Судьба гуманизма в XXI столетии 2016_01

Автор: Кургинян С.Е.

Газета «Суть Времени» Категория: Метафизическая война

2016 Если «Фауст» Гёте действительно может поведать нам нечто о судьбе гуманизма в XXI столетии, то крито-минойский генезис обсуждаемых нами Матерей крайне важен. Он важен, как мы убедились, и для самого Гёте, и для его героя. Но он не менее важен и для того нацизма, который проводит параллель между извлечением Фаустом из царства Матерей Елены Прекрасной и извлечением немецким духом, оскорбленным поражением в Первой мировой войне, из этого же царства Матерей — Гитлера.

26.05.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №179

Мы изучаем не миф и не сказание, а метамиф. То есть что-то достаточно универсальное, кросс-культурное, кросс-конфессиональное

18.05.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №178

Обсуждение конфликта между иудеями, этими семитами-отщепенцами, отколовшимися от сообщества западно-семитских народов, и этим сообществом в целом, требует уточнения роли так называемого золотого тельца

11.05.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №177

Цивилизации меняли свой облик. Но, приобретая новый облик, они сохраняли внутри себя некие каверны. И в этих кавернах продолжало существовать нечто, поразительным образом сохраняющее свой наидревнейший эзотерический облик

04.05.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №176

27.04.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №175

20.04.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №174

Есть ли исторические закономерности — это открытый вопрос. А конкретные заговоры — вот они, всматривайся, осязай. История Распутина и его опекунов — это конспирология или специстория? Это «взгляд и нечто» или это нечто конкретное?

13.04.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №173

Для высшего политического класса царской России, как, впрочем, и других стран (той же Германии, например), тибетская ворожба была важнее чудодейственного воздействия тибетских трав и тибетской диагностики

06.04.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №172

Предложения Бадмаева, изложенные в записке Александру III, состояли в том, чтобы мирно присоединить к России Монголию, Тибет и Китай. В письмах Бадмаева Николаю II содержатся предупреждения об опасности войны с Японией

30.03.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №171

Интерес к Лобнору являлся долгоиграющей темой в отношениях Гедина и российской элиты. Лобнор интересовал элиту российской военной разведки. Гедин обсуждал с ними свою версию Лобнора, опровергал версию Пржевальского и поддерживал своего учителя Рихтгофена

23.03.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №170

На Нюрнбергском процессе и в последующем было сделано всё, чтобы вывести из рассмотрения оккультные слагаемые преступных деяний III рейха. Причин для этого было много. Одна из них состояла в том, что оккультная тематика позволяла нащупывать нити, тянущиеся от элиты III рейха в другие западные элиты, а этого никто не хотел

16.03.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №169

09.03.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №168

Роль так называемого черного солнца в символике Черного ордена СС, вообще в символике СС трудно преувеличить. Нет этого символа — нет СС вообще и данного Ордена — тем более

02.03.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №167

После XX съезда КПСС рядовые коммунисты Франции или Италии оказались перед необходимостью поддержать и сам съезд, и заявленную им десталинизацию. Но поддержав десталинизацию, надо было согласиться на глубокую компрометацию советского, а значит, и коммунистического проекта. То есть осуществить своеобразное «политическое харакири»

24.02.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №166

17.02.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №165

Штрассеровцы постоянно пропихивают идею некоего как бы противостоящего гитлеризму национально-революционного солидаризма. Идею третьего пути, нового национализма, чего-то, противостоящего и капитализму, и советскому социализму

10.02.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №164

Сейчас очевидно, что построена большая сеть небольших организаций, обладающая и гибкостью, и достаточной управляемостью, и способностью к развитию политических концепций, их приспособлению к существующей ситуации. Относительно мелкий масштаб большинства из этих организаций долгое время побуждал очень и очень многих отмахиваться от угрозы второго пришествия некоего нового нацизма

03.02.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №163

Фелькише было особой реакцией на индустриализацию и урбанизацию Германии. Страстное желание вернуться к природе, мечта о чистоте природы соединялись с ненавистью к разрушителям природы, создателям городской кровосмесительной урбанистической цивилизации

27.01.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №162

20.01.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №161

Моя гипотеза состоит в том, что весь этот сон Ганса Касторпа Томас Манн рассматривал как определенную полемику с Гёте. Причем, не просто с Гёте, а с его «Фаустом»

25.05.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №179

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 25 мая 2016 г.

опубликовано в №179 от 25 мая 2016 г.

В древнем шумерском эпосе «О Гильгамеше» мы кое-что узнаем о Лилит. То есть, конечно же, мы гораздо больше можем узнать о ней из более поздних источников. Но всегда важнее всего установить начало той или иной истории, которое можно применительно к тому, что мы исследуем, назвать также истоком фундаментального мифа.

Принято считать, что у мифа как бы и нет истока, ибо в самом слове «исток» содержится что-то от движения. То есть от того, чего миф должен быть лишен. Исток — это уже история. Ведь если что-то откуда-то (из какого-то истока), так сказать, вытекает, то оно куда-то течет, во что-то впадает и так далее. В этом есть подвижность, направленность, она же — историческая динамика. А в мифе этого как бы не должно быть. Миф должен быть неподвижен, неизменен, как камень. Самое большее, что может с ним произойти — его могут разрушить или подразрушить воды времен, подобно тому, что обычная вода делает с обычным камнем. Не зря ведь сказано, что «капля камень точит», то есть подвергает его частичным изменениям, всегда носящим характер ухудшения, придания первоначальному объекту той или иной ущербности.

В отличие от мифа, который, как и камень, могут только точить, то есть ухудшать, воды времени, то, что обладает истоком, может меняться качественно, причем не обязательно в сторону всё большего и большего повреждения.

Итак, казалось бы, если мы обсуждаем миф о Лилит, почему-то весьма впечатливший оккультных нацистов, то мы должны обсуждать нечто неизменное и не говорить об истоках. Если же мы обсуждаем истоки, то тем самым мы уходим от мифа о Лилит и начинаем разрабатывать историю некоего сказания о Лилит, которое, в отличие от мифа, может быть подвергнуто со временем содержательной, а не разрушительной трансформации.

По-видимому, мы изучаем не миф и не сказание, а метамиф. То есть что-то достаточно универсальное, кросс-культурное, кросс-конфессиональное. А метамиф может обладать изменчивостью более сложной, чем та, которую мы уже обсудили, назвав ее воздействием капли на камень. Долго блуждая в поисках того, что может выводить нас на предельно возможную древность, причем такую древность, которая не будет привязана к какому-то одному региону, мы, наконец, добрались до метамифа о Лилит. Почему он так возбуждал оккультных нацистов, понятно. Лилит ненавистна иудеям, а оккультным нацистам любо всё, что ненавистно этим их лютым врагам. И пусть иудеям ненавистен семитский золотой телец. Если он ненавистен иудеям, то он хорош для оккультных нацистов. А если для иудеев (то есть поклонников Бога Яхве, он же Иегова) очень плоха Лилит, то она тоже должна восхваляться оккультными нацистами по тому же принципу: «Враг моего фундаментального врага — мой друг».

Я уже сформулировал выше свою гипотезу, согласно которой оккультный нацизм Германа Вирта (то есть Аненербе, то есть Черного ордена СС) ориентирован именно на такой принцип. И что этот нацизм готов заключать магические соглашения (коль он оккультный, то других соглашений в принципе быть не может) и с семитами, и с кем угодно еще. Что возможны и даже высоко вероятны магические соглашения этого самого оккультного, то есть эзотерического, нацизма с определенными магиями матриархата. Это притом, что экзотеризм будет всячески восхвалять мужское начало и принижать женское. Впрочем, почему я говорю о некоей возможности? В случае Германа Вирта (а это важнейшая, ключевая фигура) речь идет не о неких возможностях и не о неких проблематичных построениях, которые я выше назвал гипотезами, а о неопровержимом факте. Кому поклоняется Герман Вирт? Он поклоняется Богиням матриархата, прямо называет их «Белые Матери». Столь же прямо говорится о том, что это и есть Матери из «Фауста», и что нацистские оккультисты ищут «дорогу к божественным Матерям». То есть ту дорогу, которую прошел гетевский Фауст, понукаемый и поддерживаемый Мефистофелем.

Но сейчас я хотел бы не отвлекаться даже на такие важнейшие вопросы, как названный выше «Путь к Матерям», названные выше «Белые Матушки» и так далее. Мы начали обсуждать лилитопоклонство Черного ордена — будем продолжать эту тему. И установим прежде всего, что метамиф о Лилит появился не внутри иудаизма (где он был существенным образом трансформирован). В самом деле, если бы он появился внутри иудаизма, он бы не был метамифом. Но он появился у истоков человеческой городской культуры, не имевшей никакой прямой связи с иудаизмом, предшествовавшей иудаизму, преодолевавшейся иудаизмом и так далее. Я имею в виду культуру Древнего Шумера. Ну куда уж древнее Шумера, правда? Если мы не хотим Атлантиды и прочего, если мы хотим оставаться в рамках исторически освоенного и достоверного, то древнее Шумера некуда.

И величайший шумерский эпос — это уже названный мною выше эпос «О Гильгамеше». Оригинальные таблицы, с которых были сняты копии, дошедшие до современности, относятся к периоду Исина и Ларсы (1950–1700 гг. до н. э.). Это так называемый Старовавилонский период, датируемый XX–XVI вв. до н. э.

В принципе Старовавилонскому периоду предшествует еще несколько периодов, более древних. Древнейший из них — это период Гавры (конец IV — начало III тысячелетия до н. э.). Данный период назван по месту, расположенному в Ираке, в верхнем течении реки Тигр. В этом месте были проведены раскопки, обнаружившие храмы, мощеные улицы, погребения в гробницах с керамическими и каменными сосудами, каменными и золотыми украшениями.

Следующий период — Урукский. В древнейшем городе шумеров, расположенном в Южном Ираке, существовал полулегендарный царь Энмеркар. Он якобы правил в начале XXVII века до н. э., принадлежал к Первой династии Урука, именуется тем, кто построил Урук, называется то царем, то верховным жрецом, видимо, является одной из ярчайших — подлинных или легендарных — фигур раннего Шумера. До нас дошло несколько эпических песен, особо информативной является «Поэма Эн-Меркар и верховный жрец Араты». Об Энмеркаре говорится также в так называемом Царском списке, одном из древнейших документов обсуждаемой нами эпохи. Впрочем, мы не хотим обсуждать подробно Энмеркара. Мы просто, заявив о том, что ищем истоки, хотим добраться до совсем уж ранних истоков. И найти в них место тем документам, которые потом собираемся процитировать.

Итак, Урукский период маркирует имя Энмеркара. Есть еще важные имена? Да, есть. Этот же период маркирует имя Лугальбанда, принадлежавшего всё к той же первой династии Урука. Лугальбанд — соратник Энмеркара по его великим подвигам. Он, по легенде, сначала был пастухом, а потом взошел на престол. Уже к 2400 г. до н. э. Лугальбанд был объявлен божеством и нашел свое место в шумерском пантеоне.

Лишь вкратце перечисляя имена, маркирующие один из интересующих нас периодов, мы доходим до имени Гильгамеша.

Гильгамеш тоже принадлежал к царям Первой династии Урука. Гильгамеш — это аккадское имя. Его шумерский вариант — «Бильга-мес». Есть много поэм о Гильгамеше и его подвигах. Речь идет о поэмах, написанных не только на шумерском языке, но и на языках всех наиболее крупных народов Западной Азии. Гильгамеш, согласно имеющемуся эпическому материалу, добился независимости города Урук в 2675 г. до н. э. Он воевал с различными правителями городов, не желавших подчиняться Уруку. В эпосе о Гильгамеше — несколько эпических песен. Этот эпос не менее ярок и глубок, нежели древнегреческие великие эпические поэмы. Но мы здесь не можем на нем останавливаться подробно. Мы только устанавливаем, что деятельность Гильгамеша относится к III тысячелетию до н. э. А поэмы по поводу этой деятельности слагались в течение очень долгого времени после того, как Гильгамеш, не найдя лекарства от смерти (а точнее — потеряв его благодаря проискам некоей змеи), отправился в мир иной.

Следующий период шумерской истории именуется Джемдет-Насрским периодом (или периодом Урук-III). Джемдет-Наср расопложен на территории иракской провинции Бабиль к северо-востоку от древних городов Вавилона и Киш. Находки археологов говорят о высокой культуре того периода. Ее точная датировка является предметом спора специалистов. Многие говорят о том, что Джемдет-Наср весь укладывается в качестве периода в XXX век до н. э. Однако поскольку датировки, повторяю, носят слегка эластичный характер, есть основания для того, чтобы размещать Джемдет-Насрский период после Урукского периода. Впрочем, оттого, что они поменяются местами, немногое изменится вообще. А для нас — так никаких изменений такая трансформация не породит.

Следующий период — Ниневия V. Этот период называют переходным периодом в процессе урбанизации Северной Месопотамии. Он соответствует Раннединастическому периоду в Южной Месопотамии.

Раннединастический период — это XXVIII–XXIV вв. до н. э. Период разделяется на несколько этапов. Но мы их обсуждать не будем.

Аккадским называется период с XXIV по XXII вв. до н. э. Это период, когда начались многочисленные завоевания и Аккад превратился в очень крупную державу, простирающуюся от Средиземного моря до Персидского залива. Продержавшись несколько веков, держава рухнула, и следом за Аккадским периодом начался период Третьей династии Ура.

В этот период царской династии, правившей в шумерском городе Уре (читатель, наверное, помнит, что праотец Авраам был странником, покинувшим этот самый Ур), была объединена на шумерской, а не аккадской основе вся Месопотамия. Иногда этот период называют шумерским ренессансом. Он длился с 2112 по 2003 г. до н. э. Несмотря на господство в этот период шумерского языкового, культурного и политического начала, этот период может быть назван еще и периодом шумеро-аккадского синтеза.

В этот период контроль над территорией получают семитские переселенцы с севера, древние ассирийцы, говорившие на северном диалекте аккадского языка. Никакой Ассирии к этому моменту не было. Но поскольку контроль действительно перешел к древнеассирийским группам, то в истории укоренилось такое название. Считается, что этот период длится (вновь подчеркнем, что все датировки столь древних периодов эластичны) с начала XX в. до н. э. по XVI в. до н. э.

Такое название данного периода правомочно для северной части месопотамского региона. Для южной части этого региона практически тот же период (ориентировочно с 2003 по 1595 г до н. э.) называется Старовавилонским.

Как раз внутри этого Старовавилонского большого периода и находится тот малый период Исина и Ларсы, к которому относятся некие таблички с интересующими нас фрагментами эпоса о Гильгамеше. Это не значит, что сам эпос относится к этому периоду. Так называемые таблички Исина и Ларсы, по копиям которых был прочитан интересующий нас текст, сами являлись копиями. Причем считается, что оригинал, с которого сняты все эти копии и копии копий — очень древний. Насколько древний — об этом спорят. Но несомненно, что текст, который был переведен на английский крупнейшим шумерологом Сэмюэлем Н. Крамэром (1897–1990), написавшим к этому тексту аннотации, — находится в одном из последних из известных нам истоков мировой культуры древнейших городов. Еще более древние города — Чатал-Гуюк и Иерихон — я сознательно вывожу за скобки, ибо о мировой культуре здесь можно говорить с определенной мерой условности. А вот в рассматриваемом нами случае — нет. Ибо текст, кусок которого я сейчас процитирую, принадлежит к сокровищницам наидревнейшей мировой культуры. Вот он, этот текст:

«После того, как были разделены небо и земля и сотворено человечество, после того, как Ану, Энлиль и Эрешкигаль(шумерские боги — неба, земли и подземного мира — С.К.) овладели небом, землей и загробным миром, после того, как Энки изготовил лодку для путешествий по загробному миру, а море всё убывало и утекало к ужасу его; в тот день дерево хулупу, которое росло на берегу Ефрата и питалось его водами(принято считать это дерево липой — С.К.), было вырвано с корнем южным ветром и унесено водами Ефрата. Богиня, которая гуляла вдоль берега, подхватила плывущее дерево и по завету Ану и Энлиля принесла его в сад Инанны(центральное женское божество в шумерской мифологии, порою более важное, чем перечисленные выше боги — С.К.) в Уруке.

Инанна взяла это дерево заботливо и бережно, ибо она надеялась сделать трон или кровать из его древесины. Прошло десять лет, дерево созрело. Но она (Инанна — С.К.) тем временем обнаружила, что ее надеждам не суждено было осуществиться, потому что за то время, пока дерево лежало, дракон сумел свить гнездо в его основании, а птица зу приподняла вершину дерева так, чтобы демон Лилит обустроила себе жилище там в середине. Как только Гильгамеш узнал о бедственном положении Инанны, то сразу же поспешил спасать ее (сама Инанна спасти себя не могла — С.К.). Он взял свой тяжелый щит и убил дракона своим огромным бронзовым топором весом в семь талантов и семь мин. Птица зу тут же улетела в горы вместе со своими птенцами, а до смерти напуганная Лилит сорвала свое убежище и убежала куда глаза глядят».

Крамэр — блестящий переводчик с шумерского. Его работа называется «Гильгамеш и дерево хулуппу». Она вышла в 1938 году. Крамэр переводит как «Лилит» шумерское слово «Ки-сикил-лил-ла-кэ», что означает, согласно его переводу, «девица Лилит». В тексте эту девицу называют «девицей, которая постоянно стонет» и «радостью для сердца каждого». Еще эту Лилит в шумерском эпосе называют «Ки-сикил-уд-да-кар-ра» («девица, которая украла свет и прячет его»).

Французский исследователь Ш. Ф. Жан (1874–1955) в своей работе «Грех в религиях Вавилона и Ассирии» (J. F. Jean: Lepeche chez Us Bayloniens et Assyriens. Paris, 1925) приводит следующий древнеаккадский текст об этом самом грехе, связанном с демоном под названием «Ардат Лили» (она же — Лилит):

Он тот, на ком Ардат Лили остановила свой взгляд,
Мужчина, которого Ардат Лили бросила на землю,
Ардату, которая на мужчин бросает иначе, чем на женщин,
Ардату, которая не открылась мужчине,
Ардату, которая отказалась снять свои одежды перед мужем.

Доктор Зигмунд Хевайц, написавший книгу, которая называется «Книга Лилит», — был членом «внутреннего круга» цюрихской школы Карла Юнга. Его непосредственным учителем был сам Карл Юнг. Можно давать разные оценки фигуре Юнга (лично я считаю эту фигуру одновременно и зловещей, и наиболее незаурядной в череде выдающихся учеников Зигмунда Фрейда), но отрицать компетентность Юнга в вопросах демонологии не может никто.

Хевайц был в течение многих лет и личным стоматологом Юнга, и одним из ближайших друзей, пациентов и учеников Юнга. Следует подчеркнуть, что Юнг не пускал в свой «внутренний круг» людей, которые не обладали высочайшей культурной, психологической и иной компетенцией. Юнг был тверд в оценках: «Будь ты сто раз важнейшим стоматологом, но я тебя во внутренний круг не приму, если ты не соответствуешь определенным критериям, в том числе и критерию компетентности».

Сферой компетентности Хевайца был мистицизм вообще и демонизм в частности. Ранняя его работа называлась «Архетипические мотивы в хасидском мистицизме». В зрелый и поздний периоды Хевайц был вместе со своей женой Лени редактором собрания сочинений Юнга.

В отличие от Юнга, умершего в 1961 году, Хевайц дожил до конца ХХ века (умер в 1994 году). И вплоть до своей кончины вел психоаналитическую практику.

Как и все члены внутреннего круга Юнга, Хевайц, приступая к разработке той или иной демонологической темы, изучал всю имеющуюся литературу, причем литературу научного характера. Одним из тех знатоков демонологии, с которыми Зигмунд Хевайц плотно взаимодействовал, был знаменитый Гершом Шолем (1897–1982). Шолем — блестящий специалист по иудейскому мистицизму, да и по мистицизму вообще. Он является одним из наиболее несомненных научных авторитетов в данной области.

Шолем редактировал книгу Хевайца, он был другом и соратником Хевайца. А такие люди, как Шолем, никогда не прикасаются к работам сомнительного характера, авторы которых не обладают искомой компетенцией. Да они и не дружат с людьми, которые такой компетенцией не обладают.

Представители школы Юнга — такие, как Хевайц — это исследователи с бульдожьей хваткой. Начав исследовать определенную тему, они прорабатывают весь материал. Хевайц проработал не только работы Гершома Шолема, он проработал всю культурную традицию, а она почти необозрима. Но он проработал и традиции совсем другие, достаточно редкие — астролого-астрономические в том числе. Да-да, именно астролого-астрономические, ибо представители внутреннего круга школы Юнга обязательно должны были знакомиться, изучая предмет, и с химией, и с алхимией, и с психологией, и с магией, и с астрономией, и с астрологией. Это было неотменяемое правило данной школы, обязательное для ее внутреннего круга.

Хевайц, занимаясь темой Лилит, прорабатывает нетривиальные астрономические суждения. Я не буду здесь обсуждать, насколько эти суждения правомочны с астрономической точки зрения. Для меня это абсолютно неважно. А вот то, как эти суждения соотносятся с определенными нацистскими оккультными построениями (такими, как разобранное выше Черное солнце), мне представляется весьма и весьма существенным. Итак, Хевайц говорит о том, что для астрологов Лилит может быть проинтерпретирована как некая черная луна (la lune noir). И что якобы некоторые астрономы считают, что такая черная луна действительно существует в качестве второго спутника Земли, который называется Лилит.

Повторяю, совершенно неважно, есть ли этот второй спутник. Важно то, что Черная луна определенным образом соотносится и с божествами различных культов (тут очень важно, что различных), и с некими астролого-астрономическими представлениями о некоей темной материи.

Подчеркиваю еще и еще раз, я не считаю авторов, входящих во внутренний круг Юнга, носителями истины вообще и тем более истины в последней инстанции. Я считаю Юнга исследователем, очень близким к нацизму, причем именно к тому оккультному нацизму, который ушел в тень после 1945 года, оставшись если не безнаказанным, то наказанным очень мало и избирательно. Но это не значит, что можно отрицать наличие в весьма ошибочных и зловещих идеях Юнга и глубины, и компетентности, и оригинальности. По мне, так это было бы просто смешно и означало бы нежелание принять вызов оккультного нацизма. При том, что именно этот вызов в качестве темной новой тени нависает над человечеством. Не было бы этого, я бы не писал такое исследование.

Всё то же самое можно сказать и о другом, уже обсуждавшемся нами, друге и соратнике Юнга, весьма продвинутом румынском культурологе Мирче Элиаде. Сейчас настало время обратиться к его работе «Под тенью лилии». Речь идет о сборнике художественных произведений Элиаде, так что, казалось бы, никаких научно-идеологических претензий к этому сборнику предъявить невозможно. Я и не собираюсь этого делать. Я только обращаю внимание читателя на то, что в этом сборнике, выпущенном на русском языке издательством «Энигма» в 1996 году, помимо предисловия, написанного неким С. Александреску, есть еще и послесловие, написанное Ю. Стефановым. В сущности, меня это послесловие интересует больше, чем сборник художественных произведений Элиаде. Я не поклонник художественного таланта Элиаде. И я действительно твердо убежден, что к художественным произведениям тонких идеолого-метафизических претензий быть в принципе не должно. Ибо такие претензии отменяют право на вымысел. Другое дело — послесловие Стефанова.

Ю. Стефанов, наш соотечественник и современник, родившийся в Орле в 1939 году, — это не только очень компетентный поэт, прозаик, переводчик, искусствовед. Это еще и эзотерик определенного толка. И вряд ли сам Ю. Стефанов будет отрицать, что является эзотериком сугубо гностического толка, более того — искателем неких гностических истин. В своих исканиях Ю. Стефанов очень разборчив. Это не расхожие конспирологи, стремящиеся делать ту или иную карьеру и готовые из карьеристских соображений обнаруживать благие начала в тех или иных наших спецведомствах, меняя оценку этих спецведомств сообразно текущей конъюнктуре и штатному расписанию. Ю. Стефанов так размениваться не будет. Он посвятил жизнь определенным вещам, он ценит свой жизненный путь и природу своих исканий. И в том, что касается этих исканий, он один из самых компетентных людей. Другое дело, насколько мне чужды ценности, вплетенные в эту компетентность. Но компетентность и серьезность я могу оценить.

В послесловии к сборнику Мирчи Элиаде Ю. Стефанов пишет: «Кристина (героиня сугубо художественного произведения М. Элиаде «Девица Кристина» — С.К.) — это ночная, хтоническая ипостась всё той же Великой Богини, ипостась, которую в Древней Греции звали Гекатой, в Индии Кали-Дургой, в талмудических писаниях Лилит, первой женой Адама. Если Шакти в своем благом обличии — матерь всего сущего, «корень бытия», покровительница жизни и плодородия, то Лилит — олицетворение мертвящей, бесплодной похоти, способной порождать лишь призрачное и нечистое подобие жизни. «Из семени, пролитого впустую, — гласит трактат великого каббалиста Исаака Лурии «О круговращении душ», — Лилит и Нахема творят тела демонов, духов и лемуров». Лилит-Кристина — это черная часть символов «инь-янь», поправшая светлую и возомнившая себя владетельницей мира; это, как уже говорилось, Луна, ушедшая глубоко вниз, во мрак преисподней (то есть Черная луна Хевайца, Юнга и Шолема — С.К.)».

Мы уже убедились, что Лилит существует не только в талмудических и каббалистических писаниях, что она древнее этих писаний, и это очень существенно. Потому что какие-то оккультные нацистские идеологи скажут: «Да это иудеи с их заморочками демонизировали свободный секс, женщин и многое другое, а мы всё это раскрепощаем, освобождаем от иудейско-христианских надругательств над жизнью».

Иудейская клевета на Лилит? Полно вам! Шумеры тоже на нее клеветали? Но главное — Стефанов выстраивает, причем совершенно правильно и компетентно, тот ряд богинь, внутри которого занимает место Лилит. Это именно Геката, то есть темное до предела женское колдовское божество. Это именно Кали-Дурга, то есть опять же не женское начало как таковое и даже не матриархальное начало вообще, а определенное темное, женско-матриархальное начало, наличие которого никак не компрометирует ни женственность в целом, ни матриархат как таковой. Потому что есть два матриархата и две великие женственности. Лилит относится ко второй из них — темной, людоедской, до предела человеконенавистнической и свирепой.

В этом же ряду, как я уже говорил, Геката и Кали. И в этом же ряду Нейт, Танит и то, что мы обсуждали. Так что же, нацистский оккультизм поклонялся этому — далеко не арийскому и не мужскому, как это обещалось профанам — зловеще-женскому единому началу, находящемуся где-то в истоках зарождения человечности, а точнее, античеловечности? Ведь выходит, что так, не правда ли?

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-71

18.05.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №178

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 18 мая 2016 г.

опубликовано в №178 от 18 мая 2016 г.

В образе Танит соединены представления о Деметре (Великой Матери, Богине природы) и Афродите. Но будучи покровительницей войны и богиней победы Танит наиболее сходна с греческой богиней Афиной. А поскольку глубокое сходство Танит и Нейт не вызывает никаких сомнений, как и такое же сходство древнейшей греческой Афины с той же Нейт, то мы имеем треугольник: Танит-Нейт-Афина.

Но насколько прочно Танит связана с войной? Внимательное знакомство с данной богиней показывает, что прочнее некуда. Карфагеняне именовали Танит Непобедимой, Победительницей, Могущественной. А также «Мощью карфагенского воинства».

Будучи выдающимся немецким оккультно-нацистским идеологом, Герман Вирт постоянно сверял часы с итальянскими идеологами того же разлива. Я имею в виду именно нацистско-оккультистских итальянских идеологов. Один из таких идеологов — Юлиус Эвола (1898–1974).

Эвола был очень сильно зациклен именно на оккультизме и эзотерике. Он родился в аристократической семье, гордившейся своим испанским происхождением. Повоевав в Первую мировую войну, Эвола в 20-е годы с головой уходит в эзотерику, алхимию, магию. Он глубоко и сосредоточенно занимается восточной эзотерикой — ламаизмом, йогой, тантризмом. Тантризм оказывает на Эволу наиболее глубокое воздействие.

Принадлежа к элите юга Европы и исповедуя этот самый тантризм, Эвола не мог ориентироваться на классическую нацистскую нордическую версию. Как мы видим, Вирт ориентировался тоже не на нее.

Глубокая погруженность в тантру и, особенно, в тантрическую йогу не могла не породить у Эволы интереса к доарийским культурам — индийским дравидам и их «родне по средиземноморской ойкумене». А такая родня была. Те же пеласги, которых мы подробно обсуждали. А также хатты, предшественники индоарийских хеттов.

Собственно, если индоарии пожаловали в регион, который мы назвали средиземноморской ойкуменой, достаточно поздно, то на всех территориях этой ойкумены должны были находиться их предшественники.

Отношение индоариев к предшественникам, на чьи территории они вторгались, никогда не бывало мягким.

Во-первых, индоариям мягкость вообще не была свойственна.

Во-вторых, откуда она возьмется, если два народа претендуют на одну территорию?

Ну, и так далее.

Степень немягкости этих отношений породила, например в той же Индии, устойчивую тенденцию неиндоарийских народов полуострова Индостан к именованию всех индоариев, проживающих на этом полуострове, «поработителями, осуществившими геноцид». Прочитайте любую внятную политическую литературу, посвященную, например, судьбе неарийских дравидов, проживавших на юге Индии в период после пришествия индоариев, и вы убедитесь, что это именно так.

Чем больше Юлиус Эвола вовлекался в эзотерический тантризм, тем сильнее и основательнее он ориентировался на доарийскую идентичность, доарийскую эзотеричность, доарийскую элитарность и так далее. Конечно, эзотерический тантризм в его буддистском варианте (школа Ваджраяна) можно как-то состыковать с возвеличиванием индоариев. Да вот беда — слишком ясна связь тантрического буддизма и тантрической йоги с ее прославлением той же богини Кали, например. А тантрическая йога имеет слишком очевидные дравидистские, то есть доиндоарийские корни.

Такие корни очень подробно обсуждал один из собратьев Юлиуса Эволы — румынский оккультный неонацист Мирча Элиаде (1907–1986).

Элиаде считал германский нацизм «плебейским модернизмом». И это не могло не порождать раздражения у Муссолини, который ценил Элиаде за антидемократичность, оккультную углубленность, но не мог не считаться со вкусами своего северного могучего нацистского соседа. То же самое, кстати, касалось Гитлера, для которого избыточная нордичность эзотерического германского нацизма неизбежно порождала нежелательные политические трения с Муссолини, который к нордичности, явным образом, никакого отношения не имел. Единственное, что устойчиво объединяло итальянский (южный) нацизм с нацизмом германским (северным), — это антисемитизм.

Эвола, как и Вирт, настаивал на том, что евреи являются представителями экстремизма и диссидентства, что они, по сути своей, «опасные этнические парии», «важнейшее орудие мирового заговора», «ферменты разложения и хаоса», ну и так далее.

Принципиально важным для меня является явная несводимость друг к другу двух антисемитизмов — узкого и широкого. Эта несводимость очевидна как при рассмотрении нацизма, так и при анализе более широкого круга идеологий. И фактически, в неявном виде, мы только что с ней столкнулись, обсуждая Вирта и Эволу.

Узкий антисемитизм проникнут ненавистью не к семитам вообще, а именно к иудеям, поклонившимся Иегове, принявшим впоследствии ниспосланный им через Моисея Закон и так далее.

Широкий антисемитизм ориентируется не на антииудаизм, а на некие расовые построения, согласно которым все представители семитской расы одинаково ущербны, равно как и все представители других ненордических рас (черной, желтой и т. п.).

Гитлер внутренне тяготел к широкому антисемитизму, но ему надо было строить отношения с японцами — представителями желтой расы и с арабами — представителями расы семитской и так далее. Поэтому в политическом смысле ему наиболее удобен был узкий, не антисемитский, а антииудейский антисемитизм.

А в рамках антииудаизма, который обычно путают с антисемитизмом в привычном смысле этого слова, почему бы, например, не выстроить отношения с семитскими поклонниками Баала (Бела, Балу, Ваала), этого главного божества древних западных семитов. Божества, почитаемого в Финикии, Ханаане, Сирии, Угарите. Божества, чьей сестрой возлюбленной была Анат, она же Танит.

С культом Баала иудейские пророки (например Илия и Иеремия) вели непрерывную яростную борьбу. Согласно Библии, служение Баалу включало в себя человеческие жертвоприношения, в том числе убиение собственных детей. Этих детей сжигали. Чаще всего говорится о сжигании детей в чреве некоего золотого тельца, которого отождествляют с Молохом, упоминающимся в Библии божеством двух племен.

Первое племя — моавитяне. Это семитское племя, проживавшее на восточном берегу Мертвого моря. Оно яростно враждовало с иудеями и при этом находилось с ними в родственных отношениях, ибо, согласно Библии, моавитяне происходили от племянника Авраама — Лота и старшей дочери Лота. Моисеев Закон запрещал принимать моавитян в «общество Господне» (то есть в иудейское сообщество).

Второе племя — аммонитяне. Это семитский народ, живший в древности на восточном берегу Иордана и занимавший территорию от этого берега до Аравии (что примерно совпадает с территорией современной Иордании). И, опять же, согласно Библии, этот народ родственен иудеям, ибо его родоначальник Аммон является сыном Лота, племянника Авраама. Вновь говорится об инцесте, то есть о том, что Аммон является сыном Лота и дочери Лота.

Настойчиво подчеркивается, что Молоху поклонялись и моавитяне, и аммонитяне.

Тождественны ли Молох и Баал? На этот счет у специалистов нет общей точки зрения. Сегодня наиболее авторитетной является точка зрения, согласно которой у западных семитов существовал обычай, согласно которому в критической ситуации человек приносил в жертву своих детей, сжигая их заживо. Этот обычай назывался у финикийцев «молк» или «молх».

В III–I веках до нашей эры в Александрии был осуществлен перевод на древнегреческий язык текстов Ветхого Завета. Этот перевод назывался «переводом семидесяти старцев» (по-латински, Септуагинта). Септуагинта сыграла большую роль в ознакомлении с иудаизмом народов эллинистического мира, во II веке нашей эры Септуагинта стала частью христианского священного писания. Но в талмудическом иудаизме этот перевод текстов Ветхого Завета полностью отвергается.

Считается, что именно в Септуагинте слово «молк» или «молх», означающее то, что было сказано выше, превратилось в имя собственное — Молох. И было сказано, что детей сжигали, принося их в жертву именно этому самому Молоху. А на самом деле их приносили в жертву самым разным божествам, в том числе Баалу (Баал-Хаммону — одному из главных божеств карфагенского пантеона) и подробно обсуждаемой здесь нами Танит.

Утверждения, согласно которым такие развитые цивилизации, как финикийская и карфагенская, не могли совершать человеческих жертвоприношений и были оболганы греческими и римскими писателями, не выдерживает критики. Было осуществлено исследование самых разных тофетов — мест осуществления жертвоприношений в святилищах, расположенных под открытым небом. В этих местах захоранивались урны, содержащие прах детей. Исследования неопровержимо доказали, что обычай принесения детей в жертву в финикийских обществах и в Карфагене сохранялся до конца I тысячелетия до нашей эры.

Как мы уже установили, одним из традиционных посвящений при этом было «госпоже Танит, Лику Баала, господу Баал-Хаммону». Обращаю на это внимание еще раз, потому что это имеет существенное значение.

Обсуждение конфликта между иудеями, этими семитами-отщепенцами, отколовшимися от сообщества западно-семитских народов, и этим сообществом в целом требует уточнения роли так называемого золотого тельца.

Одна из устоявшихся точек зрения состояла в том, что золотой телец — это Молох. Но если Молох — это по ошибке возникшее имя собственное, то кто такой золотой телец? Между тем, этот телец — устойчивое мифологическое существо, которое невозможно изъять ни из еврейской религиозной истории, ни из всего того, что эта история порождает (а порождает она, как мы понимаем, очень и очень многое), ни из тех цепных культурных реакций, которые «порождены разнообразными порождениями» в качестве его производных.

Одной из таких известных, сатирических производных, казалось бы не заслуживающих никакого внимания, является стихотворение из «Золотого теленка» Ильфа и Петрова:

Взвивается последний час,
Зардел девятый вал,
Двенадцатый вершится час
Тебе, Молох-Ваал!

Но ведь не можем же мы ориентироваться на подобные хохмы из сатирического произведения, тем более, что сами сатирики смеются над этими хохмами как уродствами недоокультуренной ранней советской эпохи.

Что ж, используем стихотворение в виде заметки на полях и обратимся к более авторитетным источникам.

Вряд ли может быть источник более авторитетный, чем Ветхий Завет. В книге Исход (она же — Имена, она же — Вторая книга Пятикнижия) сказано:

«Когда народ увидел, что Моисей долго не сходит с горы, то собрался к Аарону (брату Моисея и его сподвижнику по освобождению евреев из египетского рабства, первому еврейскому первосвященнику — С. К.) и сказал ему: встань и сделай нам бога, который бы шел перед нами, ибо с этим человеком, с Моисеем, который вывел нас из земли Египетской, не знаем, что сделалось. И сказал им Аарон: выньте золотые серьги, которые в ушах ваших жен, ваших сыновей и ваших дочерей, и принесите ко мне. И весь народ вынул золотые серьги из ушей своих и принесли к Аарону. Он взял их из рук их, и сделал из них литого тельца, и обделал его резцом. И сказали они: вот бог твой, Израиль, который вывел тебя из земли Египетской!»

Аарон воздвиг жертвенник этому тельцу и назначил празднование на следующий день. Празднование было посвящено почитанию золотого тельца, которому надо было приносить жертвы, вокруг которого надо было петь и плясать, забыв про заповедь — не сотворять себе кумиров.

Согласно той же книге Исход, бог сообщил Моисею об этом преступлении и повелел ему спуститься с горы, дабы лицезреть, как именно будет наказан Господом «жестоковыйный народ сей». Моисей упросил бога не наказывать израильтян. Бог внял просьбе Моисея. Моисей спустился с горы со скрижалями, увидел оргию, сотворяемую вокруг золотого тельца, разгневался, разбил скрижали у подножья горы, сжег тельца, собрал вокруг себя отказавшихся поклониться тельцу и организовал истребление тех, кто ему поклонился.

Вокруг Моисея собрались сыны Левия, третьего сына Иакова от его жены Лии, родоначальника одного из колен израилевых — левитов и коэнов, призванных выполнять функции еврейских священников. Моисей сказал собравшимся вокруг него сыновьям Левия: «так говорит Господь Бог Израилев: возложите каждый свой меч на бедро свое, пройдите по стану от ворот до ворот и обратно, и убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего».

Левиты истребили три тысячи своих братьев, друзей, сотоварищей по бегству из Египта и странствиям в пустыне. Их убили за поклонение золотому тельцу. Душераздирающая история, не правда ли? Нам она важна именно потому, что однозначно характеризует степень конфликта между теми, кто является иудеями в полном смысле этого слова, то есть теми, кто поклоняется Иегове, следует его заповедям, первая из которых, как известно, гласит: «Я Господь, Бог твой; да не будет у тебя других богов перед лицом Моим», а вторая «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им; ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои».

После истребления нарушителей этих заповедей Моисей собрал народ, объяснил ему тяжесть совершенного коллективного греха и проинформировал о том, что снова пойдет на вершину горы, чтобы вымолить у Господа прощение для неблагодарного народа.

Моисей снова обратился с мольбою к Господу. Мольба была услышана. Но Моисей был предупрежден, что бог теперь не будет лично вести народ свой, а передает эту функцию Моисею и ангелу божьему.

А еще Господь объявил Моисею, что в «день взыскания» он взыщет с иудеев за то, что они согрешили с золотым тельцом.

Иудеи, тем не менее, еще не раз грешили с этим тельцом. И каждый раз были жесточайшим образом за это наказаны.

Кто же все-таки этот золотой телец? Кто он — не по мнению глупого поэта, высмеиваемого Ильфом и Петровым, а по мнению авторитетных источников? Вряд ли может быть более авторитетный источник, чем «Еврейская энциклопедия» Брокгауза и Ефрона.

Что же касается вопроса о культе тельцов у древних израильтян, то, как полагают некоторые ученые, он должен был существовать у древних израильтян, первыми поселившихся в Ханаане, потому что у ханаанских народов Баал почитался в виде быка. А культ Баала, как известно, еще долго после поселения израильтян в Ханаане был распространен среди последних.

В энциклопедии сказано, что есть и другие точки зрения. Что тот же Масперо, египтолог, которого мы уже обсуждали, считал, что культ золотого тельца «перешел к израильтянам от египтян, поклонявшихся быку Апису». Сообщив об этой точке зрения, еврейская энциклопедия далее оговаривает, что «этот взгляд в настоящее время почти совершенно оставлен, так как, по мнению Дилльмана, Бенцингера и других, египтяне поклонялись живому быку, а не его изображению». Далее в энциклопедии приводятся и другие точки зрения. Но главная состоит в том, что золотой телец — это Баал.

А значит, случайно или нет, осмеиваемый раннекоммунистический поэт, приравнивающий Баала к золотому тельцу (через приравнивание к Молоху), оказался прав. Молк, то есть жертвенное приношение детей, осуществляется в том числе и в честь Баала, являющегося золотым тельцом. А также той Танит, которая особо интересует нас, потому что она особо интересовала Вирта, возглавляемую им «Аненербе», оккультный нацизм в целом, тот вид нацистского оккультизма, ревнители которого, будучи антисемитами в узком смысле слова, то есть врагами поклонников Иеговы, поклоняются семитским (в широком смысле слова) божествам. Таким божествам как Баал и Танит, божествам, требующим человеческих жертвоприношений, в том числе и сжигания детей в чреве золотого тельца.

Танит...

Герман Вирт зачарован образом этой жестокой семитской богини. Он зачарован в том числе и ее девственностью, которая и для него, и для вышеупомянутого Юлиуса Эволы имеет связь с «мировым холодом, который только один и может пребывать в неразрывном единстве с мировым пламенем».

Другой поклонник Вирта — Мигель Серрано (1917–2009) утверждает, что образ Танит находится в полном соответствии с образом божественной первой женщины — Лилит, первой жены Адама. Эта Лилит взята нацистом Серрано напрокат из каббалистической теории. Упоминается она и в христианских ранних апокрифах, не вошедших в библейский канон.

Вначале несколько слов о Серрано, с идеями которого мы уже познакомились в связи с темой нацистского Черного солнца. Но идеи и человек — это вещи прочно связанные, но далеко не тождественные.

Серрано мог бы быть просто маргиналом, фантазирующим с тем, чтобы привлечь к себе внимание. Так кто же он на самом деле?

Это чилийский дипломат, мистик, обладающий, по мнению его поклонников, даром прямых мистических видений (визионерским даром). И это основатель особого эзотерического гитлеризма.

В молодости он баловался марксизмом, однако потом вступил в чилийское национал-социалистическое движение и с 1939 года заделался регулярным автором нацистского журнала «Труд».

После вторжения Германии в СССР Серрано основал свой собственный журнал «Новый век», в котором начал публиковать «Протоколы сионских мудрецов» и излагать концепцию заговора «мирового еврейства» в своем метафизическом варианте. Этот вариант является сугубо гностическим. Иудейский бог Иегова (Яхве) объявляется злым демиургом, управляющим миром.

В конце 1941 года, если верить самому Мигелю Серрано, он был принят в чилийский эзотерический орден, связанный с элитой брахманов, находящихся в центре Гималаев. В ордене практиковалась ритуальная магия, тантра и кундалини-йога. Члены ордена относились к Адольфу Гитлеру как к спасителю индоевропейской или арийской расы. Магистром ордена был немецкий эмигрант под псевдонимом F.K.

Ну, вот вам снова Тибет — в его нацистской оккультной модификации.

Серрано не только не пострадал в результате разгрома нацизма, но и поднял нацизм на новый уровень. В 1947–48 годах он принял участие в тайной военной экспедиции в Антарктиду. Причем армия Чили назвала именем Серрано одну из гор Антарктиды. Считается, что реальной целью экспедиции были некие действа, направленные на построение связи с нацистскими базами в Антарктиде.

Серрано дружил с известным писателем Германом Гессе и уже неоднократно обсуждавшимся нами психоаналитиком Карлом Юнгом. Он, несмотря на свой статус создателя оккультного гитлеризма, осуществлял дипломатическую деятельность с 1953 по 1970 год. И ушел с дипломатической службы только в связи с приходом к власти в Чили Сальвадора Альенде.

Переселившись из Чили в итало-швейцарскую деревушку Монтаньола, Серрано стал налаживать связи с крупными нацистами — бельгийцем Леоном Дегрелем (1906–1994), командиром 28-й добровольческой дивизии СС «Валлония», одним из создателей нацистской бельгийской партии, любимцем Гитлера Отто Скорцени (1908–1975), штурмбанфюрером СС, суперголоворезом, сохранившим преданность фюреру и идее после разгрома гитлеровской Германии, Гансом-Ульрихом Руделем (1916–1982), суперасом гитлеровского люфтваффе, любимцем Гитлера, открыто заявлявшим после 1945 года о сохранении верности нацизму.

Серрано строит связи и с такими практиками нацизма, и с теоретиками, в число которых входят не только Карл Юнг и Юлиус Эвола, но и Эзра Паунд (1885–1972), американский поэт, верно служивший Муссолини во время Второй мировой войны, а главное, наш «старый знакомый» Герман Вирт. Круг замкнулся!

Серрано занимался воскресительными нацистскими ритуалами. Он особым образом чествовал в 1993 году Рудольфа Гесса. Серрано принадлежал к «Герметическому кругу», основанному Карлом Юнгом. Он призывал к гностической войне против евреев, к освобождению от власти концентрационной вселенной и слиянию с Черным солнцем, к восстановлению связи с эзотерическим нацистским подпольем, в том числе антарктическим (между прочим, очень богатая тема). Он прославлял Адольфа Гитлера как аватару, то есть проявление во плоти некоего божества. Он создал культ первых гиперборейцев, каковыми, по его мнению, были существа из других галактик, и писал о конфликте этих гиперборейцев с Демиургом.

Для борьбы с Демиургом гиперборейцы, согласно мифу, создаваемому Серрано, создали базу на Северном полюсе. И они чуть было не победили Демиурга, да вот беда — сражаясь с гиперборейцами, Демиург, якобы, сначала создал неандертальцев, потом смешал их с гиперборейцами (Серрано ссылается на «Книгу Бытия»: «Сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рожать им»; имеются в виду дочери Еноха — С. К.). Потом появились кроманьонцы как следствие миграции гиперборейцев на юг.

Серрано утверждает, что другая группа выживших гиперборейцев основала цивилизацию в пустыне Гоби.

Повторяю, если бы Серрано был обыкновенным научным фантастом, то к его фантазиям нельзя бы было относиться сколь-нибудь серьезно. Но он, как мы убедились, человек другого калибра. И потому нам очень стоит запомнить цивилизацию в пустыне Гоби. Не потому, что такая цивилизация была — пусть об этом спорят специалисты соответствующего профиля. А потому что о ней говорит такой нацист, как Серрано.

А где Гоби, там и Туле. В этом мы вскоре тоже убедимся.

А где Гоби и Туле, там Тибет.

И всё это не мнение одного, слегка неуравновешенного чилийского дипломата. Неуравновешенных дипломатов не принимают в те структуры, в которые был принят Серрано. Именно Серрано, я убежден, с подачи своего знакомого Вирта, объединил скандинавские руны и индийские чакры. И создал ритуалы очищения с целью выявления гиперборейской сущности, прохождения в Черное солнце через мистическую смерть, постижение зеленого луча и так далее.

Нацизм Гитлера с помощью оккультных построений Серрано и его интеллектуальных духовных спонсоров приобрел новую оккультно-ритуальную основу, отчасти заимствованную Серрано у Вирта, а отчасти созданную с помощью таких людей как Юнг и компания, этих особых поклонников особого Гёте (Юнг считал себя и новым воплощением Гете, и его прямым родственником, и... и...).

Теперь вернемся к представлениям Серрано о Лилит, убедившись в том, что эти построения являются отнюдь не только личными фантазиями Серрано.

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-70

11.05.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №177

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 11 мая 2016 г.

опубликовано в №177 от 11 мая 2016 г.

Ох уж эти яблоки Гесперид! К кому, по преданию, обратилась Дидона-Элисса за помощью в создании Карфагена? Или, точнее, зачатка Карфагена — кремля Бирсу? Того самого Бирсу, который сначала был построен с согласия местного царя Иарбанта... Потом был сожжен этим же Иарбантом, потому что его отвергла Дидона... Потом был восстановлен в качестве внутренней части Карфагена...

Дидона-Элисса, по преданию, обратилась за помощью в осуществлении данного начинания к массалийским жрицам-волшебницам.

Пунийцы, то есть жители древнего Карфагена, основанного Дидоной (вспомним, что войны между Римом и Карфагеном именовались пуническими), были убеждены, что именно массалийские жрицы охраняли золотые яблоки Гесперид. Причем, пунийцы иногда размещали сады Гесперид у себя поблизости, а иногда — на неких Островах Блаженных в Атлантике. И всё равно золотые яблоки, согласно пунийским верованиям, охраняли именно массалийские (то есть коренные ливийские, то есть тесно связанные с Нейт) жрицы-волшебницы.

Но вернемся к Массалии, гражданин которой Пифей впервые сообщил своим современникам нечто внятное по поводу интересующего нас острова Туле.

Массалия существовала до фокейцев, конечно же, способствовавших бурному росту этого поселения. Она до их появления была связана с Карфагеном, который особым образом относился к племени массалийцев, на территории которого возник. Налицо очень непростая последовательность: массалийцы — карфагеняне — тартессцы — фокейцы.

Будучи последним звеном этой последовательности, фокейцы отдавали себе отчет в том, что укореняются в очень непростом месте, имеющем вышеописанную традицию. Кстати, они не стали сильно ссориться с карфагенянами, не разрушили в их поселении ни одного здания (в дальнейшем совокупность этих неразрушенных зданий стала называться карфагенским кварталом или городом в городе). Фокейцы прекрасно владели искусством политического маневра и вовсе не стремились сохранить верность своим тартесским союзникам в ситуации, когда их начали одолевать карфагеняне (а это вскоре последовало). В этой ситуации, фокейцы очень мягко уступили карфагенянам некие возможности по контролю над Массалией, в которой укоренились.

Даже во времена Пифея в Массалии молились финикийским богам. А административные и судейские обязанности исполняли карфагенские чиновники-суффеты, аналогичные тем консулам, которых позже будет назначать в завоеванных провинциях Древний Рим.

Фокейцы до определенного времени кланялись и карфагенским чиновникам-суффетам, и карфагенским жрецам. В том числе и жрецам богини Танит, она же — Анат, она же — Нейт.

Обращаю внимание читателя на то, что древние божества Средиземноморья в принципе обладают свойствами, позволяющими, называя одно имя бога или богини, сразу же сказать «он же/она же» и поставить другое имя. Но в случае обсужденной выше цепочки Танит-Анат-Нейт речь идет не просто о том, чтобы отдать дань подобного рода свойствам. Для построения цепочки есть дополнительные основания. Потому что древняя Ливия с ее Нейт начинает, в силу финикийского исхода на территорию этой Ливии, плотно переплетаться с Карфагеном, а значит, и Финикией. А значит, и боги/богини тоже начинают переплетаться подобным образом, образуя более прочный сплав, нежели это свойственно божествам Средиземноморья в целом.

Я не стал бы обращать внимание читателя на подобные кросскультурные и кроссрелигиозные совпадения, если бы эти совпадения не имели самого прямого отношения к той «эзотерике Туле», которая сформировалась до нацизма, насытила собой нацизм и продолжает насыщать собой нацистских последователей.

