Автор: Кургинян С.Е.
Газета «Суть Времени» Категория: Метафизическая война
Просмотров: 3504

2016 Продолжение. Я считаю масонство одним из явлений мировой и российской элитной жизни, одной из форм самоорганизации элиты. Причитать по поводу зловещего масонского заговора я считаю делом глупым и недостойным

30.12.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №210

В петербургском высшем свете ходили разного рода сомнительные притчи, претендовавшие на историческую достоверность. Согласно одной из них, Александр III, узнав от Победоносцева, что настоящим отцом Павла I был не Петр III, а Салтыков, якобы перекрестился и сказал: «Слава Богу, мы русские». А услышав от историков, что это не так, снова перекрестился и сказал: «Слава Богу, мы законные»

22.12.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №209

Почему Екатерина II начала гонения на Новикова и других розенкрейцеров? Потому что она обнаружила, что ее сын, будущий император Павел I, не просто благоволит масонам, но и сам принял масонское посвящение

14.12.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №208

 Карл Гессенский верил в гималайский шамбальский миф графа де Сен-Жермена. И занимался не просто масонством, и даже не просто розенкрейцерством, а особым масонством азиатского образца, ориентированным на Тибет, Гималаи, Шамбалу и часто называющим себя Иллюминатами Азии

09.12.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №207

Третьего мотива, который некоторые хотят навязать всем исследователям масонской тематики, у меня не было и не будет. Я считаю масонство одним из явлений мировой и российской элитной жизни, одной из форм самоорганизации элиты. Причитать по поводу зловещего масонского заговора я считаю делом глупым и недостойным

30.11.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №206

 Может быть, всматриваясь в эти хитросплетения, мы больше поймем о Гёте? А заодно и о том, что связывает его «Фауста» в целом и вторую часть в особенности с очень определенной и крайне темной античной архаикой?

23.11.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №205

Я пытаюсь даже не вернуть значение культурной традиции, с каким она существовала, а создать такое значение культурной традиции, которого не было в гораздо более образованном, нежели нынешнее, советском обществе...

18.11.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №204

Наша исследовательская дорога подошла к пункту, в котором надо почти расслабленно вчитываться в крупные фрагменты чужих текстов, удивляясь тому, как причудливо эти фрагменты переплетаются, сплетаются, образуя какие-то странные сущности

09.11.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №203

Открещиваясь от гуманизма, эти силы, как бы вы их ни называли: консерваторами, традиционалистами или фундаменталистами — в концептуальном смысле оказываются в фашистском лагере

02.11.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №202

Тексты великих древних авторов могут повлиять и влияли на формирование тех или иных идентичностей, фундаментальных отождествлений людей и народов с теми или иными общностями, теми или иными героями и подвигами этих героев, их великими историческими (или мифологическими) деяниями

26.10.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №201

Пеласгическая Гемония, она же — пеласгический Аргос, названа так по имени Гемона, который не только родственно связан с Пеласгом и Фессалом, но еще и является отцом... то ли козы Амалфеи, то ли нимфы Амалфеи, хозяйки этой козы

19.10.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №200

Гёте во второй части «Фауста» полностью погружает своего героя в греческую античную среду. Это не может быть случайным. В этом должна быть установка философа, идеолога и даже создателя политической метафизики

12.10.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №199

Пусть Бахтин лживо рассуждает о благотворности праздничного оздоровительного хаоса, обновляющего мир. Гётевский Мефистофель более правдив и определенен в том, что касается гула и гомона карнавала, знаменующего собой страшное столпотворение хаоса

28.09.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №197

 Мобилизация возможна лишь когда исход схватки неизвестен и зависит от каждого человека (при всей космической мощности борющихся сил). Иначе предельная мобилизация невозможна («зачем я буду мобилизовываться, если исход битвы предопределен?»)

13.07.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №186

Неканонические ветхозаветные тексты, которые католики позже назвали второканоническими, были введены в «Вульгату» только теми, кто называл себя последователями святого Иеронима. И это было сделано с соответствующими, в том числе и политическими, целями

06.07.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №185

В античности одни считали Хаос зиянием, бесконечным пространством, тьмой и всепоглощающей бездной, а другие — неупорядоченным первовеществом, из которого случайно или под воздействием неких сил сложился Космос

29.06.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №184

Нойманн утверждает, что жрецы и жрицы Страшной Матери одержимы волей к смерти и творят свои жреческие таинства во имя этой самой воли к смерти, в каком-то смысле олицетворяемой уроборосом и означающей «растворение и исчезновение»

22.06.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №183

Превращение классического либерализма в постмодернистскую слизь, влекомую к кровавой архаике и абсолютно лишенную даже либерально-буржуазных гуманистических табу, делает мрачный вариант будущего еще более высоковероятным

15.06.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №182

В Абидосе, на стенах храма Осириса высечено изображение свернувшейся в кольцо змеи — уробороса. Нам объясняли, что уроборос является как бы стражем подземного мира, и что он в то же время маркирует собою пограничный момент между смертью и перерождением

09.06.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №181

Есть конспирологи, утверждающие, что все великие творцы входили в те или иные масонские ложи и творили под их диктовку. Эта бредовая точка зрения не отражает ничего, кроме закомплексованного безумия ее авторов

01.06.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №180

Мы видим, как некая линия идет из древнейших времен и тянется в современность, имея очень важные промежуточные временные вехи, связанные с очень важными именами

 

 


30.12.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №210

 

В петербургском высшем свете ходили разного рода сомнительные притчи, претендовавшие на историческую достоверность. Согласно одной из них, Александр III, узнав от Победоносцева, что настоящим отцом Павла I был не Петр III, а Салтыков, якобы перекрестился и сказал: «Слава Богу, мы русские». А услышав от историков, что это не так, снова перекрестился и сказал: «Слава Богу, мы законные» 

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 30 декабря 2016 г.

опубликовано в №210 от 30 декабря 2016 г.

 

 Легко рассуждать о некоем элитном сгустке, с определенными целями налаживающем свои отношения с какими-то тибетско-гималайскими веяньями на протяжении длинных интервалов времени.

Легко рассуждать также о том, как именно этот, видите ли, сгусток связан с последней русской императрицей, она же — Алиса Гессенская, и другими как нашими отечественными, так и зарубежными структурами, постоянно тянущимися именно в тибетско-гималайскую зону.

Но если мы хотим наполнить словосочетание «элитный сгусток» каким-то содержанием, нам мало просто установить связи между графом Сен-Жерменом и тибетско-гималайскими веяньями, а также связи между этим графом и Карлом Гессен-Кассельским, тянущимся и к графу, и к тибетско-гималайской тематике, и ко всей алхимической проблематике, и к Азии в целом.

Мало также установить связи между этим же графом и матерью Екатерины II. А также связи между графом Сен-Жерменом и так называемыми розенкрейцерскими и околорозенкрейцерскими группами в Европе и России. Притом, что эти группы считали графа Сен-Жермена своим наставником, посредником между ними и разного рода высшими силами.

Не буду скрывать от читателя, что во всем, что связано с этим элитным сгустком, есть совсем необычные сюжеты. И что другие сюжеты, скучные и обычные, я сейчас буду излагать именно для того, чтобы перейти от них к чему-то совсем неординарному и одновременно вполне подтвержденному с исторической точки зрения. Но никакие необычные сюжеты сами по себе не могут вывести нас на необходимый след. Только их сочетание с чем-то вполне рутинным с исторической точки зрения, может, как я уверен, открыть нам дверь в мир, который нас по-настоящему интересует. А потому я, перед тем как перейти к экзотике, изложу некие рутинные сведения, отнюдь не относящиеся при этом к разряду общеизвестных. Да и какие исторические сведения вообще можно у нас сейчас отнести к разряду общеизвестных? Тем важнее сообщить читателю для начала такие, с одной стороны — рутинные, а с другой — теперь уже не общеизвестные — сведения.

Будущая Екатерина Великая родилась 2 мая 1729 года в городе Штеттине.

Ее отец — генерал-майор прусской армии, князь Кристиан Август Ангальт-Цербстский.

Ее мать — 17-летняя жена генерала, Иоганна Елизавета. Иоганна Елизавета принадлежала к княжеской фамилии Гольштейн-Готторпов.

К рутинным сведениям я отношу всё, что связано с рассматриваемыми немецкими элитными семьями — Ангальт-Цербстской, Гольштейн-Готторпской и другим.

Когда первый раз Романовы роднятся с немецкими княжескими домами Европы?

В 1710 году, когда племянница Петра Первого, Анна Ивановна (Иоанновна), дочь старшего брата Петра — Ивана Алексеевича, выходит замуж за герцога Курляндского Фридриха Вильгельма — представителя княжеской династии Кеттлеров.

Второй раз это происходит 13 октября 1711 года, когда несчастливый наследник царя Петра Великого Алексей женится на герцогине Брауншвейг-Вольфенбюттельской Софье-Шарлотте.

Третий раз брачный союз представителей Романовых и немецких княжеских домов осуществляется в 1716 году, когда Екатерина Ивановна (Иоанновна), старшая сестра будущей императрицы Анны Иоанновны, выдается замуж за герцога Карла-Леопольда Мекленбург-Шверинского.

В четвертый раз кандидатом на такой же брачный союз становится Карл-Фридрих, герцог Шлезвиг-Гольштейн-Готторпский. Брачный союз заключается между ним и дочерью Петра Первого Анной Петровной...

Гольштейн-Готторпский... Стоп!

Если до этого момента я описывал последовательно все брачные союзы, закреплявшие родство Романовых и немецких княжеских домов Европы, то теперь, дойдя до первого представителя Гольштейн-Готторпов, я отказываюсь соблюдать такую последовательность. Потому что при ее соблюдении мое исследование общих проблем неминуемо превратится в более или менее детальное изучение неких частных, хотя и важных для понимания нашей истории, родословных.

Поэтому пропуская пятый, для нас не слишком важный, случай бракосочетания Романовых с немецкими княжескими домами, сообщаю читателю, что дочь Петра Первого Анна Петровна родила сына от Карла Фридриха, герцога Гольштейн-Готторпского — Карла Петера Ульриха, герцога Гольштейн-Готторпского.

Этот герцог Гольштейн-Готторпский, будучи сыном одной из дочерей Петра Великого Анны Петровны, тем самым приходился племянником другой дочери Петра Великого — Елизавете Петровне, известной в истории как российская императрица Елизавета.

Поскольку Елизавета Петровна не была обвенчана ни с каким представителем той или иной достойной престолонаследия династии, она не могла передать правление по механизму прямого престолонаследия. Поэтому Елизавета повелела привезти в Петербург своего ближайшего родственника — сына своей старшей сестры Анны Петровны, Карла Петера Ульриха.

Что касается самой Анны Петровны, то она, родив Карла Петера Ульриха 10 февраля 1728 года, через месяц умерла. Причина смерти — последствия неудачных родов, осложненные воспалением легких.

Итак, Анна Петровна умерла, а ее сын Карл Петер Ульрих, вызванный своей тетей Елизаветой Петровной в Петербург, должен был стать то ли новым российским императором, то ли шведским королем: по матери Карл Петер Ульрих был внуком Петра Великого, а по отцу — внуком сестры шведского короля Карла XII.

В итоге Карл Петер Ульрих, именуемый в официальных источниках герцогом Гольштейн-Готторпским (он стал владетельным герцогом Гольштейн-Готторпа в 1745 году), стал-таки после смерти Елизаветы Петровны императором и самодержцем всероссийским Петром III.

Ну так вот... Специалисты, занимающиеся классификацией отдельных кланов Романовых, называют Петра III первым представителем Гольштейн-Готторпской (Ольденбургской) ветви Романовых на российском престоле. Обратим внимание на эту существенную деталь — специалисты ведут речь не о Романовых как таковых, а о Гольштейн-Готторпах, царствующих в России под именем (а можно сказать, что и под маской) Романовых. Этот первый Романов-Гольштейн-Готторп процарствовал в России примерно полгода. После чего был свергнут своей женой Екатериной II.

Итак, мы имеем дело с как бы российской императорской четой: Петром III, на самом деле — Гольштейн-Готторпом, и будущей Екатериной II, она же — дочь князя Ангальт-Цербстского Кристиана-Августа, происходившего из цербст-дорнбургской линии Ангальтского дома, и Иоганны Елизаветы Гольштейн-Готторпской, дочери любекского князя Христиана Августа, принцессы Гольштейн-Готторпского дома.

Мать Екатерины II приходилась двоюродной теткой мужу Екатерины Второй. И мать Екатерины II, и муж Екатерины II являлись представителями Гольштейн-Готторпского дома.

Налицо и впрямь некая гольштейн-готторпская ветвь династии Романовых. Или романовская ветвь Гольштейн-Готторпской. Те, кто Романовых веками не любили, говорят о романовской ветви Гольштейн-Готторпов. Те, кто к Романовым веками относились менее негативно, говорят о гольштейн-готторпской ветви династии Романовых. Но только те, кто вообще не хочет знать правду, могут говорить о Романовых как таковых.

Но разве были другие, тоже немецкие, ветви романовской династии? Да, они были. И боролись с обсуждаемой нами сейчас Гольштейн-Готторпской ветвью. Для того чтобы обсудить эту борьбу, нам придется еще глубже погрузиться в династическую рутину.

После смерти Петра Великого началась династийная борьба, в которую в частности были включены «петровцы», то есть род самого Петра, и «ивановцы», то есть род старшего брата Петра Великого Ивана Алексеевича.

К числу «петровцев» относится Елизавета Петровна.

К числу «ивановцев» — Анна Иоанновна и Анна Леопольдовна. Последнюю Елизавета Петровна свергла в ходе дворцового переворота и, свергнув, стала императрицей.

Анна Леопольдовна — дочь Екатерины Ивановны. А Екатерина Ивановна — дочь брата Петра Великого Ивана, принадлежит к числу «ивановцев», а значит, и Анна Леопольдовна принадлежит к «ивановцам». Другое дело, что мужем Екатерины Ивановны — матери Анны Леопольдовны — являлся герцог Карл-Леопольд Мекленбург-Шверинский.

Анна Леопольдовна была обязана своим воцарением императрице Анне Иоанновне. Эта Анна Ивановна, принадлежа сама к «ивановцам» (она — дочь Ивана Алексеевича, старшего брата Петра Великого), люто ненавидела «петровцев». То есть — любых прямых потомков Петра Великого. А Елизавету Петровну, главу «петровцев», она ненавидела с особенной лютостью.

Не имея возможности передать власть своему прямому наследнику, Анна Ивановна передала ее Анне Леопольдовне. Женихом же Анны Леопольдовны стал принц Брауншвейг-Беверн-Люненбургский Антон-Ульрих. Откровенно говорилось о том, что этот принц проводит в России интересы Австрии и что другие женихи Анны Леопольдовны нежелательны, ибо будут проводить интересы Пруссии.

Анну Леопольдовну почти насильно выдали замуж за Антона-Ульриха, который успел к тому времени прослужить уже несколько лет в российской армии и проявить себя храбрым офицером. Это произошло в 1739 году.

В 1740 году у Антона-Ульриха и Анны Леопольдовны родился сын Иван. И в этом же году умерла Анна Иоанновна. Регентом при Анне Леопольдовне стал фаворит Анны Иоанновны Бирон, который скоро был свергнут другим любимцем Анны Иоанновны — фельдмаршалом Минихом.

Антона-Ульриха и Анну Леопольдовну открыто называли «брауншвейгская чета». Или — брауншвейгская ветвь династии Романовых. Вот вам две ветви: гольштейн-готторпская и брауншвейгская. И война между ними. Она же — война между Пруссией и Австрийской империей.

Офицеры гвардии, боготворя Петра Великого, имели все основания бороться на стороне «петровцев», а значит, Елизаветы. И они, конечно же, не любили «ивановцев», а значит, брауншвейгскую ветвь.

Когда же брауншвейгская чета отправила в опалу того самого фельдмаршала Миниха, который, расправившись с Бироном, возвел эту чету на престол, то стал стремительно оформляться антибрауншвейгский гвардейский заговор в пользу «петровцев», то есть в пользу Елизаветы.

Этот заговор, положивший конец всесилию брауншвейгской ветви Романовых и утвердивший всесилие их гольштейн-готторпской ветви, состоялся в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года.

Брауншвейгская фамилия оказалась не просто отстранена. Сначала Анну Леопольдовну и Антона-Ульриха хотели выслать на родину, потом, не довезя до Риги, посадили в острог, потом стали перевозить из одного острога в другой.

Анна Леопольдовна умерла довольно быстро. Антон-Ульрих уцелел. О судьбе его сына Ивана Антоновича ему ничего не было известно.

Другие представители этой фамилии сначала преследовались, потом, при Екатерине, им было дано некое послабление, но никакой роли в истории России они не сыграли. В отличие от представителей гольштейн-готторпской ветви.

Читатель теперь убедился в том, что с момента восшествия на престол Петра Федоровича, относящегося к Гольштейн-Готторпам (он же — российский император Петр III), и особенно с момента, когда императрицей стала свергнувшая своего мужа Екатерина II, тоже относящаяся к Гольштейн-Готторпам, узкие специалисты по генеалогии и истории правящих семей стали правомочно называть романовскую династию «Гольштейн-Готторпы-Романовы». Читатель убедился, что такое именование является не клеветническим, а исторически объективным. Но если бы дело сводилось к разговорам в среде специалистов по генеалогии! Нет, читатель. Гольштейн-готторпско-романовская тема с давних пор имеет не только историческо-генеалогический, но и элитно-политический характер. Иначе бы мы ее и не обсуждали.

Князь Петр Владимирович Долгоруков (1816–1868) — мягко говоря, далеко не безупречная фигура. Готов присоединиться к самым негативным оценкам этой фигуры. Но даже если все упреки в адрес Долгорукова принять за чистую монету (а на самом деле эти упреки делятся на справедливые и несправедливые), то это никоим образом не сказывается на профессиональной репутации Долгорукова, являвшегося одним из крупнейших специалистов по русской генеалогии.

И всё же обращение Долгорукова к царю Александру II, которое я хочу процитировать, нельзя рассматривать только как свидетельство особого злословия данного публициста. Хотя, конечно же, по части злословия Петр Владимирович, что называется, кроет все мыслимые и немыслимые рекорды своего времени. Кстати, мне лично из всех по-настоящему отвратительных выходок Долгорукова особо омерзительна одна его выходка — кормление гостей пирогом с мясом своего любимого дога. И не потому, что мне жалко гостей, а потому, что мне жалко дога.

Но можно быть омерзительным человеком и хорошим специалистом. Долгоруков сочетал в себе этот профессионализм и человеческую омерзительность. И нас в данном случае интересует именно профессионализм.

Если бы даже в обращении Долгорукова к Александру II злословие полностью возобладало над профессионализмом (а это, безусловно, не так), то всё равно обращение Долгорукова представляет собой яркий документ эпохи. Вокруг этого обращения велась острая элитно-политическая дискуссия. Так что его все равно следует воспроизвести. Вот что Долгоруков пишет Александру II, именуя его «исполняющим в России должность Романова»:

«Вам известно, Государь, что предки мои были великими князьями и управляли Россией в то время, когда предки Вашего Величества не были еще графами Ольденбургскими».

Имеется в виду, что основатель Москвы Юрий Долгорукий — это древняя русская власть, а так называемые Романовы — это вообще не ахти что с точки зрения родовитости. И это нечто, закончившееся вскоре после Петра Великого и фактически подмененное Гольштейн-Готторпскими (или, что фактически то же самое, Ольденбургскими) иноземцами, не имеющими особого отношения к Романовым, а исполняющими в России должность оных.

В той российской аристократии, которая не причисляла себя к Романовым, императорское семейство называли Гольштейн-Готторпским. Так что отнюдь не только специалисты используют такое название, читатель. Оно было широко использовано в элитной борьбе. И в итоге стало одним из важных слагаемых в низвержении Романовых.

В 1885 году в «Учреждение об императорской фамилии» было внесено изменение. Согласно этому изменению, правнуки и праправнуки императора лишались титула великих князей и княжон. Для них устанавливался титул «князь императорской крови» (какой именно крови — непонятно). Враги Романовых радовались этому. А один из Романовых, великий князь Михаил Николаевич Романов (1832–1909), последний сын императора Николая I и его супруги Александры Федоровны (являвшийся, как и все остальные Романовы, фактически представителем разного рода немецких родов, женатый на немецкой принцессе и так далее), писал: «Это всё петербургский высший свет, который радуется этой мере, говоря, что они — Рюриковичи, а мы — немцы-гольштинцы, в коих и романовской крови не осталось. А что сказали бы Долгоруковы или Оболенские, если бы у их потомства отняли принадлежащий им титул. Причем без суда, без совершения преступления и т. д.»

В петербургском высшем свете ходили разного рода сомнительные притчи, претендовавшие на историческую достоверность. Согласно одной из них, Александр III, узнав от Победоносцева, что настоящим отцом Павла I был не Петр III, а Салтыков, якобы перекрестился и сказал: «Слава Богу, мы русские». А услышав от историков, что это не так, снова перекрестился и сказал: «Слава Богу, мы законные».

Согласно другой притче, император Александр II якобы говорил о своем внебрачном сыне от Долгоруковой: «Он настоящий русский. В нем, по крайней мере, течет русская кровь».

А теперь если от притч, важных постольку, поскольку они передают историческую атмосферу, переходить к чему-то исторически достоверному, то нельзя не упомянуть письмо, написанное Александром III в 1886 году. Письмо адресовано Константину Петровичу Победоносцеву (1827–1907), обер-прокурору Святейшего Синода, одному из главных идеологов, «особо приближенных к Государю»:

«Есть господа, которые думают, что они одни Русские, и никто более. Уж не воображают ли они, что я Немец или Чухонец. Легко им с их балаганным патриотизмом, когда они ни за что не отвечают».

Так называемый «Готский альманах» (Almanach de Gotha) является самым авторитетным справочником по генеалогии европейской аристократии. Он ежегодно издавался с 1763-го по 1944 год на немецком и французском языках. Правящую в России династию этот ведущий исторический источник по генеалогии упорно называл «Гольштейн-Готторп-Романовы». Альманах повторяли и другие иностранные исторические издания.

Последняя российская императрица Александра Федоровна, она же — Алиса Гессен-Дармштадская, потребовала от редакции справочника убрать два первых элемента фамилии. И угрожала, что в противном случае запретит ввоз ежегодника в Россию.

В своей книге «При дворе последнего императора. Записки начальника канцелярии Министерства двора» Александр Александрович Мосолов (1854–1939) указывал на то, что приходилось вразумлять императрицу. Мол, «по мнению редакции Альманаха, наименование династии исторически точно (император Павел — сын герцога Петра Гольштейн-Готторпского) и изменено быть не может».

Мосолов, увещевая императрицу, предупреждал ее, что запрещение Альманаха «вызовет общеевропейский скандал. Самый аристократический, легитимистский «Альманах» запрещен для ввоза в Россию. Конечно, доищутся до этих двух слов (имеются в виду слова Гольштейн-Готторп — С.К.), вызвавших запрещение, пойдут пересуды по всей столице и за границей. Альманах будет тайно ввозиться в Россию дипломатами и даст пищу для обсуждения деликатного династического вопроса (неслабо сказано — С.К.), совершенно широкой публике не известного. Поверьте, Ваше Величество, годами печатают этот заголовок, и никто на него не обращает внимания. Лучше его игнорировать, чем поднимать шум».

Поскольку история княжеских домов Европы вообще и немецких в особенности достаточно запутана, то мне придется сообщить читателю еще некоторые частные сведения.

Гольштейн-Готторпы — немецкая герцогская династия, являющаяся младшей ветвью Ольденбургской династии. Ольденбургская династия — династия немецкого происхождения, берущая свое начало от некоего Эгильмара, графа Леригау, упоминаемого в северо-германских летописях за 1091 год. Ольденбурги контролировали территорию на северо-западе Германии. Какое-то время они правили в Дании, Норвегии. Род Ольденбургов делится на несколько линий. Есть, например, Гольштейн-Зонденбургская линия, которая распадается на Августенбургскую и Глюксбург-Бекскую. Какое-то время представители Гольштейн-Зонденбургской ветви Ольденбургского дома (Глюксбурги) правили в Норвегии, в Греции.

Но нас, конечно же, интересует младшая линия Ольденбургского дома. Ее-то и называют Гольштейн-Готторпской линией. Основателем этой линии или ветви Ольденбургского дома был герцог Адольф, сын короля Дании Фридриха I (1471–1533). Младшая Гольштейн-Готторпская ветвь Ольденбургского дома владела землями в Гольштинии, области на северо-западе Германии, являющейся южной частью земли Шлезвиг-Гольштейн. Гольштиния, читатель, — это регион не простой. А также весьма загадочный.

В раннем Средневековье западную часть будущего Гольштейна заселяли саксы, а восточную — славяне-вагры, входившие в союз ободритов. Главным укреплением вагров был Старигард (Старград), позже переименованный — как ты думаешь, читатель, во что? Правильно — в Ольденбург!

В городе Старграде, который его низвергатели потом называли Ольденбургом, находилась резиденция вагрского (западнославянского) князя и вагрское (западнославянское) языческое святилище.

В начале X века вагров покорил император Оттон I Великий (912–973), герцог Саксонии, король Германии, император Священной Римской империи, король Италии. Именно при Оттоне I была создана Священная Римская империя. Оттон I обратил вагров в христианство, сохранив у них собственных князей.

В 968 году в Старграде было создано епископство.

Однако оно было сокрушено славянскими восстаниями 963 и 990 годов, когда вагры сокрушили и епископство, и немецкую власть.

Позже вагры снова были покорены немцами.

Но в 1066 году вагры подняли новое восстание и освободились из-под власти немцев еще аж на целые 100 лет.

Так что город Ольденбург, являющийся столицей немецкого рода Ольденбургов, — это славянский Старград. А Старград — это город, являющийся особо упорной точкой славянского сопротивления немецкой колонизации. Чуешь, читатель, чем именно это пахнет?

Если русские — это славяне, то у Ольденбургов как немцев есть наистариннейший опыт войны и колонизации славян. Тот опыт, который они сначала реализуют с ваграми на своей базовой территории, а потом, в каком-то смысле, реализуют в чуждой им России, которая стала вотчиной их дома, глубочайше и последовательно антиславянского.

Вотчиной их дома, являющегося антиславянским с древнейших времен.

Того немецкого дома, которому гораздо больше, чем Тевтонскому ордену приходилось преодолевать яростное сопротивление особо антинемецких славян вагров, которые то покорялись немцам, то раз за разом сбрасывали их своими могучими победительными восстаниями.

В последний раз славяне-вагры сбросили немцев в 1066 году и давали им в дальнейшем отпор на протяжении ста лет. Отпор давался на основе славянского язычества. Наиболее известный языческий славянский вождь этого времени — языческий князь Круко (или Круто).

Круто (иначе Крутой) принадлежал к западно-славянскому племени руян, населявшему с VI века нашей эры остров Рюген (по-славянски, Руян). На острове находилось святилище Святовита. Так звали бога войны и победы у этих западных славян. Святовит — это бог плодородия, противостоящий Чернобогу. Можно было бы много говорить об этом типе славянства, о некоторых образах, которые религия этого славянства породила, о заимствовании этих образов в поздней литературе, например, у Вальтера Скотта в «Айвенго».

Но основное, конечно же, в том, что ольденбургские немцы неукротимо сражались со славянами, для которых немецкий Ольденбург — это их славный Старград. А немецкий Рюген — это их Руян, где на северном мысе Акрона находился храм славянского вендского бога Святовита.

Этот храм был сожжен завоевателем, датским королем Вальдемаром I Великим, который, будучи правнуком Владимира Мономаха, родившимся на Руси в доме своего деда, и сыном предводителя славян-ободритов, став королем Ютландии и герцогом Шлезвига, начал воевать со славянами-вендами (они же — полабские славяне, они же — руяне), которые к тому моменту сильно потеснили датчан. Вальдемар I Великий сражался с вендами, взяв в союзники Генриха Льва, возглавившего в 1147 году крестовый поход против славян (кстати, первый поход окончился неудачей).

Генриха Льва и Вальдемара I Великого объединяла не только борьба со славянами, но и династийные браки. Всего Вальдемар совершил более 20 сухопутных и морских походов. Наибольшим успехом увенчался его поход 1168 года, когда был взят остров, являвшийся столицей руян, и разрушено руянское святилище.

В ходе войн с Вальдемаром I руяне утратили независимость, а князь руян Яромар или Яромир (1168–1218) вместе с братьями принял христианство и признал вассальную зависимость от Дании. Насильственное обращение руян в христианство длилось столетиями, но в 1234 году руяне в последний раз скинули датское владычество и даже резко расширили свои владения.

Сын князя Яромара II Вислав II (1240–1302) признал вассальную зависимость материковой (и только материковой) части своего княжества от императора Священной Римской империи Рудольфа I Габсбурга.

Последним руянским князем был Вислав III (1265–1325), находившийся в сложных отношениях с датскими и иными неславянскими силами, постоянно принуждавшими его к тем или иным формам вассалитета, навязывавшими ему договоры о наследовании и так далее. В 1404 году умерли последние жители Руяна, говорившие по-славянски.

Итак, Ольденбургский дом в целом и его младшая ветвь в частности сформировались на руинах обсужденного только что западного славянства. Ольденбургские властители вынуждены были сосуществовать с этими славянами, воевать с ними, наступать, отступать, маневрировать.

При внимательном прочтении исторических хроник обнаруживается, что ольденбургские властители входили в сложные династические связи, отдаленно напоминающие те, которые привели потом к образованию обсуждаемого нами гольштейн-готторпско-романовского феномена в очень далеком прошлом.

Подобные связи, еще раз подчеркну: отдаленнонапоминающие то, что мы только что обсудили, возникали за многие столетия до Петра III и Екатерины II.

Приведу один из наиболее ярких примеров.

(Продолжение следует.)

 

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-91

 


22.12.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №209

 

Почему Екатерина II начала гонения на Новикова и других розенкрейцеров? Потому что она обнаружила, что ее сын, будущий император Павел I, не просто благоволит масонам, но и сам принял масонское посвящение 

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 22 декабря 2016 г.

опубликовано в №209 от 22 декабря 2016 г.

Меня можно упрекнуть в том, что я порой ссылаюсь на проблематичные источники. Например, на среднегабаритную конференцию по Новикову, на конкретные суждения одного из участников этой конференции... Согласен, такие ссылки не всегда уместны, если речь идет о классическом академическом исследовании. Но заявленную мною тему, стоящую в заголовке, просто нельзя исследовать классическим академическим образом.

Это не значит, что в исследовании иного жанра выводы можно делать на основе проблематичной или даже недостоверной информации. Конечно же, выводы на такой основе никогда не должен делать ни один исследователь — вне зависимости от того, что он исследует и каким способом. Но в исследованиях поискового, а не академического типа (иногда такие исследования называют эвристическими, что не вполне точно, но в какой-то степени отражает суть дела) исследователь может чутко отреагировать на ложную информацию и, дернувшись за счет этого в определенную сторону, наткнуться на находящуюся рядом с ней информацию иного качества — вполне достоверную и крайне для него нужную.

Кроме того, иногда приходится ссылками на чужую информацию подменять ссылки на информацию собственную, которую по определенным причинам приводить не имеешь права. Знаешь, к примеру, что такой-то автор фантазирует с тем, чтобы его было интересно читать. Но знаешь и другое. Что фантазии этого автора случайным или неслучайным образом пересекаются с информацией из твоих серьезных источников, на которые ты ссылаться не имеешь права.

Тогда ты ссылаешься на чьи-то фантазии, используя их в качестве вспомогательных конструкций, которые и помогают тебе добраться до необходимой информации, и позволяют выставлять определенные вехи, не откровенничая сверх меры, для того чтобы поведать читателю, почему на самом деле эти вспомогательные вехи могут быть выставлены. Ты ведь знаешь, что в конечном итоге от вспомогательных вех перейдешь к основным. И уж тут-то обеспечишь и достоверность ссылок, и многое другое.

Высказывание Тюрикова, одного из выступавших на конференции, по сути, посвященной розенкрейцерству Новикова, а значит, розенкрейцерству вообще — это для меня вспомогательные вехи. Но вспомогательные — не значит бессмысленные. Если движешься по поисковому лабиринту, руководствуясь принципом «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что», то без вспомогательных вех не обойтись. Тем более что в случае Тюрикова речь идет о не слишком авторитетном источнике, дающем вполне достоверную информацию.

Другое дело, что доказательства ее достоверности потребуют ссылки на другие источники. Но это можно отложить до поры до времени. И осуществить после того, как ты от вспомогательных вех перейдешь к основным.

Пока же я ненадолго возвращаюсь к обсуждению информации Тюрикова, она же — одна из вспомогательных вех, и обращаю внимание читателя на такую мелочь, как выбранные Тюриковым эпиграфы.

Второй из выбранных эпиграфов не заслуживает внимания. Речь идет о цитате из В. О. Ключевского, в которой восхваляется Шварц. Но первый эпиграф совершенно непонятен вне всего, что я уже обсудил выше в связи с темой графа де Сен-Жермена и тех его следов, которые уводят в Тибет. Потому что это эпиграф из книги под названием «Учение Живой Этики».

«Учение Живой Этики» — это книга, написанная Еленой Ивановной Рерих, супругой Николая Константиновича Рериха, выдающегося российского художника и мыслителя, исследователя Тибета и Гималаев, ревнителя тибетско-гималайской мудрости. Елена Ивановна — не только жена, но и верный соратник Николая Константиновича.

Рерихи находились в сложных отношениях с теософами (Блаватской и другими), антропософами (Штайнером и другими). Ведь Рерихи считали, что именно ими открыта тибетско-гималайская мудрость. Что именно их посещает и окормляет учитель Мориа, сообщающий своим избранникам о планах сверхчеловеческого тибетско-гималайского братства, продвигающего вперед человечество. А раз так, то их отношения с Блаватской, Штайнером и другими не могли не быть осложнены указанным обстоятельством (у каждого свои сверхчеловеческие учителя — и как их повеления сопрягать?). Но, расходясь по отдельным вопросам, Рерихи, Блаватская, Штайнер, а также все исследователи Тибета от Бадмаева до Свена Гедина были едины в своей оценке особой роли гималайско-тибетского сокрытого центра, руководящего человечеством.

И то, что Тюриков в статье о Шварце цитирует Елену Ивановну Рерих, на самом деле может быть объяснимо только одним — тем, что Тюрикову интересен не Шварц вообще. Ему интересен Шварц лишь постольку, поскольку есть Сен-Жермен. А Сен-Жермен важен, поскольку есть тибетско-гималайская тема. Мне, конечно, возразят: мол, любой автор может по принципу любых ассоциаций взять себе эпиграф. Формально это так. А по существу — нет.

Тюриков, во-первых, выражает надежду на то, что Шварц встречался не только с руководившим его масонской деятельностью Карлом Гессен-Кассельским, но и с самим графом де Сен-Жерменом — этим, образно говоря, тибетско-гималайским гуру Карла Гессен-Кассельского и Гессенской семьи в целом.

Тюриков, во-вторых, сообщает нам, что Шварц хотел формировать обучение русской имперской элиты, сообразуясь с повелениями Сен-Жермена и его тибетско-гималайских наставников. Читатель, наверное, понимает, что в то время в университетах обучались не будущие рядовые младшие научные сотрудники, что обучающихся тогда в университетах было немного и т. д.

Тюриков, в-третьих, сообщает, что Шварц по наставлениям Карла Гессен-Кассельского и Сен-Жермена сформировал Дружеское ученое общество. А что могло быть конкретным эталоном, сообразуясь с которым, должно было формироваться такое общество? Источником этих эталонов была Италия с ее особыми академиями. Немцы же заимствовали эти итальянские академические лекала и превратили их в свои закрытые духовно-политические структуры (кузницы идей и кадров) еще до создания масонских лож. Ох, уж, эти кузницы идей и кадров...

Тюриков пишет: «В состав общества входили друзья-масоны из ложи «Гармония», преподаватели и студенты университетов».

Тюрикову ничего не стоит перечислить через запятую масонов, преподавателей и студентов, поставив их тем самым на одну доску. Но совершенно ясно, что масоны ковали учителей, а учителя ковали студентов. Так ведь?

Спешу заверить читателя: я не собираюсь, уподобляясь одному из героев Высоцкого, петь песню с припевом «Масоны, масоны, кругом одни масоны». XVIII век — это век масонства. Такая констатация не является моим великим открытием. Она совершенно равнозначна утверждению, что Волга впадает в Каспийское море. Другое дело, что масонами в ту эпоху были почти что все представители элиты — как российской, так и западной. И начинать анализировать тогдашнюю элиту, используя в качестве классификационного принципа «масон или не масон», невозможно. Почти все — масоны. Не только те, кого я уже рассматривал, но и птицы гораздо более высокого полета.

Почему Екатерина II начала гонения на Новикова и других розенкрейцеров? Потому что она обнаружила, что ее сын, будущий император Павел I, не просто благоволит масонам (графу Панину и другим), но и сам принял масонское посвящение. Причем, по-видимому, не абы какое, а розенкрейцерское.

Тут-то и «полетели клочки по закоулочкам». Потому что одно дело — когда твой сынок, находясь в гордом одиночестве, тебя хулит и даже размышляет о том, как соорудить под тебя подкоп. И совсем другое дело — когда у сынка есть целый круг элитных сотоварищей, объединенных в организацию и руководимых из-за рубежа. Сотоварищей, которые поддерживают сынка в нелюбви к мамаше, инструктируют, как с мамашей бороться...

Не масонской революции в России по образцу Великой французской революции боялась Екатерина II. Она боялась, что снюхаются Павел, ее сын и законный наследник, и некие — розенкрейцерские и околорозенкрейцерские — представители элиты, причем вполне могущественные.

Что же касается революции, то роль масонства XVIII и XIX веков в ее осуществлении крайне проблематична. И особо проблематична роль рассматриваемых нами розенкрейцеров, а также представителей близко к ним примыкающих шведских лож, шотландских лож, вообще лож с повышенным количеством иерархических ступеней/«градусов». Именно эти ложи вбирали в себя всю или почти всю европейскую и российскую аристократию. Именно в этих ложах состояли многочисленные царедворцы и отдельные императоры. Тот же Павел I, например... Или Александр I, особо сильно благоволивший к масонам после своего возведения на престол...

В исследованиях масонства, увы, очень много так называемой конспирологической пены. Но ее немало и в исследованиях на другие темы, рассмотрение которых необходимо, коль скоро ты занимаешься историей элиты, актуальными элитными играми и так далее.

Но если эту пену устранить (а это в XXI веке при желании сделать можно), то и впрямь возникает слишком очевидная на первый взгляд картина, не позволяющая осуществить дифференциацию элиты на несколько разнокачественных и разнонаправленных групп.

Конечно, Гёте — масон. Никаких сомнений по этому поводу в принципе нет. Но он и не может не быть масоном. Хотя бы потому, что масонами являются гораздо более высокие фигуры, от которых Гёте зависит.

Карл Август Саксен-Веймар-Эйзенахский, герцог Саксен-Веймарский и Саксен-Эйзенахский (1757–1828) — тоже масон. А Гёте — всего лишь полностью зависящий от герцога интеллектуал при герцогском дворе. Самому этому герцогу власть передала его мать — Анна-Амалия Брауншвейг-Вольфенбюттельская, правившая вплоть до совершеннолетия своего сына (Карл Август потерял отца в возрасте одного года).

В 1774 году Карл Август познакомился с Гёте. Карлу Августу было семнадцать, Гёте — двадцать пять. Они дружили более пятидесяти лет. Но кто тут был хозяином положения, а кто находился на шатких основаниях рядом с этим хозяином, — очевидно.

Кстати, друг и покровитель Гёте Карл Август, достигнув совершеннолетия и получив власть из рук своей матери, женился на Луизе Августе Гессен-Дармштадтской (1757–1830), которая, являлась младшей сестрой великой княгини Натальи Алексеевны, урожденной принцессы Августины-Вильгельмины-Луизы Гессен-Дармштадтской, первой супруги великого князя Павла Петровича, будущего императора Павла I.

Наталья Алексеевна умерла при родах, родив мертворожденного сына.

Когда в 1772 году императрица Екатерина II начала искать невесту для своего сына Павла, то прежде всего в качестве кандидаток рассматривались три гессенские принцессы: Амалия (1754–1832), Вильгельмина (1755–1776) и та самая Луиза, которая стала потом веймарской герцогиней, этакой повелительницей Гёте. Выбор Екатерины пал на Вильгельмину. Она-то и стала великой княжной Натальей Алексеевной. Порой думаешь, ну чем бы была Российская империя без гессенских особ, особо интегрированных в самую разную масонерию? Как, впрочем, и другие высочайшие европейские особы рассматриваемой эпохи.

Ну и что прикажете делать Гёте? Его госпожа — масон. Его господин — масон. Все вокруг масоны. А он что должен делать? Уподобляться Липочке из пьесы Островского «Свои люди — сочтемся», которая говорила: «Кого не заденет за живое: все подруги с мужьями давно, а я словно сирота какая!»

Кстати, немецкий покровитель Гёте Карл Август Веймарский с 1806 года находился на русской императорской службе, был зачислен в свиту императора Александра I, был генерал-лейтенантом русской армии, шефом Киевского гренадерского полка русской императорской армии. И вполне себе обеспечивал контакт между масонами Германии и масонам России. А как иначе-то?

Разумеется, русские масоны взаимодействовали с немецкими (а также с французскими, английскими, шведскими)!

Разумеется, одним из аспектов взаимодействия между Жуковским и Гёте, друзьями Жуковского и тем же Гёте был, конечно же, масонский аспект!

Но, увы и ах, сам по себе этот аспект настолько вездесущ, что, повторяю, никакой дифференциации внутри европейской и российской элиты с его помощью осуществить невозможно.

Розенкрейцерство в какой-то степени более способно оказать содействие подобной дифференциации. Но только в какой-то степени. А вот связь графа Сен-Жермена и Карла Гессен-Кассельского может в гораздо большей степени помочь искомой нами дифференциации. Эта связь общеизвестна. И для того, чтобы ее установить, не нужны среднегабаритные конференции, а также их участники, достоверность суждений которых неочевидна.

Вот как характеризует самого графа Сен-Жермена ландграф Карл Гессен-Кассельский в собственной книге «Воспоминания о моем времени» (Hesse (Karl, Prinz de). Memoires de Mon Temps. Copengagen, 1861): «Он был, вероятно, одним из самых великих философов, когда-либо живших на свете. Покровитель человечества — деньги ему были необходимы только лишь для того, чтобы иметь возможность помогать нуждающимся. Страстный любитель животных, сердце его было переполнено единственной заботой о счастье других».

С еще одним фрагментом из тех же мемуаров Карла Гессен-Кассельского я уже знакомил читателя. Приведу его здесь снова для полноты картины.

«История этого человека, несомненно, содержит в себе некоторые исключительно интересные детали, которые неизменно способны привлечь к себе внимание искренне любопытствующего. Я, пожалуй, попытаюсь вкратце рассказать о нем, стараясь ничего не упустить и передать то, что я слышал от самого Сен-Жермена, прибавляя кое-где для ясного понимания замечания. Он поведал мне о том, что в наши края прибыл, будучи уже восьмидесяти восьми лет отроду, и является, вне всякого сомнения, плодом брачного союза принца Ракоци из Трансильвании с первой его женой по имени Текели. Совсем еще ребенком отдан он был на попечение в дом последнего герцога де Медичи (Джованни Гасто), который обожал младенца и укладывал его на ночь в своей опочивальне. Когда же подросший Сен-Жермен узнал о том, что два его брата, сыновья принцессы Гессен-Ванфридской (Рейнфельсской), оказались подданными императора Карла  VI и получили по титулу, называясь отныне Санкт-Карлом и Санкт-Элизабетом, то решил наречь себя Sanctus Germano, то есть Святым Братом (или всё же Святым Германцем — С.К). Я, конечно же, не обладаю достаточными сведениями, чтобы доказать его высокое происхождение, однако о могущественном покровительстве герцога де Медичи, оказанном Сен-Жермену, я премного осведомлен из другого источника».

Я не стану здесь же повторять уже приведенную информацию Чезаре Канту, библиотекаря главного Миланского книгохранилища, подтверждающую сведения Карла Гессен-Кассельского.

Разумеется, в биографии графа де Сен-Жермена находится место для многочисленных мистификаций. Но если, образно говоря, выпаривать из информационной колбы многочисленные фантазии, совсем не укорененные в реальности, то на дне этой колбы останется нечто заслуживающее внимание. В том числе и сведения о том, что граф Сен-Жермен находился в коммуникациях с графом Алексеем Орловым-Чесменским (1737–1807), приближенным императрицы Екатерины II, одним из тех, кто помог Екатерине взойти на престол в 1762 году. На момент этой проблематичной, но далеко не невозможной встречи Сен-Жермена и Алексея Орлова, граф был главнокомандующим русской эскадры, которая вела войну с Турцией на Средиземном море.

Эта информация сама по себе не заслуживает серьезного внимания. Но чуть позже станет ясно, почему я счел необходимым познакомить с ней читателя. А вот другая — и более достоверная, и более значимая для нас информация.

Никто из исследователей биографии Сен-Жермена не оспаривает того, что этот граф достаточно долго находился в Персии при дворе Надир-шаха (1688–1747).

Между тем Надир-шах Афшар — фигура далеко не банальная. Это выходец из туркменского племени афшаров, захваченный в детстве в рабство, бежавший из рабства, ставший известным разбойником. А затем сумевший превратиться из разбойника в полководца.

Полководец, изгнавший афганцев с той территории Ирана, которую они захватили...

Полководец, чудом спасшийся от козней иранского шаха Тахмаспа II, обеспокоенного его возвышением...

Полководец, отвоевавший у турок Азербайджан и лучшую часть Ирака...

Полководец, свергший надоевшего ему шаха Тахмаспа II и посадивший на престол малолетнего Аббаса III...

Полководец, объявивший себя сначала регентом при беспомощном малолетке. А в итоге...

В итоге полководец Надир-шах Афшар стал шахиншахом Ирана.

Он овладел Афганистаном.

Он вторгся в Индию.

Он сверг властителя Индии, представителя династии Великих Моголов Мохаммед-шаха.

Он заключил мир с Россией, предложив ей дружить против османов.

Он долго с переменным успехом воевал в Дагестане, был разгромлен в Аварии, отброшен из Дагестана и в итоге убит одним из своих военачальников.

Я не могу останавливаться на интереснейшей биографии этого персидского властителя. Скажу лишь, что, по сведениям многих биографов Сен-Жермена, этот странный персонаж находился при дворе Надир-шаха с 1737 по 1742 год. А Надир-шах начал победоносную войну с Индией в 1738 году. И захватил Дели в 1739.

Если Сен-Жермен действительно находился при дворе Надир-шаха в 1737–1742 гг., то он просто не мог не оказаться в Индии вместе с шахом, который возглавлял победоносное персидское войско.

Еще раз подчеркну, что никакая информация о Сен-Жермене не может быть достоверной на 100 %. И что в данном исследовании невозможно в деталях разбирать метод, с помощью которого совсем недостоверные сведения можно отделить от относительно достоверных.

Скажу лишь, что с высокой вероятностью относительно достоверными можно считать, например, сведения графа Максимилиана Ламбергского, канцлера австрийского императора Иосифа II. Газеты той эпохи сообщают, например, что в конце июня 1770 года граф Максимилиан Ламбергский удостоил своим посещением Корсику с целью проведения кое-каких исследований. И что в этой поездке его сопровождал сеньор Сен-Жермен.

Граф Максимилиан Ламбергский (1729–1792), он же — граф Максимилиан Ламберг, является автором нескольких книг, в том числе книги «Воспоминания светского человека», в которой есть фрагменты, посвященные графу Сен-Жермену. Биографы Сен-Жермена спорят о том, стоит ли доверять информации графа Ламбергского. Но как минимум налицо прямое свидетельство современника Сен-Жермена, подтвержденное в опубликованной этим современником книге.

Биографы Сен-Жермена ссылаются также на письмо графа Сен-Жермена к всё тому же Максимилиану Ламбергскому. Согласно этому письму, относящемуся к числу относительно достоверных источников, граф Сен-Жермен сообщает Максимилиану Ламбергскому, что «моим познаниям в искусстве плавления драгоценных камней я во многом обязан именно своему второму путешествию в Индию, которое я предпринял в 1755 году в сопровождении генерала Клайва, бывшего под командованием вице-адмирала Уатсона.(Имеется в виду генерал Клайв Индийский, барон де Пласси (1725–1772), глава Британской Ост-Индской компании, утвердивший власть Британии над Индией — С.К.) Во время моего первого путешествия я мог лишь подозревать о существовании столь чудесной тайны».

Итак, есть все основания считать, что граф де Сен-Жермен был в Индии, и не один раз. Первый раз, по-видимому, вместе с Надир-шахом. А второй раз — вместе с генералом Клайвом.

Много путешествуя по миру, граф Сен-Жермен в итоге едет к Карлу Гессен-Кассельскому, в доме которого живет как очень почетный и желанный гость. Прочнейшая связка «Сен-Жермен — Карл Гессен-Кассельский» не высосана из пальца. Она относится к числу немногочисленных надежных исторических фактов.

В своих воспоминаниях Карл Гессен-Кассельский пишет, указывая на связь графа Сен-Жермена и дома Медичи: «Этот дом (Медичи), как хорошо известно, славился своей приверженностью к наукам и искусствам, и поэтому неудивительны его ранние успехи во всех отраслях человеческого знания. Однако к постижению таинств Природы он приступил, руководствуясь исключительно своими стремлениями к ведомой только ему одному цели. Он прекрасно разбирается в травах и деревьях, из которых приготавливает чудесные снадобья, сохраняющие молодость и здоровье, и, возможно, продлевающие жизнь. У меня до сих пор хранятся все его рецепты, однако врачи принимают их в штыки. Одному врачу по имени Лоссау, владельцу аптеки, я платил по 1200 крон в год за приготовление лекарств по рецептам Сен-Жермена, главным образом, особенного чудодейственного чая, который продавался за дорогую цену богатым людям, а беднякам раздавался бесплатно... После смерти этого медика, удрученный сплетнями, долетавшими до меня со всех сторон, я был вынужден забрать все рецепты, и больше не нанимать никого на его место».

Мы видим, что Карл Гессен-Кассельский постоянно отрекомендовывает себя как чуть ли не главного ученика и последователя графа Сен-Жермена.

Мы видим также, что от графа Сен-Жермена нити очевидным образом тянутся в Индию вообще и в ту тибетско-гималайскую зону, которая особо притягивала многочисленных представителей европейской элиты и элиты Российской империи. В числе этих представителей — Карл Гессен-Кассельский, являющийся, как мы убедились, не просто масоном и даже не просто розенкрейцером, а именно почитателем Сен-Жермена. И, будучи таким почитателем, Карл Гессен-Кассельский, конечно же, устремляет свой взор всё в ту же тибетско-гималайскую зону. Одно дело — просто масонство, и совсем другое дело — розенкрейцерство особого рода, начинающее (или продолжающее) разрабатывать тему закрытой тибетско-гималайской мировой власти задолго до Рерихов и теософов, Бадмаева, Доржиева и других.

Еще одним относительно достоверным источником являются мемуары некоего барона Шарля Анри де Глейхена, датского дипломата, находившегося во Франции тогда, когда там блистал граф де Сен-Жермен. Барон Глейхен издал свои мемуары в «Меркур Этранже» в 1813 году. Таким образом, мы имеем дело со столь же сомнительным, как и все остальные, но всё же имеющим право на существование источником.

И Шарль Анри де Глейхен, и другие лица, пристально наблюдавшие за Сен-Жерменом, не только повествуют о разного рода чудесах, творимых графом. Знакомство с многочисленными свидетельствами, обладающими разной степенью достоверности, позволяют утверждать, что в числе ближайших поклонников, почитателей и последователей де Сен-Жермена не только Карл Гессен-Кассельский, не только Глейхен, не только граф Максимилиан Ламбергский, но и (внимание!) мать российской императрицы Екатерины II Иоганна Елизавета Гольштейн-Готторпская (иначе — Иоганна Елизавета Ангальт-Цербстская, 1712–1760) супруга владетельного князя Ангальт-Цербстского.

Представим себе, что вся отобранная нами информация о графе Сен-Жермене, являющаяся хотя бы относительно достоверной (совсем достоверной информации по такому вопросу, подчеркну еще раз, просто не может быть), хотя бы в какой-то степени отражает исследуемую нами реальность. Что тогда получается?

Прежде всего, мы обнаруживаем, что как минимум с эпохи графа Сен-Жермена некая эзотерика, влиятельная в элитных кругах Европы и России (та, которую условно можно называть розенкрейцерской), уже склоняет своих поклонников к признанию особой роли Тибета и Гималаев в управлении миром и отдельными странами.

Невидимые братья, посланные этим регионом для просвещения европейских стран и России...

Великие учителя, отдающие приказы своим ученикам, к числу которых относятся даже некоторые верховные властители, и уж, конечно же, многочисленные представители влиятельной элиты...

Всё это, как мы убедились, существует в Европе и России не с эпохи теософов, Рерихов, Блаватской, Штайнера и других, а как минимум с эпохи графа Сен-Жермена. То есть со второй половины XVIII века. Согласитесь, одно дело — если вся эта устремленность к Тибету и Гималаям рождается лишь конце XIX — начале XX века, а другое дело — если эта устремленность существует в России и Европе хотя бы на столетие раньше, то есть во времена Гёте и его русских поклонников, во времена бурного увлечения масонством вообще и особенно розенкрейцерством как определенной альтернативой так называемому вольтерьянству, каковым именуется атеистический просветительский рационализм.

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-90

 


14.12.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №208

 

Карл Гессенский верил в гималайский шамбальский миф графа де Сен-Жермена. И занимался не просто масонством, и даже не просто розенкрейцерством, а особым масонством азиатского образца, ориентированным на Тибет, Гималаи, Шамбалу и часто называющим себя Иллюминатами Азии

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 14 декабря 2016 г.

опубликовано в №208 от 14 декабря 2016 г.

 

 Мы еще вернемся к обсужденной мною конференции, посвященной деятельности Н. И. Новикова. Пока что для нас важно следующее.

1) Роль Новикова в русском розенкрейцерстве (подчеркиваю — не масонстве вообще, а именно розенкрейцерстве) обсуждена детально и доказательно именно в рамках данной конференции.

2) Это обсуждение носило не хулительный, а апологетический характер.

3) Апологеты, по определению, не являются «теоретиками заговора», демонизирующими масонство. Они, напротив, либо сами принадлежат к этим самым масонам (точнее, розенкрейцерам — смотри приведенное мною высказывание Петрова), либо являются их явными почитателями.

4) Данные апологеты демонстрируют в своих рассуждениях корректность и информированность. Поэтому наша адресация к этим рассуждениям — заведомо не хула в адрес масонства и не охота на масонских ведьм.

5) Не опустившись до хулы и конспирологии, мы, опираясь на достаточно доказательные утверждения участников конференции, установили, что Н. И. Новиков — крупнейшая фигура русского розенкрейцерства. Но только ли розенкрейцерства?

Берем материалы той же конференции. Открываем статью Александра Тюрикова «Русский просветитель И. Г. Шварц (1751–1784)». И знакомимся с тем, как автор противопоставляет «плохое» русское масонство — «хорошему». Вначале автор сетует на то, что «мировоззрение русских вольных каменщиков 1760–1770-х годов было рационалистическим. В ложах стремились строить жизнь духа и тела по законам материи. Почти все братья были поклонниками Вольтера, идеология масонства того времени совпала с вольтерианством».

Но это пагубное, по мнению автора, положение дел, при котором можно было поставить знак равенства между масонством и рационализмом, масонством и материализмом, масонством и вольтерьянством, — продолжалось недолго. Конкретно — до середины 70-х годов XVIII века. Переломным моментом, по мнению автора, было создание в Санкт-Петербурге некоего кружка «хороших» масонов, пытавшихся преодолеть вольтерианство, рационализм и материализм своих предшественников.

В числе таких масонов — уже обсужденные нами М. М. Херасков и Н. И. Новиков. А также И. П. Тургенев, которого нам предстоит обсудить.

Сообщив участникам конференции о том, что данный переломный момент маркируется, в том числе, и созданием журнала «Утренний свет», который начал выходить в 1777 году усилиями Хераскова, Новикова, Тургенева и других, автор переходит к главному:

«В 1778 году поэт, писатель, издатель литературных журналов М. М. Херасков становится куратором Московского университета. Друзья и сподвижники Михаила Матвеевича также переезжают в Москву, и вся их просветительская деятельность сосредотачивается в древней столице. Тогда же свершилось важное событие для русской культуры: новым куратором в университет был приглашен на должность экстраординарного профессора немецкого языка И. Г. Шварц».

