Автор: Кургинян С.Е.
Газета «Суть Времени» Категория: Метафизическая война
Просмотров: 3346

Мне очень важно, чтобы читатель не упустил политическую путеводную нить, путешествуя вместе со мной по лабиринтам древней и не очень древней истории. А также по лабиринтам древней — и не очень древней — литературы. А также...

18.03.2015 Судьба гуманизма в XXI столетии №119

Злым началом я называю начало антигуманистическое. А гуманизмом — веру (да-да, именно веру!) в беспредельные возможности человечества, вставшего на путь благого восхождения

25.02.2015 Судьба гуманизма в XXI столетии №116

Будучи разделенной на номы, дельта Нила уже в наидревнейшие времена оказалась разделенной на Запад, примыкающий к Ливийской пустыне, и Восток, соприкасающийся с древнейшими семитскими афро-азиатскими общностями Судьба гуманизма в XXI столетии

18.02.2015 Судьба гуманизма в XXI столетии №115

Как только мы начинаем внимательнее присматриваться к античным корням Запада, без чего нельзя заполучить никакого внятного определения сущности Запада, начинаются большие проблемы

24.12.2014 Судьба гуманизма в XXI столетии №109

В первый раз попав лет 15 назад в Каирский музей, я почему-то остановился у стелы, датируемой 3000 годом до н. э. Где-то в окрестности этого 3000 года до н. э. по всему миру и во многих точках древнего Средиземноморья началось нечто принципиально новое — формирование достаточно развитых городских древних цивилизаций

17.12.2014 Судьба гуманизма в XXI столетии №108

Ливийские богини говорят о том, что есть некая мать, которая выносила в своем чреве всех аргонавтов, и что ей надо отплатить. Но общей обычной матери у всех аргонавтов нет. Значит, речь идет о каком-то священном начале, которое может быть названо материнским 

19.11.2014 Судьба гуманизма в XXI столетии №104

Мы всё блуждаем по лабиринтам истории, пытаясь проверить гипотезу, согласно которой весь Запад оперся на пустоту. И что не с Гёте всё началось, а с Вергилия. И не с Вергилия даже, а с гораздо более древних времен, которые, в свою очередь, перекликаются с временами еще более древними

05.11.2014 Судьба гуманизма в XXI столетии №102

Мы всё блуждаем по лабиринтам истории, пытаясь проверить гипотезу, согласно которой весь Запад оперся на пустоту. И что не с Гёте всё началось, а с Вергилия. И не с Вергилия даже, а с гораздо более древних времен, которые, в свою очередь, перекликаются с временами еще более древними

29.10.2014 Судьба гуманизма в XXI столетии №101

Французская революция. Почему-то революционеры, дерзновенно рвущие все связи с традициями, провозглашающие приоритет рациональности над всякого рода преданиями, свято верующие в Просвещение как триумф великой рациональности, носят на головах фригийские колпаки

22.10.2014 Судьба гуманизма в XXI столетии №100

Противодействие смешению с варварами - вот в чем особая сила Рима, особая мощь его социокультурного гена!

15.10.2014 Судьба гуманизма в XXI столетии №99

Или все-таки России придется вернуться к себе и, подобрав отброшенную Западом идею гуманизма, основанного на развитии (и идею развития, основанного на гуманизме), предложить нечто миру? Ведь предложила же она ему нечто сходное в 1917 году!

08.10.2014 Судьба гуманизма в XXI столетии №98

Западная идентичность основана на невероятной притягательности Древнего Рима для всех народов Запада. Поразительно, что накал этой притягательности не снижается тысячелетия. Господство - вот что притягательно!

01.10.2014 Судьба гуманизма в XXI столетии №97

Реваншисты, оседлавшие Запад, бросают вызов гуманизму, вызов человеческому началу в каждом из нас, вызов человечеству в целом. Отвечая на этот вызов, наша страна уже не просто заботится о своем существовании, но опять — в который раз! — спасая себя, спасает мир

Пещера с жовто-блакитными стенами

Можно строить свою национальную идентичность на позитивных основаниях: любви к своей культуре, языку, истории. К тому, чем ты реально обладаешь. А можно, так сказать, от противного. «Противным» в этой конструкции назначается наиболее могущественный сосед

Вызов расчеловечивания

«Суть времени» возвращается к своим диалогам со Сфинксом — Сфинксом метафизики, политики, историософии и так далее. Сфинксом методологии. Сфинксом политической практики

Интервью с бойцом бригады «Восток»

Я здесь не за власти российские или еще за кого-то. Я здесь за славян, за этот народ — добрый, добрый народ, который хотят сейчас уничтожить. Но с нами почти разобрались, и вот, дошли до славян. И здесь их надо остановить!

 

 


18.03.2015 Судьба гуманизма в XXI столетии №119

 

Злым началом я называю начало антигуманистическое. А гуманизмом — веру (да-да, именно веру!) в беспредельные возможности человечества, вставшего на путь благого восхождения 

 Метафизическая война

Сергей Кургинян ,18 марта 2015 г.
опубликовано в №119 от 18 марта 2015 г

Карп Густав Юнг

Клятвенно заверяю читателя в том, что я не забыл ни о Нейт, ни о Вергилии, ни о делении Древнего Египта на Запад и Восток. И что очень скоро я к этому вернусь. Но для того, чтобы вернуться к этому, пройдя по лезвию бритвы между спекулятивной псевдонаучной болтовней и академическими историческими исследованиями, мне надо ненадолго заглянуть в другую эпоху. Или, точнее, сразу в несколько очень разных эпох.

Начну с ХХ века. Многие считают австрийского психоаналитика Зигмунда Фрейда, являющегося основоположником психоанализа, чуть ли не злым гением. Многие, но не я. Конечно, основоположник любой новой дисциплины должен быть назван гением. А поскольку Фрейд — основоположник, то не буду оспаривать его гениальность. Хотя внимательное прочтение Фрейда не произвело на меня того впечатления, которое обычно производит чтение трудов настоящего гения.

Но главное — никакого фундаментального злого начала я в сочинениях Фрейда не уловил. Не собираюсь доказывать, что его нет. Потому что сие по определению недоказуемо. Да и вообще не собираюсь здесь заниматься детальным обсуждением психоанализа. А вот о том, что такое злое начало, мне придется что-то сказать. Потому что в противном случае вообще непонятно, что именно обсуждается. Для меня, скажем, нечто — злое начало, а для кого-то — нет. И как вы определите, кто именно прав, не дав каких-то определений?

Так вот, злым началом я называю начало антигуманистическое. А гуманизмом — веру (да-да, именно веру!) в беспредельные возможности человечества, вставшего на путь благого восхождения. Гуманисты, к которым я себя отношу, верят, что, встав на этот путь, человечество может всё. Что никакие рамки каких-либо закономерностей в этом случае человечеству не указ. Что оно, если, конечно, успеет и не будет сбиваться с пути, может ответить и на вызов остывания Вселенной (так называемый вызов Второго закона термодинамики), и на вызов процессов, порожденных так называемым Большим Взрывом (если Вселенная, когда-то взорвавшись, стала расширяться, то она либо чрезмерно расширится, и человечество погибнет, либо в итоге сожмется, и человечество тоже погибнет).

Так вот, гуманистическая вера в человека — на то и вера, что она не объясняет, как именно человечество ответит на все эти вызовы. А также на другие вызовы, которые сегодня кажутся фатальными. Настоящий гуманист скажет вам: «Я не знаю, как оно ответит. Я не могу заглянуть вперед на тысячелетия или даже миллионы лет. Я знаю, что оно ответит, и точка. И я счастлив, потому что я в это верю и служу такому беспредельно восходящему и вставшему на путь благого восхождения человечеству».

Тут же скажут, что одна неопределенность подменяется другой. И что теперь надо определять, чем благое восхождение отличается от неблагого. Но поскольку любое определение дается через что-то другое, то это, как известно, дурная бесконечность. Ты определишь, что такое благое, с помощью еще одного определения — но надо будет его снова определять.

Поэтому ключевым словом здесь является «вера». Гуманизм — это тоже вера. И в этом смысле он а) не имеет права с презрением относиться к вере как таковой, противопоставляя ей научное знание, всегда на самом деле неявно содержащее внутри себя ту или иную веру, и б) обязан вглядываться во все религии, выявляя в них гуманистическое и борющееся с ним антигуманистическое начало.

Приведу лишь простейший пример. В том же Древнем Вавилоне есть бог Энлиль, который людей ненавидит и хочет уничтожить, а есть бог Энки, который людей любит и защищает. Это именно простейший пример.

Более сложные я уже обсуждал в книге «Исав и Иаков» и возвращаться к этому обсуждению просто не имею права, потому что и так слишком много тем обсуждается.

Итак, для меня Фрейд — это последний представитель старого гуманизма, возможно, и посягнувший на его основания, но преисполненный уверенности, что он ни на что не посягает, а, напротив, придает чему-то уже уставшему, так сказать, второе дыхание. Фрейд в этом смысле позитивен, то бишь злым гением не является. Я бы его вообще гением не назвал, но noblesse oblige — положение первооткрывателя обязывает.

У Фрейда есть гуманистические последователи — Эрих Фромм и Роберто Ассаджиоли. Они оба уже совсем незлые люди, преисполненные всяческих благих намерений, твердо уверенные в том, что они развивают гуманизм, начиненные, если можно так сказать, всяческой положительностью. Настолько безоговорочной, насколько это возможно для тех, кто занимается психоанализом, по отношению к которому совсем уж безоговорочная положительность по определению, как мне представляется, невозможна. Но, повторяю, насколько возможно и Фромм, и Ассаджиоли, и другие ревнители гуманистического психоанализа — совсем уж не носители зла.

Я тут всё сразу имею в виду, человеческий типаж в том числе. Не являясь носителями этого зла, Фромм и Ассаджиоли — ну уж никак не гении. Они талантливые, простые, позитивные люди и исследователи.

А вот другой последователь Фрейда, Карл Густав Юнг, по моей оценке, конечно, гений. Но это очень злой гений. Во всех смыслах этого слова. Это и определенный человеческий типаж. И определенная сопричастность фашизму, этой квинтэссенции антигуманистического злого начала. И прямая влекомость натуры ко всяческому злу, включая метафизическое. Юнг лжет во всем. В том числе — что он якобы находится вне религии: он строит свою религиозную систему, но не хочет ее обнажать — это подробно описано.

Юнг — человек невероятно способный и бесконечно трудоспособный. Он готов по многу лет заниматься, например, алхимией. Или гностиками. А затем всё это так или иначе использовать в своих психоаналитических — глубоко антигуманистических — изысканиях. И, наверное, занимаясь изысканиями гуманистическими, я тоже должен был бы, в меру отведенных мне способностей и трудолюбия, посвятить сколько-то лет изучению той же алхимии или гностики.

Но если я хотя бы в принципе готов тратить достаточно много времени на изучение гностики, то на изучение алхимии я не готов тратить много времени даже в принципе. Потому что она мне достаточно скучна. Не буду объяснять, почему. Скучна, и всё тут.

Но сколько-то времени — и своего, и читательского — я должен буду посвятить обсуждению проблематики, имеющей отношение к алхимии. Потому что, не обсудив эту проблематику, мы не разберемся ни с Нейт, ни с Афиной, ни с древнейшими культурами Средиземноморья, ни с корнями этих культур, ни с гуманизмом.

Томас Манн

Я уже говорил о том, что считаю Томаса Манна величайшим гуманистом ХХ века. Притом не только величайшим писателем-гуманистом, но и величайшим гуманистическим философом. Его роман «Волшебная гора» — это в каком-то смысле и психоаналитическое, и алхимическое произведение. Герой Томаса Манна искушаем всеми соблазнами ХХ века. Он отвечает на все эти вызовы. В одном из фрагментов романа ведут спор два искушающих героя философа — как бы гуманист Сеттембрини и антигуманист Нафта. В сущности, весь роман и построен как подобный спор, в котором как бы гуманист Сеттембрини отрекомендовывает своего противника как иезуитского идеолога, а отрекомендованный так Нафта сообщает главному герою, что Сеттембрини — масон.

Но дело тут не в иезуитстве и не в масонстве (Томас Манн не без иронии относится к этим ярлыкам, которые противники навешивают друг на друга). И дело не в том же Юнге, которого Томас Манн выводит в романе в качестве главного медика, лечащего туберкулезных больных в высокогорном швейцарском санатории.

В том, что касается нашей темы, важен один фрагмент из «Волшебной горы». С важным для нас фрагментом из «Иосифа и его братьев», касающимся богини Нейт, я уже познакомил читателя. Теперь же приведу цитату из «Волшебной горы».

Разбирая по косточкам масонов, их противник Нафта сообщает главному герою, что Сеттембрини пытается вывести за скобку всё иррациональное из того, что было в масонстве. А вывести это за скобку нельзя. Что в некую эпоху подлинного расцвета масонства, которое потом погубили, по мнению Нафты, такие люди, как Сеттембрини, у масонства были почтенные, по мнению антигуманиста Нафты, духовные корни. Что в это время — Нафта имеет в виду XVIII столетие — в масонстве было и иллюминатское иррациональное антигуманистическое начало (напоминаю читателю, что Нафта — антигуманист, и для него всё антигуманистическое — со знаком плюс), и клермонское начало, сближающее масонство с иезуитсвом, и розенкрейцерское начало. Которое, по мнению Нафты (и здесь я уже перехожу к прямой цитате), «чисто рационалистические, общественные цели исправления и облагораживания человечества сочетало с весьма своеобразным отношением к тайным наукам Востока, к индийской и арабской мудрости и магическому познанию природы. Тогда же была проведена реформа и реорганизация масонских лож в смысле «строгого наблюдения» — в явно иррациональном, таинственном, магическо-алхимическом смысле; кстати сказать, ему обязаны своим существованием высокие степени шотландского братства вольных каменщиков — орденско-рыцарские степени, которыми была пополнена старая, создавшаяся по образцу военной, иерархическая лестница: ученик, подмастерье, мастер, а также гроссмейстерские степени, восходящие к жречеству и насыщенные «тайным знанием» розенкрейцеров. Это был своего рода возврат к духовным рыцарским орденам Средневековья, прежде всего, к ордену храмовников... Одна из высших ступеней масонской иерархии и поныне носит название Великий князь Иерусалимский... Существует еще множество торжественных титулов для высших иерархических степеней «строгого наблюдения». Совершенный мастер, например, Рыцарь Востока, Великий Первосвященник. А тридцать первая степень даже именуется «Высокий блюститель царственной тайны».

Вы замечаете, что все эти титулы свидетельствуют о связи с восточной мистикой? Самое возрождение храмовников означает ничто иное, как подтверждение этой связи, фактически же вторжение иррационального бродильного материала в мир разумно полезных идей совершенствования человечества».

Обращаю здесь внимание читателя на очень важный для нас образ, используемый и Нафтой, и конечно же, самим Томасом Манном. «Вторжение иррационального бродильного материала»... Чуть позже мы этот образ обсудим. А сейчас я завершу цитату: «Строгое наблюдение было равнозначно углублению и расширению традиций ордена (тут Нафта имеет в виду масонский орден — С.К.), обращение вспять к его историческим истокам, к миру таинств, к так называемому мраку Средневековья. Гроссмейстеры лож были посвящены в physica mistica, являлись носителями магических познаний о природе, а главное — великими алхимиками».

В ответ на изумление главного героя (мол, при чем тут алхимия с ее наивными потугами на искусственное изготовление золота?) Нафта отвечает: «Алхимия — это очищение, облагораживание материи, ее превращение... в нечто высшее... Символом алхимической трансмутации, прежде всего, была гробница... место тления. Оно воплощение всей герметики, сосуд, заботливо сохраненная кристаллическая реторта, в которой материю вынуждают претерпевать свое последнее превращение и очищение... Гроб, могила всегда были символом посвящения в члены ордена... Путь мистерий и очищения вел через опасности, через страх смерти, через царство тления; ученик, неофит — это представитель молодежи, жаждущий познать чудо жизни, стремящийся к пробуждению в себе демонических способностей к новым переживаниям. А ведут его маски, которые только тени тайны... Речь идет об элементах оргиастической прарелигиозности (прошу читателя обратить внимание на этот важнейший термин, «прарелигиозность» — С.К.), о распутных ночных жертвоприношениях в честь умирания и становления, смерти, пресуществления и воскресения.

Вы, наверное, помните, что и мистерии Изиды, и Элевсинские мистерии совершались ночью, в мрачных пещерах. Так вот, в масонстве жило и живет (прошу читателя опять обратить внимание, «жило и ЖИВЕТ» — С.К.) очень многое, взятое из культов Древнего Египта, а среди тайных обществ иные называли себя элевсинскими союзами. Там происходили... празднества элевсинских мистерий и афродисий, в которых, наконец, участует женщина, а именно — в празднестве роз... Эти празднества обычно принимали вакхический характер...»

Сообщая удивленному профану о таких чертах как бы враждебного ему масонства (напоминаю читателю, что Нафта иезуит), этот представитель иезуитов далее говорит: «Сеттембрини, конечно, уже ничего не знает. Я ведь говорил вам, что такие люди, как он, лишили масонство всех элементов более высокой духовной жизни. Конечно же, оно гуманизировалось, модернизировалось! Оно выбралось из всей этой путаницы и вернулось к идеям полезности, разума и прогресса, к борьбе против попов и государей — словом, к построению общественного благополучия; на собраниях лож опять рассуждают о природе, добродетели, умеренности и отечестве. Допускаю, что даже о коммерции. Короче говоря, это воплощение буржуазного убожества. Это клубы».

Что на это отвечает главный герой романа, простак Ганс Касторп?

Он отвечает: «Жаль. Особенно жаль празднества роз».

Этим коротким ответом Томас Манн взрывает длинное содержательное повествование, используя сокрушительную иронию. Но при этом главное остается невзорванным. Потому что и сам Томас Манн, и мы с вами понимаем, что это самое нескучное, нежалкое и недобродетельное начало из масонства никуда не ушло. Что и высшие посвящения остались, и обряды. И дух Древнего Египта сохранен. Не был бы он сохранен — не стал бы Томас Манн в романе «Иосиф и его братья» с подробностью описывать египетскую жрицу Нейт, ставшую женой Иосифа. Причем описывается она, как мы помним, вполне себе оргиастично, с прямыми отсылками к фаустианскому шабашу (поездки на свинье и так далее).

Да и сам Нафта говорит, что высокое масонство «хранит в себе остатки плодотворной тайны». Оставим в стороне вопрос о том, хранит ли оно в его высшем проявлении только остатки этой тайны или нечто гораздо большее. По мне, так если бы оно хранило только остатки, не стал бы я искать ни корни гуманизма, ни корни антигуманистичности, спускаясь всё дальше вглубь того, что сам Томас Манн назвал «колодцем истории».

Сильно рискуя, потому что если сохранены только остатки тайны, то нечего было огород городить, я тем не менее, опять движусь на глубину, сначала, впрочем, весьма умеренную.

Из ХХ века я перемещаюсь вместе с читателем в ... век нашей эры. Но перемещаяюсь я туда не с пустыми руками. А с некоей драгоценной добычей, каковой является это самое «вторжение иррационального бродильного материала в мир разумно полезных идей совершенствования человечества».

Моя мать много занималась Томасом Манном. Она знакомила меня с другими советскими исследователями, занимавшимися творчеством этого писателя. И мне не раз приходилось слышать о том, что Томас Манн как высокий знаток обсуждаемой нами темы связывал это самое вторжение иррационального бродильного материала в мир разумно-полезных идей совершенствования человечества с алхимией как таковой и некими ее конкретными представителями — Зосимой Панаполитанским и Псевдо-Демокритом. Более того, с конкретными и очень далекоидущими суждениями этих двух представителей о природе времени и его особых свойствах.

Поскольку Томас Манн интересовался природой времени и его особыми свойствами гораздо больше, чем алхимией, как таковой (ею как раз интересовался Юнг, с которым Томас Манн активно полемизировал), то самое время познакомить читателя с рассуждениями главного героя всё той же «Волшебной горы» по поводу времени:

«Что такое время? Бесплотное и всемогущее — оно тайное, непременное условие мира явлений, движение, неразрывно связанное и слитое с пребыванием тел в пространстве и их движением. Существует ли время без движения? Или движение без времени? Есть ли время функция пространства? Или пространство функция времени? Или же они тождественны? Опять вопрос! Время деятельно, для определения его свойств скорее всего подходит глагол: «вынашивать». Но что же оно вынашивает? Перемены! «Теперь» отлично от «прежде», «здесь» от «там», ибо их разделяет движение. Но если движение, которое измеряет время, совершается по кругу и замкнуто в себе (это «если» возвращает нас к вопросу о вечном возвращении Ницше, которое мы обсуждали в начале данного исследования — С.К.), то и движение, изменения всё равно, что покой и неподвижность; ведь «прежде» постоянно повторяется в «теперь», «там» — в «здесь». И далее: поскольку при самом большом старании нельзя представить себе время конечным, пространство же ограниченным, принято «мыслить» время и пространство вечными и бесконечными, считая, по-видимому, что если это и не вполне верно, то всё же лучше, чем ничего. Но не будет ли такое допущение вечного и бесконечного логическо-математическим отрицанием всего ограниченного и конечного и по сути сведением их к нулю? Может ли в вечности одно явление следовать за другим? А в бесконечности одно тело находиться подле другого? Как согласовывать с вынужденным допущением вечности и бесконечности наличие таких понятий, как расстояние, движение, изменение или хотя бы пребывание во вселенной пространственно ограниченных тел? Один неразрешимый вопрос за другим».

Я позволил себе привести такую длинную цитату для того, чтобы показать, что поиски корней гуманизма и антигуманизма у Томаса Манна осуществляются на стыке нескольких тем.

Первая из них, как мы видим, метафизическое масонство и его полемика с другими метафизическими направлениями, иезуитством в том числе.

Вторая тема — алхимия. Причем не алхимия вообще, а прежде всего та алхимия, в которой осуществляется трансформация тела умершего, в которой гробница — это алхимическая реторта и так далее.

Третья тема — природа времени.

Четвертая тема — фаустианство в его различных вариантах. Ведь у Томаса Манна есть просто роман «Доктор Фаустус». А если к этому роману добавить полемику Манна с Гете, которую мы уже тоже рассмотрели, то фундаментальный интерес Манна к Гете и его «Фаусту», отнюдь не сводимый только лишь к восхищению, достаточно очевиден.

Ну, а пятая тема — богиня Нейт.

Я познакомил читателя с тем, как именно в романе «Иосиф и его братья» Томас Манн обсуждает Нейт. И вряд ли у кого-то вызывает сомнение, что писатель и мыслитель такого масштаба может позволить себе вводить в оборот темы тех или иных египетских богов сколь-нибудь произвольным образом.

Так что все пять тем налицо. Пересекаются ли они друг с другом, и что находится на пересечении? Это другой вопрос.

Мои давние собеседники, занимавшиеся Томасом Манном, утверждали, что эти темы пересекаются. Но такие утверждения должны быть чем-то подкреплены. Недолгое время в руководимом мною «Эксперментальном творческом центре» лекции читал Вадим Львович Рабинович, кандидат химических наук и доктор философских наук, профессор. Вадим Львович авторитетен для очень многих. Мистификациями он не занимался. Лично я считаю его одним из наиболее серьезных специалистов, исследовавших вопросы, которые серьезные специалисты исследуют очень редко. И если ссылаться на сомнительные авторитеты, занятые литературными выдумками, было бы некорректно, то на исследования Рабиновича ссылаться можно и даже должно. Так что я не только своими беседами с Вадимом Львовичем, но и прямыми ссылками на его прозведения намерен здесь оперировать.

Потому что, в отличие от меня, Вадим Львович занимался алхимиками вообще и теми, которые нас интересуют, в частности, очень и очень серьезно. Приведу цитату из работы В. Л. Рабиновича «Алхимия»:

«Нет ничего вернее легенды, ставшей сознанием. Помня это, обратимся к притче о происхождении алхимии, переданной Зосимой (имеется в виду Зосима Панаполитанский — С. К.) в сочинении «Имут».

Итак, Вадим Львович, во-первых, дистанцируется от некоей легенды, подчеркивая этим, что он исследователь-религиовед, а легенда, о которой он собирается говорить, сугубо религиозная.

И, во-вторых, Вадим Львович адресует к сочинению Зосимы Панаполитанского «Имут» и даже указывает, что это сочинение было написано Зосимой «в честь египетского бога Имхотепа». Бог Имхотеп — это очень особый бог. Это обожествленный первоархитектор пирамид. Об Имуте (или Имхотепе) пишет Лосев в своей «Истории античной эстетики»:

«Дело в том, — пишет Лосев, — что в Египте тоже был бог врачевания под именем Имут... В начале это был просто человек и даже архитектор, строитель пирамид. А после смерти он стал обожествляться и, в частности, оказался богом врачевания, весьма родственным греческому Асклепию».

Далее Лосев со свойственной ему добросовестностью ссылается на папирус в Британском музее, содержащий клятву произнесенную Асклепием Мемфисским, то бишь Имутом.

Я здесь перешел от одного авторитетного для меня и многих исследователя, каковым является В. Л. Рабинович, к другому, авторитетному для всех, исследователю, каковым является А. Ф. Лосев, просто для того, чтобы избежать заглатывания ложных наживок, каковыми являются литературные и окололитературные спекуляции. Лично я уверен на сто процентов, что В. Л. Рабинович никакого отношения к таким спекуляциям не имеет. Но моя уверенность — это одно, а особая необходимость огораживать себя от спекуляций, связанная с сугубой спекулятивностью самой темы — это другое. Поэтому, добавив к авторитету Рабиновича авторитет Лосева, я возвращаюсь к цитированию Вадима Львовича.

Указав на то, что трактат «Имут» существует, что он не выдуман бойкими литераторами XIX и ХХ века, работающими в мистико-фантастическом жанре, назвав автором трактата Зосиму Панаполитанского и сославшись на Георгия Синкелла, византийского историка I тысячелетия н. э., личного секретаря константинопольского патриарха Тарасия (784–806 гг.), приводящего притчу об алхимии из трактата «Имут», — Рабинович далее излагает саму эту притчу:

«Святое Писание говорит, что существует известный род демонов, имеющих сношения с женщинами. Гермес говорит о них в своих книгах о природе. Древние и священные писания рассказывают, что некоторые ангелы, увлеченные любовью к женщинам, сошли на землю и научили их тайнам природы. По этой причине ангелы были прогнаны с неба и осуждены на вечное изгнание. От этой связи родилось племя великанов. Книга, по которой они учились искусству, называлась Хема. Отсюда — имя Хема, прилагаемое к искусству по преимуществу. Сходные свидетельства мы находим в манускрипте № 2327, в письме Изиды к сыну Гору, где сообщается, что тайна алхимии была ей открыта ангелом Амнаэлем в обмен за ее любовь (стр. 9 – 10). О связях ангелов с женщинами свидетельствуют и Ветхий Завет, и Енох, и Климент Александрийский, и Тертуллиан».

В сущности, меня здесь интересует в основном не сама эта притча, которая тоже нужна, раз уж мы заговорили об алхимии, а наличие трактата «Имут», написанного Зосимой Панаполитанским. Потому что именно в трактате «Имут» говорится о так называемых «последних вещах» (eshata pragmata). Говорится, что «последние вещи появляются на излете времени», говорится, что «время вещи не иссякает вместе с вещью, но продолжает быть и после того, как вещь распадается. Будучи после вещей, время испытывает нужду в теле, где оно могло бы длиться согласно своей природе до полного своего истощения. Но поскольку нет уже больше тела для этого времени, то это время как бы из самого себя создает чувственные субстанции, в которых постепенно угасает. Такие субстанции называются последними вещами».

(Продолжение следует)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-31

 


25.02.2015 Судьба гуманизма в XXI столетии №116

 

Будучи разделенной на номы, дельта Нила уже в наидревнейшие времена оказалась разделенной на Запад, примыкающий к Ливийской пустыне, и Восток, соприкасающийся с древнейшими семитскими афро-азиатскими общностями Судьба гуманизма в XXI столетии

 Метафизическая война

Сергей Кургинян , 25 февраля 2015 г.
опубликовано в №116 от 25 февраля 2015 г

Эхнатон (Аменхотеп IV)

Одно дело — обсуждать Египет II или даже III тысячелетия до н. э. И совсем другое дело — обсуждать Египет, еще не сформировавшийся до конца. Египет, подвергающийся в этом своем недосформированном виде тем или иным воздействиям со стороны соседей, которые, как и этот недооформленный Древний Египет, мало изучены.

Всё малоизученное является предметом самых разнообразных спекуляций. Самое неприятное в этих спекуляциях то, что их сооружение не требует никакого труда. И что, будучи сооруженными, эти спекуляции неизбежно окажутся абсолютно бесплодными.

Вот почему надо непрерывно окорачивать себя и сверять собственные умозрения с теми или иными источниками. Одним из таких источников, дающих настоящие, а не фантазийно-спекулятивные сведения о наидревнейшем Египте, являются так называемые «Тексты пирамид».

Речь идет о совокупности древнеегипетских текстов, имеющих достаточно разный, но преимущественно религиозный характер. В одних текстах описаны погребальные ритуалы с приношением даров. В других даны магические формулы, позволяющие защитить себя и близких от разного рода бед и несчастий. В третьих досконально разобраны те или иные ритуалы поклонения. И так далее. Все эти тексты были обнаружены на стенах пирамид, расположенных в Саккаре, египетском селе, находящемся примерно в 30 км к югу от Каира.

Обнаружены они были французским египтологом Огюстом Мариэттом в 1880 году. Мариэтт был ведущим египтологом тогдашней Франции. Другой французский египтолог, Гастон Масперо, переводил по поручению Мариэтта сложные египетские иероглифические тексты. Мариэтт был поражен тем, как быстро и эффективно перевел их Масперо. Он преисполнился уважения к Масперо, стал прислушиваться к его мнениям. В дальнейшем Масперо стал его преемником.

Именно по иницитиве Масперо Мариэтт начал обследовать пирамиды в Саккаре. А после смерти Мариэтта не кто иной, как Масперо, продолжая его исследования, перевел «Тексты пирамид» и осуществил их издание.

Авторами «Текстов пирамид» считаются жрецы Гелиополя. Считается, что именно они собрали и зафиксировали определенный материал в конце V династии, то есть около 2540 г. до н. э. Поскольку мы в нашем исследовании решили заняться вопросами древнеегипетской первоначальной истории, а также древнеегипетской протоисторией (позже я докажу, что это и разные, и вполне корректные с научной точки зрения понятия), то 2540 г. до н. э. для нас не является искомым временным горизонтом. Нам надо бы добраться до IV, а то и V тысячелетия до н. э.

Но ведь жрецы Гелиополя сообщали не о текущих событиях, а о делах давно минувших дней. То есть о том, что имеет прямое отношение к интересующему нас периоду.

И, конечно же, они, будучи к этому периоду ближе нас на несколько тысячелетий, лучше знали всё, что касалось истоков собственной цивилизации. Ведь всегда тот, кто находится ближе к этим истокам, обладает существенным историческим преимуществом.

Для читателя, не погруженного в древнеегипетскую проблематику, все жрецы одним миром мазаны. На самом же деле древнеегипетские жрецы боролись не только за влияние на тех или иных территориях, но и за право предлагать тем, кто на этих территориях обитал, определенные фундаментальные смыслы.

Борьба за влияние на территориях — это политическая борьба. Борьба за право на то или иное осмысление человеческого удела — это борьба фундаментально идеологическая. Или метафизическая. Древнеегипетские жрецы участвовали и в той, и в другой борьбе. Не вникнув в природу этой борьбы, нельзя ничего понять в том, что составляет предмет нашего исследования. А значит, надо обсуждать и метафизическую, и политическую специфику различных древнеегипетских жречеств — гелиопольского, фиванского, гермопольского и так далее.

Вначале — о гелиопольском жречестве.

Гелиополь — это один из древнейших городов Древнего Египта. Он расположен в самой южной (верхней) части Дельты. На той территории, где сейчас находятся окраины Каира. Гелиополь известен с додинастического периода. Он был основным центром почитания Атума — первого общеегипетского солнечного бога. Какое-то время Гелиополь был главным жреческим центром, и культ Атума был тоже главным. Но потом главным центром стали Фивы, а главным стал культ Амона.

Гелиополь попытался вернуть себе политическое могущество уже в эпоху Эхнатона. Того самого фараона, который, согласно версии Томаса Манна (и не его одного), покровительствовал Иосифу, нашел для Иосифа невесту Аснат и этим существенно воздействовал на религиозную и политическую историю Иудеи, а значит, и Запада. Ибо религиозная и политическая история Иудеи очень тесно связана с религиозной и политической историей христианства. В этом смысле Иудея — это не Древний Египет. Тут можно говорить не только о косвенных воздействиях на западную идентичность, но и о воздействиях гораздо более непосредственных.

Помимо своего далекоидущего покровительства Иосифу Эхнатон осуществлял очень далекоидущее религиозное реформаторство. Он бросил вызов могуществу Фив и жрецов Амона, укоренившихся в Фивах. И противопоставил господствующему культу Амона свой культ Атона — солнечного диска. Жрецы Амона затаились и вскоре взяли реванш. Эхнатон был вычеркнут надолго из череды почитаемых фараонов. Его имя было запрещено к произнесению. Интерес к Эхнатону возник через тысячелетия после его реформаторских деяний. В чем-то он был связан с восхищением тех, кто заново открыл Эхнатона, супругой этого фараона, знаменитой Нефертити.

Всемирно известный создатель психоанализа Зигмунд Фрейд зачем-то написал книгу «Моисей и Эхнатон». Книга эта с исторической точки зрения более чем сомнительна. Зачем ее написал Фрейд, не вполне понятно. Возможно, он выяснял через написание этой книги отношения со своим соратником и конкурентом Карлом Юнгом, который, в отличие от Фрейда, много занимался древней и древнейшей историей.

Не имея здесь возможности обсуждать Эхнатона и культ Атона, я ограничусь указанием на то, что никто в древние времена не мог осуществлять крупных религиозных и уж тем более религиозно-политических инноваций, не опираясь на древние авторитеты.

Ты предлагаешь, к примеру, людям вместо привычного для них Амона своего нового бога Атона. Но если ты хочешь, чтобы тебя хоть как-то поддержали, сообщи людям, что на самом деле привычный для них Амон — всего лишь узурпатор, а до него существовал некий Атум, который гораздо ближе к твоему Атону, нежели Амон. А потом приподними Атума и обопрись на служителей, обиженных жрецами Амона.

Именно так и поступил фараон Эхнатон.

Борясь с весьма могущественными жрецами Амона и с Фивами, где эти жрецы окопались, он оперся на господствовавших в предыдущий период жрецов Атума и Гелиополь. Господствовавшее в доамоновский период гелиопольское жречество взяло с помощью Эхнатона реванш, оттеснив амоновское жречество, которое когда-то оттеснило господствовавших до него жрецов Атума. Это был краткосрочный реванш. Фиванские жрецы Амона расправились с Эхнатоном и восстановили свой контроль над Древним Египтом, предоставив гелиопольским жрецам Атума возможность как-то существовать на религиозно-политической периферии.

На ней-то и находился в числе прочих гелиопольцев тот жрец, который был отцом жены Иосифа. Сама же жена, как мы убедились, была жрицей богини Нейт. То есть тоже принадлежала к числу служительниц культа, притесняемого фиванскими жрецами Амона.

Несколько слов о содержании культа Атума, отправляемого в Гелиополе и притесняемого фиванскими жрецами бога Амона.

В Гелиополе почиталась так называемая «девятка» богов (она же — Эннеада). Главным из богов был Атум, возникший из первоначального водяного хаоса Нун. Другими богами были бог воздуха Шу, богиня влаги Тефнут, бог земли Геб, богиня неба Нут, бог загробного мира Осирис, богиня плодородия Исида, бог войны и смерти Сет (Сетх), богиня подземного мира Нефтида.

Что же касается Амона, с которым конкурировала гелиопольская девятка, то поначалу он был просто местным богом Фив и считался одним из сокрытых божеств гермопольской Огдоады. Сказав об этом, мы просто обязаны обсудить специфику гермопольского жречества.

В Гермополе, который являлся гораздо более древним конкурентом Гелиополя, чем Фивы, было четыре пары космических божеств, из которых возник мир. Каждая пара состояла из бога и богини. Боги изображались с головами лягушек, а богини — с головами змей.

Гермопольские пары известны из «Текстов саркофагов» (еще один древнеегипетский источник, аналогичный «Текстам пирамид», в котором находится место и религиозным текстам, и текстам, отражающим реалии обычной древнеегипетской жизни).

Пары гермопольских богов таковы: Нун и Наунет (боги водной стихии), Хух и Хаухет (боги бесконечного пространства или пространственной бесконечности), Кук и Каукет (боги мрака), Амон и Амаунет (боги сокрытого). Специалисты утверждают, что Амона и Амаунет на раннем этапе в Гермополе не почитали. И что их место на этом этапе занимали Ниау и Ниаут (боги отрицания, боги ничто). Потом фиванские жрецы выкинули Ниау и Ниаут из гермопольской восьмерки и внесли туда вместо них своих Амона и Амаунет.

Если бы гермопольская модель, описанная мною выше, возникла в позднюю античность, в этом не было бы ничего странного. Но она возникла во времена, для которых культ мрака, культ сокрытого, культ ничто — это нечто избыточно абстрактное и философическое. Такие модели возникают обычно уже после того, как пройдено несколько этапов в религиозном развитии того или иного общества.

Обращая внимание читателя на это обстоятельство, я не считаю себя вправе тотчас же начать его интерпретировать. Я просто ставлю жирную галочку на полях и возвращаюсь к обсуждению тех гелиопольцев, которым мы обязаны существованием «Текстов пирамид» в качестве важнейшего источника, избавляющего исследователей от произвольных спекуляций на древнеегипетские религиозные темы.

Итак, гелиопольцы и их девятка богов (Эннеада).

Я уже сообщил читателю о том, что главным для гелиопольцев был бог Атум. Теперь немного сведений и о его происхождении, и о самом наличии девятки, и о тех, кто в эту девятку входил.

Согласно гелиопольской жреческой традиции, Атум возникает из первоначального водяного хаоса Нун. Нун и его жену Наунет, этих первобогов, воплощающих водную стихию и заключающих в себе жизненную силу, можно было бы обсудить подробно. Столь же подробно можно обсуждать загадочный Гермополь, весьма философичный, как я уже отметил, для тех древнейших времен. Подробного обсуждения требует и то, что именно могло предшествовать изощренной гермопольской философичности. А также то, в силу чего было осуществлено то ли вторжение Фив в гермопольскую традицию, то ли гермопольская коррекция собственной традиции, осуществляемая с политическими или иными целями.

Но всему свое время. Здесь я всего лишь хочу ввести читателя в курс всего того, что связано с «Текстами пирамид». Потому что без минимальных сведений, сообщенных мною читателю, разговор о «Текстах пирамид» был бы оторван от религиозного контекста, религиозно-политической истории. Что, согласитесь, недопустимо.

В древних, но не древнейших «Текстах пирамид» описан древнейший египетский обряд — церемония Сед. В ходе церемонии Сед фараон должен был пробежать по кругу внутри священного двора, подтвердив тем самым свою физическую силу. Пока фараон бежал, жрецы приносили богам жертвы в выстроенных для этого храмах. Древнейшая церемония Сед порождена еще более древним обрядом. Специалисты утверждают, что в додинастический период египтяне убивали своих правителей в случае, если обнаруживали недостаточность их физического здоровья. Так же поступали и другие народы мира. Потом такие убийства заменились предваряющими убийство тестами: добежишь — будешь править, не добежишь — убьем. Добежав, фараон вновь короновался на царство.

При этом совершенно очевидно, что тем самым в руках жрецов, проводивших церемонию Сед, оказалась судьба власти фараонов. Потому что успех пробежки существенно зависел от ее организаторов, они же — экзаменаторы, оценивающие результат.

Перед тем, как обсудить существенные детали данной древнейшей церемонии, необходимо оговорить специфику той территории, на которой она зародилась.

Древний Египет состоял из двух очень разных территорий: долины Нила и его дельты.

Долина располагалась между Ливийской и Аравийской пустынями. Ливийская пустыня была с запада, Аравийская — с востока. На сухой и отчасти скалисто-каменистой почве, находившейся на стыке долины и пустынь, размещались и первые поселения жителей долины, и их более поздние храмы и погребения. Поскольку всё это находилось в сухой скалисто-каменистой почве, останки тел, а также храмовые рисунки и записи, культовые предметы и прочее могли сохраняться тысячелетиями.

В дельте Нила всё было по-другому. Заболоченная почва дельты не сохраняла всего того, что сохраняла совсем иная земля долины. Огромное значение во всем, что касается истории древней дельты и ее роли в Древнем Египте, имеют те самые «Тексты пирамид», которые мы вкратце обсудили.