Ради обнаружения некоего чрева, которое выносило страшного нацистского гада и продолжает вынашивать его последышей, мы обсуждаем и тибетскую тему, и тему «эзотерики Туле», и все те кросскультурные и кроссрелигиозные совпадения, которые важны, только если их тень ложится на ту метафизическую область, в которой размещено чрево, эту самую коварную область нацистского Черного солнца.

Но неужели есть что-то общее между чревом, породившим нацизм, и цепочками богинь с семитскими или ливийскими именами? Ведь нацизм, порожденный этим чревом, гордился тем, что он, во-первых, ориентирован на мужское начало, а во-вторых, чурается всего, что имеет отношение к началу семитскому.

Да, действительно, именно так позиционировала себя нацистская экзотерика, послание, адресованное тогдашнему немецкому «пиплу», который должен был «схавать» разного рода неомифологемы, согласно которым герой нацизма — это белокурый мужчина-воин, подлинный ариец, поклоняющийся благому арийскому началу и яростно истребляющий злое семитское начало.

Но мы-то рассматриваем не нацистскую экзотерику (адресованную нацистским простолюдинам, они же — «пипл»), а нацистскую эзотерику (адресованную нацистской элите, презирающей свой «пипл» ничуть не меньше, чем «пипл» чужой).

Для перевозбужденных поклонников нацистской экзотерики такое противопоставление ей нацистской же эзотерики — кощунственно. И, естественно, все такие поклонники, а также те, кто к ним примыкают, начнут вопить как оглашенные: «А кто вам сказал, что такое противопоставление есть?» Что ж, давайте разбираться, задавая такие вопросы, на которые не могут не дать внятного ответа поклонники этого самого нацизма во всех его вариантах.

Вопрос № 1. Было ли «Аненербе» (Ahnenerbe — «Наследие предков», полное название — «Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков»), обсуждаемое нами в связке с Черным орденом СС, частью государственного аппарата Третьего Рейха? Причем, именно той частью этого аппарата, которая должна была обеспечивать оккультно-идеологическое функционирование всего аппарата?

Да, это безусловно так. С 1935 по 1945 годы «Аненербе» выступало именно в этой роли. И находилось под прямой опекой рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера.

Вопрос № 2. Являлся ли голландско-немецкий ученый и мистик Герман Вирт (1885–1981) первым руководителем «Аненербе»?

Да, Герман Вирт являлся первым руководителем «Аненербе». Как говорят в таких случаях — из песни слов не выкинешь. Впрочем, поклонники нацизма и не хотят выкидывать эти слова про Вирта из своей нацистской песни про «Аненербе».

Вопрос № 3. Чем являлась для Германа Вирта «Хроника Ура-Линда», она же — «Оэра Линда», эта фальшивка, сооруженная в XIX веке и выдаваемая за фризский исторический мифологический и религиозный текст? (Напоминаю, что фризы — этнос, являющийся сейчас национальным меньшинством на территории Нидерландов и Германии, считающийся древним носителем германского духа, и что Вирт считал себя настоящим древним фризом).

Ответ опять-таки однозначен. Для Германа Вирта «Хроника Ура-Линда» была священным всеобъемлющим текстом, подлинным откровением, посланным человечеству великими посвященными, той единственной книгой, на которую следует ориентироваться нацистской элите, коль скоро она хочет осуществить великое преобразование человечества.

А теперь вопрос № 4 — как говорят в таких случаях, вопрос на засыпку. Призывал ли Герман Вирт, ориентируясь на глубокое герменевтическое прочтение великой «Хроники Ура-Линда», поклоняться богине Танит?

Представьте себе, призывал. Прекрасно понимал, что речь идет о матриархальной богине, богине сугубо семитской. И, создавая эзотерику «Аненербе», она же — эзотерика нацизма, призывал ориентироваться на данное семитское матриархальное божество. А вовсе не на арийского воинственного бога — покровителя арийских германцев.

Вдохновляемые Виртом элитные эсэсовцы из «Аненербе», гордясь своим отличием от обычных эсэсовцев, и уж тем более, от плебеев из какой-нибудь там ваффен СС, сознавали, что скрыто, эзотерически поклоняются совсем не тому, чему призывает поклоняться нацистская экзотерика, ориентированная на разного рода оголтелых плебеев.

Герман Вирт утверждал, что пуническая Танит — это на самом деле берберское божество (вот мы и вышли вновь на тему ливийского жречества, североафриканского нумидийского племени массалиев, восхищавшего карфагенян, обращавшихся к жрицам этого племени за советами).

Нумидией называлась в древности северная часть современного Туниса и Алжира. Населяли ее, прежде всего, те самые массалии, которых мы уже неоднократно обсуждали. Эти массалии перешли от кочевья к земледелию и оседлому скотоводству в конце I тысячелетия до нашей эры. Чуть позже начали возникать города. Но карфагеняне, которые гораздо позже стали контролировать данную территорию, больше всего ценили глубокую и глубочайшую древность, когда жрицы массалиев обладали, по их мнению, поразительным тайнознанием и могуществом.

Ровно то же самое полагал Герман Вирт, питавший элиту СС глубочайшей оккультной мудростью, основанной на только что изложенных мною суждениях. И если бы не это странное обстоятельство, я ни в коем случае не стал бы так подробно обсуждать с читателем историю города Массилия, он же — Марсель, подарившего миру первооткрывателя Туле Пифея.

Но это странное обстоятельство не просто сосуществует рядом с другими тайнознаниями «Аненербе». Оно имеет характер системообразующего и долгоиграющего тайнознания. Того тайнознания, которое может что-то нам сообщить и о Тибете, и о том «чреве Туле», которое, выносив нацистского гада, не потеряло, образно говоря, «зловеще-детородные» способности.

Оговорюсь — само общество Туле представляет собой столь же короткоживущее образование, как и немецкий нацизм гитлеристского образца. А «чрево Туле» — это нечто другое. Нечто, существовавшее задолго до возникновения общества Туле и продолжающее существовать после разрушения этого общества.

Итак, пуническая (то бишь финикийская, то бишь кондово семитская) Танит, столь восхищавшая Германа Вирта, призывавшего молиться этой богине подлинную элиту эзотерического нацизма, проповедовавшего яростный антисемитизм, на берберском языке, очень волновавшем этого самого Вирта, именуется Источником, Родником и так далее.

Почему для эзотерического нацизма так важны берберы с их поздней Нумидией, ранними массалийскими «ливийскими» таинствами? Потому что берберы и впрямь упоминаются в древнейших египетских источниках, относящихся аж к IV тысячелетию до нашей эры. В этих источниках они называются «техену». Древних египтян завораживала некая «тайна техену», чьи жрецы были, по мнению древнеегипетских жрецов, посвящены во что-то особенное. Поставить знак равенства между «тайной техену» и «тайной Нейт» невозможно. Но совершенно ясно, что две эти тайны фактически являются порождениями какой-то одной, достаточно специфической супердревности. Она-то и волновала умы древнеегипетских, древнефиникийских, древнегреческих жрецов. А далее — эстафета такой «оккультной волнительности» передавалась от поколения к поколению, заполняя собой разного рода эзотерические каверны внутри арабской, христианской и иных цивилизаций.

Легче всего при этом сказать, что в определенный период времени сошлись две специфические субкультуры — эзотерическая имени Вирта и политическая имени Гитлера или Гиммлера. Что эти две субкультуры нашли друг друга, образовали специфическое целое, которое было сметено вместе с нацизмом. Но на самом деле многие идеи, которые питают подобные эзотерические субкультуры, живут по-прежнему своей, отдельной от нацизма, жизнью. Они питаются из определенных источников, превращают информацию, поступающую из этих источников, в специфическую эзотерическую субстанцию и в любой момент способны соединиться с близкой для них политической субкультурой — неонацистской или иной.

Вот только один из экзотических примеров, подтверждающих правоту подобного тезиса. В 1993 году в Москве в издательстве ВНИИЦлесресурс вышла книга Ф. Ф. Шаламберидзе, отрекомендованная читателю как абсолютно научная. Эта книга называлась «Атлантида — прародина кавказского авлоса». Авлос («трубочка» в переводе с греческого) — это такой инструмент, родственный гобою. Шаламберидзе подробно рассматривает эволюцию духовых музыкальных инструментов, механизм звукопроизводства и регулирования звука, совершенствование музыкальных инструментов типа дудук, географию их распространения.

Далее он переходит к общности народов, владевших духовыми музыкальными инструментами типа дудук.

И, наконец, начинает заниматься поиском прародины народов средиземноморской расы.

Занимаясь поиском этой прародины, Шаламберидзе достаточно быстро, ориентируясь на многочисленные источники, выходит на некую промежуточную, берберскую прародину. Начинается знакомая по разнокачественной литературе манипуляция словами или тем, что называется индикативными частями этих слов.

Выявляется индикативная часть слова «берберы» — «бер». Берберы, де мол, это удвоение индикативной части этого слова — «бер». А что такое «бер»? Это — жрец. И дальше автор разворачивается достаточно широко. Был, де мол, такой жрец Бероэс. Так тут тоже главное — «бер». «Бер» — это жрец. А еще (не падайте в обморок) был такой Лаврентий Павлович Берия. Берия — это тоже жреческий род, ибо индикативная часть слова «Берия» — это «бер».

Мне скажут: «мало ли странных работ вышло в постсоветский период». Так-то оно так, но был, знаете ли, такой, очень близкий к Лаврентию Павловичу, грузинский писатель — Константинэ Гамсахурдия. А у Константинэ Гамсахурдия был сын — Звиад Гамсахурдия. Он же — главный грузинский советский диссидент. Он же — первый постсоветский президент Грузии, наломавший много дров. Ох, как много.

Звиад был настоящим сыном своего отца. Отец занимался странной метафизикой, сын — тоже. Но ведь отец занимался метафизикой, ориентируясь на мировую практику. Он не был доморощенным метафизиком. И никоим образом нельзя считать подобную метафизическую затею чисто локальным грузинским метафизическим развлечением. Всё намного шире.

Выйдя на промежуточную древнюю жреческую берберскую сущность, которая каким-то образом связана с Кавказом, Шаламберидзе далее, конечно, не останавливается и утверждает, что сами берберы, а точнее — их жрецы, — это, конечно же, Атлантида.

А, между прочим, где Атлантида, там и Туле.

Могут сказать: «ну вот, обещали не заниматься Атлантидой, и вот, наконец, не утерпели и завелись — причем, ссылаясь на какого-то Шаламберидзе».

Никоим образом никакой Атлантидой я не собираюсь заниматься. Что же касается того, что Шаламберидзе «какой-то», то, знаете ли, был некий академик Николай Яковлевич Марр (1864–1934). Это известный российский и советский востоковед и кавказовед, филолог, историк, этнограф и археолог. Николай Яковлевич стал академиком еще до революции — в 1912 году. Позже он стал академиком и вице-президентом Академии наук СССР. Его «Новое учение о языке», названное яфетической теорией, долгое время считалось неопровержимым. Потом оно было осуждено — знаете кем? — самим Иосифом Виссарионовичем Сталиным в его работе «Марксизм и вопросы языкознания».

Сталин опубликовал основную часть этой работы 20 июня 1950 года в газете «Правда». В том же году работа Сталина была издана массовым тиражом отдельной брошюрой.

Сталин был тяжело болен и дико перегружен всем на свете — международными осложнениями, внутриполитической элитной борьбой. Ему что, нечего было делать на склоне лет, на вершине политического Олимпа? Вроде бы, как бы даже и не по чину — политический небожитель и какой-то Марр, который умер за 16 лет до опубликования работы Сталина.

Если бы Сталину нужно было, как говорят некоторые, просто остановить наступление учеников Марра, то выступил бы не сам Сталин, а любой секретарь ЦК, которому это было бы поручено. Но Иосифу Виссарионовичу Сталину нужно было окоротить не каких-то там учеников Марра, а самого Лаврентия Павловича Берию, который стоял за спиной учеников Марра, перешедших в наступление до выхода брошюры Сталина.

А почему Берии нужны были ученики Марра? Да и вся эта яфетическая теория в целом? Потому что эта теория придавала Закавказью в целом и его отдельным частям, включая Грузию, общемировое значение. Снижая тем самым значение других народов СССР, русского в том числе.

Кроме того, яфетическая теория вообще предлагала очень изысканную и своеобразную модель соотношения эксплуатируемых и эксплуататоров. Эксплуатируемыми объявлялись древние яфетические народы, оказавшиеся порабощенными арийцами и семитами. Великая революция интерпретировалась как революция яфетитов, освобождающихся от порабощения.

Я сознательно довожу до крайности идеи Марра и его учеников. Но я эти идеи не оглупляю, а представляю читателю в концентрированно-политическом виде. То, что работа «Марксизм и вопросы языкознания» была ударом Сталина по Берии и входила в единую, проводимую Сталиным антибериевскую кампанию, другой частью которой было так называемое «Мингрельское дело», начатое в 1951 году (Берия был мингрелом и делал существенные ставки на так называемый мингрельский клан), — достаточно очевидно.

Так что же после этого? Мы будем называть «какими-то» и Берию, и боровшегося с ним Сталина, и таких околобериевских метафизиков, как Константинэ Гамсахурдия и... и... и...

Впрочем, яфетическую теорию и другие темы, в которых метафизическое и политическое содержания связаны воедино, необходимо обсуждать в других исследованиях и с другой степенью подробности. Здесь я привел некоторые сведения только для того, чтобы не было ощущения сугубой локальности виртовского сюжета.

Этот сюжет совсем не локален. Он связан и с тибетской темой, и с теми ее аспектами, которые мы разобрали, обсуждая так называемых «зеленых». Возможно, дальнейшее обсуждение виртовской темы выведет нас опять на этих «зеленых», но перед тем, как это произойдет, нужно набраться терпения и обсуждать всерьез очень сомнительные построения этого самого Вирта. Ради того, чтобы этот серьез был сохранен, я и привел посторонний для данной темы сюжет с Шаламберидзе, Марром, Берией, Гамсахурдией, Сталиным. Нельзя пренебрегать эзотерикой, если она приобретает политический характер. А в случае с Виртом она этот характер очевидным образом приобрела.

Рассматривая карфагенскую богиню Танит, Вирт установил, что эта богиня имеет некое отношение к созвездию Чаши. И к ярчайшей звезде этого созвездия — Алькес (Alkes).

Алькес — это арабское название данной звезды. По-арабски «ал-кас» — это чаша или кубок. Латинское название всё той же ярчайшей звезды созвездия Чаши — «Дно Сосуда» («Fundus vasis»).

Вирт, будучи, между прочим, далеко не слабым лингвистом, утверждал, что это арабское название звезды созвучно древней руне Алгиз (Algiz). А форма руны Алгиз сильно напоминает карфагенский знак, являющийся символом богини Танит.

К этому всё, конечно же, не сводилось. Потому что звезда, являющаяся «Дном Сосуда», была для оккультных нацистов виртовского направления указателем той направленности, которая, будучи осуществленной, позволяла наладить связь с Черным солнцем.

Знак богини Танит — это треугольник или трапеция с поперечиной. Поперечина наложена либо на вершину треугольника, либо на короткую верхнюю сторону трапеции. Очень часто концы поперечины подняты вверх, а выше поперечины находится круг.

Вирт утверждал, что такой символ фактически идентичен форме созвездия Чаши. А значит, богиня Танит (имя которой, вновь обращаю внимание читателя, было для Вирта важным в его берберском значении — Источник, Родник) — это то же самое, что руна Мадр (Madr) или Алгиз/Ман (Algiz/Man).

Вирт обращал внимание своих эсэсовских подопечных на то, что в Карфагене жрицей богини Танит была некая Белая Дама, в руках которой находился сосуд — чаша с живой водой.

Далее Вирт подробно исследовал тот набор имен, под которыми выступает столь важная для него Танит. Эти имена — Таннита, Тиннит, Белит, Балат. Вирт исследует не только эти имена, но и эпитеты, которыми семитский мир награждает Танит. Эти эпитеты — Пенэ Баал (лицо Баала), Цалам-Баал (образ Баала). Это имя стало известным благодаря историческому роману Гюстава Флобера «Саламбо», написанному в период с 1857 по 1862 год. Действие романа происходит в Карфагене во время восстания карфагенских наемников.

Саламбо — дочь карфагенского начальника Гамилькара. Ее возлюбленный — ливиец Май, предводитель восставших воинов.

Флобер по-своему интерпретирует рассказ античного историка Полибия, сведениями которого мы уже неоднократно пользовались. Я здесь не могу подробнее обсуждать этот роман Флобера. Я только лишь обратил внимание на то, что Цалам-Баал и Саламбо — это одно и то же. А значит, Саламбо (которая является служительницей Танит, то есть Белой Дамой) — это, в каком-то смысле, земное воплощение Танит (образа Баала, лица Баала и так далее).

Танит — еще и око Баала. Кроме того, она вооружена следующими именами: Небесная, Владычица звезд, Великая Мать, Львиноголовая (тут проступают параллели между нею и Нейт — С.К.), Кормящая, Девственная.

Один из титулов Танит, наиболее интересующий Вирта, — это Великая Мать. Такой титул Танит не выдуман. Археологи располагают соответствующими древними пуническими надписями.

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-69

04.05.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №176

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 04 мая 2016 г.

опубликовано в №176 от 04 мая 2016 г.

Пифей является тем, кто впервые обнаружил некое Туле не с помощью умозаключений или мистических прозрений, а с помощью осуществления реального, очень дерзкого, путешествия. Произошло это, как мы уже говорили, в IV веке до нашей эры (Пифей отправился в путь в 325 году до н. э.).

Вам скажут, что до этого в этом самом Туле побывали некие странники, которые покинули некие родные пенаты, добрались до Туле, а потом двинулись дальше в путь. Но такие сказания (я здесь использую слово «сказание» как производное от слова «скажут») ничем не подкреплены. И именно в этом смысле являются «конспирологическими колбасками», которые надо рассматривать, дабы нечто понять, но которые вряд ли стоит вкушать, стремясь утолить свой интерес чем-то, имеющим отношение к истине.

А Пифей имеет отношение к истине. Может, и непрямое, неокончательное, может, он и привирал, этот самый Пифей. Но он реально был, он реально путешествовал в такие-то годы, реально много чего наоткрывал, реально что-то описал. И потому Пифей интереснее конспирологов для тех, кто понимает, чем живая жизнь, основанная на том, что ты принимаешь вызов реальности и на него отвечаешь, отличается от «тяжелого сна псевдожизни», про который Блок говорил: «Пусть душит жизни сон тяжелый, Пусть задыхаюсь в этом сне...» Кто-то хочет красиво болтать, задыхаясь в конспирологических снах, а кто-то хочет отвечать на вызовы странной, но могучей и подлинно жизненной силы, имя которой — реальность.

Конспирология — это когда тебе бормочут сказки по принципу «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало». А ты сам тоже что-то бормочешь, не просыпаясь. Может, и интересно, что ты там во сне бормочешь, может, это о чем-то и говорит, но это не живая жизнь. А Пифей — живая жизнь. И если кого-то интересует Туле в смысле живой жизни, то вот оно — это Туле, точнее, упоминание о нем.

Пифей — гражданин города Массалия, то есть того города, который сегодня именуется Марселем.

Массалия — очень древний город. А история очень древних городов всегда известна нам из повествований, в которых истина и вымысел находятся в причудливом сочетании. Разве не находятся они в подобном сочетании во всех повествованиях Страбона, Плиния и других?

Когда начинаешь отделять истину от вымысла в повествованиях о Массалии, то обнаруживаешь, что, скорее всего, в формировании Массалии участвовали греческие переселенцы из Фокеи, прибывшие на западные берега Средиземноморья вообще и в Массалию в частности в VII веке до нашей эры в связи с так называемой Великой греческой колонизацией.

Не хочу утверждать, что эта версия безусловна и что она сообщает нам нечто окончательное. Но эта версия имеет отношение к реальности. И, что не менее существенно, она возвращает нас к тому обсуждению Фокеи, которое мы уже осуществили в ходе первых этапов нашего исследования.

Мы обсуждали Фокею в связи с исследованием вопроса о том, откуда черпал материал Вергилий. Это исследование породило некую цепочку, которая вела от Вергилия к Феокриту, от Феокрита к Филиту, от Филита к Элейской школе — школе так называемых досократиков.

Напоминаю, что Элейская школа расцвела в конце VI — начале V века до нашей эры.

Что Элея — это город на юге Италии в провинции Лукания, созданный греческими переселенцами в 585 году до нашей эры.

И что создали Элею не абы какие греки, а именно фокейцы, то есть выходцы из Малой Азии (древняя Фокея ныне именуется Фоча — сегодня это вполне тривиальный турецкий город).

Персидское нашествие привело к бегству греков, проживавших в Малой Азии, которую персы оккупировали прежде всего. Фокейская эмиграция — часть этого бегства из Малой Азии, порожденного персидским нашествием.

Напоминаю читателю, что Фокея была самым северным из городов ионического Двенадцатиградия. И что греческий, в том числе и афинский, научно-культурный подъем V века до нашей эры был обусловлен ионийским подъемом VI века до нашей эры.

Напоминаю также уже процитированную мною ранее 11-томную историю цивилизации, написанную Уильямом Джеймсом Дюрантом и его супругой Ариель Дюрант в период между 1935 и 1975 годами. Там было сказано о том, что Иония открыла науку, философию, историю, ионийскую капитель. Что павшая Иония завещала Афинам свое великое культурное наследие. И что именно это завещание смогло превратить Афины в интеллектуального лидера Греции.

Напоминаю также, что формирование Ионии на начальных этапах ее истории связано с Эгейским периодом, с вторжением в Грецию неких племен, которые, скорее всего, были ахейскими, где-нибудь в окрестностях 1600 года до нашей эры.

Вскоре после этого вторжения в Греции начинаются так называемые «темные века», порожденные последовательным крахом минойской и микенской цивилизаций. И что под давлением данных «темных веков» (XI, X, IX веков до нашей эры) греческая высокая цивилизованность была выдавлена в Малую Азию. Конкретно, в Ионию.

Выдавлена она была из Аттики в ходе переселения, произошедшего, согласно легендам, через 140 лет после окончания Троянской войны, которая, как считается, длилась с 1194 по 1184 год до нашей эры.

Значит, где-нибудь в 1000 году до нашей эры аттическая высокая цивилизованность, не желая испытывать на себе последствия нашествия дорийских варваров, перебралась в Малую Азию. Руководил этим переселением некий царь Кодр, последний царь Аттики, восхваляемый Платоном, Аристотелем, называемый предком Платона и афинского законодателя Солона.

Итак, ионическое малоазийское Двенадцатиградие порождено неким аттическим легендарным, более древним Двенадцатиградием.

Отсюда уже один шаг до легендарного Кекропса, первого царя Аттики, наидревнейших Афин, именуемых Кекропией, культового города Элевсина, где отправлялся культ Деметры и Персефоны, пеласгических корней этого культа и неких культовых сущностей, таких как кабиры, корибанты.

А поскольку культ Деметры и культ малоазийской Кибелы, а также культ Деметры и Реи был одновременно и фригийским малоазиатским культом, и римским культом, отправление которого регулировалось специальной особой коллегией жрецов...

Поскольку возлюбленный богини Деметры Иасий являлся еще и родоначальником Энея...

Поскольку миф об Иасии связывает культ Кибелы, Кабиров и Корибантов — с самофракийскими и критскими культами...

Поскольку все эти древние и уже разобранные нами сюжеты неизбежно оказываются тесно переплетенными с преданиями об Аркадии, которые мы тоже уже внимательно обсудили...

Поскольку эти предания имеют отношение к теме титанов, свергнутых, но, якобы, готовых вновь взять власть, если им добудут золотые яблоки Гесперид, и поскольку, наконец, эти яблоки имеют отношение к Туле, то фокейский след в создании Массалии, славный сын которой — Пифей — обнаружил Туле, является заслуживающим внимания.

Вкратце напомнив читателю фокейскую тему, я возвращаюсь к истории Массалии.

Фокейцы были почитаемы в древнем мире в качестве высокопрофессиональных и дерзких мореплавателей. Римский поэт Марк Анней Лукан (39–65 годы нашей эры), один из очень почитаемых в Риме последователей Вергилия, племянник знаменитого римского философа Сенеки (4 г. до н. э. — 65 г. н. э) писал о фокейцах так:

Были фокейцы всегда в нападеньи на море искусны,
В бегстве умели свой путь изменять крутым поворотом,
При отступленьи они работали быстро кормилом.

Имея такую репутацию в древнем мире, фокейцы занимались созданием своих колоний по всему Средиземноморью. Они начали этим заниматься в VII веке до нашей эры, то есть задолго до того, как в 540 году до нашей эры персидское нашествие окончательно смело Фокею и другие города обсужденного нами малоазийского Двенадцатиградия.

В VII веке до нашей эры дерзкие мореплаватели фокейцы, основав несколько колоний в разных местах, добрели до Испании. Там они и вступили в дружеские отношения с достаточно могущественным царством Тартесс, по поводу которого существует много легенд. Но помимо легенд существуют и вполне реальные сведения. Поскольку царство Тартесс является точкой пересечения таких сведений и фантазий (причем, не только древних, но и современных), я вынужден сослаться на авторитет тех ученых, которые занимались тартесской темой всерьез, чураясь разного рода вымыслов. Один из таких ученых — Юлий Беркович Циркин (родился в Ленинграде в 1935 году).

Циркин — глубоко профессиональный исследователь, посвятивший свою жизнь изучению древней Испании. А также древнегреческой колонизации Средиземноморья, культуре Финикии, Карфагену.

В 1968 году Циркин защитил кандидатскую диссертацию на тему «Фокейцы на Западе (VII–IV вв. до н. э.)».

В 1976 году вышла первая монография Циркина «Финикийская культура в Испании».

В 1978 году Циркин защитил докторскую диссертацию на тему «Финикийцы в Испании. К проблеме культурных контактов в древнем Средиземноморье».

Циркин — один из тех исследователей фокейско-испанской тематики, с работами которого легче всего ознакомиться российскому читателю. Причем, каждый, кто захочет ознакомиться, убедится в том, что никакого отношения ни к современным фантазиям, ни к смакованию древних легенд этот исследователь не имеет.

Испанская культура бронзового века (II тысячелетие до нашей эры), именуемая Эль-Агарской и занимавшая юго-восточную часть Пиренейского полуострова, хорошо знакома исследователям, которые ничего общего не имеют с собирателями фантазий и слухов. Циркин — только один из таких исследователей. Известны широкие торговые связи Эль-Агарской культуры, известен и примерный период ее заката (1400 год до нашей эры). Известно и то, что этот закат был достаточно относительным, а у юго-восточной испанской Эль-Агарской культуры возник испанский же юго-западный преемник, ранее находившийся в тени Эль-Агара.

Постумий Руф Фест Авиен (305–375 годы нашей эры) — древнеримский поэт и переводчик, много занимавшийся далекими окраинами Римской империи. Он ссылается на гораздо более древние источники, не дошедшие до нашего времени. Согласно Авиену, эти источники повествуют о городе Гербе, находящемся в истоках реки Ибер, об острове Картара, с которого было изгнано племя кемпсов, о том, что этот остров находился между двумя руслами реки Тартесс. Тем самым, упоминание Тартессиды, этой юго-западной испанской древней державы, отсылает к глубокой древности. Обсуждая такие испанские народы, как турдетаны и турдулы, древний историк Страбон, к работам которого я уже неоднократно обращался, говорит о том, что Тартессидой прежде называлась страна, где теперь обитают турдулы.

О тартессиях и Тартессиде, ими населенной, говорят многие другие древние авторы.

Тартесский этнос, по-видимому, в существенной степени является неиндоевропейским, хотя содержит в себе определенный индоевропейский элемент.

Исторически известен один тартессийский царь Аргантоний.

Считается, что формирование тартессийского этноса можно отнести к XI–X вв. до н. э.

Испанский автор М. Пельисер называет эпоху формирования тартессийского этноса ранней доколонизационной тартессийской фазой.

Если есть ранняя доколонизационная фаза, то есть и более поздняя колонизационная. А возможно, следует говорить и о нескольких фазах колонизации. Видимо, первой фазой была финикийская.

Двигаясь через Родос и другие греческие острова в сторону Сицилии, финикийцы добрели до Африки и Испании.

Местное испанское население оказало, если верить Страбону, Диодору и другим древним авторитетам, достаточно серьезное сопротивление финикийским колонизаторам. Тем не менее, Финикия завоевала в Испании определенные позиции.

Известны остатки достаточно многочисленных храмов финикийского Мелькарта, находящиеся на территории Испании.

Известна и некая цикличность, в рамках которой интерес к Испании Финикии (и ее преемника Карфагена) то увеличивался, то уменьшался.

Диодор и Псевдо-Аристотель сообщают о взаимодействии финикийских колонизаторов и местного населения — том взаимодействии, в рамках которого формировалась тартессийская держава.

Современные исследователи анализируют динамику тартессийских древних общностей, появившихся на юге Испании в районе устья испанских рек Риотинто и Одиель, а также на Бетисе вокруг современной Севильи.

Считается, что в нынешнем нижнем течении реки Гвадалквивир в древности находился морской залив, выше которого было большое озеро. Вокруг этого озера и выше по течению реки Бетиса находился важнейший очаг тартессийской цивилизации. Здесь найдены ценные находки, указывающие на роль данного очага в торговле металлами.

В IX веке до нашей эры здесь начинают разрабатываться серебряные рудники, сыгравшие большую роль в экономической и политической жизни южной Испании.

Тогда же на месте современного испанского города Уэльва возник древний город Оноба. Он не был единственным городом, на который ориентируются исследователи тартессийской державы.

К началу VIII века до нашей эры вся западная часть Андалусии стала представлять собой своего рода однородный культурный горизонт. Наличие этого горизонта, а также письменных источников, позволяет утверждать, что тартессийская держава к этому моменту была сформирована.

Исследователи рассматривают сетчатую, геометрическую и иную керамику, характерную для тартессиев, исследуют отношения Тартесской державы с теми или иными автономиями, входившими в ее состав.

Некий Псевдо-Скимн, древнегреческий географ (как считают современные исследователи, под этим именем скрывается Павсаний Дамасский, но возможны и другие расшифровки данного псевдонима), описывая юго-восточное побережье Испании, утверждает, что им владели тартессии. Различные древние историки, такие как Гекатей Милетский (550–490 гг. до н. э.), упоминают различные земли, находившиеся под властью тартессиев. Скорее всего, Тартесская держава представляла собой федерацию племен, находившуюся под властью тартессиев. Но и Авиен, и Псевдо-Скимн говорят именно о власти тартессиев над испанскими территориями, а не о том, что они проживают на этих территориях.

Геродот в своих описаниях различает Иберию и Тартесс, что однозначно свидетельствует о наличии Тартесской державы как отдельного существенного субъекта, расположенного на испанской территории.

Главный древний источник, на который мы можем сослаться, обсуждая Тартессиду, это, конечно, Геродот. Он говорит о том, что Тартессийский царь Аргантоний предложил фокейцам при первом их посещении Тартесса поселиться в его стране там, где они пожелают. Фокейцы не сразу воспользовались предложением царя. Но чуть позже они им воспользовались и стали создавать свои колонии, ориентируясь на данное предложение Аргантония.

Марк Юниан Юстин — римский историк III века. Он автор извлечений из не дошедшего до нас обширного исторического труда в 44 книгах более раннего римского историка I века Гнея Трога Помпея.

Гней Помпей Трог — римский историк, отец которого служил при Цезаре секретарем и переводчиком. Его книги часто цитирует древнеримский писатель-эрудит Плиний старший (24–79 гг. н. э.).

Что же интересного сообщает нам Марк Юниан Юстин о рассказах Гнея Помпея Трога? Он сообщает нам о мифе, в котором фигурируют тартессийские цари Гаргорис и Габис.

Сообщается, что в области тартессиев титаны воевали с богами.

Сообщается о неких возможных связях между тартессидами и критскими куретами.

Сообщается о том, что Гаргорис и Габис осуществляли деятельность, присущую классическим культурным героям. Что Гаргорис вел собирание меда. Габис — пахотное земледелие. А это значит, что такие отрасли в Тартессиде существовали, — культурным героям не будут присваивать деяния, которые не существовали в реальности. Габису приписано введение законов, освобождение от рабских служб, разделение плебса по семи городам.

Исследователи Тартессиды, такие как немецкий историк А. Шультен (1870–1960), разбирали тартессийское законодательство.

О городах Тартессии говорят и другие авторы. Археологические данные дополняют сведения, сообщаемые нам древними авторами по поводу древних тартессийских городов.

Повторяю, имеются и мифологические сведения о Тартессиде, сообщаемые авторитетными древними источниками, и сведения собственно исторические. Что касается исторических сведений, то, конечно, максимум таких сведений дает Геродот, подробно описывая и тартессийского царя Аргантония, и то, как этот Аргантоний дал фокийцам денег на строительство городской стены.

Мне кажется, что при всей неокончательности изысканий по Тартессиде, имеющихся данных достаточно для того, чтобы, как минимум, считать сюжеты с Тартессидой отвечающими той степени достоверности, которая нужна для того, чтобы древний исторический материал рассматривать не в качестве конспирологии, а в качестве набора исторических сведений. Только ради этого я так подробно стал обсуждать сведения о Тартессиде. Иначе сообщишь о ней, а тебе возразят, что речь идет о фантоме, а не о реальном государстве древности. Не о фантоме идет речь, не о выдумке современных научных фантастов, а о сведениях Геродота и других. В том числе и по поводу фокейских взаимодействий с Тартессидой.

Итак, фокейцы и впрямь дошли до Испании, укоренились в этой самой Тартессиде, то бишь на территории современной Андалузии, и оказали какую-то помощь царю Арганфонию в защите Тартессиды от натиска Карфагена.

Когда могучая армия Карфагена стала теснить войска Арганфония и помогавших ему фокейцев на север, фокейцы призадумались и, оглядевшись вокруг, что называется «положили глаз» на одно из карфагенских поселений, населенное подвластным Карфагену североафриканским нумидийским племенем массалиев.

Вначале вкратце о том, чем это завершилось. Завершилось это тем, что фокейцы в существенной степени взяли под контроль это поселение, которое считается зачатком будущей фокейской Массалии (якобы Массалия — это и есть место, где до фокейцев были укоренены массалии).

А теперь чуть менее кратко об этих самых массалиях.

Карфаген, как мы знаем, был одним из финикийских городов. И приобрел самостоятельную силу только после того, как малоазийская Финикия с ее городами Тир и Сидон была слишком сильно ущемлена последовательно целым рядом своих могучих соседей. В том числе Ассирией, Персией, пресловутыми народами моря и т. п.

В итоге, Финикия перестала существовать в качестве могучего самостоятельного образования, то есть повторила судьбу других малоазиатских малых, но далеко не слабых, городских государств, Фокеи в том числе.

Но прекращение существования самой Финикии в качестве чего-то по-настоящему значимого не подвело черту под финикийской историей. Новым древним центром наидревнейшей Финикии стал ее относительно поздний отпрыск — Карфаген.

В сущности, создание Карфагена, как одной из дочерних колоний Тира и Сидона, было порождено предчувствием скорой гибели наидревнейшей Финикии, сформированной вокруг этих двух городов. А отчасти и началом конца этих городов.

Как бы там ни было, относительно молодой Карфаген стал очень мощным отпрыском древнейшей Финикии. Более мощным, нежели сама Финикия. При его создании финикийские колонизаторы (они же — отцы-основатели Финикии 2.0), были вынуждены вступать в сложные отношения с автохтонным населением, в том числе с нумидийским племенем массалиев, обитавших в окрестностях Карфагена.

Отношения колонизаторов с автохтонами складываются по-разному. Финикийцы, создавшие Карфаген, относились к автохтонным массалиям с неким особым трепетом. Массалии пользовались у этих финикиян колоссальным авторитетом. Из массалиев состояла отборная конница, охранявшая властителей Карфагена.

Основательницей города Карфагена считается некая жрица Элисса, она же Дидона. Эта Дидона, как мы помним, является важным действующим лицом «Энеиды» Вергилия. История Энея и Дидоны является одной из наиярчайших трогательных историй, тысячелетиями волнующих человечество.

Итак, Дидона, она же Элисса, — это легендарная царица Карфагена, основавшая город в конце IX века до нашей эры. Ее еще называют Фиоссо. После смерти она была обожествлена под именем Танит. По Вергилию, Дидона является сестрой Пигмалиона, царя Тира. Считается (об этом сообщает древнегреческий повествователь Менандр), что царь Бел — отец Пигмалиона и Дидоны — правил Тиром с 820 по 773 год до нашей эры.

Считается также, что Сихей, муж Дидоны, был убит братом Дидоны Пигмалионом, стремившимся захватить богатства Сихея. Сихей был жрецом бога Мелькарта. Обычно проводится параллель между этим финикийским богом и греческим Гераклом. Пигмалион убил Сихея прямо у алтаря Мелькарта. Жена Сихея Дидона бежала от своего брата и основала Карфаген.

Бежавшую из Тира Элиссу назвали Дидоной местные жители. По преданию, Дидона договорилась с ливийским царем Иарбантом, на землях которого она хотела основать Карфаген, о том, что она купит у него столько земли, сколько сможет накрыть воловьей шкурой. Дидона изрезала шкуру на ремни и покрыла ею огромную территорию.

Царь Иарбант — фигура не простая. Это известный персонаж древнегреческо-латинской мифологии. Ливийцы считали Иарбанта первочеловеком. Этот царь-первочеловек так домогался руки Дидоны, что она по одной версии бросилась на меч, по другой — бросилась в костер, дабы не уступить его домоганиям. После этого царь разрушил город Дидоны, который впоследствии был восстановлен.

После смерти Дидону обожествили под именем Танит. Танит — это достаточно сложное божество, иногда именуемое лицом бога Баала. В разных местах Средиземноморья ее считали и супругой Баала, и небесной покровительницей войны, и девственной богиней-матерью, и богиней плодородия.

Можно было бы не обсуждать это божество, если бы оно не было связано с фашистским культом Черного солнца, а также с культом угаритской (Угарит — древний город-государство на территории современной Сирии) богини Анат. Которая тоже очень интересовала нацистов из Черного ордена и Аненербе, в жертву которой приносились, как известно, дети и так далее.

Все это нам еще придется обсуждать. Кроме того, у древних египтян богиней, вполне аналогичной Танит и ее другим, только что нами оговоренным ипостасям, являлась не абы кто, а сама богиня Нейт. Мы вновь, проделав огромный путь, возвращаемся в некую очень важную точку.

Надеюсь, читатель помнит, в какую именно точку мы возвращаемся?

Вергилий...

Эней...

Дидона...

Карфаген...

Аполлоний Родосский...

Аргонавты...

Ливия...

Озеро Тритон...

Нейт, она же Афина Тритонида...

И все те же золотые яблоки Гесперид...

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-68

27.04.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №175

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 27 апреля 2016 г.

опубликовано в №175 от 27 апреля 2016 г.

Много говорилось раньше о зловещей роли в убийстве царской семьи большевиков вообще и прежде всего — Ленина и Свердлова.

Многое до сих пор повторяется по инерции, включая сплетни некоего Беседовского, утверждавшего, что он сочиняет сказки для идиотов. Но есть много новой информации, источниками которой являются не выдумщики, а официальные инстанции, занятые следственными действиями. Эта новая информация говорит о том, что ни Ленин, ни Свердлов не были причастны к убийству царской семьи. А также о том, что всё было совсем непросто, что местные (екатеринбургские и т. п.) революционные власти никак не подчинялись большевистскому центру, что в угаре гражданской войны эти местные власти поубивали много кого, включая родственников Ленина.

Не хочу подробно дискутировать по данному поводу. Французский революционный Конвент казнил королеву и короля, безжалостно свел в могилу их сына и в целом вовсе не был лишен определенной кровавости и свирепости. Поэтому даже если бы Ленин и Свердлов в условиях гражданской войны приказали уничтожить царскую семью, дабы она не оказалась инструментом в руках врагов революции, то это только означало бы некое созвучие их действий и действий французского революционного Конвента. Никто по причине свирепости и кровавости действий этого Конвента не отказывается от основополагающих идей Французской революции.

Очевидное неучастие Ленина, Свердлова, всего большевистского центра в убийстве царской семьи делает еще более «исторически неразумными» (самое мягкое из всех определений, которые можно дать в данном случае) вопли наших нынешних монархистов и белогвардейцев о беспрецедентном злодействе «большевиков-цареубийц».

Тщательное расследование реального убийства царской семьи еще предстоит осуществить. Придется еще задать много деликатных вопросов по поводу того, на чем основаны утверждения сил, демонизирующих «большевистское» цареубийство. Но это всё следует обсуждать в другом исследовании.

В этом исследовании обсуждается другое — странное поведение царезащитников. Ну предположим, что большевики стремились убить царя и его семью и реализовали свое стремление на деле. В сущности, почему бы нет? Они в этом случае действовали бы всего лишь по лекалам Английской и Французской буржуазных революций с некоторыми поправками на специфику Гражданской войны, огромность территории, на которой велась эта война, воцарившуюся в пределах этой войны анархию и так далее.

Но в любом случае большевики были в своем праве. Они ненавидели царя и его семью. Они унаследовали некий пафос, выраженный, в том числе, и в словах:

Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.

Не собираюсь обсуждать тонкую структуру этих пушкинских строк, их связь со следующими строками, исторический и философский контекст... Большевикам было не до этого. Русские большевики повторяли нечто за разночинными русскими революционерами, те это повторяли за русскими дворянскими революционерами («Кишкой последнего попа последнего царя удавим»; «А молитву сотворя, третий нож на царя. Слава!»).

А все эти русские заклятья, в свою очередь, являются только вариацией на якобинскую и более древние темы. Итак, большевики ненавидели царизм и его реальное воплощение (то есть семью): они пострадали от этого субъекта. Этот субъект вешал и расстреливал то, что было им дорого, он запятнал себя кровью их друзей и кровью народной, он изломал жизнь большевиков, скитавшихся по тюрьмам и каторгам. И он был препятствием на пути реализации великой большевистской мечты. Говорю не о том, как это было на самом деле, а о том, как относились большевики к царской семье, а семья — к большевикам.

При таком отношении — собственно, почему бы и не осуществить цареубийство? Тем более что царь для тебя — не «помазанник божий», а «бога нет» и так далее...

Могу сравнить эту свою концепцию естественности большевистского цареубийства, например, с концепцией естественности разрушения Советского Союза американским империализмом вообще и ЦРУ в частности.

Если ЦРУ и американский империализм разрушили СССР, то они добились своей естественной цели, которую они когда-то открыто декларировали, а когда-то чуть-чуть прикрывали фиговым листком мирного сосуществования, к которому (в отличие от Хрущева и иже с ним) никогда не относились всерьез, под которым никогда (в отличие от КПСС) политически всерьез не «подписывались» и так далее.

Можно ненавидеть американский империализм и ЦРУ за разрушение СССР. Это естественно, если ты любишь СССР так, как люблю его я.

Можно считать СССР благим началом, а американский империализм — началом злым (как я считаю). И, соответственно, можно ненавидеть американский империализм и ЦРУ за убийство СССР. Но нельзя при этом не признавать, что данное злое начало сработало эффективно, что оно действовало, фактически не скрывая своих целей. Что оно действовало в своих интересах. И что, в конце концов, это я считаю американский империализм злым началом, а американцы считают его «светлым градом на холме» и, разрушая СССР, они спасали этот светлый град от гибели, которую сулили ему «безбожные коммунисты».

Такое убийство СССР, отвечающее декларации того, кто его убивает, ценностям и интересам убийцы и так далее, я называю естественным. Естественность убийства вовсе его не оправдывает в нравственном, метафизическом, геополитическом или любом другом смысле слова. Но оправдание убийства — это одно, а признание его естественным — это совсем другое. Ненавидящий врага убийца, стремящийся его уничтожить, в каком-то смысле находится в своем праве. Как я неоднократно говорил по поводу гибели СССР, американцы были в своем праве, ЦРУ выполнило свой долг, а вот что делали КПСС и КГБ?

Ровно такой же вопрос можно поставить в случае убийства царской семьи. Я убежден, что еще до 2020 года выяснится, что большевики не убивали царскую семью. Но предположим, что они ее убивали. Они были в своем праве в такой же степени, в какой ЦРУ и американский империализм были в своем праве, когда убивали СССР. Что делали защитники царя, что делали влюбленные в него монархисты? Я не спрашиваю даже о том, что они делали в момент, когда Февральская революция уничтожала их любимую монархию. Я спрашиваю, что они делали для того, чтобы спасти царя и его семью? Они ведь должны были что-то делать, не правда ли? И их было немало — тех, кто хотел спасать. Они были достаточно умелыми. Они могли и должны были воспользоваться царящим хаосом...

Так почему они не спасли царя и его семью?

Это в методологическом и концептуальном плане в точности тот же вопрос, который возникает, когда ты пытаешься понять, почему КГБ и КПСС не спасли СССР. Подчеркиваю, что в данном случае я провожу аналогию лишь методологическую и концептуальную, но вполне может оказаться, что она приобретет иной характер, совсем уж конкретный и беспощадный. Но пока что не будем на ней зацикливаться. Признаем только, что (внимание!)

монархисты не смогли спасти царя и его семью, потому что этим спасением руководила царица, которая полностью доверилась дочери Распутина Матрёне и ее мужу Соловьеву.

После свержения монархии царица контролировала ситуацию в семье и в том, что касалось семейной политики, даже больше, чем до свержения монархии. Матрёна Распутина и ее супруг сказали ей, что надо ориентироваться только на них, и царица отсекала всех спасителей, которых не рекомендовали ей Соловьев и Матрёна. В результате Соловьев и Матрёна последовательно и бестрепетно привели семью в точку, где она была ликвидирована. Это утверждение принадлежит не мне, а следователю Н. Соколову, человеку вполне честному, настроенному монархически, белогвардейски, антибольшевистски и так далее. Профессионалу, проявившему в своем расследовании поразительное упорство. И заплатившему за это жизнью.

Но кому на самом деле доверилась царица? Кого олицетворяли для нее Матрёна Распутина и ее супруг? «Кто обманывал императрицу?» — спрашивает Николай Соколов. И отвечает, что обманывали царицу Матрёна Распутина и Борис Соловьев. Что царица полностью доверилась Борису Соловьеву и так далее.

Но почему она доверилась Борису Соловьеву? Ведь тем, что он является мужем Матрёны Распутиной, это может быть объяснено лишь отчасти. В существенной степени это объяснено тем, что Соловьев был для царицы посланцем некоего Тибета, к которому она была неравнодушна. Что Соловьев олицетворял для царицы некую тибетско-германскую линию, некую тибетско-теософскую линию, конкретную тибетскую линию в ее интерпретации госпожой Еленой Блаватской, у которой Соловьев учился во время своего пребывания в Теософской школе Блаватской, находящейся в городе Адьяре.

Итак, царица (да и не только она) верили: а) Бадмаеву, грезившему Тибетом, б) Доржиеву, грезившему Тибетом и помогавшему Бадмаеву, в) Гедину, с которым строили специальные отношения, несмотря на то, что Гедин к началу Первой мировой войны стал предельным германофилом и русофобом, работал на немецкую разведку, и, наконец, г) этому самому Соловьеву. О Распутине уж и не говорю. Это на уровне персоналий, выявленных отнюдь не на конспирологической основе. Все только что названные а), б), в) и так далее можно подтвердить документально. Но что стоит за этими персоналиями? Мы убедились, что за ними стоит некий «зеленый», а также «зеленые». И что эти «зеленые» управляли процессом из Швеции. Каким процессом?

Понятно, что для прагматически настроенной немецкой разведки речь шла о подрыве государственной стабильности, получении ценной военной информации и так далее. Но для таких людей, как Бадмаев, Доржиев, Гедин, для этого самого Соловьева с его теософскими тибетскими заморочками, для Распутина, наконец, всё не могло сводиться к торговле русскими национальными интересами в интересах иноземных спецслужб. Всё должно было быть более объемным. Иначе в этом нет места мистической тибетской теме, а мы же видим, что эта тема пропитывает каждую пору исследуемой нами как бы политической ткани.

Мой оппонент-конспиролог скажет: «Да что Вы ломитесь в открытую дверь! Подпись «зеленый» означает тибетский «Орден зеленого дракона», в который входили и Хаусхофер, и Бадмаев, и Доржиев, и Гедин, и многие другие! «Зеленый дракон» организовал крах Российской империи, крах Германской империи, он, будучи укорененным в среде прибалтийских немцев, породил нацизм и страстно желал краха СССР. Он в итоге и добился этого краха».

Это скажет даже умеренный конспиролог, а конспиролог крайний скажет, что «зеленые силы» олицетворяют собой некий вечно действующий полюс мирового зла. А дальше — уж кто кого включит в этот полюс... Кто-то — шиитов, кто-то — суннитов, кто-то — экологов, кто-то — хозяев зеленых чернильниц, кто-то — людей в зеленых перчатках... Именно так и выглядят неаппетитные «конспирологические колбаски», которые я обещал обсудить с читателем, настаивая на том, что смотреть на них необходимо, оскоромливаться ими не стоит.

Я не ломлюсь в открытую дверь, уважаемые господа конспирологи! Я хочу оперировать доказательной информацией. Я хочу оставаться в рамках специстории. И я остаюсь в этих рамках до тех пор, пока ориентируюсь на докладные начальника почт Российской империи или на воспоминания князя Юсупова, на свидетельства Свена Гедина или на расследования Николая Соколова. В любом из этих случаев есть конкретика, есть документальность, есть доказательность.

Все это есть и в материалах об «Аненербе», о Фон дер Гольце и его «Балтикуме», который действительно потом плавно перетек в общество «Туле», в материалах о самом этот обществе «Туле», в материалах о Хаусхофере и его друге Сиверсе, который, в свою очередь, является другом Хильшера.

Конкретных материалов достаточно много для того, чтобы не относиться только с неким пренебрежением и отвращением к зеленым «конспирологическим колбасам». Но нам мало свидетельств того, что эти самые «колбаски» имеют какое-то отношение к существу дела, нам нужно само существо дела. Причем такое существо дела, которое окажется достаточно масштабным для того, чтобы оправдать обращение к нацистско-зеленой теме в исследовании, посвященном не нацизму, а судьбе гуманизма в XXI столетии.

Тут нельзя бесконечно перебирать интересные фактуры, даже самые доказательные. Надо сначала поставить вопрос ребром. Такая постановка вопроса сводится к тому, с какого, собственно, ляда и в какой степени некий Запад — да, Запад в целом, а не его отдельные представители, пусть и принадлежащие к романовской или другой элите, — так интересовался Тибетом? Собственно, «что он Гекубе, что ему Гекуба»? Где Запад, а где этот Тибет? Есть европейское человечество, оно же — Запад. Какое ему дело до каких-то тибетских, мало на него похожих и не слишком-то могучих народов? И мы-то с вами, часом, не запутались?

Ну понятно, как повлиял на западную идентичность тот же Вергилий. Или Гёте. Понятно, как влияли на нее древние народы Средиземноморья, у которых Вергилий заимствует идентичность. Можно как-то понять, как на всё это влиял Египет. Можно обсуждать влияние других ближневосточных древних цивилизаций. Но при чем тут Тибет? Каким мёдом там, прошу прощения, намазано? И кому этот мёд кажется привлекательным?

Выше я проблематизировал особый интерес к Тибету в силу его, казалось бы, очевидной далекости от интересующих нас проблем западной идентичности. То ли дело — Вергилий, сказал я, или Гёте... Тут вопрос о вкладе в формирование западной идентичности гораздо более очевиден.

М-да, Вергилий... Совсем-совсем ненадолго вернемся к нему. Причем не к его «Энеиде», а к его «Георгикам», в которых, казалось бы, говорится всего лишь о сельскохозяйственной проблематике.

