04.09.2013 Только в рамках интеграции с соседними странами Россия сможет создать самодостаточную экономику, которая позволит ей избежать ловушек глобализации и уцелеть в битве с гегемонами.
Продвижение по пути создания и укрепления интеграционной группировки на базе Таможенного союза России, Белоруссии и Казахстана имеет отчётливое геоэкономическое измерение. У стран-участниц появится реальный шанс не только изменить свой статус в существующей системе международного разделения труда, но и превратиться из винтика мировой экономики в настоящий «мир-экономику».
Термин «мир-экономика» был предложен выдающимся французским историком Фернаном Броделем. Согласно концепции Ф. Броделя, в истории постоянно реализуется объективный и закономерный процесс формирования относительно замкнутых макрорегиональных хозяйственных комплексов — «миров-экономик», каждому из которых его внутренние связи и обмены придают определённое единство. Замкнутость «мира-экономики» является выражением самодостаточности, для чего, прежде всего, необходимы полнота воспроизводственного комплекса, ресурсная самообеспеченность и достаточная ёмкость внутреннего рынка.
Большая степень замкнутости экономики обеспечивает стабильность воспроизводства, делает его слабо чувствительным к резким кратковременным колебаниям мировой конъюнктуры. При этом для улавливания импульсов долговременной структурной динамики «закрытая» экономика должна сочетаться с открытостью общественной системы, его научно-технической и социально-экологической подсистем. Кроме того, эта экономическая система должна иметь встроенные институциональные и организационные механизмы, обеспечивающие динамичность развития (антимонопольная политика, поощрение внутренней конкуренции, распространение передового опыта и др.).
В рамках современных интеграционных процессов, направленных на создание «миров-экономик», решаются также задачи оптимизации и модернизации производственных и организационных структур национальных компаний. Например, получив возможность действовать в рамках «экономического пространства континентального масштаба», европейские предприятия получили дополнительные конкурентные преимущества с помощью как увеличения своих размеров, углубления специализации на более крупном, чем национальный, рынке, так и быстро развивающегося межфирменного сотрудничества, создающего возможности для использования кооперирующимися фирмами взаимодополняющих качеств. Неслучайно с этой целью в ЕС еще с 1967 года разрабатывался статус «европейской акционерной компании», которая подчинялась бы юрисдикции ЕС, а не отдельных стран-членов.
Относительная открытость «мира-экономики» может быть связана, во-первых, с естественной внешней экспансией преуспевающего «мира-экономики» (расширение хозяйственного пространства), во-вторых, с необходимостью достройки недостающих звеньев воспроизводственного комплекса, так как его замкнутость является идеальным, но не всегда фактическим состоянием. Открытость «миров-экономик» приводит их к столкновению на геоэкономической арене, что внешне выражается в борьбе за сырьевые, энергетические, экологические и прочие ресурсы и рынки сбыта. По существу же, это борьба за экономическое могущество.
Даже без проведения специального анализа очевидно, что на протяжении веков Россия (позже СССР) развивалась как классический самостоятельный «мир-экономика». Такое развитие было совершенно органичным и обусловлено комплексом природных, демографических, исторических, политических и социокультурных факторов. Развитие в качестве «мира-экономики» является для России вместе с её соседями в настоящее время императивным условием сохранения собственной геоэкономической субъектности. В противном случае Россия неизбежно со временем окажется поглощённой одним или двумя чужими «мирами-экономиками», где ей в любом случае будет уготован статус периферии. То же самое относится и к другим странам, возникшим на обломках СССР. Поэтому взятый ориентир на экономическую реинтеграцию, по сути, является единственно возможным достойным ответом на жёсткие вызовы глобализации.
Мирохозяйственная оптимизация и национальный суверенитет
Ни для кого не секрет, что современное мировое хозяйство весьма неоднородно. Мировой ВВП растёт, а «расслоение» усиливается — богатые страны становятся ещё богаче, а бедные — ещё беднее. Важнейшей, хотя и не единственной, причиной этого является пресловутое международное разделение труда как форма специализации стран в рамках мировой экономики. Считается, что разделение труда, любая специализация — это благо, неизбежный процесс, объективный и естественный, как законы природы.
Безусловно, разделение труда — важнейшая основа современной цивилизации. Основа, без которой современный мир не был бы таким, каким мы его знаем. Однако, как любое явление, разделение труда имеет свои плюсы и минусы.
Основными доводами в пользу разделения труда выступают повышение производительности труда, общий рост объёма производства, снижение себестоимости, повышение качества производимой продукции и оказываемых услуг. При этом нельзя забывать, что любое разделение неизбежно влечёт за собой необходимость последующей кооперации, объединения, сотрудничества, обмена. Когда подобные зависимости возникают и развиваются в рамках национальной экономики, проблем нет. Данные связи только усиливают национальную экономику.