При этом совершенно ясно, что в дельте формировалось важное, если не решающее, слагаемое древнеегипетской цивилизации. В дельте было много плодородной почвы. Здесь, по-видимому, были предприняты первые крупномасштабные попытки организации деятельности, позволяющей обрабатывать эту почву.

Будучи разделенной на номы, то бишь мелкие территориальные единицы (ном — греческое слово, египтяне называли эти территориальные единицы септами), дельта уже в наидревнейшие времена оказалась разделенной на Запад, примыкающий к Ливийской пустыне, и Восток, соприкасающийся с древнейшими семитскими афро-азиатскими общностями.

Одно дело — широко известный древнеегипетский конфликт между Дельтой и Долиной, то есть между Нижним и Верхним Египтом. И другое дело — неплохо изученный, но малоизвестный конфликт между двумя Дельтами (восточной и западной). При том, что этот конфликт, возникнув в Дельте, вскоре оказался перенесен на весь Египет.

К Западу от Древнего Египта находилась Ливийская пустыня. Но будучи таковой в настоящее время, она в древности имела иной характер. Песчаные ливийские земли местами были покрыты травой, на которой паслось огромное количество домашних животных. На ливийской почве произрастали деревья. На ливийской территории проживали охотники, скотоводы и караванщики, вооруженные стрелами и бумерангами. В «Текстах пирамид» упоминаются, к примеру, «бумеранги, что правят в Летополе». Летополь (Хем) был столицей 2-го нома, находящегося в верхней части Дельты. В «Текстах пирамид» речь идет о ливийском доминировании в этом номе. Правление «бумерангов» — это правление ливийцев, добывавших себе пропитание не возделыванием земли, как обитатели Дельты, а охотой и скотоводством.

В 5-й ном, именуемый Нерет-мехтет («Щит Севера»), входили города Саис и Буто. Неоднократно обсуждавшийся нами ранее Саис (он же Сау) стал столицей Нижнего Египта уже достаточно поздно, при правителях XXIV династии (VII в. до н. э.). Он также сумел завоевать право именоваться столицей всего Египта. Но это произошло еще позднее, при правителях XXVI династии (VII–VI вв. до н. э.).

Что же касается Буто (он же — Пер-Уаджит), то этот город был столицей Нижнего Египта, Египта Дельты, на протяжение интересующей нас очень древней Нулевой династии Нижнего Египта.

Он был расположен в дельте Нила, на территории, отстоящей к востоку от современной Александрии на 95 км. Еще в додинастические времена здесь находился культ богини Уто (Уаджит). Египетское название Пер-Уаджит означает «Дом Уаджит». Уаджит (или Уто) — это богиня-кобра. А именно она являлась покровительницей власти фараона в Нижнем Египте. Кобру Уаджит часто изображали обвивающей стебель папируса. А папирус, который рос в дельте Нила в огромном количестве, был таким же символом дельты, каким для нильской долины, то есть Верхнего Египта, была лилия.

Специалисты считают, что древнеегипетское слово «Пер-Уаджит» было трансформировано античными греками в слово «Афродита». И что существует изначальное тождество Афродиты и Уаджит. Древние греки трактовали древнеегипетских божеств достаточно произвольным образом. Но то, что Пер-Уаджит (Дом или Храм Уаджит) имел еще и название Афродитополь, свидетельствует о настойчивом желании древних греков провести аналогию между Уаджит и Афродитой. Но если эта аналогия и впрямь имеет место (а доверять древнегреческим аналогиям, повторяю, следует далеко не всегда), то речь должна идти об аналогии между какой-то наидревнейшей Афродитой и этой самой Уаджит.

Торопиться простраивать связи между Энеем, Афродитой/Венерой и Уаджит вряд ли стоит. Давайте лучше поставим галочку на полях и поговорим о судьбе города Уаджит. Этот город, став столицей Нижнего Египта, был покорен неким царством Сур.

Царство Сур неоднократно упоминается в Библии. Например, говорится, что сыны Исмаила «жили от Хавилы до Сура, что пред Египтом, когда идешь из Ассирии» (Быт. 25:18). А еще говорится, что «Авраам <...> поселился между Кадесом и между Суром»(Быт. 20:1).

Многие специалисты считают, что Сур — это просто Сирия. Другие это оспаривают, осуществляя тонкие географические построения. Нам же важно то, что царство Сур находилось к востоку от Древнего Египта вообще и Древнего Египта дельты Нила, в частности. И что имела место экспансия с востока в некий центр, регулировавший древнюю жизнь дельты. Именно подобные экспансии, вне зависимости от того, осуществлялись ли они с запада или с востока, царством Сур или другими центрами, определяли не только политику, но и идеологию древности. То есть те фундаментальные мировоззренческие установки, поиском которых мы занимаемся.

Но вернемся к Западу Древнего Египта. И начнем медленно продвигаться в географическом и смысловом направлениях от чего-то, нами ранее установленного, к чему-то новому.

Мы уже подробно обсудили богиню Нейт, ее скрещенные стрелы на пятнистой шкуре животного, ее связь с Ливией, то есть Западом в древнеегипетском смысле слова. Богиня Нейт была покровительницей 5-го и 4-го номов Дельты.

2-й ном со столицей в Хеме, он же Летополь, какое-то время, как мы убедились, находился под властью «бумерангов», то есть под ливийским контролем, контролем Запада в его древнеегипетском понимании.

3-й ном, именуемый Иентет, «Запад», включавший в себя даже будущую Александрию, тоже был под влиянием Запада.

7-й ном, «Острога» или «Западный Гарпун», с центром в Сент-Нефере (Метелисе), тоже маркирован словом «Запад».

В храмах V, достаточно древней династии, говорится о том, что 3-й, 5-й и 7-й номы объединились под властью богини Запада, именуемой Iment. Название Iment было дано всей ливийской области Дельты. Его иероглиф — страусовое перо, воткнутое в землю или перед соколом.

Такое страусовое перо было украшением ливийцев. Они носили его в волосах.

Итак, несколько номов Дельты объединяются под властью некоей «богини Запада», именуемой Iment. Эта богиня носит в волосах характерное страусовое перо. В праздничной церемонии Сед, которую мы уже разобрали, она идет во главе процессии. А за ней идут ливийский Гор, ливийская Нейт и Гор из Буто. Иногда этот Гор из Буто тоже держит символ Запада, изображенный на рисунке. Но главное не в этом, а в том, что богиня Iment (она же богиня Запада) — это не Нейт. Тем самым не Нейт является высшей инстанцией в том, что касается наидревнейшего Запада, сформированного за рамками даже наидревнейшей (пеласгической и так далее) греко-римской античности.

Но ведь не Афина и не Афродита — даже наидревнейшие — являлись высшей инстанцией для Вергилия или Аполлония Родосского. То есть для тех, кто разрабатывает систему древнейших кодификаций Древнеримской империи.

Сквозь Афину в ее кекропическо-пеласгическом варианте, тесно переплетенном с Нейт, сквозь такую же древнейшую Афродиту, дерзко отождествляемую греками с Уаджит, просвечивает некая женская сущность более высокого и могучего порядка. И вряд ли стоит сразу же пытаться отождествить эту сущность с каким-либо конкретным божеством. Для того чтобы добиться неспекулятивного ответа, придется еще пройти немалый путь.

Сейчас же давайте зафиксируем самое очевидное.

Во-первых, то, что божество Запада Iment существует.

Во-вторых, что это божество не может быть сведено ни к Нейт/Афине, ни к Уаджит/Афродите.

В-третьих, что это божество идет впереди процессии Сед, а та же Нейт находится в свите.

В-четвертых, что у этого божества должны быть аналоги в том наидревнейшем пласте греко-римской античности, откуда стремятся добыть римскую имперскую идентичность Вергилий и другие.

Символ Iment (он же — Запад) — очень древний. То есть он имеет отношение не к Древнему Египту вообще, а к Египту наидревнейшему.

Есть и альтернативный ему символ — Iabt (он же — Восток).

Если символ Iment — страусовое перо, которое ливийцы носили в волосах, то символом Iabt является острие копья, сделанное из металла или сплава металлов.

Итак, древнеегипетскому Западу дано имя Iment, а древнеегипетскому Востоку дано имя Iabt.

Символом древнеегипетского Запада является перо.

Символом древнеегипетского Востока — копье.

Древнеегипетский Запад — существенно ливийский. И это определяется не только пером или богиней Iment. Это определяется очень и очень многим. Например, масло, которым помазаны боги и цари Запада, упоминаемое с древнейших времен и называемое Хотет, также именуется ливийским. Чуть позже мы обсудим важнейшие вопросы этой ливийскости древнеегипетского Запада. Пока же только укажем на то, что она носит несомненный характер.

Древнеегипетский Восток маркируется семитской Азией, будь то царство Сур или другие центры сил, находящиеся к востоку от Египта, то есть в этой самой Азии.

Существует также понятие «Души Запада» (Bau Iment) — это целая группа покровителей Запада.

Но существуют и «Души Востока» (Bau Iabti) — это покровители Востока. А еще существует, как мы уже давно убедились, «Тот, кто правит Западом» (Khenti-Iment). Ведь этот самый Khenti-Iment — и есть Хентиаменти, которого мы давно обсуждаем.

Сказать Хентиаменти (Khenti-Iment) — это значит всего лишь указать на наличие «Того, кто правит Западом». Но этого мало. Надо установить, кто же именно им правит. Да, помимо богини Iment, более важной, чем Нейт и Уаджит, у Iment есть еще и правитель, он же Khenti-Iment. Но кто же этот Khenti, который «правит Западом»? «Того, кто правит Западом», зовут Упуат. Это бог-волк, рожденный всё в том же городе Буто, городе Уаджит/Афродиты.

Неспешно разбираемый нами конфликт между древнеегипетским Западом Iment и древнеегипетским Востоком Iabt приобретает тем самым немного более внятный характер.

Продолжение следует.

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-30

 


18.02.2015 Судьба гуманизма в XXI столетии №115

 

Как только мы начинаем внимательнее присматриваться к античным корням Запада, без чего нельзя заполучить никакого внятного определения сущности Запада, начинаются большие проблемы 

 Метафизическая война

Сергей Кургинян , 18 февраля 2015 г.
опубликовано в №115 от 18 февраля 2015 г

 

 Иосиф с Асенефой и детьми (мозаика нартекса базилики Сан-Марко)

 В сущности, что такое Запад, с которым мы себя соотносим, который кто-то восхваляет, а кто-то отвергает? Согласитесь, что для того, чтобы быть западником или или критически относиться к Западу, надо понимать, что такое Запад. Ведь это не географическое понятие — в противном случае для нас Западом должны быть и Мексика, и Бразилия, и Перу.

Так каково же определение Запада? Мы можем сказать, что Запад — это совокупность высокоразвитых стран, включающая в себя ведущие страны Европы (Великобритания, Германия, Франция и другие) и страны Северной Америки (США и Канада). Но такое определение ничего не раскрывает. И, как мы убедились, сам Запад определяет себя по неким особым античным корням — греческому и римскому. Разве и впрямь может состояться сколько-нибудь серьезный разговор о Западе без апелляции к этим корням? Но как только мы начинаем внимательнее присматриваться к античным корням Запада, без чего нельзя заполучить никакого внятного определения сущности Запада, начинаются большие проблемы.

Потому что выясняется, что внутри этой самой греко-римской античности, которую современный Запад считает принадлежащей только ему, шла фундаментальная борьба. И что тем самым современный Запад просто не имеет возможности объявить себя наследником всей греко-римской античности. Он должен определяться в вопросе о том, в какой именно античности хочет поместить свои корни.

Поскольку современный Запад грезит именно Древним Римом, то ему милее всего римская античность.

Которая, в свою очередь, ищет свои корни в античности троянской...

Которая, в свою очередь, ищет свои корни в античности пеласгической, связанной с Аркадией...

Которая, в свою очередь, ищет свои корни в античности кекропическо-афинской...

Которая, в свою очередь, ищет свои корни уже не в античности, а в наидревнейшем Египте... Потому что есть Саис как наидревнейший Египет, есть особо почитаемая именно в Саисе богиня Нейт, имеющая уже даже не египетское, а древнейше-ливийское происхождение. А эта древнейшая Нейт теснейшим образом связана с Афиной. Причем с той древнейшей Афиной, которая и является кекропической, пеласгической и так далее.

И если кто-то думает, что дотягивание корней Запада до Нейт и Ливии не имеет актуального философско-политического значения, то этот кто-то заблуждается. И доказать сие нетрудно.

Открываем «Иосифа и его братьев» — это гениальное произведение Томаса Манна, виднейшего западного литератора и философа ХХ века. И читаем: «Кто же была эта невеста, супруга Иосифа, и как ее звали?» Выясняется, что супруга Иосифа, которую для него выбрал фараон, была дочерью первосвященника Ра-Горахте. Что она особо хранила девственность, будучи девой из дев, то есть была не просто девушкой, а воплощением девичества. Что (цитата)«лишая ее девственности, супруг, по всеобщему понятию, совершал божественное преступление». Звали эту супердевушку Аснат. Но помимо этого обычного имени у нее было и другое имя. По поводу которого написано следующее:

«Что касается ее имени, которое она писала «Нс-нт», то оно было связано с богиней Нейт из Саиса, города в Дельте; оно означало «Принадлежащая Нейт», и следовательно, «девушка» была явно подопечной этой воительницы, чей фетиш представлял собой щит с двумя крест-накрест пригвожденными к нему стрелами и которая также в человеческом облике носила на голове связку стрел».

Далее обнаруживается, что эту же связку стрел носила на голове и Аснат. Что «ее волосы или искусно стилизованный парик, выделка которого в этой стране всегда оставляла немного неясным, платок это или прическа, были всегда украшены стрелами, либо прикрепленными сверху, либо воткнутыми; что же касается щита, точного образа ее чрезвычайной девственности (чуть позже мы будем обсуждать разного рода щиты — С.К.), то он часто встречался в ее украшениях, которые на шее, на кушаке и на руках изображали этот знак неприступности со скрещенными стрелами».

Далее автор подробно обсуждает проблемы, возникающие в связи с женитьбой Иосифа на египтянке и появлением потомков Иосифа Ефрема и Манассии. Он также подчеркивает, что эта женитьба превращала Иосифа из обычного, хотя и очень высокого, светского египетского чиновника в высокопоставленного жреца бога Атона.

Обсуждается также и свадьба Иосифа и Аснат. Вот как описывается свадебное шествие. Указав на то, что в свадебном шествии участвовали животные — лебедь и конь — автор далее сообщает читателю, что «среди этих тварей имелась и супоросая свинья, к тому же со всадницей — толстой, полуобнаженной старухой самого двусмысленного вида, не перестававшей отпускать бесстыдные шутки».

Просто невозможно не связать это описание со сценой шабаша на Брокене, описанной Гете в «Фаусте»:

Голос

Старуха Баубо мчит к верхушке
Верхом на супоросой хрюшке.

Хор

Колдунье и свинье почет.
Вперед за бабкою, вперед!
Всей кавалькадой верховых,
Чертовок, ведьм и лешачих!

Бывают параллели, которые кажутся сомнительными, но эта, согласитесь, достаточно безусловна.

Обсуждая рождение у Иосифа Ефрема и Манассии и параллельное рождение у фараона шести дочерей, Томас Манн далее пишет:

«Если учесть, что во главе солнечного дома всё еще стояла Великая Матерь Тейе; что у царицы Нофертити (теперь читателю ясно, о каком фараоне идет речь — С.К.) была сестра Незенмут; что у царя тоже была сестра, Сладчайшая Принцесса Бакетатон и что к ним с годами прибавилось шесть дочерей царя, то получится картина настоящего бабьего царства, где единственным мужчиной был болезненный Мени (так мать звала фараона — С.К.) и которое как-то не соответствовало его фениксовским мечтаниям о нематериальном отцовском духе света. Невольно вспоминается одно из лучших замечаний, сделанное Иосифом во время Великой Беседы (беседы с фараоном — С.К.), — что сила, устремляющаяся снизу вверх в чистоту света, должна быть действенной силой, мужским началом, а не сплошной нежностью».

Итак, фараон Эхнатон целенаправленно женит еврейского юношу Иосифа Прекрасного, ставшего его первым советником, на жрице Нейт Аснат.

Заметим, что речь идет не о произвольных построениях Томаса Манна (хотя и произвольные построения столь крупного художника и философа Запада были бы существенными), а о достаточно известной библейской истории: «И нарек фараон Иосифу имя: Цафнаф-панеах, и дал ему в жену Асенефу, дочь Потифера, жреца Илиопольского» (Быт. 41:45.)

Томас Манн иронизирует по поводу мидрашей, в которых изощренным образом доказывается, что Асенефа была не родной, а приемной дочерью Потифара. И справедливо замечает, что выдвигаемая в мидрашах генеалогия Асенефы не многое исправляет.

Религиовед и поэт Д. В. Щедровицкий (не путать с методологом Г. П. Щедровицким — С.К.) пишет, что имя жены Иосифа — Асенефа (Аснат) — «означает «служительница богини Нейт», приблизительно соответствующей греческой Афине. Отец Асенефы был жрецом бога Она, т. е. Осириса. Иосиф, таким образом, вводится в египетское жречество и становится причастен к тайнам религии Египта. Очевидно, духовная задача Иосифа была очень сложной и важной: он должен был, не опровергая открыто постулаты египетской религии, заняв положение верховного вельможи и видного жреца, постепенно привести египетский народ к познанию единого Бога. Об этом прямо говорится в псалме: в Египте Иосиф «...наставлял вельмож его по своей душе и старейшин его учил мудрости» (Пс. 104, 22)».

Нетрудно проследить судьбу колен Ефрема и Манассии, убедиться в том, что влияние потомков Иосифа и жрицы Нейт было весьма значительно. Но для меня намного важнее другое — что прослеживание корней той исторической личности, которую мы называем «Запад», выводит нас достаточно быстро за рамки греко-римской античности, вбрасывает в проблематичную стихию пеласгизма, аркадийства, кекропства и в итоге выводит через архаическую Афину на ливийскую Нейт. Причем никаких натяжек в этом нет.

Тут вам и Вергилий, и Аполлоний Родосский, и Платон, и Библия. О чем это свидетельствует? О том, что никакую проблему прослеживания сколько-нибудь фундаментальных корней Запада нельзя решить, оставаясь только в пределах сколь угодно расширенной греко-римской античности. Потому что сама эта античность, прошу прощения, не пуп земли, а один из важных и, может быть, даже важнейших отголосков чего-то неизмеримо большего. Чего-то творящегося в совсем иных, ужасно важных для человечества регионах планеты Земля.

И уж никак мы с этой идентичностью не разберемся, если не погрузимся, причем всерьез, в историю наидревнейшего Египта. Мы же фактически уже туда погрузились, начав говорить о Нейт. Перед нами простая альтернатива: либо развести руками и сказать, что погружение в еще бóльшие глубины истории и исследование еще более проблематичных исторических деталей неосуществимы, либо осуществить это погружение.

Я предлагаю, конечно же, второе.

Это второе требует детального разбирательства вопроса о том, что такое Запад для Древнего Египта. Является ли этот самый Запад для Древнего Египта только географическим понятием, или же это понятие смысловое, а значит, священное?

Ответ очевиден. Для Древнего Египта любое географическое понятие является одновременно смысловым и священным. Но нельзя обнаружить глубинное политико-религиозное содержание древнеегипетского понятия «Запад», опираясь только на Нейт. Нейт имеет важнейшее значение. Но и само это значение может быть выявлено, только если Нейт перестанет быть чем-то самодостаточным.

Так кто они, боги наидревнейшего Древнего Египта, под которым я понимаю Египет первоначально-исторический и протоисторический? При этом и первоначальная история Древнего Египта, и его же протоистория — это корректные научные определения, а не фигуры речи, используемые разного рода фантазерами, ревнителями альтернативной истории.

Так кого мы тут должны обсуждать, кроме Нейт? И какие философско-политические вопросы выныривают из разного рода глубин в ходе такого обсуждения?

Если первое имя, которое мы обнаружили — это Нейт, то вторым по счету, конечно же, является малоизвестное имя Хентиаменти. Так звали одного из древнейших египетских богов. Кто такой Хентиаменти? Это «Предводитель Запада». То есть, обсуждая его, мы и впрямь пытаемся продвинуться дальше в понимании Запада, его глубинных исторических корней, его историософской и философской специфики.

Хентиаменти — это бог с головой шакала. Читателю знаком другой аналогичный древнеегипетский бог — Анубис. Анубис — сын бога Сета, смертельного врага бога Осириса. Вам сходу скажут бойкие люди, как-то освоившие историю Древнего Египта, что Сет — это Верхний Египет, а Осирис (а также победивший Сета сын Осириса Гор) — это Нижний Египет (Египет Дельты). Но давайте откажемся от такой бойкости. И начнем подробно разбирать данный вопрос. Поскольку нас, в отличие от многих, интересует не только Верхний и Нижний (то есть Южный и Северный Египет), но и другие два Египта — Западный и Восточный. А вот о них говорят гораздо реже.

Итак, есть наидревнейший бог с головой шакала, которого называют Хентиаменти. И это предводитель наидревнейшего египетского Запада. Того Запада, который существовал еще до объединения Нижнего и Верхнего Египта. Я, кстати, совершенно не отказываюсь обсуждать и проблему этого объединения, и сущностные характеристики Верхнего и Нижнего Египта. Более того, я считаю это абсолютно необходимым. Но категорически недостаточным. Потому что коль скоро мы стали говорить о египетском Западе, то мы должны поговорить и о египетском Востоке.

А также о том, что отличает этот Запад от этого Востока. И почему представительница древнеегипетского Запада Нейт, теснейшим образом связанная с наидревнейшей античностью, в которой ищет свои истоки именно Древний Рим, оказалась так важна для Томаса Манна, канонической библеистики, для библейской, а значит, и христианской истории.

Итак, Хентиаменти и Анубис.

Анубис — это и сын Сета, и особо важное лицо в царстве мертвых. Он был проводником умерших в загробный мир. Он был покровителем некрополей и кладбищ. Он был одним из судей в царстве мертвых. И, наконец, он был хранителем ядов и лекарств.

Будучи сыном Сета, Анубис не был одним из его наивернейших сторонников. Напротив, в знаменитом цикле Осириса говорится о том, что именно Анубис помогал богине Исиде в поисках частей тела Осириса. (На всякий случай напоминаю не слишком сведущему читателю, что Сет разорвал на части тело Осириса, что жена Осириса богиня Исида это тело собрала, совершила с этим телом магическое соитие, родила бога Гора, который наказал бога Сета. И воскресила своего мужа Осириса.)

Об Анубисе рассказывает Плутарх в своем произведении «Исида и Осирис». Его же упоминает Страбон. Но более всего Анубис нас интересует в связи с Вергилием. Потому что именно Вергилий, причем по согласованию с величайшим древнеримским политиком императором Августом, связал окончательно и наипрочнейшим образом а) Древний Рим с Энеем, б) Энея с пеласгами, в) пеласгов с Аркадией, г) пеласгов же с наидревнейшими Афинами. А Аполлоний Родосский, связь которого с Вергилием тоже достаточно очевидна, добавил ко всему этому — д) связь древнейших Афин с древнейшим Египтом и Ливией.

Так что же говорится в «Энеиде» Вергилия о древнеегипетском Анубисе, когда-то имевшем определяющее значение для прото-Египта и именовавшемся тогда Хентиаменти (то есть «Предводитель Запада»)?

В «Энеиде» Вергилий подробно повествует о доспехах Энея. Эти лучезарные доспехи Энею дарит его мать богиня Венера, которая убеждена, что сын, облачившись в эти подаренные ею доспехи, сможет осуществить свою миссию. Повествование Вергилия об этих лучезарных доспехах очень напоминает гомеровское повествование о доспехах, которые бог-кузнец Гефест выковал для Ахилла по просьбе его матери Фетиды. В каком-то смысле данный сюжет с доспехами, выкованными для Энея богом Вулканом (а это буквально тот же самый Гефест) просто повторяет гомеровский сюжет. Впрочем, Вергилий и не скрывает, что он хочет стать римским Гомером. Причем таким римским Гомером, который переиграет Гомера греческого и за счет этого утвердит превосходство Рима над Грецией.

Итак, у Вергилия Венера дарит Энею волшебные доспехи и говорит ему:

Вот он, обещанный дар, искусством создан Вулкана,
Можешь ты вызвать теперь из надменных лаврентцев любого
Без колебаний на бой, не страшась и отважного Турна.

Турн (по другой версии — Тиррен) — это царь рутуллов, с которым Энею пришлось столкнуться в Италии. Чтобы укрепиться на италийской земле и начать возведение Великого Рима, Энею надо было завоевать благоволение царя Латина и жениться на его дочери Лавинии. Но женихом Лавинии был вышеназванный Турн. Это породило конфликт между Энеем и Турном. Для того чтобы Эней мог победить Турна, ему нужны были волшебные доспехи. Те самые, которые раздобыла своему сыну Энею его мать богиня Венера. Сказав при этом, что теперь он может не страшиться даже «отважного Турна».

Молвив так, обняла Киферея (то есть Венера — С.К.) любимого сына
И положила пред ним под дубом доспех лучезарный.

Обратим внимание на то, что богиня положила этот лучезарный доспех именно «под дубом». В очередной раз речь идет о мистерии (а чем может являться встреча с богиней, приносящей дары, как не мистерией?), осуществляемой именно в священной дубовой роще. Одно только обсуждение этой темы могло сильно нас продвинуть в исследовании, но пока я предлагаю читателю сделать всего лишь заметку на полях и продолжить чтение текста Вергилия.

Вергилий описывает, как именно Эней смотрит на подаренные ему доспехи:

Смотрит и смотрит Эней, и очей не может насытить,
Вертит подолгу в руках и со всех сторон озирает
С грозной гривою шлем, и с клинком, как пламя, горящим
Меч, роковой для врагов, и прочный панцирь из меди
Алой, как свежая кровь иль как туча на небе закатном,
В час, когда солнца лучи раскалят ее блеском пурпурным.
Легкие он поножи берет из чистейшего сплава
Золота и серебра, и копье, и щит несказанный.

Вот вам уже и щит Энея, описанный Вергилием с той же подробностью, с какой Гомер описал щит Ахилла. Становится совсем уж очевидным, что Вергилий просто воспроизводит один к одному гомеровский сюжет со щитом Ахилла. С той лишь разницей, что на щите Энея бог Вулкан (повторяю, он же — Гефест) выковал не то, что тот же самый Гефест выковал на щите Ахилла.

Напомню читателю, что у Гомера на щите Ахилла выкована земная твердь, имевшая, как считали современники Гомера, форму щита со срединной горой (она же — так называемый пуп земли). Этот «пуп земли» имелся на щите Ахилла, на котором были изображены небо, звезды и многочисленные эпизоды из городской и сельской жизни.

Что же касается щита Энея, то на нем была пророчески изображена великая история Рима. Да-да, того Рима, которого еще не существовало в реальности. Но который уже был выкован на щите. Так что мы имеем дело со значительным развитием политической мысли. В эпоху Гомера, повествующего о щите Ахилла, она сведена к минимуму и очень существенным образом разбавлена мыслью космогонической и, если можно так сказать, бытовой.

А вот в эпоху Вергилия всё сконцентрировано только на политической мысли. То есть на власти. Рим — это безумный концентрат власти как таковой. И именно об этом говорится в описании щита Энея. Оставим даже в стороне то, что это описание именно пророческое, что речь идет о будущих деяниях, а не деяниях уже свершенных. Установим главное — что все эти деяния — политические. То есть властные.

Ведь на щите Энея бог Вулкан/Гефест выковал... Впрочем, здесь уместнее просто процитировать «Энеиду»:

Бог огнемощный на нем (на щите — С.К.) италийцев и римлян деянья
Выковал сам, прорицаний не чужд и грядущее зная:
Был там Аскания род до самых далеких потомков,
Были и все чередой сраженья грядущих столетий.
Вот волчица лежит в зеленой Марса пещере
Щенная; возле сосцов у нее играют без страха
Мальчики — два близнеца — и сосут молоко у мохнатой
Матери; нежно она языком их лижет шершавым,
Голову к ним повернув, и телам их расти помогает.
Рядом виден и Рим, и цирк, где похищены были
В пору Великих игр беззаконно сабинские девы,
Из-за которых войной на дружину Ромула тотчас
Старец Татий пошел, владетель Курий суровых...

К сожалению, я не могу привести читателю всё замечательное описание римских деяний, которые роду Энея еще предстоит совершить. Скажу лишь, что речь идет о череде войн и побед. В том числе изображается и сражение за Египет, куда Антоний приводит войска. Говорится буквально о нечестии Клеопатры («жены-египтянки»), о морском бое, на который против римлян, покоряющих Египет, перетянувший на свою сторону Антония, идут египетские чудища-боги и... «псоглавый Анубис с оружьем».

Итак, Анубис заслужил-таки особое внимание Вергилия. Мало ли какие египетские боги могли противостоять восхваляемому Вергилием императору Августу! А ведь именно он боролся с Марком Антонием и Клеопатрой, призвавшей против Августа не только разного рода земные воинства, но и египетских богов. Но не будем чрезмерно преувеличивать внимание Вергилия к Анубису. Укажем только на то, что Анубис действительно изображен у Вергилия в числе прочего, выкованного Гефестом/Вулканом на щите Энея. И что мы просто не имеем права не зафиксировать этот факт.

Укажем также, что Вергилий описывает весьма патетически то, как именно римляне разбили Египет, что он описывает и то, как горюет побежденный Нил, и то, как велик триумф победившего Августа. Что всё это выковано на щите. Равно как и многое другое, касающееся именно политической истории Древнего Рима, истории наращивания данным государством своего господства над большей частью человечества.

Видит всё это Эней, материнскому радуясь дару,
И, хоть не ведает сам на щите отчеканенных судеб,
Славу потомков своих и дела на плечо поднимает.

Поскольку нам пришлось развернуто обсудить то, что касается присутствия Анубиса на щите Энея, то давайте уж заодно обсудим и важную информацию, содержащуюся в том же описании щита Энея и не касающуюся напрямую Древнего Египта. Нам эта информация всё равно пригодится постольку, поскольку речь идет об осуществляемых Вергилием сопряжениях Рима с наидревнейшими временами.

После передачи Венерой своему сыну лучезарных доспехов к врагу Энея Турну послана Ирида с тем, чтобы побудить Турна к немедленному нападению на дерзкого троянца, который не желает угомониться. Кто такая Ирида? Это богиня радуги и вестница богов, которая является прислужницей супруги Зевса Геры. Гера делает Ириду своей посланницей так же часто, как Зевс делает своим посланником бога Гермеса. Говоря о том, что Ириду послала некая дочь Сатурна, Вергилий имеет в виду именно богиню Геру, продолжающую злоумышлять против Энея.

Итак, к Турну послана Ирида. Турн опять же сидит «в долине священной»«там, где предка его Пилумна роща шумела». Ирида сообщает Турну, что Эней покинул спутников, город и флот. И потому крайне уязвим. Сообщается также, что Эней с умыслом покидает всё, что его защищает. Что он отбывает «в царство, где старец Эвандр с Палатина аркадцами правит».

Вот-вот, аркадцами! Ну никак не может Вергилий обойтись без постоянных напоминаний читателю по поводу тех или иных связей Рима с пеласгической Аркадией и всем, что тема Аркадии неминуемо обнажает.

А обнажает она — тему наидревнейшей Афины, а значит, и богини Нейт.

Обратив внимание на это новое возвращение к теме Аркадии и на то, как такое возвращение сочетается с изображением Анубиса на щите Энея, я возвращаюсь к теме Анубиса.

Этот самый Анубис приобрел свое каноническое — наиважнейшее второстепенное — значение уже достаточно поздно. Называя это значение Анубиса одновременно наиважнейшим и второстепенным, я имею в виду роль Анубиса в период после утверждения культа Осириса. В этот более поздний период Анубис тоже очень важная фигура. Он взвешивает сердца мертвых на весах истины. Он является проводником мертвых по загробным землям, они же земли Запада.

Но все-таки он в период после утверждения культа Осириса подчинен Осирису. А вот до утверждения культа Осириса Анубис был правителем загробного мира. И именно в этом качестве именовался Хентиаменти.

Продолжение следует.

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-29

 


24.12.2014 Судьба гуманизма в XXI столетии №109

 

В первый раз попав лет 15 назад в Каирский музей, я почему-то остановился у стелы, датируемой 3000 годом до н. э. Где-то в окрестности этого 3000 года до н. э. по всему миру и во многих точках древнего Средиземноморья началось нечто принципиально новое — формирование достаточно развитых городских древних цивилизаций 

Метафизическая война
Сергей Кургинян , 24 декабря 2014 г.
опубликовано в №109 от 24 декабря 2014 г

Аполлоний Родосский подробно повествует о том, как аргонавты постигали с помощью священных обитателей Ливии особо мощные ливийские таинства. Еще раз обратим внимание читателя, что священные обитатели Ливии никогда не стали бы раскрывать такие таинства чужакам. А значит, аргонавты для этих самых священных обитателей Ливии — вовсе не чужаки. Они образуют вместе с ливийцами некий единый род, имеющий единый корень. И этот корень очень тесно связан с тождеством между совсем родной для аргонавтов богиней Афиной и, казалось бы, чужой для аргонавтов ливийской богиней Нейт.

Даже если бы о тождестве Нейт и Афины говорил только великий Платон, это уже заслуживало бы предельного внимания. Но вот мы убедились, что о том же самом говорит Аполлоний Родосский. А еще мы убедились, что заслуживающие доверия исследователи говорят о пеласгической хтонической догреческой Афине. И о том, что именно такая Афина тождественна Нейт. А ведь именно разговор о пеласгах и об Аркадии привлек наше особое внимание к Вергилию. Утверждающему, что род Энея, основавшего Рим, является аркадским, то есть пеласгическим.

Согласитесь, что усердие, с которым римляне хотят доказать, что эллины, в отличие от них, не являются народом, обладающим по-настоящему древними корнями, впечатляет. И что речь идет не об усилии отдельных римлян, а о некоем коллективном усилии, которое вполне можно назвать поиском своей идентичности. Идентичность эта ищется по принципу «мы не чета каким-то там полуварварским эллинам, у нас по-настоящему древние корни».

Исследуя даже не эти корни как таковые, а процесс поиска римлянами этих корней, мы, наконец, вместе с аргонавтами, добрели до Ливии, где, в силу тритонидского рождения Афины (а что может быть мощнее обстоятельств рождения?), и возникает тождество между Афиной и Нейт.

Мы уже убедились в том, что аргонавтов опекают священные обитатели Ливии. Мы начали знакомство с этими обитателями. А поскольку исследование процесса формирования римской идентичности как идентичности, которая не чета греческой, требует внимательного рассмотрения деталей, то, начав это знакомство, мы не должны проявлять пренебрежение ко всему, что касается существа священных обитателей Ливии, посвятивших в свои таинства родственных этим существам — и потому ими опекаемых — аргонавтов.

Поэтому вчитаемся в то, что касается странствий аргонавтов по Ливии.

Повествуя о тех несчастиях и бедах, которые претерпели аргонавты, неся по ливийским пустыням свой корабль, Аполлоний Родосский настойчиво утверждает, что аргонавты проявили потрясающую силу и доблесть. Что они продемонстрировали способность к неслыханным трудовым усилиям. Что они сочетали эту способность с аскетизмом. И что они смогли «муку такую осилить»только потому, что «подлинно были они от крови бессмертных».

«От крови бессмертных»... Речь, как мы понимаем, идет именно о корнях идентичности. И ведь не говорится прямо, без обиняков: корни эти таковы...

Вместо этого нашему вниманию (равно как и вниманию современников) предлагается некая притча, требующая расшифровки. Не можешь расшифровать — знакомься с совокупностью сведений и на этом успокойся. А если можешь расшифровать... Что ж, это твоя расшифровка. И Аполлоний Родосский за нее как бы не отвечает.

За нашу расшифровку он, конечно, не отвечает. Но одно дело расшифровка, а другое — сведения, которые он сообщает. И порой эти сведения настолько однозначны, что их расшифровка тоже... Впрочем, давайте не настаивать на однозначности нашей расшифровки, а вместо этого просто вчитываться в сообщаемые первичные сведения.

Итак, скитаясь по Ливии, аргонавты, наконец, подошли к некоему знаменитому месту. Что это за место? Слово Аполлонию Родосскому:

К месту они подошли знаменитому, где ужасный
Змей Ладон еще вчера охранял золотые
В поле Атланта плоды. При нем Геспериды резвились
С песней чудесной своей. А ныне чудовищный этот
Змей был Гераклом повержен и возле яблони брошен,
Только дрожал еще кончик хвоста. С головы до темной
Был он спины неподвижен совсем и уже бездыханен.

Разве такие сведения могут быть разным образом интерпретированы? Нет, интерпретация — если вообще тут нужно говорить об интерпретации — может быть только одна. Аргонавты дошли до священного места, где произрастали золотые яблоки Гесперид. Это место охранялось змеем Ладоном. Змея убил Геракл, похитивший священные яблоки Гесперид. Аргонавты лицезрят агонизирующего змея, пораженного Гераклом, обобранные им яблони и этих самых Гесперид, которые, пребывая рядом с агонизирующим змеем... Впрочем, пусть о том, что делают Геспериды, а также о том, что аргонавты действительно лицезрят, читатель знакомится по оригиналу.

Близ него [агонизирующего змея Ладона — С.К.]
Геспериды, над головой своей русой
Белоснежные руки подняв, протяжно стенали.
К ним герои толпой подошли. Геспериды же тотчас
Стали с их появлением землей и пылью. Единый
Понял божье чудо Орфей и воззвал, умоляя...

Мольба Орфея изобилует разного рода конкретикой, которую можно опустить. Укажем вкратце, что Орфей называет данных священных обитательниц Ливии и нимфами, и владычицами, и светлыми разумными богинями, и представительницами священного рода Океана; что Орфей просит данных священных обитательниц Ливии о том, чтобы они показали странникам-аргонавтам, где именно находится источник воды; что за это Орфей обещает, что по возвращению в Ахейю «много тысяч даров вам дадим, как и главным богиням».

В итоге Геспериды, сжалившись, предстают перед аргонавтами сначала в виде травы, потом в виде деревьев, причем разных деревьев:

Тополем черным стала Геспера, Эрифеида
Вязом предстала очам, а Эгла — священною ивой.

Далее, выйдя из-за деревьев уже в виде тех самых существ с белоснежными руками, которых аргонавты увидели вначале, священные сущности Ливии, именуемые Гесперидами, рассказали аргонавтам о бесчинствах Геракла. И о том, где именно находится сотворенный этим негодяем источник чистой воды.

Узнав, где именно находится этот источник, аргонавты утолили жажду, а кое-кто из них, увидев тропу Геракла, пустился вдогонку за великим героем, проклинаемым ливийскими Гесперидами.

Это плохо кончилось. Потому что, как повествует Аполлоний Родосский, Ливия является местом змей. Причем это змеи, которые выросли из крови Горгоны Медузы. Якобы когда Персей пролетал над землей Ливии, кровь убитой им Горгоны пролилась на землю. И из нее-то и появились ужасающие змеи, от которых должны бы были погибнуть все аргонавты, мучительно переживавшие гибель своего товарища, укушенного змеей, и понимавшие, что их должна постигнуть та же участь. Горе аргонавтов разделяли Геспериды, оплакивавшие погибшего от укуса змеи вместе с аргонавтами.

Оплакав товарища, аргонавты, дотащившие свой корабль до озера Тритониды, возле которого они и встретили Гесперид, начали странствовать по озеру, пытаясь выйти в море. Но сделать они это смогли, только когда всё тот же Орфей, особо чуткий ко всему, что связано со священными обитателями Ливии, убедил аргонавтов посвятить этим обитателям имевшийся у странников «большой аполлонов треножник».

После этого посвящения к аргонавтам пожаловал бог Тритон, который принял в дар треножник Аполлона и в качестве ответного дара подарил аргонавтам ком ливийской земли. Сказав при этом:

Вот, держите, друзья! Никак не смог бы дороже
Вам, попавшим сюда, подарка я предоставить.

Почему ком ливийской земли должен быть для аргонавтов таким дорогим подарком? Это загадка, которую надо разгадывать. А разгадки могут быть разными. Поэтому я предлагаю остаться на территории несомненного, каковым является встреча аргонавтов с Гесперидами, посещение ими сада Гесперид. Что это за сад? Кто такие эти Геспериды?