Следуя традиции, Вергилий взывает к помощи богов сельского хозяйства, которые должны помочь ему справиться с неподъемной без этой помощи сельскохозяйственной темой. Он взывает к Либеру (Вакху) и к Церере (Деметре). Он говорит о великом благе сельского хозяйства, благодаря обретению которого люди перестали питаться желудями Хаонии и начали вести собственно человеческий образ жизни. Хаония — это область в Эпире, где находятся священные дубы Юпитера. Римляне считали, что до появления земледелия люди питались дикими плодами и желудями. Так что адресация Вергилия к Хаонии понятна. Он пытается провести грань между хаонической дикостью и сельскохозяйственной цивилизованностью, благословляя последнюю.

Благословляет Вергилий и чаши с вином как дары цивилизации (естественно, речь идет о вине, разбавленном водой, что в ту эпоху было обязательной нормой приличия для цивилизованного человека). Обращается Вергилий к лесным божествам фавнам, девам-дриадам, к грозному Нептуну, подарившему человечеству коней, к Пану, блюстителю овец, ко всем богам и богиням, так или иначе связанным с сельским хозяйством. Но Вергилий не был бы Вергилием, если бы в число божеств, к которым он обращается за благословением, не был введен Цезарь, не Гай Юлий Цезарь, а Октавиан Август — император, создавший великую имперскую римскую идентичность, заказчик и вдохновитель Вергилия. Вергилий обращается к нему уже после того, как помянул всех сельскохозяйственных божеств и дошел до тех, кто «обильно с небес поливает всходы». Дойдя до них, Вергилий обращается к богу-императору Августу:

Ты, наконец, — как знать, какие собранья бессмертных
Вскоре воспримут тебя, — города ли увидеть, о Цезарь,
Иль все пределы земли пожелаешь, или целой вселенной,
Ты, как земных податель плодов и властитель погоды,
Будешь смертными чтим, материнским увенчанный миртом?
Станешь ли богом морей беспредельных, и чтить мореходы
Будут тебя одного, покоришь ли ты крайнюю Фулу...

Пообещав читателю, что я вернусь к Вергилию совсем ненадолго, я выполняю обещание, обрывая перечисления метафизических и метаполитических возможностей, которые Вергилий сулит возлюбленному императору. В числе этих возможностей, как мы убедились, покорение «крайней Фулы». «Фула» — это Туле. Тут никаких натяжек нет. Во-первых, потому, что все знают про упоминание Вергилием крайней Тулы. Этот вопрос подробно разобран не конспирологами, а настоящими специалистами. А, во-вторых, потому что достаточно посмотреть на латинскую строку, чтобы всё стало ясно: «Numina sola colant, tibi serviat ultima Thule...»

Создатели общества «Туле» как раз и говорили об «ultima Thule». А уж «Фуле» или «Туле» — тут многое зависит от специфики перевода с латинского на русский, а нас ведь интересует оригинал.

Итак, у Вергилия сказано об «ultima Thule». Причем буквально о том самом «ultima Thule», которое взято на знамя сначала Хаусхофером, а потом, с его подачи и при его участии, — эсэсовцами из «Черного ордена» и общества «Аненербе».

Так что, — говорю в упрек самому себе — как мы видим, нельзя совсем уж отрывать те идентификации, которые строит Вергилий, от тех идентификаций, которые строят создатели нацизма. Ровно в той степени нельзя отрывать полностью Матерей из гётевского «Фауста» от «пути к Матерям» в том понимании, которое вкладывают в это эсэсовцы.

Когда я говорю «нельзя совсем отрывать одно от другого», я совершенно не призываю отождествлять одно с другим. Я всего лишь обращаю внимание на некую связь и начинаю эту связь, что называется, расковыривать. Согласен, долгое и скучное занятие. Но, по мне, это лучше, чем с конспирологической лихостью брать быка за рога... прошу прощения, «зеленого дракона» за его нацистское оперение.

Об острове Туле впервые заговорил некий Пифей из Массилии, он же — Пифей Массалиот (ок. 380 до н. э. — ок. 310 до н. э.). Это реальная историческая личность — древнегреческий купец, путешественник, географ, родившийся в Массалии (современный Марсель). Пифей совершил фантастическое по тем временам и, что главное для нас, вполне реальное путешествие вдоль берегов Северной Европы. Оно описано в книге Пифея «Об Океане». Сама эта книга до наших дней не дошла, но на нее ссылаются такие авторитетные историки древности, как Страбон, Плиний Старший, Полибий. Отношение к Пифею сложное. Тот же Страбон, ссылаясь на точность геодезических и астрономических наблюдений Пифея, склонен скептически относиться к другим его описаниям. Но нас в данном случае волнует не точность сведений Пифея, а то, что именно он — этот древнегреческий географ, астроном и математик, убедивший массилийских торговцев профинансировать его экспедицию на север за оловом и янтарем, заговорил об острове Туле. Тем самым упоминание Туле Вергилием так или иначе связано с пифеевским открытием (или квазиоткрытием) этого самого «ultima Thule».

Путешествие Пифея началось в 325 году до нашей эры. Грек Пифей отправился в путь из Массилии/Марселя, всячески скрывая ото всех цели путешествия. Потому что греки, пославшие Пифея, конкурировали с карфагенянами и хотели лишить их монополии на добычу олова и янтаря.

Пифей и его соратники двинулись в путь на двух пятивесельных кораблях. Они доплыли до Гибралтарского пролива, который тогда был полностью подконтролен карфагенянам, не пропускавшим через Гибралтар чужеземные корабли. Но Пифей под покровом темноты сумел проскользнуть мимо карфагенянской стражи. Корабли оказались в Атлантическом океане. Даже сейчас, совершенно на другом уровне развития мореплавания, путешествие вокруг северной Испании и Португалии считается небезопасным. А во времена Пифея это была суперавантюра, фактически обреченная на крах. Однако Пифею повезло. Он преуспел, добрался до Карбилона (кельтского города в устье реки Луары) и оттуда поплыл на север. Он добрался до полуострова Бретань и находящихся рядом с ним островов, вступил в отношении с местными племенами, включая племя венетов. И понял, что ему надо двигаться на север с тем, чтобы добраться до месторождений олова. Он двинулся на север, добрался до Британии (острова Альбион), закупил олово и поплыл вокруг западных берегов Британии.

Пифей наблюдал рост протяженности светового дня (его экспедиция, естественно, происходила летом, так что было что наблюдать). Он впервые в истории человечества установил прямую зависимость между географической широтой и протяженностью дня и ночи. Так что речь идет об очень и очень серьезном исследователе. Пифей добрался до берегов Северной Шотландии, доплыл до Оркнейских островов и дальше совершил свое знаменитое плавание в неведомую далекую страну Туле, с которой торговало население Британии.

Бытуют разные мнения по поводу того, что это за Туле: идет ли речь о каком-то районе Северной Норвегии или о чем-то другом. Как бы там ни было, Пифей после этого проплыл вдоль южных берегов Северного моря, добрался до залежей янтаря и, оказавшись в густом тумане, решил, что достиг края земли. После чего повернул назад.

Пифею принадлежит много открытий. Например, он впервые высказал предположение о том, что возникновение приливов и отливов связано с лунным тяготением. Пифей разобрался — опять-таки впервые — как надо ориентироваться на Полярную звезду для того, чтобы двигаться в верном направлении.

Всех таких открытий не перечислить. Считается, что книга Пифея, в которой о Туле сообщалось нечто существенное, сгорела в Александрийской библиотеке в 47 году до н. э. Дальше начинаются разночтения. Одни источники говорят, что этот пожар подводит черту под существованием пифеевской информации, и дальше можно ориентироваться только на авторов, ссылающихся на Пифея. Другие считают, что подлинник пифеевской книги попал в руки римлян, после как Массилия в 49 году до н. э. была взята войсками Цезаря. Но мне бы хотелось сейчас поговорить с читателем не о судьбе книги Пифея, а о той Массилии, которая породила в том числе и этого великого путешественника.

Потому что, обсуждая Массилию, мы вернемся, как ни странно, к тому, что касается «кочующих очагов высокой цивилизации». Когда-то мы их обсудили достаточно подробно. Но потом путь нашего исследования сильно отклонился от задаваемых ими вех. Теперь можно вернуться к тому, что, казалось бы, навсегда ушло из поля нашего рассмотрения.

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-67

20.04.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №174

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 20 апреля 2016 г.

опубликовано в №174 от 20 апреля 2016 г.

Перед тем, как обсудить то, что я называю малосъедобными, но не лишенными познавательной ценности «конспирологическими колбасками», я хочу оговорить, что существует и иная, а) сходная и б) гораздо более съедобная интеллектуальная пища.

Что не любая теория заговора является конспирологией.

Что конспирология — это теория некоего тотального заговора, причем такая теория, которая не опирается ни на какой серьезный фактический материал. Если же речь идет о конкретном заговоре, и разговор о нем опирается на фактический материал, то это не конспирология — это специстория. В конце концов, заговоров было очень много. Причем конкретных. Обсуждение убийства Павла Первого — это конспирология? Полно!

Говорят, что заговоры ничего не означают и всё определяют исторические закономерности, например, классовая борьба. Во-первых, я этого не отрицаю. А во-вторых, сегодня на каждого, кто ищет одни исторические закономерности, найдутся другие, которые будут искать исторические закономерности диаметрально противоположные. В этом смысле осмелюсь сказать, что нет ничего исторически конкретнее, реальнее и осязаемее, чем конкретные, реальные заговоры.

Есть ли исторические закономерности — это открытый вопрос. Я, например, считаю, что есть, а другие считают, что нет. А конкретные заговоры — вот они, всматривайся, осязай. История Распутина и его опекунов — это конспирология или специстория? Это «взгляд и нечто» или это нечто конкретное?

Я открываю воспоминания князя Феликса Юсупова. Они называются «Конец Распутина. Воспоминания». Обсуждая Распутина, князь Юсупов, который сначала к нему присоседился, а потом его прикончил, говорит о Распутине:

«Моему воображению рисовался чудовищный заговор против России, и в центре его стоял этот «старец», волею неуловимого рока или игрою несчастного случая ставший опасным орудием в руках наших врагов.

«Сознает ли он смысл всего того, что он делает? — думал я. — Нет, конечно, не сознает. Он не может понять, насколько сложна та паутина, которой он опутан, как тонка ухищренность и дьявольская изобретательность людей, им руководящих».

Темный, еле грамотный мужик, он не мог, конечно, во многом разобраться и многого не понимал. Беспринципный, циничный, жадный до денег, достигнув головокружительного успеха, он стал еще беспринципнее, циничнее и жаднее».

Феликса Юсупова всё время мучает мысль о том, кто стоит за Распутиным. Он пытается найти корни распутинского влияния в самом Распутине, говорит о некоей распутинской силе: «Мне не раз казалось, когда я смотрел ему в глаза, что, помимо всех своих пороков, он одержим каким-то внутренним «беснованием», которому он подчиняется, и в силу этого многое делает без всякого участия мысли, а по какому-то наитию, похожему на припадочное состояние».

Юсупов пытается отмахнуться от идеи заговора с использованием Распутина. Он пытается свести всё к каким-то качествам самого Распутина, обусловливающим его фантастическое влияние. Он не любитель конспирологии — этот далеко не безусловный со всех точек зрения князь Феликс Юсупов — ценный исторический свидетель и участник вполне конкретного заговора.

Юсупов снова и снова прощупывает качества самого Распутина, позволяющие объяснить его фантастическое влияние без введения понятия «заговор». При том что заговор для Юсупова — это нечто конкретное.

Юсупов, прощупывая эти качества, сообщает читателю своих мемуаров: «Бесноватость» сообщает особенную уверенность некоторым его (Распутина — С. К.) словам и поступкам, а потому люди, не имеющие твердых душевных и волевых устоев, легко ему подчиняются. Конечно, и его положение — первого советника и друга царской семьи — помогает ему порабощать людей, особенно тех, которых ослепляет всякая власть вообще».

Но, собирая воедино все сильные качества Распутина, сопрягая их со всеми слабостями своего класса, дворца, царя и царицы, Юсупов не может свести концы с концами и вынужден (да, именно вынужден) говорить о некоем конкретном гнезде заговорщиков, манипулирующих Распутиным.

Обсуждая это конкретное гнездо, он сообщает ценные сведения.

«Но кто же были, — спрашивает себя Юсупов, — те люди, которые так умели им (Распутиным — С. К.) пользоваться в своих целях и издали незаметно им руководить?

Едва ли он был достаточно осведомлен об их настоящих намерениях и о том, кто они такие в действительности. Имен их он не знал, так как вообще не помнил, как кого зовут, и имел обыкновение всем давать клички. Упоминая намеками о своих таинственных руководителях, он называл их «зелеными». Лично он их, вероятно, и не видел никогда, а сносился с ними через третьих или даже четвертых лиц.

В одном из разговоров со мной он как-то мне сказал:

— Вот «зеленые» живут в Швеции, поедешь туда и познакомишься.

— А в России есть «зеленые»? — спросил я.

— Нет, только «зелененькие», друзья ихние, да еще наши есть, умные все люди, — ответил он».

Далее Юсупов пишет:

«Думая обо всем этом, об этой распутинской тайне, быть может, гораздо более сложной, чем он сам, я всё же ждал дальнейших событий».

А почему, собственно, эти сведения Юсупова надо рассматривать как малосъедобную конспирологическую интеллектуальную пищу? Почему это конспирология, а не специстория?

Князь Феликс Феликсович Юсупов, граф Сумароков-Эльстон (1887–1967), последний из князей Юсуповых. Он известен как участник убийства Григория Распутина.

Феликс Юсупов — младший сын княжны Зинаиды Николаевны Юсуповой и графа Феликса Феликсовича Сумарокова-Эльстона. В 1885 году его отец получил право на княжеский титул. Феликс после гибели в 1908 году своего старшего брата Николая стал единственным наследником огромного состояния рода Юсуповых. Он был англофилом. Учился в Оксфордском университете, проявлял актерские дарования.

В 1914 году Юсупов сочетался браком с княжной императорской крови Ириной Александровной. Во время Первой мировой войны, будучи освобожден от призыва в армию (тогда освобождали единственных сыновей в семьях, а Юсупов был именно таковым), Феликс Юсупов занимался организацией госпиталей. Потом поступил на офицерские курсы и получил офицерское звание.

В 1915 году у Юсупова родилась дочь Ирина, крестными которой были Николай II и императрица Мария Федоровна.

Юсупов убивал Распутина вместе со своим шурином Великим князем Дмитрием Павловичем и депутатом Государственной думы В. Пуришкевичем.

После Октябрьской революции Юсупов сначала уехал в Крым, а потом, вместе с Марией Федоровной, был вывезен из Крыма линкором «Мальборо». Вывезя на борту линкора ценнейшие полотна Рембрандта и семейные драгоценности, Юсупов безбедно жил по преимуществу в Париже. Он судился с создателями голливудского фильма «Распутин и императрица» (в фильме была неоправданно задета честь его жены) и выиграл суд.

Во время Второй мировой войны он отказался поддержать нацистов и отверг предложение вернуться в Россию. Юсупов скончался в Париже в 1967 году в возрасте восьмидесяти лет. Он похоронен на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа.

Феликс Феликсович Юсупов был достаточно эксцентричен. Его поведение содержало в себе элементы предосудительности с точки зрения нравов той эпохи. Это порождало массу сплетен, достоверность которых сейчас уже трудно, да и не нужно, устанавливать.

Но ни эта эксцентрика, ни особое англофильство Юсупова никоим образом не ставят под сомнение достоверность сообщаемых им сведений. Юсупов с определенными целями вкрался в доверие к Распутину. Он был его конфидентом. Распутин делился с ним ценной информацией. Князь Феликс Феликсович вполне обладал определенными представлениями о чести и честности. Наличие этих представлений исключает выдуманность, спекулятивность сообщаемой Юсуповым информации.

Так значит, были какие-то «зеленые», которые управляли поведением Распутина, находясь в Швеции. И это не конспирологические сведения. Это информация, получаемая из авторитетного источника, находившегося в доказанных конфиденциальных отношениях с источником информации — Распутиным.

А вот другой источник, который тоже никак не является конспирологическим.

Это Н. А. Соколов (1882–1924), следователь по особо важным делам Омского окружного суда. Расследование убийства царской семьи Соколову поручил в феврале 1919 года адмирал Колчак. Соколов действовал с огромным рвением и достаточной добросовестностью. В 1920 году он перевез собранные им материалы из Харбина во Францию. И продолжал работать над расследованием убийства царской семьи вплоть до своей смерти. Часть материалов следствия была опубликована Соколовым в 1924 году на французском языке. Книга «Убийство царской семьи. Из записок судебного следователя Н. А. Соколова» была опубликована после смерти Соколова, в 1925 году. Есть предположение, что она подвергалась определенному редактированию и потому не заслуживает полного доверия. Но если какие-то сведения и подвергались редактированию, то вовсе не те, которые мы приводим. Потому что эти сведения можно найти и в других источниках. Для меня здесь важно, что Соколов не конспиролог, занимающийся абы какими «заговорами вообще», он — профессиональный следователь, занятый конкретным вопросом.

Вот что написано в седьмой главе книги Соколова «Убийство царской семьи»:

«В конце ноября 1916 года Центр Государственного Совета поручил одному из своих членов сообщить Протопопову, что его нахождение на посту министра абсолютно недопустимо, что он, ради блага Родины, должен уйти в отставку.

Свидание этого лица с Протопоповым состоялось в квартире первого 2 декабря (старого стиля) в 12 часов ночи.

Это лицо (по поводу которого Соколов пишет в сноске: «Этот свидетель допрошен мною 16 апреля 1921 года в Париже») показывает: «Я передал ему (Протопопову — С. К.) то, что мне было поручено. Проявив много черт, свойственных болезни истерии, Протопопов уверял меня, что его никто не понимает; что он — это несокрушимая мощь и воля; что он преисполнен такими планами, которые принесут благо России. В конце концов он дал мне слово, что завтра (3 декабря) отправится в Царское и подаст прошение об отставке. При этом он просил меня как-нибудь поспособствовать, чтобы ему была дана возможность остаться при Государе, потому что он так полюбил Государя и Государыню, что абсолютно не может жить без них. В то же время он высказал желание, чтобы ему как-нибудь был устроен чин «генерал-майора». В самом конце нашей беседы я сказал ему, что возможно, конечно, что отставка его не будет принята Государем; что это, вероятно, изменит и позицию Государственного Совета, если к тому же он окажется таким деятелем, каким себя рисует, но только при одном непременном условии: если он, Протопопов, не ставленник Распутина. В самых энергичных выражениях Протопопов стал меня уверять, что он не имеет связей с Распутиным, что он встречал его раза два: один раз в лечебнице Бадмаева, где Распутин своими личными свойствами произвел на него огромное впечатление... На этом расстались около половины третьего».

«На следующее утро, — сообщает Соколов, — к этому члену Государственного Совета явилось одно лицо и сообщило ему, что минувшей ночью Протопопов, тут же после беседы с ним, отправился в квартиру Распутина, где его ждали, и оттуда той же ночью была послана в Царское телеграмма такого содержания: «Не соглашайтесь на увольнение директора-распорядителя. После этой уступки потребуют увольнении(такая орфография в телеграмме — С. К.) всего правления. Тогда погибнет акционерное общество и его главный акционер». Подпись на телеграмму была: «Зеленый».

Итак, не только Юсупов, но и Соколов (люди очень разные по своей мировоззренческой ориентации и социальному положению) сообщают о некоем «Зеленом», способном посылать такие телеграммы царю и царице.

Соколов не сообщает нам фамилию члена Государственного Совета. Но это его право следователя. Не доверять информации Соколова у нас нет никаких оснований.

Но даже если отсутствие фамилии источника порождает определенное недоверие, то ниже Соколов сообщает информацию, у которой есть источник и которая полностью подтверждает всё, что сообщено выше. Соколов пишет:

«Начальник Главного Управления Почт и Телеграфов Похвиснев показал: «Я помню, что была также телеграмма, отправленная Государыне и имевшая подпись «Зеленый». В ней говорилось, что если будет уволен кто-то из лиц, входящих в состав акционерного общества, то потребуют увольнения и всего правления, что грозит гибелью и главе общества. Я не знаю, от кого исходила эта телеграмма. Она прошла, как мне помнится, в конце 1916 года».

Действительный статский советник Борис Васильевич Похвиснев (род. в 1858 г.) был назначен начальником Главного управления почт и телеграфов в октябре 1913 года. Похвиснев начал службу в 1878 году в лейб-гвардии Измайловском полку. В 1882 году был зачислен в запас, затем уволился. В конце 1905 года вернулся на государственную службу. С февраля 1906 по октябрь 1913 года занимал должность московского почт-директора.

26 октября 1913 года был назначен начальником Главного управления почт и телеграфов. Пробыв на этой должности вплоть до краха Российской империи, Похвиснев, тем самым, оказался последним руководителем имперского почтово-телеграфного ведомства.

В той же книге Соколова есть такие показания Похвиснева (допрошенного Соколовым 7 мая 1921 года в Париже):

«По установившемуся порядку все телеграммы, подававшиеся на имя Государя и Государыни, представлялись мне в копиях. Поэтому все телеграммы, которые шли на имя Их Величеств от Распутина, мне в свое время были известны. Их было очень много. Припомнить последовательно содержание их, конечно, нет возможности. По совести могу сказать, что громадное влияние Распутина у Государя и у Государыни содержанием телеграмм устанавливалось с полной очевидностью. Часто телеграммы касались вопросов управления, преимущественно назначения разных лиц... В телеграммах Распутина Штюрмер(напоминаю читателю, что Борис Владимирович Штюрмер в 1916 году — Председатель Совета министров Российской империи — С. К.) назывался «стариком». Я помню, в одной из них Распутин телеграфировал Государю: «Не тронь старика», то есть указывал, что не следует его (Штюрмера — С. К.) увольнять. Я помню, что от Распутина исходила одна телеграмма, адресованная Государю или Государыне, относившаяся к Протопопову и указывавшая на связь последнего с Распутиным».

Соколов сообщает также и о связях между Распутиным и Бадмаевым: «Большая близость была между Распутиным и врачом Бадмаевым. Князь Юсупов, выведывая Распутина, вел с ним большие разговоры на эти темы. Много порождают они размышлений о таинственном докторе. <...> Юсупов утверждает, что в минуты откровенности Распутин проговаривался ему о чудесных бадмаевских «травках», которыми можно вызвать атрофию психической жизни, усиливать и останавливать кровотечения».

Соколов ссылается также на свидетельства Пьера Жильяра (1879–1962), который учил детей Николая II французскому языку, являлся наставником Наследника цесаревича Алексея Николаевича с 1913 года, сопровождал Николая II после его отречения в ссылку в Тобольск и был отделен от царской семьи по прибытии в Екатеринбург.

Жильяр после убийства царской семьи оставался в Сибири и помогал следователю Соколову. В 1920 году он вернулся в Швейцарию с Дальнего Востока России. В 1921 году опубликовал книгу «Тридцать лет при русском дворе: Трагическая судьба Николая II и его семьи».

Жильяр сообщает: «Я убежден, что, зная через Вырубову течение болезни (Наследника), он (Распутин — С. К.), по уговору с Бадмаевым, появлялся около постели Алексея Николаевича как раз перед самым наступлением кризиса, и Алексею Николаевичу становилось легче. Ее Величество, не зная ничего, была, конечно, не один раз поражена этим. И она поверила в святость Распутина. Вот где лежал источник его влияния».

Мы еще и еще раз убеждаемся в глубине и прочности коммуникаций между Бадмаевым и Распутиным. Но главное — мы из разных источников черпаем подтверждение того, что «зеленый» и «зеленые», манипулировавшие Распутиным, а также царем и царицей, существовали. Что их штаб находился не где-нибудь, а в Швеции.

Между тем, шведская столица Стокгольм была реальной главной базой немецкой стратегической агентуры, осуществлявшей подрывные действия против России в ходе Первой мировой войны.

Это, опять же, не конспирологическая, а достоверная специсторическая информация.

Одним из главных шведских русофобов и германофилов, работавших на поражение России ради обеспечения независимости Швеции и укрепления германского влияния, был Свен Гедин. Это тоже не конспирологическая, а достоверная специсторическая информация.

Гедин, находясь в Стокгольме, постоянно поддерживал связь с Бадмаевым. А Бадмаев поддерживал связь с Распутиным. Германофильство Распутина — очевидный специсторический факт. Был ли он завербованным шпионом Германии, неизвестно. Но то, что он был крайним германофилом, это, повторяю, неоспоримо. В качестве германофила Распутин боролся за интересы Германии, которой нужен был выход России из войны. Возможно, этот выход нужен был также и России — не спорю. Но нас сейчас интересует некая система коммуникаций, некая сеть, как говорил князь Юсупов. Эта сеть не могла не включать в себя Гедина как знатока России и обладателя множества элитных русских коммуникаций — и Распутина как незаменимого элемента сети.

В сеть должен был быть включен Бадмаев. Крайне сомнительно, чтобы в той же Швеции в те же годы был другой центр подрывных действий против России. Но если это был именно этот центр и его руководитель называл себя «Зеленый», если члены этого центра именовали себя «зелеными», то бесконечно мутный вопрос о том, были ли некие «зеленые» и что они собой знаменовали, становится если не ясным до конца, то хотя бы чуть менее мутным.

Занимаясь расследованием убийства царской семьи, следователь Николай Соколов почти случайно вышел на некую загадочную и при этом вполне конкретную фигуру, некоего Бориса Николаевича Соловьева. Этот Соловьев, которого белогвардейцы поначалу подозревали (причем, по-видимому, необоснованно) «всего лишь» в содействии большевизму, вскоре начал давать ценные сведения. Отец Бориса Николаевича Соловьева был поначалу секретарем Симбирской духовной консистории (учреждение при епископе по управлению епархией — С. К.). Потом отец Бориса Николаевича Соловьева — Николай Васильевич Соловьев — получил достаточно высокое назначение в Киеве. Потом он стал аж казначеем Святейшего Синода.

Борис Николаевич Соловьев сообщил следователю Соколову, что его отец был в большой дружбе с Григорием Ефимовичем Распутиным. Что его отец и Распутин были «старые знакомые и приятели».

Борис Николаевич Соловьев сообщил также, что он был с детства проникнут религиозными устремлениями и хотел стать священником. Что в силу этих устремлений он мало интересовался политикой, ибо «получил воспитание в консервативно-патриархальной среде и был проникнут с детства религиозными началами, занимавшими меня почти всецело».

Что еще удалось установить следователю Соколову?

Что в августе 1917 года, когда царская семья была уже в Тобольске, Борис Соловьев едет в Тобольск и пытается установить отношения с местным епископом Гермогеном.

Кстати, семья покойного Распутина проживала в селе Покровском Тобольской губернии. Не установив отношения с епископом Гермогеном, Соловьев 5 октября 1917 года женится на дочери Распутина Матрене, после чего снова едет в Сибирь.

Соколов сообщает: «Я спрашивал Соловьева, как же объяснить его роль в дни смуты и близость к Распутину.

Он много говорил мне о запросах человеческого духа. В чрезвычайно светлых тонах рисовал он на следствии личность Распутина, а себя самого как моралиста и глубоко религиозного человека».

Матрена Распутина сложно относится к своему мужу Соловьеву, который, по ее мнению, не является достаточно святым человеком, но она убеждена, что Соловьев женился на ней по любви и что она сама любит Соловьева. Отношения Соловьева с Матреной Распутиной достаточно сложные, но вполне вписываются в обыкновенную сложность отношений между мужем и женой. Что же касается Соловьева, то он, женившись на Матрене Распутиной, входит в круг распутинцев, которому доверяет императрица. Распутин умер, но его кружок существует. И поддерживает связи с императрицей, которая этому кружку доверяет.

Две горничные императрицы, Уткина и Романова, — распутинки. Они выводят Соловьева на императрицу. При этом о подобном контакте не знает даже ближайшее и самое доверенное окружение императрицы, например, ее камер-юнгфера Магдалина Францевна Занотти, прибывшая с будущей императрицей из Дармштадта и служившая ей верой и правдой. Как же надо было верить Соловьеву для того, чтобы не сообщить о своих коммуникациях с ним даже Занотти...

Соловьев приводит следующее сообщение лидера русских монархистов, члена Государственной думы Н. Е. Маркова (1866–1945): «В период царскосельского заключения Августейшей Семьи я пытался вступить в общение с Государем Императором. Я хотел что-нибудь делать в целях благополучия царской семьи и в записке, которую я послал при посредстве жены морского офицера Юлии Александровны Ден, очень преданной Государыне Императрице, и одного из дворцовых служителей, я извещал Государя о желании послужить царской семье, сделать всё возможное для облегчения ее участи, прося Государя дать мне знать через Ден, одобряет ли он мои намерения. <...> Государь одобрил мое желание».

Дальше начинается подготовка одного из планов спасения царя. За это время царя перемещают в Тобольск. Подготовка продолжается. Марков сообщает следователю Соколову, что «спустя некоторое время был решен отъезд в Сибирь офицера Сергея Маркова. Этот Марков был близок с Ден и, вероятно, с Вырубовой. <...> Он (Марков — С. К.) нам сказал, что в Тюмени <...> во главе вырубовской организации стоит зять Распутина Соловьев; что дело спасения, если понадобится, Царской Семьи налажено Соловьевым».

Совершенно разные люди сообщают Соколову, что именно Соловьев является главным в вопросе спасения царской семьи и что все остальные должны ему подчиняться. Чем это кончается для царя и царицы, понятно. Но Соловьев продолжает свою деятельность. О ней, в частности, сообщает некий свидетель Мельник. Он говорит, что Соловьев появился в Тобольске в последних числах сентября 1918 года. Что в это время некий конфидент Мельника, которого он называет «N», общался с кругом Соловьева. Что приятели Соловьева имели какое-то отношение к шведской миссии, состоявшей из немцев. И что однажды ему, Мельнику, приходилось слышать, как священник Васильев, поссорившись с Соловьевым, грозил запрятать его в тюрьму как германского шпиона».

Далее Соколов заявляет: «При обыске у Соловьева были найдены четыре книги. <...>

В этих книгах <...> оказались карандашные пометки. Они сделаны там, где освещаются отношения Китая и Германии.

В дневнике Соловьева я нашел тот самый знак, которым пользовалась Императрица. Соловьев ответил мне, что это — индийский знак, означающий вечность (то есть однозначно речь идет о свастике — С. К.). Он уклонился от дальнейших объяснений.

Марков (речь идет о Сергее Маркове — С. К.) был более откровенен и показал: «Условный знак нашей организации был(далее — рисунок свастики — С. К.). Императрица его знала». <...>

Марков показал также, что Соловьев до войны проживал некоторое время в Берлине, а затем в Индии, где обучался под руководством какого-то испытателя в теософической школе в городе Адьяре».

В городе Адьяр находилась созданная еще в XIX веке штаб-квартира Всемирного теософского движения, организованного Еленой Блаватской. Неожиданно выясняется, что лжеспаситель царя и царицы, женившийся на дочери Распутина, — это ставленник немцев, тесно связанный с Тибетом. Мало Бадмаева, Доржиева, Гедина... Еще один тибетский персонаж с немецко-теософическими (да еще и шведскими) коммуникациями.

Можно ли называть все эти сведения Соколова конспирологическими? Спору нет, мы не имеем права считать такие сведения абсолютно достоверными. Но согласитесь, они гораздо ближе к специстории, к следственным запутанным разбирательствам, чем к конспирологии, в которой голословно говорится о том, что извечно борются такие-то и такие-то силы. Но ведь сообщенными сведениями всё никоим образом не исчерпывается.

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-66

13.04.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №173

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 13 апреля 2016 г.

опубликовано в №173 от 13 апреля 2016 г.

Запись в дневнике царя Николая II, сделанная 24 февраля 1895 года: «Бадмаев, бурят, крестник Папа (то есть крестник царя Александра III — С. К.), был у меня, много занимательного рассказал о своей поездке по Монголии».

Запись в дневнике царя Николая II, сделанная 26 марта 1895 года: «После завтрака имел продолжительный разговор с Бадмаевым о делах Монголии, куда он едет. Много занимательного и увлекательного в том, что он говорит».

Письмо Бадмаева министру финансов С. Витте, датируемое 26 декабря 1896 года: «Дорогой Сергей Юльевич! Вспомните начало нашего знакомства. Вы только умом обнимали Восток, хотя мало были знакомы с ним. Вы по воле в бозе почившего государя Александра III энергично настояли на проведении Сибирской железной дороги, изыскав для этого средства. Вы шире взглянули на это дело, когда узнали важное значение Китая для этой дороги, если она будет соединена с внутренними провинциями собственно Китая. Вы, вероятно, вспомните ту записку, которую я подал государю императору в самый разгар войны Японии с Китаем. Я просил четыре вещи, первая в том, чтобы Россия принудила Японию заключить мир; второе — чтобы никоим образом Россия не допустила Японии захвата на материке (цитирую так, как написано, — С. К.); третье в отдельной записке — чтобы Россия удалила японского посланника Нисси как вредного человека; а четвертое, с чем Вы не согласились, — полного преобразования Приамурского края, преобразования Азиатского департамента и факультета восточных языков».

Я только что процитировал неоспоримые исторические документы. Может ли даже очень известный врач так разговаривать с царем (или, точнее, царями) и высшими государственными чиновниками? Нет, так может разговаривать только очень влиятельный делатель политических решений, использующий для того, чтобы их делать, свое врачебное искусство, свою оккультную репутацию и многое другое.

То, что Бадмаев долгое время был одним из тех, кто лечил царя и его семью, знают все специалисты, исследующие механизмы принятия решений в царствование Николая II. Я имею в виду не конспирологов, а историков, опирающихся на документы и авторитетнейшие свидетельства. Эти историки, проведя соответствующую работу, убедились в том, что Бадмаев не ограничивался целительством. Что, завершив свой врачебный визит, Бадмаев начинал беседовать с царем Николаем II, например, о происках англичан, которые уже получили необходимые позиции в Кашмире и готовятся к захвату Тибета, который имеет решающее значение для контроля над Монголией, Туркестаном, Манчжурией. И который может существенно влиять на отношения к России всего буддийского мира.

Вот еще одно письмо Бадмаева Николаю II, датированное 1907 годом: «Ваше Величество, при дворе богдыхана соглашение министра финансов с Лиханчугом о железнодорожной линии было понято в неблагоприятном для России смысле. Японцы и европейцы, воспользовавшись этим, успели убедить китайских вельмож, что такая агрессивная политика России угрожает Китаю. Японцы, заручившись благожелательством европейцев, Америки и Китая, объявили нам войну для того, чтобы доказать всем, а главное — многомиллионному Китаю — могущество Японии и в то же время показать слабость России. Этого они вполне достигли. Японцы вели войны с Россией, а захватили вассальное Китаю государство Корею и китайскую провинцию Южную Манчжурию, занятую нами, а также перехватили половину нашего Сахалина... Современные деятели обязаны мудро исправить нашу ошибку на Востоке, умело начать переговоры с властями Китая и изменить существующие условия, возникшие на Манчжурской ж-д после Портсмутского договора. Всевозможные столкновения по делам Манчжурской ж-д с китайскими властями будут раздуты японцами и дадут повод к серьезным неожиданностям... Наши богатейшие окраины до тех пор в опасности, пока японцы не будут окончательно разбиты нами на материке».

В своей книге «Последние дни императорской власти» Александр Блок так описывает влияние Бадмаева на царя и его семью: «Бадмаев — умный и хитрый азиат, у которого в голове политический хаос, а на языке шуточки, и который занимался, кроме тибетской медицины, бурятской школой и бетонными трубами — дружил с Распутиным и Курловым... При помощи бадмаевского кружка получил пост министр внутренних дел Протопопов».

Родственники Бадмаева и его поклонники настаивают на том, что Бадмаев не был близок с Распутиным или, точнее, имитировал эту близость для того, чтобы проникнуть в душу своего очевидного конкурента, тоже стремившегося и целительствовать, и давать советы царю.

Спору нет, два целителя, стремившихся одновременно с целительством осуществлять некое «серое кардинальство», не могут до конца ужиться друг с другом. «Серое кардинальство», к которому стремились и Бадмаев, и Распутин, — на двоих не делится. Однако анализ связей Бадмаева и связей Распутина показывает, что эти два конкурента входили в одну элитную группу.

При этом Бадмаев был и умнее, и влиятельнее Распутина. Намного раньше Распутина он построил отношения с царствующим домом, он сумел сохранить эти отношения после того, как умер покровительствовавший ему Александр III и взошел на престол Николай II. Бадмаев, в отличие от Распутина, позиционировал себя отнюдь не как влиятельного маргинала. Он был действительным статским советником и очень гордился этим. Уловив исходивший от Николая II и его семьи новый запрос, не существовавший в эпоху Александра III, Бадмаев как чуткий и опытный царедворец стал подлаживаться под этот запрос. Говоря о «новом запросе», я имею в виду запрос на мистику, чудотворство, юродство даже. Бадмаев понимал, что не может удержать в условиях этого нового запроса монопольное положение при дворе. И стал подлаживаться под тех, кто больше, чем он, отвечал требованиям, сформулированным в этом негласном и невнятном, но очень много определяющем «новом царском запросе».

Отвечали же этому запросу такие личности, как Сергей Михайлович Труфанов, он же — иеромонах Илиодор (1880–1952). Говоря об иеромонахе Илиодоре, следует оговорить, что данный иеромонах стал расстригой после 17 января 1913 года. Но будучи крайне активным участником «Союза русского народа» в 1905–1906 годах, став другом Григория Распутина (при помощи которого выдвинулся и с которым потом начал бороться), основав по благословению Григория Распутина в Царицыне Свято-Духов монастырь, установив при помощи Григория Распутина связи лично с императрицей Александрой Федоровной, Илиодор был, безусловно, одной из фигур, разыгрываемых Бадмаевым. Который и продвигал Илиодора ко двору, и прятал его от преследований. Впоследствии Илиодор, прежде чем сбежать в США, участвовал в подготовке одного из покушений на Распутина. Но, как в таких случаях говорят, милые бранятся — только тешатся. Близость Бадмаева к Илиодору так же несомненна, как и близость к Распутину. Бадмаев был умнее и могущественнее, образованнее и целеустремленнее всех тех, кого использовал в своих хитросплетениях, порожденных новым царским заказом.

Все эти Мити Козельские (юродивый, не владевший человеческой речью и подававший советы царю с помощью мычания), босоногие странники Васи, Матренушки-босоножки и прочие удовлетворители нового царского запроса чуть раньше или чуть позже оказывались инструментами в руках Бадмаева. Их использовали и выбрасывали как дешевые средства, с помощью которых удавалось решить задачу.

Что же касается Илиодора и духовного наставника епископа Гермогена (1858–1918), в миру — Георгия Ефремовича Долганова, то по отношению к ним Бадмаев выступал в качестве устойчивого покровителя. Он начал играть эту роль задолго до разрыва Илиодора и Распутина. Он играл ее в условиях прочнейших связей Илиодора и Распутина.

Рост влияния Распутина при дворе привел к тому, что Бадмаев мог достаточно редко общаться лично с царем и его супругой. Но он находился с ними в переписке. Передаточным звеном при этом была знаменитая Анна Александровна Вырубова, урожденная Танеева (1884–1964), ближайшая подруга императрицы и ее фрейлина.

Но главным каналом, с помощью которого Бадмаев компенсировал свою относительную потерю влияния на царя и царицу, был, представьте себе, Григорий Распутин. Бадмаев обрабатывал Распутина, Распутин — Вырубову, а Вырубова — царя и царицу. Между тем, у Бадмаева была, в отличие от Распутина, разветвленная элитная клиентура. Именно эта клиентура вырабатывала вместе с Бадмаевым позицию по кадровым и иным вопросам. В том числе и по вопросу о назначении министром внутренних дел (один из ключевых постов Российской империи) Александра Дмитриевича Протопопова (1866–1918).

17 марта 1917 года Временное правительство учредило ЧСК — Чрезвычайную следственную комиссию для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств.

В показаниях, которые дал ЧСК председатель Государственной думы М. В. Родзянко (1859–1924), говорилось следующее: «Самый вредный, самый страшный человек для государства, для этой разрухи оказался Протопопов. На меня всё это производит такое впечатление, что последствия ужасные, но сделано это недостойным, незначительным человеком. Потому что он больной человек, я это положительно утверждаю. У него мания величия, он какой-то ясновидящий... Он как закатит глаза, так делается как глухарь — ничего не понимает, не видит, не слышит. Я позволю себе утверждать, что это ненормальный человек».

Что касается самого Протопопова, то он сообщил ЧСК, что с начала 1900-х годов проходил лечение у известного «тибетского врача» П. А. Бадмаева. ЧСК установила, что у Протопопова в 1915–1916 годах были психотические эпизоды, во время которых он полностью терял контроль над собой: бегал на четвереньках, катался по полу, покушался на самоубийство. Назначение Протопопова министром внутренних дел 16 сентября 1916 года было полным триумфом «круга Бадмаева», потому что другие кандидаты этого круга — например, назначенный 20 января 1916 года Председатель Совета министров Борис Владимирович Штюрмер (1848–1916), — оказались ненадежны и стали ориентироваться либо на самого Распутина, либо на разного рода проходимцев, близких к Распутину. Таких, как агент охранного отделения, чиновник особых поручений Департамента полиции, надворный советник И. Ф. Манасевич-Мануйлов (1869–1918).

Протопопов зарекомендовал себя как надежный ставленник круга Бадмаева. Другим таким надежным ставленником стал генерал Павел Григорьевич Курлов (1860–1923), друг Протопопова, назначенный товарищем министра внутренних дел.

Бадмаев, Курлов и Протопопов образовали тесно сплоченное ядро, способное проводить решения на высшем уровне благодаря доверительным отношениям с Распутиным. Анализ писем Бадмаева к царю и царице позволяет утверждать, что Бадмаеву до всего было дело. Что он занимался и составом Государственной думы, и кадровыми продвижениями, и различного рода бизнес-проектами. Особо настойчиво Бадмаев продвигал Курлова. И продвигал он его через Распутина. Курлов впоследствии отрицал роль Распутина в своей судьбе. Но вот что пишет Бадмаев Вырубовой 9 сентября 1916 года: «Я глубоко благодарен Вам и Григорию Ефимовичу (Распутину — С. К.) за Павла Григорьевича(Курлова — С. К.), которого дорогой государь наш принял ласково и выслушал». Именно после этого приема и выслушивания, в том числе и по просьбе Распутина, Курлов, скомпрометированный после убийства Распутина, которое он то ли не смог, то ли не захотел предотвратить, был возвращен в Министерство внутренних дел и стал товарищем министра внутренних дел, фактически являясь при этом руководителем слабого и маловменяемого Протопопова.

Существует достаточно много информации о том, как именно Бадмаев использовал свое влияние для осуществления тех или иных крупных коммерческих проектов, как он получал крупнейшие государственные субсидии для осуществления этих проектов, обосновывая необходимость субсидий тем, что проекты, по сути, являются прежде всего политическими.

Но нас в данном случае интересует роль Бадмаева при дворе. Мы установили, что эта роль возникла еще в эпоху Александра III. В том числе и при помощи С. Ю. Витте (1849–1915), который поддержал инициативы Бадмаева по присоединению к России Тибета, Монголии и Китая. Александр III назвал эти инициативы фантастическими, но тоже поддержал их. Причем поддержка была оказана не только на уровне царского «одобрямс», но и на иных уровнях, финансовом в том числе. Бадмаев получал огромные деньги на свои фантастические проекты, тибетский прежде всего. Судьба этих денег — отдельный вопрос. Но с годами Бадмаев начал не просто просить государственных субсидий, но и лоббировать крупнейшие металлургические, железнодорожные и комплексные проекты, акционерами в которых были сам Бадмаев и крупнейшие фигуры царской России.

Итак, Бадмаев был очень сильно встроен в элиту царской России. Он имел возможность взаимодействовать с царями (Александром III и Николаем II) и оказывать влияние на их решения. Это первое.

Второе. Бадмаев влиял на принятие решений как непосредственно, так и при помощи других фигур, близких к царственным особам. Таких, как Илиодор и, разумеется, Распутин. Большинство продвижений во власть, организованных Бадмаевым в своих интересах (включая рассмотренное нами продвижение Протопопова и Курлова), осуществлялось на паях с Распутиным и его командой. Противоречия между Распутиным и Бадмаевым не могли не существовать, но эти противоречия не мешали им действовать вместе вплоть до смерти Распутина.

Третье. Бадмаев особым образом заинтересован именно в тибетской проблематике. Он заинтересован в ней как врач. Ведь его медицинское начинание, в существенной степени унаследованное от старшего брата, называется именно тибетским! Не бурятским, не монгольским — тибетским!

Напоминаю, что в 1860 году старший брат Петра Бадмаева Султим открыл в Петербурге аптеку именно тибетскихлекарственных трав. И что медицинский департамент позаботился о доставке Бадмаеву лекарственных трав из Тибета. Что император Александр II (не Третий, а Второй!) был очень впечатлен чудесами тибетской медицины. Что еще этот император поручил перевести на русский язык трактат «Жуд-ши» — тибетский трактат. Что Бадмаев не только подал царю Александру III огромный доклад о мирном присоединении к России Тибета, Монголии и Китая, но и постоянно ездил в Тибет, а также в Китай, Японию. Что бадмаевский медицинский центр был именно центром тибетского врачевания. Что Бадмаев постоянно защищал авторитет тибетской медицины. И, наконец, давайте вспомним главное — что царь Николай II обсуждал со Свеном Гедином некоего Доржиева, который был теснейшим образом связан с Тибетом и которого царь наградил за помощь Бадмаеву в его тибетских многосторонних (спецслужбистских, политических, медицинских и оккультных) занятиях.

Между тем тибетская медицинская тематика просто не может существовать в отрыве от, скажем так, тибетской ворожбы. То есть мистических, медитативных, заклинательных практик. Ну так она и не существовала в отрыве от этой самой ворожбы. Причем для высшего политического класса царской России, как, впрочем, и других стран (той же Германии, например), тибетская ворожба была важнее чудодейственного воздействия тибетских трав и тибетской диагностики. Или, как минимум, ворожба была столь же важна, как эти травы и диагностика.

Четвертое. Мы ознакомились с историческими сведениями, согласно которым существует глубокая и не вполне нормативная связь между путешественником Свеном Гедином и царем Николаем II. Казалось бы, откуда мог взяться у царя Николая II мотив для построения такой связи между своей царствующей особой и не слишком высокостатусным иноземным путешественником? Но царь строит эту связь. Причем построение этой связи — не выдумка конспирологов. Это то, что можно доказать или, как говорят в таких случаях, пощупать руками. Есть авторитетные свидетельства, есть кое-какая документальная база. Утверждение, что Свен Гедин связан с царем и что источник этой связи — некая «тибетская тема», носит неконспирологический характер. И это представляется очень важным. Потому что конспирологические навороты вокруг обсуждаемой нами темы создаются очень легко. И потому стоят недопустимо дешево.

Пятое. Мы обнаружили также, что связь царя Николая II со Свеном Гедином не только полностью обусловлена интересом царя к тибетской теме. Она обусловлена еще и интересом царя к роли Доржиева в интересующей царя тибетской теме. Это не конспирология, это исторически доказанные факты.

Шестое. А интерес царя к Доржиеву обусловлен глубочайшим интересом царя к Бадмаеву. Причем этот интерес к Бадмаеву — к самому Петру и старшим представителям его семейства — унаследован царем Николаем II от его отца Александра III и его деда Александра II. И всё это опять же не конспирология. Причем интерес указанных выше русских царей к Бадмаеву и старшим представителям его семейства полностью обусловлен только тибетской темой. И это тоже не конспирология, это тоже исторически доказанные факты.

Седьмое. Мы обнаружили, что тибетская тема является столь же жгучей для кайзера Вильгельма II. И что именно эта тема побуждает кайзера выстроить коммуникацию с тем же Гедином. И тут тоже нет никакой конспирологии.

Восьмое. Мы обнаружили, что Гедин через тибетскую тему связан с Фон дер Гольцем, Сектом, Людендорфом и другими представителями кайзеровской элиты, готовившими гитлеровский триумф. Может быть, все вышеназванные фигуры не очень вписались в конкретный гитлеризм. Но они были создателями предпосылок к возникновению гитлеризма. И в числе таких предпосылок была дивизия Фон дер Гольца, действовавшая в Прибалтике и породившая потом общество «Балтикум». А связь между обществом «Балтикум» и обществом «Туле» тоже является не выдумкой конспирологов. Это всё доказано. И в основе всего этого опять же лежит тибетская тема. Можно сказать, что представители кайзеровской элиты западают на Гедина, как коты на валерьянку. Но что этой валерьянкой является именно тибетская тема.

Девятое. Такой же валерьянкой, фирменным зельем Гедина, тибетская тема является для Гиммлера и общества «Аненербе». Дело не в том, что Гиммлер послал общество «Аненербе» в Тибет, хотя и это очень важно. Дело в том, что Гиммлеру и его «Аненербе» в связи с Тибетом нужен тот же Гедин. И что Гедин фактически начинает вписываться в общество «Аненербе».

Десятое. Мы знаем, что в обществе «Аненербе» достаточно сильно присутствие тех, кто связан с обществом «Туле». И это присутствие опять-таки является обусловленным всё той же тибетской темой. Разве Хаусхофер не обусловлен тибетской темой? Или Сиверс? Они полностью этим обусловлены. И именно эта обусловленность позволяет членам общества вписать в себя всё того же Свена Гедина.

До сих пор мы еще ни разу не оскоромились конспирологией. К некоторым темам, которые эта конспирология задевает, мы сумели подобраться, минуя конспирологические соблазны. Спасибо Свену Гедину. У нас нет никакого желания напоследок нарушить диетические предписания и, так сказать, оскоромиться жирными конспирологическими колбасками. Но разве это означает, что мы не можем к таким колбаскам присматриваться? Ведь не обязательно каждый присматривающийся жаждет вкусить того, к чему он присматривается. Если я, например, являюсь следователем и знаю, что от таких колбасок, которыми кто-то накормил свою жертву, эта жертва скончалась, то значит ли это, что я хочу эти колбаски срочным образом потребить? Вовсе нет. Я могу подозревать, что колбаски отравлены. Я могу быть даже в этом уверен. Или же я могу просто не любить жирную колбасу. Но, будучи следователем, я обязательно спрошу себя, что это за колбаса и могла ли она сыграть роковую роль в произошедшем.

Оговорив такую позицию, сообщаю читателю, как выглядит «конспирологическая колбаса». Вовсе не призываю ею оскоромиться. Напротив, всячески предостерегаю его от этого. Но если читатель хочет быть таким же следователем, каким я должен быть в силу взятия на себя авторской роли, то ему надо ознакомиться с химическим составом этой колбасы вовсе не для того, чтобы ее потреблять. А с другой, оговоренной мною выше, целью.

Конспирологи делятся на тех, кто всё высасывает из пальца, и тех, кто удостоен собеседований с авторитетными знающими людьми, которые никогда не будут писать книг и давать официальных свидетельств. Сразу отсеем тех конспирологов, которые всё высасывают из пальца. Они могут быть сплетниками, создателями сенсаций или умными людьми с беспредельно богатым воображением. Но к какой бы из этих категорий они ни относились, нам надо их, опознав, вывести из числа заслуживающих внимания. Они не создают «конспирологические колбасы». Они выдувают мыльные пузыри. А нас всё же интересуют «колбасы». Пусть и не для съедания, но...

«Колбасы» создают те, кто удостоен собеседований с авторитетными знающими людьми, не желающими сообщать информацию иначе, нежели в виде устных притч, так сказать, необязательного характера. Те, кто удостоен этих собеседований, делятся на понятливых и непонятливых. Непонятливые нас тоже не интересуют. Потому что они не могут превратить «фарш» авторитетных сообщений в «колбасы». А фаршем нельзя отравить жертву. Жертва не будет есть фарш, она будет есть только колбасу.