Совсем другой вопрос — зависимости на уровне мировой экономики. Противоречия, конфликты, войны и прочие формы насилия на межгосударственном уровне имеют, к сожалению, постоянный характер и вряд ли в ближайшее время канут в Лету. В таких условиях любая специализация страны в производстве товаров и услуг влечёт экономическую и, почти всегда, политическую зависимость от других стран — участниц международной торговли, потерю национальной безопасности. И чем более узкой является специализация страны, тем сильнее угроза для её национальной безопасности.
Сторонники «открытой экономики» обычно обосновывают своё негативное отношение к протекционизму ссылками на необходимость оптимизации мирохозяйственных связей, и ещё шире — оптимизации глобальных экономических пропорций. Кратчайшим путём к такой оптимизации, по их мнению, является господство стихийных рыночных сил, а протекционистская деятельность государства искажает их оптимизирующую функцию.
Однако мировое сообщество принципиально существует в форме сообщества суверенных национальных государств. Поэтому оптимизация глобальных экономических пропорций, в случае если она подрывает основы национального воспроизводства или противоречит иным существенным целям национального развития, неприемлема для тех стран, чьи интересы оказываются в результате такой «оптимизации» ущемлёнными.
Абсолютизация принципа «свободы торговли» недопустима. Он должен быть соотнесён с основополагающим принципом стабильности воспроизводства на национальном уровне, и в этом смысле он выступает в качестве вторичного и подчинённого по отношению к стратегии экономической безопасности, а в более широком плане — вообще к концепции экономического суверенитета.
Краплёные карты «свободной торговли»
Как известно, активными сторонниками специализации стран, либерализации внешней торговли, углубления международного разделения труда были английские политэкономы конца XVIII — начала XIX веков Адам Смит и Давид Рикардо.
Давид Рикардо в 1817 году, обосновывая принцип «свободной торговли», сформулировал положение о взаимовыгодном характере межстрановой торговли и эффективности международного разделения труда, определяемого «сравнительными издержками производства» в разных странах, то есть базирующегося на естественных сравнительных преимуществах отдельных стран в производстве тех или иных товаров. Данное положение приобрело впоследствии широкую известность и получило название «теоремы Рикардо». Д. Рикардо писал: «При системе полной свободы торговли каждая страна, естественно, затрачивает свой капитал и труд на такие отрасли промышленности, которые доставляют ей наибольшие выгоды. Это преследование индивидуальной выгоды самым удивительным образом связано с общим благом всех. ...Утилизируя наиболее действенным образом все те силы, которые даёт нам природа, этот принцип приводит к самому эффективному и наиболее экономному разделению труда между разными нациями».
Наверное, именно с этого периода и возобладала идея о «полезности» для «диких» стран специализации и внешней торговли с развитыми странами — лидерами цивилизационного развития. Выгода действительно имеет место, но она носит краткосрочный характер, потому что в долгосрочной перспективе всё может закончиться потерей независимости.
Уже давно не секрет, что современные теории свободы международной торговли отвечают в первую очередь интересам развитых стран — лидеров мировой экономики. Проблема в том, что другие теории, которые могли бы объективно отражать интересы всех участников международного обмена, пока не приобрели общественного признания.
Причина несоответствия теории «свободной торговли» интересам очень многих участников международных экономических отношений заключается в том, что изначально страны, вступающие на путь экспортно ориентированной экономики, находятся на разном уровне экономического развития. Читаем у Ф. Броделя:
«Разделение труда в мировом масштабе (или в масштабе одного мира-экономики) не было соглашением равных партнёров, согласованным и доступным для пересмотра в любой момент. Оно устанавливалось постепенно, как цепь зависимостей, определявших одни другие. Неравный обмен, создатель неравенства в мире, и, наоборот, неравенство мира, упорно создававшее обмены, были древними реальностями. В экономической игре всегда существовали карты лучше других, а иной раз (и часто) краплёные».
Таким образом, международное разделение труда обусловлено не только «естественными предпосылками» и «сравнительными издержками», но и является отражением ещё более фундаментального общественного явления — неравенства. В результате тезис А. Смита и Д. Рикардо о взаимовыгодном характере мировой торговли и международного разделения труда часто интерпретируется абсолютно ложным образом: мировая торговля способствует росту экономики слаборазвитых стран и тем самым якобы даёт им шанс подтянуться до уровня стран-лидеров.
Однако «взаимная выгода» мировой торговли вовсе не означает, что эта выгода пропорционально распределяется между странами: выгода одних (высокоразвитых) оказывается многократно больше выгоды других (слаборазвитых).