Сообщив далее о том, что позже (конкретно — 5 февраля 1780 года) Иван Григорьевич Шварц был назначен ординарным профессором философии, автор сообщает некоторые сведения об Иване Григорьевиче, который «родился в 1751 году в Трансильвании (опять эта херасковская Трансильвания — С.К.), окончил Йенский университет, служил унтер-офицером голландской Ост-Индской компании, по ее делам ездил в Индию (это может оказаться для нас важным — С.К.) и провел там несколько лет». Обращаю внимание читателя на то, что такие люди, как Шварц, поглощенные эзотерикой, в Индии даром годы не проводят. И продолжаем чтение Тюрикова.

Сообщив эти общие сведения, автор переходит к масонской теме. И сообщает нам о том, что с 1776 года Иван Григорьевич «учительствовал в Могилеве. В том же году в Москве Иван Григорьевич через посредничество поэта Василия Майкова был принят князем Н. Н. Трубецким в масонство, а затем учредил ложу и в Могилеве. Завязались у него отношения и с московскими культурными кругами. Обширность познаний Шварца (видимо, вытекающая из его унтер-офицерской биографии — С.К.)... позволили М. М. Хераскову пригласить Ивана Григорьевича преподавать в Московский университет».

Находясь под покровительством Хераскова, Шварц разбирается с Московским университетом, как повар с картошкой. Он создает при университете учительскую семинарию, преобразуя ее в учительский институт. Создает две гимназии — дворянскую и разночинную, основывает первое российское студенческое общество «Собрание университетских питомцев». Поскольку далее вновь нужно говорить на слишком трепетную для слишком многих масонскую тему, я даю слово всё тому же Тюрикову, входящему, как я уже неоднократно подчеркивал, отнюдь не в круги шельмующих масонов сторонников «теории заговора». Вот что сообщает автор:

«Шварц принимал активное участие в деятельности масонства. В конце 1780 года по его инициативе была образована новая ложа «Гармония», в которую как раз вошли те братья, которые принимали самое активное участие в культурных начинаниях Ивана Григорьевича».

Перечислив этих братьев, в число которых входят наши, так сказать, старые знакомые Херасков, Новиков и Тургенев, и сообщив нам, что Шварц становится руководителем и идеологом московского масонства, автор начинает развивать уже обсуждавшуюся нами тему Фердинанда Брауншвейгского. Что ж, как говорят в таких случаях, повторение — мать учения. Поэтому привожу авторские, так сказать, вариации на брауншвейгскую тему. Сообщив нам о том, что «в результате встреч в Брауншвейге И. Г. Шварца с Генеральным Мастером герцогом Фердинандом Брауншвейгским Россия была признана самостоятельной провинцией масонского ордена под его руководством», автор переходит к наиболее для нас важной розенкрейцерской теме. Конкретно нам сообщается следующее:

«Завязал также Шварц отношения с берлинскими розенкрейцерами, принадлежащими к числу близких лиц Генерального Мастера (имеется в виду всё тот же герцог Фердинанд — С.К.), и получил от них акт, облекавший его быть главой этого ордена в России. Позже он учредил в Москве орден Злато-розового креста».

Итак, конкретный авторитетный источник сообщает нам, кто конкретно был главой розенкрейцеров в России. И с кем же, кроме герцога Фердинанда, был связан этот Шварц, получивший в Берлине «ярлык на розенкрейцерское княжение в Москве и России»?

Автор сообщает нам, что помимо быстрого и успешного решения «многих важных вопросов при встрече с Фердинандом Брауншвейгским», имела место братская (то есть розенкрейцерская) переписка Шварца с Карлом Гессен-Кассельским. Кто такой Карл Гессен-Кассельский?

Принц Карл Гессен-Кассельский (1744–1836) принадлежал к тому самому Гессенскому дому, представительницей которого была знаменитая последняя русская императрица, супруга Николая II Александра Федоровна Романова, она же — Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадская (1872–1918). Алиса Гессенская — четвертая дочь герцога Гессенского и Рейнского Людовика IV и герцогини Алисы, дочери английской королевы Виктории. Герцог Людовик IV Гессенский — старший сын Карла Гессенского (1809–1877)

Для того, чтобы читатель хоть как-то разобрался в деятельности этого дедушки Алисы, придется осуществить короткий исторический экскурс. Историки подробно разобрались в знаменитых тайнах судилищах «фемах», осуществлявших свою деятельность с 1251 года. Видимо, эти тайные судилища были учреждены чуть ли не самим Карлом Великим с благословления Папы Римского Льва III. Во главе тайных судов «фемов» стоял некий фрайграф. Фрайграфу были подчинены семь фрайшефенов. К XIV веку тайные суды и обеспечивавший их функционирование институт фрайшефенов набрали силу. Я не могу подробно их обсуждать, описывать их связи с тем же Тевтонским орденом, могу только сказать, что если верить историкам, членами тайного судилища «фемов» были император Зигмунд, курфюрсты Фридрихи I и II Бранденбургские, герцог Вильгельм I Брауншвейгский и ландграф Людвиг II Гессенский. Опять — Гессенские. Но только ли они?

Некий Людвиг II Гессенский, например, женился 19 июня 1804 года на Вильгельмине Баденской, сестре российской императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги Александра I. Да и вообще — связь Гессенских тайнознающих властителей и Российского Императорского дома крайне прочна. В этом одна из причин моего интереса к данному дому. О другой причине читатель узнает чуть позже.

Обсуждению всех представителей Гессенского дома, занимавших ключевое положение при Российском дворе, могла бы быть посвящена отдельная книга. Никоим образом не претендуя на ее написание, я всего лишь хочу обратить внимание читателя, во-первых, на особую роль Гессенского дома в истории Российской империи. И, во-вторых, на особую вписанность представителей этого дома в разного рода масонские начинания, как обычные, так и более замысловатые. Причем эта вписанность началась задолго до возникновения классического масонства. И потому Гессенский дом никогда не хотел ограничиваться масонскими банальностями и предавался более изощренным начинаниям. Розенкрейцерским в том числе, но и не только. Но об этих изощренных начинаниях — чуть позже. В начале все-таки хоть что-то о Гессенских «тайнознающих».

Когда на масонском конвенте, открывшемся 16 июля 1782 года в Вильгельсбаде при Ганау, генералом-гроссмейстером всех объединенных лож сделался наш старый знакомый герцог Фердинанд Брауншвейгский, кто стал его заместителем? Им стал не кто иной, как наш старый знакомый Карл Гессенский.

Так Брауншвейгско-Гессенская нитка протянулась от старых «фемов» к относительно новым масонским хорошим, по мнению Тюрикова, то есть совсем не вольтерианским, начинаниям. К тем начинаниям, которые Тюриков именует духовными.

Видимо, к таким же духовным начинаниям относятся разного рода итальянские академии XVI–XVII веков, которые немецкая элита пыталась пересадить на свою германскую почву, выступая за развитие немецкого языка и литературы, немецкой духовной жизни, немецких духовных начал. Когда в 1673 году произошла утечка, и выяснилось, кто именно входит в одно из таких как бы академических протомасонских обществ, то в списке членов общества опять же фигурируют герцог Брауншвейгский Август, ландграф Морис Гессенский и другие. Причем духом, объединяющим членов этого закрытого сообщества, назван дух добродетели истинного немца.

Многославный Союз Добродетели! Если ты не находишь равенства Между низшими и высшими сословиями, То чем же ты их объединяешь? Дух добродетели истинного немца — Вот величайшее и всех уравнивающее состояние.

Такие стихи начертаны на зеленой орденской ленте «Братьев Пальмы» — того самого квазиакадемического протомасонского братства, в котором нашлось место и Брауншвейгским, и Гессенским представителям.

По образцу Академии Пальмы создавалось «Истинное немецкое общество» с тремя белыми розами. По тому же итальянскому образцу создавалось Чистосердечное общество елки, представлявшее собой гибрид закрытой орденской структуры и литературного общества, занятого отстаиванием добродетелей и языка немецких богатырей.

Размножение подобных структур предваряло создание подлинно духовного масонства. Структуры эти стали почвой для этого подлинно духовного масонства, в которое входили представители самой высокой немецкой аристократии.

Гессенский дом опекал самые разные ветви так называемого духовного масонства, в том числе и так называемые неотамплиерские, а также налаживавшие контакт с азиатской тайной мудростью. Все эти ветви невозможно даже перечислить. Но нас интересуют только те случаи, когда Гессенские нити переплетаются с нитями российско-имперскими.

Некий барон Иоганн Август фон Штарк (1741–1816) преподавал восточные языки в различных столицах, включая столицу Российской империи. В 1781 году он был призван в Дармштадт. И, право, не так легко определить, в какой степени этот Штарк подпитывался только Гессенским тайнознанием, а в какой степени он двигался в Гессен по российско-имперским каналам, которые, в свою очередь, уходили всё в тот же Гессен. Как бы там ни было, фон Штарк, специализировавшийся на духовном — розенкрейцерском, тамплиерском и прочем — масонстве, был возведен в баронское достоинство именно герцогом Гессенским, еще одним представителем всё той же высокодуховной семьи.

Хочу подчеркнуть, что никоим образом нельзя ни преувеличивать роль этой семьи, ни сводить всю эту роль к одной лишь Алисе Гессенской. Алиса Гессенская — отнюдь не единственная представительница Гессенского дома в русском имперском дворце, даже если мы всё сведем к дворцу последнего русского императора.

Другая гессенская представительница этого же дворца — сестра Алисы Елизавета Федоровна, она же Елизавета Александра Луиза Алиса Гессен-Дармштадская. Эта представительница Гессенского дома была супругой русского великого князя Сергея Александровича Романова, пятого сына Александра II, московского генерал-губернатора с 1891 по 1905 год. Сергей Александрович, как известно, погиб от бомбы революционера Калязина 1 января 1905 года. Именно Елизавета Федоровна приняла решающее участие в том, чтобы ее сестра стала супругой последнего императора и последней императрицей России. Что, как мы понимаем, имело роковые последствия для Российской империи.

Вновь предоставляю слово Александру Тюрикову, обсуждавшему великую и благотворную роль И. Г. Шварца, приобщавшего Москву и Россию к розенкрейцерским откровениям:

«Быстрое и успешное решение многих важных вопросов при встрече с Фердинандом Брауншвейгским, братская переписка с Карлом Гессен-Кассельским»... Ну прямо никуда не денешься от этих Гессенских! И чем же особо знаменит этот Гессен-Кассельский? Тем, что, если верить Тюрикову, он связан с легендарным алхимиком и розенкрейцером XVIII века графом де Сен-Жерменом!

Тюриков высказывает трепетное предположение (только предположение), что и сам Шварц переписывался с этим великим графом де Сен-Жерменом. Намекая на живительность этой переписки, Тюриков сообщает следующее:

«Отвечая на вопрос о том, имеют ли члены масонского ордена отношения с «братьями высшего познания», И. Г. Шварц высказался однозначно: «Как иным образом просвещение получить? <...> Некто неизвестный, милосердствуя о нашем отечестве, сообщил нам некие путеводительные средства, могущие проводить нас к великой цели, и теперь не оставляет нас при сомнительных случаях наставлением...»

Итак, наставление о том, каким именно образом надо обучать московских, да и не только московских студентов, наставникам их преподавателей и самим преподавателям дарует тот, кого Тюриков называет «легендарным алхимиком и розенкрейцером» графом де Сен-Жерменом.

Напоминаю читателям, что граф де Сен-Жермен (1712–1784), будучи знатоком европейских и восточных языков, обладая глубокими познаниями в истории и химии, активно занимался алхимией и оккультизмом. Заодно он выполнял закрытые дипломатические поручения французского короля Людовика XV. Ландграф Карл Гессенский (опять Гессенские!), действительно особо почитавший этого великого мудреца (тут Тюриков дает достоверную информацию), поведал о том, что именно он узнал в ходе своих доверительных собеседований с этим великим человеком.

Карл Гессенский сообщает следующее:

«Он (то есть Сен-Жермен — С.К.) поведал мне о том, что вне всяких сомнений был плодом брачного союза принца Ракоци из Трансильвании с первой его женой по имени Текели. Совсем еще ребенком отдан он был на попечение в дом последнего герцога де Медичи (Джовано Гасто, великого герцога Тосканского, последнего представителя последнего флорентийского рода), который обожал младенца и укладывал его на ночь в своей опочивальне. Когда же подросший Сен-Жермен узнал о том, что два его брата, сыновья принцессы Гессен-Ванфридской (Рейнфельсской), оказались подданными императора Карла VI(император Священной Римской Империи с 17 апреля 1711 года, последний потомок Габсбургов по прямой мужской линии — С.К.) и получили по титулу, называясь отныне Санкт-Карлом и Санкт-Элизабетом, то решил наречь себя Sanctus Germano, то есть Святым Братом.

Я, конечно же, не обладаю достаточными сведениями для того, чтобы доказать его высокое происхождение. Однако о могущественном покровительстве герцога де Медичи, оказанном Сен-Жермену, я премного осведомлен из другого источника».

Помимо прямого свидетельства Карла Гессенского, которое важно само по себе и вдвойне важно как свидетельство действительной связи Карла Гессенского с графом де Сен-Жерменом, есть и другие свидетельства. Например, свидетельство Чезаре Канту, библиотекаря главного Миланского книгохранилища, имевшего доступ к архивам Медичи и написавшего достаточно капитальный труд «История Италии». В этом труде тоже говорится о родственных связях Сен-Жермена и Ракоци Трансильванского, о покровительстве Сен-Жермену со стороны Медичи и так далее.

Сен-Жермен начинал свою карьеру на Востоке. Конкретно — в Персии при дворе ее властителя Надир-Шаха. Затем он оказался в Вене, где занимал высокое положение, затем его пригрел Людовик XV. В его ближайших друзьях была Иоганна Елизавета Ангальт-Цербстская, мать российской императрицы Екатерины II. И мало ли кто еще был у него в друзьях.

Сен-Жермен входил в собственную разведку короля Людовика XV, имел специальный шифр, переписывался с всесильной любовницей короля маркизой Помпадур. Потом он чем-то обидел короля. Сен-Жермен демонстрировал разным особам различные химические чудеса, он переписывался с придворным Екатерины II Петром Ивановичем Паниным (1721–1789), усмирителем Пугачева.

С 1779 года Сен-Жермен, ранее активно путешествовавший по миру, «бросил якорь» в Эккернферде (герцогство Шлезвиг). Его почитателем, другом и учеником стал знаменитый покровитель алхимиков князь Карл Гессен-Кассельский.

Карл Гессен-Кассельский особо почитал Сен-Жермена как странствующего тамплиера и розенкрейцера, а также как учителя другого странного персонажа — Калиостро.

Есть изданные в Вене в 1845 году воспоминания ученика Сен-Жермена Франца Грефера (Fr. Graffer. Kleine Wiener Memoiren. Wien, 1845). Во втором томе этой книги на 149 странице написано: «Я оставляю вас. Не старайтесь меня увидеть. Я уйду завтра вечером. Я исчезну из Европы и появлюсь опять в Гималайском царстве. Мне необходим отдых. Меня снова увидят через 85 лет определенно».

Эти слова цитируют, что называется, и в хвост, и в гриву все жаждущие гималайских тибетских тайн, соприкосновений с тайными покровителями человечества, обитающими то ли в Шамбале, то ли в соседних местах. Что касается меня, как исследователя, то тяга к этим знаниям мною рассматривается как один из мифов, управляющих сознанием элиты. Мне в данном случае совершенно всё равно, правдив этот миф или нет. Важно, что он а) существует и б) управляет элитным сознанием, причем как сознанием сегодняшней элиты, так и сознанием элит прошлого. А из этого очень многое вытекает. В том числе и то, в качестве самого скромного минимума, в этом содержится вторая причина моего особого интереса к Гессенскому семейству вообще и к Карлу Гессенскому в частности.

Потому что Карл Гессенский верил в гималайский шамбальский миф графа де Сен-Жермена. И на основе этого занимался не просто масонством и даже не просто розенкрейцерством, а особым масонством азиатского образца, ориентированным на Тибет, Гималаи, Шамбалу и часто называющим себя Иллюминатами Азии.

Карл Гессенский умел очень сильно влиять на умы. Особо сильно он умел влиять на умы своих родственников. В том числе Алисы Гессенской. Тут я могу сослаться только на устные воспоминания моих родственников по материнской линии, имевших особый счет к Романовым вообще и к Алисе в частности. Этот счет не делал моих родственников необъективными. Кроме того, если всерьез поработать над этой темой — я имею в виду тему связи Карла Гессенского и его потомков с тибетско-гималайской темой графа де Сен-Жермена, — то найдется масса источников, доказывающих наличие этой связи.

Но пусть такой детальной работой займутся другие. Я же лишь обращаю внимание читателя на то, что мы, долго копаясь в деталях русско-имперской масонерии, прикасаясь к разнокачественным источникам, в итоге нащупали миф, который важнее любой реальности.

Потому что этот миф управлял сознанием российской элиты, а это сознание управляло реальностью. И специфическое управление ею по тибетско-гималайской линии имени Гедина, Бадмаева, Распутина и других оборачивалось кровью миллионов русских мужиков и много еще чем.

Потому что в этом мифе — корень интереса Николая II и его супруги ко всем путешествовавшим на Тибет.

Только сейчас я могу замкнуть тибетскую тему, подробно разработанную мной в предыдущей части исследования, и тему, которую я теперь разрабатываю. Тему русских имперских сенжерменовско-тибетских заморочек масонского, квазимасонского, парамасонского и иного масонского типа.

Теософы и всё прочее — это XX век и конец XIX века. А Сен-Жермен — это другая эпоха. И вдруг обнаруживаешь, что тибетско-гималайская тема существовала и в ту далекую эпоху, что она тянется оттуда в XX и XXI век, накрывая крупные сегменты элиты.

Что Блаватская и Рерихи — это нечто позднее, а вовсе не начало разыгрывания тибетско-гималайской темы. Что нити, соединяющие эту тему с актуальной политикой, тянутся и в Русско Императорский Дом, и в Германию.

А будучи натянутыми, управляют и ходом Первой мировой войны, и становлением гитлеризма, а значит, и ходом Второй мировой войны.

Что не к Рерихам и Блаватской всё сводится.

Что Рерихи и Блаватская — это изыски мысли. А Распутин, Бадмаев и многое другое, включая гитлеровское влечение к Тибету и Гималаям, влечение к ним же Николая II и Вильгельма II — это уже изыски действия.

Что налицо построенная вокруг всего этого манипуляция сознанием элит, порождающая и хитросплетения Первой мировой войны (конкретно — действия каких-то кругов, как-то руководящих Распутиным и другими), и послевоенные процессы (конкретно — общество Туле, Хаусхофер, Гесс, нацистское гётефильство и т. п.) и многое другое. В том числе нечто, тянущееся в современность.

Уверяю тебя, читатель, что тут найдется место и гётевскому Фаусту, и вергилиевской Энеиде, и всему тому, что просвечивает сквозь эти произведения.

Что конкретные судьбы Европы и России, конкретные судьбы мира и эти тонкие смысловые излучения, просвечивающие через толщи интеллектуализмов, связаны между собой, и внутри этой связи — ответ на вопросы о судьбе гуманизма в XXI столетии.

А коли так, приглядимся еще более внимательно к, казалось бы, несоразмерной всему этому статье Александра Тюрикова «Русский просветитель И. Г. Шварц».

(Продолжение следует.)

 

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-89

  


09.12.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №207

 

Третьего мотива, который некоторые хотят навязать всем исследователям масонской тематики, у меня не было и не будет. Я считаю масонство одним из явлений мировой и российской элитной жизни, одной из форм самоорганизации элиты. Причитать по поводу зловещего масонского заговора я считаю делом глупым и недостойным 

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 09 декабря 2016 г.

опубликовано в №207 от 09 декабря 2016 г.

Итак, нас интересуют сведения о взаимодействии Жуковского и Гёте. При этом нам нужны только те сведения, которые можно почерпнуть из безусловно авторитетных источников, таких, как А. Н. Веселовский.

Но могут ли эти сведения сами по себе сообщить нам что-то по-настоящему значимое? К сожалению, нет. Потому что такие сведения абсолютно необходимы и при этом категорически недостаточны. Потому что без знания некоторых деталей российской общественной жизни в исторический период, предшествующий жизни и деятельности интересующего нас Жуковского, а также в исторический период, когда развертывалась эта интересующая нас деятельность, сведения о взаимодействии Жуковского и Гёте потеряют существенную часть своего, крайне важного для нас, содержания.

Поэтому мне, увы, придется проинформировать читателя об этих самых деталях российской общественной жизни в оговоренную мною выше эпоху. Говоря о деталях этой жизни, я имею в виду отдельные фигуры, а также целые семейства, чье влияние на общественную жизнь было очень велико. Эти фигуры никогда не были в фокусе общественного внимания. Потому что в фокусе общественного внимания оказывались фигуры, повлиявшие на историю России, а не на те игры, которые вела элита России. Мы вновь вынуждены обсуждать тему соотношения истории (или исторического духа) как животворящего источника, связанного с народной жизнью, и теми интеллектуальными группами, которые были ориентированы именно на эту жизнь. Такие группы в истории тогдашней России носили существенно антивластный характер. Они описаны как лидером большевиков Лениным в его краткой, но очень емкой статье «Чествуя Герцена», так и антибольшевистским философом Бердяевым в его гораздо менее емкой, но гораздо более длинной книге «Истоки и смысл русского коммунизма».

В принципе, никакой разницы — представьте себе, ну совсем-совсем никакой — между сведениями, сообщаемыми Лениным и Бердяевым, нет как нет. А поскольку Ленин написал свою статью в 1912 году, а Бердяев свою книгу — в 1938 году, то книга Бердяева является своего рода «параплагиатом» со статьи Ленина. То есть буквальным плагиатом, дополняемым этаким философствующим букварем, рассчитанным на иностранца, ничего не знающего о России. Говорится, например, «Радищев» — и дальше даются самые банальные сведения, дополняемые философской размазней на тему о русском мессианстве.

Но я здесь не о Ленине и не о Бердяеве. Я о тех, кто любил народ, стремился улучшить его горькую долю, был тем самым настроен и революционно, и антиэлитно (даже если сам принадлежал к элите). Этих художников, публицистов, гражданских активистов и революционеров знали и любили широкие массы так называемых разночинцев, сформировавшие систему общественных авторитетов еще в досоветской России. А уж в Советской России эта система авторитетов была окончательно дооформлена и высечена на гранитных идеологических и политических скрижалях.

Так возникли главные авторитеты досоветской эпохи — Радищев, декабристы, Герцен, Чернышевский, Добролюбов, Писарев, Некрасов и так далее. В эту систему авторитетов с трудом входили Достоевский и Толстой. Полагалось вводить в нее Пушкина и Лермонтова. Но введение в список осуществлялось по принципу революционности и антивластности. Пушкину многое прощали за «самовластительного злодея». И прощая, смотрели сквозь пальцы на его «Нет, я не льстец, когда царю...» То же самое — с Лермонтовым.

Это не значит, что из списка важнейших лиц, формировавших образ эпохи, вычеркивались Карамзин, Жуковский, Державин, Херасков, Батюшков и другие. Они не вычеркивались из этого списка. Кто-то попадал аж в школьные учебники — как в качестве лица, значимого в силу своей деятельности (тот же Жуковский), так и в качестве лица, упоминаемого подлинными титанами (пушкинское «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил»).

Но для тех, кто в значительной степени формировал интеллектуальный, да и политический рельеф российской элиты обсуждаемой эпохи, но не играл определяющей роли в народной, собственно исторической культурно-общественной жизни, получающей свое осмысление в разночинной среде, уделом было фактически полное забвение. Это касалось и досоветской, и советской эпохи. А в постсоветскую оказалось как-то не до того. Как сказал мне один из деятелей этой эпохи, возникло единственное по-настоящему значимое занятие под названием «бабки».

Вот и приходится теперь сообщать сведения, касающиеся людей очень важных с точки зрения элитных игр той эпохи, но, в общем-то, почти вычеркнутых из общественной памяти. Один из таких людей, без обсуждения которых слишком многое в интересующем нас вопросе окажется нераскрытым, — Иван Петрович Тургенев (1752–1807).

Иван Петрович вплоть до 1789 года служил в войсках и при увольнении с военной службы был переведен из полковника в бригадиры. (Справка: бригадир — это звание, введенное Петром I и упраздненное Павлом I; оно выше полковника и ниже генерал-майора.)

Иван Петрович — один из наиболее официализированных, если так можно выразиться, масонов России. То есть это такой масон, который и сам отнюдь не держит свое масонство в глубокой тайне, и для современников своих очевиден именно в этом качестве.

Друг Ивана Петровича — Николай Иванович Новиков (1744–1818). Новиков издавал сатирические журналы («Трутень», «Пустомеля», «Живописец», «Кошелек»), протестовал против преклонения перед иностранщиной, занимался в пику этой иностранщине изучением древнерусской, свободной от этой иностранщины русскости. Одновременно Новиков почитал Петра Великого. В масоны он вступил тогда, когда основной масонской системой была система, именуемая елагинской.

Иван Перфильевич Елагин (1725–1794) — это еще одна полузабытая фигура из числа тех, кто не вошел в основные общественные скрижали. Иван Перфильевич — историк, поэт, государственный деятель, крайне близкий к Екатерине Великой. Екатерина говорила про него, что он «хорош без пристрастия». Она сделала Ивана Перфильевича приближенным малолетнего наследника престола Павла. Вот еще один наставник наследника — всё из того же «дружного коллектива».

Иван Перфильевич был масоном с юных лет. И это вызывало определенное напряжение в его отношениях с Екатериной. Но не помешало тому, чтобы Елагин, например, стал владельцем острова в Петербурге, известного как Елагин остров.

Елагин считается одним из родоначальников славянофильства. Одно время его секретарем был знаменитый Денис Иванович Фонвизин (1745–1792) — создатель русской бытовой комедии. Фонвизин, вошедший в основные общественные скрижали, в отличие от Елагина (как-никак — создатель знаменитых «Недоросля» и «Бригадира»), почитал Елагина до конца своей жизни.

Что касается Елагина, то он был не только выдающимся масоном, но и горячим почитателем знаменитого Калиостро (1743–1795). Калиостро, он же — Джузеппе Бальзамо, — известный мистик и авантюрист конца XVIII столетия, обсуждать которого здесь я не имею возможности. Достаточно того, что нам пришлось от И. П. Тургенева двинуться в сторону Н. И. Новикова, а от Н. И. Новикова — в сторону И. П. Елагина. Напоминаю, что Елагин в данном случае важен для нас лишь постольку, поскольку его именем названа некая масонская система, именуемая елагинской. Что же это за система?

Елагин, двигаясь по ступеням масонской иерархии, в итоге получил звание провинциального Великого Мастера. Провинциальный Великий Мастер — это лицо, председательствующее на собраниях Великой Ложи, она же — «Великий Восток», она же — головная организация, объединяющая «голубые» («Иоанновские») масонские ложи. Получив данное звание, Елагин этим не удовольствовался и стал одним из основных масонов, вводивших в Российской империи шведскую масонскую систему строгого наблюдения, достаточно резко отличающуюся от «Великого Востока».

Шведская система используется в скандинавских масонских ложах и в «Великой земельной ложе» вольных каменщиков Германии. Речь идет о христианской ориентации масонства, о максимальной закрытости этого масонства, об иерархии из десяти градусов, о построении масонской организации как ордена. В рамках этого масонства считается, что оно берет свое начало от христианских рыцарей прошлого, в том числе от Ордена Святого Иоанна в Иерусалиме. Великие мастера в рамках шведского масонства веками принадлежали к королевскому дому Швеции. Шведские масонские ложи делились на низшие (именуемые «Иоанновскими»), высшие (именуемые «Андреевскими») и Верховный капитул. Великий мастер в рамках этой иерархии управлял только масонскими градусами с первого по шестой. Высшими градусами управлял Мудрейший Мастер ордена.

Вот, пожалуй, тот минимум сведений, который нужен для того, чтобы фраза «Новиков вступил в масоны тогда, когда основной масонской системой была система, именуемая елагинской», не была для очень многих абракадаброй и, напротив, задавала бы читающему хоть какую-то систему координат.

Как я уже поведал читателю, этот самый Новиков, без краткого обсуждения которого неясна фигура И. П. Тургенева, начинал свою масонскую деятельность в елагинской системе. Но вскоре он перешел в некое «истинное масонство», именуемое системой Рейхеля и заявлявшее о том, что оно, в отличие от прочих масонств, «полностью обращено на нравственность и самопознание».

В 1779 году уже обсуждавшийся нами Херасков, являвшийся на тот момент куратором Московского университета, предложил Новикову взять в аренду университетскую типографию и издавать «Московские ведомости». Новиков проявил себя как блестящий издатель и организатор типографского дела. Он резко поднял авторитет «Московских ведомостей» и других изданий. Несколько раз Новикова пытались привлечь к ответственности за его сомнительную деятельность. Первым, кому пытались вменить роль гонителя Новикова, был Московский архиепископ Платон. Но Платон отказался от этой роли, заявив: «Молю всещедрого бога, чтобы во всем мире были христиане таковые, как Новиков».

Следующим гонителем Новикова был князь Прозоровский (1733–1809), генерал-фельдмаршал, так называемый московский главнокомандующий, руководивший разгромом масонского кружка Новикова. По приказу Прозоровского, Новиков был арестован. По указу императрицы, он был заключен в Шлиссельбургскую крепость на пятнадцать лет, обвинен в сношениях с герцогом Брауншвейгским (которого мы уже обсуждали). Новиков провел в Шлиссельбургской крепости четыре с половиной года и был освобожден из крепости императором Павлом I в первый же день восшествия на престол. Напоминаю, что наставником Павла I был уже обсужденный нами Иван Перфильевич Елагин, в ложе которого Новиков начинал свою масонскую деятельность.

Именем Николая Ивановича Новикова, известного своими антикрепостническими настроениями и своим специфическим, лишенным негативного отношения к Петру Великому славянофильством, названа современная российская масонская ложа «Николай Новиков», учрежденная 30 августа 1991 года.

С 15 по 17 октября 2012 года в Москве, в Библиотеке иностранной литературы им. М. Рудомино, под эгидой главы этой библиотеки Е. Ю. Гениевой прошла международная конференция «Россия и гнозис. Судьбы религиозно-философских исканий Николая Новикова и его круга».

Я сообщаю об этом читателю, руководствуясь двумя мотивами.

Первый — связать дела давно минувших дней с днем сегодняшним.

Второй — наполнить свою адресацию к Новикову каким-то объективным содержанием, причем исходящим от почитателей Новикова, а не от его хулителей.

Третьего мотива, который некоторые хотят навязать всем исследователям масонской тематики, у меня не было и не будет. Я считаю масонство одним из явлений мировой и российской элитной жизни, одной из форм самоорганизации элиты. Есть масса других форм. Само масонство крайне разнообразно. Причитать по поводу зловещего масонского заговора я считаю делом глупым и недостойным.

Так что же говорят о Новикове сегодня российские элитные почитатели этого мыслителя и философа?

Приведу несколько цитат. С первым приветственным словом к участникам обсуждаемой нами конференции обратилась госпожа Эстер Ритман. Вот что она сказала:

«Как директор амстердамской Библиотеки Герметической философии Й. Ритмана, я хотела бы обратиться к вам со словами благодарности за эту очень важную инициативу — конференцию о гнозисе в России. И в этой связи нельзя не вспомнить о давней связи между Библиотекой Ритмана и Библиотекой М. Рудомино. Я была под впечатлением и воистину очарована, когда мы в 1993 году впервые приехали сюда на выставку «500 лет Гнозиса», и у нас была возможность презентовать каждую книгу из нашей коллекции, воспроизводящую традицию Гнозиса <...> Как вы знаете, я также являюсь членом международного попечительского совета Библиотеки иностранной литературы и нахожусь в тесном контакте с Александром Петровым и, конечно, с госпожой Гениевой. <...>

Мы хотим организовать онлайновое исследовательское сообщество для всех заинтересованных исследователей и призвать их вносить свою лепту в форме новаторских исследовательских статей по основным направлениям, собранным в нашей библиотеке. Каковыми являются герметизм, мистицизм, AKMI, розенкрейцерство, гнозис, эзотеризм, а также по широкому кругу таких тем, как суфизм, теософия, антропософия, каббала (у нас собрана фундаментальная коллекция книг по христианской и еврейской каббале)».

Если, опять же, найдутся желающие в этой моей цитате, взятой с официального сайта, обнаружить некую охоту на ведьм вообще и Ритманов в частности, то пусть эти желающие ищут себе других охочих до подобных охот. Мне кажется, что собирание текстов по указанной тематике является делом вполне достойным, а обсуждение этой тематики интеллектуально необходимо.

Все, что меня интересует в данном случае, — это конкретный смысловой вектор (а не демонизация происходящего). Я Гёте занимаюсь, а не охотой на ведьм. Да и Гёте занимаюсь лишь постольку, поскольку меня интересует судьба гуманизма в XXI столетии.

Следующим выступающим с приветственным словом был Йоост Ритман, создатель Библиотеки Ритмана, бизнесмен из Амстердама, коллекционер-букинист, создатель Института Ритмана. И, опять же, я не осуждаю, а, наоборот, приветствую создание библиотеки эзотерической литературы, в которой этот подвижник собрал 21 тысячу произведений. И слова Ритмана привожу только для того, чтобы опять же доопределить интересующий меня смысловой вектор.

Йоост Ритман говорит: «Я не хочу добавлять много слов, но для меня огонь, дух России — это вечный огонь. Этот огонь пришел ко мне в 1990 году в личности господина Вячеслава Иванова, в то время — директора ВГБИЛ (Библиотеки иностранной литературы — С.К.)». Кто такой Вячеслав Иванов, знают многие. И тем не менее я приведу минимум необходимых биографических сведений.

Вячеслав Всеволодович Иванов (1929 г. р.) — советский и российский лингвист, семиотик, антрополог, академик РАН по Отделению литературы и языка, профессор, директор Института мировой культуры МГУ, директор Русской антропологической школы, профессор Калифорнийского университета, член многих иностранных академий и философских обществ. Много занимался семиотикой славянской культуры. Является одним из создателей «теории основного мифа», суть которой в том, что основным в индоевропейской мифологии является миф о борьбе антропоморфного божества-громовержца с хтоническим змеем. В качестве заметки на полях могу сказать, что этот выдающийся ученый является одним из главных путинофобов в интеллектуальной среде и широко известен своими яростными проклятиями в адрес нынешнего главы российского государства. Данная заметка на полях ничего не означает в плане моего отношения к интеллектуальной деятельности В. В. Иванова.

Я не являюсь ни поклонником, ни хулителем его разнообразной исследовательской деятельности. Я всего лишь констатирую, что для основателя Библиотеки эзотерической литературы господина Ритмана В. В. Иванов является не просто выдающимся исследователем, а носителем некоего «огня», как-то связанного с «огнем» вполне уважаемого мною Новикова. Я всего лишь хочу знать, что это за огонь. Потому что когда говорят об огне, то имеют в виду духовный, а не интеллектуальный вектор. И что это за вектор?

Заметьте, я ничего не хочу реконструировать и додумывать. Я просто вчитываюсь в материалы интересующей меня конференции и еще раз оговариваю, во избежание разного рода недоразумений, что к проведению этой конференции отношусь сугубо позитивно.

Следующим приветствующим является Александр Петров, исполнительный директор ВГБИЛ. Это поэт и переводчик, родившийся в 1938 году в Сербии в семье русских эмигрантов первой волны. Его отец, Николай Иванович, был артиллерийским офицером в белой армии. А его дядя, Александр Иванович, был полковником Красной Армии, репрессированным по делу Тухачевского. Жена А. Петрова, Кринка Видакович-Петрова, — бывший посол Сербии в Израиле, специалист по культуре сефардских евреев. Сам Петров — известный сербский поэт, пишущий и на сербском, и на русском языке. Он был председателем Союза писателей Сербии с 1986 по 1988 г., президентом Союза писателей Югославии с 1987 по 1988 г. С 1993 года А. Петров преподает в Питтсбургском университете. Он занимается историей русской эмиграции и эмигрантской прессы, а также историей русской литературы.

На А. Петрова нападали в советские годы высокие должностные фигуры из советского руководства (П. Демичев и Н. Патоличев). Они жаловались на Петрова в 1976 году главе Югославии Иосипу Броз Тито, а тот отстоял Петрова. Теперь привожу слова Петрова, сказанные на обсуждаемой мною конференции. А. Г. Петров: «И еще скажу — уже лично от себя, поскольку я не только администратор-управленец, но и действующий розенкрейцер...»

Следующее приветственное слово было произнесено А. В. Нефедовым, членом Союза писателей России, независимым исследователем. Вот что он сказал: «Хотел бы отметить, что на нынешней конференции возник совершенно новый подход к комплексному рассмотрению темы (имеется в виду тема Н. Новикова — С.К.). Например, доктор Виктор Белявский обозначил совершенно новый мотив в изучении следственного дела Николая Ивановича Новикова 1792 года... И совершенно неожиданно в связи с этим раскрывается роль автора книги «Новиков и московские мартинисты» М. Н. Лонгинова. Это еще один импульс для совершенно новых изысканий — исследовать некий боковой тренд, который возникает в сфере малоизвестных причин преследования московских розенкрейцеров на закате екатерининского правления в России».

Мы всё время сталкиваемся не с масонством вообще, а с розенкрейцерством. И опять же, ничего не хочу демонизировать. Розенкрейцерство так розенкрейцерство — одна из эзотерических традиций, подлежащая изучению, как и любая другая. Причем тут Новиков, интересующие нас друзья Новикова? А вот причем.

Вторая часть обсуждаемой мною конференции, демонизировать которую, повторю в который раз, нет никакого желания и с материалами которой я знакомлюсь не по секретным справкам, а по открытому первоисточнику, опубликованному именно для того, чтобы с ним ознакомились, — называется «Русское розенкрейцерство как эзотерическое христианство». В череде докладов на эту тему первым является доклад Юрия Кондакова «Карьера Н. И. Новикова в ордене Золотого и Розового Креста».

Ничего не добавляя от себя, цитирую автора доклада: «К масонской биографии Н. И. Новикова российские исследователи обращались неоднократно. При этом деятельность Новикова в ордене Золотого и Розового Креста так и не была прослежена. Этот серьезный пробел вызван тем, что история ордена в России только сегодня может быть адекватно освещена. В настоящий момент к изданию подготовлено исследование «Орден Золотого и Розового Креста в России», изо­билующее никогда ранее не публиковавшимися документами. Эти материалы позволяют проследить карьеру Н. И. Новикова в ордене и оценить, какую роль розенкрейцерство сыграло в его судьбе».

Разбирая далее устройство ордена Золотого и Розового Креста, автор оговаривает, что высшее звено управления той эпохи (маг, генералы, вице-генералы и гранд-приоры) до сих пор известно лишь под орденскими именами. Но что к среднему звену управления этого ордена относились обер-гауптдиректоры, гауптдиректоры и обер-директоры. Далее автор констатирует следующее: «В ведение берлинского обер-гауптдиректора И. Х. Вельнера входила и Россия. По орденскому имени Вельнера подчиненная ему структура(имеется в виду российская структура — С.К.) именовалась «Офиронским» округом. На нижнем уровне управления находились директора «кругов» (первичная структура розенкрейцерства, аналогичная ложе) и главные надзиратели лож «Теоретического градуса» (параллельная структура). Директор «круга» мог управлять братьями, имеющими высшее посвящение. Подобная схема распространялась на все регионы, где действовал орден. Отдельную структуру в ордене с 1780 по 1785 год (в России до конца XIX века) составляли ложи «Теоретического градуса». Они управлялись специально назначенными людьми — директорами и главными надзирателями (наименование главы ложи). Руководство ложами «Теоретического градуса» сосредотачивалось в руках высших руководителей ордена. Для самих «теоретистов» это должно было оставаться тайной. Берлинский обергауптдиректор И. Х. Вельнер руководил работами российского отделения ордена, при этом приказы руководству лож «Теоретического градуса» из Берлина отправлялись через подчиненного Вельнеру гауптдиректора И. Х. Тедена. После учреждения в России в 1788 году гауптдиректории управление ложами «Теоретического градуса» должно было перейти к ней. <...> Руководство ордена было секретом для нижестоящих братьев. Розенкрейцер мог знать лишь своего прямого начальника. Таким образом, о существовании высшего управления было известно лишь очень узкому кругу лиц».

Наверное, читатель, к данному моменту ознакомления с текстом уже перестал спрашивать и автора этого текста, и самого себя, почему обещанное ознакомление с ближайшим кругом друзей и духовных окормителей Жуковского (да и не только его) вдруг прервалось с тем, чтобы изучать какую-то современную конференцию.

Современная конференция вклинилась в наш текст абсолютно обоснованно. Потому что не частные детали знакомства Жуковского с Гёте нас интересуют, а взаимодействие между определенными элитными кругами Германии и Российской империи. Причем далеко не исключено, что понимание структуры немецких кругов, стоявших за Гёте, нужно добывать, ориентируясь на то, что происходило в России.

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-88

 


30.11.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №206

 

Может быть, всматриваясь в эти хитросплетения, мы больше поймем о Гёте? А заодно и о том, что связывает его «Фауста» в целом и вторую часть в особенности с очень определенной и крайне темной античной архаикой?

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 30 ноября 2016 г.

опубликовано в №206 от 30 ноября 2016 г.

 

 Почему, собственно, надо бросать с трудом найденный след и переходить от темных античных богов, волнующих автора «Фауста», к таким фигурам, как Жуковский?

Во-первых, потому что Жуковский не просто один из русских выдающихся поэтов XIX столетия. Он, между прочим, наставник наследника престола, то есть будущего царя Александра II. И тут культурология начинает очень прочно переплетаться с политологией и теорией элит. А только при таких переплетениях у нас есть шанс добыть искомое и не заплутать окончательно в исследовательском лабиринте.

Во-вторых, потому что Жуковский не существует сам по себе. Кто такой Жуковский? Это незаконнорожденный сын помещика Афанасия Ивановича Бунина. Мать Жуковского — пленная турчанка Сальха, при крещении получившая имя Елизаветы Дмитриевны Турчаниновой.

История этой пленной турчанки содержит в себе определенные разночтения. То ли ее привез из-под крепости Бендеры один из крепостных Бунина, участвовавший в русско-турецких войнах. То ли некий майор Муфель отдал эту турчанку на воспитание Бунину.

В любом случае и сам Бунин — отец Жуковского — не принадлежит к высшей элите русского общества. Но уж тем более к ней не принадлежит его незаконнорожденный сын, которого по просьбе не слишком сановитого Бунина совсем не сановитый белорусский дворянин Андрей Григорьевич Жуковский сначала крестил, а потом еще и усыновил.

Трагическая история семьи Буниных, терявших одного ребенка за другим, привела к тому, что жена Бунина наплевала на незаконнорожденность Жуковского и решила воспитать его как родного сына. Но одно дело — это решение, а другое дело — правила той эпохи. Жуковского было очень трудно сделать даже дворянином. А без этого он не мог получить полноценное образование.

Конечно, четырнадцатилетний Жуковский, поступив в Московский университетский благородный пансион, проявил себя и как выдающийся талант, и как подросток с незаурядными задатками в том, что касается общения в элитной среде. Но, тем не менее, налицо пропасть между вопиющей несановитостью Жуковского и статусом наставника наследника престола.

Для того чтобы построить хотя бы шаткий мост через эту пропасть, необходимо разобраться в том, что такое Московский университетский благородный пансион, в который как-то удалось устроить Жуковского.

Московский университетский благородный пансион — это пансион при Московском университете. Под пансионом в данном случае имеется в виду закрытое учебное заведение для мальчиков из знатных дворянских семей.

Учреждение пансиона произошло по инициативе куратора Московского университета Михаила Матвеевича Хераскова (1733–1807). Херасков — крупный русский поэт, писатель и драматург. Корни рода Хераскова — румынские: был такой известный боярский род Хереску.

Русская история этого рода имеет своим истоком переезд некоего Андрея Константиновича Хераскова в Россию. Переезд состоялся при Петре Великом. И речь идет не просто об обычном переезде, а о том, что представители рода Хереску, тесно связанные с другими важнейшими румынскими аристократами (например с полководцем Тома Кантакузино), участвовали в военных кампаниях Петра Великого, причем на достаточно серьезных ролях.

После неудачного Прутского похода Петра Великого целая группа молдавских (валашских, румынских) аристократов, возглавляемая Дмитрием Константиновичем Кантемиром (1673–1723) переселилась в Россию и влилась в дворянский класс Российской Империи.

Несколько слов о возглавлявшем эту группу Кантемире.

Кантемир был господарем (то есть правителем) Молдавского княжества, восточная часть которого вошла в 1812 году в состав Российской Империи.

Отец Дмитрия — господарь Молдавского княжества Константин Кантемир — был неграмотным. Но Дмитрий и другие сыновья Константина усилиями отца получили блестящее образование. Для того чтобы обеспечить им это образование, Константин пригласил греческих учителей.

Став господарем Молдавского княжества, Константин должен был послать в Стамбул в виде заложников сначала одного из своих сыновей — Антиоха, а потом другого — Дмитрия.

Дмитрий использовал три года нахождения в Стамбуле для того, чтобы усовершенствовать свои познания в различных науках, изучить турецкий, арабский и персидский языки.

В 1693 году Дмитрий после смерти своего отца был избран господарем, но через 20 дней был смещен и на 16 лет уехал в Стамбул. Там он и продолжил учебу, и стал публиковаться, прежде всего, как философ.

В 1710 году, во время войны Турции и России, османский султан сделал ставку на Дмитрия как совсем уже слившегося с Османской империей ученого и политика. Дмитрий опять стал господарем и должен был участвовать в действиях против Петра Великого. Но он заключил договор с Петром Великим, обманув султана.

Речь идет не об обычном военном договоре, а о договоре о вхождении Молдавского княжества в Российскую Империю. Такое вхождение могло бы быть, если бы Петр выиграл войну. Но он ее фактически проиграл. И тогда Дмитрий Кантемир с тысячей молдавских бояр прибыл в Москву и получил очень высокий статус.

Особое положение Дмитрия при Петре Великом было еще связано с тем, что одна из его дочерей — Мария Кантемир — стала любовницей Петра Великого, родила ему сына и, в принципе, могла стать императрицей, но сын умер.

Дмитрий был и полиглотом, и глубочайше образованным человеком, и великолепным музыкантом, и знатоком исламской религии. А еще он был членом Берлинской академии наук, автором глубочайших исследований Османской империи.

Матвей Херасков, он же — Матвей Хереску, — один из той тысячи представителей прорусской молдавской элиты, которая вслед за Дмитрием Кантемиром переселились в Россию. Матвей Херасков получил от Петра крупное имение, он верой и правдой служил Российской Империи и умер в 1734 году, оставив трех сыновей, из которых Михаил был самым младшим.

Вдова Хераскова вышла в 1735 году за князя Никиту Юрьевича Трубецкого (1699–1767), занимавшего пост генерал-прокурора в течение почти всего царствования императрицы Елизаветы.

Занимал Никита Юрьевич и другие крупные должности. Например, должность главы военной коллегии. Имел чин генерал-фельдмаршала. Возглавлял сенат, восстановленный Елизаветой Петровной.

Словом, Никита Юрьевич, конечно же, принадлежал к самой высшей элите Российской Империи и имел возможность позаботиться о будущем своих пасынков Херасковых.

Никита Юрьевич помог своему пасынку Михаилу Хераскову поступить в Сухопутный шляхетский кадетский корпус, который тогда называли рыцарской академией.

Херасков закончил академию, немного послужил в Ингерманландском гусарском полку и перешел на штатскую службу — сначала в Коммерц-коллегию, а потом в Московский университет.

В университете Херасков занял должность асессора, то есть лица, осуществлявшего надзор за студентами. Но Хераскову явно не хотелось ограничивать свою деятельность этим надзором. Он возглавил библиотеку, стал попечителем типографии, надзирателем минералогического кабинета.

С 1756 года Херасков был главным начальником над русскими актерами в Москве и ответственным за заключение контрактов с итальянскими певцами.

Интересно, что первая пьеса Хераскова — трагедия «Венецианская монахиня» — получила очень высокую оценку не только на родине, но и в Германии.

В 1761 году Херасков стал исполняющим обязанности директора университета.

Вокруг Хераскова объединилась большая группа молодых литераторов, в том числе и молодой Фонвизин. Дом Херасковых стал центром жизни тогдашней литературной Москвы.

Херасков проявил себя как великолепный царедворец, сумевший добиться благоволения и Петра III, и низвергнувшей его Екатерины Великой.

1763 году Херасков был назначен директором Московского университета.

Михаил Матвеевич Херасков входил в группировку светлейшего князя Григория Григорьевича Орлова (1734–1783) — фаворита Екатерины Великой. После того как звезда Орлова закатилась, Херасков сохранял верность ему и его группировке.

Херасков — известный деятель российского масонства. Понимаю, что масонская тема сильно исковеркана так называемой теорией заговора, но в случае Хераскова речь идет о совершенно официальной информации.

Какое-то время Херасков пробыл в опале в связи со своими масонскими увлечениями. Но потом опала была снята, и в 1778 году Херасков окончательно утвердился в должности куратора Московского университета. Он-то и создал благородный пансион, в котором позже получили образование Жуковский, Лермонтов, Тютчев и другие знаменитые литераторы.

Серьезные масоноведы установили, что Херасков состоял с 1773 года в ложе «Гарпократ», а с 1776 года был оратором ложи «Озирис».

В 1780-е годы Херасков стал одним из основателей ложи «Латона».

В 1782 году он был посвящен в так называемый «теоретический градус» ордена «Розенкрейцеров».

Его масонское имя — Михаил от натурального колоса (Michael ab arista naturante).

Херасков находился в очень тесной связи с Иваном Григорьевичем Шварцем, известным масоном-мартинистом, ближайшим сподвижником самых крупных тогдашних российских масонов Новикова и Лабзина.

Кстати, Шварц был родом из Трансильвании. Шварц вместе с Херасковым активнейшим образом занимались внедрением масонских идей в очень склонную к этому элиту России.

Личными усилиями Шварца русское масонство было отделено от шведского, частью которого являлось. Россия стала независимой от Швеции масонской провинцией. Всё это было сделано при прямом влиянии одного из крупнейших европейских масонов — Фридриха Вильгельма Брауншвейгского (1771–1815), генерала Прусской армии, командира так называемого Черного корпуса, имевшего прозвище Черный герцог.

Фридрих Брауншвейгский был известен тем, что яростно сражался с Наполеоном в составе британской армии, возглавляя ставших легендарными черных брауншвейгских гусар.

Шварц, находившийся в прочнейшей связи с Херасковым, обустраивал дела русского масонства сначала в Брауншвейге, потом в Берлине. Он получил высокие розенкрейцерские полномочия.

Шварц продолжал развивать свою масонскую активность, в том числе и через создание некоего Дружеского общества.

Воспитанники Дружеского общества жили под непосредственным надзором Шварца, который читал им специальный курс «Философии истории».

Таков был один из ближайших соратников Хераскова. Что же касается самого Михаила Матвеевича Хераскова, то он действительно постоянно проявлял себя как великолепный царедворец. И даже когда Екатерина начала конфликтовать с российским масонством, Херасков сумел не пострадать и остаться в должности благодаря заступничеству Гавриила Романовича Державина (1743–1816) — поэта и государственного деятеля, про которого Пушкин написал знаменитые строки: «Старик Державин нас заметил И, в гроб сходя, благословил», и Платона Александровича Зубова, последнего фаворита императрицы Екатерины II.

Екатерина II, организовавшая в конце жизни гонения на масонов, не распространила свои гонения на Хераскова. Павел I масонов ценил. Ценил он и те оды, которые ему адресовал блестящий царедворец Херасков. Писал Херасков оды и Александру I, который тоже благоволил и к Хераскову, и к тому масонскому направлению, к которому Херасков принадлежал.

Но пора вернуться к Жуковскому. Как мы убедились, Херасков был куратором Московского университета с 1778 по 1802 год. В бытность куратором Московского университета Херасков учредил тот самый Московский университетский благородный пансион, в котором Жуковский учился с 1797 по 1801 гг., то есть тогда, когда Херасков курировал и университет в целом, и находившийся при нем пансион.

Нет никаких сомнений в том, что этот пансион был местом взращивания молодых людей, созвучных тому, что осуществляли Херасков, Шварц и другие. Это следует уже из того, что такие люди, как Херасков, не создают пансионов в случае, если они не являются местами взращивания нужных им кадров. Но такое общее умозаключение не является единственным обоснованием тезиса о «взращивании» Херасковым в его пансионе молодых людей с нужным мировоззрением. Есть и некий более конкретный момент, подтверждающий данное утверждение.

Он заключается в том, что в пансионе, находившемся под контролем Хераскова и его соратников, было создано некое особое литературное общество, именовавшееся «Собрание».

Первым председателем общества стал Жуковский. В число членов общества кроме Жуковского входили Дмитрий Дашков, а также Андрей и Александр Тургеневы.

Дмитрий Васильевич Дашков (1789–1839) стал впоследствии и основателем литературного общества «Арзамас», и крупнейшим чиновником (генерал-прокурором Правительствующего сената с 1829 года, министром юстиции — с 1832 года). Его фамилия был нанесена золотыми буквами на мраморной доске Московского благородного пансиона.

Карьера Дашкова сильно связана с русским посольством в Константинополе. Дашков был вторым советником посольства, а послом был знаменитый граф Иоанн Каподистрия (1776–1831) — министр иностранных дел России с 1816 по 1822 гг.; первый правитель независимой Греции в 1827–1831 гг. Каподистрия разрабатывал проект административного устройства Бессарабии после ее присоединения к России. По-настоящему Дашков развернулся при Николае I, став одним из главных вершителей судеб России. Такова официальная карьера Дашкова. Но ничуть не менее важна его карьера неофициальная, у истоков которой стоит общество «Арзамас».

Общество «Арзамас», именуемое иначе «Арзамасское общество безвестных людей», представляло собой и литературный кружок, и так называемое «закрытое дружеское общество».

В общество входили и будущие ключевые деятели культуры (Жуковский, Батюшков, Пушкин), и будущие крупнейшие политики (Уваров, Блудов, Дашков).

Каждый из членов общества получил прозвище, взятое из баллады Жуковского. Так, сам Жуковский стал Светланой, Вяземский — Асмодеем, Пушкин — Сверчком.

В общество вошли и будущие декабристы. Данное общество противопоставляло себя другому обществу — «Беседы любителей русского слова».

Членов этих двух обществ называли шишковистами и карамзинистами. При этом сам Александр Семенович Шишков (1754–1841), против которого ополчился «Арзамас», ратовал за сохранение славянской лексики и недопущение разного рода языковой иностранщины. А Николай Михайлович Карамзин (1766–1826), которому Пушкин посвятил своего «Бориса Годунова», взял на себя роль главного оппонента Шишкова. Соответственно, «шишковистов» называли еще и «архаистами», а «карамзинистов» — «новаторами».

В число «шишковистов» входили такие блестящие литераторы, как Гавриил Романович Державин и русский баснописец Иван Андреевич Крылов (1769–1844).

История общества «Арзамас» подробно разобрана как исследователями творчества Пушкина, так и историками. Я здесь не имею возможности подробно остановиться на этом достаточно известном обществе, которое раскололось после восстания декабристов. Ибо в его числе были и декабристы, и их гонители.

Обсуждая здесь общество «Арзамас», я обращаю внимание на следующие обстоятельства:

Обстоятельство № 1 — общество «Арзамас» было создано Дмитрием Дашковым, ближайшим другом Жуковского, учившимся вместе с ним в Московском университетском благородном пансионе.

Обстоятельство № 2 — уже в период учебы в этом пансионе Дашков и Жуковский создали общество «Собрание».

Обстоятельство № 3 — общество «Собрание» и общество «Арзамас» как минимум связаны между собой личностями Дашкова и Жуковского. На самом деле связи еще намного прочнее. Но достаточно и этого.

Обстоятельство № 4 — общество «Собрание» находилось под плотной опекой Хераскова и его соратников. Собственно, под их контролем находилось всё, что происходило в Московском пансионе. Но «Собрание», будучи литературным обществом, естественно, особо опекалось Херасковым и его сторонниками.

