2019 май-декабрь. Продолжение цикла работ
28.12.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №359
Forum.msk.ru занимается очень специфическими раскрутками в рамках своей игры на псевдолевом поле. И что эта игра поразительным образом совпадает с игрой «Новой газеты», радио «Свобода», других очевидных антисоветских прозападных органов...
22.12.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №358
Если наши леваки на самом деле являются ответвлением международного левачества, и если это международное левачество на самом деле руководимо поклонниками тьмы, хаоса, равноденственной бури, — то есть предмет для серьезного разговора в рамках обсуждения судьбы гуманизма
07.12.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №356
В аду нет места творчеству и любви. И ад при этом требует, чтобы человек сам сделал выбор, отказавшись от этого. В конце концов человек должен сам проклясть творчество и любовь. То есть сломаться. Ад — это территория сломленности
29.11.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №355
На Востоке наиболее опасно то, что имеет место заигрывание с пустотой, под которой иногда подразумевается некая драгоценная творческая потенция, из которой выныривают те или иные творческие результаты
26.11.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №354
Тьма существует и насылает обесовление именно как квинтэссенцию ничтожности, которая при этом таинственна. И в этом своем сопряжении ничтожества и таинственности разрушает, поедает живое, источает смрад, воет на площадях
29.10.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №350
Мы должны спросить себя, что для нас важнее — факты или наше мировоззрение?
Отказ от любого мировоззрения до крайности болезнен. В случае нашего мировоззрения всё обстоит еще намного хуже, потому что научное мировоззрение ставит во главу угла именно факт. А факт краха СССР и советского образа жизни несомненен
26.10.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №349
Что означает сказанное Марксом в «Тезисах о Фейербахе» по поводу скудоумия философов?
Означает оно только то, что философы сами не участвуют в политическом сражении за судьбы мира
11.10.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №348
Если кто-то может использовать экологическое и феминистское движение для фундаментального изменения всего мироустроительного западного проекта, то налицо связь между этим «кто-то» и этими движениями. И если внутри движений оказывается культ Темной матери, то это не может происходить само собой
05.07.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №335
Конспирология для меня в большинстве случаев является большей или меньшей данью так называемой постправде. Конспиролог не добросовестно заблуждается, он холодно и сознательно врет, запутывает следы, мистифицирует, извращает, спекулирует, надувает пузыри дешевых сенсаций
29.06.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №334
Ну и почему бы теме полумифических «тамплиеров Востока», полумифического «пресвитера Иоанна» и теме «восточной деятельности апостола Фомы» не сплестись воедино в очень склонном к этому древнем эзотерическо-религиозном сознании?
14.06.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №332
Не было бы этой легенды, хилиастические ожидания на Руси были бы менее сильными. А хилиастические ожидания на Руси очевидным образом повлияли на очень многое, включая характер русской революции 1917 года
09.06.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №331
Легенда о царе-пресвитере (то бишь царе-священнике) Иоанне, который царствует на востоке и влияет на умы восточных правителей, имела огромное значение для западной культуры, западной духовности, да и западной политики тоже
31.05.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №329
Та историческая реальность, вне знания которой мы обречены на полное непонимание интересующей нас тамплиерской истории, содержит не только конфликты и союзы между крестоносцами и исламом, но и третье слагаемое — монголов. Именно монголы существенно осложнили и трансформировали отношения между исламом и крестоносцами
28.12.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №359
Forum.msk.ru занимается очень специфическими раскрутками в рамках своей игры на псевдолевом поле. И что эта игра поразительным образом совпадает с игрой «Новой газеты», радио «Свобода», других очевидных антисоветских прозападных органов...
Сергей Кургинян, 28 декабря 2019 г.
опубликовано в №359 28 декабря 2019 г
А. М. Каневский. На привале. Иллюстрация к поэме А. Т. Твардовского «Василий Тёркин». 1944
Проявив осведомленность в вопросе о том, что такое Вальпургиева ночь, Романов переходит в своем «вальпургианстве» к тому, чем занимаются в эту самую ночь все адепты данного оккультного направления. Как знают все, читавшие гётевского «Фауста», поклонники «вальпургианства» занимаются в эту ночь определенной — конечно же, очень «атеистической» — ворожбой.
Я уже знакомил читателя с тем, кто именно, где именно и как именно занимается этой самой ворожбой в рамках «вальпургианства», прославляемого анархистом Романовым. Но в связи с обнаружившейся политической актуальностью данного сюжета, приведу более развернутое описание той пакости, которой так упивается анархист, которого весьма специфическое издание Forum.msk.ru отрекомендовывает в качестве «одного из легендарных людей, как будто шагнувших на землю с книжной полки с томиками серии «Пламенные революционеры».
Настойчиво рекомендую читателю заглянуть в мою книгу «Качели» и ознакомиться с тем изданием, которое проводит данное омерзительное сравнение, с международными, в том числе и украинскими связями этого издания. Рекомендую также поразмышлять о том, как в это начинание встроены «Левый фронт», госпожа Клеман, господин Пономарев и все прочие. Надеюсь на серьезное отношение читателя к рекомендациям автора, на знакомство с выкладками которого читателем уже потрачена бездна времени.
Кстати, Александр Трифонович Твардовский по поводу этого типа серьезности писал в своей поэме «Тёркин на том свете». Понимая, что само обращение к «тому свету» вызовет негодование записных атеистов, Твардовский так описывает это негодование.
Так пойдет — строка в строку
Вразворот картина.
Но читатель начеку:
— Что за чертовщина!
— В век космических ракет,
Мировых открытий —
Странный, знаете, сюжет
— Да, не говорите!..
— Ни в какие ворота.
— Тут не без расчета.
— Подоплека не проста.
— То-то и оно-то…
И держись: наставник строг
Проницает с первых строк…
Ах, мой друг, читатель-дока,
Окажи такую честь:
Накажи меня жестоко,
Но изволь сперва прочесть.
К сожалению, данная рекомендация не потеряла актуальности за последние 50 лет. Как и тот гнусный тип реакции, который основан на отказе от выполнения данной рекомендации. Том отказе, который ранее объяснялся косностью КПСС, а после ее крушения только усилился и перекинулся в интернет. Каков этот тип реакции, выдаваемой леваками и их сторонниками, мы знаем. Читателю будет небезынтересно сопоставить его с тем, что описано Твардовским и убедиться в поразительной живучести данного типа реакции, в ее инвариантности по отношению к эпохе, общественному устройству, типу СМИ, подобным образом реагирующих, и так далее.
Твардовский описывает эту живучесть дремуче-амбициозной реакции на всё, что подозрительно выходит за определенные представления о мире, следующим образом:
Не спеши с догадкой плоской,
Точно критик-грамотей,
Всюду слышать отголоски
Недозволенных идей.
И с его лихой ухваткой
Подводить издалека —
От ущерба и упадка
Прямо к мельнице врага.
И вздувать такие страсти
Из запаса бабьих снов,
Что грозят Советской власти
Потрясением основ.
Не ищи везде подвоха,
Не пугай из-за куста.
Отвыкай. Не та эпоха —
Хочешь, нет ли, а не та!
И доверься мне по старой
Доброй дружбе грозных лет:
Я зазря тебе не стану
Байки баять про тот свет.
Суть не в том, что рай ли с адом,
Черт ли, дьявол — всё равно:
Пушки к бою едут задом, —
Это сказано давно…
Применительно к моему повествованию скажу читателю следующее: если бы не Forum.msk.ru, который в своих оценках фантастически перебарщивает и несет очевидную ахинею со столь же очевидными целями, если бы не стратегия раскручивания врагами России самого омерзительного, тупого и двусмысленного левачества, способного только «вальпургианствовать», то есть использовать тьму с деструктивно темными целями, я не стал бы обращать внимание читателя на Романова.
Но читатель может убедиться в том, что Forum.msk.ru занимается очень специфическими раскрутками в рамках своей игры на псевдолевом поле. И что эта игра поразительным образом совпадает с игрой «Новой газеты», радио «Свобода», других очевидных антисоветских прозападных органов, занявшихся оголтелой рекламой самых тупорылых и жалких носителей ненавидимых этими органами идей.
Специфический анархо-коммунизм Романова… Восхваление данного персонажа изданием из числа тех, про которые все известно… Связь Романова с Нижним Новгородом и разного рода нижегородскими персонажами типа анархо-коммуниста Рудого… Вхождение Романова в пакет специфических восхваляемых фигур… Связь романовского анархо-коммунизма и с Новодворской, и с красными бригадами, находившимися всегда под опекой неонацистов и ЦРУ, всё это требует аналитического внимания. В противном случае можно было бы сказать, что не стоит уделять это самое внимание достаточно обыкновенному психу.
Увы, подобными апелляциями к психам, недостойным внимания, занимались и мы, читатель, пока жизнь не убедила нас в недопустимости отмахивания от того, что явным образом наползает на Россию. Да и на мир в целом. Того, что по видимости ничтожно, а на самом деле «ничтойно».
Тогда-то мы этим и занялись. Призвав читателя сделать то же самое, я завершу цитирование Твардовского и продолжу исследования персонажа, не только ничтожного, но и «ничтойного» и потому заслуживающего внимания.
Завершая пролог, Твардовский, к позиции которого я полностью присоединяюсь, пишет:
Вот и всё, чем автор вкратце
Упреждает свой рассказ,
Необычный, может статься,
Странный, может быть, подчас.
Но — вперед. Перо запело.
Что к чему — покажет дело.
В России во втором десятилетии XXI века нельзя ни уценивать, ни преувеличивать компетенцию читателя. Тем более что данное исследование судьбы гуманизма адресовано вовсе не только профессиональному гуманитарию. Потому что прискорбность этой самой судьбы уже прошла асфальтовым катком по судьбам целого поколения, не различая внутри него гуманитариев и прочих разных. А также потому, что прискорбность этой судьбы еще не разгулялась по-настоящему.
Поэтому я сообщаю, что Вальпургиева ночь, она же Ведьмин костер, она же Ночь ведьм, справляется в ночь с 30 апреля на 1 мая. Что речь идет о ведьмовском шабаше, имеющем дохристианские корни. Что данный обряд сходен с кельтским обрядом Белтейн, справляемом в честь кельтских богов Белена (Бела) и Белисамы. Что этот обряд адресует в том числе и к ирландской мифологии, конкретно к племени Туат де Дананн, четвертому из мифических племен, правивших Ирландией. Что справлялся обряд в честь матери богов Дананн. Что справляли этот обряд друиды. Что еще до прихода в Ирландию племена, поклонявшиеся богине Дананн, построили определенные отношения с фоморами — демоническими одноглазыми, однорукими, одноногими существами, представляющими в ирландской мифологии темные силы хаоса. Что однорукость и одноногость фоморов была связана с тем, что наполовину они находились в темном мире. Что племена богини Дану, согласно ирландской мифологии, со временем ушли в потусторонний темный подземный мир Ши, он же мир Сид. Что из этого подземного мира темные существа выходят в мир с тем, чтобы красть из него людей.
И наконец, что Вальпургиева ночь — это, конечно же, тот праздник, в рамках которого имеет место неистовый разгул нечистой силы. Справляется этот праздник на Лысой горе, которая используется как место слета ведьм и прочей нечистой силы. В качестве такой Лысой горы в Германии выступает гора Брокен. В других странах — Польше, Швеции, Норвегии, Дании, Исландии, Финляндии и так далее — та же Лысая гора имеет другие названия.
Рекомендую читателю подробно ознакомиться с тем, что написано об этом самом Брокене и ведьмовском шабаше в гётевском «Фаусте». И, возвращаясь к уже обсужденному мною «Фаусту» Гёте, привожу это описание в сокращенном виде, повторяя при этом свою рекомендацию ознакомиться с этим описанием полностью. В сокращенном виде это описание дается в «Фаусте» Мефистофелем. Оно таково:
Мефистофель
На курганы лег туман,
Завывает ураган.
Гул и гомон карнавала
Распугал сычей и сов.
Ветер, главный запевала,
Не щадит красы лесов.
И расселины полны
Ворохами бурелома
И обломками сосны,
Как развалинами дома,
Сброшенного с крутизны.
И все ближе, ближе вой,
Улюлюканье и пенье
Страшного столпотворенья,
Мчащегося в отдаленье
На свой шабаш годовой.
Ведьмы (хором)
На Брокен ведьмы тянут в ряд.
Овес взошел, ячмень не сжат.
Там Уриан, князь мракобесья,
Красуется у поднебесья.
По воздуху летит отряд,
Козлы и всадницы смердят.
Голос
Старуха Баубо мчит к верхушке
Верхом на супоросой хрюшке.
Хор
Колдунье и свинье почет.
Вперед за бабкою, вперед!
Всей кавалькадой верховых,
Чертовок, ведьм и лешачих!
Можно, конечно, ограничиться констатацией очевидно сатанинского характера данного обряда. Но, как я уже не раз говорил, — сатанизм вторичен по отношению к обрядам поклонников Великой Темной Матери.
Уже в первой части «Фауста» есть адресации к подобному, еще более темному, чем сатанизм, характеру брокенского шабаша. Та же старуха Баубо — и я уже сообщал об этом читателю — это кормилица античной богини плодородия Деметры, которая своей непристойной болтовней отвлекает богиню от тоски по своей дочери Персефоне, которую бог подземного мира Плутон забрал в свое подземное царство. Обращу здесь внимание на то, что фоморы, да и не они одни, занимаются тем же самым. Напомню читателю уже разобранную мной вторую часть «Фауста», где шабаш творится уже с присутствием самых странных темных античных богов, а главное — богинь, они же фурии (Алекто, Мегера, Тизифона).
Впрочем, тема шабаша в Вальпургиеву ночь почти неисчерпаема. И при этом имеет самое прямое отношение к судьбе гуманизма в XXI столетии, потому что именно «вальпургианство» и должно прийти на смену всем мировым религиям. Обратив внимание читателя на то, что оно уже пыталось это сделать в нацистскую эпоху, когда наиболее яростно вальпургианству поклонялся именно левый национал-социализм, а также на то, что вальпургианство прочнейшим образом связано с кроулианством, которое мы разбирали в связи с всё тем же анархо-коммунизмом и его «фокусами», я исполняю обещание доознакомить читателя с анархо-коммунистическим шабашем в исполнении Романова.
Сообщив читателю о том, что «треугольник Абракодабры» — это элементал, который является магическим предметом силы, особо погубительным в Вальпургиеву ночь, Романов далее начинает рассказывать о том, что такое Вальпургиева ночь. И сообщает, что Вальпургиева ночь — это «один из восьми праздников в году, посвященный лунной богине. Ее в новой европейской традиции принято называть Дианой».
Не ограничиваясь такой общей отсылкой, Романов конкретизирует ее в желанном для него и его анархо-коммунистических подельников конкретном кроулианском духе.
«Это, — говорит Романов, имея в виду Вальпургиеву ночь и темную Богиню, она же — Темная Мать, — от Алистера Кроули идет (ну вот и приехали, с приветом от Жвании и Ко, то есть всей кроулианской компании. — С. К.), хотя она известна и под другими именами под многими. Наш мистик отечественный, Даниил Андреев, эту же сущность называл Воглеа — лунный демон Воглеа, женского рода демоническая сущность. Но мы будем придерживаться европейского ритуала и называть Дианой ее».
Понимая, что адресация к демонизму не всем понравится, Романов увещевает шарахающихся от демонизма нижеследующим образом.
«Кстати, — говорит он, — не надо напрягаться сильно по поводу того, что мы обращаемся к демоническим сущностям, потому что природа ангельская и демоническая, иерархия ангельская и аггельская (демоническая) — она одна и та же. Разница только в том заключается, что как бы первые, они у власти находятся, а вторые — в оппозиции».
То есть ангелы и демоны отличаются, примерно как «Единая Россия» и Зюганов или «Левый фронт». И если вы за оппозицию, то вы и за демонов. Говорится об этом в особо пренебрежительном ключе, особо свойственном левакам, которые знают, что им вменено в задачу окормлять совсем тупых и потому совсем всеядных плебеев. На всякий случай что-то говорится и о Господе.
«И в прочем, мы их несколько позже и к Господу тоже будем обращаться (наряду с демонами. — С. К.)».
Дальше — больше. Нужно убедить плебс в том, что Господь — слабый помощник в планируемом могучем оккультном начинании. Для этого изрекается следующее:
«Как мы знаем, девушки Усира обращались уже к богородице с просьбой прогнать Путина, но богородица не вняла. Значит, попробуем мы теперь обратиться к сущностям иного рода, к лунной богине».
То, что девушками Усира анархо-коммунист Романов называет феминисток из Pussy Riot — это лишь грубая очевидность, содержащая в себе разного рода намеки.
Романов сознательно не уточняет, что именно он имеет в виду под девушками Усира. Осуществлять такие уточнения за него вряд ли имеет смысл, тем более что тут всё настолько неоднозначно, что любая трактовка, осуществленная вместо автора высказывания, которое я обсуждаю, — это своего рода ловушка. Потому что тут же будет сказано, что «я-то имел в виду другое, и ясно, что именно». Но некоторые вещи можно оговорить перед тем, как предоставить слово Романову для осуществления самого оккультного обряда, предварением которого является всё, с чем я пока что ознакомил читателя.
Прежде всего необходимо установить, что основное значение слова Усир — это Осирис. Точнее говоря, Осирисом знаменитого египетского бога называли древние греки и римляне. А сами египтяне называли своего бога Усир (wsjr). Когда имеешь дело с оккультными мошенниками, трактовка их адресаций — занятие крайне неблагодарное. Но то, что Усир — это Осирис, согласитесь, достаточно очевидно.
Значит, Pussy Riot — это девушки Осириса, которые просили Богородицу прогнать Путина. Может быть, сами девушки не считают себя девушками Осириса, но я знакомлю читателя с точным текстом стенограммы высказываний Романова. Для которого — а не для самих панк-феминисток — Pussy Riot — это девушки Усира, то есть Осириса. Можно сразу завопить, что Усир — это не Осирис, а что-то другое. Но с таким же успехом можно завопить… ну я не знаю… что зеркало — это боевая машина пехоты.
Так что нечего дурить, господа интерпретаторы-махинаторы. Приходится признать, что обсуждаемый нами персонаж считает Pussy Riot девушками Усира, то есть Осириса. А какие, поведайте нам, господа оккультисты, могут быть у Осириса девушки? У него есть сёстры — Изида и Нефтида. На одной из сестер, Изиде, он женат. И эта самая Изида является крупным оккультным персонажем. По совместительству же, в том числе и богиней Луны. Той самой, к которой обращается Романов за демонической помощью. Я мог бы ограничиться этим суждением, но хочу дополнительно сообщить читателю нечто экзотическое, оговорив при этом, что никоим образом не настаиваю на подобной трактовке и даю ее только в качестве заметки на полях.
К сожалению, эта заметка должна быть достаточно подробной. Иначе ничего не поймешь.
И в 1991 году, и в последующие годы я с большим удовольствием публиковался в газетах Александра Андреевича Проханова. Дружим мы с Прохановым уже 30 лет, я его считаю человеком выдающимся — умным, широким, глубоким, заинтересованным не только в себе (что является большой редкостью). О том, что мы с Александром Андреевичем ссорились, расходились и снова сходились, знают все, кого интересует патриотическая публицистика. Проханов сам об этом рассказывал. Никогда эти ссоры не меняли мое отношение к Проханову. Но без указания на эти ссоры трудно будет понять мою заметку на полях.
Я всегда отдавал себе отчет в том, что целевая общественно-политическая установка Проханова кардинально отличается от моей. И в принципе считал установку Проханова более верной, чем свою собственную. Потому что Проханов стремился каким-то способом соединять идеологии, являющиеся принципиально антагонистичными, противопоставляя их одной идеологии — либерально-западной. А я всегда считал, что идеологическая эклектика породит нечто сходное с тем, что описывает Сталин, говоря об эклектичном оппозиционном блоке 1920-х годов, что его создатели «не учли того, что кроме арифметики, есть еще и алгебра». И что по видимости сложение сил эффективно, а на самом деле все зависит от того, какие знаки стоят перед слагаемыми.
Но, исповедуя принцип избегания идеологической эклектики, я всегда понимал, что, во-первых, не имею права препятствовать исповедованию других принципов, а во-вторых, обрекаю себя этим отрицанием эклектики на некий вариант идеологического сектантства. То есть я понимал, что мой подход имеет свои изъяны. А другие люди не являются моими клонами и имеют полное право на другие подходы. Понимал я и то, что газеты Проханова всегда будут идеологически эклектичны. Что такова принципиальная позиция уважаемого и ценимого мною Александра Андреевича. Поэтому когда Александр Андреевич начал параллельно с моими сочинениями знакомить читателя с «евразийской» идеологией господина Дугина, я отнесся к этому сообразно своему пониманию личности Проханова и его объединительно-эклектической доктрины, порожденной убежденностью Александра Андреевича в том, что только так и никак иначе.
Но в какой-то момент, еще до расстрела Дома Верховного Совета в 1993 году, стали выходить журналы самого господина Дугина. Они имели разное название — «Элементы», «Милый ангел», «Арктогея». В отличие от евразийских статей Дугина в прохановской газете, Дугин в этих своих журналах, что называется, ни в чем себе не отказывал. В том числе и в восхвалении рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. И вот тут мы в первый раз поссорились с Александром Андреевичем. Потому что я уже тогда был убежден и с тех пор только укрепился в том, что Советский Союз спас мир от абсолютного зла, каковым является эсэсовский темный оккультный нацизм. И что соединяться с абсолютным злом можно, только потеряв связь с благом и вдобавок растратив капитал великой Победы. Потому что величие ее в том, какое страшное зло было побеждено.
Я напечатал в газете Проханова резкую статью, направленную против каких-либо позитивных сопряжений патриотического движения, сколь бы широко оно ни было, с гиммлеровским оккультным нацизмом. Проханов мне столь же резко ответил. Потом эта полемика развернулась в других изданиях. А потом мы помирились с тем, чтобы через какое-то время опять поссориться по другому поводу и снова помириться.
В рамках тогдашней полемики я стал знакомиться с гностическими, по определению самого редактора и издателя, журналами «Элементы», «Милый ангел», «Арктогея».
Мое внимание привлекло творчество публиковавшегося в этих журналах поэта Александра Штернберга. Все эксперты по вопросу о том направлении, которое жестко проводилось в указанных выше журналах, утверждают, что Александр Штернберг — это псевдоним Александра Дугина.
Но, во-первых, человек имеет право на псевдоним. Во-вторых, точку зрения экспертов нельзя ни игнорировать, ни абсолютизировать. А в-третьих, это абсолютно не важно. Является ли стихотворение «Смерть тамплиера», опубликованное в 1993 году в издании под названием «Арктогея» (Арктогея — это «северная страна»), стихотворением самого Дугина или же это стихотворение является созвучным изданию, в котором оно опубликовано, не важно. Важно, что написано в этом стихотворении, с которым я должен ознакомить читателя. Написано же в нем от лица тамплиера следующее:
Я хочу умереть за идею полярных царей,
и в кровавую ночь
я хочу опустить свои пальцы…
Вот уже третий день
атакуют нас неандертальцы,
своим воем пугая
измученных наших коней.
Короли Бетельгейзе
на полюсе строят дворец.
Я — на дальнем посту.
Я борюсь против брахикефалов.
Я еще продержусь,
хотя нас очень мало осталось,
хотя звезды и тени
пророчат нам близкий конец.
Мы спустились на землю
по белой дороге Луны.
Мы искали ту бездну,
в которой спит точка опоры. —
Только наши шаги
потревожили темные норы,
где таились от неба
угрюмые духи войны.
Мы сгорим непременно
от пламени наших мозгов,
что сияют как солнце
над черной сердечной Луною.
Губы вымолвят: «Арктур!»,
и снег наши вены покроет,
и поднимется ветер
из дальних арктических льдов.
Мы отвергли путь вверх.
Мы отвергли Великий Ответ.
Мы отвергли объятья
и хищное таинство брака,
чтоб увидеть на миг,
как из синего плотского мрака
взрыв полярных сияний
рождает неистовый свет.
Мы уйдем как мужчины,
как боги,
как капли росы,
Повторяя неслышно:
«Non nobis, Domine, non nobis…»
Только рыжие псы
будут страстно лизать наши ноги,
только солнечный зайчик
сверкнет
от свинцовой косы.
Ах! «Sed Nomini Tuam!»
Пусть реет во тьме Босеан!
Черно-белый наш стяг
уже покрывается кровью…
Есть у нас тайный идол —
его называют Любовью,
Он живет там,
где реки впадают в небес Океан.
Наша руна победы —
в безумьи двух огненных змей.
Наш Спаситель жесток —
цвет и имя похожи
на кальций…
Вот уже третий день
атакуют нас неандертальцы,
своим воем пугая
измученных наших коней.
Ответить на вопрос о том, что имеет в виду господин Романов под девушками Усира, — можно только в рамках неоднозначной интерпретации. А вот ответить на вопрос о том, кто такой «наш спаситель», чье имя «похоже на кальций», труда не составляет. Это Адольф Гитлер собственной персоной, который, по мнению оккультных нацистов, сокрылся в Антарктиде с тем, чтобы вернуться, возглавив последнюю войну, в которой ему уготована победа. И что такое «руна победы» в «безумьи огненных змей» — тоже понятно. Это гитлеровская свастика.
Но я хотел обратить внимание читателя на другое. И это другое — даже не неандертальцы, что тоже немаловажно. А Арктур («Губы вымолвят: «Арктур!» — говорится в обсуждаемом мной стихотворении) и короли Бетельгейзе.
Арктур — это в переводе с греческого «страж медведицы». Так назвали самую яркую звезду в созвездии Волопаса, которая является четвертой по яркости звездой ночного неба (после Сириуса, Канопуса и системы Альфа Центавра). Греческая легенда отождествляет Арктур с Аркадом.
Аркад — это, как мы помним, эпоним очень непростой страны Аркадии, исторической области в центральной части Пелопоннеса. Он считается сыном Пана и нимфы Каллисто, превращенной богиней Артемидой в медведицу. Напоминаю читателю, что аркадский царь Ликаон убил своего внука Аркада и предложил его в пищу Зевсу, умолчав о том, что кормит Зевса человечиной. Зевс испепелил жилище Ликаона, превратил Ликаона в волка и — воскресил Аркада, который стал основоположником данной очень непростой территории (читатель, наверное, помнит и про Вергилия, и про «тогда в Аркадию»).
Так что же такое Арктур для тех, кто увлекается тем оккультизмом, который приходится обсуждать в связи с бредовой на первый взгляд затеей анархо-коммуниста Романова?
(Продолжение следует.)
ИА Красная Весна
https://rossaprimavera.ru/article/6b16995f
22.12.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №358
Если наши леваки на самом деле являются ответвлением международного левачества, и если это международное левачество на самом деле руководимо поклонниками тьмы, хаоса, равноденственной бури, — то есть предмет для серьезного разговора в рамках обсуждения судьбы гуманизма
Сергей Кургинян, 22 декабря 2019 г.
опубликовано в №358 22 декабря 2019 г
Андриес Сток. Ведьмы готовятся к шабашу. Ок. 1610
Совершив серьезную аналитическую ошибку, она же — принятие «ничтойности» наших леваков за их ничтожность, я был впоследствии побужден ходом реальных событий к тому, чтобы эту ошибку исправить. Исправляя ее, я довольно быстро обнаружил, что вопли леваков по поводу приверженности «Сути времени» к чему-то не вполне атеистическому, оно же — «красная духовность» и «красная метафизика», не являются нормальным отторжением всего неатеистического. Притом что такое отторжение для атеиста достаточно естественно.
То, что наши леваки кривляются на марксистско-коммунистический лад, то, что они на самом деле ненавидят Советский Союз и всё советское, а паче всего — всё сталинское, установить было нетрудно. Столь же нетрудно было установить и то, что эти леваки на самом деле являются даже не троцкистами, а стопроцентными анархистами. Этот несомненный факт одновременно объясняет и всеядность леваков, и их готовность притворяться, хоть бы и сталинистами. Потому что именно для анархистов такое притворство является частью естественной, хорошо разработанной политической стратегии.
Идя по анархистскому следу, мы быстро натолкнулись и на антисоветский анархизм эпохи существования СССР, и на то, что этот анархизм взращивал нынешних леваков.
Но мы натолкнулись и на другое. На явную связь этого анархизма с различного рода оккультными изысками. Тем самым обнаружилось нечто нетривиальное. Обнаружилось, что возмутительная неатеистичность «Сути времени», предельно возмущающая леваков, ничуть не мешает этим левакам заигрывать, например, с учением Алистера Кроули о равноденственной буре, с созданным Кроули орденом тамплиеров Востока (ОТО), с тем же оккультным нацистом Дугиным и его поклонниками.
Тем самым обнаружилось, что как минимум наиболее образованные (или наименее дикие) леваки на самом деле прекрасно понимают степень убогости так называемого научного атеизма. А также степень недопустимости приравнивания этого начетнического изобретения к настоящему марксизму. Понимая это, продвинутые леваки глубоко презирают нынешних совсем диких почитателей якобы канонического марксизма и готовы впаривать этим дикарям научный атеизм, для того чтобы порождать у них смятение по поводу идеологической чистоты таких своих конкурентов, как «Суть времени». Для себя же леваки берегут некий оккультизм, который может быть и кроулианским, и иным. В том числе и так называемым левым национал-социалистическим. При этом под левым национал-социализмом имеется в виду гитлеризм, исповедовавшийся Ремом, братьями Штрассерами и другими соратниками Гитлера, уничтоженными Гиммлером в пресловутую «ночь длинных ножей».
То, что тогда левые национал-социалисты не были уничтожены полностью, что к их числу относился, например, тот же Гесс, возглавлявший партийный аппарат НСДАП, что перелет Гесса в Англию повлиял только на судьбу самого Гесса, а вовсе не на кадровый состав партийного аппарата НСДАП и прежде всего разведки НСДАП, — нынешние неофашисты пытаются вывести за скобки. И предъявить до поры до времени тем, кто еще не готов восславить Гитлера, своих кумиров как жертв этого самого гитлеризма.
При этом очень быстро прославление Рема, Штрассера и других жертв гитлеризма оборачивается прославлением Гиммлера, по приказу которого уничтожались Рем и Штрассер. Этот спор неонацистов между собой носит очень условный характер. Нас его детали не интересуют. А вот то, что леваческий анархизм очень легко спаривается с разными вариантами неонацизма, для нас существенно. И тут, конечно, фокусы с прославлением Кроули имеют первостепенное значение.
Насколько масштабен каждый из таких фокусников — не важно. Неизмеримо важнее другое — то, что не только наши леваки, но и мировое леваческое движение, крохотным аппендиксом которого является наше отечественное левачество, является по сути своей анархо-неонацистским. И именно в этом смысле имеющим самую серьезную глобальную перспективу.
В сущности, именно наличие этой перспективы и побудило меня обсуждать судьбу гуманизма в XXI столетии. Породив в XX веке зловещий гитлеровский нацизм, некое метафизическое чрево ушло от ответственности за подобное порождение и проявило способность вынашивать новых гадов в XXI столетии.
Анархо-неонацизм — это именно такой гад.
Изучение отдельных молекул анархического неонацизма, анархического черного оккультизма имеет смысл только в одном случае: если эти молекулы и впрямь могут поведать нам что-то о том целом, в которое они входят. И одновременно дать дополнительные доказательства глубочайшей глумливости апелляций разного рода кроулианских и сходных с ними анархо-неонацистских сект к любому атеизму, в том числе и к так называемому научному атеизму.
Я вполне при этом могу поверить в то, что есть настоящие атеисты, вполне готовые относиться скептически ко всему неатеистическому. Но леваки к подобной настоящей атеистичности никакого отношения не имеют. Как не имеют к ней никакого отношения ни анархисты, очень склонные к почитанию хаоса, ни левые национал-социалисты, склонные к почитанию того же самого.
Если наши леваки на самом деле являются ответвлением международного левачества, и если это международное левачество на самом деле руководимо поклонниками тьмы, хаоса, равноденственной бури, — то есть предмет для серьезного разговора в рамках обсуждения судьбы гуманизма.
Но как вести такой разговор? Можно ли свести его к обсуждению ряда общих проблем? К сожалению, даже если эти общие проблемы обсуждались выдающимися философами, очень сильно повлиявшими на мировоззрение международного левачества, одних этих респектабельных апелляций мало. Нужны более приземленные и конкретные сведения, которые и должны быть объединены с респектабельной философской рефлексией на природу левачества. Чуть позже я осуществлю такую респектабельную рефлексию, возвращающую нас напрямую к уже затронутой невероятно важной теме «ничтойности».
А сейчас я в последний раз оскоромлюсь конкретикой. Недавно российская ФСБ воспрепятствовала возвращению в Россию известной левой международной активистки Карин Клеман. Будучи интересной по причине своей близости не только к нашим левакам, но и к таким антилевым исламистско-нацистским деятелям, как покойный Гейдар Джемаль, Карин Клеман исследовалась нами еще и по причине ее прочных связей с опять-таки далеко не левыми чеченскими террористами. Но наиболее примечательно даже не это. Как только оказалось, что Карин Клеман не может въехать в Россию, началась международная кампания в ее защиту. Стали собираться подписи в поддержку Карин Клеман.
Международный политикум очень привередлив в том, что касается деления на правых и левых: правые редко поддерживают левых. Тем более что никаких особых горестей с Карин Клеман не произошло. Ее не держат в застенках. Но даже если бы ее и держали в застенках, это еще не аргумент для правых и ультраправых, предполагающий автоматическую поддержку Карин Клеман. Автоматически поддерживают, причем особенно в случае отсутствия тюремных репрессий, только своих. Левые поддерживают левых, правые — правых.
Анализ ситуации с Карин Клеман показал, что она для правых отнюдь не является нерукопожатной фигурой, в защиту которой нельзя выступить. И это вновь возвращает нас и к проблеме работы в «Левом фронте» очень правого и уж никак не атеистического Гейдара Джемаля, и к другим сюжетам сходного типа, один из которых я все-таки подробно опишу напоследок.
Категорически настаиваю при этом на том, что тот персонаж, к рассмотрению которого я сейчас перейду, во-первых, не является политическим гигантом и, во-вторых, не является даже крупнейшим представителем нашего отечественного анархистского движения.
Но этот персонаж, во-первых, кондовый анархист. И, во-вторых, ярчайший представитель антиатеистического анархизма, что вовсе не мешает ему входить в анархистское движение на протяжении весьма длительного срока. Поэтому имеет смысл, оговорив всё это, все-таки заняться этим персонажем, заранее запланировав построение мостов между подобной конкретной микроскопичностью и тем, что я называю высоколобым и масштабным философским обоснованием уже подробно обсужденной мной ничтойности.
Перед тем как к этому перейти, я обсужу некоего Илью Романова, калибр которого мной оговорен выше. Прискорбность нынешнего физического состояния данного лица никак не может быть препятствием для этого обсуждения, ибо обсуждается идеология и даже нечто большее, а также историческая подоплека. Только это — и более ничего. Но и этого, как мы убедимся, достаточно.
Известный нижегородский анархист Илья Эдуардович Романов родился 3 июля 1967 года в городе Горьком (с 1990 года город называется Нижним Новгородом).
Его отец — известный в городе кардиолог, профессор, доктор медицинских наук.
По словам бывшей жены Ильи Романова Ларисы Романовой (о ней самой — чуть позже), борьбу с властью Романов начал с 13 лет. Лариса рассказывает, что увлекающийся химией мальчик самостоятельно расплавил свинец, изготовил шрифт и создал дома подпольную типографию. Печатал листовки с призывами бороться с тоталитарным режимом и раскладывал их по телефонным будкам. В 14 лет был задержан КГБ и поставлен на учет, после чего ему пришлось сменить школу.
Сам Романов указывает, что еще в школьные годы он увлекся маоизмом.
После окончания школы в городе Горьком Романов поступил в местный медицинский институт, однако проучился всего три года — его отчислили за участие в акции с возложением венка из колючей проволоки к зданию КГБ.
В конце 1980-х годов Романов становится «неформалом». Создает анархистские кружки: Маргинальный анархический комитет, Нижегородский клуб «Коллаж» и др.
В 1989 году Романов вступает в Конфедерацию анархо-синдикалистов (КАС), читает лекции по анархизму и «новым левым» идеям, выпускает номер газеты «Солнце» и несколько номеров издания «Частное лицо».
Петр Рябов, один из лидеров отечественного анархистского движения, указывает, что познакомился с Романовым уже как с лидером горьковского отделения КАС. Романов оказывал помощь в издании общесоюзной анархистской газеты «Община». Однако Романов довольно быстро покинул ряды КАС.
В 1989–1990 годах он участвовал в работе нижегородского отделения «Демократического союза» — уж-ж-жасно «левой», как мы все понимаем, организации, созданной ярой антикоммунисткой Валерией Новодворской, поразительным образом оказавшей содействие созданию самых радикальных марксистско-коммунистических групп и движений и входившей при этом в далеко не левый «Народно-трудовой союз».