Сад Гесперид находится на крайнем Западе, на краю мира. У берегов реки Океан. В саду растет священная яблоня, плодами которой являются яблоки, дарующие вечную молодость. Эту яблоню Гера, жена Зевса, верховного бога Олимпа, получила как свадебный подарок от богини Земли Геи. Геспериды охраняют яблоки вечной молодости. Они — дочери титана Атласа (Атланта). Того самого, который держит на своих плечах небесный свод. Вот что говорит об этом Гесиод:

Держит Атлант, принужденный к тому неизбежностью мощной,
На голове и руках неустанных широкое небо
Там, где граница земли, где певицы живут Геспериды.

По Гесиоду, матерью Гесперид является сама Нюкта, богиня ночи:

Ночь родила еще Мора ужасного с черною Керой.
Смерть родила она также, и Сон, и толпу Сновидений.
Мома потом родила, и Печаль, источник страданий,
И Гесперид — золотые, прекрасные яблоки холят
За океаном они на деревьях, плоды приносящих.

Живут Геспериды за океаном, рядом с Горгонами. Гесиод, перечисляя детей Фаманта и Электры, дочери «Океана глубокотекущего», говорит о том, что рожденные от этого брака Горгоны живут за славным Океаном, «Рядом с жилищем певиц Гесперид, близ конечных пределов Ночи...»

Иногда Гесперид именуют Атлантидами, сообщая, что охраняемые ими яблоки находятся в земле гипербореев.

Наиболее подробно о Гесперидах говорится в мифах о подвигах Геракла.

Похищение золотых яблок, охраняемых Гесперидами, — один из подвигов Геракла. Которого очень невзлюбила жена Зевса богиня Гера. И которому, в силу этого, пришлось сносить разные унижения, в числе которых было исполнение поручений царя Эврисфея.

Эврисфей изгалялся как мог, поручая Гераклу совершать немыслимое. В числе прочего он поручил ему похищение этих яблок. Геракл убил стоглавого дракона Ладона, который стерег яблоки вместе с Гесперидами, и забрал эти самые золотые яблоки, дарующие вечную молодость. Выполнив поручение Эврисфея, Геракл доставил ему три золотых яблока Гесперид. Но затем богиня Афина возвратила эти яблоки Гесперидам.

Псевдо-Аполлодор, неизвестный древнегреческий автор, сообщает, что Геракл, освободив Прометея, «пришел к гиперборейцам, где находился Атлант». Придя к Атланту, Геракл был уже предупрежден Прометеем о том, как именно Атлант будет пытаться обманывать дерзкого охотника за яблоками. «Помня о совете Прометея, сказавшего ему, чтобы он сам не отправлялся за яблоками, а, взяв на плечи небесный свод, послал за ними Атланта», Геракл последовал совету великого титана — предсказателя судеб. «Атлант, срезав у Гесперид три яблока, пришел к Гераклу и, не желая принять обратно на свои плечи небесный свод, сказал, что он сам хочет отнести яблоки Эврисфею, и попросил Геракла подержать небесный свод вместо него. Геракл согласился на это, но сумел с помощью хитрой уловки вновь переложить небесный свод на плечи Атланта. Прометей дал ему совет, чтобы он предложил Атланту принять на свои плечи свод небес на то время, пока Геракл сделает себе подушку на голову. Выслушав это, Атлант положил яблоки на землю и принял на свои плечи небесный свод. Так Гераклу удалось взять яблоки и уйти. Некоторые же сообщают, что Геракл не получал этих яблок от Атланта, а сам их срезал, убив сторожившего их дракона. Принеся яблоки в Микены, Геракл отдал их Эврисфею, а тот, в свою очередь, подарил их Гераклу. Взяв эти яблоки от Геракла, Афина вновь унесла их обратно: было бы нечестием, если бы эти яблоки находились в другом месте».

Как мы убедились, Аполлоний Родосский настаивает на том, что Геспериды жили вблизи озера Тритонида, где и находился волшебный сад, куда пожаловал Геракл.

Конечно, разные авторы указывают на разное местоположение этого сада. Хотя чаще всего его помещают либо на одном из западных островов Европы, либо в ливийских Атласских горах. Но текст Аполлония Родосского не допускает никаких разночтений. А мы здесь заняты чтением именно Аполлония Родосского.

Впрочем, отнюдь не он один говорит о Гесперидах как о священных обитателях Ливии. То же самое говорит и Диодор Сицилийский (ок. 90–30 гг. до н. э.).

«Получив приказ совершить последний подвиг (разные авторы именуют этот подвиг то последним, то предпоследним — С.К.) — принести золотые яблоки Гесперид, Геракл снова отбыл в Ливию. Относительно этих яблок среди мифографов существуют различные мнения. Одни считают, что это были золотые яблоки, которые росли в каких-то расположенных в Ливии садах Гесперид под неусыпной охраной ужасного дракона. Другие же говорят, что Геспериды владели отарой овец исключительной красоты, которые по причине этой красоты и названы у поэтов золотыми агнцами. Подобно тому, как и Афродиту называют золотой из-за ее прекрасного облика».

Диодор Сицилийский, конечно же, не только размещает сады Гесперид именно в Ливии, но и считает, что версия овец крайне проблематична. И приводит эту версию только для полноты картины. Сообщив читателю, что к чему, Диодор подводит черту, сообщая: «Убив стража яблок и доставив яблоки к Эфрисфею, Геракл окончил свои подвиги». Вновь сообщаю тем, кого это интересует, что Диодор считает, как мы убедились, этот подвиг Геракла последним, тогда как часто он именуется предпоследним, а последним — взятие Гераклом из Аида адского пса Кербера.

Впрочем, последовательность подвигов Геракла для нас здесь решающего значения не имеет. А имеет значение то, что Ливия — это не только территория, на которой обитают Тритон и Тритониды, не только место рождения Афины Тритогенеи (по этой причине отождествляемой с ливийской Нейт), но и территория, на которой обитают Геспериды, растут золотые яблоки и так далее. Всё это поднимает значение Ливии как особой священной территории. Причем территории, связанной с древнейшими пеласгическими Афинами, Афинами Кекропа, Эрихтония, Афинами змеиных культов, Афинами догреческого матриархата.

За дополнительными сведениями читатель может обратиться всё к тому же А. Ф. Лосеву, написавшему с А. А. Тахо-Годи книгу «Греческая культура в мифах, символах и терминах». В книге есть большая глава, посвященная Афине Палладе. В ней Лосев и Тахо-Годи настойчиво подчеркивают и то, что Афина оставалась равной Зевсу даже в патриархальный период, и то, что она просто верховодит в эпоху матриархата:

«Источники дают нам указание на самые мрачные времена дикости, когда, оказывается, Афина тоже не отсутствовала. Мы имеем в виду человеческие жертвы в культе этой древней Афины, что является самым резким, самым неожиданным контрастом ко всему, что думает популярная литература о классической Афине Палладе. Мы располагаем двумя свидетельствами Порфирия о культе Афины в Лаодикии на Кипре».

Приводя эти свидетельства Порфирия, Лосев и Тахо-Годи сообщают нам о том, что наиболее архаическая, догреческая, матриархальная Афина (та самая, которая отождествляется с ливийской богиней Нейт) — «не только чудовище, но и людоед». Далее нам сообщается, что «в конце концов, Афина это есть та самая древняя универсальная Великая Мать, которая зарегистрирована решительно во всех материалах архаической мифологии всех стран, которая является и родительницей, и губительницей всего живого».

Проводя далее параллели с Деметрой и элевсинскими мистерями, Лосев и Тахо-Годи констатируют, что при всей правомочности этих параллелей «если вообще говорить об истоках мифологии Афины, то, повторяем, мы здесь сталкиваемся не только с Деметрой, но и вообще с Великой Матерью периода матриархата».

Лосев и Тахо-Годи обсуждают в деталях различия классической и архаическо-хтонической Афины. Они приводят, в числе прочих, повествование Псевдо-Аполлодора об Асклепии, который «став искусным врачевателем и накопив в этом занятии большой опыт, не только спасал от смерти, но и воскрешал уже умерших. Он получил от богини Афины кровь, вытекавшую из жил Горгоны, и использовал ту кровь, которая вытекла из левой части тела, людям на погибель, ту же кровь, которая вытекла из правой части, для спасения людей; этой же кровью он воскрешал мертвых».

Крайне интересен приводимый этими же авторами отрывок из «Иона» Эврипида, в котором сообщается, что две капли крови Горгоны Афина передала Эрихтонию, тому самому змееподобному повелителю наидревнейших Афин, которого должны были охранять дочери Кекропа. Сейчас мы убедимся, что великий трагик классического периода Эврипид способен передавать современникам древнейшие архаические традиции матриархального догреческого периода.

Креуса: Был Эрихтоний... Ну ты знаешь, старец...
Старик: Конечно, предок земнородный ваш.
Креуса: Ему дала Паллада при рождении
Старик: Ну что? Конца твоей я вести жду.
Креуса: Две ярых капли из крови Горгоны.
Старик: Но как дала она тот дар младенцу?
Креуса: В златой змее. Наследник — мой отец.
Старик: И вслед за ним владеешь ими ты?
Креуса: Да, и ношу в запястье, как ты видишь.
Старик: Но этот дар двойной. Каков же он?
Креуса: Есть капля там одна из полой жилы.
Старик: К чему она? Какая сила в ней?
Креуса: Недуг целит и жизнь она питает.
Старик: Ну а другой-то сгусток, тот зачем?
Креуса: Чтоб убивать. То яд из змей Горгоны.
Старик: Слила ль ты их иль носишь, разделив?
Креуса: Нельзя с хорошим смешивать дурное.

Обсуждая несколько слоев мифологии (древнейший, классический, антично-декадентский), Лосев и Тахо-Годи предлагают читателю еще и географический обзор, в котором анализируется степень архаичности тех или иных мифов в той или иной части Греции. И констатируют, что именно в Аркадии наиболее распространена архаическая мифология Афины.

Мы вновь сталкиваемся с пеласгической Аркадией как прародиной Энея. И тем самым с аркадийско-пеласгическим корнем римской идентичности. Но древнему Риму для противопоставления себя эллинским «поздно окультуренным полуварварам» мало догреческой пеласгической древности, в которую он как бы укоренен через своего родоначальника Энея, как мало ему и троянской древности. Древний Рим с невероятной жадностью рвется ко всё более и более древним, архаическим идентификационным пластам, в которые он якобы укоренен. Эта невероятная жадность прорыва к данным пластам, эта исступленность, с которой туда прорываются по принципу «глубже, глубже, глубже», намного важнее того, куда действительно прорываются. И в какой мере правомочны те или иные претензии.

Возникает намного более важный вопрос: зачем с такой исступленностью рваться к предельным глубинам, прекрасно сознавая, сколь они антигуманны по своей сути?

Вот на этот вопрос мы и пытаемся ответить.

Я уже обратил внимание читателя на то, что Аполлоний Родосский, восхищаясь аргонавтами, говорит: «Подлинно были они от крови бессмертных».

От крови бессмертных... Вот зачем нужны яблоки Гесперид, кровь Горгоны и многое другое. Чтобы корни твоей идентичности добрались до этой самой «крови бессмертных». Причем не обычным способом: «Наш предок Эней был сыном Венеры, а значит, и мы от крови бессмертных»... Нет, нужен другой, более напористый, разветвленный, изощренный и жестокий, способ укоренения, позволяющий заявить о своих особых претензиях.

Обнаружив, что точкой, выбранной для того, чтобы еще больше нарастить эти, пока лишь пеласгические, претензии и добраться до еще более глубокой архаики, выбрана Ливия... Установив, что эта самая Ливия нужна для того, чтобы отождествить Афину и Нейт и через это двинуться от пеласгической древности — к древности египетской дельты и всего того, что с этой древностью сопрягается, мы просто обязаны поговорить о богине Нейт.

Культовый центр богини Нейт действительно расположен в Саисе. Но до каких глубин египетской древности позволяет добраться адресация к Нейт? Потому что Египет времен Платона — это не то, что надобно ревнителям предельно древней идентичности Рима. Нужен другой Египет. Какой же именно?

В первый раз попав лет 15 назад в Каирский музей, я почему-то остановился у стелы, датируемой 3000 годом до н. э. Где-то в окрестности этого 3000 года до н. э. по всему миру и во многих точках древнего Средиземноморья началось нечто принципиально новое — формирование достаточно развитых городских древних цивилизаций. Современная археология позволяет утверждать, что реально обнаружено, так сказать, по ту сторону спекуляций, только две более древние городские или квазигородские цивилизации — Иерихон и Чатал-Хююк. Об этом, возможно, еще придется поговорить отдельно. Здесь же важно другое — то, что 3000 год до нашей эры — это, конечно, очень и очень почтенная древность. Но нет ничего экстраординарного в том, что нечто создано аж в 3000 г. до н. э.

Особо экстраординарно в стеле другое — насколько она изысканна. Для того, чтобы создать столь изысканное произведение, нужно, чтобы его создатель мог опереться на традицию, причем довольно мощную. А значит, у создателей стелы была возможность опереться на какие-то зачатки утонченности и умелости, размещенные в IV или V тысячелетии до н. э. Современное человечество почти не может столкнуться с такими зачатками. Говоря об этом «почти», я опять же имею в виду всё тот же Чатал-Хююк, где некая начальная изысканность и утонченность присутствуют. Но оставим в стороне это. И признаем, что, кроме реально датируемой древнеегипетской древности, есть и еще бóльшая древность, о наличии которой мы можем говорить только по косвенным признакам. И что при этом косвенные признаки являются достаточно надежными.

Неужели именно туда были устремлены древние римляне, формирующие свою идентичность, свою исключительность?

Богиня Нейт открывает путь к чему-то подобному. Да-да, к чему-то подобному, желанному и исключительному, а не к какому-то там Саисскому культовому центру эпохи греческой классики. Кстати, греки очень не любили Египет как таковой. Он был им враждебен. И потому, конечно же, им хотелось приобщаться не к обычному Египту, сколь угодно древнему, а к чему-то альтернативному любой египетской древности. Настолько же альтернативному, насколько древность пеласгическая, догреческая, альтернативна собственно греческой древности.

Ну, так вот, если и впрямь хотелось этого, то Нейт вполне должна была быть желанной. И потому, что Нейт — это дельта. То есть Нижний Египет. А Нижний Египет (Египет Сета) был в древнейшие времена покорен Верхним Египтом, Египтом Гора. И потому, что Нейт — это в чем-то Ливия. А Ливия — это не вполне Египет. И потому, что Нейт действительно адресует к древнейшему.

Ведь мифологические напластования (архаические, классические, постклассические слои) можно обнаружить не только в Древней Греции. Такие же напластования есть в мифологии Египта. Разбирая древнейшие напластования в рамках египетской мифологии, анализируя тождественность древнейшей Нейт и древнейшей Афины, обнаруживаешь, что эта самая древнейшая Нейт — действительно праматерь богов. Что скрещенные стрелы, этот символ Нейт, который я предлагаю запомнить читателю, есть уже на памятниках Первой династии. Что в Абидосе, этом важнейшем культовом центре наидревнейшего Египта, найдена деревянная табличка, в которой говорится о святилище Нейт, существовавшем уже в 3100 г. до н. э.

Вдумайся, читатель! Это настоящая табличка! Это не рассуждения о каких-то древнейших цивилизациях, реальных доказательств существования которых просто не существует.

Продолжение следует.

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-28

 ________________________

Античные руины Leptis-Magna (Ливия)

Просмотреть встроенную фотогалерею в Интернете по адресу:
http://ussr-2.ru/index.php/sut-vremeni/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii/2014-3?showall=1&limitstart=#sigProGalleriaf1d580c1e5

 


17.12.2014 Судьба гуманизма в XXI столетии №108

 

Ливийские богини говорят о том, что есть некая мать, которая выносила в своем чреве всех аргонавтов, и что ей надо отплатить. Но общей обычной матери у всех аргонавтов нет. Значит, речь идет о каком-то священном начале, которое может быть названо материнским 

Метафизическая война
Сергей Кургинян , 18 декабря 2014 г.
опубликовано в №108 от 17 декабря 2014 г

Многие авторитетные историки — как современные, так и античные — приводят доказательства того, что древние греки отождествляли своих богов с богами других народов. В череде таких отождествлений, зачастую путаных и противоречивых, важное место занимает достаточно отчетливое отождествление богини Афины с египетско-ливийской богиней Нейт.

Свидетельства наличия именно такого отождествления имеются в большом количестве. И являются достаточно внятными. К числу наиболее внятных, развернутых и существенных свидетельств относится, конечно же, диалог Платона «Тимей», который мы уже обсудили.

Тут важно, прежде всего, особое значение Платона как величайшего древнегреческого мудреца, ставшего властителем умов для многих поколений философов, живших в постантичные эпохи.

Но крайне существенно и то, в связи с какой темой говорит Платон об этом отождествлении и с какой развернутостью. Он говорит о нем со ссылкой на древнеегипетские жреческие авторитеты (конкретно — на некоего саисского жреца). И он говорит о нем в связи с Атлантидой, которую обсуждает крайне подробно.

Как бы ни было существенно то, что Платон обсуждает тождество Нейт и Афины именно в связи с Атлантидой, я категорически отказываюсь от поспешного сооружения мостов между древнегреческой и атлантической темой. Я отказываюсь от этого, прежде всего, потому, что наведение таких мостов является наиболее соблазнительным, а от соблазнов всегда надо отказываться. Я отказываюсь от этого еще и потому, что тема Атлантиды существенно скомпрометирована рассуждениями конспирологов. И наконец, я отказываюсь от поспешного, именно поспешного перехода к этой теме, потому что есть темы более однозначные и ничуть не менее важные. Была Атлантида, не была, что она такое — сие находится в сфере слишком неочевидных и слишком неоднозначных гипотез. А вот всё, что касается богини Нейт, которую устойчиво отождествляют с Афиной, носит отпечаток гораздо меньшей спекулятивности.

Богиней Нейт занимались многие авторитетные ученые, располагавшие серьезным историческим материалом. И раз уж мы столкнулись с тем, что важная для нас богиня Афина, в своей древнейшей ипостаси имеющая прямое отношение к пеласгам (от которых произошел род Энея, этого создателя Рима), — это богиня Нейт, то предлагаю заняться всем, что следует из этого утверждения. Прежде всего, еще раз обращу внимание читателя на неслучайное пребывание аргонавтов в Ливии. На то, что только попав туда и воспользовавшись для своего спасения заклятиями ливийских богов они спаслись от преследований. Причем попали аргонавты в Ливию именно потому, что эта самая Ливия как-то связана с их родиной, Древней Грецией. И совершенно ясно, что важнейшим слагаемым этой связи является рассматриваемое нами тождество богини Афины и богини Нейт.

Ничуть не менее важно то, что Афину называют Тритонидой. А Тритонида — это ливийское озеро. Одним из эпитетов Афины является Тритониада (или Тритогенея). Была ли нимфа ливийского озера Тритонида матерью богини Афины, или же Афина просто родилась вблизи озера Тритонида... В мифах мы никогда не добьемся полной определенности в таких вопросах. Но то, что Афина связана с ливийским озером Тритонида — абсолютно очевидно.

Но у обсуждаемого нами Аполлония Родосского тема озера Тритонида развивается еще в одном направлении — ибо помощь аргонавтам оказывает не абы кто, а бог Тритон. Но Аполлоний Родосский — всего лишь современник Вергилия. То есть, по античным меркам, далеко не самый древний авторитет. И, обсуждая бога Тритона, необходимо указать, что впервые повествует о Тритоне наидревнейший греческий авторитет Гесиод.

Именуя бога Посейдона Энносигеем, Гесиод утверждает, что

От Амфитриты и тяжко гремящего Энносигея
Широкомощный, великий Тритон родился, что владеет
Глубью морской. Близ отца он владыки и матери милой
В доме живет золотом, — ужасающий бог.

Итак, уже Гесиод а) обсуждает бога Тритона и б) называет его «ужасающим богом». Тритона именовали «вестником глубин». Во время потопа он по приказу Посейдона затрубил, и волны отступили. Именно Тритон, найдя раковину и обработав ее надлежащим образом, затрубил во время сражения с гигантами, обратив гигантов в бегство. Тритона изображают в виде человека, у которого вместо ног хвосты дельфина. И есть основание считать, что существует параллель не только между Нейт и Афиной Тритогенеей, но и параллель между Тритоном как очень древним богом Средиземноморья и иным, ничуть не менее древним, богом Дагоном.

Дагон, изображавшийся как получеловек-полурыба, упоминается в аккадских документах XXIII века до н. э. как верховное божество правобережья среднего Евфрата. В текстах Саргона Аккадского Дагон/Даган выступает как бог шумеро-аккадского пантеона. Там говорится, что Саргон падает ниц перед Даганом. Известны жрецы Дагана, впадавшие в пророческий экстаз. Древние ханаане считали Дагона отцом богов, Филон из Библа (I век н. э.) описывает финикийские верования и проводит параллель между Дагоном и Хроносом. Специфическая рыбоподобность Дагона позволяет специалистам проводить параллель между ним и Эа, или Энки — одним из трех великих шумеро-аккадских богов (два другие — Ану и Энлиль).

Энки изображался окруженным источниками вод, с рыбьим хвостом (кстати, такие боги есть по всему миру, включая Южную Африку). Энки сотворил из глины людей, предупредил Ноя/Зиусудру о том, что Энлиль, который, в отличие от него, не любил людей, желал организовать великий потоп и погубить людей, побудил Ноя/Зиусудру построить ковчег для спасения от потопа и...

Впрочем, подробное обсуждение деталей шумеро-аккадской мифологии нас увело бы слишком далеко. Достаточно указать на параллель между Дагоном/Энки и Тритоном. И на особую роль последнего в спасении аргонавтов. Указав на это и оговорив, что речь идет не об относительно поздних построениях Аполлония Родосского, а о сведениях Гесиода, которые в том, что касается Древней Греции, носят как бы первоначальный характер, и проложив пунктирную дорожку из древнегреческого мира в совсем древние шумеро-аккадские миры, можно вернуться к Аполлонию Родосскому.

Сообщая о том, что подвиг Ясона мог стать напрасным, Аполлоний далее говорит о пожалевших этих героев «ливийских героинях». Для нас важно, что именно говорит об этих героинях Аполлоний Родосский. И потому необходимо процитировать сказанное им буквально.

Вначале он говорит о том, что аргонавты

...разметав в пыли свои русые кудри,
Целую ночь напролет изнывали в жалобных стонах,
Все могли бы теперь навек распрощаться с жизнью
И остаться бесславными и неизвестными в людях...

А затем Аполлоний переходит к тому, что спасло его героев от этой ужасной участи. Спасли же героев, «в безысходности силы терявших»,

...Все героини ливийские, мест хранители этих,
Те, что, когда явилась Афина из темени Зевса,
Ей навстречу пришли, омытые в водах Тритона.

Итак, аргонавтов спасли некие ливийские богини, которые особым образом отнеслись к родившейся на берегах Тритониды Афине, она же, как мы уже убедились, — Нейт. Эти ливийские богини пожалели аргонавтов именно потому, что они принадлежат к народу, опекаемому Афиной. Таким образом, мы убеждаемся, что где-то в Ливии есть богини, вышедшие навстречу Афине/Нейт, когда она родилась. И что только эти богини и еще более мощное, по-видимому, божество — Тритон — могут помочь аргонавтам в их ужасной беде. И помощь эта оказывается аргонавтам потому, что они опекаются Афиной, которая имеет особое отношение к Ливии. Вдумаемся: аргонавтам нужно добраться аж до Ливии, чтобы получить особо мощную помощь Афины.

Казалось бы, доберись до любого греческого храма Афины, которых много, и там проси о помощи. Но эти храмы могут оказать только слабую помощь. А нужна помощь наисильнейшая. Которая может быть оказана только в Ливии. Наисильнейшая помощь Афины может быть оказана только в Ливии, понимаете? Как же прочно должна быть Афина связана с Ливией для того, чтобы мучительно пропихивать аргонавтов в эту самую Ливию!

Встретившись с тремя ливийскими богинями, которые сильнее в плане желанной помощи, нежели все остальные (притом что эта помощь связана с Афиной), Ясон узнает, что эти богини всё знают про аргонавтов:

Знаем мы, что пошли вы искать руно золотое,
Знаем о ваших трудах, и сколько вы претерпели,
И на суше, и сколько на море вынесли бедствий.
Мы, богини, живущие здесь, мы — с голосом звонким,
Ливии мы героини, заступницы этого края.

Предлагаю вдуматься еще раз! С какой стати заступницы «этого» африканского края, весьма далекого от родины аргонавтов, начнут помогать чужестранцам, причем с особым рвением? Они могут так помогать только своим. А значит, аргонавты должны быть для ливийских богинь более своими, чем сами ливийцы. И более своими, чем те божества, которых они встречали поближе к своей родной Греции. Те божества или менее свои для аргонавтов, или менее мощны. Настоящей близостью и мощью обладают, как выясняется, только ливийские богини. Почему-то они обладают особой мощью. Но они же обладают еще и особой близостью к аргонавтам. Именно сочетание этой близости и мощи делает возможным спасение для обоснованно отчаявшихся героев. Какое же значение придает Аполлоний Родосский Ливии! Как она ему нужна! Как она для него священна! А казалось бы — подумаешь, Ливия... Ан нет. Великая, священная, родимая Ливия. Ливия-праматерь, Ливия-прародина и так далее.

Вчитаемся в то, как именно оказана помощь. Ливийские богини ведь не сами ее оказывают, они объясняют Ясону, кто и как это сделает. И что нужно сделать для того, чтобы помощь была оказана. Вот что они объясняют вождю аргонавтов:

Ну-ка, встань! Не печалься более так в огорченье!
Всех остальных подыми! Когда для тебя Амфитрита
Быструю Посидона сама отпряжет колесницу...

Амфитрита — мать Тритона. Посейдон — его отец. Таким образом, ливийские богини разъясняют непонятливому Ясону (он прямо сетует на то, что он не понял их разъяснений), что помогать ему будет Тритон. Который каким-то загадочным и наипрочнейшим образом тоже связан с Афиной. Иначе зачем он будет помогать совсем чужим для него безродным авантюристам? Значит, не безродные они для него, не безродные, понимаете? А небезродными они могут для него быть только в случае, если Ливия — это священнейшая земля, наипрочнейшими узами связанная со скитальцами, которые на ней неслучайным образом оказались. А за счет чего Ливия может оказаться такой землей? Только за счет всего того, что связано с рождением Афины и с тождеством между Афиной и Нейт. Так ведь?

Об этом ливийские богини говорят непонятливому Ясону с предельной ясностью, именуя Афину/Нейт матерью:

Матери вы тогда сполна своей отплатите,
Ради того, как трудилась она, вынося вас во чреве.
И в Ахейиду священную вы тогда и вернетесь.

Итак, ливийские богини называют чужую Ахейиду священной... Чужую ли? Чужая страна священной, по определению, быть не может. Это первое. И второе.

Ливийские богини говорят о том, что есть некая мать, которая выносила в своем чреве всех аргонавтов, и что ей надо отплатить. Но общей обычной матери у всех аргонавтов нет. Значит, речь идет о каком-то священном начале, которое может быть названо материнским. И что же это за начало, близкое для ливийских богинь? Конечно, таким началом может быть только Афина/Нейт. Но классическая олимпийская Афина девственна. Значит, ливийские богини говорят о более древней Афине, каковая, как мы убедимся, существует. И эта Афина очень близка к великой и ужасной священной матери, которую должны почтить аргонавты.

И всё это — кем изложено? Каким-нибудь певцом древнейшего матриархата? Нет, это всё в таком виде изложено Аполлонием Родосским. То бишь, считайте, Вергилием. А значит, мы имеем дело не с неким случайным заходом странников на случайную ливийскую территорию. Отнюдь не этим является для Аполлония Родосского (а раз для него, то в каком-то смысле и для Вергилия) попадание аргонавтов на ливийскую священную землю. К своей священной древности, к своим святым корням прикасаются аргонавты, попадающие в Ливию.

Ясон этого до конца не понимает. Но он понимает, что ему дарован какой-то слабый шанс на спасение. И что он просто обязан сообщить друзьям о случившемся. Он им и сообщает об этом. Причем в этом сообщении есть ценные детали. Вот что говорит Ясон аргонавтам:

Знайте, друзья! Передо мною, унылым сегодня
Три богини явились. Были они покрыты
Шкурами козьими с верха затылка и дальше по спинам
И по бедрам. Они на девушек были похожи.

Итак, речь идет о трех ливийских богинях, носящих козьи шкуры. Эти три богини приковывали к себе внимание самых разных исследователей. Чуть ниже я приведу читателям мнение академического, очень компетентного ученого, осмысливающего это обстоятельство. Но античность приковывала к отдельным своим загадочным эпизодам внимание не только академических ученых. Ею занимались люди, сумевшие погрузиться в античную стихию ничуть не в меньшей степени, чем академические ученые. Но убежденные в том, что аппарат любой академической науки (философии, истории, филологии, этнологии и так далее) не раскроет до конца то, что содержит в себе античная мифопоэтика. Среди таких людей немало дилетантов, предпочитающих визионерствовать по тем или иным античным поводам и не желающих по-настоящему трудиться, двигаясь по своему мифопоэтическому пути.

Но Роберт Грейвс, британский поэт, романист и критик, никак не принадлежит к числу пустопорожних легкомысленных фантазеров. Его отец — известный ирландский поэт. Его мать — потомок известного немецкого историка Леопольда фон Ранке. Сам же Роберт Грейвс (1895–1985) получил образование в привилегированном британском учебном заведении Чартер-хаус. Роберт окончил Оксфорд, дебютировал как поэт, потом уехал в Каир, где работал преподавателем университета. В 1935 году он получил престижную премию Готторна и премию Эдинбургского университета за исторический роман «Я, Клавдий». Это была его первая, но не последняя премия. Роберт Грейвс известен не только как поэт, но и как академический ученый. В 1961 году он получил в Оксфорде должность профессора. В 1970-м — стал почетным членом Американской академии искусств и наук.

Грейвс не жонглирует информацией об античности. Он относится к ней достаточно бережно. Можно спорить по поводу тех или иных его интерпретаций, но компетенция его заслуживает всяческого уважения. Кроме того, будучи и поэтом, и создателем исторических романов, и ученым, Грейвс схватывает в зыбкой и уклончивой стихии античности кое-что из того, что другие не схватывают. А поскольку меня интересуют не интерпретации Грейвса, а его информация, то обсуждение соображений Грейвса считаю вполне уместным. Тем более, что сводить всё к соображениям Грейвса я вовсе не собираюсь и в скором времени начну знакомить читателя с соображениями совсем уж академическими и при этом ни в чем не противоречащими тем данным Грейвса, которые я сейчас приведу.

В своей книге «Мифы Древней Греции» Грейвс, говоря о рождении Афины, подчеркивает, что именно пеласги считали, что Афина родилась на берегу озера Тритон в Ливии, где ее вскормили три ливийские нимфы, носившие козьи шкуры. Об этих нимфах (или героинях, или богинях) говорит, как мы убедились, Аполлоний Родосский. Для нас же здесь важно, что Афина, окруженная кормилицами, одетыми в козьи шкуры (и сама одетая в козью шкуру), адресует к пеласгическим, догреческим временам. Крайне важным для римлян в силу того, что им нужно продемонстрировать свое превосходство над греками в том, что касается древности рода.

Анализируя феномен девушек в козьих шкурах, Грейвс обращает внимание на то отождествление Афины и Нейт, которое осуществляет Платон и которое мы уже обсудили. Далее он, ссылаясь на Геродота, говорит о девственницах, являвшихся служительницами Нейт. И о том, что эти девственницы ежегодно проводили вооруженные поединки. Якобы в ходе одного из таких поединков Афина, воспитанная ливийским богом Тритоном, убила свою молочную сестру Палладу, дочь Тритона. Причем, когда Паллада уже собиралась наносить удар Афине, Зевс показал Палладе свою эгиду и этим отвлек ее внимание.

Сообщив эти сведения, Грейвс обсуждает передники из козьих шкур как элемент ливийской женской одежды. И приводит высказывание всё того же Геродота: «Одеяния и эгиду на изображениях Афины эллины заимствовали у этих ливиянок. Только одежда ливиянок — кожаная, а подвески на эгиде — не змеи, а ремни, в остальном же одеяние того же покроя». Грейвс также приводит суждение Геродота, согласно которому громкие вопли «ololy, ololy», издаваемые, как сообщил Гомер в «Илиаде», в честь Афины, имеют ливийское происхождение.

Грейвс обсуждает появление переселенцев из Ливии на Крите на рубеже 5–4 тысячелетия до н. э. По его оценке, большое число беженцев-ливийцев из Западной Дельты появилось на Крите после объединения Верхнего и Нижнего Египта фараонами Первой династии. Поскольку при таком объединении пострадал Нижний Египет, Египет Дельты, Египет бога Сета и богини Нейт, то определенные основания для разговора о беженцах, которые из дельты Нила перекочевали на Крит, существуют. Весомость этих оснований я оценивать не берусь, я просто привожу суждения Грейвса и всё.

Для Грейвса объединение Египта и исход из него «народа Дельты» — это первый шаг к переносу из Дельты Египта в Грецию культа Нейт/Афины. Второй шаг — экспансия Крита, обеспечившая распространение всего, что принесли на Крит беженцы, на северную (греческую и даже фракийскую) территорию.

Приводя несколько версий происхождения Афины, Грейвс утверждает, ссылаясь на авторитетных для него исследователей, что вся основная история рождения Афины представляет собой только отчаянную теологическую уловку, призванную избавить Афину от матриархальных черт. Эти черты мы имеем право назвать пеласгическими, догреческими и так далее. Грейвс считает, что ахейцы, то есть завоеватели, оседлавшие доахейских афинских пеласгов, настаивали на том, чтобы афиняне признали главенство патриархального бога Зевса. И признали свою главную матриархальную богиню Афину дочерью этого самого Зевса. Грейвс считает, что пионером в деле изгнания ахейцами пеласгического начала из религии и переводом этой религии с направления, задаваемого догреческим пеласгическим матриархатом, на направление, задаваемое ахейским и постахейским патриархатом, является Гесиод. Что он осуществляет серию далеко идущих манипуляций, которые в Новое Время назвали бы идеологическими.

К примеру, когда Зевс проглатывает Метиду, то в идеологическом плане это означает, что ахейцы уничтожают пеласгический культ титанов и приписывают всю мудрость — буквально съеденную Зевсом — этому своему божеству. Тут имеет место нечто наподобие обычая съедать сердце или мозг противника для того, чтобы обрести его силу или его мудрость.

Грейвс, опять же, ссылаясь на созвучные ему исследования, обращает внимание читателя на то, что ритуал съедания исполняется не только Зевсом, но и Кроносом, который съел многих, включая Зевса. Что Дионис рождается из бедра Зевса. Что в Национальной библиотеке Парижа изображены два человека, вскрывающие топором голову Геи для того, чтобы высвободить Кору, то бишь Деметру.

Съедание, по мнению Грейвса, означает покорение, порабощение. Этот ритуал осуществляют победившие сторонники патриархата с тем, чтобы обессилить богов матриархата, а через это и догреческих обитателей Греции, которые должны быть покорены.

Можно было бы упрекнуть Грейвса и тех, на кого он ориентируется, в избыточной фантазийности. Но вот что говорит, вторя по сути Грейвсу, А. Ф. Лосев, также вполне академический ученый, один из лучших знатоков античности.

Лосев настаивает на том, что Афина является догреческим божеством. И что поздние мифы о рождении Афины от Зевса и Метиды вписывают догреческую Афину в новую греческую реальность.

Называя поздней версию мифа о рождении Афины, согласно которой:

1) Зевс проглатывает Метиду для того, чтобы она не родила ребенка, который его погубит;

2) проглоченное мучает Зевса;

3) прибегнув к помощи бога-кузнеца Гефеста, расколовшего ему голову (в иной версии это делает Прометей), Зевс рождает из головы своей богиню Афину (вышедшую в полном боевом вооружении, с воинственным кличем и т. д.);

4) это событие произошло в Ливии у озера или реки Тритонида. И потому Афина получила прозвище Тритонида или Тритоногенея,

Лосев настаивает на том, что такая версия рождения Афины навязана этому божеству матриархата патриархатом.

Тем самым Грейвс, которого можно упрекнуть в мифопоэтической избыточности, и Лосев, этот эталон академичности, утверждают одно и то же.

Лосев утверждает также, что Афина, имевшая огромное значение даже в патриархальный период, в матриархальный период имела значение гораздо большее.

Лосев указывает на сохранение Афиной в патриархальную эпоху некоей относительной «матриархальной независимости». Он указывает также на древнее зооморфическое прошлое богини. И на то, что знаками этого прошлого являются сова и змея (Гомер именовал Афину совоокой, а в орфических гимнах ее именуют «пестровидной змеей»).

Лосев подчеркивает, что об особой роли Афины в покровительстве, оказываемом змеям (то бишь в сопричастности Афины хтоническим культам), сообщают многие античные повествователи. Он приводит сведения Геродота, согласно которым в городе Афины был храм богини Афины. И в этом храме якобы обитала огромная змея, служительница Афины и страж Акрополя. Древнейшие пеласгические Афины и Кекропс... Они же — и Эрихтоний... Хтонические допатриархальные, догреческие культы придавали змеям особое значение. Это, кстати, касается любой хроники.

Лосев пишет, что истоки мудрости Афины в ее хтоническом прошлом восходят к образу критской богини со змеями, что сова и змея охраняли дворец Минотавра на Крите.

Обсуждая эгиду Афины, чудеса, связанные с ее рождением, упавшее с неба изображение Афины — палладий, священное дерево Афины — маслину, именуемое деревом судьбы, — Лосев далее сообщает, что Афина «отождествлялась с дочерями Кекропа», что она мыслилась как судьба и великая мать, как родительница и губительница всего живого. И напоминает читателю о рассуждениях Апулея по поводу «Минервы Кекропической» (Минерва — это римское название Афины — С. К.).

Лосев настойчиво различает Афину эпохи оформления олимпийского культа и Афину как мощную, страшную, совоокую богиню догреческой архаики.

Убедившись в том, что оценки Лосева и оценки Грейвса не слишком далеки друг от друга и совпадают в том, что нас интересует в наибольшей степени, мы можем продвинуться дальше.

Продолжение следует.

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-27

 

Ковчег Тутанхамона. Здесь хранились сосуды с его внутренностями. Украшен кобрами и статуями богинь: Исиды, Нефтиды, Нейт и Селкит

 


19.11.2014 Судьба гуманизма в XXI столетии №104

 

Мы всё блуждаем по лабиринтам истории, пытаясь проверить гипотезу, согласно которой весь Запад оперся на пустоту. И что не с Гёте всё началось, а с Вергилия. И не с Вергилия даже, а с гораздо более древних времен, которые, в свою очередь, перекликаются с временами еще более древними

Метафизическая война
Сергей Кургинян , 20 ноября 2014 г.
опубликовано в №104 от 19 ноября 2014 г


Ясон и Медея

В диалоге «Тимей» Платон, конечно же, в первую очередь сообщает сведения об Атлантиде. И описывает эту самую Атлантиду вплоть до деталей. Притягательность этих сведений для алчущих тайнознания так велика, что все остальные темы, затрагиваемые Платоном в данном диалоге, естественно, отходят на задний план. И вот уже на протяжении тысячелетий все, кого поражают «атлантические» откровения Платона, ищут эту самую загадочную Атлантиду — каждый на свой лад. Кто-то — снаряжая экспедиции, а кто-то — перелистывая древние рукописи, вчитываясь в тексты древних авторов и так далее.

Между тем, помимо важнейших сведений об Атлантиде, Платон в этом диалоге сообщает нам ничуть не менее (а возможно, и более) важные сведения. Они касаются родства двух богинь: древнегреческой Афины Паллады и древнеегипетской богини Нейт. Но прежде чем перейти к этой теме, вчитаемся в данный диалог с тем, чтобы интересующее нас сообщение приобрело максимальный объем и глубину.

Участник диалога Критий говорит Сократу: «Послушай же, Сократ, сказание хоть и весьма странное, но, безусловно, правдивое, как засвидетельствовал некогда Солон, мудрейший из семи мудрецов».

Итак, нам предлагается в качестве носителя определенной информации афинский политик и законодатель Солон, родившийся ок. 640 г. до н. э. в Афинах и умерший в этом же городе ок. 559 г. до н. э. То есть мы имеем дело с достаточно древним и авторитетным источником (Солон и впрямь считается одним из семи главных мудрецов Древней Греции). Но если в нашей системе отсчета доминирует Троянская война, то речь идет о мудреце, жившем через много сотен лет после ее окончания. При этом Солон отнюдь не только мудрец — он политик. Причем из числа тех, кто реально укреплял господство тогдашних Афин. Например, в ходе войны с Мегарами за Саламин.