Обстоятельство № 5 — блистательная карьера Жуковского, ставшего наставником наследника престола, лишь отчасти могла быть связана с поэтическим талантом Василия Андреевича. Ведь Пушкин не стал ни наставником наследника престола, ни таким сановником, как Жуковский. Он — в пике своей трагически гротескной как бы карьеры — получил полуиздевательскую должность камер-юнкера. И всё. А Жуковский получил неизмеримо больше.

В 1816 году Жуковский становится чтецом при вдовствующей императрице Марии Федоровне, она же — София Мария Доротея Августа Луиза Вюртембергская, вторая супруга российского императора Павла I, мать императоров Александра I и Николая I.

В 1817 году Жуковский становится учителем русского языка принцессы Шарлотты — будущей императрицы Александры Федоровны, урожденной Фредерики Луизы Шарлотты Вильгельмины Прусской, супруги императора Николая I, матери Александра II.

В 1825 году (по другим источниками — в 1826-м) Жуковский назначается воспитателем будущего императора Александра II.

Влияние Жуковского при дворе огромно. Общеизвестно, что он использовал это влияние для смягчения участи гонимых (Пушкина, Шевченко, Герцена, декабристов). Но каков источник этого влияния? Тут ведь мало быть наставником наследника-цесаревича, пусть и произведенным в тайные советники после совершеннолетия цесаревича.

Мало быть и другом Евграфа Романовича Рейтерна, он же — Герхардт Вильгельм фон Рейтерн (1794–1865). Рейтерн в 1837 году стал официальным придворным художником. В 1814 году познакомился с Гёте в Веймаре. Он общался с Гёте в Гейдельберге в 1815 году и в Йене — в 1817-м. Он переписывался с Гёте.

А Жуковский в 1841 году сочетался браком (в возрасте 58 лет) с девятнадцатилетней дочерью своего друга Рейтерна — Елизаветой Евграфовной Рейтерн (1821–1856). Вдумаемся, последние двенадцать (!) лет своей жизни Жуковский провел в Германии, в кругу семейства Рейтернов. И умер он в Германии.

Согласитесь, что тема взаимодействия между кругом Хераскова-Жуковского и кругом Гёте не является вполне беспочвенной. Тем более что помимо уже обсуждавшихся нами фигур, входящих в тот круг, который мы назвали кругом Хераскова–Жуковского, есть и другие примыкающие к этому кругу. Например, Николай Михайлович Карамзин, чья роль нами обсуждена в связи с обществом «Арзамас», но который еще теснее связан с этим кругом и через Московский университет, и через масонскую ложу «Золотого венца», в которую Карамзин вступил в Симбирске в начале 80-х годов XVIII столетия.

Переплетений так много, что их нельзя игнорировать. Между тем Карамзин — это тоже крупнейшая дворцовая фигура. Он при Александре I (императорским указом от 31 октября 1803 года) получил титул историографа, который в России никогда после смерти Карамзина не возоб­новлялся.

В 1804 году Карамзин получил не только титул, но и должность историографа. В дальнейшем царь Александр I всё более возвышал Карамзина и даже поселил его рядом с собой в Царском Селе.

Так что Жуковского с Карамзиным объединяет не только общество «Арзамас» и масонские ложи, не только германофильство, не только литературная и историко-культурная ориентация, но и блистательное царедворчество. Причем, находясь в сходных дворцовых позициях, Карамзин и Жуковский просто должны были быть близки, иначе они бы просто не уцелели. Так они и были близки! Вот и получается, что русское паломничество в Веймар, русское германофильство определенного образца было существенным фактором жизни высших кругов российского имперского общества. Да и могло ли быть иначе при соответствующем сугубо немецком генезисе русских царей и цариц. Да, они крестились, они сохраняли верность великой Российской Империи. Но они оставались при этом выходцами из определенной европейской элиты. Причем выходцами, с этой элитой связанными.

Но давайте для начала сосредоточимся все-таки на Жуковском, связь которого с Гёте наиболее очевидна.

Мы уже установили, что каналы (они же — элитные лифты), двигаясь по которым (или с помощью которых) Жуковский достиг таких дворцовых высот, не имели ничего общего со столь важным в ту эпоху статусом семьи Жуковского. И что никаких других каналов, кроме тех, которые мы могли бы условно назвать «херасковскими», у Жуковского не было. Значит, сработали именно эти каналы.

Какова же их связь с Гёте и Веймаром? Для того чтобы ответить на этот вопрос, надо обсудить качество отношений между Жуковским и Гёте. А также между веймарской «меккой» и ее российскими элитными паломниками.

Может быть, всматриваясь в эти хитросплетения, мы больше поймем о Гёте? А заодно и о том, что связывает его «Фауста» в целом и вторую часть в особенности с очень определенной и крайне темной античной архаикой?

Как мы уже установили, одним из важнейших исследователей германофильства Жуковского и его круга является А. Н. Веселовский. Оговорю еще раз, что он — один из самых выдающихся и въедливых (в лучшем смысле этого слова) филологов, исследовавших так называемое «германофильство русской литературы». Кстати, этот термин — «германофильство русской литературы», видимо, впервые задействован именно Веселовским.

Вдумаемся: одно дело — когда ваш покорный слуга, сочетая в своем исследовании философию с политической аналитикой, начинает от себя рассуждать о якобы имеющем место германофильстве русской литературы, причем германофильстве, порожденном определенным состоянием русской имперской элиты. И другое дело — когда данный термин вводится крайне компетентным филологом, реально посвятившим всю свою жизнь осуществлению определенных, в принципе достаточно узкоспециальных исследований.

Я, например, ну уж никак не хочу посвящать свою жизнь исследованию германофильства Жуковского и иже с ним. Да я и не могу исследовать это самое германофильство так, как его исследуют Веселовский и другие филологи. Потому что для того, чтобы так исследовать это самое германофильство, нужно слиться воедино с определенной узкофилологической методологией. А я и не хочу, и не могу с ней слиться воедино. У меня другие приоритеты, другой тип подхода к исследовательской деятельности, а главное — совсем другие методологические исследовательские средства, которые не хочется называть ни инструментами, ни технологиями, но которые, конечно же, близки и к тому, и к другому.

Поэтому я беру на вооружение данные Веселовского и других филологов, исследовавших германофильство русской литературы, провожу с использованием своей методологии первичную фильтрацию этих данных. А затем, опять же с использованием своей методологии, начинаю эти отфильтрованные данные интерпретировать и сопрягать сообразно целям моего собственного исследования.

Но вначале нужно, во-первых, сослаться на Веселовского и других исследователей, оговорив тем самым, что сообщаемые читателю сведения не мой философско-аналитический «самострок», а в высшей степени достоверные данные, добытые высокими узкими специалистами.

И, во-вторых, привести хотя бы часть этих данных.

И только после этого можно начать обсуждение этого самого, не мной обнаруженного, германофильства великой русской литературы.

А также всего того, что породило это германофильство.

(Продолжение следует.)

 

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-87

  


23.11.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №205

 

Я пытаюсь даже не вернуть значение культурной традиции, с каким она существовала, а создать такое значение культурной традиции, которого не было в гораздо более образованном, нежели нынешнее, советском обществе... 

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 23 ноября 2016 г.

опубликовано в №205 от 23 ноября 2016 г.

Внимательно читая Лукана, мы убедились в том, что лихая Эрихто, которую Гёте выводит в качестве героини шабаша во второй части «Фауста», и которая знакома современникам Гёте по лукановской «Фарсалии», жила в разоренных гробницах или же «тени прогнав, занимала могилы пустые», радуя этим тьму. Да, именно тьму, ибо Эреб, которого она этим радовала, согласно тексту Лукана — это и есть тьма.

Слово Эреб на древнегреческом означает мрак. Эреб, о котором говорит Лукан, — это олицетворение вечного мрака. Гесиод, как мы помним, утверждает, что Эреб родился из Хаоса: «Прежде всего, во вселенной Хаос зародился, а следом...»

Следом, как утверждает Гесиод, зарождались и Гея, богиня земли, и сумрачный Тартар, в который потом боги-победители низвергают своих противников, но который, по Гесиоду, имеет очень ранее происхождение. Еще нет богов, которые потом кого-то будут в Тартар низвергать, а Тартар уже есть.

Кроме Геи и Тартара, вслед за Хаосом, по Гесиоду, рождается Эрос. А также черная ночь Нюкта и угрюмый Эреб. И уже потом Гея рождает Урана и начинается известная нам «ротация богов» (Уран — Кронос — Зевс). Таким образом, Эреб, если верить Гесиоду, древнее даже Урана, не говоря о прочих.

Ночь, сочетаясь с Эребом, рождает, по Гесиоду, целую череду божественных сущностей. Но поскольку нас в данном случае интересует Эреб, а не эти сущности, мы, восстановив в памяти данный сегмент гесиодовской теогонии, сразу же начинаем вчитываться в то, что касается именно этого Эреба.

Самые разные древние авторы утверждают, что вступив в сожительство с Нюктой, Эреб рождает страшные сущности. Кстати, Гесиод в наименьшей степени демонизирует всё, что связано с результатами сожительства Нюкты и Эреба. Другие же авторы утверждают, что от этого сожительства родился и Танатос (смерть), и Гипнос (сон), и бог злословия, и бог раздора, и бог хаоса, и Харон, который перевозит души умерших в Аид. Кстати, если верить такому авторитетному автору, как уже известный римский писатель Гай Юлий Гигин (64–17 г. до н. э.), от брака Эреба и Нюкты родились, помимо рока, старости, смерти, сна и так далее, еще три Мойры и Геспериды.

Мы вновь добрались до Эрихто, которая, как мы убедились, является сестрой этих самых Мойр. То есть Эрихто принадлежит к особому сообществу божеств, рождаемых именно первозданным и абсолютным мраком, он же — Эреб.

Эреб волновал не только Лукана. Он волновал и крупнейших поэтов XIX века, наших соотечественников в том числе. Вот как разрабатывает тему Эреба, являющегося самой мрачной частью Ада, подземной хаотической ночью, выдающийся русский поэт, современник Пушкина, один из основоположников русского романтизма Василий Андреевич Жуковский (1783–1852). В своем стихотворении «Торжество победителей» Василий Андреевич в числе прочих сюжетов (в его стихотворении победители — это греки, разрушившие Трою) воспроизводит то, что касается одного из греческих героев — Аякса Теламонида.

У Гомера Аякс Теламонид (он же Эант Теламонид) — это один из самых могучих, храбрейших и прекраснейших греков. После гибели Ахилла, равного ему по силе, храбрости и красоте, Аякс поспорил с Одиссем за право владения оружием Ахилла. Судьями в споре между Аяксом и Одиссеем были древнегреческие герои Агамемнон и Менелай. Они присудили оружие Одиссею, испугавшись гнева богини Афины, стоявшей на стороне Одиссея. Аякс впал в безумие. В состоянии безумия он хотел перебить всех ахейцев, но Афина направила его ярость на стадо баранов, которых Аякс под воздействием Афины и своего безумия принял за вождей ахейцев. Аякс страшно разочаровался в своих соратниках по борьбе. Он призвал на их головы гнев вообще, особенно же на Атридов — Менелая и Агамемнона. Он призвал на них гнев эриний. А поскольку ранее ахеец Аякс и троянец Гектор обменялись подарками, и Гектор подарил Аяксу меч, то Аякс, впав в безумие после невероятно оскорбившего его поведения соратников, покончил с собой, воспользовавшись для этого подарком Гектора.

В «Илиаде» Аяксу посвящены, возможно, самые блистательные строки. Развивая тему Аякса в своем стихотворении «Торжество победителей», Василий Андреевич Жуковский включает в стихотворение слова брата Аякса — Тевкра Теламонида. Вот каковы эти слова Тевкра, посвященные самоубийству Аякса, приведенные Жуковским в его стихотворении:

Лучших бой похитил ярый!
Вечно памятен нам будь,
Ты, мой брат, ты, под удары
Подставлявший гордо грудь,
Ты, который нас, пожаром
Осажденных, защитил...
Но коварнейшему даром
Щит и меч Ахиллов был.

А дальше следуют те главные строки, ради которых, собственно, и обсуждается здесь всё сразу — и тема Аякса, и творчество В. А. Жуковского:

Мир тебе во тьме Эрева!
Жизнь твою не враг отнял:
Ты своею силой пал,
Жертва гибельного гнева.

Жуковский сулит Аяксу мир не где-нибудь, а именно во тьме Эреба/Эрева. Это может показаться случайностью (мол, для Жуковского тьма Эреба — это просто царство мертвых Аид). Но это не единственный случай, когда выдающийся русский поэт обращается к Эребу. Вот другое стихотворение Жуковского — «Жалоба Цереры»:

Снова гений жизни веет;
Возвратилася весна;
Холм на солнце зеленеет;
Лед разрушила волна;
Распустившийся дымится
Благовониями лес,
И заоблачен глядится
В воды зеркальны Зевес;
Все цветет — лишь мой единый
Не взойдет прекрасный цвет;
Прозерпины, Прозерпины
На земле моей уж нет.

Я везде ее искала,
В дневном свете и в ночи;
Все за ней я посылала
Аполлоновы лучи;
Но ее под сводом неба
Не нашел всезрящий бог;
А подземной тьмы Эреба
Луч его пронзить не мог:
Те брега недостижимы,
И богам их страшен вид...
Там она! неумолимый
Ею властвует Аид.

«Ну, вот! — воскликнет скептик. — Тут прямо сказано, что подземная тьма Эреба — это царство мертвых Аид, и только».

Так-то оно так, но почему бессмертным богам должен быть страшен вид тех недостижимых брегов, где царствует Аид? Понятно, почему этот вид страшен смертным, а почему он должен быть страшен богам? Только в одном случае он может быть им страшен — если они (внимание!) позднее порождение чего-то одного, а те брега порождены чем-то совсем другим и более ранним. А именно тем, что именуется Эреб.

Между тем, Церера у Жуковского не останавливается на приведенных мною словах, она их развивает, заявляя:

Сколь завидна мне, печальной,
Участь смертных матерей!
Легкий пламень погребальный
Возвращает им детей;
А для нас, богов нетленных,
Что усладою утрат?
Нас, безрадостно-блаженных,
Парки строгие щадят...

Редкая вообще и совсем невозможная в античности зависть богов по отношению к смертным, как мы видим, связана с тем, что смертные могут встретиться в Аиде после смерти... Именовать счастливых богов-олимпийцев безрадостно-блаженными — это не значит строго следовать античному классическому канону, не правда ли? Безрадостно-блаженные — это отнюдь не тривиальный эпитет. Парки — это те же Мойры в их древнеримском варианте. Утверждение, что парки щадят богов, — опять же нетривиально. Да, парки властны над всем, включая богов. Но почему они их щадят? Они, напротив, лишены жалости к кому бы то ни было, уж тем более к каким-то поздним олимпийским богам.

А Церера у Жуковского умоляет безразличных и безжалостных парок о помощи:

Парки, парки, поспешите
С неба в ад меня послать;
Прав богини не щадите;
Вы обрадуете мать.

В тот предел — где, утешенью
И веселию чужда,
Дочь живет — свободной тенью
Полетела б я тогда;

Почему парки, они же — Мойры, они же — Эвмениды, Эринии и так далее, могут направить бессмертную Цереру в мир, который неподвластен олимпийским богам? А она ведь просит их именно об этом. При одном условии это можно сделать — если у парок, Мойр (они же — всё остальное) есть та связь с Эребом, которой нет у олимпийских богов.

Модель Жуковского состоит именно в этом, не правда ли? И она подтверждается нижеследующими словами Цереры, называющей свое обращение к паркам «напрасным стоном», а свою надежду на помощь парок «тщетным призраком»:

Тщетный призрак! Стон напрасный!
Все одним путем небес
Ходит Гелиос прекрасный;
Все навек решил Зевес;
Жизнью горнею доволен,
Ненавидя адску ночь,
Он и сам отдать неволен
Мне утраченную дочь.

Для тех, кого не убеждает даже столь развернутое цитирование Жуковского, на мой взгляд, явно показывающее, что в модели Жуковского у Эреба есть особое могущество, гораздо большее, чем могущество богов Олимпа, — приведу самый ранний художественно-философский текст этого поэта. Он называется «Мысли при гробнице». Текст был написан в 1797 году, когда Жуковскому было 14 лет. Жуковский потрясен известием о смерти Варвары Афанасьевны Юшковой, своей родственницы, в доме которой он проживал, своей крестной матери, женщины необычайно одаренной, устроительницы литературных вечеров, управлявшей, в том числе, и тульским театром. Четырнадцатилетний Жуковский отливает свое отчаяние по поводу смерти столь близкого ему человека в следующие строки:

Живо почувствовал я ничтожность всего подлунного;
Вселенная представилась мне гробом.
Смерть! Лютая смерть!
Когда утомится рука твоя?
Когда притупится лезвие страшной косы твоей?..

Не каждый романтик скажет, что вселенная представляется ему гробом. И разве не очевидна связь между такими представлениями о вселенной и утверждениями, согласно которым Эреб мощнее окормляющих вселенную олимпийских богов?

«Откуда вдруг возникла тема Жуковского?» — спросит читатель, привыкший к так называемому линейному развитию исследования. Увы, читатель, в таких исследованиях, как это, линейного развития быть не может. Ибо мы обречены блуждать по фундаментально нелинейному пространству соотношений и сопоставлений. Только в этом пространстве, в чем-то, право, подобном Эребу, мы можем найти ответы на свои проклятые вопросы. Что же касается темы Жуковского, то, возникнув в связи с Эребом как источником могущества Эрихто (мы ведь источником этого могущества занимаемся, так ведь? — матери, непроницаемые для обычных божественных и демонических сил миры, особые шабаши и так далее), эта тема оказывается насыщенной еще и другими смыслами. Потому что Жуковский очень близок к Гёте. И тут речь идет об особой близости.

Жуковский не только переводит Гёте, хотя уже это говорит о многом. И мне просто необходимо ознакомить читателя с переводом гётевского «Лесного царя», принадлежащим перу Жуковского. Вот этот перевод:

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка приник
Обняв, его держит и греет старик.

«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?» —
«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
Он в темной короне, с густой бородой». —
«О нет, то белеет туман над водой».

Что главное в этих двух четверостишиях? Для меня тут главное — темная корона. Опять же — тьма, Эреб, Эрихто, темные короны, темные силы, матери, вселенная как гроб и так далее. Но продолжим чтение стихотворения.

«Дитя, оглянися; младенец, ко мне;
Веселого много в моей стороне:
Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
Из золота слиты чертоги мои».

С маленьким ребенком разговаривает сила, которая по своему могуществу несопоставима с Мефистофелем из «Фауста». Эта темная сила по своему желанию может захватить и отправить в свои миры не алчущего знания взрослого матерого и вполне недоброго мужика Фауста, а невинное дитя. Невинное дитя, понимаете? Что же это за сила, и почему ей не оказано противодействие?

«Родимый, лесной царь со мной говорит:
Он золото, перлы и радость сулит». —
«О нет, мой младенец, ослышался ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул листы».

Старик понимает, что невинное дитя пытаются куда-то забрать. Но он не взывает к богу, не просит силы добра оградить дитя от сил зла. Он только прижимает дитя к себе и говорит, что ему нечто примстилось. Причем он прекрасно понимает, что ни о каком «примстилось» речи быть не может, что его любимое дитя действительно атакуют и забирают.

«Ко мне, мой младенец; в дуброве моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей:
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять».

«Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне, вижу, кивают из темных ветвей». —
«О нет, всё спокойно в ночной глубине:
То ветлы седые стоят в стороне».

Он что, полный идиот, этот всадник? Он не понимает, что у него забирают дитя? Да прекрасно он всё понимает. Но ничему не сопротивляется, потому что понимает, что сопротивляться нельзя. Понимает он и то, чем обернется отсутствие метафизического сопротивления метафизическим силам зла.

«Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой». —
«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».

Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок погоняет, ездок доскакал...
В руках его мертвый младенец лежал.

Мне скажут, что Жуковский всего лишь переводит Гёте. И что факт такого перевода ничего не говорит о реальных отношениях между двумя поэтами, сходным образом завороженными обсуждаемым нами Эребом. Что ж, приведу другое стихотворение Жуковского, посвященное уже не лесному царю или Эребу, а самому Гёте. Оно так и называется — «К Гёте»:

Творец великих вдохновений!
Я сохраню в душе моей
Очарование мгновений,
Столь счастливых в близи твоей!

Твое вечернее сиянье
Не о закате говорит!
Ты юноша среди созданья!
Твой гений, как творил, творит.

Я в сердце уношу надежду
Еще здесь встретиться с тобой:
Земле знакомую одежду
Не скоро скинет гений твой.

В далеком полуночном свете
Твоею музою я жил.
И для меня мой гений Гёте
Животворитель жизни был!

Почто судьба мне запретила
Тебя узреть в моей весне?
Тогда душа бы воспалила
Свой пламень на твоем огне.

Тогда б вокруг меня создался
Иной, чудесно-пышный свет;
Тогда б и обо мне остался
В потомстве слух: он был поэт!

Стихотворение написано в 1827 году. Гёте умер в 1832 году.

Очевидным образом творчество Жуковского — и не его одного — тесно связано с так называемым веймарским культурным влиянием. Для многих русских интеллектуалов конца XVIII — начала XIX века Веймар был примерно тем же, чем Мекка является для истинно верующего мусульманина. Одним из первых русских своеобразных паломников, посетивших Веймар, был выдающийся русский историк и литератор, создатель «Истории Государства Российского», редактор «Московского журнала» и «Вестника Европы» Николай Михайлович Карамзин (1766–1826).

Вслед за Карамзиным в своеобразную веймарскую Мекку стали совершать паломничества очень и очень многие, в том числе и Василий Андреевич Жуковский. В числе тех многих, одним из которых был Жуковский, — русский поэт и общественный деятель, друг Пушкина и его однокурсник по Царскосельскому лицею, декабрист Вильгельм Карлович Кюхельбеккер
(1797–1846).

Другой паломник, посещавший веймарскую Мекку, — известный интеллектуал, один из энциклопедически образованных людей своего времени, друг Пушкина и Жуковского (а также многих других представителей российского творческого сообщества рассматриваемой эпохи) Александр Иванович Тургенев (1784–1845).

Александр Иванович содействовал поступлению Пушкина в Царскосельский лицей. Он же покровительствовал Жуковскому, а также Батюшкову, Чаадаеву и многим другим. Что же касается Пушкина, то благодаря Александру Ивановичу, имевшему влияние в высоких сферах, ссылка Пушкина на Соловки или в Сибирь была заменена ссылкой в Южную Россию.

Вот что Александр Иванович Тургенев пишет по поводу своеобразного русского паломничества в Веймар в своем «Отрывке из записной книжки путешественника»: «В альбуме Гёте к именам посетителей присоединил я и свое и написал на память четыре стиха переводчика «Вертера», покойного брата Андрея, на 16-летнем возрасте им к портрету Гёте написанные:

Свободным гением натуры вдохновенный
Он в пламенных чертах ее изображал
И в чувствах сердца лишь законы почерпал,
Законам никаким другим непокоренный.

Здесь желал бы я друзьям русской литературы, коей некогда Москва и в ней университет были средоточием, напомнить о том влиянии, которое веймарская афинская деятельность имела и на нашу московскую словесность. Несколько молодых людей, большею частию университетских воспитанников, получали почти всё, что в изящной словесности выходило в Германии, переводили повести и драматические сочинения Коцебу, пересаживали, как умели, на русскую почву цветы поэзии Виланда, Шиллера, Гёте, и почти весь тогдашний новейший немецкий театр был переведен ими; многое принято было на театре московском. Корифеями сего общества были Мерзляков, Ан[дрей] Т[ургенев]. Дружба последнего с Жуковским не была бесплодна для юного гения(имеется в виду Жуковский. — С.К.)».

Андрей Тургенев ввел Жуковского, как и многих других, в фактически руководимое им «Дружеское литературное общество», которое и было центром, превращавшим отдельных веймарских паломников из России в некую, пусть и рыхлую, но не лишенную определенного единства интеллектуальную и духовную группу. Эту группу исследовали многие. Например, автор классической биографии Жуковского Александр Николаевич Веселовский (1838–1906), русский литературовед, историк литературы, академик, брат литературоведа академика Алексея Николаевича Веселовского. Александр Николаевич написал замечательную книгу «В.А.Жуковский. Поэзия чувства и сердечного воображения». В книге достаточно подробно обсуждается та тема, которую я (а не Александр Николаевич) именую «русским паломничеством в Веймар».

Этой же темой занимались многие, например, российский и советский литературовед, в основном специализировавшийся на древнеславянской тематике, академик Василий Михайлович Истрин (1865–1937). С классической концепцией Веселовского — Истрина пытался полемизировать еще один наш выдающийся литературовед — Юрий Михайлович Лотман (1922–1993). Привожу все эти данные для того, чтобы тема русских веймарских паломников не была воспринята читателем как моя личная выдумка, не имеющая под собой документальной базы. Поверь, читатель, документальная база огромна. Другое дело, что мне непонятно, достоянием какого круга людей, кроме узких специалистов, может и должна являться эта бесценная докуменальная база? Знакомы ли были с нею, например, хотя бы вдумчивые и дотошные выпускники филологического факультета советской эпохи? И кто с нею знаком сейчас? Налицо чудовищная пропасть между уровнем объективных знаний о русской философской и культурной традиции и уровнем осведомленности об этой традиции даже так называемых сливок нашей гуманитарной интеллигенции.

Как преодолеть эту пропасть, я, честно говоря, не понимаю. Сам я начал для себя эту традицию восстанавливать только в связи с написанием данного исследования. Фрагменты этой традиции могли всплыть в моей памяти только потому, что я воспитывался в определенной гуманитарной атмосфере того, советского, времени. Как соединить сегодня все те знания, которые и в советскую эпоху отнюдь не были в фокусе интересов той достаточно широкой группы, которая интересовалась очень многим — концертами классической музыки, театром «Современник», театром «на Таганке», Мандельштамом, Пастернаком, Булгаковым... ну а потом — в какой-то мере и моим Театром «На досках»... Ведь эта достаточно широкая публика, исчисляемая десятками, а то и сотнями тысяч, сыграла весьма специфическую роль в эпоху перестройки, да и в постперестроечную эпоху. Ее понимание культурных традиций и сейчас остается неким указателем направления мысли. Ибо те или иные обрывки той широкой гуманитарной традиции время от времени всплывают в мозгу у тех или иных телеведущих или лиц, выступающих по всё еще значимому для современного общества телевидению.

Но если широкая гуманитарная традиция, хотя и угасает, но остается хоть сколь-нибудь значимой в социальном смысле слова (а зачем такие исследования, как это, если нет социальной значимости), то узкая гуманитарная традиция, к которой я адресуюсь, говоря о Веселовском, Истрине, Лотмане и других, вообще не имеет социального значения. И чем же я тогда занимаюсь? Я пытаюсь даже не вернуть значение культурной традиции, с каким она существовала, а создать такое значение культурной традиции, которого не было в гораздо более образованном, нежели нынешнее, советском обществе. И где же я пытаюсь это новое значение сформировать? На страницах газеты «Суть времени», читатели которой в основном, конечно же, отстают от тех норм, которые существовали в широкой советской среде интеллигенции, интересовавшейся гуманитарной проблематикой и далеко не всегда являвшейся при этом собственно гуманитарной интеллигенцией?

На какое именно чудо я рассчитываю и почему?

О том, на какое чудо я рассчитываю, будет сказано в конце этого исследования, которое ведь только кажется бесконечным. А почему я рассчитываю на чудо, могу сказать и сейчас. Во-первых, потому что рассчитывать больше не на что. А во-вторых, потому, что чудеса все-таки бывают, хотя и редко.

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-86

 


18.11.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №204

 

Наша исследовательская дорога подошла к пункту, в котором надо почти расслабленно вчитываться в крупные фрагменты чужих текстов, удивляясь тому, как причудливо эти фрагменты переплетаются, сплетаются, образуя какие-то странные сущности 

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 18 ноября 2016 г.

опубликовано в №204 от 18 ноября 2016 г.

Иногда для того, чтобы двигаться дальше, надо до предела напрячь творческое воображение, вводить в повествование актуальную аналитику, вырываться за рамки, задаваемые любой текстуальностью, даже текстами величайших мировых классиков.

А иногда, чтобы двигаться дальше, надо почти замереть и следить за тем, как мимо тебя проходят или проплывают некие текстуальные тени. Как там у Гёте? «Вы снова здесь, изменчивые тени». Впрочем, те тени, о которых я говорю, не имеют никакого прямого отношения к гётевским. Под тенями — то улыбчивыми, то мрачными — я имею в виду длинные отрывки тех или иных текстов, включая тексты, которые ты раньше уже рассматривал. В таких случаях тебе, чтобы двигаться дальше, надо эти тексты перечитывать, сопоставляя их с чем-то новым — только что обнаруженным и представляющим собой такие же улыбчивые или мрачные обрывки чужих текстов, подброшенных тебе неизвестно чем или неизвестно кем.

Будем для простоты называть ту инстанцию, которая тебе всё это подбрасывает, интуицией особого рода. Почему особого рода? Потому что филологической эту интуицию никак назвать невозможно, хотя вроде бы речь идет о текстах. А метафизической ее называть не хочется: ведь не в медитациях я добываю цитируемые отрывки. Я их выискиваю, внимательно читая те или иные произведения. Так что с метафизикой в данном случае погодим.

Наша исследовательская дорога подошла к пункту, в котором надо почти расслабленно вчитываться в крупные фрагменты чужих текстов, удивляясь тому, как причудливо эти фрагменты переплетаются, сплетаются, образуя какие-то странные сущности.

Чуть позже скорость нашего движения по траектории исследования резко возрастет. А сейчас ее обязательно надо снизить. И, взяв в руки сначала томик гётевского «Фауста», с удивлением обнаружить, каких именно инфернальных персонажей Гёте втягивает во вторую, наиважнейшую в философском и метафизическом смысле, часть своего повествования.

При этом во мне нет никакого негодования по поводу того, что Гёте втягивает в эту часть инфернальные сущности. Разные великие писатели втягивали разные инфернальные сущности в свои повествования с разными целями. Тут что черный монах у Чехова, что черт в Братьях Карамазовых, что тот же черт у Томаса Манна. Гёте, сочиняя «Фауста», обручился с чертовщиной совершенно особым образом. И он не может не наращивать инфернализацию своего текста. Вопрос, повторяю, только в том, как именно он это делает. Я даже о его целях с ходу судить не берусь: как-никак великий художник и великий философ. Я говорю всего лишь об арсенале творческих средств. Его-то можно обсуждать, замедлив движение по исследовательской траектории и вчитываясь в предлагаемые тебе сгустки специфической инфернальности. Почему специфической? Потому что та инфернальность, к которой Гёте обращается во второй части «Фауста», и впрямь не чета обычной чертовщине, предлагаемой читателям самыми разными выдающимися творцами с самыми разными — далеко не обязательно зловещими — целями.

Классический античный шабаш из второй части «Фауста» Гёте — не чета его же как бы обычному шабашу (немецкому, брокенскому), изображенному в первой части того же произведения. Правда, и в первой части мы обнаруживаем античную ведьму Баубо, вполне сопричастную интересующему нас «допотопию». Но всё же шабаш в первой части «Фауста» менее откровенен в своих адресациях к допотопным сущностям, нежели шабаш, описанный тем же Гёте во второй части «Фауста». Откровенен? Стоп!

Кто сейчас, прочитав те или иные античные имена, причем не столь расхожие, как Зевс или Прометей, разберется в том, что стоит за этими именами? Ну открывает гётевский классический античный шабаш, представленный во второй части «Фауста» некая Эрихто. Что за Эрихто? Почему Эрихто?

Гёте твердо знает, что его читатели с интересом и по много раз читали разнообразную античную литературу, в том числе и произведение Марка Аннея Лукана «Фарсалия, или Поэма о гражданской войне». Гёте убежден, что те, кто прочтут вторую часть «Фауста», знакомы с античностью не хуже, чем он. А те, кто не знакомы с античностью, не будут читать ни «Фауста» вообще, ни тем более вторую часть этого произведения.

Мы живем в совершенно другую эпоху. И потому не можем общаться с читателем, адресуясь к его серьезному знакомству с разнообразной античной литературой. Поэтому в данном исследовании автор вместе с читателем вчитывается в античные тексты. И только вчитавшись, начинает их обсуждать. Мы уже начали вчитываться в лукановскую «Фарсалию». Но поскольку это вчитывание потребовало возвращения к теме Фарсалии как таковой, то, вернувшись к данной теме, мы натолкнулись на переплетающуюся с ней тему «Девкалионова потопа» и начали заниматься «потоповедением». Теперь самое время вернуться к Лукану.

Мы уже убедились, что он уверен в невероятной силе темных гемонид, фессалийских ведьм, таких как Эрихто. И что как минимум он считает этих гемонид более могучими, чем дельфийская Пифия, делосские треножники, додонские древние жрецы, ассирийские жрецы и так далее.

Секреты этого могущества — и в фессалийских смертоносных травах, и в замогильных таинствах неких темных магов. Адская мощь этих секретов столь велика, что небожители, проживающие на Олимпе, как говорит Лукан, «вечно склоняют свой слух к заклятиям племени злого».

Лукан убежден в невероятной силе фессалийского колдовства. Он утверждает, что эта сила больше той, которой обладали вавилонские и египетские жрецы, весьма авторитетные для римлян в том, что касается разного рода колдовских чар.

Лукан уценивает эти патентованные для Рима египетские и вавилонские чары. Он считает их гораздо более слабыми, нежели чары фессалийские, от которых слабеет человеческий ум, от которых запретное пламя любви возгорается в сердцах и сжигает даже суровых старцев.

Фессалийское колдовство, утверждает Лукан, опутывает заколдованных той нитью, которая «скользит с веретен чародейных».

При чем тут нити, «скользящие с веретен чародейных»? Дело в том, что интересующая нас мифическая колдунья Эрихто считается сестрой пресловутых Эриний. Эринии — это богини мести (в переводе с древнегреческого Эриния означает «гневная»). По одним преданиям, Эринии являются дочерьми Ночи-Нюкты и Мрака-Эреба, по другим — порождены Геей из крови Урана, по третьим — являются дочерьми редко упоминаемого древнегреческого божества Скотоса (Скотос в переводе означает мрак, тьма). Есть и другие предания — всех не перечислишь.

Согласно древнегреческому мифу, Эринии преследовали Ореста, который по повелению бога Аполлона покарал свою мать Клитемнестру за злодейское убийство отца Агамемнона.

Мать Ореста Клитемнестра убила своего мужа Агамемнона, отца Ореста. Для убийства она использовала культовый топор лабрис, столь любимый обитателями минойского Крита.

Клитемнестра убила Агамемнона в ванной. Бог Аполлон, покровительствовавший Агамемнону, сообщил Оресту через своего дельфийского оракула, что если Орест не отомстит за смерть Агамемнона, то станет прокаженным — жалким отщепенцем, для которого будет закрыт вход во все святилища и храмы.

Этот вердикт Аполлона подтвердил сам верховный владыка Олимпа Зевс. Так что у Ореста, в сущности, не было выхода. Но убийство матери — тяжкое преступление. А Эринии — древние богини. Они — богини тех матриархальных времен, в которые ни Зевс, ни Аполлон, ни другие олимпийские (по своей сути патриархальные) божества не почитались с такой силой, которая позволяла убивать всех, включая родную мать.

Орест выполняет приказ богов, но Эриниям наплевать на подобные приказы поздних божеств. Они делают свое дело — терзают за наистрашнейшие преступления.

Если верить Эсхилу, то Орест смертельно боится посягнуть на мать. И все-таки посягает, исполняя волю богов. Эринии терзают Ореста, который обращается за помощью к богине Афине.

Спасая Ореста, Афина-Паллада проводит первый в истории мифической Греции суд. Суд оправдывает Ореста. Эринии приходят в ярость, но Афина обещает им, что все афиняне будут воздавать почести Эриниям. Эринии остаются в Афинах и, как говорится в подобных случаях, меняют гнев на милость. Эриний начинают называть Эвменидами, что в переводе означает «мирные», «благосклонные».

Вот, что говорится об Эвменидах в эсхиловском «Прикованном Прометее». Старшая Океанида говорит Прометею:

Для смертных был ты свыше сил помощником,
Так выручи в несчастье самого себя.
А я надеюсь твердо, скинешь цепи бед
И с Зевсом снова силою сравняешься.

Прометей отвечает Старшей Океаниде:

Не так судьба свершающая, страшная
Решила в сердце. Тысячами черных мук
И болью сломлен, я от кандалов уйду.
Слабее ум, чем власть Необходимости.

Услышав о власти Необходимости Старшая Океанида спрашивает Прометея:

Кто ж у руля стоит Необходимости?

Прометей отвечает:

Три Мойры, Эвмениды с долгой памятью.

Далее Прометей утверждает, что эти три Мойры обладают могуществом, перед которым склоняется сам Зевс.

Итак, мы видим, что авторитетный источник приравнивает Мойр к Эвменидам. Эвмениды, как мы помним, — это Эринии. То есть Эринии — это не только Эвмениды, это еще и Мойры. А Мойры — это богини судьбы, прядущие и обрывающие нить жизни.

Вот ведь сколько информации пришлось ввести в оборот для того, чтобы разобраться с тем, почему нити фессалийского колдовства «скользят с веретен чародейных». Эрихто — сестра Эриний/Эвменид. То есть сестра Мойр. Это их всесильное колдовство «скользит с веретен чародейных».

Образованному современнику Гёте это было, в общем-то, ясно. А нам приходится всерьез заниматься расшифровкой того, что за древностью лет стало почти криптограммой.

Расшифровав эту конкретную микрокриптограмму, мы продолжаем чтение Лукана, уже сообщившего нам и о беспрецедентном всесилии темного фессалийского колдовства, и о том, что это колдовство напрямую связано с Эриниями/Мойрами, сестра которых Эрихто силою этого колдовства может преодолевать даже всемогущее Время.

Впрочем, пусть сам Лукан сообщит об этом читателю:

Нитью опутаны той, что скользит с веретен чародейных.
Замерли смены времен; отсроченный долгою ночью,
День не настал и застыл; эфир непокорен законам.
Мир в стремленьи своем цепенеет, заслыша заклятья.
Сам, на быстрой оси вращающий небо, Юпитер
Той остановкой смущен. Теперь облака наполняют
Ливнями все, пеленой застилая знойного Феба;
Гром в небесах, хоть Юпитер молчит; от этих заклятий
Влагу рождает туман, от волос распущенных льется
Дождь. И хоть ветер утих, но море грозно бушует.

Мы убеждаемся, что описанное Луканом всесильное колдовство фессалийских ведьм может без помощи ветра породить грозное бушевание моря. Но раз так, то оно может породить и потоп. Лукан, по сути, уверен, что это так. Он говорит о том, что фессалийские колдовства наполняют водами полупустые реки, сравнивают хребты, обеспечивают таяния снегов посреди зимы. Лукан, перечисляя могущества фессалийских колдуний, говорит о том, что фессалийские чары способны оказать воздействие даже на Тефису, всесильную жену бога Океана, что эти чары могут сместить «равновесие твердое оси» (имеется в виду земная ось), что фессалийские колдуньи могут пробить насквозь Землю и так далее. Сообщив нам это, он продолжает описание могущества фессалийских ведьм-гемонид.

Всякая вредная тварь, в себе таящая гибель,
Пред гемонидой дрожит и дает ей орудие смерти.
Тигры свирепые ей и гневные львы-властелины
Руку привыкли лизать; для нее холодные кольца
Гад развивает в горах и сползает в поля снеговые.
Сходятся вместе опять гадюки разрубленной звенья;
Яд человеческих уст змею дыханием губит.

Описав такое могущество гемонид, они же — фессалийские ведьмы, Лукан начинает разбираться с тем, почему такое могущество способно бросить вызов богам.

Что заставляет богов подчиняться заклятьям и травам,
Их опасаясь презреть? И связь каких договоров
Волю всевышних мертвит? Покорствовать в том надлежит ли,
Или так нравится им? Или платят за тайную службу?
Сила ль угроз тут немых? На всех ли богов распростерлись
Этих колдуний права? Иль волшбой они шлют повеленья
Богу-избраннику лишь, которого могут принудить,
Как принуждает он мир?

С каждой следующей строчкой становится всё яснее, что фессалийские колдуньи не принадлежат тому миру олимпийских богов, внутри которого существует определенная иерархия. Что эти колдуньи-гемониды являются реликтами какого-то другого мира, внутри которого есть своя иерархия. И этот мир, будучи неподвластен олимпийским богам, властвует над этими поздними олимпийскими сущностями. Впрочем, не только над сущностями.

Колдуньи впервые светила
С горнего неба свели...

Ну вот оказывается, что эти колдуньи могут даже сводить светила с горнего неба. Эти светила, приближаясь к земле, напитывают своей ядовитой пеной земные травы... Но и этот обряд... Впрочем, пусть об этом обряде нам поведает сам Лукан.

Этот преступный обряд, те заклятия племени злого
Слишком святым сочла и отвергла лихая Эрихто,
Новый создавши обряд в своем мастерстве нечестивом.

Мне придется подробно процитировать Лукана, описывающего этот самый новый обряд, который еще менее свят, чем преступные обряды, порождающие схождение планет с их постоянных орбит. Этот новый обряд, созданный Эрихто, той самой Эрихто, которую Гёте во второй части «Фауста» первой представляет читателю, так важен, что подробное цитирование Лукана просто необходимо.

Ведьма, считая грехом зловещую голову прятать
В доме, средь стен городских, — жила в разоренных гробницах,
Или же, тени прогнав, занимала могилы пустые, —
В радость Эреба богам. Усопших подслушивать сходки,
Дита все таинства знать и стигийских жилищ сокровенных —
Вышние ей разрешили — живой.

Итак, Эрихто — это древняя богиня, которая живет не в «доме, средь стен городских», а в разоренных гробницах или в пустых могилах. Поскольку мы с читателем давно странствуем по лабиринтам древних мифов и сказаний, то, возможно, читатель уже забыл — ровно такой же образ жизни египтяне XIX века, творившие древнеегипетские, давно забытые обряды в секретных подземельях, вменяли древней ливийской богине Нейт. В связи с важностью данного сопоставления, возвращаю читателя к нашим давним, но лишь теперь дополнительным образом оправданным встречам.

Под такими встречами я имею в виду нашу особую встречу с Нейт, встречу, произошедшую не на страницах древних рукописей (которые мы внимательно читаем) или разного рода оккультно-фантастических новоделов, которые мы не читаем вообще. Нет, в данном случае речь идет о встрече на страницах воспоминаний некоего Фердинанда Лессепса. Вспомнил, читатель? Лессепс — это фигура нового времени, строитель Суэцкого канала, доверенное лицо некоего Мехмета Саида, сына властителя Египта Мухаммада Али-Паши.

Я еще раз процитирую воспоминания Лессепса. Я уже их цитировал, снабжая комментариями, теперь же процитирую без всяких комментариев, дабы читатель мог сопоставить информацию Лессепса, вполне светского инженера, живущего в XIX веке нашей эры, с информацией Лукана, жившего в I веке нашей эры. Лукана отделяет от Лессепса пропасть в 19 веков, дополняемая фантастическим различием в мировоззрении, восприятии, отношении к метафизике и прочему. Тем более притягательными являются почти буквальные совпадения того, что сообщает Лессепс, с тем, что сообщает Лукан. Право слово, стоит вчитаться в Лессепса параллельно с прочтением Лукана и без каких-либо комментариев. Вот, что сообщает Лессепс:

«

Однажды, преисполнившись ко мне теплыми чувствами, Мехмет Саид сказал, что если я захочу, то на строительстве канала для меня будут работать даже мертвые. Я в свою очередь был готов слушать любые его глупости, лишь бы не потерять расположение королевской семьи.

Видя, что я не очень-то верю его словам, Саид предложил мне спуститься в подвал дворца, чтобы я сам мог убедиться в правдивости его слов. Я никогда не бывал раньше в подвалах каирского королевского дворца и поэтому принял его предложение с радостью. Конечно же, я ни на секунду не сомневался, что все его рассказы о мертвых являются не более чем фантазиями подростка, наслушавшегося арабских сказок.

То, что я увидел, поразило мое воображение. Современная наука еще должна дать этому свое объяснение. Впрочем, покров секретности, которым окружены на Востоке некоторые области древнего знания, едва ли позволит прогрессивным ученым Запада в ближайшее время дать оценку некоторым поразительным и таинственным явлениям.

Вместе с Саидом мы спустились в холодный подвал, где хранились пищевые запасы, и оттуда через незаметную дверь попали в помещение, назначение которого заключалось, по всей видимости, в том, чтобы тайно наблюдать за происходящим в другом подвальном помещении. Саид, стараясь не шуметь, откинул темную занавеску на стене — открылось небольшое окошко, из которого был виден довольно большой, освещенный факелами зал. Зал был уставлен каменными столами, показавшимися мне весьма похожими на древнеегипетские саркофаги. На одном из столов, совсем недалеко от того места, где стояли мы с Саидом, лежало обнаженное тело какого-то мужчины. «Это Селим, конюх, — прошептал мне Саид. — Он умер вчера днем». Потом я увидел, как откуда-то из темной части зала выходят три женщины, одетые в широкие белые рубашки и турецкие шаровары. Лица женщин скрывали вуали. Одна из женщин несла поднос, на котором, насколько я мог разглядеть, находились какие-то тряпки, бинты и обрывки веревок. В руках у другой женщины находился живой петух. Третья несла небольшой топорик. Женщины остановились у стола, на котором лежал покойный. Пристроив петуха на небольшом чурбанчике, женщины быстро отрубили ему гребешок и кровью из гребешка смазали глаза и рот покойного.

Затем одна из женщин склонилась над покойником, разжала ему зубы небольшим ножом и вложила в рот обрывок веревки, взяв его с подноса, который держала другая. Сразу же после этого женщины отошли от стола и стали в тень так, что я уже не мог их видеть. Из темноты вышла четвертая женщина, совсем еще девочка, как мне показалось. Она подошла к столу, обхватила труп руками и, подняв его без особых усилий, крепко прижала к себе. Женщины, которых не было видно, затянули какую-то песню, ритмично прихлопывая в ладоши. То, чему я стал свидетелем потом, более всего напоминало танец. Маленькая, похожая на девочку, но, вероятно, обладающая нечеловеческой силой женщина, обхватив труп, совершала замысловатые движения, кружась вокруг каменного стола. При этом, как я мог видеть, губы ее были крепко прижаты к губам трупа, словно в долгом поцелуе. Это продолжалось минут двадцать. Я даже устал стоять, хотя происходящее заставило меня забыть обо всем на свете.

Постепенно мне стало казаться, что труп уже не просто безвольно болтается в руках у женщины, но сам как бы переставляет ноги, повторяя какие-то движения. Наконец эта нелепая пара вдруг замерла, и женщина что есть силы оттолкнула от себя мертвое тело. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что труп не упал, но, покачнувшись и сделав несколько неуклюжих шагов, остался стоять, опершись руками о противоположную стену. Появившиеся женщины в шароварах вывели ожившего покойника из зала.

Я стоял пораженный всем увиденным, пока Саид не закрыл занавеску и не вывел меня за руку из подвала. Он взял с меня слово, что я никому не буду рассказывать о том, что видел, и я ему это слово дал. Я спросил, кто были те женщины, и Саид сказал, что в их семье женщины всегда были жрицами богини Нейт, о которой говорят, что она дает мертвым жизнь, если ей вернуть последние вещи. Я понял, что последними вещами Саид называет те тряпки и обрывки веревок, которые несла на подносе одна из женщин.»

Итак, Лессепс рассказывает некую историю с воскрешением мертвых. Тут легко можно сказать: «Соврет, недорого возьмет». Никаких доказательств Лессепс привести не может. И приходится подробно анализировать его биографию, убеждаясь в том, что такому человеку вроде бы совсем не нужно вклинивать в свои сугубо светские сочинения фрагменты черного готического романа. Но это всё гадание на кофейной гуще. Я буду доказывать, что Лессепс — светский достойный человек, а кто-то скажет, что он выдумщик. Но когда возникает странный треугольник «Лукан–Гёте–Лессепс», то отмахиваться от странных же совпадений труднее. То есть отмахнуться всегда можно, но, повторяю, с гораздо меньшей легкостью. Потому что то, что описывает Лессепс, именуется некромантией, то бишь воскресением мертвых для дачи определенных предсказаний. И тут чаще всего говорится о трех предсказаниях.

Первое было дано библейскому царю Саулу перед битвой с филистимлянами. Это предсказание дал дух пророка Самуила. Вызвала этот дух знаменитая Аэндорская волшебница. Рассказ об этой волшебнице содержится в Первой книге Царств. Там говорится, что после смерти пророка Самуила войска филистимлян пошли на войну с Израилем. И тогда царь Израиля Саул повелел собрать войска для битвы с филистимлянами. Но он боялся предстоящей схватки и приказал слугам сыскать женщину-волшебницу, которая могла бы предсказать исход. Поскольку Саул после смерти Самуила изгнал из страны всех волшебников и гадателей, то сделать это было трудно, но слуги нашли волшебницу в селении Аэндор неподалеку от лагеря войск Саула. Саул сменил царские одежды на простые, взял с собой двоих человек и ночью отправился к волшебнице.

Она вызвала тень Самуила. Самуил предсказал Саулу поражение, ибо бог отрекся от него. На следующий день сыновья Саула были убиты, а Саул покончил с собой.

В Древней Греции некроманты вызывали духов в святилищах Аида и Персефоны, находившихся рядом с подземными пещерами. Наиболее яркой историей с таким вызыванием духов является та история, которая описана Луканом. Секст Помпей обращается к ведьме Эрихто за пророчествами. Эрихто... Впрочем, окончательное суждение по поводу того, что именно делает Эрихто, а главное, как это соотносится с тем, что сделали жрицы Нейт, описанные Фердинандом Лессепсом, можно вынести, только дочитав до конца тот кусок текста Лукана, в котором описаны и предсказательница, и предсказание.

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-85

 


09.11.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №203

 

Открещиваясь от гуманизма, эти силы, как бы вы их ни называли: консерваторами, традиционалистами или фундаменталистами — в концептуальном смысле оказываются в фашистском лагере 

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 09 ноября 2016 г.

опубликовано в №203 от 09 ноября 2016 г.

Итак, давайте для начала рассмотрим достаточно позднюю информацию о потопе. Ту информацию, которая содержится в отрывках из аккадского Эпоса о Гильгамеше, датируемого 2-м тысячелетием до н. э.

Будучи более поздним, чем шумерский эпос (ранние песни о Гильгамеше появились в 3-м тысячелетии до н. э.), аккадский эпос считается более продвинутым в культурном и духовном плане. И именно этот эпос излагается в тех двенадцати шестиколонных клинописных табличках, которые представляют собой невесть какую по счету копию первоначального аккадского текста. Который сам является копией и развитием шумерского текста и так далее...

Вот что сообщает Гильгамешу о потопе шумеро-аккадский Ной, которого зовут Утнапишти.

Утнапишти ему вещает:

Я открою, Гильгамеш, сокровенное слово
И тайну богов тебе расскажу я...

Посвящая Гильгамеша в эту тайну, Утнапишти, этот шумеро-аккадский Ной, говорит о совещании богов в некоем древнем городе Шуриппаке. Что это за город?

Шуриппак в переводе с шумерского означает «исцеляющее место». Это древний шумерский город. Он располагался на берегу Ефрата, южнее города Ниппур, центра культа верховного бога шумеров Энлиля. От древнего Шуриппака осталось городище. Оно расположено на территории современного Ирака, в провинции Аль-Кадисийа. Городище называется Тель Фара. Древний Шуриппак считался священным городом богини Нинлиль.

Нинлиль (в переводе с шумерского — «владычица воздуха») — это супруга бога Энлиля, владыки ветра. Энлиль — один из трех великих богов шумеро-аккадской мифологии. Он сын бога Ану (Неба) и богини Ки (Земли). В Эпосе о Гильгамеше Энлиль называется одним из инициаторов всемирного потопа. Считается, что Энлиль не только является одним из инициаторов этого самого потопа, но и божеством, достаточно регулярно действующим против человечества.

В древних шумеро-аккадских легендах говорится о том, что Энлиль изнасиловал свою будущую супругу Нинлиль (которую ее мать подговорила соблазнить великого бога Энлиля). За это нехорошее деяние Энлиль был, по общему решению богов, низвергнут в ад. Его супруга последовала за ним. И, руководствуясь указаниями своего мужа, зачала, вслед за зачатым на земле первенцем, еще троих детей. Оставив их в аду, Энлиль и Нинлиль вернулись в сообщество богов и заняли там почетное место.

При этом Нинлиль считается наиболее прочно связанной с демонами, которые в шумеро-аккадской мифологии враждебны и людям, и богам. С одной стороны, Нинлиль входит в сообщество богов, призванное противостоять демонам. С другой стороны, она вроде бы более прочно, чем другие боги, сплетена с этими самыми демонами... Впрочем, шумерскую демонологию надо обсуждать отдельно. Здесь же достаточно указать на то, что Шуриппак — это священная территория Нинлиль, и вкратце обсудить эту самую Нинлиль. Обсудив же, продолжить чтение того фрагмента Эпоса о Гильгамеше, в котором содержатся интересующие нас сведения о потопе.

Утнапишти, шумеро-аккадский Ной, являющийся прототипом Ноя библейского, сообщая Гильгамешу тайну богов, начинает с города Шуриппака:

Шуриппак, город, который ты знаешь,
Что лежит на бреге Евфрата, —
Этот город древен, близки к нему боги.
Богов великих потоп устроить склонило их сердце.
Совещались отец их Ану, Энлиль, герой, их советник,
Их гонец Нинурта, их мираб Эннуги.

Ану в шумеро-аккадской мифологии играет примерно ту же роль, какую Уран играет в мифологии древнегреческой. Это верховный бог Неба, возглавляющий сонм богов. Ану, Энлиль и Энки — самые могущественные и старейшие боги месопотамского пантеона. Титул Ану — «отец богов». Ану — муж богини Земли Ки. Ее другое имя — Нинхурсаг («Владычица лесистой горы»).

Ану и Ки породили Энлиля, бога воздуха, отделившего небо от земли. В отличие от древнегреческого Урана, Ану не претерпевает урона от своих сыновей. Но, будучи утомлен, а в чем-то и удручен активностью своих потомков, Ану по преимуществу бездействует, вмешиваясь только в самых крайних случаях.

Энлиля мы уже обсудили вкратце.

Нинурта — это сын Энлиля, своего рода аналог древнегреческого бога Ареса. Почему аналог? Потому что Нинурта — это бог счастливой войны, это бог-витязь, бог, ведущий за собой других богов, в случае, если разгорается какая-либо война с враждебными этим богам сущностями.

Эннуги, названный в тексте «мираб», — это прозвище бога подземного царства. Иногда так же называют бога подземных вод Нергала. «Мирабом» Эннуги называют потому, что он, владея подземными водами, является своего рода управляющим оросительными работами, то есть мирабом.

Итак, собрались эти боги в городе Шуриппаке для принятия решения о потопе. Приняли это коллективное решение — и на тебе, кто-то из богов вместо того, чтобы держать решение в тайне и довести замысленное до конца, взял и посодействовал человеку. Кто же это сделал?

В цитируемом мною тексте сказано следующее:

Светлоокий Эа с ними вместе клялся,
Но хижине их он слово поведал:
«Хижина, хижина! Стенка, стенка!
Слушай, хижина! Стенка, запомни!
Шуриппакиец, сын Убар-Туту,
Снеси жилище, построй корабль,
Покинь изобилье, заботься о жизни,
Богатство презри, спасай свою душу».

Таким образом, на совещании богов, кроме уже обсужденных нами последовательных сторонников уничтожения человечества с помощью потопа, был еще и бог Эа, который не стал открыто противостоять остальным членам высшей божественной семьи, в которую сам входил. Вместо этого Эа выдал секретное решение богов смертному, жителю Шуриппака, сыну Убар-Туту Утнапишти. Эа именно выдал Утнапишти это решение. Все ссылки на хижину и стенку не должны запутывать читателя. Потому что ссылки эти призваны в определенной форме выразить именно мысль о секретной, противоречащей принятому коллективному решению, роли бога Эа.

Но Эа не только выдал это решение шумеро-аккадскому Ною (он же — Утнапишти). Эа еще и посоветовал Утнапишти, что именно надо соорудить, дабы спастись от потопа. Причем советы бога Эа сугубо конкретные.

Тот, корабль, который ты построишь,
Очертаньем да будет четырехуголен,
Равны да будут ширина с длиною,
Как океан, покрой его кровлей!