Конечно, в дальнейшем Романов и все другие леваки открещивались от своего ДС-совского прошлого и проклинали ДС.
Конечно, кто-то будет говорить об изначальной разноперости ДС, где находилось место для разных идеологических направлений.
Но эти «кто-то» или не до конца в материале, или сознательно искажают существо дела. Новодворская была очень жестким лидером и лишних в организации не держала. А лишними были все, кто не проявлял натуральной и окончательной решимости бороться с СССР и советизмом предельно жестким образом. Эта готовность проходила проверку. Прошел ее — играй на любом поле, хоть левом, хоть правом. Но это после того, как станет понятно, на кого и на что работаешь. При очень маловероятном несрабатывании фильтра имени Новодворской, фильтрацию продолжал другой фильтр — имени «Народно-трудового союза». А он был и жестким, и международным. А было еще несколько фильтров.
В качестве заметки на полях сообщаю, что в том же нижегородском ДС состоял тогда и правозащитник Станислав Дмитриевский, сыгравший позже столь значительную роль в формировании нижегородского гражданского движения и нижегородского левачества. То, что впоследствии Романов и Дмитриевский как бы разошлись, — есть часть игры, в рамках которой осмысленно создаются как бы конфликтующие друг с другом микродвижения.
В том числе коммунистические и антикоммунистические.
В начале 1990-х годов Илья Романов с товарищами аж пытался организовать пролетарскую коммуну в одном из сел Нижегородской области.
Всё быстро рассосалось по причине специфичности собравшегося контингента, не предполагающей какого-либо коллективизма. Но игра на левом поле, как мы видим, велась с использованием самых разных возможностей.
В 1990-е годы Романов очень активно участвовал в анархистском движении и создаваемых этим движением социально-экологических затеях.
При этом он взаимодействовал не только с анархистами, но и с троцкистами. В частности, в 1993 году продавал на Красной площади троцкистскую газету «Рабочая демократия».
По оценке анархиста Дмитрия Жвании, связанного, по его признанию, и с ОТО Кроули, и с международными структурами сходной направленности, Романов был в 1990-е годы «пожалуй, самым энергичным российским анархистом».
Протестная активность Романова была достаточно эффективной и разноплановой. Романов участвовал и в экологических, и в студенческих, и в шахтерских протестных акциях конца 1990-х годов.
Относительно мирные протестные акции не устраивали ни Романова, ни его вторую жену, принадлежащую к анархо-коммунистическому движению.
Степень вовлеченности в различного рода террористическую деятельность уже к концу 1990-х годов была достаточно высока.
В декабре 1998 года Романов был арестован за хранение наркотиков и отправлен на лечение в Нижегородскую психбольницу. Направления Романова именно в Нижний Новгород сумел добиться его отец, известный врач-кардиолог.
Через два с половиной года Романов вышел на свободу.
В январе 2002 года он в качестве почетного гостя (к этому моменту он был уже заметной в анархистском движении фигурой, к тому же «пострадавшей от властей») участвовал в прошедшем в Нижнем Новгороде учредительном съезде анархистской организации «Автономное действие» (АД).
К лету началась новая волна претензий к Романову. В результате он бежал на Украину. Там деятельность террористического характера была продолжена.
Освободился Романов в 2012 году. Его деятельность на Украине трактуется по-разному в зависимости от того, кем его необходимо представить тем, кто осуществляет эту трактовку.
Поскольку интерес к Романову в данном случае порожден его анархо-оккультистскими выступлениями, то небессмысленным является ознакомление с данными, представляемыми анархо-оккультистскими источниками, согласно которым Романов поддерживал киевский майдан 2014 года, а не противостоящий майдану Донбасс. Однако такие анархисты, как Романов, обладают способностью к противоречивой идеологической мимикрии.
В декабре 2012 года Романов, выйдя на свободу, вернулся в Нижний Новгород.
А 26 октября 2013 года в ходе неудачной подготовки теракта ему оторвало руку. При этом Романов был арестован. Участвовал ли Романов при этом в создании некоего органа под названием «Арийский террор. Журнал по практической подготовке белых террористов»?
Сам Романов это отрицает. Но ему вменено участие в подобном специфическом начинании.
Как бы то ни было, очень специфический ресурс Forum.msk.ru (читатель может ознакомиться с его деятельностью, прочитав мою книгу «Качели») прославляет Романова, именуя его одним из легендарных людей, «как будто шагнувших на землю с книжной полки с томиками серии «Пламенные революционеры».
Это наводит на определенные мысли.
Романов получил 10 лет колонии строгого режима. Причем эта мера наказания была вынесена ему 6 августа 2015 года выездной коллегией Московского окружного военного суда.
Находясь в заключении, Романов достаточно внятно выражает свою позицию по отношению к происходящему на Украине. Эта позиция не так уж далека от всего, что говорили проукраинские леваки.
Романов утверждает, что Украине «вряд ли возможно будет это сделать, находясь в союзе с Россией, над которой Путин «простер совиные крыла». То есть нечего делать Украине в путинско-назарбаевских ТС, ЕЭП и ЕврАзЭС. Вступая туда, можно ведь не только «русскость» усвоить, но и «казахскость».
Романов отрекомендовывается в качестве сторонника итальянского теоретика красного радикализма Антонио Негри, создавшего группу «Рабочая автономия» (вспомним об анархистской организации «Автономное действие»). Эта группа являлась мозговым центром движения «Красные бригады», окормлявшегося ЦРУ и неонацистами и прославившегося рядом провокационных террористических актов, в том числе убийством лидера христианских демократов Альдо Моро. Негри является автором таких работ, как «Труд Диониса», «Империя». Очевидно провокационный псевдокоммунизм Негри оказался крайне привлекательным для постмодернистов. В этом смысле интерес для нас представляют размышления одного из самых далеко идущих постмодернистов Жиля Делеза (1925–1995), который прочно взаимодействовал с анархистом Феликсом Гваттари (1930–1992). Делез и Гваттари являются соавторами знаменитого трактата «Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения».
Насколько классический марксизм в его сколь угодно глубоких и ориентированных на будущее вариантах может быть сочетаем с подобными постмодернистскими построениями — надо обсуждать отдельно. По мне так ничего более далекого от классического марксизма, чем подобные постмодернистские изыски, нет и не может быть.
Но есть иные точки зрения. И я по этому вопросу здесь дискутировать не буду, поскольку меня сейчас интересует другое. А именно — глубочайшая связь подобных псевдомарксистских, как я считаю, вариаций и с кроулианством, и с любыми другими очень далеко идущими и имеющими практический, анархо-террористический смысл, антигосударственными построениями в духе апологетики хаоса и того, что я называю ничтойностью.
Романов дополнительно обвиняется в выкладывании на интернет-ресурс исламистско-террористического ролика. Что породило в 2017 году еще одно уголовное дело. Но не этот ролик побудил меня ознакомить читателя с данной фигурой. А то, какие именно оккультные обряды проводил выдающийся и, конечно же, в отличие от некоторых, совершенно атеистический анархо-коммунист Илья Романов. Речь идет о знаменитых романовских антипутинских оккультно-колдовских манипуляциях, в которых находится место для всего на свете: и для кроулианства, и для культа вуду, и для колдовской черной магии. Для всего на свете, кроме атеизма.
23 апреля 2017 года некий Журавлев по просьбе Романова помог ему выложить в Фейсбук «ролик с ритуалом», направленным на то, чтобы оккультным образом уничтожить президента РФ. Романов с этой целью проводит ритуал, в ходе которого сжигает некий «магический треугольник», содержащий проклятье Владимиру Путину, а также протыкает иглами фигурку, символизирующую Путина, с той же целью — проклятие Путина.
На втором видео, выложенном в интернет 30 апреля 2017 года, голос Романова за кадром произносит молитву к «великому творцу Вселенной»: «Сейчас мы начинаем нашу оккультную атаку. Заклинаю тебя, обрушь гнев твой и возмездие твое на нечестивого кесаря Владимира. Просыпь на голову кесаря пылающие угли и свяжи язык его».
В третьем ролике голос Романова за кадром призывает зрителей «выполнять ранее показанные ритуалы с фигуркой и прославлять великую лунную богиню Диану». «Веселых вам полетов на метле», — добавляет Романов.
Поскольку Романов все отрицает, то наиболее представительным следует считать ролик, в котором Романов, так сказать, натурально и неоспоримо присутствует.
Ниже приводится дословно текст, произносимый Романовым, присутствующим в кадре и произносящим все соответствующие заклинания.
Хочу подчеркнуть, что меня здесь вовсе не интересует степень преступности совершаемых Романовым оккультных действий — не мне ее оценивать. Меня интересует совсем другое — степень атеистичности и невовлеченности в темный гностический оккультизм представителей псевдокоммунистического, анархо-коммунистического и иных провокационных движений. Интересует же это меня по двум причинам.
Во-первых, несомненная вовлеченность в это не только Жвании, но и многих других, при том что подобные направления вне этой вовлеченности невозможны и не нужны. Поскольку эта вовлеченность велика, то особо ясным становится природа антисутевских воплей анархистов, отрекомендовывающих себя в качестве марксистов.
А во-вторых, все это весьма небезобидно не в плане того, что Романов сулит, то есть результативности колдовских действий, а в плане сугубо рациональном. Если, конечно, под рациональностью иметь в виду то, что, собственно, и планируется — насыщение оккультным содержанием политического протеста.
«Оккультизация» политического протеста — это очень далеко идущее и вполне рациональное действие. Его мы обсудим отдельно. После того как ознакомимся с тем, что произносит представитель анархического, анархо-коммунистического негрианства, обвиняющий «Суть времени» в недостаточной атеистичности. Буквально произносится следующее:
«После предложения, которое мной было озвучено, — провести со мной вместе в вальпургиеву ночь совместную атаку оккультную на Вована — много поступило вопросов такого плана, что «мы люди, далекие от оккультизма, но тоже бы хотели принять какое-то участие и свой внести посильный вклад».
На это можно сказать, что да, каждый может свой посильный вклад внести, потому что существуют магические ритуалы, доступные абсолютно каждому человеку. И вот как раз ими мы сегодня и займемся. Большое спасибо всем, пожелавшим принять участие, и за поддержку, потому что коллективными усилиями мы успеха несомненно добьемся.
С чего начнем? Во-первых, мы должны находиться в помещении, в которое нет доступа посторонним. Нам посторонние не нужны здесь. И чтобы не допустить постороннего оккультного тоже влияния, очертим магический круг. Настоящий магический круг, конечно, строится он долго, сложно. Но нам в данном случае достаточно белым карандашом очертить окружность вокруг себя. Как мы из Гоголя даже помним, Хома Брут, в церкви когда находился, где летающий гроб был, очертил себя кругом, и его нечистая сила не видела даже.
В этом плане подготовились. Сперва займемся магическим треугольником — «треугольник Абракодабры». Папюс, сильнейший маг, около ста лет с небольшим назад который, значит, работал. Анри Энкосс, как Папюс больше известный, считал «Абракодабру» сильнейшим проклятьем. Сильнейшим, вот. Как использовать? Значит, это слово «Abrасоdabra» вписываем в основание треугольника. Через «о» — «codabra» — это «код». И, сокращая по одной букве с конца, мы поднимаемся строчка за строчкою. Вот это «Abracodabra» — «Abracodabr» — «Abracodab» — «Abracoda» и так далее, пока не останется одна только наверху буква «А» у нас. Это что такое? Это мы построили элементал.
Это предмет силы, содержащий в себе проклятие. И на обратной стороне мы пишем обращение к божеству. Значит, к кому относится это проклятие? Поскольку вальпургиева ночь, я немножечко отвлекусь, что это такое».
С тем, что «это такое» в исполнении Романова, я обязательно ознакомлю читателя. Я предоставлю ему стенограмму второй части ужасно атеистического действа, исполняемого анархо-коммунистом Романовым. И — вот что примечательно — не вызывающего никакого отторжения в леваческой среде, лживо ужасающейся по поводу любой неатеистичности. Желающие могут лицезреть эту атеистичность а-ля Романов и Ко и убедиться окончательно, насколько нагло лгут ее адепты, отрекомендовываясь в качестве любителей советского образа жизни, советского государства и всего, что дорого тем, кто и впрямь почитает наше великое прошлое.
(Продолжение следует.)
ИА Красная Весна
https://rossaprimavera.ru/article/ca8517d1
07.12.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №356
В аду нет места творчеству и любви. И ад при этом требует, чтобы человек сам сделал выбор, отказавшись от этого. В конце концов человек должен сам проклясть творчество и любовь. То есть сломаться. Ад — это территория сломленности
Сергей Кургинян, 06 декабря 2019 г.
опубликовано в №356 06 декабря 2019 г
Рокуэлл Кент. Страшный сон. 1942
Много ли мы знаем поэтических произведений, авторы которых заняты не постижением тех или иных конкретных деяний своих героев, не чувствами и мыслями этих героев, а исследованием чужих художественных произведений? Такими исследованиями занято искусствоведение, но оно весьма редко, согласитесь, излагает результаты своих исследований в виде поэтических текстов.
Мандельштам страстно исследует творчество Данте и личность Данте. Но его «Разговор о Данте», написанный очень ярко и образно, тем не менее не случайно является прозаическим. Хотя, казалось бы, почему бы Мандельштаму при его масштабе поэтического таланта и его исследовательской глубине не написать поэму по поводу творчества Данте в целом или его «Божественной комедии» в частности? Но Мандельштам этого не делает. А все поэтические размышления, осуществляемые поэтами по поводу творчества собратьев по перу, ну уж никак не являются исследованиями. Обращаются ли к творчеству Пушкина Маяковский или Цветаева — их поэтические обращения к чужому поэтическому творчеству, сколь бы глубоки они ни были, исследованиями явным образом не являются и по существу представляют собой некий поэтический лиризм, возведенный в энную степень. Потому что поэты анализируют не творчество Пушкина или какого-либо другого собрата по перу, а свои чувства по поводу этого творчества. Или же свои чувства по поводу того, насколько неверно чужое чувствование этого творчества.
Я вынужден еще раз повторить, что вовсе не являюсь поклонником творчества Новеллы Матвеевой, но при этом не могу не отдать должного ее желанию написать поэму как искусствоведческое исследование, то есть в каком-то смысле научное. Поскольку мое самозадание в рамках собственного исследования, посвященного судьбе гуманизма в XXI столетии, состоит в том, чтобы постоянно ориентировать читателя на что-то кроме собственных умозрений, то я осознанно и настойчиво апеллирую к поэме Новеллы Матвеевой о Питере Брейгеле Старшем как к исследованию и результативному, и методологически ценному.
Вдобавок к этому Новелла Матвеева говорит об очень сложных вещах, используя достаточно простой язык, а это очень важно. Мне, чтобы не отходить от заданного принципа укорененности собственных положений в тех или иных традициях, вскоре придется обсуждать гораздо более сложные тексты. И куда как хорошо, что можно перед этим отойти от такой усложненности, которая в сегодняшнем обществе сродни чему-то, сходному с издевательством.
Итак, Новелла Матвеева в своем поэтическом исследовании говорит о тайне ничтожности. И настаивает на том, что одним из высших раскрытий такой таинственности ничтожности является творчество Питера Брейгеля Старшего.
Я же, отталкиваясь от такого чужого представления о таинственности ничтожности, и давая читателю перед этим возможность опереться на что-то большее, чем мое самодостаточное суждение, развиваю представление о таинственности ничтожности. Причем в этом моем развитии есть место и для уважения к чужому творчеству, и для несогласия с фундаментальными представлениями, лежащими в основе того, на что я с уважением ссылаюсь.
В развитие представлений Матвеевой о таинственности ничтожности я предлагаю читателю свое, в определенной степени полемическое представление о так называемой ничтойности, которая, при всем ее сходстве с ничтожностью, является чем-то совсем другим.
Я настаиваю на том, что ничтойность, будучи связана с ничтожностью, тем не менее вопиющим образом отличается от обыкновенной ничтожности. Потому что ничтожность — это обладание определенной малостью, а ничтойность — это отсутствие какого-либо содержания, какого-либо «что-то», на которое способен ориентироваться носитель ничтойности.
Далее, я настаиваю на том, что таинственность ничтожности, о которой говорит Новелла Матвеева в своем поэтическом исследовании творчества Брейгеля Старшего, на самом деле является не таинственностью ничтожности, а таинственностью ничтойности. И что обыкновенная ничтожность, в общем-то, никакой таинственностью не обладает, в чем ее радикальное отличие от ничтойности, соприкосновениям с которой посвящено, по моему глубокому убеждению, творчество Питера Брейгеля Старшего.
И, наконец, я настаиваю на том, что именно ничтойность, будучи предметом для возмущения и почитания на протяжении всей истории человечества, именно теперь становится главной чертой современности. Что таковой ничтойность сделал крах СССР, порожденный этой же ничтойностью. И что ничтойность явным образом претендует на то, чтобы стать могильщиком всяческого гуманизма — как обычного, так и коммунистического.
А поскольку мне в этом исследовании, посвященном сложнейшим вопросам, крайне не хотелось бы сочетать сложность самого вопроса со сложностью используемого для его обсуждения языка, притом что, ссылаясь на чужие исследования, я вынужден использовать чужие, порою до предела усложненные языки, то мне до крайности необходимы ссылки на простейшее. В том числе и на это самое левачество, которое случайно было задето мной самим и моими соратниками по причине нашей несовместимости с тем, что это левачество собой представляет.
Будучи задето нашим существованием, левачество в борьбе с нами перешло все допустимые пределы и в силу этого породило наше к нему внимание. Обратив же внимание на левачество, мы обнаружили, что оно является одним из самых ярких доказательств недопустимости приравнивания ничтожности к ничтойности. То есть, с одной стороны, конечно же, ничтойность обладает существенными сходствами с ничтожностью. Но с другой стороны, она никоим образом к этой самой ничтожности не сводится. Потому что ничтожность — это мелкотравчатая бытийственность, а ничтойность — это сопричастность к тому «ничто», которое является антагонистом любой бытийственности, пусть и наимельчайшей.
Потому что когда какой-то очень мелкий, то есть ничтожный человек связан с определенными малыми бытийственными величинами, он в силу реальности этих величин каким-то образом соприкасается с этой самой реальностью. И всегда есть шанс, что такое соприкосновение в нем что-то пробудит. Например, такой ничтожный человек очень мелочно и уродливо привязан к дражайшей половине, домику и садику, бессмысленно опекаемому ребенку, наследующему бессмысленность подобной опеки, какому-нибудь животному, каким-то своим мелким утехам. Все эти привязанности, сколь бы они ни были деформированы, всё равно связаны с реальностью. И никто, вы понимаете, никто не может утверждать, что подобная связь никогда не выведет связанного с той или иной ничтожностью представителя хомо сапиенс на то великое, что в себе содержит реальность.
Может быть, такой выход от ничтожного к великому представляет собой огромную редкость и предельно маловероятен. Но эта вероятность никогда не равна нулю. Потому что ничтожности, к которым привязан ничтожный человек, нельзя полностью оторвать от реальности, а значит, от великого. Притом что в основе такого величия всегда находится дух и душа, творчество и любовь в их сложном взаимосоотношении.
Спору нет, ничтожное проще, чем великое (оно же — героическое), оторвать от реальности, сущностью которой являются творчество и любовь. И в этом смысл так называемой дегероизации, осуществлявшейся и на Западе после разгрома нацизма, и в Советском Союзе. Поэтому дегероизация смертельно опасна. Но даже в случае, когда она носила совсем уж вопиющий характер, кощунственно противопоставляя безумию героев сопротивления нацизму аполитичность маленького человека, погруженного в свои малые ничтожные заботы, такое противопоставление имело еще не абсолютный характер.
Да, больной поэт, от лица которого описывает ситуацию Багрицкий в своем стихотворении «ТВС», поэт, в сознание которого «плесенью лезет туберкулез», проклинает мир, состоящий из мелочей, из ничтожностей, осознавая его как антагониста величию любви и духовности:
Под окнами тот же скопческий вид,
Тот же кошачий и детский мир,
Который удушьем ползет в крови,
Который до отвращенья мил,
Чадом которого ноздри, рот,
Бронхи и легкие — всё полно,
Которому голосом сковород
Напоминать о себе дано.
Напоминать: «Подремли, пока
Правильно в мире. Усни, сынок».
Но ведь даже этот мир всё же до отвращенья мил поэту. То есть он поэтом любим. А если есть любовь, то все ничтожности такого мира не являются предельно сопричастными одному лишь злому началу. Конечно, поскольку они усыпляют, то они с этим злым началом связаны. И поэт чувствует это, противопоставляя усыпляющим, то есть зло творящим ничтожностям героическую жестокость садящегося на его постель революционера Дзержинского.
Тут герой является положительным полюсом создаваемого мироощущения и мировидения. А на отрицательном полюсе — антигероическое усыпляющее действие мелкого начала, говорящего с поэтом голосом сковород.
Конечно же, именно такое противопоставление является подлинно гуманистическим. И даже не потому, что в нем героическое начало воспевается в качестве чего-то самодостаточного и единственно спасительного. При всей важности такого отношения к героическому началу еще важнее отрицание противоположного начала не просто как мелкого, а как стремящегося усыпить, то есть породить духовную смерть.
И именно в качестве такового скопческий мир, говорящий голосом сковород, справедливо проклинался и религиозными деятелями, говорящими о погибельности духовной смерти, проистекающей из привязанности к мелочам, и Марксом, чья позиция в этом вопросе ничем не отличается от позиции религиозных максималистов, и революционными романтиками (тем же Байроном или Гейне), и великой мировой постромантической литературой, которая едина в этом вопросе. И впрямь ведь в этом вопросе позиция того же Золя, видящего предельное зло в магазине «Дамское счастье», ничем не отличается от позиции Чехова, утверждающего, что мир гибнет от мелочей.
Но сколь бы пугающим ни был герой чеховского рассказа «Крыжовник», для которого всё на свете свелось к обожаемому им кустарнику, дарующему упоительные плоды, для Чехова этот герой все равно не чужд какой-то, пусть даже самой мелкой любви. Осуждая мелочность этой любви, Чехов не может не сочетать в этом осуждении презрения к мелочности объекта любви, презрения к низкому качеству этой самой любви с констатацией наличия, пусть и патологизированного донельзя, но все равно любовного, то есть в каком-то смысле живого начала.
Чеховский человек с молоточком предупреждает о том, что, патологизируясь и умаляясь, это живое начало обрекает себя на исчезновение, на превращение в окончательную безлюбость. Но губительность подобного превращения не порождает ни у Чехова, в какой-то степени терпимого к мелочам так называемого мещанства, ни у Горького, который к подобного рода мелочам относится с яростным неприятием, безразличия к связи мелочей с реальностью, в которой всегда есть место для творчества и любви.
Человек может долго съедаться этой мелочностью, этой мещанской ничтожностью и не быть погубленным ими до конца. Он может в конце жизни или в условиях экзистенциального кризиса, описанного, например, в «Дуэли» Чехова, нащупать связь между этими мелочами и порождающей их реальностью и выйти через эту связь на какое-то подобие спасения.
То есть измельчание бытия, понижение его качества наращивает погибельность, но не делает эту погибельность абсолютной. Абсолютной же эта погибельность становится только тогда, когда измельчание бытия, оно же — ничтожность, превращается в то, что я называю ничтойностью.
Да, измельчание бытия прокладывает дорогу к такому превращению. И даже обуславливает его. Но одно дело — губительное движение по пути, ведущему к аду земному, дарующему его обитателям то, что я называю ничтойностью, и другое дело — добровольное прибытие на территорию этого ада, суть которого, кто бы что по этому поводу ни говорил, на самом деле, конечно же, сводится к абсолютному отчуждению человека от его родового начала, в основе которого — великая в своей простоте сущность бытия, она же — творчество и любовь.
В аду нет места творчеству и любви. И ад при этом требует, чтобы человек сам сделал выбор, отказавшись от этого. Ад может подталкивать человека к этому выбору, оказывая на него определенное давление. Ад может изымать у человека то, что позволяет противостоять такому подталкиванию. Но в конце концов человек должен сам проклясть творчество и любовь. То есть сломаться. Ад — это территория сломленности. Она же — территория ненависти. Об этом говорит черт Ивану Карамазову, и об этом же говорит черт герою романа Томаса Манна «Доктор Фаустус».
Отказ от творчества и любви должен осуществляться человеком, который соблазняется каким-то приобретением, порождаемым подобным отказом. И имя этому приобретению известно. У соблазняемого адом человека должна возникнуть иллюзия освобождения от страдания, от боли. Соблазняемому подобным образом человеку говорится: «Что такое эти самые страдания, боль утрат, боль нестерпимых обид? Это чувства! Если избыть всю сферу чувств, то эти чувства исчезнут! Мы тебе предлагаем такое избытие. Не хочешь — терпи страдания, которые будут всё более невыносимыми. Ты ведь понимаешь, что эти страдания, тебя терзающие, порождаются не муками тела, что у них есть другие источники. Мы можем помочь тебе в уничтожении этих источников, а заодно и страданий».
Я уже оговаривал, причем достаточно настоятельно, что не считаю подобную философию избавления от страдания путем погружения в пустоту чудовищным изобретением зловещего Востока, противостоящего благому Западу в силу своей особой сопричастности пустоте. Я столь же настойчиво оговаривал, что пустота пустоте рознь. Что есть позитивная и негативная пустота. И что не весь Восток присягнул негативной пустоте — ей присягнули только какие-то восточные школы.
Я настойчиво оговаривал также, что часть западных школ тоже присягнула этой негативной пустоте. И что по этой причине демонизировать Восток нелепо вдвойне. И что столь же нелепо противопоставлять злостной восточной приверженности пустоте благую западную приверженность тому, что эту пустоту не приемлет. И что противопоставление Востока Западу является внятным и несомненным лишь до той поры, пока ты не сталкиваешься с разного рода Домами мудрости, кочующими по миру цивилизациями, хранящими какие-то особые знания.
Всё это безусловно так. И любая попытка иного подхода к мировой истории может породить только ложную ясность в фундаментальных и более важных ныне, чем когда-либо ранее, вопросах о полноте и пустоте, раздробленности и целостности, динамике и неподвижности, напряженности и расслабленности. А нам нужна сегодня не такая ложная и упрощенная ясность, ведущая в никуда. Нам нужна сегодня, причем как никогда ранее, интеллектуальная и эмоциональная модель, более или менее адекватная подлинному существу происходящего. Причем такая модель, на основе которой можно осмысленно действовать в мире нарастающего отчуждения от смыслов как таковых.
Но я предлагаю ради построения такой модели на время отвлечься от условности целого ряда применяемых по сей день явно упрощенных разграничений. И на минуту — с методологическими целями — предположить, что есть восточные и западные религиозно-философские школы. И что есть религиозно-философские школы, присягающие негативной пустоте, равно как и школы, ориентированные на нечто прямо противоположное.
Поскольку для меня такие разграничения являются более чем условными и ориентированными только на определенный методологический результат, то могу предложить читателю считать, что эти разграничения имеют место на какой-нибудь другой планете.
Что жители такой планеты должны бы были положить в основу подобных разграничений? Какая радикальность могла бы быть положена в их основу? Что должно бы было быть неким экстремумом в том, что касается культивирования негативной пустотности?
В основу разграничения школ, ориентированных на негативную пустотность и на нечто другое должно было бы лечь отношение к душе. И совершенно не важно, что было бы вложено в такое отношение. Как понималась бы душа теми или иными философско-религиозными школами, притом что представления о душе в разных школах являются поразительно сходными.
Главное различие должно бы было возникать по поводу того, что такое обладание душой. Хорошо это или плохо?
Коль скоро возникло бы яростное противостояние по этому вопросу между разными школами, то вопрос не мог бы сводиться просто к тому, нужно ли спасать или погубить душу. Такое различие не носило бы окончательного характера. Потому что обычные ревнители погибели этой самой души, они же сатанисты, просто говорили бы о том, что душу надо продать Дьяволу для того, чтобы получить определенные блага земные. Но что после смерти эта проданная Дьяволу душа будет мучиться в аду. А значит, те, кто ее продали, совершили, образно говоря, неэквивалентный обмен. Они за временные земные приобретения обрекли душу на вечные мучения.
Подобный поступок очевидным образом являлся бы признаком слабости, неразумия, помрачения. И не мог бы прославляться по-настоящему.
Для того чтобы апелляция к негативной пустотности, она же — ничтойность, могла стать по-настоящему мощной и убедительной для ее сторонников, надо было бы, во-первых, сказать, что душа вообще есть нечто отвратительное, то есть то, что надо не передать кому-то в руки, а уничтожить. И что, во-вторых, такое уничтожение, не имеющее ничего общего с передачей души в руки Сатаны, возможно в принципе и может быть осуществлено за счет таких-то и таких-то операций, которые на философско-религиозном языке именуются таинствами.
Но любое таинство — в его философско-религиозном понимании — творится кем-то. И этот кто-то должен иметь определенные побуждения для того, чтобы заниматься чем-то подобным.
Если то начало, которое религиозно-философские школы называют сатаническим, имело побуждением завладение душой, то каковы могут быть мотивы у того начала, которое хочет от души избавиться?
Образно говоря, одно дело — сбор макулатуры или металлолома с такими-то целями.
А другое дело — уничтожение того, что ты собираешь. Зачем ты это собираешь, чтобы уничтожить? Тут может быть только одна причина — тебе мешает наличие того, что ты уничтожаешь. Экологу, к примеру, мешает наличие мусора. И потому он хочет его уничтожить.
А какому-то представителю иного мировоззрения душа должна мешать примерно так же, как экологу мешает мусор. Или как-то иначе. Но в любом случае она должна быть очень масштабным препятствием на пути достижения очень масштабного результата. Причем таким препятствием должна быть не только каждая индивидуальная душа, но и душа как собирательное целое. И преодолеть это препятствие можно не за счет определенного способа взаимодействия с конкретными душами и тем началом, которое по отношению к этим душам является собирательным. Взаимодействуешь ты с ними, пестуя или осуществляя мучительство, в этом случае не важно. Потому что и в том, и в другом случае ты длишь их существование. Тогда как твоя задача только в том, чтобы его прекратить.
Предлагая читателю определенную цепь умозаключений, я хочу еще раз оговорить их сугубо методологический характер. То есть то, что в момент осуществления этих умозаключений я как методолог должен вывести себя за рамки любых представлений о том, чем на самом деле является предмет анализируемых мною воздействий. Притом что в данном случае таким предметом является душа.
Если я осуществляю методологическую рефлексию на некие подходы по отношению к данному предмету, то в момент рефлексии я не должен размышлять о том, чем именно для меня является данный предмет. Я должен обсуждать только то, чем он является для анализируемых мной религиозно-философских школ.
Даже если эти школы заняты разработкой тех или иных способов обращения с тем, что для меня является фикцией и чего реально в мире не существует, это не должно иметь какого-либо значения в случае, если речь идет о методологической рефлексии. Ты не должен себя в этом случае спрашивать: «С какой это стати тысячелетиями занимаются чем-то, что на самом деле отсутствует?» Или: «С какой это стати я обсуждаю судьбу того, что для меня лично является тем-то и тем-то, коль скоро это, являясь тем-то и тем-то, не может обладать той судьбой, которую я обсуждаю?»
Занимаясь методологической рефлексией, я временно должен встать в позицию тех, чьи цели я обсуждаю. Реальность осуществления этих целей, а также реальность существования того, чья судьба является основой данного целеполагания, не имеет для меня как методолога никакого значения в момент, когда я реконструирую определенные операции, осуществленные с определенными целями.
Никоим образом не приравниваю то, что является предметом моей реконструкции к тому, что я сейчас приведу для разъяснения сути дела. Но поясняющие примеры важны в таких случаях. И совершенно не обязательно должны один в один совпадать с тем, что именно поясняется. Еще раз оговорив отсутствие такого совпадения и лишь поясняя суть проводимых мною методологических реконструкций, скажу, что в каком-то и только каком-то смысле, они в чем-то сходны с работой следователя.
Следователя, к примеру, абсолютно не интересует реальность целей психа, расчленяющего тела жертв. Следователю нужно понять мотивы психа для того, чтобы не допустить новых расчленений. И только с этой точки зрения мотивы психа для него очень важны. Он будет изучать существо данной психопатологии, традиции, в рамках которых эта психопатология реализовывалась ранее, мощность этой традиции, от которой зависит мощность преследуемых им преступных групп и так далее.
Вот так и я занимаюсь исследованием определенных религиозных традиций, абстрагируясь от того, что именно они знаменуют собой в действительности. Мне в данном случае важно то, существуют ли такие традиции и насколько они слабы или сильны. Если они существуют и если они сильны, то их следует изучать. Равно как следует изучать и то, насколько эти традиции могут повлиять на судьбу того, что тебя интересует. В данном случае — на судьбу гуманизма в XXI столетии. Может, эти традиции своей цели и не достигнут, но при этом так изгадят мир, что дальше некуда. Разве этого не достаточно, чтобы их исследовать?
Итак, кто и зачем может хотеть не совратить, не направить на путь погибели то, что именуется душой, а полностью уничтожить всё, что с этой самой душой связано? Причем не только то, что связано с отдельными душами, но и некое собирательное начало? И как это связано с обсужденной нами ничтойностью, а также тем ее измерением, которое я называю политическим брейгелианством?
(Продолжение следует.)
https://rossaprimavera.ru/article/7b5d0b03
29.11.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №355
На Востоке наиболее опасно то, что имеет место заигрывание с пустотой, под которой иногда подразумевается некая драгоценная творческая потенция, из которой выныривают те или иные творческие результаты
Сергей Кургинян, 29 ноября 2019 г.
опубликовано в №355 29 ноября 2019 г.
После Питера Брейгеля Старшего. Праздник дураков. После 1570 г.
Активные воздействия могут быть прямыми и косвенными. Прямое активное воздействие имеет целевой характер. Ты осознанно генерируешь тот или иной импульс, направленный на то, что должно быть раскрыто с помощью твоего воздействия. Этот импульс может быть информационным, политическим или иным. С точки зрения кибернетики, исследующей такие воздействия, не важно, является ли их объектом человек, то или иное месторождение или какая-то техническая система. В любом случае нечто посылается на вход системы, и далее отслеживаются ее реакции и изучаются ее характеристические особенности.
Косвенное активное воздействие не имеет целевого характера. Ты можешь оказать активное воздействие на другого человека просто фактом своего существования. Но ты не предполагаешь такой возможности, не планируешь такого использования, чтобы кого-то тем или иным образом возбудить. Но ты возбуждаешь.
Леваки, которыми пришлось в итоге заняться, возбудились от одного факта существования «Сути времени» вообще и меня как ее лидера в частности.
Подобное косвенное воздействие на различных людей и различные слои общества мне хорошо знакомо, причем не только по общественно-политической деятельности. В начальный период перестройки, еще до того, как она стала очевидным деструктивным безумием, в Каунасе проходил фестиваль профессиональных театров-студий, которые еще только начали создаваться. Руководимый мною «Театр на досках» был первопроходчиком в том, что касалось этих новых форм профессионального театрального бытия. А меня сделали аж секретарем Театрального союза, отвечающим за эти формы бытия.
На фестивале «Театр на досках» показал спектакль «Борис Годунов». После этого спектакля часть присутствовавших на фестивале театроведов так возбудилась, что решила сочинить письмо в Министерство культуры СССР с требованием закрыть «Театр на досках». Высокие должностные лица, присутствовавшие на фестивале, комментируя это обращение, говорили мне: «Что вы с ними сделали? Вы их свели с ума! Мы на новом этапе вообще не предполагаем каких-либо запретов. И уж тем более по непонятной причине. Чем их так возбудил ваш спектакль? Что случилось? Что породило этот дурдом?»
Если вывести за скобки спецфактор, породивший то, что они назвали дурдомом, а этот фактор существовал, потому что уже тогда я по причине своей неангажированности и невесть откуда взявшейся готовности защищать Советский Союз не давал покоя одному недавно покинувшему земной мир высокопоставленному спецслужбисту, то остается это самое косвенное активное воздействие, порожденное самим фактом существования. Одна из ленинградских театральных критиков, если мне не изменяет память, аж доктор искусствоведения, сказала по этому поводу напрямую: «Если показанное нам является спектаклем, то я не критик. Потому что я не способна это обсуждать. А если я критик, то показанное нам не является спектаклем». Сделав паузу, она добавила: «Я, конечно, понимаю, что это спектакль, но я же не скажу ни себе, ни другим, что я не критик. Поэтому я буду говорить, что это не спектакль».
То есть для данного персонажа нестерпим был сам факт существования чего-то такого, что относилось к сфере его компетенции и что он не мог понять. Такой факт вызывал бешеное раздражение.