Исследуя различные аспекты развития мировой экономики с XV века, Ф. Бродель пришёл к выводу, что почти всегда углубление специализации в рамках международного разделения труда являлось не только отражением неравенства, но и инструментом закрепления, дальнейшего углубления неравенства между странами:
«Страна бедна, потому что она бедна», — скажем более ясно, потому что она уже была бедной или оказалась заранее в «порочном круге бедности…» «Экспансия вызывает экспансию» — это означает, что какая-то страна развивается, потому что она уже развивалась, потому что она оказалась вовлечена в более раннее движение, которое давало ей преимущество. Таким образом, прошлое всегда говорит своё слово. Неравенство мира обнаруживает структурные реальности, очень медленно утверждающиеся, очень медленно исчезающие».
Понятно, о чём писал Бродель. Непонятно, что делать странам, которые когда-то по каким-то (уже неважно каким) причинам попали в разряд отстающих, а ведь таких большинство — шесть миллиардов против одного. Размышления наводят на философский вопрос вообще о возможности равноценного (справедливого) обмена в планетарном масштабе. Ясно одно — в условиях узкой межстрановой специализации равный обмен невозможен.
Стать меркантилистами
Замечательный анализ предложенных Смитом и Рикардо теорий международной торговли проделал ещё во второй половине XIX века немецкий учёный Фридрих Лист в своей работе «Национальная система политической экономии». Не отрицая их теорий полностью, Ф. Лист, однако, расставил приоритеты, поставив национальную безопасность на первое место, а экономическую выгоду на второе. В той же работе он привёл совершенно замечательный пример вынужденной протекционистской экономической политики из истории России начала XIX века.
«Если бы иностранцы принимали в уплату пищевые продукты и сырьё, а также грубые фабричные изделия, которые Россия могла поставлять, если бы не было войн и внешних осложнений, то Россия считала бы долго ещё для себя более выгодным свободный обмен со странами, её опередившими, так как её культура вообще вследствие этих сношений сделала бы гораздо больше успеха, нежели при протекционной системе. Но войны, блокада континента и ограничительные меры других стран принуждали Россию попытать счастья на ином пути, а не в отпуске сырья и привозе иностранных фабричных изделий. Этими мерами нарушались прежние торговые морские связи России. Сухопутная же торговля с Западной Европой не могла вознаградить ей этой потери. Поэтому она видела себя вынужденной взяться за самостоятельную переработку своего сырья».
Не менее примечательным в современных условиях кажется и тот факт, что когда-то немец призывал собственную страну брать пример с России.
«...Всякая нация, как и всякий человек, не имеет более дорогих интересов, как свои собственные. России нечего заботиться о благосостоянии Германии. Пусть Германия занимается Германией, а Россия — Россией. Вместо того чтобы жаловаться, надеяться и ждать Мессию будущей свободы торговли, было бы гораздо лучше бросить космополитические системы в огонь и поучиться на примере России».
Вопрос о «взаимоотношениях» России с внешними рынками возникает с завидной периодичностью и, как правило, вызывает бурные дискуссии. В современном экспертном сообществе нет единого мнения по поводу внешнеэкономической стратегии страны, хотя особой дискуссии тоже нет. Такое впечатление, что общество устало и пассивно ждёт результатов проводимой либеральной политики.
Между тем в предыдущий раз подобные обсуждения имели место в конце XIX века. Народники и «русские ученики» К. Маркса вели спор о необходимости внешних рынков для стран, вступивших на путь капиталистического развития со значительным опозданием по сравнению со странами классического капитализма. Итог полемике подвела изданная в 1898 году книга молодого ученого С.Н. Булгакова «О рынках при капиталистическом производстве», в которой автору удалось убедительно доказать, что судьбы капитализма в России от этого внешнего фактора не зависят.
С.Н. Булгаков показал, что необходимость внешних рынков не существует для тех стран, которые благодаря богатству и разнообразию естественных производительных сил могут обходиться без ввоза. В таких странах капитализм может развиваться на основе внутреннего, им самим создаваемого рынка.
Для России вопросы встраивания в систему существующих мирохозяйственных связей актуализировались с распадом Советского Союза и резкой сменой политического и экономического курса. Что примечательно, ситуация конца XX века не особенно отличалась от конца XIX. В конце 90-х годов XX века Россия по технологическому уровню отставала от развитых стран как минимум на 10–15 лет и опять оказывалась в роли «догоняющего». Но несмотря на это, позиция России была не так и плоха. Имевшиеся в обществе производительные силы позволяли достаточно быстро преодолеть отставание при умелой государственной поддержке отечественного производителя и ориентации на внутренний рынок. Однако выбор был сделан не в их пользу.
Вообще выбор стратегии социально-экономического развития страны и механизма её реализации должен осуществляться исходя из национальных интересов, долгосрочных целей и приоритетов развития. Между тем создаётся впечатление, что эта давно описанная и доказанная истина для многих в России до сих пор остаётся неочевидной.