В Мегарах, кстати, сохранились небольшие остатки древних стен двух акрополей, один из которых был основан, по преданию, царем Каром, сыном Форонея, царя аргосских пеласгов. Потом начались волны нашествий, сметавшие пеласгов. Городом овладевали самые разные народы: лелеги, критяне. Потом — особо трагическое для пеласгических автохтонов нашествие дорийцев, в ходе которого погибает афинский царь Кодр.

Кодр... Если верить Диогену Лаэртскому, Плутарху и Проклу, а также комментариям к «Тимею» (они называются «Схолии»), то полулегендарная-полуисторическая родословная Крития и Платона такова.

Родоначальник — морской бог Посейдон. Он — отец Нелея, который вместе с братом-близнецом Пелием учредил Олимпийские игры, входил в число аргонавтов, воевал с Гераклом, убившим 11 из 12 сыновей Нелея (это описано у Гомера).

Правнуком того самого Нелея считался последний афинский царь Кодр.

Солон и Дропид были потомками Кодра. А Критий-старший — сыном Дропида. Критий-младший был внуком Дропида. А Платон — его правнуком. Итак, Кодридами, то есть потомком Кодра, являются и Солон, и Критий, и Платон.

Вот и замкнулись два сегмента древней истории. Один — совсем древний, пеласгический, а другой — связанный с Солоном, Критием и Платоном. В самом деле, Солон — один из потомков Кодра, как и все остальные, кого я только что перечислил. Авторитетность его сведений определяется, в том числе, и данной примечательной родословной.

В диалоге Платона «Тимей» Критий сообщает Сократу, что Солон «был родственником и большим другом прадеда нашего Дропида, о чем сам неоднократно упоминает в своих стихотворениях». (Всего сохранилось 283 строки стихотворений Солона из более чем пяти тысяч строк, написанных этим древним поэтом и политиком, считавшим, что поэзия и политика — это две грани одного и того же мастерства управления общественным мнением — С.К.).

Далее Критий сообщает Сократу, что Солон «говорил деду нашему Критию — а старик в свою очередь повторял это нам, — что нашим городом в древности были свершены великие и достойные удивления дела, которые были потом забыты по причине бега времени и гибели людей»«величайшее из них то, которое сейчас нам будет кстати припомнить, чтобы сразу и отдарить тебя, и почтить богиню в ее праздник (имеется в виду праздник богини Афины Паллады — С.К.) достойным и правдивым хвалебным гимном».

«Сократ. Прекрасно. Однако что же это за подвиг, о котором Критий со слов Солона рассказывал как о замалчиваемом, но действительно совершенном нашим городом?

Критий. Я расскажу то, что слышал как древнее сказание из уст человека, который сам был далеко не молод. Да, в те времена нашему деду было, по собственным его словам, около девяноста лет, а мне — самое большее десять».

Далее Критий рассказывает Сократу о том, что он, когда был еще мальчиком, принимал участие в одном празднике. На этом празднике присутствовал и его дед, тоже Критий. Один из членов их родовой общины — фратрии, Аминандр, стал восхвалять Солона за то, что тот был, по его мнению, не только наимудрейшим из мудрецов, но и «благороднейшим из поэтов».

Что же ему ответил на это дед? Дед, как сообщает Критий, «очень обрадовался и сказал, улыбнувшись: «Если бы, Аминандр, он занимался поэзией не урывками, но всерьез, как другие, и если бы он довел до конца сказание, привезенное им сюда из Египта, а не был вынужден забросить его из-за смут и прочих бед, которые встретили его по возвращении на родину, я полагаю, что тогда ни Гесиод, ни Гомер, ни какой-либо иной поэт не мог бы превзойти его славой».

В ответ на вопрос Аминандра о том, чего касалось сказание, привезенное из Египта, дед отвечает следующее:

«Оно касалось ... величайшего из деяний, когда-либо совершенных нашим городом, которое заслуживало бы стать и самым известным из всех, но по причине времени и гибели совершивших это деяние рассказ о нем до нас не дошел».

«Расскажи с самого начала, — попросил Аминандр, — в чем дело, при каких обстоятельствах и от кого слышал Солон то, что рассказывал как истинную правду?»

И дед начинает рассказывать.

Он говорит, что есть в Египте «у вершины Дельты, где Нил расходится на отдельные потоки, ном, именуемый Саисским; главный город этого нома — Саис, откуда, между прочим, был родом царь Амасис». (Это один из царей Саиса, при котором город особо процветал — С.К.)

«Покровительница города — некая богиня, которая по-египетски зовется Нейт, а по-эллински, как утверждают местные жители, это Афина: они весьма дружественно расположены к афинянам и притязают на некое родство с последними».

Нейт

Вот мы и дошли до интересующих нас сведений. Платон отождествляет не просто египетскую, а ливийскую богиню Нейт с Афиной.

Нейт — это одна из древнейших богинь египетского пантеона. Можно даже сказать, что в древнейшую эпоху она была праматерью богов. Нейт — богиня города Саис. Культ Нейт возник в западной части дельты Нила и в Ливии. Впоследствии он распространился по всему Египту. Ее называли «Великая Нейт, Мать богов Амунет, которая родила Амунтет, которая родила Рат-тауи, великую Ихет, родившую солнце». А еще Нейт называли «отец отцов и мать матерей».

Символ Нейт — две перекрещенные стрелы на щите — встречается уже в памятниках Первой династии. В очень важном для Древнего Египта Абидосе археологами найдена деревянная табличка. Считается, что эта табличка свидетельствует об основании святилища Нейт при личном участии царя Аха (ок. 3100 г. до н. э.).

Очень часто Нейт изображалась в «дешрет» — красной короне Нижнего Египта. Нейт явным образом особо связана именно с Нижним Египтом, а также с Ливией.

Нейт можно считать и супербогиней, подобной хаотическому океану, лишенной пола сущностью, предшествующей созданию мира. Но она же — и легендарная богиня ткачества (что, кстати, является дополнительным аргументом в пользу отождествления ее с Афиной Палладой).

Геродот сообщает о том, что ливийцы-кочевники приносят жертвы только Солнцу и Луне. Что все ливийцы совершают жертвоприношения этим божествам, но что жители области вокруг озера Тритониды совершают, помимо этого, жертвоприношения главным образом Афине, а потом — Тритону и Посейдону. Далее Геродот сообщает, что одеяние и эгиду на изображениях Афины эллины заимствовали у ливийских женщин. С той только разницей, что одежда у ливийских женщин «кожаная, а подвески на эгиде — не змеи, а ремни, в остальном же одеяние того же покроя. Даже и само название указывает на то, что одежда на изображениях Паллады ливийского происхождения. Ведь ливиянки носят поверх одежды козьи шкуры без шерсти, отделанные бахромой и окрашенные мареной». Из этого слова «айгес», означающего «козья шкура», эллины, как считает Геродот, «и взяли название эгиды».

Обращая особое внимание на религиозное значение озера Тритониды и реки Тритон, Геродот описывает неких авсеев и махлиев, живущих вокруг озера Тритониды и реки Тритон. Указав на то, что махлии отращивают себе волосы на голове сзади, а авсеи — спереди, Геродот далее пишет: «Афину же они почитают дочерью Посейдона и богини озера Тритониды. Поссорившись со своим отцом (отцом-Посейдоном — С.К.), она предалась Зевсу, и тот принял ее как свою дочь».

Почитающие Посейдона махлии, живущие к востоку от озера Тритониды и реки Тритон, почитают более всего Посейдона, а обитающие западнее авсеи — Афину. Но если и те, и другие считают Афину дочерью Посейдона, то речь идет о близких племенах, в равной степени имеющих ливийское происхождение.

А вот что историк Полибий сообщает о присяге карфагенского полководца Ганнибала, датируемой 216 г. до н. э.: присягающие клянутся «божеством карфагенян, Гераклом и Иолаем, Ареем, Тритоном, Посейдоном, божествами, взятыми в поход Солнцем, Луной, Землей, реками и водами, и всеми богами, обитающими в Карфагене...»

Древнейшие и самые авторитетные греческие классики — Гомер и Гесиод — называли Афину Тритогонией. При этом Гомер называл ее еще и Тритонией. То есть рожденной на берегах Тритона. Аполлодор же прямо говорит: «Когда же настало время родов, Прометей ударил Зевса по голове топором (другие считают, что этот удар нанес бог Гефест — С.К.), из головы выскочила в полном вооружении Афина, и это произошло у реки Тритона».

Аполлоний Родосский — поэт и грамматик, родившийся в 295 г. до н. э. то ли в Александрии, то ли в Навкратисе, и умерший в 215 г. до н. э. на Родосе. Его перу принадлежит знаменитое произведение «Аргонавтика». В Древнем Риме этому произведению давали высочайшую оценку. В числе тех, кто восхищался «Аргонавтикой» Аполлония Родосского, — исследуемый нами Вергилий. Это очень важно, поскольку мы все-таки идем по следу Вергилия. И нас интересуют не всевозможные родословные тех или иных богов и героев, способные пролить свет на обсуждаемую нами западную идентичность, а именно те родословные, которые имеют отношение к Вергилию.

Обсуждаемые Аполлонием Родосским родословные имеют самое прямое отношение к Вергилию. И заслуживают внимания как по этой причине, так и потому, что они высоко котировались в древнем мире и в последующие эпохи. И в силу этого могут пролить свет на интересующие нас обстоятельства.

Вот что пишет Аполлоний Родосский по поводу Афины и Ливии, обсуждая в четвертой книге «Аргонавтики» сон Ясона:

Все героини ливийские, мест хранители этих,
Те, кто когда явилась Афина из темени Зевса,
Ей навстречу пришли, омытые в водах Тритона,
Ныне в полуденный час, когда уже солнце палило
Ливию всю, героини встали возле Ясона.

Поскольку «Аргонавтика» Аполлония Родосского посвящена подвигам древнегреческого героя Ясона, решившего похитить золотое руно, подвигам друзей Ясона, аргонавтов, и таинству любви Ясона и Медеи, колдуньи, дочери царя Колхиды, служительницы темной богини Гекаты, оказавшей помощь Ясону, то я приведу читателю самые яркие моменты из этого произведения, предшествующие тому фрагменту повествования, в котором собственно рассматривается ливийский сюжет, поскольку в противном случае мне всё равно придется излагать историю Медеи, а я это сделаю заведомо менее поэтично, чем Аполлоний Родосский и упущу важнейшие детали.

Итак, Медея, ее отец, царь колхов Эет, Ясон, околдовавший колдунью Медею свой любовью, и само это золотое руно... А также другие персонажи, которые вокруг этого руна сгруппированы. Прежде всего — об Эете и его дочери.

Всю ту ночь Эет с мужами, что лучшими слыли
Между народом колхидским, обдумывал гибель героям
Быструю в доме своем. Сердясь на подвиг ужасный,
Гневом себя неустанным он распалял, угадавши,
Что деянье по воле его дочерей совершилось...

Итак, отец догадывается о том, что дочь Медея предала свой народ, свой долг жрицы и должна быть наказана. А Медея?

Вдруг она поняла, что не скрыть от отца свою помощь,
И что скоро она претерпит страданье иное.
Даже служанок-пособниц страшилась она. Ее очи
Ярким пылали огнем, в ушах постоянно звенело.
Часто к горлу она прикасалась и часто пыталась
Волосы рвать над челом, поддаваясь тягостной муке.

Так бы и сошла с ума преступница, если бы ей не помогла богиня Гера, своими советами исцелившая в Медее «дух окрыленный». Тогда Медея стала собираться с тем, чтобы завершить начатое дело и, передав Ясону золотое руно, бежать вместе с ним из дома. Она решила проститься не только с малолюбимым отцом Эетом, но и с горячо любимой матерью Халкиопой, она собрала в ларец свои тайные зелья и...

Стала она высыпать их в ларец. Потом целовала
Ложе, двойные двери, к стенам прикоснулась в спальне.
Вырвала прядь густую волос и оставила в доме
Памятью девства для матери милой. Вздыхая, сказала:

«Мать, уходя, я тебе оставляю девический локон!
Милая мать! Будь здорова ради себя и ушедшей!
Будь Халкиопа здорова и дом весь! О чужеземец,
Если бы море сгубило тебя до прихода в Колхиду!»

Далее Медея бежит к Ясону мимо храма и слышит напутствие титаниды, богини Луны:

«Бог жестокий тебе Ясона дал на страданье.
Ну, ступай же! всё претерпи! И поскольку умна ты,
Бремя сумей поднять печали, рождающей стоны.

Читатель, наверное, помнит, что история любви Медеи и Ясона кончается очень печально. Что Ясон предает Медею, а Медея, эта жрица темной богини Гекаты, мстит Ясону, убивая общих с ним детей. И после этого улетает на колеснице, дарованной ей Гекатой. Но всё это — еще впереди. И лишь богиня Луны, предупреждая Медею, говорит ей о необходимости быть настолько умной, чтобы поднять «бремя печали, рождающей стоны». Время этого бремени, повторяю, еще впереди.

Медея добегает до аргонавтов. Они кидаются ей навстречу. И...

Их обнимая, волнуясь и плача, им говорила:
«Милые, будьте защитой мне, злополучной, а также
И самих себя от Эета спасите. Ведь стало
Всё уже явным, и не найти никакого исхода.
На корабле нам надо бежать, пока не взойдет он
На быстроногих коней. Я дам вам руно золотое,
Стража драконов сумев усыпить. Но ты, чужеземец,
Вновь пред друзьями своими богам повтори обещанья
Те, что давал мне тогда, что я, уйдя за тобою,
Не окажусь в тоске о родных горемыкой позорной».

Ясон дает клятву. И аргонавты вверяют свою судьбу Медее, которая...

Сразу Медея велела направить к священной дубраве
Быстрый корабль, чтобы там похитить руно золотое
Ночью и увезти поскорей против воли Эета.
Речь ее в дело они претворили тут же поспешно.

Еще до рассветной зари корабль аргонавтов подплывает к священной дубраве, той самой, где хранится золотое руно. Медея и Ясон спускаются на берег. Идут к лугу, поросшему травой. Луг этот зовется «ложе барана», ибо именно там «впервые баран преклонил усталые ноги». Именно там, по веленью богов, этот золотой чудо-баран был принесен в жертву.

Итак, Медея и Ясон вдвоем вступают на эту заколдованную землю.

Вот вступили они по тропе в священную рощу
В поисках мощного дуба, руно где повешено было.
С облаком было сходно оно, что при утреннем солнце
Рдеет в жарких его лучах багряным румянцем.
Около дуба вверх простер огромную шею
Змей неусыпный, глядящий очами быстрыми зорко...

Увидев дерзких нарушителей покоя этого священного места, змей зашипел так, что все младенцы Колхиды заплакали, а матери в страхе стали их качать. Змей стал изрыгать «несметные клубы темного дыма», стал извиваться, готовясь пожрать наглецов. А Медея...

Змей извивался, но девушка смело пред ним предстояла,
Голосом сладким взывая к помощи Сна, чтоб сильнейший
Между богами пришел усмирить свирепого змея.
И умоляла богиню ночную, подземных царицу,

(ее покровительницу Гекату — С.К.),
Дать до конца свершить, что ею задумано было.
Следовал ей Эсонид, охваченный страхом. Прельщенный
Песней дракон понемногу стал расслаблять напряженно
Скрученный длинный хребет, выпрямляя несчетные кольца...

Медея сломала ветку можжевельника (вскоре читатель убедится, что эти детали немаловажны) и, произнося колдовские заклятья, сбрызгивая глаза змея колдовским зельем, прикоснулась этой веткой к глазам дракона. Дракон заснул.

Тут Ясон руно золотое с могучего дуба
По приказу Медеи сорвал. А она, стоя рядом,
Зельем тереть продолжала голову змея, пока ей
Не приказал Ясон к кораблю возвращаться обратно.

Они бегут обратно, дорога светится. Счастливый Ясон прижимает к себе золотое руно. Они всходят на корабль, Ясон говорит аргонавтам, что они могут пуститься в путь и что отныне и навеки Медея является его законной женой. Колхи преследуют аргонавтов. И гонятся за ними в открытое море. А аргонавты...

С ветром попутным неслись по волнам аргонавты по воле
Геры, желавшей скорее на горе Пелея дому
В Пеласгийскую землю из Эи доставить Медею.

Ну, вот вам, опять пеласги.

Они приплывают туда, куда ведет их жена бога Зевса, богиня Гера.

Медея готовит страшные искупительные жертвы. А аргонавты обсуждают обратную дорогу. Разные ее варианты. И разные пророчества, которые они получили, когда только отправлялись в путь. Обсудив одну из дорог, они далее начинают обсуждать и ту другую дорогу, которая по разным причинам кажется им наиболее манящей.

Вот что по этому поводу сказал один из аргонавтов, герой по имени Арг:

Есть, однако, для нас и другая дорога, жрецами
Найдена теми, кто Тритонидскую Фиву покинул
В дни, когда никто ничего не знал про данаев
Род святой и не мог проведать. (Разве что знали
Апиданийцы аркадяне — те, которые жили
Много раньше Луны, в горах желудями питаясь,
И не владели еще Девкалиды страной Пеласгийской.
Славен в те времена был полями обильный Египет,
Край туманный, родитель юношей прежде рожденных,
И река Тритон, широко текущая, ею
Весь орошаем Египет, и вышнею волей Зевса
Дождь не льется над ним и поля колосятся в разливах.
Некто, как говорят, оттуда кругом всю Европу
С Азией вместе прошел, полагаясь на силу и смелость
Войск своих и на мощь их. В этом походе возвел он
Многие города. Одни существуют поныне,
А других уже нет — ведь много веков миновало.
Эя доныне стоит, и в ней обитают потомки
Тех мужей, которых здесь водворил покоритель.
Предков своих имена хранят заботливо колхи.
Там на трехгранных столбах начертались пути и пределы...)

Это прорицание Арга, которое я, к сожалению, не могу воспроизвести целиком, получило священное подтверждение.

Так он сказал. Богиня сама им чудо явила
К счастью, и все, увидав, одобрили Арга:
«Здесь нам, здесь нам путь!» — закричали. Тут показался
В небе след луча, и велел он, где плыть надлежало.

Итак, они плывут. Колхи с ними напрасно борются. Но в итоге догоняют, окружают и уже потирают руки, обсуждая, как именно они предадут Медею в жертву богине Артемиде и так
далее.

Медея упрекает Ясона за трусливую готовность отдать колхам и ее, и золотое руно. И грозит ему своею местью. Ясон говорит Медее, что его тоже не устраивает такой, как сказали бы сейчас, минималистский сценарий. Но что у аргонавтов нет ни единого шанса победить окруживших их колхов. И что как минимум надо выиграть время.

Медея снова спасает Ясона, коварно заигрывая со своим братом Апсиртом, являющимся предводителем колхов, и заманивая этого брата туда, где его убивает Ясон.

Аргонавты, узнав по тайному знаку, что вождь колхов Апсирт и другие предводители убиты, нападают на колхов и начинают истреблять дружину Апсирта. После чего они садятся за весла. Оставшиеся в живых колхи бросаются в погоню. Богиня Гера сотворяет страшную грозу, мешающую колхам. А аргонавтов начинают носить ветры «по очень дальним путям».

Аполлоний Родосский говорит о том, что следы пребывания «Арго» можно увидеть в различных дальних местах, и задается вопросом:

...В такую далекость
Что увлекло? Нужда иль неволя? Ветры какие?
После того, как Апсирта убили, нещадная ярость
Зевса, царя богов, охватила за это деянье.
Он положил, что герои должны принять очищенье
От убийства только из рук эеянки Кирки

(знаменитая по гомеровской «Одиссее»
волшебница Кирка — С.К.),
А перед этим их ждут еще немалые беды.
Но неизвестным осталось решение это героям.

На аргонавтов насылаются бури. Их несет на скалы. Но тут...

Вдруг возглашать человеческим голосом стала та балка
Между другими, которую в киля средину вложила,
Для корабля долбленого взяв от Додонского дуба,
Ради Ясона сама дочь Зевса богиня Афина.

Я напоминаю читателю о додонском храме, додонском оракуле. О том, что Геродот связывает додонское святилище с Египтом. О связи этого святилища с пеласгийскими и иными древностями. И о том, что додонское святилище является, по Геродоту, близнецом ливийского.

Додонская балка велит аргонавтам странствовать. И они странствуют. Странствуя, встречают Кирку, шарахаются от нее, но, следуя за Медеей, проходят очищение у Кирки. Кирка узнает в Медее родственную душу, да и просто родственницу, всё понимает. Предвещает Медее горькие муки. Предупреждает, что колхи гонятся за ними по пятам. И что отец Медеи хочет отомстить ей за убитого брата.

Гера, понимая, как тяжек будет путь аргонавтов, договаривается с богами, готовыми оказать им помощь. Боги ведут аргонавтов сложным путем. Аргонавты чудом спасаются от множества опасностей, очень напоминающих опасности, подстерегавшие Одиссея. Минуют сирен, проходят между Сциллой и Харибдой. По поручению Геры, их ведет этим путем божественная Фетида, мать героя Ахилла, и другие боги.

Путь аргонавтов проходит мимо острова, на котором сокрыт серп, которым Кронос кастрировал своего отца Урана. Мимо народов, ведущих род свой от крови Урана. Но куда бы ни шли аргонавты, за ними следовали колхи, стремящиеся добыть Медею.

Медея, понимая, что ее могут передать колхам, вновь и вновь отваживает от этого замысла аргонавтов и тех, на чьих землях они оказываются. Медея трогает сердце царицы Ареты, жены царя Алкиноя. Жалея Медею и добавляя к этому чувству крупицы политического расчета, Арета существенно влияет на решение своего мужа-царя. Но царь сообщает Арете:

Не стану скрывать от тебя; я вот что придумал:
Если она еще девственна, будь ей отец повелитель;
Если же ложе с мужчиной делила, то я, конечно,
Не отдам от мужа ее, и если младенца
Носит она во чреве, предать врагам не позволю.

Поняв, что к чему, Арета...

Вестника вызвав к себе, его она вразумляет
Тайно внушить Эсониду сблизиться с девой-невестой...

Аргонавты организуют просторное ложе для Ясона с Медеей, устраивают царственную свадьбу. Об этом поведали Алкиною. Алкиной становится союзником аргонавтов. Совместно они отбивают колхов. И дальше движутся по предначертанному пути.

Вот и землю куретов они миновали под ветром...

Никуда нам, читатель, не уйти с тобой от куретов, пеласгов... Впрочем, к этим повторяющимся элементам «писания от Вергилия» добавляется нечто новое. Потому что аргонавты вдруг оказываются жертвами страшного ветра. Который, подхватив их злобным порывом, «по середине моря ливийского начал крутить их». Девять дней и девять ночей, пока не вступили в Сирт пловцы, «откуда судам не бывает возврата».

Ну вот мы и в Ливии, читатель. В той самой Ливии, откуда родом богиня Нейт, она же — Афина... В той самой Ливии, которая примыкает к некогда плодородной Сахаре. В той самой Ливии, которая может нам многое поведать по поводу так называемой римской, она же — западная, державоустроительной сущности.

Продолжение следует.

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-26

 


 Судьба гуманизма в XXI столетии


Мы всё блуждаем по лабиринтам истории, пытаясь проверить гипотезу, согласно которой весь Запад оперся на пустоту. И что не с Гёте всё началось, а с Вергилия. И не с Вергилия даже, а с гораздо более древних времен, которые, в свою очередь, перекликаются с временами еще более древними


Метафизическая война
Сергей Кургинян , 5 ноября 2014 г.
опубликовано в №102 от 5 ноября 2014 г

 

И вновь процитирую Геродота. «В том же саисском святилище Афины есть гробница того, чье имя я не считаю позволительным здесь разглашать» .

Геродот всё время настаивает на том, что он должен быть очень деликатен по отношению к определенным таинствам. Его тексты изобилуют оговорками: «не имею права разглашать», «обхожу молчанием». Итак, он не имеет права разглашать, чья именно гробница находится в саисском святилище Афины.

Что такое «саисское святилище»? Саисский ном — это одна из сорока двух областей Древнего Египта. Он расположен в дельте Нила. Его столицей является город Саис. Основательницей и покровительницей этого города считается воинственная египетская богиня Нейт. Весьма авторитетные исследователи, как древние, так и современные, проводят прямую параллель между этой египетской богиней и греческой богиней Афиной. Наиболее авторитетный из этих исследователей, конечно же, великий Платон. И тут хочешь не хочешь придется упомянуть его знаменитый диалог «Тимей», в котором рассказано о беседе мудреца Солона с неким египетским жрецом. Тема этой беседы — увы и ах — Атлантида. А Атлантида — это поле для бесконечных спекуляций. Но одно дело, когда Атлантиду обсуждают современные спекулянты, а другое дело, когда о ней сообщает Платон, чьи размышления и суждения нельзя не рассматривать уважительно, чего бы они ни касались.

Сначала Платон сообщает устами Тимея о том, как именно египетские жрецы относятся к эллинам... «Ах, Солон, Солон! Вы, эллины, вечно остаетесь детьми, и нет среди эллинов старца!.. Все вы юны умом, ибо умы ваши не сохраняют в себе никакого предания, искони переходившего из рода в род, и никакого учения, поседевшего от времени».

Далее он приводит сведения египетского жреца по поводу связи эллинов с Египтом: «Мне не жаль, Солон, я всё расскажу ради тебя и вашего государства, но прежде всего ради той богини, что получила в удел, взрастила и воспитала как ваш, так и наш город».

Саисский жрец безусловно ведет речь о богине Афине, она же — Нейт. Саисский храм был именно храмом богини Нейт, она же считалась богиней Афиной. Храм этот, как мы уже убедились, славился гробницей божества, имя которого Геродот боялся разглашать, считая это грехом. Поскольку нам всё время надо перебрасывать мосты через эпохи, то я приведу здесь читателю знаменитое стихотворение Шиллера. Да, да, того самого Иоганна Фридриха Шиллера, великого поэта, философа и драматурга, находившегося в очень сложных отношениях со своим современником Гёте. Того самого Шиллера, жена которого считала, что Гёте оперся на пустоту.

Надо же... обронила нечто, возможно случайное, одна безусловно очень умная и тонкая женщина, а мы всё блуждаем по лабиринтам истории, пытаясь проверить гипотезу, согласно которой вслед за Гёте весь Запад оперся на пустоту. Согласно которой не с Гёте всё началось, а с Вергилия. И не с Вергилия, а с гораздо более древних времен, которые, в свою очередь, перекликаются с временами еще более древними. Обидно будет, если Шарлотта фон Шиллер ведет нас по ложному следу. Но чем дальше мы по нему идем, тем яснее становится, что след этот отнюдь не ложный.

Итак, ознакомимся со стихотворением Иоганна Фридриха Шиллера «Закрытая статуя в Саисе» («Das verschleierte Bild zu Sais», перевод Е. Эткинда). Стихотворение стоит того, чтобы мы его процитировали от строчки до строчки.

Влекомый страстью к истине, в Саис
Пришел однажды юноша, который,
Стремясь постигнуть тайную науку
Египетских жрецов, уже прошел
Немало ступеней к высотам духа;
Но рвался он вперед неудержимо,
Учитель отвечать не успевал
На все его вопросы. «Чем владею, —
Твердил он, — если не владею всем?
В познанье есть ли много или мало?
Ведь истина — не чувственная радость,
Которой мы, как суммою, владеем:
Порою — меньшей, а порою — большей.
Нет! Истина от века неделима!
Из радуги возьми лишь цвет единый
Иль из гармонии единый звук —
И ты ни с чем останешься, погибнет
Прекрасное единство красок, звуков».

Ну, как тут не вспомнить для начала пушкинского Сальери («Звуки умертвив, Музыку я разъял, как труп. Поверил Я алгеброй гармонию»). Но что Сальери! Он дерзнул разъять на части музыку, искусство, и впрямь взыскующее не разымаемой на части целостности. Шиллеровский юноша утверждает нечто гораздо более рискованное. Он утверждает, что истину (которая не чувственная радость) нельзя разъять на части, нельзя осваивать по частям и так далее. Ибо истина от века неделима. Настаивая на целостности истины и на особом значении целостности вообще, Шиллер бросает вызов всей западной науке. И в особенности — науке постренессансного типа с ее стремлением перейти от целостного знания к знанию предельно дифференцированному. Плоды этой нарастающей неуправляемой дифференциации науки человечество будет пожинать еще долго. И дай бог, чтобы эти плоды не были смертельно ядовитыми. Но продолжим чтение стихотворения Шиллера, интересующего нас еще и потому, что оно адресует к Саису и саисским жрецам. О которых говорит Платон.

Итак, саисский адепт вместе с саисским магом беседуют об истине, находясь на территории саисского храма. И сталкиваются с тем самым, о чем беседуют.

Однажды, так беседуя, они
Вступили в одинокий круглый зал,
Где юноша увидел изваянье,
Покрытое завесой; с изумленьем
Учителя спросил он: «Что таится
Здесь под покровом этим?» И в ответ
Услышал: «Это — истина». — «Возможно ль? —
Воскликнул он. — Я к истине стремлюсь,
А здесь она таится под завесой?»
«Об этом ты спроси богов, — сказал
Ему учитель. — Ни один из смертных,
Так боги молвят, да не смеет тронуть
Священной ткани дерзостной рукой,
Пока ее мы сами не поднимем.
А если человек сорвет ее,
Тогда...» — «Тогда?..» — «Он истину узрит». —
«Какой оракул странный! Неужели
И ты, ты сам не поднял этой ткани?» —
«Я? Никогда! И даже искушенья
Не испытал ни разу...» — «Я не в силах
Тебя понять. Ведь если отделяет
От истины лишь тонкая завеса...» —
«Но и закон! — прервал его учитель. —
Весомее, чем мнишь, завеса эта.
Она, поверь мой сын, для рук легка,
Но тяжела для совести людской».

О какой же истине под покровом, сокрытой в саисском храме, говорит Шиллер? Речь идет, конечно же, об Изиде. Для всех, кто занимался и занимается этим вопросом, очевидно, что Шиллер говорит именно о ней.«Я то, что было, есть и будет: Никто из смертных не приподнимал моего покрова». Так было начертано на храме Изиды в Саисе. А внутри храма находилась статуя Изиды, закутанная в покрывала, которые ни один смертный не имел права снять. Отсюда и выражение «покрывала Изиды» — имеется в виду сокровенность тайны, скрываемость истины и так далее. Самое главное из того, что сказано жрецом, — что покровы очень легки, но совесть тяжела. И нельзя жертвовать ею ради снятия этих самых покровов. Наука не имеет права отказаться от морали, утверждает тем самым Шиллер. Впрочем, эту мысль нам еще придется обсуждать в дальнейшем более подробно. А здесь, дав самый краткий комментарий, надо продолжить цитирование. Тем более что к концу стихотворения Шиллер напрямую называет то, что ранее именовалось «истиной», именно статуей богини Изиды.

В раздумье юноша домой вернулся.
Томясь познанья жаждою, без сна
Он мечется, горя, на душном ложе
И в полночь вдруг встает. Неверным шагом,
Непобедимой силою влеком,
Подходит к храму. Здесь, легко и ловко
Одолевая стену, он с нее
Соскакивает прямо в круглый зал.
Достигнув цели, он стоит во мраке,
Со всех сторон объятый тишиной,
И мертвое безмолвье нарушают
Лишь отзвуки шагов по гулким плитам.
Мерцая, через купол проникает
Голубовато-белый луч луны;
И, словно бог, спустившийся на землю,
Под сумрачными сводами блестит
В таинственном покрове изваянье.

Подходит он, дрожат его колени,
Рука сама уж тянется к святыне,
Как вдруг его пронзил озноб и жар,
И он рукой незримою отброшен.
«Несчастный, что ты хочешь сделать? — так
В душе его взывает верный голос. —
Ты божество задумал испытать?»
«Да не коснется этой ткани смертный,
Пока ее мы сами не поднимем», —
Так рек оракул. Но не он ли молвил:
Покров поднявший — истину узрит?»
Нет, будь что будет, я его сорву!
И громко крикнул он: «Хочу увидеть!» —
«Видеть!» —
С насмешкой гулко повторило эхо.

Так он воскликнул и сорвал покров.
«И что ж, — вы спросите, — ему открылось?»
Не знаю. Только полумертвым, бледным
Он утром найден был у ног Изиды.
О том, что видел он и что узнал,
Он не поведал никому. Навеки
Он разучился радоваться жизни;
Терзаемый какой-то тайной мукой,
Сошел он скоро в раннюю могилу...
«О, горе тем, — твердил он неизменно
В ответ на все расспросы, — горе тем,
Кто к истине идет путем вины!
Она не даст отрады человеку».

Данное стихотворение интересно само по себе. Чтящий разум и мораль гуманист — а ведь именно таковым был великий Шиллер — зачем-то в конце XVIII века нашей эры повествует о загадочных египетских мистериях, египетских храмах, египетских богах и так далее.

Но оно вдвойне интересно, поскольку речь идет именно о Саисе и саисских жрецах. А разговор о Саисе на протяжении тысячелетий был неизменно связан с обсуждаемым нами текстом Платона.

И оно втройне интересно, поскольку явно написано в полемике с «Фаустом» Гёте. Да и с самим Гёте. Ибо его Фауст явно идет к истине путем вины. Последовательно наращивая эту вину. И руководствуясь в этом, как это следует из второй части «Фауста», определенными знаниями, почерпнутыми из древности.

Но вернемся к Платону и Геродоту. Сведения о том, что в саисском храме находится загадочная и коварная статуя богини Изиды, не являлись запретными. Геродот боится сказать о том, чья гробница находится в саисском храме. Что же касается Изиды, этой египетской лунной богини, одной из величайших богинь древности, сестры и супруги бога Осириса и матери бога Гора, то ее главный подвиг — оживление супруга, разорванного на части богом Сетом. Оживив супруга и зачав от него Гора, Изида сокрушила Сета, древнейшего властителя той самой дельты Нила, в которой находился саисский ном. Гор — это олицетворение верхнего Египта. Сет — олицетворение нижнего Египта. Воскресив мертвого мужа, Изида стала сопровождать всех мертвых и получила статус владычицы преисподней. Древние предания говорят о том, что она убедила бога Ра открыть ей свое истинное имя. И что по этой причине она получила доступ к полному пониманию высшей магии. В чем, кстати, ей помог, помимо Ра, еще и бог Тот.

Геродот сообщает о том, что гробница того, чье имя он не имеет права разглашать, находится позади храмового саисского здания вдоль всей стены храма Афины-Нейт. Что (цитирую) «внутри этой священной ограды стоят высокие каменные обелиски, и расположено озеро, обложенное по краям очень красивым камнем, по-моему, такой же величины, как так называемое круглое озеро на Делосе».

Делос — это греческий остров в Эгейском море, принадлежащий к группе Кикладских островов. Согласно мифу, титанида Лето, жена Зевса, с которой он расстался ради Геры, собиралась рожать Аполлона и Артемиду, но ревнивая Гера запретила земной тверди дать роженице место для родов. Роженицу преследовал Пифон, дракон, охранявший вход в Дельфийский храм до занятия этого храма Аполлоном и считавшийся сыном богини Земли Геи. Лето меняла обличие для того, чтобы спасаться. В обличии волчицы она прибыла на Делос и уговорила дать ей тут пристанище, пообещав прославить остров великолепным храмом.

Сообщив читателю эти сведения, в том числе и для того, чтобы он не натыкался в тексте Геродота на что-то ему неведомое, я продолжу цитирование великого историка древности. Сравнив озеро в саисском святилище с озером на Делосе, Геродот переходит к главному: «На этом-то озере во время ночных бдений египтяне представляют действа, изображающие страсти бога. Эти представления они называют мистериями». И дальше Геродот опять заводит свою любимую песню про непозволительность разглашений: «Эти представления они называют мистериями. Впрочем, об этом я буду хранить молчание, хотя и мог бы сообщить более подробно о том, что происходит на этих действах». То есть Геродот говорит о том, что он-то посвящен в саисские мистерии, но не имеет права сообщать об этом непосвященным.

Но речь идет не только о саисских мистериях. Сообщив о них, Геродот далее пишет: «Так же хочу я умолчать и об обрядах на празднике Деметры, который эллины называют Фесмофориями, поскольку непосвященным сообщать об этом не дозволено».

Вот ведь как всё время хочется Геродоту говорить о том, что существенная часть исторического процесса скрыта завесой посвятительских тайн. Он ведь мог бы вообще об этом не говорить. Но тогда, по его мнению, историческая картина была бы существенно искажена. Вот Геродот и пытается пройти между Сциллой полного умолчания и Харибдой разглашения того, что не полагается разглашать.

Фесмофории — это праздники в честь Деметры, богини плодородия. И отчасти ее дочери Персефоны, жены властителя царства мертвых Аида. Геродот, сказав о том, что он не будет подробно описывать Фесмофории, ибо это запрещено, сообщает далее, что «дочери Даная принесли к нам из Египта этот праздник и обряды и научили им пеласгических женщин. Впоследствии же, когда дорийцы изгнали из Пелопоннеса всех прежних жителей, эти празднества совершенно прекратились. Только аркадцы — единственное племя, которое не было изгнано и осталось от древнего населения Пелопоннеса, сохранили их (имеются в виду Фесмофории — С.К.)».

В мифе о дочерях Даная есть помимо сведений общеизвестных еще и сведения, необходимые нам для продолжения исследования. Отделить одни сведения от других очень трудно. Да и что такое сегодня общеизвестные сведения? Где оно — это «обще»известное? Как определить его объем? Одним словом, я буду сообщать читателю все необходимые сведения, обращая внимание на то, что наиболее важно для исследования нашей проблематики.

Жила-была Ио — жрица богини Геры. В разных вариантах мифа ее генеалогия возводится к разным богам и героям. Но для нас это здесь не имеет решающего значения. Важно, что жила Ио в Аргосе, то есть в сердцевине пеласгической территории. И, видимо, всё же была дочерью древнейшего царя Аргоса. А одновременно, как это почти всегда происходит в мифах, и дочерью тех или иных божеств (речного бога Инаха, Прометея, Гермеса — версий, повторяю, очень и очень много).

Важно, что Ио была возлюбленной самого владыки Олимпа Зевса. За это ее преследовала супруга Зевса богиня Гера. Конфликт вокруг Ио привел к тому, что прекрасная жрица оказалась превращена в белую корову. То ли ее превратила в корову Гера, то ли сам Зевс, дабы спасти от Геры. Гера упросила Зевса подарить ей эту корову. Отдала корову тысячеглазому Аргосу. И повелела отвести животное в Немейскую рощу. Всё это, кстати, постоянно вертится вокруг Аркадии. Потому что Аргос всевидящий (Паноптес — значит, всевидящий) поборол чудовищного быка, опустошавшего Аркадию. Немея тоже очень тесно связана с Аркадией/Арголидой.

Короче, Гера вручила корову Аргосу. А Зевс поручил своему сыну, богу Гермесу, спасти корову. Гермес усыпил Аргоса игрой на флейте и отрубил ему голову. Ио была освобождена. Но не обрела заново человеческий облик. Гера наслала на корову Ио ужасного овода. Ио бежала от овода. И не абы куда, а в уже известную нам Додону. Потом из Додоны она побежала дальше. В Египте ей вернулся человеческий облик. Она родила от Зевса сына Элафа, который стал царем Египта и построил город Мемфис. По другому варианту мифа об Ио она вышла замуж за египетского царя. В позднюю античную эпоху был очень распространен миф о том, что Ио, придя в Египет, стала богиней Изидой.

После того, как сообщены необходимые сведения общего характера, приведу читателю историю данаид в том виде, в каком ее излагает великий древнегреческий трагик Эсхил в своей трагедии «Молящие о защите».

Перед этим обращу внимание читателя на то, что Эсхил — это самый древний из античных греческих трагиков, отец европейской трагедии. Родился он в 525 году до нашей эры. Умер в 456 году до нашей эры. Место его рождения — знаменитый аттический город Элевсин. Тот самый город, в котором справлялись элевсинские мистерии, они же — мистерии Деметры.

Вот что сообщает этот древний мудрец по поводу злоключений данаид.

1. У Зевса с Ио был сын Элаф.

2. У этого Элафа был сын Бел.

3. У Бела было два сына — Египт и Данай.

4. Египт владел всей страной, которую орошает благодатный Нил.

5. Данай правил не где-нибудь, а в Ливии.

6. У Даная было 50 прекрасных дочерей, а у Египта — 50 сыновей.

Обратим внимание на то, что дочери Даная жили в Ливии. И последуем дальше за Эсхилом.

7. Сыновья Египта пленились красотой дочерей Даная. И захотели заполучить их в жены.

8. Дочери Даная отказали сыновьям Египта.

9. Сыновья Египта собрали большое войско и пошли войной на Даная.