Прошло аж тридцать лет. И некий московский режиссер снова стал требовать запрета нашего театра примерно по той же причине. То есть потому, что для него нестерпим факт существования этого театра. Что именно этот факт задевает — отдельный вопрос. Идеологические струны… Комплекс собственной неполноценности… Не об этом сейчас речь, а о том, что это существование бок о бок с тобой чего-то другого почему-то нестерпимо. Причем рациональных объяснений нет. Ты не являешься конкурентом, но что-то нестерпимо. И причина примерно понятна. Когда это рядом с тобой существует, то тебя как бы нет. Но ты же не признаешь, что тебя нет. Поэтому ты будешь настаивать на том, что этого не существует. Или что это надо уничтожить, дабы оно не нашептывало тебе: «Эй, раз это есть, то тебя-то на самом деле нет. Раз это нечто, то ты ничто».
Нужно очень сильно вытеснить острое ощущение собственной ничтойности для того, чтобы так сильно ненавидеть чужую и чуждую себе чтойность.
Тонны такой ненависти были излиты и изливаемы до сих пор в связи с моим участием в тех или иных телевизионных проектах. Причем с годами я научился отделять идеологическую ненависть, порожденную тем, что ты убедительно защищаешь ненавидимую твоим оппонентом позицию, от ненависти иной. Той, которая порождена вытесненным острым ощущением собственной ничтойности.
Иногда два эти типа ненависти сплетаются воедино. А иногда нет.
Иногда на это всё накладывается какой-нибудь спецфактор, то есть куратор ненавидящих требует, чтобы эта ненависть на тебя излилась. А иногда этого спецфактора нет.
В случае с так называемыми леваками всё сплелось воедино. И спецфактор с украинской, да и иной пропиской, и идеологическая ненависть, и ненависть из разряда вытесняемой этими леваками из своего сознания ничтойности.
Я не могу здесь подробно излагать случаи, когда про эту ничтойность говорилось напрямую. Потому что обсуждение подобных экзистенциальных вопросов является в данном случае для меня сугубо инструментальным. Оно мне нужно не само по себе, а чтобы, что называется, ввести читателя в курс дела. Иначе он отчасти не поймет, почему, собственно, я затеял этот разговор. Чтобы обсуждаемое осталось именно некой вводной, а не превратилось во что-то самодостаточное, нужно соблюдать принцип минимальной достаточности и не поддаваться соблазну подробного изложения даже очень значимых частностей.
Итак, будучи идеологическими оппонентами леваков, будучи чем-то, задевающим комплекс леваческой ничтойности, и оказавшись объектом, атакуемым серьезными иноземными и местными силами, курирующими левачество, «Суть времени» в целом и лично я как ее лидер оказали на это самое левачество активное косвенное воздействие.
Это воздействие породило нечто, выходящее за рамки норм современной пакостности, притом что эти рамки в нынешнем обществе эластичны донельзя.
Леваки стали собирать против «Сути времени» не просто компрометирующую информацию, что в принципе допустимо в случае борьбы с конкурентом, — они стали собирать самые дикие и неправдоподобные слухи, извергаемые из недр собственной низости теми, кого движение исключило из своих рядов.
Почему я считаю, что это является выходом за некие современные рамки? Потому что тот же Зюганов, например, не привлекает к компрометации своего конкурента Жириновского тех, кого Жириновский выгнал из партии. И Жириновский не делает того же самого по отношению к Зюганову. А ведь могли бы. И никакой особой щепетильности эти политики не проявляют, являясь яркими примерами эластичности нынешних рамок допустимого. Но при этом какое-то смутное понятие о том, что использовать в борьбе с противником пакости, которые порождают изгнанные противником из его партии персонажи, и недопустимо (этак ведь и с тобой это будут делать), и неэффективно (все скажут — выгнали такого-то пинком под зад, и он теперь несет невесть что).
Но и Зюганов, и Жириновский, и другие, будучи вполне себе эластичными политиками, сохраняют какую-то внутреннюю самость. Сколь бы эта самость ни была изгвазданной или незатейливой — она тем не менее есть. А раз она есть, то ничтойности нет и не может быть. И Зюганов, и Жириновский, и другие убеждены в том, что они есть. Может быть, не в том смысле, какой для них особо желанен, но в каком-то соседнем. А значит, нет ничтойности. И в этом убеждаешься по факту лицезрения данных политиков, по факту их политического поведения, изложения ими своих позиций. Что-то может показаться тебе неубедительным, что-то избыточным, что-то чуждым. Но какое-то содержание, повторяю, есть. И как-то это содержание связано с совокупным политическим бытием того, кто это содержание излагает. А значит, есть и само это совокупное политическое «есть». А где есть оно, там нет ничтойности.
Потому что только ничтойность, только гложущая внутренняя пустота может подвигнуть на использование в борьбе с противником больных, несчастных и, мягко говоря, не всегда адекватных людей, которым этот противник вынужден был дать рекомендацию, аналогичную той, которую дал один герой Грибоедова, сказав другому герою этого произведения: «Друг. Нельзя ли для прогулок Подальше выбрать закоулок».
Те, кому была дана эта рекомендация, опозорились публично на глазах у всего движения «Суть времени». Любая апелляция к их суждениям ничего не даст с точки зрения планируемого раскола «Сути времени». Потому что «Суть времени» только сплотится по факту изречения определенной неубедительной пакостности хорошо знакомыми лицами, обладающими определенными свойствами.
И тем не менее леваки позволили себе именно это. Переступив через все запреты нравственного и политического характера, они заявились не куда-нибудь, а в святая святых нашего движения — в Александровскую коммуну. И стали предпринимать позорные попытки собрать на коммуну какие-нибудь компрометирующие сведения у жителей поселка Александровское.
Живая реальная жизнь всегда порождает те или иные конфликты. Когда коммуна живет бок о бок с поселком, то таких конфликтов не может не быть. Кого-то увольняешь по тем или иным причинам с работы. С кем-то обнаруживается избыточная несхожесть характеров. Но поселок, затерянный в костромской глуши и очень проблемно существующий в этой глуши на протяжении постсоветского периода в условиях закрытия градообразующего предприятия, с презрением отверг левацкие заходы. И сформулировал свою позицию публично, назвав приехавших левацких гостей людьми бесчестными. И доказав, что никакие постсоветские деградационные процессы у простых людей не могут полностью изъять из их человеческого естества какие-то представления о честном и бесчестном, должном и недолжном.
Тогда леваки стали собирать по крупицам всю грязь, источаемую совсем уже неадекватными бывшими сутевцами, лишенными начисто всяческой способности различения добра и зла, чести и бесчестия. Когда человек лишен начисто такой способности, то прежде всего это отражается на его лице. Недаром китайцы придают такое огромное значение «потере лица».
Стирание грани между честью и бесчестием, добром и злом очень сказывается на всем лице, но прежде всего на глазах. Очень крупные театральные деятели говорили: «Глаза не загримируешь». Глаза в таком случае стекленеют, выпучиваются, наливаются внутренней пустотой и специфической мутностью. Что и было явлено в передачах леваков, призванных скомпрометировать Александровскую коммуну и сутевцев в целом.
Передачи леваков породили ту общественную реакцию, которая создателями этих передач никоим образом не планировалась. Люди, не лишенные компетентности, начали размышлять на тему о том, кто же заказал эту пакость. И делиться подобными размышлениями как с обществом в целом, так и с нами. Часть этих размышлений очень убедительно доказывала наличие прямой связи между ничтожными леваками и очень серьезными деструктивными силами, ориентированными на организацию в России новой перестройки и обладающими возможностями, необходимыми для осуществления подобного замысла.
Дать настоящий бой этим силам можно было только на их территории, каковой к тому моменту стала территория ущербного, ничтожного, но окормляемого новыми перестройщиками левацкого движения.
Дать бой на этой территории можно было, только ознакомившись всерьез с природой левачества, опекаемого новыми перестройщиками. Это мы и сделали. А сделав, убедились, что понапрасну пренебрегали левачеством по причине его ничтожности. Что, как справедливо утверждала Новелла Матвеева, ничтожное и впрямь может обладать огромной существенностью.
Мы на предыдущем этапе совершили ошибку, не заметив левачество по причине его ничтожности и забыв, что ничтожное ничтожному рознь. Но мы на следующем этапе эту ошибку исправили. Подобное исправление я называю, адресуя к поэме Новеллы Матвеевой, да и к творчеству Питера Брейгеля в целом, «политическим брейгелианством». Я никоим образом не собираюсь ставить наш сериал «Измена под красной маской» в один ряд с великими полотнами Питера Брейгеля Старшего. Но, во-первых, я веду речь о политическом, а не о художественном брейгелианстве.
Брейгель как художник создавал великие полотна, руководствуясь духом своей эпохи. А современный политик, исповедующий брейгелевский подход к ничтожному, должен выпускать определенные, не лишенные художественности, но и не сводимые к ней аналитические продукты, существенные для информационного общества, в котором он обитает.
Во-вторых, у Брейгеля даже в художественном смысле были последователи, которые продолжили использование его художественного метода с очень разными, но в общем-то вполне достойными результатами. Поэтому правомочно говорить о любом, в нашем случае — политическом, брейгелианстве не в высокомерном (мы-де велики, аж как сам Брейгель), а в ином ключе. И говорю я здесь только о том, что мы политическим образом, сообразуясь с новой ситуацией, используем брейгелевский метод специфической аналитики. Той, которую Новелла Матвеева по сути назвала аналитикой ничтожности, а мы называем, следуя за Хайдеггером и другими экзистенциалистами, аналитикой ничтойности, настаивая на том, что между ничтожностью и ничтойностью есть существенное различие. Притом что это понятия и однокоренные, и сходные.
Можно быть человеком ничтожным, но имеющим какое-то очень малое и потому именуемое ничтожным содержание, а можно быть человеком пустым. Или, точнее, опустошенным настолько, что содержанием становится пустота. И тогда этот человек не ничтожен, а ничтоен. Его внутреннее содержание не некое малое «нечто», а это самое «ничто». И потому данное содержание нужно исследовать особым образом. Осознавая при этом, что массовое производство человеческой ничтойности есть главная темная особенность XXI столетия, требующая особо пристального внимания, связанного с судьбой гуманизма именно в этом столетии.
Брейгель жил в традиционном обществе, еще только начавшем разлагаться на определенный манер. А мы живем в постсовременном обществе, которое успело и завершить разложение, уловленное Брейгелем в момент, когда оно только начиналось, и начать новое разложение качественно иного характера. То разложение, которое вскоре сможет окончательно разобраться с гуманностью во всех ее религиозных и светских обличиях. Причем в отличие от всех других вторжений темного начала в человеческую историю это разложение может оказаться особо эффективным в своей погибельности именно потому, что оно будет основано на обретении способности к массовому производству ничтойности.
А, в-третьих, политическое брейгелианство — это, конечно же, метафора. Но это метафора, позволяющая раскрыть значение ничтойности в XXI веке и природу этой ничтойности.
Раскрытие природы ничтойности невозможно без осознания того, что влечет за собой всяческий — в том числе и прежде всего информационно-психологический — фагоцентризм. Именно фагоцентризм, по моему глубокому убеждению, является главным темным изобретением XXI века.
Фаги были всегда. Но никогда они не приобретали такого значения, как сейчас. И не занимали того места в обществе, которое занимают сейчас. И не обладали теми возможностями, которые имеют сейчас. И не были востребованы настолько, насколько востребованы сейчас. И не получали отпора от иных социальных групп и сущностей в такой малой степени, как сейчас.
Адресуя читателя к фагам, то есть пожирателям, я имею в виду не людоедов, то есть антропофагов, и не вирусы, пожирающие бактерии, они же — бактериофаги. Потому что фаги — это пожиратели всего чего угодно. Их основное свойство — абсолютно отрицательное самоопределение и такое же, ничего кроме отрицания в себе не содержащее, самоосуществление.
Что такое двуногий говорящий фаг, которого иногда по ошибке принимают за человека? Оговорюсь, что мое «принимают за человека» не содержит в себе отрицания принадлежности данного существа к роду человеческому. В равной степени не содержит оно и скрытой адресации к пресловутой недочеловечности, неполноценной человечности. Речь, конечно же, идет о другом, но это другое на самом деле крайне небезопасно. И имя ему — ничтойность.
По определенным причинам, которые здесь подробно обсуждать невозможно, существо, соглашающееся превратиться из настоящего, сколь угодно несовершенного человека в фага, отказывается от какого-либо своего позитивного содержания, наличие которого и есть определяющее свойство настоящего человека. Место этого содержания у особи, превратившейся в фага, занимает та пустота, которую мировая культурная традиция называет по-разному. Иногда духовной пустотой, иногда просто человеческой опустошенностью.
Обсуждая подобные вопросы, мы всегда будем находиться в очень тягостной зависимости от прискорбной невнятности, в которую погружены все рассуждения о душе и духе. Эта невнятность порождена тем, что подобные рассуждения веками и тысячелетиями были монополизированы теми или иными религиями. Которые, осмысливая подобное на своем языке, добились впечатляющих результатов. Но эти результаты были неразрывным образом связаны с религиозным языком, под которым я понимаю не те или иные тексты, а методы осмысления всего на свете.
Я не буду здесь подробно разбирать того, в какой степени эти религиозные методы осмысления были и остаются зависимы от древнегреческого опыта. Если читатель захочет в этом убедиться, то ему достаточно будет прочитать любое произведение того же Блаженного Августина и с изумлением обнаружить, что все проклятия, адресуемые христианами древнегреческому язычеству, поразительным образом сочетаются с поклонением христианских философов перед Платоном, Аристотелем и предлагаемыми ими великолепными, но далеко небезупречными и небезопасными методиками осмысления всего на свете.
Предположим, что буддистская, даосская или иная религиозность, совсем далекая от средиземноморской ойкумены, проявляет зависимость не от древнегреческих, а от иных философствований, в которых иными способами постулируется та же размытость и недосказанность во всем, что касается вопросов души и духа, которая, по моему убеждению, является опаснейшей теневой стороной весьма уважаемой мной античной философской традиции, унаследованной и переосмысленной великими христианскими философами.
По мне, так на Востоке наиболее опасно то, что имеет место заигрывание с пустотой, под которой иногда подразумевается некая драгоценная творческая потенция, из которой выныривают те или иные творческие результаты, а иногда и нечто прямо противоположное, отрицающее созидательность как таковую во всех ее вариантах, включая собственно творческий.
И это свойство Востока, опасное и драгоценное одновременно, загадочным способом в древнейшие времена было передано туда, где в итоге начало развиваться творческое созидательное начало в его антипустотном, пустоту отвергающем варианте.
Древний Восток не темен и деструктивен, как это полагают многие любители Запада. И он не отгорожен от древнего Запада какими-то непроходимыми стенами. Не восточное отношение к человеку, порожденное преклоняющимися перед пустотой религиями, является врагом гуманизма, построенного на благоговении перед созиданием и созидающей человеческой личностью. Врагом гуманизма является преклонение перед антисозидательной пустотностью, родившееся тогда, когда гипертрофия пустоты как исходного начала превратилась в отрицание творческой пустотности, этого лона созидания, и восхваление антисозидательной пустотности, пустотности как отрицания созидательности.
А это отрицание, конечно, наиболее бурно расцвело на Востоке, входя в конфликт с восточной же творческой созидательностью как тем, что выныривает из плодоносящей пустоты, фактически не отличимой от полноты.
Поэтому я здесь никоим образом не хочу демонизировать Восток в его преклонении перед пустотностью. Я просто хочу сказать, что преклонение на Востоке перед антисозидательной пустотностью в силу многих причин оказалось большим, чем то же преклонение на Западе. И что, конечно же, древнеперсидская религиозность, древнеиудейская религиозность, христианство, ислам и все религии, ориентированные на поклонение богу-творцу, препятствовали восхищению перед антисозидательной пустотностью, которую бог-творец преодолел в акте творения, продемонстрировав, что антисозидательность этой пустотности не обладает абсолютным могуществом.
Возникнув как преклонение перед всеблагим богом-творцом, преклонение перед творчеством потом перешло в светскую культуру. Творческий человек, человек-созидатель стал в одинаковой степени ориентиром и для религии, преклоняющейся перед творчеством бога, и для той пострелигиозной гуманистичности, которая унаследовала преклонение перед творчеством и творческой созидательностью, оторвав и творчество, и эту его созидательность от трансцедентального божественного начала.
Но каково же это начало?
Какое единое имя даровано ему религиозным и светским человечеством? Притом, что одно лишь это имя объединяет религиозных и светских людей в том, что касается преклонения перед творчеством и творческой созидательностью.
Совершенно очевидно, что такое имя, ставшее для человечества олицетворением любой творческой созидательности, — это дух как высшая творческая способность, позволяющая извлекать нечто из ничто, придавая этому «нечто» благой характер в случае, если нечто извлечено духом, или злой характер, если нечто извлечено антидухом.
Но кроме духа и антидуха есть и это самое «ничто». Есть отрицательная — враждебная любому созиданию и любому оформлению — пустота, которой дух очевидным образом противостоит с предельной бескомпромиссностью, притом что отношение антидуха с этой пустотой носит очень сложный характер, никоим образом не сводимый к подобной бескомпромиссности.
Вот эта-то пустота и является сегодня порождающим началом, распространяющим внутри человечества сверхопасный вирус ничтойности. Сколь бы ни велика была эта пустота, сколь бы масштабный зловещий характер она ни имела, связь между нею и наимельчайшей ничтойностью несомненна. Да, это связь между темным и зловещим величием и малостью, воющей от своей болезненной убогости. Но это одновременно связь между Великой и темной Матерью и ее остервенелыми детищами. Ничто так не угрожает человечеству на современном этапе, как это лоно ничтойности и порождаемое лоном воющее отчаяние.
Именно эту связь уловила Новелла Матвеева в творчестве Питера Брейгеля старшего. И именно она исследуется в том, что я называю политическим брейгелианством. Не было бы ее, никакой таинственности ничтожного или точнее ничтойного тоже не было бы. Но ведь эта подлая и зловещая таинственность и впрямь наличествует, не так ли?
(Продолжение следует.)
https://rossaprimavera.ru/article/8021f941
26.11.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №354
Тьма существует и насылает обесовление именно как квинтэссенцию ничтожности, которая при этом таинственна. И в этом своем сопряжении ничтожества и таинственности разрушает, поедает живое, источает смрад, воет на площадях
Сергей Кургинян, 26 ноября 2019 г.
опубликовано в №354 26 ноября 2019 г.
Питер Брейгель Старший. Крестьянский танец. 1568
То воздействие, которое я хочу рассмотреть перед тем, как вернуться от актуальной современности в актуальное прошлое, строго говоря, даже не может быть названо активным. Потому что и я лично, и мои соратники, обеспокоенные дегуманизацией современного общества, никоим образом не собирались оказывать активное воздействие на так называемых леваков. И в этом была наша ошибка, которую леваки помогли нам исправить.
Дело в том, что для леваков нашим активным воздействием на них был сам факт существования ненавидимого ими движения, стремящегося соединить духовность и коммунизм. То есть того движения «Суть времени», которое и опирается на мои сочинения, и организовано при моем активном содействии. Это движение год за годом демонстрирует свою устойчивость и способность к развитию. И уже только поэтому является объектом ненависти и для удобно вписавшихся в постсоветский российский мир эксплуататоров так называемого ностальгийного советского бренда (самый весомый представитель подобной политической субкультуры — конечно, КПРФ), и для так называемых обновителей этого бренда, они же — псевдомарксистские леваки.
Что делают КПРФ и другие представители ностальгийной эксплуатации советского бренда? Они берут те или иные ущербные, но не лишенные благого содержания константы советской жизни, дополнительно упрощают эти константы, то есть делают их еще более ущербными, и с этим идут на выборы.
Почему я называю ущербными константы советской жизни, надеюсь, понятно. Хотя бы потому, что если бы они не были ущербными, то мы бы жили в СССР.
Почему я говорю о том, что эти константы не лишены благого содержания, тоже понятно. Подробнее я изложил это в своей новой книге «Диалектика духа», с которой читатель нашей газеты позднее будет иметь возможность ознакомиться. Ну, а если в двух словах, то как не назвать не лишенным благости переход от досоветского существования трудящихся к их советскому существованию?
Досоветские трудящиеся были терзаемы и голодом, и нищетой, и тяготами барачного быта. Они не могли дать своим детям качественного образования и вывести их, что называется, в люди. Они не имели доступа к высококачественной бесплатной медицине. Они не были объектом разноплановой социальной заботы, не получали достойной пенсии, их старость ничем не была защищена, им не был гарантирован достойный отдых и достойное постпенсионное существование.
Советские трудящиеся получили всё это в полном объеме. То есть достойную оплату труда, достойное бесплатное жилище, достойное место в обществе, достойное бесплатное здравоохранение, достойный отдых, достойный быт, возможность для детей трудящихся выйти на любой этаж социальной лестницы, социальный статус, при котором их именовали не быдлом, не маргиналами, а солью земли.
Значит, очевидным образом даже самая элементарная благость в советском образе жизни была. И к ней ведь всё не сводилось. Было и многое другое, реально реализуемое и не существовавшее ранее нигде в мире. Да и в сегодняшнем мире переставшее существовать.
Почему же тогда я говорю об ущербности этой благости?
Потому что она рухнула. И обрушили ее сами трудящиеся — активным участием или пассивным неучастием. Потому на прямую апелляцию к рухнувшему серьезное политическое движение не имеет права.
КПРФ и другие эксплуататоры советского бренда не просто эксплуатируют запоздалую тоску постсоветского общества по этим ущербным благостям. Они еще и усиливают своими описаниями этих благостей их ущербность, сводя по сути всю благость к некоей доступной кормушке. Что, согласитесь, и недостойно, и политически совершенно бесперспективно. Если, конечно, под политической перспективой понимать не обустройство в постсоветском обществе, а какую-то неосоветскую реставрацию.
Но если КПРФ и иные эксплуататоры ностальгийного советского бренда всё же сочетают эту недостойную эксплуатацию предыдущей ущербности с каким-то государственным чувством и с какой-то ориентацией на пусть ущербные, но в чем-то вполне благие советские ценности, то леваки ведут себя неизмеримо более паскудно.
Они и с любой деструктивностью заигрывают, ссылаясь на Ленина и прекрасно понимая, что деструкция нынешней скверной государственности тождественна построению на ее месте американской оккупационной зоны, и превращают своими воплями и кривляньями не лишенные достоинства советские ценности во что-то абсолютно поганое, потребительское, основанное на колониальной зависимости от западных прельстительных пакостей.
Коммунистическая духовность, предложенная в качестве того, что исправляет советскую ущербность, породившую обрушение СССР, ненавистна и КПРФ, и левакам. Конечно, в разной степени и разным образом. Она им ценностно ненавистна. Но еще более она им ненавистна тем, что вокруг коммунистической духовности очевидным образом складывается определенная общность — совсем не малая и достаточно энергичная, проникнутая и настоящим живым чувством любви к великой традиции, и запросом на ее реальное обновление и воплощение в жизнь.
Когда под боком у кого-то, знающего про свою приспособительную утилизационную нечестность, появляется нечто честное, да еще достаточно крупное, то одного этого достаточно для того, чтобы вся совокупная нечестность начала на существующее у нее под боком вызвериваться.
Для КПРФ это сочетается с прагматической политической обеспокоенностью наличием конкурента, а также с политическим цинизмом. И то, и другое мне приходилось вкушать неоднократно.
Лечу, к примеру, из Сибири в Москву с одной из непрерывно проводимых мною деловых встреч (я ведь не только общественный деятель, но и практикующий аналитик, на чьих экономических достижениях базируется доселе вся общественная деятельность, мною осуществляемая). Лечу я в бизнес-классе (иначе политический аналитик не может передвигаться в постсоветском обществе, если он и впрямь является практикующим).
В соседнее со мной кресло бухается один из крупных и вполне современных представителей верхушки КПРФ. И начинает вести со мной очень любезный разговор по поводу нынешних российских элитных раскладов и конфликтов, которыми я, как аналитик, и вынужден заниматься по роду деятельности. В ходе разговора мы обедаем. А в ходе обеда наш разговор приобретает более откровенный характер. И данный представитель — подчеркну еще раз: именно верхушки КПРФ — говорит: «Какие у вас хорошие ребята из „Сути времени“! Какие чистые, энергичные, дружные! Ну прямо загляденье!»
Я отвечаю собеседнику: «А чего это вы их так травите, если они такие хорошие?»
Собеседник мне отвечает: «Как почему? Вы же наши главные конкуренты. Мы это всё на высшем уровне рассматривали. И было принято решение — мочить!»
Я спрашиваю: «А как же советские ценности, коммунизм?»
Собеседник мне отвечает: «Сергей Ервандович, я вас умоляю, говорим на серьезные темы, летим в бизнес-классе, какие, к такой-то матери, коммунизм и прочее, зачем вдруг вводить в оборот всю эту фигню?»
Потом он понимает, что перебрал и замолкает.
Нечто подобное имеет место, когда ты оказываешь воздействие по принципу «нахождения под боком» на КПРФ.
А когда ты оказываешь воздействие по такому же принципу на леваков, то всё еще хуже, потому что леваки еще намного более мелкие и пакостные по своей сути «герои», ущемленные еще и тем, что у них нет и того социального статуса, который есть у КПРФ.
Обнаружить, что леваки именно таковы, совсем нетрудно даже при поверхностном знакомстве с ними. Вот почему и мною, и моими соратниками была совершена ошибка. Мы после поверхностного знакомства не перешли к более глубоким аналитическим изысканиям, а перестали вообще интересоваться леваками, перестали обращать внимание на то, что наше на них воздействие по принципу «нахождения под боком» доводит леваков до исступления и крайних форм всяческой низости.
Почему же я называю это ошибкой?
Отвечая себе и читателю на этот вопрос, я вспоминаю как моя мать — известный советский литературовед — вдруг протянула мне какой-то толстый журнал, в котором было напечатано стихотворение Новеллы Матвеевой, модной в те далекие годы и достаточно богемной поэтессы, ставшей кумиром очень влиятельных неформалов, задающих тон в том, что касается так называемых бардовских песнопений. Зная, что моя мать никак не может интересоваться чем-то подобным, я сказал ей: «Только этого еще не хватало. При чем тут ты и Новелла Матвеева?»
На что мне мать ответила: «Да нет, это, знаешь ли, не безынтересно».
Речь шла о короткой поэме или очень длинном стихотворении Новеллы Матвеевой, называвшемся «Питер Брейгель Старший (поэма)».
Питер Брейгель Старший (1526–1569) — гениальный нидерландский живописец и график, восхищавшийся творчеством другого гениального нидерландского художника — Иеронима Босха (1450–1516). Но, в отличие от Босха, Брейгель пытался запрятать свои мрачные мистические прозрения внутрь некоего псевдонатурализма, изображая как бы простой быт своих современников — охоту, катание на коньках и прочее.
Такое запрятывание давало возможность некоторым почитателям Брейгеля причислять данного очевидно мистического художника к ранним реалистам, которых интересует только простая, незатейливая земная жизнь.
На самом деле Брейгеля очевидным образом интересовала не сама эта жизнь, а запрятанная в ней хищная, темная бесчеловечность. Именно это обсуждает Новелла Матвеева в той своей поэме о Брейгеле, которая действительно достаточно сильно отличается от ее более поверхностно-богемных поэтических сочинений.
Для того чтобы читатель, скорее всего, не знакомый с творчеством полузабытой теперь и модной когда-то советской поэтессы, мог убедиться в том, что это действительно так, я приведу короткий фрагмент из поэтических размышлений Новеллы Матвеевой по поводу творчества Брейгеля.
Однажды за ветками вязов,
Меж сонных на солнышке хижин,
Увидел он пир деревенский.
И понял, что пир — неподвижен.
И только, пожалуй, бутыли
На этом пиру не застыли.
Увидел детину-танцора.
И красками в памяти выжглось,
Что фортелей в танце — изрядно,
Но главное в нем — неподвижность.
А с публикой тоже неладно,
И главное в ней — неподвижность.
Молчанье росло, невзирая
На стук деревянных бареток.
Был танец такой деревянный -
Как пляска хмельных табуреток!
И ста языков зеплетанье…
И все это — разве не тайна?
И молния быстрой догадки,
Что некий мясник мимолетен,
Как перышко, как сновиденье!
Хотя предостаточно плотен,
И нет на лице трепетанья.
Не странность ли это? Не тайна?!
Сплошной, носовой, анонимный
И ханжеский гомон волынок
Зудел, обволакивал танец
Волной звуковых паутинок…
Но странным молчанием тянет
От гульбищ на этих картинах.
И слышу: как музыка листьев -
(Тишайшая!) — голос пронесся:
«Те фортели были недвижны
Задолго до их переноса
На Брейгелевы полотна!
То, плотное — было бесплотно!..
Обсудив эту неподвижность, которая по своей сути имеет прямое отношение к тому, что именуется темным потусторонним началом, Новелла Матвеева далее начинает раскрывать содержание такого начала, явленного миру в творчестве великого Брейгеля. Вот, что она пишет по этому поводу:
Воистину, зрелища явны:
Кто стал бы скрывать показное?
На публике зрелища зреют,
Как рожь под ударами зноя.
Тем более дорого стоит,
Кто тайное в явном откроет.
О, каверзный Брейгель!
Простейшие пьянки и пляски,
Как жуткую тайну, открыл он.
Как заговор, предал огласке.
И взгляд уловил моментально,
Что это действительно — тайна.
Не тайна — пещеры драконов
И пропасти черной Гекаты.
Таинственен подслеповатый,
Приплюснутый, тусклый, бессвязный,
Создания перл компромиссный,
Творенья венец безобразный.
Таинственно всё, что ничтожно.
Таинственно, невероятно!
Понятьем объять невозможно.
И, значит, оно необъятно!
Великое измеримо.
Ничтожное необъятно!
Поверь, читатель, если сегодня такая адресация к чему-то ничтожному и одновременно более темному, чем «пещеры драконов и пропасти черной Гекаты», кажутся избыточными, то завтра они могут стать очевидным образом недостаточными. Да и так ли они избыточны, эти адресации в случае, если позади нас опыт первой перестройки, а на горизонте маячит призрак следующей?
Советские функционеры в основном были людьми порядочными и конструктивно направленными. Они в силу этого не могли ни исправить той гнойной пакости, которая накапливалась внутри позднесоветского общества, ни войти в контакт с этой пакостью. А пакость уже готовилась завыть и превратиться в откровенное бесовство. Потом она в него превратилась. И начался перестроечный вой на площадях.
О чем выли площади?
О некоем своем темном вожделении. Попытка прикрыть это вожделение рассуждениями о несовершенстве советской номенклатуры или чем-либо сходным, увы, не выдерживает критики. Ельцин был таким же воплощением этой номенклатуры, как и те, кто выл по ее поводу, противопоставляя ее насквозь номенклатурному Борису, который якобы намерен с этой номенклатурой бороться. Сам Борис, про которого на площадях выли «Борис, борись!», имея в виду именно борьбу с ужасной номенклатурой, был плотью от плоти этой номенклатуры, ее очень стандартным представителем, лишенным малейшей интеллектуальной фантазии, упертым, косным, авторитарным.
Придя к власти, антиноменклатурный Борис создал такую номенклатуру, которая и не снилась самым махровым советским номенклатурщикам.
Короче говоря, перестроечные площади не требовали чего-то благого, а выли так, как и полагается настоящим бесам.
Мой человеческий опыт говорит о том, что эти площади снова готовятся завыть. И будут они снова именно выть, а не требовать чего-то благого. И в основе этого вытья будет лежать та таинственная ничтожность, про которую написала Новелла Матвеева, обсуждая творчество Брейгеля. Именно об этой ничтожности, а не о величии народного стремления к справедливости, писал Пушкин, причем неоднократно. Об этом он писал в «Борисе Годунове», вкладывая в уста своего героя слова:
Но знаешь сам: бессмысленная чернь
Изменчива, мятежна, суеверна,
Легко пустой надежде предана,
Мгновенному внушению послушна,
Для истины глуха и равнодушна,
А баснями питается она.
Об этом же он писал в «Капитанской дочке»: «Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный».
Очень часто антисоветчики приравнивают бунт к революции и именуют таким бунтом великие события Октября 1917 года. Но Пушкин же писал именно о бунте и прекрасно знал, в чем разница между бунтом и революцией. Он был очень образованным человеком и не мог не знать о том, о чем знали все его современники. Пушкин не мог не знать о (широко обсуждавшемся как в России времен Пушкина, так и в последующем) якобы имевшем место разговоре между казненным позднее на гильотине королем Людовиком XVI и герцогом де Лианкуром, он же — Франсуа XII де Ларошфуко.
Франсуа Минье в своей «Истории Французской революции» пишет: «Герцог Лианкур, пользуясь по праву хранителя гардероба доступом к королю, еще ночью уведомил короля об измене французской гвардии, об осаде и взятии Бастилии; при этих известиях, которые советники скрыли от него, удивленный монарх воскликнул: «Да ведь это бунт». «Нет, Ваше Величество, — отвечал герцог Лианкур, — это не бунт, а революция».
Напомню читателю два наиболее очевидных, но иногда ускользающих от внимания обстоятельства.
Обстоятельство № 1 — книга Минье была опубликована в 1823 году, а Пушкинская «Капитанская дочка» была опубликована в 1836 году. К этому моменту книга Минье как первое исследование о Французской революции была, что называется, читана-перечитана в России. А уж Пушкин, один из самых образованных людей своего времени, это произведение просто не мог не читать. Разговор же Людовика XVI с герцогом Лианкуром был хитом данного произведения и обсуждался в русском образованном обществе еще до публикации книги Минье. Так что Пушкин знал разницу между бунтом и революцией.
Обстоятельство № 2 — сам Людовик XVI очень хорошо был осведомлен о том, что такое разного рода крупные бунты во Франции. Опыт французской фронды был хорошо освоен французской аристократией. Так что Людовик XVI имел в виду, говоря о бунте, нечто простое и существенное. Он говорил о том, что если это нечто наподобие фронды, то есть бунт, то, что называется, обойдется. Как обошлось это для его дедушки, Людовика XIV. Да и для других французских королей.
А герцог Лианкур, один из самых образованных людей своей эпохи, отвечает ему: «Нет, это революция!» — то есть не обойдется.
Поэтому когда наши антисоветчики пытаются приравнивать революцию к бунту, ссылаясь на авторитет Пушкина, то это и аморально, и элементарно нечестно. А вот об особых свойствах бунта, то есть разыгравшейся темной низменной стихии, этой брейгелевской тайны черни, Пушкин пишет не только в «Борисе Годунове» или в «Капитанской дочке», но и в «Бесах». Поскольку, в отличие от длинной поэмы Новеллы Матвеевой, стихотворение «Бесы» и короче, и глубже, и значимее в русской культуре, а значит, и в русском сознании, то я процитирую это стихотворение целиком.
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик дин-дин-дин…
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!
«Эй, пошел, ямщик!..» — «Нет мочи:
Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
Посмотри: вон, вон играет,
Дует, плюет на меня;
Вон — теперь в овраг толкает
Одичалого коня;
Там верстою небывалой
Он торчал передо мной;
Там сверкнул он искрой малой
И пропал во тьме пустой».
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Сил нам нет кружиться доле;
Колокольчик вдруг умолк;
Кони стали… «Что там в поле?» –
«Кто их знает? пень иль волк?»
Вьюга злится, вьюга плачет;
Кони чуткие храпят;
Вот уж он далече скачет;
Лишь глаза во мгле горят;
Кони снова понеслися;
Колокольчик дин-дин-дин…
Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре…
Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне…
И снова напомню несколько иногда ускользающих от сознания обстоятельств.
Обстоятельство № 1 — стихотворение «Бесы» было написано в Болдино в 1830 году. Одновременно с этим Пушкин написал свою «Сказку о попе и работнике его Балде». Все, кто говорят о державности и православии зрелого Пушкина, прославляющего царя Николая I, отвечающего клеветникам России и так далее, резко упрощают мировоззрение великого поэта. И ради этого упрощения говорят, что Пушкин позволял себе что-то не слишком лицеприятное в отношении священнослужителей только на раннем этапе своего творчества. Но Болдинская осень — это вершина пушкинского творчества, а не его легкомысленное юношеское начало.
И мы видим два типа бесов: про одних уничижительно говорится в «Сказке», где их называют бедненькими и так далее.
А про других говорится с ужасом в стихотворении «Бесы».
И то, и другое написано в один год, в одном месте, в один творческий сезон, именуемый Болдинской осенью.
Вот насколько сложным является на самом деле мировоззрение Пушкина!
Обстоятельство № 2 — пушкинские «Бесы» были своего рода философско-религиозным ориентиром для последующей русской литературы. Достоевский для своего романа «Бесы» берет эпиграфом именно пушкинских «Бесов». А в последующем на этот роман Достоевского ссылались очень и очень многие. Причем и тогда бесов приравнивали к революционерам и утверждали, что в этом мысль Достоевского. Хотя на самом деле мысль Достоевского намного глубже. А изображенные им бесы в человеческом облике — вовсе не революционеры, а нечто другое. Это люди, исповедующие некую «шигалёвщину», то есть учение странного господина Шигалёва, главные пункты которого один из героев «Бесов», господин Верховенский, таким образом излагает другому герою этого произведения, господину Ставрогину: «Шигалёв гениальный человек! Знаете ли, что это гений вроде Фурье; но смелее Фурье, но сильнее Фурье; я им займусь. Он выдумал «равенство»!