Доминирование принципов либерализма и чрезмерная открытость российской экономики в условиях неспособности отечественного производителя самостоятельно (без государственной поддержки) конкурировать с аналогичными зарубежными фирмами привели к закономерному результату. Экономическая слабость российской экономики, её технологическая отсталость, деградация материально-технической базы последние двадцать лет неуклонно нарастали, и Россия прочно заняла место на периферии мировой экономики. Избавиться от роли «сырьевого придатка», занять достойное место в сложившейся системе международных экономических отношений очень нелегко. Возможно, более эффективный путь — сопротивляться системе или даже попытаться её изменить.
Трудно представить себе современный мир без экономического обмена, без международной торговли вообще. Поэтому, пока международная торговля и международное разделение труда остаются важнейшими элементами экономической картины мира, странам, отстающим от мировых лидеров, целесообразно:
— создавать собственную диверсифицированную экономику, с промышленным ядром, базирующимся на новейших технологиях;
— выстраивать внешнеторговые отношения с развитыми странами таким образом, чтобы вместе с высокотехнологичной продукцией в страну-импортёр «перетекали» и «оседали» передовые технологии;
— выступать на мировых рынках не поодиночке, а в союзе с другими странами.
Ф. Бродель отмечает, что некоторые государства, «сознавая своё, в общем, более низкое положение» по сравнению со страной-лидером, ставили перед собой задачу «любой ценой войти в высшую категорию, возвыситься до центра». Орудием для этого служила экономическая политика меркантилизма. Термин «меркантилизм» наделён историками и экономистами многими значениями, но, как пишет Ф. Бродель, «если какое-либо из этих значений должно возобладать над другими, им должно было бы стать то, которое подразумевает защиту от чужеземца. Ибо, прежде всего, меркантилизм — это способ себя защитить».
Назад в будущее
Существующий экономический миропорядок базируется на достаточно узкой специализации стран, и порядок этот складывался не один десяток лет. Поэтому страна-новичок, как, например, Россия в начале 90-х годов прошлого века, вынуждена была подстраиваться, подчиняться, мириться с исторически сложившейся ситуацией.
Для любой страны выгода от внешней торговли должна заключаться не только в получении более дешёвых товаров или услуг, но и в получении передовых технологий производства. В реальной практике международных внешнеторговых отношений развитые страны не стремятся делиться своими технологиями: или этот процесс затягивается на десятилетия, или передаваемая технология является устаревшей. Причиной этого является нежелание стран — лидеров экономического развития терять монополию на получение интеллектуальной ренты в масштабах мировой экономики.
Развитым странам выгодна система международного разделения труда, при которой они специализируются на производстве высокотехнологичной продукции или оказании услуг, основанных на передовых технологиях. Очевидно, что спрос на любой товар или услугу ограничен. Все участники мирового рынка не могут торговать только компьютерами, автомобилями, подводными лодками или космическими кораблями. Спрос на подобного рода продукцию конечен, и ему сопутствует спрос на сырьё, материалы и т.п. Значит, в условиях «согласия» всех участников мировой экономики со специализацией отдельных стран в производстве продукции с высокой добавленной стоимостью неизбежной становится специализация других стран на поставках продукции с низкой добавленной стоимостью. Сложившаяся картина получила название «осевого разделения труда». Мировое хозяйство разделено на ядро (центр) и периферию. Ядро, в лице стран западной цивилизации, поддерживает экономическую и политическую зависимость стран периферии путём навязывания такой экономической специализации, которая сохраняет лидерство развитых стран.
Экономика современной России чрезмерно открыта и слаба. Активная внешняя торговля не привела к массовому внедрению передовых технологий, полученных от зарубежных партнёров. Возникает закономерный вопрос: какой смысл в поддержании экономических связей, способствующих «национальному обеднению и национальной дряблости»?
Стратегия социально-экономического развития России должна заключаться в переориентации на развитие внутреннего рынка, замещении импорта, поддержке стратегических секторов экономики, сдвиге государственной политики к более активной поддержке национальных производителей и, если говорить более глобально, в формировании собственного мира-экономики, как «экономически самостоятельного куска планеты, способного в основном быть самодостаточным, такого, которому его внутренние связи и обмены придают определённое органическое единство».
Современные условия глобализации делают идею «самодостаточности» (не путать с самоизоляцией) как никогда актуальной и полезной в решении вопросов обеспечения национальной безопасности для многих стран мира — как лидеров, так и аутсайдеров мировой экономики.
Неслучайно всё чаще субъектами глобальной конкуренции выступают не отдельные страны, а отдельные регионы, чьи успехи на мировой арене оказываются значительно выше суммы достижений отдельных стран-участниц. Очевидно, что для многих стран мира именно долгосрочная региональная интеграция — единственный способ выжить в условиях глобальной конкуренции и занять достойное место в системе международного обмена.