Следуя совету Эа, Утнапишти действует как опытный кораблестроитель. Утнапишти подробно повествует о своих судостроительных подвигах Гильгамешу. Вот что он ему говорит:

Шесть в корабле положил я палуб,
На семь частей его разделивши ими,
Его дно разделил я на девять отсеков,
Забил в него колки водяные
Выбрал я руль, уложил снаряженье...
Нагрузил его всем, что имел я,
Нагрузил его всем, что имел серебра я,
Нагрузил его всем, что имел я злата,
Нагрузил его всем, что имел живой я твари,
Поднял на корабль всю семью и род мой,
Скот степной и зверье, всех мастеров я поднял.
Время назначил мне Шамаш
 (бог солнца — С.К.):
«Утром хлынет ливень, а ночью
Хлебный дождь ты увидишь воочью, —
Войди на корабль, засмоли его двери».
Настало назначенное время:
Утром хлынул ливень, а ночью
Хлебный дождь я увидел воочью.
Я взглянул на лицо погоды —
Страшно глядеть на погоду было.
Я вошел на корабль, засмолил его двери...
Едва занялось сияние утра,
С основанья небес встала черная туча...
Что было светлым, — во тьму превратилось,
Вся земля раскололась, как чаша.
Первый день бушует Южный ветер,
Быстро налетел, затопляя горы,
Словно волною, настигая землю.
Не видит один другого,
И с небес не видать людей.
Ходит ветер шесть дней, семь ночей,
Потопом буря покрывает землю.
При наступлении дня седьмого
Буря с потопом войну прекратили,
Те, что сражались, подобно войску.
Успокоилось море, утих ураган — потоп прекратился...

Я так подробно цитирую то, что говорится о потопе в Эпосе о Гильгамеше, потому что читающие должны вдуматься — насколько повторяется почти один к одному то, что говорилось в библейских текстах, и то, что говорилось тысячелетием раньше, в текстах других народов. Согласитесь, подобные повторения не только информативны. Они в чем-то еще и, что называется, завораживают. А это, опять-таки, немаловажно при проведении таких исследований, как проводимое здесь. Поэтому я доведу цитирование до конца.

Успокоилось море, утих ураган — потоп прекратился,
Я открыл отдушину — свет упал на лицо мне,
Я взглянул на море — тишь настала,
И всё человечество стало глиной!
Плоской, как крыша, сделалась равнина.
Я пал на колени, сел и плачу,
По лицу моему побежали слезы.
Вынес голубя и отпустил я;
Отправившись, голубь назад вернулся;
Места не нашел, прилетел обратно.
Вынес ласточку и отпустил я;
Места не нашла, прилетела обратно.
Вынес ворона и отпустил я;
Ворон же, отправившись, спад воды увидел,
Не вернулся, каркает, есть и гадит.

Как мы видим, повторяется даже сюжет о троекратном отправлении птиц на разведку для обнаружения суши. Чуть разные птицы отправляются на разведку, но это крохотная вариация на фоне беспрецедентного повторения всех основных тем библейского и шумеро-аккадского повествования о потопе.

С шумеро-аккадским повествованием мы сейчас знакомились по Эпосу о Гильгамеше, изложенному в уже обсуждавшихся двенадцати шестиколонных таблицах. Таблицы эти, являясь копиями с более древних таблиц, находились — и об этом тоже было уже сказано выше — в клинописной библиотеке царя Ашшурбанипала.

Ашшурбанипал — это последний великий царь Ассирии, правивший примерно с 669 до 627 гг. до н. э. И тут легко сказать, что времена уже вполне библейские. И параллели между двумя текстами — библейским и шумеро-аккадским — могут быть порождены взаимодействиями культур и народов. На самом деле тексты на табличках, находившихся в библиотеке Ашшурбанипала, относятся к гораздо более раннему периоду, чем правление самого этого царя. Но тем не менее.

Дабы ликвидировать малейшие сомнения в том, что шумерские тексты о потопе древнее текстов библейских, надо ознакомиться с тем, что было найдено в так называемой Ниппурской библиотеке. Там были найдены тысячи клинописных глиняных табличек. В том числе и те, в которых говорится о потопе. А Ниппур — это не Ниневия, связанная с такими относительно молодыми цивилизациями, как ассирийская. Ниппур — это город-государство, являвшееся важнейшим духовным центром в так называемый ранний династический период, который начался в XXVIII веке до н. э. и завершился в XXIV веке до н. э.

Так что эти глиняные таблички — по древности своей не чета тем, которые были найдены в библиотеке ассирийского царя Ашшурбанипала. Другое дело, повторяю, что и таблички, найденные в ашшурбанипаловской Ниневии, ну никак не принадлежат к эпохе Ашшурбанипала. Они являются качественно более древними. И, тем не менее, ниппурские таблички еще древнее.

В раннединастический период в Ниппуре находился пантеон всех главных богов древних шумеров. Боги эти, как считают специалисты, делились на две группы. Первая группа — горные боги, главой которых был уже обсужденный нами бог Энлиль.

Другая группа — морские боги во главе с тем самым Эа (или Энки), который спас Утнапишти (в шумерском варианте Зиусудра), а значит, и всё человечество. Эа (он же Энки) покровительствовал городу Эриду и реке Тигр. В отличие от буйного Энлиля, Эа/Энки был мудр. Он заботился о том, чтобы люди выходили из дикого состояния, осваивали ремесла, развивали культуру, поклонялись прекрасному. А еще Эа/Энки заботился о чистоте морских, речных и подземных вод. Иногда Энлиля противопоставляют Энки, утверждая, что Энлиль — это властитель верхнего мира, а Энки — властитель нижнего мира. Но на самом деле всё намного сложнее.

Однако вернемся к Ниппурской библиотеке. Ниппур был городом-святилищем. Это святилище являлось своеобразным местом компромисса между Энлилем и Энки. Возглавить конгломерат шумерских городов мог лишь властитель, получивший легитимацию в Ниппуре. В XVIII веке до н. э. Ниппур был захвачен Вавилонией. Но и тогда он не потерял определенной внутренней автономии. В Вавилонии государственным языком был язык аккадский, но жрецы Ниппура по-прежнему пользовались шумерским языком.

Жрецы бережно хранили ниппурское наследие. Но шли века и тысячелетия. Древний Шумер, казалось бы, исчез безвозвратно и навсегда не только как реальная цивилизация, но и как нечто культурно значимое. Однако в 1889 году нашей эры американская археологическая экспедиция начала раскопки в Ниппуре. Раскопки были существенно заторможены мировыми войнами. И возобновлены после конца второй из них.

В 1948 году, воспользовавшись относительной стабилизацией на Ближнем и Среднем Востоке, археологи начали особо активно раскапывать Ниппур. Они установили древность этого города-государства, создали историческую периодику (додинастийный/догосударственный период, раннединастийный период и так далее). Вскоре после окончания Второй мировой войны в Ниппуре был обнаружен храм, возведенный при ранних династиях, затем еще несколько храмов. Была обнаружена ирригационная система с арочными перекрытиями, выложенными кирпичом, и тот древний месопотамский интеллектуальный центр, за которым закрепилось название Ниппурская библиотека. В этой библиотеке было обнаружено около 60 тысяч табличек, из которых 23 тысячи относится к древнейшему периоду.

Одна из 23 тысяч древнейших ниппурских табличек посвящена потопу. Эта табличка сильно повреждена, а часть записи потеряна, но она всё равно считается историческим документом огромной важности. В верхней части таблички отсутствует 27 строк. Специалисты уверены, что именно в них говорится о том, почему боги решили погубить людей с помощью потопа.

Все это неслыханное интеллектуальное богатство оказалось обнаруженным в полном объеме уже после Второй мировой войны. Но отдельные таблички, в том числе та, в которой повествуется о потопе, были найдены раньше. Ведь раскопки в Ниппуре начались аж в 1893 году. А в 1914 году американский востоковед-шумеролог Арно Пебель опубликовал свои переводы текстов из ниппурской коллекции, датированных XVIII веком до н. э.

В этих текстах шумерский Зиусудра (он же — аккадский Утнапишти) отрекомендован как царь города Шуриппака. В них сказано, что Зиусудра получил известие о предстоящем потопе от Энки, бога мудрости, бога-покровителя культуры и человеческой цивилизации. В текстах также сказано о том, что Энки не осуществляет, подобно Богу Библии, некий проект спасения избранной части человечества. Нет, Энки всего лишь предупреждает праведника Зиусудру о том, как надо спастись от проекта погубления людей, затеянного всем сообществом богов. Проекта, который он, Энки, поневоле поддержал. Который он, более того, поклялся не выдавать никому из людей. Но поскольку Энки крайне недоволен этим проектом, то он делает максимально возможное для того, чтобы проект сорвать. Это максимально возможное сводится к тому, что Энки, дабы не нарушить клятву о невыдаче проекта кому-нибудь из людей, как бы выдает этот проект всего лишь стене дома или храма. Тем самым он формально остается верен клятве. Вот как Энки это делает:

Край стенки слева, ну-ка, послушай!
Край стенки, скажу тебе слово, прими мое слово!
Будь внимателен к моим наставленьям!

Энки знает, что за стеною, к которой он обращается, находится праведник Зиусудра, к которому на самом деле обращены его слова и его наставления. Энки инструктирует Зиусудру по поводу строительства ковчега, но на единственной дошедшей до нас клинописной табличке эти инструкции стерты. Зиусудра спасается со своей семьей и представителями животного и растительного мира. Потоп длится семь дней и семь ночей. После потопа боги даруют Зиусудре и его жене вечную жизнь. Боги поселяют этих праведников, которых, между прочим, хотели погубить, на блаженном острове Дильмун и даруют им вечную жизнь.

Повествования о потопах тянутся от этих шумерских табличек в Вавилон, в аккадские версии и оттуда — в библейские и древнегреческие предания.

Преданий о потопе так много, что в них легко запутаться, даже если тебя интересует только «потопология». А поскольку мы не «потопологией» занимаемся, то в какой-то момент надо подвести черту под крайне интересной, но всё же не основной для нас темой допотопного и послепотопного. А подведя черту, извлечь из интересного материала какой-то минимум важных для нас стратегических сведений. Этот минимум, на мой взгляд, сводится к следующему.

В библейском варианте, естественно, говорится о том, что Бог сам и человечество решил извести за его грехи, и праведника Ноя спасти, дабы род людской полностью не иссяк. Иначе в библейском повествовании и быть не может. Потому что у Бога, разгневавшегося на людей, не может быть доброго антагониста, защищающего людей. Библейский Бог — это Бог крайнего монотеизма. Его достаточно ущербным противником является дьявол. Но дьявол заведомо хуже относится к человечеству, чем Бог. И потому он именуется врагом рода человеческого.

Кроме того, у дьявола не может быть самостоятельного проекта спасения человечества, которому Бог не мог бы помешать. Поэтому в Библии говорится о том, что Бог сам и карает кого надо, и спасает опять-таки кого надо. Возникает избыточная сложность конструкции. Но эта избыточная сложность спасает монотеизм.

Но ни у шумеров, ни у аккадцев, ни у древних греков нет необходимости спасать монотеизм, потому что монотеизма нет. И потому у них одно верховное божество организует, опираясь на мнение большинства богов, потоп как погибель всего человечества, а другое, равномощное, божество (или, по крайней мере, божество, имеющее способность к проведению в жизнь альтернативных проектов) спасает человечество. В шумеро-аккадском варианте таким божеством, спасающим человечество от беспощадности Энлиля и находящегося под его влиянием сообщества богов, является отпавший от этого сообщества бог Энки (или Эа). Тем самым уже в древнейших мифологиях появляются как недоброжелательные по отношению к людям боги или коллективы божеств, так и те высшие существа, которые, тайно или явно противодействуя человеконенавистничеству большинства богов, человеку сочувствуют и помогают.

И почему бы, собственно, не назвать богов, помогающих людям, антропофилами (или теогуманистами), а богов, стремящихся людей погубить, антропофобами (или теоантигуманистами)?

Кому-то такое предложение покажется и не до конца убедительным, и избыточным. Но давайте порассуждаем.

К сожалению, определенные круги настойчиво пытаются убедить доверчивую публику в том, что гуманизм — это очень поздняя конструкция, имеющая в существенной степени светский характер. Что быть гуманистом — значит быть атеистом или, как минимум, религиозно уступчивым либералом. В эти круги входят отнюдь не только представители наползающей на нас глобальной постмодернистской, якобы либеральной, антиисторической и антигуманистической публики. В эти круги входят и те, кто в целом противостоит данной публике, защищая разного рода традиции — культурные, семейные, моральные, ценностные и так далее.

Но защищая эти традиции, они открещиваются от гуманизма, отрекомендовывая себя как радетелей за духовность, за традиционные ценности. В силу этого оказывается, что в решающей для человечества битве за гуманизм в XXI столетии консервативные или традиционалистские силы участвуют в лучшем случае косвенно, защищая определенные гуманистические по своей сути слагаемые человеческого бытия. И говоря при этом: «Мы защищаем не гуманизм, а нечто другое».

Открещиваясь от гуманизма, эти силы, как бы вы их ни называли: консерваторами, традиционалистами или фундаменталистами — в концептуальном смысле оказываются в фашистском лагере. Они при этом могут яростно бороться с фашизмом. Но непонятно, за что они борются. Потому что фашистам нужно уничтожить именно гуманизм. И если его не защищать, то самим этим отказом от защиты, открещиванием от гуманизма, низведением всего гуманизма к очень хлипким квазилиберальным конструкциям — ты способствуешь краху гуманизма. А когда он рухнет, тебе никто не даст спасать традиционные, фундаментальные, консервативные слагаемые человеческого бытия. Все эти слагаемые, будучи изъятыми из гуманистического целого, немедленно фашизируются. Фашизация может иметь как явный, так и тайный характер. Но поскольку нет ничего тайного, что не стало бы явным, то очень скоро оказывается, что сдав гуманизм, ты выступаешь единым фронтом с теми, кто в конечном итоге хочет вернуть в мир антигуманистический проект под названием «Допотопное человечество 2.0».

Всё, что написано в «Фаусте», проникнуто этой страстью по возвращению в мир отторгнутого когда-то этим миром допотопного начала. Фауст и есть «проект допотопность 2.0». Допотопные боги... Допотопные темные существа... Допотопные заклятия... Допотопные принципы сакральных иерархий... Ну как было гитлеровцам не уцепиться за всё это?

И неужели Томас Манн, восхищенный гением Гёте, не стал бы сражаться против извращенного нацизмом гётелюбия, провозгласив, что Гёте принадлежит гуманизму? Казалось бы, как легко было воскликнуть: «Руки прочь от нашего гуманистического Гёте!» Тем более что очень многие интеллектуалы, дотошно занимающиеся Гёте, были искренне убеждены, что Гёте — великий гуманист.

Приведу один пример. Моя мать дружила с очень известным советским гётеведом Николаем Николаевичем Вильмонтом (1901–1986). Николай Николаевич был замечательным человеком, блестящим профессионалом, великолепным исследователем. Разве он лукавил, утверждая, что Гёте гуманист? Нет, он не лукавил. Он искренне был в этом убежден. Но что там Вильмонт! Он ведь выдающийся критик, литературовед, переводчик. А Томас Манн — великий писатель и великий философ. Он ведь тоже боится заявить о том, что Гёте не принадлежит гуманизму. Он боится изъять Гёте из гуманистической немецкой культуры, понимая, что тогда всё здание немецкой гуманистической культуры может разрушиться.

Томас Манн понимает, что такое разрушение немецкой гуманистической культуры может быть на руку только фашистам и неофашистам. И не он один это понимает. Все мы это понимаем. И что? Можно ли спасти здание, скрывая нечто?

Разве это нечто может быть сокрыто?

Разве оно рано или поздно не обнаружит себя?

Разве в этом обнаружении не вскроется зловещая мощь, к противостоянию которой мы, осторожничая, лукавя, не расставляя точек над «i», окажемся не готовы?

Разве не пора иначе сформулировать саму гуманистическую проблематику, иначе выстроить саму гуманистическую традицию?

И разве не ясно, что по самому крупному счету в ряду священных надчеловеческих персонажей, защищавших человека от античеловеческой — а значит, антигуманистической — антропофобии таких же надчеловеческих персонажей находится не только Энки или Прометей, но и Христос? Разве не верой в человека, не любовью к нему продиктованы деяния Христа? И что останется от Христа, если эту веру и эту любовь к человеку, да-да, именно к человеку, даже не изъять, а лишить системообразующей силы? Чем тогда станет христианство как религия? Во что превратится христианская культура? И что станет с общечеловеческой культурой при таком антигуманистическом по сути переделывании христианской религии и христианской культуры?

Так что не шумерскими или иными табличками мы занимаемся в нашем исследовании. Или, точнее, не только ими. Мы занимаемся ими лишь постольку, поскольку это нужно для выявления подлинной природы хорошо скрытого подлинного антигуманистического начала. Начала — допотопного в своей сокровенной сути. Именно для этого мы занимаемся допотопным по сути своей, августианским пеласгизмом Вергилия, допотопным по сути своей фаустианством Гёте, допотопными элементами в кросс-культурных теологических играх со всякими там Афинами/Нейт и так далее, допотопным матриархатом, весьма далеким от матриархата первобытно-коммунистического, и допотопным же началом в нацизме.

Что имел в виду Бертольт Брехт, предупреждавший о том, что расправившись с нацистской гадиной, нужно помнить о черном плодоносящем чреве, способном порождать еще худших гадов, чем нацизм?

Что, если собирательное и условное имя этого чрева — некая фундаментальная допотопность?

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-84

 


02.11.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №202

 

Тексты великих древних авторов могут повлиять и влияли на формирование тех или иных идентичностей, фундаментальных отождествлений людей и народов с теми или иными общностями, теми или иными героями и подвигами этих героев, их великими историческими (или мифологическими) деяниями 

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 02 ноября 2016 г.

опубликовано в №202 от 02 ноября 2016 г.

 

 Обсуждаемый нами Девкалионов потоп является единственным из потопов, описываемых в древнегреческих текстах, спасение от которого осуществлялось с помощью ковчега.

Ни во время Огигова потопа, который специалисты считают предшественником Девкалионова потопа, ни во время Дарданова потопа, случившегося, как считают специалисты, после потопа Девкалионова, никто никому не рекомендовал определенный тип спасения, не предлагал чуть ли не чертежи, в которых подробно сообщалось о том, как должно выглядеть это средство, и так далее.

Кроме того, ни Огигов, ни Дарданов потоп не представляли собой, по мнению тех, кто удосужился их описать, божье наказание за те или иные грехи рода человеческого. Только Девкалионов потоп является наказанием высшего олимпийского божества Зевса роду человеческому, совершившему чудовищный грех людоедства.

Данные утверждения никоим образом не означают приравнивание легенд и мифов к историческим фактам. Мне бы не хотелось углубляться в так называемую научную «потопологию», и потому что это совсем далеко уведет нас от рассматриваемой темы, и потому что выбранный мною метод исследования опирается не на научные факты, а на исторические предания, то есть на эти самые легенды и мифы. А также на их литературную обработку разными древними авторами (Вергилием, Аполлонием Родосским, Луканом или кем-либо другим). Верность такому методу не предполагает тщательного рассмотрения разного рода научных данных — о потопе, об Атлантиде и так далее.

Но поскольку какое-то недолгое время перед тем как окончательно уйти из геофизики в режиссуру и политологию, мне пришлось заниматься морской и океанической тематикой, причем не абы где, а в Институте океанологии Академии наук СССР, то мой всё запоминающий мозг просто забит до сих пор сугубо научными сведениями о потопах и их реальном воздействии на человеческую цивилизацию. Тут хочешь не хочешь — начнешь перелистывать те или иные научные труды на эту тематику. И из любопытства, и, главное, исходя из круга своих научных обязанностей, которыми я, пока занимался наукой, никогда не пренебрегал.

С тех пор прошло порядка сорока лет. Убежден, что за это время дисциплина, которую я называю научной потопологией, шагнула далеко вперед. Но и того, что было известно в период моей причастности к научным изысканиям на эту тему, вполне достаточно для того, чтобы утверждать, что потопы были. Была ли Атлантида — это вопрос достаточно спорный, а потопы были. И отнюдь не только Черноморский (Дарданов).

Такая констатация, аргументацию в пользу которой я опускаю по уже изложенным выше причинам, имеет существенное значение. Потому что очень не хочется заниматься тем, про что нельзя сказать, было оно или не было. Древний Египет был, Древний Шумер был, Древняя Финикия с Ливией были, Древняя Греция и Древний Рим — тем более. А вот Атлантида и тем более Лемурия... То ли реальность, то ли выдумка. Пойдешь по следам выдумки — обязательно забредешь не туда. А поскольку путь твой и без того извилист, то и без того высокая вероятность оказаться в исследовательском тупике еще больше возрастает. Поэтому я, обсуждая Атлантиду, ограничиваюсь тем, что про нее надежно известно. Надежно известно то, что Платон о ней сообщал то-то и то-то. Я уже ознакомил читателя с тем, что именно он сообщал.

То, что Платон это сообщал, является фактом, вполне способным, как и все сообщения великих древних авторитетов, повлиять на реконструкцию тех или иных фундаментальных родословных. Неважно, каких именно. Речь может идти и о родословных отдельных великих людей, и о родословных тех или иных народов, сыгравших основополагающую роль в формировании той цивилизации, которая именуется западной. Цивилизации, которая в ее нынешнем состоянии способна сильно повлиять на волнующую нас судьбу гуманизма в XXI столетии.

Иными словами, тексты великих древних авторов могут повлиять и влияли на формирование тех или иных идентичностей, фундаментальных отождествлений людей и народов с теми или иными общностями, теми или иными героями, наиболее ярко эти общности представлявшими, подвигами этих героев, великими историческими (или мифологическими) деяниями и так далее.

Человеческая история длится за счет таких отождествлений. Причем отождествлений, способных оказывать глубокое влияние на поведение отдельных людей и человеческих общностей.

Если бы этого не было, разве мы бы стали так подробно обсуждать древнегреческих и древнеримских героев, древнегреческие и древнеримские предания? Но поди ж ты — какие-нибудь древнеримские Гракхи упокоились в древнеримской земле во II веке до нашей эры. А в конце XVIII — начале XIX века некоторые из декабристов руководствовались в своих деяниях именно желанием походить на этих самых Гракхов. Два тысячелетия прошло, а идентификация сохраняется и реально определяет жертвенное поведение людей, которые, в свою очередь, становятся идентификационными маяками для их последователей. Вспомним ленинскую статью «Памяти Герцена», написанную в 1912 году: «Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала — дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию.

Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями «Народной воли». Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. «Молодые штурманы будущей бури» — звал их Герцен. Но это не была еще сама буря.

Буря, это — движение самих масс. Пролетариат, единственный до конца революционный класс, поднялся во главе их и впервые поднял к открытой революционной борьбе миллионы крестьян. Первый натиск бури был в 1905 году. Следующий начинает расти на наших глазах».

Что именно утверждает Ленин? Он утверждает, что революционный процесс осуществляется, в том числе, и по принципу передачи идентификационной эстафеты. Герцен идентифицирует себя с декабристами, революционеры-разночинцы — с Герценом. Нечто подобное происходит и в технических системах. Задающий импульс, импульс, порожденный этим импульсом, и понеслась.

Итак, если верить Ленину как безусловно высшему авторитету в том, что касается Великой Октябрьской социалистической революции, то создания Советского Союза и построения советского общества не было бы, если бы декабристы не разбудили Герцена. Но декабристов разбудили, в том числе, и братья Гракхи. А также другие древние герои, которым они подражали, на которых равнялись, с которых буквально делали свою жизнь (помните поэму «Хорошо!» Маяковского: «Юноше, обдумывающему житье, решающему — сделать бы жизнь с кого, скажу не задумываясь — «Делай ее с товарища Дзержинского»).

Описанный Маяковским юноша живет в раннюю советскую эпоху и является накаленным атеистом. Но другие юноши, жившие в другие эпохи, делали свою жизнь, ориентируясь как на высшие религиозные авторитеты, так и на их последователей. Не было бы этого, не было бы человеческой истории. Мощность идентификации порой была такова, что у юношей и девушек, ориентирующихся на Христа, реально появлялись стигматы (болезненные кровоточащие раны, открывающиеся на тех участках тела, где, предположительно, располагались раны распятого Христа). Ведь были же эти стигматы, не правда ли? И у святого Франциска Ассизского, и у других святых, живших в разные эпохи.

Но если бы даже дело не доходило до таких крайностей (а ведь это важно, что оно до них реально доходило, не так ли?), то сам феномен накаленных идентификаций, влияющих на ход исторического процесса, всё равно бы оставался неоспоримым. Когда целое поколение революционеров делает жизнь, ориентируясь на роман Этель Лилиан Войнич «Овод», то как бы ни была велика роль материальных факторов в историческом процессе (а кто может оспорить, что эта роль и впрямь велика?), ты не можешь отрицать роль факторов психологических, культурных, в том числе и идентификационных.

Не было бы этой роли, не нужно было бы подробно обсуждать ни древних авторов, ни «Фауста» Гёте, ни многие другие произведения.

Уж на что Ленин был материалистом и блюстителем материалистическо-атеистической чистоты, и на тебе — «декабристы разбудили Герцена». А если бы не разбудили?

Но разве только древнегреческие и древнеримские тексты порождали мощные идентификационные волны, влияющие на ход исторического процесса? Классическое масонство влияло на ход исторического процесса? Влияло! Не так, как это описано в теории заговора, но, безусловно, влияло.

А могло ли классическое масонство сформироваться без влияния алхимии?

А могла ли алхимия сформироваться без влияния Древнего Египта?

Могли ли Древняя Греция и Древний Рим сформироваться без влияния Древнего Египта?

Могли ли Древняя Греция и прежде всего Древний Рим сформироваться без влияния пеласгической темы, то есть без влияния ликаоновой темы, то есть без влияния темы допотопного человечества?

Между прочим, я говорю о вполне доказуемых влияниях. Наличие или отсутствие Атлантиды к разряду доказуемого не относится, а такие идентификационные влияния самых неправдоподобных легенд относятся к разряду доказуемого.

Столь же доказуемо и влияние Библии — одного из мощнейших идентификационных текстов. Идентификационные волны порождает не только Библия в целом, но и ее отдельные эпизоды, описанные в отдельных библейских текстах.

Возьмем, к примеру, такой текст из Книги Бытия: «Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери, тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал. И сказал Господь [Бог]: не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками [сими], потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет. В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди».

Согласно Книге Бытия Бог решил истребить путем потопа всё человечество за исключением благочестивого Ноя и его семьи. Бог дал Ною точные указания по строительству ковчега, а также тому, как снарядить Ковчег для дальнего плавания. Потом начался потоп. Наводнение длилось сорок дней и ночей. Погибли все люди и вся сухопутная живность, кроме обитателей ковчега. Спустя 150 дней вода стала убывать, и в семнадцатый день седьмого месяца ковчег пристал к горе Арарат. Этому предшествовало посылание Ноем на разведку птиц (ворона и трех голубей). Когда второй голубь принес Ною масленичный лист, Ной понял, что появилась суша. Когда третий голубь вообще не вернулся, Ной понял, что суша приютила голубя, а значит, может приютить и обитателей Ноева ковчега.

Выйдя из ковчега на сушу, Ной принес жертвоприношение Богу. В ответ Бог пообещал восстановить порядок вещей и больше не уничтожать человечество с использованием потопа. Как знак этого обещания в небесах появилась радуга. Бог благословил всех обитателей ковчега.

Такие сведения о потопе можно почерпнуть из канонических книг Библии. Библейские апокрифы повествуют о том же самом подробнее.

Согласно книге Еноха, допотопное человечество, вызвавшее у Бога столь сильное отторжение, сформировалось за счет смешения ангелов, именуемых сыновьями божьими, и дочерей человеческих. Это привело к появлению так называемых нефилимов, они же — исполины, к вопиющему социальному неравенству, к войнам, к распутству, магии, колдовству.

Конкретно в книге Еноха говорится следующее:

«

И случилось, — после того как сыны человеческие умножились в те дни, у них родились красивые и прелестные дочери.

И ангелы, сыны неба, увидели их, и возжелали их, и сказали друг другу: «Давайте выберем себе жен в среде сынов человеческих и родим себе детей!»

И Семъйяза, начальник их, сказал им: «Я боюсь, что вы не захотите привести в исполнение это дело, и тогда я один должен буду искупать этот великий грех».

Тогда все они ответили ему и сказали: «Мы все поклянемся клятвою и обяжемся друг другу заклятиями не оставлять этого намерения, но привести его в исполнение».

Тогда поклялись все они вместе и обязались в этом все друг другу заклятиями: было же их всего двести.

И они спустились на Ардис, который есть вершина горы Ермон; и они назвали ее горою Ермон, потому что поклялись на ней и изрекли друг другу заклятия.

И вот имена их начальников: Семъйяза, их начальник, Уракибарамеел, Акибеел, Тамиел, Рамуел, Данел, Езекеел, Саракуйял, Азаел, Батраал, Анани, Цакебе, Самсавеел, Сартаел, Турел, Иомъйяел, Аразъйял. Это управители двухсот ангелов, и другие все были с ними.

И они взяли себе жен, и каждый выбрал для себя одну...

Они зачали и родили великих исполинов, рост которых был в три тысячи локтей.

Они поели все приобретения людей, так что люди уже не могли прокармливать их.

Тогда исполины обратились против самих людей, чтобы пожирать их.

И они стали согрешать по отношению к птицам и зверям, и тому, что движется, и рыбам, и стали пожирать друг с другом их мясо и пить из него кровь.

Тогда сетовала земля на нечестивых.

И Азазел научил людей делать мечи, и ножи, и щиты, и панцири, и научил их видеть, что было позади них, и научил их искусствам: запястьям, и предметам украшения, и употреблению белил и румян, и украшению бровей, и украшению драгоценнейших и превосходнейших камней, и всяких цветных материй и металлов земли.

И явилось великое нечестие и много непотребств, и люди согрешали, и все пути их развратились.

Амезарак научил всяким заклинаниям и срезыванию корней, Армарос — расторжению заклятий, Баракал — наблюдению над звездами, Кокабел — знамениям; и Темел научил наблюдению над звездами, и Астрадел научил движению Луны.

И когда люди погибли, они возопили и голос их проник к небу.

Тогда взглянули Михаил, Гавриил, Суръйян и Уръйян с неба и увидели много крови, которая текла на земле, и всю неправду, которая совершалась на земле.

И они сказали друг другу: «Голос вопля их (людей) достиг от опустошенной земли до врат неба.

И ныне к вам, о святые неба, обращаются с мольбою души людей, говоря: испросите нам правду у Всевышнего».

И они сказали своему Господу Царю: «Господь господей, Бог богов, Царь царей!

Престол Твоей славы существует во все роды мира: Ты прославлен и восхвален!

Ты всё сотворил, и владычество над всем Тебе принадлежит: всё пред Тобою обнаружено и открыто, и Ты видишь всё, и ничто не могло сокрыться перед Тобою.

Так посмотри же, что сделал Азазел, как он научил на земле всякому нечестию и открыл небесные тайны мира.

И заклинания открыл Семъйяза, которому ты дал власть быть вождем его сообщников.

И пришли они (стражи) друг с другом к дочерям человеческим и переспали с ними, с этими женами, и осквернились, и открыли им эти грехи.

Жены же родили исполинов, и чрез это вся земля наполнилась кровью и нечестием.

И вот теперь разлученные души сетуют и вопиют к вратам неба и их воздыхание возносится: они не могут убежать от нечестия, которое совершается на земле.

И Ты знаешь всё, прежде чем это случилось, и Ты знаешь это и их дела, и, однако же, ничего не говоришь нам.

Что мы теперь должны сделать с ними за это?

Тогда стал говорить Всевышний, Великий и Святый, и послал Арсъйялалйюра к сыну Лемеха (Ною) и сказал ему: «Скажи ему Моим именем: «Скройся!»

и объяви ему предстоящий конец!

Ибо вся земля погибнет, и вода потопа готовится прийти на всю землю, и то, что есть на ней, погибнет.

И теперь научи его, чтобы он спасся и его семя сохранилось для всей земли! »

Далее говорится о том, какие именно наказания насылает Бог на ангелов, совершивших описанные выше греховные деяния. А также об исцелении земли, которое следует осуществить с беспощадным уничтожением всех следов допотопного человечества, всего, что связано с этим человечеством, всего, что так или иначе соприкасалось с этим человечеством и так далее.

Этот длинный отрывок из апокрифической, но очень авторитетной книги необходим хотя бы для того, чтобы тема допотопного человечества обросла, если так можно выразиться, еще и той текстуальной плотью, которая имеет, в отличие от древнегреческих легенд и мифов, самое прямое отношение к христианству. Но он особо необходим, потому что древнегреческая тема допотопного людоедства в этом длинном отрывке подтверждается. А поскольку этот отрывок является всего лишь детализацией того, что описано в Книге Бытия, то тему допотопного людоедства можно считать уже не только древнегреческой, но и библейской.

Исполины, как мы убедились, «обратились против самих людей, чтобы пожирать их», то есть людоедствовать. Мы обнаруживаем параллелизмы: ковчег, помощь в его строительстве, негодование высших сил по поводу людоедства.

А поскольку легенды и мифы о потопе отражают нечто реальное, то приходится предположить, что под чертой, отделяющей послепотопное и допотопное человечество, память людская имеет в виду нечто конкретное. Какую-то уже оформившуюся иерархию, то есть нечто, не имеющее отношения к неиерархическому первобытному коммунизму. Иерархию, начиненную исступленной внутривидовой агрессией, иерархию, отрицающую единство рода человеческого (и впрямь, какое единство может быть между рожденными от ангелов монстрами и обыкновенными людьми?).

Мы недостаточно осведомлены даже сейчас о том, какое конкретное содержание стоит за человеческим ощущением допотопного ужаса. Но если потоп реален, а он реален, то и это содержание реально. Конечно, не в том дело, что потоп был наказанием за это содержание. Светский человек отторгает подобную версию. Но и светский человек не может отторгать само представление о допотопном ужасе. О неких уже вполне необезьяньих, достаточно продвинутых сообществах, которые беспощадно уничтожают другие сообщества себе подобных, не утруждая себя даже порабощением представителей этих сообществ. На том этапе, что называется допотопным, в плен не берут и в рабство не обращают. Вместо этого просто убивают и съедают.

Иерархия уже есть, первобытный матриархальный коммунизм уже позади (или же где-то сбоку), а запрета на крайние формы внутривидовой агрессии нет. Да и представления о единстве вида тоже нет. И почему бы не предположить, что ведущаяся война с гуманизмом является по сокровенной сути своей вторжением в человеческую жизнь отторгнутого когда-то человечеством допотопного начала.

Мы ведь убедились в том, что это начало тесно связано с пеласгической темой, с той же Аркадией как особой пеласгической вотчиной и с людоедством.

Тесно связано оно и с темой оборотничества. Людоеды становятся волками-оборотнями и в этом виде сохраняются после потопа, представляя собой не уничтоженную часть допотопного человечества. И ведь не только пеласги, к которым неслучайным образом тянется Древний Рим, а значит, и его наследник, именуемый Западом, связаны с этими зловещими темами. С ними связана Ливия, которая через расположенный на своей территории Карфаген приемлет в свое лоно финикийскую культовую стихию, сращивая ее с собственной ливийской особо темной стихией, которая просто не может избежать обоготворения наидревнейшей Нейт. А где наидревнейшая Нейт, там и наидревнейшая Афина.

Темная матриархальная стихия томится взаперти и рвется на свободу, дабы пожрать гуманизм. Не об этом ли говорится в «Фаусте», который насыщен доолимпийской темной стихией шабаша, высшим олицетворением которой являются прославленные в этом произведении зловещие Матери? И не это ли фаустианское послание возбуждает нацистских гётефилов, утверждающих, что подлинный нацизм — это путь к гётевским Матерям, то есть к допотопному человечеству?

Для того чтобы тема потопа обрела достаточную объемность, необходимо рассмотреть ее самые древние, добиблейские и, по-видимому, даже допеласгические шумеро-аккадские корни. Именно в этом случае параллель между древнегреческими и ближневосточными потопами обретает дополнительное теологическое содержание. Ибо в мифе о Девкалионовом потопе заступником человечества выступает не кто иной, как Прометей, бросающий и через такое заступничество вызов верховному божеству Зевсу. Прометей, а не Зевс заступается за человечество вообще и за своего родственника Девкалиона. А в библейском монотеизме Бог, карающий за грехи, должен сам защищать Ноя. А кому еще делегируешь эту защиту, если ты монотеистическое божество? Злые силы уже наигрались с допотопным человечеством, которое ты за это хочешь уничтожить. Третьей силы по природе не существует. Приходится тебе самому и защищать Ноя, и карать человечество.

Зевс, не являясь божеством монотеистичского культа, может взять на себя только кару, отдав защиту Прометею (поверьте, тут очень важно, кому именно отдается защита человечества: не Гере, не Посейдону, не Афине, а — Прометею). А у бога из Книги Бытия такой возможности, повторяю, нет. Но она есть у предшествующих этому богу шумеро-аккадских божеств.

Поскольку самыми древними являются шумерские божества, ими и займемся.

Ниппур — это священный город древних шумеров, расположенный в Южной Месопотамии на территории современного Ирака. В Ниппуре находился храм шумерского бога Энлиля. Именно это божество, отделившее небо от земли, приобщившее людей к культуре, создавшее сельскохозяйственные орудия, являющееся божеством скотоводчества и земледелия, названо одним из инициаторов всемирного потопа, имеющего своей целью уничтожение человечества.

Энлиль — покровитель города Ниппура. По-видимому, он является богом воздуха, богом природных сил, а заодно и плодородия. Энлиль неоднократно насылает на людей стихийные бедствия. О том, что Энлиль был одним из инициаторов всемирного потопа, говорится в том числе и в «Эпосе о Гильгамеше».

Мы уже знакомились и с самим Гильгамешем, и с этим эпосом, который создавался на аккадском языке на основании шумерских сказаний, сохранился для нас в виде двенадцати шестиколонных клинописных табличек, найденных в середине XIX века при раскопках клинописной библиотеки царя Ашшурбанипала в Ниневии, городе, являвшемся столицей Ассирийского государства и якобы основанном аж библейским царем Нимродом.

Сейчас вчитаемся в то, что касается интересующей нас темы потопа.

(Продолжение следует.)

 

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-83

 


26.10.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №201

 

Пеласгическая Гемония, она же — пеласгический Аргос, названа так по имени Гемона, который не только родственно связан с Пеласгом и Фессалом, но еще и является отцом... то ли козы Амалфеи, то ли нимфы Амалфеи, хозяйки этой козы 

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 26 октября 2016 г.

опубликовано в №201 от 26 октября 2016 г.

Фессалия и Крит безусловно являются двумя главными очагами неолитической культуры в Греции. Об этом свидетельствуют неолитические памятники в Фессалии, относящиеся к VI–III тысячелетиям до нашей эры.

Считается, что в Фессалии примерно в 2500 году до нашей эры впервые появляются люди, говорящие на одном из диалектов греческого языка, и что первой территорией на Балканах, в которой появились эти люди, является именно Фессалия. Считается, что эта самая Фессалия — прародина эолийских племен.

Эолийцы — одно из четырех главных племен греческого народа. Три других — ионийцы, ахейцы и дорийцы. Поскольку тон в формировании некоего общегреческого субстрата задавали не эолийцы, а ионийцы и дорийцы, то эолийцы относительно слабо изучены.

Считается также, что миф об аргонавтах — это эолийский миф, а значит, одновременно и фессалийский. При всей малости информации об эолийцах можно считать доказанным, что между понятиями «фессалийские» и «эолийские» существует если не тождество, то глубокое родство.

Немецкий историк древнего мира Эдуард Мейер (1855–1930) в своем пятитомном труде «История древности» утверждает, что слово «эолийцы» означает «жители». И что речь идет не о жителях вообще, а о жителях Фессалии.

Фессалийская мифология очень сильно связана с темой потопа. И не потопа вообще, а так называемого Девкалионова потопа. Дело в том, что в древнегреческой мифологии фигурирует сразу несколько потопов. Если бы у древних греков потоп был один, то можно было бы проводить параллели между Ноевым потопом и Девкалионовым и так далее. К сожалению, нет такой возможности. Или, точнее, она, конечно, есть. Но нет при осуществлении этой процедуры под названием «параллель» того, что именуется «полной чистотой». Этой «полной чистоте» процедуры под названием «параллель» мешает, как я уже указал, наличие наряду с мифом о Девкалионовом потопе еще ряда мифов о других потопах. Например, об огигийском.

Огиг — первый правитель фиванской области, которая по имени этого правителя была названа Огигия. Фиванская область — часть Беотии, одной из самых обширных древних стран, находившихся на территории Древней Греции.

Беотия находится к югу от Фессалии на территории Центральной Греции. В древнегреческой истории Беотия фигурирует со времен так называемого Микенского периода (XVI — XI века до нашей эры). Уже в этот период в Беотии существовали некие дворцовые центры. Одним из важнейших таких центров были Фивы.

Другой важнейший древний центр Беотии — город Орхомен, его часто называют Минийским. Минийцы, как и пеласги, — одно из древнейших племен, обитавших на территории Греции до прихода греков. Греки не всегда отличали минийцев от пеласгов, которых, как и минийцев, считали автохтонным населением, попавшим под греческий контроль. Греческие мифологи считали, что минийцы происходят от царя Миния.

По поводу Миния есть много разных легенд. Но поскольку мы решили опираться на наиболее авторитетные источники, то необходимо ориентироваться на легенду, сообщаемую уже знакомым нам Аполлонием Родосским (295–215 годы до нашей эры), автором подробно обсужденной нами поэмы «Аргонавтика».

Согласно Аполлонию Родосскому, Миний — сын Эола... Впрочем, сведения Аполлония Родосского по поводу Миния и других интересующих нас персонажей настолько важны, что уместно привести еще одну развернутую цитату из его «Аргонавтики». Ту, в которой говорится, в том числе, и о Минии. Медея, наставляя Ясона по поводу того, как именно ему надо обращаться с воинами, выросшими из зубов дракона, дабы уцелеть и завладеть Золотым Руном, внезапно заплакала, как говорит Аполлоний Родосский, «горько ей стало от мысли, что должен он столько скитаться». Он — это, разумеется, Ясон.

Плачущая Медея попросила Ясона, которого обещала помнить всегда, рассказать ей, откуда он родом, где живет, куда помчится по морю на корабле. «Поплывешь ли к богатому ты Орхомену?» — спросила Медея Ясона.

Аполлоний Родосский сообщает нам о том, что при виде слез Медеи на Ясона «вдруг низошла безоглядная страсть». И он ей ответил:

Я убежден, никогда, ни ночью, ни днем, не забуду
Я о тебе, грозной смерти избегнув, коль вправду отсюда
Я невредимым в Ахею уйду и если работы
Новой владыка Эет не потребует более тяжкой.
Если угодно узнать тебе про родину нашу,
Я расскажу: меня и душа к тому побуждает.
Некая есть страна далеко среди гор высочайших.
В ней изобилие пастбищ прекрасных и стад. Породил там
Иапетид Прометей превосходного Девкалиона.
Первым тот заложил города и храмы воздвигнул
Для бессмертных богов и над людьми воцарился.
Все соседи Гемонией эту страну прозывают.

Гемония... У древнегреческого писателя, известного как Псевдо-Аполлодор, автора так называемой «Мифологической библиотеки», сообщается, что Геракл, борясь за право стать мужем некоей Деяниры, вступил в схватку с могущественным речным божеством Ахелоем, принявшим облик быка. Геракл обломал быку один рог. Женившись на Деянире, Геракл отдал Ахелою его рог, а Ахелой в ответ одарил Геракла рогом козы Амалфеи, доставлявшим своему владельцу любую пищу и питье, какое бы тот ни пожелал.

Амалфея — это легендарная коза, вскормившая своим молоком младенца Зевса. Кормление Зевса осуществлялось на острове Крит в пещере Козьей горы. Там мать Зевса Рея прятала юного бога от его отца Хроноса. Шкуру этой козы, именуемую Эгидой, Зевс использовал в качестве щита во время войны с титанами.

По другой версии, нимфа Амалфея была хозяйкой козы. Именно эта версия нас интересует, потому что, согласно этой версии, Амалфея была дочерью некоего Гемония (мы ведь разбираемся с Гемонией, о которой говорит Аполлоний Родосский, а не с греческой мифологией о Геракле).

Итак, Амалфея была дочерью Гемония и обладала чудесным бычьим рогом. Древнегреческий лирический поэт Анакреонт (570/559–485/478 гг. до н. э.), входящий в так называемую девятку великих лириков, упоминает эту самую Амалфею:

Не сули мне обилье благ,
Амалфеи волшебный рог...

То есть речь идет о знаменитом Роге Изобилия.

Утверждается, что Амалфея повесила колыбель Зевса на дерево с тем, чтобы его нельзя было найти ни в небе, ни на земле, ни в море.

Утверждается также, что, став победителем Хроноса, Зевс сделал божественную козу и ее козлят созвездием. Так что Амалфея выступает то как собственно коза, то как хозяйка козы, обладающая рогом, и одновременно она называется дочерью Гемония.

То, что Гемония, о которой говорит Ясон, — это страна некоего Гемона, достаточно очевидно. Но кто такой Гемон? Родословные мифологических героев очень запутанны и порою неоднозначны. В разных источниках вы можете встретить разные степени родства тех или иных мифологических героев. Причем порою в одних источниках один герой именуется отцом другого, а в других — наоборот.

Нас, разумеется, продолжает интересовать тема пеласгов и Пеласгии. А как, собственно, она нас может не интересовать? Ведь эта тема интересовала, как мы помним, многих древних римлян, включая Вергилия. То есть тех, кто задавал коды западной цивилизации. Те самые коды, которые потом подхватил Гёте в «Фаусте».

Итак, нас интересует тема пеласгов, а значит, и такая мифологическая фигура, как Пеласг. Есть мифологические версии, в которых Пеласг выступает как сын Гемона. И, в свою очередь, как отец Фессала. Повторяю, в других вариантах этого же мифа родство может быть обратным. Но данный вариант родства можно считать наиболее часто и авторитетно представленным в мифологии.

Согласно этому варианту, Пеласг, сын Гемона, вместе братьями Ахеем и Фтием пришел в Гемонию, она же — Фессалия (чуть другое, тоже важное для нас соотношение Гемонии и древнегреческих территориальных образований позже будет рассмотрено). В данном варианте мифа говорится, что Пеласг вместе с братьями изгнал варваров и разделил страну на три части, что эти три части называются Фтиотида, Ахайя и Пеласгиотида. И что потомки данных мифологических братьев в течение пяти поколений правили Фессалией, после чего случился некий Девкалионов потоп.

Как я уже говорил, в одних вариантах мифа Гемон — отец Пеласга, в других вариантах — Пеласг — отец Гемона. В любом случае потомок Гемона и Пеласга, связанных между собою родством — это Фессал. А вся история с Пеласгом, Гемоном и так далее крутится вокруг всё той же Фессалии, интересующей нас в связи с фессалийской темой античного шабаша, неслучайным образом введенной Гёте во вторую часть «Фауста».

Можно ли уточнить эту фессалийскую тему? Можно. Плиний Старший, к авторитету которого мы уже обращались, в своей «Естественной истории», разбирая части Эллады, про которую он говорит, что «по-нашему, (то есть по-римски — С.К.), она именуется Грецией», перечисляет сначала Аттику, Мегариду, затем другие пункты, включая Элевсин, затем Афины, Фивы, Локры, затем Дориду, а затем... Затем следует, как говорит Плиний Старший, «часто менявшие свои имена Гемония, она же [ранее] Пеласгис или Пеласгический Аргос; Эллада, она же Фессалия и Дриопида».

Итак, Гемонией называется пеласгический Аргос. И это полностью соответствует треугольнику Гемон–Пеласг–Фессал. Пеласгический Аргос, как говорит Плиний, назван Гемонией по имени Гемона.

Мы внесли ясность в вопрос о том, что именно Ясон у Аполлония Родосского именует Гемонией. Мы убедились в том, что нас навязчиво преследует эта самая Пеласгия. Кстати, как и козьи облачения у трех ливийских богинь из того же Аполлона Родосского, покрытых, как мы помним, «шкурами козьими с верха затылка и дальше по спинам».

И опять же, как мы помним, Грейвс, говоря об Афине, подчеркивает, что именно пеласги считают, что Афина родилась на берегу озера Тритон в Ливии.

Теперь мы узнаем, что пеласгическая Гемония, она же — пеласгический Аргос, названа так по имени Гемона, который не только родственно связан с Пеласгом и Фессалом, но еще и является отцом... то ли козы Амалфеи, то ли нимфы Амалфеи, хозяйки этой козы, обладающей волшебным бычьим рогом, он же — Рог Изо­билия, то ли некой сущности, являющейся помесью козы и нимфы...

В любом случае, пеласги и некое козье начало оказываются связаны некоей только что выявленной нами дополнительной нитью.

Теперь — снова слово Аполлонию Родосскому, чей герой Ясон, сказав о некоей стране, находящейся среди высочайших гор, изобилующей пастбищами и стадами, стране, где родился Девкалион, стране, именуемой Гемонией (то есть пеласгическим Аргосом), продолжает:

Все соседи Гемонией эту страну называют.
Мой там город Иолк, и других городов там немало...

Стоп! Иолк — это очаг культуры микенского типа в Фессалии. Сделали такую пометку на полях и продолжаем чтение Аполлония Родосского.

Мой там город Иолк, и других городов там немало,
Где даже имени острова Эи совсем не слыхали.
Молвят, что Миний, Эола сын, оттуда ушедший,
Наш Орхомен основал недалеко от славной Кадмеи...

Вновь пометка на полях: Кадмея — это акрополь в древнегреческом городе Фивы. Он назван в честь мифического основателя города Фив царя Кадма. Итак, Миний, сын Эола, как полагает Аполлон Родосский,

Наш Орхомен основал недалеко от славной Кадмеи...
Но зачем говорю я про всё такое напрасно –
Об отчизне, об Ариадне, прославленной всеми,
Дочери Миноса? Светлым именем девушку эту
Милую так называют. О ней ты меня вопрошаешь?
Пусть бы как Минос тогда решил сговориться с Тесеем
Об Ариадне, отец твой был бы к нам милосерден!

Итак, Аполлоний Родосский упоминает и Девкалиона, сына «Иапетида Прометея», и Орхомен, и пеласгический Аргос, и Миния, основавшего Орхомен. Кстати, этот Орхомен упоминает не только выходец из этих мест Ясон, но и Медея, проживающая очень далеко от Орхомена и тем не менее его знающая.

Всё это важно. Но мы-то взялись обсуждать тему потопа. Причем в той степени, в какой она связана с фессалийской темой. Мы уже оговорили, что древнегреческих потопов было несколько. Да, Девкалионов потоп наиболее известен. Но есть еще Огигов потоп, который, как уже было сказано выше, получил свое название по имени Огига, основателя и первого царя Элевсина.

В греческой мифологии считается, что Огиг является царем неких эктинов, первых жителей Фиваиды, и потому-де Фивы в древности назывались Огигией.

Итак, первым потопом называется в древнегреческой мифологии потоп, случившийся при Огиге, Беотийском царе, основателе Фив. Тут явно речь идет о беотийском потопе, то есть потопе, произошедшем не где-нибудь, а в Беотии, территории, на которой был расположен, в том числе, и знаменитый в древности, как мы убедились, Орхомен. А также ничуть не менее знаменитые Фивы.

Кстати, в микенский период город Орхомен владел почти всей Западной Беотией, был участником Троянского похода (послал в Трою 30 кораблей). После Троянской войны Фивы отобрали у Орхомена принадлежащие ему города и заставили его вступить в беотийский союз под главенством Фив.

Вторым потопом считается Девкалионов потоп, который мы будем обсуждать подробнее. Ибо этот потоп явным образом является не беотийским, а фессалийским.

Есть еще третий потоп — Дарданов. Согласно мифу об этом потопе, он произошел при Дардане, сыне Зевса, впоследствии основателе Трои.

Рассмотрев, если так можно сказать, тонкую структуру древнегреческой «потопологии», мы с полным правом начинаем обсуждать интересующий нас фессалийский потоп, он же — Девкалионов потоп.

Начнем с общих мифологических сведений.

Согласно легенде, общим предком греческого народа был сын Девкалиона Эллин. Сыновья самого Эллина Дор и Эол были предками дорийского и эолийского народа. Согласно той же легенде, у Эллина было несколько сыновей. Третий из них — Ксуф. Сыновьями Ксуфа были Ион и Ахей — родоначальники ионического и ахейского племени.

Отец Эллина Девкалион — это своеобразный древнегреческий Ной. Он является, согласно легенде, прародителем людей после потопа, названного Девкалионовым. Считается, что Девкалион — сын Прометея и что когда Зевс решил погубить посредством потопа греховное людское поколение, Девкалион спасся со своей женой в ковчеге, построенном по указаниям Прометея. На девятый день потопа ковчег остановился на горе. Кто-то говорит, что это гора Парнас, кто-то — что это фессалийский Офрис, а кто-то — что это Афон.

Девкалион возжелал восстановить род людской, и ему было сказано, что он должен бросать камни (кости великой родительницы Земли), и из них будут вырастать люди. Из камней, которые бросал через спину (таково было указание богов) сам Девкалион рождались мужчины, а из камней, которые бросала жена Девкалиона Пирра, рождались женщины.

Древнейшей родиной этого сказания является Додона — уже обсуждавшееся нами место древнейшего пеласгического святилища. Тем самым в сложной траектории нашего исследования возникает еще одна точка своеобразного самопересечения.

Но за что же конкретно разгневался Зевс на людей? Согласно древнегреческой мифологии, Зевса разгневала нечестивость сыновей некоего Ликаона. Сам Ликаон был сыном Пеласга (опять пеласги!). Причем, именно Ликаон занимался утверждением в Аркадии определенных цивилизационных оснований, которых она была якобы лишена. Что же это за основания? Это культ Зевса Ликейского, введенный, согласно легенде, именно Ликаоном. То есть по крайней мере формально (в том, что именно формально, мы вскоре убедимся) Ликаон, утверждая культ Зевса (тут неважно, Ликейского или какого другого), избавлял Аркадию от поклонения доолимпийским культам, матриархальным в том числе, но и не только.

Что же именно сооружал этот как бы просвещающий Аркадию Ликаон? Людоедство, вот что!

Согласно одним мифологическим источникам, у Ликаона было двадцать два сына. А согласно другим, сыновей было пятьдесят. Слух о людоедском культе, исполняемом семейством Ликаона, притворяющимся ревнителем культа Зевса Ликейского, согласно мифу, дошел до Олимпа. И Зевс решил сам проверить, насколько этот слух правдив. И то ведь: поверишь слухам и случайно накажешь того, кто насаждает твой культ! Дабы этого не случилось, Зевс принял облик бедного странника и в этом облике посетил жилище семейства Ликаонов.

Семейство поставило перед странником (он же — владыка Олимпа Зевс) некий суп из потрохов. В этом супе внутренности Никтима, одного из сыновей Ликаона, были смешаны с потрохами овец и коз. Зевс распознал кощунство семейства Ликаона, отшвырнул стол, на котором стояло каннибальское кушанье, превратил всех братьев-каннибалов в волков, а Никтима вернул к жизни.

Считается, что место, где это произошло, — Трапезунд, по-гречески, Трапезус. Не надо ставить знак тождества между этим Трапезусом и нынешним турецким городом Трапезунд, он же — Трабзон.

Согласно знакомому нам римскому историку Евсевию Кесарийскому (265–340 гг. н. э.), город под названием Трапезус был основан на территории Колхиды (страна колхов, в которую приплыли аргонавты, она же — часть черноморского побережья Кавказа) в 756 году до нашей эры.

Древнегреческий писатель и географ II века нашей эры Павсаний (ориентировочно 110–180 гг. н. э.) утверждал, что в 360-е годы до нашей эры жители города Трапезунд, расположенного в Аркадии, отказались переселяться в аркадийский город Мегалополь и, покинув дома, нашли убежище в черноморском городе Трапезус, чьи жители, как говорит Павсаний, «были из их метрополии».

Совершенно очевидно, что если Трапезус — это каннибальская оргия, учиненная семейством Ликаона, укорененном в Аркадии, то речь идет именно об аркадском городе с этим названием. Аркадском и никаком другом. Наличие такого города подтверждает Павсаний. Он же утверждает, что мигранты из этого города создавали другие города с таким же названием.

И людоедство, насаждаемое в пеласгической Аркадии, волнующей умы древних римлян, и обращение людоедов в волков (вспомним римскую волчицу, вскормившую Ромула и Рема, а также других волчиц, вскармливавших человечьих детенышей) — для нас существенны. Как это может не быть существенным, коль скоро у Гёте имеет место особо зловещий античный шабаш, причем не абы какой, а фессалийский?