Объясняя далее, что такое равенство, Верховенский поясняет, что в основе некоего специфического равенства в шигалевском понимании этого слова лежит шпионство. Что в обществе, построенном на основе учения Шигалёва, «каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное — равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей! Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается каменьями — вот шигалевщина! Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство, и вот шигалевщина! <…>
Не надо образования, довольно науки! И без науки хватит материалу на тысячу лет, но надо устроиться послушанию. В мире одного только недостает: послушания. Жажда образования есть уже жажда аристократическая. Чуть-чуть семейство или любовь, вот уже и желание собственности. Мы уморим желание: мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство. «Мы научились ремеслу, и мы честные люди, нам не надо ничего другого» — вот недавний ответ английских рабочих. Необходимо лишь необходимое — вот девиз земного шара отселе. Но нужна и судорога; об этом позаботимся мы, правители. У рабов должны быть правители. Полное послушание, полная безличность, но раз в тридцать лет Шигалёв пускает и судорогу, и все вдруг начинают поедать друг друга, до известной черты, единственно чтобы не было скучно. Скука есть ощущение аристократическое; в шигалевщине не будет желаний. Желание и страдание для нас, а для рабов шигалевщина».
Какое отношение такая шигалевщина имеет не только к Марксу, который мечтал о переходе из царства необходимости в царство свободы и боготворил науку; не только к Ленину, который в самые тяжелые годы Гражданской войны делал всё, чтобы спасти научный потенциал России — чтобы задействовать его в будущем; не только к Луначарскому, который утверждал, что задача большевизма в том, чтобы сделать гениями всех членов коммунистического общества; не только к Сталину, который вывел Россию на совершенно новый уровень развития; но и к Черненко, Брежневу, кому угодно еще из сколь угодно далеких от высшего коммунистического идеала представителей коммунистического движения?
К чему-то совершенно другому имеет отношение эта самая шигалевщина. И это другое разворачивается у нас на глазах как в нашем отечестве, так и во всем мире. И вот это другое имеет самое прямое отношение к бесам в их пушкинском понимании, в понимании, которое Новелла Матвеева справедливо именует брейгелевским, в том их понимании, согласно которому Тьма существует и насылает обесовление именно как квинтэссенцию ничтожности, которая при этом таинственна. И в этом своем сопряжении ничтожества и таинственности разрушает, поедает живое, источает смрад, воет на площадях. Не она ли нашептывает нам что-то по поводу печальной судьбы гуманизма в XXI столетии? Не ее ли вторжение делает обсуждение гуманизма столь актуальным?
(Продолжение следует.)
https://rossaprimavera.ru/article/1c3ef8cf
29.10.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №350
Мы должны спросить себя, что для нас важнее — факты или наше мировоззрение?
Отказ от любого мировоззрения до крайности болезнен. В случае нашего мировоззрения всё обстоит еще намного хуже, потому что научное мировоззрение ставит во главу угла именно факт. А факт краха СССР и советского образа жизни несомненен
Судьба гуманизма в XXI столетии
Сергей Кургинян, 29 октября 2019 г.
опубликовано в №350 29 октября 2019 г.
Георгий Димитров. 1930-е
В начале 1990-х годов я был приглашен на мозговой штурм, проводившийся высшими представителями гуманитарного академического сообщества. Лица, пригласившие меня на этот мозговой штурм, настойчиво подчеркивали и его важность в целом, и его необычность. И даже то, что проходить он будет в том месте, которое издавна облюбовано нашими академиками. Место это, помнится, называлось Мозжинка. И говорилось о нем с некоторым уважительным придыханием.
Я в то время еще верил в интеллектуальную состоятельность нашего высшего академического сословия. А также в то, что эта интеллектуальная состоятельность может быть конвертирована в нечто большее. Под этим большим я имел в виду или пробуждение спящего элитного духа в наших академиках, или придание полноценной элитности тому, что обладало какими-то данными, позволяющими это придание осуществить в кратчайшие сроки.
Мне даже показалось в силу тогдашней наивности, что настойчивость, с которой меня приглашали на такой мозговой штурм, была порождена не причудами его организаторов, а чем-то большим, каким-то более или менее внятным запросом, порожденным очевидной экстраординарностью постсоветской ситуации.
Приехав, я поначалу даже укрепился в этом представлении. Потому что мозговой штурм почтили своим присутствием те академики, которые символизировали собой высокостатусную высоколобую рефлексию на острейшую глобальную проблематику. Поскольку часть этих людей уже покинула мир земной, а часть продолжает свое земное существование, то я не буду перечислять собравшихся, и попрошу читателя поверить мне на слово, что собравшиеся и впрямь знаменовали собой по своему положению и роду деятельности то лучшее, что могло бы послать отчаявшейся стране столь нужный ей тогда интеллектуальный и даже духовный восстановительный импульс.
Мне была предоставлена возможность выступать вне жесткого временного лимита. Я этой возможностью воспользовался с ответственностью, отвечавшей серьезности тогдашней ситуации. И выступил, прошу поверить, не худшим образом.
Я ожидал какой-то реакции на свое выступление. Но ее не было. Хочу подчеркнуть, что ее вообще не было. То есть ее не было даже в рамках, задаваемых соображениями еще не угаснувших академических приличий. При том что эти нормы предполагали ненулевую реакцию хотя бы по причине долгого и настойчивого убеждения докладчика в особой необходимости его доклада для обеспечения перелома сложившейся губительной ситуации.
Когда тебя так долго и настойчиво зазывают, в том числе и с помощью избыточной комплиментарности, когда тебе предоставляются такие возможности для выступления, то можно после этого выступления хотя бы как-то на него отреагировать, думал я, внимательно вглядываясь в лики наших академических светил и вспоминая строки Лермонтова: «И на челе его высоком Не отразилось ничего».
Размышляя по поводу этого «ничего», я, повторяю, понимал, что оно никак не связано с невнятностью моего выступления или с его недостаточной фундаментальностью, или с отсутствием в нем новых идей, или с непонятностью этих идей для собравшихся.
Присутствовавший на этом мозговом штурме умудренный представитель иного, неакадемического, но авторитетного для академической публики сословия, сказал мне после того, как я выразил подобное недоумение: «Дело в том, что вы говорите на языке ответственности элит. Не важно, что именно вы говорите. Но вы на этом языке говорите. А этот язык для них глубоко чужд. Потому что они всегда рассматривали себя как сервисное сословие. Как тех, кто обслуживает элиту, а не вписан в нее. Они могли быть членами ЦК КПСС, участвовать в совещаниях, пользоваться предельным уважением элиты. Но они в нее не входили. И в этом было фундаментальное условие их успеха и безопасности. Поэтому для того, чтобы принять то, что вы говорите, им нужно переключить лингвистику, а значит и мышление с сервисности на элитную интегрированность. А они этого не могут сделать и не хотят. Кроме того, когда они начнут это делать, у них возникнет кризис самооценки. Поскольку всё это для них неприемлемо, то ваше выступление обладает ненужным, вредным и опасным металингвистическим запахом. А как только они чуют этот запах, они отключают все регистраторы. Это примерно то же самое, как если бы вы в религиозную эпоху стали говорить о чем-то, проблематизирующем религиозную матрицу сознания».
И вот по прошествии почти тридцати лет, совсем в другой, но ничуть не менее острой ситуации, в условиях глубокой варваризации и так называемой постсоветской элиты нашей и всего общества, я снова должен обсуждать определенную проблематику, понимая, что обсуждать ее можно только на языке ответственности элит. И что нет не только элит, с которыми это можно обсуждать, — нет и ничего, что могло бы породить возможность на восстановление ответственности вообще и стратегической ответственности тем более. Повторяю, нет ничего, способного породить хотя бы слабую надежду на восстановление такой ответственности. А уж надежду на наличие этой ответственности — тем более.
Потому-то я и не забыл тогдашнюю эпопею, что увидел в ней знак определенной исчерпанности. Причем исчерпанности, не компенсируемой какими-то новыми всходами. Исчерпанности нарастающей и фактически непреодолимой.
Между тем никакая стратегическая ответственность немыслима без стратегической рефлексии на происходящее. А эта рефлексия не только предполагает разработку определенного интеллектуального аппарата, она еще и взыскует определенной практики.
Я активно занимаюсь политикой с конца 1980-х годов. То есть тридцать с лишним лет. За эти годы мне удалось активно повлиять на несколько десятков политических решений, включая, например, отставку рвавшегося к власти генерала Лебедя с поста Секретаря Совета безопасности РФ. После одного из таких моих удачных вмешательств в происходящее я оказался на весьма престижном эксклюзивном совещании, проходившем не в каком-то академическом пансионате, а в одном из главных властных центров страны.
Выступая на этом совещании, я сказал: «Являясь представителем той оппозиции, которую можно назвать не конъюнктурной, а стратегической, я отдаю себе отчет в приоритетности для тех, кто в такую оппозицию не входит, задачи сохранения системы в ее нынешнем виде. Но я верю, что рано или поздно проснется чувство стратегической ответственности. И при таком просыпании даже представители системы поймут, что нагрузки на систему увеличиваются непрерывно. И что рано или поздно система рухнет, или она должна быть преобразована под эти нарастающие нагрузки».
Далее, иллюстрируя свой тезис, я сказал собравшимся, что стол, за которым они сидят, легко выдерживает нагрузку в виде записывания сидящими чего-либо в своих блокнотах. И что в пределе этот стол может выдержать, даже если на нем почему-либо начнут плясать. Но что стол заведомо негоден для того, чтобы поставить на него современный тяжелый танк. Что для этого нужен уже не стол, а нечто другое. И что представители стратегической оппозиции будут ждать опамятования и содействовать ему, понимая, что основным фактором опамятования является реальность. А наша задача — способствовать пониманию представителей системы этой самой реальности, которой они, входя в систему, естественно говорят: «Чур меня!»
Принимавший участие в этом совещании авторитетный аналитик, впоследствии покинувший наше отечество, но тогда находившийся в абсолютной придворной фаворе, сказал: «Очень хочется говорить на том же языке, на котором говорит Кургинян, но, во-первых, понимаешь губительность такого разговора. А во-вторых, понимаешь, что если ты начнешь его вести на этом языке, то будешь просто смешон».
Все эти примеры я привожу не с мемуарными, а с методологическими целями. Нельзя говорить на языке ответственности элит, не будучи одновременно и говорящим на этом языке интеллектуалом, и хоть каким-то, пусть и не центральным, участником того, что называют элитной игрой. То есть и игроком, и лицом воздействующим на игровые форматы, игровые правила, смысл игры.
Как осуществляется такое воздействие, насколько оно существенно — это отдельный вопрос. Но только в случае его осуществления ты и видишь игровое поле, и имеешь право обсуждать его на соответствующем языке. «Мнить себя стратегом, видя бой со стороны» — значит именно мнить, и только. То есть на самом деле подменять ответственную рефлексию безответственной болтовней и, дезориентируя других, истреблять в самом себе всё то, что позволяет видеть реальное, отличая его от разного рода фикций.
Я посвятил себя созданию той теории элит, которая может нечто поведать о современном процессе.
Я предложил тем, кто эти процессы рассматривает, свою не конспирологическую, а антиконспирологическую теорию элитной субъектности, она же — субъектология.
Я действовал на практике сообразно этой теории.
И я никогда не сводил происходящее в мире к элитной игре, важность которой была для меня всегда несомненна.
Если бы я сводил всё к элитной игре, не было бы той же Поклонной горы или антистрелковских действий в Донецке. Но если бы я не видел элитное игровое поле, а измышлял бы невесть что, то Лебедь мог бы окончательно преуспеть в том, что им было замыслено как продолжение преступного Хасавюрта. И кое-что еще прискорбное вполне могло бы произойти.
Но каждый раз, когда я начинал обсуждать элитную игровую реальность на сколь угодно авторитетных интеллектуальных собраниях, реакция была достаточно сходной с той, которую я только что обсудил, повествуя и об академических посиделках, и о совещаниях иного формата.
При этом интеллектуальные авторитетные собрания, на челе участников которых не отражалось ничего, когда я давал абсолютно сбывшиеся прогнозы американских действий в том же Ираке, могли проводиться и за пределами России. В том же Израиле, например, где мне позволялось выступать на пленарных заседаниях авторитетного Герцелийского форума. А также в Индии, Китае, Греции, Германии, других местах планеты. Да и в отечестве нашем это случалось не только в далеком прошлом.
Обсуждаю это сейчас не потому, что считаю себя Кассандрой и переживаю по этому поводу, а потому, что иначе мои рассуждения о разнице между методологией активного воздействия и методологией пассивного наблюдения окажутся чересчур стерильными. А значит, и неверно воспринимаемыми.
Что же касается меня как создателя применяемой мною же методологии оказания активного воздействия на систему, позволяющей и что-то понять, и что-то изменить, то этой методологией я руководствовался и до создания движения «Суть времени».
А после создания движения и его участия в общественной жизни методологическая ценность слов Маркса о философах, которые не могут адекватно понимать жизнь по причине своего неучастия в ее изменении, стала мне ясна более, чем когда бы то ни было ранее.
Пока ты не участвуешь в игре, ты не можешь ее понять. И понимать ее ты должен только активно-игровым образом. Да, ты должен делать это, не прельщаясь при этом конспирологией, не отвергая объект-субъектное понимание происходящего. Но ты должен делать именно это.
Ты должен делать это всегда и чего бы это ни касалось. Даже если речь идет о такой предельной абстракции, как судьба гуманизма в XXI столетии, ты должен делать именно это. И ориентироваться в том, что касается единства понимания и действия, оно же — метод активного исследования систем, на то, что не имеет никакого отношения ни к позитивистской субъект-объектной аналитике, отрицающей наличие субъект-субъектных значимых для человечества игр, ни к дешевой конспирологии.
Киплинг описал то, что он назвал Большой игрой, в своем романе «Ким» и в других произведениях. Но почему он мог это описать? Почему он мог назвать это игрой?
Потому что сам он был не чужд этого.
Может быть, описанная Киплингом Большая игра не настолько изощрена и масштабна, чтобы стать примером игры как антагониста истории.
Может быть, у него речь идет всего лишь о борьбе за контроль над азиатским сердцем мира, ведущейся во имя слишком прагматических достижений типа недопущения потери контроля над Индией.
Но тем не менее речь идет именно об игре. Причем такой игре, которая не скрывает своего существования, используя для такого сокрытия откровенно темную и потому слишком сомнительную для рационалистов стихию.
Но ведь от обсуждения этой стихии тоже никуда не денешься. При том что обсуждалась она людьми, исследовавшими и одновременно участвовавшими в очень и очень конкретных играх.
В истории английской стратегической разведки, которая увлекалась этими играми больше, чем любая другая стратегическая разведка мира, таких людей было немало. И чаще всего они обладали незаурядными способностями к художественному творчеству, демонстрируя исключительные результаты на основе синтеза право- и левополушарной деятельности, понятийного и образного начала. А также на основе иных, еще более нетривиальных синтезов.
К числу таких людей относился не только Киплинг, являвшийся одним из создателей так называемой этнической, то есть стратегической по своей сути разведки. Тут мы вправе обсуждать и таких создателей высшей стратегической английской разведки, как Джонатан Свифт, Даниэль Дефо или сам великий Уильям Шекспир.
Для меня Шекспир является и величайшей творческой личностью, и величайшим представителем стратегического аналитического сообщества, и величайшим мыслителем.
Здесь я вкратце обсужу его герменевтическую аналитику бытия, которая является великим ориентиром для всех, кто занимается стратегической аналитической герменевтикой.
«Кто это сделал, лорды?» — спрашивал шекспировский Макбет в момент, когда пришел призрак убитого им Банко.
«То были пузыри земли», — сказал убитый Макбетом Банко в момент, когда они оба внимали пророчествам ведьм, вовлекших своих жертв в темную стихию за счет сооружения таких пророчеств.
То актуальное, что я время от времени предъявляю читателю в виде частных проявлений определенной стихии, является для меня, в силу изложенной мной методологии, этакими пузыриками, всё чаще источаемыми определенной субстанцией.
Да, субстанция огромна, а пузырики покамест относятся к разряду микроскопических. Но ведь они не могут не являться следствием определенных воздействий на эту субстанцию. Мне, конечно же, скажут, что пузырики появляются в силу изменения свойств субстанции. И я не могу с этим не согласиться.
Во-первых, эти свойства субстанции под названием «человечность» меняются не только сами собой. И не только потому, что развитие общественных — прежде всего производительных, но и иных — сил порождает изменение входящих в новые отношения с новыми силами общественных отношений. Эти свойства субстанции кто-то меняет. Причем тут необходим такой «кто-то», который способен осуществлять подобные изменения. А осуществлять их в условиях инертности субстанции очень и очень трудно. Кому-то казалось до недавнего времени, что это просто невозможно.
Наиболее ярким примером подобной веры в невозможность изменить тот ход истории, который является продуктом саморазвития субстанции, была речь Георгия Димитрова на судебном процессе, организованном нацистами в Лейпциге в 1933 году в связи с так называемым поджогом рейхстага. На этом процессе Димитров в частности сказал: «В семнадцатом веке основатель научной физики Галилео Галилей предстал перед строгим судом инквизиции, который должен был его приговорить как еретика к смерти. Он с глубоким убеждением и решимостью воскликнул: „А все-таки Земля вертится!“ И это научное положение стало позднее достоянием всего человечества. Мы, коммунисты, можем сейчас не менее решительно, чем старик Галилей, сказать: „И все-таки она вертится!“ Колесо истории вертится, движется вперед, в сторону советской Европы, в сторону Всемирного союза советских республик. И это колесо, подталкиваемое пролетариатом под руководством Коммунистического Интернационала, не удастся остановить ни истребительными мероприятиями, ни каторжными приговорами, ни смертными казнями. Оно вертится и будет вертеться до окончательной победы коммунизма».
Эти гордые слова Димитрова вошли в анналы мировой истории. Они являются великой демонстрацией гуманистической веры в победительность исторического движения. И, казалось бы, эти слова подтвердили свою неопровержимость 9 мая 1945 года, в момент, когда нацизм был сокрушен той коммунистической силой, которую Димитров справедливо связывал с разворачиванием исторического процесса, оно же — вращение колеса истории в единственно возможном правильном и праведном направлении.
Но если верить не только благородству этих слов Димитрова, но и их прогностическому посылу, то что знаменует собой распад СССР, крах коммунизма, демонтаж советского образа жизни, нынешний характер мирового процесса?
Разве всё это не является доказательством возможности того разворота колеса истории вспять, который отрицал Димитров? И который противоречит не только коммунистической вере в праведную направленность истории?
Такой разворот колеса истории вспять противоречит всему гуманистическому прогрессизму как таковому. При том что этот гуманизм не только породил коммунистическую веру в праведность истории, но и был, в свою очередь, спасен своим порождением от краха веры в историю, порожденного Первой мировой войной. Ведь именно советский коммунистический гуманизм предотвратил подобный крах. И стал спасительной надеждой для человечества, утерявшего предшествующую гуманистическую надежду.
В новой фундаментальной ситуации мы должны выбирать между привычной и желанной нам верой в праведную историческую направленность и тем фактам, которые этой вере противоречат. Осуществляя этот выбор, мы должны спросить себя, что для нас важнее — факты или наше мировоззрение? Этот вопрос имеет очень болезненный характер, потому что любой отказ от любого мировоззрения до крайности болезнен. В случае нашего мировоззрения, именующего себя научным, всё обстоит еще намного хуже. Потому что научное мировоззрение ставит во главу угла именно факт. А факт краха СССР и советского образа жизни несомненен.
Поэтому, ставя во главу угла этот факт, мы должны отказаться не только от мировоззренческой веры в праведную направленность истории. Мы должны отказаться от мировоззренческой веры в абсолютную самодостаточность исторической субстанциональности.
А что такое эта вера в ее марксистском или ином варианте?
Это именующее себя научным представление об отсутствии какого-либо исторического субъекта, навязывающего человечеству как субстанции тот или иной тип движения.
Согласно марксистской или любой другой субстанционально-центрической концепции, этот субъект не существует.
Или, точнее, он является порождением человеческого бурного коловращения, создающего и новые средства производства, и новые производительные силы, и действия этих сил на материнскую субстанцию человечности, породившую данные силы в виде своих детей.
Но если такое коловращение, оно же — самодостаточное бурление субстанции под названием «человечность», имеет абсолютное значение в том, что касается порожденной этим коловращением направленности… и если направленность эта зависит от прогресса производительных сил, то что произошло с СССР и советским образом жизни?
Производительные силы продолжали развиваться.
Субстанция человечности продолжала своим бурлением порождать это развитие производительных сил.
Почему в этом случае субстанция вдруг породила обратное тому, что ей предписано в подобной модели? Что случилось?
Ледник не сполз с арктической зоны, раздавив производительные силы.
Эти силы не уничтожила ядерная война.
Их вообще никто не уничтожал. Они бурно развивались.
И если считать, что это развитие, порождаемое бурлением субстанции по имени «человечность», должно само собой двигать историю в том правильном направлении, про которое Димитров говорил как про вращение колеса, то почему колесо очевидным образом повернулось вспять?
Почему оно повернулось вспять в случае крито-минойской культуры, как бы понятно. Якобы это произошло потому, что взрыв вулкана на острове Санторин привел к избыточному разрушению инфраструктуры. А это разрушение породило вторичную дикость, использованную разного рода варварами.
На этих же варваров можно сослаться, обсуждая черные века крито-микенской цивилизации, после которых почему-то возобладал бурный воскресительный процесс, именуемый «классическая античность».
На этих же варваров можно сослаться в случае темных веков, наступивших после краха Древнего Рима.
Можно даже закрыть глаза на очевидную странность победы варваров над цивилизацией. При том что эта победа возымела место без внешних источников краха цивилизации, подобных великому потопу, якобы погубившему легендарную Атлантиду, или вулканической деятельности на уже упомянутом мной острове Санторин.
Но в случае краха СССР и советского образа жизни никакого нашествия варваров не произошло. Никакая Золотая Орда не погубила восходящую Русь. Никакие готы сотоварищи не обрушили Древний Рим. Но колесо истории, о котором говорил Димитров, повернулось вспять. Его повернула почему-то сама субстанция человечности?
Но, согласно мировоззренческой вере, которую я сейчас обсуждаю, эта субстанция в условиях отсутствия избыточных природных или иных катастроф должна двигать человечество так, как говорил Димитров. И не вращать колесо истории в обратном направлении, являющем нам очевидную неблагодатность и неправедность, а также очевидную социальную и культурную регрессивность.
Значит, либо сама субстанция может вертеть колесо в разном направлении, что, согласитесь, странно.
Либо это колесо развернул в противоположном направлении какой-то суперсубъект, который своим наличием противоречит версии всеобъемлющего могущества бурлящей субстанции человечности.
Но если такой субъект существует, то вся методология бессубъектности должна быть отброшена. Не важно, насколько достоверной и совершенной может быть аналитическая реконструкция субъекта на современном этапе. Может быть, эта реконструкция пока что является грубой и недостаточной. Может быть, она даже ошибочна в том, что касается искомой конкретики. Но она в описываемом нами случае методологически безальтернативна. А это порождает очень серьезные множественные последствия. В том числе и внимание к микроскопическим пузырям. Как уже описанным мною, так и к тем, которые я обсужу напоследок, используя столь подробно мною рассмотренный метод активного воздействия на те или иные системы.
(Продолжение следует.)
https://rossaprimavera.ru/article/0711f650
26.10.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №349
Что означает сказанное Марксом в «Тезисах о Фейербахе» по поводу скудоумия философов?
Означает оно только то, что философы сами не участвуют в политическом сражении за судьбы мира
Судьба гуманизма в XXI столетии
Сергей Кургинян, 26 октября 2019 г.
опубликовано в №349 26 октября 2019 г.
Эрвин Шредингер
Что знаменуют собой в методологическом плане мои адресации к разного рода антигуманистическим (лилитовским, кибеловским и так далее) частностям?
Я неоднократно подчеркивал, что существует два метода исследования системы процессов. И что при одном из этих методов вы не оказываете воздействия на жизнь системы или протекание процесса, а при другом оказываете и наблюдаете результаты. Эту классификацию методов я почерпнул из своей первой профессии — геофизики.
Мне неоднократно говорили мои учителя, что я и должен был остаться в этой профессии на всю жизнь. И что в этом случае я повлиял бы на состояние отечественной геофизики. То, что я не хотел остаться в этой профессии на всю жизнь — понятно. Потому что посвятить себя специфической режиссуре и драматургии я решил еще в последнем классе средней школы. И к этому шел долго и целеустремленно. А то, мог ли я повлиять на состояние отечественной геофизики, оставшись в ней на всю жизнь, не мне судить. О том, что я мог и даже должен был перенять некую эстафету и изменить судьбу отечественной геофизики, мне говорили люди с большими заслугами в этой научной и научно-практической дисциплине.
Оговариваю данное обстоятельство для того, чтобы мои ссылки на геофизику не показались в данном случае неуместными. Если отвлечься от той конкретики, которая действительно делает такие ссылки неуместными, и рассмотреть проблему с высоты птичьего полета, то никакой разницы между геофизикой и той же кибернетикой не существует. И там, и там ты наблюдаешь поведение систем и хочешь с помощью таких наблюдений что-нибудь узнать о внутренней структуре системы. Но при размышлениях, осуществляемых с той же высоты птичьего полета, нет никакой разницы и между геофизикой и любыми гуманитарными теориями интерпретаций, получившими общее название герменевтических.
Вы изучаете текст и хотите понять его внутреннюю структуру. Какая разница, как называется система — кибернетический «черный ящик», скрытые под землей месторождения или текст? С высоты птичьего полета никакой разницы, повторю еще раз, нет и не может быть. Потому что в любом случае вы хотите по исходящим от той или иной системы сигналам узнать что-то о внутренней структуре системы. Но то же самое касается расшифровки зашифрованных сообщений. Притом что такая расшифровка, кстати, тоже называется герменевтикой.
Фрейд хотел по снам и ассоциациям восстанавливать структуру тех или иных человеческих травм. Это тоже герменевтика. И уж тем более герменевтикой является прочтение закрытых текстов. То есть текстов, наполненных теми или иными иносказаниями. А это и все священные тексты, и произведения великой античной литературы, и сказки народов мира.
Чем занимался наш замечательный исследователь этих сказок, советский филолог и фольклорист, профессор Ленинградского университета Владимир Яковлевич Пропп (1895–1970)? Он занимался именно этим. Но этим же занимались и другие выдающиеся исследователи, работавшие на стыке антропологии и культурологии. Такие как французские этнологи и философы Клод Леви-Стросс (1908–2009), Люсьен Леви-Брюль (1857–1939).
И, наконец, чем, как не такой же расшифровкой произошедшего в действительности по следам, оказавшим этим произошедшим на реальность, является вся деятельность по расследованию преступлений?
Ну, а от этого уже и рукой подать до любой аналитики — политологической в том числе. А уж если речь идет об эзотерических моментах этой аналитики, то тем более.
Поскольку геофизикой я занимался, именно ориентируясь на взгляд с высоты птичьего полета, а защищал кандидатскую диссертацию вне какого-либо фокусирования на практической стороне дела, то перейти от геофизики ко всему остальному, что перечислено выше, для меня не составляло особого труда. При этом именно из своих геофизических и математических занятий теорией интерпретаций я вынес четкое понимание так называемой некорректности любой обратной, то есть интерпретационной, задачи.
Математикой некорректно поставленных задач занималась школа академика Андрея Николаевича Тихонова (1906–1993), к которой я принадлежал в эпоху моих занятий геофизикой и математикой. И все мои скромные заслуги в этой сфере связаны с разработкой методов решений именно некорректно поставленных задач. Потому что Андрей Николаевич был в числе тех, кто доказал, что решать такие, казалось бы нерешаемые, задачи можно, используя систему особых методов.
Ученики Тихонова разрабатывали различные методы, ориентируясь на его общую теорию и дополняя ее.
Занявшись политической аналитикой чуть ли не поневоле — отвечая этими занятиями на вызов начавшегося перестроечного распада СССР, я перенес свои знания из естественно-научной сферы в гуманитарную. А поскольку я был никак не чужд гуманитарной сфере и в силу театральных интересов, и по семейным причинам (мои родители гуманитарии, и я с детства жил в гуманитарной среде), и по складу собственной личности, то это не составляло труда. Уже на начальном этапе такой перенос дал серьезные результаты.
Когда говорят о том, что никто не предвидел и самого распада СССР, и его последствий, то это звучит достаточно странно. Потому что наши (мои и моих соратников) прогнозы развития событий опубликованы. Что-то опубликовано задним числом, а что-то было опубликовано по горячим следам происходившего. И никто не может сказать, что мы не предсказали развитие перестроечного безумия с достаточно высокой степенью точности.
Оговорив всё это еще раз для того, чтобы мои отсылки к геофизике не были чересчур экзотическими, я возвращаюсь к той классификации методов исследования систем, которую я почерпнул из геофизики, и которая, на самом деле, имеет кардинально более общий характер.
Активными называются методы исследования систем, при которых вы, как исследователь, оказываете воздействие на систему с целью получения о ней дополнительной информации.
Пассивными называются методы исследования систем, при которых вы всего лишь наблюдаете за тем, как она ведет себя без чьих бы то ни было посторонних вмешательств.
Если вы наблюдаете электромагнитные или любые другие поля, которые создает, например, лежащее на определенной глубине месторождение, то это пассивный метод. А если вы воздействуете на это месторождение электромагнитными импульсами разного рода и наблюдаете отклики месторождения на эти ваши воздействия, то это активный метод.
Если вы размышляете над тем, кто же совершил преступление и зачем, всего лишь лицезрея следы этого преступления, то это пассивный метод. А если вы инсценируете события, на которые преступник должен откликнуться, то это активный метод.
Конечно же, по отношению к системам, которые, оставив тот или иной след, исчезли из реальности, применяются по преимуществу пассивные методы. Если только время по тем или иным причинам не обладает той или иной странной обратимостью.
А вот по отношению к системам, которые не исчезли из реальности, активные методы применяются чаще, чем пассивные. И, конечно, являются более эффективными.
Но тут есть одно фундаментальное обстоятельство нравственного характера. Именно оно было проблематизировано в научной фантастике самими братьями Стругацкими, их вдохновителями и их последователями. Это обстоятельство получило название «право на исторический эксперимент». И было рассмотрено в рамках таких химер, как «Институт экспериментальной истории», а также других институтов сходного типа.
Можно ли воздействовать на бытие тех или иных народов с тем, чтобы узнать больше об этом бытии? Или же на такое воздействие надо наложить нравственный запрет?
Конечно, на ядро атома, химическую молекулу или железорудное месторождение можно и должно воздействовать с тем, чтобы больше узнать. И на животных тоже можно воздействовать с этой же целью.
Нравственным пределом является воздействие на людей по их воле. Например, в процессе медицинского или психологического исследования. Но если медицинское исследование, осуществляемое с согласия больного, родственно по своему характеру исследованиям дочеловеческих объектов живой и неживой природы, то с психологическим исследованием всё уже обстоит сложнее. Потому что вы не можете исключить, что человек, на которого вы оказываете психологическое воздействие, может догадаться, какое воздействие вы оказываете и скорректировать реакцию.
Тем самым он становится из объекта вашего исследования чем-то другим.
Между тем вся естественнонаучная методология вне зависимости от того, с какой высоты вы ее рассматриваете — с птичьего полета или даже из космоса — абсолютно задана таким субъект-объектным подходом. При котором исследователь — это субъект, осуществляющий воздействие. А исследуемое — это объект, который не знает о том, что на него оказывается воздействие.
Именно поэтому данный — субъект-объектный — интеллектуальный метод с определенными оговорками приравнивается к научно-исследовательскому методу вообще. А как только начинается нечто более сложное — субъект-субъектное, так сказать, — то предпочтительно уже говорить не о науке — гуманитарной или иной. А о более сложной интеллектуальной процедуре, которая при этом не теряет свою интеллектуальность.
Следователь, допрашивающий преступника, понимает, что преступник увиливает, являясь в той же мере субъектом данного процесса допроса, как и сам следователь. Но работа следователя ничуть не менее интеллектуальна, чем работа геофизика, пытающегося что-то узнать о месторождении, посылая в него электромагнитные или иные сигналы. Просто это уже другой интеллектуализм, который от того, что он является качественно другим, не перестает быть интеллектуализмом.
Я достаточно часто обсуждаю эту тему, в том числе и в данном исследовании, потому что вопреки всем этим обсуждениям данная тема не становится с годами более очевидной и привычной для тех, кто апеллирует к аналитике, требующей не просто сколь угодно тонких субъект-объектных методов исследования, а методов качественно иных — субъект-субъектных или еще более экзотических.
Поскольку термин «игра» имеет очень много разных значений, то его использование по отношению к данному классу исследования наталкивается на подобные разночтения. Но ведь и изобретать новые названия для данного класса исследований тоже не хочется.
Поэтому я еще раз настойчиво подчеркиваю, что аналитика тех или иных игр принципиально отлична от научного исследования тех процессов, которые, будучи безличными или безрефлексивными, не способны осознать того, что их исследуют.
Когда я говорю о чем-то еще более экзотическом, то речь идет о человеческих попытках разгадать характер и природу взаимодействий человека с чем-то более сложным, чем сам человек. Пока что такого рода попытки осуществлялись только верующими людьми. Потому что более сложная система, чем человек, — это (повторю еще раз «пока что») только сущности, которые религиозные люди именуют богом или дьяволом. Но теоретически мы можем себе предположить существование качественно более сложного чем человек, разума. Например, инопланетного. Собственно, почему бы нет? Мы можем также себе представить, что какая-то гиперсложная и невесть куда разросшаяся электронно-вычислительная машина будет выполнять роль подобной сверхразумной системы по отношению к своему создателю.
Все это не только активно задействуется в научной фантастике, но и становится предметом строгих интеллектуальных размышлений.
Мои отсылки к таким исследователям, как венгерско-американский математик Джон фон Нойман (1903–1957) или английский математик Алан Тьюринг (1912–1954), возможно, покажутся излишними тем, кто сориентирован на гуманитарный характер моего исследования.
Но, во-первых, я веду диалог с разноориентированным читателем.
А во-вторых, и гуманитариям не грех узнать о том, что гуманитарные по своей сути попытки тех же каббалистов (или иных религиозно мыслящих герменевтиков) познать непознаваемое, то есть природу своих отношений с богом, дьяволом, разного рода высшими сферами, причудливым образом сочетаются с иными типами расшифровки того, что обладает возможностями большими, нежели собственно человеческие.
Впрочем, что такое собственно человеческие возможности, тоже не вполне ясно. Потому что стоит начать обсуждать проблему ограниченности этих возможностей, и сразу в обсуждение втягивается вопрос о так называемых резервных возможностях. А также всё, что внесли в сферу близкую к человековедению квантовые и постквантовые исследования.
Зачем, в противном случае, стал бы великий австрийский физик-теоретик, один из создателей квантовой механики, лауреат Нобелевской премии по физике Эрвин Шредингер (1887–1961) тратить время и на размышления по поводу природы жизни (он написал книгу «Что такое жизнь?»), и на размышления по поводу природы разума в книге «Разум и материя». Да и другие книги Шредингера, такие как «Наука и гуманизм», «Природа и греки», «Мой взгляд на мир», тоже говорят о многом.
Но ведь не только Шредингер подобным образом оскоромился чем-то выходящим за пределы естественной науки, в которой он достиг всего, чего может достигнуть ученый.
Швейцарский физик-теоретик Вольфганг Паули (1900–1958) тоже, как и Эрвин Шредингер, был лауреатом Нобелевской премии. Его заслуги перед физикой огромны. Они отнюдь не сводятся к открытию такой странной частицы, как нейтрино. Между тем такой блестящий естественник, как Паули, в течение многих лет работал над достаточно экзотической гуманитарной проблематикой вместе с выдающимся швейцарским философом и психологом Карлом Густавом Юнгом (1875–1961). Речь шла о совместной научной работе. Причем темой работы была так называемая синхронность, которая фактически по настоящий момент многими рассматривается как сугубо парапсихологическая экзотика.
Что порождает такие выходы за «флажки» собственной научной сферы у людей, относящихся к числу и гениальных, и особо признанных ученых естественников?
И что порождает ответный интерес гуманитариев к такой чуждой для них сфере, как квантовая теория с теми ее ответвлениями, которые вполне уже можно назвать и суперквантовыми и постквантовыми.
Почему американский физик Фритьоф Капра (род. в 1939), который, будучи, конечно же, ученым, не сопоставимым по масштабу со Шредингером и Паули, но отнюдь не являющийся при этом дилетантом в том, что касается физики элементарных частиц или теории систем, посвящает себя сопоставлениям даосизма и физики, утверждает сходство физики и метафизики, наличие скрытых связей между этими областями?