Весьма успешный пример региональной экономической интеграции (правда, не оформленный юридическим образом) демонстрирует ряд азиатских стран, а именно: Китай, Республика Корея, Гонконг и страны, входящие в Ассоциацию государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН), созданную в 1967 году и включающую в настоящее время 10 стран — Бруней, Вьетнам, Индонезию, Камбоджу, Лаос, Малайзию, Мьянму, Сингапур, Таиланд и Филиппины. Специалисты отмечают, что в последние годы существенно возросла независимость стран Азии от экономической ситуации в США и странах Европейского союза. Примечательно, что Восточная и Юго-Восточная Азия в гораздо меньшей степени оказались затронуты нынешним глобальным кризисом, более того, именно этот регион может оказаться в ближайшие годы локомотивом и источником глобального спроса для мировой экономики. Источником подобной независимости является максимально возможная ориентация на использование внутренних ресурсов экономического развития.
Следует также отметить, что основной вклад в возросшую самодостаточность Азии вносил и продолжает вносить Китай, который за последние годы сумел переориентировать на себя основные торговые потоки в регионе и тем самым снизил степень зависимости стран АСЕАН от экспортной выручки из западных стран. При этом Китай продолжает развивать внутренний рынок и снижать зависимость своего экономического роста от внешних факторов, осознанно двигаясь по пути создания азиатского «мира-экономики» с центром в самом Китае.
Очевидно, что идея создания (а точнее, воссоздания в новых условиях и на новом уровне) «мира-экономики» с Россией в качестве ядра сейчас актуальна, как никогда, и имеет все шансы для воплощения. Несмотря на все потрясения, наша страна до сих пор ещё обладает достаточным количеством ресурсов, включая природные, для формирования самодостаточной, самовоспроизводящейся экономической системы.
В своё время между Ф. Броделем и И. Валлерстайном был спор: первый считал Советский Союз и его предшественников «миром-экономикой», а второй — «миром-империей», подчёркивая политический характер объединения. Этот спор уже, наверное, не так важен и актуален, как важна существующая в настоящий момент возможность создания на территории бывшего СССР союза, основанного на добровольных и взаимовыгодных экономических связях. А выгода от такого объединения очевидна, и Таможенный союз представляется важным шагом на этом пути.
Куда идём, чего хотим?
Какие цели ставит перед собой современная Россия? Стать экономически развитой страной? Кажется, назрела необходимость поговорить о том, а кого считать «экономически развитой страной». Неужели это страна с развитым третичным сектором, живущая преимущественно за счёт интеллектуальной ренты, но не создающая для собственных нужд элементарных благ в полном объёме — продуктов питания, одежды, бытовых товаров и т.п.? Такой вариант представляется возможным для страны-гегемона. Как сказал всемирно известный американский социолог Иммануил Валлерстайн в своём докладе «Возвращение политэкономии: к анализу возможных параметров мира после кризиса», прочитанном в Москве 12 сентября 2009 года: «Возвышение державы-гегемона становится результатом длительной борьбы с другими потенциальными державами-гегемонами. Всякий раз позиция гегемона доставалась такому государству, которому по различным причинам и различными способами удавалось создать наиболее эффективный производственный механизм, а затем выиграть «тридцатилетнюю войну» с основным соперником. Главное, что как только конкретное государство достигает гегемонии, оно получает возможность диктовать правила, по которым работает межгосударственная система, одновременно стараясь обеспечить её спокойное функционирование и максимально увеличить объёмы накопленного капитала, перетекающие к его гражданам и производственным предприятиям. Можно назвать такое состояние квазимонополией на геополитическую власть. Но державу-гегемона подстерегает та же проблема, что и ведущую отрасль. Любая монополия рано или поздно самоликвидируется».
Несмотря на то что Россия не раз демонстрировала свои способности быть величайшей державой мира, страной-гегемоном её трудно представить. Это не в традиции нашей культуры, не характерно для менталитета её носителей. Не завоевывать надо, а сохранять и защищать. Такой парадигме, которая сейчас более актуальна для России, больше подходит вариант создания собственной полноценной экономики, а не узкоспециализированной «одноногой» или «однорукой» модели.
У читателя может возникнуть закономерный вопрос, почему бы России, вместо того чтобы создавать собственную полноценную экономику, полностью обслуживающую национальные потребности, не сконцентрировать свои усилия на международной арене на специализации в области фундаментальных научных исследований, высоких технологий или по какому-либо такому же достойному направлению. Безусловно, возможен и такой вариант. Однако вариант узкой специализации в любом случае влечёт за собой потерю национальной безопасности, соответствующий рост зависимости от других стран, даже если весь мир снабжать высокими технологиями, а самим ничего не производить.
За счёт высокой обеспеченности ресурсами Россия может позволить себе выбирать любой путь развития, включая создание полноценной диверсифицированной наукоёмкой экономики с собственным промышленным ядром. Для этого необходимо сконцентрироваться на внутреннем спросе, а не внешнем, уйти от чрезмерной зависимости от экспорта и импорта, хотя бы на время.