Но давайте доведем до конца тему фессалийского потопа, он же — Девкалионов потоп.

Вернувшись на Олимп, Зевс мучительно переживал увиденное им падение рода человеческого. Это переживание мучило его всё больше. Наконец, он обрушил на землю огромное количество воды, намереваясь утопить в ней всё человечество в наказание за грехи Ликаонова семейства.

Однако царь фессалийского города Фтия...Стоп! В гомеровской «Иллиаде» эта Фтия упоминается среди городов, пославших своих воинов и свои корабли на Троянскую войну.

Вот, что конкретно сказано в «Иллиаде»:

Ныне исчислю мужей, в пеласгическом Аргосе живших,
Алос кругом населявших, и Алоп удел, и Трахину,
Холмную Фтию, Гелладу, славную жен красотою,
Всех — мирмидонов, ахеян и гелленов имя носивших.

Итак, фессалийский город Фтия Гомер относит к пеласгическому Аргосу. Так в «Иллиаде» названа одна из областей Фессалии. Назвав ее подобным образом, Гомер противопоставляет пеласгический Аргос Аргосу ахейскому, находящемуся на территории Пелопоннеса.

На момент решения Зевса наказать человечество за Ликаонов грех каннибализма в городе Фтия, входящем в состав пеласгического Аргоса, царствовал Девкалион, сын Прометея.

Девкалион посетил на Кавказе своего прикованного отца Прометея совсем незадолго до того, как Зевс начал реализовывать свой замысел уничтожения рода людского через всемирный потоп. Прометей, обладавший всевидением, порекомендовал своему сыну построить ковчег, описал ему, как именно это нужно делать. Он порекомендовал также сыну Девкалиону срочно погрузить в этот ковчег провизию. Затем сесть на этот ковчег вместе со своей женой Пиррой, которая была дочерью брата Прометея Эпиметея.

Едва Девкалион успел это сделать, подул южный ветер, пошел дождь, реки начали набухать, смывая города. Воды этих рек понеслись к морю, подымаясь всё выше и выше и смывая города, находящиеся не только около рек, но и города, находящиеся на побережье. Вскоре под водой оказался весь мир за исключением нескольких высочайших горных вершин. И весь допотопный род людской, кроме Девкалиона и Пирры, погиб. Ковчег Девкалиона и Пирры носило по бурным водам девять дней. После этого вода стала спадать, и ковчег пристал к некоей горе.

Тут у древних повествователей начинаются разночтения. То ли это гора Парнас, то ли гора Этна, то ли гора Афон, то ли Орфийский хребет в Фессалии.

По понятным причинам нас прежде всего интересует фессалийская версия. Впрочем, к какой бы горе ни пристал ковчег Девкалиона и Пирры, главное состоит в огромном сходстве между именно Девкалионовым потопом и Ноевым потопом. Сходство это очевидное. Тут и ковчег, и голубь, который сообщил Девкалиону и Пирре о том, что поблизости от ковчега находится земля. Сходство с Ноевым ковчегом очевидное, но и отличия тоже есть.

Ной не бросал через себя камни с тем, чтобы мать сыра земля породила человечество.

Есть еще одно отличие греческого Девкалиона потопа от потопа Ноева. Древнегреческая мифология прямо говорит о том, что спаслись не только Девкалион и Пирра, но и другие представители допотопного человечества. Это и сын Зевса Мегар, которого разбудили крики журавлей, призвавших Мегара бежать на вершину горы, спасаясь от потопа. Это и некий Керамб, которого нимфы превратили в жука скарабея, чтобы он улетел на вершину горы Парнас. Парнас...

Древнегреческие легенды повествуют, что жители Парнаса, города, основанного сыном Посейдона Парнасом, родоначальником «предсказательства», были разбужены волчьим воем. Они следом за волками направились на вершину горы Парнас. И там основали новый город, который в честь волков назвали Ликорея.

В древнегреческих легендах говорится также, что потоп не достиг своей цели, поскольку кое-кто из парнасцев, опекаемых волками, в которых очень нетрудно узнать семейство Ликаона, переселился в Аркадию и продолжил там Ликаоновы мерзости. Причем еще очень долго в жертву Зевсу Ликейскому приносился мальчик, чьи внутренности смешиваются с внутренностями животных, после чего варится суп из потрохов.

Не этот ли суп варили старухи из «Волшебной горы» Томаса Манна, осыпавшие проклятьями забредшего в их логово Ганса Касторпа? Лично я убежден, что старухи, они же — Матери из «Фауста», варили именно этот суп. И что Томас Манн вполне отдавал себе отчет в значимости именно данного образа, он же — образ фашистского темного матриархата, образ Лилит, Баубо и фессалийских колдуний.

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-82

 


19.10.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №200

 

Гёте во второй части «Фауста» полностью погружает своего героя в греческую античную среду. Это не может быть случайным. В этом должна быть установка философа, идеолога и даже создателя политической метафизики

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 19 октября 2016 г.

опубликовано в №200 от 19 октября 2016 г.

Перед тем как начать обсуждать эту тьму, с которой Гёте заигрывает во второй, классической, как бы греческо-античной Вальпургиевой ночи, я еще раз обращу внимание читателя на то, что первая, немецкая Вальпургиева ночь, описанная поэтом в первой части «Фауста», тоже содержит греческо-античное начало, которого, в принципе, в ней-то не должно было быть. Вот насколько Гёте привязан к специфической греческой античности, полностью лишенной олимпийского начала.

Такое настойчивое, я бы сказал, «надрывно-подчеркнутое» выведение олимпийского начала за скобки при обращении к столь любимой Гёте греческой античности великий поэт осуществляет, полемизируя с представлениями своей эпохи. Полемизируя — это мягко сказано. И эпоха, предшествующая Гёте, и эпоха Гёте относились к греческой и римской античности очень трепетно, но при этом никоим образом не выводили за скобки олимпийское греко-римское начало. Традиция эпохи Гёте, равно как и традиция предшествующей эпохи, требовала адресаций к греческому Зевсу (или римскому Юпитеру), греческой Афродите (или римской Венере), греческой Гере (или римской Юноне) и так далее. Гёте эту традицию игнорирует, вовлекая в свое повествование отнюдь не перечисленных мною выше греко-римских олимпийских богов.

Повторяю, Гёте так поступает даже во второй части «Фауста», где он полностью погружает своего героя в греческую античную среду. Это не может быть случайным. И это не может быть даже неслучайной прихотью творческого человека. Мол, хочу вовлекать в свое повествование греческую классику не так, как все, — и точка. В этом должна быть установка философа, идеолога и даже создателя политической метафизики. А Гёте в «Фаусте», да и вообще, выступает, являясь гениальным поэтом, еще и во всех этих трех перечисленных мною выше фундаментальных ролях.

Нацистские гётеведы очень чутко уловили эту специфичность Гёте. И обнаружили в ней нечто им глубоко созвучное. Помимо этой созвучности есть и еще одно, в принципе даже более фундаментальное созвучие, которое мы уже обсуждали и о котором я сейчас считаю нужным напомнить.

Рим должен был в той или иной степени оппонировать Греции. Он не мог только повторять ее религиозные подходы, меняя имена богов так, как я это только что продемонстрировал. Тогда Рим был бы сугубо вторичным по отношению к Греции. А Рим хотел некоего первенства, которое в ту эпоху, да и в эпоху последующую, определялось древностью не только конкурирующих родов, но и тех богов, к которым представители этих родов адресуются.

Может быть, такой подход не был присущ Риму на раннем (царско-республиканском) этапе его развития. Но к моменту прихода к власти императора Августа такой подход уже был отчетливо задан. И Вергилий только дооформлял эту заданность. При этом оформители данного подхода всего лишь добавляли к олимпийской теме тему другую, доолимпийскую. Они не выводили олимпийскую тему за скобки, они не могли на это осмелиться. А Гёте мог.

Мы уже обсудили старуху Баубо, введенную им в первую, немецкую, Вальпургиеву ночь. И убедились в том, что эта старуха Баубо, которая «мчит к верхушке» Брокена «верхом на супоросой хрюшке», принадлежит не немецкой фольклорной древности. Она принадлежит всё той же греческой античности. Но античности не олимпийской. Баубо — это неолимпийская, глубоко доолимпийская античность. Это одна из вариаций на тему неолитических Великих Матерей. Причем это именно та вариация, в которой Великая матриархальная Мать выступает в виде Дикой Женщины или Грязной Богини.

Баубо — богиня непристойностей. Причем не обычных непристойностей, которыми изобиловал и классический античный олимпийский мир, а непристойностей, доведенных до особой концентрации, непристойностей безудержных и неуправляемых, завладевающих отдельными людьми и человеческими сообществами. И адресующих к особым утробным раскрепощениям, к гоготу, хихиканью, животному ржанью, к дикой чувственности, отменяющей всяческие нормы.

В своем романе «Доктор Фаустус» Томас Манн устами Дьявола, пришедшего к главному герою, сообщает читателю о том, что эта стихия непристойности, дикости, гогота, освобождения от всяческой человечности и представляет собой стихию ада. Перед тем как человеческое естество начнет вбирать в себя концентрированное зло, оно должно освободиться от человечности.

Баубо и есть такая освободительница от человечности, осуществляющая свое освобождение через гогот и непристойность. А уже когда это освобождение осуществлено, в освобожденное от человечности естество может заявиться настоящая злая тьма.

Нацисты это прекрасно понимали. И Гёте тоже. На основе этого понимания как раз и начиналось некое налаживание сложных мостов между великим поэтом и почитающей его нацистской нелюдью. Но если и впрямь Рим в его определенных ипостасях заигрывал с тем же, с чем заигрывали и нацисты, и Гёте, то мы имеем дело не с нацистским эксцессом и не с творческим вольнодумством великого Гёте.

Мы имеем дело с древней, устойчивой и весьма опасной традицией. Частью которой являются римские сатурналии. А значит, и столь любимые Бахтиным карнавалы. Речь идет о стремлении вернуть власть Темной Великой Матери, о которой настойчиво говорит Нойманн. Власть этой матери, а не женственности вообще стремятся вернуть поклонники специфической доолимпийской античности. Притом что этих поклонников интересуют самые темные лики этой далеко не светлой, но всё же не однозначно темной античности. Но тех, кто хочет вернуть власть Темной Великой Матери, интересует только концентрат тьмы, извлекаемый ими из очень охочей до этой тьмы доолимпийской античности.

Тьма... Кто из дьяволиц, являющихся ее порождением, приходит первой на до предела насыщенный этой тьмой как бы классическо-античный шабаш, именуемый классической Вальпургиевой ночью из второй части «Фауста»?

Первой из этих темных дьяволиц приходит некая богиня Эрихто. С ее монолога начинается «Классическая Вальпургиева ночь» из второй части «Фауста».

На страшный праздник этой ночи сызнова
Пришла, как прежде, я, Эрихто мрачная,
Не столь, однако, мерзкая, как подлые
Поэты лгут... Они не знают удержу
Ни в порицаньях, ни в хвалах... Белеется
Равнины даль под серыми палатками.
Ужасной ночи бредовое зрелище,
До бесконечности ты повторяешься
И будешь повторяться вновь... Владычества
Тот не уступит никогда сопернику,
Кто крепок властью, силою захваченной,
И кто собой не в состояньи властвовать,
Тот властвовать желает над соседями.
Тут был когда-то дан пример побоищем,
Как сильный налетает на сильнейшего,
Как рвутся лепестки цветущей вольности
И жесткий лавр венчает лоб властителя.
Помпей Великий вспоминал здесь славные
Года могущества, а Цезарь взвешивал
Надежды на успех в борьбе с соперником.
Хоть знает мир, кто вышел победителем,
Их спор возобновится ночью нынешней.

Чуть позже мы обсудим, что именно имеет в виду Эрихто и почему она вспоминает о Помпее и Цезаре. Но вначале ознакомимся с тем, как прибывают на «страшный праздник этой ночи», то есть на праздник античной Вальпургиевой ночи, Фауст и два его спутника: Мефистофель, постоянно следующий за Фаустом (или, напротив, ведущий его за собой) и появившийся только во второй части новый персонаж — Гомункул.

Гомункул — это существо, подобное человеку. Согласно представлениям средневековых алхимиков, это существо может быть получено искусственным путем, выращено в колбе с помощью определенных процедур.

Немецкий литератор Иоганн Петер Эккерман (1792–1854), который был другом и секретарем Гёте, опубликовал книгу «Разговоры с Гёте в последние годы его жизни 1823–32». В этой знаменитой книге, изданной на всех европейских языках, Эккерман публикует сделанные с разрешения Гёте записи бесед с великим поэтом.

Эккерман утверждает, что Гёте давал ему разъяснения по поводу образа Гомункула. И что якобы (свидетельства Эккермана носят, увы, не столь однозначный характер, как хотелось бы) Гёте утверждал, что хочет представить в образе Гомункула чистую энтелехию, разум, человеческий дух, каким он входит в жизнь до всякого опыта.

Энтелехия (осуществленность, законченность, по-гречески) — это одно из основных понятий в философии Аристотеля. Это некая внутренняя сила, которая потенциально содержит в себе цель и окончательный результат. Чаще всего приводится пример той силы, благодаря которой из грецкого ореха вырастает дерево.

Ссылаясь только на Аристотеля, Гёте отчасти морочит голову Эккерману. Ведь не нужно что-то домысливать для того, чтобы установить связи Гёте с алхимией. Гёте сам говорит об этих связях в целом ряде своих работ. Например, в «Поэзии и правде», да и не только.

Гётевское понимание алхимии основано на представлении о великом делании, в ходе которого преобразуется и материальная среда, и преобразующий ее человек. В основе великого делания лежит постепенное формирование алхимиком некоего философского камня. Который в поздней алхимии приобрел характер живого существа, имеющего форму человека.

В книге XV века «Rosarium philosophorum» говорится: «В конце Деяния выйдет к тебе король, диадемой увенчанный, блистательный, как Солнце, сверкающий, как карбункул».

У Гёте создатель Гомункула Вагнер говорит о находящемся в колбе Гомункуле: «Он, как карбункул, ярко блещет». Гёте подчеркивает некое родство Мефистофеля и Гомункула. При этом он сознательно оставляет недораскрытой природу этого родства.

Ну, так вот... На классическую Вальпургиеву ночь Фауст является уже не просто в сопровождении Мефистофеля, он является туда в сопровождении Мефистофеля и этого самого Гомункула. Вот вам и эккермановская «энтелехия»... Чего ради она так плотно и дружественно взаимодействует с духом зла? Нет, не энтелехия это вовсе, а нечто совсем другое. Не хотелось бы выводить за скобки первичную информацию и потчевать читателя только своими интерпретациями. Поэтому давайте вчитаемся в строки «Фауста» с тем, чтобы прояснить природу отношений Фауста с Гомункулом, а также тему тьмы и пресловутой Эрихто.

Рассуждая о споре, который «возобновится ночью нынешней» (историческое содержание этого спора мы обсудим чуть ниже), Эрихто обнаруживает вторжение в ее мир некоего шарообразного тела, которое подобно светящемуся метеору. Она обнаруживает также, что это живое тело, к которому ей, как средоточию смерти, подходить не следует. Она убирается. После чего в высвобожденном ею пространстве появляются Фауст, Гомункул и Мефистофель.

Гомункул

Облетим еще раз с края
Место страшного сраженья.
Поле битвы, оживая,
Наполняют привиденья.

Мефистофель

Я в оконной амбразуре
К рожам севера привык,
Так при виде здешних фурий
Не могу я стать в тупик.

Гомункул

Вот одна из их орясин
Быстро прочь от нас идет.

Мефистофель

О бедняжка, как ужасен
Ей, наверно, наш прилет.

Гомункул

Опусти на эту землю
Рыцаря, и тотчас он,
Шумам этой почвы внемля,
Будет ею воскрешен.

Фауст (дотронувшись до земли)

О, где она?

Гомункул

Не знаем сами.
Но расспроси между кострами,
Пока не наступил рассвет.
Кто к Матерям дерзнул забраться,
Тому уж нечего бояться
И трудностей на свете нет.

Итак, вновь возникает тема Матерей как самых страшных сущностей, после встречи с которыми не следует уже бояться ни Эрихто, ни других темных сил.

Гомункул и Мефистофель оставляют Фауста в одиночестве. Фауст ликует по поводу того, что он находится в Греции, ощущает ее почву. Он радуется, что эта почва пробуждает его от тяжелого сна. Фаусту глубоко наплевать на то, что он находится не просто на греческой почве, а на греческой Вальпургиевой ночи, которая пострашнее немецкой, то бишь в краю некоей явленной нам в начале Эрихто. Что ж, пора, наконец, разобраться в том, что это за Эрихто и о каком страшном поле сражений говорит она, предвкушая некие открывающиеся для нее возможности. Что это за возможности?

Гёте явным образом адресует нас к творчеству еще одного великого древнеримского поэта — Марка Аннея Лукана.

Марк Анней Лукан (39–65 годы нашей эры) считается одним из самых значительных после Вергилия создателей развернутых повествований на исторические темы. Его многочисленные произведения, (поэма «Орфей», поэма «Илиакон», трагедия «Медея», поэма «Сатурналии» и т. п.) пропали почти бесследно. Сохранилась лишь неоконченная поэма «Фарсалия, или О гражданской войне» («Bellum civile sive Pharsalia»). Эта неоконченная поэма состоит из десяти книг. В ней излагается война между Цезарем и Помпеем (49–47 года до нашей эры). Поэт излагает события этой гражданской войны в хронологической последовательности, причем настолько точно, что поэма считается ценным историческим источником. Кульминация поэмы — битва при Фарсале, та самая, которую предвкушает Эрихто.

Фарсал — греческий город, расположенный в Фессалии. Именно около этого города столкнулись цезарианцы (сторонники Цезаря) и республиканцы (сторонники Помпея). Армией цезарианцев командовал Цезарь. Армией республиканцев — Помпей. У Помпея было почти двукратное преимущество по отношению к Цезарю. Цезарь очень боялся, что война с Помпеем затянется (у него были проблемы со снабжением). Цезарь выиграл войну за счет того, что его солдаты были более опытными и дисциплинированными, а сам он превосходил Помпея в умении маневра.

Но дело не в самой этой битве при Фарсале и даже не в ее описании Луканом, а в этой самой Эрихто, которую Лукан описал очень подробно. И мне кажется, что гётеведы, не обращающие внимания на это подробное описание: мол, ну и что, что Эрихто, подумаешь! — делают это специально — для того чтобы степень мрачности второй классической Вальпургиевой ночи не была оценена по заслугам читателями, не знакомыми с творчеством Лукана, при том, что Гёте с этим творчеством был знаком очень хорошо, равно как и все те его современники, к которым он обращался.

Для того чтобы не повторять ошибки гётеведов, избегающих подробного рассмотрения образа Эрихто, я приведу всё то, что у Лукана сказано про Эрихто. Пусть сказанного много. Мы никуда не торопимся. И нам стоит подробно ознакомиться со столь ценной и специфической информацией.

К Эрихто обращается сын Помпея Великого Секст. После гибели отца он сражался против Юлия Цезаря в Африке. Потом, после убийства Цезаря, он по предложению друга Цезаря Марка Антония принял командование римским флотом. Но вскоре вступил в конфликт с тем триумвиратом, который образовался после смерти Цезаря и в который входили Марк Антоний, Октавиан Август (будущий император Август, покровитель Вергилия) и Марк Красс. Секст Помпей захватил Сицилию, пользуясь своим статусом руководителя римского флота. Захватив ее, он занялся пиратством. Много и успешно сражался с армией Октавиана Августа, но в итоге был схвачен в Малой Азии в 35 году и казнен.

Этот Секст решил узнать об исходе битвы при Фарсале да и о многом другом, воспользовавшись возможностями Эрихто. Вот что об этом написано у Лукана, который начинает повествовать об этом, назвав фессалийскую землю проклятой (уже как минимум занятно, не правда ли?). Назвав эту землю так, Лукан... Впрочем, пора перейти к его прямому цитированию.

Там, на проклятой земле, вожди свои станы разбили, —
И взволновалось у всех предвестьем грядущих сражений
Сердце, почуяв, что срок, решающий судьбы вселенной,
Ныне уж близок. Дрожат трусливые души, готовясь
Участи сдаться своей и в будущем худшее видят.
Случая зыбкой игре немногие, с духом собравшись,
Противопоставили страх и надежду. В толпе оробелой
Секст находился — он был Великого сын недостойный.
Тот, кто скоро бежал бродягою в Сциллино море
И замарал Помпея триумф как пират сицилийский.
Острый почувствовав страх, судьбу предузнать пожелал он,
Полный тревог о будущем дне, не терпя промедленья,
Не у пифийских пещер, иль делосских треножников начал
Он предвещаний просить, не у Зевсовой меди в Додоне,
Первых вскормившей людей желудями; не стал узнавать он
Судьбы по жилам зверей, по птицам, по молниям неба
Иль по светилам гадать, подобно жрецам ассирийским, —
Или другим ведовством — негреховным. Противные вышним
Таинства магов он знал недобрых и ведал он также
Злых алтарей загробный обряд — и Дита правдивость,
И замогильных теней; несчастный думал, что боги
Видят слабей, чем они. Пустому и злому безумью
Место само помогло — от лагерных стен недалеко
Было жилье гемонид; наваждение ужасов дерзких
Их не смущало совсем; искусство их — непостижимо.

Гемониды — это самые зловещие и темные фессалийские колдуньи. К Фессалии мы еще вернемся. А пока ознакомимся с тем, что же именно наколдовала по просьбе сына Помпея самая темная из этих темных колдуний — интересующая нас и Гёте Эрихто.

Вот, что говорится у Лукана о фессалийских колдуньях и их таинствах:

На фессалйиской земле растут смертоносные травы,
Ведомы скалам ее замогильные таинства магов
И заклинания их. Там всюду рождаются зелья
Для заклинанья богов: колхидская гостья сбирала
Здесь, в гемонийской земле, с собою не взятые травы.
И небожители здесь, глухие ко многим народам,
Вечно склоняют свой слух к заклятиям племени злого.

Колхидская гостья — это, конечно же, Медея, жрица Гекаты, помогавшая Ясону и его аргонавтам овладеть золотым руном. Она, как мы помним, дочь царя Колхиды Ээта, влюбившаяся в Ясона. Когда Ясон, поклявшийся Медее в вечной верности, задумал жениться на другой, изменив Медее, которая ради него бросила Колхиду и навлекла на себя проклятье рода, Медея убивает двух своих детей от Ясона и скрывается на крылатой колеснице.

Многие специалисты считают, что образ Медеи порожден столкновением культуры древних эллинов далекого героического века, предшествовавшего Троянской войне, и догреческой пеласгической культуры. Что речь идет о некоем культурно-историческом пограничьи, по одну сторону которого — древний мир шаманов, хтонических божеств земли, архаического матриархата и Великой Матери, а по другую сторону — новый бронзовый век с его иными установками.

Медея, способная оживлять мертвых, летать по небесам, явно почиталась вначале как богиня. Одновременно она является и фессалийской колдуньей (Фессалия — родина Ясона, она является местом, откуда исходят все сказания об этом герое). Именно об этом фессалийском колдовском облике Медеи («колхидской гостьи») и говорит Лукан.

Сделав эту «заметку на полях», продолжаем внимательное чтение этого важного для нас автора, уже назвавшего фессалийское колдовство «заклятием племени злого». И сообщившего нам о том, что к этому заклятью склоняют слух небожители, «глухие ко многим народам».

Итак, небожители склоняют слух к заклятиям этого племени, говорит Лукан. И повествует нам о характере этого склонения слуха, сообщая, что один только фессалийский злой голос «долетает к эфирным чертогам»

Он, против воли богов, приносит столь властные звуки,
Что ни вращенье небес, ни забота о небе не могут
Их отразить. И когда к светилам летит их ужасный
Шепот, тогда Вавилон персидский и чары Мемфиса
Тщетно пустили бы в ход все таинства древние магов:
Прочь от чужих алтарей фессалийка уводит всевышних.
Без повеленья судьбы при словах гемонийских заклятий
В хладную грудь проникает любовь; запретное пламя
Старцев суровых палит. И это свершают не только
Вредные яды иль сок из нароста на лбу жеребенка —
Знак материнской любви: никакою отравой не тронут,
Ум человеческий сам слабеет от тех заклинаний.
Те же, кого не сольет никакое брачное ложе
Ни единением чувств, ни соблазнами внешности милой, —
Нитью опутаны той, что скользит с веретен чародейных.

Согласитесь, что авторская убежденность в особом могуществе фессалийских чар заслуживает внимания. Что это за чары, чей «ужасный шепот» (тут одинаково важно и то, что ужасный, и то, что шепот), как утверждает автор, гораздо мощнее, чем чары вавилонских магов и древнеегипетских жрецов? Казалось бы, нет ничего мощнее древнеегипетского и древневавилонского жречества. Так ведь нет, оказывается, что еще мощнее и еще в большей степени насыщены злой темной силой некие фессалийские чары. Мы уже несколько раз натыкались в нашем исследовании на фессалийскую тему. Но пока что мы не обсуждали ее развернуто. Теперь наступила пора именно такого обсуждения. Слишком уж эксцентрично утверждение авторитетного источника, согласно которому фессалийские чары мощнее древневавилонских и древнеегипетских.

Мы уже обсуждали и пеласгический Аргос, находящийся в южной Фессалии, и отдельные фессалийские города. Теперь пора сказать, что Фессалия, этот исторический район на северо-востоке Эллады, выходящий на побережье Эгейского моря, всегда был и бастионом против внешних вторжений, и столбовой дорогой для этих вторжений. В связи с особой важностью для нас некоей обобщенной пеласгической темы, задаваемой в том числе и авторами, стремящимися противопоставить относительно молодой Греции некое наидревнейшее пеласгическое начало в истории Древнего Рима, немаловажно наличие в составе Фессалии области, которая именуется Пеласгия (другие области — Фтиотида, Фессалиотида, Гестиотида

Несколько слов по поводу Фтиотиды. Здесь по преданию жила некая Кирена, которую полюбил бог Аполлон. Аполлон унес свою возлюбленную в крайне важную для нас Ливию, где основал город Кирена. При бракосочетании с Киреной Аполлон стал волком. Сама же Кирена спасала местное население от львов и именуется убийцей волков.

Сделав эту «заметку на полях», свидетельствующую о том, что связи между отдельными областями Греции и Ливии являлись достаточно прочными (не были бы они прочными, не было бы таких преданий), мы движемся дальше.

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-81

  


12.10.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №199

 

Пусть Бахтин лживо рассуждает о благотворности праздничного оздоровительного хаоса, обновляющего мир. Гётевский Мефистофель более правдив и определенен в том, что касается гула и гомона карнавала, знаменующего собой страшное столпотворение хаоса

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 12 октября 2016 г.

опубликовано в №199 от 12 октября 2016 г.

Нойманн пишет: «Забой вепря — древнейший известный нам символ умерщвления сына-любовника Великой Матери. Здесь богиня плодородия выступает свиньей, и это в равной мере верно и в отношении Исиды, а позднее и в отношении элевсинской Деметры».

Автор этих строк никоим образом не собирается проводить параллели между тем, что представляет предмет его непосредственного интереса, и гётевским «Фаустом». Но нам, идущим по весьма запутанным следам в густом тумане архаических метафизических хитросплетений, трудно не ухватиться за ту тонкую и, конечно же, проблематичную нить, которая связывает этот образ архаической черно-матриархальной свиньи-Деметры, свиньи — Великой Матери с главной ведьмой Баубо из первой части «Фауста». Выше я уже привел ту строчку из «Фауста», в которой эта ведьма предстает всадницей, скачущей на супоросой хрюшке. Сейчас предлагаю читателю внимательнее вчитаться в то, что сообщается нам по данному поводу в первой части «Фауста», иногда именуемой «немецкой». Со старухой Баубо мы встречаемся в 21-й сцене первой части «Фауста». Сцена эта называется «Вальпургиева ночь». Напоминаю, во второй части «Фауста» тоже будет некая «Вальпургиева ночь», которая в отличие от первой «Вальпургиевой ночи» именуется «классической». В каком смысле «классической»? В том смысле, что эта вторая «Вальпургиева ночь», являясь, как и первая, бесовским действом, то есть шабашем, творится в отличие от первой в античной Греции, которую именовали и именуют классической.

Первая «Вальпургиева ночь», она же — «Шабаш на Брокене», — это бесовское действо, творящееся на конкретной немецкой территории. Гёте определяет, на какой именно. Он сообщает нам, что этот немецкий шабаш творится в некоей местности, которая расположена в горах Гарца.

Гарц или Харц — это самые высокие горы Северной Германии. Они расположены на территории земель Нижняя Саксония, Саксония-Анхальт, Тюрингия. Гора Брокен, на которой творится немецкий шабаш, описанный Гёте в первой части «Фауста», поднимается на 1141 метр над уровнем моря. Это наивысшая точка Гарца.

Гёте даже еще более конкретно задает место первой, немецкой «Вальпургиевой ночи». Он говорит, что бесовское действо, именуемое «Вальпургиева ночь», творится в данном случае в окрестностях деревень Ширке и Эленд. Так что в случае немецкой «Вальпургиевой ночи» Гёте предельно конкретен. Тут всё очевидно в целом и достаточно примечательно в том, что касается неких частностей. Например, того, как именно войска СС в мае 1945 года обороняли укрепрайон Гарца, исполняя приказ своего вождя и главы «Черного ордена» Генриха Гиммлера. Но для того, чтобы не растекаться мыслию по древу, придется отказаться от ознакомления читателя с поразительно богатой историей Вальпургиевой ночи и свести всю информацию о ней к короткому и емкому сообщению, содержащемуся в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Это сообщение я привожу дословно: «Вальпургиева ночь — с 30 апреля на 1 мая, по германскому народному поверью, служит годичным праздником ведьм, собирающихся в эту ночь вокруг своего повелителя-сатаны — на высокой, недоступной горе Броккен, где и справляют свой «шабаш». Поверье это, выведенное также Гёте в 1-й части «Фауста», сложилось около конца VIII столетия, вероятно, таким же образом, как возникла и распространилась вера в колдуний и ведьм вообще: так как 1 мая с особой торжественностью праздновалось язычниками (первый весенний праздник), то старые женщины и вообще все те, которые не могли сразу отказаться от языческих обрядов в пользу христианства, несмотря на строгое запрещение (под страхом смертной казни), продолжали собираться в недоступных местах, чтобы подобающим образом, т. е. песнями и плясками, встретить 1 мая. Обстановка (костры, дикая местность), а может быть, и преднамеренно распускаемые этими тайными язычниками слухи (чтобы избавиться от лишних свидетелей), способствовали распространению в народе рассказов о ведьмах, собирающихся в эту ночь в различных недоступных местах. Название же произошло от совпадения с празднованием 1 мая памяти св. Вальпургии, сестры св. Вилибальда, канонизованной в 778 г.»

Итак, в первой части «Фауста» описана эта «Вальпургиева ночь» — немецкая, вульгарно-бесовская, донельзя определенная. О том, какое именно отношение она имеет к весне и всему, что с весною связано, говорится в «Фаусте» напрямую.

Мефистофель спрашивает Фауста о том, не чувствует ли тот нужду в помеле. Мол сам он, Мефистофель, хотел бы приехать на шабаш на козле, поскольку ходьба пешком его утомляет.

Фауст говорит Мефистофелю, что его ходьба пешком не утомляет, и сообщает, почему именно.

Фауст

В самой прогулке радость ходоку.
Я для того пошел пешком по скалам
И в руки взял дорожную клюку,
Чтобы внимать лавинам и обвалам.
Уж дышит по-весеннему береза,
И даже веселее ель глядит.
Ужель весна тебя не молодит?

Мефистофель

Нет, у меня в душе стоят морозы,
Но я люблю и стужу и буран.

Так что наличие связи между первым днем весны и сатаническим шабашем, происходящим в этот же день, не столь очевидно, как это кажется автору статьи в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, ссылающемуся, как мы только что убедились, на первую часть «Фауста».

Тем, кто творит шабаш, нужна зима, ибо она царит в их душах. Установив это, вчитываемся в другие существенные детали.

Фауст

Но скажите мне по чести,
Не стоим ли мы на месте?
Может, всё, что есть в природе,
Закружившись в хороводе,
Мчится, пролетая мимо,
Мы же сами недвижимы?

Итак, нет не только весны, знаменующей собой пробуждение жизни, но и настоящего движения, без которого живая жизнь невозможна. Есть только вращение на месте.

Во-первых, важно, что на месте.

А во-вторых, важно, что вращение.

Нацистская свастика как раз и знаменует собой нечто подобное. Поступательного движения нет, да оно и не нужно, и невозможно. Ибо оно характерно для Истории, которая враждебна обитателям и обитательницам Брокена. А вот вращение есть. Причем, конечно же, не по часовой стрелке, а в обратную сторону. Такова стихия бесовского шабаша, он же — карнавал. О связи между карнавалом и этим шабашем Мефистофель говорит напрямую.

Мефистофель

На курганы лег туман,
Завывает ураган.
Гул и гомон карнавала
Распугал сычей и сов.
Ветер, главный запевала,
Не щадит красы лесов.
И расселины полны
Ворохами бурелома
И обломками сосны,
Как развалинами дома,
Сброшенного с крутизны.
И всё ближе, ближе вой,
Улюлюканье и пенье
Страшного столпотворенья,
Мчащегося в отдаленьи
На свой шабаш годовой.

Пусть Бахтин лживо рассуждает о благотворности праздничного оздоровительного хаоса, обновляющего мир. Гётевский Мефистофель более правдив и определенен в том, что касается гула и гомона карнавала, знаменующего собой страшное столпотворение хаоса. Вслушаемся в голоса этого, пока еще относительно тривиального немецко-бесовского хаоса.

Ведьмы (хором)

На Брокен ведьмы тянут в ряд.
Овес взошел, ячмень не сжат.
Там Уриан, князь мракобесья,
Красуется у поднебесья.
По воздуху летит отряд,
Козлы и всадницы смердят.

Голос

Старуха Баубо мчит к верхушке
Верхом на супоросой хрюшке.

Хор

Колдунье и свинье почет.
Вперед за бабкою, вперед!
Всей кавалькадой верховых,
Чертовок, ведьм и лешачих!

Итак, мы ознакомились с более развернутым текстом о старухе Баубо, колдунье, возглавляющей кавалькаду чертовок, ведьм и лешачих. Но имеет смысл пообсуждать эту самую Баубо чуть-чуть подробнее.

Баубо — это некая древнегреческая, отнюдь не олимпийская богиня непристойности. Про таких говорится: «Она говорит из того места, что между ног». У нее есть более старые имена, чем Баубо. Ну, например, Ямба и так далее. В любом случае, это, конечно же, Великая Мать в ее темном обличии. Эту Великую Мать изводили несколько поколений приходящих ей на смену богов. Но следы ее остаются. В греческих преданиях эта самая Баубо развеселила богиню Деметру, которая страдала по поводу исчезновения своей дочери Персефоны. Баубо стала плясать перед Деметрой, которая была раздавлена горем. И в этом своем раздавленном состоянии прокляла природу, которая стала увядать. Подойдя к измученной Деметре, Баубо сумела пляской развеселить ее. Она виляла бедрами, трясла грудями, всеми своими движениями намекая на половую непристойность. Глядя на это, Деметра невольно улыбнулась. На самом деле, Баубо не была вполне женщиной. Вместо глаз у нее были соски, вместо рта — влагалище. Она стала извергать на Деметру смешные непристойности из этого рта-влагалища. И Деметра стала смеяться всё больше и больше. Она получила силы для дальнейшего поиска Персефоны. Нашла ее. И закрепила некий тип бытия в дарованных избранным элевсинских мистериях.

Итак, Гёте дает главной немецкой ведьме, едущей на сатанинский шабаш, имя Баубо, которое уже адресует к темной, более древней, нежели деметрианская великая материнская религиозность, матриархатной религиозной темной стихии. Гёте ищет корни темной, волнующей его немецкой сатаничности в еще более темной древнегреческой доолимпийской сатаничности. Поэтому супоросая хрюшка Нойманна и супоросая хрюшка «Фауста» — это не «в огороде бузина, а в Киеве дядька», это буквально одно и то же. Уже немецкая брокенская сатаничность пахнет сатаничностью наидревнейшей Греции. А уж чем это пахнет — что называется, «особая статья». Для того, чтобы распознать этот запах, мы и отправились в свой исследовательский почти безнадежный и уж по крайней мере до предела извилистый и запутанный путь.

А вот еще одна деталь из «Фауста», заслуживающая нашего внимания. Мефистофель знакомит Фауста со всё новыми и новыми персонажами шабаша. Фауст вяло знакомится — но вдруг один из персонажей привлекает его внимание. И наше тоже.

Фауст

Кто там?

Мефистофель

Лилит.

Фауст

На мой вопрос,
Пожалуйста, ответь мне прямо.
Кто?

Мефистофель

Первая жена Адама.
Весь туалет ее из кос.
Остерегись ее волос:
Она не одного подростка
Сгубила этою прической.

Далее возникают другие греческие персонажи, на первый взгляд, совершенно лишние в этой очень немецкой по своему духу сцене. Но Гёте и в этой сцене не может обойтись без Лилит и... Горгоны...

Мефистофель

Зачем смотреть на тот курган?
Ведь это призрак, истукан
Из тех видений и иллюзий,
Вблизи которых стынет кровь.
Пожалуйста, не прекословь.
Небось ты слышал о Медузе?

Фауст видит в Медузе свою любимую Гретхен, которой отсекли голову. Но Мефистофель, утешая его, говорит, что это все-таки Медуза с ее волшебными перевоплощениями.

Мефистофель

Тут колдовской обычный трюк:
Все видят в ней своих подруг.

Фауст вновь терзается по поводу явленной ему Гретхен, которой по его вине срубят голову. Мефистофель утешает Фауста.

Мефистофель

Ей голову срубил Персей.
Она снимается, как крышка.
Для обезглавленной ловчей
Брать иногда ее под мышку.

Далее Мефистофель укоряет Фауста в том, что он растравляет боль... Начинается театральное представление, именуемое «Сон в Вальпургиеву ночь, или Золотая свадьба Оберона и Титании».

Оберон — это герой средневекового западноевропейского фольклора. Он — король фей и эльфов. Сказания об Обероне различны. В одном из них фигурирует некая Брюнехальта — или Брунгильда — дева-богатырша, валькирия. О ней существуют очень разные повествования. Только по одному из них это Брюнехальта похищена в семилетнем возрасте неким чудесным оленем и становится волшебницей. Она рождает Юлия Цезаря, которого женят на Моргане — сестре короля Артура. От брака Цезаря и Моргана рождаются Оберон и Георгий. Оберон, достигнув семи лет, перестает расти. Он наделен даром волшебства.

Это только один из вариантов предания. Вариантов очень много. Немаловажно и то, что Оберон является не только персонажем гётевского «Фауста». Он еще и персонаж очень непростой комедии Вильяма Шекспира «Сон в летнюю ночь». Кстати, называя свою театральную вставку в шабаш на Брокене «Сон в Вальпургиеву ночь», Гёте сознательно организует перекличку между своим повествованием об Обероне и шекспировским «Сном в летнюю ночь», где тоже фигурирует Оберон. Это достаточно очевидное обстоятельство обсуждается редко.

Титания — еще более интересный персонаж. Это жена Оберона, которой тот часто изменяет. Но это имя — Титания — Шекспир заимствовал у своего любимого поэта Овидия.

Овидий повествует о том, как отец Европы приказывает своему сыну Кадму искать похищенную Зевсом Европу. Как Кадм находит Европу. Как приветствует ту местность, в которой она была найдена. Как, готовясь принести благодарную жертву Юпитеру, посылает своих спутников-финикийцев искать воду, необходимую для осуществления правильного жертвоприношения. Как финикийцы в поисках воды натыкаются на пещеру, в которой их подстерегает страшный змей, иссиня-черный дракон. Как этот змей убивает финикийцев. Как Кадм вступает в сражение с этим змеем, защищенным чешуей, как кольчугой. Как Кадм вонзает дротик в змея. Как Кадм, «сын Агеноров», он же — Агенорид, вонзает лезвие в глотку змея, поразив одновременно и этого змея, и дуб, преграждавший змею дорогу. Как после совершения всего этого Кадму какой-то чудный голос сказал, что, созерцая убитого змея, Кадм не понимает, что вскоре сам станет змеем. Как ужас овладел Кадмом после такого чудесного и зловещего пророчества. Как на помощь Кадму пришла Афина.

Тут, пожалуй, нужно не пересказывать Овидия, а привести цитату:

Вот соскользнула, к нему попечительна, с высей воздушных
Дева Паллада; велит положить в разрыхленную землю
Зубы змеиные — сев грядущих людских поколений.
Он же борозды вскрыл, послушный, на плуг налегая,
Всыпал, как велено, в них человечьи зародыши — зубы.
Вскоре, — поверить нельзя! — вдруг стали двигаться комья,
Из борозды острие копья показалось сначала,
Вскоре прикрытья голов, колебля раскрашенный конус,
Плечи и груди потом, оружье несущие руки
Вдруг возникают, — растет мужей щитоносное племя!
В праздник, в театре, когда опускается занавес, так же
Изображенья встают; сначала покажутся лица,
А постепенно и стан; вот явлены плавным движеньем,
Видны уже целиком и ногами на край наступают.

Кадм хватается за оружие, видя это войско. Его предупреждают, что не надо вмешиваться в гражданскую войну. Вставшие из-под земли воины истребляют друг друга, пока наконец один из них не призывает к миру, вняв совету Афины Паллады. Тогда Кадм, которого Овидий называет «сидонским пришельцем», то есть человеком, пришедшем на греческую землю из финикийского города Сидон (Тир и Сидон — главные города Финикии), возводит город и, казалось бы, Кадм может быть счастлив. Но не тут-то было. Овидий повествует о некоем событии, в силу которого счастье Кадма прекратилось, событии, произошедшем на «горе, зверей оскверненной убийством». Овидий говорит о том, что «был там дол, что сосной и острым порос кипарисом». Что этот дол был рощей Дианы, то есть Артемиды. Что в роще Артемида «возвела свой свод первозданный». Что Артемида отдыхала в этом своде.

И тут опять необходимо процитировать Овидия, повествующего о том, как она отдыхала:

Только в пещеру пришла, одной отдала она нимфе —
Оруженосице — дрот и колчан с ненатянутым луком;
Руки другая из них подставила снятой одежде,
Две разували ее; а, всех искусней, Крокала,
Дочь Исмена-реки, ей волосы, павшие вольно,
Вновь собирала узлом, — хоть сама волоса распустила.
Черпают воду меж тем Нефела, Гиала, Ранида,
Псека, Фиала и льют в большие и емкие урны.
Стала себя обливать привычной Титания влагой.

Стоп! Итак, у Овидия Титания — это Артемида или Диана. Шекспир, заимствовавший у Овидия имя Титания, дал это имя жене Оберона. Вскоре читатель поймет, почему я так подробно это всё описываю. Вначале все-таки я доведу цитирование Овидия до некоторого промежуточного результата. Артемида, она же — Диана, поливала себя водой и надо же... Но даю слово Овидию:

Кадма же внук между тем, труды вполовину покончив,
Шагом бесцельным бредя по ему незнакомой дубраве,
В кущу богини пришел: так судьбы его направляли.
Только вошел он под свод орошенной ручьями пещеры...

Прерываю цитирование для краткости и сообщаю читателю, что внуку Кадма по воле судьбы пришлось лицезреть не только нагих нимф, но и нагую Диану. Диана плеснула на кудри внука Кадма водой. У внука Кадма выросли рога... Короче, Диана в наказание за лицезрение своего нагого тела превратила внука Кадма в оленя. Далее начинаются приключения с этим оленем. Но их я уже описывать не буду.

Повторяю, чуть позже станет ясно, почему столь подробное разбирательство овидиевского описания произошедшего с Кадмом и его семьей заслуживает отдельного внимания. Пока же достаточно и того, что Шекспир назвал Титанию, ориентируясь на Овидия, а Гёте заимствовал это имя, ориентируясь на Шекспира. И что в конечном счете, хотя Титания — это всего лишь жена Оберона, но она же в греческой и римской мифологии — дочь Титана. И понятно, кого именно так называют. Очень непростую греческую богиню Артемиду, она же — римская Диана.

У Шекспира выяснения отношений между Обероном и Титанией, основанные на колдовстве Оберона, оборачиваются крупными природными неприятностями и унижением Титании. Оберон, стыдясь своих чар, освобождает от них свою жену. И всё случившееся предлагает считать просто дурным сном. Природа возвращается к утраченной гармонии.

У Гёте всё совсем по-другому.

На свадьбе Оберона и Титании пляшут всевозможные бесы. Бесовским характером наделена и сама Титания. Присутствуют какие-то странные персонажи типа несложившегося духа, заявляющего, что он гибрид из двух гадов, сшитый на живую нитку. Один из наблюдающих всё это героев, именуемый Северным художником, обещает, что он когда-нибудь, побывав в Риме, нарисует нечто не такими скупыми красками, какими он рисует сейчас происходящее в немецкую Вальпургиеву ночь. Тут Гёте явно говорит о себе, а заодно и о второй части своего «Фауста», а значит, и о второй «Вальпургиевой ночи», изображенной во второй части «Фауста», а эта ночь уже совсем не немецкая. Но перед тем как перейти к ней, нужно зафиксировать еще кое-какие детали происходящего в рамках первой, немецкой, простодушно-грубовато-однозначно бесовской Вальпургиевой ночи.

Тут и очень откровенные признания («Лязгом ножниц на ремне Дайте насекомым Туш исполнить сатане И его знакомым»), и нечто более серьезное («И у немцев есть ступень Высшего паренья; Это брокенская сень На заре весенней»).

Правда, такой вердикт изрекает бывший гений своего времени, и можно сказать, что Гёте тут иронизирует. Но на самом деле поэт балансирует над бездной, играет на грани фола. Нацистским гётефилам Гёте нравится, в том числе, и за это.

В любом случае, никаких умильных игр в духе эльфов данный «Сон в Вальпургиеву ночь», в отличие от «Сна в летнюю ночь», не содержит. Некий скрипач, например, комментируя происходящее, говорит

Если бы волынщик смолк,
Каждый этой ночью
Здесь друг друга бы, как волк,
Разорвал на клочья.

По большому счету, Вальпургиева ночь на Брокене кончается ничем. Явно бесовские сущности, наплясавшись вдоволь, отступили. О чем прямо и говорит завершающий эту ночь оркестр:

Оркестр (pianissimo)

Прояснился небосклон,
Тени отступили,
Мгла рассеялась, как сон,
Разлетелась пылью.

Следующая сцена называется «Пасмурный день». Фауст страдает по поводу того, что его возлюбленная Гретхен оказалась в тюрьме. Страдая, он призывает какой-то вездесущий дух (заметьте, не Бога, а вездесущий дух) вернуть Мефистофеля, которого он называет страшилищем, в его прежнюю собачью оболочку. От того, что происходило на Брокене, не остается и следа. Кстати, Фауст отнюдь не походя апеллирует к некоему вездесущему духу: «Неизъяснимо высокий дух, однажды явившийся мне, — восклицает Фауст, — зачем приковал ты меня к этому бесстыднику, который радуется злу и любуется чужой гибелью?»

Поскольку все духи, которые являются Фаусту в начале, известны, то духом, к которому Фауст обращается, умоляя этот дух покарать Мефистофеля, является дух Земли, пришествия которого Фауст не выдержал. Но для нас сейчас намного важнее, что огромная сцена с шабашем на Брокене вообще не оставила следа в душе Фауста. Зафиксировав это, предлагаю читателю сначала присмотреться к такому же шабашу во второй части «Фауста». А затем обещаю перебросить мост между цитируемым мною Овидием и проблемой содержания гётеанского матриархата, так или иначе соотносящегося с матриархатом нацистским, черным, тем самым, о котором развернуто повествует Нойманн.

«Классическая Вальпургиева ночь» — так называет Гёте шабаш из второй части, который, в отличие от шабаша из первой части, является как бы антично-греческим и в этом смысле классическим. Все исследователи творчества Гёте пытались так или иначе объяснить, почему классических олимпийских богов в этой Вальпургиевой ночи нет. По мне, так они ломились в открытую дверь, потому что если эта ночь является шабашем, то на шабаше нет места светлым олимпийским богам. На шабаше есть место только тем сущностям, которые обитают во тьме. И об этом Гёте нам сообщает уже в подзаголовке своей «Классической Вальпургиевой ночи». В самом деле, в подзаголовке сказано: «Фарсальские поля. Тьма». Тьма... Круче, чем в первой части, не правда ли? Брокенский немецкий бесовский шабаш все-таки посветлее того, который Гёте описывает как шабаш антично-классический.

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-80

 


28.09.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №197

 

Мобилизация возможна лишь когда исход схватки неизвестен и зависит от каждого человека (при всей космической мощности борющихся сил). Иначе предельная мобилизация невозможна («зачем я буду мобилизовываться, если исход битвы предопределен?»)

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 28 сентября 2016 г.

опубликовано в №197 от 28 сентября 2016 г.

Всегда можно сослаться на изречение, приписываемое Квинту Септимию Тертуллиану (155–220 годы н. э.). Якобы Тертуллиан, этот высокоодаренный христианский писатель и богослов, оказавший большое влияние на развитие христианского вероучения, но под конец жизни уклонившийся в ересь так называемого монтанизма, проповедовавшего живое духовное общение с божеством, свободное от иерархии обрядов и ориентированное на особую роль духа-утешителя Параклета, заявил: «Верую, ибо абсурдно» («Credo quia absurdum»).

Ссылающиеся на это высказывание Тертуллиана противопоставляют религию науке, внеразумную веру — разумному постижению мира. На самом деле Тертуллиан сказал нечто совсем другое. В своей книге «О плоти Христовой» («De Carne Christi») Тертуллиан пишет: «Сын Божий пригвожден ко кресту; я не стыжусь этого, потому что этого должно стыдиться. Сын Божий и умер; это вполне вероятно, потому что это безумно. Он погребен и воскрес; это достоверно, потому что это невозможно».

Это, согласитесь, не вполне то же самое, что приписывается Тертуллиану, который действительно воевал с философией, по его мнению, запутывающей всё на свете в своих попытках разумного постижения истины. Но, увы, трудно воевать с философией, коль скоро христианская церковная традиция, утверждаемая отцами Церкви, начиная с эпохи поздней античности, опирается на отвергаемую Тертуллианом философию, дооформляет себя через эту философию, создает свою философскую и богословскую систему, вовсе не чураясь рациональных рассуждений.

Осуществляя всё это с эпохи поздней античности и по сию пору, христианская церковная традиция отказывается изгнать мысль из постижения деяний божьих, прибегая временами (но именно временами) к утверждению о том, что вера важнее разума, но не изгоняя полностью мысль из утверждаемой религиозной традиции.

Но если мысль из этой традиции нельзя изгнать полностью, если нельзя заявить: «Катитесь вы куда подальше с вашей мыслью, бессильной перед описаниями деяний божьих!», то как может религиозный человек, не впадая в полное мракобесие, отмахнуться от вопросов, которые мы начали обсуждать? Как может он отметать с порога вопросы тех, кто, подобно мне, спрашивает: «Как можно в принципесоединить нулевое космогоническое значение Бездны и Хаоса с таким большим значением этого же в окончательном космогоническом результате

Заткнуть рот, ссылаясь на то, что вера абсурдна, нельзя. Потому что тогда надо сжечь все религиозно-философские христианские сочинения, включая сочинения отцов Церкви. Ведь, повторяю, слишком долго, слишком часто и слишком талантливо вера обсуждалась не как нечто абсурдное, а совсем иначе — как нечто вполне совместимое с мыслью.

Заявить, что нет никакой возможности соединить с помощью религиозной мысли, не противоречащей вере, а дополняющей ее, тезис о нулевом космогоническом значении Бездны и Хаоса с тезисом об их большом значении в окончательном космогоническом результате — тоже нельзя. Потому что есть очевидная и достаточно глубоко обсужденная возможность соединить эти два вроде бы никак не соединимых тезиса. Речь идет о том, что соединение этих тезисов возможно в случае, если Бог, перед тем как создавать нечто из ничего, создал это «ничего», изгнав из области ничего, где он решил произвести из ничего космос, то, что эту область занимало — то есть хаос и бездну. И отбросив это начало туда, где оно, не имея космосозидательной роли, имеет вместе с тем огромную роль в результате созидания космоса из этого самого ничего.

Никакой другой возможности сочетать отсутствие космогонической роли с наличием посткосмогонической роли не существует. Так что доктрина создания из ничего может сочетаться с ролью Бездны и Хаоса только так, как это мною описано. И описанное мною полностью совпадает с тем, что описано Татьяной Юрьевной Бородай, которая, в отличие от меня, строго блюдет некую традицию, именуемую «непреложной» и состоящую в том, что Бог сотворил мир из ничего, а это значит... Что это значит-то? То, что сообщает нам Татьяна Юрьевна Бородай?

Предлагаю еще раз вчитаться в ее (а не мое) сопряжение творения из ничего и значимости того, что можно назвать дотварным: «В христианской литературе понимание хаоса опосредовано библейской экзегезой (библейская экзегеза — раздел богословия, в котором истолковываются библейские тексты, учение об истолковании этих текстов — С.К.). В Книге Бытия 1:2 говорится о «тьме над бездною», бывшей до сотворения мира. Эта «бездна» (ton wa böhü, пер. Септуагинты άβυσσος) по своему значению (темная, бездонная, страшная пустота) исключительно близка к греческому понятию хаоса и отождествляется с ним (по крайней мере со времен Августина, «Комментарий на Бытие» 34,224; «Исповедь» 12, 21). Однако учение о творении из ничего лишает ее всякой космогонической значимости как в качестве места мира, так и в качестве его первоматерии. Эта бездна не исчезла и по сотворении мира, продолжая существовать в виде ада. Кроме того, хаос приобретает у христианских экзегетов и эсхатологическое значение, поскольку в «Апокалипсисе» (17:8) говорится, что в конце времен «зверь выйдет из бездны» (άβυσσος)».

Напомнив этот текст Т. Ю. Бородай, напоминаю также, что Септуагинта, называемая также переводом семидесяти греческих старцев, — это собрание переводов Ветхого Завета на древнегреческий язык, выполненных в III–I веках до нашей эры в Александрии. Греческий текст Септуагинты был взят на вооружение эллинистическим иудаизмом, но был полностью отвергнут иудаизмом талмудическим. В христианстве Септуагинта не отвергается, хотя ей часто предпочитают еврейский оригинал.

Привожу эти сведения для того, чтобы показать, что Септуагинта — это достаточно авторитетный источник, в котором и бездна, упоминаемая в процитированной мною Книге Бытия 1:2, и бездна, из которой, согласно Апокалипсису, в конце времен выйдет зверь, именуется греческим словом άβυσσος. В словаре авторов Септуагинты слов было достаточно много. И то, что две эти бездны именуются одним словом, не может быть случайным.

Итак, и ад построен из предвечного материала, не включенного в строительство других сегментов бытия, но оказавшегося в распоряжении создателей этого инфернального тюремного заведения, и зверь выйдет из того логова, которое аналогично бездне, над которой тьма. Это и означает, что у Хаоса, он же — тьма над бездной, огромная роль в функционировании мира, созданного из ничего и тем самым как бы не содержащего в себе предвечного материала, используемого только для строительства Хаоса и сокрытия зверя.

Православные ревнители нулевой роли данного материала в том, что именуется творением, вы внимательно вчитались в данное высказывание глубоко православного ученого, категорически отказывающегося выходить за пределы канона, гласящего, что мир создан из ничего? По мне, так сам этот канон не безусловен, но, еще раз процитировав Бородай, я показал, как можно, если ты не Кургинян, относящийся к данному канону исторически, а глубоко православная Бородай, блюдущая канон как зеницу ока, отдавать должное учению о творении из ничего и одновременно указывать на фундаментальное значение предвечной бездны, не исчезнувшей и по сотворении мира.

Но нельзя же, обсуждая даже самые фундаментальные религиозные тексты, отрицать их вписанность в определенные контексты — вавилонский и другие. Такая вписанность просто не может не существовать. Ее обязаны признать даже религиозные люди, такие как представители школы, которую я обсудил в связи с работами Гункеля. На ней тем более настаивают представители школы, которую я обсудил, сославшись на Делича, тоже верующего знатока Библии. Но, допустим, Делич перебирает. Гункель-то ему оппонирует и не хочет сводить великий Ветхий Завет к простому повторению вавилонской традиции.