Почему известный американский ученый физик Дэвид Джозеф Бом (1917–1992), друживший с создателем атомной бомбы Робертом Оппенгеймером, сотрудничавший с Эйнштейном, достигший в физике очень и очень многого, начинает заниматься исследованиями целостности всего на свете, транскультурными, трансрелигиозными исследованиями?
Не потому ли всё это происходило и происходит, что шквал новых естественнонаучных исследований начинает размывать грань между субъект-объектным и субъект-субъектным интеллектуализмом, взыскует иного понимания человеческих возможностей, иного понимания отношений человека и вселенной, иного соотношения между разумным, неразумным и сверхразумным?
Все это в свою очередь оказывает мощное воздействие на отношение к субъектности как таковой. Перейдя от математических исследований алгоритмов интерпретаций к исследованиям, позволяющим интерпретировать то, что происходит с человеком и человечеством, я, в силу своего предшествующего научного опыта, с огромным скептицизмом относился ко всему связанному с так называемой конспирологией, она же теория заговора.
Но именно поэтому мне представлялось необходимым не просто отмахнуться от подобного рода химер, а противопоставить им что-то серьезное. Потому что нельзя же вообще не учитывать того, что называется воздействием на протекание процессов. Ведь оказываются же эти воздействия, причем отнюдь не только с исследовательскими целями.
Занявшись теорией воздействия, я столкнулся с двумя очень устойчивыми концепциями, сторонники которых отвергали с порога любые представления о воздействиях как таковых.
Одна из этих концепций — позитивистская. Сторонники этой концепции вообще отказываются от выявления каких-либо скрытых механизмов, оказывающих воздействие на происходящее. С их точки зрения любая попытка раскрыть подобные механизмы представляет собой пресловутый поиск в черной комнате отсутствующего в ней черного кота. Совсем недавно, перед началом телевизионной передачи, один участвующий в ней крупный российский политик прямо сказал по поводу созданного мною движения «Суть времени»: «Ишь ты, суть времени. Чушь какая-то. У времени сути нет».
Другая концепция, в такой же степени отрицающая роль воздействий в происходящем с обществом, абсолютизирует самоорганизацию. Согласно этой концепции, общество представляет собой клубящуюся сверхсложную субстанцию, которая самопреобразуется за счет колоссального количества столкновений, осуществляемых в рамках такого всеобъемлющего клубления.
Почему-то сторонники подобной концепции иногда именуют себя марксистами. И это при том, что представление об источниках и движущих силах наипрочнейшим образом укоренено в марксизме, который по этой причине вполне может быть назван «герменевтикой классовой борьбы».
Все мы знакомы с крайними проявлениями подобной герменевтики, которые были названы вульгаризацией марксизма. Согласно им, классовый конфликт надо обнаруживать во всем. Например, в произведении Пушкина «Евгений Онегин».
Кто такой Евгений Онегин? Представитель городского продвинутого дворянства.
Кто такая Татьяна Ларина? Представительница сельского помещичьего сословия.
Что знаменует собой определенный тип отношений между ними? Он знаменует определенную фазу развития классового или макросоциальносословного противостояния.
Мне всегда хотелось спросить тех, кто отстаивал эту точку зрения (притом, что ее иногда отстаивали всерьез): «А медведь, которого Татьяна Ларина видит во сне, он что собой знаменует? Грядущее восстание пролетариата? Страх помещичьего сословия перед крестьянами?»
Но, несмотря на подобные вульгаризации (которые порой имеют место в любой научной методологии), для меня марксизм как аналитика был ценен именно тем, что он искал источники и движущие силы. Другое дело, что низведение всех источников и всех движущих сил к классам очевидным образом не могло быть универсальным кодом для расшифровки. Хотя бы потому, что элитные субъекты порой слишком явным образом доминировали в происходящем.
Пытаясь проблематизировать такой панклассизм (то есть универсализацию классового источника всего и вся), я, отвергая конспирологическую теорию суперзаговора (еврейского или иного), настаивал на том, что классы представляют собой более или менее справедливую, но умственную конструкцию и потому условны, как и любая конструкция. А ряд заговоров (убийство Павла I, например) носят абсолютно несомненный, а значит, и абсолютно безусловный характер.
Но главное, конечно же, не в методологических предвзятостях, мешающих увидеть нечто несомненное. А в том, что такие предвзятости порождены пассивностью наблюдателей, вырабатывающих методы понимания происходящего в условиях такой собственной и всем предписываемой пассивности.
Как мне представляется, гениальность того, что сказано Марксом в «Тезисах о Фейербахе», имеет именно методологический и только методологический характер. Понимаю, что такое отношение к фразе из этих «тезисов» о философах, которые «лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» (Die Philosophen haben die Welt nur verschieden interpretiert, es kommt aber drauf an, sie zu verӓndern), не является общепринятым.
Но разве не понятно, что либо это высказывание бессмысленно, либо оно имеет именно методологический характер. Потому что вне методологии противопоставлять понимание мира его преобразованию бессмысленно. Потому что нельзя преобразовывать мир, не понимая его. Другая точка зрения озвучивается в знаменитом анекдоте про секретаря обкома, который, в отличие от обезьян, всё время тряс шест с привязанным бананом, не желая думать о том, как сбить банан с шеста при помощи другого шеста. А на совет, что надо подумать, ответил: «Что тут думать — трясти надо!».
Может быть, секретарь обкома исповедовал данную концепцию, именуемую волюнтаристской и настаивающей на приоритете действия над мыслью. Но уж Маркс-то точно ее не исповедовал.
Что же тогда означает сказанное им в «Тезисах о Фейербахе» по поводу скудоумия философов? Означает оно только то, что философы сами не участвуют в политическом сражении за судьбы мира. А не участвуя в этих сражениях, то есть являясь пассивными наблюдателями, они превращают всю методологию в герменевтику пассивного наблюдения. Они не могут перейти от пассивного наблюдения к активному, потому что, будучи сами пассивными, они эту пассивность распространяют на мир, который соответствующим образом объясняют.
Маркс же говорит о том, что, становясь активным участником борьбы за судьбы мира, ты иным способом понимаешь устройство мира именно через это участие в активной борьбе. И на этой основе можешь иначе понимать мир! Понимаете?! Он не отказывался от понимания мира, он говорил о другом понимании мира за счет участия в его судьбе. Начинаешь принимать участие в судьбе, тогда-то начинаешь понимать иначе. А иначе ты и мира не поймешь, потому что при неучастии в борьбе за его судьбу, мозги твои определенным образом переустроятся, запрограммируются на это неучастие. И тогда пиши пропало. Не только мира не изменишь, но в интеллектуальном плане не получишь должного понимания происходящего.
(Продолжение следует.)
https://rossaprimavera.ru/article/b3f2ef74
11.10.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №348
Если кто-то может использовать экологическое и феминистское движение для фундаментального изменения всего мироустроительного западного проекта, то налицо связь между этим «кто-то» и этими движениями. И если внутри движений оказывается культ Темной матери, то это не может происходить само собой
Судьба гуманизма в XXI столетии
Сергей Кургинян, 11 октября 2019 г.
опубликовано в №348 11 октября 2019 г.
Религия. Джулио Романо. Победа, Янус, Хронос и Гайа. 1532–1534
Вот так называемая молитва защиты Лилит, прямо именуемой Темной матерью, которую современные поклонницы Лилит выкладывают в интернет:
«Темная мать, что прилетаешь ночью на крыльях теней, богиня Лилит слышит мой зов и приходит ко мне! Защити меня от палящих ветр в пустыне и всех тех душ, которые оскверняют твое имя! Спрячь меня своей тенью от ослепительного света, защити меня под своей крылатой мантией, приди ко мне из пещер Красного моря и пробуди во мне силу Дракона в моем храме плоти! Я та, что чтит твое имя, та, кто действительно смеет идти по твоему пути. Я призываю тебя, древняя Богиня! Я призываю тебя, Мать Демонов, которая восседает на престоле среди тех, кто правит миром! Все, кто был создан тобой и твоей собственной сущностью, служат тебе! Создатель и Разрушитель, та, чье лицо сияет справа, а темная сторона — слева, приди ко мне! Благослови меня своей любовью и пробуди Желание в моей душе! Войди через мою правую руку. Войди через мою левую руку. Сойди к моей плоти, которую я предлагаю как Храм, и яви себя через алтарь моей бессмертной души! Я призываю тебя силой твоих имен:
Лилит, Лайит, Ардат-Лили, Лейла.
Мать Син, открой мне свою истинную форму, говори с правдой и отвечай правдой. Даруй мне знание и мудрость Ночи. Подними мой дух и позволь ему войти в твое темное царство на Темной стороне Луны. Я зову тебя во имя Дракона,
Хо Орфис Хо Архайос,
Хо Дракон Хо Мегас!
И что под защитой твоего существа те, кто ищет боль и страдания тех, кто почитает вас, падают к вашим ногам, наказывают их до вечной ночи, теряющейся во времени, самой великой Богини среди великих. В этот день и в это время я показываю тебе свою безусловную любовь. Так что будь Королевой Тьмы».
Читатель вправе пожать плечами и сказать: «Мы живем в эпоху интернета, когда какие-то поклонники и поклонницы есть у чего угодно. Мало ли что можно выловить из этой помойки? Если всё, что в ней содержится, говорит о судьбах человечества, то никакие тренды определить вообще нельзя. Потому что при таком вылавливании всего, что содержится в интернете, вдруг окажется, что возможен любой тренд. И что равновероятны диаметрально противоположные тренды».
Что ж, отчасти это так и есть. Но только отчасти. Читатель, наверное, согласится с тем, что никто не стал бы выкладывать подобную молитву с целью собирания общества поклонников Лилит не только в эпоху святой Инквизиции, но и в первой половине XX века. Возражения касательно того, что тогда не было интернета, я не принимаю. Потому что если есть желание собрать общество поклонников чего угодно, то это желание будет реализовано. Интернет лишь облегчает подобное собирание и не более того.
Значит, дело в том, что у Лилит в XXI веке есть почитатели и почитательницы. Много их или мало — отдельный очень важный вопрос. Но сначала мы должны установить, что таковые имеются. Возможно, они были всегда. Но у тяготеющих к Лилит было много причин для того, чтобы сдерживать подобное тяготение. Одной из таких причин было общественное мнение, разного рода санкции, налагаемые обществом за подобные кощунственные тяготения. Но были и другие причины. Например, страх перед суперсвирепым божеством, каковым по определению является Лилит. А также возможность молиться другим божествам, которые молящиеся считают не просто столь же могучими, но и более могучими.
Есть еще один, мягко говоря, немаловажный регулятор, допускающий или не допускающий моление разного рода Лилит. Он называется «тяготение к благу и отвержение зла, погибели». Потому что Лилит является откровенным выражением зла, погибели, темноты. И для того, чтобы молиться этому, надо полностью разочароваться в свете, благе и возжелать зла и тьмы. А также убедиться в их абсолютном могуществе.
И, наконец, нужно еще докопаться самим до этой самой Лилит или осуществить такое докапывание с чьей-то помощью. Кто-то должен вспомнить о полузабытой Лилит, откопать или сконструировать соответствующие моления. Притом что настоящая культурная память о Лилит крайне проблематична. Кому-то надо принять решение о том, что другие, более укорененные в культурной памяти фигуры зла нужно в данном случае зачем-то заменить той Лилит, которая этой укорененности не имеет.
Оговорив все это, я снова подчеркну, что никакого желания запугивать читателя, а заодно и самого себя, вздыманием из бездны невероятно мощных орд поклонниц и поклонников Лилит, у меня нет и в помине. Что я привожу один из маленьких узелочков в огромной разнокачественной сети. И спрашиваю себя и читателя о том, что знаменует собой появление таких узелочков. Ведь, в конце концов, количество злокачественных клеток в организме всегда тоже не слишком велико по сравнению с весом самого организма. Но это не отменяет того факта, что организм от этих клеток может умереть.
Молитву Лилит я привел здесь для того, чтобы ненароком не утратить то ощущение современности, без которого заявленная мною проблематика исследоваться не может вообще. Нельзя избегать академичности, научности, достоверности, обсуждая такую проблематику. Но нельзя и рассчитывать на то, что получишь искомое, используя только исторический и культурологический материал.
Да, такой материал должен лежать в основе исследования. Но если тебя в исследовательском странствии не сопровождает дух актуальности, то ты либо собьешься с пути, либо устанешь, либо превратишься в архивариуса, любующегося разного рода летописностью.
Вот почему перед тем, как продолжить научную часть своего исследования, я продолжу краткое ознакомление читателя с разного рода некрупными, но существенными актуальностями из того же разряда, что и молитва Лилит.
Мое исследование вызвало слабый резонанс в узком круге людей, следящих за тем же, что составляет предмет моего исследования. Кое-кто из этих людей стал подбрасывать мне достоверные сведения о неких «лилитоподобных» инновациях, не претендующих — повторю еще раз — пока на формирование метафизического мегатренда, но представляющих интерес.
В связи с моим категорическим нежеланием делать из мухи слона я с предельной настойчивостью говорю о том, что данные инновации не являются всесильным мировым заговором, который вот-вот поглотит многоликую современность и превратит ее в единый мировой Храм Лилит. Совсем не об этом речь. Речь о том, что нечто понемногу, маленькими капельками, через крохотные каналы просачивается в эту самую многоликую современность. И что современность не имеет никакого иммунитета по отношению к такому просачиванию. В таком отсутствии иммунитета вся суть. Именно его отсутствие делает допустимым с исследовательской точки зрения исследование отдельных крохотных темных «капелек», просачивающихся по микроскопическим каналам.
Ну собрались какие-то люди, восхищенные древними кельтскими традициями, а также матриархальными культами, которые соседствуют с такими традициями… ну создали они некую Ассоциацию прошений Богине (имеется в виду «лилитоподобное» матриархальное божество)… ну проводят они школы причащения таинствам «лилитоподобных» мистерий, создавая свое реальное и виртуальное священное церемониальное пространство… ну сочетают они тут закрытость таинства с открытыми фестивалями…
Нужно ли на это обращать особое внимание? Каково значение этих скромных инициатив в клубящихся мутных потоках современности? Что значат эти инициативы по отношению к бомбардировкам Ливии или Сирии, бандеровским бесчинствам на Украине, готовящимся оранжевым революциям?
Можно ли такие очевидные вопиющие бедствия, уже породившие потоки крови, и готовящиеся еще более чудовищные кровопускания ставить в один ряд с формированием сообществ поклонников Кибелы, пусть даже и создающих аж какой-то монастырь, где натурально в XXI веке молятся данному божеству?
Кстати, о создании такого монастыря говорят вовсе даже не кибелианцы, а те, кому вроде бы надо было этому кибелианству сопротивляться или по крайней мере к нему не приближаться. И кто вместо этого… Вот с каким текстом ознакомили меня люди, живущие на Западе и по разным причинам оказавшиеся созвучными моим размышлениям:
«В июне 2004 года мы сделали еще один качественный скачок вперед (или назад в восстановительном смысле), опубликовав «Правило женщин Кибелы». В сотрудничестве с главой бенедиктинского ордена монахинь наши исследования привели нас к открытию, что Правило бенедиктинских женщин было выживанием более раннего монтанистского правила, которое было прямой гностической христианской адаптацией первоначального Регламента Женщин Кибелы. Этот замечательный документ был духовным руководством для совместной жизни женской религиозной обители и предшествовал Правилу святого Бенедикта для мужчин примерно на 600 лет! Наше Правило кибелинов использовало результаты многолетних исследований с базовой моделью, которая сохранилась как Правило у бенедиктинских монахинь, чтобы восстановить исторический «Регламент» для нашей собственной религиозной общины и это создало структуру жизни в Кэтскилл Фигианум, кибелинском женском монастыре.
Кибелинский конвент просуществовал тысячи лет, пока католики не убили во сне последних оставшихся кибелинских жриц в Риме в начале пятого века нашей эры. То, что именно при содействии католических монахинь-бенедиктинцев мы восстановили наше собственное правило, казалось странно уместным, учитывая историю».
«Сегодня Кибела взяла на себя новую роль, и она не имеет ничего общего с жертвенными быками. Она стала божеством, почитаемым многими членами трансгендерного сообщества, и иконой для многих языческих феминисток».
Итак, речь идет не только о восстановлении кибелианства, которое, по мнению восстановителей, было добито католиками в начале V века нашей эры…
В виде заметки на полях сообщаю читателю, что, строго говоря, раскол с восточной Церковью, без которого полноценное оформление католицизма невозможно, произошел в 1054 году, а не в V веке. Но это так, исторические мелочи. Главное в другом. В том, что кибелианство сотрудничает с официальным католическим бенедиктинским орденом и что результатом этого сотрудничества является обнаружение «раннего монтанистского правила, которое было прямой гностической христианской адаптацией первоначального Регламента Женщин Кибелы».
Монтанисты — это религиозное движение II века нашей эры, объявленное еретическим на Первом Константинопольском (или Втором Вселенском) соборе Христианской церкви. Собор был созван в 381 году императором Феодосием I (347–395 гг.), которого за большие заслуги в деле огосударствления христианского вероучения некоторые из христианских писателей именуют Феодосием Великим.
Создан монтанизм был фригийским языческим жрецом Монтаном. Фригия обсуждалась нами уже не раз в связи с культом Кибелы. Что же касается самого Монтана, то он знаменит тем, что отвергал христианские иерархии и обряды, противопоставляя их прямому боговдохновленному откровению, оно же — дары Святого Духа. Среди последователей Монтана были две пророчицы: Присцилла и Максимилла. Эти пророчицы утверждали, что Монтан является тем самым Параклетом, то есть Духом-Утешителем, явление которого миру было обещано в Евангелии от Иоанна. Согласно Евангелию от Иоанна, Христос во время Тайной вечери сказал своим следующее:
«И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины, Которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его; а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет. <…> Когда же приидет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне; а также и вы будете свидетельствовать, потому что вы сначала со Мною <…> Еще многое имею сказать вам; но вы теперь не можете вместить. Когда же приидет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину: ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам».
Ссылаясь на эту, сыгравшую огромную роль в эзотерическом христианстве, адресацию к Параклету, духу-утешителю, монтанисты отвергали всю христианскую иерархию и практику богослужения, утверждая, что по-настоящему значимы только акты прямого соития верующих с Параклетом. В этом смысле они находились в очень сложных отношениях с гностицизмом. И потому заявление восстановителей кибелианства о гностическом характере монтанизма носят, мягко говоря, не абсолютный характер. Но и ложными эти заявления называть тоже нельзя. Потому что, расходясь с классическим гностицизмом во всем, что касается значимости ума для открытия религиозных истин, монтанисты сходились с гностицизмом в другом. В признании наличия тех самых «пневматиков», которые для монтанистов были в той же степени, как и для гностиков, особым высшим родом людей. Только вот монтанисты признавали за пневматиков самих себя и никого больше. Так же, как и гностики, монтанисты называли «психиками» низший сорт людей, не способный к богооткровенным религиозным экстазам.
Эти экстазы, равно как и крайний аскетизм, были основой монтанистского богопознания. В экстазах говорилось о скором Втором пришествии Христа. Причем Новым Иерусалимом, куда придет Христос, называлось фригийское поселение Пепуза.
На связь монтанизма с кибелианством указывает достаточно многое, в том числе этот самый фригийский след. Борьба с монтанизмом привела к его формальному искоренению. Но он воскресал в виде многих других ересей. И вот мы видим, как в XXI веке воскресает даже не просто монтанизм, а то кибелианство, которое, по утверждению нынешних жриц Кибелы, породило и монтанианство, и многое другое.
Но самое значимое в этих претензиях жриц Кибелы, живущих в XXI веке, — то, что Кибела «стала божеством, почитаемым многими членами трансгендерного сообщества, и иконой для многих языческих феминисток».
Можно ли говорить о кибелианстве как чем-то существенном для XXI века только на основании создания одного кибелинского женского монастыря? Конечно же, нет! А можно ли игнорировать связь кибелинства с трансгендерным сообществом и языческим феминизмом? Тоже нет! Те, кто занимаются этими вопросами, понимают: трансгендеры и феминистки — это не мелочь, это крупный фактор, который уже оказывает огромное влияние на мегатренд и будет оказывать влияние еще большее.
А тут еще и экология.
Радикальных экологов вдохновляет не столько Кибела или Лилит, сколько другая матриархальная богиня из того же темного «материнского» пантеона. Одна из достаточно крупных международных природоохранных и образовательных организаций, на которую обратили внимание мои респонденты, прямо заявляет:
«Гайя также стала символом многих экологических движений, и между защитниками окружающей среды и языческим сообществом много общего. Если вы хотите почтить Гайю в ее роли богини земли, вы можете рассмотреть некоторые из этих экологически чистых действий, чтобы признать священное положение земли».
А вот еще одно заявление того же характера:
«Храм Великой Матери является языческим религиозным объединением, экофеминистско-анимистического характера, который в первую очередь способствовал восстановлению и сохранению древних обрядов Тьерры как Великой Матери всех существ, чтобы он снова был священным для всех людей. Во-вторых, он содействовал расширению прав и возможностей женщин посредством церемоний, обучения священников и политической активности в сетях и призывах».
Итак, мы имеем дело с формированием нового священства, которое авторы данного воззвания именуют священством Тьерры.
Я не буду утомлять читателя перечислением всех адресаций к Тьерре в том же культе вуду. Прошу его мне поверить, что этих адресаций достаточно. А также в то, что никаких противоречий между языческими религиозными анимистическими, то есть адресующими к природным духам, экофеминистками и адептами вуду, не существует. На научном языке подобное отсутствие разногласий называется религиозным синкретизмом. А политическое название подобному явлению человечеству еще предстоит выработать. Покамест я всего лишь завершу знакомство читателя с тем, что замышляют создатели и создательницы нового языческого религиозного анимизма, призванного, по мнению этих создателей и создательниц, стать ядром экофеминистического переустройства мира. Заявляя о том, что их цель — формирование (цитирую) «активистского языческого и экофениминистического пространства», создатели такого пространства далее заявляют:
«…мы глубоко связаны с Матерью Землей, которая является нашей Великой Матерью, нашей первой Матерью, первой Матерью всех людей.
Мы активно стремились восстановить и сохранить древние обряды Огненной Земли, а также восстановить власть женщин, раздавленную патриархатом, и чтобы наши мужчины тоже выздоровели с нами <…> и всё изменилось».
Поскольку читатель абсолютно не обязательно должен быть знаком с антропологией, то я обязан его проинформировать о том, что древние обряды Огненной Земли — это не красивое словосочетание, созданное в XXI столетии, а адресация к конкретной архаике. Огненная Земля — это архипелаг на южной оконечности Южной Америки. Аборигены, проживавшие на этом архипелаге, именовались огнеземельцы или фуэгины. Они знакомы были уже Магеллану, а также Френсису Дрейку, их описывал русский мореплаватель конца XIX века Коцебу, заново их открыл Чарльз Дарвин. С тех пор их изучали многие.
В 1881 году 11 аборигенов были перевезены в Европу и показаны в Берлинском зоопарке и Булонском лесу близ Парижа. В племенах огнеземельцев бытовало поверье, что женщины правили мужчинами, а потом мужчины восстали, что и породило многие беды.
К концу XX века огнеземельцы перестали существовать даже в качестве микроэтноса. Но певица, этнограф и фольклористка Кристина Кальдерон заявила, что она последняя носительница традиций огнеземельцев. В 2005 году она опубликовала книгу об этих традициях. Адресация к этой традиции осуществляется в том документе, с которым меня ознакомили, как мы видим, именно в связи с необходимостью восстанавливать древнюю матриархальную власть женщин. И тут кто во что горазд — чем архаичнее традиция, чем дальше она от каких-либо форм непримитивной организации жизни, тем более она чужда анимистическим экофеминисткам. Для которых вожделенным образом будущего является древнейший, темный матриархат, в рамках которого примитивные люди еще не выделились из природы и не стали противопоставлять себя ей в каком-либо смысле. На это делается ставка. Заявив об этом в начале приводимого мною документа, его создатели говорят далее:
«Мы говорим в женском роде, потому что большинство из нас женщины и наша работа сосредоточена на расширении прав и возможностей женщин, основанном на присущей женщинам цикличности, поэтому мы не хотим различать по полу, гендеру, мы просто преданы этому телом и душой. Наша жизненно важная миссия в том, чтобы все, что было объявлено греховным, грязным, злобным и ведьмовским как ругательство было вновь сакрализировано и соединено с сакрализацией Матери-Земли, где мы живем. Давайте вместе исцелять этот мир».
Вы хотите такого исцеления мира?
Задавая читателю такой риторический вопрос, я обращаю его внимание на то, что каждая конкретная организация, делающая такие заявления, может быть сколь угодно маломощной. Но что ни одна из таких конкретных организаций не существует сама по себе. И нет никаких оснований считать радикальных экологов и радикальных феминисток недостойными внимания представительницами мелких и мельчайших групп.
На самом деле представительницы этих групп вполне достойны самого пристального внимания. Хотя бы потому, что при их активном воздействии западный мир претерпел колоссальные изменения.
Все, кто встревожен происходящим, настойчиво обращают внимание на то, что еще в 50-е годы XX века, то есть всего лишь лет 70 назад, положение гомосексуалистов и лесбиянок в тех же США было «аховым». Что тогда не они преследовали своих противников, что происходит сейчас. А эти противники преследовали их, причем достаточно жестоко.
В отличие от тех, кто бьет тревогу по этому поводу, говоря о воскресении Содома и Гоморры, я, являясь человеком светским, всего лишь обращаю внимание читателя на масштаб культурной трансформации, осуществленной с потрясающей стремительностью. Потому что для подобного рода трансформации 70 лет — это то же самое, что сутки жизни отдельного человека. Может человек существенно трансформироваться за сутки? Да, если он испытал глубочайший шок, примерно такой, как испытал Савл на пути в Дамаск. Но какой шок испытало американское общество между 1959 и 2019 годом? Никакого. А трансформация произошла. Трансформации подвергся инертный культурный социум. И его сумели так быстро вывернуть наизнанку.
Кто-то верит, что это может произойти само собой? Что это можно в такой срок осуществить в отсутствие мощнейшего субъекта, навязывающего свою волю всегда предельно инертному макросоциуму? Который вдобавок в случае США явно воспитан на протестантских фундаменталистских текстах с их постоянной адресацией именно к Ветхому Завету?
Читатель, я в это не верю в такой же степени, в какой не верю и в то, что отдельные апелляции к Лилит или Кибеле могут изменить мир.
Но если кто-то может использовать экологическое и феминистское движение, а также ряд других движений для фундаментального изменения всего мироустроительного западного проекта, то налицо связь между этим «кто-то» и такими движениями. И если внутри движений, в их религиозной сердцевине — а сердцевина таких движений всегда религиозна — оказывается культ Темной матери, то это не может происходить само собой. В этом есть и внутренняя психологическая закономерность, и внешняя воля, вменяющая своим инструментам определенное религиозное содержание.
В чем внутренняя психологическая закономерность — понятно. Чем радикальнее защита природы и защита прав женщин, переходящая в утверждение их приоритета, тем быстрее во все это встраивается нужная для такой защиты религиозность. Ее притягивает сама радикальность «природолюбия» и феминизма. И эта религиозность не может не быть темно-матриархальной.
Что же касается внешней воли, насаждающей в радикальную феминистско-экологическую среду, а также в другие сходные среды определенную религиозность, то ее обнаружение как раз и невозможно без кропотливого и ответственного исследования разного рода исторических сюжетов. Потому что только такое исследование, постоянно сверяющее часы с происходящими на наших глазах рукотворными антигуманистическими, антикультурными «чудесами» может поведать нам что-то существенное о судьбе гуманизма в XXI столетии.
(Продолжение следует.)
https://rossaprimavera.ru/article/28a36627
05.07.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №335
Конспирология для меня в большинстве случаев является большей или меньшей данью так называемой постправде. Конспиролог не добросовестно заблуждается, он холодно и сознательно врет, запутывает следы, мистифицирует, извращает, спекулирует, надувает пузыри дешевых сенсаций
Судьба гуманизма в XXI столетии
Сергей Кургинян, 05 июkя 2019 г.
опубликовано в №335 05 июkя 2019 г.
Орнамент из первой книги «Послания Братьев чистоты и друзей верности», посвященной математике. Ок. XIV в.
Казалось бы, еще один виток аналитических размышлений по поводу связей тамплиеров с чем-нибудь современным — и мы у цели. Но увы, читатель… Это то самое «казалось бы», по поводу которого говорят: «Когда кажется, то креститься надо». И тут дело не в христианском отношении к очень темной тематике. Обсуждая антигуманизм, ты всегда всматриваешься в ту или иную тьму. Тут дело в понятии «наваждение», которое может быть христианским или светским. А также в понятии «соблазн». Потому что слишком просто, даже чуть-чуть поторопившись во имя достижения желанной цели, впасть в определенное — конспирологическое — наваждение, поддаться определенному, опять же конспирологическому, соблазну. И если мне скажут на это, что соблазн и наваждение не есть научные категории, то я отвечу, что по отношению к конспирологии это настолько научные категории, что дальше некуда.
Не знаю, удалось ли мне за время этого исследования передать читателю свое ощущение предельной контрастности двух интеллектуальных миров — исторического и конспирологического. Я уже не раз сообщал читателю о том, насколько эти два мира отличны по своему содержанию и качеству.
Теперь настало время сообщить об этом не между строк и не за счет косвенных адресаций к прекрасности мира древних рукописей, мира доказательных источников и безобразности мира конспирологических спекуляций.
Теперь я напрямую должен оговорить свое отношение к различию между исторической и конспирологической литературой. Я должен прямо сказать, что конспирологическая литература для меня не только является путем в никуда, она еще и вызывает у меня чувство глубокого интеллектуального отвращения, совпадающего с отвращением, которое можно назвать политико-эстетическим. Исторический документ для меня прекрасен, даже если речь идет о не лишенной фантасмагоричности древней документалистике. Даже такая документалистика проникнута волей к достоверному свидетельству. И если внутри этого свидетельствования находится место песьеголовым людям или чему-нибудь сходному, то это говорит о специфике эпохи, в рамках которой так выглядит воля к достоверному свидетельству. Но воля-то присутствует. И она не только способна тебя куда-то направить (отнюдь не за счет признания наличия песьеголовых). Она еще и вдохновляет — человечество хочет правды, тянется к ней и так далее.
Конспирология же для меня в большинстве случаев является большей или меньшей данью так называемой постправде. Конспиролог не добросовестно заблуждается, как древний историк, — он холодно и сознательно врет, запутывает следы, мистифицирует, извращает, спекулирует, надувает пузыри дешевых сенсаций.
В зависимости от качества конспиролога — он будет сам себе противоречить либо на следующей странице, либо через десять, либо через сто страниц. Но он никогда не будет логичен. Он рано или поздно уподобится змее, кусающей себя за хвост. Очень часто конспиролог очевидно выполняет тот или иной заказ. Причем не обязательно заказ о раскрытии чего-нибудь — это еще полбеды. Вполне может иметь место заказ о сокрытии через выдачу на-гора дешевых сенсаций.
Конспирология — относительно позднее изобретение. Это плод эпох, в которые грань между волей к правде и податливостью ко лжи начинает стираться.
Поэтому чем более заковыристыми являются те или иные исторические проблемы, такие как проблемы тамплиеров, тем важнее ощущать разницу между твердой исторической и зыбкой конспирологической почвой. Потому что на каждом этапе такого обсуждения вы рискуете провалиться в то или иное конспирологическое болото или увязнуть в конспирологических песчаных зыбях. Притом что духи этих зыбей, в отличие от болотных кикимор, могут быть преисполнены сознания собственного величия и достоверности. Но это ложная гордыня, проистекающая из так называемой псевдоосведомленности и не имеющая ничего общего с настоящим чувством научного, в нашем случае исторического, достоинства.
Но можно ли полностью избежать песчаных зыбей и болот различной конспирологии, занимаясь тамплиерами? Правомочно ли само намерение стопроцентного избегания конспирологичности при осуществлении исследований столь оконспирологиченной проблематики? Или все же речь идет о том, чтобы отличать твердую почву историчности от зыбких почв различных конспирологичностей? А также о том, чтобы двигаться с предельной настороженностью, четко улавливая момент, когда ты оказываешься на зыбкой почве? А также о том, чтобы идти по этой зыбкой почве так, как путник идет по болоту или по границе между обычной пустыней и зонами зыбучих песков?
Конечно же, речь идет о такой настороженности.
А также о том, чтобы до предела использовать историчность там, где она еще возможна.
А также о том, чтобы понимать, в чем не только эстетическая или моральная, но и гносеологическая ущербность конспирологии.
Я уже говорил об этой гносеологической ущербности. Но сейчас, когда придется двигаться по болотным кочкам или по самому краю зыбучих песков, я считаю необходимым и напомнить сказанное раньше, и призвать себя и читателя в том числе и к этой, гносеологической, методологической настороженности по отношению к конспирологическим спекуляциям.
В основе этой настороженности лежит то, что любое обсуждение тех или иных тайных обществ (тамплиерского же в первую очередь) немедленно порождает вопрос о том, откуда взяты сведения о самом существовании этих обществ и тем более их целях, верованиях и прочем.
Ведь если те или иные общества действительно являются тайными, то они скрывают и факт своего существования, и тем более свою настоящую мировоззренческую природу. А значит, проникновение в секреты этих обществ сомнительно. Общества должны и предохранять свои секреты от досужего внимания, и наказывать тех, кто помимо воли членов этих обществ проник в его секреты тем или иным образом.
Это очевидное обстоятельство порождает естественный скепсис по отношению ко всем раскрытиям тех или иных тщательно охраняемых тайн. Сразу возникает вопрос: «Если эти тайны тщательно охраняются, то как вы смогли их раскрыть? И почему вас за это не наказали? Да и откуда вы получили ключи, позволяющие расшифровывать секретные послания?
Уверения специфических исследователей по поводу того, что к ним это «как-то попало в руки», никого не убеждают. Потому что если речь идет о серьезной секретной организации, влияющей на что бы то ни было, то «как-то» ничто попасть в руки не может. А если даже и попадет, то ничем это хорошим для того, в чьи руки это попало, не обернется. И он не то что не расскажет об этих тайнах, но и претерпит беспощадное наказание только за то, что осмелился с этими тайнами лично ознакомиться.
Все это безусловно так. Но некоторые общества, являющиеся тайными, тем не менее знакомили ограниченные круги людей, приближенных к этим обществам, с теми или иными своими текстами. И эти тексты, дошедшие до наших дней, являются несомненными для всех историков, посвятивших себя отделению зерен подлинной эзотерической культуры от плевел разного рода псевдоконспирологических суррогатов и новоделов.
Ни один серьезный историк арабского средневековья никогда не выскажет сомнения по поводу невыдуманности такого тайного мусульманского научного общества как Ихван аль-Сафа, оно же Братья чистоты, оно же Братья Басры, оно же Басрийские братья.
Почему речь идет о Басре? Потому что именно в этом сирийском городе в 959 году было создано данное тайное мусульманское научное общество. Несомненную историческую известность получили и основные тогдашние участники этого общества, и сочиненные ими послания.
До нас дошли древние арабские рукописи, написанные членами данного общества Братьев чистоты. И ни у кого не вызывает сомнения ни степень древности этих рукописей, ни их подлинность.
Братья чистоты работали не только в Басре, но и за пределами Сирии. Они работали в Багдаде, Самарканде и много еще где.
Оставленные ими послания, собранные в коллективном энциклопедическом труде «Послания Братьев чистоты и друзей верности», позволяют с высокой степенью точности восстановить воззрения Братьев чистоты на очень и очень многое. Потому что в эти послания входит пятьдесят два трактата, разделенных на четыре крупные части.
В первую часть собраны четырнадцать трактатов по математике и логике.
Во вторую — семнадцать трактатов по естествознанию.
В третью — десять трактатов о разуме и душе.
В четвертую — одиннадцать трактатов о божественных законах и шариате.
Совершенно очевидно, что Братья чистоты исповедовали исмаилизм в одной из его модификаций. И что они оставили свой след в истории человечества потому, что не только хотели тайно нечто исследовать, но и боролись с риском для жизни за улучшение общественных нравов той эпохи. Притом что та эпоха не была склонна поощрять подобную борьбу за некое, видите ли, свое улучшение. Справедливо, между прочим, считая, что еще неизвестно, что именно эти борцы собираются очищать, и чем это очищение обернется.
Эпоха, к примеру, считала, что шариат и основные истины исламской религии носят безусловный и абсолютный характер. А Братья чистоты, не отвергая ислам и шариат как нечто, допустимое для профанов и позволяющее профанам регулировать свою профанную жизнь, отвергали шариат, да и ислам вообще, как нечто абсолютное. В этом-то и состоит суть любого эзотеризма, всегда утверждающего, что та или иная религиозность, хотя и допустима, но не достаточна, ибо является лишь внешним знанием. А есть еще знание внутреннее, скрытое, доступное лишь посвященным. И лишь оно содержит в себе настоящую истину.
