали, о чем они говорят.

Этот проект «Великий инквизитор» — не выдумка таких великих людей как Шиллер, Достоевский и другие. Эти люди знали, о чем идет речь. И цепочка эта не на них останавливается, идя в глубь времен. И не ими завершается, идя в современность и в будущее.

Где здесь самый большой и очевидный подвох? Потому что всё это говорится с такой силой, что многому можно поверить.

Подвох в том, что говорится: «Человек таков, вот он таков — и всё. Он слабосилен, бунтовщик и так далее».

Но ведь его таким, помимо собственного нутра, делает еще что-то.

А если он познает всё, включая это нутро, то почему оно должно оставаться постоянным? И если бы в этом нутре было только то, что тут описывают, то история человечества кончилась бы, не начавшись.

И, наконец, инквизитор апеллирует к тем сильным, которые пошли и стали как боги. Но они были людьми. И всё, что могут сделать десять, могут сделать десять миллионов. А всё, что могут сделать десять миллионов, могут сделать все. Это и есть великая мечта подлинного гуманизма, в котором религиозность и светскость сплетаются воедино.

Куда восходит человек — это один вопрос. Но восходит он из этой низости, порочности и прочего, которые ему навязаны, как Маркс считал, социальной действительностью (возможно, и чем-то большим). Он восходит к иному состоянию, которое задается определенными маяками человечества, и которое можно назвать лестницей, по которой человечество идет наверх. Или вот этим динамическим каркасом. Если этот каркас есть, у человечества есть будущее и есть судьба. Вне этого у человечества судьбы нет.

И тогда возникает вопрос, в какие модели — не нового человечества, не высшего человечества, не Человечества с большой буквы, а постчеловечества — надо переводить этот антропоморфный скот.

Во-первых, его слишком много. И это очевидно.

Во-вторых, если он непрерывно рыпается куда-то и состоит из того, что описано в «Записках из подполья», то почему бы его не стерилизовать так, чтобы он никуда не рыпался?

Для начала его надо развратить. Я со времен начала перестройки говорил авторам теории психологического развращения советских людей: «То, что вы навязываете в качестве разврата, не сделает мальчиков „дон жуанами“, оно их сделает импотентами». Пассивными, беспомощными, недомужчинами, полузверьми.

На меня смотрели и говорили: «Вы знаете, так и надо. Ведь предстоит переходный период. На этот период они должны быть пассивными. Мы для этого им и навязываем разврат, чтобы они были пассивными. Потом как-нибудь разберемся». Это говорилось прямо.

Значит, их делают таковыми. Их каждый день делает таковыми телевидение, их каждый день делает таковыми интернет, их каждый день делает таковыми индустрия разврата, расчеловечивания, всех этих перверсий, бесконечного нарушения человеческих табу, вне которых нет ни культуры, ни собственно человека как такового. Это же всё делается!

Значит, их индустрия потребления — это что такое? Это то же самое. Это обессмысливание и «опассивнивание» двуногого скота. Его надо сделать более пассивным и бессмысленным. И тогда он не будет рыпаться так, как описано в «Записках из подполья».

А он всё равно рыпается! Он прыгает в ад и так далее.

И тогда говорится: «Ну что, мы хотели просто морить, просто напичкивать такими вещами, чтобы он успокоился. Не успокоился? Ну, давайте стерилизнем! Вырежем что-нибудь в геноме. Избавим его от этой маеты и превратим в робота. А робот будет действовать рационально».

Хаксли проще и гламурнее, чем Достоевский. Я говорю всегда: уж если Русь идет вразнос, то посмотрите, чем отличаются крайние выражения этого отчаяния у Высоцкого («Первый срок отбывал я в утробе: Ничего там хорошего нет.») от таких вариантов в каком-нибудь западном исполнении — поэтическом или каком-нибудь еще: Бодлер, Лотреамон… не важно. Всё гораздо тише и гламурнее происходит, чем здесь, на этой земле. Потому что, уж если не вверх, то куда-нибудь.

Персидский раб в Хивинском царстве. Европейская гравюра середины XIX века

И вот, чтобы не рыпался вот так человек, его надо стерилизовать. Геном его надо соответствующим способом преобразовать. Его надо рационализовать, превратив постепенно в машину и одновременно дополнив его машиной так, чтобы машина же его и контролировала. И тогда всё станет рационально.