При этом Гункель как специалист не может отрицать сопричастность Ветхого Завета вавилонской традиции. Он для этого должен просто оглохнуть, ослепнуть, обалдеть, перестать быть ученым, забыть все древние языки и погрузиться в определенное абсурдистски-догматическое состояние, якобы восхваляемое Тертуллианом, который, как мы убедились, его вовсе не восхвалял. Но Тертуллиан жил около двух тысяч лет назад. И вряд ли кто-то захочет, чтобы современное православие, современное христианство в целом погрузилось в состояние, которое и Тертуллиан-то вовсе не рекомендовал тогдашнему христианину, всего лишь указывая на то, что для язычников неприемлема концепция умершего бога, распятого бога. А для иудеев неприемлема концепция бога, не сумевшего обеспечить их мессианское царство. В глазах иудеев и язычников христианство в силу этих причин абсурдно, утверждает Тертуллиан. Оно не вообще абсурдно, оно абсурдно для указанных категорий верующих в силу несоответствия их канонам веры. Но именно это несоответствие, которое они, а не мы — христиане, называют абсурдным лишь в указанном выше смысле, для нас, христиан, является источником надежды и веры. Вот что утверждает на самом деле Тертуллиан, которому приписывается совсем другое. И не верю я, что в XXI веке то, что приписывается Тертуллиану, может быть взято на знамя адекватными православными. А без такого восхваления агрессивной антинаучности нельзя не увидеть связи между вавилонской, древнеханаанской и ветхозаветной традициями. И об этом говорят все настоящие знатоки. Они только спорят о том, есть ли в Ветхом Завете нечто кромедревневавилонской традиции (Гункель), или там всё сводится к древневавилонской традиции (Делич).

Что касается меня, то я считаю, что в Ветхом Завете всё не сводится к древневавилонской традиции. Я здесь не на стороне Делича, а на стороне Гункеля. А что предлагается в качестве точки зрения, отрицающей и Делича, и Гункеля? Учение о творении из ничего, не опертое ни на один из канонических текстов?

Когда и как отделился иудейский монотеизм от этой самой древневавилонской традиции? Он ведь на разных исторических этапах был с нею больше или меньше связан. Он не в одночасье от нее отделился полностью. Так не формируются новые религиозные смыслы в древние эпохи. Они долго держат прочную связь с предшествующими смыслами и никогда не разрывают ее до конца.

Тьма над бездной — наиболее устойчивый сегмент вавилонского доиудаистского верования, сохраненный в иудаизме. В вавилонских верованиях бог весеннего солнца и его творческой силы Мардук, олицетворяющий собою порядок, свет и добро, побеждает богиню (или чудовище) Тиамат, олицетворяющую собой темные силы злого хаоса.

Тиамат — это мировой хаос соленых вод, из которого родилось всё, включая богов. Согласно шумеро-аккадскому космогоническому эпосу «Энума элиш», Тиамат смешала свои воды с окружающим землю мировым океаном подземных пресных вод, именуемым Абзу. В вавилонской мифологии Тиамат изображалась в виде дракона или гидры с семью головами. Мардук убил Тиамат и из ее тела создал небо и землю.

Естественно, что те, кто поклонялся Мардуку, демонизировали всё, что осталось от Тиамат. А те, кто продолжали поклоняться Тиамат (такие ведь тоже были), восхваляли ее и проклинали Мардука.

Иудеи многое отвергли в религиях своих предшественников. Многое, но не эту самую Тиамат, она же — тьма над бездной, она же — Хаос. Это оказалось включено в иудейскую крайне монотеистическую религиозную систему.

Почему такая преемственность имеет очень существенное значение? Потому что иудаизм — одна из самых монотеистических религий, существующих на земном шаре. Но даже в ней есть место борьбе могучих сил: той силы, которая сотворила мир (она же — бог-творец), и той силы, которая оказалась потревожена сотворением мира, существуя до этого сотворения (она же — тьма над бездной, она же — Хаос, она же — Тиамат и так далее). Эта борьба не чета борьбе Бога-творца и Дьявола. Потому что Дьявол сотворен Богом. И отпал от него, оставаясь в этом отпадении вторичным по отношению к своему создателю, а значит, и зависимым от него. А тьма над бездной (она же — Хаос, она же — Тиамат и так далее) не была сотворена Богом-творцом. Она была им потревожена, будучи при этом единственным несотворенным им, а значит, способным к полноценному оппонированию началом. Как только говорится о двух началах, возникает дежурный абсурдистско-фанатический вопль: «Это противоречит самой идее монотеизма! Это стопроцентный дуализм! А то и что-то похуже!»

Обращайте свои претензии насчет дуализма к Книге Бытия — основополагающему священному тексту самой монотеистической мировой религии. Ахи и охи по поводу того, что это даже не дуализм, а что-то похуже, могут воспламенить сердца самых оголтелых теоретиков заговора — и только. Им не нужно копаться в деталях! Их задача — изничтожение всей Книги Бытия, шире — всего Ветхого Завета. Осуществляется это под лозунгом деиудаизации христианства. А знаменует собой — дехристианизацию во славу очень темных и древних культов.

Для нас же рассмотрение всех этих деталей существенно потому, что только равновесие колоссальных сил делает крохотного и почти бессильного человека фактором мирового процесса.

Одни религиозные системы полностью отрицают такое равновесие, утверждая, что в конце концов неминуема победа доброй силы и человеку нужно только к этой силе присоединиться.

Другие религиозные системы вводят в рассмотрение два полюса, обладающие примерно одинаковыми возможностями и находящиеся в бескомпромиссном конфликте. И утверждают, что в конце времен грядет мировая битва, исход которой зависит от каждой человеческой крупицы, от каждого живого и мертвого, вступающего в бой на стороне Света или Тьмы, от степени готовности каждого живого или мертвого к этой схватке. Тут стоит вспомнить знаменитую песню «Священная война», написанную в 1941 году:

Как два различных полюса,
Во всем враждебны мы:
За свет и мир мы боремся,
Они — за царство тьмы.

Кто-нибудь, наверное, скажет, что песня «Священная война» воспевает дуализм. А она всего лишь говорит о предельной мобилизации, которая возможна, лишь когда исход схватки неизвестен и зависит от каждого человека (при всей космической мощности борющихся сил). Иначе предельная мобилизация, по понятным причинам, невозможна («зачем я буду мобилизовываться, если исход битвы предопределен?»).

Поскольку по многим причинам дуализм не является и не может являться точкой схода религиозных систем, актуальных для той части современного человечества, которая остается религиозной, нужен монотеизм, в котором возможны полюса, монотеизм, наиболее близкий к дуализму. Такая близость к дуализму без отказа от монотеизма возможна только на той основе, которая обсуждается, то есть на основе конфликта творца и творения с теми предвечными силами, которые в это творение не вошли, но остались значимыми. И тут что вавилонская Тиамат, что тьма над бездной из Книги Бытия, что зверь из бездны из Апокалипсиса. Еще раз подчеркну, что приближение монотеизма к дуализму с помощью введения системы двух полюсов, один из которых — Бог, а другой — Дьявол, невозможно. Ибо Дьявол заведомо слабее Бога, заведомо будет Богом низвергнут, заведомо является, так сказать, изделием Бога, а значит, в каком-то смысле подконтролен Богу, то есть слаб.

А Тиамат (она же — тьма над бездной, она же — Хаос, она же — логово зверя из Апокалипсиса) — это другое. Тут и равномощность полюсов есть, и монотеизм остается.

Скажут, так не бывает. Только что было показано, что бывает.

А теперь о том, почему это важно для исследуемой нами темы (о том, почему это важно вообще, я уже написал в своих книгах «Исав и Иаков» и «Суть времени»).

Я обещал читателю вернуться к исследованию Нойманна «Происхождение и развитие сознания» после того, как развернуто и доказательно будет обсуждена тема хаоса, тьмы над бездной и всего остального. Ради этого я излагал позиции ряда авторитетных исследователей. Теперь задача достаточно детального обсуждения весьма непростой тематики в первом приближении мною выполнена, и я могу возвратиться к Нойманну.

В последний раз мы обсуждали Нойманна в связи с его интерпретацией образа Лилит, первой жены Адама. Напомню — мы добрались до того места работы Нойманна, где он сообщает, что «пожирающая детей Лилит, соперница мужчины, которая отказывается покориться Адаму, удаляется в место, названное «глотка моря».

Обсуждая богиню Анат, с которой мы уже столкнулись, анализируя древние — ливийские, связанные с Нейт, а, значит, и наидревнейшей Афиной — корни религии Карфагена, Нойманн утверждает, что Анат, как и другие родственные ей богини, несет в себе важнейший заряд секса и войны, заряд кровожадного человеконенавистничества, тот же заряд, который несет в себе и Лилит.

Нойманн вскользь упоминает о кровожадности и сексуальности индийской богини Кали и подробно констатирует равенство этой кровожадности и сексуальности с кровожадностью и сексуальностью Анат. Он приводит достоверные тексты, в которых говорится о том, как именно Анат уничтожала род человеческий, как она утопала в человеческой крови по колено и даже по шею, как ее ступенями были человечьи головы, как над ней подобно саранче летали человечьи руки, как она украшала себя отрубленными головами, отрубленными руками людей, как в ходе этой кровавой потехи печень Анат разбухла от хохота, а сердце ее переполнилось удовольствием.

Нойманн утверждает, что всё это всего лишь частные случаи, обнажающие природу кровавого культа Великой Матери, одинаково проявляющего себя и в крито-минойской культуре, и в культуре Ханаана, Финикии, Вавилона, Ассирии, и в эгейских культах, и в культах Египта и Ливии.

Обсуждая связи между древнейшими божествами этих регионов, Нойманн пишет об особой значимости уже рассматривавшейся нами истории Кадма, «легендарного брата Европы, который пришел из Финикии, чтобы основать город Фивы. Это с ним Геродот связывает переход мистерии Осириса-Диониса из Египта к Пифагору; другими словами, Геродот прослеживает происхождение более поздних греческих мистерий и их пифагорейских и орфических предшественников через Финикию обратно к Египту. Он также связывает додонского Зевса, фаллического Гермеса и догреческий или пеласгический культ Кабиров на острове Самофракия с Осирисом в Египте и Амоном в Ливии».

Проведя эти сравнения, Нойманн добавляет: «Прежде эта связь отрицалась наукой, но сегодня она очевидна, так как культурная неразрывность, которая связывает Ливию и Египет через ханаанскую Финикию и Крит с Грецией, подтверждается множеством фактических доказательств».

Я уже не раз приводил читателю и мнение Геродота по поводу Кабиров, и данные о связях между перечисляемыми Нойманном регионами. Здесь я привожу его суждения потому, что Нойманн может выдавать спорные интерпретации, но фактуру он знает прекрасно. И его суждения по поводу того, что некие древние или давние представления, отвергаемые наукой на определенном этапе, теперь вновь подтверждаются, заслуживают доверия.

Вот еще сведения Нойманна, подтверждающие многие из сделанных в этом моем исследовании интерпретаций: «Европа и Кадм образуют один приток мифологической реки, который берет начало в Ливии (Ио) и достигает Греции через Финикию. Другой приток, также начинающийся в Ливии, ведет к Данаидам и Аргосу. Аргос, важная часть Критской культуры в Греции, связан в легенде с Данаем, основателем культа Аполлона Ликейского. Согласно Геродоту, его дочери, Данаиды, принесли в Грецию из Египта праздник Деметры — Тесмофорию. Тесмофория и ее мистерии — это празднество плодородия. Их центральной деталью была яма, представлявшая лоно Матери Земли. В эту яму-лоно бросали подношения, а именно: сосновые шишки, фаллосы дерева-сына и живых свиней, являвшихся потомством беременной Матери Земли свиноматки. В яме кишели змеи, постоянные спутники Великой Матери. Они всегда ассоциировались с горгоновым лоном. Затем зловонные останки свиней поднимали наверх и, согласно вековым обрядам плодородия, торжественно разрывали на куски и разбрасывали по полям».

Нойманн постоянно возвращается к Ливии, которую мы обсуждали достаточно детально, говорит о ливийской Горгоне, о том, что «поклонение Земле и Богине Смерти(Нойманн прямо связывает одно с другим — С.К.) часто связано с болотистыми регионами». Обсуждая болотистые регионы, Нойманн опять же настойчиво говорит о Ливии.

Анализируя кровавые зловещие аспекты культов, связанных с поклонением определенному типу женственности, Нойманн утверждает, что корнями своими эти культы уходят в свиноподобную женственность, которой поклоняются ревнители этих культов.

Нойманн обсуждает эту свиноподобность и в совсем ранних оргиастических мистериях и даже в элевсинской мистерии.

В связи со священной свиноподобностью богинь определенного типа, Нойманн приводит данные о текстах, сохранившихся в египетских гробницах, об изображениях, на которых богини предстают в виде священных свиней, и, наконец (внимание!), о Великой Свинье, как образе всепожирающей бездны. Круг замкнулся. Мы возвратились к бездне. И теперь можем связать ее, а значит и Хаос, с некими оргиастическими аспектами свиноподобного священного пожирания.

Нойманн пишет: «К символам пожирающей бездны мы должны отнести лоно в его угрожающем аспекте, сверхъестественные головы Горгоны и Медузы, женщину с бородой и фаллосом и паука, пожирающего мужчин... Скрежещущая пасть Медузы с кабаньими клыками совершенно отчетливо выдает эти черты (пожирающие — С.К.)... К этой группе символов можно отнести паука не только потому, что самка пожирает самца после совокупления, но также потому, что он в целом символизирует женщину, которая расставляет сети на неосмотрительного мужчину.

Этот опасный аспект значительно усиливается элементом плетения, как в случае Богинь Судьбы, вьющих нить жизни, или Норны, плетущей паутину мира, в которую попадает каждый мужчина, рожденный женщиной. И, наконец, мы подходим к покрывалу Майя, которое и мужчины, и женщины считают «иллюзией», засасывающей пустотой (то есть, той же бездной — С.К.)».

Нойманн постоянно настаивает на двойственности образа Матери. Но том, что с одной стороны существуют негативные образы, такие как Смертоносная Мать, Великая Блудница Вавилона, с другой — позитивные образы, такие как София или Дева, порождающая и вскармливающая. Обсуждая два типа образов, Нойманн пишет: «Там — Лилит, здесь — Мария, там — жаба, здесь — богиня, там — кровавая трясина, здесь — Вечное Женственное».

Опять Лилит... С учетом того, что Нойманн пишет об убежище Лилит, являющимся «глоткой моря», обнаруживается связь Лилит с Тиамат, бездной и Хаосом. Зверь, выходящий из логова бездны, и Лилит, выходящая из «глотки моря», то есть из того же логова бездны... Вот какая мать, какая женственность нужны нацистскому матриархату. Да-да, именно матриархату.

Ну, а теперь о Гёте. Вспомним его описание шабаша на Брокене: «Старуха Баубо мчит к верхушке верхом на супоросой хрюшке». С учетом того, что здесь мы рассматривали в качестве темной священной стихии специфического матриархально-женственного пожирания, тема супоросой хрюшки звучит более богато, не правда ли?

Итак, есть две матриархальные стихии, если верить Нойманну, а ему можно верить в вопросах фактологических. Нацизм явно интересует стихия Лилит. А Гёте? Какая женственность интересует его и как трактует нацистская гётефилия эту самую женственность в ее гётевском варианте?

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-79

  


13.07.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №186

 

Неканонические ветхозаветные тексты, которые католики позже назвали второканоническими, были введены в «Вульгату» только теми, кто называл себя последователями святого Иеронима. И это было сделано с соответствующими, в том числе и политическими, целями 

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 13 июля 2016 г.

опубликовано в №186 от 13 июля 2016 г.

О творении из ничего напрямую сказано только в глубоко неканонических ветхозаветных книгах. Причем напрямую — лишь в одной из них. Она называется «Вторая книга Маккавейская». Это одна из книг Библии, не вошедших в Канон.

Вопрос о вхождении и невхождении в Канон тех или иных текстов, во-первых, не находится в фокусе внимания даже у верующих людей и, во-вторых, достаточно тонок. Но раз уж мы начали обсуждать «Вторую книгу Маккавейскую» как единственный околоветхозаветный текст, в котором говорится о творении из ничего, надо хотя бы вкратце обсудить статус «Второй книги Маккавейской». А это нельзя сделать, не обсудив, чем каноническое отличается от неканонического.

Пятью первыми книгами канонической еврейской и христианской Библии являются книги «Бытие» (по-еврейски, «Бе-решит» — «В начале»), «Исход» (по-еврейски, «Шемот» — «Имена»), «Левит» (по-еврейски, «Ва-икра» — «И воззвал»), «Числа» (по-еврейски, «Бе-мидбар» — «В пустыне») и «Второзаконие» (по-еврейски, «Дварим» — «Слова»).

У этих книг есть и другие еврейские названия, но мы в данном случае рассматриваем только необходимый минимум сведений.

Пятикнижие Моисеево в иудаизме называется Торой. Можно говорить о том, что Пятикнижие — это «собственно Тора» или «Тора в узком смысле слова». Потому что в ортодоксальном раввиническом иудаизме Устная Тора, находящаяся за рамками Пятикнижия и, в свою очередь, подразделяющаяся на галахическую (регламентационно-правовую) и аггадическую (состоящую из афоризмов, поучений, исторических преданий, легенд, облегчающих применение законодательной регламентационно-правовой Галахи), является неотъемлемым дополнением к главному священному тексту иудаизма — Пятикнижию Моисееву, именуемому Письменной Торой («Тора ше-би-хтав»).

Согласно указанной мною выше традиции, Моисей на горе Синай получил обе Торы: не только Письменную, но и Устную, которая разъясняла Письменную.

Согласно иудейским догматам, «вся Тора, находящаяся ныне в руках наших, — это [Тора], данная учителю нашему Моисею (да пребудет он в мире)» и «не будет другой Торы от Творца (благословенно Имя Его)».

Можно, конечно, отвергнуть всю библеистику и заявить, что есть этот догмат, а всё остальное от лукавого. Но сегодня так не поступают даже очень ортодоксальные верующие.

Библеистика существует. Авторитетные библеисты спорят о том, были ли записаны тексты Торы в течение сорока дней пребывания Моисея на горе Синай или в течение сорока лет пребывания еврейского народа в пустыне. Вполне ортодоксальные раввины расширяют период написания Торы еще больше и утверждают, что ее окончание было записано Иисусом Навином, преемником Моисея.

А ученые-библеисты, не относящиеся к числу предельно скованных догматами, спорят о том, были ли написаны обсуждаемые нами тексты в годы Вавилонского пленения (около 600 года до нашей эры) или в так называемый персидский период (около 400 года до нашей эры).

Очень авторитетными библеистами в течение как минимум двух веков — XVIII и XIX — обсуждались условные авторы двух источников Пятикнижия Моисеева: Элохист и Яхвист. Эти условные авторы были выделены в соответствии с тем, как именно именовался бог — Элохимом или Яхве.

Потребовались колоссальные усилия для того, чтобы отсечь разные варианты обсуждаемого нами священного текста и оставить один, так называемый масоретский текст, который хранители традиций сумели передавать без изменений в течение многих веков.

Традиция повествует об этом так: «В храме были найдены три свитка; в одном из них было написано так <...>, а в двух других — так <...>; законоучители отвергли чтение первого свитка и приняли чтение двух других, и, в конце концов, единый согласный текст был передан в храмовые архивы».

Танах — это принятое в иврите название еврейского Священного Писания. Он фактически полностью совпадает с Ветхим Заветом христианской Библии и включает в себя три сборника священных текстов.

Первый сборник — это обсужденная нами Тора (Пятикнижие Моисеево).

Второй сборник — «Невиим» («Пророки»).

Третий сборник — «Ктувим» («Писания»).

Пять книг, входящих в Тору, мы уже описали.

Они и в Танахе являются первыми пятью книгами.

Шестой книгой Танаха, то есть повторю еще раз, еврейского Ветхого Завета, фактически полностью совпадающего с Ветхим Заветом христианской Библии, является книга Иисуса Навина.

Она входит во второй сборник Танаха — «Невиим» («Пророки») — и является первой книгой этого сборника. И, как я уже сказал, шестой книгой Танаха, прямо следующей за Пятикнижием Моисеевым.

В книге Иисуса Навина есть такие строки (5:11): «Отсюда предел идет северною стороною Екрона, и поворачивает предел к Шикарону, проходит чрез гору [земли] Ваал и доходит до Иавнеила, и оканчивается предел у моря. Западный предел составляет великое море».

Для нас тут важен Иавнеил, упоминаемый, как мы убедились, в данном стихе из очень важной священной книги Ветхого Завета.

Иавнеил — это древний город Явне, разделяющий наделы двух колен еврейского племени. Римляне называли этот город Ямния.

В иудейской истории фигурируют два Иерусалимских храма — первый и второй.

Первый храм был построен Соломоном и просуществовал 364 года (с 950 года до нашей эры по 586 год до нашей эры). Разрушен этот храм был вавилонянами, которые многократно подавляли попытки евреев отстоять свой, как сейчас бы сказали, суверенитет.

Евреи пытались заручиться поддержкой египетской армии и Египта в целом. Но египтяне их обманули, а Вавилон, столкнувшись с несколькими еврейскими восстаниями, решил, наконец, расправиться с непокорными окончательно. Была предпринята огромная карательная экспедиция против иудеев. Крепости Иудеи вавилоняне брали штурмом и разрушали. Финалом этой карательной экспедиции вавилонян была осада и падение Иерусалима.

Евреи яростно сопротивлялись. Иерусалим продержался в осаде полтора года. Но, доведя его жителей до полного истощения, вавилонские войска сумели пробить городскую стену. Город пал. Иерусалимский храм был разрушен. Многие жители Иерусалима были угнаны в Вавилон.

Вавилонский царь Навуходоносор II, захватив Иерусалим и разрушив Первый Храм в 586 году до нашей эры, вывел из Иудеи огромное число пленных, составлявших десятую часть от общего населения страны.

В 556 году до нашей эры этот царь пал жертвой заговора. Вавилонским царем стал арамейский сановник Набонид.

Он, будучи не вавилонянином, а арамеем, попытался провести радикальные реформы жречества и натолкнулся на всеобщую враждебность населения Вавилона. В итоге население фактически поддержало вторжение в страну персидского царя Кира II. Вавилонское царство покорилось персам и вошло в состав их Ахеменидской державы, сохранив свою автономию. Кир II, он же — Кир Великий, в первый год своего царствования издал эдикт, разрешающий угнанным в Вавилон евреям вернуться на родину. Утверждается, что вернулось на родину 42360 евреев. Такова цифра, называемая в очень важном для истории Иудеи документе — книге Ездры.

Такое массовое возвращение евреев в Иудею сделало возможным создание Второго Храма, которое было завершено в 516 году до нашей эры.

Храм просуществовал достаточно долго и был разрушен римлянами в 70 году нашей эры.

Евреи в очередной раз восстали. На этот раз против Рима. Еврейское восстание, оно же — Иудейская война 66–70 годов нашей эры, было подавлено полководцем Веспасианом (родился в 9 году нашей эры, умер в 79 году нашей эры).

Разрушая, как и Навуходоносор II, одну иудейскую крепость за другой, Веспасиан, наконец, осадил главный религиозный центр евреев — Иерусалим.

Евреи яростно оборонялись. По одному из преданий, очень авторитетный для евреев раббан Иоханан бен Заккай, предвидя взятие Иерусалима римлянами и опасаясь того, что это взятие и разрушение Второго Храма может разрушить систему передачи еврейской религиозной традиции из поколения в поколение, провел с римским военачальником Веспасианом самостоятельные переговоры.

Чтобы выйти из осажденного Иерусалима, он распустил слух о своей смерти и поручил двум своим ученикам — рабби Элиэзеру бен Уркенос и рабби Иеошуа бен Ханания вынести его из Иерусалима в гробу.

Оказавшись за пределами Иерусалима, раббан Иохан бен Заккай вышел из гроба и направился в римский лагерь, сумев добиться встречи в Веспасианом.

Что именно Иохан бен Заккай предложил Веспасиану — вопрос открытый. Потому что Веспасиан успел стать императором раньше, чем пал Иерусалим, взятие которого он, отбыв в столицу Римской империи, поручил своему сыну Титу (39–81 годы нашей эры), унаследовавшему трон от своего отца и правившему в Риме с 79 по 81 год нашей эры.

Но какие-то ценные услуги Иохан бен Заккай оказал Веспасиану. И в благодарность за оказанные услуги попросил военачальника о переносе в Явне синедриона — высшего религиозного учреждения в Древней Иудее.

Но главной услугой, которую Веспасиан оказал Иохану бен Заккаю в ответ на его услугу, было разрешение создать в городе Явне центр изучения Торы, который назывался «Керем Явне».

После взятия Иерусалима Иохан бен Заккай действительно создал «Керем Явне», чему римляне не препятствовали. В «Керем Явне» перебрались крупнейшие авторитеты в области Торы.

Считается, что именно в центре изу­чения Торы, созданном бен Заккаем и названном «Керем Явне», был определен канонический порядок книг Ветхого Завета. Просьба бен Заккая, адресованная Веспасиану, по преданию, содержала в себе выражение «Явне и его мудрецы». В этих словах закрепилось символическое значение города Явне для еврейской традиции. А значит, и для всего, что связано с интересующим нас Каноном, ради уточнения природы и содержания которого мы и занялись обсуждением Торы, Танаха, Иерусалимских храмов и центра изучения Торы, именуемого «Керем Явне», где «мудрецы Явне» создали Канон и этим спасли от уничтожения еврейскую религиозную традицию, ветхозаветную традицию, а значит, и существенную часть христианского вероучения.

Мне могут воскликнуть: «Дались вам эти евреи с их традициями!» Извините, я человек, не интегрированный ни в одну классическую религию. Мое понимание метафизики никакого прямого отношения к религиозности не имеет. Так что не мне дались евреи, а классическому христианству — православному в том числе. Хотите очистить от него православие — отменяйте Ветхий Завет. К чему уже не раз призывали невежественные псевдорелигиозные монстры. Но ведь совершенно ясно, что этого не произойдет. А поскольку этого не произойдет никогда, и это понимает любой, даже среднеобразованный православный священнослужитель, православным необходимо знать о Каноне больше, чем мной тут написано. Больше, а не меньше! Правда же?

Итак, ветхозаветный Канон был окончательно создан «мудрецами Явне» в центре «Керем Явне», дарованном Иохану бен Заккаю императором Веспасианом в обмен на услуги этого высокоавторитетного раббана, одного из крупнейших таннаев, то есть мудрецов, занимавшихся оформлением еврейской религиозной традиции.

Повторяю, время создания Канона — конец I века нашей эры. Место создания Канона — центр «Керем Явне». Создатели Канона — Иохан бен Заккай и «мудрецы Явне». Конечно, нельзя свести всю работу по созданию еврейской религиозной традиции к центру «Керем Явне».

Еврейские ученые делят эпоху таннаев на пять поколений. До таннаев этим же самым занимались так называемые зугот (дуумвиры). Зугот — это пары блюстителей и оформителей традиций периода Второго Храма (напоминаю, что таннаи занялись тем же самым после разрушения Второго Храма).

Первые дуумвиры (они же — зугот) переняли эстафету у Антигона из Сохо, который в свою очередь получил ее от Шимона Праведного, одного из последних мужей Великого Собора.

Утверждается, что Шимон Праведный, он же — Симон Праведник, — это один из последних мужей Великого Собора или Большого Собрания (Кнессет Агдала), получивший Тору из рук пророков и творивший много чудес. Известен рассказ о его встрече с Александром Македонским. А значит, традиция Симона Праведного уходит в 300-е годы до нашей эры. И является отнюдь не первым звеном формирования традиции. Ибо традиция тянется от пророков.

Но при всем значении тянущейся через века работы по оформлению еврейского танахического, а значит, и христианского ветхозаветного, да и вообще религиозного содержания, эпоха «мудрецов Явне», которую мы только что рассмотрели, имеет решающее значение в том, что касается создания Канона и определения границы между тем, что в него входит и что не входит.

Итак, «мудрецы Явне» сформировали состав Танаха в конце I века нашей эры после разрушения Второго Иерусалимского храма, работая в центре «Керем Явне». Они определили, что такие-то и такие-то книги в канон не входят.

Но помимо «мудрецов Явне» и их предшественников Ветхим Заветом занимались и греки, в том числе и переводя его на свой язык. Греки занимались этим в Александрии в III–I веках до нашей эры. То есть до «мудрецов Явне». Называется этот перевод «Септуагинта» или «Interpretatio Septuaginta Seniorum» — «Перевод семидесяти старцев».

Мы уже вкратце обсудили этот перевод, занимаясь Баалом, Молохом и прочими семитскими богами, упоминаемыми, в том числе, и в обсуждаемом нами сейчас корпусе текстов, именуемом «Септуагинта». Конкретно тогда нас интересовало слово «молк» или «молх». Теперь нас интересует другое.

Легенда гласит, что формирование корпуса Септуагинты началось в 280 годы до нашей эры. И в общих чертах закончилось в начале I века до нашей эры.

Сначала еврейские религиозные авторитеты не обращали внимания на этот греческий заход, находящийся в сложных отношениях с их собственной работой по оформлению корпуса текстов.

Но во II веке нашей эры Септуагинта делается частью христианского священного писания. И вот тогда уже обсужденные нами таннаи и другие еврейские религиозные авторитеты очень активно опротестовывают правомочность данного перевода и его признание в виде сборника канонических ветхозаветных текстов, всего лишь переведенных на греческий язык.

«Нет, — говорят таннаи и другие еврейские религиозные авторитеты, — вы не просто перевели наши тексты на греческий. Вы неприемлемым для нас образом сформировали корпус текстов, подменив своим собранием текстов наш иудейский Танах, он же — ваш христианский Ветхий Завет».

В своем сочинении «О граде Божьем», написанном в 413–427 годах нашей эры, через несколько лет после взятия Рима вестготами, выдающийся христианский религиозный деятель Августин Аврелий, он же — Блаженный Августин (354–430 годы нашей эры), выстраивает свою доктрину в определенном соответствии с явно знакомым ему текстом Септуагинты, где-то соглашаясь с переводом, а где-то давая свою трактовку. Но никакого размытия границы между каноническим и неканоническим он не осуществляет. И его последователи тоже.

Размытие этой границы осуществил католический Тридентский собор. Это произошло более чем через тысячу лет после того, как грань между каноническим и неканоническим была установлена.

В 1566 году нашей эры итальянский богослов, католический священник и миссионер, библеист Сикст Сиенский (1520–1569 годы нашей эры) ввел в католическое богословие термин «второканонические книги». Так им были названы книги, не вошедшие в еврейский Танах, но принятые католической церковью как канонические на Тридентском соборе (1545–1563).

Это был один из важнейших католических соборов, ставший отправной точкой борьбы с Реформацией. На соборе, помимо прочего, произошло принятие второканонических книг в Библию.

Итак, второканонические книги — это понятие католического богословия. К числу этих книг относится и «Вторая книга Маккавейская». Та самая, где прямо сказано про творение из ничего.

Католики втянули Септуагинту в Вульгату, свой узаконенный текст Библии. Этот текст был создан церковным писателем и аскетом Иеронимом Стридонским, он же — Святой Иероним (342–419 годы нашей эры). Широко известна история о том, как Иерониму, обосновавшемуся в еврейском городе Вифлееме для того, чтобы переводить Ветхий и Новый Завет на латинский язык, явился хромой лев, как Иероним вылечил этого льва и какие именно услуги лев оказывал монастырю.

Именно Иероним создал «Вульгату» — свой перевод Библии на латинский язык. Одиннадцать столетий спустя этот перевод был провозглашен на уже обсужденном нами Тридентском соборе официальным латинским переводом Священного Писания.

Иероним осуществлял перевод на основе «Септуагинты» и еврейского Ветхого Завета.

Но сам Иероним не вводил неканонические тексты в свою «Вульгату», признанную на Тридентском католическом соборе официальным латинским переводом Священного Писания.

Неканонические ветхозаветные тексты, которые католики позже назвали второканоническими, были введены в «Вульгату» только теми, кто называл себя последователями святого Иеронима. И это было сделано с соответствующими, в том числе и политическими, целями.

Борьба между католиками и протестантами развернулась, в том числе, и вокруг второканонических книг, которые протестанты либо именовали апокрифами, либо не включали в текст Библии вообще.

Короче говоря, со времен иудейского первосвященника Ездры (598–539 годы до нашей эры), возвратившегося из вавилонского пленения для создания еврейской государственности на основе Торы, осуществлялось разделение ветхозаветных текстов на канонические тексты и книги-апокрифы. Апокрифы расходились с ветхозаветными преданиями, несли в себе следы языческих мифов и суеверий, содержали оккультные практики и магические заклинания.

Иногда эти апокрифы просто отсеивались.

Иногда уничтожались.

Но их нельзя было вводить в состав Ветхого Завета, а позднее — в состав христианской Библии. Никто не мог переступить через жесткие разграничения, осуществленные Ездрой и его последователями.

Внесение новшеств в Канон священных книг было запрещено. Втаскивать эти книги туда стали обитатели особо рафинированной Александрии, наплевавшие на заветы Ездры и его последователей. Это втаскивание осуществлялось через «Септуагинту».

Схватившись за нее и создав на ее основе свою «Вульгату», католики втащили неканонические тексты в Ветхий Завет, а позже назвали эти тексты второканоническими.

Протестанты, обнаружив отсутствие данных текстов в еврейском Каноне, объявили эти тексты апокрифами, ориентируясь на традицию Ездры.

Православная позиция всегда зависела от того, в какой степени русское церковное официальное православие склонялось в сторону протестантских трактовок. Особо сильно оно склонялось в эту сторону во времена Александра I с легкой руки всевластного тогда «Библейского общества», историю которого я здесь описывать не буду.

В другие периоды позиция православной церкви была мягче. Но деление книг на канонические и второканонические оставалось всегда.

Основное содержание «Второй книги Маккавейской», не входящей в Канон, не имеет никакого отношения к творению из ничего. Иудеи Палестины пишут письмо своим единоверцам в Египет о необходимости соблюдать праздник кущей, он же — суккот, являющийся воспоминанием о блуждании евреев по Синайской пустыне. Во время этого праздника, продолжающегося семь дней, евреям следует уходить из дома и жить в шатре, куще или шалаше.

Говорится также о чудесах, совершавшихся великими еврейскими религиозными учителями (Неемией, Иеремией), о чудесном освобождении евреев из-под власти селевкидов (династии, основанной одним из близких сподвижников Александра Македонского — Селевком), пытавшихся эллинизировать иудеев.

Говорится о подвигах иудеев, не желавших эллинизироваться. Внутри этого текста, место которого в системе иудейских и христианских верований мы только что разобрали, есть те строки, которые говорят о творении из ничего. Они звучат так: «Умоляю тебя, дитя мое, посмотри на небо и землю и, видя всё, что на них, познай, что всё сотворил Бог из ничего и что так произошел и род человеческий». (2 Мак 7:28).

Пусть каждый решает сам, достаточно ли этих слов из книги, статус которой именно таков, каким мы его столь подробно здесь описали, для того, чтобы утверждать, что у доктрины творения из ничего есть опора в корпусе основополагающих революционных текстов, именуемых каноническими.

Кстати, и тут, если следовать буквальному переводу с греческого, речь в этом тексте идет о том, что Бог сотворил мир ex ouk ontwn — из не-сущих. Не-сущим греки, между прочим, называли Хаос. Но пусть даже в данной книге говорится о том, что Бог действительно сотворил мир из ничего.

Статус книги, повторяю, ровно таков, каким я его описал с максимальной подробностью, отвечающей характеру проводимого исследования.

Что есть еще кроме этого высказывания из книги с соответствующим статусом? Все слова, на которые обычно ссылаются и которые принадлежат евангелистам или апостолу Павлу, носят очень неопределенный характер. Трактовать их можно по-разному.

Да иначе и не говорилось бы, что богооткровенное учение о происхождении мира высказано прикровенно. Говорилось бы иначе с прямым указанием на канонические источники.

И еще раз подчеркну, что я не отрицаю огромное значение учения о творении из ничего для христиан вообще и для православных в частности. Я отношу это учение к числу достаточно фундаментальных, хотя и не опирающихся на Канон. Но разве не достаточно такой православной позиции, которую заявляет Татьяна Юрьевна Бородай, которая, являясь дочерью Пиамы Павловны Гайденко, прекрасно осведомлена обо всех вариациях темы хаоса и творения из ничего в христианстве вообще и в православном христианстве в частности.

Предположим, что мы полностью принимаем то, что описывает Татьяна Юрьевна Бородай, тщательно следящая за тем, чтобы не нарушить устои православия. Что же именно она констатирует?

Она констатирует, что, с одной стороны, доктрина творения из ничего лишает Хаос и Бездну из книги Бытия космогонического статуса, препятствуя роли в творении этого начала. Но она же говорит, что, с другой стороны, это начало является весьма могущественным. Ибо из него создан ад и из него явится апокалипсический Зверь.

Итак, глубоко православный человек и философ, читающий лекции православным, констатирует, что бездна (будучи предвечной) не исчезла по сотворении мира. И то, что она продолжает существовать в виде ада (ничего себе малозначимый фактор!). И то, что из нее выйдет апокалипсический Зверь.

А как это может сочетаться с нулевой космогонической ролью, которую данный православный человек и философ не признает в силу того, что есть творение из ничего.

Как это в принципе может быть, я спрашиваю? Вы только не говорите, что сие непостижимо, и потому ответа на вопрос «как это может быть?» просто не существует. Для того чтобы так говорить, вы должны отрицать роль мысли вообще. Но этого не делают даже самые истово верующие православные философы. Да и не могут они этого делать, потому что если они отрицают роль мысли при постижении деяний божьих, то книг писать не надо, и философия никакая не нужна. Именно никакая. А уж греческая — так в первую очередь.

Но поскольку без них церковь обойтись не может, приходится признавать какое-то право мысли на соучастие в постижении тайны божьих деяний. Конечно, при этом будет говориться, что вера важнее мысли или то, что мысль должна быть одухотворена верой. Но изгнать мысль вообще невозможно. Так ведь?

(Продолжение следует.)

 

 http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-78

 


06.07.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №185

 

В античности одни считали Хаос зиянием, бесконечным пространством, тьмой и всепоглощающей бездной, а другие — неупорядоченным первовеществом, из которого случайно или под воздействием неких сил сложился Космос 

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 06 июля 2016 г.

опубликовано в №185 от 06 июля 2016 г.

Интересующий нас техом подробно исследовал Иоганн Фридрих Герман Гункель (1862–1932). Гункель — немец. Он родился близ Ганновера в семье протестантского пастора. Никакого отношения к каббалистам он не имеет.

Да, по вероисповеданию он протестант. Но уж никак не каббалист. Это первое.

И второе — какое значение имеет в данном случае, протестант он по вероисповеданию или принадлежит к другой ветви христианской конфессии? Он — ученый — выдающийся библеист, создатель школы библеистики.

Будучи сам выдающимся ученым, Гункель является учеником еще более выдающегося ученого Адольфа фон Гарнака (1851–1930).

Гарнак — немецкий лютеранский теолог, церковный историк, автор фундаментальных трудов по истории раннехристианской литературы и истории христианских догматов.

Гарнак родился на территории Российской империи в городе Дерпте (нынешний эстонский город Тарту). Он учился в Дерптском, а потом в Лейпцигском университете. В Лейпцигском университете он защитил диссертацию по гностицизму как раннехристианскому еретическому учению. Он преподавал в Лейпцигском университете, потом Гисенском университете, потом в Марбургском университете.

Поскольку научные исследования Гарнака раздражали наиболее антинаучно настроенные круги протестантской общественности, назначение Гарнака профессором Берлинского университета состоялось только благодаря личному вмешательству канцлера Отто фон Бисмарка, рекомендовавшего императору Вильгельму II избрание Гарнака профессором Берлинского университета. Считается, что Гарнак был придворным богословом. То есть богословом, максимально близким и к Бисмарку, и к Вильгельму II, богословом, оказывавшим прямое политическое влияние на деятельность Вильгельма II.

К России Гарнак относился достаточно отрицательно. Называл ее «цивилизацией орды, которая созывается и управляется деспотами», «монгольской цивилизацией московитов», «неорганизованной азиатской массой» и так далее. Но мы же не будем относиться к религиоведческим построениям Гарнака, исходя из его и впрямь имевшей место политической русофобии? Этак можно далеко зайти, не правда ли? А то, что Гарнак — один из самых крупных религиоведов, занимавшихся историей христианства и библеистикой, очевидно.

Гарнак рассматривал христианство как борьбу двух тенденций — эллинистического спекулятивного гностицизма и антиэллинистических тенденций, имеющих иудео-христианский характер.

Кстати, всю свою жизнь Гарнак изучал творчество Гёте. Он посвятил этому творчеству несколько крупных исследовательских работ.

Гарнак был одним из наиболее крупных представителей определенной школы исследователей Библии. В эту школу входили блестящие специалисты, такие как немецкий филолог, философ, теолог и проповедник Фридрих Даниэль Эрнст Шлейермахер (1768–1834), немецкий богослов и ученый Фердинанд Кристиан Баур (1792–1860), Карл Шмидт (1868–1938).

Перечисление имен можно было бы продолжить. И можно было бы рассказать много интересного по поводу каждого, кто входил в эту школу.

Кристиан Баур, например, выдвинул идею противоборства внутри христианства двух течений — петринизма (лидером которого являлся тот самый Симон Петр, он же — апостол Петр, про которого Иисус сказал: «Я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь мою») и паулинизма (лидером которого являлся Павел Тарсийский, он же — апостол Павел, он же — Савл из Тарса, преследовавший христиан и превратившийся из Савла в Павла).

Карл Шмидт не только блестящий знаток Библии, но и уникальный специалист по коптам, проводивший полевые работы в Египте в коптских некрополях, собиравший древнеегипетские папирусы, древнекоптские и манихейские рукописи.

Компетентность перечисленных мною ученых, входивших в одну школу, несом­ненна. Отмахнуться от того, что утверждает Гункель, входивший в эту школу, пользовавшийся огромным уважением за свою компетентность, развивавший традиции школы, имеющий огромные заслуги перед христологией и библеистикой, может только невежда и мракобес. А для того, чтобы уважать результаты, добытые исследователями, входившими в эту школу, совершенно не обязательно соглашаться даже со всеми их научными утверждениями, а уж тем более с их политическими взглядами.

Я не имею возможности подробно обсуждать тянущиеся в глубину нити определенных исследовательских традиций. Я просто обращаю внимание читателя на то, каких масштабов может достигнуть варваризация, порожденная российским регрессом и прячущаяся иногда за маской религиоведческой и даже религиозной компетенции.

Но вернемся к Гункелю.

Он учился у Гарнака в Гисенском университете.

Потом учился в Геттингене у выдающихся специалистов по сирийскому и арабскому языкам, потом защитил диссертацию, преподавал в ряде немецких высших учебных заведений.

Он был признан уже в 20-е годы XX века одним из самых выдающихся религиоведов, создателем своей школы истории религии.

Он — член английского общества исследователей Ветхого Завета и американского общества библейской литературы.

Интересно, найдется ли православный исследователь из числа тех, которые знакомы с библеистикой и историей религии, способный заявить, что Гункель плохо разбирается в библейских текстах или дает им извращенную трактовку?

В 1895 году Гункель (обратите внимание — не Кургинян, а Гункель) заявил, что слово «бездна», оно же — по-еврейски, «техом», содержит в себе остаточные элементы вавилонской мифологии. При этом Гункель вовсе не относился к сторонникам так называемого панвавилонизма, бытовавшего в начале XX века. Напротив, Гункель активно полемизировал с наиболее выдающимися панвавилонистами, такими как фактический основатель немецкой ассирологии Фридрих Делич (1850–1922).

Делич — немецкий протестант, ассиролог (специалист по Древней Ассирии). Он — сын немецкого исследователя Франца Делича (1813–1890), занимавшегося семитской филологией и библеистикой. То есть Делич-сын получал глубокое образование в сфере библеистики, христологии и древних культур еще в доме своего отца.

Делич-сын — один из основателей немецкой ассирологии. Он автор ряда исследований по клинописи, создатель еврейско-арамейского словаря. Одним словом, это тоже исследователь высочайшего уровня. Я имею в виду в данном случае уровень конкретной компетенции, которая включает в себя хотя бы знание древних языков, а также знание соответствующих текстов, широту кругозора, позволяющую эти тексты осмысливать, и так далее.

С 90-х годов XIX века Делич занимается исследованием содержательных связей Ветхого Завета и вавилонской литературы. В 1881 году он публикует книгу «Где находился рай?» и утверждает, что имело место взаимопроникновение ветхозаветной и древневавилонской литературы.

В 1902 году он выступает перед Немецким обществом исследователей Востока в Берлине с докладом на тему «Библия и Вавилон».

В 1904 году эта книга выходит на русском языке в Санкт-Петербурге.

В докладе и книге Делич настаивает на зависимости Ветхого Завета от древних вавилонских текстов. И утверждает, что всё ценное с религиозной, нравственной и культурной точки зрения Ветхий Завет наследует у Древнего Вавилона.

Делич подчеркивает интенсивную связь между Вавилоном и Библией. Настаивает на том, что без знания источников Междуречья понять Библию невозможно. Он настаивает также на поразительном сходстве ветхозаветных и вавилонских систем, не имеющих прямого отношения к религии. Таких, как система денежных единиц, мера веса, внешняя форма закона. Делич утверждает, что всем этим Вавилон и культура Ханаана, захваченного коленами Израилевыми, напитали Ветхий Завет.

Делич показывал, насколько зависимы ветхозаветные рассказы о Творении, Всемирном потопе и т. п. от вавилонских образцов.

Началась полемика с Деличем. Отвечая на эту полемику, Делич заявлял, что он не оспаривает исторической и поэтической ценности Ветхого Завета, но считает этот Ветхий Завет искажением великих вавилонских откровений.

Все более радикализируясь под воздействием далеко не всегда объективной критики его построений, Делич в итоге заявил о ложности Ветхого Завета, навязанного миру евреями, отвергшими мудрые построения вавилонян. Делича поддержали его ученики. Их было много. Они тоже составили отдельную школу, которую можно назвать панвавилонской.

Так вот, обсуждаемый нами Гункель вовсе не входил в эту школу. Он выступал против панвавилонизма Делича. Но при этом, находясь на гораздо более умеренных по сравнению с Деличем позициях по вопросу о роли древневавилонской традиции в мировоззрении Ветхого Завета, Гункель не мог, будучи объективным, вообще отрицать эту роль. Потому что вообще отрицать ее не может ни один мало-мальски объективный исследователь.

Гункель всего лишь занимался исследованием источников, оказавших влияние на Ветхий Завет. Говорю «всего лишь» для того, чтобы подчеркнуть, что Гункель ну уж никак не занимался подкопом под Ветхий Завет. Он просто рассматривал его как великолепный, наиважнейший текст, обязанный находиться в каком-то соотношении с другими текстами и общекультурным контекстом. Ведь даже если встать на позицию бесконечно религиозных людей, утверждающих, что божественное авторство не предполагает никакой связи ни с какими традициями, нельзя вывести за скобки то, что это божественное авторство опосредовано тем или иным человеческим началом, которое не может не быть зависимым от единовременных с ним и предшествующих ему культурных традиций. В противном случае просто не было бы текста.

Исходя из всего этого, Гункель в своей работе «Творение и Хаос в глубокой древности и конец света» («Schöpfung und Chaos in Urzeit und Endzeit») настаивает на том, что Ветхий Завет вообще и Книга Бытия в частности не могли не испытать определенного влияния древневавилонской традиции, в которую были погружены. Гункель не говорит о том, что Ветхий Завет был полностью предопределен этой традицией. Чуть позже мы обсудим отношение древневавилонской традиции к Хаосу, который рассматривается Гункелем в качестве антагониста Творения.

Почему мы обсудим это «чуть позже»? Потому что перед тем, как начать это обсуждать, нужно дать хотя бы краткий обзор всех традиций, в рамках которых так или иначе обсуждается Хаос. Нельзя, конечно же, сказать, что вопрос о Творении ясен, а вопрос о Хаосе — смутен.

Во-первых, вопрос о Творении тоже неясен.

Во-вторых, вопрос о Творении тесно связан с вопросом о Хаосе. И не зря Гункель обсуждает одновременно то и другое. И все-таки поскольку нас особо интересует Хаос в качестве нойманновского «места, где обитает Страшная Мать» (она же — Лилит), то нужно сообщить хотя бы самые сжатые сведения по поводу этого самого Хаоса.

Чаще всего он рассматривается как докосмическое состояние, то есть как состояние, внутри которого Космос, так сказать, зародился. Поскольку современные космологические теории утверждают, что Космос, то бишь Вселенная, и впрямь зародился, то есть когда-то его не было, то даже с научной точки зрения правомочен вопрос о том, что было, когда Космоса не было. Тем более этот вопрос правомочен с мифологической точки зрения, с точки зрения древней религиозной философии и т. п.

Так вот, Хаос чаще всего рассматривается древними как зияющая бездна, именуемая «прабездной», то есть бездной, предшествующей творению. В этой традиции слово «Хаос» считают тесно связанным с такими словами как «зиять», «зевать», «разевать рот», «быть пустым и голодным». То есть в этом смысле Хаос — это некая пасть, готовая пожрать то, что возникло из некоего пожирающего начала, но готово, в силу природы этого начала, быть пожрано возмутителем этого всепожирающего спокойствия.

Начало, именуемое Хаос, воспринимается сторонниками такого подхода как неупорядоченное первовещество и, конечно же, как абсолютный антагонист тому, что это неупорядоченное первовещество, будучи глоткой, всегда старается поглотить.

Гесиод, которого мы уже обсуждали, говорит в своей «Теогонии»: «Прежде всего возник Хаос». Да, в «Теогонии» Гесиода говорится именно «возник». Из чего и как возник, в ней не говорится. Говорится только, что Хаос возник «прежде всего», то есть первым.

Вслед за Хаосом, по Гесиоду, были порождены Черный мрак и Ночь. То есть вполне негативные силы.

Аристотель, поддерживая Гесиода, утверждает в своей «Физике», что Гесиод справедливо настаивает на первичности Хаоса, ибо вначале должно возникнуть место или пространство, внутри которого могут находиться вещи. И такое пространство есть Хаос. Он не может не возникнуть первым, потому что иначе вещам, возникающим после него, просто негде будет размещаться.

В античной поэзии, которая всегда близка к философии, Хаосом иногда называют просто Тьму, а иногда Хаос фигурирует в этой поэзии буквально в виде разинутой глотки — волка, крокодила или другого хищника.

Хаос выступает в качестве начала, придающего те или иные значения другим античным началам, таким, как царство мертвых — Аид и особое царство мрака — Тартар.

Тартар — это глубочайшая бездна, находящаяся под царством Аида, в котором мертвые, превращаясь в тени, еще могут как-то существовать. Мы уже рассматривали Тартар, обсуждали его описание у Гесиода: медные стены с медными воротами, слои мрака, окружающие эти стены.

Так вот, Платон обсуждает в своем произведении «Аксиох» тему Тартара. Выполняя волю Клиния, сына Аксиоха, Сократ спешит к умирающему Аксиоху и, дабы утешить умирающего, рассказывает ему о жизни после смерти, уговаривает не бояться смерти. Сократ поучает Аксиоха: «Так что, мой Аксиох, не к смерти ты переходишь, но к бессмертию, и удел твой будет не утрата благ, а, наоборот, более чистое, подлинное наслаждение ими: радости твои не будут связаны со смертным телом, но свободны от всякой боли. Освобожденный из этой темницы и став единым, ты явишься туда, где всё безмятежно, безболезненно, непреходяще, где жизнь спокойна и не порождает бед, где можно пользоваться незыблемым миром и философически созерцать природу — не для толпы и театральных зрелищ, но во имя вящего процветания истины».

Далее Сократ описывает засовы и замки, не пускающие в царство мертвых, реки Ахерон и Коцит (Коцит — река плача, одна из пяти рек наряду с Стиксом, Ахероном, Летой и Флегетоном, протекающими в подземном царстве Аида), судей Миноса и Радаманта, некую «долину истины», в которой из прибывших душ исторгаются правдивые сведения об их земной жизни и определяется (на основе этих сведений) дальнейший путь в те или иные потусторонние края.

Говорится также о том, что в обители благочестивых душ «в изобилии созревают урожаи всевозможных плодов», «текут источники чистых вод» и так далее. Что там «слышны беседы философов», «в театрах ставят сочинения поэтов», что там «беспримесна беспечальность и жизнь полна наслаждений».Успокаивая Аксиоха, да и других посвященных, Сократ говорит: «Посвященные сидят здесь на почетных местах и, как в земной жизни, совершают священные обряды. Может ли статься, что ты, соплеменник богов, не будешь одним из первых, кто сподобится сей чести? Ведь предание гласит, что спутники Геракла и Диониса, раньше, чем сойти в Аид, приняли посвящение в этом месте, и Элевсинская богиня воспламенила в них отвагу для этого путешествия».

Произнеся успокоительные слова, в которых сообщается о послесмертном будущем посвященных в элевсинские мистерии, Сократ переходит к описанию ужасов подземного мира. Он говорит Аксиоху: «Тех же, чья жизнь была истерзана злодеяниями, Эринии ведут через Тартар к Эребу и Хаосу, в обитель нечестивцев, где Данаиды бесконечно черпают воду и наполняют ею сосуд, где мучится жаждой Тантал, где пожираются внутренности Тития и Сизиф безысходно катит в гору свой камень, так что конец его труда оборачивается началом новой страды».

Итак, для Платона нисхождение является путем, который, минуя относительно благие части царства Аида, идет через Тартар к Эребу и Хаосу.

Те, кто ориентировался на эту традицию, связывали Хаос с полным небытием, с беспредельной ненасытностью «не сущего, пожирающего сущее», с Кроносом, пожирающим своих детей.

В то же самое время Хаос в позднем пифагоризме начинают описывать как некое Единое, являющееся и темным, и непознаваемым одновременно.

В «Теологуменах арифметики», авторство которых приписывается чаще всего одному из представителей неопифагорейства, древнегреческому философу, математику и теоретику музыки Никомаху Герасскому (60–120 годы нашей эры), говорится: «Коль скоро в единице заключена возможность любого числа, она оказывается умопостигаемым числом в собственном смысле, не являясь ничем отдельным в действительности, однако сразу всем в замысле. Сообразно сказанному ее называют материей и восприемницей за то, что она производит двойку, материю в собственном смысле, и вмещает в себя все логосы, во всем являясь производящей и наделяющей. Равным образом ее именуют хаосом, первородной стихией Гесиода, из которой — всё прочее, как из единицы. Благодаря отсутствию в единице расчлененности и раздельности, присущей любым следующим за ней числам, она зовется смешением и слиянием, темнотой и мраком».

Итак, мы видим в этом представлении Хаоса как единицы и соединение образа Хаоса с образом абсолюта, производящего всё на свете, и соединение этих двух образов с образом Мрака и Тьмы (предвечной, разумеется, поскольку речь идет о Тьме Хаоса, из которой всё родилось, как из единицы).

Ну и кто может спорить с наличием самой категории Предвечной Тьмы, прочитав подобный отрывок? Кто выдумал Предвечную Тьму? Каббалисты? Кургинян?

Вот перед нами настоящий древний текст, принадлежащий одному из неопифагорейцев и имеющий древнейшую традицию. Это каббалистический текст или новодел? Опамятуйтесь и прочтите хотя бы «Теологумены арифметики». А лучше бы — вдобавок к ним — еще и Гесиода, Платона и пару десятков других античных авторов.

Итак, в античности одни считали Хаос зиянием, бесконечным пространством, тьмой и всепоглощающей бездной, а другие — неупорядоченным первовеществом, из которого случайно или под воздействием неких сил сложился Космос.

Сторонники трактовки хаоса как зияния (это можно назвать традицией, идущей от Гесиода) выводят слово «Хаос» из слова «зиять».

А сторонники традиции первовещества, такие как родоначальник философии стоиков, ученик киников Зенон Стоик (336–264 годы до нашей эры), выводили слово «Хаос» из слова «лить», связывая Хаос с водой. Для них Хаос является некими предвечными водами, теми, которые, как считал великий русский поэт и философ Федор Иванович Тютчев (1803–1873), должны в момент, «когда пробьет последний час природы» и «состав частей разрушится земных», покрыть всё сущее.