Знакомство с учением Братьев чистоты позволяет установить не только исмаилитский характер данного учения. Налицо также множество утверждений, близких к откровениям или являющихся таковыми, каждое из которых созвучно тем или иным далеким от ислама воззрениям. Халдейским, например, или неоплатоническим.
Те пятьдесят два трактата Братьев чистоты, о которых я уже поведал читателю (на самом деле оригинальных трактатов было пятьдесят один, а пятьдесят второй трактат был своего рода суммарным экстрактом сказанного в пятидесяти одном оригинальном трактате), представляли собой по сути аж целую энциклопедию, предназначенную тем, кто отказался от слепого доверия религиозной исламской традиции. При этом данную энциклопедию нельзя не рассматривать в качестве эклектической. Слишком видны следы не только неоплатонизма, но и неопифагорейства, да и иных верований.
Очень часто учение Братьев чистоты называют мусульманским неопифагорейством. Может быть, это и перебор, но следы пифагорейства в данном учении очень существенны. А где пифагорейство, там и многое другое.
Братья чистоты пытаются примирить Аристотеля и Платона, совместив аристотелевский относительный рационализм с неоплатоническими представлениями от эманаций. Согласно их учению, некий «Единый» за счет эманации породил разум; разум, продолжив эманировать, породил универсальную душу, а душа породила первоматерию.
Все это, включая первоматерию, входит в высшую ступень бытия.
Затем начинается средняя ступень, включающая в себя так называемую вторую материю.
Ну, а затем наступает время и для низшей ступени, в которую входит весь видимый мир с его светилами, элементами и их порождениями.
При этом порожденный мир является этаким макроантропосом, обладающим явным сходством с обычным антропосом.
Согласно верованиям Братьев чистоты, воскреснуть должно не тело человеческое, а душа. Причем ее воскресение есть окончательное разлучение с телом.
Что же касается Большого воскресения или Последнего дня, то в этот день к единому вернется универсальная душа, уйдя полностью из мира. И именно в таком уходе универсальной души из мира, а не в преображении мира, состоит, по мнению Братьев чистоты, цель всего сущего.
Братья чистоты рассматривали свое общество как прообраз «государства добра», которое должно прийти на смену существующему «государству зла», которое тесно сопрягалось Братьями с классическим суннитским исламом, Аббасидским халифатом как его выражением.
Налицо также стремление Братьев чистоты к диалогу с другими эзотерическими вероучениями, пусть даже и не исламскими. Ибо, согласно учениям Братьев чистоты, во всех таких инакомыслиях есть свое зернышко истины, орошаемое, как они говорили, влагой сомнения.
Считается, что предтечей для Братьев чистоты был арабский философ и математик аль-Кинди (801–873), который первым из исламских ученых обратился к учению Аристотеля. И одновременно подробно исследовал музыку и математику, основываясь на учениях Пифагора.
Вслед за аль-Кинди Братья чистоты считали, что истина постигается не отдельным мудрецом, а коллективным усилием мудрецов, накапливающих знания на огромных интервалах времени.
Почему я знакомлю читателя с Братьями чистоты, приводя хоть и очень сжатые, но тем не менее к одному именованию не сводимые сведения?
Во-первых, потому что Братья чистоты — это действительно тайное общество, о котором что-то стало известно, потому что они сами хотели нечто пропагандировать.
А, во-вторых, потому что это общество связано с другими эзотерическими исламскими обществами, а они, конечно же, связаны с тамплиерами. Эзотерическое братство по определению трансконфессионально. И при этом оно, конечно же, претендует на иноконфессиональность, на свою окончательную религиозность, которая не может не противостоять всей системе внешних экзотерических религиозных традиций.
Эзотерики всегда вписываются в трансконфессиональную сеть. А уж если речь идет о христианских эзотериках, добравшихся до Ближнего Востока и погруженных в его эзотерическую среду, то как тут не оскоромиться?
Между тем Братья чистоты — это первое, чем должны были оскоромиться тамплиеры. Притом что Братья чистоты, конечно, претендовали на соединение в своем учении эзотерического ислама, греческих откровений, персидского эзотеризма, эзотеризма еврейского. И так далее — вплоть до введения в учение Братьев чистоты элементов китайского и индуистского мистицизма.
Я уже обратил внимание читателя на то, что предтечей Братьев чистоты был исламский поклонник Аристотеля аль-Кинди. Но аль-Кинди — это все-таки один из мудрецов, занятых нащупыванием связей между исламом и античностью.
Между тем уже на заре ислама, в 820-е годы было создано не тайное, а явное сообщество мудрецов, в которое входил аль-Кинди. Создано оно было в качестве исламской академии. Повелел создать такую академию багдадский халиф аль-Мамун, принадлежавший к династии Аббасидов и сам отдававший дань различного рода умствованиям.
Отцом аль-Мамуна был знаменитый Гарун ар-Рашид. А матерью — персиянка.
Создавая в Багдаде свой Дом мудрости, то бишь эту самую Исламскую академию, Мамун подражал старинной Персидской академии Джундишапура, являвшейся интеллектуальным центром империи Сасанидов.
Город Гондишапур, в котором размещалась эта академия, находился на юге Сасанидского Ирана. Этот город был основан одним из крупнейших властителей Сасанидского Ирана шахиншахом Шапуром I, который был правителем Ирана с 241 по 272 годы.
Шапур I исповедовал зороастризм. Успешно воевал с римлянами. И стремился к возвеличиванию Персидской империи.
Римляне считают мир, заключенный с Шапуром I, самым постыдным из договоров, заключенных Римской империей.
Одним из следствий побед Шапура I над римлянами был захват огромного числа пленных, которых историки называют сиро-римлянами, то есть римлянами сирийского происхождения.
Эти сиро-римляне по преимуществу были христианами, причем не просто христианами, а христианами, исповедующими несторианство. Шапур I населил город Гондишапур именно этими пленными несторианцами. Вот в какой среде была создана Персидская академия мудрости Джундишапура. Эта академия просуществовала несколько столетий.
Но в 636 году Гондишапур был захвачен арабами. А через 186 лет — при Гарун ар-Рашиде и его сыне аль-Мамуне — выпускники академии Гондишапура принимают участие в организации Дома мудрости в Багдаде. После чего академия в Гондишапуре фактически перестает функционировать. Потому что ее состав, да и ее функции перетекают в багдадский Дом мудрости.
Представить себе при этом полное отсутствие персидского влияния на багдадский Дом мудрости невозможно.
Есть все основания для того, чтобы считать, что нить, тянущаяся от Гондишапура в багдадский Дом мудрости, а оттуда к Братьям чистоты — не спекулятивное измышление, а неминуемое следствие тогдашнего традиционализма с его очень трудно меняемыми константами, передающимися с определенными оговорками от одного института к другому в рамках одной интеллектуальной традиции.
Дополнительным аргументом в пользу этого является то, что Братья чистоты, явно опирающиеся не только на аль-Кинди, но и на багдадский Дом мудрости в целом, являются исмаилитами. А исмаилиты — это течение, которое, как и весь шиизм, очень сильно связано именно с Ираном. Может быть, в каком-то смысле именно исмаилиты связаны с доисламским зороастристским Ираном особо сильно. Но если таково одно из существенных наследований, которое мы выявили, то сразу же надо сказать и о другом наследовании, которое тоже только что удалось выявить. Я имею в виду несторианское наследование.
Оба эти гондишапурские наследования ощущаются в том, что нам явлено в виде Братьев чистоты. Притом что сами эти Братья явно были ориентированы на диалог с другими конфессиональными эзотерическими группами.
Между тем багдадский Дом мудрости — лишь одно из интеллектуальных звеньев в определенной цепи.
Другим звеном является каирский Дом мудрости, основанный в 1005 году шестым халифом династии Фатимидов.
Этим шестым халифом был аль-Хаким би-Амриллах. Ему были свойственны и особая жестокость, и особая тяга к разного рода странностям, эзотерическим в том числе. В силу этого его именовали «безумный халиф».
Безумен ли был и впрямь халиф аль-Хаким — это отдельный вопрос. Но то, что при нем Египет расцвел — несомненно. А в центре любимого аль-Хакимом Каира была создана по сути такая же академия, как и багдадский Дом мудрости. Причем аль-Хаким явно хотел конкурировать с Багдадом. И потому он так и назвал свою академию — Дом мудрости, и точка.
В Доме мудрости была фантастическая библиотека, которую средневековый историк Ибн Аби Тайи назвал «Чудом света». В хранилище библиотеки было сто тысяч томов и восемнадцать тысяч древнейших рукописей.
Аль-Хаким и его друзья стремились за счет каирского Дома мудрости сделать Каир интеллектуальным центром исламского мира. А в общем-то, и всего тогдашнего мира в целом.
Дом мудрости, основанный в Каире, и впрямь является очевидным звеном той же цепи, другими звеньями которой являются уже обсужденные нами Дом мудрости в Гондишапуре и Дом мудрости в Багдаде.
Без понимания противоречивого единства этой традиции Домов мудрости нам трудно будет разобраться в столь сложной теме, как тамплиеры. Или, точнее, без такого понимания, опирающегося на исторические данные, мы обязательно утонем в том или ином конспирологическом болоте.
Каирский Дом мудрости, как и другие Дома, проводили тайные сеансы мудрости. При этом и каирский, и багдадский Дома мудрости, безусловно, находились под влиянием исмаилитов.
В 1021 году завершилось правление «безумного халифа» аль-Хакима, столь много сделавшего для создания каирского Дома мудрости.
В 1094 году произошел кризис преемственности в рамках династии Фатимидов. Этот кризис породил политический хаос. А хаос породил уничтожение каирского Дома мудрости. Библиотека была разграблена и сожжена. Историки, наблюдавшие за этим, говорят о так называемых «холмах книг», образованных из пепла сожженных интеллектуальных сокровищ, хранившихся в каирском Доме мудрости. Но библиотеки исчезают, как и империи. А интеллектуальные традиции проявляют поразительную живучесть.
Я уже сообщил читателю о противоречивости фигуры «безумного халифа» аль-Хакима, который и впрямь с огромной свирепостью управлял Египтом и Сирией. Но этот аль-Хаким был не только парадоксально свирепым правителем, но и весьма экстравагантным мыслителем.
В 1017 году, за четыре года до конца своего правления, аль-Хаким заявил о том, что его экстравагантные религиозные поиски, проводимые в том числе в рамках бдений в Доме мудрости, завершились определенным откровением. Что к нему пришел Бог и поведал ему окончательную истину. И эта истина дарована аль-Хакиму как новому пророку.
Халиф занимался не только созданием новых религий, но и астрологией, а также много чем еще. Астрологи предсказали халифу, что если он избежит опасности в ночь 27 шавваля 411 года хиджры (то есть 13 февраля 1021 года), то правление его продлится на десятилетия. И он преуспеет в насаждении новой религии, она же «подлинный закон». Но именно в эту ночь, как гласит легенда, в местечке Максаба у горы аль-Мукаттам на халифа напали трое разбойников, вооруженных кинжалами. А утром нашли только осла халифа и семь плащей, застегнутых на все пуговицы.
В книгах друзов, сделавших данного халифа и его Дом мудрости основоположением для своих верований, говорится о том, что халиф не умер от ран. Что ему помог неизвестный старик. Но что халиф, устав от власти, удалился в пустыню, где продолжил развивать свое учение.
Это учение приняли горцы Ливана и Сирии, создавшие общины почитателей новой религии.
Одна из наиболее убедительных общин была создана мусульманином, имя которого было Дарази. По имени этого мусульманина потом стала называться община. Так появились «даразии», они же друзы.
Согласно учению друзов, аль-Хаким должен будет вернуться. Или, точнее, в него воплотится Бог, который перед этим уже воплощался в разных обличиях.
Пророк Хамза, активно проповедовавший учение Хакима, утверждал, что, согласно книгам друзов, Бог являлся уже семь раз в конкретных обличиях. Что во времена Адама таковым был некий Шатнил.
Что позднее ими были Пифагор, Давид, Шуйаб. Что во время Иисуса этот воплощенец именовался Элиазар, а при Мухаммеде — Сальман аль-Фариси. Что всякий раз, когда род людской теряет ориентиры, происходит подобное вочеловечивание высших сил — как самого Бога, так и ангелов.
Друзы очень специфически трактуют христианство, утверждая, что настоящий мессия Элиазар лишь нашептывал свои мысли Иисусу, сыну Иосифа. Но что тем не менее евангелисты являются некими столпами истины. И что пренебрегать нельзя ни христианскими, ни иными богоявлениями.
Друзы верят в переселение душ. Их эзотерика предполагает девять степеней посвящения, высшая из которых — «уккалам» (сведущие, то есть религиозные наставники). Но и сведущие не есть высшая иерархия. Над сведущими в качестве высшей иерархии эзотерика друзов помещает неких совершенных.
А ниже сведующих помещены те, которых друзы зовут несведущими, то есть «джуххалями».
Еще ниже находятся христиане, иудеи, идолопоклонники.
Формально друзов можно именовать исламской сектой. Но это очень специфическая исламская секта, не считающая для себя обязательными исламские обряды, не выполняющая законы шариата, не строящая мечетей, не запрещающая употребление свинины, не совершающая обрезания и так далее.
Итак, в нашем распоряжении уже несколько звеньев цепи — три Дома мудрости, халиф, создавший последний (каирский) Дом, как божество друзов… При этом мы ни разу не оскоромились конспирологей. Всё, с чем я до сих пор знакомил читателя, — это исторически доказуемые сведения.
Можно оспаривать прочность связей между каждым из звеньев этой цепи. Но то, что связи есть — безусловно. Как и то, что звенья имеют сходство, причем отнюдь не только формальное. Так что пока что нам удалось, обсуждая тамплиерскую тему, пройти по болотистым кочкам и по краю зыбучих песков, сохраняя верность чему-то достоверному, настоящему, историческому.
Убежден, что только такой путь и позволяет найти искомое. А также в том, что каждый следующий шаг по этому пути потребует все большей и большей антиконспирологической настороженности.
(Продолжение следует.)
https://rossaprimavera.ru/article/f58cc7da
29.06.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №334
Ну и почему бы теме полумифических «тамплиеров Востока», полумифического «пресвитера Иоанна» и теме «восточной деятельности апостола Фомы» не сплестись воедино в очень склонном к этому древнем эзотерическо-религиозном сознании?
Судьба гуманизма в XXI столетии
Сергей Кургинян, 29 июня 2019 г.
опубликовано в №334 29 июня 2019 г.
Пресвитер Иоанн на портулане конца XVI в.
Перед тем как рассмотреть данные, представленные по интересующему нас вопросу одной из самых квалифицированных разведок мира (а именно таковой являлась и является разведка Ватикана), я позволю себе краткое методологическое отступление.
В песне Высоцкого «Поездка в город» есть такие слова: «Отвали ты мне махры, зять подохнет без икры». Почему, собственно, зять из песни Высоцкого подохнет без икры? Подохнуть можно без воды или без хлеба насущного, а без икры вроде бы подохнуть нельзя. Вряд ли у зятя из песни есть какое-то заболевание крови, при котором особо нужна икра. Но то-то и оно, что советская перестройка, которая запустила глобальные процессы, чреватые буквальной гибелью человечества, произошла именно в полном соответствии с тем, что с горькой шутливостью описал Высоцкий в песне «Поездка в город», герой которой путается в заданиях, выданных ему родственниками и односельчанами и записанных на восьми страницах. И постепенно эти задания начинают превращаться в некий особый системный бред, который не чета бреду обычному. Если бы такой бред царил только в голове у того, кто должен эти задания выполнять, то это бы полбеды. Но такой же системный бред царил в головах тех, кто выдавал эти задания.
Можно было бы сказать, что Высоцкий клеветал или утрировал. Да вот только собственный опыт той эпохи не чета чужим песням — его-то куда денешь?
Работая в геофизике, я должен был подолгу находиться в отдаленных районах, регистрируя космические поля. А наводки от любых электропроводов мешали регистрировать эти поля. Поэтому жилище надо было арендовать подальше от центра даже самых малых поселков.
Один раз мне пришлось поселиться в единственном готовом меня принять домике, находившемся на самой окраине одного дальневосточного поселка. В домике жила замечательная женщина. А находился домик не просто вдалеке от центра поселка. Он находился заодно и на краю поселкового кладбища. Я не могу здесь описывать в подробностях замечательность той женщины, которая согласилась впустить меня в качестве арендатора в этот дом за скромную плату. Читателю придется поверить на слово, что женщина была замечательная. Каждый раз, когда я говорил, что пойду в центр поселка помыться в бане, женщина эта (она приехала на Дальний Восток с Украины в довоенные годы) говорила: «Тоби жить». Она имела в виду, что меня убьют на обратной дороге. И она имела основания для подобного прогнозирования. Потому что место действительно было неспокойным.
Но женщина таким прогнозом не ограничивалась. Она угадывала, когда именно я буду возвращаться, и встречала меня с перекинутой через плечо берданкой. Потому что считала, что я хороший хлопец и должен вернуться к матери, которая ждет меня в Москве. У женщины было пятеро сыновей. А у сыновей были жены. У одного из сыновей жена была совсем неблагополучная. И опять же, не буду подробно описывать, что значит «неблагополучная» — неблагополучная и всё тут. И это была самая интересная из жен. Жена другого сына была, напротив, очень благополучная. То есть негулящая, непьющая и с большим хозяйством, в которое входили бочки с икрой, рыбой, рыжиками, другими грибами, олениной, медвежатиной. А также уйма кур, телята, свиньи и прочее.
Достаток у этой семьи был по советским стандартам очень большим. Жена этого сына замечательной женщины работала завмагом. Ее муж работал на японском лесовозе. Так что всего хватало. Но жене до зарезу нужен был определенный ковер. Вот было ясно, что она без него действительно может подохнуть. И каждый раз, когда она приезжала в домик на краю кладбища и встречала меня, она говорила только об этом. Она меня этим достала невообразимо, немыслимо. Это и есть советский вариант потребительства, который в итоге погубил СССР, а значит, и существенно содействовал погибели мира.
Эта женщина достала меня так, что я пообещал ей посодействовать в приобретении ковра. Я точно знал, что не должен этого делать, но она говорила о ковре как о чем-то спасительном и для ее тела, и для ее души. Что такое приобретение ковра в СССР в 1972 году, понимают только те, кто жили в этой замечательной стране в эту замечательную эпоху. Тут нужен был специфический контрагент. И когда контрагент начал переговоры с этой женщиной, а женщина начала звонить мне по телефону, я понял, что сильно влип. И я разорвал отношения не только с этой женщиной, но и с той замечательной хозяйкой дома на краю кладбища, и этот разрыв отношений до сих пор торчит занозой в моем сердце.
Так что не надо мне говорить, что зять не мог подохнуть без икры. Если он был здоровый человек, то не мог. А если полоумный, то мог. И когда оказалось, что таких полоумных «до и больше», то СССР рухнул. Другое дело, что надо было либо дать людям ковры, а также икру и прочее, без чего они «подыхали», либо дать что-то такое, что важнее ковров, икры и так далее. Потому что плохо было людям не от отсутствия ковров и икры — им плохо было вообще. Так сказать, от так называемой нетойности бытия, запертого в слишком узкие позитивистские рамки. Вывели бы людей за эти рамки — кончилось бы потребительское безумие.
Но я здесь хочу обсуждать не это безумие, а другое. Что же именно?
Прежде всего считаю необходимым оговорить, что есть определенное число людей, которые, как зять из песни Высоцкого, буквально подохнут без икры под названием «тайна пресвитера Иоанна и тамплиеров Востока». Но я без этой икры не подохну. Я, может быть, без чего-нибудь другого подохну, как тот зять, без какой-нибудь другой «духовной икры» — гуманистическо-восходительной, например. Но без икры под названием «пресвитер Иоанн и так далее» я точно не подохну. Если бы не ряд обстоятельств, то я не просто бы не стал стремиться к этой икре, я бы всячески от нее дистанцировался.
Но что же это за обстоятельства, вынуждающие меня заниматься данной темой, крайне привлекательной для определенного круга людей, в который я не вхожу? Обстоятельства эти таковы.
Обстоятельство № 1. Тянущаяся через столетия вера в пресвитера Иоанна никогда не существовала сама по себе. Она всегда была тесно связана с притчами о несторианцах, с притчами об особых тамплиерах, отколовшихся от тамплиеров обычных и ушедших на Восток. Этих тамплиеров называли тамплиерами Востока.
Обстоятельство № 2. Среди знакомых моего отца были блестящие специалисты по чингизидству вообще и по татаро-монгольскому игу на Руси в частности. Эти специалисты, как и подобает историкам, с глубоким отвращением относились к различным конспирологическим мифам. Но они в частных беседах настаивали на том, что среди знамен, под которыми на Русь шло войско Бату (то есть Батыя), были именно тамплиерские флаги. Причем речь шла именно о тамплиерах Востока. Обсудив эту тему, специалисты вздыхали и говорили, что им никто никогда не даст опубликовать имеющиеся документы.
Я никому не могу передать то личное ощущение надежности сообщаемой информации, которое было у меня во время общения с этими специалистами. Скажу только, что их деятельность основывалась на глубочайшем самоуважении, основанном на уважении к своей профессии и собственной профессиональной компетенции. Для таких людей приврать, выдумать — это значит потерять самоуважение, без которого они жить не могли. Да и зачем им было выдумывать, ведя задушевную беседу за бутылкой вина «Ахашени» в узком кругу знакомых?
Знаю, что есть круг почитателей Льва Гумилева. Причем часть этих почитателей никогда лично с Гумилевым дела не имела. Не хочу задевать этих почитателей. Скажу только, что и для меня, и для тех знакомых отца, на которых я ссылаюсь, Гумилев не был человеком, не способным выдумывать. Но те, на кого я ссылаюсь, абсолютно были неспособны выдумывать, а говорили они на тему о флагах тамплиеров Востока в войске Батыя. Потом об этом заговорили многие, но эти многие как раз были способны выдумывать. А те, на кого я ссылаюсь, были неспособны выдумывать. И говорили они о документах, которые им не дадут опубликовать.
Обстоятельство № 3. Монголы сокрушали исмаилитов по какой-то им одним понятной причине. То есть они, конечно, до того как сами приняли ислам, хотели сокрушать ислам как своего противника. Опять же не вполне понятно, почему именно ислам был для них таким противником. Но особо они свирепели по поводу исмаилитов. И, естественно, возникал вопрос, кто их накручивал.
Определенные основания для того, чтобы говорить об эзотерическом сопряжении тайных доктрин исмаилитов и тамплиеров, существуют. Христиане и впрямь вели на Ближнем Востоке в эпоху крестоносного царства очень тонкие политические и эзотерические сговоры с представителями исламской эзотерики. Поэтому предположение о том, что монголов настроили против дружественных тамплиерам исмаилитов так называемые другие тамплиеры, они же — тамплиеры Востока, не является совсем уж беспочвенным. И тогда более понятным становится то, почему тамплиеры не поддержали монголов, готовых поддерживать христиан, и поддержали тех исламских противников монголов, которые потом выкинули христиан с Ближнего Востока. А то, что тамплиеры повели себя именно так, — это совсем уж несомненный исторический факт.
Обстоятельство № 4. Нет никаких внятных причин, лежащих на поверхности, в силу которых тамплиеры должны были вводить в название своего ордена имя Соломона. Потому что Соломон не Давид. Он не безупречный герой Ветхого Завета. Он очевидный вероотступник, который в итоге стал творить в своем Храме жреческие таинства, посвященные Астарте, то есть одной из модификаций Темной матери Нойманна. Зачем христианскому ордену нужно было на уровне столь значимого фактора, как название, сопрягать себя с Соломоном? Повторяю, никаких обычных причин тут быть не могло. Причины могли быть только глубинными, то есть эзотерическими. А вот на уровне этих причин вполне могла быть связь исмаилитов и тамплиеров.
Обстоятельство № 5. Разнокачественные по степени своей достоверности сведения по поводу восточной деятельности апостола Фомы (часть сведений, безусловно, достоверна, часть проблематична) всегда причудливым образом сплетались с легендой о Пресвитере Иоанне и тамплиерах Востока. А эти относительно нормальные сведения о Фоме, в свою очередь, находились в прочном сопряжении с гностическими легендами. Гностическое Евангелие от Фомы не мелочь. Это древний документ, обнаруженный среди рукописей, найденных в так называемой библиотеке Наг-Хаммади, то есть в собрании папирусов, обнаруженном в конце 1945 года в районе египетского селения Наг-Хаммади. Открытие этой библиотеки — одно из величайших папирологических (то есть связанных с древними папирусами) открытий XX века. И главный из текстов, который составляет жемчужину данной библиотеки, — это гностическое Евангелие от Фомы, оно же — собрание тайных речений Иисуса апостолам. В числе текстов, обнаруженных в библиотеке Наг-Хаммади, есть и другие евангелия, например Евангелие от Филиппа, Евангелие Истины, Евангелие от Египтян.
Но Евангелие от Фомы, повторяю, является главной жемчужиной данного собрания древних папирусов. То, что собрание было обнаружено в XX веке, ничего не меняет по существу. Документы, которые были обнаружены в этом собрании, были известны с древнейших времен. И если восточная деятельность Фомы кем-то интерпретировалась в гностическом духе, то сплетение такой интерпретации с темой тамплиеров Востока и пресвитера Иоанна могло иметь далекоидущий характер. Потому что, согласно такой интерпретации, Дидим Иуда Фома — это близнец Христа.
Те, кто сомневается в актуальности Евангелия от Фомы в древнюю эпоху, могут ознакомиться с папирусами, найденными в самом начале XX века на краю Ливийской пустыни — там, где находился древнеегипетский город Оксиринх. А также с размышлениями самого Блаженного Августина по поводу Евангелия от Фомы. Притом что Августин (354–430 годы н. э.) размышляет в своем произведении «Против противника Закона и пророков» («Contra adversarium legis et prophetarum») о том, что явно касается Евангелия от Фомы в целом и особенно 57-го речения, содержащегося в этом самом Евангелии от Фомы. В 57-м речении говорится следующее:
«Ученики сказали ему: Двадцать четыре пророка высказались в Израиле, и все они сказали о тебе. Он сказал им: Вы оставили того, кто жив перед вами, и вы сказали о тех, кто мертв».
Августин же говорит в пункте 4:14 второй главы своего сочинения «Против противника Закона и пророков» о том, что ученики спросили Христа о пророках, а Христос им ответил по поводу оставленного живого и обращения к мертвому. Поскольку речь тут идет о том, надо ли оценивать явленное тебе, адресуясь к прошлому, к традиции, — то это известная гностическая тема, которая многократно варьировалась. Эта тема о необходимости обращения к традиции при объяснении чего бы то ни было. То есть — с поправкой на специфику эпохи — обсуждается необходимость или же вредность доктринального, концептуального (в ту эпоху традиционного, основанного на прочтении оставленного материала) рассмотрения тех или иных религиозных проблем. Надо ли погружать такие проблемы в контекст, в традицию или же ее надо решать с помощью метода, который позже будет назван экзистенциальным. То есть в акте глубокого переживания.
Эту же проблему можно рассмотреть и в ином ракурсе. Произведение Августина посвящено противникам Закона и Пророков — имеются в виду иудейские пророки. Кто был противником иудейских пророков? Гностики. Причем не только автор Евангелия от Фомы, но и все остальные. Тот же Маркион, например, очень яростно отбрасывал иудейских пророков. А автор Евангелия от Фомы отбрасывает, между прочим, не 23 иудейских пророка. Он говорит о 24 пророках. То есть явно прибавляет к иудейским пророкам еще и Иоанна Крестителя.
Вот против всего этого и сражается Блаженный Августин в своем сочинении. Причем его можно понять. Казалось бы, достаточно Христа, и совершенно необязательно почитать то, что Христу предшествовало. Более того, самое страстное почитание Христа как раз и отбрасывает всё остальное. Но Августин понимает, что это ересь, которая обернется крушением всей христианской веры. И он выступает против этой ереси. То, что он выступает именно против нее, понятно и по содержанию его выступлений, и из названия произведения, в котором эти выступления собраны. Всё, что мне хотелось здесь показать, — это то, что Августин уже знает не только о гностицизме вообще, но и о Евангелии от Фомы.
А значит, то, что это Евангелие нашли в XX веке, не опровергает факта знакомства с ним в предшествующие века. Как минимум с ним были знакомы те, кто воевал с гностиками. Но и гностики были с этим знакомы. Значит, Евангелие от Фомы имело хождение как в конфессиональной элите, так и в конфессиональной антиэлите. Причем с древнейших времен.
Ну и почему бы теме полумифических «тамплиеров Востока», полумифического «пресвитера Иоанна» и теме «восточной деятельности апостола Фомы» не сплестись воедино в очень склонном к этому древнем эзотерическо-религиозном сознании?
Обстоятельство № 6. И всё бы это ничего, если бы полумифические тамплиеры Востока, как-то сговорившиеся с чингизидами и чуть ли не являвшиеся духовными водителями этих самых чингизидов (по крайней мере первых — доисламских), остались в глубоком прошлом. Но тогда, кстати, советские профессиональные историки могли бы эту тему разворачивать по-настоящему в советский период. Но в том-то и дело, что эта тема тянется из прошлого в настоящее и будущее. И потому советские историки не могли ее публично обсуждать.
Тут мне вспоминается еще одна история из советского прошлого.
Конспирологи в погонах убедили одного достаточно крупного генерала советского регионального КГБ (не хочу приводить никаких более четких территориальных привязок, иначе станет ясно, о ком речь) заняться в брежневский период масонами. Причем будучи далеко не худшими конспирологами, они убедили своего шефа заняться этим именно на уровне того глубинного бурения, которое якобы было свойственно КГБ. Напоминаю, что в элитном фольклоре той эпохи КГБ назывался, в том числе, и «конторой глубинного бурения».
Находясь в родственных связях с правящей брежневской верхушкой, этот генерал, естественно, считал, что его похвалят. Причем заниматься масонами он стал не на уровне Лоллия Замойского, который, сам будучи представителем иной части той же спецслужбы под названием КГБ, написал «размышлительную», а не «глубинно-бурительную» книгу «За фасадом масонского храма». В отличие от Лоллия Замойского, тот генерал, чью трогательную историю я рассказываю, дал отмашку на такое изучение масонской темы, которое я называю «глубинно-бурительным».
То есть он создал соответствующий отдел. Укомплектовал его соответствующими людьми. Которые, кстати, и втянули его в данное мероприятие. Потому что в предшествующий период занимались данной темой в свободное от работы время. И очень уж хотелось заняться темой иначе. То есть осуществить узкую специализацию на том предмете, который перед этим бескорыстно исследовался во время, которое используется коллегами для дома, для семьи.
Наделив этих людей необходимыми полномочиями, генерал подключил их к информационным ресурсам, к тем средствам, с помощью которых информацию можно добывать именно «глубинно-бурительным» образом. А поскольку люди были неглупые, увлеченные, работающие не за страх, а за совесть, то генерал в итоге получил от своего нового отдела по-настоящему интересную информацию. Получив ее, он пошел наверх отчитываться по поводу своих великих достижений.
Потом он вернулся к ожидавшим похвалы подчиненным, входившим в созданный им отдел. Он объявил им, что отдел расформирован, а подчиненные уволены. После этого горестно посмотрев на подчиненных, он сказал им: «Во что вы, гады, меня втянули? Это же чистая прерогатива ЦК КПСС!»
Мне-то, собственно, эта история нравится ее натуральностью (это абсолютно реальная история с реальными, а не выдуманными героями) и наивной грубоватостью, которая содержится в фразе огорченного генерала про «чистую прерогативу ЦК КПСС». Видимо, эта прерогатива как раз и делала невозможным даже академическое ознакомление минимально широкой общественности с тем, почему тамплиерские флаги действительно реяли над монгольским воинством Батыя, идущим на Русь, да и над другими монгольскими воинствами тоже. Повторяю, речь шла не о забалтывании темы тамплиерских стягов над батыевым и иными монгольскими воинствами, а о настоящем, полноценном историческом обсуждении данной проблемы. Оно-то и оказалось под запретом в советскую эпоху, да и в последующие времена по причине этой самой «чистой прерогативы». Кого именно — отдельный вопрос.
Обстоятельство № 7. Рассмотрение особой части тамплиерского братства, перекочевавшей с Ближнего Востока чуть ли не на Дальний Восток и именуемой «настоящими» или «древними» тамплиерами Востока (с обязательной оговоркой: просим не путать с обычными тамплиерами), требует особой деликатности. Но при этом его нельзя отрывать от рассмотрения «обычной» тамплиерской экзотики. Которая гораздо более очевидна.
Возьмем, например, седьмого обычного (а не перекочевавшего к монголам) тамплиерского гроссмейстера Филиппа Наблусского (1120–1171), он же — Филипп де Милли. Он был сыном рыцаря, принимавшего участие в Первом Крестовом походе. Родился он на Ближнем Востоке. Участвовал в конфликте между королевой Иерусалимской Мелисендой (старшей дочерью короля Иерусалима Балдуина II) и сыном Мелисенды Балдуином III.
Уже упоминавшийся мною средневековый историк Вильгельм Тирский восхвалял 30-летнее правление Мелисенды и говорил о том, что результаты этого правления позволили ей преодолеть предубеждение против ее пола.
История Мелисенды и история Филиппа Наблусского в одинаковой степени показательны в том, что касается специфики христианской аристократии, рожденной на Ближнем Востоке и получившей там воспитание. Но если Мелисенда в существенной степени была сориентирована на христианский Ближний Восток в силу своей связи с армянской ближневосточной аристократией (она была дочерью армянской принцессы Морфии Мелитенской), то Филипп Наблусский воспитывался в Сирии, причем существенную роль в его воспитании играли сирийские мусульмане. А само это воспитание было существенно суфийским. И это касается не только Филиппа Наблусского, но и других.
Сохранились воспоминания арабского писателя и полководца Усамы бен Мункыз (1095–1188), участвовавшего в переговорах между дамаскским и иерусалимским королевствами. В своих воспоминаниях этот тонкий знаток ислама намекает на особую компетентность тамплиеров в том, что касается исламских эзотерических ритуальных практик. В этой компетентности он убедился во время посещения Иерусалима, где он, пользуясь их гостеприимством, мог молиться в контролируемой тамплиерами мечети Аль-Акса.
Существуют и другие мусульманские свидетельства особой компетентности тамплиеров во всем, что касается исламских эзотерических ритуальных практик.
Историки, занятые обычными, то есть не дальневосточными тамплиерами (я имею в виду именно историков, а не конспирологов), настаивают на том, что реальная тамплиерская эзотерика претерпела на Ближнем Востоке существенную трансформацию под влиянием суфиев и того, что передали тамплиерам различные эзотерические ближневосточные учителя. А передавалось тамплиерам очень многое. И египетский мистицизм, и персидский дуализм, и классическая ближневосточная гностика.
Тамплиеры испытывали на себе влияние самых разных ближневосточных эзотерическо-исламских групп. И необязательно только исламских. На тамплиеров влияли и езиды, и друзы, и, конечно же, исмаилиты. Причем из исмаилитов больше всего влияли именно родственные по орденской специфике асассины. Причем гипотеза о том, что данное влияние было не только доктринальным, но и литургийным, то есть мистериальным, с очень высокой вероятностью верна.
К XXI веку методика различения ложных показаний, даваемых под пытками, и показаний, обладающих познавательной ценностью, уже достаточно разработана. Ее признание тормозится только определенными предрассудками предыдущей эпохи, в которую для светской исторической науки признание хотя бы частичной правдивости так называемого «Молота Ведьм» или сведений инквизиции по поводу тамплиеров было морально неприемлемым, ибо в каком-то смысле оправдывало ужасные методы дознания. Теперь это моральное табу отчасти преодолено. Что вовсе не означает правдивости всех показаний, получаемых врагами определенных верований и эзотерических практик.
Никто сейчас не оспаривает существенного влияния эзотерического ислама и иной эзотерики на таинства тамплиеров. Дискутируется только вопрос о том, каково было это влияние и кто оказывал его в наибольшей степени. При этом достаточно разумной является гипотеза о том, что это влияние должно было быть в русле странного привлечения тамплиерами в название своего ордена далеко не христианского Храма Соломона. Притом что данный Храм стал, безусловно, на каком-то этапе мировоззренческой трансформации царя Соломона Храмом женского языческого темного божества, этой самой Темной матери Нойманна. И тут что Астарта, что Кибела, что любое другое божество аналогичного генезиса. В том-то и дело, что все эти божества в конечном итоге образуют нечто наподобие единой культовой сущности. Причем вполне допустимо рассмотрение в качестве ипостаси этой сущности даже индийской богини Кали.
Обстоятельство № 8. Что же касается древних ответвлений тамплиерского ордена, разошедшихся со своими ближневосточными тамплиерскими собратьями и ушедших аж на Дальний Восток с тем, чтобы потом прийти назад с монголами для разгрома близких тамплиерам асассинов и других антиисламских действий, то это ответвление резко позже начинает функционировать в качестве достаточно актуального эзотерико-политического субъекта, требующего особого рассмотрения.