Вот эта идея рационализации — это Великая перезагрузка. И, дорогие устроители, хозяева швабов, этих несчастных олигархов и кого-то еще — вы не дурите голову человечеству своими социально ответственными корпорациями. Вы засуньте себе это всё в одно место и прекратите это фиглярство. Вы хотите вот этого, и идете вы — туда. И никуда больше и идти нельзя, если нет динамического каркаса, если человек статичен.

И если вы каждый день вашими вонючими шопингами, вашим вонючим развратом, вашими оргиями, вашей адификацией мира превращаете человека в несчастное животное, то вы не пойте нам потом песни: «Смотрите, какое же это несчастное животное как данность!»

Это не данность — это продукт. А если даже данность несовершенна, так ведь великое свойство этой данности — одно: она себя постигает в этом несовершенстве. Она себя двигает наверх. Не стерилизует, не кастрирует, не превращает в робота, а двигает наверх. И в этом — единственное спасение человека и человечества.

Гуманизм — это не нечто светское, противостоящее христианскому. Есть христианский гуманизм, исламский гуманизм.

А есть антигуманные силы, как внутри религий, так и вне их. И вот эти силы, собираясь вместе, хотят уничтожить человечество и воздвигнуть тот гламурный ад на земле, который описывает Великий инквизитор.

У военных есть другие виды на процесс — не такие, как у ЦРУ и связанных с ним структур.

Я не хочу сказать, что всё сводится к одному знаменателю. Но вот когда мы задаем такой масштаб, можно на этот ковид и на всё прочее посмотреть нормально и можно перейти от серьезного рассмотрения игры, основанной на ковиде, — великой и грязной, к неким конкретным проявлениям чего-то. Чтобы не быть голословными, и чтобы вдруг не оказалось, что мы, так сказать, можем слетать в любые небеса, но на земле грешной ничего не понимаем. Понимаем-понимаем…

И главное тут заключается в том, что вы делаете этого человека не просто порочным, жалким и слабым. Вы его делаете еще и тупым дикарем, который не может понять даже того, что именно вы с ним производите. Он инстинктивно шарахается от ваших манипуляций, он понимает, что они пахнут злом, у него инстинкт есть. Но он дальше начинает что-то дико вопить против вакцин или чего угодно еще.

Он же должен понять масштаб проблемы и начать действовать иначе. А он не может это сделать, потому что его отчуждают. Кто такой этот слабый, порочный человек? Это отчужденный от родовой сущности, так сказал Маркс, человек. И только это важно у Маркса. Только это!

Вот этот отчужденный человек обречен на то, что говорит Великий инквизитор: на стерилизацию, роботизацию и всё прочее. Но отчужденный!

Значит, либо преодоление отчуждения и живая жизнь (называется ли она соединением с родовой сущностью или Богом — это всё равно), восходящий гуманизм, высший гуманизм. Либо сюсюканье по поводу того, что гуманизм — это когда мы человечка гладим по головке. И тогда — ад.

А когда человека начинают гладить по головке и не дают брать барьеры, восходить, открывать для себя новые перспективы, так он в ад полезет. В этом природа процесса. И ковид вынырнул из этой природы.

Уже Ленин сказал, что капитализм в прошлом и начинается империализм. Называется эта его работа (блестящая, в отличие от «Материализма и эмпириокритизма») «Империализм как высшая стадия капитализма». Блестящая работа.

Но он же не один это делал. Был такой ученый Гильфердинг, который это исследовал, рассматривал. Потом об этом было сказано и Каутским — последователем Маркса и глубоким теоретиком (в советское время его знали в основном потому, что он «ренегат Каутский», как сказал о нем Ленин). Розой Люксембург и другими было сказано, что капитализм начнет производить человека. Что это будет ультрамонокапитализм, ультрамоноимпериализм.

Потом начались все современные западные теории, а одновременно с этим марксизм начала развивать Франкфуртская школа. Лукач начал развивать. Адорно, Хоркхаймер, Маркузе и прочие продолжили. Кто-нибудь из тех, кто сегодня занимается марксизмом, понимает, куда это двигалось?

Потом начались все эти технотронные и прочие общества, нетократия и так далее.

Мир далеко ушел от классического капитализма с его моральностью, религиозностью, духом развития производства, верой в единство человека и Бога. Он очень далеко ушел.