Значит, колбасу создают только те, кто удостоен собеседований с авторитетными знающими людьми и отличается определенной понятливостью. При этом что именно такой контингент будет изготавливать в виде колбас, предлагаемых к потреблению, — это отдельный вопрос. Может быть, он будет изготавливать нечто отравленное. А может быть, нечто съедобное. Но нас изготовленная «конспирологическая колбаса» интересует и в случае, если она съедобна, и в случае, если она отравлена, то есть несъедобна. В последнем случае она нас интересует ничуть не меньше. Но даже если она съедобна, мы ее «есть» не будем. Мы к ней присмотримся — и постараемся найти первичный, неконспирологический продукт, из которого изготовлена эта съедобная конспирология. Потому что даже будучи съедобной, она остается для нас всего лишь конспирологией. То есть отнюдь не тем, что мы ищем. Но по ее следам мы можем найти что-то неконспирологическое и ценное.

Так к какой же конспирологической колбасе, предназначенной не для потребления, а для рассмотрения, я адресуюсь, обставляя всё столь подробными оговорками?

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-65

06.04.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №172

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 06 апреля 2016 г.

опубликовано в №172 от 06 апреля 2016 г.

Свен Гедин находился в тесных дружеских отношениях с теми ключевыми фигурами Второго рейха (он же — Германия Вильгельма II), которые впоследствии помогли Гитлеру прийти к власти. К числу таких фигур относится Эрих Людендорф (1865–1937), автор концепции тотальной войны, начальник штаба у Гинденбурга (1847–1934), который командовал немецкой армией сначала на Восточном фронте, а потом и на всех фронтах. Будучи Рейхспрезидентом Германии с 1925 по 1934 год, Гинденбург очевидным образом обеспечил приход Гитлера к власти.

Людендорф сделал для Гитлера не меньше, чем Гинденбург. Он принимал участие в Пивном путче Гитлера, вдохновлял фюрера и его соратников на наступательные политические действия, убеждал своего шефа Гинденбурга помочь Гитлеру в осуществлении его людоедской «миссии». Отказ Людендорфа от явной политической роли произошел в 1928 году и никоим образом не означал отказа данного лица от теневой политической и даже оккультно-политической деятельности. Вся эта сложная композиция из теневых и публичных шагов, осуществляемых элитой Второго рейха во имя пришествия Рейха третьего, так или иначе регулировалась из некоего штаба, каковым было и общество «Туле», и оккультный круг элитных почитателей Черного солнца, ставший чревом, способным породить и Черный орден СС, и другие, наследующие этому ордену, неонацистские оккультные начинания.

Некая нить тем самым не прерывается. И мы с трудом можем определить ее длину. Как минимум, речь идет о многих столетиях. Гедин был в числе тех, кто ткал эту нить. Ее ткали и его ближайшие друзья — этот самый Людендорф, его высокопоставленные подчиненные. Тот же генерал-полковник Ханс фон Сект (1866–1936), командовавший в годы Первой мировой войны сухопутными войсками рейхсвера, теневой руководитель рейхсвера в годы Веймарской республики, военный советник Чан Кайши, ближайший друг Гедина, построивший отношения Гедина с Чан Кайши.

Да, у Секта были непростые отношения с Гитлером, поскольку он отдавал приказ о подавлении гитлеровского Пивного путча. Но это не помешало Секту, как и Людендорфу, взращивать и опекать то чрево, которое выносило нацистского гада, и, сохранившись после смерти этого конкретного гада, стало вынашивать гадов очень похожих на уничтоженного, да еще ссылающихся на то, что с Гитлером, мол, были отношения не ахти.

Где Людендорф и Сект — там и Рюдигер фон дер Гольц (1865–1946), командир так называемой Остзейской дивизии в годы Первой мировой войны. Да, фон дер Гольц занимал с 1934 года не самую влиятельную должность руководителя ветеранской организации «Имперский союз немецких офицеров». Он не принадлежал тем самым к элите Третьего рейха. Но как много он сделал для того, чтобы Третий рейх возник! И как сильно он был вписан в теневые структуры, сформировавшие Третий рейх, структуры, имевшие и оккультный, и параполитический характер! Все эти «Балтикумы», все эти тайные офицерские союзы, так или иначе примыкавшие к обществу «Туле» — что они такое без фон дер Гольца и его Остзейской дивизии?

А где Сект и фон дер Гольц — там и знаменитый Карл Маннергейм (1867–1951). Этот барон, генерал-лейтенант русской армии, маршал Финляндии, президент Финляндии был ближайшим другом Свена Гедина и не только крупнейшим политическим игроком, но и серьезным параполитическим игроком.

Что сплетало все эти связи Гедина в единую сеть?

Слава путешественника, обладавшая определенным магнетизмом? Но такая слава была у многих. В том числе и у таких соплеменников Гедина, как уже упоминавшийся Нильс Норденшельд (1869–1928), а также Фритьоф Нансен (1861–1930), Руаль Амундсен (1872–1928). Кто-нибудь из этих путешественников обладал такой сетью связей, которая обнаруживается при рассмотрении всего, что связано с Гедином? Конечно же, нет. Все они были не менее знамениты, чем Гедин. У всех у них были толпы поклонников, в том числе и элитных. Но ничего похожего на гединские сплетения коммуникаций в их случае не обнаруживается. Жили себе и жили, заслуженно наслаждались славой и влиянием, занимались наукой, издавали материалы своих экспедиций, готовили новые экспедиции, читали лекции, получали премии. Гедин занимается всем тем же самым, но и не только.

Чем объясняется это «но и не только»? Только ли характером Гедина? Или всё же еще и чем-то другим? В какой мере мы можем считать, что это что-то другое имеет отношение к оккультному Тибету и его различным параполитическим производным?

Для начала присмотримся к связям Гедина.

Мы уже убедились, что Гедин встречался и с царем Николаем II, и с кайзером Вильгельмом II, и с японским императором, и... и... и...

Мы убедились также в том, что встречи эти были порождены не просто признанием заслуг Гедина, а еще и чем-то другим. Особо внимательно мы начали присматриваться к этому другому в случае царя Николая II. Но оставим пока ненадолго в стороне историю взаимодействия Гедина с Николаем II, интерес которого к Гедину был связан и с Доржиевым, и с теми, кто использовал Доржиева как посредника в отношениях с Тибетом, и с самим Тибетом в его оккультной части, и с разными — к Тибету не безразличными — оккультно-политическими структурами. Мы еще вернемся к этой истории. А пока хотя бы бегло досмотрим до конца кино под названием «связи Гедина».

То, что Свен Гедин встречался, причем неоднократно, с самим Адольфом Гитлером... То, что Гедин боготворил Гитлера... То, что для Гитлера, в свою очередь, Гедин был одним из величайших кумиров... То, что друзьями и собеседниками Гедина были все ведущие бонзы нацистского рейха — Геринг, Риббентроп, Функ и другие — является всего лишь иллюстрацией фундаментальности отношений между Свеном Гедином и элитой Третьего рейха. И может показаться, что я, акцентируя на этом читательское внимание, ломлюсь в открытую дверь.

«Подумаешь, — скажут некоторые, — всемирно известный путешественник, обуреваемый рыцарско-националистическими причудами... Эти причуды диктуют ему романтическое отношение к гитлеровской Германии, элита которой его обхаживает... Элита хочет, чтобы знаменитый путешественник воспевал новый немецкий порядок, и ее в этом можно понять... Стоит ли превращать все эти отчасти милые, а отчасти глуповато-мрачные частности в нечто фундаментальное?»

Может быть, этого и не стоило бы делать, если бы в череде впечатляющих встреч Гедина со всеми вышеперечисленными нацистскими людоедами, включая Гитлера, не было бы одной самой главной встречи — встречи с Генрихом Гиммлером.

Встреча состоялась 21 марта 1940 года. Гиммлер принимал Гедина в штаб-квартире гестапо. Беседа была длинной и содержательной. Гедин никогда никому не сообщал всех деталей этой беседы, ограничиваясь общими сведениями. Но и эти сведения впечатляют. Потому что Гиммлер сразу же взял быка за рога и стал обсуждать с Гедином недавно закончившуюся экспедицию в Южный Тибет, организованную людьми Гиммлера и нацеленную на получение различной (в том числе и оккультной) информации. Непосредственным руководителем экспедиции был уже обсужденный нами молодой офицер СС Эрнст Шефер. Куратором и вдохновителем данного начинания был сам Генрих Гиммлер. Для Шефера это была не первая экспедиция на Тибет.

В беседе с Гедином Гиммлер поделился информацией о добытых Шефером сведениях. Он сообщил Гедину о том, что Шефер был сотрудником «Аненербе», ССовского института «Наследие предков», который Гиммлер курировал с 1935 года.

После 1945 года Шефер стал на допросах отнекиваться и отрекомендовывать себя в качестве человека, чуждого идеалам Черного ордена СС и вовлеченного в эту организацию только по причине особого интереса Гиммлера к его, Шефера, не вполне нацистской персоне. На самом деле, как это следует из досье Шефера, он подал заявление о приеме в СС еще в 1933 году, сразу после прихода Гитлера к власти.

Шефер всячески поносил на допросах своих коллег по «Аненербе» и противопоставлял их оккультизму свой рационализм. Однако Шефер, отвергая на словах некоторые нацистские оккультные положения, не скрывал, что верит в Тибет как колыбель некоей синкретической наидревнейшей науки. А также в колыбель рода человеческого.

Для того, чтобы попасть в Тибет, контролируемый англичанами, Шеферу нужно было заручиться поддержкой определенных представителей британской элиты. В числе таких представителей были лорд Астор, полковник Бейли, адмирал Барри Домвил. Всё это были люди, более или менее прочно связанные с пресловутой миссией Гесса, которую мы обсудим чуть ниже.

Существует переписка между Гиммлером, который добивался поддержки данным кругом англичан своей тибетской затеи, и английским премьер-министром Чемберленом. В результате этой переписки Шефер получил разрешение проехать в Тибет через британскую миссию и развернул на Тибете бурную деятельность. Гиммлер следил за экспедицией Шефера даже с большей напряженностью, чем та, с которой царь Николай II следил за экспедицией Свена Гедина. Он посылал Шеферу и его коллегам приветственные письма. Он ликовал по поводу того, что Шеферу удалось проникнуть в те места, в которые англичане проникнуть не могли. А также по поводу того, что Шефер убедил одного из приближенных Далай-ламы вступить в личную переписку с Гитлером.

После возвращения Шефера в Германию Гиммлер в невероятной степени возвысил Шефера и одновременно засекретил все результаты его экспедиции.

Гедин умалчивает о том круге секретных вопросов, который они обсуждали с Гиммлером, размышляя о результатах экспедиции Шефера. Он занимается саморекламой, выставляя себя защитником евреев и поляков. Но кого может интересовать и впечатлять вся эта патетика в условиях, когда налицо прочнейшая связь между Гедином и Гиммлером, причем не связь вообще, а связь, базирующаяся на общем — и, безусловно, оккультном — интересе к Тибету.

Вечером того же дня Гедин, крайне впечатленный своей длинной беседой с Гиммлером, встречается с Гессом. Гедин очень скупо рассказывает об этой беседе. Но совершенно ясно, что и в ней затрагивается тибетская тема, которая очень грела душу учителя Гесса — Карла Хаусхофера. Именно Хаусхофер убедил Гесса сделать всё возможное для построения отношений между нацистской Германией и каким-то кругом английских высокопоставленных элитариев. Вполне возможно, что речь шла именно о том круге, который убедил премьер-министра Чемберлена помочь Гиммлеру в осуществлении тибетской экспедиции Шефера.

И вот тут мне представляется целесообразным, завершив беглый просмотр «кино о связях Гедина», вернуться к эпизоду под названием «связи Гедина с царем Николаем II».

Я уже сообщил читателю все необходимые сведения о Доржиеве. А также о том, что в 1896 году Доржиев получает от императора Николая II часы с монограммой в знак признательности за помощь агентам Петра Бадмаева, путешествующим в Лхасу. Эти достоверные исторические сведения позволяют утверждать, что интерес царя Николая II и его супруги Александры Федоровны к Гедину и его исследованиям Тибета был порожден не самими встречами с Доржиевым, а всем тем, что означала для царской семьи связка Доржиев — Бадмаев. Не помогал бы Доржиев Бадмаеву — не было бы прочных связей между Доржиевым и русской царской четой. Потому что по-настоящему ценным для русской царской семьи было бадмаевское слагаемое в так называемом «тибетском вопросе».

Для того чтобы убедиться в этом, надо внимательно рассмотреть личность Петра Бадмаева.

По одним сведениям, содержащимся в том числе и в современном Энциклопедическим словаре, этот человек родился в 1851 году. По другим сведениям, содержащимся в Энциклопедии Брокгауза и Эфрона, он родился в 1849 году. А в справке ЧК указано, что Бадмаев родился в 1810 году. В заявлении на имя председателя ЧК от 10 августа 1910 года Бадмаев пишет о себе: «Я, 109 лет старик, потому только, что имею большое имя, популярное в народе, — сижу в заключении без всякой вины и причины уже два месяца». Дочь Бадмаева, родившаяся в 1907 году, говорила, что на момент ее рождения отцу было 100 лет.

Данные общеизвестные сведения о Бадмаеве приводятся здесь для того, чтобы читатель сразу ощутил объем различных мистификаций, клубящихся вокруг фигуры Бадмаева. Нам придется очищать всё сказанное о Бадмаеве от этих мистификаций и внимательно всматриваться в то, что обнаруживается после подобного, «демистификационного», очищения.

Петром Бадмаев стал уже после того, как принял православную веру. До этого его звали Жамсаран. Кстати, до принятия православной веры он не был и Бадмаевым. Он был Жамсараном Батмы, внуком монгола Батмы, занимавшегося скотоводством в Агинской степи Забайкалья, сыном Засогола Батмы, продолжившим дело своего отца.

Нельзя сказать, что отец Жамсарана Засогол Батмы был особенно богат. Он был скотоводом средней руки. И имел в собственности до сотни кобылиц и столько же овец. Богачами во времена деда считались те, у кого были тысячные табуны.

Жамсаран был седьмым ребенком в семье. Семья кочевала по Агинской степи. И жила в соответствии с тогдашними кочевыми нормами.

У Жамсарана был старший брат Султим, которого ламы в шестилетнем возрасте отобрали для обучения тибетской медицине. Султим стал очень знаменит в качестве врача. Но отцу Султима Засоголу этого было мало. Он хотел, чтобы кто-нибудь из сыновей поехал в Иркутск и окончил русскую классическую гимназию. Такие амбиции Засогола были связаны, в частности, с тем, что семья Батмы вела свою родословную от самого Чингисхана.

Жамсаран утверждал, что у Чингисхана была любимая дочь Батма («батма» означает «лотос»). Что он потомок Батмы в одиннадцатом колене. И что в соответствии с этим он является прямым потомком Чингисхана по женской линии. Вне зависимости от правдивости данной истории необходимо признать, что амбиции отца Жамсарана привели самого Жамсарана в русскую классическую гимназию.

При этом отец Жамсарана советовался со своим старшим сыном Султимом, ставшим к тому моменту известным доктором, кого из детей послать в Иркутск. И Султим сказал, что надо послать Жамсарана в силу наличия у него особых амбиций.

Пока Жамсаран учился в Иркутске, его старший брат Султим творил чудеса ле´карства. В частности, он подавил в Забайкалье эпидемию тифозной горячки, которая свирепствовала в начале 50-х годов XIX века. Это деяние Султима привлекло к нему внимание генерал-губернатора Восточной Сибири графа Муравьева-Апостола. Когда граф спросил Султима о том, какой должна быть награда ему как тибетскому лекарю, Султим ответил, что просит наградить его статусом русского военного врача. То есть сделать офицером русской армии.

Офицерство и личное дворянство, из него вытекавшее, могло быть даровано только государем императором. Граф Муравьев-Апостол направил соответствующее послание на имя государя. Султим медленно, но верно делал карьеру. В 1853 году его сделали членом-сотрудником Сибирского отделения Русского императорского географического общества. Для этого благоволения губернатора было достаточно. В 1857 году Султима пригласили в Петербург, но всего лишь в качестве лекарского помощника.

В 1860 году Султиму были поручены некие трудно решаемые задачи лекарского характера, при этом он был предупрежден о том, что если их не выполнит, то не сможет лечить людей даже в Бурятии. Султим эти задачи выполнил. И 16 января 1862 года Медицинский департамент военного министерства Российской империи сообщил, что по Высочайшему повелению, вышедшему за номером 496, Султим может носить военный мундир и пользоваться всеми правами, присвоенными русским военным врачам.

Еще в 1860 году Султим открывает в Петербурге аптеку тибетских лекарственных трав. И начинает заниматься тибетской врачевательной практикой. Он быстро завоевывает себе элитную клиентуру. И переходит в православную веру, приняв имя Александр. Поскольку отчество при крещении давали по царствующему императору, то он становится Александром Александровичем.

Что же касается интересующего нас Жамсарана, то он заканчивает иркутскую гимназию с золотой медалью. После чего родители по просьбе Султима отправляют Жамсарана в Петербург.

Точная дата прибытия Жамсарана в Петербург неизвестна, но в конце 60-х годов он уже живет у своего брата Султима и учится у него искусству врачебной науки. В это же время он принимает православие. Известно также, что крестным отцом Жамсарана, получившего крещение в храме Святого Пантелеймона Целителя, становится будущий император Александр III.

Жамсаран Батмы после крещения становится Петром Александровичем Бадмаевым. В 1871 году Петр Бадмаев поступает на Восточный факультет Петербургского университета и в Медицинскую академию. В 1875 году он заканчивает Восточный факультет Петербургского университета с отличием. Что же касается Медицинской академии, то он ее тоже закончил, причем блестяще, но диплом не принял, потому что это было сопряжено с принесением клятвы лечить больных только европейскими методами.

В 1873 году умирает старший брат Петра Бадмаева Александр Александрович, он же Султим. Петр остается один в Петербурге, являющимся для него чужим и чуждым, но весьма и весьма желанным.

Продолжая заниматься медициной, Петр Бадмаев решает расшифровать древнюю рукопись «Жуд-Ши». Это невозможно сделать без получения очень закрытых тибетских материалов. Петр ищет разные каналы для их получения. После университета Петр получает должность чиновника восьмого класса в Азиатском департаменте МИД. В 1887 году он женится на молодой девице-дворянке Надежде Васильевой. В конце 70-х годов Петр Бадмаев встречается со знаменитым отцом Иоанном Кронштадтским. Отца Иоанна Кронштадтского его современники считали не только царедворцем, но и великим врачевателем.

Считается, что Петр Бадмаев встретился с отцом Иоанном Кронштадтским уже после убийства царя Александра II. То есть тогда, когда воцарился крестный отец Петра Бадмаева Александр III. Иоанн Кронштадский интересовался Тибетом. Об этом интересе говорят и его контакты с семьей Рерихов. Как бы там ни было, отец Иоанн благословил Бадмаева и сказал ему, чтобы тот сейчас не ходил к своему крестному. Что крестный (то есть царь Александр III) призовет его позже.

Интерес Петра Бадмаева к переводу книги «Жуд-Ши» на русский язык был созвучен интересу к той же книге «Жуд-Ши», проявленному императором Александром II, очень интересовавшимся чудесами тибетской медицины. Была создана группа русских ученых-переводчиков, знавших тибетский язык. Но они не смогли решить задачу. Потому что текст «Жуд-Ши» был зашифрован. Задачу должен был решить Петр Бадмаев, ставший тем самым политическим разведчиком особого профиля.

Возможность Петра Александровича путешествовать по Тибету была обусловлена в том числе и его родословной. Считалось, что Бадмаев является потомком аж прадеда Чингисхана Добо Мергэна. Ну и, конечно же, потомком Батмы.

В качестве такового он был принят Далай-ламой. Далай-лама осудил его за измену вере предков, но внимательно выслушал всё то, что Бадмаев сообщил ему в качестве русского политического разведчика. В частности, Бадмаев сообщил, что он надеется на аудиенцию у Его Императорского Величества и может передать Его Величеству то, что скажет сейчас ему Его Святейшество Далай-лама.

Далай-лама сообщил Бадмаеву, что готов приехать в Петербург по личному приглашению царя. Он и приехал в Петербург по такому личному приглашению, беседовал с Александром III, крестным отцом Бадмаева. Александр III принял решение о приглашении Далай-ламы, прочитав записку Бадмаева, вернувшегося в Петербург. После прочтения записки он встретился с Бадмаевым и имел с ним продолжительную беседу.

Помимо политической миссии, Бадмаев осуществлял в Тибете и миссию иного характера. Говоря современным языком, он мониторил тибетских целителей и оккультистов и вербовал лучших из них для приезда в Петербург. Завязывая всё новые и новые связи, Бадмаев построил свою школу целительства, которая по определению не могла не быть сопряжена с тем, что мы называем тибетским оккультизмом.

Действуя как целитель и политический разведчик, Бадмаев стремительно продвигался по служебной лестнице. Видимо, за его записку о русской политике на азиатском востоке, адресованную царю Александру III, Бадмаев получил генеральский чин — чин действительного статского советника. Александр III наложил на записке Бадмаева резолюцию: «Все это так ново, необычно и фантастично, что с трудом верится в возможность успеха».

Влияние Бадмаева крепло и крепло. У него появлялись всё новые высокопоставленные друзья. Уже в царствование Николая II одним из таких друзей стал министр финансов Сергей Юльевич Витте. Дружеские отношения между Бадмаевым и Витте длились до 1905 года, когда Витте стал убеждать царя даровать стране Конституцию, а Бадмаев четко зафиксировал свои абсолютистские позиции.

Предложения Бадмаева, изложенные в записке Александру III, состояли в том, чтобы мирно присоединить к России Монголию, Тибет и Китай. Именно по этому поводу царь сказал: «ново», «фантастично» и так далее.

В письмах Бадмаева Николаю II содержатся предупреждения об опасности войны с Японией. Бадмаев не только пишет записки. Он создает в Чите торговый дом «Бадмаев и Ко», выпускает газету «Жизнь на восточной окраине». Газета выходит на русском и монгольском языке.

В 1893 году Бадмаев выходит в отставку в чине действительного статского советника и всё более углубляется в медицину. Эти его занятия поддерживает императорский двор. Оставляя службу в министерстве иностранных дел, Бадмаев принимает почетный, без жалования, пост члена приюта герцога Ольденбургского.

У основавшего этот приют принца Петра Георгиевича Ольденбургского (1812–1881) было восемь детей. Старшая из дочерей Александра стала супругой Великого князя Николая Николаевича Романова, находившегося в сложных отношениях с царем Николаем II и особенно с его супругой Александрой Федоровной и явно имевшего далекоидущие политические претензии, поддерживаемые частью российской элиты.

Но это — лишь крохотная, хотя и не бессмысленная, заметка на полях некоего сочинения на тему «политические игры Петра Бадмаева». Само же сочинение имеет очень специфический параполитический (или — оккультно-политический) привкус. Обсуждение которого позволит нам соединить тему тибетских игр, осуществляемых и определенной частью российской (существенно прогерманской) элиты царской империи, и теми немецкими кругами, которые тщательно выстраивали отношения со Свеном Гедином по той же тибетской линии.

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-64

30.03.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №171

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 30 марта 2016 г.

опубликовано в №171 от 30 марта 2016 г.

Мне, конечно, скажут, что Бадмаев тут ни при чем. Что Свен Гедин — это просто дерзкий путешественник, невероятно талантливый и волевой человек, завоевавший общественное признание своими смелыми путешествиями. И что после того, как Гедин это признание завоевал, ему открылись все двери. В том числе и те, которые были закрыты для других, не проявивших вышеназванных качеств и потому не удостоившихся быть принятыми японским микадо, русским царем и другими высочайшими фигурами.

Я никоим образом не отрицаю того, что Свен Гедин обладал и талантом, и неукротимым волевым началом. Что он был незауряден, удачлив в своих дерзких начинаниях. Причем удачлив именно так, как бывают удачливы только беспредельно дерзкие люди, в каком-то смысле отчаявшиеся, а в каком-то смысле — уверовавшие в свое предназначение. Причем в подобных людях беспредельное отчаяние и столь же беспредельная вера в свое предназначение не противостоят друг другу, а сливаются в единое эмоциально-волевое целое.

Отдавая тем самым должное Свену Гедину и никоим образом не утверждая, что он был марионеткой, ведомой некими тайными силами, я категорически отказываюсь видеть в этом выдающемся человеке просто гениального первооткрывателя земель, этакого шведского (или шведско-немецкого) Колумба конца XIX — начала ХХ века, открывавшего не Америку, а Тибет.

Открытым остается и вопрос о том, кем именно был Колумб. И какие мощнейшие сокровенные механизмы, не сводимые к жажде открытий и путешествий, управляли поведением этого человека. Может быть, Колумб просто жаждал открытий и приключений. А может быть, он посвятил себя некоему служению (как кое-кто считает, рыцарскому служению королеве Изабелле). А может быть, у Колумба были еще более высокие ориентиры, служение которым сподвигло его на подвиги и открытия.

Во-первых, нас с вами в рамках данного исследования не интересуют мотивы Колумба, а также других великих путешественников более близких к нам времен.

А во-вторых, мы можем только догадываться об этих мотивах. В случае Свена Гедина всё иначе. Его мотивы нас интересуют. И они могут быть обнаружены без особого труда. Мы можем сказать по поводу Гедина что-то внятное. Мы можем не использовать при обсуждении его мотивов необязательное и в нашем случае абсолютно недопустимое «может быть».

Сразу же после того, как было объявлено о самоубийстве Адольфа Гитлера, Свен Гедин дал интервью газете «Даггенс ньюхетер». Или, точнее, по просьбе этой газеты он написал некролог на смерть своего любимого фюрера (в которую, кстати, скорее всего не верил).

Вот что сказано в этом некрологе, который подписан Гедином:

«Я храню глубокую и нерушимую память об Адольфе Гитлере и считаю его одним из величаших людей в мировой истории. Теперь он мертв. Но его дело будет жить. Он сделал Германию мировой державой. Теперь эта Германия стоит на краю пропасти, поскольку ее противники не смогли вынести ее растущей силы и мощи. Но 80-миллионный народ, который в течение шести лет стоял против всего мира — за исключением Японии — и который сражался один против двадцати пяти, никогда не удастся уничтожить. Память о великом вожде будет жить в немецком народе тысячелетиями».

Я привожу читателю неопровержимый исторический документ, свидетельствующий о позиции Свена Гедина. А значит, и о его мировоззрении. Для того, чтобы оценить этот документ по достоинству, надо мысленно вернуться в 1945 год, в те страшные для нацистов дни, когда было объявлено о самоубийстве Адольфа Гитлера. Нацисты потерпели жуткое поражение. Такое поражение оставляет раны даже в самых убежденно-гитлеристских душах. Оно ломает даже самых стойких нацистов. Но не Гедина. Гедин остается несокрушим, как скала. Мало таких примеров несокрушимости. Да, у особо выдающихся эсэсовцев, таких, как Отто Скорцени или перечисленные мною ранее борцы за неонацистский реванш, эта несокрушимость тоже была. Но она в тот час поражения не была присуща даже многим из избранных нацистов. А тех, кому она была присуща, можно назвать «избранными из избранных».

Такие «избранные из избранных» — люди, обладающие глубочайшей убежденностью, абсолютной мировоззренческой цельностью. Их можно и должно называть «псами ада». Но при этом нельзя не признавать наличия в них такой фантастической целостности и убежденности.

Нельзя не признавать также и того, что речь идет о целостности и убежденности, пронизанных неукротимой страстью. Такая страсть может жить только в душах людей, глубоко идеологичных и даже сверхидеологичных. Можно (а по мне, так и должно) видеть в этих людях величайших преступников и злодеев, когда-либо выходивших на сцену мировой истории, врагов человечества и своих врагов. Но нельзя не отдать этим людям должного. Это было бы глупо, пошло и унизительно. С врагом надо бороться, отдавая себе отчет в том, какими реальными качествами он обладает.

Написание Свеном Гедином приведенного мною выше некролога — это подвиг нацистского героя, человека, глубочайшим образом индоктринированного в святая святых нацистской, в том числе и оккультной, веры.

Те, кто считают иначе, в том числе и биографы Свена Гедина, бегут от неудобной правды, утверждая, что Гедин был просто блажным, упертым человеком, знающим о своей безнаказанности и желающим резать правду-матку. Не было таких людей в апреле-мае 1945 года. Были суперубежденные нацисты, сохранявшие верность не только идее, но и любимому фюреру. И были все остальные. Эти остальные, как бы они ни вели себя ранее, отпрыгивали от нацизма и Гитлера в момент сокрушительного, позорного краха. Повторяю, крах был так сокрушителен и так позорен, что не отпрыгнуть могли только избранные из избранных. Один из них — Свен Гедин.

Он не упертый знаменитый старик, решивший поблажить. Такие старики могли вести себя вышеописанным образом или до суперпоражения, или через несколько лет после него. Но не в момент поражения.

Он — рыцарь, сохраняющий верность черному ордену, черному рейху, а значит, и тому черному солнцу, которое мы обсуждаем. Но для того, чтобы сохранять эту верность в столь страшный момент, ею надо обзавестись раньше. Когда?

Савитри Деви — одна из известных оккультных неонацисток. Она вошла в большой неонацистский клуб уже после краха Третьего рейха. Такие убежденные неофиты существуют у любого крупного рухнувшего начинания. Савитри Деви — это совсем не Свен Гедин. Это родившаяся в Лионе в 1905 году экзальтированная особа, наполовину англичанка, наполовину гречанка, разочаровавшаяся в христианстве в 23 года и сначала решившая поклоняться древнегреческим богам, а потом — в 1932 году — решившая поехать в Индию и причащаться великих индуистских таинств. Она и причастилась самых разных таинств, включая так называемые черные калькуттские таинства.

Влюбившись в Гитлера еще тогда и не имея, в отличие от Гедина, доступа к святая святых рейха, Савитри Деви была вынуждена уныло исполнять поденную оперативную работу, обслуживая интересы Третьего рейха и Японии в Индии. Крах рейха произвел на нее неизгладимое впечатление. Она вернулась в Европу и стала яростно работать на воскрешение рухнувшего рейха, восхваляя всех его героев и Гитлера прежде всего, развивая гитлеровский оккультизм и придавая ему окончательную завершенность. Савитри Деви — это жрица неонацистского оккультизма, обладавшая железным характером, несокрушимой волей, яростной ненавистью ко всему, что враждебно гитлеровской идее, и системой глубочайше антихристианских верований.

Но даже эта сверхстойкая жрица неогитлеризма чуть было не поддалась тому синдрому поражения, который разрушал черные души нацистских нелюдей. Кто излечил ее от этого синдрома и придал ей новые силы? Свен Гедин.

В мае 1948 года она приезжает в Швецию с тем, чтобы встретиться с людьми, сохраняющими верность нацизму. Ей удается встретиться с Гедином. Гедин высказывает надежду на то, что Гитлер жив. Он поселяет в душе Савитри Деви несокрушимую веру в победу неонацистского дела. Он укрепляет ее оккультную гитлеристскую религиозность. Всё это делает блажной старик, на причуды которого не надо обращать внимания? Полно!

Об убежденности Гедина, о его влиянии на неонацизм, о силе его идеологической оккультной неогитлеристской страсти говорят многочисленные документы. Это и обращение Свена Гедина к немецкой молодежи, и его переписка с младшей сестрой Гитлера Паолой Вольф, сохранившей верность брату.

Свен Гедин умер 26 ноября 1952 года. Перед этим он тяжело болел и постепенно слабел, впадая в некое особое состояние между жизнью и смертью. 22 ноября 1952 года, за 4 дня до своей смерти, он по просьбе своего давнего друга Нильса Амболта пишет письмо некоей Кайсе Стине Викман, 15-летней девочке, которая получила в школе задание рассказать об азиатских путешествиях Гедина и просит у него совета и помощи в составлении доклада. Гедин посылает ей свой портрет. Он пишет: «Передавай привет пустыням и горам, когда будешь рассказывать о них. И скажи им, что я тщетно стремлюсь увидеть их вновь отчасти потому, что мешают мои большие годы, отчасти из-за непроницаемой стены, которую красные в России и Китае воздвигли вокруг любимой страны приключений моей молодости».

Что ж, так вполне может написать человек, которого побуждала к подвигам только страсть к путешествиям и открытиям. И которому в принципе было безразлично, что открывать. Но дальше следуют совсем другие слова, адресованные этой же незнакомой девочке и написанные (обращаю на это внимание снова) слабеющей рукой за 4 дня до смерти, в момент, когда умирающий находится уже почти «там». Вот эти слова: «Ты и твои школьные товарищи в годы своего взросления узнаете гораздо больше об озере Лобнор, о руинах древних городов, которым две тысячи лет, о святом Тибете, чем я смог во время моих странствий».

Начнем с озера Лобнор. Это высохшее соленое озеро на западе Китая и юго-восточной части Кашгарской (Таримской) долины. Озеро находится на территории Синцзян-Уйгурского автономного района, на высоте 780 м над уровнем моря. Его площадь — 3100 квадратных км. Когда-то оно было таким же крупным соленым озером, как Аральское море. Но впоследствии резко «скукожилось». По имени озера называется страна Лоб, через которую в древнейшие времена пролегал караванный путь из Восточного Туркестана в Китай. Эту страну Лоб в XIII веке описал путешественник Марко Поло, не упомянув, правда, озеро, а повествуя только о некоей «пустыне Лоп».

В 1876 году, двигаясь по реке Тарим, великий русский путешественник Пржевальский натолкнулся на это озеро. Он замеряет его параметры, составляет карты. И, вернувшись из экспедиции в 1878 году, делает доклад по поводу озера Лобнор в Петербурге.

Высочайшую оценку докладу Пржевальского дает учитель Свена Гедина, председатель Берлинского географического общества барон Рихтгофен. При этом разгорается спор о том, действительно ли обнаруженное Пржевальским озеро является озером Лобнор. В своей новой экспедиции 1883–1885 годов Николай Михайлович Пржевальский доказывает необоснованность возражений Рихтгофена. Ну что еще сказать о Лобноре?

С 1964 года правительство КНР проводит на Лобноре ядерные испытания (кодовое название проекта — «596»). Озеро используется в качестве ядерного полигона. На нем КНР провело первые испытания не только ядерного, но и термоядерного оружия. Но мне представляется главным в предсмертном письме Гедина даже не Лобнор, с которым связано много разных тайн, включая оккультные, а те слова, которые следуют за упоминанием Лобнора — «руины древних городов, которым две тысячи лет» (имеются в виду тибетские города) и «святой Тибет».

Ну, ладно, руины. Тибет действительно богат историческими памятниками, которые при желании вполне можно назвать руинами древних городов. Но почему Свен Гедин говорит о «святом Тибете»? Почему Тибет для него является святым? Если он христианин (а считается, что он христианин), то Тибет для него может быть прекрасным, умопомрачительным или каким угодно еще, но не святым. Потому что никакого отношения к христианству Тибет, по определению, не имеет.

Между тем, слова написаны Гедином, находящимся в состоянии, которое я подробно охарактеризовал выше, ориентируясь на воспоминания медиков, осматривавших Гедина. Значит, у Гедина есть тайная вера, позволяющая ему говорить о том, что Тибет является именно святым. Что же это за вера?

Как известно, на Тибете боролись две религии — автохтонная религия бон и пришедший из Индии буддизм. Борьба закончилась победой буддизма в его ламаистском варианте. Некоторые исследователи, ссылаясь на обнаруженные в ХХ веке древние рукописи, которые были сокрыты в пещерах Тибета, утверждают, что на Тибете существовали религиозные верования более древние, чем бон.

Компетентный и достаточно близкий по мировоззрению к Гедину румынский религиовед Мирча Элиаде утверждает, что сокрытие тибетскими монахами древнейшей тибетской религиозности носило как прагматический, так и эзотерический характер. И что историки боялись говорить о тайных древних тибетских культах, поскольку «им претили кровавые жертвоприношения и эсхатологические воззрения, свойственные автохтонной тибетской религии». Надо же! Кровавые жертвоприношения, присущие всем наидревнейшим культам во всех регионах мира, историкам не претили, а вот как только речь шла о тибетской архаической кровавости, историки вдруг впадали в состояние, которое им в принципе было отнюдь не свойственно.

В мае 1938 года в Тибет по указанию Генриха Гиммлера была направлена немецкая научно-исследовательская экспедиция (закончившаяся в августе 1939-го), которой руководил Эрнст Шефер. Экспедиция действовала под эгидой общества «Аненербе». Шефера курировал лично интересующий нас Вольфрам Зиверс. Да, между Шефером и Зиверсом существовали достаточно сложные отношения, но в Третьем рейхе сложные отношения между различными нацистскими оккультистами — скорее норма, чем исключение. Шефер установил радиомост между Берлином и Лхасой. Он снял фильм «Таинственный Тибет». Участники экспедиции возвратились на территорию рейха в 1939 году. Они были встречены нацистами как национальные герои. Гиммлер лично вручил Шеферу кольцо «мертвая голова» и почетный кинжал СС. Позже на Тибет отправлялись и другие нацистские экспедиции.

Все они в условиях жесткой зарегулированности, свойственной нацистскому рейху, так или иначе курировались «Аненербе». А «Аненербе», как мы уже убедились, курировали Зиверс, Хильшер и... Свен Гедин.

Так каков он, «святой Тибет» Свена Гедина?

Первой крупной фигурой, обратившей внимание на Свена Гедина, был, безусловно, Людвиг Нобель. Людвиг Эммануилович Нобель (1831–1888) — предприниматель, инженер, изобретатель и меценат, старший брат и деловой партнер Альфреда Нобеля, учредившего нобелевскую премию.

Нобель имел большие заслуги в сфере развития военной техники. Одновременно он был очень крупным нефтедобытчиком. Рассказы Гедина о том, как именно он заинтересовал Нобеля, убедив знаменитого шведа встретиться с ним в первый раз, его описания того, как развивались отношения с Нобелем, оставляют ощущение недосказанности. Но даже если считать, что эти описания являются полными и исчерпывающими, — нельзя не обратить внимание на перечень тех, с кем Свен Гедин пересекался в начале пути.

Все эти люди — Нобель, выдающийся шведский путешественник Норденшельд, другие столь же выдающиеся фигуры, тот же Фердинанд фон Рихтгофен, например, — не обращали внимание на молодых людей, не входящих в суперпривилегированное сословие, в случае, если эти люди не были чем-то особо примечательны. И эта особая примечательность не могла не быть связана с той или иной мировоззренческой экзотикой. Потому что вся великая путешественническая субкультура той эпохи была пронизана такой экзотикой. Потому что особо ею была пронизана норвежско-шведская субкультура, в которую так или иначе были вписаны великие путешественники. И наконец, потому что никакие экспедиции в Тибет не осуществлялись вне подобных мировоззренческих экзотик, тесно переплетенных с разведзаданиями.

Ощущение недосказанности усиливается, когда Гедин рассказывает о финансировании тех или иных его экспедиций. Ведь братья Нобели не просто поболтали с Гедином. Они финансировали его тибетские начинания. А братья Нобели никогда ничего не финансировали в случае, если не существовало какого-то фундаментального интереса. А какой интерес мог быть у этих братьев к Тибету? Ведь не промышленный же, не правда ли?

Один мог быть интерес — экзотический, мировоззренческий, субкультурный.

Кстати, о Лобноре. Гедин посетил это озеро в 1895 году. То есть через 19 лет после Пржевальского. Но кроме уточнения карт Пржевальского, у Гедина была еще одна задача — обнаружить эти самые древние города, о которых он говорит в своем предсмертном письме, приведенном выше. И он их обнаружил. Двенадцать лет спустя, пользуясь картами Гедина, английский археолог Аурель Шейн добрался до древних городов, обнаруженных Гедином и нанесенных им на карту, и раскопал эти города.

Так когда же закладывалась страстная установка Гедина, которая столь мощно проявилась в написании некролога на смерть Гитлера? Не в Тибете ли? Ранние тибетские путешествия Гедина, конечно, находились под опекой русской стратегической разведки. По этому поводу нет никаких сомнений. Как нет никаких сомнений по поводу того, что позже Гедин стал врагом сначала царской, а потом Советской России. Но мало ли кто находился под опекой русской стратегической разведки, имевшей, в отличие от братьев Нобель, вполне очевидные интересы в Тибете, а также в Китае, Монголии и Туркестане...

Разве этого достаточно для того, чтобы быть принятым императором Николаем II? А Гедин был принят Николаем II. Он с ним обедал, беседовал. Император особенно интересовался исследованием озера Лобнор. Собственно, что так могло особо интересовать в этом Николая II, который, если верить Гедину, бесконечно долго с ним разговаривал о русской восточной политике и многом другом?

Между тем, царь не просто однажды встретился с Гедином, он помогал ему в новых экспедициях, прикомандировывал к нему казаков. И это при том, что через несколько лет после такой опеки со стороны самого царя (вдумайтесь, речь идет о личной опеке самого царя!) Гедин станет просто яростным врагом Российской империи! Возникает личная переписка Гедина с Николаем II. И вновь — особым интересом Николая II является озеро Лобнор.

Кстати, особый интерес к Лобнору является чуть ли не основной долгоиграющей темой в отношениях Гедина и российской элиты. Лобнор интересует элиту военной разведки. Гедин обсуждает с этой элитой свою версию Лобнора, опровергает версию Пржевальского и поддерживает своего учителя Рихтгофена.

Особый интерес со стороны «хозяина земли русской» к одному озеру не может быть продиктован ни политическими, ни экономическими причинами. Тут возможны только экзотические мировоззренческие объяснения, которых ни Гедин, ни его биографы давать не намерены. Но которых просто не может не быть. Как говорил принц Гамлет — «что он Гекубе, что ему Гекуба?»

Что Николаю II Лобнор? А требует, чтобы ему лично писали и писали. Гедин проникает в Лхасу. И вновь это особо интересует императора. Гедин говорит, что он проникает в Лхасу из духа авантюризма. Но императора-то не может интересовать гединский дух авантюризма. Между тем, по завершении экспедиции в 1902 году Гедин снова встречается с императором, который щедро награждает сопровождавших его казаков. Гедин сообщает читателю (это вполне открытая информация), что из экспедиции он написал лично императору четыре доклада, и что император сказал ему о том, что не только сам прочитал внимательно послание Гедина, но и перечитывал их вслух императрице.

Кстати, столь же нетривиальный интерес к Лобнору проявляет другой собеседник Гедина — кронпринц Вильгельм, будущий кайзер Германии Вильгельм II. И тут тоже — и Лобнор, и походы Александра Македонского, и тайны древних городов. Став кайзером, кронпринц не теряет интереса к этой теме и к особым собеседованиям с Гедином. Но вернемся к Николаю II и его супруге.

Вдумаемся: ни император, ни императрица не являются учеными географами, специалистами по озерам, ледникам и так далее. Не являются они и особо открытыми людьми. Напротив, они являются людьми особо закрытыми. Так чем же объясняется их особый интерес к Гедину и Тибету?

Лично Гедин (которому мы не обязаны верить, но никаких особых оснований ему не верить ведь тоже нет!) объясняет этот интерес тем, что в Россию от имени Далай-ламы якобы трижды (в 1898, 1900 и 1901 гг.) приезжал буддийский монах, бурят по национальности Агван Доржиев.

Агван Лобсан Доржиев — бурятский буддийский лама, ученый, дипломат. Он настаивал на сближении Тибета и Российской империи. По его инициативе был построен первый в Европе буддийский храм — храм Калачакры в Санкт-Петербурге. Доржиев родился в улусе Хара-Шибирь (Бурятия). В 1872 году он отправился паломником в Монголию и Тибет. Учился в одном из главных монастырей Лхасы. Стал одним из ближайших советников Далай-ламы. В 1896 году Доржиев получает от императора Николая II часы с монограммой в знак признательности за помощь агентам Петра Бадмаева, путешествовавшим в Лхасу.

Ну, вот и возникает цепочка: Свен Гедин — Доржиев — Бадмаев — Николай II. Мы выдумываем эту цепочку? Полно, мы просто собираем воедино систему фактов и обнаруживаем, что у этих фактов есть только одна возможная интерпретация: Николай II был безумно близок с Петром Бадмаевым. Петр Бадмаев заразил русского царя (и царицу тоже) темой Тибета вообще и ее особыми экзотическими мировоззренческими аспектами в особенности. Бадмаеву и царю Николаю II нужен был Доржиев для разработки этой темы. Царь несколько раз встречался с Доржиевым (в том числе и в 1900 году), царь лично продавливал строительство буддийского дацана в Санкт-Петербурге.

После краха Российской империи Доржиев общался с Лениным и Луначарским. В 1937 году он был арестован. В 1938-м скончался в тюремной больнице. Бытуют разного рода легенды про Доржиева. Но дело не в легендах, а в том, что связь между Доржиевым и Бадмаевым — это исторический факт. И речь идет о глубокой связи. Именно она породила и интерес Николая II к Тибету, и поддержку экспедиций Гедина. Но что же это за экзотический мировоззренческий интерес, проявляемый и царем, и царицей? Как этот интерес связан с Гедином, как он объединяет Николая II и Вильгельма II? И как он влияет на решительность Гедина в посмертной поддержке Адольфа Гитлера?

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-63

23.03.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №170

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 23 марта 2016 г.

опубликовано в №170 от 23 марта 2016 г.

Поклонники Хильшера говорили о том, что Хильшер не поладил с нацистской элитой и даже участвовал в тайных организациях, стремившихся устранить Гитлера.

Но, во-первых, это поздний миф, призванный обелить Хильшера.

Во-вторых, нацистская элита была расколота, и часть этой элиты, причем вполне людоедская, хотела отстранить или уничтожить Гитлера. Что, Гиммлер под конец не хотел устранить Гитлера?

И, в-третьих, если другу Хильшера, Вольфраму Зиверсу, руководившему «Аненербе» в течение ряда лет, удалось спасти своего заместителя Хильшера, притом, что заместитель был обвинен в заговоре против Гитлера и арестован по этому обвинению, то возникают новые вопросы. Что это за могущественная сила, которая могла так вот взять и вытащить Хильшера из тюрьмы при этаком обвинении, ничего не побоявшись и проявив поразительную дееспособность.

Например, учителю Зиверса Карлу Хаусхоферу не удалось вытащить из тюрьмы своего сына Альбрехта, участвовавшего в заговоре против Гитлера. О тех, кто умер так, как Альбрехт, не говорят «людоеды», но тем не менее... Альбрехт Хаусхофер был очень близок к Рудольфу Гессу, заместителю Гитлера по партии, обергруппенфюреру СА, одному из главных немецких преступников. Нюрнбергский трибунал приговорил Гесса к пожизненному заключению. Что, Гесс не был одним из гитлеровских людоедов? Или он перестал быть им потому, что хотел заключения мира между Великобританией и нацистской Германией? Того мира, который обернулся бы совместной войной западных стран против СССР. Может быть, для тех, кто хотел такого разворота событий, Гесс и не людоед. Но мы-то понимаем, что этот разворот событий был опаснее всего и для нас, и для человечества. Что же касается всех остальных установок Гесса, то они ничем не отличались от установок Гитлера.

Альбрехт Хаусхофер работал в нацистском аппарате на разных должностях. Ему не давали хода из-за близости с Гессом, но и не более того. Его участие в неудавшемся заговоре 20 июля 1944 года привело к печальным последствиям. В тюрьме Моабит он написал свои моабитские сонеты, которые были опубликованы посмертно. Эсэсовцы казнили Альбрехта Хаусхофера, как и других заключенных Моабита, в ночь с 22 на 23 апреля 1945 года, когда советские солдаты уже находились в Берлине.

В XXIV сонете, который называется «Ахерон», Альбрехт Хаусхофер обращается к своему отцу.

Я ухожу за Ахерон...
Последние слова в наземном царстве:
Преступна власть в преступном государстве.
Отец, очнись! Ты ослеплен!

Над родиной навис смертельный холод.
Страна погружена во мрак и сон.
Отец! Неужто этого не видит он:
Пожары, смерть, разруха, голод...

И что же, мы будем выводить из списка гитлеровских людоедов Карла Хаусхофера, одного из столпов того общества Туле, которое создало и Гитлера, и СС, и это самое «Аненербе»? Сын не выводит его из списка, а мы будем его выводить? А сам-то сын когда опомнился? Тогда, когда увидел страну, погруженную во мрак, разбомбленные немецкие города, крах нацистской армии и нацистского государства? Повторяю, его смерть многое искупает, и всё же...

XXXVIII сонет Альбрехта Хаусхофера называется «Отец». Там сказано уже не просто о том, что отец ослеплен, там сказано большее. Мне знаком этот сонет в двух переводах, и я приведу оба, поскольку второй мне представляется более поэтичным, а первый — более содержательным. Альбрехт Хаусхофер говорит об очень важных вещах, поэтому надо набраться терпения и читать внимательно. Итак, первый, наиболее содержательный перевод.

Есть на Востоке сказка: демоны земли,
Что горести и смерть несут народу,
В кувшины загнаны и спущены под воду.
Пучина скрыла их. Над ними — корабли...

Но вот рыбак кувшины вынул из воды.
И знать не зная, кто в них заключен,
Открыл... И демоны на волю вышли вон.
И землю вновь объял пожар беды...

Так мой отец, найдя кувшин в воде,
Мог демона в кувшине удержать.
Но он с кувшина снял печать.

И демон на свободе — быть беде...
Отец, ты снял печать — на волю вышло Зло...
Отец, ты близорук! Нам вновь не повезло...

В этом переводе Карл Хаусхофер, отец Альбрехта Хаусхофера, выступает в роли не ведающего, что творит. А вот другой перевод того же XXXVIII сонета «Отец».

В моем отце был Фатум воплощен:
Повелевая демонами, он
Мог в преисподней удержать их стадо.
Но, не внимая голосам Сивилл,
Отец замки железные разбил,
И ринулись на землю силы ада.

Не будем обсуждать, какой из этих переводов ближе к оригиналу и лучше отражает мысль Альбрехта Хаусхофера. Но даже если взять самый щадящий вариант, согласно которому отец Альбрехта Хаусхофера привел нацистов к власти потому, что не ведал последствий, что ж... Всё равно ведь говорится о том, что Карл Хаусхофер привел нацистов к власти, не правда ли? И что, мы будем умиляться и восклицать: «Бедный геополитик, у него сына убили, он всё так страшно переживал, его ближайшим другом был Гесс, а не Гитлер». То же самое с Хильшером и другими.

Хильшер участвовал в заговоре 20 июля 1944 года, участники которого хотели ликвидировать Гитлера и передать власть другим нацистским бонзам. Это вполне могло обернуться признанием германского правительства Соединенными Штатами и Великобританией и соответствующими последствиями для СССР. Поскольку организаторы этого заговора погибли, обсуждать их людоедское содержание — негоже. Но превращать их в ангелов, согласитесь, то же не стоит. Обсуждаемый нами Альбрехт Хаусхофер посвятил организаторам этого заговора, в котором он принял участие, свой XXII сонет «Спутники».

Они проходят предо мной:
Йорк и Мольтке, Шуленбург, Шверин,
Хассель и Попитц, Планк и Хельферих, —
Идут незримой чередой...

Во блеске власти и у смерти на краю
Никто из них не думал о себе.
Жизнь каждого — борьба. Вся жизнь — борьбе.
И никогда, никто — про выгоду свою.

Я долгим взглядом провожаю их:
Почет, власть, слава, деньги, званья...
Всё было... Всё... Но их вело сознанье —

Великих спутников моих.
Безвременье, страну окутал мрак...
Нет места чести. Честь — бесчестью — враг.

Кто-нибудь, наверное, склонен умиляться по поводу данного сонета, всех Моабитских сонетов в целом, героизма перечисленных Альбрехтом Хаусхофером заговорщиков, решивших уничтожить чудовищного Гитлера. Кто-то, но не я. Что сказано в сонете XXII? Что люди, которых Альбрехт называет спутниками, имели в III рейхе почет, власть, славу, деньги, звания. То есть они входили в элиту этого рейха. Они входили в эту элиту до 1944 года. То есть они строили этот рейх, который принес неисчислимые беды человечеству. Вот кто они такие.