В четырехтомной Новой философской энциклопедии, изданной издательством «Мысль» в 2001 году, опубликована статья Татьяны Юрьевны Бородай, кандидата филологических наук, специалиста по античной и средневековой философии, переводчика, преподавателя древнегреческого и латинского языков.

Татьяна Юрьевна — сестра печально известного как бы политолога, господина А. Ю. Бородая, который сначала, будучи председателем Совета министров самопровозглашенной Донецкой Народной Республики восхитился подвигами предателя Стрелкова, а потом своевременно пересмотрел свою позицию, стремительно перейдя от восхищения к негативизму. Но данное обстоятельство никоим образом не бросает тень на компетенцию Татьяны Юрьевны, прекрасного специалиста, придерживающегося вполне канонической православной позиции.

Так что же написано в авторитетном издании, компетентным и стопроцентно православным автором?

Вот что: «В христианской литературе понимание хаоса опосредовано библейской экзегезой (экзегетика — раздел богословия, в котором истолковываются библейские тексты, вообще учение об истолковании смутных древних текстов — С.К.). В Книге Бытия 1,2 говорится о «тьме над бездной», бывшей до сотворения мира. Эта «бездна» (ton wa böhü) по своему значению (темная, бездонная, страшная пустота) исключительно близка к греческому понятию хаоса и отождествляется с ним (по крайней мере со времен Августина, «Комментарий на Бытие» 34,224; «Исповедь» 12,21). Однако учение о творении из ничего лишает ее всякой космогонической значимости как в качестве места мира, так и в качестве его первоматери. Эта бездна не исчезла и по сотворении мира, продолжая существовать в виде ада. Кроме того, хаос приобретает у христианских экзегетов и эсхатологическое значение, поскольку в «Апокалипсисе» (17,8) говорится, что в конце времен «зверь выйдет из бездны».

Обратим внимание на то, что Татьяна Юрьевна, справедливо указывая на то, что учение о творении из ничего лишает бездну, бывшую до сотворения мира, космологической значимости, вместе с тем, признает, что «эта бездна не исчезла и по сотворении мира, продолжая существовать в виде ада». Более того, из этой бездны, лишенной космологической значимости, учением о творении из ничего выйдет аж апокалипсический зверь. Ничего себе бездна, лишенная некоей значимости, но продолжающая существовать после сотворения мира в виде ада и содержащая в себе апокалипсического зверя, являющегося в последние времена.

Но в связи с упоминанием учения о творении из ничего, которое радикально меняет роль бездны, как справедливо говорит Татьяна Юрьевна, необходимо задаться вопросом — что это за учение? Я, кстати, совершенно не собираюсь оспаривать значимость этого учения. Я всего лишь уточняю его содержание. А поскольку речь идет о содержании религиозного учения, то решающее значение имеет то, на какие канонические религиозные источники это учение опирается.

Все, кто изучал этот вопрос, прекрасно знают, что ни на какие источники, входящие в Канон, это учение не опирается. Еще раз подчеркну, что я не хочу тем самым приуменьшить значение этого учения. Я только хочу сказать, что отстаивающие незыблемость и фундаментальность этого учения специалисты, такие как Татьяна Юрьевна Бородай, прекрасно знают, что в Священном Писании Ветхого Завета учение о происхождении мира из ничего, объявленное богооткровенным, именуется также «прикровенным». Точнее, говорится, что это откровенное учение о происхождении мира выражено прикровенно. Что значит «прикровенно»? Это значит, что нет канонических для православного человека, для христианина вообще ветхозаветных текстов, в которых говорится, что Бог сотворил мир из ничего. Не сказано это нигде в ветхозаветном Каноне, понимаете? Хотите это опровергнуть — скажите, где это сказано в ветхозаветном Каноне. Ка-но-не! Ну и что вы по этому поводу скажете?

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-77

 


29.06.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №184

 

Нойманн утверждает, что жрецы и жрицы Страшной Матери одержимы волей к смерти и творят свои жреческие таинства во имя этой самой воли к смерти, в каком-то смысле олицетворяемой уроборосом и означающей «растворение и исчезновение» 

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 29 июня 2016 г.

опубликовано в №184 от 29 июня 2016 г.

 

 Нойманн пишет: «Двойственный характер великой Матери Богини, если исключить Индию (а почему это надо делать? — С.К.), наиболее отчетливо проявляется в Египте, где великие богини — будь то Нейт или Хатор, Баст или Мут — являются не только кормящими богинями, которые даруют и поддерживают жизнь, но также и богинями жестокости, кровожадности и разрушения».

Указав на это обстоятельство и перечислив несколько богинь, зачем-то исключив Индию, хотя ясно, что наиболее характерной богиней жестокости, кровожадности и разрушения является именно индийская богиня Кали, Нойманн особо подробно рассматривает египетско-ливийскую богиню Нейт, ту самую, которую мы исследовали достаточно пристально и в связи с Афиной (Нейт и Афина связаны), и в связи со многими другими причинами (жрицей Нейт была, как утверждает Томас Манн, жена Иосифа, ливийский генезис Нейт прочно сопрягается с яблоками Гесперид и Титанами, и т. п.)

Нойманн пишет: «Нейт, небесная корова и первая родившая, «мать, родившая солнце, родившая до того, как существовали роды» и относительно которой Эрман указывает, что «в древние времена она особенно почиталась женщинами», была богиней войны и руководила наступлением в сражениях. Эта же Нейт, призванная выступить судьей в споре о Горе, угрожающе заявляет: «Или я разгневаюсь, и небо упадет на землю».

Нойманн ссылается на некоего Эрмана, который исследовал образ Нейт. Упоминаемый Нойманном Эрман — это Иоганн Петер Адольф Эрман (1854–1937), немецкий египтолог, основатель берлинской египтологической школы. Эрман, безусловно, является выдающимся египтологом, одним из основателей европейской египтологии.

В 1882 году Эрман стал одним из соиздателей «Журнала египетского языка и древней истории».

В 1885 году он стал директором египетского музея в Берлине.

В 1897 Эрман стал инициатором создания Берлинского словаря египетского языка.

Эрман долгое время (с 1883 по 1934 год) был профессором египтологии в Берлинском университете и был изгнан из университета нацистами по причине еврейского происхождения.

Многие из выдающихся египтологов XX века были учениками Эрмана. Один из таких учеников — выдающийся русский египтолог Борис Александрович Тураев (1868–1920).

Нойманн ссылается на Эрмана неоднократно. В связи с образом Нейт он ссылается на конкретную работу Эрмана «Религия Египта».

Я сообщил читателю сведения об Эрмане для того, чтобы не было сомнений в качестве информации, сообщаемой Нойманном. Нойманн может превратно трактовать информацию, но он отличает качественную информацию от некачественной и ссылается на высокие научные авторитеты.

Нойманн тщательно описывает всех богинь, обладающих не только созидательно-материнскими, но и кроваво-разрушительными ликами. Описав Нейт, он переходит к Хатор (Хатхор) — дочери бога Ра, богине неба, любви, женственности, красоты, плодородия, веселья и танцев.

Нойманн пишет: «Хатор, корова и дарительница молока, также является матерью. Она — также мать солнца, особенно почитается женщинами и является богиней любви и судьбы. Ее празднества свидетельствуют о ее разгульной, оргиастической сущности и отличаются танцами, пением, звоном систрума (старинный египетский музыкальный инструмент), бряцанием ожерелий и ритмом ручных барабанов. Она является богиней войны или, скорее, кровожадной, безумной разорительницей человечества. «То истинно, не меньше чем ты жив. Что одержала я над людьми победу, и это было утешительно сердцу моему», — сказала она, когда ее послали вершить суд над людьми. Она была настолько опьянена кровью, что боги, чтобы спасти человеческую расу от полного уничтожения, вынуждены были приготовить большое количество красного пива, которое она ошибочно приняла за кровь. «Тогда она выпила его, вкус его был приятен, она вернулась домой и забыла о людях».

Сообщая такие же сведения о других древнеегипетских кровавых богинях (богинях-львицах Сехмет и Тефнут, странном божестве Таурт), Нойманн далее оседлывает своего специфического неоюнгианского конька и утверждает, что в основе всех этих кровавых таинств, осуществляемых кровавыми богинями, «лежит смутное осознание тесной связи» каждого из этих конкретных кровавых таинств «с кровью Великой Матери, хтонической повелительницы жизни и смерти, требующей крови и зависящей от пролития крови».

Сославшись на выдающегося шотландского антрополога сэра Джеймса Джорджа Фрезера (1854–1941), считающегося создателем нового этапа в антропологической науке и равного по своему авторитету Бахофену, Моргану и другим, Нойманн цитирует классическое произведение Фрезера «Золотая ветвь: Исследование магии и религии»: «Есть некоторые основания полагать, что в ранние времена Адониса (в финикийской мифологии — юный воскресающий бог весны, олицетворяющий ежегодное умирание и оживление природы — С.К.) иногда олицетворяли живые мужчины, которые умирали насильственной смертью, как и этот бог».

Процитировав Фрезера, Нойманн далее подчеркивает, что данное высказывание Фрезера — это «весьма сдержанное высказывание, ибо всё указывает на то, что в древние времена, чтобы обеспечить плодородие земли, всегда совершалось человеческое жертвоприношение, будь то жертва бога, царя или жреца.

Первоначально жертвой был мужчина, оплодотворяющий фактор, так как оплодотворение возможно только посредством пролития наполненной жизнью крови. Женщине-земле необходимо оплодотворяющее семя-кровь мужчины».

Осуществив подобное обобщение и всё еще оставаясь на позициях сравнительного религиоведения, Нойманн этим облегчает для себя создание некоего моста между этим сравнительным религиоведением и юнгианскими психоаналитическими построениями. Построив мост, Нойманн сразу же начинает двигаться по нему: «Здесь, как нигде больше, мы можем видеть значение женского божества.

Эмоциональный, пылкий характер женщины, предающейся необузданной страсти, является ужасным для мужчины и его сознания. Опасная сторона женского сладострастия, хотя и замалчиваемая, неправильно понимаемая и преуменьшаемая в патриархальные времена, в ранние века (то есть, при предшествовавшем патриархату матриархате — С.К.) была живой реальностью. Глубоко в эволюционном слое юности(то есть, в коллективном бессознательном, помнящем о матриархате — С.К.) страх перед ней всё еще живет в каждом мужчине и всегда действует подобно яду, когда ложная сознательная позиция загоняет этот слой реальности в подсознательное. Однако мифология свидетельствует, что женская необузданность и жажда крови подчиняется высшему закону природы, закону плодородия. Оргиастический элемент встречается не только в сексуальных празднествах, представляющих собой праздники плодородия. Женщины также практикуют оргиастические обряды. Эти обряды, часто знакомые нам только по более поздним мистериям, главным образом вращались вокруг оргиастического расчленения священного животного или животного божества, окровавленные куски которого поедались, и смерть его служила плодородию женщины, а следовательно, земли».

Тем самым Нойманн утверждает, что человеческие жертвоприношения и раздирания на части связаны «с кровавым культом Великой Матери». И далее осуществляет очередное, существенное для нас, обобщение, уже явно носящее неоюнгианский характер: «За архетипом страшной Матери Земли угадывается переживание смерти, когда земля забирает обратно свое умершее потомство, разделяет и разлагает его, чтобы стать плодородной. Это переживание заложено в обрядах Страшной Матери, которая в своей земной проекции становится пожирающей плоть, и в конечном итоге саркофагом — последним остатком вековечных и издавна практиковавшихся культов плодородия человека».

Введя образ Страшной Матери, Нойманн далее оговаривает, что этот образ обладает определенным объемом. Что если бы Великая Мать «была только страшной, только богиней смерти, то ее блистательному образу не доставало бы чего-то, что, возможно, делает ее более устрашающей, но в то же время и бесконечно желанной. Ибо она является также и богиней, которая сводит с ума и очаровывает, обольщает и приносит наслаждение, полновластной обворожительницей. С ней неразрывно связаны очарование секса и пьяная оргия, достигающие своей высшей точки в бессознательном состоянии и смерти».

Тем самым Нойманн утверждает, что жрецы и жрицы Страшной Матери одержимы волей к смерти и творят свои жреческие таинства во имя этой самой воли к смерти, в каком-то смысле олицетворяемой уроборосом и означающей «растворение и исчезновение».

Для жрецов данного культа, носивших женское платье и очень часто становившихся, по мнению Нойманна, либо евнухами, либо священнодействующими проститутками, смыслом творимых оргий было то, что Нойманн называет «расширением в смерти».

Обсуждая это на примере юного бога, приносимого в жертву Великой и Страшной Матери, Нойманн указывает на то, что «для юного бога с его слабо развитым Эго (напоминаю читателю, что это слабое развитие Эго и является для Нойманна основным условием, выполняемым на определенной фазе, которую он называет уроборической — С.К.) положительные и отрицательные аспекты сексуальности находятся в опасной близости друг к другу».

Оговорив эту опасную близость, вытекающую из слабости Эго, Нойманн далее указывает на то, что жертва такой слабости в состоянии возбуждения, порождаемом оргиастическими обрядами, «теряет свое Эго и возвращается в лоно Великой Матери, регрессируя до состояния, предшествующего появлению Эго».

Нойманн называет такой экстаз смертельным. Раскрывая данное определение, он пишет: «Мать еще слишком сильна, бессознательное находится всё еще слишком близко для того, чтобы Эго могло сопротивляться волнам крови.

Ужасная Мать является искусительницей, которая приводит чувства в замешательство и лишает мужчин рассудка. Ни один юноша не может противостоять ей <...> безумный юноша калечит себя <...> безумие является расчленением индивида, точно так же, как в магии плодородия расчленение тела символизирует растворение личности».

Есть так называемые коды. То есть некие элементы послания, которые содержат в себе в свернутом виде его смысл и организуют послание вокруг себя. Кодами того нойманновского послания, которое я сейчас обсуждаю, являются слова «регресс», «воля к смерти» и это самое растворение личности. А также слово «безумие». Соединяя эти коды в цепочку, без которой послание не может обладать серьезным воздействием, Нойманн пишет: «Безумие является расчленением индивида (кстати, вполне фундаментальная мысль — С.К.), точно так же (выделено мной — С.К.), как в магии плодородия расчленение тела символизирует растворение личности».

Параллель между безумием как расчленением личности и расчленением тела, имеющим ту же задачу, что и безумие, — проведена. Далее Нойманн утверждает, что поскольку «растворение личности и индивидуального сознания относится к сфере Матери Богини, то безумие является постоянно повторяющимся симптомом подчинения ее власти или власти ее представителей. Ибо — и в этом заключается ее магическая и страшная сила — юноша горит желанием, даже когда ему угрожает смерть <...> поэтому Великая Мать является колдуньей, которая превращает мужчин в животных — Цирцеей, владычицей диких зверей, которая приносит мужчину в жертву и раздирает его. Действительно, мужчина играет для нее роль животного и не более того, ибо она правит животным миром инстинктов, которые служат ей и ее плодородию. Это объясняет териоморфность(сочетание антропоморфных и зооморфных черт — звероподобие, волосатость, наличие рогов и т. д. — С.К.) мужчин-любовников Великой Матери, ее жрецов и жертвы. И вот почему, например, мужчин — служителей Великой Богини, которые проституировали ради нее и носили женские одежды, называли келабим, «собаки».

Далее Нойманн приводит действительно впечатляющий монолог Гильгамеша, то есть текст, который нельзя в силу его однозначности и несомненной принадлежности к высочайшим шедеврам наидревнейшей культуры, считать вариацией на неоюнгианскую тему или произвольным эссе поэта-романтика. Вот этот текст, в котором Гильгамеш отвечает на обольщающие уловки богини Иштар (она же — Ашторет, она же — Анунит, она же — Инанна) — богини плодородия и плотской любви, войны и распри, сексуальной оргиастичности, то есть всего того, что Нойманн связывает с образом Страшной Матери:

Сохрани для себя свои богатства,
Украшенья тела и одежды,
Сохрани для себя питье и пищу,
Пищу твою, что достойна бога,
И питье твое, что владыки достойно.
Ведь любовь твоя буре подобна,
Двери, пропускающей дождь и бурю,
Дворцу, в котором гибнут герои,
Смоле, опаляющей своего владельца.
Меху, орошающему своего владельца.
Где любовник, которого бы ты всегда любила,
Где герой, приятный тебе и в грядущем?
Вот, я тебе расскажу про твои вожделенья:
Любовнику юности первой твоей, Таммузу,
На годы и годы назначила ты стенанья!
Птичку пеструю, пастушка, ты полюбила,
Ты избила ее, ты ей крылья сломала,
И живет она в чаще и кричит: крылья, крылья!
Полюбила ты льва, совершенного силой,
Семь и еще раз семь ему вырыла ты ловушек!
Полюбила коня, знаменитого в битве,
И дала ему бич, удила и шпоры,
Ты дала ему семь двойных часов бега,
Ты судила ему изнемочь и тогда лишь напиться,
Силили, его матери, ты судила рыданья!
Пастуха ты любила, хранителя стада,
Он всегда возносил пред тобою куренья,
Каждый день убивал для тебя по козленку,
Ты избила его, превратила в гиену,
И его же подпаски его гоняют,
Его же собаки рвут ему шкуру!
И отцовский садовник был тебе мил, Ишуллану,
Приносивший тебе драгоценности сада,
Каждый день украшавший алтарь твой цветами,
На него подняла ты глаза и к нему потянулась:
«Мой Ишуллану, исполненный силы, упьемся любовью,
Чтоб мою наготу ощущать — протяни свою руку».
И сказал Ишуллану: «Чего от меня ты хочешь?
Мать моя не пекла ли? Я не вкушал ли?
А должен есть снедь стыда и проклятий,
И колючки кустарника мне служат одеждой».
И едва ты услышала эти речи,
Ты избила его, превратила в крысу,
Ты велела ему пребывать в его доме,
Не взойдет он на крышу, не спустится в поле.
И, меня полюбив, ты изменишь мой образ!

На меня никогда не производили никакого впечатления умствования Юнга и его ближайших сподвижников по поводу связи величайших древних произведений с импульсами некоего коллективного бессознательного. По мне, так по-настоящему глубокое впечатление производят сами эти величайшие древние произведения. Однако согласитесь, смысл процитированного Нойманном отрывка из одного из величайших произведений древности достаточно очевиден. Для проникновения в этот смысл не нужно нойманновско-юнгианских интерпретаций.

А поскольку нам важны не сами эти интерпретации, а то, что можно назвать интерпретациями интерпретаций, то, восхитившись ясностью и поэтичностью приведенного отрывка, а также его доказательностью в том, что касается отношения великого древнего поэта к коварствам некоей Страшной Матери, мы продолжим знакомство с нойманновскими интерпретациями.

Приведя этот отрывок из великого древнего произведения, Нойманн далее пишет: «Чем сильнее становится Эго-сознание у мужчины, тем больше оно осознает выхолащивающую, околдовывающую, смертельную и одурманивающую сущность Великой Богини».

Далее Нойманн переходит от этой констатации к утверждению, согласно которому у многих мифов есть их патриархальные и матриархальные варианты.

Нойманн выявляет также патриархальные и матриархальные элементы в различного рода мифах, в том числе и в мифе об убийстве Осириса Сетом, воскрешении Осириса его женой Исидой и борьбе Исиды с Сетом.

Нойманн приводит в связи с этим интересный древнеегипетский текст. Согласно этому тексту, после того, как копье Исиды попало в Сета, Сет просит Исиду о сострадании, ссылаясь на то, что у него с Исидой больше родственных связей, нежели у Исиды с Осирисом, а значит, и с Гором. Вот какой в связи с этим разворачивается древнеегипетский трагический сюжет.

Сет говорит Исиде: «Как ты можешь поднять оружие против брата его [Гора] матери?» Эти слова Сета порождают мощнейшие последствия. Сердце Исиды «наполнилось состраданием, и она крикнула копью: «Оставь его, оставь его! Ты видишь, он мой брат единоутробный». И копье вышло из него. Тогда его величество Гор разъярился на мать свою Исиду, подобно пантере из Верхнего Египта. И она бежала от него в тот день, на который было назначено сраженье со смутьяном Сетом. И Гор отрубил голову Исиде. Но Тот с помощью своей магии изменил голову Исиды и водрузил на нее снова...»

Ссылаясь всё на того же Эрмана, Нойманн констатирует матриархальность данного элемента древнеегипетской мифологии, разительно отличающегося от находящихся рядом патриархальных элементов. Нойманн пишет: «Характерно, что Сет, взывая к своей сестре Исиде, говорит, что он в конце концов ее брат от одной матери и что, следовательно, она не должна любить «постороннего мужчину» больше, чем любит его. Этот посторонний мужчина — либо Осирис, который выступает здесь не как брат Исиды, а как ее муж, либо, как полагает Эрман, собственный сын Гор, то есть точка зрения Сета — чисто матриархальная...»

Нойманн настаивает на том, что есть патриархальная Исида, она же — добродетельная верная супруга, заботливая мать, а есть матриархальная Исида, очень близкая к уже обсуждавшейся нами Анат, в которой проявляются все черты Страшной Матери.

Нойманн пишет: «Ужасный аспект Исиды уничтожается и трансформируется только тогда, когда Гор, как сын своего отца, обезглавливает страшную Исиду, сестру Сета. После этого бог мудрости Тот наделяет ее головой коровы, символом хорошей матери, и она становится Хатор. Как таковая она является хорошей матерью и покорной женой патриархального века. Ее власть делегируется ее сыну Гору, наследнику Осириса, и через него — патриархальным Фараонам Египта, ее ужасная сторона подавляется в бессознательное.

Свидетельство этого подавления можно обнаружить и в других мифологических фигурах Египта. Рядом с весами, на которых взвешиваются сердца во время Суда Мертвых, сидит чудовище Амам; или Аммит, «пожирательница мертвых». Те из мертвых, кто не прошел проверку, поедаются этой «женщиной-чудовищем» и погибают окончательно».

Тут сказано нечто очень существенное. Что значит «погибают окончательно»? Мертвые уже погибли в смысле потери обычной физической плоти. Значит, окончательно погибают некие их души, которые может пожрать некое чудовище — «пожирательница мертвых».

Нойманн пишет: «Мертвых пожирает Ужасная Мать смерти и потустороннего мира, хотя и не в своей великолепной, первоначальной форме. Она «подавлена» и сжалась близ судных весов в образе ужаса. Как говорит Эрман, она была «не той темой, развитие которой по вкусу народу».

Может быть, эта тема и не была по вкусу народу, но она явно была по вкусу определенным элитам или контрэлитам, совершенно не желавшим подавлять в себе то, что связано с уроборосом и Страшной Матерью.

Нойманн подробно обсуждает сюжет с поеданием некоей рыбой фаллоса доброго бога Осириса. Напоминаю, что этот добрый бог был убит и расчленен злым богом Сетом и что фаллос этого доброго бога был съеден рыбой. Поэтому Исиде пришлось сложным образом зачинать бога Гора — она собрала разбросанные клочки тела Осириса, но фаллоса не нашла.

Рыба, которая, согласно древнеегипетскому мифу, проглотила этот фаллос (древние называли ее лепидотус), считалась в Древнем Египте священной, и ее нельзя было использовать в пищу.

Нойманн сообщает о том, что в египетском городе Фаюме были найдены документы Римской рыболовной гильдии, доказывающие, что подобный запрет и впрямь существовал.

Нойманн пишет: «Добрая мать — это вода, которая лелеет зародыш; она — дарующая жизнь рыба-мать... В равной степени в качестве Ужасной Матери она — губительные воды засасывающих глубин, наводнение и воды пучины. Раскопки древнего Угарита (сейчас Рас Шарма, Сирия) сделали Астарту, Владычицу Моря, настолько же известной нам, как рожденную из пены Афродиту. Первозданный океан — «воды глубин» еврейской легенды — всегда является территориальными водами Ужасной Матери. Например, пожирающая детей Лилит, соперница мужчины, которая отказывается покориться Адаму, удаляется в место, называющееся «глотка моря».

Здесь для нас особенно важна фраза «первозданный океан — «воды глубин» еврейской легенды — всегда является территориальными водами Ужасной Матери». Что такое этот первозданный океан? Это техом, оно же — тьма над бездной из Книги Бытия. Когда в своих видеовыступлениях «Суть времени» я заговорил об этой тьме над бездною, она же — техом, раздался загадочный для меня вой якобы религиозных людей, утверждавших, что я этот техом то ли изобрел, то ли навязал христианству, в котором нет ничего подобного. «А есть нечто подобное, — говорили издававшие этот вой ревнители чего-то этакого, — только в ужасной иудейской Каббале, а значит...» И пошло-поехало.

Во-первых, этот самый техом есть в Книге Бытия, которая является неотъемлемой частью Ветхого Завета. Ветхого Завета, а не Каббалы, понимаете? «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною» — это Каббала? Извините, это Книга Бытия 1:2. А значит, техом входит в христианство, как входит в него эта самая Книга Бытия.

И вовсе не ваш покорный слуга начал обсуждать эту самую бездну — по-еврейски, техом. Это сделал задолго до меня один из наиболее выдающихся библеистов начала XX века. В связи с исступленными воплями о недопустимости единственно возможной трактовки «техом», мне придется познакомить читателя и с этим библеистом, и с его представлениями.

(Продолжение следует.)

 

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-76

 


22.06.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №183

 

Превращение классического либерализма в постмодернистскую слизь, влекомую к кровавой архаике и абсолютно лишенную даже либерально-буржуазных гуманистических табу, делает мрачный вариант будущего еще более высоковероятным

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 22 июня 2016 г.

опубликовано в №183 от 22 июня 2016 г.

Анализируя двойственность образа Великой Матери, Нойманн пишет: «Даже для молодого бога Великая Мать является судьбой. Тогда насколько же это истинное для младенца, сама сущность которого заключается в том, чтобы быть придатком ее тела».

Отдавая дань юнгианству с его особым отношением к ранним периодам становления человеческой личности, всему тому, что происходит в утробе матери и так далее, Нойманн констатирует, что такая связь Великой Матери со своим сыном-младенцем «наиболее ярко выражается в «до-человеческих» символах, где Мать является морем, озером или рекой, а младенец — рыбой, плавающей в окружающей его воде».

Переходя от этих внутриутробных взаимоотношений матери и ребенка (мать — море, ребенок — нечто плавающее в этом море, каковым является утроба матери), Нойманн снова возвращается к наиболее интересующим его и уж тем более нас религиоведческим аспектам обсуждаемой темы: «Маленький Гор, сын Исиды, Гиацинт (герой древнегреческой мифологии, любимец бога Аполлона — С. К.), Эрихтоний (уже обсуждавшийся нами змееподобный царь Афин, которого родила мать-земля Гея — С. К.), Дионис, Меликерт, сын Ино(герой древнегреческой мифологии, мать которого, Ино, обезумев по воле жены Зевса богини Геры, бросилась в море вместе с сыном, который был спасен и превращен в морское божество — С. К.), и бесчисленное множество других любимых детей — все они подвластны всесильной Матери Богине. Для них она всё еще остается благодетельной родительницей и защитницей, молодой Матерью, Мадонной».

Нойманн задействует в своих построениях образ Мадонны. При этом христианская Мадонна возникает на тысячелетия позже тех божественных матерей, которых он перечисляет выше. Это значит, что Мадонна для Нойманна — не привязана к конкретной фигуре матери Иисуса Христа. Нет, этот образ задействуется для того, чтобы, введя его в оборот, противопоставить добрую Великую Мать — Мадонну — некоей злой Великой Матери. Нойманн оговаривает, что на этапе, задаваемом перечисляемыми им выше материнско-сыновними отношениями (Гор, Гиацинт, Эрихтоний и т. п.) еще не существует «никакого конфликта, ибо первоначальное нахождение в материнском уроборосе является состоянием ничем не прерываемого взаимного блаженства».

Считаю необходимым оговорить, что это не единственная психоаналитическая версия внутриутробного взаимодействия матери и ребенка. Что в психоаналитике существуют и гораздо более мрачные версии. Но эта тема увела бы нас далеко, поэтому, сделав такую оговорку, продолжаем рассмотрение нойманновских построений.

Итак, согласно этим построениям, сначала существует внутриутробное младенчество, которое в последующем воспринимается как сосуществование младенца и Мадонны, а потом начинается нечто более мрачное. Потом, если верить Нойманну, «ребенка ожидает тот же рок, что и следующего за ним влюбленного подростка: его убивают. Его жертвоприношение, смерть и воскрешение являются ритуальным центром всех культов жертвоприношения детей».

Я предлагаю читателю вспомнить оргию, которую видит герой Томаса Манна Ганс Касторп. Заблудившемуся в снежной пустыне юноше, родившемуся в конце XIX века, снится, что он оказался в древнегреческом храме, где некие чудовищные старухи, очень напоминающие гётевских Матерей, пожирали младенца, исполняя некий чудовищный культ. Перекинув мост между рассуждениями Нойманна и образами Томаса Манна, я продолжаю анализировать Нойманна: «Бахофен описывает тех, кто рожден от матери, и кто осознает, что происходит лишь от матери и земли, как «печальных по своей природе», ибо увядание и неизбежность смерти являются одной стороной уробороса, в то время как вторая означает рождение и жизнь. Колесо мира, гудящий ткацкий станок времени, Богини Судьбы, колесо рождения и смерти — все эти символы выражают ту печаль, которая правит жизнью юного Эго».

Итак, на первой фазе — полное внутриутробное блаженство, основанное, как утверждает Нойманн и его юнгианские собратья, на полном позитивности слиянии плода и матери.

На второй фазе — постепенное осознание ребенком своей неполной слитости с матерью, не превращающееся в осознание абсолютной отделенности от нее.

На третьей фазе, как считает Нойманн, «зародыш Эго достиг определенной степени самостоятельности. Эмбриональная и инфантильная стадии закончились, но, хотя подросток уже не противостоит уроборосу просто как дитя, он всё еще не сбросил его сюзеренитет (то есть, подросток всё еще находится под властью уробороса — С. К.)».

«Такие персонажи, как Аттис, Адонис, Таммуз и Осирис ближневосточных культур (Аттис — возлюбленный богини-матери Кибелы, Адонис — возлюбленный богини Афродиты, Таммуз — сиро-финикийское божество, аналогичное Адонису, Осирис — древнеегипетский аналог названных выше божеств — С. К.) не просто рождены матерью; напротив, этот аспект полностью заслоняется тем, что они являются любовниками своих матерей: их любят, убивают и хоронят, мать оплакивает их, а затем возрождает через себя. Фигура сына-любовника сменяет стадию зародыша и ребенка. <...> Но пока он (сын-любовник — С. К.) еще недостаточно силен, чтобы противостоять ей (матери — С. К.), он уступает ей, умирая, и прекращает свое существование. Мать-возлюбленная превращается в страшную Богиню Смерти. <...> Суть подобных взаимоотношений обобщена Бахофеном».

Напоминаю читателю, что Бахофен (1815–1887), к которому всё время апеллирует Нойманн, — это швейцарский этнограф, исследовавший остатки доисторического быта у италийских народов и создавший в своей работе «Теория материнского права» некую модель первобытного матриархата. К этой модели апеллировал не только Нойманн. К ней же апеллировал Фридрих Энгельс в своей работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Впоследствии многие положения Бахофена были опровергнуты, Бахофена обвинили в некоем влечении к мистике и символике, были оспорены его трактовки древних мифов. Однако Бахофен остался авторитетом постольку, поскольку наряду с другими авторами начал всерьез рассматривать историю семьи как таковой, функционирование института семьи в первобытных обществах и так далее.

Нойманна интересуют определенные положения Бахофена, которые он излагает, что называется, один к одному. Вот это изложение Нойманном определенных положений Бахофена: «Мать предшествует сыну. Женское — первично, в то время как мужская созидательность появляется лишь впоследствии в качестве вторичного явления. Вначале появляется женщина, а мужчина «рождается». Первичной исходной величиной является земля, основная материнская субстанция. Все видимые создания исходят из ее лона, и только впоследствии происходит разделение полов, только потом действительно появляется на свет мужская форма. Таким образом, мужское и женское не возникают одновременно; это — явления разного порядка. <...> Женщина первична, мужчина — лишь то, что выходит из нее. Он является частью видимого, но постоянно меняющегося сотворенного мира; он существует только в тленной форме. Женщина живет как вечное, самодостаточное, неизменное; мужчина же, развиваясь, подвергается постоянному разложению. Таким образом, в сфере физического мужской принцип занимает второе место, подчиняясь женскому. В этом состоит прообраз и оправдание гинекократии (власти женщины, то есть матриархата — С. К.); в этом — корень той вековечной концепции бессмертной матери, которая соединяется со смертным отцом. Она остается вечно неизменной, в то время как от мужчины до бесконечности множатся поколения».

Приведя длинную цитату из Бахофена, Нойманн снабжает ее своим далекоидущим резюме, согласно которому «молодые мужчины, выбранные Матерью в качестве своих любовников, могут оплодотворить ее, они даже могут быть богами плодородия, но фактически они остаются всего лишь фаллическими супругами Великой Матери, трутнями, служащими пчелиной матке. Их убивают, как только они выполнят свой долг оплодотворения».

В истории не раз возникало желание сравнить устройство человеческого общества с устройствами сложных зоосоциальных систем, таких как муравейник или пчелиный улей. Нойманн здесь отдает дань подобным попыткам, авторы которых любуются совершенством зоосоциальных систем и страдают от несовершенства человеческого социума. А также постоянно задаются вопросом, нельзя ли так воздействовать на человеческое общество, чтобы оно сдвинулось в нужную сторону и превратилось в безупречный зоосоциальный организм, такой как пчелиный улей, термитник или муравейник, — ведь как было бы хорошо, если бы удалось это сделать.

К сожалению, я не имею здесь возможности изложить все зоосоциальные модели, авторы которых скорбят о несовершенстве антропосоциальной модели, резко уступающей по многим параметрам термитнику, пчелиному улью и даже муравейнику. Поэтому, прокомментировав утверждение Нойманна, согласно которому мужчины — это трутни, служащие пчелиной матке и убиваемые после того, как они оплодотворят эту матку, я двигаюсь дальше вслед за автором, который утверждает, что именно по причине такой роли мужчины в человеческом матриархате «юные боги-партнеры (оплодотворители Великой Матери — С. К.) всегда появляются в форме карликов. Пигмеи, священные на Кипре, в Египте и в Финикии — территориях Великой Матери — имели тот же фаллический характер, что Диоскуры, Кабиры и Дактили, включая даже фигуру Гарпократа (в Древней Греции, которая, как считают специалисты, неверно интерпретировала образ бога Хора, Гарпократ — это бог молчания — С. К.). Сопровождающая змея — и ее таинственная сущность — также является символом оплодотворяющего фаллоса. Именно поэтому Великая Мать так часто связана со змеями. Не только в крито-микенской культуре и ее Греческих ответвлениях, но даже еще в Египте, Финикии и Вавилоне, а также в Библейской истории о Рае змея является спутником женщины.

При раскопках в Уре и Эрех в самом нижнем слое были обнаружены примитивные изображения очень древних культовых фигур Матери Богини с ребенком, где оба имеют змеиные головы. (Эрех — это один из древнейших городов Вавилонии, в клинописных надписях именуемый Урук. Ур — один из древнейших шумерских городов-государств древнего южного Междуречья. Древнейшие слои археологических раскопок, проведенных в этих городах, относятся к IV тысячелетию до нашей эры — С. К.)».

Рассматривая данную фазу, следующую непосредственно за двумя предыдущими, Нойманн обращает внимание на то, что «на этой стадии у мужчины нет никакой мужественности, нет сознания, нет духовного Эго <...> все эти юноши(любовники Великих Матерей, пожираемые ею — С. К.) со слабым Эго и отсутствием индивидуальности не обладают своей собственной судьбой, а имеют лишь судьбу общую; они пока еще не являются индивидами и поэтому не ведут индивидуального существования. Только ритуальное... <...> Юноши, олицетворяющие весну, принадлежат Великой Матери. Они ее рабы, ее собственность, потому что они рожденные ею сыновья».

Разобрав все аспекты так называемой третьей фазы, соединив построения Бахофена с собственными построениями, Нойманн, наконец, выходит на главное и утверждает, что «Существенная характеристика этой юношеской стадии Эго — то, что женщина в аспекте Великой Матери воспринимается как обладающая отрицательным очарованием. Особенно распространенными и хорошо выраженными являются две ее черты: первая — кровавая и дикая сущность Матери Богини, вторая — ее могущество как колдуньи и ведьмы.

Почитаемая от Египта до Индии, от Греции и Малой Азии до самой черной Африки Великая Мать всегда считалась богиней преследования и войны, ее обряды кровавы, ее праздники — оргиастичны. Все эти черты существенным образом взаимосвязаны. <...> Лоно земли требует удобрения, а кровавые жертвоприношения и трупы — пища, которая ей больше всего по вкусу. Это — ужасный аспект, смертельная сторона сущности земли. В самых ранних культах плодородия окровавленные куски умерщвленной жертвы раздавались как драгоценные дары и подносились земле, чтобы сделать ее плодородной. Такие человеческие жертвоприношения ради плодородия существуют по всему миру абсолютно независимо друг от друга в ритуалах Америки и Восточного Средиземноморья, в Азии и в северной Европе. Повсюду в ритуалах плодородия и человеческих жертвоприношений ведущую роль играет кровь. Великий земной закон — что не может быть жизни без смерти, был рано понят и еще раньше представлен в ритуале. Это означало, что укрепление жизни можно было купить только ценой жертвенной смерти. Но слово «куплено» на самом деле — более позднее и является фиктивным логическим обоснованием. Резня и жертвоприношение, расчленение и кровавые дары предоставляют магические гарантии земного плодородия. Мы неправильно понимаем эти обряды, если считаем их жестокими. Для ранних культур и даже для самих жертв эта последовательность событий была необходимой и самоочевидной».

Я не буду здесь оспаривать утверждения Нойманна, согласно которым все архаические земледельческие культуры являются культурами, базирующимися на кровавых оргиастических культах, предполагающих жертвоприношение вообще и детские в частности.

Вряд ли у кого-то в XXI веке может возникнуть желание идиллически описывать глубочайшую древность, в рамках которой человек еще только отделялся от животного мира и противопоставлял себя ему. Чай, не XVIII век. Все мы насмотрелись огромного количества архаических артефактов (настенной и иной живописи, а также скульптуры и т. п.), в которых, извиняюсь, кровища хлещет, тела разрываются на части... И при этом не только гид, но и местный ученый, стремясь реабилитировать свою древнюю цивилизацию, лепечет: «Прошу вас посмотреть на это условно. Это символизирует то-то и то-то». Помилуй бог, какая символизация?! Натурализм высшей пробы. Нет, сейчас рассуждать о мудром и добром архаичном дикаре уже не может никто. Расшатать нашу человечность (она же — гуманистичность) описанием ужасов, господствовавших в тот момент, когда человечность с трудом отделялась от звериности, — невозможно. Потому что для этого надо сделать нас сегодняшних рабами этих истоков, надо доказать, что подобные истоки нас полностью обусловливают. Что, в сущности, и пытался сделать Юнг. А как же — архетипы... коллективное бессознательное... Оно ведь властвует над тонкой пленкой обычной гуманистической человечности и в любой момент готово эту пленку прорвать. А значит, единства позиций не будет никогда. Оно и не нужно тем, кто всё это изобретает или избирательно демонстрирует. Потому что одни будут говорить о необходимости от этого избавиться с помощью глубочайших психоаналитических процедур. А другие будут говорить, что от этого избавиться нельзя.

Натуры, тяготеющие к гуманистическому существованию, будут собираться в храмах весьма двусмысленной юнгианской гуманистичности, где их сначала будут подвергать освобождению от диктата коллективного бессознательного, а потом ввергать в уроборическое состояние.

Натуры же другого типа получат оправдание своей античеловечности в том, что человечность как таковая вообще не существует и полностью находится под диктатом уроборических магических заклинаний. Ну, так эти натуры и предадутся данному диктату. И будут осуществлять кровавые расчленительные оргии, а не задумчиво глядеть на древние настенные и скульптурные изображения.

Тем, кто считает иначе, предлагаю хотя бы посмотреть фильм «Каннибал». Оптимист возразит мне, сказав, что нельзя свести всё человечество к двум модификациям юнгианской капитуляции перед архаикой, каковой является то, что я только что представил в виде весьма условной модели.

Конечно, сегодня всё человечество свести к этим двум видам капитуляции нельзя. А завтра? Если те, кто формирует будущее человечества, не сделают ставку на регресс и на вовлечение современного человечества в натуральную архаику, сплетенную с постмодернизмом, то и завтра никакой тотальной капитуляции перед архаическим этапом собственного функционирования у человечества не будет.

А если именно на это сделана ставка теми, кто формирует будущее человечества? Если те, кто сделал на это ставку, достаточно сильны? Что тогда? И что мы на самом деле видим? Разве мы не видим на сегодняшних экранах колоссального потока строго определенной продукции, целью которой может быть только вовлечение человека в то, что Нойманн описал как его кровавое прошлое. И разве не такого же вовлечения жаждал нацизм? Разве он не на это делал ставку? Разве не ориентация на своеобразную, далеко не психоаналитическую, вполне кровавую «капитуляцию перед архаикой» диктовала нацистам прославление Ницше или Гёте?

Так какова же судьба гуманизма в XXI столетии? Он должен капитулировать перед определенной кровавой архаикой? Сам отвечаю на свой же вопрос. Гуманизм уже капитулировал бы перед этой кровавой архаикой, если бы не коммунизм и не СССР. Крах коммунизма и СССР делает такую капитуляцию — в ином варианте, представляющем собой сильно модифицированный, еще более оккультно жестокий нацизм, приправляемый сентиментальными воплями, — высоковероятной. Не предопределенной, конечно. В судьбе человеческой нет никакого предопределения. Воля свободна. Но вероятность плохого исхода, каковым является, конечно, капитуляция перед кровавой архаикой, увеличилась после краха коммунизма и СССР на порядок.

А превращение классического либерализма в постмодернистскую слизь, влекомую к кровавой архаике и абсолютно лишенную даже либерально-буржуазных гуманистических табу, делает мрачный вариант еще более высоковероятным. А когда такое превращение классического либерализма в двусмысленную и бессильную пакость достигло апогея? Ясно когда — после 1991 года. Так ведь? Тут ведь дело не в симпатиях автора, это по факту так.

Вдумаемся: с одной стороны, человеку всё больше угрожает капитуляция перед роботом. Человека насыщают теми или иными имплантами. Описывается, какие именно чипы будут внедрены в его мозг для того, чтобы он смог скачивать туда содержание суперкомпьютеров. Всех, кто этому противостоит, называют ретроградами.

И в самом деле, по большей части этому противостоят ретрограды. Потому что те, кто обладает здоровым отторжением подобных вариантов, и впрямь избыточно классичны. А значит, им всегда могут сказать: «Вы тормозите прогресс, который сразу на всей планете не затормозишь. А значит, вы обрекаете свою часть планеты на пожирание другими частями, в которых такого торможения не будет».

При этом лукаво умалчивают о том, что подлинный человек никогда не может капитулировать перед машиной, потому что он обладает естественным, а не математическим языком, недостижимой для самой совершенной ЭВМ метафоричностью этого языка, а, значит, и мышления, а, значит, и способностью к высокоэффективному программированию самого себя. А также программированию того, что программирует самого себя. И так далее.

Но такого подлинного человека, он же — новый человек коммунистов, хотят изгнать и изгоняют с исторической сцены, превращая тем самым эту сцену не только в постмодернистскую, но и постисторическую (опаснейшее сочетание двух «пост-», вслед за которыми идет и третье — «постиндустриализм, понимаешь!»).

А при таком изгнании сущностного коммунизма, то есть подлинного человека, не способного капитулировать перед машиной, возникает человек неподлинный, который перед машиной обязательно капитулирует. Пусть не сейчас, а через столетие. Оно пройдет как миг единый.

Это всё — о том, как машина давит человека.

А теперь о том, как его давит зверь. Мы только что убедились в том, как он его давит, знакомясь с текстами Нойманна. Он его давно так давит. И конечно же, у истоков Нового времени именно Гёте во весь голос сказал о том, что надо уступить этому давлению и назвал такую уступку вечной женственностью, движением к Матерям... Противопоставил разум зеленеющему древу жизни. Какой жизни? Той, которую Нойманн описал?

В теории это было сделано Гёте и его последователями, включая Ницше. А на практике осуществлено нацизмом, который не зря благоговел перед Гёте и Ницше, что абсолютно не означает необходимости поставить знак равенства между Гиммлером и Гёте, например.

Но, во-первых, гиммлеры приходят и уходят, а Гёте остается.

Во-вторых, осталось главное — это сдавленность человека с двух сторон — со стороны машины и зверя. В XXI веке это еще усилилось.

А в-третьих, Гиммлер немыслим без Вирта. А кто сказал, что подлинный путь оккультного нацизма — это путь к гётевским Матерям? Вирт это сказал. И много чем подкрепил. И не он один ведь это сделал. Так что давайте еще почитаем Нойманна — не для того, чтобы поднабраться психоаналитических юнгианских знаний, а для того, чтобы вглядеться в наше будущее, в судьбу этого самого «гуманизма».

Нойманн сообщает нам, что основным явлением, оправдывающим на определенных этапах архаики «верования о связи между женщиной, кровью и плодородием, по всей вероятности, является прекращение менструальных кровотечений во время беременности, из которых, с архетипической точки зрения, строился зародыш.

Эта интуитивно прочувствованная связь лежит в основе взаимоотношений между кровью и плодородием. Кровь означает плодородие и жизнь, точно так же, как кровопролитие означает потерю жизни и смерть. Следовательно, первоначально пролитие крови было священным действием, будь то кровь дикого животного, домашнего животного или человека. Чтобы быть плодородной, земля должна пить кровь, и поэтому для увеличения ее силы совершались кровавые возлияния. Но владычицей кровавой зоны является женщина. Она владеет кровавой магией, которая заставляет течь жизнь. Поэтому одна и та же богиня очень часто является повелительницей плодородия, войны и охоты».

Я уже говорил читателю о том, что представители школы Юнга, как и сам создатель этой школы, являются людьми с крайне высокой общефилософской и религиоведческой компетенцией. И что они этим отличаются как от представителей школы Фрейда, так и от представителей гуманизированного неофрейдизма (Фромм, Адлер, Хорни и т. д.)

Тем не менее, не могу не сказать, что приравнивание богинь плодородия к богиням охоты мне лично представляется не до конца убедительным. Но на этом этапе исследования я не хочу дискутировать с Нойманном и той школой, ярким представителем которой он является. Я хочу внимательнейшим образом ознакомиться с позициями этой школы по причинам, которые только что изложил. Раз автор считает, что богини плодородия и богини охоты могут быть тождественны, возьмем временно на вооружение эту точку зрения и последуем далее за авторской мыслью.

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-75

 


15.06.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №182

 

В Абидосе, на стенах храма Осириса высечено изображение свернувшейся в кольцо змеи — уробороса. Нам объясняли, что уроборос является как бы стражем подземного мира, и что он в то же время маркирует собою пограничный момент между смертью и перерождением

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 15 июня 2016 г.

опубликовано в №182 от 15 июня 2016 г.

 

Фрагмент второго ковчега Тутанхамона, 14 в. до н.э. Каир, Египетский музей

Специфичность обсуждения масонской темы состоит в том, что эту тему в основном обсуждают обнаружители чудовищного и губительного для человечества масонского зла. Я отличаюсь от этих обнаружителей масонского заговора тем, что для меня масонство а) очень различно по своему содержанию и б) является определенной формой организации элиты. Не более того, но и не менее.

Масонство — одна из форм организации элиты. Есть и другие. При этом масонская форма организации элиты, конечно же, существует и обладает определенной влиятельностью. Смешно было бы утверждать обратное. Но разве не существует других форм? Разве одной из таких форм не являются католические ордена, охотившиеся за масонством как за главным врагом на протяжении столетий? И продолжающие делать то же самое теперь. Но есть же и другие ордена — исламские (суфии, исмаилиты). Давно создало свои, по сути, орденские формы организации элиты православие. Свои формы создал иудаизм. Свои формы создали буддисты, даосы, индуисты и так далее. И всё это функционирует в современном мире.

В этой ситуации хлопать крыльями и орать: «Ой-ой-ой, масоны человечество губят!» — стыдно и глупо. Еще стыднее и глупее красить всё одной черной краской. Масонские ложи очень различны по ориентации, они порою беспощадно воюют друг с другом. Чаще всего воюют либеральные и консервативные масоны («Великий Восток» и национальные ложи). В последние десятилетия эта война приобрела острейший характер. А поскольку названные мною выше типы масонских лож ну уж никак не исчерпывают всего спектра подобных организаций, то надо... Стоп! О том, что надо, емко можно сказать, сославшись на одну анекдотическую притчу.

Исследуют интеллект обезьян. Для чего в вольере вешают на высокий шест банан, рядом кладут палку, с помощью которой банан можно сбить с шеста, и запускают в вольер обезьян.

Сначала выпускают высокоинтеллектуальную обезьяну. Она подходит к шесту, на котором висит банан, и начинает трясти его — безуспешно. Обезьяне говорят: «Думать надо!» Она оглядывается, берет палку и сбивает банан.

Потом выпускают не очень интеллектуальную обезьяну. Она видит банан, висящий на шесте, и начинает трясти шест. Ей три раза говорят: «Думать надо!» После третьего раза она прекращает трясти шест, берет палку и сбивает банан.

Неожиданно в вольер входит большой начальник, занятый в жизни, скажем так, управленческо-административной деятельностью. Он видит банан и начинает трясти шест. Трясет, трясет — банан никак не падает. Ему говорят: «Думать надо!» Он оборачивается и говорит: «Чего тут думать? Трясти надо!»

Так вот, мне кажется, что «трясти» (чем и занимаются все конспирологи, охотящиеся за «всесильным масонским злом») — ну уж никак не надо, а вот думать надо. Исследовать надо. Зрячим быть по-настоящему надо. А потому надо противопоставлять масоноведов, как бы скудны ни были их данные, конспирологам и ориентироваться на масоноведов, поскольку они все-таки думают, а не «трясут».

Ну так вот.

Не сплетни конспирологов, а данные профессиональных масоноведов, таких как обсужденный мною Морамарко, позволяют предположить, что Гёте впервые вступил в масонскую ложу (тоже содержащую в себе название «Амалия») двадцатилетним юношей. И что ввел его в масонское движение очень крупный немецкий философ и публицист Иоганн Гердер (1744–1803), один из главных идеологов так называемой «Бури и натиска», которого мы уже обсуждали.

Якобы (в таких деликатных вопросах всегда надо говорить «якобы») это первое соприкосновение Гёте с гердеровским масонством произошло в Страсбурге, где Гёте учился в течение недолгого времени. И якобы именно в Страсбурге Гёте, в том числе и под влиянием Гердера, проникся мистицизмом определенного типа и сделал первые наброски к своему «Фаусту».

Для нас крайне важно, каков именно был этот тип мистицизма, потому что мистицизм мистицизму рознь. Но никакой масоновед на этот вопрос не ответит. А конспирологи нагородят любой ахинеи, так что пока что давайте ограничимся тем, что сказано выше. «Проникся мистицизмом» и всё.

Ограничившись же и оговорив, что ограничиваемся не абы как, а «пока что», двинемся дальше.

7 ноября 1775 года, лет этак через пять после своих первых страсбургских соприкосновений с масонством, Гёте перебирается в Веймар и поступает на службу к герцогу Карлу Августу. В 1783 году Гёте становится главой веймарского правительства. И именно тогда он дает ту расписку, про которую я уже сказал выше, что если она является поддельной, то речь идет об очень хорошей подделке. И что в таких случаях надо говорить, что, может быть, речь идет о хорошей подделке, а может быть, речь идет и не о подделке.

«Но причем тут Карл Август?» — спросит читатель. А вот причем.

Первым известным немецкому масоноведению представителем аристократического немецкого масонства был граф Альберт Вольфганг Шамбург-Липпе (1699–1748). Липпе вступил в одну из лондонских масонских лож в 20-е годы XVIII века. А 14 августа 1738 года с Липпе беседовал кронпринц Фридрих II, ставший королем Пруссии в 1740 году и уже при жизни названный Фридрихом Великим.

Фридрих II (он же — Старый Фриц) был третьим сыном Фридриха Вильгельма I и Софьи-Доротеи Ганноверской (вспомним наше предшествующее обсуждение проблемы Ганноверской династии и ее отношений с Англией и Стюартами).

Кстати, Фридрих II — культовая фигура для нацизма, который в экзотерическом варианте страстно боролся с масонством, а в эзотерическом варианте относился к тем или иным модификациям оного существенно иначе.

Будучи кронпринцем, будущий Фридрих Великий стал масоном, а взойдя на королевский трон — аж гроссмейстером берлинской ложи Aux Trois Globes («Три Глобуса»).

Справки ради сообщаю, что в это время в Германии масонских лож было очень и очень много. Это и ложа «Трех Глобусов», и ложа «Трех белых орлов», и ложа «Трех золотых мечей», и ложа «Трех лебедей».

Пышным цветом расцвело различное масонство, как франкмасонское, так и иное.

Функционировала так называемая шотландская ложа «Гармония». Дружественная ей шотландская же ложа «Союз».

Существовали ложи, ориентированные на систему так называемого строгого послушания. А также ложи более упрощенные.

Функционировал пресловутый Клермонтский капитул.

Из уст в уста передавались рассказы о том, что тамплиеры в 1314 году перебрались в Шотландию и продолжили там свою тайную деятельность, наследниками которой являются определенные шотландские масонские ложи.

Функционировали неотамплиеры.

Не имея здесь возможности обсуждать всё это хотя бы вкратце, я предлагаю сосредоточиться на ложе «Трех Глобусов», созданной прусским королем Фридрихом II, возглавившим это «почтенное начинание».

Гёте двигался по ступеням карьерной лестницы в Веймаре. Влияние прусского короля на маленькое Веймарское государство было огромным. И есть самые серьезные основания предполагать, что Гёте был интегрирован в масонство окончательно именно высшей аристократией — берлинской и веймарской. В приведенной мною рукописной — то ли подлинной, то ли нет — расписке Гёте упоминается некий легационный советник Боде. Это Иоганн Иоахим Кристоф Боде (1731–1793) — известный музыкант, переводчик и книгоиздатель, издававший, в том числе, и Гёте. О роли Боде в немецком масонстве, о его попытках создать единую национальную ложу Германии известно из вполне достоверных источников. Оговорив всё это и еще раз подчеркнув, что величайшие творцы действуют не по указке масонских лож, мы можем вернуться к гётевскому «Западно-восточному дивану» и той цитате из этого произведения, с которой начинает свои размышления о культе матерей обсужденный нами весьма подробно юнгианец Эрих Нойманн.

Я уже сообщал читателю о том, что Гёте к написанию «Западно-восточного дивана» подтолкнул перевод поэтического сборника «Диван», автором которого являлся великий персидский поэт и суфийский шейх XIV века Хафиз (Шамсуддин Мухаммад Хафиз Ширази). Я уже сообщил также и о том, что перевел хафизовский сборник «Диван» некий барон Йозеф фон Хаммер-Пургшталь.

Перевод, осуществленный этим аристократом, известным дипломатом и востоковедом, восхитил Гёте. Он приступил к написанию «Западно-восточного дивана» в 1814 году и закончил это произведение в 1819 году. Интерес Гёте к восточной философии вообще и суфизму в частности был весьма велик. Я не берусь утверждать, что этот интерес подогревался описанными мною выше масонскими историями. Но можно утверждать другое — что для Гёте восточная поэзия была в чем-то даже более привлекательна, нежели западная, что Гёте восхищался творчеством трех восточных великих средневековых поэтов-суфиев:

Великого среднеазиатского поэта, суфийского деятеля Алишера Навои (1441–1501).

Великого таджикско-персидского поэта и суфийского шейха Саади (Абу Мухаммад Муслих ад-Дин ибн Абд Аллах Саади Ширази, 1203–1291)

И великого персидского поэта и суфийского шейха Хафиза.

Обращаясь в своем стихотворении «Отражение» к почитаемому им Хафизу, Гёте адресовал ему следующие строки:

Пускай я весь — твое лишь отраженье,
В твой ритм и строй хочу всецело влиться,
Постигнуть суть и дать ей выраженье,
А звуки — ни один не повторится,
Иль суть иную даст их сопряженье,
Как у тебя, кем сам Аллах гордится.

Обращает на себя внимание и другое стихотворение из «Западно-восточного дивана». Оно называется «Блаженное томленье». Привожу его полностью.

Скрыть от всех! Подымут травлю!
Только мудрым тайну вверьте:
Все живое я прославлю,
Что стремится в пламень смерти.