Этот капитализм был омерзителен, он действительно топил всё «в ледяной воде эгоистического расчета». Но он был еще как-то с жизнью соединим. В Киплинге была, пусть и сильно деформированная, но человечность. А дальше-то что началось?

Дальше же началось другое. Потому что только уничтожая человека, капитализм мог властвовать, преобразуя себя этим уничтожением, отрицая свою сущность, которая была вовсе не в этом уничтожении, а в специфическом и очень ущербном развитии. Только начав уничтожать человека, производя уже не вещи, не машины и не технологии, а человека, он мог сохранить власть. И он начал это делать!

Он остановил развитие, он произвел человека ничтожного и всё более ничтожного для того, чтобы удерживаться. Эта новая формация — не капиталистическая, а омерзительно посткапиталистическая, и еще более плохая, чем капиталистическая, — она этого человека уничтожает всё больше.

Она живет степенью уничтожения человека. Она, чтобы уцелеть на столько-то лет, должна во столько-то раз деградировать человека, истребить столько-то человечности в нем. Она только этим занята. Она ничем, кроме истребления человека и человечности в нем, не занята. А потом она говорит: «Смотрите! Ёлки, это ж какой-то дикарь!»

Конечно. После дистанционного образования и всего остального это будет не дикарь?

«Ёлки, смотрите, какая аморальная тварь!»

Конечно. Когда вы ее пичкаете порнографией, вашими секспросветами, вашими ювенальными юстициями, это не будет аморальная тварь?

«Смотрите же, как он слаб!»

Конечно, когда вы атомизируете, отчуждаете, замыкаете человека в фатальном одиночестве, он начинает бредить любыми «подпольями». Вы же его туда загоняете!

«Ну, раз он такой, то что же делать? Давайте резать геном. Давайте сделаем его хотя бы рациональным. Давайте сделаем миллионы счастливых младенцев и будем над ними властвовать. А для того чтобы их напугать и чтобы они на это согласились, а то уж слишком они обожрались в своих кафешках-мафешках, мы их пуганем ковидом, чтобы они обделались и согласились на всё. Дальше мы их атомизируем еще больше и начнем больше и больше приводить вот к этому знаменателю».

Вот что замыслил господин Шваб и его Всемирный экономический форум. Но не он это замыслил, просто ему это нравится. Он понимает, что он так может спасти посткапитализм. А его олигархи (которые все — это такая темная античеловеческая мерзость) этому подпевают. Но не они это делают! У них кишка тонка.

Кузьма Петров-Водкин. Портрет дочери с глобусом. 1936 г.

Теперь, возможно, кому-то может показаться, что на самом деле никакой Большой игры вокруг ковида тем не менее не ведется. Уже Шваб говорит, что ведется. «Ну, мало ли что говорит Шваб». Уже там великая перезагрузка вовсю идет. «Ну, мало ли что говорят об этом»…

Но вы всегда вдумывайтесь в простые вещи. Этот ковид, он что собой представляет? Я говорил и повторяю самое простейшее: эпидемия или пандемия — это некое отдельное явление, обладающее своими параметрами. В этом смысле эпидемиолог — это не врач. Или, точнее, это особый представитель медицинского сообщества. У него своя проблема. Он должен установить не заболевание, и не гибельность заболевания, и не факт смерти, а массовость гибельного заболевания. Массовость! И если этой массовости нет — нет эпидемии.

Умирает очень большое число людей. Если умирает не определенный процент или заболевает не определенный процент, тогда эпидемиолог разводит руками и говорит: «Я всем сочувствую, я готов плакать, есть близкие мне люди, которые погибли, но это не эпидемия, не пандемия. Эпидемия наступит тогда, когда массовость смертей и заболеваний увеличится во столько-то раз».

Численность населения России — 146 748 500, заболело 3 050 248, то есть 2%. Это эпидемия или нет? Умерло 54 778, то есть 0,03%. Это эпидемия или нет?

За каждой этой смертью — горе. Вы видите это горе. Оно иногда касается вас лично, и вы это переживаете. И я переживаю. И все мы переживаем. Ибо каждая человеческая смерть: есть утеря чего-то невосполнимого в человечестве.