Говорится далее, что жизнь каждого из этих людей — борьба, что они посвятили всю жизнь борьбе и никогда не думали про свою выгоду.

Но, во-первых, они очень даже думали о своей выгоде и получили огромные приобретения, встав на путь строительства III рейха и заняв в нем соответствующие позиции.

Во-вторых, они думали о своей выгоде, замыслив заговор против Гитлера, ибо 20 июля 1944 года всем было понятно, что III рейх, если не устранить Гитлера, будет сокрушен. А после того, как он будет сокрушен, повесят или расстреляют, или накажут как-то иначе очень и очень многих. Волевым смелым людям, естественно, хочется в подобной ситуации всё переиграть, избежать наказания и получить определенные властные приобретения.

В-третьих, предположим даже, что все перечисленные Альбрехтом спутники, думали только о борьбе и ни о чем другом. О какой борьбе? О той, которая описана Гитлером в книге «Моя борьба»? Гитлер тоже утверждал, что он думает только о борьбе. И, возможно, он только о ней и думал. Только от этого никому не легче.

Повторяю, не хочу приравнивать к Гитлеру ни Альбрехта, ни его спутников — только потому, что их мучения и смерть требуют от нас некоей сдержанности. Но и не более того.

А когда к сонму борцов с Гитлером причисляют не только этих людей, пошедших на риск, что-то реально организовавших, дорого за это заплативших, но и какого-нибудь Хильшера... Или Вирта... Или Вилигута... Или Отто Штрассера... Или Вальтера Дарре, обергруппенфюрера СС, руководителя главного расово-поселенческого управления СС, рейхсминистра продовольствия, выдающегося нациста... Впрочем, Дарре нам еще придется обсудить, а сейчас подведем черту под попытками обелить часть нацистов, утверждая, что хорошие нацисты были за Гёте, а плохие против. Вспомним еще раз, что за Гёте (определенным образом понимаемого) были и Розенберг, и Геббельс... Что и Гиммлер тоже вполне вписывается в эту компанию хотя бы через свой институт «Аненербе» и черный орден СС... Вспомнив же всё это, завершим разговор о Хильшере.

Итак, Карлу Хаусхоферу, этому мэтру общества Туле, покровителю общества «Аненербе» и лично Зиверса, не удалось спасти своего сына. Зиверс не смог или не захотел ничего сделать. А в случае Хильшера он и смог, и захотел. Кто он, этот Зиверс или Сиверс, который так избирательно всемогущ?

Вольфрам Зиверс (1905–1948) — один из руководителей расовой политики III Рейха, генеральный секретарь «Аненербе» с 1935 года, то есть он стал генеральным секретарем «Аненербе» еще до того, как из «Аненербе» выгнали в результате интриг других эсэсовских людоедов — определенную, описанную нами выше команду нацистских оккультистов.

Зиверс, родившийся в семье церковного музыканта, вступил в НСДАП в 1929 году.

В 1935 он стал генеральным секретарем «Аненербе». Сразу же был зачислен в СС, стал достаточно крупным чином СС.

С 1942 года — руководитель управления «Аненербе» в личном штабе рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера.

Зиверс занимался преступными медицинскими опытами, с использованием в опытах узников концлагерей. Его подельником был еще один нацистский людоед — Август Хирт (прошу не путать с еще одним людоедом Виртом, это разные, но одинаково опасные людоеды).

Зиверс и Хирт виновны в гибели большого количества людей. Хирт застрелился 2 июня 1945 года, а Зиверса повесили по решению Нюрнбергского трибунала 2 июня 1948 года. Вопреки заступничеству его друга, уже обсуждавшегося нами Фридриха Хильшера. Пытаясь обелить себя, Зиверс утверждал, что он вступил в партию и СС только как видный член тайной организации движения Сопротивления. И что он получал задания от этой организации. На вопрос о том, что это за движение, Зиверс ответил: «Я имел в виду тайную организацию, возглавляемую доктором Хильшером, который был арестован в связи с событиями 20 июля, задержан гестапо и просидел в тюрьме продолжительный срок».

Перед этим экстравагантным заявлением Зиверса обвинитель Джонс зачитывает документы, неопровержимо доказывающие, что Зиверс — людоед, закоренелый преступник, садист, убийца, хладнокровно обсуждавший вместе с другими, как именно надо убивать еврейских большевистских комиссаров, дабы сохранять в хорошем состоянии их головы, как создавать коллекцию из их черепов и другие конкретные людоедские «технологии».

В исследованиях, посвященных Зиверсу и членам его команды, утверждается, что перед тем, как войти в камеру казни, Зиверс совершал некий ритуальный обряд. Причем речь шла вовсе не о предсмертном обряде, который должен сотворяться избранными, исповедующими культ «Аненербе».

По понятным причинам, получить доказательство справедливости этого утверждения трудно. Никто тогда не документировал детали поведения осужденного на смертную казнь преступника, которого через несколько минут повесят. Кроме того, на Нюрнбергском процессе и в последующем было сделано всё, для того чтобы вывести из рассмотрения оккультные слагаемые преступных деяний III рейха. Причин для этого было много.

Одна из них состояла в том, что оккультная тематика позволяла нащупывать нити, тянущиеся от элиты III рейха в другие западные элиты, а этого никто не хотел.

Другая — в том, что и советские, и западные обвинители стремились к построению обвинений на основе очевидных материалистических доказательств преступной деятельности элиты III рейха — убийств, пыток, надругательств над пленными, преступных экспериментов, грубейших нарушений всех норм международного законодательства, оговаривающих, как именно нужно вести себя с теми или иными категориями населения, проживающего на оккупированных территориях, с пленными и так далее.

Таких вопиющих, ужасающих доказательств было огромное количество. Добавление к ним оккультной тематики запутало бы тогдашнюю общественность, снизило бы, а не повысило бы степень отторжения человечеством очевидных, простых и конкретных и одновременно неслыханных злодеяний III Рейха. Начни обвинители заниматься этим, им бы сказали: «А, так вы не за массовые сжигания мирного населения судите преступников, а за то, что они невинным образом молились черному солнцу. А мы, между прочим, демократические люди, и считаем, что молиться можно чему угодно. Вот только мирных людей убивать нельзя, кожу с них живьем сдирать и тому подобное». А ведь еще надо было доказать, что убивали мирных людей миллионами, сдирали кожу с детей, творили нечто неслыханное и вполне конкретное. Надо было, чтобы увидели эти доказательства и приняли их. Так что не до оккультизма было по очень многим причинам.

А после того, как основная работа по предъявлению человечеству масштаба конкретных злодеяний фашизма была завершена, дальнейшее развитие этой работы в сторону глубоких, по-настоящему опасных вещей, всего того, что Бертольд Брехт назвал «чревом, вырастившим нацистского гада и еще способным плодоносить», уже не интересовало по-настоящему ни одну из стран, участвовавших в антигитлеровской коалиции.

СССР это не интересовало и потому, что оккультизм был не в чести, и потому что надо было выстраивать отношения с населением Восточной Германии.

США, Францию и Великобританию это не интересовало потому, что надо было возрождать антисоветский нацизм в рамках холодной войны, а не бодаться с ним по поводу оккультизма, этакого невиннейшего занятия, связанного вдобавок с собственными элитами.

Израиль, будучи только что построенным, должен был вписываться в мир, прежде всего американский, но и, отчасти, нацифицированный (южно-африканский, южно-американский, западногерманский, наконец). К тому же, элита Израиля страшно боялась наращивать синдром холокоста в сознании своего населения. Этот синдром и так был слишком велик.

Оккультной темой занялись обитатели тогдашнего интеллектуального андеграунда. С кем и о чем они говорили, теперь сказать трудно. Можно либо им поверить на слово, поскольку документов они, по понятным причинам, получить не могли и удовлетворялись устными интервью отдельных, очень пугливых нацистов, боявшихся своих бывших коллег как огня. Позже к оккультной теме подключились ревнители оккультного рейха и те, кому надо было (иногда даже и по заданию неонацистской элиты) так всё запутать, чтобы широкая общественность была дезинформирована раз и навсегда. Оккультные сплетни стали размножаться, носить всё более противоречивый характер. Стала размываться грань между исследованиями и фантастической художественной литературой. И когда выяснилось, что время упущено, что коммунисты не сумели ни сами понять масштаб черного ордена, ни объяснить это миру, этот орден в новых обличьях вновь перешел в своеобразную тихую, но беспощадную атаку.

Только одним из первых результатов этой атаки стал крах СССР. Впереди — новые беспощадные победы воскрешенного ордена, тесно связанные и с природой так называемого фаустианства как такового, и с природой многого, порожденного этим фаустианством. Чем порождены, например, все теории о неизбежности использования зла для достижения такого блага, как развитие человечества? Ведь эти теории могут не иметь ничего общего со специфической религиозностью, пронизывающей гётевский «Фауст», со всеми этими ведьмами, броккенами, чертовщиной, великими Матерями, кабирами. Всё может быть гораздо скромнее и рационалистичнее. Всё может носить даже светский характер и при этом быть порождением фаустианского духа. Злая природа человека... Необходимость зла для развития человечества...

Стоит всё это принять и признать — и тесто мировой цивилизации, замешанное на дрожжах по имени «Запад», начнет взбухать в XXI веке очень определенным образом. Потому что сами дрожжи густо замешаны на фаустианстве и его очень ранних, я бы сказал, даже страшно ранних предтечах, которые необходимо выявлять, пока не поздно, с тем, чтобы пресечь или хотя бы затормозить это адское разбухание, осуществляемое под руководством крайне специфических и очевидным образом оккультистских кулинаров.

Так что не будем ни возводить в статус истины сообщения ранних романтических исследователей (но именно исследователей) об оккультных корнях III рейха, ни пренебрегать свидетельствами этих исследователей, еще сохраняющих гуманистическую ненависть к этому самому рейху. Впоследствии эта ненависть сменится странным любопытством, бизнесом на сенсациях, смакованием, безответственными фантазиями, специфической апологетикой. Но это — уже поздние извращения, чуждые ранним исследователям оккультного нацизма. И если они нам говорят, что Зиверс молился перед смертью черному солнцу, — отнесемся к этому правильным, вышеоговоренным образом. И добавим к подобным частным сведениям из неизвестных источников те сведения, которые носят другой характер.

«Аненербе» ведь действительно была создана этим самым Хильшером, которого потом выводил из-под гитлеристского удара Зиверс и который потом пытался выводить Зиверса из-под удара судей, вошедших в состав Нюрнбергского трибунала.

Потом «Аненербе» стал эсэсовской, то есть государственной нацистской структурой. То есть в святая святых раннего «Аненербе» — специфическая церковь Гёте, созданная этим самым Хильшером, а он ведь не существует сам по себе. Он — и это не досужие сплетни — прочно связан со шведским исследователем Свеном Гедином (1865–1952).

В период с 1886 по 1934 годы Свен Андерс Гедин осуществил крупные экспедиции в Тибет и Среднюю Азию.

У Гедина действительно есть заслуги перед наукой. Он и впрямь устранил с карты мира многие белые пятна. Гедин был блестящим географом и даже геодезистом.

Его карты, созданные с использованием достаточно простых измерительных инструментов, оказались очень точны.

Гедин был тесно связан с пангерманистским движением, существовавшим перед Первой мировой войной.

Он поддерживал Германию в Первую мировую войну. Он открыто поддерживал Гитлера. Гитлер считал его одним из своих кумиров. После самоубийства Гитлера Гедин написал некролог, в котором восхвалял Гитлера. Гедин заступался за нацистских преступников. Такой вот был у Хильшера друг.

Впрочем, Гедин был другом многих. В 1935 году Николай Рерих пишет: «Никто не будет отрицать, что Свен Гедин сейчас является необыкновенно зовущим примером для молодежи. Посмотрите, сколько серьезнейших и увлекательнейших книг им написано. Какие незабываемые открытия им даны человечеству. Величественные Трансгималаи навсегда будут связаны с именем Свена Гедина».

Считается, что Гедин был другом России (царской, разумеется). И к этому есть основания. Причем, сами эти основания достаточно загадочны. Тут можно только сказать «почему-то».

Жил-был такой Альфред Нобель (1833–1896). Шведский химик, инженер, изобретатель динамита. Тот самый Нобель, чьим именем названа Нобелевская премия.

Его семья переехала в Санкт-Петербург осенью 1842 года.

Молодой Нобель много делал для военно-промышленного комплекса, худо-бедно руководил бизнесом семьи в России. Потом бизнес накрылся. Но Нобель успел получить патент на динамит. И превратиться в настоящего богача.

Занимался он не только динамитом и другими взрывчатыми веществами, но и нефтью. Конкретно — бакинскими нефтяными промыслами. Их разрабатывало крупное нобелевское товарищество «Бранобель». В товариществе работало много шведов. У этих шведов были дети. Детей надо было обучать. Для этого Нобель приглашал в Россию, конкретно в те места, где работали его нефтяники, шведских учителей. Одним из таких учителей стал молодой Гедин.

Кстати, о Нобеле. Он ведь сумел еще написать некую пьесу, тираж которой был уничтожен в Париже в 1896 году, поскольку церковь посчитала эту пьесу скандальной и богохульной. Для того чтобы в Париже в 1896 году, а не в каком-нибудь XIII столетии, нечто сочли скандальным и богохульным настолько, что посчитали нужным уничтожить тираж, нужно было постараться. Если мне не изменяет память, тираж был уничтожен в год смерти Нобеля. Вообще не стал бы упоминать эти детали, если бы не одно обстоятельство.

Ну, приехал скромный учитель Гедин к Нобелю и стал учить детей. И что дальше? А дальше — он как-то стремительно продвигается. Причем, никаких обычных каналов, по которым он мог бы продвигаться, вроде как нет. А какие-то невидимые каналы есть. Невидимыми каналами тогда могли быть только оккультисты. Причем, не абы какие, а связанные с пресловутым Петром Алексеевичем Бадмаевым (ориентировочно 1851–1920 гг.)

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-62

16.03.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №169

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 16 марта 2016 г.

опубликовано в №169 от 16 марта 2016 г.

Поклонение далеко не христианскому богу (или богам) Вилигута продолжалось в ключевом культовом эсэсовском замке Вевельсбург вплоть до 1938 года. Фактически речь идет обо всем периоде формирования нацистской эзотерики. Потом начался период ее коррекций, ее развития. Но формирование шло до 1933 года, когда нацисты взяли власть, и в первый период властвования — до начала Второй мировой войны в 1939 году.

Все эти годы эзотерика Вилигута и Кнобельсдорфа имела существенное, если не определяющее значение именно для СС. Эзотерика Гвидо фон Листа и Йорга Ланца фон Либенфельса тоже влияла на эсэсовские и другие нацистские эзотерические разработки. Можно сказать, что арманизм Листа конкурировал с ирминизмом Вилигута. По другому поводу великий Пушкин сказал: «Оставьте этот спор славян между собою». Перефразировав это изречение, мы можем говорить, что спор арманизма и ирминизма, носивший иногда в нацистской элите далеко не вегетарианский характер, — это спор между собою нацистских язычников, одинаково облизывающихся на гностическую эзотерику того или иного разлива.

Отмахнуться от этого спора и предоставить нацистским эзотерическим изуверам разбираться между собой мы не можем. Потому что уверены: спор этот не в прошлом. Он, как и другие сходные споры, имеет самое прямое отношение к тому чреву, которое породило нацистского гада и не умерло вместе с ним 9 мая 1945 года.

Кроме того, все частные, собственно эзотерические, споры между собою этих изуверов накладываются на нечто большее — на некие фундаментальные антропологические и метафизические построения, которые очень прочно связаны с Гёте и «Фаустом» и никак не сводятся к узкопонимаемому «гётеанству» и «фаустианству». Эти построения нам еще предстоит разобрать. Пока же вернемся к конфликтам между нацистскими эзотерическими изуверами.

В 1938 году Кнобельсдорф, который, казалось бы, окончательно оседлал эзотерический изуверский процесс, был смещен с поста коменданта Вевельсбурга. Потом он служил в нацистской армии. И, поскольку после 1938 года уже не имел прямого отношения ни к СС, ни, тем более, к ее святая святых, то после войны никак не пострадал. Но почему он был смещен?

Сначала давайте еще раз зафиксируем, что смещен он был достаточно поздно, что весь первый нацистский период — до начала Второй мировой войны Вилигут и Кнобельсдорф, так сказать, «царили» в святая святых СС, проповедуя ирминизм.

Зафиксируем также, что именно Вилигут, действующий под покровительством Кнобельсдорфа и более высоких фигур, разработал дизайн кольца «Мертвая голова». Что этим кольцом Гиммлер награждал особо отличившихся оккультных эсэсовцев.

Зафиксировав всё это, сообщим читателю, что Вилигут мог бы царить и дальше, но он пал жертвой интриг со стороны адъютанта Гиммлера Карла Вольфа, сумевшего раздобыть в 1938 году документы о психиатрическом освидетельствовании Вилигута. Эти документы обеспокоили Гиммлера.

В 1939 году Вольф сообщил Вилигуту о том, что тот уволен по причине слабого здоровья и возраста. Но Гиммлер пользовался советами Вилигута вплоть до своей кончины. С уходом Вилигута метафизика черного солнца не была отменена внутренними кругами СС. Она была слегка скорректирована.

Каждый новый оккультный гуру вносил свои коррективы в нацистскую оккультную гностическую антихристианскую эзотерику. И все эти гуру одинаково ориентировались на черное солнце, Блаватскую в тех или иных вариантах, эзотерических предшественников Блаватской, определенным образом трактуемую эзотерику Гёте и «Фауста» как часть большой эзотерической традиции.

Менялись только детали. Вилигут, например, настаивал на ложности одинизма, то есть религии Одина (Вотана), и на необходимости противопоставить ей древнегерманскую библию, впоследствии сфальсифицированную христианами, масонами и иудеями. Согласно этой библии, некий древнегерманский бог Бальдур Крестос, распятый одинистами-вотанистами в 9600 году до н. э., является носителем тайного доброго германского начала, которое извращено христианами, заимствовавшими слово «Христос», масонами и иудеями. Сам Вилигут считал себя потомком древней династии германских эзотерических святых, произошедших от союза воздушных (Асы) и водных (Ваны) богов. Будучи потомком этих святых, Вилигут получал от них трансцендентальную информацию и некие наставления, которые эти святые подавали своему медиуму для передачи Рейху.

Гвидо фон Лист начинал с одинизма-вотанизма. И в этом смысле был атакован ирминистом Вилигутом как еретик, проповедующий арманизм. Но Вилигут критиковал Гвидо фон Листа и его сторонников как нечто, ушедшее в прошлое и сочетавшее в себе недопустимые извращения подлинной нацистской эзотерической веры с благой готовностью противопоставлять эту веру гуманизму, христианству и многому другому.

Кроме того, Гвидо фон Лист, умерший в 1919 году и не составлявший прямой персональной конкуренции Вилигуту и другим, только начинал с одинизма-вотанизма, которые яростно отрицались Вилигутом как еще одно слагаемое еврейского заговора. Кончил Гвидо фон Лист арманизмом, скопированным с учения Блаватской и других. То есть созданием, причем по определенным лекалам, некоего эзотерического гностического учения, в котором место одинизма-вотанизма заняло черное солнце и многое другое. А черное солнце Гвидо фон Листа вполне уживалось с черным солнцем Вилигута. Потому что не Гвидо фон Лист и не Вилигут являлись авторами данной символики. У нее были другие современные авторы. А корнями она уходила в такие глубины истории, которые исключают обсуждение персонального авторства по причине его отсутствия.

Ператае (Peratae) — одна из гностических сект. Эта секта принадлежала к самому далекому от христианства гностическому направлению — офитам. Офиты, они же — наасены или нахашены (от ивритского «нахаш» — «змея»), поклонялись змею. Они почитали его символом высшего знания, считали, что образ змея приняла Премудрость, она же –небесный эон София. И что именно в этом облике сущность, принявшая его, поведала первым людям о том, что скрывал от них подлый и ограниченный Демиург — создатель вселенной. Специалисты считают, что офиты — наиболее языческая из всех гностических сект, что эта секта ближе всего связана с древними змеепоклонническими культами.

Обсуждая гностиков рассматриваемого нами направления, Е. Блаватская, этот непререкаемый авторитет арманистско/ирминистских нацистских оккультистских изуверов, тщательно описывает роль некоего Макара, то есть Левиафана, в их гностической теологии. Она рассматривает созвездие Макара, оно же, по ее мнению, — созвездие Козерога (десятый знак Зодиака), и его связь с другими созвездиями. Она обсуждает правомочность приравнивания этой самой Макары к Великому крокодилу. Она рассматривает связь между этим Макара и пятью тайными служителями Вишну, праздник Макара-санкранти, который индийцы справляют в день зимнего солнцестояния, когда солнце входит в знак Козерога и так далее. Словом, этот самый Макара для нее и ее последователей является и могучим, и притягательным.

Оккультные нацисты и неонацисты, поклоняющиеся черному солнцу, связывают это самое солнце с руническим знаком Торн (Thorn, Thorr, Thurs). Они (например, Мигель Серрано) утверждают, что с помощью данной руны и определенных рунических обрядов возможно руническое духовное преобразование демиургической вселенной, ее замещение иной, древней вселенной. Про эту иную древнюю вселенную, которая не совпадает с нашей вселенной и может проявиться только если наша «поганая демиургическая» вселенная будет разрушена, якобы говорил сам Геббельс. Он говорил, что эта вселенная покоится по ту сторону звезд. Серрано утверждает, что Геббельс говорил об этом, цитируя Бетховена. Оставим это на совести Серрано. Меня здесь интересует другое. То, что для этих нацистских оккультистов руна Торн, которая наиболее близка к черному солнцу и с задействованием которой в определенных обрядах можно осуществить вышеописанную трансформацию, уничтожив нашу демиургическую вселенную, символизирует собой первозданный мир, то есть мир некоего древнего великана Имира, мир титанов, мир Левиафана, мир вавилонской Тиамат, мир первичного дракона Витру и так далее.

Давайте вкратце обсудим, каковы эти сущности, соединяемые в нацистской оккультной доктрине с черным солнцем и руной Торн.

Имир — это некий великан, состоящий изо льда Эливагара. Эливагар — самый холодный из потоков, текущих в стране мрака Нифльхейме. Считается, что из Имира, тело которого состоит из льда (или инея), был создан мир. Создатели мира, включая Одина, сделали из мяса Имира сушу, из его крови — воды, из его костей — горы, из его зубов — скалы, из его волос — лес, из его мозга — облака, из его черепа — небесный свод. Эта легенда сходна с орфическими легендами о происхождении мира из тела Диониса и индуистскими мифами о происхождении мира из тела Пуруши.

В Ригведе (собрании гимнов на ведийском языке, относящихся к 1700–1100 годам до н. э.) жертвоприношению Пуруши посвящен отдельный гимн — «Пуруша-сукта».

Тиамат — это шумеро-вавилонский аналог Имира и Пуруши. Убивший ее Мардук (верховное божество Древней Месопотамии, бог-покровитель города Вавилон после 2024 года до н. э.) создал из тела Тиамат небо и землю. Слово «Тиамат» также связывают с западно-семитским «техом» — «глубина», «бездна». Это та самая бездна, которая упомянута в первой книге Бытия.

Витра в индийской мифологии — исполинский многоглавый дракон, именуемый всепоглотитель, который поглотил индийского бога-громовержца, повелителя небесного царства, одного из главных богов ригведийского пантеона — Индру. Индра решил сражаться с Витрой и потерпел фиаско. Его спас бог Шива, наславший на Витру зевоту. Это тоже одно из мифических первочудовищ.

Левиафан — многоголовое морское чудовище, поверженное Баалом. Оно упоминается в Ветхом Завете. Иногда отождествляется с Сатаной.

Короче говоря, Макара — это нечто древнее, первичное. Это разрушитель космического бытия. И, как утверждал господин Рене Генон, «хранитель врат освобождения».

Руна Торн в нацистском оккультизме отождествляется с коническим шипом, находящимся в центре некоего щита, он же — сфера. Считается, что центральная точка этой сферы — черное солнце, через которое (тут мы можем сослаться всё же не на сомнительные авторитеты, а на всё того же Генона) «осуществляется выход из космоса».

Имир, Тиамат, Витра, Левиафан — на этих богов молились элитные нацистские оккультисты в своем замке Вевельсбург, впаривая нацистским простакам, гибнущим на полях сражений, что их руководители — христиане, что идет священная война с варварами во имя христианского бога и так далее.

На черное солнце молились все оккультные нацистские изуверы. Тут что последователи Гвидо фон Листа, что последователи Вилигута — никакой разницы.

Замок Вевельсбург был построен в форме треугольника, то есть руны черного солнца. Считается, что этот замок был заложен на очень важном месте Генрихом I в 930 году н. э. И что находясь за стенами этого замка, Генрих I отражал атаки гуннов. Но всё отнюдь не сводится к Генриху I. Ибо Генрих I возвел замок, представьте себе, на месте некоей горы шабаша, Броккена, находящегося на территории Вестфалии. У каждой немецкой земли, по поверью, был свой Броккен. Слово «Вевельсбург», по мнению специалистов, свидетельствует об этом, поскольку Вальбург — это крепость павших (в иной трактовке — мертвых). И этот Вальбург связан с ночью Вальбурга — праздником, который отмечается накануне мая всеми германскими народами. В вальбургову ночь во время эротико-оргиастических ритуалов призывали Люцифера или Венеру (Венера, по мнению оккультных нацистов, очень тесно связана с черным солнцем).

Участники вальпургиевой или вальбурговой ночи якобы целовали второе черное лицо некоего метафизического существа, которое именовалось то Люцифером, то Бафометом, то даже двуликим Янусом. Это черное лицо именовалось также «божественной бездной». Не Гитлер и не Гиммлер начали заигрывание с черным солнцем: эти заигрывания длились веками и тысячелетиями.

В 1937 году Гиммлер встречается с неким французским эзотериком Гастоном де Менгелем, куратором ордена «Полярное братство». Де Менгель был другом Карла Марии Вилигута и еще одного подельника Гиммлера — Отто Рана, одержимого катарской, то есть гностической тематикой. Вилигут разработал стратегию эсэсовского замка Вевельсбург вместе с де Менгелем, Раном и другими нацистскими эзотериками. Одним из таких эзотериков был Гюнтер Кирхгоф, член общества Гвидо фон Листа.

Как мы видим, противоречия между ирминизмом Вилигута и арманизмом общества Гвидо фон Листа не помешали Вилигуту работать вместе с этим самым Кирхгофом. Гюнтер Кирхгоф сотрудничал с СС и лично с Генрихом Гиммлером до 1944 года. Это полностью опрокидывает версию, согласно которой с какого-то момента Вевельсбург сменил нацистско-оккультную ориентацию.

Кирхгоф занимался исследованием энергетических узлов, они же — центры силы. Он подтвердил, что Вевельсбург находится в центре силы, связывающем данный замок с черным солнцем.

Гиммлер окончательно уверовал в Вевельсбург и верил в него до последнего часа жизни. Веруя в Вевельсбург и черное солнце, Гиммлер призвал под свои знамена не только Рана, Вилигута, де Менгеля и Киргхофа. Он призвал еще и некоего Вильгельма Йордана, которому поручил изыскания в сфере метафизической геологии. Йордан занимался этими исследованиями отнюдь не до 1938 года. Он искал, по заданию Гиммлера, особо ценные в метафизическом плане минералы и в 1942 году, и в 1943, и в последующих. В 1942–1943 он искал их на территории «имперского комиссариата Украины». Он делал это по прямому распоряжению Гиммлера.

Свидетельств особой роли Вевельсбурга и его связи с обсуждаемой нами мистикой и метафизикой очень много. Я сознательно не хочу приводить свидетельства лиц, которые лишь понаслышке знали о планах рейхсфюрера. Тот же Мигель Серрано был очень осведомленным человеком. Но он не входил в элиту Рейха. А начальник 6-го управления Главного управления имперской безопасности (РСХА) бригаденфюрер СС Вальтер Шелленберг знал о планах рейхсфюрера всё. Он сообщает нам в своих мемуарах, что в Вевельсбурге «должны были все, кто принадлежал к высшему руководству ордена, упражнять свой дух в искусстве сосредоточения». Каком искусстве сосредоточения?

Для Гиммлера Вевельсбург был центром мира. Локализацией центра мира должна была стать северная башня Вевельсбурга. Ее нижнее помещение именовалось усыпальница, склеп или Вальхалла, над ним был зал обергруппенфюреров, а еще выше — купольный зал группенфюреров.

В центре Вальхаллы находился алтарь. К алтарю тянулись пучки света, проходящие через кристаллы, собираемые Вальтером Йорданом. Кристаллы при произнесении рунических заклятий должны были активизировать сущность, находящуюся в алтаре. А сущность — соединять своих поклонников с черным солнцем.

Пол зала обергруппенфюреров был выложен из зеленого мрамора. В центре зала находился символ двенадцатилучевого черного солнца. На него и сейчас можно полюбоваться.

Еще один важный для нас нацистско-оккультистский персонаж — Герман Вирт (1885–1981). Он родился в Нидерландах, изучал нидерландскую филологию, германистику, историю и музыку. В 1925 вступил в НСДАП, вскоре вышел из нее, присоединился к марксистам, в 1926 году опять вернулся в НСДАП. Вирт в своих исследованиях опирался на так называемые хроники Ура-Линда. Это фальсификация, поклонники которой и сейчас говорят о том, что книга сочинена не в XIX веке, а в незапамятные времена и является аутентичным текстом древних фризов, древнегерманского племени, которое в настоящий момент является меньшинством, проживающим в ряде провинций Нидерландов.

Рукопись «Ура-Линда» стала известной в 1867 году, когда некий Корнелис Овер де Линден (1811–1874) передал копии нескольких страниц манускрипта библиотекарю Ээлко Вервейсу (1830–1880). Корнелиус заявил, что он унаследовал эту рукопись от деда. И что в ней находится зашифрованная информация о неких сокровищах. Книга написана на смеси старого и нового диалектов фризского языка. В ней утверждается, что написанное датируется 1256 годом и является копией более древнего манускрипта. И что этот манускрипт писали многие авторы, начиная с 2194 года до н. э.

В книге говорится о том, что Европа на протяжении древнейших времен управлялась наследницами так называемых «Народных матушек». Что эти матушки являлись тайным жреческим орденом. Что жрицы матушки давали обет безбрачия. Что история древних матушек начинается с момента, когда Вральда, она же — Святой дух древнегерманской мифологии, создала трех дев — Лиду из раскаленной пыли, Финду из горячей пыли и Фрею из теплой пыли. Что от Лиды произошли лидийцы, от Финды — финны, от Фреи — фризы.

В книге упоминается Атлантида, затопленная в 2194 году до н. э. В ней излагается концепция так называемых корневых рас. Масса обстоятельств говорит о том, что книга сфальсифицирована. Но, повторяю, ее приверженцы отметают все аргументы.

Что для меня здесь представляется важным?

Во-первых, то, что Герман Вирт имел самое прямое отношение не только к СС, но и к его главному оккультному институту Аненербе.

Во-вторых, то, что такого рода фальсификации всегда базируются на чем-то.

И, в-третьих, то, что данная фальсификация очевидным образом базируется на фаустовских Матерях. У меня нет никакого желания посвящать существенный отрезок времени самостоятельному нахождению доказательств данного обстоятельства. Но все специалисты, с которыми мне удалось это обсудить, подтвердили мою гипотезу. Народные матушки Вирта и Матери из второй части гётевского «Фауста» — это одно и то же. И это, конечно же, те самые ведьмы, которые собирались на Броккене, а также те жрицы из Древней Греции, которых Томас Манн приводит в качестве героинь сна Ганса Кастропа. Причем, причина, по которой Манн так тщательно живописует Матерей, пожирающих детей в тайной пещере, становится гораздо яснее тогда, когда связь между Матерями «Фауста» и Народными матушками Вирта обнаруживается в полном объеме.

Мы еще обсудим то, как именно броккенские ведьмы соотносятся с этими Матерями и Народными матушками. А сейчас я предлагаю продолжить обсуждение Вирта.

По версии Вирта, в древние времена на севере Земли находился континент Арктогея, который населяли сверхлюди-гиперборейцы. Именно в Арктогее возникли настоящая монотеистическая прарелигия, праязык и т. п. Но затем сверхлюди-гиперборейцы смешались со звероподобными слаборазвитыми представителями южной недочеловеческой расы, населяющей континент Гондвану. Ну и начались бедствия, спасти человечество от которых может только нордическая раса, наименее зараженная южным недочеловечеством.

Гитлер относился к Вирту со смешанными чувствами, одобряя отдельные его работы и вместе с тем напрягаясь потому, что версия Вирта портила его отношения с Муссолини и Франко. А Гиммлер просто взял и сделал Вирта одним из основателей и первым директором этого самого «Аненербе», который являлся главным метафизическим институтом СС, обеспечивающим смысловую поддержку черного ордена, замка Вевельсбург и так далее.

В 1938 году Гиммлер разочаровался не только в Вилигуте, но и в Вирте. Гиммлера не вполне устраивала концепция матриархата в варианте «Народных матушек», предложенная Виртом. Да и напряженность в отношениях между немецкими нацистами и их южными — итальянскими, испанскими и т. д. — подельниками была Гиммлеру не нужна. Хотя бы потому, что создавала почву для интриг против Гиммлера. А в нацистском Рейхе все высшие бонзы интриговали друг против друга.

У «Аненербе» возник новый руководитель. Но руководители в «Аненербе» менялись не раз, а вот Вирт, уволенный официально из «Аненербе», сохранил контакт с Гиммлером вплоть до 1945 года.

В 1945 году Вирт был арестован. Он находился под арестом два года. Потом уехал в Швецию. Потом — в 1954 году — вернулся в Германию, осел в немецком городе Марбурге и зажил степенной научной жизнью.

Лично мне не верится, что такие фигуры могут жить только научной жизнью, но намного важнее другое — то, что в посленацистской Германии Вирту были предоставлены все условия для его работы. Что в 1979 году его посетил сам Вилли Брандт (1913–1992), который был председателем ведущей социал-демократической партии Германии с 1964 по 1987.

Да, к моменту посещения Вирта Вилли Брандт уже не был федеральным канцлером ФРГ. Он находился на этом посту с 1969 по 1974, а Вирта посетил в 1979 году. Но в 1979 году он был руководителем крупнейшей партии ФРГ, причем — социал-демократической партии. Наносить визит бывшему директору и одному из учредителей Аненербе — это, согласитесь, не слабо.

Так что Народные матушки Вирта, они же — Матери из «Фауста», они же — ведьмы с Броккена — это долгоиграющий сюжет. Причем есть все основания для того, чтобы обсуждать данный сюжет с самых разных точек зрения.

Несколько слов об обществе «Аненербе». «Аненербе» переводится как «наследие предков». Его полное название — «Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков». Общество просуществовало с 1935 по 1945 год. Его бессменным президентом был Генрих Гиммлер. Оно было создано с целью оккультно-идеологического обеспечения государственного аппарата нацистского III Рейха вообще и прежде всего — СС.

Эзотерическое общество «Аненербе», наделенное высокими эсэсовско-государственными возможностями, было взращено другим эзотерическим обществом — «Туле».

С 1928 года будущий президент общества «Аненербе» Генрих Гиммлер находился в контакте со всеми нацистскими оккультными интеллектуалами, которым было поручено в дальнейшем окормлять данное общество. Это и Вирт, который сыграл огромную роль, и Вилигут, и другие. Например, оккультист Фридрих Хильшер (1902–1990) — руководящий сотрудник «Аненербе», участник движения «консервативная революция», один из воссоздателей древнегерманского дохристианского мировоззрения.

В 1933 году этот самый Хильшер вышел из лютеранской церкви и организовал независимую свободную церковь, которая, по сути своей, была — как бы вы думали, церковью кого? — «Церковью Гёте»!

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-61

09.03.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №168

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 09 марта 2016 г.

опубликовано в №168 от 09 марта 2016 г.

Нацистский оккультизм — штука непростая. У солдат и офицеров Третьего рейха на пряжках ремней, как известно, было написано Gott mit uns (С нами бог). И имелся в виду именно христианский бог. Так, по крайней мере, полагали эти солдаты и офицеры. Да, немецкий нацизм находился в сложных отношениях с немецким же католичеством. Но именно в сложных. Говорить об абсолютном отрицании католичества в Третьем рейхе бессмысленно. Да и попробуй его отвергни, если та территория, на которую ты опираешься, двигаясь к власти, — Бавария. То есть не Северная Германия, где антикатоличество было хоть в какой-то степени обосновано (протестантизм там был сильно укоренен), а Южная Германия, не чуждая связи с глубоко католической Австро-Венгерской империей.

Но даже если предположить, что антикатолические акции Третьего рейха носили не пропагандистско-поверхностный, а фундаментальный характер, это ничего не меняет. Потому что для широких общественных слоев тогдашней Германии это знаменовало всего лишь противопоставление протестантской немецкой христианской веры этакому интернациональному католичеству Австро-Венгерской империи. Где место под солнцем получали кто угодно, вплоть до евреев. И, как считали немцы, конечно же за их счет.

Противопоставление немецкого правильного протестантского христианства — неправильному интернациональному католичеству родилось в тех слоях фелькише, которые мы уже обсудили.

Обсудили мы и одного из создателей фелькише — Георга фон Шенерера, этого идеолога пангерманизма и немецкого национализма, врага католиков и иудеев, создателя пангерманской партии, сыгравшей серьезную роль в политической жизни Австро-Венгерской империи конца XIX — начала XX века.

Мы обсудили то, как Шенерер и его последователи противопоставили Гибеллинию, то есть интернациональное по сути своей царство гибеллинов (оно же — священная Римская Империя, оно же — Австро-Венгрия, как ее преемница) настоящей Германии, Германии для немцев, Германии, лишенной австро-венгерского специфического интернационализма. Эту Германию Шенерер, как мы помним, предлагал строить на антииудейской и антикатолической основе — «без Иуды и без Рима».

И, наконец, мы обсудили не только Шенерера, но и одного из его последователей — Люэгера, который восхищал Гитлера еще больше, чем Шенерер.

Кроме Люэгера, у Шенерера был еще один столь же талантливый ученик, с которым у учителя тоже были сложные отношения, — Карл Герман Вольф (1862–1941). Не тот обергруппенфюрер СС Карл Фридрих Отто Вольф, который вел от лица Гиммлера переговоры с Даллесом и знаком многим читателям по фильму «Семнадцать мгновений весны», а тезка этого Вольфа, австрийский политический деятель, отстаивавший в конце XIX — начале XX века крайний немецкий национализм. Этот Вольф входил в партию Шенерера, руководил наиболее радикальным крылом этой достаточно радикальной партии.
Сражаясь за националистические идеалы, Вольф вызывал противников на дуэли. Он был известен разного рода шалостями, породившими сложности в отношениях между ним и Шенерером. Он исключался из партии Шенерера, складывал депутатские полномочия, снова их завоевывал.

И Шенерер, с которым мы познакомились ранее, и этот Карл Вольф, с которым мы познакомились теперь — всего лишь яркие представители одного и того же пангерманистского движения, взращенного в недрах немецкого национализма XIX и предыдущих веков.

Будучи пангерманистским, это движение имело в качестве своей опорной территории Австро-Венгерскую многонациональную империю. А где в такой империи наиболее активен и популярен немецкий национализм и пангерманизм? Конечно же, в тех зонах, где немцы оказываются меньшинством, находящимся в сложных отношениях с не-немецким населением многонациональной империи.

Одной из таких зон была Южная Моравия, где преобладало чешское население. Для противодействия чешскому засилью немецкое население Южной Моравии формировало «чисто немецкие» клубы (ферейны). Мы уже обсуждали эти самые ферейны, изучая движение фелькише. Теперь нам надо обратить внимание на один из таких ферейнов, находившийся в городе Брно, который в рассматриваемый нами период входил в состав Австро-Венгерской империи. Этот город был тогда своеобразным центром южноморавийского немецкого сопротивления чешскому засилью. А где такое сопротивление — там и ферейн.

В Брно сопротивление чешскому засилью осуществлял чисто немецкий ферейн под названием «Немецкий дом». Президентом этого ферейна «Немецкий дом» был промышленник Фридрих Ванек (1838–1919). Этот Ванек, яростный немецкий националист и столь же яростный оккультист, был главой Пражской медной компании и Первой инженерной компании Брно. Обе эти компании были крупнейшими предприятиями империи Габсбургов.

В 1888 году ферейн «Немецкий дом» публикует книгу Генриха Кирхмайера «Древнее германское племя Квади». Квади — это одно из немецких или протонемецких племен, таких же как лангобарды, алеманы и прочие. Для Кирхмайера данное племя являлось таинственным хранителем подлинных, глубинных германских родовых тайн, не имеющих, естественно, никакого отношения к христианству.

В том же 1888 году выходит большой роман «Карнунтум», автором которого является некий Гвидо фон Лист (1848–1919), австрийский поэт, рунолог и оккультист. Гвидо фон Лист знаменит тем, что он создал некое специальное оккультное направление — арманизм. По мнению создателей арманизма, Гвидо фон Листа и Йорга Ланца фон Либенфельса (1874–1954), арманизм являлся подлинной эзотерической верой древних германцев. Причем, верой, которую всячески хотели вытеснить из национального сознания разного рода враги германцев, используя для этого разные средства, в первую очередь христианство.

Гвидо фон Лист когда-то в детстве оказался вместе с отцом в подземельях, находившихся под христианским храмом, испытал некое потрясение и поклялся воссоздать подлинную германскую языческую религию, каковой, по его мнению, является религия бога Вотана.

Вотан, он же — Один — верховный бог в германо-скандинавской мифологии. Он — хозяин той потусторонней Вальхаллы, куда попадают погибшие в бою германо-скандинавские витязи. Он — шаман, знаток тайнописи (рун) и древних сказаний (саг). Он является и царем, и жрецом. Богом войны и победы. Покровителем военной аристократии и повелителем валькирий, дев-воительниц, сопровождающих погибших героев в Вальхаллу.

Итак, начав работу над восстановлением тайной подлинной германской языческой веры — она же арманизм — Гвидо фон Лист опубликовал роман «Карнунтум», посвященный этой тайной вере в тот же год, в который был издан исторический труд Генриха Кирхмайера «Древнее германское племя Квади».

Для Листа нападение племен Квади и Маркоманов на римский гарнизон в 375 году н. э. знаменовало собой предстоящий разгром Древнего Рима (Рим был разграблен варварами в 410 году н. э.). Тем самым, это событие, по мнению Листа, знаменует собой восхождение древних германцев, закончившееся падением Рима. Именно в Карнунтуме, по мнению Листа, начался выход древних германцев на арену мировой истории.

Врагом древних германцев, по мнению Листа, было два Рима — Древний и христианский, который Лист называл «другим». В чем именно состояла тайная религия древних германцев? В романе «Карнунтум» об этом еще не было сказано достаточно внятно. Но этот роман, так же, как и труд Генриха Кирхмайера, согревал душу австрийских немецких националистов конца XIX века.

Издавший Кирхмайера Ванек прочитал роман Гвидо фон Листа. Он был поражен тем, насколько всё, сообщаемое в этом романе, то есть художественном произведении, совпадает с изложенным в как бы научном труде Кирхмайера. Ванек, будучи завзятым оккультистом, счел это совпадение неслучайным. Фон Лист стал для него неким медиумом, сообщающим великие тайны ревнителям подлинной немецкой идентичности. Ванек познакомился с фон Листом. Между ним и фон Листом завязалась регулярная переписка.

Что же касается Шенерера и Вольфа, то Лист, восхитивший своим «медиумным» романом отнюдь не только Ванека, вскоре стал постоянным сотрудником еженедельной газеты «Восточногерманский обзор», издаваемой Вольфом. Лист публикует в газете Вольфа статьи, посвященные магическому значению немецкого фольклора. Лист придает антисемитизму Вольфа и других оккультный характер. Двигаясь в направлении создания арманизма, Лист определенным образом интерпретирует древнегерманскую геральдику, народные обычаи, архаические тевтонские практики, археологию. Лист постоянно читает лекции о служителях культа Вотана. Лист пишет всё новые и новые произведения в вотаническом духе и духе восхваления племени Квади. Приобретая всё большую популярность в движении фелькише, Лист и его соратники превращают это движение, лишенное первоначально внятного оккультистского содержания, в цитадель германского оккультизма, именуемого арманизмом.

В 1905 году Фридрих Ванек, его сын Фридрих Оскар Ванек, Ланс фон Либенфельц и еще около пятидесяти достаточно именитых и популярных пангерманистов, окормляющих движение фелькише, подписывают первый адрес в поддержку общества Гвидо фон Листа. Вскоре в это создающееся общество входят эзотеристы, теософы, мастера различного рода оккультных лож. Общество Гвидо фон Листа открывается 2 марта 1908 года. Ванек и другие покровители жертвуют этому обществу достаточно солидные деньги. Общество начинает еще более яростно разрабатывать тайную германскую нехристианскую, а в общем-то и антихристианскую, религию, она же — арманизм. Внутри общества создается некий орден арманистов.

Развитие арманизма осуществляется Листом и его сторонниками с опорой на теософию Блаватской, изложенную в ее книге «Тайная доктрина», и на произведение Вильяма Скотта Элиота «Утраченная Лемурия». Постепенно Лист и его сторонники всё больше увлекаются оккультизмом Блаватской и Элиота. Жрецов Вотана они превращают в просветленную гностическую элиту посвященных, ту самую, которую Блаватская именует иерофантами. Скрытые и явные божества, рождение мира с помощью божественного дыхания, тайный источник силы, управляющий мирозданием, эволюция космоса — все эти идеи Лист полностью заимствует у вышеназванных авторов. Драконы огня... Боги воздуха... Титаны воды... Коренные расы... всё это вводится Листом в тайную религию германцев, призванную стать ядром мировоззрения для движения фелькише.

И главный покровитель данного начинания — Фридрих Ванек — спиритуалист, считавший себя учеником теософских махатм, и близкие к нему люди, такие как полковник Блазиус фон Шемуя (1856–1920), Фридрих Швиккерт (1857–1930) и многие другие — находятся под абсолютным обаянием оккультизма разного образца, розенкрейцерского движения, алхимии, каббалы в ее различных модификациях.

Все это, конечно, наполняется антисемитским и исступленно германофильским духом. Но при этом материал, который позволяет ускоренно разворачивать начинание, его создатели берут и у так называемого христианского каббалиста Пико делла Мирандола (1463–1494), и у Джордано Бруно (1548–1600), и у Иоганна Рейхлина (1455–1522), и у Иоганна Тритемиуса (1462–1516), и у Агриппы фон Неттесхайма (1486–1535).

И Агриппа фон Неттесхайм, и Иоганн Рейхлин являются для Листа и его последователей главными ориентирами в построении арманистской традиции. Агриппу фон Нетесхайма Лист прямо называет «старым арманистом». Что же касается Рейхлина, то Лист ему буквально поклонялся и считал себя самого не больше, не меньше как реинкарнацией этого великого человека.

Вначале об Агриппе фон Неттесхайме. Это алхимик, оккультист, астролог, авантюрист, военный, автор книг «О тщете науки» и «О тайной философии». Современники считали его чернокнижником. Утверждалось, что некоторые из его книг по демонологии (а Агриппа написал несколько таких книг) обладали собственным разумом и могли сводить с ума тех, в чьи дома они попадали. Утверждалось также, что Агриппа продал душу сатане и держал у себя дома огромного черного пса-демона, который и унес душу этого чернокнижника в преисподнюю. Налицо достаточно явная параллель с доктором Фаустом.

Специалисты считают, что именно творчество Агриппы вдохновило Гёте на написание «Фауста». А сам Агриппа стал прототипом главного героя данного произведения.

Что же касается Рейхлина, то этот средневековый ревнитель тайнознания после окончания нескольких университетов работал судьей, получил дворянство из рук императора Максимилиана в 1494 году. В Италии он встретился с Пико делла Мирандола, который занимался переинтерпретацией каббалы в как бы христианском духе. Делла Мирандола убедил Рейхлина изучать иврит. Рейхлин проявил блестящие способности в этой сфере. И вскоре стал одним из ведущих представителей именно немецкого ренессансного каббализма.

Рейхлин твердо уверовал в каббалу. Он считал, что Платон черпал вдохновение из мистических еврейских книг каббалы. Он также был крупным языковедом, действительным знатоком иврита. Казалось бы, антисемит Гвидо фон Лист не должен был преклоняться перед таким, отнюдь не антисемитски настроенным мудрецом. Кстати, пострадавшим от антисемитов, обвинивших его в защите евреев Кельна. Но Гвидо фон Лист настаивал на том, что тайны арманизма, этой наидревнейшей немецкой гностической религии, первоначальные короли-священники устно передали в VIII веке н. э. рабби города Кельна. И что кельнские рабби из поколения в поколение хранили тайный арманизм, скрывая его в своих каббалистических сочинениях.

Если бы фелькише не было связано с арманизмом, то можно было бы поставить под сомнение прямую прочную связь между фелькише и нацизмом. Или, как минимум, отвергнуть идею о том, что именно фелькише в существенной степени породило нацизм вообще и нацистский оккультизм в частности.

Потому что без связи с арманизмом фелькише было бы всего лишь обычным почвенным националистическим движением. И не более того. Если бы оно было только этим, то можно было бы сказать: «Ну, конечно, вращались многие, в том числе и нацисты, в кругах некоего почвенного националистического движения предшествующей эпохи. И что с того? А где им еще было вращаться? Среда, в которой они вращались, была шире нацизма. Часть ее потом инкорпорировалась в нацизм, а часть нет. Этак можно любого консервативного почвенника представить в качестве предтечи нацизма».

Но в том-то и дело, что фелькише слишком прочно было связано с арманизмом и Гвидо фон Листом. А Гвидо фон Лист и его поклонники слишком прочно были связаны с нацизмом. Два этих «слишком прочно» исключают обвинение в предвзятости, зачастую выдвигаемое в адрес тех, кто настаивает на слишком прочной связи между фелькише и нацизмом, фелькише и нацистским оккультизмом и так далее.

Итак, пока рядовые солдаты и офицеры воевали, имея на пряжках своих ремней это самое христианское Gott mit uns, элита Рейха играла в другие «метафизические игры». Причем, будучи поделенной на несколько кланов, она играла сразу в несколько далеко не христианских «метафизических игр». Нас сейчас интересует некий условный клан «гётефилов» с его игровой спецификой.

Черный Орден СС и некий институт «Аненербе», который занимался интеллектуальным окормлением данного Ордена, обсуждались неоднократно. Роль так называемого черного солнца в символике данного Ордена, вообще в символике СС трудно преувеличить. Нет этого символа — нет СС вообще и данного Ордена — тем более. Давайте для начала не будем погружаться в бездны древней истории и признаем, что сама концепция черного солнца в интересующую нас преднацистскую эпоху была озвучена именно госпожой Блаватской. И именно последователи Блаватской, такие как Гвидо фон Лист, могли предложить данную концепцию нацистам вообще и гиммлеровскому СС в частности. Блаватская предложила концепцию черного солнца в своей книге «Тайная доктрина». Книга была изданна в том же 1888 году, когда были изданы обсужденные нами книги Кирхмайера и Гвидо фон Листа. Значит ли это, что какая-то закулиса вела определенную игру, издавая в определенный период определенные книги? Не думаю. И сообщаю читателю о датах выхода книг только для того, чтобы показать, насколько густыми и определенными по своему содержанию были оккультные посылы в конце XIX — начале XX столетия.

Блаватская утверждала, что черное (или центральное) солнце — это некий незримый высший центр вселенной. Что именно в нем сосредоточено некое высшее творческое начало, то самое, которое гностики называли творческим светом. Блаватская ничтоже сумняшеся проводила параллель между этим творческим светом гностиков и тем фаворским светом, о котором говорили исихасты-паламисты (последователи Палама, христианского мистика, византийского богослова и философа, жившего в начале XIV столетия).