Мера открытости
К показателям, характеризующим степень открытости национальной экономики, её зависимости от внешнеэкономических связей, относят данные о величине экспорта, импорта, чистого экспорта в процентах к валовому внутреннему продукту (ВВП). Для анализа целесообразнее использовать ВВП, рассчитанный по паритету покупательной способности (ППС) валют. Опыт показывает, что для стран, в которых официальный обменный курс национальной валюты существенно отличается от реального, разница между экспортом, отнесённым к ВВП в текущих ценах, и экспортом, отнесённым к ВВП по ППС, может быть весьма существенной. Страна из экспортно ориентированной превращается в страну со среднестатистической или даже низкой долей экспорта в экономике — в случае сильной недооценённости национальной валюты и, наоборот, для стран с переоценённой валютой (график 1).
Страны сильно различаются по доле экспорта в ВВП, но это различие в основном зависит от численности населения и размера территории страны. Между этими параметрами и степенью зависимости экономики страны от внешней торговли в мире наблюдается высокая обратная корреляция: чем страна больше по населению, тем ёмче её внутренний рынок; чем больше число рабочих рук, тем больше конкурентоспособных отраслей экономики в данной стране можно организовать (с учётом оптимальной экономии на масштабах производства); чем больше территория страны, тем больше видов полезных ископаемых встречается, тем больше климатическое и почвенное разнообразие и соответственно меньше потребность в импорте отсутствующих видов сырья, топлива и сельскохозяйственных продуктов. Что и отражает график 2.
Рассмотрим ситуацию, сложившуюся в Китае, — стране, чья модель развития обычно признаётся типично экспортно ориентированной, хотя, как мы покажем, реальных оснований для этого имеется немного. Однако большинство продолжает считать, что главным источником роста китайской экономики последние десятилетия являлся внешний спрос и, несмотря на мировой кризис, влияние экспорта на её результаты продолжает оставаться очень высоким. Лишь немногие отмечают, что значение внешнего сектора несопоставимо с внутренним рынком.
Безусловно, внешнеэкономические связи играли и продолжают играть важную роль для китайской экономики, но вопрос в том, является ли экспорт локомотивом её развития? Китайский экспорт по итогам 2008 года составил 33% по отношению к ВВП, выраженному в текущих ценах в долларах США, и почти в два раза ниже — 18%, если считать к ВВП по ППС из базы данных МВФ. Использование независимых экспертных оценок, например, данных профессора университета Гронингена Ангуса Маддисона, виднейшего эксперта в области методологии расчёта макроэкономических показателей и межстрановых сопоставлений, позволяет говорить о ещё более низком значении данного показателя — 10,5%. Как видим, картина существенно меняется, если мы пытаемся уйти от официального обменного курса юаня и учесть его реальную оценку. Тезис о ярко выраженной экспортной направленности и зависимости китайской экономики не подтверждается (график 3).
Не в пользу тезиса о высокой экспортной зависимости китайской экономики также свидетельствует соотнесение по видам продукции объёмов китайского экспорта, промышленного выпуска и импорта.
Согласно официальной статистике, больше половины китайского экспорта в стоимостном долларовом измерении приходится на две статьи — «Техника и оборудование» (включает машины, механизмы, электрооборудование, звуко-, видеозаписывающую и звуко-, видеовоспроизводящую технику, отдельные узлы, агрегаты, запчасти к вышеперечисленной технике) и «Текстильная продукция» (включает ткани и изделия из текстиля), занимающие на протяжении длительного периода 43% и 14% соответственно.
Оценка доли продукции, отправляемой Китаем на экспорт, в общем объёме выпуска затруднена тем фактом, что статистика выпуска представлена в юанях, а экспорт — в долларах США. Как известно, официальный обменный курс юаня существенно отличается от того, который отражает его реальную покупательную способность. Поэтому мы предприняли попытку анализа не стоимостных, а натуральных показателей. Полученные результаты по производству одежды и тканей (без обуви) и колёсной техники представлены на графиках 4 и 5.
Как видим, более 80% текстильной продукции, являющейся второй по величине статьёй китайского экспорта, идёт на внутренний рынок. За период с 1994 по 2007 год доля текстиля, отправляемого на экспорт, снизилась с 28,5% до 16,4%, мало изменившись в абсолютном измерении. При этом производство текстиля для собственных нужд выросло в 3,74 раза с 15,1 млрд до 56,5 млрд метров.
Данные по производимой колёсной технике, прежде всего автомобилей, также свидетельствуют о том, что китайский автопром в первую очередь работает на внутренний рынок. Несмотря на нескрываемые намерения о расширении китайской экспансии на мировом авторынке, очевидно, что роль внутреннего спроса для китайского автопрома в ближайшее время не снизится. По итогам 2009 года доля автомобильной продукции, отправленной на экспорт, не превысила 3%.
Поэтому говорить о том, что внешний спрос — основная движущая сила развития как для отдельных отраслей, так и для экономики Китая в целом, необоснованно.