Но мы же каким-то образом должны это обсуждать. Значит, 2% — это заболевшие (от населения) и 0,03% — умершие в России. Это эпидемия? Это пандемия?

Это тяжелое заболевание. Никто не имеет права это называть эпидемией. Либо надо пересмотреть все эпидемические характеристики, либо назвать другие цифры. Так нельзя!

А почему так можно? Потому что когда нельзя, но очень хочется, то можно.

А чего очень хочется? Большой перезагрузки.

Может, те, кто здесь находится, вообще не понимают, куда их ведут. Потому что они избрали себе другой Центр, став Юстасом без Центра (я вот сейчас замыкаю всё). Но их же ведут туда, вот в этот проект «Великий инквизитор». И до того надо идти туда, что можно забить болт на то, что у тебя 0,03% смертность, и сказать, что это чудовищная эпидемия.

В мире сколько сейчас населения? 7 830 458 560.

Заболевших сколько? 80 441 307, то есть 1%.

Умерло сколько? 1 759 604, то есть 0,02%.

Это пандемия?

Хорошо, предположим, что это пандемия. Предположим. Но была тогда супер-пандемия, называвшаяся «испанкой». От нее, если мне не изменяет память, умерло порядка ста миллионов. Сто миллионов, а не миллион семьсот умерло! А население было резко меньше. После нее кто-то стал говорить, что мы должны провести «великую перезагрузку» или что-то еще? Умирали, горевали, лечили.

Почему это впервые стало «великой перезагрузкой»? Потому что нужна перезагрузка, и тогда можно забить болт на все показатели и сказать, что какие бы показатели ни были, мы просто будем их так показывать по телевидению, что все испугаются. Мы будем показывать, поскольку заболевание тяжелое, умерших родственников, близких, знакомых. Все перепугаются вконец. А в этом состоянии полного испуга мы будем делать с ними, что хотим. Мы их будем упаковывать во всё, что угодно. Мы будем мять эту глину, обезумевшую от страха, потерявшую до конца человеческий облик, и придавать ей любые формы.

И отнимем у этих жалких тварей даже то жалкое, что они имели — их кафешки и прочие развлекаловки. Мы всё у них отнимем. Загоним их в одиночество, безумие, полную бредовую ситуацию и дальше будем делать из них всё, что захотим, а назовем это великой перезагрузкой.

Я не хочу сказать, что люди, которые это делают, все — семи пядей во лбу. Там есть очень умные, очень подлые люди, но их не так много. Но есть же какая-то часть среднеобразованного сообщества, которая хоть что-то должна понять в происходящем.

Дорогие сограждане, дорогое медицинское комьюнити, дорогие люди, героически занимающиеся преодолением некоего заболевания, объясните мне простую вещь. У вас процент заболевших — 1–2%, в России 2%. Как вы их выявляете? Вы же уже даже бессимптомных записываете в больных.

Вы их выявляете тестами. Вы же их выявляете как угодно, только не по факту болезни. У вас умерших 50 тысяч, это — по факту.

А вы же их выявляете не по факту. Вы их тестируете. И вы мужественно, героически наращиваете количество тестов, желая охватить всё большую численность населения. Производите эти тесты. Заодно получаете бюджетные ассигнования на это производство и делаете на этом гешефт. Бог с вами, теми, кто делает гешефт, основная масса занята совсем другим.

Вы мне скажите, у этого теста есть вероятность ложного диагноза? Вот вы протестировали человека. У вас может быть какое-то число людей, которых вы протестировали, определили, что они больны, и они действительно больны. А есть какое-то число людей, которых вы ложно, в связи с ошибкой вашего теста, назвали больными. Правильно? Иначе не бывает.

Вы не дурите дичающему населению и самим себе голову арифметикой, потому что есть теория вероятности. Значит, есть вероятность ошибки вашего теста. При этой ошибке человек ложно будет определен как заболевший, а он не будет заболевшим.

Это свойство любого теста, правильно? Всюду действует вероятность, нет безошибочных устройств. Есть просто большие или меньшие ошибки. Так устроен мир. В мире нет ничего с ошибкой, равной нулю.

Какая вероятность ошибки в ваших тестах? Или какая вероятность правильного диагноза (что тест указал правильно на то, что человек болен)?

Предположим, что в 90% случаев (90% — вы видите, как я щедр!) будет указано правильно. А в 10% — неправильно.