(Продолжение следует.)
https://rossaprimavera.ru/article/b1527139
14.06.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №332
Не было бы этой легенды, хилиастические ожидания на Руси были бы менее сильными. А хилиастические ожидания на Руси очевидным образом повлияли на очень многое, включая характер русской революции 1917 года
Судьба гуманизма в XXI столетии
Сергей Кургинян, 14 июня 2019 г.
опубликовано в №332 14 июня 2019 г.
Леонора Каррингтон. Путешествие пресвитер Иоанна. 1953
Первый Лионский собор (он же тринадцатый Вселенский собор в исчислении римско-католической церкви) был созван в 1245 году бежавшим из Рима папой Иннокентием IV.
На соборе присутствовали порядка ста пятидесяти епископов. Приехали на собор и высокие светские лица — французский король Людовик IX и так называемый «латинский» византийский император Болдуин II.
Напоминаю читателю, что после взятия Константинополя крестоносцами в 1204 году началась эпоха так называемых латинских государств, создаваемых на захваченных крестоносцами территориях Византийской империи. А поскольку часть Византийской империи крестоносцам завоевать не удалось, то осенью 1204 года был подписан договор о разделе Византийской империи (Partitio terrarium imperii Romaniae). Этот договор положил начало так называемой франкократии, то есть учреждению на завоеванных крестоносцами территориях различного рода государств, находящихся под властью тех или иных западноевропейских правителей.
На территориях, доставшихся крестоносцам по договору о разделе Византийской империи, создавались некие условные аналоги западноевропейских герцогств. Всего таких герцогств было создано свыше десяти. Одним из них была так называемая Латинская империя, в которую входили Константинополь и часть Восточной Фракии.
Параллельно с нею, как я уже говорил, существовала еще одна как бы империя, в какой-то мере наследующая Византию. Эта империя называлась Никейской.
Две империи воевали друг с другом. Положение Латинской империи было достаточно шатким. Потому что крестоносцы при взятии Константинополя устроили чудовищную резню и потом продолжали бесчинствовать довольно долго, порождая этим ненависть греческого, болгарского и иных местных населений. А западноевропейское население в эту самую Латинскую империю не переселялось необходимой численностью. А, значит, Латинская империя держалась фактически на военной силе крестоносцев, которая со временем и умалялась, и дробилась на части. Так что тот же Болдуин II перебивался, что называется, с хлеба на квас. Он был в полной зависимости от Людовика Святого, который снабжал его средствами к существованию. Вдобавок к этому он грабил местные церкви и монастыри, выпрашивал деньги у венецианских банкиров. Военный гарнизон в Константинополе держали византийцы. Кончилось это недолгим восстановлением единства православной Византийской империи, произошедшим в 1261 году при Михаиле Палеологе.
Как бы восстановленную империю терзали с разных ее концов различные конкуренты — как христианские, так и иные.
Я сообщаю читателю эти сведения потому, что в противном случае факт присутствия латинского императора Византии Болдуина II на Первом Лионском соборе может оказаться точкой недоуменного вопрошания: «Что еще за Латинская империя? Как эта империя соотносится с империей Фридриха II?» И так далее.
Между тем Болдуин II — одна из действующих, хотя и не центральных, фигур в том, что можно назвать «монголо-христианским сюжетом».
Итак, Первый Лионский собор был собран в основном для того, чтобы отлучить от церкви главного врага Иннокентия IV Фридриха II Гогенштауфена (заодно на соборе отлучили и союзника Фридриха II — португальского короля Саншу II).
Но на этом соборе решались и другие задачи. Одна из них — организация нового крестового похода. Другая — и именно она интересует нас больше всего на данном этапе исследования — выработка позиции по отношению к монголам.
Католическую церковь раздирали конфликты. Она не могла собрать всех государей Запада под знамена нового крестового похода. Самим государям эти самые походы надоели до крайности. Не реагировать на потерю Иерусалима католическая церковь тоже не могла. Возникла оригинальная мысль: «А не обзавестись ли всем католикам, включая крестоносцев, некими монгольскими союзниками по борьбе с исламом, вытесняющим христиан с Ближнего Востока?»
В соответствии с нравами той эпохи ответ на данный вопрос в какой-то степени зависел от того, насколько монголы родственны христианской вере. Вот это-то и решили уточнить. И отнеслись к подобному уточнению очень серьезно. В результате мы имеем не конспирологический, а подлинный, причем весьма серьезный, исторический материал по интересующему нас странному вопросу, включающему в себя и особо существенную для нас «тамплиерскую составляющую».
В связи с тем, что данный вопрос очень сильно замусорен конспирологами, у многих возникло устойчивое представление, согласно которому всё, что касается монгольской приверженности христианству, является стопроцентной конспирологической выдумкой. Для того, чтобы преодолеть это заблуждение и не оказаться при этом вовлеченным даже минимально в разного рода конспирологические измышления, я подробно изложу то, что можно назвать достоверными историческими сведениями. Оговорив при этом, что подавляющая часть этих сведений добыта разведкой Ватикана, которую нацелили на добычу подобных сведений решения обсужденного мною только что Первого Лионского собора.
При этом я вовсе не призываю читателя рассматривать все сведения ватиканской разведки как безусловные. Но ведь подобный подход невозможен при рассмотрении любых исторических сведений, и уж тем более тех сведений, которые добывали древние и средневековые историки. Мы не можем считать бесспорными сведения того же Геродота, Плиния и так далее. Но мы придаем этим сведениям огромное значение. И даже там, где они носят фантастический характер, мы считаем необходимым не отмахиваться от этих сведений, а рассматривать их как важные мифы исследуемой эпохи. Это же касается в полной мере и сведений, добытых ватиканской разведкой по поводу христианских верований в Монгольской империи.
Во-первых, данные сведения в существенной степени достоверны.
А, во-вторых, фантастичность отдельных моментов, вкравшаяся в достоверность сведений, порою значит больше, чем достоверность.
И потому, что мы даже сейчас не можем четко разделить фантастическое и достоверное в исследуемом сюжете.
И потому, что на основе фантастичности, даже если она и впрямь является таковой (а это, подчеркну еще раз, до сих пор не является несомненным на сто процентов), создавались определенные идеологические конструкции. Эти конструкции порождали определенные элитные структуры. Структуры влияли на реальную политику, которая нас и интересует. Для светских людей, например, христианская религия мифологична. Но вряд ли кто-то из светских людей будет отрицать решающее влияние этой религии и созданных ею структур на всю западную и мировую историю.
Сообщаю читателю, что именно этот подход кладется мною в основу всех методологических и аналитических построений, слагающих данное философско-культурологическое исследование. Вопрос для нас не в достоверности мифов, породивших определенные структуры. Мы этот вопрос просто выводим за скобки. Вопрос во влиятельности структур, порожденных этими мифами. И в том, насколько эти структуры влияют на судьбу гуманизма в XXI столетии.
Если на эту судьбу влияет то, что именуется «лежащим за рамками реальности», то это «лежащее за рамками реальности» гораздо реальнее для нас, чем то, что находится в этих рамках. Что же касается справедливости этих рамок, то это я вывожу за скобки.
Итак, тема возможности христианизации монголов и их использования как союзника в борьбе с исламом, лишающим христиан их крестоносных завоеваний, рассматривалась Первым Лионским собором наравне с темой монгольской угрозы христианству. В документах, принятых Первым Лионским собором по данному поводу (а это и декрет «О Тартарах», и решения папской курии), одновременно признавалась и угроза монгольского вторжения в Европу, и необходимость гибкой реакции на данную угрозу.
Папская курия явным образом сделала основную ставку именно на такую гибкость, то есть на осуществление миссионерской деятельности, установление прямых дипломатических контактов с монголами и так далее.
Решающую роль в принятии такой стратегии играли некие сведения о благорасположенности монголов к христианству. Все эти сведения в той или иной степени порождались знаменитой легендой о царе-пресвитере Иоанне, на чьей дочери женился один из монгольских правителей.
Легенда о царе-пресвитере Иоанне — это именно то, что до сих пор одними считается стопроцентной выдумкой, а другими — загадкой, которая, возможно, имеет те или иные корни в реальности. Но вне зависимости от того, имеются эти корни или нет, легенду о царе-пресвитере Иоанне следует признать одной из эзотерических идеологий, породивших очень существенные мировоззренческие тренды. А где тренды, там и структуры. А где структуры — там и то, что вполне можно назвать «источниками», «движущими силами» и так далее.
Слухи и легенды о царе-пресвитере Иоанне бытовали не только в христианском мире. Они бытовали среди монголов, китайцев, индийцев, персов, турок, арабов.
Одним из важнейших древних документов, в которых говорится о царе-пресвитере Иоанне, является «Сказание об Индийском царстве». Это греческое литературное произведение XII века. Оно представляет собой некое послание индийского царя и одновременно священника Иоанна, адресованное византийскому императору Мануилу. Якобы Мануил отправил посольство в индийскую землю, поручив посольству разузнать о тайнах индийской земли. А на послание это Мануилу ответил сам царь-священник (иначе — царь-пресвитер) Иоанн. В ответе Иоанна живописуются чудеса и богатства Индийского царства, чьим властителем является Иоанн. Говорится также о том, что сам Иоанн является поборником христианства.
Об этом греческом сказании русские узнали от сербов в XIII или XIV веке. После чего оно веками стало ходить по Руси в списках. Несколько десятков списков датируются XVII–XVIII веками. Два списка датируются XV веком. Есть десятки списков, в которых тема «царя и попа» Иоанна не просто передается с искажениями первоисточника, а варьируется, в каком-то смысле русифицируется. В мою цель не входит обсуждение того, насколько сильно повлияло данное сказание на судьбу нашей страны. Но то, что оно на нее повлияло — очевидно. Потому что данное царство стало для народных масс и части элиты Российской империи своего рода образом не просто земли обетованной, а настоящего рая на земле. Не было бы этой легенды, хилиастические ожидания на Руси были бы менее сильными. Насколько менее сильными, я сейчас оценивать не буду. Важнее другое — то, что хилиастические ожидания на Руси очевидным образом повлияли на очень многое. Включая характер русской революции 1917 года.
Но ведь в легенду о царе-пресвитере Иоанне верили не только необразованные крестьянские низы нашей страны, но и ее высокообразованная верхушка. Вся верхушка вплоть до царского дворца. Эта вера передавалась российской аристократии не народными массами. Она питалась из западноевропейских источников, с которыми относительно широкие дворянские слои знакомились, получая образование в России, а те западные аристократы, которых династически или иначе вбирала в себя Россия, знакомились с этими же источниками у себя на своей европейской родине перед тем, как переехать в Россию.
Почти все списки сказания, которое я сейчас обсуждаю, текст речи царя-пресвитера Иоанна дополняются предисловием и заключением. В предисловии к речи царя-пресвитера сказано: «Царь греческой земли Мануил послал своего посла к индийскому царю Ивану, и послал к нему много даров и повелел послу расспросить о величестве его силы и о всех чудесах Индийской земли. Дойдя до Индийской земли и отдав дары царю Ивану, посол попросил его начать говорить. Царь же Иван принял дары с великою любовью, дал в ответ многие дары и сказал: «Передайте царю своему Мануилу: если хочешь узнать мою силу и все чудеса моей земли, продай всю свою греческую землю и приходи ко мне сам послужить у меня; я сделаю тебя вторым или третьим слугой; а затем ты вернешься в свою землю. Будь ты и в десять раз выше, не описать тебе на харатье (то есть в рукописи, папирусе — С. К.) со всеми книжниками твоими царства моего даже до исхода души твоей. А цены твоего царства не хватит тебе на харатью, потому что невозможно тебе описать моего царства и всех чудес моих».
После такого высокомерного захода, который в огромной степени повлиял на весомость самой легенды, царь-пресвитер Иоанн начинает фантастическое описание своего царства. Поскольку легенда о царе-пресвитере существенна для понимания исследуемой нами проблемы, я это описание изложу полностью. Тем более что оно и отражает дух эпохи, и не обременено избыточной для эпохи многословностью. Описание это звучит так:
»
Я — Иоанн, царь и поп, над царями царь. Под моей властью 3300 царей. Я поборник по православной вере Христовой. Царство же мое таково: в одну сторону нужно идти 10 месяцев, а до другой дойти невозможно, потому что там небо с землею встречается. И живут у меня в одной области немые люди, а в другой — люди рогатые, а в иной земле — трехногие люди, а другие люди — девяти сажен, это великаны, а иные люди с четырьмя руками, а иные — с шестью. И есть у меня земля, где у людей половина тела песья, а половина человечья. А у других моих людей очи и рот в груди. В иной же моей земле у людей сверху большие рты, а другие мои люди имеют скотьи ноги. Есть у меня люди — половина птицы, половина человека, а у других людей головы собачьи. Родятся в моем царстве звери: слоны, дромадеры, крокодилы и двугорбые верблюды. Крокодил — лютый зверь: если он, разгневавшись на что-нибудь, помочится — на древо или на что-либо иное, — тотчас же оно сгорает огнем. Есть в моей земле петухи, на которых люди ездят. Есть у меня птица ног, она вьет себе гнездо на 15 дубах. Есть в моем царстве птица феникс; в новолунье она свивает себе гнездо, приносит с неба огонь, сама сжигает свое гнездо и сама здесь тоже сгорает. А в этом пепле зарождается червь; потом он покрывается перьями и становится единственной птицей, другого плода у этой птицы нет. А живет она 500 лет. Посреди же моего царства течет из рая река Эдем. В той же реке добывают драгоценные камни: гиацинт, сапфир, памфир, изумруд, сардоникс и яшму, твердую и как уголь сверкающую. Есть камень кармакаул; этот камень, — господин всем драгоценным камням, ночью он светится, как огонь. Есть у меня земля, а в ней трава, которую всякий зверь избегает. И нет в моей стране ни вора, ни разбойника, ни завистливого человека, потому что земля моя полна всякого богатства. И нет в моей земле ни ужа, ни жабы, ни змеи, а если и появляются, сразу умирают. Есть у меня земля, где родится перец; за ним все люди ходят. Помимо же всего прочего есть у нас песчаное море. Оно никогда не стоит на одном месте: откуда подует ветер, оттуда идет вал; и находят те валы на берег за 300 верст. Этого моря не может перейти никакой человек — ни на корабле, ни иначе как. А есть ли за тем морем люди или нет — никто не знает. Из этого моря в нашу землю текут многие реки, в которых водится вкусная рыба. В стороне от этого моря, в трех днях пути, находятся высокие горы, с которых течет каменная река: большие и малые камни валятся сами по себе 3 дня. Идут же те камни в нашу землю, в то море песчаное, и покрывают их валы этого моря. Вблизи от той реки, на расстоянии одного дня пути, есть пустынные высокие горы, вершины которых невозможно человеку увидеть. И с тех гор течет под землею небольшая река. В определенное время земля расступается над этой рекой, и если кто, увидев это, быстро — так, чтобы земля над ним не сомкнулась, — прыгнет в ту реку, схватит что попало и сразу же вынесет, то камень оказывается драгоценным камнем, а песок — крупным жемчугом. Эта река течет в большую реку; люди той земли ходят на устье реки и собирают драгоценные камни и отборный жемчуг. А детей своих они кормят сырыми рыбами. В ту реку ныряют некоторые на три месяца, некоторые на четыре, — ищут камни драгоценные. В одном дне пути за той рекой есть высокие и мощные горы, на которые человеку нельзя смотреть. В этих горах по многим местам пылает огонь, и в том огне живут черви, а без огня они не могут жить, как рыбы без воды. И те черви точат из себя нити, как шелк, а из тех нитей наши жены делают нам одежду. И когда та одежда загрязнится, водою ее не моют: бросают в огонь; и как только раскалится, вновь становится чистой. Есть у меня в иной стране звезда именем Лувияарь.
А если идем на войну, когда хотим кого-нибудь покорить, предо мною идут и несут 20 крестов и 20 стягов. А кресты те и стяги большие, сделаны из золота с драгоценными камнями и с крупными жемчужинами, ночью же светятся, как и днем. Кресты эти и стяги везут на 26 колесницах. А у каждой колесницы служат по 100 тысяч конников и по 100 тысяч пешего войска, не считая тех, кто за нами везет пищу. А когда идем к назначенному месту на бой, другие люди несут предо мною один деревянный крест с изображением распятия господня — чтобы мы вспоминали господни страдания на кресте. Рядом с крестом несут большое золотое блюдо, а на нем — одна земля: на землю глядя, вспоминаем, что из земли мы созданы и в землю же уйдем. А с другой стороны несут другое золотое блюдо с драгоценным камнем на нем и отборным жемчугом: их вид возвеличивает наше государство. И идут предо мною 3 проповедника, громко восклицая. Один возглашает: «Это — царь царей, господин господ»; другой продолжает: «Силою крестною, божиею благодатью и помощью». А третий восклицает умильным голосом, что из земли мы сотворены и в землю же уйдем. Впрочем, довольно об этом говорить. О войске же не говорю, так как уже сказал.
Двор у меня таков, что 5 дней надо идти вокруг него. А в нем много палат золотых, серебряных и деревянных, изнутри украшенных, как небо звездами, и покрытых золотом. В одной палате огонь не горит; если внесут, сразу же погаснет. Есть у меня другая палата золотая на восьмидесяти столбах из чистого золота; а каждый столб по три сажени в ширину и 80 саженей в высоту. В этой палате 50 столбов чистого золота, и на всех столбах по драгоценному камню: камень сапфир цвета белого и камень топаз как огонь горит. В той же палате есть два столба, на одном из которых камень, называемый троп, а на другом камень, называемый кармакаул. Ночью же светит тот драгоценный камень, как день, а днем — как золото. А оба велики, как корчаги. В той палате у меня огонь не горит: если внесут, то быстро погаснет. Только тот огонь горит, который от дерева негниющего. Имя дереву тому шлема. Миро из этого дерева вливают в паникадила и зажигают; тот огонь горит. И если тем миром помажется человек какого бы то ни было возраста, старый или молодой, после того не старится и глаза его не болят. Та же палата выше всех палат. Вверху тех палат устроены два золотых яблока, а в них вковано по большому камню сапфиру — для того, чтобы не оскудела наша храбрость. И четыре камня находятся на столбах для того, чтобы чародейки не могли чар творить над нами. Есть у меня другая золотая палата на золотых столбах, столь высокая, сколько можно глазами обозреть; два больших камня кармакаула ночью светят у меня в той палате.
А обедают со мной за столом каждый день 12 патриархов, 10 царей, 12 митрополитов, 45 протопопов, 300 попов. 100 дьяконов, 50 певцов, 900 клиросников, 365 игуменов, 300 князей. А в соборной моей церкви служат 365 игуменов, 50 попов и 30 дьяконов, и все обедают со мною. А стольничают у меня и чаши подают 14 царей, 40 королей и 300 бояр. А поварней моей ведают два царя и два короля, помимо бояр и слуг. Одни цари и короли, побыв, прочь едут, а иные приезжают. А еще у меня лежат мощи апостола Фомы.
Есть у меня земля, а в ней люди, у которых очи во лбу. Есть у меня палата золотая, а в ней — правдивое зеркало; оно стоит на четырех золотых столбах. Кто смотрит в зеркало, тот видит свои грехи, какие сотворил с юности своей. Вблизи того зеркала есть другое, стеклянное. Если мыслит кто-нибудь зло на своего господина, то лицо его в том зеркале выглядит бледным, как будто мертвым. А кто хорошо думает о господине своем, то лицо его в зеркале сияет как солнце. А во дворце моем 150 церквей; одни сотворены богом, а другие человеческими руками. »
После такого фантастического текста в большинстве имеющихся списков следует заключение, в котором говорится: «И отпустил посла греческого с великою честью и со многими дарами к царю Мануилу. И после этого других послов не было в Индийской земле. Богу нашему слава. Аминь».
Читатель вправе осудить меня за то, что я трачу время на изложение очевидной фантастики.
Но, во-первых, я обсуждаю вовсе не достоверность этих очевидно фантастических сведений. Я обсуждаю степень их влияния на общественное сознание вообще и элитное в частности. Что касается элиты, то она создавала различные эзотерические трактовки, утверждая, что послание содержит в себе мистические зашифрованные сведения. Далеко не новый, кстати, прием. Подобным образом элита оперировала в разные времена с разными текстами, включая тексты античной мифологии. И происходило это не только задним числом, в какие-нибудь относительно близкие для нас эпохи, но и в пределах той античности, которая создала мифологию. Этим занимались и орфики, и пифагорейцы. А в эпоху эллинизма так почти все подряд. Что уж говорить об эзотерических трактовках, применяемых в более поздние эпохи.
Во-вторых, текст, который я привел, содержит не только фантастику, которая легко может быть подвергнута эзотерической трактовке, поскольку в тексте есть намеки на некое царство не от мира сего. Он содержит и вполне конкретные сведения, которые могли впечатлить очень и очень многих. В том числе и сведения военного характера, и сведения сугубо религиозные. Так, например, пресвитер Иоанн говорит о том, что у него находятся мощи апостола Фомы. Но о том, что Фома осуществлял свою апостольскую миссию в Индии, говорится во многих произведениях, в том числе и у Григория Богослова, о посещении гробницы апостола Фомы в индийской области Малабар, находящейся на юго-западной оконечности Индии, сообщил Марко Поло, посетивший Индию в 1293 году. О том же сообщали и те посланцы Запада, которые шли следом за Марко Поло.
Но есть и более древние источники, в которых говорится о том же самом. Древнейшая летопись Англии называется «Англосаксонская хроника». В ней описан период, начинающийся с ранних саксонских походов 495 года и кончающийся концом владычества саксов в Англии. Составление хроники началось в конце IX века при короле Альфреде. Те, кто составляли хроники, опирались как на сочинение «История», которое написал отец английской истории, бенедиктинский монах Беда Достопочтенный (672–735), так и на обрывки более древних хроник и устные предания.
Так вот, в «Англосаксонских хрониках» говорится о том, что в 885 году саксонский король Альфред Великий (849–899) дал обет, согласно которому он в случае победы должен сделать богатые пожертвования в далекие святилища. В том числе и в индийское святилище апостола Фомы.
Можно, конечно, сказать, что такая адресация к Фоме является, во-первых, общепризнанной, а во-вторых, не порождающей никаких отдельных социокультурных последствий. Но это не вполне так. И потому, что Фома все-таки особый апостол, которому были даны особые знамения, и потому, что существует достаточно известное и влиятельное гностическое сочинение, которое называется «Евангелие от Фомы». Отдельный вопрос, кем написано это Евангелие. Известный христианский средневековый авторитет Кирилл Иерусалимский (315–386) назвал Евангелие от Фомы одним из ключевых манихейских текстов. Он утверждал, что автором данного евангелия является один из учеников самого основоположника манихейства — выдающегося древнеперсидского художника и поэта Мани (216–273).
Таким образом, одна только отсылка к апостолу Фоме, безусловно, вызывала богатейшие отклики и в рассматриваемую нами эпоху, и до нее, и впоследствии.
Но если бы всё сводилось к легенде о пресвитере Иоанне, то монголо-христианская тема и тамплиерская ветвь на разветвленном древе этой темы не заслуживали бы того внимания, которого они на самом деле заслуживают. Но в том-то и дело, что разведка Ватикана, впечатлившись легендой о пресвитере Иоанне, не перепевала на разные лады эту тему, а сообщала вполне конкретные и очень важные данные.
(Продолжение следует.)
https://rossaprimavera.ru/article/dc12ecf4
09.06.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №331
Легенда о царе-пресвитере (то бишь царе-священнике) Иоанне, который царствует на востоке и влияет на умы восточных правителей, имела огромное значение для западной культуры, западной духовности, да и западной политики тоже
Судьба гуманизма в XXI столетии
Сергей Кургинян, 09 июня 2019 г.
опубликовано в №331 09 июня 2019 г.
Осада Багдада монголами в 1258 г. Иллюстрация из «Сборника летописей» Рашид-ад-Дина. Начало XIV в.
О несторианстве надо было бы написать отдельную книгу. Причем вначале пришлось бы заняться поиском необходимого исторического материала. Потому что имеющегося материала недостаточно. Конечно, есть и решения соборов и какие-то размышления о сути учения. Но никто не может доказательно отследить динамику несторианского учения при перемещении его центра с Ближнего Востока чуть ли не на Дальний Восток. Осталось ли при этом несторианство таким, каким оно было в начальный момент, или оно под чьим-то влиянием (чьим именно — понятно не до конца) начало приобретать всё более и более далекий от классического христианства характер.
Приобретая такой характер в интересующую нас эпоху, во что именно превращалось несторианство? И чем объясняется та простота, с которой оно обретало всё больше сторонников, уходя всё дальше на Восток? Что узнал и признал Восток в этом самом несторианстве? Почему его так страстно стали принимать киргизы, монголы, уйгуры? Почему оно так понравилось китайским императорам? Что придало ему убедительность в глазах японцев? Почему Орда после завоевания Руси содействовала опеке несторианцев над русским православием?
Был ли хан Хулагу, которого его брат, верховный каган монголов Мункэ отправил на завоевание Ближнего Востока, убежденным сторонником религии бон-по? Как сочеталась такая его религиозная ориентация с тем, что его жена Догуз-хатун была убежденной несторианкой? Почему она стала такой несторианкой? Существовали ли основания для налаживания диалога между бон-по, которое исповедовал хан Хулагу, и этим самым несторианством?
Тут и впрямь слишком много вопросов, на которые трудно дать окончательные ответы. Но есть и более или менее несомненные обстоятельства. К числу таковых, например, принадлежит то, что верховный хан Мункэ направил своего брата хана Хулагу покарать прежде всего ассасинов, то есть исмаилитов. Потому что именно на них пожаловались хану Мункэ обитатели Ирана и в целом некоторые «народные представители» тех регионов, которые Мункэ хотел завоевать, используя для предлога жалобы на исмаилитов.
Скорее всего, Мункэ использовал эти жалобы именно в качестве предлога. Потому что его брат Хулагу, завоевывая Ближний Восток, с очень большой жестокостью искоренял не только исмаилитов, но и ислам в любой его модификации. Но ведь были и какие-то основания для того, чтобы так жаловаться именно на исмаилитов. И эти основания монголы должны были принять для того, чтобы свирепо сокрушать все исмаилитские замки, включая знаменитый Аламут. И что же это были за основания?
Рашид ад-Дин (1247–1316) был и ученым энциклопедистом, и политическим деятелем. В качестве ученого он оставил после себя замечательный исторический труд, написанный на персидском языке. Этот труд назывался «Сборник летописей» (Джами’ат-таварих).
«Сборник летописей» вообще является одним из важнейших исторических источников, позволяющих нам сформировать определенное отношение к той эпохе, которую описывает Рашид ад-Дин. Но уникальность данного труда в том, что он дает ценнейшую информацию по поводу государства Хулагидов.
Государство Хулагидов было основано тем самым ханом Хулагу, который был послан своим братом Мункэ с тем, чтобы покарать исмаилитов и завоевать Ближний Восток. Фактически хан Хулагу поначалу создал это государство без каких-либо высочайших соизволений. Но достаточно скоро верховный хан Монгольской империи Хубилай санкционировал создание данного государства. Он даровал Хулагу титул ильхан (что означает хан племени или улусный хан). В течение достаточно долгого времени хулагиды, то есть наследники хана Хулагу, признавали свою условную зависимость от великого хана, который по факту завоевания монголами Китая был еще и китайским императором из династии Юань.
Переговоры. Иллюстрация из «Сборника летописей» Рашид-ад-Дина. Начало XIV в.
В качестве государственного деятеля Рашид ад-Дин много сделал для укрепления государства Хулагидов. Но это не умаляет его исторической объективности. Конечно, такая объективность не является абсолютной. И тем не менее историческая летопись Рашида ад-Дина очень высоко котируется специалистами. Вот что Рашид ад-Дин пишет по поводу начала Желтого Крестового похода: «так как многие из искавших правосудия на несправедливость еретиков, передали себя на [его] благороднейшее усмотрение, Менгу-каан в год быка отправил в области таджиков против еретиков [младшего] брата Хулагу-хана».
Если на Менгу-каана и оказали настоящее влияние какие-то жалобы, то это были не жалобы местного исламского населения, а жалобы монгольского военачальника Байджу, чьи войска были расквартированы в северном Иране. Байджу был талантливым монгольским военачальником, успешно воевавшим на протяжении длительного времени с войсками сельджуков. Сельджуки проиграли Байжду, но попытались сыграть на противоречиях между этим военачальником и ханом той части монгольской империи, которая называлась Улус Джучи или Золотая орда.
Улус Джучи возник в результате раздела Чингисханом империи между своими сыновьями. При этом данную часть империи Чингисхан даровал своему сыну Бату, он же хан Батый. Данный улус довольно быстро принял ислам. Он принял его уже тогда, когда правителем улуса стал брат Бату, которого звали Берке.
Империя Чингисхана распалась достаточно быстро. Но еще до ее полного распада отдельные части империи враждовали друг с другом, что и позволило сельджукам сориентироваться сначала на Бату, а потом на Берке как монголов, которые готовы были или к какому-то покровительству над исламом, или просто к принятию ислама. Но это никоим образом не устраивало ни ориентированного другим образом Хубилая, ни того военачальника Байджу, чьи жалобы сыграли свою роль в антиисламском по своей сути походе Хубилая.
Итак, Байджу сначала разгромил сельджуков, а потом они худо-бедно обезопасились от Байджу, заручившись поддержкой сначала Бату, а потом и Берке. Что же касается Байджу, то он благосклонно воспринял обращение к нему царя Киликийской Армении Хетума I, который обязался оказывать монгольскому войску Байджу всяческую помощь. В ответ Байджу обязался оказывать помощь армянам в случае, если на них кто-нибудь нападет. Фактически армяне попали под протекторат Байджу. Но их это устраивало. Устраивало это и Байджу.
Байджу пытался расширить монгольское влияние на Ближнем Востоке. Те, на кого он оказывал то или иное давление, вели себя по-разному. Кто-то откупался, кто-то попадал в те или иные формы слабой зависимости, становился данником, брал на себя определенные обязательства. Из христиан в наибольшей степени тяготел к монголам Боэмунд V, князь Антиохийский.
Княжество Антиохия было вторым из христианских государств, основанных крестоносцами во время Первого Крестового похода. Оно попадало в зависимость то от Византии, то от Иерусалимского королевства. В его состав входила территория, расположенная между средиземноморским побережьем современной Сирии и рекой Евфрат. Время от времени Антиохия расширяла или сужала свою территорию.
Боэмунд V то воевал вместе с тамплиерами против Киликийской Армении, то ссорился с тамплиерами и прекращал подобные военные действия. Его армия потерпела существенный урон при поддержке Иерусалимского королевства против успешно воевавших против него хорезмийцев.
Боэмунд V заигрывал и с католиками, и с православными. А также с монголами. Во многом его заигрывания с монголами были связаны с тем, что монголы Байджу дружили с той Киликийской Арменией, против которой Боэмунд V вел военные действия.
Картина не будет полной без учета того, что именно действия Байджу косвенно повлияли на потерю Иерусалимским королевством самого города Иерусалима. Байджу оказал давление на кочевавших в Сирии хорезмийцев и разгромил их военачальника Джелал ад-Дина. А остатки войск Джелал ад-Дина были этим побуждены к тому, чтобы двинуться на Палестину, где они сначала захватили Иерусалим (это произошло 11 августа 1244 года), а затем совместно с египетским султаном разгромили крестоносное войско 17 октября 1244 года.
И вот тогда римский папа Иннокентий IV возжелал заручиться поддержкой монгольских правителей против тех сил, которые так сильно обкорнали Иерусалимское королевство, лишив его аж контроля над гробом Господнем.
Иннокентий IV несколько раз посылал послов с попыткой установить отношения с монголами. Одно из этих посольств, возглавляемое доминиканцем Асцелином, прибыло в ставку Байджу 24 мая 1247 года. Посольство, возглавляемое Асцелином, повело себя с избыточной резкостью. В том числе и потребовав от Байджу принятия христианства. Байджу чуть было не казнил Асцелина. Но за Асцелина заступились советники Байджу. Кроме того, Байджу сменил другой монгольский военачальник. Это помогло Асцелину и уцелеть, и в определенной степени преуспеть. Асцелин получил ответ Байджу, а также ответ тогдашнего владыки Байджу — Гуюк-хана. Монголы отправили посольство к Иннокентию IV. Иннокентий IV принял посольство и ответил на заигрывание монголов. Тем временем к власти пришел наш «старый знакомый» хан Мункэ. Он благоволил Байджу и подтвердил право Байджу командовать войсками монголов в северо-западном Иране. Тот ставленник предыдущего хана Гуюка, который должен был сменить Байджу, был отозван Мункэ и вскоре казнен по приказу нового хана.
Что же касается Байджу, то именно он активно формировал у Мункэ крайнюю степень неприятия исмаилитов, а также багдадского халифа и прочих исламских властителей Ближнего Востока.
Мункэ внял жалобам Байджу, а также тех, кому Байджу покровительствовал. На курултае 1253 года было принято решение о том, чтобы послать армию Хулагу для сокрушения исмаилитов и багдадских властителей.
По поводу дальнейшей судьбы Байджу существуют существенные разночтения (то ли он был награжден за взятие Багдада, то ли в дальнейшем казнен). Но нам эти детали не интересны. А вот общая логика взаимоотношений монголов и христианского мира нам, напротив, интересна до крайности. Тем более что эту тему можно обсуждать на основе достоверной, хотя и не лишенной противоречий, подлинно исторической, а не конспирологической информации. Вначале я должен напомнить читателю самые общие сведения.
Уже в 1207 году великий Чингисхан, владыка монголов и создатель их могучей империи (родился в 1155 или 1162 — умер в 1227) направил своего старшего сына Джучи на завоевание территорий, лежащих к северо-западу от этой империи в ее тогдашней, восточно-азиатской конфигурации.
Завоевательные планы Чингисхана не были реализованы при его жизни. Хотя многие считают, что закавказские и юго-восточно-европейские походы монгольских войск Субэдэя и Джэбэ, осуществленные еще в 1222–1224 годах, то есть при жизни Чингисхана, не носили сугубо разведывательного характера.
Авторитетные историки в своих сочинениях указывают на то, что в этих походах должны были участвовать силы того самого Джучи, которому Чингисхан поручил расширение империи в западном направлении. И что целью походов было завоевание половцев, аланов, Венгрии и Руси.
Как бы то ни было, еще при жизни Чингиз-хана, в 1223 году, произошло знаменитое сражение на реке Калка, в котором русско-половецкие войска были разгромлены. Было ли это сражение своеобразной разведкой боем или же оно знаменовало собой пролог к будущему завоеванию Руси монголами? По этому поводу существуют разные суждения, и это не имеет для нас определяющего значения.
Письмо Гуюк-хана папе Иннокентию IV. 11 ноября 1246 г.
Вскоре после смерти Чингисхана, в 1228–1229 годах, войска тех же Субэдэя и Джэбэ атаковали Волжскую Булгарию, государство, существовавшее в Среднем Поволжье в бассейне реки Камы с X по XIII век. И хотя в начале этого похода монголы были разбиты булгарскими войсками, но уже к 1236 году монгольская армия Субэдэя взяла сокрушительный реванш за это поражение и полностью разгромила Волжскую Булгарию, которая была включена в состав Улуса Джучи, то есть Золотой Орды на правах некоторой автономии.
Субэдэй и Джэбэ были теми полководцами, которые осуществляли завоевания по повелению властителей монгольской империи. После смерти Чингисхана властителем этой империи стал его преемник хан Угэдэй (1186–1241).
Угэдэй был третьим сыном Чингисхана и его старшей жены Бортэ. Чингисхан еще задолго до своей смерти избрал Угэдэя своим преемником. А в 1229 году этот выбор был утвержден курултаем (до этого недолгое время империей Чингисхана управлял в качестве регента четвертый сын Чингисхана Толуй).
При Угэдэе империя Чингисхана существенно расширилась. Не вполне удачное поначалу завоевание Волжской Булгарии — малый эпизод в этом огромном расширении империи.
В 1229 году войска монголов, посланные Угэдэем, разбили последнего хорезмшаха Джелал ад-Дина, войска которого потом, как мы помним, выбили крестоносцев из Иерусалима.
В 1234 году монгольские войска по велению того же Угэдэя завоевали Китайскую империю Цзинь и начали завоевывать империю Южная Сун. В результате в руках монголов оказался весь Северный Китай и сопредельные ему территории.
В 1236 году войска монголов полностью покорили Закавказье.
В 1236–1242 был осуществлен масштабный поход на Запад, завещанный Угэдэю самим Чингисханом. Поход возглавили чингизиды Батый и Кадан. Но реальное оперативное управление войсками осуществлял всё тот же Субэдэй. Завоеваны были кыпчаки, Волжская Булгария и ряд русских княжеств. Были разорены Польша и Венгрия. Ужас обуял всю Европу. Считается, что смерть Угэдэя в Каракоруме спасла Европу в силу того, что Батый с войском вернулся в Каракорум, то есть туда, где решалась дальнейшая судьба власти над монгольской империей.