Основной движущей силой развития Китая последние десятилетия был внутренний, а не внешний спрос. Если мы посмотрим динамику китайского экспорта за последние два десятилетия, то увидим, что действительно серьёзное наращивание экспорта началось с 2003 года, то есть уже после вступления Китая в ВТО. А как же Китай развивался до этого? Очевидно, что «подушка безопасности», позволившая Китаю так относительно безболезненно переживать мировой кризис, была создана не за пять-семь лет.
Слабость силы и сила слабости
В августе 2009 года стало известно, что в Великобритании прекращено производство телевизоров. В стране, в которой было изобретено современное телевидение, собрали последний телевизор. Правда, телевизор был скорее японский, чем английский, потому что закрывшийся в Плимуте завод находился в собственности японской компании Toshiba, нацелившейся на переезд в Польшу.
Совершенно очевидно, что данное событие стало очередным звеном в цепи процесса деиндустриализации считавшегося некогда «мастерской мира» Соединённого Королевства. На путь деиндустриализации вступили все развитые страны мира, что неудивительно: сфера услуг приносит больше доходов, чем традиционное промышленное производство: «действовать во вторичном секторе экономики было выгоднее, чем в первичном, а в третичном — выгоднее, чем во вторичном» (Ф. Бродель).
Перенос промышленного производства в развивающиеся страны объясним с экономической точки зрения — себестоимость производства единицы продукции существенно снижается. С точки зрения национальной безопасности ситуация приобретает более проблемный характер. Лишая себя собственной промышленной базы, развитая страна попадает в зависимость от менее развитой. Развитая страна не становится беднее, она становится богаче и зависимее. И даже если развитая страна политически довлеет над развивающейся, рано или поздно экономические связи могут изменить вектор политической силы.
Кто в ловушке глобализации?
Кстати, к вопросу о державе-гегемоне. Свои претензии на этот статус всё настойчивее начинает предъявлять Китай, последовательно и уверенно год за годом идя к намеченной цели. Молча и снисходительно он оставляет без комментариев заявления политиков и прессы о том, что, дескать, экономика Китая лишь недавно обогнала японскую и только к 2030 году сравняется с американской. Ведь заявления эти делаются в расчёте на сплошь экономически невежественную толпу. Любому экономисту, знакомому хотя бы с принципами методики сравнительных межстрановых исследований, известно, что, если считать по курсу, учитывающему паритет покупательной способности валют (то есть реальную покупательную силу юаня на внутреннем рынке), Китай перегнал Японию по абсолютному объёму ВВП ещё как минимум в самом начале 90-х годов. Делать вид, что это не так, всё равно что говорить «халва, халва» — во рту от этого слаще не станет. Вместо этого МВФ и Всемирный банк проявляют чудеса изобретательности, несколько лет тому назад пересмотрев свою оценку степени недооценённости юаня аж в два раза. А всё почему? Да потому, что если бы такую переоценку не сделать, то выходило по всему, что во второй половине 2000-х (по самым скромным оценкам) Китай перегнал по размеру ВВП и США. Даже весьма консервативные оценки респектабельного компаративиста с мировой известностью Ангуса Маддисона показывают, что доли США и Китая в глобальной экономике практически сравнялись (графики 6 и 7). Подчеркнём, эти оценки консервативные, мы сознательно здесь не приводим более радикальных.
Ещё в 2008 году Китай стал ведущей машиностроительной державой. По данным Союза германских машиностроителей, доля китайских компаний на мировом рынке достигла 17,2%, а немецких — только 14,7%. На третье место откатился лидер прошлых лет — США (14,6%). Вслед за первой «тройкой» идут Япония (11,8%) и Италия (6,8%). И удалось это сделать Китаю, несмотря на то что немецкие машиностроители увеличили объём производимой продукции на 8%. Дело в том, что Китай в том же году сделал рывок сразу на 30%!
Не скрывает Китай своих притязаний и в валютно-финансовой сфере. Всё слышнее его требования о резком увеличении китайской квоты в МВФ, все жёстче критика доллара как основы современной валютной системы. Уже несколько лет подряд Китай наращивает усилия по созданию клиринговой платёжно-расчётной системы в юанях, осуществляя валютные свопы и пытаясь вытеснить доллар из взаимных расчётов с целым рядом стран.
Можно сколь угодно долго продолжать говорить о «слабых местах» Китая — о нищете, о проблемах расслоения, демографических деструктивных процессах. О том, что экономика Китая неинновационна по своей сути в отличие от экономики США, поскольку Китай покупает готовые продукты, технологии, а США «покупают мозги» и производят новые технологии, патенты. Статистика свидетельствует о серьёзной заявке как минимум на мировое экономическое лидерство и по количественным, и по качественным характеристикам. Китай — уже сейчас страна с динамично развивающейся диверсифицированной экономикой, не стесняющаяся заимствовать чужие технологии самым дешёвым из всех известных способов.