Говорят, что там чуть ли не 30% неправильных результатов. Но я не хочу такой инсинуации на великую машину тестов. 10%!

Предположим, что 10% — ошибка. Это очень щедрое с моей стороны предположение, правильно? В сторону любителей тестов.

Предположим далее, что вы подвергнете тестам (бред я говорю сейчас, бред специально) все 8 миллиардов. И в 10% случаев ошибетесь. Сколько будет ложно диагностированных больных по тестам? 10% от 8 миллиардов, то есть 800 миллионов. А у вас заболевших 80 миллионов. Значит, вы число заболевших увеличите в 10 раз. Просто ошибками теста!

Академики, директора институтов, руководители отраслей, вы формулу Байеса знаете? Вероятность ошибки первого, второго рода… Вы понимаете, о чем я говорю?

Расширяя индустрию тестов до всеохватности, вы наращиваете ошибку. Потому что у вас процент заболевших — 1, а ошибочность — 10. И чем больше вы диагностируете, тем больше асимптота идет туда — к ошибке. Тем больше количество определенных близится к нулю по отношению к ошибочным. Это кажется парадоксальным, но это закон теории вероятности.

Для того чтобы вы действовали иначе, вам нужен тест с ошибкой 0,1%, 0,01%. Он у вас есть?! Нет!

Ну и что вы делаете? Вы вместе с тестированием, чем больше тестируете, тем больше находите ложного. Ложная пандемия возникнет тогда, когда вы всех оттестируете и ужаснетесь цифре. Но это будет цифра вашей ошибки, а не цифра заболевших.

Если вероятность ошибки выше вероятности заболевания — всё, вы не можете расширять это тестирование до бесконечности. Это тупик, вы этого не понимаете? Понимаете, вы не можете это не понимать. Если вы не понимаете, то вы люди совсем безграмотные. Но если вы понимаете, вы зачем это делаете?

Вот это простейшее.

Вы делаете это по одной причине: потому что вам приказывают, потому что есть какой-то профит с этого у кого-то, а также потому, что вам надо нагнать число больных ложнобольными. А нагнать это число больных ложнобольными вам нужно, чтобы нагнать страх и пандемию, а это всё надо нагнать для Великой перезагрузки а-ля Великий инквизитор. Или Хаксли, или что-нибудь еще — одно и то же.

Значит, всё начинается с того, что ваш вонючий капитализм провалился уже в начале XX века. Потом в середине XX века, когда от прихода фашизма спасли советские солдаты. Потом стало ясно, что он проваливается совсем — вы стали производить тварь вместо человека. Вы стали тваризировать человека. Якобы для того, чтобы он больше покупал. Не для того, чтобы он больше покупал, а для того, чтобы больше в нем было этой твари, ничтожности!

Потом вы начинаете говорить: «Вот же он каков! Батюшки! Что же нам с ним делать?! То ли ликвидировать… А как ликвидировать? Он артачиться будет. То ли от этих „сосков“ отрывать… А как его оторвать?»

Вот тут вы выдумываете всю эту репрессивную медицину с ее делами, которые я вам сейчас описал.

Дальше начинается новая страница всего этого. А почему за это время вы так мало поняли об этом ковиде? Работает всё мировое здравоохранение, все институты, все мозговые центры, всё, что только можно. Величие цивилизации XXI века, офигенные машины и черт знает что еще, великие микробиологи, вирусологи.

Что вы поняли? Что?! Ведь вопрос заключается не в том, кого вы тестируете, а вопрос в том, кого вы можете лечить.

Вы научились? Вам понятна природа заболевания? Вы можете эту природу заболевания определить? А почему не можете?

А не потому ли, в частности, вы не можете ее определить, что вам это запрещают делать, потому что наложено табу на пути поиска природы заболевания, запрещены из внешних мотивов, не имеющих никакого отношения к науке.

Если запрещены все нормальные пути поиска, а вы идете по ложным, то вы ничего и не найдете! Если стоят автоматчики и рогатки поставлены на путях нормального свободного научного поиска, говорят «кто дальше пойдет, сделает хоть шаг, будем расстреливать», как можно найти истину? Вы мне объясните! Все: российская власть, российская элита, все это мировое сообщество… Откуда рогатки?

 

https://rossaprimavera.ru/article/7c25013a