Недобросовестно и поверхностно обсудив историю данного символа, Блаватская далее берет быка за рога и утверждает, что тайна черного света, она же — тайна черного солнца, хранится неким эзотерическим арийским кругом посвященных. Что культовые обряды черного солнца (оно же — центральное солнце) связаны с легендарным древним народом, жившим за Полярным кругом.

В 1910 году уже знакомый нам последователь Блаватской Гвидо фон Лист приравнивает ее черное солнце к первоогню, который нельзя увидеть. Этот огонь Гвидо фон Лист называет богом арио-германцев. Оккультисты из круга Гвидо фон Листа рассуждали в преднацистский период о грядущей эпохе (эпохе Водолея), которая вот-вот начнется и которая связана и с этим черным солнцем, и с особым величием Германии.

Что же касается нацистской Германии, то роль в ней черного солнца была весьма существенна, поскольку именно этот символ (а не арийскую свастику) взяли в качестве основного эзотерические нацистские СС-овские круги, связанные с черным Орденом, замком Вевельсбург и так далее. Для того чтобы обсудить эту тему, необходимо рассмотреть деятельность еще одного немецкого, на этот раз стопроцентно нацистского оккультиста, который находился в сложных отношениях с только что рассмотренными оккультистами.

Сложными я называю отношения между ревнителями разных версий оккультного антихристианского пангерманистского эзотеризма. Карл Мария Вилигут, которого я сейчас предлагаю обсудить в связи с темой черного солнца, находился в сложных отношениях с арманизмом, потому что он стремился создать другой пангерманистский антихристианский эзотеризм — ирманистский. С точки зрения противостояния гуманизму, христианству, с точки зрения погруженности в антихристианский оккультизм нет никакой разницы между арманизмом и ирманизмом. Но поскольку сторонники этих двух сходных нацистских оккультных эзотерик находились в сложных отношениях, то обсуждать тему надо с оглядкой в том числе и на это.

Итак, Карл Мария Вилигут (1866–1946)... Это немецкий оккультист, бригаденфюрер СС, один из властителей нацистских оккультных дум вообще и в особенности — оккультных дум интересующих нас нацистских поклонников Гёте. Он родился в Вене в семье полковника австрийской армии. Карл Мария пошел по стопам отца и стал пехотным офицером австрийской армии (поступил на военную службу в 99 пехотный полк в 1889 году).

В Первую мировую войну участвовал в боевых действиях на русском и итальянском фронтах. Проявил себя как храбрый офицер. К концу войны командовал 59-й пехотной бригадой. Уволился в 1919 году в чине полковника. И сразу же после увольнения приступил к занятиям мифологией древних германцев.

Еще задолго до войны — в 1889 году — Вилигут был принят в масонскую ложу. В 1903 году он выпустил мифологический трактат «Руны Зейфрида». Так что, его послевоенный интерес к мифологии древних германцев родился не на пустом месте.

Теперь о масонстве Вилигута. После войны бравый полковник оказался ввергнут в разного рода материальные неурядицы. Он был разорен. И уверовал в то, что причиной всех его бед является преследование со стороны масонов, которые за что-то ему мстили. Одержимый идеей этого преследования, Вилигут попал в психиатрическую клинику города Зальцбург, провел там четыре года (1924–1927). В клинике ему был поставлен диагноз шизофрения.

В 1932 году Вилигут, оказавшись в Германии, входит в прочные отношения с рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером. Специально для Вилигута в рамках СС создается отдел для изучения ранней истории.

В апреле 1934 года Вилигут получает звание штандартенфюрера (то есть полковника) СС.

В ноябре 1934 года Вилигут получает звание оберфюрера СС (теоретически отвечавшее должности командира бригады СС).

В 1935 году он получает звание бригаденфюрера (то есть генерал-майора) СС. И получает назначение в Берлин.

В 1936 году Вилигут вдохновляет «Аненербе» на раскопки в Шварцвальде, где, по его мнению, находились руины древнего ирминистского храма.

Еще раз оговорив, что с точки зрения стороннего, гуманистически настроенного наблюдателя, ирминизм и арманизм — это две сходные эзотерические гностические оккультные доктрины, в одинаковой степени антигуманистические, в одинаковой степени человеконенавистнические — сообщаю читателю, что Вилигут исполнял в СС роль аж ирминистского священника.

И что речь шла отнюдь не о христианском священничестве. Вилигут в качестве такого священника участвовал в брачных ритуалах, которые внутренний круг СС проводил в своем культовом замке Вевельсбург. Вевельсбург был кузницей кадров СС и одновременно храмом черного солнца (и для ирминизма, и для арманизма — черное солнце одинаково находится во главе угла). Гиммлер считал, что после окончательной победы немцев и установления их мирового господства, в Вевельсбурге будет находиться центр мира.

Черный орден СС, главой которого был Гиммлер, проводил в замке свои сокровенные медитации. Замок, в котором проходили эти медитации, считался средоточием древнейшего немецкого ирминистского духа. Комендантом замка был некий Манфред фон Кнобельсдорф, дворянин, участник Первой мировой войны, кавалер Железного креста, муж Ильзы Дарре, сестры интересующего нас Рихарда Дарре, этого крупнейшего деятеля нацистского Рейха, входившего в круг особых поклонников Гёте, гётевского «Фауста» и творчества оккультиста Штайнера.

Именно Кнобельсдорф, этот друг Вилигута и его яростный поклонник, отвечал за проведение ритуалов и праздников в Вевельсбурге и его окрестностях. Кнобельсдорф писал Вилигуту письма, клянясь ему в ирминистской преданности. Вот вам и Gott mit uns. Готт-то он готт, а какой именно?

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-60

02.03.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №167

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 02 марта 2016 г.

опубликовано в №167 от 02 марта 2016 г.

Трой Саутгейт, которого мы, что называется, «опознали» в качестве идеолога неонацистского штрассерианства, сетует по поводу того, что «левое движение» приобрело достаточно скверный — антиморальный и политически бесперспективный — характер.

Никоим образом не солидаризируюсь с Саутгейтом в чем бы то ни было. Рассматриваю его как представителя антигуманистических сил, глубоко враждебных всему подлинно левому, нацеленных на уничтожение настоящего левого движения. И тем не менее, должен признать, что сегодняшнее левое движение действительно является и достаточно дурно пахнущим, и политически тупиковым.

Усилиями антикоммунистов международные леваки стали уже ко второй половине ХХ века чуть ли не антитезой тому, чем было в предшествующую эпоху классическое международное коммунистическое движение.

Левое движение в целом и его новое коммунистическое крыло в частности перестали с какого-то момента отстаивать высокие моральные нормы, классическую культурную направленность. А также многое другое. Говоря о классической культурной направленности, я вовсе не имею в виду яростное отрицание всех культурных новшеств, собирательно именуемых авангардом, поставангардом и так далее. В классическом французском коммунистическом движении нашлось место и для Пабло Пикассо, и для Луи Арагона, и для многих других. И это было прямым свидетельством того, что классическое французское коммунистическое движение 30-х, 40-х, 50-х годов ХХ века является и моральным, и высококультурным, и достаточно живым, привлекающим, а не отталкивающим новаторов, умеющим сочетать нормативность и новизну. Что произошло потом?

ХХ съезд КПСС, чудовищная дискредитация советского коммунизма, осуществленная под видом десталинизации ближайшими соратниками Сталина, оттолкнула очень и очень многих. И далеко не у всех хватило решимости послать куда подальше советских десталинизаторов и идти своим путем. Это мог сделать Мао Цзэдун, в распоряжении которого было огромное китайское государство. Но это не могли сделать лидеры западных коммунистических движений, серьезнейшим образом зависевшие от СССР во всех смыслах этого слова.

Дело даже не в экономической или политической зависимости, которую так любят смаковать антикоммунисты. Дело в том, что коммунистическое движение в западных странах было стратегически и именно стратегически зависимо от всего, что происходило в СССР. Одно дело — рассматривать себя как часть мирового коммунистического движения, лидером которого является СССР, предъявлять своим сторонникам в той же Франции или Италии советский опыт в качестве фундаментального позитива. А другое дело — открещиваться от советского лидерства.

Рядовые коммунисты Франции или Италии никогда не поддержали бы такого открещивания со стороны своего местного коммунистического руководства. А значит, надо было поддержать ХХ съезд КПСС и заявленную им десталинизацию. Но, поддержав эту самую десталинизацию, надо было и лишиться фундаменталистского просталинского крыла, и согласиться на глубокую компрометацию советского, а значит, и коммунистического проекта. То есть, по сути, осуществить своеобразное «политическое харакири». Что, в общем-то, и было сделано.

Такова одна из причин глубокого кризиса международного коммунистического движения в западных странах после ХХ съезда КПСС. Но на самом деле таких причин много. И к тому, что я только что описал, всё никоим образом не может быть сведено.

На самом деле читателю совсем нетрудно понять и даже ощутить природу тогдашнего кризиса западного коммунистического движения, потому что в современной России происходит нечто сходное с тем, что тогда происходило на Западе. У нас сейчас есть некие радикальные коммунистические фундаменталисты (наиболее знакомые по постсоветскому периоду имена — Анпилов, Тюлькин, Нина Андреева и т. д.). У нас есть умеренные коммунистические фундаменталисты (а точнее, имитаторы этого самого полуфундаментализма, эксплуатирующие коммунистический бренд) — в лице товарища Зюганова и его партии. И у нас есть так называемые леваки.

После ХХ съезда в большинстве западных стран возникло нечто сходное с тем, что имеем сейчас в нашем Отечестве. То есть часть коммунистов осталась на просталинских позициях и обрекла себя на бесперспективный фундаментализм, сочетаемый с необходимостью противостоять СССР — единственному живому мощному очагу тогдашнего реального коммунизма. Часть коммунистов приняла решения ХХ съезда и поволоклась за Хрущевым в будущую перестройку. Часть — просто сдвинулась в сторону классической социал-демократии. А часть — с легкой руки определенных двусмысленных теоретиков еврокоммунизма и контркультуры — сделала ставку на молодежные леваческие бунтарства, обильно сдобренные наркотиками, извращениями разного рода, террористическими двусмысленностями и так далее.

Просто у нас в России в 2016 году такая леваческая бунтарская стихия совсем уж жалко и бессмысленно выглядит. А на Западе тогда, в какие-нибудь бурные 60-е годы ХХ века, она казалась как бы и не абсолютно бесперспективной. Ее бесперспективность обнажилась после той псевдореволюции, которую леваки устроили во Франции в 1968-м. После этого леваки стали стремительно деградировать, превращаясь отчасти в совсем дурно пахнущие контркультурные сообщества, а отчасти — в опекаемые западными спецслужбами террористические двусмысленные структуры типа «Красных бригад».

Трой Саутгейт, чутко улавливающий полную недееспособность такого левачества, сетующий на то, что левую идею оседлали не только нездоровые, но и недееспособные силы, мечтает воспользоваться этой недееспособностью для того, чтобы застолбить свою альтернативную, как бы национал-анархическую, идейную нишу. То есть мы в каком-то смысле имеем дело с более эффективным и наступательным вариантом нашего Лимонова с его НБП.

Утверждая, что «социализм является неотъемлемой частью националистических убеждений»; что «отделять саму сущность социальной сферы от понятия нации — значит игнорировать основополагающий факт того, что народ фактически составляет нацию»; что «без народа не может быть нации, а без нации не может быть народа»; что поэтому социализму нужно обзавестись чем-то, не имеющим «абсолютно ничего общего с интеллектуально несостоятельными легионами современных левых»; что это «что-то» должно, будучи националистическим, одновременно отстраняться от всего правого; что «и коммунизм, и капитализм — две головы одной гидры»... Заявляя о революционном национализме как альтернативе правым реакционерам и «красным маразматикам», Трой Саутгейт призывает к творческому развитию подлинной социал-националистической идеологии.

Но для того, чтобы творчески развивать нечто, надо иметь развиваемое в качестве чего-то уже существовавшего и оставившего свой след в истории. Развитие любой традиции предполагает наличие той традиции, которую ты собираешься развивать. Какую же традицию предлагают развивать Трой Саутгейт и ему подобные?

Традицию штрассерианства, являвшегося, по мнению Троя Саутгейта и ему подобных, подлинным социал-национализмом. Трой Саутгейт заявляет: «Доктрина социал-национализма распространялась главным образом Отто и Грегором Штрассерами, двумя братьями, которые присоединились к Национал-социалистической рабочей партии Германии (НСДАП) в 1920-е годы».

Сетуя на капиталистическую поврежденность этой НСДАП, к которой присоединились благородные, неповрежденные и мудрые Штрассеры, Трой Саутгейт выступает с критикой НСДАП. Он осуждает НСДАП за то, что она «в конечном итоге оказалась под лидерством Адольфа Гитлера, который в своей эгоистической жажде абсолютной власти пришел к предательству истинных идеалов социал-национализма, которые были выдвинуты НСДАП с самого начала».

Вот такая специфическая критика НСДАП. Жила-была замечательная НСДАП, которая выдвинула прекрасную, спасительную социал-националистическую программу. Но, увы, не смогла эта благородная НСДАП отторгнуть тлетворное капиталистическое влияние Гитлера и его клики. Трой Саутгейт заявляет: «Никто не может игнорировать простой и очевидный факт того, что Гитлер полностью отказался от осуждения немецких капиталистов и правого истеблишмента, даже позволяя партии получать финансирование от состоятельных еврейских спонсоров с Уолл-стрит. Доказательства этого утверждения могут быть найдены в блестящей работе Энтони Саттона «Уолл-стрит и восхождение Гитлера».

Энтони Саттон (1925–2002) — американский экономист британского происхождения. В 1962 году получил американское гражданство. Стал профессором Калифорнийского университета, затем — научным сотрудником Гуверовского института. Прославился своими сомнительными книгами «Как орден организует войны и революции», «Уолл-стрит и большевистская революция», «Кто управляет Америкой» и так далее.

Книги основаны на теории еврейского заговора, на том, что международное еврейство управляло и большевиками, и нацистами, и всем на свете. Скандальная конспирология Саттона является ярчайшим примером оголтелого популизма, очевидным образом заточенного на полную дискредитацию всего советского и коммунистического и одновременно стремящегося воскресить национал-социализм, отделив «плохой», «загаженный евреями» национал-социализм Гитлера от «хорошего» национал-социализма тех же Штрассеров.

Ссылка Троя Саутгейта на «блестящую работу» Саттона позволяет уточнить феномен этого самого Троя Саутгейта по принципу: «Скажи мне, чьи «блестящие работы» ты ценишь, и я скажу тебе, кто ты». А то ведь многие поддаются на разного рода экологические размышления Саутгейта и его приспешников, на некую демократичность данного направления. Как говорят в таких случаях, «с приветом от Саттона».

Восславив Саттона, Трой Саутгейт возвращается к другим, восхищающим его «подлинным» социал-националистам — Штрассерам. Которые, по его словам, сначала «были чрезвычайно активны в НСДАП до того, как партия в 1933 году пришла к власти», а затем «регулярно были вовлечены в войну с самим Гитлером, человеком, отказавшимся отстаивать децентрализацию государственной власти или предложить простым рабочим Германии долю как в сельском хозяйстве, так и в промышленности».

Саутгейт пишет о «реакционной лояльности Гитлера его капиталистическим спонсорам», о том, что Гитлер не уничтожил ростовщичество, отдав всю финансовую власть «в руки Ялмара Шахта, франкмасона со связями на Уолл-стрит». Гитлер, по мнению Саутгейта, предал программу Отто Штрассера, предложенную в 1925 году и известную под названием «Структура немецкого социализма». Саутгейт утверждает, что Гитлер предал забвению главный тезис НСДАП, сформулированный Отто Штрассером, согласно которому «альтернатива несостоятельным чужеродным «решениям» — коммунизму и капитализму — идея, которую мы представляем, это политическая репрезентация партии, торговых предприятий и представителей профессий на основе нашей древней системы гильдий».

Поскольку Саутгейт хорошо знаком с творчеством Штрассеров и полностью находится под обаянием этого творчества, его оценкам штрассерианской альтернативы Гитлеру можно доверять. Социал-национализм, ориентировавшийся в ХХ веке на германскую древнюю систему гильдий, — это покруче Гитлера.

Такая система, ориентирующаяся на гильдии, должна, по мнению Штрассера, создать функциональную аристократию, состоящую из капитанов промышленности и офицеров экономической жизни. Она должна ликвидировать класс пролетариев, заместив его сословием привилегированных рабочих, прямо или косвенно участвующих и потому заинтересованных в своем цехе. Она должна поддерживать пропорции между числом людей, занимающихся умственным и физическим трудом (к умственному труду Штрассер относит и труд бюрократов). Она должна отменить государство как ночного сторожа и полицейского капитализма, не позволив ему при этом стать государством советской диктатуры.

Всё это должно дополниться уничтожением сети магазинов и супермаркетов, поддержкой малого бизнеса, разрушением монополий. Налицо — некий как бы антикапиталистический утопизм, осуществление которого породило бы столь же свирепый нацизм, но дополнило бы свирепость оного полной экономической, технологической и военно-политической несостоятельностью. Почему этого не захотел Гитлер, понятно. Он собирался мир завоевывать. Понятно и другое — почему Гитлер на этапе захвата власти, да и захватив ее, заигрывал с подобными почвенными утопиями. Гитлеру — прежде всего, на этапе захвата власти, но и потом — нужна была поддержка определенной части немецкого крестьянства. А оно находилось под обаянием консервативно-утопических идей Штрассера и его соратников.

Саутгейт пишет: «В течение 1920-х годов более 20 процентов Германии находилось в собственности менее чем 19 тысяч людей, и крестьяне смотрели на НСДАП как на проводника лучшего будущего перед лицом их постоянно усугубляющегося затруднительного положения. К сожалению, они получили совсем небольшую помощь от Гитлера. Хотя министр сельского хозяйства Вальтер Дарре, казалось, сделал многое, чтобы защитить роль крестьянства, попыток перераспределения земли сделано не было».

Ну вот мы и добрались до крайне нужной нам нацистской знаменитости — Вальтера Дарре. Саутгейт утверждает, что Дарре, продвигая закон о наследовании крестьянских хозяйств, действовал в плотнейшей увязке со Штрассерами. И что на самом деле настоящим автором этого закона был не сам Дарре, а его заместитель Фердинанд Фрид. Которого Саутгейт называет «тайным лидером Черного фронта Отто Штрассера».

Далее Саутгейт подробно обсуждает и крестьянскую программу Дарре — Фрида — Штрассера, и борьбу Штрассера с Гитлером, которого Штрассер обвинял в намерении задушить настоящую социал-национальную революцию, которую НСДАП обещала Германии. Штрассер утверждает, что Гитлер сознательно осуществляет удушение этой революции ради обеспечения поддержки со стороны того, что Штрассер называет «новыми связями Гитлера с буржуазными группами правых».

Обсудив недолгую борьбу Штрассера и Гитлера, создание Штрассером Боевого союза национал-социалистов, этого предтечи штрассерианского «Черного фронта», изгнание Штрассера, поддержку Штрассера английским журналистом Дугласом Ридом и многое другое, Трой Саутгейт восхваляет штрассерианскую традицию как единственную настоящую альтернативу коммунизму и капитализму.

Появление в череде благих и мудрых сторонников штрассерианства еще и английского писателя и журналиста Дугласа Рида (1895–1976), автора конспирологической книги «Спор о Сионе», дополняет образ штрассерианства. Дуглас Рид действительно был яростным противником Гитлера и яростным сторонником «настоящего» национал-социализма в его штрассеровском варианте. «Гитлер как агент евреев»... Стремление «Золотого интернационала», основанного на союзе Уолл-стрита и русских коммунистов, установить мировую власть, уничтожив Европу... Отрицание уничтожения Гитлером евреев... Таковы главные посылы идеологии Дугласа Рида, весьма популярные в Британском национальном фронте, этой крайне правой организации, состоящей из сторонников штрассерианства, открыто прославляющей Штрассеров и так далее.

Проинформировав читателя о том, что Британский национальный фронт (он же Национальный фронт) был основан 7 февраля 1967 года руководителями достаточно мелких крайне правых организаций (Лига имперских лоялистов, Движение за более великую Британию и так далее)... Что председателем данного штрассерианского начинания был А. К. Честертон, яростный поклонник Штрассера, двоюродный брат писателя Г. К. Честертона... Что, добившись расцвета в 70-е годы, данная организация затем пошла на убыль, — я перехожу к главному. К упомянутой поклонниками всех этих штрассерианских фронтов выдающейся фигуре Третьего рейха, ближайшему соратнику Штрассеров, вошедшему вопреки этому соратничеству в команду Гитлера — господину Вальтеру Дарре.

Рихард Вальтер Оскар Дарре (1895–1953) — один из главных национал-социалистических идеологов, имперский министр продовольствия и сельского хозяйства, имперский крестьянский фюрер (с 1933-го по 1942 г.), обергруппенфюрер СС, глава Управления рас и поселений СС с 1931-го по 1938 г. Вот вам и противопоставление между Гитлером и Штрассерами! Мол, всё гитлеровское национал-социалистическое начинание было неполноценным, а штрассеровское было полноценным! А как же Дарре, соединявший в себе гитлеризм и штрассерианство? Кстати, для нас крайне существенным является то, что, помимо всех этих высоких должностей в гитлеровском рейхе, Дарре являлся еще и одним из основателей знаменитого эсэсовского «Аненербе». Дарре создавал его вместе с Гиммлером и долгое время «Аненербе» был скорее вотчиной Дарре, нежели вотчиной Гиммлера. Да и есть ли на самом деле серьезные основания для того, чтобы противопоставлять главу СС Г. Гиммлера обергруппенфюреру СС и имперскому крестьянскому фюреру В. Дарре?

Рихард Вальтер Дарре родился в Аргентине 14 июня 1895 года. В Аргентину отец Дарре переехал по делам торговой компании, в которой работал. В 1912 году семья Дарре вернулась из Аргентины в Германию.

Вальтер Дарре получил блестящее образование. Родители добились того, чтобы их способный отпрыск учился в престижном Королевском колледже (King’s college school). Колледж находился в английском городе Уимблдоне. Туда принимали только детей с ярко выраженными академическими наклонностями. К моменту поступления в колледж Дарре в полной мере проявил эти наклонности.

Дарре с детства увлекался всем, связанным с сельским хозяйством. В 1914 году он решил посвятить себя аграрной проблематике. Однако началась Первая мировая война. Дарре пошел на фронт добровольцем, был награжден Железным крестом Второй степени. После окончания Первой мировой войны Дарре вернулся к освоению аграрной проблематики, сочетая освоение этой проблематики с занятиями правой политикой. Об этом говорит хотя бы то, что уже в 1918 году, демобилизовавшись и вернувшись к освоению того, что он считал делом своей жизни, Дарре вступил в берлинский добровольческий корпус (фрайкор). Роль фрайкоров в судьбе Германии общеизвестна. Получая университетское образование в Галле и Гиссене, Дарре одновременно с 1919 года осваивал аграрную управленческую практику в Прусском министерстве сельского хозяйства. А в начале 20-х годов Дарре становится ближайшим сподвижником Генриха Гиммлера (да-да, не Штрассера, а Генриха Гиммлера).

Дарре и Гиммлер активно формируют религиозно-политическое движение «Артаманен». История движения такова.

К лету 1923 года в Веймарской Германии, болезненно переживающей свое поражение в Первой мировой войне и находящейся в острейшем социальном, политическом и духовном кризисе, стала широко обсуждаться тема, абсолютно аналогичная той, которая сейчас в России именуется «мигрантской».

Обнаружилось, что на востоке Германии немецкое безработное население не может получить работу потому, что все места заняты иностранными, в основном, польскими, гастарбайтерами. Виноваты в этом, по мнению основателей антимигрантского движения, были и стоявшие у руля Веймарской Германии либералы, и немецкие помещики, которые с удовольствием использовали дешевый труд польских сезонных рабочих, пренебрегая тем, что создатели антимигрантского движения именовали национальными интересами.

В начале 1924 года создатели антимигрантского движения призвали немецкую молодежь создавать сообщества добровольцев, способные вытеснять из сельскохозяйственной сферы разного рода гастарбайтеров, прежде всего, польских. Необходимость такого вытеснения обосновывалась тем, что, по сути, Польша осуществляет под видом гастарбайтерского движения на территории Германии внутреннюю колонизацию Восточной Германии. Движение «Артаманен», призванное противостоять этой внутренней колонизации, являлось одним из ярчайших представителей уже обсуждавшегося нами «фелькише-движения» в Германии. «Артаманен» в переводе с древневерхненемецкого — это «те, кто защищают страну» («артам» — на древневерхненемецком означает «хранитель страны»).

Организаторы движения призывали всего лишь к созданию новых форм крестьянского труда. Но внутри этого движения находилась некая закрытая мистическая группа, исповедующая особую арийскую идеологию «арианизм».

Вот в эту группу и входили Гиммлер, Дарре и другие будущие руководители Третьего рейха.

В апреле 1924 года «Артаманен» начало наступление на сельскохозяйственном фронте. Движению действительно удалось создать новые формы сельскохозяйственной деятельности. Или, как говорили члены движения, «новую касту крестьян». Основными ячейками были небольшие группы, которые приезжали на ферму, работали, не покладая рук, а в свободное время проводили поисково-военные игры.

Уже к 1929 году разросшееся движение «Артаманен» столкнулось с необходимостью так или иначе определяться по отношению к НСДАП. Одним из тех, кто убеждал «Артаманен» раствориться в НСДАП, был Генрих Гиммлер. Впоследствии та часть «Артаманен», которая встала на сторону НСДАП, превратилась в ядро будущей сельскохозяйственной службы гитлерюгенда.

После 1933 года «Артаманен» окончательно стало частью сельскохозяйственной службы гитлерюгенда, то есть окончательно попало под опеку ведомства Дарре. После краха гитлеризма «Артаманен» фактически перестало существовать. А в 1966 году оно было восстановлено неким «кругом друзей Артаманен», состоящим из старых участников этого движения. Штрассерианство захватило еще и эту социально-политическую нишу. «Артаманен» существует и поныне в виде крайне правой организации, сочетающей данную идеологическую направленность с экологическими установками.

Будучи значимо само по себе, движение «Артаманен» имеет особое значение постольку, поскольку в нем действительно существовало специфическое религиозно-мистическое ядро. Причем такое ядро, которое повлияло:

а) на судьбу Веймарской Германии;

б) на структуру заменившего ее Третьего рейха;

в) на содержание деятельности элитных структур этого рейха (таких, как «Аненербе»);

г) на мировоззрение интересующих нас нацистских элитариев, входивших в группу специфических поклонников Гете вообще и «Фауста» в первую очередь.

Не прекращая обсуждать биографию Дарре и специфику деятельности элитной нацистской группы, в которую он входил, мы должны дать описание этого религиозно-мистического ядра движения «Артаманен». В чем специфика интересующей нас религиозной мистики, наложившей отпечаток на очень и очень многое?

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-59

24.02.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №166

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 24 февраля 2016 г.

опубликовано в №166 от 24 февраля 2016 г.

Основатель янсенизма — знаменитый голландский католический епископ Корнелиус Янсен (1585–1638). Он много занимался проблемой свободы воли и божественной благодати. Янсен — ревностный сторонник так называемого строгого августианства. Представители этого направления склонны противопоставлять Платона Аристотелю, критиковать Аристотеля и настаивать на том, что человек не может спастись собственными силами, а благодать даруется ему не за заслуги, а в силу непостижимой воли Божией.

Августинианцы ориентируются прежде всего на Платона и неоплатонизм и очень скептически относятся к Аристотелю. Они фактически ставят знак равенства между тремя способностями души (памятью, разумом и волей) и тремя лицами Святой Троицы. Они считают веру предпосылкой любого знания, а главным инструментом познания считают умозрительную интуицию, предполагающую слияние в акте познания собственно работы человеческого ума и озарения свыше. Строгие августинианцы склонны также предельно пренебрежительно относиться к телу как таковому и считать, что душа пользуется телом только как своим орудием.

И наконец, строгие августинианцы очень сильно сдвигают всё, что касается доктрины о человеческом спасении, в сторону так называемого предопределения. Строгие августинианцы сильно повлияли на протестантскую реформацию, но и не только на нее. На этот самый как бы католический, а не протестантский, янсенизм — тоже.

В 1640 году, то есть уже после смерти Корнелия Янсена, была опубликована его книга об августинианстве, в которой Янсен обвинил сторонников Аристотеля в пелагианской ереси. Согласно пелагианской ереси (Пелагий — западный богослов, кельт по происхождению, живший в V в. н.э.), первородный грех не влияет на человеческую природу. И человек не ограничен в свободе воли. Он, несмотря на этот самый грех, по-прежнему способен выбирать добро и зло без помощи Бога.

Пелагий утверждал, что поскольку человеческая воля свободна, то человек, совершающий грех, является не жертвой, а преступником. Который может быть прощен на определенных основаниях. В 418 году император Гонорий объявил о том, что против пелагианцев будут применяться все те обычные меры, которые применяются против основателей и приверженцев новой ереси. Одновременно папа римский объявил об осуждении пелагианства. Но гонение на пелагианцев не было особенно жестким.

Ряд итальянских епископов встали на сторону Пелагия и обвинили Августина и его последователей в том, что они склоняются к манихейству.

Такова старая история. Она вновь всплыла на поверхность в связи с янсенизмом, который стал яростно отстаивать строгое августинианство, упрекая тех, кто такое августинианство не принимает, в том, что они сторонники пелагианской ереси. Казалось бы, история должна повториться. Августинианцы вообще и строгие в особенности должны были быть обласканы папой, а пелагианцы — осуждены. Но не тут-то было! На этот раз на янсенизм ополчились иезуиты. С их подачи папа Урбан VIII запретил чтение книги Янсена в 1642 году, то есть через два года после ее напечатания. А в 1653 году папа Иннокентий Х осудил янсенизм как ересь.

Вместо того чтобы посыпать голову пеплом и смириться с принятыми решениями, французские янсенисты перешли в атаку. Они организовали янсенистскую общину в монастыре Пор-Рояль. В эту общину, ставшую оплотом антииезуитских католических сил, вошли блестящие умы своего времени, в том числе и знаменитый Блез Паскаль. Члены общины противопоставляли окружающему, уже достаточно испорченному католическому миру свою нравственную набожную жизнь. Они занимались физическим трудом, возделывали землю, преподавали в школе и полемизировали с иезуитами. Великий французский драматург Жан Батист Расин написал «Историю Пор-Ройяля». Сестра Блеза Паскаля Жаклин Паскаль, выдающаяся французская поэтесса и религиозный деятель, стала монахиней монастыря Пор-Рояль. После этого Блез Паскаль начинает навещать сестру, занятую воспитанием детей в янсенистских школах.

Этот величайший физик и математик испытал, по его признанию, мистическое озарение свыше в ночь с 23 на 24 ноября 1654 года, «от десяти с половиной часов вечера до половины первого ночи». Придя в себя, Паскаль переписал мысли, набросанные на черновике во время озарения, на кусок пергамента. И этот кусок зашил в подкладку своей одежды. Биографы назовут этот пергамент с мыслями, возникшими во время озарения свыше, «мемориалом» или «амулетом Паскаля». В мемориале Паскаль зафиксировал открывшееся ему во время глубокого озарения противоречие между наукой и верой, философией и теологией. Паскаль после этого совершенно прекращает занятия наукой как греховной и переселяется в Пор-Рояль. Его поклонники беспокоились по поводу такого переселения, потому что здоровье Паскаля было достаточно слабым, а в монастыре условия были достаточно суровыми. Однако Паскаль чувствует значительное улучшение здоровья, переживает духовный подъем и становится яростным защитником янсенизма.

В качестве такового он атакует иезуитов, осуждавших янсенизм. Его письма, в которых иезуиты предстают в неприглядном виде, публикуются в 1656–1657 гг. Паскаль рискует попасть в Бастилию. Он вынужден скрываться, жить под чужим именем, меняя места проживания.

Вольтер написал: «Делались попытки самыми разными способами показать иезуитов отвратительными. Паскаль сделал больше — он показал их смешными».

В 1652 году Паскаль замыслил написание фундаментального труда «Апология христианской религии». С середины 1658 года Паскаль начинает делать отдельные записи, которые впоследствии должны превратиться в связный текст. Вскоре он заболевает. Причем так, что не может даже диктовать. Но до этого он успевает написать тысячи отдельных фрагментов. Они объединены в книгу «Мысли о религии и других предметах», которая позже будет названа просто «Мысли».

Что же, собственно говоря, может иметься в виду под янсенистским уклоном в доктрине новых правых, которая является, как мы убедились, одним из интеллектуальных продуктов, произведенных сообществом элитных штрассерианских неонацистов и их последователей?

Прежде всего, конечно, речь идет о несвободе, предопределении, ограничении возможностей разума. И так ли важно, кто ограничивает подобным образом возможности разума? Их может ограничивать гениальный Паскаль, обладающий сверхмощным разумом и разочаровавшийся в его возможностях в связи с полученным мистическим опытом. Их может ограничивать обычный янсенистский священник. Тут важно само это ограничение — как возможностей разума, так и меры человеческой свободы.

А если вспомнить, что Розенберг в какой-то степени ориентированный на штрассерианство, как и Геббельс, вел непрерывную полемику с иезуитами по поводу Гёте, то полемика янсенистов и иезуитов приобретает некий дополнительный политический обертон. Ведь Розенберг защищает от иезуитов Иммануила Канта, который тоже немало сделал для компрометации всемогущества разума, и великого Гёте. Розенберг пишет: «То, что писатели римской церкви в Мартине Лютере видят позорное пятно Германии, «свинью Эпикура», «подлого вероотступника» или называют его и вовсе «грязной свиньей», «растлителем монахинь» и «свиным рылом», ввиду обстоятельств церковной борьбы уйдет в прошлое; ужасно то, что приходится констатировать, что вплоть до нашего времени ведущие церковные писатели и сейчас занимаются очернением Гёте. Ведущий иезуит Векслер неистовствует против языческой безбожной литературы, рекомендованной в качестве национального образования, и против так называемых великих классиков. Общество Иисуса возмущается по поводу мнения о том, что нет образования без знания Гёте и Шиллера».

Далее Розенберг обращает внимание на то, что для иезуитов Гёте — это а) язычество, причем достаточно специфическое и б) апологетика природной силы, неизбежно порождающая некий национализм, который иезуиты не приемлют, который они считают злейшим врагом общества, чумным духом, бесславным достижением Нового времени, величайшей ересью, тем, что должно быть сломлено католицизмом.

Совершенно не обязательно вставать на позицию иезуитов, оппонируя Розенбергу. Мне кажется, что намного разумнее признать наличие у чудовища по фамилии Розенберг некоего интуитивного потенциала, позволяющего этому чудовищу тянуться к злу и этим злом восхищаться. А главное — улавливать это зло своими датчиками, настроенными именно на регистрацию этого, желанного для Розенберга и отвратительного для нас, «запаха», исходящего от средоточия зла.

Нужно признать и то, что иезуиты не дураки. И что-то могут улавливать. Они понимали и понимают, что янсенизм достаточно быстро выводит христианское вероучение за определенные рамки, превращая его в лучшем случае в определенный вариант протестантизма, а в худшем случае — в гностицизм того или иного розлива.

Вкратце обсудив янсенизм как некий довесок к одному из краеугольных принципов новых правых, обратим внимание и на другие принципы.

«Биогуманизм», этот первый из заявленных принципов, основан на отрицании любой историко-культурной обусловленности человека и на подчеркивании именно биологической обусловленности данного существа. Эта биологическая обусловленность опирается на крайние формы социал-дарвинизма и на определенным образом трактуемые данные, полученные генетиками, этологами — словом всеми, чьи разработки можно, извратив их настоящее содержание, использовать для демонтажа всего того, что можно именовать человеческой свободой. Извращенная подобным образом наука превращается в идеологический инструмент, доказывающий, что развитие и своеобразие народов определяется биологическими качествами. Если это удается, что называется, пропихнуть, то путь к антигуманному фелькишевскому учению о государстве и обществе оказывается открытым. Такое учение надо назвать «биогуманизмом».

Обосновывающие его извращенные научные данные можно назвать западным методом познания и сделать вторым принципом неофашизма. Заметьте, как изящно ведется мошенническая игра. Если Гитлер и его последователи дерзнули напрямую проклясть гуманизм и заявить о себе как о врагах гуманизма, то те, кого мы сейчас обсуждаем, начинают рассуждать о «биогуманизме». При этом понятно, что «биогуманизм» гуманизмом быть не может. Тут или-или. Или гуманизм — или био-.

Гуманизм отстаивает отличие человека от природы, его свободу от природного фатума. А био- — это подчиненность природному фатуму. Он же — дух Земли у Гёте. И вот в новых условиях, когда посягнуть на гуманизм открыто уже не хватает дерзости, такое посягательство оформляют в качестве «биогуманизма». И состыковывают с расовым бредом, для оправдания которого теперь начинают препарировать не только учение Дарвина или Геккеля, но и генетику, этологию и так далее.

Кстати, об этологии. Ее гуманистическое прочтение основано на том, что и в природном пласте того, что именуется жизнью, тоже существует нечто, созвучное оторвавшемуся от природы собственно человеческому началу. Это начало тем самым получает более мощную почву. Нужно обладать глубоко извращенным умом для того, чтобы подобное обнаружение выдать за распространение природного фатума на всю историко-культурную сферу, то есть на всю сферу собственно человечности. То же самое — с генетикой.

А коль скоро совершены две махинации: одна — с превращением антигуманизма в «биогуманизм» и другая — с превращением частичного очеловечивания природы в озверивание всего человеческого, то открывается дорога к третьей. То есть к разговорам о фелькишском новом порядке, каковым является этноплюрализм, о фелькишском национальном социализме, о фелькишском органическом государстве, о солидаризме, который на всем это основан, о европейском и именно европейской новом мировом порядке...

Вот вам и сумма первых четырех принципов. А дальше в игру вступает пятый — освободительный национализм. Что это такое, мы знаем по перестройке. Воистину, он освободил все народы, которые взбесились в результате навязанных им вирусных националистических заболеваний. При том, что вирусы были явным образом взращены и усовершенствованы в лабораториях, созданных теми штрассерианцами, которых мы обсуждаем. В этом, увы, нет никакого преувеличения.

И, напротив, есть зловещие указания на дальнейшее разворачивание определенных тенденций, которые обернутся еще более чудовищными последствиями, нежели те, которые породила приснопамятная перестройка.

Что касается европейского социализма, этого шестого принципа штрассерианства, заменившего гитлеризм, то тут всё понятно. Этноплюралистическая Европа Розенберга, Геббельса, Штрассера и других должна стать усовершенствованным вариантом нацистского Третьего рейха. Вариантом, в котором уже не будет ничего собственно народного, пусть и в его извращенно-нацистском варианте. Четвертый усовершенствованный штрассерианский рейх должен стать рейхом элит, с ухмылкой говорящих о социализме и упивающихся своей специфической этноплюралистичностью. Но и не только ею.

Ведь что такое концепция из шести принципов, которую мы обсуждаем? Это попытка демонтировать и капиталистический, и коммунистический гуманизм. И на его место поставить «биогуманизм» как модель человека, сущность которого определяется только звериными инстинктами, они же — «естественные закономерности». При этом инстинктов несколько.

Это и инстинкт территории, согласно которому человек, как и зверь, должен прирасти к почве, она же — эта самая территория, и не обладать никакой способностью к осмыслению своего существования за рамками подобной инстинктивности.

Это и инстинкт доминирования. Он же — «право на господство способных к оному». При этом равенство осуждается как противоестественное, как то, что подрывает сами основания Жизни.

Неравенство в качестве инстинкта доминирования должно быть противопоставлено любой идеологии, любому догматизму. Теоретики такого противопоставления с глубоким внутренним гоготом сулят человечеству новый ренессанс и освобождение Европы.

В 1981 году штрассерианцы осуществляют попытки возобновления общества «Туле», семинаров «Туле». Эти новые семинары «Туле» пропагандируют право народов на неравенство, согласно которому наиболее смелые народы должны осуществлять свое фелькишеское право на завоевание.

Далее речь, конечно же, идет об инстинкте собственности. Без него, понятное дело, ни тпру, ни ну. Он называется конкретизацией человека в материи, единственным способом обеспечения выживания лучших. И всё это, конечно, надо назвать народным социализмом.

А где все эти инстинкты — там и инстинкт агрессивности, который должен служить защите территорий, образованию сословий и приобретению собственности. Ну кто из сильных мира сего скажет хоть слово против чего-то подобного?

И, наконец, для того чтобы не только сильные, но и слабые мира сего не пикнули, ко всему этому надо добавить стайный инстинкт. И приравнять этот инстинкт к великому чувству народного единения.

Если данных инстинктов не хватит в качестве неких скреп, имеющих явно антидуховный характер, можно добавить еще и инстинкт размножения (в современном варианте — секс) в качестве средства биологической эволюции.

Создатели подобного антигуманистического продукта давно выдвинули лозунг «„биогуманизм“ против техномарксизма». Поставьте вместо слова «биогуманизм» — «антигуманизм». А вместо слова «техномарксизм» — слово «новый гуманизм». И тогда суть игры станет понятной. Или, точнее, приоткроется всё, что связано с судьбой гуманизма в XXI столетии.

Приоткроется и другое. Принципиальная важность вводимого врагами гуманизма понятия «биогуманизм». Потому что именно это понятие позволило достаточно прочно пристегнуть к рассматриваемой концепции всё, что связано с экологией. Включенность неофашизма в экологические движения впечатляет. Новые правые (в расширительном, только что рассмотренном нами смысле этого слова) явным образом вознамерились превратить экологическое движение в некий инструмент, послушный их воле. Вот что говорят штрассерианские солидаристы по поводу связи их концепции с экологией: «Мы, солидаристы в духе третьего пути, стоим в стороне от правых и левых, от капитализма и коммунизма, и в своих идеях создания нового порядка исходим из экологическо-биологической угрозы, нависшей над людьми и окружающей средой и коренящейся в материалистическом мировоззрении господствующих идеологий. Мы, солидаристы, — изначально зеленые».

Экологизм так называемых солидаристов, а на самом деле — штрассерианских нацистов, заслуживает внимательного рассмотрения. Он важен сам по себе и, как ни странно, он особо важен, если мы хотим подробнее разобраться в существе нацистской партии поклонников Гёте.

Я позволю себе ненадолго заняться обсуждением людей, не входящих в клуб нацистской или неонацистской элиты. Но вскоре станет ясно, что эти люди выведут нас на новые горизонты понимания рассматриваемой проблематики.

Генри Уильямсон (1895–1977) — английский писатель-натуралист. В 1927 году он опубликовал свою самую известную книгу «Выдра по имени Тарка», а в 1935 году — посетил национал-социалистический конгресс в Нюрнберге. По его словам, он был потрясен движением гитлерюгенда. Это движение вдруг открылось ему в качестве предельно благородного, поклоняющегося природе, создающего нормального человека, восстанавливающего биологическую норму. Генри Уильямсон обнаружил колоссальную разницу между молодежью, живущей в лондонских трущобах, и молодежью, вставшей под знамена нацистского гитлерюгенда.

Уильямсон заявил, что Гитлер был по сути своей хорошим человеком и хотел построить обновленную правильную Германию. Потом Уильямсон подтвердил свои слова делом, присоединившись к британскому Союзу фашистов, возглавляемому Освальдом Мосли.

Генри Уильямсон устами своего положительного героя осуждал Нюрнбергский процесс, называл его несправедливым и крайне проблематичным с моральной точки зрения. И так далее.

Вот что заявляет этот самый Генри Уильямсон: «Однажды сточные воды городов очистятся, превратятся в реки и напоят землю, которая родит для людей хорошую еду; человеческий труд станет творческим и радостным. Однажды душа человека, на протяжение столетий, подавлявшаяся борьбой за выживание, ярко раскроется под полуденным солнцем».

А ты, читатель, можешь что-нибудь на это возразить? Ты, наверное, тоже хочешь, чтобы и в Темзе, и в других реках (в российских, прежде всего) плавали рыбы, чтобы эти реки были так же чисты, как в V или Х веке до нашей эры. И ты ведь тоже хочешь, чтобы человеческий труд стал творческим и радостным. Более того, наверное, ты не менее, чем Уильямсон и его последователи, подвержен очарованию лесов, холмов и долин. Ты не менее, чем эти люди, отвергаешь подавляющую борьбу за выживание. Ты не менее, чем они, отвергаешь потребительский нигилизм буржуазии.

И ты с удовольствием идешь по дороге, вымощенной благими экологическими пожеланиями. Идешь, идешь и вдруг замечаешь, что дорога ведет в фелькишевский вариант нацизма. Что теми, кто ее прокладывает, восхваляются не только кровь и почва, но и племенной инстинкт, который якобы превращает крестьянина и только крестьянина в держателя подлинно народной жизненности. Что тебя сначала призывают восхищаться холмами, лесами и долинами, а потом говорят о том, что необходимо вернуться к некоему первоначальному состоянию. И что такое возвращение обеспечивает штрассерианский биогуманизм.

А также что такое возвращение немыслимо без мобилизации средневекового арийского духа, тевтонских легенд, без возвращения к некоему естественному порядку, константы которого не укладываются ни в какие исторические сроки и существуют как альтернатива «скверне истории».

Ты идешь по дороге, вымощенной благими экологическими пожеланиями и ведущей в это самое новое фелькишество — «биогуманистическое», то есть антигуманистическое. Идешь и встречаешь по дороге людей совсем разного политического и идеологического калибра.

Вот мы уже встретили некоего Уильямсона, бегло познакомились с ним и пошли дальше. Такого же беглого знакомства заслуживает другой персонаж, еще меньшего калибра — некий Трой Саутгейт. Это британский публицист, поэт, музыкант, идеолог так называемого национал-анархизма, выведенного в качестве очередного вируса всё в той же штрассерианской лаборатории. Это не клевета, читатель, и не теория заговора. Чуть позже данное мое утверждение будет подтверждено высказываниями из самих национал-анархистов. Таких, как этот Трой Саутгейт.

Национал-анархизм зародился в 90-е годы. В его понимании нация — это фундаментальная духовно-биологическая общность. Эта общность, по мнению национал-анархистов, сложилась вовсе не в период капитализма. Национал-анархисты придерживаются примордиалистской точки зрения в этнологии. Уже интересно, правда же? Налицо всё тот же «биогуманизм» и этноплюрализм в слегка модифицированной идеологической упаковке.

Национал-анархисты утверждают, что после распада рас возникали эти самые примордиальные этно-нации, что они отражены в мифах о золотом веке, существующих у самых разных народов.

Впрочем, я не собираюсь подробно излагать здесь национал-анархическую доктрину. Я просто дам слово одному из ее создателей, этому самому Саутгейту.

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-58

17.02.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №165

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 17 февраля 2016 г.

опубликовано в №165 от 17 февраля 2016 г.

Фелькише (или фелькиш) — это националистические объединения самого разного рода, бурно формировавшиеся в Германии конца XIX — начала ХХ века. В движение фелькише входили разного рода националистические объединения, политические партии, издательства, неформальные объединения частных лиц и так называемые ферейны. То есть закрытые общества, зачастую декларировавшие свой специфический культурный, а не собственно политический характер, свою ориентацию на пение, танцы, спорт и что угодно еще.

Такие культурные общества (или ферейны) постепенно превращались, вопреки первоначальным декларациям их нейтральных спортивных, хоровых и театральных интересов, в политические клубы. Эти клубы не разрывали полностью связи со своей первоначальной деятельностью. Но постепенно эта деятельность приобретала специфически ритуальный характер. Участники ферейнов организовывали фестивали немецкого фольклора, насыщали ритуально-традиционалистским содержанием всё что угодно — от пивных фестивалей до занятий гимнастикой и альпинизмом.

Ферейны брали на себя обязательства участвовать в общих мероприятиях по особому календарю. И видели в этом свой вклад в формирование специфической немецкой идентичности. А поскольку эта индентичность должна была организовываться еще и на основе пресловутого «против кого мы будем теперь дружить?», то дружить предлагалось против католицизма и иудаизма.

Георг фон Шенерер (1842–1921) был одним из создателей идеологии, которая обосновывала, почему дружить надо именно против этих двух зол.

Шенерер — идеолог пангерманизма и немецкого национализма. Он является одним из ярких борцов против еврейского капитализма в Австро-Венгерской империи. Будучи поклонником канцлера Бисмарка и сторонником объединения Германии и Австрии, Шенерер уже к началу 70-х годов XIX века становится видным представителем немецкой прогрессивной партии. От этой партии он избирается в Императорский совет. Он становится главным оратором этой партии в парламенте. Позже, сочтя партию недостаточно радикальной, Шенерер выходит из нее и становится лидером австрийского немецкого национального движения (оно же — пангерманизм).

В конце 70-х годов XIX века Шенерер выступает с предвыборным воззванием «Моя программа», в котором заявляет: «Если не будет положен конец теперешнему положению честных ремесленников и крестьян, то обнищание не только захватит всё более широкие слои населения, но и наступит социальный переворот, по сравнению с которым пережитые до этого многие коммунистические путчи покажутся настоящей детской игрушкой».

Выступая за высвобождение немецкого ядра Австрии и за воссоединение этого ядра с Германией, Шенерер одновременно требовал возрождения древнетевтонского мира. В его изданиях месяцы указывались не по современному, а по древнегерманскому календарю, в котором нулевым годом был 113 год до н. э., когда кимры и тевтоны одержали победу над римской армией.

Шенерер пропагандировал культ языческих богов древних германцев. И — необходимость очищать национальное ядро от чуждой ему семитской крови. Он участвовал в погромах еврейских газет, привлекался за это к уголовной ответственности. Но это привлечение к уголовной ответственности лишь повышало популярность Шенерера.

Именно Пангерманская партия, возглавляемая Шенерером и окончательно оформленная в 1885 году, создала в 1894 году пангерманистское объединение фелькише-клубов. Это объединение было создано под вывеской Союза немцев. К 1900 году в новой организации было более 160 ферейнов, а количество активистов Союза немцев приблизилось к 150 тысячам. Напоминаю читателю, что речь идет об австрийской организации. С поправкой на это обстоятельство и яростно германистский характер, а также на эпоху — следует признать, что созданная Шенерером за короткий срок организация являлась очень масштабной.

В конце XIX — начале ХХ века партия Шенерера смогла получить большое влияние в австрийской части Австро-Венгерской империи. Правительство этой части империи пыталось умиротворить чехов, предоставив им определенные права по части языка, а также запрещая лицам, не знающим чешского языка, занимать административные должности на территориях с чешским населением.

Партия Шенерера разгромила это правительство, организовала гонения на чешских и иных ненемецких учителей. К несчастью для Шенерера, он и его единомышленники, так сказать, опередили нацизм. Если бы всё то же самое Шенерер раскручивал в условиях краха Австро-Венгерской империи, популярность его начинаний была бы на порядок выше. Но он умер 14 августа 1921 года, то есть через три года после краха Австро-Венгерской империи. А при наличии Австро-Венгерской империи многие его идеи воспринимались как «раскачивание имперской лодки» с использованием для этой цели немецкого национализма, раздражающего другие народы империи.

Антисемитизм Шенерера носил очень накаленный характер. Будучи врагом иудеев, заявлявшим: «Еврейская верность ненадежна, свинство в природе этой расы», Шенерер одновременно призывал к войне с Римом во всех его обличиях. Он заявлял: «Гибеллиния уйдет, Германия придет!»

Гибеллиния — это царство гибеллинов, то есть тех сторонников Священной Римской империи, для которых император был выше папы. Именно наследники гибеллинов, они же — Габсбурги, занимали венский имперский престол в момент, когда Шенерер всё это заявлял.

Главным лозунгом всех фелькише, собираемых и вдохновляемых Шенерером и его партией, была строка из стихотворения самого Шенерера: «Без Иуды, без Рима строим мы собор Германии».