10. Побежденный Данай построил с помощью богини Афины большой корабль, названный Арго (первый пятидесятивесельный корабль). Вспомним о том, как в Саисе ставится знак равенства между греческой богиней Афиной и ливийской богиней Нейт. Сопоставим это с ливийским происхождением Даная и его дочерей. Сделаем пометку на полях по поводу корабля Арго и легендарных аргонавтов, отправившихся на одноименном корабле в поисках Золотого Руна. И продолжим ознакомление с историей данаид, сообщаемой нам великим
Эсхилом.

11. Данай, преследуемый детьми Египта, отправился в Арголиду, на родину его прародительницы Ио.

12. Доплыв до Арголиды, дочери Даная вышли на берег с масличными ветвями, умоляя о защите. Никого не было на берегу, сообщает Эсхил. Но вот вдали показалось облако пыли. Оно приближалось быстро. Дочери Даная увидели сверкания щитов, шлемов и копий. Услышали шум колес боевых колесниц. Это приближалось войско царя родной для них Арголиды. Как звали царя? Сам Эсихл сообщает нам, что царя звали Пеласг. Он так и говорит: «Пеласг, сын Палехтона» (Напомним, что Палехтон — это рожденный древней землей, то бишь Геей).

13. Итак, Пеласг, сын Палехтона прибывает вместе с войском. Ливийские данаиды просят Пеласга защитить их от сыновей Египта. И обосновывают это тем, что царство Пеласга — это родина их прародительницы Ио.

14. Пеласг боится войны с могучими сыновьями Египта.

15. Но еще больше он боится гнева Зевса, который может его покарать за то, что он отказал в помощи потомкам Ио.

16. Пеласг начинает советоваться с обитателями Арголиды/Пеласгии.

17. В это время прибывают сыновья Египта. И уже хотят забрать дочерей Даная.

18. Но Пеласг, получив поддержку обитателей своего царства, берет под защиту данаид.

19. Сыны Египта грозят Пеласгу войной. И побеждают Пеласга.

20. Пеласг бежит на север своих обширных владений.

21. Данай становится царем на тех территориях, откуда бежит Пеласг, но вынужден отдать сыновьям Египта своих прекрасных дочерей.

22. Справив свадьбу с сыновьями Египта, дочери Даная убивают своих мужей, сыновей Египта, кинжалами, которые им дал их отец.

23. Спасается лишь прекрасный Линкей, которого не захотела убивать дочь Даная Гипермнестра.

24. Данай хочет убить эту дочь-ослушницу, но Афродита запрещает ему совершить такое злодеяние.

25. От брака Гипермнестры и Линкея рождаются многочисленные герои. В том числе и сам бессмертный герой Греции Геракл.

26. Зевс повелевает очистить данаид от скверны пролитой крови.

27. Афина и Гермес выполняют это повеление Зевса.

28. Данай устраивает в честь богов-олимпийцев великие игры.

29. Победители в этих играх получают в жены дочерей Даная.

30. Посмертно, в царстве Аида данаиды жестоко наказаны за убийство сынов Египта. Они должны наполнять водой громадный сосуд, не имеющий дна. Они носят воду в этот сосуд, черпая ее в подземной реке Стикс. И наполняют сосуд без дна. Им кажется, что вот-вот он будет наполнен, но вода вытекает. И они снова берутся за свою бесплодную работу.

А теперь сопоставим эти сведения Эсхила — подчеркиваю, Эсхила, а не какого-нибудь современного конспиролога — с тем, что сообщает нам Геродот.

Он говорит, что дочери Даная принесли некий таинственный праздник Деметры из Египта. И научили ему пеласгических женщин. Но если верить Эсхилу, а ему следует верить, то дочери Даная принесли этот таинственный праздник в Пеласгию не из Египта, который они ненавидели, а из Ливии. А это совсем не одно и то же. Конечно, можно обобщенно называть Египтом всю североафриканскую территорию, включая Ливию. Но есть серьезные основания для того, чтобы иначе подойти к данному вопросу и рассматривать Египет отдельно, а Ливию — отдельно.

А теперь снова дадим слово саисскому жрецу, который сообщает некие сведения Солону. А тот — Тимею. А тот — Платону. Кстати, о путешествии Солона в Египет и его философских беседах со жрецами из Гелиополя и Саиса сообщает не только Тимей, о котором мы что-то знаем лишь от Платона. Об этом же сообщает великий Плутарх в своих «Сравнительных жизнеописаниях»: «После введения законов (имеются в виду знаменитые законы Солона — С.К.) к Солону каждый день приходили люди: то хвалили, то бранили, то советовали вставить что-либо в текст или выбросить. Но больше всего было таких, которые обращались с вопросами, осведомлялись о чем-нибудь, просили дополнительных объяснений о смысле каждой статьи и об ее назначении. Солон нашел, что исполнять эти желания нет смысла, а не исполнять — значит возбуждать ненависть к себе. И вообще хотел выйти из этого затруднительного положения и избежать недовольства и страсти сограждан к критике. По его собственному выражению, «трудно в великих делах сразу же всем угодить». Поэтому под тем предлогом, что ему как владельцу корабля надо странствовать по свету, он попросил у афинян позволения уехать за границу на десять лет и отплыл из Афин: он надеялся, что за это время они к законам привыкнут.

Прежде всего он приехал в Египет и жил там, по его собственному выражению, «в устье великого Нила, вблизи берегов Канобида(Канобид — египетский город на самом западном рукаве нильской долины, то есть рядом с Ливией — С.К.). Некоторое время он занимался философскими беседами также с Псенофисом из Гелиополя и Сонхисом из Саиса, самыми учеными жрецами».

Итак, мы узнаём у Плутарха о том, что Солон а) действительно был в Египте и б) говорил там с египетским жрецом из Саиса. Мы даже узнаём, что в) этого жреца звали Сонхис.

Помимо сведений об Атлантиде, которыми, как сообщает Плутарх, Сонхис поделился с Платоном, данный египетский жрец сообщает великому античному философу и другие крайне важные для нас сведения.

(Продолжение следует)

 

 

Связанные материалы: 

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

 

 

 


 Судьба гуманизма в XXI столетии


Французская революция. Почему-то революционеры, дерзновенно рвущие все связи с традициями, провозглашающие приоритет рациональности над всякого рода преданиями, свято верующие в Просвещение как триумф великой рациональности, носят на головах фригийские колпаки


Метафизическая война
Сергей Кургинян , 29 октября 2014 г.
опубликовано в №101 от 29 октября 2014 г

 

Богиня-мать. Чатал-Хююк, Турция. 6000 г. до н. э.

Для того чтобы читатель, продираясь следом за мной сквозь дебри античных образов, не утерял ту политическую нить, без которой он в этих дебрях обязательно потеряется, я буду перебрасывать мосты между эпохами.

Но для начала напомню, что именно в «Энеиде» сказано по поводу Берекинфской богини. Там, как мы уже убедились, сказано, что Рим (то бишь Запад, противопоставляющий свою цивилизованность незападному низкопробному варварству), до пределов вселенной расширив «власти пределы свои» (то есть создав глобальное государство), будет подобен кому? Правильно — Берекинфской богине!

Не удовлетворяясь этой короткой отсылкой, Вергилий настаивает на том, что это уподобление имеет далекоидущий характер. Ибо Берекинфская богиня

...в башненосном венце по Фригийской стране разъезжает,
Счастлива тем, что бессмертных детей родила, что и внуки
Все — небожители, все обитают в высях эфирных.

Имеем ли мы право утверждать, что бессмертные дети Берекинфской богини и внуки, обитающие в высях эфирных и наделенные некоей особой способностью переходить из этих высей в дольний мир, — это род Энея, наделенный особой исключительностью? И что это та исключительность, которая создает западную идентичность? Ведь если западная идентичность формируется на основе римской, а римская — на основе энеевской, а энеевская — на основе некоего рода, порожденного Берекинфской богиней, то многое становится на свои места. Потому что тогда этот род и есть та жемчужина, которая хранится в раковине цивилизованности. И именно для охраны таких жемчужин создаются такие раковины, как Рим.

Напомню также читателю и о том, что Берекинфской богиней называли матерь богов Кибелу.

Что Берекинф — это один из горных хребтов Иды Фригийской.

Что Ида — это центральный горный массив на острове Крит.

Что в горах критской Иды очень много священных пещер.

Что здесь, по преданию, состоялся тот самый суд Париса, который предопределил дальнейшее развитие событий, приведшее к Троянской войне.

Ибо троянец Парис, отнюдь не первым похитивший Елену Прекрасную, присудил священное яблоко именно Афродите (она же — римская Венера, она же, по преданию, — мать Энея. Тем самым весь священный род Юлиев происходит от Венеры).

Что на северном склоне критской Иды находится знаменитый Идейский грот, где, по преданию, родился Зевс.

Что здесь его охраняли куреты...

И что сами эти куреты...

Обсуждая куретов, считающихся спутниками матери богов, она же — Рея, она же — Кибела, античный историк Страбон обращает внимание своих современников на версию неких писателей, передающих сказания из истории Крита и Фригии.

По мнению этих писателей, излагаемому Страбоном, куреты — это «некие демонические существа». Далее Страбон сообщает, что предания о куретах у этих писателей переплетаются с описаниями разного рода мистерий. В числе этих мистерий главное место занимают оргии в честь матери богов, справляемые во Фригии и в области троянской Иды.

Троянская Ида, как мы помним, — то главное место, откуда стартовал Эней. И это место явно связано с матерью богов и ее спутниками. Там было святилище Кибелы, к которому Эней имел самое прямое отношение. О чем, в частности, свидетельствуют слова его отца Анхиза о матери, владычице рощ Кибеле, о спутниках Кибелы и о том, что всё это имеет прямое отношение и к происхождению того клана, который должен основать Рим, и к будущему Рима.

Итак, оргии в честь матери богов, справляемые во Фригии и в области троянской Иды. Писатели, говорящие об этих оргиях, как сообщает нам Страбон, в одних своих сказаниях говорят о корибантах, в других — о кабирах, в третьих — о идейских дактилях, в четвертых — о тельхинах. В любом случае, речь идет о некоем особом священном племени, тесно связанном с Реей-Кибелой. Племя это состоит из (цитирую Страбона) «людей боговдохновенных и пораженных вакхическим безумием, которые в образе служителей божества при совершении обрядов устрашают людей военной пляской, исполняемой в полном вооружении под шум и звон кимвалов, тимпанов и оружия, в сопровождении флейты и воплей».

Далее Страбон говорит о том, что «эти священные обряды считают в известном отношении родственными обрядам, справляемым самофракийцами, на Лемносе и в неких других местах».

Страбон ссылается на историков, считающих, что эти самые куреты ,подобно девушкам, одевались в женское платье. «Ведь у греков, — пишет Страбон, — это было чем-то вроде моды, ионийцы названы длиннохитонными, а воины Леонида выходили в бой с расчесанными волосами, за что, говорят, персы выражали им презрение, хотя в битве и дивились их мужеству».

Эврипид в своем произведении «Вакханки» говорит о Крите как о святой юдоли и одновременно — мрачном приюте куретов. Там был найден одетый кожей обруч, который дико загудел,

С сладкими звуками слиться хотел,
Фригийских флейт; тимпан вручили Рее,
Но стали петь под гул его вакханки...

Страбон ссылается на Деметрия Скепсийского, ставившего знак тождества между куретами и корибантами и утверждавшего, что речь идет о молодых людях или юношах, исполнявших военные пляски на празднике матери богов.

Поскольку нас особенно интересует вершина Иды, где совершались мистерии в честь фригийской великой матери, то мы не можем избежать проведения параллелей между куретами, корибантами и идейскими дактилями. Очень сходными с гномами, ибо главными их занятиями были плавление и ковка различных металлов, добываемых на горе Ида.

Этих идейских или фригийских дактилей очень часто отождествляли с самофракийскими кабирами, куретами, корибантами, входившими в клан Реи Критской, отождествлявшейся с богиней Кибелой.

Якобы когда Рея рождала Зевса, она, желая облегчить муки, вдавила пальцы в землю и из нее тотчас же выросли дактили — пять женщин из ее левой руки и пять мужчин из правой. Имена критских дактилей-женщин — это тайна, которую строго хранят служители культа. Что же касается дактилей-мужчин, то один из них — Иасий, или Иасион.

Напоминаю читателю, что именно Иасион является родоначальником рода Энея. О нем прямо говорится в «Энеиде», что это тот, от кого «наш род происходит» (имеется в виду род Энея). Что тот Иасион, от которого происходит род Энея, был возлюбленным богини Деметры, чье имя прямо означает Мать-Земля. Что этот священный прародитель рода Энея женился на Кибеле и стал отцом Корибанта. А если и впрямь существует знак равенства между названными выше сущностями, в числе которых корибанты, то некий дактиль по имени Иасион, он же — курет, он же корибант и так далее, находится в очевидном родстве с Иасионом, породившим дактилей, куретов, корибантов и так далее. Искать более однозначных соответствий в том, что касается античной мифологии, невозможно. Потому что эта мифология постоянно дробится, ветвится, ускользает от окончательного логического упорядочивания.

Напомню читателю и другое. Что прародитель Энея был убит за то, что сожительствовал с Деметрой — богиней, чье имя означает Мать-Земля. И что Деметра сочла возможным нарушить правило, согласно которому нельзя возвращать смертных на землю. И возвращала на землю раз в год своего любимого Иасия. Для которого, соответственно, законы смерти не писаны.

Именно в этом содержание элевсинских мистерий. И именно в силу этого содержания на них так рвались все те, кто хотел повторить судьбу Иасия и тоже возвращаться на землю из мрачного Аида или светлого Элизиума. То, как этот Элизиум описывает Вергилий, говоря о специальной территории внутри Элизиума, отведенной для священного рода Энея, который должен возвращаться с этой территории на землю, — очень показательно. Налицо некий особый культ, позволяющий обосновать исключительную избранность того рода, который построит Рим. И, построив этот вечный город, утвердит принцип качественного отличия римской цивилизованности от окружающего варварства и дикости.

С одной стороны, эти куреты, которые то ли взращены из деревьев богом Солнца Гелиосом, то ли рождены Геей, то ли являются потомками идейских дактилей, которых мы уже обсудили.

А. Ф. Лосев в своей «Мифологии греков и римлян» сообщает следующее:

«Миф и культ двойного топора на Крите (и в тех областях, где было влияние Крита) проникал решительно всё бытие, неживую материю, растительный, животный и человеческий мир. Сначала, в древнейшую бронзовую эпоху, этот критский двойной топор, вероятно, не отличали от Кроноса. Это божество мыслилось в супружеских отношениях с великой минойской богиней. А эта последняя — аналог греческой Реи (Кронос — супруг Реи). Историки Истр и Ксенион говорят о жертвоприношениях детей Кроносу и что Куреты спасались от него в идейской пещере».

Напомнив читателю все те сведения о неких сущностях, сопровождавших богиню-мать Кибелу (она же Рея), которые мы обсуждали ранее, и добавив к этому новые сведения, я теперь перекину мост через тысячелетия. И попытаюсь вместе с читателем всмотреться в некие архаические странности, которые вдруг ярко проявили себя на рубеже XVIII–XIX веков в связи с событиями, смысл которых в том, чтобы разорвать связи с любой архаикой.

Так чем же занимается рвущая эти связи Великая Французская революция, произошедшая через тысячелетия после всего того, что связано с Древним Римом? Она действительно рвет эти связи с архаикой? Или же, осуществляя такой разрыв с архаикой на собственно политическом уровне (свобода, равенство, братство, разрушение сословных перегородок, разрыв с религиозным обоснованием верховной власти и так далее), эта же революция не только не рвет с архаикой на других уровнях, но и, напротив, каким-то странным компенсаторным образом восстанавливает в правах наидревнейшую архаичность.

Итак, Французская революция. Почему-то революционеры, дерзновенно рвущие все связи с традициями, провозглашающие приоритет рациональности над всякого рода преданиями, свято верующие в Просвещение как триумф великой рациональности, носят на головах фригийские колпаки. Притом, что эти колпаки явно адресуют всё к той же Кибеле, к связанным с нею мистериям самофракийского и иного типа.

Итак, фригийские колпаки.

Их связь с энеевскими фригийскими пенатами, с фригийскими мистериями, с культом богини Кибелы — очевидна. Эти же колпаки являются символом свободы революции. Речь идет о колпаках красного цвета. Таких колпаках, которые с древнейших времен были головным убором для ряда народов, в том числе фракийцев и даков.

Но главное — уже в Древнем Риме такой колпак, символизировавший свободу, назывался пилеус. Раб, получив свободу и превратившись в свободного простолюдина (чаще всего ремесленника), получал право носить такой колпак. На монете Брута после убийства Цезаря пилеус изображен на оборотной стороне, между двумя клинками.

В 1478 году, после убийства Джулиано Медичи, была отлита медаль, на которой тоже был изображен пилеус. Во время восстаний рабов в Древнем Риме пилеус поднимали на посох, и он становился знаменем.

Во время Великой Французской революции этот пилеус называли фригийским колпаком. И конечно же, пытались разъяснять, что такие колпаки носили и волхвы, пришедшие к младенцу Христу. Но на самом деле было ясно, что это — фригийский колпак, имеющий самое прямое отношение к тем фригийским пенатам, о которых говорит герой «Энеиды».

Кстати, этот колпак какое-то время был головным убором каторжников на галерах. Но когда в 1793 году, в разгар Французской революции, фригийское колпачество стало носить державообразующий характер, каторжникам запретили носить этот убор. Ибо новый освобожденный класс не хотел, чтобы его символы носили те, кого этот класс посылает на каторги.

Фригийское начало победило во Французской революции после того, как 20 июля 1792 года, во время захвата Тюильри так называемыми санкюлотами (то есть уже достаточно радикальными французскими революционерами, менее радикальные взяли штурмом Бастилию 14 июля 1789-го), французский король надел фригийский красный колпак, который ему подали на пике. Вскоре после этого ему отрубили голову.

Фригийский колпак украшает голову Марианны — национального символа Франции. Он достаточно широко используется в США.

Всё это достаточно общеизвестные сведения. Но почему-то немногие проводят внятную параллель между этим фригийским колпаком и фригийскими пенатами, которые Эней вынес из Трои. Между тем, лично для меня эта параллель носит достаточно очевидный характер. Более того, она, протягивая нить от Вергилия в современность, еще и тянет нить от Вергилия в глубочайшую древность, отнюдь не только фригийскую. Она тянет нить в такую древность, что дух захватывает.

И только для того, чтобы протянуть нить из этой древности в современность, я и вернусь к обсуждению священного рода Энея, теснейшим образом связанного с Кибелой, корибантами, кабирами и прочими загадочными знаками той эпохи, которая отнюдь не канула в лету, а продолжает участвовать в формировании наиновейших тенденций. Причем зачастую тенденций самого угрожающего характера.

До сих пор мы обсуждали события, которые последовали за Троянской войной. Но для того, чтобы прояснить ряд существенных деталей, надо приглядеться к тому, что этой войне предшествовало.

Разумеется, тут нам придется иметь дело с содержанием, в котором очень трудно отличить мифологическое от исторического. Но мы ведь занимаемся не историей, а проблемой западной идентичности. И античными корнями этой идентичности. А во всем, что касается идентичности, миф ничуть не менее важен, чем история.

В том, что касается мифа о Тесее как о герое эпохи, предшествовавшей Троянской войне, мифическое и историческое, безусловно, пересекаются. Сам отец истории Плутарх склоняется к тому, чтобы признать Тесея реально существовавшим историческим персонажем. В своем жизнеописании «Тесей» он приводит свидетельства реального существования такого древнего царя в Афинах. Многие подробности Плутарх берет у других историков. Например, у Филохора, жившего в III веке до н. э.

Что же касается Евсевия Кесарийского, написавшего свои знаменитые «Хроники» в начале IV века нашей эры, то он, будучи христианским историком, называет Тесея 10-м царем Афин, правившим тридцать лет после Эгея, с 1234 по 1205 год до н. э.

Разумеется, есть все основания сомневаться в безусловности такой датировки. Более очевидно, что Тесей действительно принадлежит к дотроянскому поколению героев. И что речь идет о герое, который имеет самое прямое отношение к интересующему нас сокровенному древнеафинскому началу. Тому началу, которое Вергилий именует пеласгическим. Для того чтобы в этом убедиться, нужно анализировать не проблематичные исторические сведения, а миф, в котором сказано очень и очень многое. Там сказано, например, что предком Тесея со стороны отца является некий Эрихтоний, который в «Илиаде» и «Одиссее» назван Эрехтеем. Эрихтоний — змеечеловек. Мы тем самым вновь сталкиваемся с древнейшей матриархальной мифологичностью, адресующей к образу матери-земли. Эрихтоний рожден этой самой матерью-землей Геей. Получил от Афины при рождении две капли крови Медузы Горгоны.

Также от Геи рожден и первый царь Афин Кекропс. Обсуждая Кекропса, мы выходим уже на тему потопа и допотопного человечества. Ибо Кекропс — современник Девкалионова потопа. А миф об этом потопе явным образом является вариацией на общую для человечества тему гнева богов, решивших потопить человечество, ковчега, в котором человечество было спасено, и так далее. И тут — что сын Прометея Девкалион, что праотец Ной. Но вернемся к линии Кекропс — Эрихтоний — Тесей.

Согласно мифу, Афина передала младенца Эрихтония дочерям Кекропса. И запретила им заглядывать в ящик. Но они заглянули и испугались. Ибо в ящике была змея, являвшаяся то ли частью тела Эрихтония, то ли его сторожем. Дочери так испугались, что сошли с ума и погибли. Не очень ясно, чего они так испугались, потому что их отец тоже был змеечеловек. Но чего-то они все-таки испугались.

Что же касается Эрихтония, то он и
родился совершенно так же, как Кекропс. И обладал, согласно мифу, теми же змеечеловеческими чертами. Итак, предки Тесея — это мудрые полузмеи-полулюди. То есть типичнейшие герои хтонической мифологии. Но сам Тесей уже не является змеечеловеком. Это герой эпохи промежуточной. Находящейся между хтоническим и тесно связанным с ним матриархальным началом — и неким другим началом.

Тесей, конечно же, является не только сыном царя Эгея, но и сыном бога. Причем конкретно бога моря Посейдона. Отец Тесея Эгей прячет Тесея от козней родственников. Возмужав, Тесей возвращается к отцу. Но перед тем, как к нему вернуться, он посвящает богу Аполлону прядь волос спереди. То есть совершает примерно то же, что совершали кабиры. Затем Тесей совершает подвиги. Плутарх настаивает на том, что Тесей совершает подвиги,
подражая Гераклу. Когда Тесей приходит в Афины, рабочие, строящие храм, насмехаются над ним, называя его девушкой. Вот еще одна деталь из той же кабирской мистериальности.

Специальным образом стриженые герои, одетые в длинные одежды и напоминающие женщин, но совершающие удивительные подвиги.

Впрочем, всё это — детали. Главное состоит в другом. В том, что именно Тесей выступает от лица Афин главным противником критской талассократии вообще и критского царя Миноса, в частности. Конфликт древнейших Афин, Афин пеласгическо-кекропических — и минойского Крита. Вот что оформляет и моделирует обсуждаемый здесь миф о Тесее.

При этом Тесей является сыном Посейдона. То есть он причастен не только к тайнам земли, которыми владеет в качестве героя, ведущего родословную от матери-земли Геи, но и к тайнам моря. Только будучи причастен и к тому, и к другому, он может выиграть у Крита и его царя Миноса.

Тесей доказывает Миносу свое происхождение от Посейдона, доставая перстень, брошенный царем на дно моря. После чего, придя вместе со спутниками в лабиринт, убивает Минотавра, чудовище, являющееся отчасти быком, а отчасти — человеком. Тесей совершает это при помощи Ариадны, дочери царя Миноса.

Кстати, на Крите ведающий тайны Дедал, отец Икара, сумевший создать крылья, позволяющие человеку летать, обучает Тесея и его спутников священному танцу. Мы вновь соприкасаемся с темой воинских танцев, посвященных богине-матери. А значит, и ко всему, что связано с этой богиней.

Совершая далее подвиги, Тесей переступает черту дозволенного. И соглашается помочь своему другу Пирифою, который хочет добыть себе в жены жену владыки царства мертвых Аида Персефону. Тесея за это приковывают к скале, но его освобождает Геракл. Тесей продолжает действовать столь же дерзостно. В частности, он похищает Елену Прекрасную, которая позже станет причиной Троянской войны. Елена становится женой Тесея. Налицо, как мы видим, множественные пересечения мифа о Тесее с тем, что мы обнаружили, анализируя «Энеиду».

Главное тут состоит в том, что древние Афины и впрямь выступают в мифе о Тесее в качестве такого оазиса высокой цивилизации, который находится в весьма конфликтных отношениях с крито-минойским оазисом. И это представляется весьма и весьма существенным. Ведь поначалу Анхиз предложил своему сыну Энею строить новую Трою не где-нибудь, а на Крите. Но выяснилось, что это ошибка. И что тот КОВЦ, от лица которого должен действовать Эней, ведет свою родословную не с Крита, а из этих древнейших кекропическо-эрихтониевско-тесеевских Афин. Между прочим, имевших с Критом весьма непростые отношения, о чем свидетельствует миф о Тесее.

Кстати, специалисты считают, что в самом имени «Тесей» есть пеласгическое начало. И что это имя, возможно, происходит от догреческого пеласгического «быть сильным».

Мы снова убеждаемся в том, что пеласгическое начало приковывает к себе внимание Вергилия, стремящегося построить римскую идентичность не на минойском или микенском, а на ином, наидревнейшем, фундаменте. Фундаменте, который теснейшим образом связывает пеласгическое, то есть историческое догреческое начало с началом мифологическим. В котором очевидным образом присутствует откровенная и далеко идущая хтоника.

Мы убеждаемся также в том, что в мифе о Тесее, отражающем конфликт крито-минойской цивилизации с цивилизацией афинско-пеласгической, находится место для Елены Прекрасной. И что тем самым троянское начало, выступающее на первый план в «Энеиде», вполне сочетается с ее афинско-пеласгическим началом. Которое является не столь бросающимся в глаза, как начало собственно троянское. Но которое очевидным образом преобладает в «Энеиде», и без которого не было бы ни «Энеиды» вообще, ни той роли, которую это произведение сыграло в формировании западной идентичности.

И наконец, мы убеждаемся, что афинско-пеласгическое начало, связанное с культом Кибелы и с ее священным потомством, способно воздействовать на то, что происходит в постантичный период западной истории. Это начало, находясь в очень сложном, враждебно-любовном соотношении с началом крито-минойским, способно вдруг всплывать с исторических глубин на поверхность. Чему прямое свидетельство — рассмотренная нами история с фригийскими колпаками. И ведь не только она!

Элладская цивилизация... В принципе, это не очень точный термин. Потому что, говоря об элладской цивилизации, имеют в виду элладский период в истории Греции. Между тем, для греков слово «Греция» является чужим, римским, навязанным им враждебной могучей силой Древнего Рима. Сами греки как раз и называют свою страну Элладой. Они так называют саму страну на всех этапах истории. Говорить об элладском периоде греческой истории — всё равно, что говорить о греческом периоде в греческой истории. Или об элладском периоде в истории Эллады. И тем не менее, термин «Элладская цивилизация» является общепризнанным. А я здесь не собираюсь изобретать какие-то новые термины.

Говоря об элладском периоде, исследователи — между прочим, как современные, так и античные — имеют в виду период, связанный с догреческими обитателями Эгейского региона. Главные из таких обитателей — конечно же, пеласги. Гораздо реже упоминаются минийцы, кавконы, лелеги и другие народы.

История Греции делится на следующие периоды.

Период № 1 — доисторическая Греция (вплоть до ХХХ века до н. э.).

Для нас во всем, что касается этого периода, интересен только его самый конец. На рубеже 4-го и 3-го тысячелетия до н. э. в Древней Греции начинают возникать настоящие дома, прокладываться дороги. И возводиться крупные здания для вождей, именуемые протодворцами. Всё, что происходит до этого, типично для всех регионов земного шара. Но столь раннее возникновение цивилизации, которая уже не может быть сведена к элементарным сельскохозяйственным поселениям, заслуживает внимания. Кстати, несмотря на факт существования подобной цивилизации отнюдь не только на Крите, древнейшее цивилизованное начало упорно очень многими сводится именно к Криту. Между тем, оно существенно шире. В рассматриваемый период существуют и культуры, явно связанные с пеласгами, и культуры, связанные с Критом. И другие культуры.

Раннеэлладский, доахейский период в развитии так называемой Эгейской цивилизации длился с ХХХ по XXI век до н. э. И он был периодом более высокого развития, нежели следующий Среднеэлладский период. Да-да, это был период именно более, а не менее высокого развития. На этом периоде главным действующим лицом было догреческое, доиндоевропейское население. Которое и создало первые крупные поселения, первые протодворцовые комплексы. А вот когда на следующем периоде вторглись первые волны носителей греческого языка — ахейцев, уровень достигнутой ранее цивилизованности оказался понижен.

Итак, если мы рассматриваем пеласгов как основу раннеэлладского, доахейского, периода в развитии эгейской цивилизации и сопрягаем римскую идентичность с этим периодом, то мы должны твердо сказать, что речь идет о доиндоевропейском периоде. И идентичность, с ним связанная, на него опертая, им оперирующая, не может не носить доиндоевропейских черт. О чем, собственно, и говорят культ великой богини (Геи, Кибелы), хтоническая укорененность данной культуры и неизбежные при этом хтонические слагаемые в той идентичности, которая возникает в лоне этой культуры. И неизбежно будет вступать в конфликт с другими идентичностями, формируемыми в лоне других культур.

(Продолжение следует)

 

Связанные материалы: 

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

 

 


Судьба гуманизма в XXI столетии

 

Противодействие смешению с варварами - вот в чем особая сила Рима, особая мощь его социокультурного гена!

 

Метафизическая война

Сергей Кургинян , 22 октября 2014 г.

опубликовано в №100  от 22 октября 2014 г.

 

Дионисий Галикарнасский. Неизвестный художник

Тот, кто заинтересован в исторических тонкостях, без всякого труда с ними ознакомится, прочитав полностью увлекательную книгу Дионисия Галикарнассного, этого современника Вергилия. Но я-то в данном исследовании не этими тонкостями занимаюсь, а западной идентичностью в целом. А также тем, в какой степени на формирование этой идентичности повлияли определенные сведения о Древнем Риме и его идентичности.

Говоря об определенных сведениях, я имею в виду прежде всего сведения, сообщенные Вергилием. И не потому, что его сведения наиболее точны. А потому, что именно эти сведения передавались в западной элите из поколения в поколение.

Что же касается Дионисия Галикарнасского, родившегося в Галикарнасе около 60 года до н. э. и умершего там же около 7 года до н. э., то меня он интересует как очевидный источник первичных историко-политических сведений, на основе которых Вергилий создавал свою великую поэму. Ту поэму, которая, подчеркну еще раз, оказала чуть ли не решающее воздействие на формирование западной идентичности. Ведь только через создание великих поэм, символика и образы которых оказывают колоссальное влияние на умы, можно формировать идентичность. Исторические подстрочники могут этому посодействовать, но не более того.

Возможно, и у Гомера были какие-то исторические подстрочники. Но повлияли-то на умы по-настоящему его великие поэмы «Илиада» и «Одиссея». То же самое касается и Вергилия. Его историческим подстрочником явно был Дионисий Галикарнасский. Он и именно он.

Повторяю, читатель, алчущий особой исторической точности, может сам в этом убедиться, прочитав несколько раз внимательно с карандашом в руках и «Энеиду» Вергилия, и «Римские древности» Дионисия. А тот, кто больше ценит политику, может поверить мне на слово. Потому что я и прежде читал эти произведения именно с карандашом в руках. А перед тем, как начать их обсуждать с читателем, вновь осуществил то же самое — между поездками в Донецк и Южную Осетию. А также в перерывах особо острой полемики по особо злободневным и потому для меня довольно скучным, но, увы, предельно актуальным вопросам.

Утверждая, что Дионисий Галикарнасский — это именно исторический подстрочник для Вергилия, я вовсе не хочу сказать, что великий поэт был малограмотным человеком. И мог поведать что-то, только слепо доверяя подстрочнику. Вергилий был очень образованным человеком и черпал свои сведения из огромного количества источников. Включая те, которые для нас, увы, безвозвратно утеряны.

Но в отношениях между Вергилием и Дионисием Галикарнасским есть что-то, прошу прощения, «антично-спецслужбистское». Я не шучу. И не занимаюсь коверканьем древности, подгоняя ее под современные сюжеты. Я высказываю определенную гипотезу. И предлагаю отнестись к ней вполне серьезно. Есть ведь в современной истории масса художественных произведений, написанных по спецслужбистским лекалам. Аналитическое управление такого-то ведомства сначала создает сухой и среднеубедительный текст, отвечающий определенным политическим потребностям. Иногда сугубо тактическим, а иногда и стратегическим, к числу которых явно относятся потребности в идентификации. Создав такой текст, его создатели начинают диалог с теми, кто может вдохнуть в этот текст необходимую им энергетику. Это могут быть поэты или прозаики. А могут быть и художники. Или скульпторы. В наше время это могут быть и создатели кинофильмов или иных волнующих сердца художественных продуктов.

Во времена же Вергилия, да и в более поздние времена, надо было договариваться именно с поэтами. Мол, вдохните нужную энергетику в интересующую нас идентичность.

Хорошо, когда аналитики, создающие первичные тексты, обращаются к поэтам или прозаикам, способным создавать величественные и поучительные образы. Хуже, когда они обращаются, например, к братьям Стругацким. Если этот пример, очевидный для меня в силу моей профессии (просто знаю, кто конкретно к ним обращался), для кого-то является слишком спорным, то, не вступая в спор и не опровергая негодующих восклицаний тех, кто сочтет этот пример некорректным, предложу другой пример — совсем несомненный. А именно творчество Юлиана Семенова. Тут о таком содружестве авторов первичных сухих аналитических текстов и известного литератора нам сообщили все — от самого литератора до тех, кто занимался изучением его текстов.

Мне скажут: «Неужели, по вашему мнению, все тексты так написаны? Этак вы и до Пушкина доберетесь!»

Прошу прощения, но помнит ли задающий такой вопрос скептик, как звучит посвящение к «Борису Годунову», написанное рукой самого Пушкина?

Драгоценной для россиян памяти
НИКОЛАЯ МИХАЙЛОВИЧА КАРАМЗИНА
сей труд, гением его вдохновенный,
с благоговением и благодарностью посвящает
Александр Пушкин.

Так почему же с Вергилием не могло произойти чего-то сходного? Только потому, что он не посвятил драгоценной для римлян памяти Дионисия Галикарнасского сей труд, гением его вдохновенный?

Ну, это уже вопрос вкуса. Кто-то такие посвящения делает, а кто-то нет.

Не имея возможности скрупулезно разбирать совпадения в двух текстах современников, один из которых явно призван вдохновить другого к определенному политическому творчеству, я начну цитировать Дионисия не последовательно, а по принципу максимальной политизации тех или иных фрагментов его исторического изыскания.

Политизированы же обычно начальный и конечный фрагменты.

В начале Дионисий пытается определить, какой же из варварских народов был древнейшим обитателем Рима. То есть какой из варваров породил римское, столь неварварское и антиварварское, дитя. И с прискорбием обнаруживает, что как ни назови прародителя, но если он варвар, то происхождение от него оскорбительно. А если, вдобавок, такие варвары — это то ли сикелы, то ли аборигины, вытесняющие сикелов, которые позже начали называться латинами, а через шестнадцать поколений после падения Трои (так считает автор) стали называться римлянами, то это супероскорбительно. Потому что аборигины, как считает автор, — это «скитальцы».

Кстати, Дионисий говорит, что племя аборигинов, по его мнению, ничем не отличается от лелегов, которые, понятное дело, близки к пеласгам и другим так называемым догреческим обитателям Малой Азии, Средней и Южной Греции и прилегающих к ним островов.

Но тот же Дионисий, указав на это обстоятельство, скорбит о том, что аборигины — это всё равно бездомные полукровки, не имеющие постоянной родины. Ничего себе прародители для благородных римлян!

А уж как Дионисий воспевает благородство римлян! Указывая на то, что нет никакого сходства между римлянами и другими народами, потому что все другие народы не могли построить столь великой и столь устойчивой державы. Смакуя ничтожность всех неримских величий — от ассирийского до македонского — мол, как малы завоевания и как они неустойчивы, Дионисий, завершив смакование, берет быка за рога. И спрашивает читающего его древнеримского современника, который по определению был элитно-политическим (чай, не век интернета, правда же?), может ли так быть, чтобы такое ни с чем несопоставимое величие Рима было порождено потомками каких-либо варваров? Хоть лелегов, хоть лигуров, хоть омбриков...

Про всех, кто ищет для римлян таких ничтожных предков, Дионисий говорит: «А иные плетут»... И дальше презрительно отвергает всё, что «плетут». Отвергая этих «иных», Дионисий с уважением говорит о Порции Катоне и Гае Семпронии, которые не чета «иным» — сведущие римские писатели.

Что же утверждают эти сведущие римские писатели, к перечислению которых Дионисий для авторитетности добавляет «и другие»? Почему они удостоились предельного уважения со стороны данного политически суперангажированного и потому только для нас интересного античного историка? Потому что они утверждают, что (внимание!) прародителями римлян были (цитирую) «сами эллины, населявшие некогда Ахайю и переселившиеся оттуда за много поколений до Троянской войны».

Дионисий скорбит о том, что те его предшественники, у которых хватило политической мудрости утверждать, что антиварварский Рим имеет своим прародителем эллина, то есть антиварвара, причем наидревнейшего, не указали «ни эллинского племени, к коему те принадлежали, ни города, от которого те отложились, ни времени, ни предводителя колонии, ни обстоятельств, в силу которых они покинули отчизну».

Далее Дионисий дерзает восполнить этот пробел в апологетической генеалогии Древнего Рима. И сообщает, что прародители Рима «не могли принадлежать ни к какому иному племени, как к тому, что прозывается ныне аркадским».

Прародителем тем самым именуется уже знакомый нам Энотр.

Прародителем Энотра, естественно, именуется Пеласг.

Что же касается непеласгических слагаемых у основателей великого римского рода, то они, по мнению Дионисия, сформировали примесь к энотризму или пеласгизму: «Я нахожу, что и пеласги, и критяне, и сколько бы других племен в Италии ни обитало, прибыли в более поздние времена».

Так-то вот. Прародители — пеласгические аркадцы, то есть древнейшие и мудрейшие антиварвары, а не какие-то там варварские племена, состоящие из эмигрантских отбросов варварского человечества, именуемых аборигинами. «Неверно трактуете слово!» — упрекает Дионисий всех, кто принижает римского прародителя. На самом деле, считает он, «аборигинами они [то есть энотры] прозывались от привычки жить в горах (кстати, и аркадское племя любит горы), подобно тому, как жители возвышенностей в Афинах называются гиперакрийцами... Если же кто-то имеет обыкновение не принимать сходу на веру известия о старинных событиях, пусть они не торопятся причислять лигиев, омбриков или иных варваров к аборигинам».

Как вам этот яркий текст, в котором говорится: «Не сметь считать прародителями великого антиварварского Рима каких бы то ни было варваров!»?

Таков зачин, а теперь посмотрим, каков финал. Начинается он с определения того, что можно назвать сухим остатком исследования:«Вот, что удалось найти мне, с большим тщанием изучив многочисленные сочинения эллинов и римлян о корнях римского племени».

Итак, цель исследования и его результат носит предельно историософский и одновременно политический характер. Потому что изучаются корни римского племени. А где корни, там и идентичность, не правда ли? Это по определению так. И это вдвойне так, если речь идет об эпохе, когда всё хорошее должно быть наидревнейшим. Впрочем, и в наше время украинским националистам для подогрева проблематичной идентичности нужны именно «наидревнейшие укры», обладающие тоже какой-то исключительностью. Но бог с ними, с современными украинскими ультранационалистами с их пустопорожними державными надрывами. Мы говорим о тех, кто ищет корни и впрямь величайшего государства. Того государства, о величии которого потом тосковали тысячелетиями создатели великих держав, стремясь приблизиться, соответствовать. Того государства, которое хотело представить свой народ (внимание!) как фундаментально антиварварский и единственно антиварварский.

Ну вот, наконец, и я могу, подобно уважаемым мною античным авторам исследований на данную тему, сказать, что, изучая с тщанием историю западной идентичности, я обнаруживаю одну ее фундаментальную особенность. Она состоит в том, чтобы представить свои корни именно подобным способом. Да и всю себя представить как нечто исключительно антиварварское, единственно антиварварское и т. п.

Разве Обама сейчас говорит что-нибудь другое? Разве не в этом суть всех его восклицаний на тему «прочь от нашей исключительности»?

Разве не то же самое звучало и звучит из уст европейских политиков?

Разве не это объединяет Запад?