При Угэдэе также началось монгольское вторжение в Индию.
Нам следует чуть подробнее рассмотреть то, что касается завоевания Восточной Европы монголами.
Первой вехой на пути этого завоевания стал поход Субэдэя и его тридцатитысячного корпуса в прикаспийские степи. Этот поход датируется концом 1220-х годов.
Русские летописи повествуют о том, что в 1229 году монголы появляются на реке Яик, что затем они теснят булгар и утверждаются в юго-западной части Башкирии.
В 1229 году согласно решению курултая на помощь Субэдэю приходят войска Улуса Джучи. Совместные атаки войск Субэдэя и Улуса Джучи осуществляются по отношению к половцам, башкирам и булгарам. И продолжаются аж до 1235 года.
В 1235 году собирается очередной курултай. Этот курултай признает, что у Улуса Джучи не хватает сил для масштабного наступления на Восточную Европу. Курултай принимает решение о подготовке общемонгольского похода на Восточную Европу. В походе должны участвовать войска всех улусов империи. Войска в этот поход ведут чингизиды, список которых приведен в целом ряде исторических сочинений.
Сам Угэдэй хотел возглавить этот поход, но его от этого отговорил знакомый нам Мункэ.
Одним из чингизидов, игравших важную роль в походе, был сын Угэдэя Гуюк. В «Сокровенном сказании монголов» приводится монолог Угэдэя, который осуждает Гуюка за неправильное поведение в том числе и по отношению к Батыю, осуществлявшему общее руководство походом на Восточную Европу. Угэдэй адресует своему сыну такие слова: «Говорят про тебя, что ты в походе не оставлял у людей и задней части, у кого она была в целости, что ты драл у солдат кожу с лица. Уж не ты ли и Русских привел к покорности этою своею свирепостью? По всему видно, что ты возомнил себя единственным и непобедимым покорителем Русских, раз ты позволяешь себе восставать на старшего брата… Что же ты чванишься и раньше всех дерешь глотку, как единый вершитель, который в первый раз из дому-то вышел, а при покорении Русских и Кипчаков не только не взял ни одного Русского или Кипчака, но даже и козлиного копытца не добыл».
Великий хан Угэдэй скончался в конце 1241 года. Он завещал избрать преемником своего любимого внука Ширамуна. Но Дорегене, вдова хана Угэдэя, начала борьбу за избрание Гуюка. Того самого Гуюка, которому адресованы горькие слова Угэдэ. Возглавлявшему восточно-европейский поход Батыю было ясно, к чему приведет избрание Гуюка, который был заклятым врагом Батыя. Вот Батый и не добил Европу, вернувшись в Каракорум и посеяв в Европе неслыханный ужас по поводу возможности продолжения похода монголов на Европу.
После смерти Угэдэя в монгольской империи начался период междуцарствия. Он длился с 1242 по 1246 год. На протяжении этого периода регентство в империи осуществляла жена Угэдэя, мать Гуюк-хана Дорегене.
Период регентства Дорегене был периодом глубокого политического кризиса монгольской империи.
В 1246 году Дорегене все-таки удалось посадить на монгольский престол своего сына Гуюка.
Женой Гуюка, правившего всего два года (1246–1248), была Огуль-Гаймыш, которая после смерти Гуюка стала регентшей. Империя вновь оказалась в политическом кризисе. Выходом из этого кризиса стало возведение на престол того самого Мункэ, по приказу которого произошло интересующее нас нашествие монголов на Ближний Восток.
Мункэ был возведен на престол в 1251 году. И тут же начал мстить своим противникам вообще и Огуль-Гаймыш в первую очередь.
В 1252 году Огуль-Гаймыш по повелению Мункэ была подвергнута пыткам по обвинению в колдовстве. Ее казнили, зашив в кошму и бросив в воду.
Решающую роль в воцарении Мункэ сыграл хан Батый, который умер через три года после этого воцарения. Мункэ считается прямым ставленником Батыя.
Без этих общих сведений многое из того, с чем я намерен далее ознакомить читателя, может оказаться лишенным всяческой исторической, в том числе и хронологической опоры. Обеспечив эту опору, я перехожу к чему-то более существенному.
Европа, как я уже говорил, была страшно напугана монгольским нашествием 1237–1241 года. Наиболее напуганы, конечно же, были Венгрия и Польша, но и не только.
Бой между конными лучниками. Иллюстрация из «Сборника летописей» Рашид-ад-Дина. Начало XIV
Напуганная Европа ответила на монгольский вызов не военной мобилизацией, а интригами. Интриги вели прежде всего церковные круги: римский (то есть католический) и никейский (то есть византийско-православный). Второй круг именуется никейским потому, что к этому моменту Константинополь был взят крестоносцами (он был взят ими в 1204 году), и там сидели латиняне. Православные же византийцы засели в Никее.
Что же касается католиков, то наиболее серьезную интригу затеял, конечно, римский папа Иннокентий IV (1196–1254).
Иннокентий IV (в миру именовавшийся Синибальдо Фиески, граф Лаваньи) был избран папой в 1243 году. Он находился в остром конфликте с императором Священной Римской империи Фридрихом II Гогенштауфеном (1194–1250).
Предметом этого спора была супрематия, то есть вопрос о главенстве светской или духовной власти. Помимо этого существовал целый ряд вопросов разграничения власти, полномочий, принципов построения взаимоотношений между императором и Папой. Причем это касалось не обязательно Иннокентия IV.
Фридрих II долго отказывался от участия в Крестовом походе, за что был отлучен Папой Григорием IX. Потом Фридрих II принял участие в Крестовом походе и даже возложил на себя корону короля Иерусалимского. Тогда отлучение от церкви было снято с Фридриха II (этот император отлучался от церкви аж целых три раза).
Потом отношения снова обострились. Позже и Фридрих II, и его дед Фридрих Барбаросса были объявлены предшественниками Гибеллинского, то есть национально-антипапского, возрождения. Одновременно с этим папская пропаганда представляла Фридриха II как авантюриста, атеиста и даже зверя Апокалипсиса.
Как бы то ни было, отношения Иннокентия IV и Фридриха II были очень сложными. И столь же сложными были отношения Иннокентия IV с православной церковью. А тут еще и монгольская угроза. Нужно было быть очень волевым человеком для того, чтобы в этих условиях захотеть играть в игру на монгольском поле. Но фактически Иннокентий IV и не мог в нее не играть, потому что параллельно играли и Фридрих II, и никейские православные. А как прикажете не играть, если появился столь могучий монгольский фактор? Благодаря этим играм, мы имеем множественные серьезные свидетельства крайне непростых конфессиональных обстоятельств, которые не всегда учитываются при рассмотрении тогдашнего монгольского фактора. Но нам-то их учесть придется. Потому что вне их рассмотрения мы либо будем двигаться по ничего не значащей поверхности исторических событий, либо окажемся заложниками конспирологических выдумок.
Как было оговорено выше, войска хорезмийцев, разбитых монголами Байджу, «с горя» захватили Иерусалим. Это произошло 15 июля 1244 года. Помощь в этом захвате хорезмийцам оказал султан Египта. Католический Запад оказался перед необходимостью нового Крестового похода. Вопрос о необходимости этого похода был рассмотрен на тринадцатом (по исчислению римской церкви) Вселенском соборе, получившем также название Первого Лионского собора. Участники этого собора для начала занялись вовсе не отвоевыванием потерянного гроба Господня, а осуждением Фридриха II.
Объявив Фридриха II низложенным, участники Собора сквозь зубы все-таки сказали о необходимости организации нового крестового похода, а также о необходимости преодоления противоречия между православными и католиками.
Попытка обеспечения такого примирения на другом, Никео-Нимфейском соборе, состоявшемся одиннадцатью годами ранее, полностью провалилась. Этот провал породил взаимное обвинение в ереси и отлучения от церкви. Подобный конфликт был на руку Фридриху II, который жаловался византийскому (никейскому) императору Иоану II Дуке Ватацу на бесстыдство Папа Иннокентия IV, проявляемое по отношению к греческому православию. Фридрих II сетовал в своем письме императору Иоану II Дуке Ватацу на то, что «так называемый первосвященник отваживается бесстыдным образом поносить греков еретиками, в то время как именно от них вышла христианская вера и достигла крайних пределов мира».
Дэвид Бомберг. Иерусалим, Гора Скопус. 1925
Итак, Лионский собор обсудил возвращение града Иерусалима в состав дышащего на ладан крестоносного Иерусалимского королевства, вопрос об отношениях между православными и католиками и вопрос о нечестивости Фридриха II. Вопрос о монгольской угрозе при этом отошел на второй план, хотя и было сказано о необходимости консолидированного отражения этой угрозы. Почему столь специфической была реакция на монгольскую угрозу? Только ли потому, что было недосуг? Нет, к такому «недосуг» всё явным образом не сводилось, хотя оно и имело место.
Но имело место и другое. То, ради обсуждения чего мы вынуждены были рассматривать разного рода исторические детали. Этим «другим и очень важным» являются невероятно существенные для тогдашнего Запада и очень авторитетные слухи о расположении монголов к христианству, которое монголы якобы восприняли в качестве огромной духовной и политической ценности благодаря легендарному царю-пресвитеру Иоанну, на чьей дочери якобы женился один из монгольских правителей.
Легенда о царе-пресвитере (то бишь царе-священнике) Иоанне, который царствует на востоке и влияет на умы восточных правителей, имела огромное значение для западной культуры, западной духовности, да и западной политики тоже.
Эти слухи были настолько убедительными для тогдашней Европы, что католическая церковь просто не могла, да и не хотела их игнорировать. Но, конечно же, считала необходимым их тщательную проверку. А ну как слухи соответствуют реальности?! Тогда ведь можно попытаться обзавестись монголами как участниками похода, призванного освободить Святую Землю от мусульман! Еще до открытия Лионского собора, в марте 1245 года, Папа Иннокентий IV отправил для проверки этих слухов четырех своих эмиссаров — доминиканцев Андре из Лонжюмо и Асцелина, а также францисканцев Лоренцо Португальского и Джованни дель Плано Карпини.
Карпини при этом должен был посетить еще и русские земли с целью обсуждения вопроса о воссоединении церквей.
Папа Иннокентий IV столь серьезно отнесся к данным слухам еще и потому, что на монгольском направлении активно действовал его лютый противник Фридрих II.
Согласно свидетельству цисторцианского монаха-хрониста Альбрика из монастыря Трех Источников, летом 1237 года, то есть еще накануне монгольского вторжения в Европу, Фридрих II получил письмо от некоего короля тартар (то есть от императора монголов) с требованием покорности. Фридрих II ответил иронически: мол, в случае победы монгольского императора смогу быть его хорошим сокольничим. Но агенты папы Иннокентия IV доложили римскому понтифику, что его смертельный враг не только иронически отвечает монголам, но и готовится заключить с ними тайное серьезное соглашение. По крайней мере об этом сообщает в 1241 году в своей Великой хронике один из главных авторитетов той эпохи Матвей Парижский.
А в 1247 году этот же Матвей Парижский дополнительно сообщает, что католики подозревают низложенного на Лионском соборе Фридриха II в том, что он может призвать себе на помощь и «татар из Руси, и султана Вавилонии, с которым жил в дружбе».
Обеспокоенный Папа Иннокентий IV начинает активную игру с монголами и вскоре получает первые плоды этой игры. Папский легат Джованни дель Плано Карпини (1182–1252) в течение двух лет (1245–1247) путешествует по Монголии. Он-то и предоставляет Папе, а заодно и всему тогдашнему просвещенному Западу первые достоверные сведения по поводу того, что в ближайшем окружении великого монгольского хана очень сильны позиции христиан. Эти сведения были, как я уже сказал, первыми из разряда достоверных. Но дальше поток сведений начал стремительно наращиваться. Причем это были всё те же — пусть условно, но достоверные — сведения. На их основе возникла новая картина очень и очень многого. В том числе и того, что напрямую касается тамплиеров.
(Продолжение следует.)
https://rossaprimavera.ru/article/bc27b1d9
31.05.2019 Судьба гуманизма в XXI столетии №329
Та историческая реальность, вне знания которой мы обречены на полное непонимание интересующей нас тамплиерской истории, содержит не только конфликты и союзы между крестоносцами и исламом, но и третье слагаемое — монголов. Именно монголы существенно осложнили и трансформировали отношения между исламом и крестоносцами
Судьба гуманизма в XXI столетии
Сергей Кургинян, 31 мая 2019 г.
опубликовано в №329 31 мая 2019 г.
По эскизу Доменико Парадизи. Крестоносцы дошли до Иерусалима. Рисунок около 1689–1793, вышивка 1732–1739
Иерусалимское королевство крестоносцев возникло в 1099 году после завершения Первого крестового похода.
Первым королем был избран один из предводителей похода Готфрид Бульонский (1060–1100). Готфрид отказался принимать титул иерусалимского короля, сказав при этом, что он не хочет принимать королевский венец там, где Христос был коронован терновым венцом. Вместо титула иерусалимского короля Готфрид принял титул «Защитника Гроба Господня».
Освобождать Гроб Господень Готфрид стал вместе с армией, ядром которой были представители Лотарингии, герцогом которой к тому моменту стал Готфрид. Лотарингцы выступили первыми и фактически сцементировали очень разнокачественную армию крестоносцев. Сами лотарингцы вели себя тоже далеко не безупречно.
Готфрид Бульонский, до того как был освобожден Гроб Господень, вступил в острый конфликт с византийским императором Алексеем Комниным. Лотарингская армия Готфрида проиграла византийцам. И Готфрид был вынужден признать себя вассалом Алексея Комнина. Правда, тот в ответ усыновил Готфрида.
Готфрид Бульонский успешно управлял Иерусалимским королевством крестоносцев, расширяя его пределы и устанавливая компромисс между различными группами населения.
Созданный Готфридом Бульонским орден под названием «Приорат Сиона» достаточно часто обсуждается различными конспирологами. Но это не отменяет того факта, что данный орден действительно был создан. И, конечно же, не имел никакого отношения к сионизму или иудаизму. Это был сугубо христианский орден. Первым домом этого ордена стало аббатство Богоматери Сионской горы, возведенное Готфридом Бульонским на развалинах древней византийской церкви. Церковь находилась в ближайших предместьях Иерусалима, но за пределами города. Поскольку она была возведена вблизи Сионских ворот, то орден, сформированный Готфридом Бульонским из своих советников, принадлежавших к ордену монахов августинцев, был назван Приоратом Сиона.
Конспирологи обсуждают Приорат Сиона как родоначальника ордена тамплиеров, но это, скорее всего, неправда. Напротив, есть все основания считать, что орден Храма Соломонова и орден Приората Сиона находились в очень непростых отношениях. И что это было связано в том числе с особой лотарингской природой Приората Сиона.
Связь между Приоратом Сиона и тамплиерами, по-видимому, высосана из пальца или даже сооружена для того, чтобы скрыть подлинные отношения между этими двумя структурами. Но вполне правдоподобно другое — то, что Приорат Сиона как-то (разумеется, достаточно скрытно) соотносил себя с крайне маловероятным реваншем династии первых франкских королей Меровингов.
Меровинги правили Францией до середины VIII века. Согласно достаточно авторитетным сплетням (конечно, именно сплетням) они являлись прямыми потомками Иисуса Христа по материнской линии. Согласно этим сплетням, Христос был женат на Марии Магдалине и имел от нее ребенка — дочь Сару. Якобы Сара была перевезена в Галлию Марией Магдалиной и ее спутниками. Потомки Сары якобы стали королями франков.
Всё это, конечно, сплетни. И привожу я их потому, что они носят характер этакого потаенного мифа, на который вплоть до настоящего времени реально ориентируется определенная часть европейской элиты.
Вокруг этого мифа накручены сотни абсолютно бездоказательных сплетен. Сплетни превращены в расхожие домыслы. Домыслы — в сомнительные сочинения. Но нет и не может быть сплетен, тянущихся из века в век и не содержащих в себе ни крупицы правды. Наиболее правдоподобным в данных сплетнях является то, что Приорат Сиона существенно связан именно с Лотарингией, чьим герцогом был Готфрид Бульонский. Я не берусь утверждать, что лотарингский след в деле Приората Сиона на сто процентов доказателен. Но, повторяю, он, безусловно, доказательнее всего остального. По крайней мере властители Лотарингии наиболее упорно исповедовали миф о своем происхождении от Меровингов (что исторически правдоподобно) и Марии Магдалины (что — повторю в третий раз — конечно же, не более чем авторитетная и коварно-провокативная выдумка).
Мои беседы со специалистами, посвятившими свою жизнь отношениям между тамплиерами и Приоратом Сиона, подтвердили нашу версию фундаментального конфликта между двумя этими орденами. Эти специалисты (я имею в виду не конспирологов, а серьезных историков) убедительно показали, что тамплиеры и Приорат Сиона враждебны друг другу именно фундаментально. И что эта враждебность проявила себя в том числе и во время Второй мировой войны. Наследники тамплиеров во Франции поддержали нацистов. А Приорат Сиона, на который ориентировался в определенной мере аж сам генерал де Голль, будучи очень консервативной и даже монархической структурой, тем не менее зарекомендовал себя в качестве активного участника французского Сопротивления.
Де Голль боготворил Жанну д’Арк, которая, согласно авторитетным преданиям, получала поддержку именно Приората Сиона и связанного с ним Лотарингского дома. Что же касается тамплиеров, то они — насколько это можно понять по достаточно скудным документальным сведениям — скорее выступали на стороне англичан. Или, точнее, определенной части британской элиты. Эта часть элиты была связана именно с Шотландией.
Подчеркну еще раз, что настоящих документальных сведений, позволяющих обсуждать данную тематику, очень мало. А конспирологических построений, основанных на самых диких сплетнях — очень и очень много. Крайне редко среди конспирологов тоже появляются люди очень и очень сведущие. Но и они чересчур зависимы психологически от любезных их сердцу мифов.
Основной дефект конспирологии состоит в неистребимом желании найти какую-нибудь могучую силу, которая правит миром. А никакой такой всевластной силы не существует. Это вовсе не означает, что нет тайных, в том числе и достаточно авторитетных, обществ, конфликты между которыми в существенной степени определяют вектор и содержание исторического процесса. Но таких авторитетных обществ достаточно много. И ни одно из них по сию пору не добилось монополии в том, что касается даже позиций в элите. А между позициями в элите и контролем над обществом есть существенная разница. История показывает, что можно проконтролировать все элитные позиции и быть отторгнутыми обществом настолько, что не только не будет завоевана власть, но и напротив, всё обернется сокрушительным крахом, сопряженным с позорной потерей завоеванных элитных позиций.
Я не отрицал и не отрицаю значения тайных обществ и осуществляемых ими заговоров (конспирологи — это теоретики таких заговоров).
Я далее убежден, что самое несомненное из того, что существовало в истории человечества — это такие заговоры. И что эти заговоры (не один всеобъемлющий заговор, длящийся тысячелетиями, а цепь конкретных заговоров, типа убийства Павла I) очень существенно влияли на ход исторического процесса.
Но заговоры сменяются контрзаговорами, накладываются на макросоциальные тенденции, научные открытия, новые духовные парадигмы, культурные циклы, острые классовые конфликты и многое другое. Сложное сочетание всего этого — и представляет собой реальный ход мирового процесса.
Образно говоря, этот ход определяется системой из тысячи уравнений. А конспирологи пытаются выделить из тысячи уравнений одно-единственное и свести мировой процесс к решению этого уравнения. И понятно, почему. Конспирологи чаще всего одиночки. Им по определению не под силу занятие сразу тысячей разнокачественных процессов. Кроме того, решение системы из тысячи уравнений штука очень непростая и маловероятная (вновь подчеркну, что использую тут слово «уравнения» не буквально, а в качестве образа).
Даже если конспиролог является очень осведомленным человеком, а такие хоть и не часто, но встречаются, он все равно находится в полной зависимости от этого своего желания найти одно уравнение, которое сумеет объяснить всё на свете. И рано или поздно он становится жертвой этого своего невыполнимого желания. И тогда даже его компетентность начинает обретать слегка бредовый характер.
Поэтому я предлагаю читателю отказаться от конспирологического соблазна вообще и от соблазна сопряжения тамплиеров с Приоратом Сиона в частности. И хотя бы ненадолго заняться не увлекательными, но не имеющими отношения к реальности тайнами, а той скучноватой, но реальной историей Иерусалимского королевства крестоносцев, вне которой невозможно обсуждение реальных — в том числе и не лишенных таинственности — игр ордена тамплиеров.
Хулагу и Докуз-хатун в Сирийской Библии. XIII в.
Готфрид Бульонский умер в 1100 году. Его преемником на посту короля Иерусалимского (и первым из тех, кто принял титул короля) был брат Готфрида Балдуин I. Он умер в 1118 году. У него не было наследников. Поэтому следующим королем — Балдуином II — стал племянник Балдуина I. К этому моменту на территориях, окружавших небольшое Иерусалимское королевство, начались самые разные заварухи. В частности, завоевания части этих территорий турками-сельджуками, находившимися в сложных отношениях и с арабами, и с персами.
Балдуин II несколько раз попадал в плен к сельджукам. Но несмотря на это, границы Иерусалимского королевства все еще расширялись. После смерти Балдуина II в состав этого королевства вошел аж легендарный город Тир.
Наследницей Балдуина II была его дочь Мелисенда Иерусалимская. Мужем Мелисенды был Фульк Анжуйский. Мелисенда не была бесправной «мужниной женой». Она была полноценной соправительницей Фулька. При Фульке и Мелисенде Иерусалимское королевство тоже в определенной степени процветало.
Фульк Анжуйский был талантливым полководцем, которому приходилось отражать атаки сельджукского военачальника, правителя Мосула и Халеба, основателя тюркской династии Зангидов Имада ад-Дин Занги (1087–1146). Занги был всего лишь вассалом сельджукских султанов. Но это был очень продвинутый вассал, прославившийся прежде всего войнами с христианскими противниками.
После смерти Фулька Анжуйского Занги чуть было не опрокинул Иерусалимское королевство. Но Занги умер при странных обстоятельствах. А через год после его смерти, в 1147 году, в Иерусалимское королевство прибыли участники Второго крестового похода. Помогло ли это Мелисенде Иерусалимской, потерявшей мужа и защитника? Никоим образом.
Во-первых, потому что предводители Второго крестового похода начали воевать не с теми, кто угрожал Иерусалимскому королевству, а с друзьями Иерусалимского королевства, которое — и это особо важно — к этому моменту уже обзавелось друзьями в исламском мире, где очень многие ненавидели сельджуков и готовы были против них объединяться. Вместо того, чтобы воевать с сельджуками, руководители Второго крестового похода стали воевать с такими друзьями Мелисенды и ее королевства как эмир Дамаска. И этим нанесли удар по Мелисенде и Иерусалимскому королевству. Потому что у Мелисенды с эмиром Дамаска был договор. Мелисенда пыталась направить участников крестового похода против опасного для нее Алеппо, которое было враждебно Дамаску. Но крестоносцы наплевали на ее советы и разрушили хрупкое равновесие.
Во-вторых, крестоносцы вскоре потерпели поражение. Второй крестовый поход закончился в 1148 году полным провалом. Мелисенда еще какое-то время управляла страной, после чего ее сверг Балдуин III, сумевший вывести Иерусалимское королевство из того кризиса, в который его ввергли крестоносцы. Вскоре, правда, Балдуин III назначил свергнутую Мелисенду своим регентом и советником.
Но никакие частные улучшения судьбы Иерусалимского королевства при Балдуине III не могли скомпенсировать нарушение равновесия в стане исламских союзников и противников христиан.
Это равновесие было нарушено тем, что талантливый сельджукский полководец, сын Имада ад-Дин Занги Нур ад-Дин Занги поддержал своего врага и союзника Иерусалимского королевства, эмира Дамаска, заставил крестоносцев снять осаду Дамаска и фактически объединил Сирию. После чего одержал несколько побед над крестоносцами, которые всё еще огрызались, нанося Нур ад-Дину частные, мало что решающие, но духоподъемные для них поражения.
Но став, не без косвенной помощи крестоносцев, единоличным правителем Сирии, Нур ад-Дин замахнулся на большее — на полное объединение под своей эгидой всего мусульманского Ближнего Востока.
Для этого Нур ад-Дину нужно было побеждать очень и очень многих мусульманских ближневосточных властителей. И вряд ли он сумел бы это сделать без косвенной помощи крестоносцев. Которые, к примеру, начали безосновательно грабить в 1167 году своего богатого союзника халифа Египта аль-Адида. Аль-Адиду пришлось обратиться за помощью к своему врагу Нур ад-Дину и попросить его защитить от крестоносцев мусульман Египта.
В итоге подобных бездарных и бессмысленных действий крестоносцы постепенно укрепляли Нур ад-Дина и теряли способность использовать противоречия в стане мусульман.
Нур ад-Дин не успел завершить окружение и разгром крестоносцев. Он умер в 1174 году. Но именно он — не без помощи со стороны крестоносцев, потерявших способность играть на противоречиях в исламском мире, — создал ту совокупную мусульманскую силу, которую для победы над крестоносцами использовал политический наследник Нур ад-Дина Саллах ад-Дин, он же знаменитый Салладдин.
Неустойчивое равновесие в борьбе христиан и мусульман на Ближнем Востоке длилось достаточно долго. И пока оно худо-бедно длилось, иерусалимские короли, такие как наследник Балдуина III Амори I, могли еще держаться на плаву.
Амори I умер в один год с Нур ад-Дином. Это был роковой для Иерусалимского королевства 1174 год. В этот год к власти пришел сын Амори I Балдуин IV. Балдуин IV был болен проказой. И это сыграло на руку врагам Иерусалимского королевства при том, что сам Балдуин IV был человеком и неглупым, и не бесталанным. Но, тем не менее, его успехи в деле стабилизации ситуации носили временный характер. А его болезнь и ранняя смерть породили множественные конфликты внутри Иерусалимского королевства, которое так уже и не смогло полностью оправиться от этих конфликтов.
Балдуин IV умер 1185 году.
В 1186 году умер его наследник, малолетний Балдуин V.
А в следующем 1187 году первое Иерусалимское королевство рухнуло.
Это потрясло Европу и породило новый, Третий крестовый поход. Он начался в 1189 году. Им руководил знаменитый Ричард I Львиное Сердце.
Иерусалимское королевство было ненадолго восстановлено. Но к этому моменту Саладдин фактически уже сокрушил крестоносную власть на Ближнем Востоке. Оно еще недолго дышало на ладан. Но Иерусалим уже начал переходить временами во власть тех или иных исламских правителей. Да и независимость его была уже сомнительна. Ибо в той мере, в какой это королевство еще существовало, оно было уже фактически вассалом кипрских христианских королей.
Окончательно Иерусалимское королевство прекратило свое существование в 1291 году.
Но еще до этого оно существовало фактически номинально.
О чем говорят приведенные мною сведения? О том, что крестоносцы могли создать Иерусалимское королевство, завоевав город Иерусалим, являвшийся третьим по счету священным городом исламского мира, только потому, что мусульманский мир Ближнего Востока был раздроблен и раздираем целым рядом противоречий, прежде всего противоречием между суннитами и шиитами.
Общая ненависть к христианам не могла объединить эти два течения ислама в момент, когда крестоносцы создали свое королевство. И есть все основания считать, что сунниты радовались тому, что шиитские Фатимиды потеряли Иерусалим.
Именно по этой причине исламский мир Ближнего Востока не сумел поначалу отмобилизоваться против крестоносцев, порою даже путая их с византийцами.
Крестоносцы должны были использовать эту раздробленность исламского мира, и на первом этапе существования Иерусалимского королевства они умели это делать. Что касается ислама, то его постепенно раскачивали, мобилизуя на джихад против крестоносцев.
Подчеркиваю, что для такой мобилизации нужен был именно джихад. А шиитам трудно было стать джихадистами, потому что, согласно их учению, джихад мог объявить только скрытый от людей имам. И объявлен он должен был быть лишь при предельном приближении к концу света. Поэтому Фатимиды, которые были аж Исмаилитами, то есть радикальными шиитами, и иные, менее радикальные, шиитские властители, воюя с крестоносцами, не обращались к мобилизующему джихаду. А вели обыкновенные войны.
При взятии Иерусалима крестоносцы вырезали фактически всё мусульманское население города. Но поначалу они не осуществляли, тем не менее, таких действий, которые могли бы вызвать предельное возмущение тогдашнего исламского мира.
А такие действия, как иерусалимская резня, не вызывали подобного возмущения и рассматривались как нечто относительно заурядное.
После резни победители наладили какие-то отношения с побежденными. Христианские и исламские элиты начали интересоваться друг другом, вступать в дипломатические и светские отношения, организовывать взаимовыгодную торговлю. Крестовые походы очевидным образом способствовали развитию Европы, ее знакомству с мусульманской культурой, при посредстве которой крестоносцы знакомились также и с культурой античности.
Но постепенно крестоносцы наглели и теряли способность к учету расстановки сил в исламском мире. А исламский мир, в свою очередь, начал наращивать раздражение ошибками и наглостью крестоносцев и консолидироваться против них.
Но конфликт между крестоносцами и исламом, в рамках которого не могло не найтись места тем или иным временным ситуативным союзам, предполагавшим возможность взаимодействия крестоносцев с определенными исламскими силами, никоим образом не исчерпывает тот геополитический и метафизический контекст, вне которого невозможно понимание истории крестоносцев, а значит, и тамплиеров.
К сожалению, чем больше раздувается конспирологическая спекуляция вокруг тамплиерской и иных сокровенностей, тем меньше проявляется интереса к тем масштабным историческим реалиям, которые ничуть не менее загадочны, чем тамплиерские тайны, и вне которых эти самые тайны, которые обременены конспирологической мутью, будут пребывать за семью печатями и подменяться нагромождением никчемных сплетен.
Та историческая реальность, вне знания которой мы обречены на полное непонимание интересующей нас тамплиерской истории, содержит не только конфликты и союзы между крестоносцами и исламом, но и третье слагаемое — монголов. Именно монголы существенно осложнили и трансформировали отношения между исламом и крестоносцами.
А рассмотрение монгольского слагаемого, осложняющего ближневосточный контекст, невозможно без краткого обсуждения несторианской темы. Необходимость обсуждения этой темы очевидна, поскольку несторианское влияние на монголов — это не конспирология, а несомненный исторический и религиоведческий факт. Но, с другой стороны, вдаваться в детали несторианства — значит сильно уклоняться от обсуждаемой нами темы. Поэтому я ограничусь самым кратким экскурсом в несторианство. При этом сделаю все возможное, чтобы краткость не привела к искажению существа дела.
Василий Суриков. Третий Вселенский собор. Эскиз росписи для Храма Христа Спасителя. 1876
Несторианство, осужденное основными христианскими церквями за еретичество, расходится с теми, кто его осудил в вопросе о человеческой и божественной природе Христа. Это очень сложный вопрос, в рамках которого несторианство можно с оговорками рассматривать как крайний вариант диофизитства, то есть признания наличия в личности Христа двух природ — божественной и человеческой. Обычное диофизитство не осуждается основными христианскими церквями, которые можно назвать — опять-таки с оговорками — умеренно диофизитскими. Умеренные диофизиты, а именно они являются христианским мейнстримом, осуждают как монофизитство, согласно которому Христос обладает только одной — божественной — природой, так и крайних диофизитов, к которым относятся несторианцы.
Согласно несторианству, рождение Христа от Девы Марии является событием, которое сопричастно именно человеческой природе (кноме) Христа. Поэтому несторианцы считают, что называть Деву Марию Богородицей не вполне корректно и допустимо лишь с оговорками.
Несторианство почитает подвиги Христа как человека, но считает, что человеческая и божественные природы Христа до крещения не соединены воедино, а находятся в тесном соприкосновении. И что победа божественной природы в Христе не изначальна, что она осуществляется сначала при крещении Христа, который во время крещения получает благодать Святого духа потом при преображении на горе Фавор.
Полемика по поводу учения Нестория велась достаточно долго. Инициатором полемики был архиепископ Александрийский Кирилл. Фактически речь шла о противостоянии между двумя богословскими школами — александрийской и антиохийской. Кирилл сформулировал свою позицию по поводу несторианства в своем послании Несторию, получившему название «Двенадцать анафематизмов». Послание было зачитано на Эфесском соборе в 431 году. Но только на Халкидонском соборе в 451 году несторианство было окончательно осуждено. Притом, что Халкидонский собор был созван по причине смуты, вызванной монофизитским учением, согласно которому божественная природа полностью поглотила в Иисусе Христе природу человеческую. И тем не менее, уже в 431 году на Третьем вселенском соборе в Эфесе несторианство было предано анафеме. А на Халкидонском соборе было засвидетельствовано, что противостоящие друг другу учения Нестория и Константинопольского архимандрита монофизита Евтихия одинаково чужды учению Святой Соборной и Апостольской Церкви которая твердо стоит на позиции наличия двух естеств в едином лице Иисуса Христа.
Считается, что анафема несторианам была произнесена на Халкидонском соборе 451 года.
Кого можно считать несторианами, а кого нельзя — вопрос непростой. Та часть сирийских христиан, которых относят к несторианам, протестуют против такого наименования, утверждая, что сирийская Церковь Востока не принимала никакого участия в христологическом конфликте между Несторием и Кириллом.
Как бы то ни было, несторианство стало после 451 года гонимым в том числе и византийцами, которые были определяющей силой христианского Востока. От этих гонений несториане уходили сначала в Персию, а потом и дальше на восток. Постепенно они завоевывали влияние среди иранских, тюркских и монгольских народов. А также среди других народов Дальней Азии.
Очень крупный средневековый персидский ученый энциклопедист аль-Бируни посвятил несторианцам отдельную главу в своем труде «Памятники минувших поколений». Бируни указывает на то, что «большинство жителей Сирии, Ирана и Хорасана (область в Туркменистане и Восточном Иране — С. К.) — несториане».
В 635 году несторианство проникло в Китай, где ему покровительствовали первые императоры династии Тан. А также в Японию. Проникло оно и в Индию.
Это всё несомненные исторические факты. Столь же несомненный факт состоит в том, что в 628 году несторианский патриарх Ишо-Яб II д’Гуэдал получил охранную грамоту от самого пророка Мухаммеда.
Несторианцы обладали очень серьезным влиянием на монголов. На этот счет имеются серьезные исторические свидетельства. Подчеркиваю, речь идет об очень серьезной роли несториан в империи Чингисхана. В особенности — если части этой империи не были исламизированы в момент, который мы обсуждаем. А обсуждаем мы момент вторжения монголов на ту территорию Ближнего Востока, которая для нас существенна в связи с тамплиерами.
Произошло это вторжение в 1253 году. Оно вошло в историю под названием «Желтый крестовый поход». Почему оно получило это название?
Потому что монголы во время этого своего великого похода, начавшегося за десятилетия до окончательного краха Иерусалимского царства крестоносцев, беспощадно уничтожали мусульманских правителей и повсеместно утверждали христианство. К монголам присоединились в этом подходе христианская Грузия, Киликийская Армения и Антиохийское княжество. Монголы особенно благоволили несторианцам и православным. Но в принципе они готовы были поддерживать любых христиан против мусульман.
Желтый крестовый поход был осуществлен по указанию хана Мунке. Мунке (1208–1259) был внуком Чингисхана и братом вождя Хулагу, который возглавил Желтый крестовый поход. Мунке был четвертым великим каганом Монгольской империи.
Сам Мунке, получив верховную власть, двинулся на Китай. А его брат Хулагу возглавил монгольскую армию, двинувшуюся на завоевание Персии, Ирака, Сирии и так далее.
Женой Хулагу была Докуз-хатун, которая до этого была женой Толуя — отца Хулагу. Докуз-хатун была внучкой Тоорила, который был побратимом Есугей-баатура, отца Чингисхана.
Тоорил и Чингис-хан находились в прочных союзнических отношениях.
Докуз-хатун известна в качестве христианки несторианского типа и покровительницы несторианского христианства. Она побуждала мужа возводить христианские храмы во всех местах, где отдыхала вместе с ним во время воинских переходов. Докуз-хатун спасала христиан в завоеванных ее мужем городах. По ее просьбе были спасены христиане Багдада, который Хулагу захватил и разграбил в 1258 году. По просьбе Докуз-хатун Хулагу подарил несторианскому патриарху дворец багдадского халифа. Таким образом, несторианский фактор в походе Хулагу против ислама вообще и исмаилитов в первую очередь — это не конспирологическая выдумка, а исторический факт, в котором несомненность и загадочность сплетены в единое целое. Из этого факта следует очень многое. И если бы таких фактов не было, то наше исследование было бы невозможно. Потому что академическая история для таких исследований, как это, недостаточна, а конспирология может только завести в тупик.
Но что же следует из несторианства Желтого крестового похода?
(Продолжение следует.)
https://rossaprimavera.ru/article/aba93621