В смутном сумраке любовном,
В час влечений, в час зачатья,
При свечей сиянье ровном
Стал разгадку различать я:

Ты — не пленник зла ночного!
И тебя томит желанье
Вознестись из мрака снова
К свету высшего слиянья.

Дух окрепнет, крылья прянут,
Путь нетруден, не далек,
И уже, огнем притянут,
Ты сгораешь, мотылек.

И доколь ты не поймешь:
Смерть — для жизни новой,
Хмурым гостем ты живешь
На земле суровой.

Последнее четверостишье (в прекрасном переводе Вильмонта) на немецком языке звучит так:

Und so lang du das nicht hast,
Dieses: Strib und werde!
Bist du nur ein trüber Gast
Auf der dunklen Erde.

Если переводить эти строки, не стремясь к передаче поэтического звучания, то получится следующее:

И пока у тебя этого нет
Вот этого: умри и стань, превратись
Ты лишь мрачный, печальный хмурый гость
На этой темной земле.

Формула «умри и стань, превратись» (она же — умри и возродись) является канонической для суфизма.

В целом «Западно-восточный диван» Гёте — это гимн человеческой любви в ее специфическом суфийском понимании. Гёте осознает, что восхищающий его Хафиз соединил две традиции так называемой любовной газели.

Газель — это строфа арабского стихосложения, являющаяся очень распространенной формой поэтического творчества. Самые блистательные газели создавали Саади и Хафиз. Обычной темой газели является описание красоты возлюбленной, рассказ о ее неверности, жестокосердии, о разлуке и страдании влюбленного. Не имея возможности описывать историю данного жанра, укажу лишь на то, что есть две традиции любовной газели.

Первая — омаритская. В ней воспевается тонкое любовное наслаждение.

Вторая — азраитская. В ней любовь воспевается не как наслаждение, а как страдание, финалом которого является смерть.

Хафиз восхищал Гёте именно тем, что он соединял обе эти традиции. На востоке многие считают, что Гёте просто исповедовал ислам, суфийский, разумеется.

Остерегаясь подобных крайностей, обратим всё же внимание на то, что «Западно-восточный диван» Гёте является чем-то бо́льшим, нежели простая попытка западного великого поэта поупражняться в восточном духе. Слишком долго Гёте это писал. Слишком тщательно работал над воплощением замысла. И, наконец, сама тема вечной женственности в «Фаусте», а также тема Фауста как мага, подрядившего на определенные услуги джинна под названием Мефистофель, говорят об очень серьезном отношении Гёте к восточным мистическим традициям.

Оговорив всё это, могу вернуться к книге одного из крупнейших соратников Юнга Нойманна. Первая часть этой книги начинается с обсуждения мифа о сотворении. Нойманн обсуждает этот миф, ссылаясь на определенные строки из «Западно-восточного дивана» Гёте. Перед тем, как сообщить читателю, какие именно строки приводит Нойманн, я процитирую всё стихотворение в связи с его особой важностью. Речь идет о стихотворении из «Книги Гафиза. Гафиз-наме». Оно называется «Безграничный».

Ко всей «Книге Гафиза» есть эпиграф.

Как невесту, Слово ждет

Дух — его жених.

Брак их знает, кто поет,

О Гафиз, твой стих.

Оговорив, что такой эпиграф очевидным образом погружает стихотворный текст в мистический контекст (дух как жених, слово как невеста), я привожу текст стихотворения, фрагмент которого использовал в качестве эпиграфа обсуждаемый нами Нойманн.

Не знаешь ты конца, тем и велик.
Как вечность, без начала ты возник.
Твой стих, как небо, в круговом движенье.
Конец его — начала отраженье,
И что в начале и в конце дано,
То в середине вновь заключено.

Таинственно кипит, не остывая,
В тебе струя поэзии живая.
Для поцелуев создан рот,
Из чистой груди песня льется,
Вина всечасно горло ждет,
Для блага ближних сердце бьется.

И что мне целый мир? Судьбою
Тебе да уподоблюсь я!
Гафиз, мы будем как друзья!
Сквозь боль и радость бытия,
Любовь и хмель пройду с тобою,
И в этом счастье — жизнь моя.

Но будь неповторимо, Слово,
Ты старше нас, ты вечно ново!

В качестве эпиграфа Нойманн берет следующие строки из этого стихотворения:

Конец его — начала отраженье,
И что в начале и в конце дано,
То в середине вновь заключено.

Нойманн не без основания утверждает, что адресация к тому, конец чего является отражением начала, к тому, что построено по схеме, предполагающей, что нечто заключено в начале, конце и середине, — это уроборос.

Уроборос — это свернувшийся в кольцо змей, кусающий себя за хвост. Уроборос — это очень древний символ. Может быть, один из самых древних. Где именно и когда зародился этот символ, установить трудно. Но в западную культуру этот символ перешел, видимо, из Древнего Египта. Известны древнеегипетские изображения уробороса, датированные периодами между 1600 и 1100 годом до нашей эры.

В начале 2000-х руководимый мною исследовательский центр проводил несколько экспедиций, знакомясь с древнеегипетскими религиозными верованиями и их отражением в храмовой архитектуре. Одной из самых интересных была поездка в Абидос, очень важный центр египетской древности. В Абидосе, на стенах храма Осириса высечено изображение свернувшейся в кольцо змеи, она же — уроборос. Нам объясняли, что уроборос является как бы стражем подземного мира, и что он в то же самое время маркирует собою пограничный момент между смертью и перерождением.

В понимании древних египтян уроборос был олицетворением вселенной, рая, воды и звезд.

В Древнем Китае первые упоминания об уроборосе датируются аж 4200 годом до нашей эры.

В индуизме этот уроборос тоже играет важную роль. На нем — именуемом змеем Шешей — восседает бог Вишну.

В германо-скандинавской мифологии форму уробороса принимает Ёрмунганд — морской змий, опоясывающий всю землю и вцепившийся в собственный хвост. Считается, что в конце времен Ёрмунганд выйдет из Океана и отравит Небо. Бог Тор снесет этому змею голову, но сам умрет от змеиного яда.

В учении гностиков уроборос является отображением конечности материального мира. Один из очень важных ранних гностических трактатов «Pistis Sophia» (датируется III или IV веком нашей эры), повествуя о материальной тьме, утверждает, что «материальная тьма есть великий дракон, что держит хвост во рту, за пределами всего мира и окружая весь мир».

В Древней Греции уроборос символизировал собой процессы, не имеющие ни начала, ни конца.

Некоторые исследователи склонны обнаруживать уроборос даже в Месоамерике, например, у ацтеков.

Алхимики апеллировали к уроборосу как к воплощению цикла смерти и перерождения, великому змею, кусающему себя за хвост и олицетворяющему этим завершение процесса алхимической трансформации.

Уроборос фигурирует в эмблематике международного теософского общества, а также на гербовой печати разного рода масонских лож.

Для Карла Густава Юнга, учителя Нойманна, уроборос символизировал собой некое единство противоположностей: с одной стороны, он является символом темноты и разрушения, но одновременно он же является символом плодородности и творческой потенции.

Эрих Нойманн, развивая идею Юнга, рассматривает уроборос как метафору ранней стадии развития личности, а также метафору недифференцированности на этой ранней стадии инстинктов жизни и смерти, любви и агрессии. Ранней уроборической стадией развития индивидуума, по Нойманну, является та стадия, на которой человеческая индивидуальность, она же — Эго, входит в конфронтацию с неким архетипом мировых родителей.

Нойманн, процитировав строки из «Западно-восточного дивана», обращается к этой самой уроборической стадии. Он утверждает, что «мифологические стадии эволюции сознания начинаются с того, что Эго полностью принадлежит бессознательному, и ведут к такому состоянию, когда Эго не только осознает свое собственное положение и героически его отстаивает, но также обретает способность расширять и соотносить свои познания посредством перемен, свершившихся в результате его собственной деятельности».

Нойманн подчеркивает, что это происходит не сразу. И что на первой стадии (которую он называет первым циклом мифа — мифом сотворения)«мифологическая проекция психического материала проявляется в космогонической форме. <...> Эго и человек находятся <...> в стадии возникновения, и их рождение, страдание и высвобождение составляют фазы мифа сотворения».

Итак, вначале, как утверждает Нойманн, всё не расчленено: «В начале существует совершенство, целостность. Это первоначальное совершенство может быть «обозначено» или описано лишь символически; его сущность не поддается никакому другому описанию кроме мифического, потому что то, что описывает — Эго, и то, что описывается — начало, предшествующее любому Эго, оказываются несоизмеримыми величинами, как только Эго пытается охватить свой предмет концептуально, как сущность сознательного».

Затем наступает то, что Нойманн называет стадией разделения Прародителей Мира. На этой стадии, как утверждает Нойманн, «зародыш сознания личности наконец-то утверждает себя. Всё еще оставаясь в рамках мифа сотворения, он вступает во второй цикл, а именно, в миф героя, в котором Эго, сознание и человеческий мир начинают осознавать самих себя и свое достоинство».

Подробно рассматривая символику уробороса у разных народов мира, обсуждая связь этой символики как с самыми начальными стадиями развития человечества, так и с самыми начальными стадиями формирования человеческого индивидуума, утверждая единство двух этих начальных стадий, Нойманн далее переходит к интересующей его следующей стадии — стадии разделения Прародителей Мира.

Нойманн пишет: «Когда Эго начинает избавляться от отождествления с уроборосом, и прерывается его связь с лоном, оно занимает по отношению к миру новую позицию. Взгляд индивида на мир меняется с каждой стадией его развития, а трансформация архетипов и символов, богов и мифов является одновременно и выражением, и инструментом этой перемены. <...> В результате мир становится двойственным. Бессознательная жизнь природы, которая является также и жизнью уробороса, сочетает в высшей степени бессмысленное разрушение с величайшей осознанностью инстинктивного созидания. <...> Мир, воспринимаемый пробуждающимся Эго человечества — это мир матриархата, описанный И. Я. Бахофеном, с его богинями материнства и судьбы. Злая, пожирающая мать и добрая мать, щедро дарящая свою любовь, — две стороны великой уроборической Матери Богини, властвующей на этой психической стадии».

Заметим, что Нойманн рассматривает и процессы оформления индивидуума, и процессы оформления человечества как такового. Он считает, что индивидуум повторяет в своем развитии те процессы, которые протекали при формировании человечества. Я не призываю читателей разделять идеи Нойманна. Лично для меня, повторюсь еще раз, и Нойманн, и его учитель Юнг слишком сильно противопоставляют свою эзотерическую психоаналитику той экзотерической психоаналитике, к которой они пытаются свести собственные представления, дабы, прошу прощения, дурачить голову и своим пациентам, и человечеству в целом. Но обнаружить эту игру — не значит свести к нулю важность определенных построений. А главное — компетенцию тех, кто эти построения осуществляет. Отдавая должное культурологической и религиоведческой компетенции Нойманна, предлагаю читателю двигаться в потоке рассуждений данного автора, отделяя в этих рассуждениях то, что относится к компетентности, от того, что относится к двусмысленной эзотерико-психоаналитической заданности.

Нойманн утверждает, что по мере развития индивидуума и человечества нарастает двойственность уроборической Матери Богини. И что «эта растущая двойственность порождает такую же двойственную позицию Эго по отношению к архетипу, во власти которого оно всё еще находится.

Подавляющая сила бессознательного, то есть пожирающий, разрушающий аспект, в котором оно также может проявиться, предъявляется в образе злой матери или покрытой пятнами крови богини смерти, чумы, голода, потопа, силы инстинкта или наслаждения, влекущего к разрушению. Но в образе доброй матери она изображает изобилие и достаток, дарительницу жизни и счастья, плодородную землю, рог изобилия плодотворного лона. Она выражает инстинктивное знание человечества о глубине и красоте мира, великодушии и милосердии Матери-Природы, которая изо дня в день выполняет обещание искупления и воскрешения, новой жизни и нового рождения».

Внимательно исследуя именно матриархат Бахофена, который «соответствует той стадии, когда Эго-сознание не развито и всё еще растворено в природе и мире», Нойманн приводит высказывание самого Бахофена: «Как раз не земля имитирует женщину, а женщина подражает земле. Древние считали, что брак имеет сущность земли; вся терминология матримониального права заимствована из сельского хозяйства», и обращает наше внимание на то, что Бахофен, делая такое утверждение, ориентируется на высказывание Платона о том, что «не земля подражает женщине в том, что она беременеет и рожает, но женщина — земле».

Далее Нойманн пишет: «На этой стадии развития правит образ Матери Богини с Божественным Младенцем. Она подчеркивает нуждающуюся и беспомощную сущность ребенка и защитную сторону матери. В образе козы мать вскармливает Критского мальчика Зевса и защищает его от пожирающего отца. Исида возвращает мальчика Гора к жизни, когда его кусает скорпион, и Мария защищает Иисуса, убегая от Ирода, точно так же, как Лето прячет своих божественно зачатых детей от гнева враждебной Богини. Младенец — это бог-спутник Великой Матери. Как ребенок и Кабир, зависимое от нее существо, он располагается рядом с ней и чуть ниже. Даже для молодого бога Великая Мать является судьбой. Тогда насколько же это истинно для младенца, сама сущность которого заключается в том, чтобы быть придатком ее тела».

Нойманн медленно движется к раскрытию интересующего нас образа Лилит, а значит — и ко всему, что связано с двойственностью тех представлений о вечной женственности, которые транслировал Гёте. Если мы хотим всерьез разобраться в этой двойственности, необходимо следовать за мыслью автора если не с такой же медлительностью, то хотя бы без излишней торопливости. Результат оправдает эту неторопливость.

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-74

 

 

 


09.06.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №181

 

Есть конспирологи, утверждающие, что все великие творцы входили в те или иные масонские ложи и творили под их диктовку. Эта бредовая точка зрения не отражает ничего, кроме закомплексованного безумия ее авторов

 Метафизическая война

Сергей Кургинян, 09 июня 2016 г.

опубликовано в №181 от 09 июня 2016 г.

 

 Эрих Нойманн (1905–1960) — один из самых одаренных учеников Карла Юнга. Как и все ближайшие и наиболее одаренные ученики этого человека, Нойманн учился и начинал свою исследовательскую деятельность в Берлинском университете. Позже он переехал в Тель-Авив и стал практиковать там аналитическую юнгианскую психологию. Он был практикующим психоаналитиком с 1934 года вплоть до своей смерти. Нойманн был избран президентом израильской Ассоциации аналитической психологии. Живя в Израиле, он выезжал для чтения лекций во многие западные страны. Особо трепетно он относился к своим поездкам в Цюрих, этот «город Юнга», своего рода Мекку классического юнгианства.

В Цюрихе функционировал штаб юнгианского глобального сообщества. Этот штаб назывался Институтом К. Г. Юнга. В нем Нойманн регулярно читал лекции — честь, которой были удостоены далеко не все последователи и почитатели Юнга.

Эрих Нойманн занимался не только аналитической психологией, но и филологией, культурологией, религиоведением. Школа Юнга предполагала именно подобную широту занятий. Еще раз подчеркну, что я отношусь к Юнгу, мягко говоря, с очень большой настороженностью. И при этом отдаю должное компетенции и таланту самого Юнга. А также его ближайших учеников.

Занимаясь развитием всего учения Юнга, Нойманн особо тщательно занимался всем, что касается феминности (то бишь женственности) в ее религиозно-мифологическом и психоаналитическом аспекте.

Понятие «женственность» не может не интересовать нас, коль скоро мы так подробно обсуждаем нацистский матриархат в его оккультно-виртовском, да и иных вариантах. А также вечную женственность в ее различных модификациях. Понятие «женственность» в его различных модификациях включает в себя не только биологические, но и иные элементы — культурные, социальные, религиозно-мистические. Противоположностью женственности (иначе — феминности) является мужественность (иначе — маскулинность). Детальное критическое рассмотрение всех учений, согласно которым женщина всегда женственна в том смысле, который задается наукообразным словом «феминность», уже в 30-е годы ХХ века дало весьма впечатляющие результаты.

Американский антрополог Маргарет Мид (1901–1978) опубликовала в 1936 году свое исследование «Пол и темперамент в трех примитивных обществах». Перед этим Мид долго работала как полевой исследователь в Полинезии, на тихоокеанском острове Самоа. В частности, Мид показала на практических примерах, добытых ею в ходе проведенных полевых исследований, что в одном полинезийском племени (мундугуморы) и мужчины, и женщины одинаково предъявляли в качестве нормативного так называемый «маскулинный» (то есть мужественный) тип поведения. А в другом племени (чамбули) женщины вели себя маскулиннее мужчин. Они занимались физическим трудом, защищали племя и обеспечивали его выживание. А мужчины в основном прихорашивались и украшали себя. Маргарет Мид серьезно критиковали за некие преувеличения, которыми якобы грешили ее научные изыскания, но основные результаты Мид, в том числе те, на которые я ссылаюсь, никто сомнению не подвергал.

Впрочем, нас в данном случае больше интересует не психофизиология женственности и мужественности, которая сейчас особо бурно обсуждается в связи с так называемой сменой гендерных ролей, а религиозно-культурная, мифологическая, мистико-оккультная сторона того же вопроса.

В юнгианской психологии мужское и женское начала именуются анимусом и анимой. Эти термины введены Юнгом для обозначения так называемых архетипических образов, связанных с женским и мужским началом. Юнг, в отличие от Фрейда, считал, что помимо индивидуального бессознательного, есть еще и бессознательное коллективное. И что именно оно, наследуясь (каким именно образом, Юнг не объяснял), дает о себе знать в сновидениях и иных пограничных состояниях. Что именно это коллективное бессознательное является почвой, из которой произрастают мифы и сказки. Сами по себе архетипы, как полагал Юнг, не могут быть явлены индивидууму напрямую. Но они дают о себе знать, вторгаясь в человеческую психику в момент, когда она находится в более или менее нестабильном состоянии.

Я не имею возможности в данном исследовании подробно разбирать систему представлений, лежащую в основе учения самого Карла Юнга и различные варианты развития этой системы в трудах его последователей. Я потратил достаточно много времени на изучение этого вопроса и не жалею о затраченных усилиях. Но итогом для меня является твердая уверенность в том, что и Юнг, и большинство его последователей, что называется, «запутывают следы». Что они создали две аналитические психологии — экзотерическую (для непосвященных) и эзотерическую (для посвященных). При этом эзотерическая юнгианская психология представляет собой, конечно же, полноценное оккультно-мистическое учение со всеми элементами, которые полагается иметь в подобных учениях. А экзотерическая юнгианская психология имитирует определенную научность, объективность, дистанцируется от всяческой религиозности и т. п.

Доказывать подобное можно только в специальных подробных исследованиях. Для их проведения нужны архивные изыскания. Между тем, архивы Юнга, как и само его учение, что называется, многоэтажны. Что такое закрытый архив Юнга — не знают и не знали даже достаточно близкие его соратники. Разумеется, можно обойтись и без архивов, сопоставляя противоречивые тезисы Юнга и выявляя содержание противоречия. Именно такая работа и породила во мне твердую уверенность в наличии эзотерической и экзотерической юнгианской аналитической психологии. Но поскольку само учение Юнга, даже в его экзотерическом варианте, относится к разряду сознательно затемненных интеллектуальных систем, а противоречия внутри учения особенно затемнены и невнятны, то кинуться во все тяжкие, излагая эти противоречия читателю, который в лучшем случае что-нибудь знает о Юнге понаслышке, было бы опрометчиво. И слишком далеко увело бы нас от основной темы.

Поэтому я ограничусь сделанной выше оговоркой о том, что Эрих Нойманн — это один из выдающихся представителей школы Карла Юнга со всеми вытекающими отсюда последствиями. Еще раз отдам должное компетенции Юнга и его учеников в вопросах сравнительного религиоведения — и приведу данные Нойманна, касающиеся именно этого религиоведения, а не его психоаналитических порождений.

В книге «Происхождение и развитие сознания» Нойманн рассматривает интересующую нас проблему религиозных культов, оформляющих разные системы «великой женственности». Нойманн начинает обсуждение этой проблемы с цитирования — кого бы вы думали? — разумеется, Гёте. Ну как могут юнгианцы не сослаться на данный величайший авторитет, если сам Юнг считал себя и прямым потомком, и реинкарнацией Гёте? Справка для тех читателей, которых обсуждаемая проблематика никогда не интересовала сама по себе: реинкарнация (reincarnatio, в прямом переводе «повторное воплощение») — это переселение душ, перевоплощение, именуемое также метемпсихозом. В ряде религиозно-философских доктрин, как западных, так и восточных, утверждается, что бессмертная сущность живого существа способна переходить из одного тела в другое. Эту бессмертную сущность кто-то называет духом, кто-то душой. Но в любом случае предполагается, что данное высшее нечто не умирает вместе с человеческим телом и не оказывается раз и навсегда помещенным в те или иные отсеки потустороннего мира (ад, рай, чистилище). Нет, говорят сторонники реинкарнации, эта высшая часть переселяется в другое тело для того, чтобы довести свою трансформацию до искомых кондиций. Более развернуто я это обсуждать не буду. Скажу лишь, что вся новизна классического христианства как раз и состояла в том, что никакой реинкарнации не происходит, что душа не просто оказывается в том или ином отсеке потустороннего мира (это у древних греков было так, и много у кого еще). Нет, она в итоге одевается в свое спасенное от тления тело и в этом «одетом» виде обретает вечную жизнь. Многие выдающиеся христианские авторитеты утверждали, что без такого «нереинкарнационного» одевания суть христианства оказывается выхолощена. Но были и противоположные мнения, более или менее мягко осуждаемые официальной христианской церковью — как католической, так и православной. Но не вытесняемые до конца из совокупности христианских представлений об инобытии.

Что же касается Дальнего Востока (буддийского прежде всего, но и не только), то там реинкарнация, являющаяся для христианского (а также иудейского, магометанского) Запада всё же экзотикой, — является нормой.

Утверждать, что ты являешься потомком Гёте — это одно. Утверждать, что ты являешься реинкарнацией Гёте — это совсем другое. Для этого нужно прежде всего заявить, что ты совсем не светский человек. А Юнг очень остерегался прямых подобных утверждений. А еще надо заявить, что ты не просто религиозен, но еще и ориентирован на реинкарнационный тип религиозности, а это уже опасно не только для авторитета ученого, который не должен вводить в свои научные исследования собственную религиозность, но и для человека, ценящего диалог с классическим христианским миром. Короче, отношение Юнга к Гёте — это эзотерическая часть юнгианства, не являющаяся тайной за семью печатями, но и не принадлежащая к числу расхожих тем, обсуждаемых теми, кто исследует учение Юнга, личность Юнга и т. д. и т. п.

Сделав эту развернутую заметку на полях, я возвращаюсь к цитате из Гёте, которой начинается первая часть книги «Происхождение и развитие сознания», написанной выдающимся юнгианцем Эрихом Нойманном. Нойманн цитирует не «Фауста», а «Западно-восточный диван».

Необходимо сказать несколько слов об этом произведении. Гёте с молодости интересовался Востоком. Но этот его интерес приобрел новое качество после того, как барон Йозеф фон Хаммер-Пургшталь (1774–1856), австрийский историк, востоковед и дипломат, перевел поэтический сборник «Диван», автором которого являлся один из величайших лириков мировой литературы, выдающийся персидский поэт и суфийский шейх (последнее — для нас весьма существенно) Шамсуддин Мухаммад Хафиз Ширази (ок. 1325–1389/1390).

Йозеф фон Хаммер-Пургшталь перевел и издал «Диван» Хафиза в 1812–1813 гг. Гёте восхитился и личностью, и творчеством Хафиза. В этот период Гёте был страстно влюблен в австрийскую актрису и танцовщицу Марианну фон Виллемер (1784–1860), третью жену франкфуртского банкира и друга Гёте Иоганна Якова фон Виллемера. Эта влюбленность послужила дополнительным стимулом к тому, чтобы написать «Западно-восточный диван», выведя в качестве одного из его персонажей Зулейку и посвятив ей одну из частей своей сочинения, названную «Книга о Зулейке».

Считается, что Марианна фон Виллемер была еще и соавтором Гёте. И что в «Диван» вошли некоторые стихи, написанные этой выдающейся женщиной. Но конечно же, основным стимулом для Гёте было восхищение творчеством персидского средневекового суфия Хафиза, на свой восточный и утонченно-суфийский манер трактующего всё ту же тему вечной женственности, которая пронизывает всё творчество Гёте.

Есть конспирологи, утверждающие, что все великие творцы входили в те или иные масонские ложи и творили под их диктовку. Эта бредовая точка зрения не отражает ничего, кроме закомплексованного безумия ее авторов. Но по поводу Гёте существуют некоторые достаточно достоверные сведения, которые, разумеется, ничего не поясняют в творчестве этого великого человека, но могут быть полезными, коль скоро речь идет не о творчестве, а о его эзотерической компоненте, не о Гёте как таковом, а о гётеанстве в целом.

Итак, существует некий документ, который мало обсуждается исследователями творчества Гёте. Но который этими исследователями и не осужден в качестве стопроцентной фальшивки. Графологи утверждают, что он написан Гёте. Но возможно, что имеет место подделка почерка Гёте. В любом случае, этот документ должен быть приведен, коль скоро мы пустились-таки в подобные тяжкие. Вот текст этого документа:

«Я, нижеподписавшийся, обязуюсь своей честью и добрым именем, отказываясь от всяких тайных оговорок, не открывать тайну никому, даже самым близким друзьям и родным, никоим образом и ни в коей мере, ни словом, ни знаком, ни взглядом, ни жестом, независимо от того, буду я принят или нет, доверенных мне господином надворным и легационным советником Боде вопросов, касающихся моего приема в тайное общество.

Тем более, что меня заверили в том, что в этом обществе не будет предприниматься никаких действий, имеющих негативные последствия для государства, религии и добрых нравов. Обязуюсь также немедленно возвратить полученные мною в этой связи официальные бумаги и письма, сделав предварительно необходимые, только мне понятные выдержки. И если в будущем я получу на хранение официальные бумаги ордена, я должен их особо тщательно запереть, приложив адрес сведущего и порядочного члена ордена с тем, чтобы в случае моей непредвиденной смерти они никоим образом и никакими путями не попали в чужие руки.

Все это я обещаю без каких-либо тайных условий и заявляю, что я, являясь честным человеком и желая таким оставаться, не имею никаких обязательств по отношению к другому обществу и не сообщу никому другому тайн, которые мне доверены под секретом.

Веймар, 11 февраля 1783 г.

Гёте.»

Повторяю, никто этот рукописный документ не обсуждает всерьез. Но прочтя его, люди, знакомые с рассматриваемым предметом, не могут не признать, что если он и является подделкой, то это подделка (в отличие от многих других) сделана достаточно качественно. Так что, как говорят в таких случаях, «пятьдесят на пятьдесят». Может быть, подделка, а может быть, и нет.

И если бы мы не имели никаких других достойных свидетельств в пользу того, что речь не идет о подделке, то корректно было бы признать данный документ подделкой. Слишком уж не хочется хотя бы косвенно принимать участие в пошлом конспирологическом безумии.

Но есть и другие свидетельства, позволяющие более серьезно относиться к приведенному выше документу.

Прежде всего, есть неплохая книга Микеле Морамарко «Масонство в прошлом и настоящем». Микеле Морамарко (1953 г. р.) — это итальянец из Милана, действительно являющийся исследователем масонства, а не считающий себя таковым. Ведь помимо конспирологии, существует такая дисциплина, как «масонология». Я уже неоднократно в разных своих исследованиях обсуждал разницу между конспирологией, занятой поиском следов масонского заговора, и исторической масонологией, собирающей фактический материал по деятельности реальных масонских лож (ведь были же они, правда?) и занимающейся осмыслением этого материала.

Масонологи, в отличие от конспирологов, всегда имеют дело с конкретными документами. Они могут быть допущены в те или иные отсеки тех или иных масонских архивов. Ибо живем мы не в XVIII веке, кое-какие архивы уже для каких-то исследователей в какой-то степени могут быть открыты. Масонологи занимаются сбором того материала, с которым им позволяют ознакомиться, и осмысливают этот материал. Разным масонологам позволяют ознакомиться с материалами разной степени секретности. Тут что работа в историческом архиве, что работа в частном масонском архиве — особой разницы нет.

Соответственно, любое масонологическое знание по определению страдает неполнотой и условностью, но оно всё же является каким-то знанием. А конспирологические бредни о великих тайнах не стоят ломаного гроша. Ну так вот, Микеле Морамарко — это действительно ученый-масоновед. И одновременно открытый член итальянского масонства.

В 1983 году Морамарко был координатором научной международной конференции, проведенной в связи с 250-летием масонства в Италии. На конференции присутствовали все ученые-масоноведы, она отличалась корректностью, строгостью и достаточной глубиной осмысления определенной традиции. Обращаю внимание читателя на то, что, несмотря на присутствие на данной конференции очень известных ученых-масоноведов (таких, как директор миланского Центра истории масонства Альдо А. Мола), всё это достаточно привередливое сообщество реальных масоноведов признало Морамарко достойным роли координатора конференции.

В 1986 году масонская ложа «Великий Восток Италии» наградила Морамарко орденом Джордано Бруно. Этот орден присуждается тем, кто отличился в изучении и распространении масонских идеалов.

Именно Морамарко возглавил группу по написанию первого публичного масонского коммюнике, посвященного расследованию, которое «Великий Восток Италии» самостоятельно провел, дабы разобраться с деятельностью лжемасонской ложи П-2.

Морамарко публиковал в своих книгах редкие, неопубликованные ранее документы масонских организаций, итальянских прежде всего. Он официально обладает 33-ей степенью Древнего и принятого шотландского устава и 7-й степенью в Итальянском философском уставе.

Шотландский устав — это отдельная история, требующая подробного изложения. Если ограничиться очень краткими сведениями, то речь идет об уставе организации, в которую входили в том числе и представители королевского дома Стюартов. Стюарты — это шотландская династия, знакомая по злосчастной Марии Стюарт и правившая в Великобритании как в преддверии Английской буржуазной революции, так и после недолгой реставрации, порожденной поддержкой, которую оказал одному из Стюартов, Карлу II, революционный диктатор Оливер Кромвель. Потом шотландский род Стюартов был выброшен из страны в связи с воцарением другого рода, так называемой Ганноверской династии, которую сторонники Стюартов именуют «проклятыми немцами, оккупировавшими страну». Эти самые «немцы» создали свою масонскую структуру, Великую национальную ложу. Она была попроще и основывалась на лояльности к ганноверцам. А шотландская ложа была и сложнее, и очень сильно обусловлена влиянием врагов ганноверцев.

Кстати, имели место даже заигрывания Джорджа Вашингтона с династией Стюартов, ибо какое-то время данный американский революционер колебался: надо ли создавать в Америке республику или монархию, но враждебную Великобритании.

Сами Стюарты — это род, гордящийся своей древностью и возводящий эту древность к эпохам, которые мы, следом за Томасом Манном, называем «находящимися в самом начале почти бездонного колодца времен».

Шотландская ложа, в отличие от обыкновенных лож, имеет огромное количество градусов. Она невероятно конспирологична, мистична и так далее. В основном теперь следует говорить о тех или иных новоделах, потому что по отношению к претензиям данной ложи даже XVIII век — это новодел. Но в целом шотландская ложа котируется достаточно высоко в масонских кругах. И официальное присвоение масоноведу М. Морамарко 33-го градуса в этой ложе — знак признания исследователя сообществом людей, скажем так, достаточно требовательных.

Итальянский философский устав — это один из редких масонских уставов, основанный в Италии в 1909 году. Он претендует на то, чтобы наследовать пифагорейские и неопифагорейские традиции. Истоками своими он считает эпоху древнеримского царя Нума Помпилия, правившего с 715 по 672 гг. до н. э. Создатели устава ссылаются также на свою причастность наследию древней культуры Виллановы, древнейшей из культур Железного века, обнаруженной археологами на территории Северной и Центральной Италии и относящейся примерно к самому началу I тыс. до н. э. А также на свою причастность к чуть менее древним культурам этрусков и самнитов. Я не хочу сказать, что господин Морамарко — полностью академичен и в масонском смысле этого слова «является безупречным классическим традиционалистом». Но он один из самых авторитетных масоноведов в мире.

Я уже называл его наиболее известную и авторитетную работу «Масонство в прошлом и настоящем», изданную в Италии в 1977 году и в Советском Союзе в 1990 году. Не надо принимать на веру все сведения Морамарко. Но к ним можно относиться в сто раз более серьезно, чем к сведениям, получаемым из различного рода конспирологической болтовни.

Сообщив читателю, что гётевские «представления о Боге» основаны на концепции «мировой души» (то есть на обсуждаемой нами вечной женственности), Морамарко далее пишет: «23 июня 1780 года (иногда другими учеными называются 1782 или 1783 г., расписка Гёте датирована именно 1783 г., но даже в самом четком масоноведении сведения всегда расходятся подобным образом — С. К.) Гёте обрел «масонский свет» в веймарской ложе «Амалия». Известно его письмо, написанное на следующий день возлюбленной, в котором он сообщает ей о подарке — паре белых перчаток, полученных во время обряда инициации. Гёте был горячим сторонником масонства, сочиняя для своей ложи гимны и речи. Обладая высочайшими степенями посвящения в системы строгого масонства, он, тем не менее, содействовал «реформе Шредера», направленной на восстановление примата первых трех универсальных степеней ордена. В 1813 году у гроба покойного брата Виланда поэт произнес в масонском храме знаменитую речь «В память брата Виланда».

Этот текст требует определенных пояснений.

Христоф Мартин Виланд (1733–1813) — это очень крупный немецкий поэт и идеолог. А также общественный деятель своего времени. Он издавал первый в Германии журнал, посвященный литературе и искусству. Журнал назывался «Германский Меркурий». Виланд был в дружеских отношениях с Гёте. Он автор многочисленных произведений, посвященных проблеме совершенного человека и совершенного общественного устройства, в том числе и произведений иносказательных. Таких, как сказочная эпопея в стихах «Оберон».

Знаменитая речь Гёте «В память брата Виланда», о которой говорит Морамарко, действительно существует. Нам не удалось найти ее по-русски, но вот ее немецкие реквизиты: «Goete J. W. Zu bruderlichem Andenken Wieland (1813). — Werke, Bd.36. Weimar, 1893, S.313–346».

Есть и другие вполне респектабельные сведения по поводу участия Гёте в тех или иных масонских структурах. Перед тем, как сообщить эти сведения, оговорю еще раз, что лично для меня в этих сведениях нет ничего компрометирующего Гёте, что этот великий творец мог находиться в любых структурах и при этом ломать своим творчеством все структурные рамки, что демонизация всех этих структур мне глубоко чужда. И что сведения об участии в них того или иного лица всегда условны и проблематичны. Ну а теперь об этих сведениях — со всеми сделанными оговорками.

(Продолжение следует.)

 

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-73

  


01.06.2016 Судьба гуманизма в XXI столетии №180

 

Мы видим, как некая линия идет из древнейших времен и тянется в современность, имея очень важные промежуточные временные вехи, связанные с очень важными именами 

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 01 июня 2016 г.

опубликовано в №180 от 01 июня 2016 г.

Одной Лилит все-таки недостаточно для того, чтобы вывести нас на магистральную тропу и одновременно хотя бы начать состыковку множества фрагментов — древнегреческих, древнеримских, североафриканских, арабских и иных — из которых состоит на данный момент осуществляемое исследование.

Да, Лилит выводит нас на очень многое — тут и Геката, и Танит, и Кали, и Нейт, и определенным образом трактуемая Афина. Но для того, чтобы некий образ, а точнее суперобраз, мог стать чревом, вынашивающим самых разных гадов, лишь одним из которых является оккультный нацизм, необходимо найти недостающее звено. И это звено находится достаточно быстро. Таким звеном является одна из самых темных и привлекающих внимание оккультистов разного рода женских фигур — царица Савская.

В Ветхом Завете об этой царице говорится следующее:

«Царица Савская, услышав о славе Соломона во имя Господа, пришла испытать его загадками.

И пришла она в Иерусалим с весьма большим богатством: верблюды навьючены были благовониями, великим множеством золота и драгоценными камнями, и пришла к Соломону, и беседовала с ним обо всем, что было у ней на сердце.

И объяснил ей Соломон все слова ее, и не было ничего незнакомого царю, чего он не изъяснял ей.

И увидела царица Савская всю мудрость Соломона и дом, который он построил. И пищу за столом его, и жилище рабов его, и стройность слуг его, и одежду их, и виночерпиев его, и всесожжения его, которые он приносил в храме Господнем. И не могла она более удержаться.

И сказала царю: верно то, что я слышала в земле своей о делах твоих и мудрости твоей.

Но я не верила словам, доколе не пришла и не увидели глаза мои: и вот, мне и в половину не сказано. Мудрости и богатства у тебя больше, нежели как я слышала.

Блаженны люди твои и блаженны сии слуги твои, которые всегда предстоят перед тобой и слышат мудрость твою!

Да будет благословен Господь, Бог твой, который благоволил посадить тебя на престол Израилев! Господь, по вечной любви Своей к Израилю, поставил тебя царем — творить суд и правду.

И подарила она царю сто двадцать талантов золота и великое множество благовоний и драгоценные камни; никогда еще не приходило такое множество благовоний, какое подарила царица Савская царю Соломону.

И корабль Хирамов, который привозил золото из Офира, привез из Офира великое множество красного дерева и драгоценных камней.

И сделал царь из сего красного дерева перила для храма Господня и для дома царского, и гусли и псалтири для певцов. Никогда не приходило столько красного дерева, и не видано было до сего дня.

И царь Соломон дал царице всё, что она желала и чего просила, сверх того, что подарил ей царь Соломон своими руками. И отправилась она обратно в свою землю, она и все слуги ее».

Царица Савская фигурирует не только в Ветхом Завете. О ней подробно повествуют и исламские, и христианские источники. Например, в таком авторитетном христианском источнике, как Евангелие от Матфея, говорится: «Царица Южная восстанет на суд с родом сим и осудит его, ибо она приходила от пределов земли послушать мудрости Соломоновой...»

Под царицей Южной очевидным образом имеется в виду всё та же царица Савская.

Специалисты, проводившие многочисленные исследования, сходятся на том, что царица Савская была властительницей древней Сабы, находящейся в юго-западной части Аравийского полуострова, примерно на территории современного Северного Йемена.

Кое-кто, правда, возражает, обращая внимание на то, что Савское или Савейское царство как таковое датируется VIII веком до нашей эры, а, значит, царица Савская не могла, будучи Савейской царицей, встречаться с Соломоном, который жил столетиями раньше.

Но другие специалисты не только ссылаются на малый объем исследований, проведенных на сегодня в такой опасной территории, как Северный Йемен. Мол, при таком масштабе исследований настаивать на том, что Савейское царство сформировалось только в VIII веке до нашей эры, вряд ли стоит.

Ссылаются также на авторитет Библии. Например, на Книгу Иова, в которой говорится: «И вот приходит вестник к Иову, и говорит: Волы орали, и ослицы паслись подле них, как напали Савеяне, и взяли их, а отроков поразили острием меча».

Специалисты настаивают на том, что Книга Иова (часть Ветхого Завета) относится к периоду, более раннему, чем Пятикнижие Моисеево. Или, по крайней мере, к периоду, когда это Пятикнижие еще не получило широкого распространения. Молчание о законах Моисеевых, описание достаточно архаичных обычаев, говорит о том, что Иов жил в домоисеевскую эпоху. Это говорит о том, что упомянутые Иовом савеи существовали до Эпохи Первого Храма, построенного царем Соломоном в X веке до нашей эры. А раз савеи существовали и активно себя вели в досоломоновскую эпоху, то у них могли быть и цари и царицы. В том числе и царица Савская.

О разного рода древних арабских царицах говорится в ассирийских и иных источниках. Даже если эти источники «моложе» Книги Иова, они достаточно древние для того, чтобы доказать широкое распространение в древнем доисламском арабском мире власти цариц, а не царей. Тут вам и Зазиби — царица арабов из анналов ассирийского царя Тиглатпаласара III, и царица Телькхун из анналов ассирийского царя Синаххериба, и савиянка Итамар из клинописного текста времен Саргона II. Словом, в древнейшую эпоху арабские государыни не были чем-то немыслимым, а напротив, встречались достаточно часто.

Поздние и очень авторитетные иудейские толкователи Книги Иова настаивали на том, что на семью Иова напала царица Лилит из Смарагда. При этом они отождествляли эту царицу Лилит из Смарагда с царицей Савской.

В эфиопских преданиях говорится о том, что царица Савская получила в подарок от Соломона город Газу, этот конечный пункт большого ладанного пути, который вел из юго-западной Аравии через Мариб в Мекку и Медину и дальше через Петру, будущую столицу Набатейского царства, в Южную Палестину.

Есть весьма ценимая специалистами древняя арабская легенда, датируемая IX веком нашей эры, в которой говорится, что царица Савская была похоронена не в своей столице Мариб, а в отдаленном городе Тадмур, который в античную эпоху называли Пальмирой. По свидетельству Ветхого Завета, этот город был построен в пустыне Соломоном. Впрочем, специалисты настаивают на том, что и до Соломона был некий перевалочный пункт для купцов, на месте которого возник город. И что купцы далее двигались по шелковому пути в Персию, Индию и Китай.

Есть много споров по поводу того, какова была вера царицы Савской. Но на сегодняшний день в спорах побеждают те, кто считают, что савеи, управляемые царицей Савской, были лунопоклонниками. И что это вполне отвечает другим прецедентам, согласно которым кочевые племена, избегающие жаркого солнца и перемещающиеся ночью, поклоняются именно Луне. В отличие, кстати, от оседлых народов, относящихся к древним земледельческим культурам.

Как бы то ни было, одним из самых крупных древних храмов, построенных в юго-западной Аравии, где, как считают специалисты, располагалось государство царицы Савской, был храм богини Алмаки, находящийся в Марибе. Алмаки — это богиня Луны. Она же стала потом вторым именем царицы Савской. Сейчас этот храм Алмаки именуют «Махрам Билкис», то есть храм Билкис. Билкис — это исламское имя царицы Савской.

Исламские ученые с давних пор утверждали, что этот храм был построен во времена Соломона для царицы Савской. Долгое время этому не верили археологи, утверждавшие, что постройки, которые они раскопали, относятся к VII–VIII веку до нашей эры. При этом оговаривалось, что фундамент, возможно, и более древний. Но в середине XX века американцы с огромным трудом всё же раскопали до конца данный храм, обнаружили руины огромного храма эллипсовидной формы со стенами высотой в 9 метров и шириной в 4 метра. Храм, конечно, был древнее, чем это считали те, кто относил его к VII–VIII веку до нашей эры. Он имел все черты вавилонского древнего архитектурного стиля. Речь шла, безусловно, о храме богини Алмаки. О наличии культа Алмаки в данном регионе говорят и другие памятники.

Конечно, в регионе существовали и земледельческие женские божества, своего рода богини Матери. Но арабские легенды никогда не связывают царицу Савскую с земледельческим культом. Они связывают ее только с древним культом кочевников.

Каким бы точно временем ни датировалась «цивилизация Сабы», ясно, что она является одной из древнейших доисламских арабских цивилизаций, существовавших за тысячелетия до Ислама. Это несомненный исторический факт.

Кроме того, нас в той же мере, как и исторические факты, интересуют древнейшие легенды. Одна из таких легенд гласит, что дворец, который мы описали выше, был построен по приказанию царя Соломона добрым джинном для царицы Савской.

Известны несколько легенд. Вот, что говорится в одной из средневековых исламских хроник: «После женитьбы он(Соломон — С.К.) очень любил ее (царицу Савскую — С.К.) и приказал доброму джинну построить для нее в Йемене три замка, подобных которым по красоте и великолепию люди еще никогда не видели. После того как она вернулась в свое царство, он каждый месяц посещал ее и всегда оставался с нею три дня».

Факт гибели богатого и процветающего Сабейского царства зафиксирован в Коране («Но они уклонились, и послали Мы на них разлив плотины и заменили им их сады двумя садами, обладающими плодами горькими, тамариском и немногими лотосами.

Этим воздали им за то, что они не веровали! Разве Мы воздали кому-нибудь, кроме неверных?»).

Тема савеев и враждовавших с ними арабских доисламских соседей (катабанов на юге и жителей Хадрамаута на востоке Юго-Западной Аравии) возвращает нас к уже рассмотренной древнеарабской доисламской традиции, встроившейся впоследствии в Ислам (суфийский, по преимуществу).

Царица Савская, этот богатейший суперобраз, мощно внедрившийся в несколько религий и в оккультизм...

Как мне представляется, добавление этого слагаемого ко всему, что я перечислял выше в связи с Лилит, делает тему Лилит по-настоящему насыщенной и масштабной.

В еврейской талмудической традиции подробно описано, как именно Соломон встречает царицу Савскую в тронном зале, сделанном из стекла. И как она, испугавшись, что трон Соломона стоит в воде, приподнимает платье, обнажая волосатые ноги. В этой традиции царица Савская предстает как дьяволица с волосатыми ногами. И эта традиция безусловно отождествляет царицу Савскую с Лилит.

В арамейском переводе Книги Иова, которую мы уже обсуждали, говорится так: «Внезапно напала на них Лилит, царица Смарагда, утащила их прочь».

Толкователи этого текста веками ломали голову по поводу того, что Книга Иова подразумевает под Смарагдом. В основном они сходились на том, что «Смарагдской царицей» Лилит именуют потому, что она была царицей магии. Ибо веками и веками смарагд — он же изумруд — считался важнейшим камнем для тех, кто осуществлял магические ритуалы. Якобы этот камень выпал из короны Люцифера — падшего ангела. Этому камню приписывалась тайная сила. Есть такой Гермес Трисмегист (Гермес, трижды благославленный).

Это, во-первых, божество, соединяющее в себе черты древнеегипетского бога мудрости и письма Тота и древнегреческого бога Гермеса.

И это, во-вторых, (в рамках христианской традиции) автор теософского учения, именуемого герметизмом. Кстати, в исламской традиции этого автора теософского учения отождествляют с неким Идрисом. А кто такой Идрис?

Это исламский пророк, отождествляемый с библейским Енохом.

Тем самым, который ходил под богом, с дочерьми которого согрешили ангелы.

Тем самым, с которым пророк Мохаммед встретился на четвертом небе во время вознесения (мираджа).

И иудеи, и магометане, и христиане считают, что Идрис, он же — Енох, был вознесен на небо живым.

Многие исламские ученые настаивают на том, что Идрис — это пророк сабиев. Да-да, всё тех же сабиев, которых мы уже обсуждали в связи с царицей Савской.

В христианском мире было много споров о благости или неблагости Гермеса Трисмегиста. Одни христианские авторитеты, указывая на то, что этот Трисмегист древнее Пифагора и Платона, называли его важнейшим языческим провидцем, предсказавшим приход христианства. Другие, соглашаясь с такой оценкой, оговаривали, что пророчества Трисмегист получил от демонов, которым служил. В любом случае, этот Трисмегист стал главной фигурой для европейской магии и оккультизма. А одним из его важнейших произведений является «Изумрудная скрижаль». Тут тема изумрудности царицы Савской и изурмрудности Трисмегиста безусловно пересекаются. Ибо и в рамках магии Савской, и в рамках магии Трисмегиста изумруд является очень важным.

Есть некое завещание Соломона, написанное египетским христианином. Точной датировки этого произведения нет. Можно утверждать, что это произведение было написано где-то между I и IV веками нашей эры.

В этом завещании переработано много подлинных еврейских легенд. В нем царица Савская, с опорой на эти легенды, именуется колдуньей. Говорится также о том, что именно царица Савская подарила Соломону 30 сребреников, которые позже были выплачены Иуде в качестве вознаграждения за его предательство.

Очень важна эта самая царица Савская для алхимиков. На их зашифрованном языке говорится, что некий алхимический ингредиент «является той девственной, мудрой и богатой царицей Савской, одетой в белую вуаль, которая хотела предаться только Соломону».

Алхимики постоянно говорят, что Савской нужен супруг, что она — идеальное женское начало, которое должно сочетаться с идеальным мужским началом, оно же — Соломон.

В некоем средневековом трактате, именуемом «Восходящая утренняя заря» («Aurora consurgens») говорится: «Это сама Мудрость, царица Юга (regina Austri), которая должна была прийти с Востока, подобно восходящей утренней заре, чтобы услышать мудрость Соломона, понять и увидеть, и дана была в ее руки власть, честь, сила и владычество. И на голове своей она носит царскую корону из лучей двенадцати сверкающих звезд, как невеста (sponsa), которая нарядилась для своего жениха. На одеждах имела она надпись золотом на греческом, чужеземном и латинском языках: «Как царица, буду я править, и мое царство — это не конец для тех, кто находит меня и узнает с проницательностью, изобретательностью и упорством».

Трактат «Восходящая утренняя заря» ошибочно приписывали аж Фоме Аквинскому (выдающемуся религиозному философу, учителю церкви, родившемуся в 1225 г., умершему в 1274 г.).

Видимо, всё же этот трактат написан не Аквинатом, а какой-то гораздо более скромной фигурой, жившей тоже в XIII веке.

Но если мы перенесемся из XIII века в XVII век, то столкнемся с другой «Восходящей утренней зарей», автором которой является очень известный немецкий мистик Якоб Бёме (1575–1624). Бёме — самоучка, сапожник по профессии, завоевавший авторитет в определенных аристократических кругах своего времени. Им интересовались и российские царствующие особы (безусловно, Александр I, но и не только он). Какое-то время гонимый, Бёме оказался под покровительством саксонского курфюрста и был обласкан.

Бёме — визионер. У него были видения, суть которых он изложил в своих сочинениях. Одно из этих сочинений называлось «Аврора» — «Корень или мать философии, астрологии и теологии на верном основании».

Бёме считается и философом, и провидцем. Он теософ, то есть представитель оккультного движения, уходящего корнями в гностицизм и неоплатонизм. Его называют одним из родоначальников западной софиологии, то есть учения о премудрости божьей.

Софиология или софианство уходит корнями в гностические учения, зародившиеся в Александрии в I веке нашей эры. Это учение опирается на философскую концепцию Платона о Софии как творческом начале космоса, который без этого начала является мертвым хаосом.

Те, кто развивал учение на первоначальном этапе, ссылались на притчи Соломона в Ветхом Завете. Вот небольшая выдержка из Книги Притчей Соломоновых, знакомящая читателей с тем, о чем идет речь:

«Премудрость возглашает на улице, на площадях возвышает глас свой,

в главных местах собраний проповедует, при входах в городские ворота говорит речь свою:

«доколе, невежды, будете любить невежество? Доколе буйные будут услаждаться буйством? Доколе глупцы будут ненавидеть знание?

Обратитесь к моему обличению: вот, я изолью на вас дух мой, возвещу вам слова мои.

Я звала, и вы не послушались; простирала руку мою, и не было внимающего;

И вы отвергли все мои советы, и обличений моих не приняли.

За то и я посмеюсь вашей гибели; порадуюсь, когда придет на вас ужас;

когда придет на вас ужас, как буря, и беда, как вихрь, принесется на вас; когда постигнет вас скорбь и теснота.

Тогда будут звать меня, и я не услышу...»

В Новом Завете премудрость фигурирует в Евангелии от Иоанна и упоминается как Утешитель Дух Святой: «Утешитель же, Дух Святый, Которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и напомнит вам всё, что Я говорил вам».

В XIV — XVII веках эту идею премудрости начинают дорабатывать и перерабатывать. Одним из основных таких переработчиков и доработчиков является уже названный нами Якоб Бёме. Но у него есть предшественник — Генрих Сузо, мистик и поэт XIII века (1295–1366). А этот Сузо учился у другого мистика, очень крупного — Мейстера Экхарта (1260–1328), осужденного в Средние века и впоследствии причисленного к лику святых.

А еще в этой плеяде мистиков есть Эммануил Сведенборг, шведский естествоиспытатель и теософ (1688–1772).

Так что, как мы видим, некая линия идет из древнейших времен и тянется в современность, имея очень важные промежуточные временные вехи, связанные с очень важными именами.

Перед тем, как обсуждать эти вехи и имена, обсудим саму линию.

И для Экхарта, и для Сузо, и для Бёме, и для Сведенборга София, она же — Премудрость, выступает как личность, способная к активному действию, благому, конечно же. Эту личность кто-то называет «Вечной Девственностью», кто-то — «Девой Премудрости Божией». Я никоим образом не хочу демонизировать софиологию — ни средневековую, ни современную.

Я просто хочу сказать, что даже гениальные образцы этой софиологии, например, «Вечная женственность» в ее дантовском варианте, не так просты, как это кажется. Не хочу демонизировать одного из величайших классиков мировой литературы. Но есть же какие-то возможности обсуждать самых великих классиков, избегая и демонизаций, и примитивной апологетики. «Божественная комедия» Данте — это великое произведение. Но сказать «великое» — это не значит определить содержание величия. Гёте тоже, безусловно, величайший поэт. И мы занимаемся уже достаточно долго определением содержания этого величия. Мы же это величие не отрицаем. Что такое дантовское описание ада, в котором сказано, что ад создан высшей силой, полнотой всезнания и первою любовью? Особенно здесь важно последнее. Читатель согласен с таким определением ада? Я лично — нет. А что такое все эти структуры средневековья типа «адептов любви»? О какой любви идет речь? Всё выглядит очень мило, пока неонацисты — тот же Юлиус Эвола, которого мы обсуждали, — не докажут, что речь идет о тантрической любви. Причем, в самых ее древних вариантах, адресующих даже не к тантрическому буддизму, а к тантрической йоге и более древним дравидийским культам.

Надо сказать, что это всё не высасывается нацистами из пальца. Да, они ставят акценты там, где им нужно. Но отказать им в знании материала при этом нельзя. А что такое древнейшие виды тантры? Даже более древние, чем тантрическая йога? Это в чистом виде культ даже не Кали, которая, как мы помним, одна из религиозных ипостасей Лилит, а еще более жестоких и беспощадных женских богинь. Да и культ любви — тот еще. Никакого отношения к любви хоть плотской, хоть духовной в гуманистическом смысле слова не имеющий. Тут вам и пожирание детей, и дикая кровавая оргиастичность.

Почему нацистам нужна такая вечная женственность — понятно. Они на ней строят здание антигуманизма. Но почему их противники не замечают этого? И не предпринимают чрезвычайных усилий, чтобы противопоставить одну женственность другой, одни матриархальные культы другим и так далее?

Ведь это же можно сделать. А раз можно, значит и нужно. И тогда не надо будет демонизировать всю софиологию, все адресации к высшей женственности и пр.

Фашистам нужны матриархаты и вечные женственности, связанные с Лилит и ее производными. А коммунистам — тому же Лафаргу, который пишет о коммунистическом матриархате, и не ему одному — нужны матриархаты, связанные с совсем другой женственностью, как ты ее ни назови. Ведь есть же она. У христиан — высшая негностическая София. У иудеев — Шхина (а также Матронит и так далее). И во всех религиях это так.

И вот что хуже всего — как только вы начнете говорить о священной войне, основанной на двух враждебных полюсах (строки из песни «Вставай, страна огромная») и назовете одним полюсом Лилит и всё, что с ней связано, а другим — высшее негностическое софийное начало и его разнорелигиозные, названные мною выше производные, появится какой-нибудь неонацистский мудрец типа уже обсужденных нами Мирчи Элиаде и Юлиуса Эволы и скажет вам: «Нужна диалектика. То есть преодоление противоположностей. Не дурите с тем, что есть два враждебных полюса. Есть сложные переходы между всем на свете. Начнете переходить, и окажетесь в стане того, кого называете противником. А как же иначе? Необходимо ведь преодолеть противоречия! Ну так вы и преодолевайте! Не отрывайте одно от другого. Где высшее начало, там и его абсолютная противоположность. Софиологи хотят высшее начало, эту самую Софию как женский благой абсолют, сострадающий людям и заступающийся за них перед богом, в котором сочетаются Суд и Милость? Пусть они заодно приволокут и диаметрально противоположное начало, задаваемое Лилит. Одно без другого не существует».

Еще как существует! Один полюс этого противоречия строит один мир, а другой полюс — другой. Того же Бёме с его высшей женственностью не зря называли «тевтонским философом». И не зря нацисты брали его на вооружение.

А того же Александра Блока с его вечной женственностью не зря называли «коммунистическим философом». И не только по причине того, что он написал поэму «Двенадцать». И не зря Блок спорил с теми русскими философами-социологами (Мережковским, Гиппиус), которые очень быстро начали склоняться к линии Бёме, объявившего о том, что поврежденная человеческая природа не в состоянии внутренне возродиться. Ведь тут-то и проходит водораздел. Если она не в состоянии внутренне возродиться, что дальше?

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-72