Сторонники Шенерера выступали с антисемитскими законодательными инициативами, предвосхищавшими гитлеровские. Вот фрагмент из подобного закона о запрете на еврейскую иммиграцию в Австро-Венгрию: «Мы, немцы-националисты, относимся к антисемитизму отнюдь не как к такому явлению, о котором надо сожалеть или которого следует стыдиться, а, напротив, как к главной опоре национальной идеи, главному средству прогресса истинно народного мировоззрения. И потому как к величайшему национальному достижению века. Мы считаем предателем народа, дезертиром нации любого сторонника как самого еврейства, так и его партнеров и агентов... Относительно решения социального вопроса мы требуем следующего:

1) запрещения иммиграции евреев в Австрию,

2) установления особых законов для евреев, уже проживающих в стране,

3) введения особого закона против евреев, обирающих народ».

Понравившееся Гитлеру слово «фюрер» заимствовано им у Шенерера, который так называл себя. Приветствие «Хайль!» — это такое же заимствование.

Впрочем, настоящим кумиром Гитлера являлся не сам Шенерер, а его самый талантливый ученик Карл Люэгер, который, в отличие от Шенерера, был сторонником Австро-Венгерской империи и поддерживал Габсбургов. Люэгер в 1890 году, выступая в парламенте Нижней Австрии, заявил, что всех венских евреев надо посадить на корабль, увезти в открытое море и утопить. Его за это выступление носили на руках. Созданная им Партия христианского социализма (католическая — вот еще одно отличие люэгеровского начинания от начинаний Шенерера) завоевывала всё больше голосов. Люэгер был избран мэром Вены. Какое-то время австрийский император пытался заблокировать приход Люэгера на этот пост, потом сдался. Люэгер провел реформы, получившие поддержку тех слоев, к которым он обращался. Он умер в 1910 году, на его похоронах было больше людей, чем на похоронах любой высокой популярной особы.

Люэгер важен нам потому, что Адольф Гитлер выдал конкретную оценку данной фигуре в своей книге «Майн кампф». В этой книге он упрекает Шенерера за неспособность привлекать широкие массы в партию, Люэгера — за недостаточно последовательный антисемитизм и неспособность встать на расовую точку зрения. Но одновременно он заявляет: «Если бы доктор Карл Люэгер жил в Германии, его поставили бы в один ряд с самыми великими людьми нашего народа».

Надеюсь, что сообщенных сведений достаточно для того, чтобы заявление неонацистского элитного «Братства» о том, что фелькишский образ жизни должен быть само собой разумеющимся, было оценено по достоинству. Это не проходное утверждение. Это часть очень мощной и далекоидущей концепции.

Руководитель «Братства», начальник отдела личного состава РСХА, штандартенфюрер СС доктор Альфред Франке-Гирш получил от высшего руководства рейха задание собрать и обобщить все сведения о методах подпольной работы и выработать на этой основе реальную систему подпольной работы в случае поражения гитлеровской Германии. Франке-Гирш выполнил поручение. И концепция «Братства», полностью вобравшая в себя (внимание!) именно штрассеровский солидаризм, является основой ведения подпольной работы ушедшим в подполье рейхом.

В послевоенной ситуации это стало называться Германским освободительным движением, объединением Германии по федералистскому принципу, созданием великого германского или даже всегерманского рейха, ориентированного на Европу.

Уже в 1950 году Совет «Братства» заявляет о преобразовании своей организации в Германский орден, о создании орденского совета. И о создании внутреннего кольца этого ордена. С 1951 года этим орденом начинает управлять вынырнувший на поверхность Вернер Науман. Он вступил в НСДАП в 1928 году. К 1934 году стал очень высокой фигурой в том самом СА, которое разгромил Гиммлер, уничтожив, в том числе, и Грегора Штрассера. Особое покровительство Гиммлера спасло Наумана от уничтожения в «ночь длинных ножей». Но это не значит, что Науман был чужд штрассерианству, сделавшему его одной из высочайших фигур СА.

К 1938 году Науман возглавляет Имперское министерство народного просвещения и пропаганды, входит в знаменитый кружок друзей рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. После тяжелого ранения на Восточном фронте Науман возвращается в Берлин в качестве очень высокого чина СС и становится управляющим делами Имперского министерства народного просвещения и пропаганды, то есть правой рукой Геббельса. Человек невероятно энергичный, наделенный огромными физическими возможностями, Науман завоевывает всё более мощные позиции в окружении Гитлера. Гитлер в своем завещании назначает Геббельса рейхсканцлером, а Наумана — министром пропаганды. Науман — последний человек из тех, кто разговаривал с Геббельсом и его женой перед тем, как они совершили самоубийство 1 мая 1945 года.

2 мая 1945 года Науман вместе с Мартином Борманом и лидером нацистской молодежи Артуром Аксманом бежит из бункера. Он попадает в советский плен, но те, кто берут его в плен, не понимают, с кем имеют дело. Весной 1946 года Науман бежит из Восточной Германии. В конце 1951 года Науман берет в свои руки управление подпольным рейхом. А когда в 1953 году его арестовывают, то Науман фактически выходит сухим из воды.

Необходимо подчеркнуть, что создаваемые Науманом структуры («Кружок гауляйтеров», «Кружок Наумана»), проводившие в послевоенной Германии тайные встречи раз в неделю, включали в себя выдающихся деятелей рейха, втайне сохранявших ориентацию на штрассерианство. Да и сам Науман, как мы видим, тоже сохранял эту ориентацию. Как и Геббельс, к которому Науман был особенно близок.

Что же касается самого Отто Штрассера, то он, объявив в конце войны о роспуске своего «Черного фронта», еще не переехав из Канады в Германию, уже стал создавать из членов «Черного фронта» новую неонацистскую структуру, назвав ее «Союзом обновления Германии». Программные положения этого союза поразительно совпадают с программными положениями «Братства». И тут мы наталкиваемся на федерализм (в смысле объединенной Европы), на солидаризм (в духе Шенерера–Люэгера–Штрассеров), на фелькише и на специфическую экологию.

Далее началась сложная политическая игра. Уже в 1949 году неофашисты, сформировав союз «Немецкой правой партии», немецкой «Партии восстановления» и «Немецкой консервативной партии», провели в бундестаг пятерых делегатов. Тут же вступила в игру сугубо штрассеровская «Социалистическая имперская партия», она же — «Партия народного социализма», возглавляемая в числе прочих генерал-майором гитлеровского вермахта Отто Эрнстом Ремером. Это тот самый Ремер, который был командиром охранной части дивизии СС «Великая Германия». Охранные части этой дивизии подавили антигитлеровский заговор 20 июля 1944 года. Ремер в послевоенные годы неоднократно заявлял, что он гордится этим своим великим деянием.

Штрассеровцы сплетали сеть из разного рода организаций. «Братство»... «Немецкий союз»... «Немецкое сообщество»... «Союз обновления Германии»... «Немецкий социальный союз»... «Сообщество дела»... «Общество воссоединения Германии»...

Трудно даже перечислить все эти структуры, находившиеся под явным или неявным контролем штрассерианцев. В игру включается бывший боевой руководитель штрассеровского «Черного фронта», построенного в Южной Америке. Он же — руководитель штрассеровского свободно-германского движения Бруно Фрике.

Мы уже обсудили включение в эту игру Вернера Наумана и его верного соратника со времен гитлеровского бункера Артура Аксмана. Но ничуть не менее активно действовали и другие. Например, доктор Вернер Бест, бывший заместитель самого Гейдриха по суперзловещей нацистской службе безопасности СД. Натягивались всё новые и новые нити. В 1951 году Науман становится политическим советником самого Гейнца Гудериана, одного из самых популярных в среде нацистских фронтовиков гитлеровский военачальников. Под Гудериана стягивают этих самых бывших фронтовиков с тем, чтобы превратить их в политическую силу. Создаются всё новые и новые издания. Конечно же, вскоре в игру оказывается включенным пресловутый Отто Скорцени. А также фон Овен, который покинул бункер фюрера в Имперской канцелярии на два дня раньше, чем Науман, получив задание вести работу по возрождению национал-социализма.

Собравшийся штаб начинает создавать не только многочисленные печатные органы, но и некие общества — беженцев, налогоплательщиков, рыночных торговцев. Начинается адресная работа с учетом специфики каждой из немецких земель. Друзья Штрассеров и их враги начинают налаживать отношения в новых условиях.

Все более активно заявляется о необходимости консолидации Европы на основаниях этого самого фелькишевского федерализма и солидаризма. Арест Наумана, который мы уже обсуждали, фактически ничего не меняет в динамике процесса. Сплочение и усиление оставшегося нацистского сообщества продолжается. Продолжается и концептуальное перевооружение этого сообщества на основе фелькишества, солидаризма, европеизма и так далее. А в марте 1955 года в ФРГ возвращается Отто Штрассер. И рассматриваемый нами процесс вступает в новую фазу.

К формируемому штабу начинают подключаться представители фашистской элиты Италии, Испании и Португалии... Налаживаются связи с нацистской элитой, проживающей в Латинской Америке... Эти эмигранты налаживают связи с латиноамериканскими диктатурами... В общем, процесс начинает приобретать настолько глобальный характер, что диву даешься.

И вот мы подходим к главному. В 1958 году некий Вернер Хавербек создает организацию под названием «Всемирный союз по защите жизни». Идеи этого союза должна пропагандировать другая организация — «Коллегиум гуманум». Вернер Хавербек — очень крупная нацистская фигура. В 1933 году сам Рудольф Гесс назначает его начальником Имперского ведомства по содействию укреплению германской народности.

После знаменитого полета Гесса Хавербек уходит в тень и переходит на дипломатическую работу. Хавербеку в создании этого самого «Союза по защите жизни» помогают Отто фон Габсбург и принц Саксен-Кобургский и Готский Эрнст.

Итак, защита жизни. Что она собой представляет?

Защита жизни — это «единая идейная концепция».

Это программа «сохранения и установления порядков, отвечающих законам природы».

Это программа «возврата к определяемым законами жизни формам существования, при подчинении им с благоговением и самоотречением, независимо от мнимого прогресса и так называемого жизненного уровня».

Это программа «обновления и осмысления жизни в духе... естественного жизненного порядка, без высокомерия, жажды прибыли, мании величия, вырождения, эксплуатации и гибели».

Это программа действий «во имя приоритета духа, души и личности против бездуховности и пагубности».

«Союз по защите жизни» именует себя «моральной силой будущего для политики, культуры и общества». При этом жизнь понимается этим союзом как некое целостное явление (вспомним Ницше с его «над жизнью нет судьи»). Поскольку жизнь столь целостна и всеобъемлюща, то она должна стоять над узко понимаемой политикой, которая должна обеспечить именно здоровое руководство людьми в интересах живущих, именно здоровое хозяйство, именно здоровый мир между всеми людьми, народами и расами. Тут главное слово — здоровый. Какой смысл в него вкладывается?

Для рассматриваемой нами организации здоровье может быть обеспечено только построением некоей «жизненной всеобщности». То есть (внимание!) определенной окружающей среды. В эту среду включаются общественный и государственный строй, образ жизни народов, развивающийся по собственным законам жизни — во имя здоровья и защиты самой жизни.

С помощью чего всё это можно обеспечить?

В обсуждаемой концепции говорится о том, что это можно обеспечить только с помощью «биологического поворота» или же биополитики. Ну вот мы и выходим на классическое фелькишеское понятие жизни. Оно окончательно оформилось в 1968 году, а в 1964-м его попробовали применить на выборах в бундестаг, осуществив политическую разведку боем с использованием «Национал-демократической партии» Адольфа фон Таддена.

Результаты оказались достаточно скромными.

В 1969 году партия фон Таддена получает 4,3 % голосов. В ней разочаровываются, она не может переломить это разочарование.

Что же касается тех, кто провел разведку боем с использованием фон Таддена, то они никоим образом не зацикливаются на данном проходном персонаже и продолжают строить радикальную международную сеть. Во имя оптимизации этой сети и ее соединения с наиболее актуальным содержанием Отто Штрассер то создает, то распускает разного рода «социальные союзы», «союзы социалистов». В целом он, конечно же, занимается фелькишеско-фашистской европейской деятельностью. Наиболее интересным для нас продуктом этой деятельности является некое «Социально-органическое движение за порядок в Европе», функционирующее совместно с Народной партией Швейцарии и имеющее в качестве печатного органа журнал «Призыв к Европе». Что тут особо интересно? То, что речь идет о некоем социально-органическом движении. Мы вновь сталкиваемся с фелькишско-фашистской деятельностью. Но на этот раз — общеевропейской.

Штрассерианцы создают рабочие партии, солидаристские партии... Они создают молодежные организации — такие, как «Молодежь голубого орла». Эта организация заявляет о приверженности немецкому социализму независимо от марксизма и от крупного капитала. В 1969 году в «Независимую рабочую партию» штрассерианцев вступает некий Вольфганг Штраус, специальностью которого является использование национал-солидаризма против советизма.

В 1969 году Штраус выпускает брошюру «Третья революция», где говорится о солидаристских восстаниях против социализма советского образца. А также об освободительном национализме. Фактически выпуск брошюры Штрауса знаменует собой перевод процесса, организуемого рассматриваемыми штабами, в русло так называемых «новых правых».

В 1968 году к процессу подключается бывший руководитель штрассеровского «Черного фронта» в Южном Бадене Карл Йохайм-Армин. Мы видим, что штрассеровцы медленно и упорно завоевывают всё новые позиции. Армин вносит свою лепту в дело создания организаций социал-революционных националистов Европы. Эти организации создаются в Бельгии, в Италии и других странах.

В 1975 году выходит книга Гюнтера Барча, которая называется «Революция справа? Идеология и организация неофашистов». В этой книге есть глава «Мировоззрение новых правых». Барч утверждает, что это мировоззрение основано на шести столпах. И перечисляет мировоззренческие столпы.

№ 1. Биогуманизм.

№ 2. Европейская теория познания логического эмпиризма.

№ 3. Биологический тип человека.

№ 4. Этноплюрализм с янсенизмом и евгеникой.

№ 5. Освободительный национализм.

№ 6. Европейский социализм.

Тут многое нуждается в расшифровке, в том числе и адресация исследователя к янсенизму.

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-57

10.02.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №164

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 10 февраля 2016 г.

опубликовано в №164 от 10 февраля 2016 г.

Нельзя обсуждать нацистскую элиту и выявлять в ней гётефобов и гётефилов, ориентируясь только на тех нацистов, которые занимали при Гитлере те или иные высокие должности. Да, эти должности занимали Геббельс и Розенберг, формируя вокруг себя круг элитных нацистских гётефилов. Но были и другие выдающиеся нацисты, которые, солидаризируясь с Геббельсом и Розенбергом по многим вопросам, не вошли в верхушку Третьего рейха.

Один из таких нацистов — Грегор Штрассер (31 мая 1892 г. — 30 июня 1934 г.). Грегор Штрассер являлся одним из основателей и лидеров той самой НСДАП, которую привычно считают партией Гитлера. Он был убит по приказу Гитлера в так называемую Ночь длинных ножей. В отличие от Гитлера, для которого главной частью слова «национал-социализм» была первая, Грегор Штрассер никак не хотел выводить за скобки второй элемент данного зловещего слова.

Малая родина Грегора Штрассера, как и многих других видных нацистов, — Бавария. В отличие от Гитлера и большинства его ближайших соратников, Грегор Штрассер в Первую мировую дослужился до капитана. Он был награжден железным крестом первой и второй степени, то есть являлся признанным героем Первой мировой войны. Сопоставимый с ним в этом плане нацистским бонзой являлся, конечно же, Герман Геринг, тоже дослужившийся до капитана, тоже получивший высшие боевые награды и, наконец, тоже не являвшийся, как и Штрассер, представителем социальных низов, которые страдали в годы Веймарской республики от своего положения на социальном дне.

Грегор Штрассер был уничтожен одновременно с еще одним кадровым немецким офицером, героем Первой мировой войны, отпетым подонком и гомосексуалистом Эрнстом Ремом. Но если Рем, чьи штурмовики перебежали дорогу гиммлеровскому СС, был уничтожен просто как конкурент Гиммлера, то с Грегором Штрассером всё обстоит не так просто.

Штрассер рассматривал себя не как конкурента какого-то там Гиммлера, а как конкурента самого Гитлера. Оказав Гитлеру помощь в пресловутом «пивном путче», роль которого слишком часто недооценивается, Штрассер стремился воспользоваться нахождением Гитлера в тюрьме для укрепления своей роли в НСДАП.

Грегор Штрассер остался на свободе после ареста Гитлера. Будучи хозяином аптеки, то есть располагая, в отличие от многих будущих нацистских боссов, некими финансовыми возможностями и положением в обществе, Грегор продал аптеку и начал издавать в противовес гитлеровской прессе свою газету «Берлинер арбайтерцатунг» («Берлинская рабочая газета»).

Редактором этой газеты стал родной брат Грегора Отто Штрассер. Укрепив свое положение в партии, Грегор обзавелся собственным партийным секретарем. Вначале этим секретарем стал Генрих Гиммлер, но затем Грегор изгнал его (в существенной степени определив этим свою будущую судьбу). На место Гиммлера был назначен уже обсуждавшийся нами супервлиятельный в Третьем рейхе нацистский гётефил Йозеф Геббельс.

Конфликты между Гитлером и Штрассером сотрясали нацистскую партию. Но Гитлер терпел Штрассера, понимая, что только штрассеровский социализм, которому он, Гитлер, был предельно чужд, может содействовать построению подлинно массовой нацистской партии. Гитлер не осмеливался атаковать Штрассера достаточно долго. Он не атаковал его даже тогда, когда Геббельс, являвшийся в тот момент прямым рупором идей Штрассера, заявил на одной из партийных конференций НСДАП, что «мелкий буржуа Адольф Гитлер должен быть исключен из партии».

В 1926 году Гитлер поручил Штрассеру возглавить работу НСДАП по ключевому для нее тогда направлению — пропагандистскому. В 1932 году, перед выборами, от исхода которых зависела судьба Гитлера, будущий нацистский диктатор поручил Штрассеру возглавить еще и организационную работу. Гитлер и Штрассер постоянно ссорились. А когда после фактической победы НСДАП на выборах в рейхстаг глава немецкого правительства Курт фон Шлейхер предложил Штрассеру, а не Гитлеру пост вице-канцлера Германии, конфликт между Гитлером и Штрассером достиг апогея. Но это привело лишь к тому, что обиженный Гитлером Штрассер решил поправлять нервную систему и состояние здоровья в целом в Италии. И уехал туда.

Только тогда заместителем Гитлера по партии стал Рудольф Гесс. Многим казалось, что звезда уехавшего в Италию Грегора Штрассера закатывается. Но не тут-то было. Незадолго до кончины Грегора Штрассера он и Гитлер помирились. Гитлер выдвинул кандидатуру Штрассера на очень важный в рейхе и опорный для нацистской партии пост министра внутренних дел. Он вручил Штрассеру особо престижный золотой почетный знак НСДАП и партийный билет под номером 8.

Гиммлер и Геринг, обеспокоенные ростом влияния Грегора Штрассера, сделали всё возможное для того, чтобы его физически ликвидировать. Штрассер был расстрелян в тюремной камере 30 июня 1934 года. Официально было объявлено о том, что он покончил жизнь самоубийством.

В отличие от Грегора, судьба его младшего брата Отто сложилась более удачно (если так можно выразиться). Связано это было с тем, что Отто был еще радикальнее Грегора в своей критике Гитлера и потому не представлял для Гиммлера и Геринга особой опасности. Необходимо оговорить, что и Грегор, и Отто Штрассеры находились под очень серьезным идеологическим влиянием своего отца — Петера Штрассера. Который опубликовал под псевдонимом «Пауль Вегер» очень важную брошюру «Новое бытие».

Третий сын Петера Штрассера — Пауль, не столь известный, как Отто и Грегор, в своих мемуарах говорит об этом особом влиянии Петера на своих сыновей Отто и Грегора. Что же касается содержания доктрины Петера, изложенной в брошюре «Новое бытие», то Пауль сообщает нам следующее: «В этой брошюре содержатся предпосылки всей культурной и политической программы Отто и Грегора. То есть концепция национал-христианского социализма, который призван был быть разрешением всех проблем, порожденных либеральной болезнью, капитализмом и интернационализмом».

Отто входил в социал-демократическую партию Германии, был создателем университетской Ассоциации активистов социал-демократов. Но это не помешало ему вместе с братом участвовать в разгроме Баварской красной республики. Уже в 1920 году Отто выходит из Социал-демократической партии Германии, критикуя ее за измену пролетарскому делу. В том же 1920 году его знакомят с Гитлером и Людендорфом, но Отто, с восхищением относившийся к старшему брату Грегору, отказывается, тем не менее, подключиться к гитлеровскому движению.

Отто в большей степени, чем Грегор, заигрывал с частью российского большевистского движения. Он даже встречался с Григорием Зиновьевым, который занимал пост руководителя Коминтерна с 1919 по 1926 год. И который, находясь на этом посту, пытался заигрывать со штрассеровским леворадикальным нацизмом, противопоставляя его германской правой социал-демократии.

В 1924 году, когда Гитлер предоставляет Грегору Штрассеру особые полномочия по построению НСДАП на севере Германии, Отто Штрассер присоединяется к брату и становится главным идеологом северогерманского национал-социализма. Вместе с Йозефом Геббельсом Отто создает программу северного нацизма, придавая этому нацизму существенно более левый характер, нежели этого хотелось Гитлеру. Чуть позже Гитлер выводит Геббельса из-под влияния братьев Штрассеров, назначив Геббельса куратором невероятно важного для нацизма берлинского региона.

В благодарность за это Геббельс — явно по поручению Гитлера — исключает из партии особо леворадикальных друзей Отто Штрассера. Исключенным даже не позволяют выступить. Это происходит 2 июля 1930 года в Берлине на партийной конференции НСДАП. Отто Штрассера не пропускают в зал. Ориентированная на штрассеризм часть делегатов берлинской конференции уходит из зала. Отто пытается договориться с Гитлером, но поняв, что Гитлер от него отвернулся, уходит из НСДАП. Именно в силу этого, как я уже говорил, он перестает быть конкурентом для Гиммлера, Геринга и примкнувшего к ним неявного штрассерианца Геббельса.

Выйдя из НСДАП, Отто еще более активно критикует Гитлера, объявляя его ложным национал-социалистом. Впрочем, и до выхода из партии Отто занимался примерно тем же самым. В 1929 году он опубликовал «14 тезисов немецкой революции», в которых предложил достаточно глубокую ревизию гитлеризма. В программе говорилось о необходимости построения социализма, проведении глубокой национализации и одновременно о борьбе против евреев, масонства и ультрамасонства, которые «уничтожают жизнь немецкой души».

В сущности, создание этой программы и предопределило судьбу сторонников Отто и самого Отто, заявившего после 2 июля 1930 года о том, что «социалисты покидают НСДАП» и сформировавшего для полемики с Гитлером как неподлинным национал-социалистом некую организацию, названную «Боевой союз революционных национал-социалистов» или же «Черный фронт».

Сразу после прихода Гитлера к власти Отто бежит в Австрию. Затем — в Чехословакию, а затем — в Канаду. В 1955 году он возвращается в Германию и продолжает формирование так называемого штрассеризма. Особую роль в этом самом штрассеризме играет консолидация рабочих, крестьян и средних классов, недопущение конфликтов, разрушающих нацию, укрепление крестьянского начала на основе «наследования земельных участков крестьянами без права продажи».

Штрассеризм (иногда именуемый народным социализмом) предполагает также увеличение роли религии в обществе и даже построение немецкой культуры будущего на религиозной основе.

Отто вернулся в Германию как жертва нацизма и брат человека, уничтоженного Гитлером. Воспользовавшись этим, он смог немало сделать для построения неонацизма и придания этому движению специфически экологического, антииндустриального характера. Частью народной революции должна была стать экологическая (или зеленая) революция, радикально разрывающая связи общества будущего с индустриальным прошлым.

Отто Штрассер вплоть до смерти в 1974 году активно занимался развитием «нового» национал-социализма, как бы не оскоромившегося гитлеризмом и даже пострадавшего от него. На самом деле этот как бы «новый» национал-социализм (он же — штрассеризм) прекрасно взаимодействовал с классическим гитлеризмом вплоть до «ночи длинных ножей». Да и после «ночи длинных ножей» в нацистском Третьем рейхе это направление... Впрочем, о том, как складывалась судьба этого направления в нацистском Третьем рейхе после «ночи длинных ножей», поговорим чуть позже... А сейчас поговорим о том, как складывалась судьба нацизма после 1945 года. То есть о неонацизме и его штрассерианском катализаторе.

Вплоть до середины 70-х годов неонацизм казался обитателям Европы совокупностью идиотских кривляний каких-то недобитых монстров, являющихся реликтами гитлеровского прошлого и не более того.

Потом пришлось пересматривать это отношение в связи с целой серией взрывов, организованных неонацистами в Европе, в связи с разоблачением неонацистской (и отнюдь не реликтовой) «Военно-спортивной группы Гофмана», в связи с деятельностью «Группы действия национал-социалистов» Кюнена, в связи с громко заявившей о себе «Германской гражданской инициативой Редера», в связи со зловещей военизированной крупной политической организацией «Серые волки», в связи с деятельностью неонацистской псевдомасонской ложи «Пи-2» и так далее.

«Военно-спортивная группа Гофмана» — это очень крупная неонацистская вооруженная преступная группировка, бурно развивавшаяся в ФРГ в период с 1973 года по 1980 год и как бы разгромленная после этого.

Ее создателю, Карлу-Хайнцу Гофману, в 1945 году было восемь лет. Он боготворил Гитлера и все его деяния. В деятельности своей организации он копировал и НСДАП, и его СА (то есть штурмовые отряды), и, разумеется, СС. Гофман одинаково ненавидел США и СССР, деньги он получил от ультраправого немецкого политика Герхарда Фрея, создателя масс-медийного холдинга и партии «Немецкий народный союз».

Устраиваемые группой Гофмана погромы и хулиганские выходки лишь подымали авторитет группы в соответствующих кругах. Но в 1980 году Гофман перешел к так называемой стратегии прямого действия. Сначала член его группы устроил взрыв на профсоюзном фестивале в Мюнхене. Погибло 13 человек, в том числе и сам террорист. Потом был убит Шломо Левин, один из руководителей еврейской общины Нюрнберга. Поскольку убийца, принадлежавший к руководству группы Гофмана, сбежав, покончил с собой, доказать причастность группы к этому убийству не удалось. Хотя причастность была достаточно очевидной.

Потом — в том же 1980 году — группу Гофмана стали подозревать в причастности к взрыву вокзала в Болонье. А затем — уже в 1981 году — Гофман был арестован за нападения, акты вымогательства, за хранение оружия и взрывчатки и так далее. Лишь в 1984 году состоялся суд над Гофманом, приговоривший его к 9 годам и 6 месяцам тюремного заключения. Гофман был освобожден досрочно в 1989 году.

Он построил прочные отношения с Национал-демократической партией и новыми радикальными правоэкстремистскими террористическими группами. Неонацисты называют его «вторым Ремом». Выйдя из тюрьмы, Гофман занялся всё тем же штрассерианством — то есть активным вовлечением в неонацизм разного рода экологической проблематики.

Судьбу данной группы и аналогичных организаций трудно понять без учета той реальной ситуации, в которой неонацизму приходилось обеспечивать свое выживание. Проще всего, конечно, было просто создать после 1945 года некую новую партию с новым названием, в которую вошли бы люди, по-настоящему верящие в гитлеровский национал-социализм. И такая партия была создана. Она называлась «Социалистическая имперская партия». Но в 1952 году ее запретил Конституционный суд ФРГ, сославшись на то, что налицо слишком решительное сходство между этой партией и НСДАП.

Через двенадцать лет после закрытия «Социалистической имперской партии» была создана «Национал-демократическая партия Германии», которая постоянно — и с избыточной для нацистских радикалов осторожностью — сигнализирует о своей преемственности по отношению к той же НСДАП. Эта осторожность вызывала и вызывает у неонацистских радикалов презрение, побуждающее к созданию более активных и накаленных организаций. Одна из них — группа Гофмана, которую мы обсудили. Другая — начинание некоего Герхарда Лаука, призвавшего к восстановлению подлинного неонацизма и в достаточной мере преуспевшего в 70-е годы. Третье — начинание Михаэля Кюнена, группа которого была разогнана, после чего лейтенант Кюнен, уволившийся из бундесвера, создал «Фронт национальных социалистов».

Фактически параллельно с этим действовали «Народное социалистическое движение Вильгельма Буссе», «Национал-революционный рабочий фронт». Что касается Кюнена, то он был особо упорным возродителем неонацизма, обладающем способностью к различного рода мимикрированию. А также к порождению дочерних организаций — таких, как созданная другом Кюнена Кристианом Ворьхом уже в начале 90-х годов организация «Автономные правые». Затем тот же Ворьх создает организацию «Свободные националисты». В общем-то, к настоящему моменту уже очевидно, что речь идет о большой сети небольших организаций, обладающей и гибкостью, и достаточной управляемостью, и способностью к развитию политических концепций, их приспособлению к существующей ситуации.

С каждым годом всё большее подтверждение получает концепция, согласно которой как минимум большинство этих мелких структур является частью большой неонацистской организации «Гладио». В эту же организацию входят большие и широко известные неонацистские организации — такие, как турецкие «Серые волки» и пресловутая псевдомасонская ложа «Пи-2». Эти организации слишком хорошо известны для того, чтобы давать краткие сведения по поводу их структуры и деятельности.

Данные по поводу всех этих неонацистских начинаний я привожу именно в связи с тем, что относительно мелкий масштаб большинства из них долгое время побуждал очень и очень многих отмахиваться от угрозы второго пришествия некоего нового нацизма.

Между тем мелкие группы, состоящие из людей, боготворящих нацизм, но не имеющих с ним непосредственной связи хотя бы по причине своего возраста и вытекающей из него биографии, находятся под опекой организаций более крупных и более закрытых. Таких, как «Де Шпинне» и «ОДЕССА». А также «Брудершафт» и так далее. В эти организации, изначально состоявшие из людей, имеющих элитно-нацистскую биографию, реальные заслуги перед Третьим рейхом и другими преступными фашистскими государствами, в последующем принимались только очень мощно зарекомендовавшие себя представители молодежи.

Вооружившись таким пониманием архитектуры неонацизма, можно возвратиться к Штрассерам и их последователям. Один из таких последователей — зять Грегора Штрассера доктор Альфред Франке-Гирш. Франке-Гирш вышел из НСДАП вместе с Отто Штрассером 4 июля 1930 года. Еще до Отто Штрассера он, по заданию «Черного фронта», переехал в Австрию под фамилией Хильдебранд. В Австрии этот самый Хильдебранд активно формировал структуры «Черного фронта» и издавал орган этого самого «Черного фронта» — «Черный посланник».

Затем Хильдебранд вместе с Отто переехал в Прагу. И там тоже проявил немалую активность в формировании штрассеровского «Черного фронта» и его печатного органа («Дойче революцион»). Далее Франке-Гирш начинает выстраивать отношения с агентами гестапо и вербовать представителей «Черного фронта», превращая их в агентуру гитлеровского гестапо. После чего Франке-Гирш возвращается в Берлин, как все считают, передает в гестапо список членов «Черного фронта» и начинает делать бурную карьеру у самого Гиммлера. Он становится высоким чином СС и аж начальником отдела личного состава Главного управления имперской безопасности.

Именно Франке-Гирш после Второй мировой войны начинает формировать элитную нацистскую организацию «Братство» («Брудершафт»). Его партнером в деле создания «Братства» является бывший командир дивизии СС «Великая Германия» Хассо фон Мантейфель. В организацию входят бывшие гауляйтеры из числа тех, которые ориентировались на «Черный фронт» и семейство Штрассеров.

Сформировавшись, «Братство» стало претендовать на системообразующую роль в создании военных и разведывательных аппаратов ФРГ и ряда других стран, включая страны Латинской Америки. А также на роль посредника в отношениях между новыми радикальным неонацистскими организациями и сохранившими нацистское мировоззрение представителями сверхкрупного бизнеса.

Одна из таких организаций — пресловутый гамбургский «Клуб господ». «Братство» стремилось к созданию твердого германского ядра некоей будущей европейской армии. Вот одно из заявлений, сделанных «Братством» в сентябре 1950 года: «Мы, бывшие солдаты и боеспособные немцы, заявляем: мы осознаем тот час опасности, который начался в Европе. Высшим законом наших действий всегда будет сохранение Европы. Мы готовы предоставить себя в распоряжение европейских вооруженных сил, которые будут созданы объединенной Европой, где все народы будут равноправны».

Как мы видим, от откровенного германоцентризма «Братство» переходит к европоцентризму, становящемуся одним из важных слагаемых сильно отредактированного нацизма, приспособленного к принципиально новой послевоенной ситуации.

В 1959 году «Братство» заявляет: «Братство» рассматривает... новый порядок в Европе как наиболее важный момент. А предпринятые до сих пор с союзнической стороны шаги считает совершенно недостаточными и продиктованными ложными взглядами. Ибо национализм европейских государств остается всё еще неопределенным и на этом пути преодолен не будет. «Братство» стремится к объединению европейских народов, а не государств, в одну нацию. Причем сохранение собственно фелькишского образа жизни считает само собой разумеющимся».

Мы уже рассмотрели то, что касается идеологии «почвы и крови» в ее догитлеровском варианте. Мы уже проследили линию, тянущуюся от Эрнста Морица Арндта к Вильгельму Генриху Рилю, а от него — к Эрнсту Геккелю и преднацистскому элитному обществу «Туле». Мы уже назвали эту линию — линией фелькише. Поскольку после чудовищной катастрофы, порожденной этим самым фелькише, оно вновь заявляет о своих далекоидущих намерениях, стоит поговорить о нем чуть-чуть поподробнее.

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-56

03.02.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №163

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 03 февраля 2016 г.

опубликовано в №163 от 03 февраля 2016 г.

Мы уже обнаружили, что в германском нацизме существовала, если можно так выразиться, особая партия гётефилов. И что в эту партию входил даже Альфред Розенберг, один из наиболее влиятельных членов и идеологов НСДАП, казненный 16 октября 1946 года по приговору Нюрнбергского суда.

Мы установили также, что в эту же партию входил аж сам Йозеф Геббельс, которому Адольф Гитлер передал в момент смерти свои высочайшие разнообразные полномочия.

Но сейчас поговорим о Розенберге, чьи восхваления Гёте мы уже обсуждали. Но одно дело обсуждать восхваления, а другое дело — вчитываться в отвратительный, но далеко не бессмысленный текст главного произведения этого самого Розенберга «Миф ХХ столетия. Оценка духовно-интеллектуальной борьбы фигур нашего времени».

Поскольку концентрация идиотизма в нашей жизни непрерывно нарастает и проявляется, например, в том, что антифашистскую выставку уральские высокостатусные идиоты запрещают потому, что там говорится о фашизме, то можно любое обсуждение нацистских мерзостей объявить пропагандой фашизма. В том числе и обсуждение реального содержания тех или иных положений книги Розенберга.

Идиотам, натолкнувшимся на эти мои обсуждения, сообщаю, что на планете осталось не так уж много людей, ненавидящих нацизм, Гитлера, Гиммлера, Розенберга, Геббельса и так далее так, как их ненавижу я.

Сообщив об этом и искренне понадеявшись, что идиоты до этих моих рассуждений не доберутся, а добравшись, их не осилят, продолжу рассмотрение мерзкой, но далеко не бессмысленной книги Розенберга.

Вторая часть этой книги называется «Любовь и честь». В седьмом разделе этой второй части обсуждаются:

а) Гёте, которого автор сопоставляет с Эккехардом, он же — известный немецкий мистик XIII века Мейстер Экхарт;

б) соотношение сознания и действия;

в) отношение к этому соотношению Людвига ван Бетховена;

г) Люциферова победа над миром.

Можно быть исчадием ада и при этом совершенно не обязательно быть дураком. Альфред Розенберг — патентованный мерзавец, но он отнюдь не дурак. Он сразу же фиксирует то, что большинство специалистов по Гёте фиксировать не хотят. А именно — потрясающую способность Фауста приобщаться к духу Природы (не к духу ли Земли, который мы уже обсуждали?). Причем с особой силой Фауст приобщается к этому духу сразу после того, как осуществляет с помощью Мефистофеля очередную крупную пакость. Чем крупнее пакость — тем глубже Фауст припадает к очищающему природному началу. И чем глубже он припадает к этому началу, тем сильнее воспламеняется желанием совершить очередную пакость — большую, нежели предшествующие.

Моя мать дружила с советским известным гётеведом Николаем Николаевичем Вильмонтом. Николай Николаевич мог устно высказывать свои соображения по поводу таких перескоков Фауста от пакостных действий к очищающим (а точнее — возбуждающим) медитациям. Но он не писал об этом. Ибо советское литературоведение в силу определенной идеологичности делало акцент на гуманистическом начале творчества Гёте. Это литературоведение и в Достоевском обнаруживало только гуманистическое начало. Если бы оно постаралось, то оно к нему бы свело и творчество Ницше.

Я неоднократно пытался найти яркие и простые истории, способные образно раскрыть эту черту нашего блестящего советского литературоведения. И почему-то в качестве такой яркой простой истории всегда мне приходил на ум рассказ одной моей соратницы о том, как ее маленькая дочь отреагировала на встречу с реальным скелетом динозавра, показанным в московском Палеонтологическом музее. До этой встречи дочь моей соратницы была знакома с динозаврами по мультипликационным фильмам. А тут она увидела скелет огромного чудовища с раскрытой пастью, злобным оскалом и могучими зубами, явным образом предназначенными для пожирания всего живого. Придя из музея, дочь моей соратницы переживала опыт этого знакомства. И упорно говорила: «Правда ведь, динозаврик добрый?» «Конечно, добрый», — отвечала мать своей малолетней дочери. И правильно делала.

Но когда не маленьким детям, а целому народу всё время говорят, что и Гёте «добрый», и Достоевский «добрый», то последствия подобного «одобривания» весьма непростых фигур могут быть весьма негативными. Достоевский беспощадно истреблял современный ему — то есть буржуазный — гуманизм. Истреблял ли он гуманизм как таковой — вопрос открытый. Можно сказать, что он этот самый гуманизм испытывал. То есть рвал беспощадно своими художественными клыками, приговаривая: «Если уцелеешь, то ты есть, а если не уцелеешь, то ты фальшивка, и тогда какого черта ты нужен?»

Но можно сказать, что и Ницше таким же образом испытывал гуманизм. Только рвал его при этом еще более беспощадно, чем Достоевский. Русский философ ХХ века Лев Шестов написал по поводу этого очень неглупую книгу «Достоевский и Ницше».

В конце концов, можно сказать, что «динозаврик», показанный маленькому ребенку, добр постольку, поскольку он испытует жизненную силу малых сих, приговаривая: «Если я вцеплюсь в тебя своей чудовищной пастью, и ты уцелеешь, значит, ты жизнеспособен. Вот ведь какой я добрый — выявляю жизнеспособное. Значит, служу делу восхваления жизни, то бишь, по большому счету, являюсь одним из самых гуманистических существ на планете». Сходите в Палеонтологический музей, посмотрите на это существо. И убедитесь, что именовать его гуманистическим можно только при очень богатом и наивном детском воображении. Ну так вот, Гёте ничуть не более гуманистичен, чем динозаврик, которого мы только что обсудили. Но признать этого советское гуманистическое литературоведение не могло. И мировое гуманистическое литературоведение признать этого тоже не могло. Вот ведь Томас Манн маневрирует, отвечая на вопрос, гуманист ли Гёте. Мол, конечно, гуманист, но при этом оперся на пустоту.

А может ли гуманист опереться на пустоту? Ах да, забыл. Гуманист это делает для того, чтобы испытать прочность гуманистического проекта. Ну, так тогда и Гитлер эту прочность испытывал.

Никоим образом не приравнивая испытание гуманизма, которое осуществляли великие художники, к гитлеровским мерзостям, считаю необходимым признать очевидную нелепость обнуления всего антигуманистического в творчестве художников такого масштаба, как Гёте или Достоевский.

Повторяю, причины подобного обнуления очевидны. Гуманист-литературовед видит негуманистическое в творчестве того или иного гения. Но поскольку над ним довлеет знаменитое «Гений и злодейство две вещи несовместные», то он рассуждает так: «Либо имярек — не гений, либо он не сопричастен никакому злодейству. Я вижу, что он гений, значит, он не сопричастен никакому злодейству. И даже если я вижу, что он сопричастен этому самому злодейству, то я никогда этого не признаю. Потому что надо мною довлеет это либо-либо. И если я от него откажусь, то рухнут фундаментальные опоры моего мировоззрения. А я не хочу, чтобы они рухнули».

Не буду обсуждать правомочность подобного подхода. Скажу лишь, что для гуманистических литературоведов этот подход является чем-то крайне существенным. А для антигуманистических литературоведов, к которым относится Розенберг, этот подход абсурден. Кроме того, гуманистические литературоведы не хотят обнаруживать антигуманистическое начало у тех или иных гениев, которых они исследуют, а антигуманистические литературоведы очень хотят обнаружить именно это начало у тех гениев, чьим творчеством они занимаются. А поскольку Розенберг даже не литературовед, а идеолог, то он является как бы неким аппаратом, сооруженным для обнаружения антигуманистичности, настроенным, образно говоря, на антигуманистические частоты.

Для каких целей аппарат создан, на какие частоты он настроен... От этого зависит успех в предприятии под названием «обнаружение реального антигуманистического содержания в творчестве того или другого гения». Да, не спорю, можно грубо навязать гению-гуманисту антигуманистическое содержание. Чем и занимались многие нацистские ремесленники от литературоведения, анализируя Шиллера или Гельдерлина. Но Розенберг — не такой ремесленник. Он умный злой негодяй, ищущий антигуманистическое содержание в творчестве тех, у кого оно есть. И восхищающийся именно этим содержанием.

Так давайте используем аппарат под названием «Розенберг» для обнаружения тех частот и слагаемых в творчестве Гёте, которые можно обнаружить только с использованием такого аппарата. И нельзя обнаружить с помощью использования аппарата под названием «советское литературоведение», а также аппарата под названием «мировое гуманистическое гётеведение».

Повторяю еще раз, нацистские пропагандисты-дуболомы могут навязать нужное им антигуманистическое содержание кому угодно. А нацистские тонкие исследователи-мерзавцы, будучи настроенными на мерзость, эту мерзость не конструируют, а выявляют. Так что же выявляет Розенберг? Он утверждает, что «вся жизнь Гёте была раскачиванием между двумя мирами; когда один угрожал полностью захватить его, то он убегал в другой».

Что же это за два мира? Один из этих миров — это мир чувства. Другой — это мир деятельности. Погрузившись в чувства (например, в очистительный диалог с природой), Фауст, раскачивающийся, как и Гёте, между двумя мирами, набирает энергию для действия. Розенберг прямо говорит, что Гёте, как его герои, «насыщается чувствами». Добавим к этому, что, насытившись этими самыми чувствами (я бы прямо сказал, что насосавшись, как клоп), герой уходит из мира чувства в мир действия и, например, растлевает Гретхен. Проявив успешность в мире действия и растратив в этом мире энергию, Фауст возвращается назад в мир чувства, где этой энергии набирается.

Розенберг навязывает такое параллельное существование и Леонардо да Винчи, и Бетховену, и Микеланджело. Но им-то он всё это навязывает — кому-то совсем необоснованно, а кому-то с минимальной степенью обоснованности. А Гёте он это не навязывает. Он, будучи чутким к этому и падким на это, в Гёте это УЛАВЛИВАЕТ.

Розенберг пишет: «Германская динамическая сущность нигде не выражается в бегстве от мира, а означает преодоление мира, борьбу».

Далее он подчеркивает, что данная борьба осуществляется «двояким способом»: «Религиозно-художественно-метафизическим и дьявольски эмпирическим». Начав восхвалять дьявольски-эмпирический именно германский, нордический способ преодоления мира, Розенберг говорит «прости-прощай» надписям «С нами Бог!» на пряжках нацистских ремней. Он тем самым фактически говорит «С нами Дьявол». То есть он вообще «с нами», говорит данный нацистский идеолог. Но он особенно с нами, когда мы эмпиричны, то есть когда мы завоевываем мир реально, а не художественно фантазируем на тему этих завоеваний.

Розенберг пишет, что ни одна раса, кроме нордической, не рассылала по земному шару исследователей, «которые были бы не только изобретателями, но и в истинном смысле слова открывателями... То есть людьми, которые преобразовывали открытое ими в картину мира». Это делала только нордическая раса. «Были открыты самые глухие континенты, самые холодные полюса, тропические девственные леса и самые голые степи, самые отдаленные моря и самые скрытые реки и озера и преодолены самые высокие горы».

Начав восхвалять нордическую расу, Розенберг уже в следующем абзаце приравнивает ее к расе европейской, ставя знак равенства между двумя понятиями — «нордическая раса» и «Запад». Вот что он пишет: «Стремление большого количества представителей всех времен и народов облететь всё пространство только в европейцах стала силой, которая привела к изобретательству».

Ну, привела и привела, скажет читатель. Но Розенберг-то считает, что в европейцах, то есть в представителях Запада, сила, которая привела к изобретательству, была дьявольской. И он восхваляет это. Он пишет: «Тот, кто в автомобиле, в железнодорожном экспрессе не чувствует дьявольскую силу, преодолевающую пространство и время (тут явно дьявольское берется со знаком плюс, не так ли? — С. К.), кто не чувствует внутри машин и железных изделий во взаимодействии тысячи колесиков биения пульса эмпирического преодоления мира (то есть дьявольского начала — С. К.), тот не понял одной стороны германско-европейской души и потому никогда не поймет другой ее стороны — мистической».

Дьявольско-эмпирической стороной со знаком плюс Розенберг называет всю западную цивилизационную мощь, восхваляя ее за это дьявольское начало. А мистической стороной он называет ту культуру, которая подталкивает западную историческую личность к проявлению цивилизационной мощи. То есть к обнаружению и утверждению своего дьявольского начала.

Говоря об этой «двухтактности» (подпитаться в культуре и метафизике — реализоваться в действии), Розенберг пишет: «Стоит вспомнить о том, как столетний Фауст внезапно воскликнул: «Несколько деревьев, не принадлежащих мне, портят мне владение миром». Подкрепив восхваление дьявольски-эмпирического начала этой цитатой из «Фауста», Розенберг поясняет, в чем состоит, по его мнению, содержание этой цитаты. Он пишет: «Здесь (то есть в приведенной выше цитате из «Фауста» — С. К.) говорит не жадность, желающая использовать собственность на свое благо, а стремление хозяина, «который в повелевании находит блаженство».

Обнаружив в «Фаусте» в качестве системообразующего начала это самое повелевание как блаженство (то есть метафизику воли к власти), Розенберг не может не признать, что такое отношение к блаженству является не божиим, а дьявольским. Он это признает. Признавая, восхваляет (вот вам и «С нами Бог!»), а восхваляя, начинает заметать следы. Он пишет: «Следует сделать различие между дьявольским и сатанинским. Сатанинское характеризует моральную сторону механического преодоления мира. Она диктуется чисто инстинктивными мотивами. Это еврейская точка зрения на мир. Дьявольское — это борьба за покорение материи без субъективного преимущества в качестве движущего мотива как предпосылки. Первое (по Розенбергу, еврейско-сатанинское — С. К.) берет свое начало в нетворческом характере, ничего, следовательно, не найдет, то есть не откроет, а также по-настоящему не изобретет; второе подчиняет себе законы природы, с помощью законов природы проникает в ее тайны и строит заводы, чтобы подчинить себе материю. То, что дьявольское преодоление мира может легко перейти в сатанинское, нетрудно понять».Опираясь на это понимание, Розенберг выводит из него неизбежность торжества негативного еврейского сатанинского начала в случае, если позитивное дьявольское немецкое начало потерпит поражение. И говорит о том, что именно поражение дьявольского позитивного немецкого начала в Первой мировой войне привело к торжеству негативного еврейского сатанинского начала.

Обсуждая в другом разделе той же книги расовый идеал красоты, Розенберг пишет: «Большая вина всей эстетики XIX века заключалась в том, что она не опиралась на произведения художников, а разбирала их слова. Она не заметила, что восхищение Гёте формально хорошим Лаокооном — это одно, а его восхищение существом деятельности Фауста — это совсем другое. Что германский инстинкт Гёте был слишком сильным. И что его творчество почти всю эллинскую культуру, что для нас является определяющим, уличает во лжи».

Что здесь представляется важным? Что Розенберг своим тонким антигуманистическим нюхом улавливает одну существенную особенность творчества Гёте — отрицание этим художником ПОЧТИ ВСЕЙ эллинской культуры. Розенберг же так и говорит — «почти всей». Но когда говорят «почти всей», то надо указать на разницу между этим «почти» и «всей» античной культурой. Гёте в «Фаусте» не отрицает Матерей. Он не отрицает дух Земли. Он не отрицает кабиров и прочих доолимпийских божеств. Он не отрицает раннюю средиземноморскую хтонику. Он считает вполне справедливым протягивание нити от этой хтоники к «Фаусту» и ко всей западной цивилизации. Всю остальную гуманистическую эллинскую культуру Гёте отрицает. А хтонически-антигуманистическую не отрицает.

Тут ведь дело не в том, что Розенберг навязывает свою трактовку творчества Гёте. Тут дело в самом этом творчестве, которое упивается Матерями, пустотой, духом Земли, кабирами и всеми остальными ранними средиземноморскими (да и общемировыми) религиозно-культурными элементами, не вписывающимися в зрелую античную гуманистическую систему. Но прекрасно вписывающимися в систему другую — гораздо более древнюю, сочетаемую со специфическим хтоническим матриархатом, созвучную крито-минойскому (вот уж древнее некуда) и пеласгическому началу.

Приглядимся к тому, с какой силой тянется к подобному началу и Гёте.

Вспомним, что к этому же началу тянулся и Вергилий. Которого мы изучали именно для того, чтобы обнаружить подобную тягу.

Осознаем, что Гёте и Вергилий фактически одинаково тянутся к этому началу, откликаясь на его фундаментально-антигуманистический зов.

Что к этому же началу тянется древний Рим Октавиана и его предшественников, то есть то, от чего произошла современная западная цивилизация. Ведь и Гёте, при зрелом размышлении, сопрягает немецкий дух именно с Римом, а не с Грецией, а Рим сопрягает с тем же, с чем и Вергилий, — с пеласгизмом, крито-минойскостью, троянством. То есть со всем тем, что античной зрелой Грецией отрицалось. И что в силу этого отрицания стало подыматься на щит Древним Римом, желающим построить свою идентичность на основе отрицания классической греческой идентичности и утверждения чего-то такого, что древнее этой классической греческой идентичности.

Розенберг пишет: «Исходный пункт нашей расчлененной эстетики был неверным, поэтому она не могла дать глубоких результатов. Она не помогла нашей сущности (нацистско-немецкой сущности — С. К.) прийти к светлому сознанию (под светлым имеется в виду гитлеровское — С. К.), она не давала своими действиями направления (нацистского, разумеется — С. К.), она вместо этого подходила с неопределенными или только с греческими — часто позднегреческими — мерками к искусству Европы».

Вот вам опять — о недопустимости позднегреческих мерок. Допустимы для Розенберга только иные, раннегреческие, мерки, воспеваемые Гёте. То есть Матери, пустота, хтоника, кабиры и ко., дух Земли и так далее.

С чем мы имеем в данном случае дело? С личным мнением конкретного идеолога? С официальной нацистской идеологией? Или же с чем-то, идущим из донацизма в нацизм и напрямую связанным с уловленным Розенбергом гётевским, очень непростым, природолюбием. Природолюбием, никоим образом не сводимым к обычному умилению красотами природы. Природолюбием, тесно связанным и с Матерями, и с пустотой, и с хтоникой, и... и... и...