А ведь начало-то это берет в древнеримской истории. В стремлении древнего имперского Рима отыскать своего наидревнейшего и чрезвычайно антиварварского предка. В каком-то смысле эллинского, разумеется. Но настолько древнего, что об обычном эллинизме и речи быть не могло.

Кстати, об этом эллинизме Дионисий Галикарнасский пишет очень уничижительно. И тут я опять возвращаюсь теперь уже к самому началу его работы, к ее вступительной части. Я прошу прощения у читателя за длинную цитату, но она важна, потому что мы, наконец, добрались до самого главного. До этой самой особой страсти к антиварварской исключительности, которая преследует всю западную историческую личность на протяжении тысячелетий. И которая является по определению именно древнеримской и никакой другой. Сколько бы я об этом ни рассуждал, это может быть сочтено за наветы. Так пусть рассуждает Дионисий Галикарнасский. А я не буду ему мешать, вклиниваясь в его пространные рассуждения.

«И вот, поскольку мне думается, что я взялся за тему и достойную, и величавую, и полезную для многих, нет нужды растекаться мыслью перед теми, кто совершенно не знаком со всеобщей историей. Ведь если кто-нибудь обратит свое внимание к сложившемуся с давних времен могуществу городов и народов, а затем исследует каждое явление по отдельности и в сравнении друг с другом и захочет выяснить, который из них установил большую власть и явил более блистательные деяния, как в мирное время, так и на войне, то узрит, что могущество римлян далеко превзошло всё, что было до того, сообразно не только с величием их власти и блеском деяний, из коих ни одно еще достойно не отмечено в писаниях, но и с продолжительностью времени его существования, которое длится еще и в наши дни.

...Так, держава ассирийцев, будучи древней и восходя к мифическим временам, раскинулась лишь на небольшой части Азии. Мидийское царство, низложившее ассирийское, приобретя еще большее могущество, удерживало его недолго и было низвергнуто на четвертом поколении. Персы же, покорившие индийцев, в конце концов овладели едва ли не всей Азией, но, напав на европейские народы, подчинили себе немногих и господством обладали не более двухсот лет.

...Македонское же государство, уничтожив державу персов, величием мощи превзошло всё, что было до него, но расцвет его длился недолго: после смерти Александра оно начало клониться к упадку. Ведь тотчас разъятое на части многочисленными правителями, из диадохов, хотя сохраняя после них еще силу шествовать впереди всех вплоть до второго или третьего поколения, царство македонян ослабело из-за собственных распрей и в итоге было сокрушено римлянами.

...И даже оно не подчинило себе всю землю и все моря, так как оно не сделало подвластной себе Ливию за исключением лишь небольшой области, что находилась рядом с Египтом, и не завоевало всей Европы, но македоняне продвинулись на север лишь до Фракии, а на запад до Адриатического моря.

...Итак, славнейшие из держав, о которых мы знаем из истории, пережив такой расцвет и такое могущество, были уничтожены; ведь не стоит даже сравнивать с ними эллинские государства, которые не знали ни величия власти, ни столь продолжительной славы, которой обладали те державы.

Но Афины властвовали лишь над самым побережьем только шестьдесят восемь лет — и не надо всем даже, а только над тем, что простирается между Понтом Эвксинским и Памфилийским морем, когда их морское владычество переживало расцвет. А лакедемоняне, господствуя над Пелопоннесом и прочей Элладой, простерли свою власть вплоть до Македонии, но власти этой, продлившейся неполных тридцать лет, положили конец фиванцы».

Описав так подробно, насколько были ничтожны все предшественники Рима, Дионисий наконец переходит к восхвалению самого Рима, за коим обязательно должно последовать вопрошание о том, что же породило такое несравненное величие Рима.

Ответ на этот вопрос будет дан во всем исследовании. А здесь я хочу дать возможность читателю насладиться восхвалением Рима. Потому что именно в этом восхвалении содержится всё, что затем будет развернуто в феномене, именуемом «идентичность Запада».

Читай, читатель, наслаждайся и предуготовляйся к тому, как столь накаленное антиварварское начало будет разбираться с тобою как с варваром.

«А Рим (в сравнении с величием которого ничтожны даже великие варвары — С.К.) правит надо всей землей, куда только можно дойти и где только обитают люди, и господствует надо всем морем, не только тем, что находится по сю сторону от Геракловых столпов, но и над Океанским простором, куда только можно доплыть, будучи первым и единственным из тех городов, что с древнейших времен сохранились в памяти, установив границами своей державы место восхода и захода солнца. И господство его оказалось не кратковременным, но таким продолжительным, какого не было ни у одного города или царства.

...Рим с самого начала, тотчас после основания, принялся подчинять себе проживающие поблизости народы, сильные и воинственные, и постоянно продвигался вперед, покоряя противников; и этому <...> уже семьсот сорок пять лет.

...После того как Рим обрел господство над всей Италией и отважился простереть власть вообще над всеми, изгнав с моря карфагенян, обладавших чрезвычайно сильным флотом, и подчинив себе Македонию, которая до той поры считала, что у нее великое могущество на суше, и не имея больше соперником ни варварское, ни эллинское племя, он продолжает владычествовать повсюду уже седьмое поколение. И нет ни одного народа, который состязался бы с ним в господстве или пытался бы выйти из-под его длани».

Ну и как же может такое антиварварское величие (ведь неустойчивость иных величий обусловлено именно варварством оных!) иметь своим прародителем что-то варварское? «Прочь всё, что говорит о варварском прародителе, — заявляет Дионисий Галикарнасский — Всему этому после того, как я провел исследование, надо сказать «прощай».

Мои наветы? Полно! Развернуто процитировав начало исследования Дионисия, я сейчас столь же развернуто процитирую его финал.

«Так что действительно любой, отважившись многократно повторить «прощай» тем, кто представляет Рим убежищем варваров, беглецов и бездомных (ну как, убедились, что ни о каких наветах речь никоим образом не идет? — С. К.), может утверждать, что это — город эллинский, показав, что он — самый общедоступный и приветливый из городов, обратив также внимание на то, что племя аборигинов было энотрским, а оно в свою очередь — аркадским.

Следует вспомнить и о поселившихся вместе с ними пеласгах, которые, будучи родом аргивянами, оставили Фессалию и пришли в Италию.

Надо учесть также прибытие Эвандра и аркадцев, которые осели близ Паллантия, где аборигины предоставили им место; а еще сказать о пелопоннесцах — спутниках Геракла, которые поселились на холме Сатурний; наконец, об изгнанниках из Троады, которые смешались с предыдущими. Ведь, пожалуй, не найдешь ни единого средь народов ни более древнего, ни более эллинского».

Напоминаю читателю, что для того, чтобы скрепить очень разнородные исторические сюжеты, я ввел понятие КОВЦ (кочующий очаг высокой цивилизации). Теперь можно сказать, что речь идет о кочующем очаге не только высокой, но и высочайшей цивилизации, яростно противопоставляющей себя варварству.

Энотр из Аркадии... Пеласги из Аркадии... Путь из Фессалии в Италию... Паллантий как предтеча Рима... Спутники Геракла, поселившиеся на холме Сатурний... И только потом троянские эмигранты, которые сами опять-таки не коренные троянцы, а нечто порожденное всё той же Аркадией... Вот оно, фундаментальное антиварварское начало, оно же КОВЦ!

Итак, оно и другие... Как оно сочетается с этими самыми другими, которые по определению несопоставимо более ничтожны, нежели то, что с ними вынуждено каким-то образом смешиваться? Пусть об этом тоже поведает нам сам Дионисий.

«А смешение с варварами, вследствие чего полис подзабыл многие из древних установлений (вот ведь она, погибель римская, откуда проистекает — из смешения с варварами! — С. К.), началось в более поздние времена. И для многих, размышляющих об этом, пожалуй, поразительно, как это Рим весь не варваризовался, приняв опиков и марсов, самнитов и тирренов, бруттиев, и омбриков, а также лигиев, иберов и кельтов, и мириады других народов вдобавок к уже названным, одних — из самой Италии, прочих — пришедших из других мест, не имевших ни общего языка, ни схожего образа жизни; и естественно, поскольку жизнь случайно собравшихся вместе людей пришла в расстройство из-за такого разноязычия, это вносило много нового в древнее устройство полиса».

Противодействие смешению с варварами — вот в чем особая сила Рима, особая мощь его социокультурного гена! Такова мысль Дионисия, которую он буквально смакует. В этом легко убедиться, ознакомившись со следующим фрагментом его итоговых размышлений.

«...Так как другие народы, жившие среди варваров, спустя какое-то время утратили всё эллинское, так что и не говорили по-эллински, и не пользовались эллинскими нормами жизни, и не почитали тех же самых богов, и не пользовались подобающими законами (чем особенно отличается эллинская природа от варварской), и не принимали других признаков эллинства и вообще чего бы то ни было эллинского, это доказывают живущие по берегам Понта ахейцы: элейцы по происхождению, т. е. из глубин эллинства, являющиеся ныне самыми дикими из всех варваров».

Как мы видим, даже неварварское происхождение (ахейское, элейское) не спасает от варваризации тех, у кого нет римского ноу-хау, позволяющего смешиваться с варварами, но сохранять идентичность. Ну как тут не вспомнить американский плавильный котел?

Впрочем, давайте дочитаем первоисточник. Итак, ахейцы не нашли ноу-хау, неправильно смешались с варварами и стали самыми дикими из всех варваров. То есть наиболее подлежащими подчинению Риму. Ибо Рим просто обязан подчинять варваров. Вот она, жалкая участь тех, кто не знает, в отличие от Рима, как смешиваться. Что же Рим? Об этом Дионисий Галикарнасский говорит прямо следом за констатацией унизительной варваризации своих эллинских конкурентов ахейцев.

«...Римляне же не употребляют ни чисто варварской речи, ни полностью эллинской, но, говорят на какой-то смешанной из обеих, основная часть которой — эолийская, испытывая от смешения многих народов только то неудобство, что они не все звуки произносят правильно. В отношении же всего остального есть признаки их эллинского происхождения. Они, как никто другой из покинувших родину, сохранили их, сразу начав жить в дружбе со всеми, а не теперь только, когда имеют великую и удачно текущую судьбу, являясь наставником прекрасного, и не оттого, что сперва устремились к заморским краям, сокрушив владычество карфагенян и македонян, но всё время с тех пор, как они воссоединились здесь для основания города, они ведут жизнь на эллинский манер. И они не упражняются ни в чем более выдающемся в доблести ныне по сравнению с прошлым».

О, эта тайна римского рода, позволяющего ему манипулировать варварами, даже смешиваясь с оными! Прошу прощения... Являться их наставником в сфере прекрасного... Об этих наставлениях знают в Сербии, Ираке, Ливии, Сирии, Латинской Америке, Вьетнаме и, в общем-то, по всему миру. Тайна сия и впрямь велика есть. И потому она заслуживает того, чтобы быть обсужденной наидетальнейшим образом.

(Продолжение следует)

 

Связанные материалы: 

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

  

 


 Судьба гуманизма в XXI столетии

 

Или все-таки России придется вернуться к себе и, подобрав отброшенную Западом идею гуманизма, основанного на развитии (и идею развития, основанного на гуманизме), предложить нечто миру? Ведь предложила же она ему нечто сходное в 1917 году!

 

Метафизическая война

Сергей Кургинян , 15 октября 2014 г.

опубликовано в №99  от 15 октября 2014 г.

 

Я обещал читателю, что не буду говорить о Стрелкове в газете «Суть времени». Ну так я и не собираюсь говорить о Стрелкове как таковом. Я собираюсь говорить о Фермопилах, царе Леониде, античности и ее идентификационном значении. А также о многом другом. И если, говоря о таких вещах, я сошлюсь на Стрелкова как на вспомогательный поясняющий момент, то это ни в коей мере не будет разговором о Стрелкове как таковом.

Это будет совершенно необходимым поясняющим примером. Не более того, но и не менее. Потому что без политических примеров из современности весь наш разговор об античности рискует потерять фундаментальное политическое значение. А значит, стать бессмысленным. И тут — что Стрелков, что когда-то обсуждавшийся мною автор стихотворения «Я люблю тебя, жизнь». Это не более чем абсолютно необходимые поясняющие примеры, которые я всегда буду встраивать в высоколобые тексты — для того, чтобы не оказаться в ненавистной мне башне из слоновой кости.

Итак, о Фермопилах и их значении для мальчика из английской или французской семьи, принадлежащей к господствующему классу. Мальчик зачитывается античной литературой... Впитывает ее героическое начало... Мечтает этому героическому соответствовать... И, повзрослев, идет воевать.

М-да... Фермопилы.

Какой образ использовали наши отечественные апологеты Стрелкова в период, когда тот еще геройствовал в Славянске? В период, когда еще не было окончательно скомпрометировано его раннее, уже тогда весьма относительное, геройство?..

Оно было окончательно скомпрометировано в момент, когда Стрелков позорно и беспричинно сдал не только Славянск, но и ряд других ключевых городов. Таких, как Краматорск, Дружковка. За это в нормальных ситуациях, между прочим, расстреливают. Но откуда вы возьмете нормальную ситуацию? Ведь враг расправился с Россией именно таким способом, чтобы нормальные ситуации были невозможны! Или, точнее, чтобы эти самые нормальные ситуации могли появиться только как плоты, которые кто-то построит, чтобы спасать людей, тонущих в ненормальности и орущих: «Руки прочь от нашего героя, который всё, что угодно сдал, но остается при этом нашим героем. Ибо для нас герой — это герой из сериала. А вы хотите прекратить наш любимый трогательно-сентиментальный сериал, то есть являетесь натуральным злодеем, лишающим нас желанного».

Строя свой плот и спуская его в море всеобщего безумия, я спрашиваю тех, кому неохота в этом море тонуть: «Вы помните, какой образ был использован апологетами Стрелкова не в июле, а в июне 2014 года? В июле был использован образ Стрелкова как нового Кутузова, готового мудро отступать, дабы растянуть коммуникации и обречь противника на все последствия зимнего российского кошмара, дополняемого этой растянутостью коммуникаций на многие тысячи километров.

А в июне был использован диаметрально противоположный образ — образ трехсот стрелковцев, готовых удерживать Славянск и гибнуть, гибнуть, гибнуть, взывая к помощи трусливой российской власти и этой помощи не получая, вопреки негодованию всех настоящих российских патриотов.

А в сентябре был задействован образ Стрелкова, восхищающегося российской властью, которая вовсе и не труслива, а героична. Образ Стрелкова как главного нашего — тьфу ты, пакость! — антимайданщика. Вот уж воистину,

А я не только впредь не трону здешних стад,
Но сам за них с другими грызться рад
И волчьей клятвой утверждаю,
Что я...

Кто не помнит, эту басню — «Волк на псарне» — Крылов написал по поводу заигрываний Наполеона с Кутузовым. Заканчивается басня словами:

Ты сер, а я, приятель, сед,
И волчью вашу я давно натуру знаю...

Но эту натуру и всё, что из нее в антимайданном смысле слова обязательно воспоследует, мы обсудим как-нибудь в другой раз. В связи с новым поясняющим примером.

А сейчас хотелось бы обсудить начальный стрелковский образ. Образ этих самых невероятно стойких и не способных к отступлению «трехсот стрелковцев».

Один опытный педагог, внимательно следивший за тем, как я провожу интеллектуальные собеседования с современной молодежью, настойчиво рекомендовал мне расшифровывать всё — даже самое очевидное. «Вот Вы, например, между прочим говорите, что Вам не может быть симпатичен Кемаль Ататюрк, но Вы поддерживаете такие-то его обращения к солдатам, — говорил мне этот многоопытный человек. — И Вам кажется, что Вы говорите нечто почти банальное. А для современной молодежи это, образно говоря, фраза на древнеяпонском. Современная очень любопытная и неглупая молодежь не знает ни кто такой Кемаль, ни почему он Вам не может быть симпатичен».

Позже я проверил — педагог был полностью прав. А потом я начал проверять раз за разом, что именно является для современной российской патриотической, да и иной молодежи (которую я очень ценю) такими вот фразами «на древнеяпонском». Какая, например, доля этой молодежи правильно узнает, кого именно имел в виду Александр Сергеевич Пушкин, говоря:

И вслед за ним, как бури шум,
Другой от нас умчался гений,
Другой властитель наших дум.

И что именно знают о Байроне те, кто правильно отвечает на вопрос о том, кто же этот властитель наших дум. Ну, и так далее.

Получив в итоге таких опросов многие знания, которые умножают скорбь, я перестал понимать, зачем какие-то умники, занимавшиеся раскруткой Стрелкова до свала данного героя из Славянска и прочих им контролируемых городов, говорили о «трехстах стрелковцах». Это ведь почти так же, как в одной из моих пьес герой восклицает:

Строку диктует совесть!
Не чувство, совесть. Шлет она
На сцену вовсе не раба.

Много ли осталось в России, подвергшейся мощнейшей декультурации, людей, способных а) вспомнить параллельно ходу спектакля слова Пастернака «Когда строку диктует чувство, Оно на сцену шлет раба...», б) сопоставить этот диктант с тем, о котором говорит мой герой, и в) сделать выводы, не перестав следить за ходом спектакля?

Тот, кто заговорил о трехстах стрелковцах, предполагал, прежде всего, что восклицания о трехстах стрелковцах разбудят у тех, кому они адресованы, воспоминания о трехстах спартанцах. Совершивших когда-то под руководством царя Леонида великий подвиг.

И, кроме того, что потрясенные этой параллелью российские читатели интернета (сразу вспоминаются глотатели газет у Бодлера) вспомнят, что этот подвиг, воспеваемый тысячелетиями, имеет в качестве своего содержания именно героическую гибель этих трехсот спартанцев в Фермопилах — узком ущелье, где им удалось оказывать сопротивление и истощить гигантскую персидскую армию именно потому, что ущелье было узкое и персы не могли развернуться.

И, наконец, что такой подвиг сдерживания врага ценой полного уничтожения своего военного отряда — будь это подвиг трехсот спартанцев, героев Брестской крепости или героев-панфиловцев — продолжает по-настоящему согревать сердца всех наших соотечественников. И той их части, которая купилась на Стрелкова, в особенности.

Оставим в стороне наших соотечественников вообще. Увы, достаточно близкое будущее покажет, какие именно подвиги по-настоящему согревают их сердца и на что побуждают.

Вкратце разберемся с поклонниками Стрелкова, которых якобы должен был возбудить образ «трехсот стрелковцев», готовых гибнуть, как триста спартанцев, в Фермопилах под названием Славянск, сдерживая многочисленное воинство бандеровцев.

После того как Стрелков побежал из Славянска, эти поклонники заорали, как резаные: «А Вы что хотели, чтобы они умерли?»

Более того, сами эти «спартанцы» начали орать: «Простите нас за то, что мы не умерли!»

Потом начались вопли: «Оставаясь в Славянске, они бы погубили мирное население! Уход из Славянска говорит о человеколюбии Стрелкова, не желавшего разрушать город».

После чего завопили: «Да, надо было рушить многоэтажные дома в Донецке, чтобы сопротивляться! Желание это сделать говорит о мужестве Стрелкова, готового пожертвовать очень и очень многим ради победы».

Я не Стрелкова здесь разбираю, читатель. А античную историю как некий духовный дом, который не позволял его обитателям впадать в состояние порабощения. Как духовный дом, рождающий для его обитателей образчики реального поведения. Как духовный дом, реальное полноценное обитание в котором порождает страстную готовность вести себя так же, как герои античности, обитающие в этом самом духовном доме.

У Высоцкого в «Балладе о борьбе» есть такие строки:

Если, путь прорубая отцовским мечом,
Ты соленые слезы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал, что почем,
Значит, нужные книги ты в детстве читал.

Если в детстве ты зачитывался повествованиями о царе Леониде и его спартанцах, если потом ты учил наизусть на латыни и греческом тексты, в которых говорилось — очень страстно и умно — о необходимости вести себя, как триста спартанцев, то в итоге ты выйдешь на поле брани. И будешь счастлив, если погибнешь, уподобляясь великим спартанцам...

Категория господства является очень неоднозначной, не правда ли? Лично мне она совершенно не греет сердце. Уменьшение ее неоднозначности для меня связано только с предельной актуальностью в настоящий момент иной категории — категории рабства. А также всего, что является производным от этого самого рабства. Порабощение, например.

Раб не может принять вызов смерти и потому признает себя рабом, признавая одновременно того, кто этот вызов смерти принял, господином.

Вот что пишет по этому поводу достаточно глубокий советский философ Мераб Мамардашвили, с мнением которого вполне можно полемизировать. Но полемизировать надо уважительно, потому что речь идет о весьма умном и образованном человеке, хорошо знающем предмет, который он обсуждает. В «Лекциях по античной философии» Мераб Константинович утверждает: «Конечно, рабство было странным институтом. Но оно во многом было ритуальным, а не каким-нибудь чисто экономическим институтом. Скорее уж символическим институтом, хотя бы в том смысле, что для греков оно проводило границу между готовностью человека в любой момент положить жизнь за свое достоинство и отсутствием этого, но тогда человек — раб».

В другом месте тех же лекций Мераб Константинович пишет: «Вот Гераклит говорит: война — отец всего. В том числе и того, почему кто-то свободен, а кто-то — раб. То есть, война есть причина для свободного быть свободным, а для раба быть рабом... Или, в переводе на мой язык, который я уже частично ввел, — усилие. Что-то есть только в той мере, в какой кто-то на себя взял всю ответственность и весь риск. Ведь чем отличается человек свободный от раба? Тем, что свободный, как потом Гегель будет говорить, рискует жизнью, то есть готов с нею расстаться, а раб не готов».

Итак, пока ты говоришь о том, что господство — это плохо, о необходимости построить общество, в котором не будет господствующего класса, всё вроде бы правильно. И с этой точки зрения восхваление господства недопустимо. Но предположим, что завоеватель поработил твой народ — завоевал территорию твоего народа и поработил людей, проживающих на этой территории.

Что тогда?

Тогда перед обитателями этой территории встает необходимость выбора между адаптацией к условиям порабощения и смертью как единственной альтернативой подобной адаптации. Адаптация превращает человека, живущего на завоеванной территории, в раба. То есть в человека, не способного ответить на вызов смерти и на другие вызовы, требующие чрезвычайного усилия. В конечном счете, речь идет о неспособности к мобилизации. Поработитель только тогда добился успеха, если он разрушил способность к мобилизации. А разрушается она, в том числе, и по причине отсутствия у порабощенных обязующего отношения к словам. За словами перестает вставать какая-то реальность, говорящая тому, кто произнес слово: «Я с этим словом связана. И, произнеся это слово, ты за меня ответишь». Даже в низшем уголовном смысле всё же есть ответственность «за базар», «за козла» и так далее.

Вся катавасия со Стрелковым показала, что ответственности за слова нет вообще. Что можно сказать о «трехстах стрелковцах» как о трехстах спартанцах, а потом глумиться, говоря о том, что «нашли дураков — умирать». И так далее.

Вот почему становится яснее причина, побуждавшая западную элиту господства веками и тысячелетиями впитывать в мельчайшие свои духовные поры античность как нечто, требующее реального подражания. И когда ты сталкиваешься с сегодняшними примерами порабощения, с рабской неспособностью отвечать за свои слова, с рабской неспособностью к мобилизации и всяческой окончательности, то однозначная негативность всего, что связано с господством, знаете ли, исчезает. Уж лучше какой-нибудь реальный почитатель Древней Греции, радостно сражающийся и гибнущий потому, что он сумел уподобиться героям Фермопил, чем реконструктор в латах, сначала молотящий под Фермопилы, потом под Кутузова... Сначала тешащийся своим оппозиционным статусом, потом вопящий как резаный о том, что любая оппозиция — от лукавого...

Но если бы всё сводилось к Стрелкову... Сколько раз за последние годы я слышал о служении, подлинности или о метафизике от людей, которых пребывание на территории фактического порабощения и статус «хомо порабощенный» лишает возможности ощутить корни произносимых ими слов. Способности соединиться с этими корнями. А соединившись, мобилизоваться по-настоящему. И вырваться из трясины порабощения.

Историки по-разному описывают татаро-монгольское иго. Но те, кому я лично верю, настаивают на том, что татаро-монголы сумели внутренне поработить и высшие, и низшие сословия Руси. И что главным было именно внутреннее освобождение от этого состояния порабощенности. То есть от ужаса русских рабов перед татаро-монгольскими господами. И что тут решающую роль сыграл Сергий Радонежский, а уже соединение его духовного деяния с военной бранью осуществил Дмитрий Донской.

«Энеида» Вергилия, которую я так подробно исследую, за тысячелетия и впрямь пропитала собой господствующий класс Запада. Да, этот господствующий класс враждебен России. Да, и весь Запад ей враждебен сейчас. Если, конечно, говорить о том Западе, который волочет в определенную сторону господствующий класс. Да, господствующий класс за последние десятилетия стал не так подвержен гипнозу античности. Просто потому, что, разлагая свое общество, разложился сам. И, тем не менее, я настаиваю на том, что Запад продолжает быть не столько христоцентричным, сколько античноцентричным. Это вовсе не означает, что христианство не повлияло на Запад вообще. Это означает, что в конечном счете античность внутри западной цивилизации победила христианское начало, находившееся внутри той же цивилизации, и подчинила его себе.

Тут вам и сам Вергилий.

И Данте, чьим проводником был Вергилий.

И весь западный Ренессанс.

И бесконечная увлеченность западной католической церкви античностью (авторитет божественного Аристотеля, другие великие античные авторитеты).

И «Фауст» Гёте, в котором всё насквозь античноцентрично. Великие матери, к которым надо отправиться за Еленой Прекрасной. Сама Елена Прекрасная. Тот дух «ничто», который так обеспокоит Шарлотту Шиллер.

Ну как опять не вспомнить фразу Сталина «Эта штука посильнее, чем «Фауст» Гёте. Любовь побеждает смерть»! И не признать, что глубинный смысл этой фразы является фундаментально антизападным — в том смысле, в каком линия Вергилий–Данте–Ренессанс–Фауст определяет дух и содержание социокультурной личности, именуемой «Запад».

А многочисленные вариации на тему Фауста, наполняющие собой западную культуру?

А Шпенглер, заявивший, что западное человечество является фаустианским?

А Ницше с его вечным возвращением, волей к власти и тем «ничто», которое напрямую вытекает из вечного возвращения и этой самой особой властолюбивости.

А фашизм с его поклонением Ницше?

А нынешние бандеровцы, восхваляемые Западом и явно упивающиеся своим фашистским преемством?

Так в чем же судьба гуманизма на Западе, где долгое время говорили о гуманизме как западном духовном открытии, имеющем всемирно-историческое значение? И возможен ли гуманизм в случае, если Запад от него откажется? А он уже от него отказывается. И лишь в силу этого я затеял данное пространное обсуждение.

И может ли Восток, в котором гуманистическое начало, конечно же, существует, соединить это начало с духом развития, без которого человечество не способно существовать? С духом истории, который для Востока не является сверхзначимым и определяющим. Или все-таки России придется, исследуя западную идентичность с предельной подробностью, посмотреться в эту идентичность как в зеркало, увидеть себя как нечто альтернативное Западу, вернуться к себе и, подобрав отброшенную Западом идею гуманизма, основанного на развитии (и идею развития, основанную на гуманизме), предложить нечто миру? Ведь предложила же она ему нечто сходное в 1917 году. То есть к моменту, когда Запад уже готовился отбросить то, что всё время восхвалял как свой незаменимый вклад в общечеловеческое бытие.

Итак, во имя обретения зеркала для взгляда на себя и других (как тут не вспомнить зеркало Тесея!) давайте продолжать исследование Вергилия. Памятуя обо всей линии, идущей от него в современность. И всматриваясь во всё то, что является для Вергилия великим прошлым, из коего надо тянуть линию в августианский Великий Рим.

Мы уже убедились в том, что Вергилий строит свою модель Великого Рима, исходя из утверждения, согласно которому Рим построен именно представителями некоей очень древней цивилизации.

Для начала мы убедились в том, что Великий Рим построен особо знатным троянским эмигрантом Энеем. Но это — только капля в том море идентификаций, с которым мы должны разобраться. И если бы мы хотели всего лишь установить троянский генезис Великого Рима, то не надо было бы погружаться в детали, задаваясь вопросом о том, какова же все-таки эта очень древняя цивилизация, вырастившая Великий Рим там, куда ее представители прибыли в соответствии с определенными указаниями.

Эмигрантско-троянский генезис Великого Рима прописан Вергилием так, что никакие разночтения невозможны. Для Вергилия, повторяю в который раз, нет никакого Великого Рима, построенного народом (римлянами, латинянами или кем-то еще), проживающим на италийской земле сообразно своему представлению о благе. Величие Рима никак не связано с особыми свойствами народа римского. Вергилию на всё это народное державостроительное начало глубочайшим образом наплевать. Для него Великий Рим потому и велик, что была одна наивеличайшая семья, которая взяла и построила этот Рим, используя подсобный материал, каковым были местные жители — эта ничтожная глина в руках троянца Энея и его покровителей.

Установив, что Рим Вергилия обязан своим величием только троянскому эмигрантскому генезису, мы обнажили бы только первый, грубейший, всем очевидный слой вергилиевской модели.

Вдумаемся еще и еще раз. Живут в Италии какие-то местные племена. Прозябают эти племена, дикарствуют. Вдруг — о, чудо! — приезжают эмигранты из Трои. Причем, не просто эмигранты, а эмигранты избранные.

Но (внимание!) избранные не только потому, что они — представители высшей троянской аристократии. Ведь, в сущности, что такого особенного в Трое? Ну, был такой город, и что? Почему его представители, пусть даже и очень высокопоставленные, проиграв ахейцам и убежав с Родины, должны обладать каким-то сверхвысоким статусом? Таким статусом, обладание которым позволяет им, явившись к местным дикарям и прикоснувшись к этим дикарям своей священной дланью, сотворить из дикарей героев, способных жертвовать и побеждать, строить великое государство. Причем герои эти могут быть героями, только если ими руководят потомки тех, кто приехал из Трои.

А, значит, сверхвысокий статус позорно изгнанных троянских эмигрантов (вновь спрашиваю читателя, что это за статус?) передается по наследству. Кто они, эти позорно изгнанные троянские эмигранты? Они обладают — говоря современным попсовым языком — какими-то инопланетными генами, передающимися из поколения в поколение?

Утверждение № 4. Ситуация с этим священным родом Энея отнюдь не сводится к тому, что в Рим (назовем его городом Х) приехали эмигранты из священной Трои (назовем ее городом Х1).

А также к тому, что в священном городе Х1 (Троя) есть особо священные вожди из особо священного рода, несущего в себе некие исключительные гены, передающиеся из поколения в поколение и творящие чудеса.

Начинаешь вчитываться в «Энеиду» внимательнее, и оказывается, что ничего такого особенного в Трое, она же город Х1, нет.

Кроме того, этот город Х1 тоже построили эмигранты, которых перед этим изгнали из города Х2 (который они тоже построили).

А внутри этого города Х2 тоже господствовала всё та же священная семья со священными генами.

И для этой семьи со священными генами Х2 — это тоже не родина, не отечество. Это одно из прибежищ.

Для этой семьи и Рим — прибежище, и Троя — прибежище, и то место, откуда перебрались они в Трою, — прибежище. А где же настоящая Родина?

В Аркадии или где-то еще? В любом случае понятно, что Троя, расположенная в Малой Азии, является колонией коренной Греции.

Что представители этой коренной Греции, они же — ахейцы, воюют с троянцами как с теми же греками, но оказавшимися на землях Малой Азии.

Что Эней может построить Великий Рим как завершение некоей величайшей мистерии странствия только потому, что он вынес из Трои священные пенаты. И это не просто абы какие пенаты. Тут изваяния богов священных фригийских пенатов, говорится в тексте «Энеиды». Значит, пенаты эти как-то связаны с Фригией. А как они с нею связаны?

Ведь мы уже не раз возвращались и к фригийским пенатам, и к Самофракии с ее мистериями, и к пеласгическому началу, которое маячит за этими мистериями.

Мы уже делали пометки на полях, обращая внимание на особую древность этого самого пеласгического начала. Между прочим, Гомер, который жил за много веков до Вергилия и с которым Вергилий трепетно соотносится, как и все другие античные авторы, никогда бы не стал апеллировать к каким-то пеласгам. Потому что он настоящий грек, категорически не желающий отказываться от аутентичной греческой идентичности и заигрывать с идентичностями фактически догреческими. А Вергилий только с такими идентичностями и заигрывает. Это нужно ему хотя бы для того, чтобы жестко противопоставить наивеличайшее, а значит, наидревнейшее, римское начало в его эзотерическом, им излагаемом варианте, — всяческому греческому началу.

Вот до чего мы дошли, странствуя по лабиринтам западной идентичности. Мы не спекулятивно, а опираясь на аутентичные тексты, установили, что никакой единой западной идентичности нет. Что римляне не хотят тянуть нить назад от себя к грекам, пусть и троянским. Они хотят тянуть нить назад от себя к пеласгам. То есть к догреческому началу.

И тут фригийские пенаты, без которых Рима не может быть и на которых так настаивает Вергилий, — это не более чем один из начальных ходов в большой идентификационной игре. Игре, которая, с одной стороны, обращена в глубокое фригийское прошлое и то наиглубочайшее прошлое, которое за ним обнаруживается. Игре, которая, с другой стороны, обращена в будущее. Причем в такое будущее, о котором Вергилий, казалось бы, и подозревать не мог.

(Продолжение следует)

 

Связанные материалы: 

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

 
 


Судьба гуманизма в XXI столетии

 

Западная идентичность основана на невероятной притягательности Древнего Рима для всех народов Запада. Поразительно, что накал этой притягательности не снижается тысячелетия. Господство - вот что притягательно!

 

Метафизическая война

Сергей Кургинян , 8 октября 2014 г.

опубликовано в №98 от 8 октября 2014 г

 

 

Император Август

Мне очень важно, чтобы читатель не упустил политическую путеводную нить, путешествуя вместе со мной по лабиринтам древней и не очень древней истории. А также по лабиринтам древней — и не очень древней — литературы. А также...

Так какова же она, эта самая политическая путеводная нить? Мы, между прочим, уже не раз ее обсуждали. И, обсудив, начинали двигаться дальше по всевозможным лабиринтам, стремясь к уточнению всего, что обсуждалось, перед тем как решиться двигаться дальше. Обсуждали мы всегда идентичность. И не абы какую, а собирательную идентичность западного мира, который иногда и, как мне кажется, не вполне точно именуют западной цивилизацией.

Впрочем, неточность и многозначность слова «цивилизация» не должны нас отпугивать. Надо только помнить всё время, что одни называют цивилизацией макросоциальную общность (она же — «мир»), ориентированную на ту или иную религию. А другие используют то же самое слово для того, чтобы отличить общность более развитую (именуемую цивилизацией) от общности менее развитой (именуемой варварством). Именно в этом смысле (очаги более высокой развитости, она же — «цивилизация», окруженные средой, в которой развитие находится на более низком уровне, она же — «варварство») мы использовали слово «цивилизация», говоря о КОВЦ — кочующих очагах высокой цивилизации. Мы рассматривали разные КОВЦ, в том числе и энеевский.

Что же касается первого значения слова «цивилизация», то западный мир, западную социокультурную общность трудно назвать «цивилизацией». Потому что, будучи единой в социокультурном плане, эта общность на разных этапах своего исторического бытия присягала разным религиям. А значит, в строгом смысле слова не может быть названа цивилизацией — так же, как и наша общность (русский мир, то есть).

Русский мир есть. И мы это ощущаем. А вот что такое русская цивилизация в строгом (и первом по счету) смысле слова? В том самом, в котором что русская цивилизация, что русский мир. Русская цивилизация — с какой религиозной доминантой (притом, что для цивилизации необходима очень мощная религиозная доминанта)? Ведь, согласитесь, что-то связывает, причем очень прочно, русское язычество (в разных, кстати, его обличиях), русское православие, русский коммунизм. А еще что-то русское связывает русское православие и русский ислам. Как мы видим, налицо сплав гораздо более сложный, чем то, что предполагается, когда говорят о русской цивилизации. В строгом смысле этого слова (том самом, который предполагает, что цивилизация — это социокультурная общность) можно говорить о православной цивилизации, но не о русской. Не так ли?

Всё это справедливо и в случае рассмотрения не русского мира, а мира западного. Который при Вергилии не был христианской цивилизацией, а был цивилизацией, сориентированной на некое язычество. То бишь античной цивилизацией. Но и эта античная цивилизация представляет собой, на самом деле, несколько цивилизаций, сориентированных на разное язычество. И все эти цивилизации входят в один западный мир. А еще в него входит католическая цивилизация. А также протестантская цивилизация. А также светская западная цивилизация (она же — цивилизация западного Модерна).

Итак, есть мультицивилизационный (если цивилизация — это общность, сориентированная на одну религию) западный мир, обладающий определенной совокупной идентичностью. Да, очень неоднородной и сложно построенной идентичностью. Но ведь идентичностью! Да еще и наимощнейшей. Той идентичностью, которую нам навязывали в течение последних десятилетий, уговаривая войти в мировую, а на самом деле — западную цивилизацию. Той идентичностью, которая вгрызалась в нашу идентичность на протяжении многих столетий.

Той идентичностью, которая так и не срослась с нашей идентичностью. Мы ведь ощущаем, что не срослась. Для кого-то это ужасно, что не срослась. Но не для тех, кто верит в великую всемирно-историческую роль России. И именно поэтому с особой опаской относится к западной идентичности, посягающей на пожирание всех других идентичностей, включая нашу.

А как к ней не присматриваться, если она бесчинствует сегодня как никогда. И как тут не задуматься над тем, что не случайно она бесчинствует. Что эта самая западная идентичность всегда прятала под теми или иными гламурными масками нечто зловещее и глубинное.

Так не это ли глубинное сейчас выходит наружу? И не в том ли дело, что Западу надоело прятать нечто под масками, таить нечто в своих тайных подвалах? То ли он устал это таить, то ли... Словом, это потаенное, оно... нет, не то чтобы совсем уже превращается из тайного в явное (в этом случае наш разговор был бы бессмысленным), но... как бы это сказать...

Словом, жило это зловещее существо под названием «сокровенная западная идентичность» в неких сокрытых от глаз большинства человечества помещениях. Демонстрировалось оно лишь посвященным в западные таинства (прошу не путать с конспирологическими банальностями по поводу зловещих и всемогущих масонов — таинства были тогда, когда масонов не было и в помине). Остальным говорили, что никакого такого зловещего существа, конечно же, нет. Что его выдумали антизападники, они же — почвенники.

Потом это существо зарычало: «Зиг хайль!» — и вылезло наружу. Отцы наши и деды его загнали назад, так и не разобравшись с тем, что же это такое на них набросилось и откуда. За то, что не разобрались, заплатили страшную цену — потеряли СССР и Красный проект.

Впрочем, не только наши отцы и деды не разобрались в сущности того нацистского гада, который вылез откуда-то и куда-то уполз. Большинство человечества не разобралось, так ведь? А почему? Потому, что этому большинству человечества, сразу же после уползания гада назад, в потаенные помещения, стали внушать, что наружу вылезло нечто, не имеющее никакого отношения к сокровенной западной сущности. Что вылезшее представляло собой случайность (флюктуацию). Что никогда больше из недр западного мира ничего подобного не вылезет.

Большинство в это поверило. Меньшинству продолжали показывать в таинствах всё ту же зловещую сокровенную западную сущность. Но предостерегали от разглашения тайны. Причем не только потому, что тайное вообще не должно становиться явным, ибо, ставши таким, теряет силу, но и потому, что был СССР, была какая-то глобальная альтернатива. Покажешь тайный лик западной сущности большинству — оно испугается, отвернется и шарахнется к СССР. Ну, а потом СССР разрушили, и шарахаться стало некуда.

И тут же эта сущность стала... не то чтобы обнажаться, нет. Она стала вылезать на время. Набеги осуществлять и забираться обратно в логово. Она стала приучать большинство к своему существованию, внушать этому большинству, что ничего в ней нет этакого суперомерзительного. А те, кто продолжают об этой суперомерзительности восклицать, — замшелые ретрограды. Словом, к 2014 году человечество как-то уже отчасти попривыкло к вылезаниям гадины наружу, к ее набегам и к тому, что гадина эта — вовсе и не такая уж гадина. А так... — новая фаза в существовании человечества.

Кстати, на Украине именно эта гадина осуществила — очень демонстративно и беспощадно — свой набег на человечество (да-да, именно на человечество!). И тут дело не только в бандеровцах, в прямом славословии фашизма и нацизма, в наипошлейших уловках, с помощью которых фашизм отделяют от нацизма, и так далее. Намного важнее другое... Что именно? Ну, например, способность гадины лишать людей их человеческого содержания (нравственных императивов, свободы мысли и так далее). А также та безоглядность, с которой гадина апеллирует к грубейшим формам господства... А также... Впрочем, об Украине мы говорили и будем разговаривать иначе. Здесь же — о самой гадине.

Она и впрямь стала иначе себя вести в последнее полугодие, обосновавшись на украинском полигоне. А значит, у нас на глазах и впрямь произошло нечто экстраординарное. Нечто, имеющее всемирно-историческое значение. Впрочем, имеем ли мы еще право говорить о всемирно-историческом — в обычном смысле этого слова? Ведь сокровенной западной сущности, вылезшей из тайных помещений после краха СССР, глубоко чужда История. И, может быть, в этой чуждости и состоит ее сущность.

Разве не Истории объявила эта сущность войну на уничтожение, сотворив с Россией то, что было сотворено (это мы подробно обсуждали в книге «Красная весна»)?

А поскольку первую битву с этой сущностью, решившейся идти до конца, История проиграла, то является ли История после проигрыша тем, чем являлась до него? Говоря о проигрыше, я имею в виду проигранную нами холодную войну, в которой ставка была сделана на расчеловечивание как таковое. То есть — на покупку победы над СССР путем отказа от ряда фундаментальных всемирных принципов, ранее считавшихся неотменяемыми. Готовность отменить эти принципы и способность их отменить проблематизировали Историю как нечто неумолимое в своем движении, как нечто неотменяемое и так далее.

Но если это проблематизировано, то можно ли говорить об Истории в том оптимистическом ключе, в каком о ней говорили ранее? Мол, колесо Истории вертится, и никто не может повернуть его вспять. «Вот вы говорите «никто», а я попробую его повернуть», — сказала гадина, и, в общем-то, повернула. Между тем, люди, верные духу Истории, всегда полагали, что История неизмеримо мощнее такой гадины. И не может этой гадине проиграть ни одной битвы. Эти люди полагали, что причастившиеся исторических тайн, обретшие историческое зрение и узревшие ту дорогу, по которой История идет, — всегда в выигрыше. Ведь достаточно начать идти по этой дороге — и выигрыш обеспечен. Как бы не так... Человечество еще даже не осмыслило до конца, что означает проигрыш Истории хотя бы в одной схватке с гадиной. И оно не осознает ничего до тех пор, пока гадина не будет опознана, описана, пока не будут выявлены все ее скрываемые до времени пакостные повадки.

Всё это нужно для войны с гадиной. И горько признавать, что имя этой гадине — сокровенная идентичность западного мира. Хочется считать, что лишь временно и в силу перерождения этот мир стал гадиной, пожирающей человечество. Но что-то внутри подсказывает: речь идет не о временных искажениях западного тайного лика, а о снятии масок и обнажении существа. Или, по крайней мере, о предуготовлении к чему-то подобному.

И это что-то, подсказывающее тебе горько фундаментальный подход к рассмотрению того, что, в общем-то, тебе было дорого, тесно связано с понятием «великий Рим». И еще теснее связано с какими-то ипостасями того, что именуется «великой античностью». Нет, я не призываю взять чохом и проклясть. Но мне кажется, что настало время нового подхода к исследованию всего вышеназванного. Причем такого подхода, при котором начисто должно быть отметено всё патетическое: «Ах, великая античность, ах, великий Рим, ах, великий Вергилий, ах, великий Данте, ах, великий Гёте...» Ну, и так далее. Ну ей-же-ей, настало время иначе всё это обсуждать. Конечно же, без судорог ненависти, без всякой брезгливости. Но и без вмененной нам за столетия сусальной патетики. Совсем иначе надо всё обсуждать. И этот текст — лишь одна из попыток перейти в другой формат обсуждения.

В этом, наверное, и состоит путеводная политическая — она же методологическая и так далее — нить данного повествования. Та нить, которую читатель ни в коем случае не должен потерять. Уж лучше я снова повторю сказанное, вновь остановлюсь на каких-то неочевидных моментах, только бы нить не была потеряна. Ведь ее так просто потерять, когда речь идет о движении в невероятно сложном лабиринте, где культура образует единое целое с историей и религией. А также с философией — как политической, так и иной.

Но что значит «еще раз остановиться на уже проговоренных неочевидных моментах?» Это значит сформулировать совокупность определенных утверждений, уже рассыпанных по тексту, но требующих сейчас освобождения от всего сопутствующего, сколь бы оно ни было важно. Да, это сопутствующее было необходимо в момент изложения подхода к исследуемому предмету. И если бы не было в этот момент сопутствующего со всей его буквальностью, предметностью, детальностью и так далее, то встреча с тем, что мы должны увидеть и рассмотреть, была бы неполноценной. Но сейчас настало время освободить главное утверждение от всего фактурно и даже содержательно значимого, но хоть в какой-то степени попадающего в рубрику «частности». Я понимаю, что дьявол прячется в деталях. И что искомое нами сродни тому, что в этих деталях прячется. И потому отказываюсь от деталей лишь на время. И лишь во имя того, чтобы все покрепче взялись за путеводную нить и смогли двигаться дальше.

Итак, к чему сводятся на данный момент главные утверждения, добытые в результате уже проведенных нами расследований?

Утверждение № 1 — западная идентичность основана на невероятной притягательности Древнего Рима для всех народов Запада.

Поразительно, что накал этой притягательности не снижается тысячелетия. Но ведь он не снижается, правда же? Вновь и вновь — о римском правопреемстве, о граде на холмах, о римской идее... Всё это подается в разных вариантах, но с одинаковой страстностью. И тут что политологи и философы, что голливудские кинорежиссеры... Что же так притягательно? — спрашиваешь ты себя, — и натыкаешься на строчки из «Энеиды», где Анхиз внушает Энею, чем по существу своему должен стать Рим, строительство которого есть миссия троянского эмигранта.

Римлянин! Ты научись народами править державно —
В этом искусство твое! — налагать условия мира,
Милость покорным являть и смирять войною надменных!

Господство — вот что притягательно! Оно и только оно влечет представителей Запада к Риму на протяжении тысячелетий.

Как мы видим, Рим, в трактовке Анхиза (она же — трактовка Вергилия и так далее...), должен не только отомстить за Трою ее разрушителям, повергнув в прах крепость Агамемнона Микены и другие греческие города, которые за тысячу лет до этого кощунственно разрушили великий троянский мир и теперь должны быть за это наказаны потомками троянцев, построившими новое великое государство. Нет! Эти потомки троянцев должны не только взять реванш за поражение Трои, копя для этого силы на протяжении тысячелетия. Осуществив этот реванш, потомки троянцев должны стать первыми в деле господства над другими народами. В деле глобального и именно глобального державостроительства. Рим как непревзойденный эталон глобального государства, являющего «милость покорным» и «смиряющего войною надменных», — вот что привлекает Запад тысячелетиями. Вот почему Запад всё время стремится быть наследником великого Древнего Рима.

Утверждение № 2 — Древний Рим, этот эталон глобальной государственности, столь притягательный для Запада, явлен потомкам римлян в тысячах описаний. Но непревзойденно значимым для потомков является то описание Древнего Рима, которое дано Вергилием в его «Энеиде».

То есть, конечно же, потомки читали отнюдь не только «Энеиду». Но «Энеиду» читали все представители западной элиты. Они ее заучивали наизусть. И она, в отличие от исторических сочинений, предлагала потомкам образы, оказывающие мощное воздействие на сознание, — героические примеры, мистические и метафизические эталоны. «Энеида» внесла решающий вклад в построение политической метафизики Рима.

А ведь именно на основе такой метафизики, обосновывающей необходимость мирового господства, Рим стал тем, чем он стал. Он вышел за свои исторические рамки, приобрел особую притягательность для потомков, переживших его обрушение, для тех, кто его обрушил и, в общем-то, для всего западного мира.

Утверждение № 3 — Вергилий предлагает очень странное, в чем-то даже противоестественное прочтение римской истории. То самое прочтение, которое я уже рассмотрел, обсуждая проблему так называемого КОВЦ (кочующего очага высокой цивилизации). Предлагаю читателю вновь обсудить это после внимательного прочтения Вергилия. Потому что теперь-то нет никаких сомнений в том, что концепция КОВЦ не привнесена мною как исследователем в не имеющий к ней никакого отношения предмет. Нет, сам предмет, коль скоро таковым является «Энеида», пропитан всем, что в корне противоречит праву народа на свое государство, на свою историю и так далее.

Вы читаете «Энеиду» и обнаруживаете, что никакой естественной и самодостаточной истории у Рима нет. То есть нет народа, который в силу своих особых свойств сумел построить государство, оказавшееся наиболее могучим и сумевшее со временем превратиться чуть ли не в глобальную империю. Нет, — говорит Вергилий, — не коренной народ строил Рим, выдвигая выдающихся политических лидеров. Рим строили троянские эмигранты. И даже не все эмигранты, а некая семья, обладающая особым предназначением. И властвовать над Римом должны представители этой семьи — они же Юлии (Юлий Цезарь, император Август, род Августа, он же — род Юлиев, он же — род Энея, он же...).

Поскольку именно этот вергилиевский подход сулит нам нечто в плане распознавания западной идентичности, то я еще раз — и теперь уже в сжатом виде — перечислю всё то, что связано с принципом КОВЦ, который, повторяю, не я навязываю Вергилию, а Вергилий навязывает столетиям и тысячелетиям западного бытия. Того бытия, которое а) вовсе не быт и б) решающим образом влияет на идентичность.

Про то, что Энею надо ориентироваться на Крит как прародину, Анхиз говорит со всей определенностью, не так ли? Тем самым, он поднимает проблему этого самого КОВЦ. Или, точнее, эту проблему поднимают жрецы, чьи туманные рассуждения Анхиз ошибочным образом истолковывает. Но ведь истолковывая эти рассуждения ошибочно, Анхиз настаивает на некоем принципе распознавания прародины. И уж ему-то этот принцип ведом так, как никому другому. И что же это за принцип? Это принцип, согласно которому прародина должна быть местом «матери, владычицы Кибелы», местом, где «звучит медь Корибантов», местом «Идейских лесов», местом «львов, запряженных в колесницу Кибелы», а главное, местом «нерушимого молчания таинств этой самой Кибелы». Такие признаки прародины, правда? Каждый, кто хочет в этом опять убедиться, может ознакомиться с соответствующим фрагментом данного исследования. Где прямо приведена та цитата из Вергилия, в которой сказано и про Кибелу, и про Иду (идейские леса), и про таинства Кибелы, и про Корибантов.

А еще Эней говорит про священные пенаты, они же — изваяния неких богов. Не так ли? Ну и каких же богов? Фригийских! Не троянских, а фригийских! «Тут изваянья богов — священных фригийских пенатов, Те, что с собой из огня, из пылающей Трои унес я...». Ну, и так далее. Так, значит, малоценен не только Рим сам по себе, но и Троя сама по себе. А не малоценно что? Фригия? Или она тоже сама по себе малоценна? А по-настоящему ценно нечто совсем другое. Что же именно?

Каковы приметы, по которым Эней выбирает верный путь, сбившись перед этим с него и заявившись на Крит?

Есть-де страна, где жили некие энотры. А их потомки взяли имя вождя Энотра и назвали себя италийцами. Там, как выясняется, прародина Энея. Почему? Потому что там на свет появились некие Дардан и Иасий. А от них происходит род Энея. И они намного важнее Трои, Фригии, Рима. Ибо государства и народы — это субстанции. А суперэлитный род с такими корнями — это субъект.

Как мы уже убедились, Иасий, от которого происходит Эней, — это один из куретов богини Реи, жены Кроноса, матери Зевса. А поскольку, на самом деле, что куреты, что кабиры, что корибанты... А также что Рея, что Кибела (прошу проверить — это именно так), то по-настоящему важно одно — что род происходит от куретов, корибантов и так далее. От этого с Кибелой связанного начала. А это, между прочим, очень особое начало, никак не сводимое к религиозной античности в целом. Это такое начало, которое надо обсуждать отдельно.

Итак, Иасий — это просто один из куретов Реи. Он же — один из предков той священной семьи, которая, хотя и строит высокие цивилизации (троянскую, римскую и так далее), но, естественно, чтит себя выше ею построенного. Другой предок — это Дардан. Указания на этого предка адресуют к Самофракии, где с древнейших времен исполнялись знаменитые кабирские мистерии (и вновь куреты, кабиры, корибанты, а, значит, и Кибела). Римляне особо почитали Самофракию. Завоевав Грецию, предоставили ей из особого отношения к кабирам некую автономию, что делали редко.

Двигаясь дальше, мы выяснили, что (это, между прочим, авторитетнейшее мнение Геродота) все, посвященные в тайное служение кабиров, совершаемое на Самофракии и заимствованное у пеласгов, понимают великое значение изображения Гермеса с напряженным половым членом. Что сам Геродот узнал это от служителей из Додона, основного святилища, раскрывающего подобные тайны.

В данном случае, бог с ним, с половым членом. Речь идет о том, что кабирские мистерии, творимые в Самофракии, заимствованы у пеласгов. А значит, весь этот кабирский род Энея, претендующий на особую функцию в истории человечества, не только кабирский, то есть кибельский и так далее, но и пеласгический. Убедившись в этом, мы пошли дальше и обнаружили, что мифический Пеласг, этот предок народа пеласгов, был рожден из земли не где-нибудь, а в Аркадии. На этом настаивают все древние авторы, начиная с Гесиода. Царя Пеласга, правящего пеласгами, Эсхил, например, называет сыном Палайхтона, то есть древней земли.

Считается также, что пеласги переселились в Италию, потому что были изгнаны эллинами из Греции. Тот же Геродот пишет о пеласгических аркадцах как о скитальцах, которых изгнали афиняне. О скитальческой природе пеласгов пишет и Дионисий Галикарнасский. Мол, сколько раз их изгоняли, и куда они только не пытались, бедные, убежать. И в Фессалию, и на Кикладские острова, и в ту же Додону, и в Италию, и на Крит. Но настоящее место, из которого не удалось их согнать и где они особо укоренены, — это Аркадия.

Итак, некое начало, которое и скитается, и строит многое (в том числе Трою и Рим), оно не только кибельское и кабирское (а также корибантское и так далее), оно еще и пеласгическое.

И тут мы имеем дело уже не с античным Римом и не с античной Грецией, а с древнейшим догреческим пеласгическим началом, для которого олимпийские боги являются, в общем-то, чем-то чуждым. Ну, в лучшем случае, чем-то, что можно спасти из милосердия. Ну, спасали кабиры Зевса, помешав его отцу Кроносу съесть его. Была у данного доолимпийского бога такая, знаете ли, милая привычка. Но не ради Зевса кабиры это делали. И уж если чем-то их Кронос не устраивал, так не тем, что детей пожирал, а тем, что Урана, своего отца, священным серпом кастрировал. Из крови этого самого Урана, кстати, и родилась Афродита, она же Венера, являющаяся Энею с тем, чтобы сообщить, что она его мать. В какую же глубочайшую догреческую стихию уходит всё это! И тут, конечно же, нельзя оставить без внимания тему Аркадии, нами уже подробно разобранную и явно сокровенную для западной идентичности. Ведь не Вергилий же один Аркадией занимался. Ею занимались на протяжении веков на Западе. Она входит в фундаментальное западное таинство, о чем мы уже тоже достаточно подробно говорили. Здесь же скажем еще раз вкратце, что кабиры, корибанты, Кибела, Аркадия и пеласги — связаны в прочнейший узел. И что этот узел самим своим наличием свидетельствует о том, сколь таинственна, древня и не сводима ни к какому гуманистическому началу та стихия, к которой взывает Вергилий, повествуя о тайне рода создателей Рима. А значит, и о тайне Рима как такового.

(Продолжение следует)

  

Связанные материалы: 

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

 

 


 Судьба гуманизма в XXI столетии


Реваншисты, оседлавшие Запад, бросают вызов гуманизму, вызов человеческому началу в каждом из нас, вызов человечеству в целом. Отвечая на этот вызов, наша страна уже не просто заботится о своем существовании, но опять — в который раз! — спасая себя, спасает мир


Метафизическая война
Сергей Кургинян , 2 октября 2014 г.
опубликовано в №97 от 1 октября 2014 г.

 

Панини. Галерея видов Древнего Рима (1757)

Перечитав написанное ранее, я обнаружил, что предыдущая статья этого цикла вышла 2 июля 2014 года. Что я закончил эту статью анализом того фрагмента «Энеиды», в котором герой посещает светлое царство мертвых Элизиум. И что, помимо самого наличия описания данного светлого царства мертвых (притом что греки чаще всего говорили только о темном царстве мертвых Аиде), в «Энеиде» налицо беспрецедентно детальное описание этого самого не слишком часто описываемого в античности Элизиума (больше всего похожего даже не на рай, а на чистилище).

Кто, кроме Вергилия, описывал так детально потусторонние миры в великих поэмах, оказавших фундаментальное влияние на человечество? Ну разве что Данте в «Божественной комедии»... через полторы тысячи лет после Вергилия. А поскольку проводником Данте являлся не абы кто, а Вергилий, то налицо достаточно тонкая параллель. Впрочем, об этой параллели чуть позже.

А сейчас — о том, чем я закончил статью, изданную 2 июля. А также о том, что произошло после этого. Закончил я свою июльскую статью словами о том, что Анхиз посвящает Энея в некое таинство. А уже 5 июля, то есть через три дня после издания статьи, я был в Донецке. И в этом тоже было что-то от таинства. Потому что не было никаких оснований для того, чтобы оказаться в Донецке именно 5 июля. А окажись я в Донецке хотя бы чуть позже, многое бы изменилось. И не только касательно способа жизни, предложенного мне случившимся. Но и в целом ряде макропроцессов.

 

Раоло Пагани. Эней выносит Анхиза из горящей Трои

 

 

Бартоломео Пинелли. Эней и Тиберин

Перечитав написанное ранее, я обнаружил, что предыдущая статья этого цикла вышла 2 июля 2014 года. Что я закончил эту статью анализом того фрагмента «Энеиды», в котором герой посещает светлое царство мертвых Элизиум. И что, помимо самого наличия описания данного светлого царства мертвых (притом что греки чаще всего говорили только о темном царстве мертвых Аиде), в «Энеиде» налицо беспрецедентно детальное описание этого самого не слишком часто описываемого в античности Элизиума (больше всего похожего даже не на рай, а на чистилище).

Кто, кроме Вергилия, описывал так детально потусторонние миры в великих поэмах, оказавших фундаментальное влияние на человечество? Ну разве что Данте в «Божественной комедии»... через полторы тысячи лет после Вергилия. А поскольку проводником Данте являлся не абы кто, а Вергилий, то налицо достаточно тонкая параллель. Впрочем, об этой параллели чуть позже.

А сейчас — о том, чем я закончил статью, изданную 2 июля. А также о том, что произошло после этого. Закончил я свою июльскую статью словами о том, что Анхиз посвящает Энея в некое таинство. А уже 5 июля, то есть через три дня после издания статьи, я был в Донецке. И в этом тоже было что-то от таинства. Потому что не было никаких оснований для того, чтобы оказаться в Донецке именно 5 июля. А окажись я в Донецке хотя бы чуть позже, многое бы изменилось. И не только касательно способа жизни, предложенного мне случившимся. Но и в целом ряде макропроцессов.

Итак, я написал, что Анхиз явным образом посвящает Энея в некое таинство, — и улетел в Донецк. И вот только теперь у меня есть возможность вернуться к теме, которая при всей ее кажущейся отвлеченности является, пожалуй, наиболее животрепещущей и масштабной. Запад навязывает человечеству дегуманизацию. Он делает это и в силу каких-то сущностных своих особенностей, и потому, что предложенная им же самим модель классического гуманизма оказалась исчерпана. Коль скоро мы хотим и далее быть людьми, нам нужен новый гуманизм. А всё, что связано с новым гуманизмом, так или иначе утыкается в Красную идею, советский коммунистическо-социалистический проект, крах этого проекта, возможность выдвижения нового проекта и так далее. Не будет нового гуманизма — старый рухнет через пару десятилетий. Одновременно окажется окончательно оформленной — причем именно по инициативе Запада — предельно антигуманистическая модель существования человечества. Эта модель либо будет навязана миру (в том числе и военным путем), либо... Либо сопротивление реализации этой модели обернется мировой войной, причем войной ядерной. Но самое главное, что, в отличие от предыдущей войны с фашизмом, война с этим новым фашизмом (а фашизм и есть предельная дегуманизация — это, и только это) окажется войной, в которой противники фашизма будут сражаться за нечто хорошее, но исчерпанное, а сам фашизм (имею в виду фашизм новый и одновременно преемственный) предложит нечто предельно пакостное, но... Но в этом фашистском предложении не станет той исчерпанности, которая будет очевидной в момент, когда и если противодействие фашизму будет оказано с опорой на старый гуманизм. Даже в предыдущей войне с фашизмом старый гуманизм был уже неконкурентоспособен фашизму. И победить удалось только потому, что на горизонте маячил гуманизм новый, тесно связанный с советско-коммунистическим проектом. Что же теперь? И есть ли связь между донецкими событиями, в которые я был вовлечен после 5 июля, и той проблематикой, от которой я в силу этой вовлеченности оказался оторван?

Итак, 2 июля я написал, что Анхиз посвящает Энея в таинство. И уже через три дня началось нечто, казалось бы, не имеющее никакого отношения ни к Анхизу, ни к Энею, ни к таинствам. Не имеющее никакого отношения? Ой ли!

Да, уже 5 июля я оказался один на один с творцами и участниками таинств весьма грубых, предельно плотских, отделенных от Элизиума всем тем, что постоянно и неумолимо отделяет в человеческом существовании высшее от низшего, чистое от грязного, светлое от темного, грубое от тонкого и так далее. Но разве в Троянской войне вообще и в том, как она описана Гомером, нет ничего грубого? И что такое эта самая Троянская война, кто с кем сражался? Какие два начала олицетворяли Троя и ее враги? Почему именно эта война приобрела статус войны, особо значимой для человечества?

Единственное, что несомненно, — это состоявшийся фантастический реванш троянцев, потерпевших поражение от ахейцев и потерявших Трою. На этот реванш у троянцев ушла тысяча лет. Имя этому реваншу — Великий Рим, который построили потомки троянских эмигрантов.

Если кому-то покажется, что, рассуждая подобным образом, я провожу параллель между Троей и Донбассом и так далее, то вряд ли этот кто-то относится к числу людей, действительно желающих понять логику моих рассуждений и сопоставлений. Но куда прикажете деть и очевидную попытку реванша нацистов-бандеровцев, частью которой являются события на Украине вообще и в Донецке в частности? И столь же очевидную попытку реванша нацистов-власовцев, нацистов-белогвардейцев? В той войне, которая сейчас идет на Украине, явно имеет место нечто, адресующее к возможности очень далекоидущих реваншей.

Поскольку в войне участвует Запад, опекающий очень многие нацистско-реваншистские силы, организующий их игру, то наше столкновение с этим Западом явным образом является столкновением России как носительницы определенного смысла — с новым Римом, несущим иной, враждебный, смысл. Кем построен этот новый Рим, который Бжезинский фактически напрямую именует «четвертым»? Если первый был построен некими троянскими реваншистами, то не построен ли американский четвертый Рим реваншистами сугубо нацистскими, которым для построения этого Рима понадобился срок, гораздо меньший, нежели тот, который понадобился роду Энея для замысленного Анхизом реванша? Конечно, Энею пришлось строить Рим с нуля. Или почти с нуля. А нацистам нужно было только достроить нечто, извратив в существенной степени суть того, что они достраивали. Но почему им так быстро удалось извратить эту суть? Не потому ли, что сама суть, она же — западная идентичность, не слишком сопротивлялась нацистским трансформациям собственной природы, испытывающей скрытое влечение к чему-то помасштабнее реального исторического нацизма?

Вот каковы те параллели, которые порождает донецкая трагедия. Она лишь усилила стократно всё то, что является для меня неумолимым последствием развала СССР и демонтажа коммунизма. Запад, удерживаемый от своего перерождения именно существованием СССР... Запад, спасенный от этого перерождения победой СССР в Великой Отечественной войне... Запад, исчерпанный и обреченный на перерождение, коль скоро нет внутри него потенциала, позволяющего обновить, усилить и исправить его же гуманистическую идею... Этот Запад — и Россия.

Так что же такое этот Запад?

Это некая историко-культурная сущность (или личность), обладающая определенной идентичностью. Кто-то, конечно, с удовольствием назвал бы эту сущность цивилизацией... Что ж, не испытывая никакого резкого отторжения в том, что касается подобного определения, я, тем не менее, по возможности, буду его избегать.

И потому, что цивилизация, как я уже много раз говорил, — это общность, маркируемая единством религии. А Запад в его сегодняшнем виде носит существенно светский характер.

И потому, что в истории Запада происходила смена религиозных маркировок, позволяющих говорить о том, что это такая-то и такая-то цивилизация.

И потому, наконец, что социокультурные коды, формирующие идентификационную программу Запада, просто не могут быть только открытыми, то есть экзотерическими. Они обязательно должны быть и закрытыми, то есть эзотерическими. У Запада (как, впрочем, и у любой другой огромной историко-культурной человеческой общности) обязательно должна существовать своя эзотерика. Она же — тайна, к которой допущены не все члены общности. Тот член общности, который хочет соприкоснуться с тайной (а соприкоснуться с нею он может лишь в таинстве), должен за это, что называется, заплатить. И не деньгами, не хлебом, не вином, не маслом, не рабами — а жертвами, приносимыми на алтарь изменения его собственного человеческого естества.

Хочешь приобщаться к тайне — плати. И докажи, что жертвы твои не напрасны, что ты умеешь, принося эти жертвы, достаточно радикально менять свое человеческое естество. Доказав это, то есть пройдя испытание, ты можешь быть допущен к таинству. Которое должно либо тебя сломать, либо завершить трансформацию твоего человеческого естества. Если же тебя не подготовить к таинству, то ты гарантированно погибнешь при соприкосновении с тем, к восприятию чего не готов. Такой подход к допуску в святая святых, где хранятся социокультурные идентификационные коды, человечество исповедовало тысячелетиями и исповедует до сих пор.

Жертвам псевдопатриотической пропаганды, утверждающей, что этот подход исповедуют только зловещие масоны и сатанисты, я рекомендую ознакомиться с данными этнографов и культурологов, людей сугубо научных и полностью лишенных повышенной возбудимости в том, что касается тайн, посвящений и прочего. Ну почитать, к примеру, «Структурную антропологию» К. Леви-Стросса, «Сверхъестественное в первобытном мышлении» Л. Леви-Брюля или «Исторические корни волшебной сказки» В. Я. Проппа. А также Тейлора, Фрэзера, Массиньона или Корбэна.

Тут ведь, знаете ли, одно из двух. Или ты читаешь книги, вырываясь из того болота невежества, в которое тебя посадили конспирологи и пропагандисты. Или ты остаешься маленьким мальчиком, которого пугают Бабой-ягой масонства и сатанизма. Маленьким мальчиком, не способным освоить реальность и кричащим «чур меня!». Ну и как этот мальчик может принять вызов современного Запада, насквозь проникнутого сложным и злым началом? Понятное дело — никак. Ну и кто же тогда те, кто отчуждает патриотическую публику от реальности, пугая ее разного рода чудищами? Кто эти люди, которые препятствуют взрослению представителей патриотических кругов нашего общества? «Наверное, это и есть зловещие масоны», — скажут мне. Да не тянут они ни на что подобное! Просто всем удобнее иметь дело с «маленькими мальчиками», пугающимися всего на свете. Потому что эти «мальчики» будут с восторгом потреблять их продукцию, обсуждать, чем одно описание Бабы-яги отличается от другого. И коротать время в ожидании прихода западных оккупантов.

Тем, кто не хочет быть такими мальчиками (или девочками), тем, кого не восхищают повествования про ту или иную Бабу-ягу, выдаваемые за концептуальные аналитические исследования, я предлагаю заняться исследованием западной идентичности. Которое невозможно, если не вчитываться одновременно в Вергилия, Данте, Гете и во всё то, что является очевидными слагаемыми этой самой весьма загадочной идентичности.

Где идентичность — там и таинство. Потому что идентичность немыслима без сокровенности, то есть без тайны. А тайна должна быть поведана тому, кто к этому готов, определенным образом. Такое ознакомление с тайной и есть таинство. Исследуя таинство, можно кое-что понять в идентичности.

Итак, Вергилий, конечно же, описывает посвящение Анхизом Энея в некое таинство. И это таинство носит безусловно идентифицирующий характер. Более того, может быть, именно Вергилий впервые придает своим описаниям развернуто эзотерический посвятительный характер. И это притом, что его тексты не предполагалось хранить за семью печатями. Их должны были заучивать наизусть римские школьники... а потом — средневековые школяры, западные и наши гимназисты. Как сочетается посвятительность и открытость? И могут ли они, вообще-то говоря, сочетаться?

Да, могут. Ибо где есть и экзотерика (куда ты без нее денешься, если ты хочешь скреплять культурно-историческими скрепами свою огромную общность?), и эзотерика (без которой ты не сформируешь нужную тебе элиту служения!) — там есть и мост между экзотерикой и эзотерикой. Я, например, в книге «Странствие» чем занимался? Тем, что строил этот мост. Этому же построению посвящено и рассматриваемое сейчас нами описание Элизиума у Вергилия, и очень многое у Данте, и вся вторая часть гётевского «Фауста», и... и... и...

Потому что без подобного моста эзотерика становится мертвой, а экзотерика — тупой и выхолощенной. И вот тогда-то историко-культурные общности гибнут. В великом и благом советско-коммунистическом проекте, осуществлявшемся в моем Отечестве с 1917 по 1991 год, не было встроено ничего, позволяющего противодействовать а) омертвлению Красной эзотерики, б) выхолащиванию Красной же экзотерики. Вот в чем состоит одна из причин краха этого проекта. Да, всего лишь одна из причин, но игнорировать ее наличие, лишать ее существенности — значит превращать гибкий и эффективный реванш в твердолобое и провальное реставраторство. Мы ведь не хотим этого? И потому говорим об СССР 2.0, о коммунизме 2.0, о постижении и исправлении ошибок великого и благого советского прошлого.

Коль скоро это так (а это именно так!), то рассмотрение «Энеиды» Вергилия вообще и, в особенности, элизиумной части этого великого произведения именно как посвящения в некое таинство, где хранятся социокультурные коды западной идентичности, для нас крайне существенны. Ведь, повторяю, нам бросил вызов Запад. И мы не можем принять этот вызов, не разобравшись в том, какова же эта сущность, эта личность, бросившая нам вызов. И чем мы отличаемся от нее.

Между тем, вызов брошен не только нам. Какие-то реваншисты, оседлавшие Запад, бросают вызов гуманизму (как светскому, так и религиозному), вызов человеческому началу в каждом из нас, вызов человечеству в целом. Отвечая на этот вызов, наша страна становится уже не просто государством, заботящимся о своем существовании. Она опять — в который раз! — спасая себя, спасает мир. Мы опять противостоим не только врагу, посягающему на родину, но и врагу, посягающему на человечество. А поскольку противостоять врагу мы можем, только восстановив свое идентификационное начало в полном объеме, то проблема западной идентичности как чего-то, отрицающего нашу идентичность, начинает носить глобальный общечеловеческий характер. И не решив эту проблему, мы обрекаем человечество на то, чтобы оно почти покорно превратилось в постчеловечество со всеми вытекающими последствиями.

Итак, Анхиз посвящает Энея (а Вергилий — обитателей дома, имя которому Запад) в некое идентификационное таинство. Какое же именно? Чтобы детальнее в этом разобраться (а тут детали важны донельзя), надо читать и комментировать Вергилия, что я и делаю. Начиная со строк, следующих прямо после тех, которые я обсудил в предыдущем своем разборе. Там я закончил тем, что, по мнению Анхиза (очень продвинутому для исследуемой нами эпохи), всё бытие питает душа и дух, что именно «этот союз породил и людей, и всё остальное».

Сообщив Энею об этом, Анхиз далее сообщает адепту следующее:

Душ семена рождены в небесах и огненной силой
Наделены — но их отягчает косное тело,
Жар их земная плоть, обреченная гибели, гасит.
Вот что рождает в них страх, и страсть, и радость, и муку,
Вот почему из темной тюрьмы они света не видят.
Даже тогда, когда жизнь их в последний час покидает,
Им не дано до конца от зла, от скверны телесной
Освободиться: ведь то, что глубоко в них вкоренилось,
С ними прочно срослось — не остаться надолго не может.
Кару нести потому и должны они все — чтобы мукой
Прошлое зло искупить. Одни, овеваемы ветром,
Будут висеть в пустоте, у других пятно преступленья
Выжжено будет огнем или смыто в пучине бездонной.
Маны любого из нас понесут свое наказанье,
Чтобы немногим затем перейти в простор Элизийский.
Время круг свой замкнет, минуют долгие сроки, —
Вновь обретет чистоту, от земной избавленный порчи,
Душ изначальный огонь, эфирным дыханьем зажженный.
Времени бег круговой отмерит десять столетий, —
Души тогда к Летейским волнам божество призывает,
Чтобы, забыв обо всем, они вернулись под своды
Светлого неба и вновь захотели в тело вселиться.

Согласитесь, что речь тут идет об очень продвинутой эзотерике. В которой есть место не только духу и душе, но и так называемому метемпсихозу. То есть повторному воплощению, переселению душ. При этом Вергилий описывает не примитивный, а очень тонкий и избирательный метемпсихоз: покинувшие мир души очищаются, испытуются, наказуются и после того, как удается их полностью очистить от земной порчи, души эти могут быть заново возвращены в мир. Помимо прочего, без этого очищения и связанного с ним забвения ужаса пребывания в грязном и порочном миру души просто не захотят вернуться под своды светлого неба и вновь вселиться в тело.

Сама по себе идея переселения душ очень древняя. Наличие этой идеи у самых разных народов земного шара не вызывает сомнений. Налицо, однако, существенное различие в подходах, ибо в одних верованиях речь идет о достаточно случайном переселении души в первое попавшееся тело, а в других — о переселении души в тело благородное или низкое как о награде или каре за деяния, совершенные тем, чье тело она перед этим покинула.

Хотя проблема переселения душ распространена во многих странах, местом, в котором этой проблемой впервые занялись детально и на высоком интеллектуальном уровне, конечно же, является Индия.

Но уже в VI веке до н. э. пифагорейцы и орфики стали разрабатывать идею переселения душ столь же утонченно, как и индусы, размышлявшие о карме, сансаре и прочих тонких религиозных проблемах.

Проблемой переселения душ занимались и Гераклит, и Платон, и Аристотель, и Геродот. А также — в более позднее время — Диодор Сицилийский, Гален, Александр Афродисийский и многие другие.

Так что Вергилий, говорящий о том же самом, отнюдь не оригинален. Признавая это, необходимо подчеркнуть, что идея переселения душ, будучи весьма популярной в глубокой древности и оставаясь популярной по сию пору, отнюдь не является безальтернативной, одинаково признаваемой всеми религиями и так далее. Необходимо подчеркнуть и то, что именно христианство (хотя, конечно же, не оно одно) отрицает переселение душ и противопоставляет ему идею совсем другую — идею, согласно которой душа обретет в конце времен именно то тело, которое она имела. И в этом теле будет пребывать, в нем будет судима, в нем будет длить свое существование, находясь уже по ту сторону роковой неизбежности умирать, покидать тело и так далее.

Для того чтобы подтвердить актуальность для христианства (да и не только для него) именно такого подхода к проблеме соотношения тела и души, я приведу лишь один текст из спора с гностиками крупного и страстного христианского проповедника Иустина Философа (100–166 гг. н. э.): «Спаситель во всем Евангелии показывает сохранение новой плоти; после сего зачем нам принимать противное вере и гибельное учение и безрассудно обращаться вспять, когда услышим, что душа бессмертна, а тело тленно и не способно к тому, чтобы снова ожить? Это и прежде познания истины слышали мы от Пифагора и Платона. Если бы то же говорил Спаситель и возвещал спасение одной только души, то что нового Он принес бы нам сверх Пифагора и Платона со всем хором их? А теперь Он пришел благовествовать новую и неслыханную надежду. Подлинное новое и неслыханное дело то, что Бог обещает не соблюсти нетленному нетление, но даровать нетление тленному» (Св. Иустин Философ, О воскресении плоти, 10).

Споры по поводу того, будут ли происходить постоянные переселения души в разные тела, или же душа когда-то обретет тело, причем именно то, которым она обладала при жизни, но ставшее нетленным, вечным (оставаясь при этом именно телом), имеют крайне принципиальный характер. Причем не только для тех, кто, будучи верующим, всерьез обеспокоен судьбой души после смерти, романом души и тела и так далее. Эти споры важны для тех, кто не укоренен в данной проблематике последним и окончательным образом. Потому что эти споры, читатель, носят фундаментальный культурный, кодификационный и в этом смысле даже метафизический характер. Статус тела, роль тела, способы взаимодействия с телом всего того, что в буквальном смысле слова телом не является, но строит с телом определенные отношения, — всё это определяет социокультурную идентичность. Всё это моделирует мышление, чувствование и поведение человека той или иной культуры. Я подчеркиваю — культуры.

Человек, принадлежащий определенной культуре, может обуславливаться основаниями этой культуры даже в случае, если он эти основания до конца не осознает и не разделяет. То есть не понимает, что его способ видеть мир, строить отношения с людьми, формировать ценности и цели тесно связан с тем, считает ли его культура переселение души в разные тела обязательным и неизбежным или же она сформирована на основе веры в то, что когда-нибудь душа получит снова нетленное тело, причем именно то, в котором она когда-то обитала и которое тогда было тленным, а теперь, оставаясь тем же самым, станет нетленным.

Мы видим, что в посвятительном таинстве, которое совершает Анхиз и которое дарует западному миру Вергилий, переселение души в разные тела (оно же метемпсихоз) является одной из фундаментальных культурных кодификаций. Конечно же, Вергилий осуществлял данную кодификацию до появления христианства — с его, как говорит Иустин Философ, новой и неслыханной надеждой на то, что нетление будет даровано тленному.

Но, во-первых, Вергилий вводит переселение душ в свою модель в качестве фундаментального кода в эпоху, когда идея такого переселения не доминировала настолько, чтобы он взял ее на вооружение автоматически.

Во-вторых, мы не можем не задаться вопросом о том, почему именно Вергилий стал проводником Данте в «Божественной комедии», притом что Данте принято считать и христианином, и одним из социокультурных архитекторов западной историко-культурной личности. Я понимаю, читатель, что Данте крайне специфичен в том, что касается подхода к христианской проблематике. Но, прошу прощения, не получится ли у нас в итоге, что все создатели западных идентификационных кодов специфичны в такой степени, что... Впрочем, не стоит забегать вперед. Об этом мы поговорим позже и не между делом, а как о самой ключевой из всех проблем, связанных с реальным содержанием западного гуманизма, с краеугольными камнями/кодами западной идентичности.

И, в-третьих, Вергилий, формирующий коды западной идентичности, отнюдь не ограничивается в этом формировании «кодом метемпсихоза». Для того чтобы убедиться в этом, надо продолжить чтение «Энеиды».

Вот что поведал Анхиз, и сына вместе с Сивиллой
В гущу теней он повлек, и над шумной толпою у Леты
Встали они на холме, чтобы можно было оттуда
Всю вереницу душ обозреть и в лица вглядеться.
«Сын мой! Славу, что впредь Дарданидам сопутствовать будет,
Внуков, которых тебе родит италийское племя,
Души великих мужей, что от нас унаследуют имя, —
Всё ты узришь: я открою тебе судьбу твою ныне.
Видишь, юноша там о копье без жала оперся:
Близок его черед, он первым к эфирному свету
Выйдет, и в нем дарданская кровь с италийской сольется;
Будет он, младший твой сын, по-альбански Сильвием зваться,
Ибо его средь лесов взрастит Лавиния. Этот
Поздний твой отпрыск царем и царей родителем станет.
С этой поры наш род будет править Долгою Альбой.

Приводя этот кусок, я исхожу, прежде всего, из нежелания осуществлять купюры в той части текста «Энеиды», где описывается идентификационное таинство. В этом мой основной мотив. Но, будучи основным, он не является ни единственным, ни исчерпывающим. Читатель не может не почувствовать своеобразной эгрегориальности той модели, которую предлагает ему Вергилий. Энею явлен мир теней, но не тот, который открылся, например, спускавшемуся в Аид Одиссею. Энею явлен светлый мир, мир теней, готовящихся к воплощению и величию. В этом мире дарданская кровь сольется с италийской и породит нечто, окончательное в своем величии и одновременно тесно связанное с дарданским началом. Это нечто — Великий Рим, находящийся в тесной связи со своим элизиумным родовым эгрегором.