Немецкий историк, поэт, публицист и политик Эрнст Мориц Арндт родился 26 декабря 1769 года и умер 29 января 1860 года. Напомню, Гёте родился 28 августа 1749 года и умер 22 марта 1832 года. Арндт тем самым — младший современник Гёте. Он призывал немецкий народ бороться с Наполеоном Бонапартом, вынужден был поэтому бежать — сначала в Швецию, а потом в Россию. Он предлагал прусскому королю Вильгельму стать императором Германии. Он был членом Франкфуртского национального собрания и так далее.

Но нас здесь интересует не это. А то, что Арндт страстно отстаивал особые права Матери-Природы и особую связь этой самой Матери с нордической расой, постоянно разрушаемой злыми силами через урбанизацию, посягновение на Мать-Природу и прочее.

Злой силой для Арндта были, прежде всего, евреи. Славяне, правда, тоже, но евреи — в первую очередь. В своей известной «Речи о мире» Арндт убеждает немцев, во-первых, в том, что они — «пуп» и «сердце» Европы. Во-вторых, в том, что войны нужны, ибо без них «мы погрузимся в ничтожность, изнеженность и лень». В-третьих, в том, что дабы во всё это не погрузиться, немцам надо вернуться во времена великих языческих германцев, этих благородных варваров. В-четвертых, в том, что разрыв связи нынешних немцев с этими варварами осуществила, совершив преступление, классическая литература.

Арндт пишет: «Мы дали себя убаюкать и обмануть лжеучениями о чувствительном гуманизме и филантропическом космополитизме (так возвышенными иностранными словами называют это убожество), будто военной доблести мало, будто храбрость слишком отважна, будто мужественность тупа, и стойкость тягостна; полулень и бабские добродетели выставляются нами как высочайшие жизненные образцы — потому мы и ищем тщетно те прежние достоинства».

В 1813 году Арндт сочинил «Катехизис для немецких солдат и воинов, наставляющий, каким должен быть христианский воин, и как ему во имя Бога идти на битву». Этот катехизис в 1942 году был вновь опубликован нацистами и распространялся полевой почтой среди солдат вермахта. Кто и почему этим занимался, обсудим позже. А сейчас ознакомимся с еще одним высказыванием Арндта: «С давних пор зародыш великого и доброго был заложен в германском народе, как в некоторых народностях заложен зародыш низменного и дурного».

Убедившись в том, что народами, в которых заложен зародыш низменного и дурного, по Арндту, являются евреи и славяне, мы рассмотрим особый, раннеэкологический, аспект творчества Арндта и установим, что немцы считают Арндта одним из первых экологов-природолюбов. Арндт протестовал против вырубки лесов... Он утверждал единение настоящего немца с природой... Он настаивал на том, что природолюбие и торжество тевтонской расовой чистоты связаны вместе... Он утверждал губительность для тевтонской расовой чистоты еврейского, славянского и даже французского начала. Словом, он был предтечей нацистских теоретиков «крови и почвы», восхвалявших Гёте.

Дело Арндта продолжил немецкий культуролог и публицист Вильгельм Генрих Риль (1823–1897), которого тоже считают одним из родоначальников радикального экологизма и расизма одновременно. В своем эссе «Поле и лес», написанном в 1853 году, Риль писал: «Мы обязаны сохранить лес не только для того, чтобы наши печи не остыли зимой, но и для того, чтобы пульс жизни народа оставался и продолжал биться тепло и радостно, чтобы Германия осталась немецкой».

Риля справедливо считают одним из основателей аграрного романтизма и антиурбанизма. Одновременно с этим его столь же справедливо считают если не одной из предтеч нацизма, то, как минимум, вдохновителем того народного движения (фелькише), которое явно было почвой для нацизма.

Фелькише было особой реакцией на индустриализацию и урбанизацию Германии. Страстное желание вернуться к природе, мечта о чистоте природы (вспомним особые мечтания об Аркадии у Вергилия и его последователей, гётевскую тягу к природе и так далее) соединялись с ненавистью к разрушителям природы, создателям городской кровосмесительной урбанистической цивилизации. Такими разрушителями, конечно же, были для данных протоэкологистов «зловещие еврейские заговорщики».

Но всё бы это оставалось протоидеологическим бульоном и не более того, если бы не Эрнст Геккель (1834–1919). Этот очень крупный немецкий естествоиспытатель и философ, автор терминов «питекантроп», «филогенез» и «экология», главный популяризатор Дарвина, разработал на основе дарвинизма весьма специфическую философию, названную «монизмом». В ней сочетались любовь к Матери-Природе, превращенная Геккелем в полноценный экологический холизм, и доктрина фелькише с ее превосходством нордической расы, расовой евгеникой и всем, что этому сопутствовало.

Геккель, проклинавший с предельной яростностью евреев, создавших Баварскую советскую республику, стал одним из главных донацистских идеологов расизма, национализма и империализма. В конце своей жизни этот крупный ученый решил вступить в пресловутое общество «Туле», войдя тем самым в круг создателей реального оккультно-нацистского эзотеризма. И Геккель, и его последователи (Хентшель, Бельше, Вилле, Франсэ) настаивали на том, что нормальное человеческое общество должно опираться на законы естественного отбора. То есть на природную целесообразность. Преувеличение роли человека (так они называли гуманизм) они считали губительным предрассудком. Лига монистов, созданная Геккелем, предложила некие законы жизни (Lebensgesetze), предполагающие единство природного и социального порядка. Борьба за единство почвы и крови тем самым получила научное обоснование. Она родилась до нацизма и продолжилась после его разгрома. Связь всего этого с гётевскими двумя мирами — в их уже обсужденном нами розенберговском понимании — увы, достаточно очевидна.

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-55

27.01.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №162

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 27 января 2016 г.

опубликовано в №162 от 27 января 2016 г.

Фреска. Фрагменты. Крит. Греция. Ок. 1600 г. до н.э.

Я попытался проследить, куда именно тянется некая смысловая тропинка, исходным пунктом в которой является фраза гётевского Мефистофеля «кровь есть особый сок». Такое микроисследование не может не превращаться в обсуждение множества биографий. А также множества идей, поскольку каждый обладатель биографии так или иначе связан с определенными идеями.

Теперь, после того как данная тропинка привела нас и к Матерям из «Фауста», и к тем античным, крито-минойским, матерям, к которым явным образом адресует нас автор Фауста, можно уже в другом, более быстром темпе пройти по той же тропинке, не останавливаясь на каждой очередной вехе, не обсуждая каждую — уже обсужденную — биографию и не снабжая эти биографии комментариями идейного свойства.

Двигаясь в ином темпе по данной смысловой тропинке, уплотняя до предела уже проведенное нами (хотя и не завершенное в полной мере) микроисследование, мы обнаруживаем, что фигура Гёте и гётевский «Фауст» были культовыми, например, для не потерявших свое значение антропософов школы Рудольфа Штайнера.

И что особо культовыми для самого Штайнера и его последователей были слова Мефистофеля про кровь как особый сок.

Сделаем заметку на полях: столь же культовыми являлись и эти слова, и «Фауст», и личность Гёте для самого (не побоюсь этого слова) влиятельного на сегодняшний момент постфрейдистского психоаналитического направления, связанного с Карлом Юнгом. Позже мы это обсудим подробно. Здесь же важно осуществить то, что называется калибровкой явления. Если и Юнг, и Штайнер, и их последователи особым образом центрированы на Гёте, его Матерях, теме крови и всём прочем, то обсуждаемые нами смысловые эксцессы никак не являются микроскопическими.

Исследуя обнаруженную нами тематику, признанную достойной рассмотрения, мы убедились в том, что Гёте, «Фауст», тема крови, тема Матерей и так далее по-разному оценивались различными представителями нацистского Третьего рейха. Что внутри рейха были и противники Гёте, и его почитатели. Что к числу этих почитателей относятся, как минимум, такие видные фигуры Третьего рейха, как Альфред Розенберг и Йозеф Геббельс.

Мы столкнулись с целой плеядой нацистских почитателей Гёте. Таких, как Франц Кох, Герман Август Корфф, Ханс Фолькельт, Вильгельм Фезе, Иоганн Бертрам и Герман Бурте. Мы могли бы продолжить знакомство с этой специфической плеядой — и мы обязательно продолжим его — но, вчитываясь в высказывания Германа Бурте по поводу появления нового человека (то есть нацистского сверхчеловека, каковым для Бурте является очевидным образом Гитлер) из царства Матерей, мы задались вопрос о том, что же это за Матери.

Ознакомившись с тем, что говорится о Матерях в «Фаусте», мы затем собрали воедино всё, что говорили по поводу этих самых Матерей древние авторитеты — такие, как Плутарх, излагаемый Плутархом Посидоний...

Затем мы перешли к трактовке этих же Матерей разного рода гётеведами — Шубартом, Дюнцером.

И наконец, сочли необходимым самым внимательным образом ознакомиться с трактовкой тех же — как я убежден — Матерей Томасом Манном, к чьим оценкам и отсылкам мы уже не раз обращались.

Ознакомившись со зловеще-матриархальным, людоедским содержанием, которое Томас Манн вкладывает в образ Матерей, из царства которых, согласно Гёте, Фауст извлек с помощью Мефистофеля Елену Прекрасную, а побежденная в Первой мировой войне Германия, согласно Бурте, извлекла Адольфа Гитлера как спасителя и мессию, мы вновь вернулись к античности. И убедились в том, что царство Матерей не имеет никакого отношения к олимпийской Греции, но зато имеет самое прямое отношение к Греции совсем иной, гораздо более древней и — тактично скажем — неоднозначной: крито-минойской.

Мы исходили и исходим из того, что «Фауст» Гёте является неким специфическим тайником, открыв который с помощью различных герменевтических ключей можно понять, куда именно устремлена западная историко-культурная личность. Ведь не зря же Освальд Шпенглер, которого нам еще предстоит обсудить, этот автор культовой книги «Закат Европы», назвал индустриальную западную историко-культурную личность фаустианской, а индустриальное западное человечество фаустианским!

Но если это так, если «Фауст» Гёте действительно может поведать нам нечто о судьбе гуманизма в XXI столетии, то крито-минойский генезис обсуждаемых нами Матерей крайне важен.

Он важен, как мы убедились, и для самого Гёте, и для его героя. Но он не менее важен и для того нацизма, который проводит параллель между извлечением Фаустом из царства Матерей Елены Прекрасной и извлечением немецким духом, оскорбленным поражением в Первой мировой войне, из этого же царства Матерей — Гитлера.

Неужели и впрямь какой-то эзотерический нацизм, причем именно тот, который наиболее важен для XXI века, уходит корнями именно в доахейскую, даже не крито-микенскую, а именно крито-минойскую наидревнейшую Грецию?

«Да, это именно так», — говорит нам Диодор Сицилийский. И ведь не он один. Кстати, получив такую «наводку» от очень важных авторитетов, мы убеждаемся в том, что не зря столько времени посвятили Вергилию и его «Энеиде». Тут вам и крито-минойский Анхиз, отец Энея, и пеласгические, то есть соразмерные крито-минойским по древности, существенно доахейские, корни всей римской истории с ее особой приверженностью к Аркадии. Мы ведь всё это рассмотрели в связи с выдвинутой нами гипотезой о наличии некоего КОВЦ (Кочующего очага высокой цивилизации), явно очень древнего, почему-то устойчивого, уходящего и в Египет, и в сопряженные с ним территории, обнаруживающего свое существование в доарабских и иных древностях, прорывающего себе ходы внутри ислама и других мировых религий...

Так неужели Гитлер вынырнул из этих глубин? И неужели эти же глубины задают коды западной цивилизации, суля нам тем самым ее очередную неонацистскую ипостась в XXI столетии?

Если из этих глубин способна вынырнуть с помощью Мефистофеля и Фауста одна лишь только Елена Прекрасная, то при всей важности этой роковой особы и всего, что с ней связано, такое выныривание в общем-то имеет решающее значение только для историка и специалиста по филологической герменевтике.

Но если из этих же глубин выныривает Гитлер, нацизм... Если из этих же глубин может вынырнуть — а я убежден, что уже выныривает — неонацизм XXI века... Если в этих глубинах скрыты коды той историко-культурной личности, которую мы именуем фаустианским Западом, то впору говорить о результате, имеющем определенное значение не только для истории, истории культуры, философии, филологической герменевтики... Тут впору говорить о результате, имеющем значение для будущего России и человечества.

Пока что рано утверждать, что мы получили подобный результат. Но что-то существенное нами, безусловно, получено.

А если так, то нам негоже торопиться, и мы должны продолжить работу в рамках обнаруженного нами «материнского фаустовского» очага, расширяя и углубляя его настолько, насколько это возможно.

В 1941 году в Лейпциге выходит монументальная книга Курта Гильдебрандта о Гёте. Отдельно можно было бы рассмотреть попытку данного автора привязать к нацизму еще и Прометея, поскольку Гёте волновал этот образ. А также Магомета и т. п. Но это, во-первых, тема другого исследования. И, во-вторых, слишком уж очевидно, что подобные сопряжения абсолютно бессодержательны. Достаточно указать на то, что в «Фаусте» Гёте нет никаких адресаций к Прометею, пострадавшему за человечество. Он весь посвящен фактическому антагонисту Прометея Мефистофелю, стремящемуся не спасти, а погубить человечество. Так что нацистский Прометей — это уже смешно. А вот адресация к Духу Земли, осуществленная Гильдебрандтом, его предшественником Грютцмахером, опубликовавшем книгу о гётевском «Фаусте» в 1936 году, заслуживает внимания.

Грютцмахер утверждает: «Дух Земли — гений северного волюнтаризма, который желает подчинить себе мир».

Гильдебрандт, вторя Грютцмахеру, считает, что именно этот дух создает новый народ, обновляет народы старые и так далее. Внимательный читатель, возможно, помнит, что мы уже обсуждали, правда, весьма пунктирно, этот самый Дух Земли в самом начале исследования. Ну так мы и Матерей обсуждали несколько раз. В подобного рода исследованиях и впрямь повторение — мать учения. Поэтому я позволю себе вновь воспроизвести всё, что связано с почти мгновенным столкновением с этим самым Духом Земли будущего подельника Мефистофеля.

Беседа Мефистофеля с Господом Богом о Фаусте содержит короткое упоминание чего-то такого, что при желании можно соотнести с этим самым Духом Земли. Но именно при желании. И тем не менее я приведу эти строки.

Мефистофель говорит Господу:

Мне нечего сказать о солнцах и мирах:
Я вижу лишь одни мученья человека.
Смешной божок Земли, всегда, во всех веках
Чудак такой же он, как был в начале века!

Перехожу к главному. Фауст в своей келье читает тайные рукописи, в том числе и труды Нострадамуса, позволяющие вызывать различных духов. Раскрывая тайную книгу, он видит сначала знак Макрокосма, но, восхищаясь этим знаком, Фауст понимает, что с его помощью он не может «объять природы необъятной». И потому переходит к рассмотрению других изображений.

Нетерпеливо перелистывая книгу, он вдруг видит знак Духа Земли. Того самого духа, о значении которого рассуждают названные мною выше нацистские гётеведы. Коль скоро они о нем рассуждают, давайте вчитаемся внимательнее в то, что уже обсуждали ранее, но что в этом контексте заслуживает более внимательного прочтения.

Фауст:

Вот знак другой. Он чувства мне иные
Внушает. Дух Земли, ты ближе мне, родней!
Теперь себя я чувствую сильней —
Снесу и горе я, и радости земные.
Как будто бы вином живительным согрет,
Отважно ринусь я в обширный божий свет;
Мне хочется борьбы, готов я с бурей биться —
И в час крушенья мне ли устрашиться?
Повсюду мрак и тишина.
Меж туч скрывается Луна,
И лампа тихо угасает.
Над головою в вышине
Кровавый луч во мгле сверкает,
И в кровь, стесняя сердце мне,
Холодный ужас проникает.

Поскольку мы уже подробно обсуждали тему этой самой крови как особого сока, и нам еще предстоит снова ее обсудить, рассматривая самую разную, в том числе и античную, информацию, то я не могу здесь не прервать цитирование и не обратить внимание читателя на то, что рассмотрение знака Духа Земли способствует проникновению в этот самый «особый сок» некоего холодного ужаса, а вовсе не восхищения.

Зафиксировав это, продолжаю цитирование.

Фауст:

О Дух, ты здесь, ты близок — о, приди!
Как сердце бьется у меня в груди!
Всем существом души, всем мощным зовом
Я порываюсь к чувствам новым!
Явись, явись мне — я всем сердцем твой!
Пусть я умру — явись передо мной!

(Закрывает книгу и таинственно произносит заклинание. Вспыхивает красноватое пламя, в котором является Дух.)

Дух:

Кто звал меня?

Фауст (отворачиваясь)

Ужасное виденье!

Дух:

Я вызван мощным голосом твоим:
К моей ты сфере льнул, ее ты порожденье, —
И вот...

Фауст:

Увы, твой вид невыносим!

Дух:

Не ты ли сам желал с тоской упорной
Увидеть лик, услышать голос мой?
Склонился я на зов отважный твой —
И вот я здесь, но что за страх позорный,
Сверхчеловек, тобою овладел?
Где мощный зов души, где тот титан могучий,
Кто мир весь обнимал, кто мыслию кипучей
Сравняться с нами, с духами, желал?
Ты Фауст ли, кто звать меня посмел
Всей силою души неосторожной?
И что ж? Моим дыханьем обожжен,
Дрожит в пыли дорожной, корчась, он,
Как червь презренный и ничтожный!

Фауст:

Во прах перед тобой я не склонюсь челом.
Знай: равен я тебе, дух пламенный, во всем!

Обращаю внимание читателя на то, что уже при первой встрече с Духом Земли Фауст говорит, увидев этот дух: «Ужасное виденье!» Что дальше он говорит этому духу: «Увы, твой вид невыносим!»

Естественно, возникает вопрос: если это дух воскресенья немецкого народа, как утверждают нацистские гётеведы, то почему Фаусту невыносим его вид, почему явленье этого, до встречи с ним желанного для Фауста, духа при встрече вызывает восклицание Фауста «ужасное виденье»? Почему ужасное, а не прекрасное?

Да, далее Фауст продолжает встречу с духом, вроде бы говоря о своем равенстве с ним во всем. Но чем это всё заканчивается?

Дух раскрывает Фаусту свою суть, заявляя:

В буре деяний, в волнах бытия
Я подымаюсь,
Я опускаюсь...
Смерть и рожденье —
Вечное море;
Жизнь и движенье
В вечном просторе...
Так на станке проходящих веков
Тку я живую одежду богов.

Обращу внимание читателя на то, что функция ткачества в древнем мире была очень существенной, что некую нить пряли богини-мойры, которые были властны над судьбой, в отличие от всех прочих богов. И, между прочим, в каком-то смысле тоже были Великими Матерями. Понимая, что эта ассоциация в случае ее разработки уведет нас в сторону, я просто продолжаю цитирование, всего лишь обратив внимание на некоторую, явно небессмысленную, деталь.

Фауст, отвечая духу, раскрывающему свою суть, говорит:

Ты целый мир обширный обнимаешь:
О деятельный дух, как близок я тебе!

Дух отвечает Фаусту:

Ты близок лишь тому,
кого ты постигаешь —
Не мне.

Произнеся это, дух исчезает. Фауст падает. Он сокрушен тем, что дух исчез. А еще больше тем, что дух отвергает выдвинутую им идею близости между собой и Фаустом.

Фауст, падая:

Не тебе!
Но кому ж!
Я, образ божества,
Не близок и тебе!

Далее в их беседу вторгается Вагнер и начинает дискуссию с Фаустом о роли науки.

Оставшись один, Фауст подводит итог своему взаимодействию с Духом Земли.

Фауст:

Я словом громовым повержен был во прах!
О нет, не равен я с тобою,
Тебя я вызвать мог тоскующей душою,
Но удержать тебя я силы не имел:
Так мал я, так велик казался, но жестоко
Ты оттолкнул меня; одно мгновенье ока —
И вновь я человек, — безвестен мой удел!

Далее Фауст живописует свой удел, рассуждая о жалкой роли человека вообще и ученого в частности.

Порассуждав на эту тему, он хочет выпить яда и покончить жизнь самоубийством. Ему мешает в этом хор ангелов, хор женщин, хор учеников. Фауст отказывается от идеи самоубийства. На этом кончается первая сцена — «Ночь».

Во второй сцене «У городских ворот» Фауст встречается с неким черным пуделем, которого зачем-то приводит к себе в кабинет.

В третьей сцене — «Кабинет Фауста» — черный пудель меняет обличье и превращается в Мефистофеля, который намного позже — уже во второй части произведения — предложит Фаусту встретиться с Матерями, пройдя через пустоту.

Находятся ли Матери и Дух Земли в определенном соотношении?

У Гёте об этом ничего не говорится. Мы могли бы порассуждать на тему о связи между Матерями и Великой Матерью в разных ее обличьях (Геи, Деметры и так далее), но эта тема опять же увела бы нас в сторону. Поэтому я предлагаю вернуться к рассмотрению нацистского гётеведения, обратив внимание на то, что идея этого гётеведения об особой близости Фауста именно к Духу Земли является более чем сомнительной. Ведь этот Дух очевидным образом отверг Фауста. И этим породил в нем такое отчаяние, которое чуть было не привело к самоубийству героя.

То, что способно обеспечить сопряжение такого детального рассмотрения конкретного текста с общими проблемами, имеющими для нас существенное значение, именуется хтоническими доолимпийскими (и во многом антиолимпийскими) культами.

Хтон — на греческом языке означает земля, почва.

Хтония — это другое название Геи, богини Земли. А. Ф. Лосев в своей «Античной мифологии» утверждает, что хтоническое начало тесно связано с биосоциальной нерасчлененностью, то есть таким первоначальным состоянием человека, при котором он находится в максимальной зависимости от природы. Лосев настаивает на том, что настоящее господство хтонического начала существовало в древнейшую эпоху, когда «социальные функции человеческого коллектива, хотя они как социальные уже и здесь несводимы на биологию, по содержанию своему тесно переплетаются с биологическими функциями и находятся под их водительством».

Далее Лосев сообщает нечто, имеющее прямое отношение к интересующей нас теме Матерей: «Возникающий же после этого на базе некоего прогресса в состоянии производительных сил матриархат уже предполагает постепенное развитие сознания; следовательно социальные функции здесь уже отличны от биологических. Однако, будучи отличными, они здесь всё же тесно переплетены. <...> В эпоху матриархата социальные связи всё еще остаются заполненными биологическим содержанием. Всё мыслится здесь на основе простейших чувственных реакций, и мыслится всегда страшным и неожиданным, полным всяких непонятных ужасов и опасностей. <...> Так возникает в первобытном общинно-родовом коллективе мифология, которую мы назовем хтонической мифологией, противопоставляя ее последующей, более гармонической и пластической мифологии патриархата и последующих периодов мифологического развития».

Лосев рассматривает также некие эпохи перехода. Он говорит об эпохе «перехода от титанизма к олимпийству», что, согласно нашим исследованиям, есть эпоха перехода от хтонизма к героизму. Или, в конечном счете, от матриархата к патриархату.

Лосев утверждает, что «змей и змея — типичнейшие хтонические животные. Когда впоследствии появятся мифы о героях, убивающих драконов, то это будет наилучшим свидетельством борьбы новой передовой культуры с хтонизмом вообще. Даже такие светлые и прекрасные богини, как Афина Паллада, имели свое змеиное прошлое. У Софокла <...> она называлась «живущей со змеей» (__dracaylos), а в орфическом гимне <...> она просто змея. На афинском Акрополе в храме Афины Паллады содержалась священная змея, одна или две <...>. В Аргосе же змеи вообще считались неприкосновенными... Змеи или змеевидные существа (а таких образов немало в разных мифах) были ближайшими порождениями Земли и самым ярким символом ее могущества и силы, ее мудрости и стихийного смешения добра и зла. Культ священных змей являлся одним из самых живучих культов в античном мире.

...Змеиные хвосты попадаются не только у чудовищ (Химера, Цербер), но и у героев (Кадм, Эрихтоний)».

Далее Лосев сообщает нечто, имеющее самое непосредственное отношение к обсуждаемой нами теме. Он утверждает, что кровь для такого рода представлений «является носителем души. У раненого душа выходит через рану, очевидно в виде крови <...>: «...чрез отверстие зияющей раны вышла поспешно душа»; Патрокл одновременно вырвал из тела «душу и жало копья» <...>. По Пифагору <...>, «душа питается кровью». Эмпедокл <...> опровергал тех, кто учил, что душа есть кровь. По Сервию <...>, в крови находится «седалище души».

Мы позже более подробно рассмотрим эту связь между кровью и душой. Но и того, что сказано в данном отрывке из книги Лосева, достаточно для того, чтобы по-новому посмотреть на тему крови у Штайнера и его последователей, на эту же тему в Фаусте и так далее. Но главное, что требует к себе внимания, — это хтонизм определенных построений, осуществляемых Гёте и восхваляемых его определенными нацистскими почитателями (хочу вновь подчеркнуть, что не все нацисты были гётефилами).

Обсуждавшиеся нами образы из «Фауста» (такие, как Дух Земли и Матери) — это, конечно же, хтонизм. И одновременно это тот слой античного мифологизма, который предшествует ахейскому началу как таковому. Это пеласгический и крито-минойский слой. Хотелось бы подчеркнуть, что во второй части «Фауста» Гёте, всецело посвященной античности, нет ни слова о Зевсе, Афине, Артемиде, Аполлоне. Зато кишмя кишат кабиры, корибанты, прочие явно доолимпийские божества. А тут еще и Матери... А тут еще и этот Дух Земли...

Казалось бы, если оккультные нацисты, восхвалявшие Гёте, являются арийскими поклонниками солярных культов, поклонниками антихтонического Аполлона, победившего хтонического Пифона, то они должны были бы наброситься с особой яростью на гётевских хтонических Матерей и гётевского Духа Земли. Или же начать говорить о том, что для Гёте это отрицательное хтоническое начало. Но они подчеркивают, что для них именно начало, воспроизведенное Гёте, является сугубо положительным, восхитительным, отражающим суть немецкого характера. Что оно-то и есть то лоно, из которого явились миру и новая Германия, и ее мессия Адольф Гитлер. Что Гёте их интересует именно постольку, поскольку он воспевает хтонику. Ту самую хтонику, сокровенное содержание которой раскрывает Томас Манн, описывая Матерей как обезумевших старух-детоубийц, старух-людоедок.

Чуть позже мы обсудим подробнее этот, обычно скрываемый, второй, хтонический лик нацизма. Но перед этим нам необходимо завершить разбор нацистского гётеведения, уже предоставившего нам ценный материал в том, что связано и с Матерями, и с Духом Земли. Уже упоминавшийся мною Курт Гильдебранд утверждал, что «Гёте был пророком: в XIX веке он увидел предвестие будущего упадка, в воодушевлении прогрессом — отказ от обновления нации, в гердеровском (Иоганн Готфрид Гердер, 1744–1803, немецкий писатель и теолог, историк культуры — С.К.) гуманизме — зародыш современного гуманизма, ратующий за сохранение жизни тех, кто жизни недостоин, и предлагающего отменить борьбу за существование».

Ну вот мы и подошли вплотную к вопросу о судьбе гуманизма в XXI столетии.

Бертольд Брехт, как мы помним, говорил о том, что нельзя успокаиваться, победив нацизм в 1945 году. Он говорил: «Еще плодоносить способно чрево, которое вынашивало гада».

Что если из определенного подземного «чрева» типа того, в котором оказался Ганс Касторп, произрастет — со ссылкой на Гёте или без нее — всё тот же антигуманистический гад, восхваляющий борьбу за существование как единственное лекарство против окончательного вырождения в этом самом XXI столетии?

В 1932 году историк литературы Адольф Бартельс в своей книге «Гёте — немец» писал: «Сегодня, когда мы справедливо говорим о народе без пространства (имеется в виду так называемое «жизненное пространство» — С.К.), образцом для немецкой экспансии должен послужить грандиозный фаустовский план колонизации».

Другой мудрец той эпохи, Курт Энгельбрехт в своем сочинении «Фауст в коричневой рубашке», изданном в Лейпциге в 1933 году, писал: «Высочайшее счастье находит немецкий Фауст... в борьбе за новую Родину».

В серии «Пёстрые брошюры для солдат», изданной в 1944 году, есть брошюрка «Прафауст» И. В. Гёте», в которой прямо говорится: «Адольф Гитлер — исполнитель политических заветов Гёте».

Конечно, любого великого поэта или мыслителя могут использовать злые силы для того, чтобы представить в качестве своего провозвестника. Разве то же самое нацизм не осуществлял по отношению к творчеству Шиллера или Гельдерлина?

Конечно, осуществлял. И как раз в случае Гёте у нацистов не было полного единодушия в вопросе о том, надо ли считать Гёте одним из своих самых существенных провозвестников. Кто-то считал, что надо, а кто-то — нет.

И конечно же, в таких попытках нацизма превратить Гёте как такового в своего Гёте много комического, примитивно-пропагандистского. Но согласитесь, есть и нечто другое. Поэтому давайте, не поддаваясь соблазну низведения Гёте к тому, что из него лепили нацисты, присмотримся и к этому другому. Присмотримся неторопливо, сохраняя максимальную объективность.

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-54

20.01.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №161

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 20 января 2016 г.

опубликовано в №161 от 20 января 2016 г.

Восхитившись дружелюбием и учтивой внимательностью как благородным началом, пронизывающим взаимоотношения приснившихся ему солнечных людей, герой «Волшебной горы» Ганс Касторп продолжает наблюдать за тем, что ему снится в вещем сне. Я уже предупреждал читателя, что чрезмерная умилительность всего, что видит в этом сне Ганс Касторп, просто не может чуть позже не превратиться в свою противоположность. И потому, что Томасу Манну глубоко претит всяческая сладковато-пошловатая гламурная идилличность, и потому, что его ищущий герой, замерзая в снегу, ищет вовсе не этой идилличности. И было бы странно привести его в таинственный центр ледяной пустыни, погрузить в холод, при этом подпоив согревающим алкоголем, вызывать с помощью всех этих процедур, явно адресующих к древнейшим посвященческим традициям, некий сон и исчерпать данный сон такой идилличностью.

В России про подобное говорится: «За семь верст киселя хлебать». Прошу прощения, но гламурный сон с идиллическими древними греками, названными вдобавок солнечными людьми, Ганс Касторп мог бы увидеть и на уютном балконе того санатория, в котором он очутился по воле автора и которому автор дает неслучайное название «Волшебная гора». А коль скоро автор стремится увести героя подальше от этого уютного санатория, коль скоро он проводит героя через жестокое испытание и фактически ставит на грань жизни и смерти, то результатом данного «пограничного» обряда ну никак не может быть элементарная идиллия, про которую сразу же скажут: «Ну, начитался юноша разных славословий в адрес античности, принял горячительный напиток, и ему являются не вещие образы с их предельной глубиной, а прямые цитаты из прочитанных им когда-то умильностей на грекоантичную тему».

Впрочем, зачем мы будем слишком подробно обсуждать причины, по которым сон Ганса Касторпа не может иметь финала, аналогичного по умильности и слащавости всему тому, что я процитировал, начав знакомство читателя с вещим сном Ганса Касторпа? Ведь у нас под рукой текст «Волшебной горы». И мы можем ознакомиться с тем финалом сна Ганса Касторпа, который Томас Манн, этот великолепный знаток античности, предлагает читателям «Волшебной горы», явным образом вкладывая в финал и свою полемику с Гёте, и нечто большее.

Обсудив дух, положенный в основу существования тех, кого Ганс Касторп называет солнечными людьми, указав на то, что под таким духом Ганс Касторп подразумевает «искреннее дружелюбие и равномерно поделенную учтивую внимательность, пронизывающие взаимоотношения солнечных людей, эту скрытую под легкой усмешкой почтительность, которую они неприметно, лишь в силу властвующей над ними общности чувств или вошедшей в плоть и кровь идеи, на каждом шагу друг другу высказывали», автор побуждает героя к продолжению знакомства с явленной ему во сне античной реальностью.

Продолжая это знакомство, герой встречается с молодой матерью, кормящей грудью младенца: «Чуть поодаль на круглом замшелом камне в коричневом платье, спущенном с одного плеча, сидела молодая мать и кормила грудью ребенка. И каждый проходящий мимо приветствовал ее на особый лад, в котором сочеталось всё, о чем выразительно умалчивало поведение этих людей: юноши, при виде воплощенного материнства, быстро и ритуально складывали руки крестом на груди и с улыбкой наклоняли голову, девушки почти неуловимым движением сгибали колена, как сгибает их набожный прихожанин, проходя мимо царских врат. Но при этом они по нескольку раз — живо, весело и сердечно — кивали ей головой. И это смешение обрядового благочиния и непринужденного дружелюбия, да еще неторопливая ласковость, с которой мать отводила глаза от своего малютки (облегчая ему труд, она слегка надавливала указательным пальцем грудь возле соска) и улыбкой благодарила тех, что воздавали ей почести, всё это вместе взятое привело Ганса Касторпа в восторг. Он никак не мог вдосталь наглядеться и только, волнуясь, спрашивал себя, не заслуживает ли суровой кары за это созерцание, за это подслушивание солнечно-благостного счастья, непосвященный, кажущийся себе таким грубым, нескладным и безобразным».

Нетерпеливый читатель вправе развести руками и сказать, что я не выполнил свое обещание, не познакомил его ни с чем предельно контрастным по отношению к уже описанной картинке античного умильного гармонического бытия. «В лучшем случае, — скажет он, — эта новая картина может быть признана неоренессансной, этаким литературным аналогом всех картин великих художников Возрождения, на которых изображены мадонны с младенцами». Но, согласитесь, странно было бы с моей стороны пообещать нечто предельно контрастное к этому благолепию и не выполнить обещания. Я ведь читал «Волшебную гору», причем не раз и не два. Загадку этого сна Ганса Касторпа я пытался первый раз разгадать лет этак 50 назад. Кстати, частью этой загадки являются почти незаметные нарушения сладостного благолепия, осуществляемые автором до того, как он явит читателю нечто по-настоящему антиблаголепное.

Ну, например, зачем автор говорит о том, что за усмешкой у солнечных людей скрывается некая почтительность? Усмешка-то им зачем нужна? Я мог бы обратить внимание и на другие интонационные, стилистические, лексические детали, нарушающие гламурность той части описания сна Ганса Касторпа, которая нами уже рассмотрена. Но зачем? Ведь уже в следующем фрагменте описания возникает обещанный мною очень резкий контрапункт, в котором сладостное благолепие превращается в свою противоположность. Столь подробное описание того, что предшествует этому контрапункту, мне нужно было для того, чтобы читатель в полной мере ощутил ту уважительную степенность, с которой автор выстраивает начальную часть своего описания. Автор, как мне представляется, явно вознамерился предложить читателю вначале некую квазигётевскую степенность и уважительность по отношению к античности. Автору это нужно и для того, чтобы неявная отсылка к Гёте была уловлена настоящими ценителями его текстов, и для того, чтобы контрапункт был достаточно мощным. Ведь если мощным не будет, так сказать, «некий пункт», то как придать мощность взрыву этого пункта, то бишь этому самому контрапункту?

Итак, мы переходим к контрапункту. Ганс Касторп вдруг улавливает на себе взгляд сидящего недалеко от него античного красивого мальчика. Поняв, что мальчик следит за ним, Ганс Касторп начинает следить за мальчиком. Начав за ним следить, он видит, что с красивого лица мальчика мгновенно сбегает «игравшая здесь на всех лицах улыбка учтивой братской внимательности». Что место этой улыбки занимает «суровость, каменная, лишенная выражения, непроницаемая смертная замкнутость, от которой холодный пот прошиб уже успокоившегося Ганса Касторпа, ибо он начал догадываться, что она означает».

Опять обратив внимания читателя на то, что холодный пот пробивает Ганса Касторпа, которого автор называет «уже успокоившимся», задав читателю вопрос, с чего бы это, вообще-то говоря, Гансу Касторпу начать беспокоиться при виде умильных античных картин, которые автор с огромным мастерством насыщает почти неуловимым беспокойством, я продолжаю изложение того горького и страшного контрапункта, ради знакомства с которым мы обсуждаем предшествующую ему сладостную умильность.

Следуя взглядом за мальчиком, который смотрит куда-то с непроницаемой смертной замкнутостью, Ганс Касторп видит некий зловещий храм, его «могучие колонны без цоколя, сложенные из цилиндрических глыб и в пазах поросшие мхом». Ганс Касторп понимает, что эти колонны образуют врата храма. Он обнаруживает себя сидящим на широких ступенях, ведущих к этим вратам. Он идет по этой лестнице, минуя колонны, обрамляющие этот вход, ему открывается сам храм «тяжелый, серо-зеленый от времени, с крутым ступенчатым цоколем и широким фасадом, покоившимся на капителях мощных, почти приземистых, но кверху утончавшихся колонн, над которыми то тут, то там торчал сдвинувшийся с места круглый обломок камня. С усилием, помогая себе руками и тяжело дыша, так как у него всё больше и больше теснило сердце, Ганс Касторп добрался до леса колонн. Это была очень глубокая колоннада, и он бродил в ней, словно в лесу меж буковых стволов у белесого моря, старательно обходя ее середину. Но его поневоле тянуло к ней, и там, где колонны расступались, он очутился перед изваянием, перед двумя высеченными из камня фигурами на пьедестале, видимо, изображавшими мать и дочь. Одна, сидящая, была старше, почтеннее. Весь ее облик, облик матроны, светился величавой кротостью, только брови были скорбно сдвинуты над пустыми глазницами, туника складками ниспадала из-под ее плаща, а на кудрявые волосы было наброшено покрывало; одной рукой она обнимала вторую фигуру, с округлым девичьим лицом и руками, спрятанными в складках одежды».

Пока что контрапункт носит сдержанный характер. Автор всего лишь указывает на смертную замкнутость взгляда мальчика, на суровость некоего храма, куда направлен взгляд этого мальчика, на скорбность сдвинутых бровей у изваяния матроны, которое он встречает на пути в храмовое святилище. Но всему свое время.

А пока я хотел бы обратить внимание читателя на невероятно точное и насыщенное деталями изображение храма и изваяний. Не кажется ли тебе, читатель, что Томас Манн не фантазирует, а описывает что-то из того, что он, как знаток античности, знает. Где-то Томас Манн видел эту скульптурную группу, в которой скорбная мать обнимала дочь. Где именно? На этот вопрос можно попытаться ответить, лишь досмотрев вместе с героем его сон до самого конца. Нам осталось уже немного.

Ганс Касторп созерцает эту скульптурную группу, состоящую из двух женских благородных фигур, одна из которых обнимает другую... Автор говорит, что при лицезрении этой группы сердце Ганса Касторпа «почему-то сжималось тяжелым смутным предчувствием». Что ж, мы подходим к моменту, когда контрапункт из мягкого и сдержанного превращается в исступленно яростный. Боясь верить своему тяжелому смутному предчувствию, Ганс Касторп всё же обходит вокруг изваяния и движется дальше «вдоль двойного ряда колонн»... Опять же обратим внимание на точность описания и последуем за Гансом Касторпом. Ведь он, идя вокруг двойного ряда колонн, должен куда-то прийти, на что-то натолкнуться, неправда ли? Ганс Касторп наталкивается на некую металлическую (опять обратим внимание на точность описания) дверь, которая, как говорит Томас Манн, ведет «во внутренность храма». Он открывает эту дверь и... «И у бедняги подогнулись колени от ужаса перед тем, что он увидел. Две седые старухи, полуголые, косматые, с отвислыми грудями и сосками длиною в палец, мерзостно возились среди пылающих жаровен. Над большой чашей они разрывали младенца, в неистовой тишине разрывали его руками, — Ганс Касторп видел белокурые волосы, измазанные кровью, — и пожирали куски, так что ломкие косточки хрустели у них на зубах и кровь стекала с иссохших губ. Ганс Касторп оледенел. Хотел закрыть глаза руками — и не мог. Хоте бежать — и... не мог. За гнусной, страшной своей работой они заметили его и стали потрясать окровавленными кулаками, ругаться безгласно, но грязно и бесстыдно, да еще на простонародном наречии родины Ганса Касторпа. Ему стало тошно, дурно, как никогда. В отчаянии он рванулся с места и, скользнув спиной по колонне, упал наземь — омерзительный гнусный шепот всё еще стоял у него в ушах, ледяной ужас по-прежнему сковывал его — и... очнулся у своего сарая, лежа боком на снегу, головой прислонившись к стене, с лыжами на ногах».

Досмотрев до конца сон Ганса Касторпа, мы ознакомились с тем, как мягкий, осторожный контрапункт с его колоннадами и матронами переходит в контрапункт яростный, исступленный, включающий в себя сочно описанное людоедство в качестве тайного жреческого обряда, осуществляемого чудовищными старухами-людоедками, пожирающими младенца как этакую священную жертву. Знают ли об этом храме античные безупречные солнечные люди, гуляющие по берегу моря и учтиво кланяющиеся друг другу? Конечно, знают. Не только мальчик, с которым Ганс Касторп встречается глазами, но и все они не могут об этом не знать. А раз они об этом знают и живут, то так ли безупречна их учтивость, умильность? И не вызвана ли внутренняя усмешка, с которой они даруют друг другу такую учтивость тем, что они знают нечто про свою небезупречность, про свою готовность степенно и благородно сожительствовать со всем этим ужасом?

А теперь я предложу читателю гипотезу, которая для меня внутренне несомненна. Я, знаете ли, иногда ощущаю очень немногие из своих гипотез как утверждения, на обоснование которых может уйти вся жизнь, но которые для меня обоснования не требуют. Я просто знаю, что эти утверждения верны, и всё. И я бы, конечно, хотел, чтобы моя гипотеза была доказана. Я совершенно не в восторге от подобных своих инсайтов. Но, поскольку этих инсайтов у меня немного, а времени на их доказательство вообще нет, то я рискну сформулировать свою гипотезу, оговорив, что статус несомненности она имеет только для меня. Что в силу применяемого мною в этом исследовании метода, я имею право сообщить читателю о том, что эта гипотеза обладает для меня — и только для меня — статусом чего-то несомненного. Я вовсе не призываю читателя относиться к ней так же. Читатель может начать рассматривать ее подробнее, что-то уточнять и доказывать, может мне поверить, а может эту гипотезу использовать в качестве пометки на полях, этакой «nota bene».

Моя гипотеза состоит в том, что весь этот сон Ганса Касторпа Томас Манн рассматривал как определенную полемику с Гёте. Причем, не просто с Гёте, а с его «Фаустом». И не просто с «Фаустом», а с теми Матерями, к которым Мефистофель отправляет Фауста, дабы с их помощью он мог воскресить и привести в императорский дворец Елену Прекрасную. Томас Манн знает о том, откуда Гёте взял этих самых Матерей.

Ему в деталях известно всё, что касается города Энгий, находящегося на севере Сицилии у реки Монала. Этого города, построенного древними жителями Крита. Причем, жителями, которые определенным образом укоренились в Сицилии. По одной из версий, этот город Энгий находился в древности там, где сейчас находится сицилийский город Ганджи.

Критскую, а точнее крито-минойскую тему, касающуюся этого города а также основанного некими древними крито-минойцами храма Матерей, приходится излагать сразу в нескольких версиях.

Жил да был некий Мерион, критянин, один из героев Троянской войны. По преданию он являлся сыном Мельфиды и Мола. Гомер в своей «Илиаде» говорит по поводу этого самого Мола следующее:

Критян же Идоменей предводил, знаменитый копейщик:
В Кноссе живущих мужей, в укрепленной стенами Гортине,
Ликт населявших, Милет и град белокаменный Ликаст,
Ритий обширный и Фест, многолюдные, славные грады,
И других, населяющих Крита стоградного земли,
Был воеводою Идоменей, знаменитый копейщик,
И Мерион, Эниалию равный, губителю смертных;
Осмьдесят черных судов принеслося под критской дружиной.

Сообщив читателю, что Эниалий являлся в микенскую эпоху самостоятельным греческим божеством, а в классической греческой мифологии под этим именем фигурирует бог войны Арес, я перехожу к анализу других упомянутых Гомером героев.

Как мы убедились, Мерион и впрямь упомянут, причем в качестве невероятно могучего героя, равного по своей губительности самому богу Аресу.

Мерион, сын Мола, сводного брата Идоменея. Мол — сын критского царя Девкалиона, пережившего потоп. Есть версии, согласно которым этот самый Мол был одним из незаконнорожденных сыновей критского царя Миноса, сына бога Зевса и Европы.

Таким образом, Мерион — это внук Миноса. А поскольку в мифах всегда отсутствует однозначность, то он по одним версиям внук Миноса, по другим — сын вовсе не Мола, а бога войны Ареса. В любом случае, специалисты по древнегреческой мифологии сообщают нам, что Мерион привел под Трою 40 кораблей, что он убил 7 троянцев, что он сидел в Троянском коне. Кое-кто из этих специалистов утверждает, что имя Мерион (производное от мерос — бедро) адресует к крито-минойскому обычаю мужеложества, и что именно в силу этого Мерион был похоронен вместе с Идоменеем так же, как Ахилл вместе с Патроклом.

По одной из версий, Мерион вернулся на родину и похоронен вместе с Идоменеем в Кноссе, причем совместная гробница Мериона и Идоменея особо почиталась в древние времена. Как утверждает Диодор Сицилийский, критяне приносили этим героям жертвы.

По другой версии, которая является для нас более важной, Мерион после взятия Трои попал на Сицилию. И не абы куда, а именно в город Энгий, основанный критянами, укоренившимися в Сицилии вместе с Миносом.

Вот что сообщает Диодор Сицилийский по поводу этого укоренения крито-минойцев в Сицилии.

Как мы помним, Дедал, великий античный художник и инженер, построивший знаменитый критский лабиринт для царя Миноса, был изгнан из Афин и получил приют от великодушного критского царя. Дедал помог жене Миноса Пасифае удовлетворять свою страсть к быку, изготовив деревянную корову, обшив ее шкурой и выставив на луг, где ею мог прельститься не деревянный, а натуральный бык. Теша властителей и властительниц Крита подобными шедеврами своего искусства, Дедал вскоре ощутил, что он является пленником критских властителей, которые вовсе не хотят, чтобы Дедал кому-либо мог поведать о своей роли в утехах царствующего дома.

Дедал решил бежать вместе со своим сыном Икаром. Для этого он соорудил еще один шедевр инженерного искусства — искусственные крылья. Сын Дедала — Икар — как читатель, видимо, помнит, слишком близко подлетел к Солнцу, расплавившему воск, которым Дедал пользовался при создании крыльев, сам же Дедал прибыл в Сицилию и там спрятался от преследований Миноса.

Минос, стремясь обнаружить местонахождение Дедала, предложил огромную награду тому, кто выполнит сверхсложное инженерное задание. Он понимал, что выполнить это задание может только Дедал. Сицилийский царь Кокал, спрятавший Дедала, прельстился наградой, которую Минос обещал тем, кто выполнит это сверхсложное задание. Дедал подсказал Кокалу, как надо выполнять задание, заключающееся в том, чтобы пропустить нить через все извилины раковины. Кокал выполнил задание, а Минос, вместо того, чтобы выплатить награду, обещанную за выполнение задания, потребовал, чтобы Кокал выдал Дедала. Не желая выдавать Дедала, Кокал заманил Миноса в Сицилию, дал пир в его честь, во время пира утопил Миноса в кипятке и сказал критянам, что Минос поскользнулся и упал в горячую воду. Миноса пышно похоронили.

Сообщив обо всем этом, Диодор Сицилийский далее повествует о судьбе крито-минойцев, оказавшихся на Сицилии вместе с Миносом: «После гибели Миноса оказавшиеся на Сицилии критяне взбунтовались по причине безначалия, а поскольку подвластные Кокалусиканы сожгли их корабли, они перестали думать о возвращении на родину и решили поселиться на Сицилии. Часть их основала город, названный по имени царя Миноей, а прочие отправились во внутреннюю часть острова и, захватив хорошо защищенную природой местность, основали там город, названный, как и протекавший в городе источник, Энгием».

Итак, по версии Диодора Сицилийского, крито-минойцы находятся в сицилийском городе Энгий аж со времен Миноса. И Мерион, попадая на Сицилию (а Диодор Сицилийский настаивает на данной версии), оказывается на территории, контролируемой с давних пор его сородичами. Вот, что говорит по этому поводу Диодор Сицилийский: «Позднее, уже после взятия Трои, когда критянин Мерион попал на Сицилию, критских пришельцев приняли в этом городе и по причине родства сделали своими согражданами. Совершая нападения из укрепленного города и подчинив себе часть окрестного населения, они овладели довольно обширной областью. Могущество их постоянно возрастало, и впоследствии они воздвигли святилище Матерей и стали воздавать этим богиням великие почести, украшая святилище многочисленными посвятительными дарами».

Итак, мы убеждаемся в непростоте этих самых гётевских Матерей, в том, что они прочнейшим образом связаны с минойским Критом, то есть с доахейской, причем не пеласгической, а иной древнейшей культурой средиземноморья.

Диодор Сицилийский настаивает на особой связи между теми Матерями, для почитания которых был воздвигнут храм в Энгии, и крито-минойской цивилизацией: «Почитание этих богинь, как говорят, пришло с Крита, поскольку и критяне почитают их особо.

Миф гласит, что в прадавние времена они воспитали Зевса втайне от его отца Крона, и за это Зевс взял их на небо и превратил в созвездия, называемые Медведицами. С этим согласен и Арат (Арат из Сол, древний дидактический поэт, описывавший различные природные явления — С.К.), говоря в своей поэме о созвездиях следующее:

«Стали, плечом повернувшись к плечу. Коль правдиво преданье,
С Крита они сообразно веленью великого Зевса
Вместе на небо взошли, поелику Зевеса-младенца
<Подле Идейской горы в благовонной пещере Диктейской
В оное время хранили, питая в течение года,>
Крона когда в заблужденье вводили диктейцы куреты.

Следует упомянуть также о благоговении и почтении, которое испытывают к этим богиням люди. Почитают их жители не только этого города, но и расположенных окрест местностей, принося им великолепные жертвы и оказывая также другие почести. При этом некоторым из городов почитать богинь велели изреченные пифией прорицания, согласно которым и жизнь их граждан будет счастливой, и сами города будут процветать. Наконец, почитание этих богинь стало столь значительным, что местные жители посвящали им золотые и серебряные дары, почитая их так вплоть до времени написания настоящей истории. В честь этих богинь воздвигли храм, не только значительный своими размерами, но и восхитительный роскошью постройки. Не имея в своей области подходящего камня, они привезли его из владений соседних с Агирием, хотя расстояние между этими городами составляет около ста стадиев, а дорога, по которой нужно было везти камень, — крутая и совершенно не приспособлена для движения. Для этого были сооружены четырехколесные повозки, на которых камень везли сто пар быков. Но поскольку город благоденствовал, располагая множеством священных денег, щедрость, присущая благоденствию, и позволила не считаться с расходами. Незадолго до нынешних времен богиням принадлежали три тысячи священных коров и обширные земельные владения, приносившие огромные прибыли».

Цитирую так подробно Диодора Сицилийского для того, чтобы у читателя не осталось никаких сомнений касательно нефантазийности и неслучайности этих самых гётевских Матерей, чье святилище в Энгии было очень знаменитым. Кстати, по преданию, в этом святилище хранились не только доспехи Мериона, но и доспехи Одиссея.

Специалисты спорят по поводу того, где именно находился древний Энгий. Там ли, где сейчас находится современный сицилийский город Ганджи, или в других местах. Но укорененность гётевского образа Матерей в реальной античности после того, что мы обсудили, уже не должна вызывать сомнений. Вряд ли остаются и сомнения в том, что древнейшая и достаточно зловещая крито-минойская цивилизация вполне могла содержать в своей сокровенности те людоедские жертвенные обряды, которые описал Томас Манн в сне Ганса Касторпа. Точность манновского описания очевидна. Очевидно и то, что Манн является блестящим — и именно блестящим — знатоком и творчества Гёте, и античных сокровенных религиозных традиций.

(Продолжение следует.)

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-53