А еще читатель не может не обратить внимание на Долгую Альбу, о которой говорит Вергилий. Она же — Альба-Лонга (буквально — Долгая Альба).

Альба-Лонга — это древний латинский город в провинции Лациум, к юго-востоку от Рима. Считается, что Альба-Лонга основана около 1152 г. до н. э., то есть вскоре после окончания Троянской войны. Поскольку придать непосредственно троянский генезис Риму невозможно (он явно слишком молод для этого), то создатели римской родословной (она же во многом — римская идентичность, а значит, и идентичность Запада) должны ориентироваться на более древние города. В том числе и на Альба-Лонгу.

Конечно же, напрямую с троянцами, дарданцами, то бишь Энеем, связана даже не Альба-Лонга, а Лавиниум, древний город в Лациуме. Именно он, по преданию, был построен Энеем, выигравшим войну против Турна, правителя рутулов, жениха Лавинии, соперника Энея. Победив Турна, Эней основал город Лавиниум. Этот город стал основой Латинского союза. Нитка от Латинского союза тянется к Риму. Таким образом, соединяются троянский царский (дарданский) род Энея — и Рим. В Лавиниуме находился очень важный для данной связки храм Венеры. Что же касается Альба Лонги, то она была основана через 30 лет после Лавиниума Асканием, сыном Энея, который принял имя Юл и стал родоначальником рода Юлиев. Того самого, из которого происходит Юлий Цезарь.

Так с Энеем, троянством и дарданством, связывают уже не только Рим в целом, но и важнейший для Вергилия и тех, с кем он связан, род Юлиев. Тот род, который во славу римской идентичности следует сакрально легитимировать.

Вергилий подробно описывает всех, кто наряду с Энеем будет формировать священный род создателей священного Рима. О череде этих юных мужей читатель может прочитать сам. Я же позволю себе изъять эту череду из воспроизводимого мною таинства, оно же мистерия, причем только для того, чтобы сфокусировать внимание читателя на том, что намного важнее детальной священной родословной. Добравшись в этой родословной до Ромула, основателя Рима, Анхиз далее сообщает, что Рим, созданный Ромулом, и более того — этим самым Ромулом «направляемый»... Что этот Рим... Впрочем, тут уже надо вновь цитировать «Энеиду».

Им направляемый Рим до пределов вселенной расширит
Власти пределы своей, до Олимпа души возвысит,
Семь твердынь на холмах окружит он единой стеною,
Гордый величьем сынов, Берекинфской богине подобен,
Что в башненосном венце по Фригийской стране разъезжает,
Счастлива тем, что бессмертных детей родила, что и внуки
Все — небожители, все обитают в высях эфирных.

Кто такая эта Берекинфская богиня, которой Анхиз почему-то уподобляет Рим? Ведь не может же Вергилий вкладывать в уста Анхиза случайные слова про какую-то там богиню! Вергилий филигранен, предельно точен во всем, включая мелочи. Он понимает, сколь умен и жесток его заказчик. Понимает он и свою ответственность за создание именно идентификационного произведения, роль которого — и это тоже он понимает — в случае успеха начинания будет не меньшей, а возможно, и большей, нежели роль гомеровской «Илиады».

О какой же богине идет речь? И в чем ее особое значение?

Берекинфской богиней называли матерь богов Кибелу. Говоря о ней, Анхиз вновь сообщает Энею, что троянцы не просто должны, построив Рим, взять реванш над разрушителями Трои. Нет, — говорит Анхиз, — когда мы говорим «троянцы», мы имеем в виду нечто гораздо более древнее. И именно это древнее начало должно поселиться в качестве внутреннего существа в то внешнее существо, которое именуется Великим Римом. Это древнее внутреннее начало уже было ядром того, для чего Троя была лишь оболочкой. А перед этим оно было ядром, использующим другие оболочки. А теперь его оболочкой должен стать Рим. Что же касается этого ядра, то оно теснейшим образом связано с Кибелой.

В связи с важностью такого утверждения — ведь нас, по сути, и интересует только то, как некое ядро меняет оболочки — нужны какие-то сведения о Кибеле вообще и о ее связи как с оболочкой под названием Троя, так и с оболочкой под названием Рим. Прошу прощения за то, что эти сведения будут носить предельно сухой характер. Но лучше так, чем никак. Итак, Анхиз говорит о Берекинфской богине...

Берекинф — это один из горных хребтов Иды Фригийской.

Что же касается Иды, то это — центральный горный массив на острове Крит. В горах критской Иды очень много священных пещер. Здесь, по преданию, состоялся тот самый суд Париса, который предопределил дальнейшее развитие событий, приведшее к Троянской войне. Троянец Парис присудил священное яблоко именно Афродите (она же римская Венера, она же, по преданию, мать Энея — тем самым весь священный род Юлиев происходит от Венеры). Кстати, на северном склоне критской Иды находится знаменитый Идейский грот, где, по преданию, родился Зевс. Где его охраняли куреты... А родился он от Реи, которая в каком-то смысле и есть Кибела, она же — Берекинфская богиня.

Но кроме критской Иды, есть ничуть не менее важная троянская Ида. Которую троянцы считают своего рода священной проекцией критской Иды. Критские колонисты, оказавшись в Трое, поступили, как все колонисты — была гора на родине, называлась Ида, приехали в другое место, видим гору — даем ей то же название.

Итак, есть троянская Ида. Это гора на северо-западном побережье Малой Азии. Она является мифическим местом бракосочетания Зевса и Геры. А также — центральным местом культа Кибелы, Берекинфской богини. Троянцы зачастую совмещали в своем сознании критскую и троянскую Иду. Поэтому на какой именно Иде творил свой суд Парис — вопрос спорный. Впрочем, в той же мере, как и большинство сходных вопросов мифологического характера.

Связь Энея с Идой очень прочна. По одной версии, Эней отступил на Иду еще до падения Трои. По другой версии (более распространенной), он сделал это после падения Трои. Но известно, что центр активности Энея лежал в соседних с Троей фригийских областях. Что с фригийцами был тесно связан его сын Асканий. И что по всем этим причинам фригийская Ида являлась для Энея и его потомков местом особого культового характера. То, что речь идет именно о культе Кибелы и что именно ее Анхиз называет Берекинфской богиней, — не вызывает сомнений.

Ну, а теперь об этой самой Кибеле. Это древнегреческая богиня, имеющая очевидные фригийские (то есть малоазийские) корни. Она известна также под именами Кивева, Диндимена, Идейская мать и Великая мать богов. Греки были склонны отождествлять или почти отождествлять Кибелу с Реей, женой Кроноса и матерью Зевса. Ну, а дальше начинаются все дарданские «штучки», столь близкие сердцу Вергилия и его заказчиков. Тут одной Венерой, знаете ли, дело не обойдется.

И мы возвращаемся к теме, которую уже обсуждали. Вновь — Иасион, который, совокупился с Кибелой, родившей от него Карибанта. Вновь — самофракийские мистерии. Вновь — связь Иасиона, родившегося в Италии, как и Дардан, с троянцами вообще и родом Энея, в частности.

Так что интересующий Вергилия род основателей Рима связан священными узами не только с Венерой, но и с более мощными и древними божествами. С самой Кибелой он связан, этот род. То есть с Великой матерью.

Самофракийские мистерии... Элевсинские мистерии... Мистерия Элизиума, детально воспроизведенная в «Энеиде» Вергилия, куреты, корибанты... После смерти Иасиона Дардан, Кибела и Корибант перенесли в Азию священные обряды Матери богов и отправились во Фригию. Спутники Кибелы — корибанты, куреты и идейские дактили. С ее культом как-то связаны и кабиры. Служители Кибелы, исполняющие ее культ, доводили себя до экстатического состояния, наносили друг другу кровавые раны. Культ включал в себя многое. В том числе оскопление неофитов, предававших тем самым себя в руки Кибелы. Главные атрибуты Кибелы — золотая колесница, запряженная львами, и корона в виде зубчатой башни. Та самая, о которой говорит Энею Анхиз.

Кибелу сопровождают, помимо корибантов и куретов, дикие пантеры и львы. И тут возможны самые далекоидущие параллели — вплоть до индийской Кали. Впрочем, важны не столько параллели, сколько исторически достоверные сведения, напрямую связанные с той кодификацией Рима, которую осуществляет Вергилий в «Энеиде».

В 204 г. до н. э. кончилась Вторая Пуническая война. То бишь война между Римом и Карфагеном. Рим начинает активное движение на Восток. И в том же 204 г. до н. э. культ Кибелы становится официальным римским культом. Согласно сведениям из книг той самой Сивиллы, которую мы так подробно обсуждали в связи с Энеем и которая помогла ему в достижении Элизиума (где и произошло интересующее нас идентификационное таинство), особое посольство перевезло в Рим символ культа богини — темноцветный (возможно, черный) камень внеземного происхождения. Считается, что таким камнем Кибелы был метеорит. Перевозили камень из Пессинунта, города во Фригии в области Галатия.

Пессинунт был центром почитания богини Кибелы. В городе находился храм со знаменитой статуей Кибелы Пессинунтской. Там же был погребен возлюбленный Кибелы Аттис. Короче, римляне «окибелились», причем задолго до Вергилия. И аккурат после победы над Карфагеном.

Метеорит из Пессинунта был доставлен в порт Остия, где его встречали римские женщины. Туда же была доставлена статуя богини. Произошло всё это 12 апреля. Когда богиня снизошла на берег, ее понесли к храму победы на дворцовом холме. С тех пор культ богини, которую назвали Великая мать (Mater magna), стал именно государственным римским культом. Нить тянется из Трои, Крита — в Рим. И наличие этой нити достаточно очевидно.

Культом Mater magna заведовала особая коллегия жрецов. Поначалу самим римлянам было запрещено принимать участие в обрядах культа Кибелы. То есть культ Кибелы поначалу был государственным эзотерическим культом. Когда же этот культ стал экзотерическим государственным культом, то есть культом, который отправляют рядовые римляне? Известно, когда — во времена империи. То есть именно тогда, когда Вергилию была заказана «Энеида» как социокультурная модель, формирующая окончательную имперскую римскую идентичность. Ту идентичность, которая во многом стала, повторяю в который раз, краеугольной для Запада.

Особое внимание римлян привлекали искупительные жертвы Кибеле. Правда, в эпоху Рима в жертву приносились не люди, а быки или бараны. Тавроболии и криоболии (то есть посвящение в культ Кибелы путем орошения кровью быков или баранов) очень согревали римскую имперскую душу. Празднования культа Кибелы носили в эпоху империи очень пышный характер.

Вот вам и еще один код, предлагаемый Вергилием. К коду метемпсихоза добавляется код Кибелы, которая, с одной стороны, Великая мать со всеми многочисленными вытекающими последствиями, с другой стороны — патронесса куретов, карибантов и кабиров (а это тоже далекоидущий момент). А с третьей стороны — в ипостаси Реи (которую свирепой Кибеле навязывали просвещенные греки) — жена Кроноса, который царствует в том самом Элизиуме, куда добрался Эней с помощью Сивиллы и где Энея посвящает Анхиз, который... Который, сообщив Энею о Кибеле, она же Берекинфская богиня, далее говорит следующее:

Взоры теперь сюда обрати и на этот взгляни ты
Род и на римлян твоих. Вот Цезарь и Юла потомки:
Им суждено вознестись к средоточью великого неба.
Вот он, тот муж, о котором тебе возвещали так часто:
Август Цезарь, отцом божественным вскормленный, снова
Век вернет золотой на Латинские пашни, где древле
Сам Сатурн был царем, и пределы державы продвинет,
Индов край покорив и страну гарамантов, в те земли,
Где не увидишь светил, меж которыми движется солнце,
Где небодержец Атлант вращает свод многозвездный.

Какие именно земли покорит Август Цезарь, божественный заказчик Вергилия, в каком-то смысле дело десятое. А вот то, что он вернет золотой век на Латинские пашни, «где древле сам Сатурн был царем» — это намного важнее. Потому что если есть история как движение к определенной цели (например, ко второму пришествию Христа и обретению душами теперь уже нетленных тел, но именно тех, которыми раньше души обладали в качестве тленных), то человечество движется к лучшему, невиданному, несказанному и так далее. А если во все времена души будут баловаться метемпсихозом и только, пытаясь, конечно же, вырваться из такого вечного возвращения (вне такого вырывания куда-то метемпсихоз и вовсе бессмыслен), то всё лучшее находится позади. В этом самом золотом веке. Он же доолимпийский век... Век владычества Кроноса.

Он же — век туманных островов... То ли бессмертия, то ли чего-то сходного... Если в систему введен код метемпсихоза, код Кибелы и примордиальный код (код возвращения к золотому веку), то какие дальше коды ни вводи, а рамки, знаете ли, уже заданы. Дополнительные коды приведут лишь к малым вариациям и не более того. И причем тут тогда христианство с его неслыханными новыми обещаниями? В лучшем случае, оно нужно экзотерически. А, в общем-то, оно не слишком нужно. Потому что на самом деле там, где кодификация основана на определенных, тянущихся из Малой Азии и имеющих еще более древний характер греческих оснований, Христу места нет. И много чему еще места нет. Я понимаю, что это смелое утверждение, но... Именно сейчас мы пожинаем плоды всего, что было заложено в западную идентичность. А заложено в нее оказалось нечто, очень трудно сочетаемое с любым гуманизмом, включая религиозный. Надеюсь, никто ведь не считает, что гуманизм может быть только светским, не правда ли?

Описывая далее все завоевания, совершаемые великими римлянами (этот, мол, сделал то-то, а этот то-то...), Анхиз, наконец, доходит до главного:

Этот, Коринф покорив, поведет колесницу в триумфе
На Капитолий крутой, над ахейцами славен победой.
Тот повергнет во прах Агамемнона крепость — Микены,
Аргос возьмет, разобьет Эакида, Ахиллова внука,
Мстя за поруганный храм Минервы, за предков троянских.

О чем здесь говорит Анхиз? О той самой «мести за Трою», которая, по мнению Вергилия (и, понятным образом, не его одного), была священным содержанием войн, в которых Римская империя сокрушала Грецию. Когда-то ахейцы сокрушили Трою. Прошли тысячелетия. И вот рассеянные троянцы, эти несчастные эмигранты, вынужденные заново обустраиваться на чужой земле, которая в каком-то смысле им не чужая, берут реванш.

(Продолжение следует)

 

 

Связанные материалы: 

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

Судьба гуманизма в XXI столетии

 

 

 


 Пещера с жовто-блакитными стенами


Можно строить свою национальную идентичность на позитивных основаниях: любви к своей культуре, языку, истории. К тому, чем ты реально обладаешь. А можно, так сказать, от противного. «Противным» в этой конструкции назначается наиболее могущественный сосед


Метафизическая война
Марина Александрова , 24 сентября 2014 г.
опубликовано в №96 от 24 сентября 2014 г.

 

XXI век заворожен высокими технологиями. Ими же он любит себя пугать. Что бы ни происходило на свете — природные катаклизмы, войны или социальные взрывы — тут же возникают версии об использовании какого-то зловещего чудо-оружия: геофизического, метеорологического, психотропного... Что ж, вполне возможно, где-то такое оружие и применяется, хотя бы в экспериментальных масштабах. Но чаще всего трагические события можно объяснить и не прибегая к таинственным «лучам смерти». Хотя порой искушение велико. Вот как, например, свести с ума и втравить в кровопролитную и разорительную гражданскую войну целый народ, вроде бы всегда отличавшийся здравомыслием, хозяйской сметкой и хорошим чувством юмора? Наверняка облучают чем-то, что-то добавляют в воду или хотя бы используют в телепередачах 25-й кадр!

Не стану утверждать, что спецтехнологии для «зомбирования» украинцев не применяются — хотя бы психологические, вроде пресловутого НЛП. Но всё это — лишь приправа к зловещему ведовскому вареву. Основные же ингредиенты не меняются с древнейших времен — и в эту же седую дочеловеческую древность опрокидывают тех, кто его вкусил. Через обращение к примитивным звериным инстинктам даже самого образованного и «продвинутого» человека можно ввергнуть в бездну зубастой и клыкастой архаики — и натравить получившееся агрессивное чудовище на соседей. Как же именно это было проделано с талантливым, тонко чувствующим и вовсе не таким уж и воинственным украинским народом?

Начать стоит с целого комплекса негативных чувств и переживаний, в которые входят уязвленная гордыня, обида, зависть и мстительность.

Терапия обиды — одна из самых непростых, потому что обычно человек склонен скрывать, что он обижен. Обида считается чем-то стыдным, инфантильным, признаком слабости. Однако бывает и так, что длинный перечень обид и претензий к окружающему миру не только не скрывается, но заменяет знамя и символ веры. Так случается со склочными людьми; в склочника и сутягу можно мастерски превратить и целый народ — особенно если сперва внушить ему, что он достоин занимать гораздо более почетное место в мире, чем он занимает в реальности. От этого лишь один шаг до «точного» целеуказания на того, кто является причиной такой несправедливости, потому что у несправедливости должен же быть виновник!

Можно строить свою национальную идентичность на позитивных основаниях: любви к своей культуре, языку, истории. К тому, чем ты реально обладаешь. А можно, так сказать, от противного. «Противным» в этой конструкции назначается наиболее могущественный сосед, который испокон веку тебя угнетал, тиранил, не давал встать на ноги и показать, на что ты способен. При таком подходе его приверженец неизбежно с твердой почвы реальности шагает в трясину мифологического мышления, потому что история сослагательного наклонения не знает.

Алгоритм таков: сначала до совершенно несоразмерных величин раздувается национальная гордость народа, имеющего множество достоинств, но никогда не игравшего значительной самостоятельной роли в мировой истории. Эта раздутая гордыня неизбежно начинает болезненно ударяться о жесткие рамки реального положения дел. После этого озадаченным и огорченным людям указывают на виновника мнимой несправедливости — лучше всего на такого, отношения с которым исторически сложились неоднозначные. Далее происходит консолидация уже на этой болезненной основе. Происходит она очень легко, потому что «дружить против» всегда легче — тут задействуется древний оборонительный инстинкт, свойственный еще нашим стайным и стадным животным предкам. Далее мифологизированная обида из прошлого накладывается на столь же фантастическую угрозу для настоящего, а еще лучше — будущего: «Кляты москали всегда-то нам жить не давали, а теперь мешают войти в Евросоюз и обрести счастье и процветание!» Политический, экономический, социальный протест легко переводится на предварительно смазанные межнациональные рельсы. Всё, почва для конфликта подготовлена, ненависть разбужена.

Чтобы превратить потенциальную энергию ненависти в динамическую энергию «горячего» конфликта используется опять-таки обращение к примитивным инстинктам. Для негативной консолидации человеческих масс, выведенных на площади для протеста, дополнительно используются специальные приемы: кричалки, коллективные прыжки, барабанный бой, разрисовывание лиц. Всё это вместе с обычаями футбольных фанатов пришло из военных и охотничьих ритуалов первобытных племен и с гарантией возвращает человека в архаическое состояние сознания, к мифологическому, дологическому мышлению. Если учесть, что сознание людей, подвергающихся такой обработке, уже в значительной степени мифологизировано, что внедрение определенных мифов начинается еще в детском возрасте, процесс архаизации, превращения в дикарей и варваров, протекает очень быстро.

Когда конфликт разгорелся, его делают самоподдерживающимся. Для этого назначенный смертельным врагом сосед предельно демонизируется и расчеловечивается. Тут используются опять же архаические мифологемы — псевдоисторические или явно сказочные. Например, Россия сравнивается с Ордой (при этом Орда — это не только азиатская и варварская сила, противопоставляемая «просвещенной Европе», это еще и сила агрессивная, подавляющая, жадная и крайне опасная) или с толкиновским Мордором, а «москали» — с монголами, янычарами или орками.

Для расчеловечивания также используется обозначение неприятеля названиями неодушевленных предметов или животных: совки, ватники, вата, колорады. Всё это опять же соответствует пещерному сознанию, ведь самоназвания многих примитивных племен переводятся просто как «люди», соответственно, все чужаки людьми не являются, за границами пещеры или деревни живут чудовища или демоны. Расчеловечивая неприятеля, человек неизбежно «настраивается на волну» своих пещерных предков, падает в историческом развитии до их уровня и становится способным на первобытную жестокость, похожую на детскую. Весь ужас этой психологической трансформации наглядно показала трагедия в Одессе. Отсюда же обстрелы и бомбардировки мирных кварталов, начавшиеся без малейших попыток договориться, похожие на изгнание огнем диких животных. Ответом на бездумную жестокость становится ужас, возмущение и гнев с другой стороны. Конфликт превращается в цепную реакцию. Однако это вовсе не значит, что его пустят на самотек.

На стадии вооруженного противостояния подключается еще одно очень древнее, дочеловеческое чувство — территориальность. Защита территории, «землицы» и защита Родины — внешне схожие, но по внутренней сути разные вещи. Можно клясться не отдать ни пяди родной земли, потому что она имеет сакральный смысл, — это земля, политая кровью и потом предков и хранящая в себе их святые могилы. А можно до глубины души возмущаться просто фактом, что кто-то хочет отхватить, «отжать» клочки того, что ты считаешь по праву своим. Священной становится не земля, а застолбленная граница, подобно тому, как для территориальных животных крайне важны метки, обозначающие их территорию.

Тут можно вспомнить маниакальную страсть расписывать все подворачивающиеся под руку детали городской застройки и даже ландшафта в цвета национального флага, а также судорожное стремление водрузить украинский флаг даже там, где он заведомо исчезнет в ближайшие часы. Это именно архаические «метки», попытки утвердить право собственности и свою готовность это право яростно защищать. Известно, что животные особенно часто метят территорию, когда чувствуют угрозу, исходящую от соперника. Сюда же можно отнести безумные прожекты выкопать ров или возвести огромную стену на границе с Россией — в век авиации в этом практически нет смысла, но архаизированному сознанию логика чужда, оно работает иначе.

Никто не пытается ввести это псевдопатриотическое безумие в какое-то русло, напротив, подобная дочеловеческая архаика всячески поощряется. Также поощряются и пропагандируются люди, к месту и не к месту рядящиеся в «вышиванки», венки с лентами и носящие оселедцы. Доходит до вышивания народных узоров по живому телу. В этом тоже можно увидеть возвращение древнего способа отличать своих от чужих, «людей» от «нелюдей» — по одежде, украшениям, раскраске, татуировкам и шрамированию.

Способы архаизации и мифологизации народного сознания можно перечислять долго. Результатом становится массовая потеря способности логически мыслить. Мифологическое сознание логическим доводам предпочитает сказки, легенды и страшилки. Некритически воспринимаются любые слухи и выдумки — лишь бы они укладывались в мифологическую картину мира.

Зато то, что не влезает в мифологему, отбрасывается как невозможное или вообще не воспринимается как осмысленная информация. Если «свои» — это воины Света, а «чужие» — злобные орки, то воины света в принципе не могут стрелять по мирным жителям. Не могут и всё, потому что они «светлые»! Но кто-то же разрушает города Донбасса, и мифологическое сознание выдает единственный возможный ответ: злобные орки обстреливают сами себя — потому что они злобные, безумные, кровожадные и коварные! Украинские воины — самые лучшие, умелые и бесстрашные, потому им не могут наносить поражения какие-то ополченцы, этим врагом может быть только армия великой державы, Украина воюет не с ополчением Юго-Востока, а с Россией! Таким образом трактуется практически любой факт, на каком-то этапе пропагандистам даже не требуется прикладывать особых усилий, иногда складывается впечатление, что работники украинских СМИ сами верят в то, что говорят.

Именно потому так трудно, почти невозможно наладить контакт с погруженными в далекое прошлое людьми, обращаясь к ним на языке логики. Пробиваться приходится не только через враждебность и подозрительность, но и через искусственно возведенный психологический, даже антропологический барьер. Такой эксперимент, проведенный некими силами в «полевых» условиях целой европейской страны, выглядит воистину порождением дьявольского разума. Где еще будут применены в ближайшее время полученные и обработанные экспериментаторами результаты?

 

 


 Вызов расчеловечивания


«Суть времени» возвращается к своим диалогам со Сфинксом — Сфинксом метафизики, политики, историософии и так далее. Сфинксом методологии. Сфинксом политической практики


Метафизическая война
Сергей Кургинян , 17 сентября 2014 г.
опубликовано в №95 от 17 сентября 2014 г

 

Эдип и Сфинкс. Краснофигурная керамика, 470 г. до н. э.

«Что человек, когда его желанья — еда да сон? Животное, не боле», — так говорит шекспировский Король Лир. Ну хорошо. Отказались мы от низведения всей нашей мотивации к еде да сну, а также к сексу, развлечению, наслаждению вообще и другим прелестям, предлагаемым нынешнему человечеству. Значит ли это, что мы ответили на вызов расчеловечивания надлежащим образом? Конечно же, такой отказ от соблазнов потребительства, постмодернизма, глобализма совершенно необходим. Но необходимое не значит достаточное.

В советскую эпоху утверждение, согласно которому «всё течет, всё изменяется», принималось в качестве чего-то самоочевидного. И потому, что существовала дисциплина под названием «диалектический материализм» (сокращенно «диамат»), а между диалектикой и «текучестью и изменчивостью всего» ставился знак равенства. И потому, что вроде бы «всё понятно»: время, оно того... всесильно... люди стареют... камни вон — и те со временем рассыпаются... целые народы живут себе, живут, а потом от них одни пирамиды остаются... а то и пирамид не остается... Так что воистину всё течет, всё изменяется... Нельзя войти в одну воду дважды... Ну и так далее».

Разумеется, все понимали, что разные процессы протекают с разной скоростью: что-то коренным образом меняется за секунды, а что-то — за многие миллионы лет, но ведь всё равно меняется. Даже Вселенная, если верить теории большого взрыва, когда-то возникла, претерпела огромные изменения и будет претерпевать их дальше.

Но, может быть, это касается только материи? Ничуть не бывало! Текучесть и изменчивость волновали и волнуют умы мыслителей, твердо верящих, что материя является лишь одним из слагаемых бытия. Иначе не было бы, например, «Гибели богов» Рихарда Вагнера. Который ведь не только композитор, но и мыслитель, не правда ли? Иначе зачем с ним бы стал так надрывно дискутировать Фридрих Ницше?

Опять же — мир, сотворенный в течение определенного временного срока... О чем это говорит? Что он подчинен всё тому же принципу текучести и изменчивости, этот самый мир, который для людей, верящих в Творца и в Творение, отнюдь не сводится к своему материальному началу.

Приезжаешь в Индию, начинаешь беседовать с брахманами, привыкшими к тому, что европейские люди поднахватались чего-нибудь этакого, йогического... Брахманы поначалу преисполнены справедливого презрения к иноземцам, зачем-то пытающимся разобраться в вопросах, которые по определению находятся за пределами их компетенции... Рано или поздно в разговоре начинает возникать тема неизбежного оскудения бытия по мере его перехода из одной, более высокой, фазы («юги») в другую фазу/югу... И так до Кали-юги... То бишь до конца света... А что? Почему бы ему не кончиться, этому самому «свету», то есть кем-то сотворенному бытию? Раз оно началось — то должно и кончиться. Текучесть... Изменчивость... Ничего, начнется потом новое бытие, оно же новая кальпа... Всё сначала свернется, а потом заново развернется... Брахма сотворяет, Вишну удерживает, Шива разрушает...

Когда разговор входит в это русло (а он в него неизбежно входит), ты спрашиваешь собеседника (который, имея на это все основания, говорит с тобой примерно так, как ты сам разговариваешь с теми, кому надо объяснять, чем электрон отличается от протона): «А что происходит между кальпами? Всё ли исчезает? Или нечто не исчезает?»

С тобой начинают разговаривать более осторожно. А когда ты спрашиваешь о Парабрахмане, твой собеседник говорит: «А, так вы это знаете! Тогда, пожалуйста, забудьте о том, что я говорил до сих пор, и давайте начнем наш диалог с чистого листа».

Впрочем, всё далеко не замкнуто на индийские размышления по поводу наличия чего-то совсем не текучего и обладающего нулевой изменчивостью. Есть ведь в нашем языке слово «вечность». И в каком-то смысле, если уж говорить о диалектике как о борьбе противоположностей, эта самая вечность является антагонистом времени. А еще ведь есть и предвечное. Я не буду здесь обсуждать, что это такое. Но слово-то «предвечное» в русском языке существует, не правда ли? А язык — это нечто, теснейшим образом связанное с сущностью человеческой. И если в этом нечто, именуемом «язык», существуют слова «вечное» и «предвечное», то это неспроста. Такие слова — это кристаллики мучительных размышлений homo sapiens по поводу задаваемых ему загадок, без разгадывания которых он вроде бы и не sapiens, и не homo.

Движение «Суть времени» возникло потому, что устроители той жизни, которая агрессивно навязывается сейчас всем народам земного шара, вознамерились освободить создаваемого ими постчеловека от мучений, связанных с разгадыванием загадок, перед которыми пасует человеческий ум. Наиболее яркий образ человека как разгадывателя подобных загадок — Эдип. Он встречается со Сфинксом, задающим загадки... Знает, что задаваемые загадки как бы непосильны его человеческому уму... И не пасует... Разгадывает.

Устроители постчеловеческой жизни уверены, что население земного шара откажется от роли Эдипа и перестанет мучиться по поводу всего того, что как бы непосильно для человеческого ума, но от чего человек, оставаясь собою, то есть homo sapiens, отказаться не может.

«Ну так пусть откажется, перестав быть homo sapiens, — заявили устроители постчеловеческой жизни. — В конце концов, зачем так мучиться? Однова живем! Надо радоваться, пока живем, а потом — хоть трава не расти».

И многие согласились стать пост-Эдипами, то есть постчеловеками. Многие, но не все.

В движение «Суть времени» вошли люди, готовые и желающие заниматься и метафизикой, и политикой. А что такое метафизика? Это как раз и есть всё то, что противостоит текучести и изменчивости. Почему многие считают, что метафизика невозможна? Потому что они уверены, что противостоять текучести и изменчивости нельзя. А уж в политике — так тем более. Тут всё настолько подвержено текучести и изменчивости, что либо-либо. Либо политика, либо метафизика.

Ну, так вот. Очень многие признали всё сразу. И то, что противостоять текучести и изменчивости нельзя вообще. И то, что у слов «вечное» и «предвечное» нет никакого реального смысла. И то, что быть Эдипом — смешно и глупо. Пусть уж лучше Сфинкс будет сам по себе, а мы — сами по себе.

Хотелось бы обратить внимание на то, что есть четыре группы людей.

Первая готова углубленно заниматься метафизикой, но стремится быть как можно дальше от политики и воспринимает ее как нечто, несовместимое с метафизикой.

Вторая готова отдаться политике безраздельно, но чурается метафизики.

Третья одинаково чужда и политике, и метафизике.

И лишь четвертая стремится соединить политику с метафизикой. А также с гуманизмом и со многим другим. И именно те, кто входит в эту четвертую группу, три года назад объединились, создав организацию с названием, адресующим к моим лекциям, в которых метафизика, политика, гуманизм, судьба России и судьба человечества, судьба развития, русская миссия и многое другое были сплавлены воедино. Многим казалось, что такой многомерный синтез обречет организацию на политическое бессилие. А когда выяснилось, что это не так, эти многие обиделись на организацию за то, что она обманула их ожидания. И стали ждать, когда же членам организации надоест их затея и организация исчезнет.

Загадочным образом эти многие восклицали «Ну, теперь-то она исчезла окончательно!» — именно тогда, когда организация брала очередной барьер, решала очередную острейшую политическую проблему и подтверждала эффективность сплава, состоящего из перечисленных мною выше элементов. Вопли об исчезновении «Сути времени» достигли своего исторического максимума в момент, когда организация дала в Донбассе отпор силам, совершающим, по ее мнению, и метафизическое, и политическое преступление. А как иначе-то?

Заявить во всеуслышание: «Тухляк, надо сваливать», — назвав «тухляком» восставшее население, которому ты льстишь, именуя его «Русской весной», — это не метафизическое преступление?

Разменять борьбу за эту самую весну на политические интриги и коммерческие «вкусности» — это не метафизическое преступление?

Сдать из унизительно мелких соображений землю, уже политую кровью героев Русской весны, землю, которую потом придется отвоевывать новой кровью, — это не метафизическое преступление?

Осквернить всем этим понятие «героизм» — это не метафизическое преступление?

Нам говорили в ответ: «Да ладно вам! Политика не имеет никакого отношения к метафизике! Вы начинаете бороться с силами, которые вам не по зубам. А даже если вы эти силы победите, то политическое коварство ваших противников, не утруждающих себя метафизическими проблемами, приведет к тому, что на вас же возложат вину за крах того самого русского Донбасса, который ваши противники уже приговорили, назвав «тухляком». Если бы вы были политичнее и не утруждали бы себя метафизикой, то трезво просчитали бы силы и возложили ответственность за слив «тухляка» на своих противников. А теперь вы будете погублены своими метафизическими заморочками, принципиально не совместимыми с политикой — понимаете?»

Вот что нам предрекали «умные люди». И что же?

Силы, которым мы бросили вызов и которые были мощнее нас, — проиграли. А Донбасс не только выстоял, но и укрепился. Укрепилась и «Суть времени». Укрепившись же, она вовсе не хочет почить на лаврах и отказываться от своей (в том числе, и метафизической) многомерности.

Решив очередную политическую задачу, связанную с господином Стрелковым и Ко (притом, что Ко, конечно, важнее Стрелкова), «Суть времени» возвращается к своим диалогам со Сфинксом — Сфинксом метафизики, политики, историософии и так далее. Сфинксом методологии. Сфинксом политической практики.

Такой диалог со Сфинксом — это и есть наша Школа Высших Смыслов. Мы прервали изложение материалов Летней школы, потому что феномен Стрелкова и Ко бросил нам вызов, и на вызов надо было ответить. Мы ответили. И возвращаемся к диалогам со Сфинксом. То бишь к завершению изложения наших летних школьных штудий и к обычной своей работе.

В этом номере мы познакомим читателя с тем, как работает зарубежная часть «Сути времени». А затем начнем обсуждать и текущую политику, и судьбу гуманизма, и метафизику.

Не кажется ли тебе, читатель, что квинтэссенцией политической метафизики является фраза «хранить вечно»? Вот ведь какая амбиция — именно вечно. Что ж, там, где нет амбиции, там исчезают такие великие державы, как СССР. И возрождены они могут быть только с возрождением амбиций. Чем мы и заняты всегда, что бы конкретно ни обсуждали.

До встречи в СССР!

 

 

 


Интервью с бойцом бригады «Восток»


Я здесь не за власти российские или еще за кого-то. Я здесь за славян, за этот народ — добрый, добрый народ, который хотят сейчас уничтожить. Но с нами почти разобрались, и вот, дошли до славян. И здесь их надо остановить!
Карловка, Донецкая область, 12 июля 2014 года


Метафизическая война
Бригада «Восток» , 17 июля 2014 г.
опубликовано в №86 от 16 июля 2014 г

 

Боец: Я — этнический афганец. Пришел сюда по доброй воле. Многие будут говорить: «Что он тут делает?», «Иди к себе!» и всё такое. Дело в том, что... То же самое, что здесь, на Украине, произошло и в нашей стране 36 лет назад. Наша страна была поделена на два лагеря: одной стороне помогал Советский Союз, а другой стороне — весь мир во главе с Америкой. Случилось так, что мы проиграли эту войну, и вот результат. Посмотрите, что с Афганистаном. Сколько людей погибло! И мало того — все те, кто помогал тогда Америке, они автоматически попали в ряды сепаратистов. И всё. И нету их почти всех.

Я в Советский Союз попал в 1985 году по межправительственному соглашению между Советским Союзом и Афганистаном. Закончил школу-интернат № 9 города Волгограда. Получил советское образование, советское! И если сейчас все будут говорить, что вот, там, пророссийский, такой или сякой... На самом деле, поверьте мне, у нас очень серьезные проблемы были. Для новых демократических российских властей мы оказались чужими. И здесь я не за власти российские или еще за кого-то. Я здесь за славян, за этот народ — добрый, добрый народ, который хотят сейчас уничтожить. С нами разобрались? Еще нет. Но с нами почти разобрались. И вот дошли до славян. И здесь их надо остановить!

Всё дело в том, что те люди, которые думают, что они за правое дело, — им показывают «наши» зверства, им показывают, как люди в георгиевских ленточках там насилуют кого-то, эти диверсанты. Как они там убивают кого-то. Им же это показывают! И они там, истинно веря в это, идут против нас. Идут против нас и думают, что они правы. То же самое, то же самое они делали в Афганистане. То же самое, один в один, понимаете? И тут уже вопрос не в том, хорошие они или плохие. Вопрос в том, что они не ведают, какое зло несут на своих плечах. Они не ведают.

Вопрос: Скажи, пожалуйста, сколько вам платят денег здесь?

Боец (смеется): Я хожу, сигареты стреляю... Я здесь по собственной воле. Я не убиваю людей за деньги. Я не убиваю людей за деньги, я здесь сам. [Вместе] со мной воюют осетины, русские, казаки, калмыки, якуты. Со мной воюет вся семья Союза, весь союз племен, который был, понимаете? И украинцы с нами также, нельзя исключать этого, говорить, что вот тут приехали, мы тут устраиваем, тут вот мы появились и тут всё началось.

Не нужны вы здесь. Здесь не нужны им славяне... Украинцы — Иваны родства не помнящие, сейчас считают себя неславянами. Но и они не нужны им. Им рабы нужны. Им нужны такие, которые выиграли в Евровидении: если вы такие, вы красавчики — будете жить. А остальным здесь не дадут. Поверьте мне. По Афганистану посмотрите.

Вопрос: Так же, как в Афганистане, сделают?

Боец: Со славянами они поступят хуже. Потому что... Славяне на данный момент — это тот пласт, который несет свою цивилизацию, свой цивилизационный код. И он в корне противоречит... противоречит бизнесу этому, понимаете? Этому мировому господству. И им не нужны славяне, понимаете? Им не нужен дух этот, понимаете? Вот так вот.

Сейчас говорят, что нам платят. Да наоборот — меня пытались нанять с украинской стороны. Говорили: «И здесь платят тоже. Иди к нам». Но всё дело в том, что... Я мусульманин, я не убиваю людей за деньги. Понимаете, в Коране написано: если происходит где- то что- то плохое, ты должен противодействовать этому. В Коране написано, что человек никогда не должен воевать за деньги. Да, человек может торговать. Человек может торговать: покупать и продавать. Но в пределах дозволенного. Человек не должен заниматься гнусностями, такими, которыми занимаются они. Поэтому я здесь.

Давно ожидалось... Давно ожидалось то... В принципе, неудивительно, что некоторые мусульмане становятся сейчас за славян. Потому что мир разделился на два лагеря, и маленькие страны, маленькие государства — они не могут сами по себе уже жить. Им надо примыкать. Им надо примыкать, а выбор невелик: или славяне, или Америка вкупе с Англией.

Есть еще другие люди, которые говорят, что вот Сирия, вот Ирак, вот... Так там же что правительство поставлено, что ополчение — одними и теми же руками. И всё. И вот эта вот идея джихада, которую поднимают сейчас на Ближнем Востоке — естественно, все знают, на кого они работают. Понимаете?

Дальше. Есть, говорят, очень «симпатичная»... есть, говорят, одна журналистка с «Эха Москвы», которая преподносит так, что... начала там разговаривать за радикальный исламизм, который почему-то там вот русские его поднимают каким-то образом. Но если бы... если бы на стороне украинцев — а там же есть сейчас, есть там наемники, понимаете, которые за бабки убивают людей! Но о них она не вспомнила, о них она не говорит, и, естественно, видно, в чью дудку она играет. В чью дудку сейчас наши журналисты говорят, понимаете?

В Донецке мы были сейчас, вот буквально сейчас в магазин зашли. И продавец говорит: «Ребята, не надо платить, возьмите так, защитники вы наши, молодцы. Защищайте нас, вы — супер!» Но мы не можем бесплатно что-то брать, мы обязаны платить, чтобы показать, что мы не мародеры, не убийцы, не грабители. Мы здесь не блатуем, мы здесь не занимаемся беспределом. Мы здесь показываем всем, что мы здесь — для того, чтобы защитить вот эту землю. Для того чтобы не дать сюда прийти тому злу, которое несут на себе, на своих плечах эти прозападники.

Я хотел бы сказать, что не оскудела еще земля мужчинами, вот. Пришло время нам отдавать долги. Я, когда учился, — я ел три раза в день столько еды, что пять детей могло наесться этой едой. Пришло время отдавать этот долг.

Когда- то давным-давно мой отец погиб в Афганистане, его убили американские слуги. Теперь моя очередь, его сына, воевать с ихними псами. Вот и всё.

Я хотел бы сказать, что не переживайте, мы у вас есть: и русские, и осетины, и чеченцы, и афганцы. Все мы здесь рядом, одной большой семьей.