Монополия изобретателей рано или поздно исчезает. При существующем развитии технологий, высочайшей скорости передачи информации воровать и копировать любую информацию стало значительно легче. Китай вносит свой посильный вклад в разрушение монополии развитых и не очень стран на высокие технологии.
В результате в ловушку глобализации угодили те, кто расставлял её для Китая, — не столько Китай зависит от мировой торговли, наоборот, сформировалась гораздо более выраженная односторонняя зависимость остального мира от Китая при его почти полной экономической самодостаточности. Но в этой же ловушке оказались и те менее развитые страны, которые ложно выбрали экспортно ориентированную стратегию развития, зависимость от внешней конъюнктуры и зарубежных инвестиций, отказавшись от модели опоры на собственные силы. Среди них и Россия.
Вопрос в том, нужна ли Китаю самодостаточная экономика или его устроит путь США, то есть сценарий, по которому Китай встраивается в ядро уже существующей системы «осевого» международного разделения труда и поддерживает иерархический миропорядок. Недостаток собственных природных ресурсов может определить выбор Китая в пользу второго варианта.
В России несколько иная ситуация. Даже в пределах современных границ Россия достаточно обеспечена собственными ресурсами, чтобы создавать и развивать модель самовоспроизводящегося экономического роста. Дальнейшая ориентация на экономическую систему с внешними источниками роста и управления не приведёт к положительным качественным сдвигам в жизни страны. Проблема современной России в нерешительности, постоянной оглядке на Запад, неверии в собственные силы и в возможность экономической самодостаточности.
Лучше быть белой вороной, чем бесцветной
Такое вызванное несамостоятельностью стремление быть как все кажется единственным объяснением и продемонстрированного Россией желания во что бы то ни стало вступить во Всемирную торговую организацию. Пусть весь мир узнает, что Россия не белая ворона.
Потому что никаких реальных экономических оснований для вступления России в ВТО не существовало. Доказательств этому предостаточно. Далеко ходить не надо: достаточно взглянуть на преимущественно сырьевую структуру российского экспорта и существовавшие в России импортные пошлины — низкие и без ВТО. Даже, казалось бы, заинтересованные в нашем вхождении в ВТО и дальнейшей либерализации российской экономической политики иностранные эксперты открыто признавали отсутствие в этом для России экономической целесообразности.
Так, например, директор-распорядитель МВФ Кристин Лагард, находившаяся с официальным визитом в ноябре 2011 года в Москве, прочитала публичную лекцию в Государственном университете Министерства финансов РФ. В конце лекции, отвечая на вопросы аудитории, г-жа Лагард прокомментировала с точки зрения возможных преимуществ вступление России во Всемирную торговую организацию. По её оценке, что касается очевидных преимуществ, то в качестве экспортера газа, нефти и сырьевых ресурсов и импортёра готовых товаров Россия их вряд ли получит, но в данном случае важнее экономические и политические плюсы, которые состоят в том, что дан очень чёткий сигнал, что Россия отвечает и готова отвечать всем требованиям Всемирной торговой организации. Таким образом, директор-распорядитель МВФ фактически признала, что вступление России в ВТО имело смысл не столько как экономический, сколько как политический шаг.
Возможно, что политический имидж России страдал от того, что, оставаясь за пределами ВТО, она находилась в компании стран с не самой лучшей международной репутацией (Афганистан, Ирак, Иран, Судан) или стран однозначно нищих (Эфиопия).
Правда, в той же компании есть и вполне благополучные и даже весьма богатые страны (Андорра, Бутан, Босния и Герцеговина, Ватикан, Багамы).
Но как ни относиться к этой компании, в любом случае вопрос о международной политической репутации — не решающий аргумент на фоне отсутствия экономической осмысленности решения, которое по определению непосредственно связано именно со сферой экономики.
Структурный нонсенс
Трудно не согласиться с госпожой Лагард: экономический смысл вхождения в ВТО напрямую определяется структурой внешней торговли, особенно экспорта.
Обычно членство в ВТО связано с желанием снизить уровни барьеров на пути своего экспорта в другие страны. Однако для нас это совершенно неактуально, потому что в российском экспорте доминируют энергоносители и сырьевые товары. А импортные пошлины на сырьё и топливо в большинстве стран мира и так уже обнулены или находятся на очень низком уровне.
Это обусловлено двумя основными причинами. Во-первых, никто не отменял золотое правило меркантилистов — «покупай дешёвое сырьё, продавай дорогую готовую продукцию».
Во-вторых, мировые цены на ключевые виды топлива и сырья сейчас настолько высоки, что было бы полным безумием делать их ещё дороже для своих потребителей через систему импортных пошлин.
Даже самый поверхностный сравнительный анализ структуры экспорта в разных странах подтверждает бессмысленность поспешного вхождения России в ВТО (график 8). Судя по товарным группам, выделенным по номенклатуре ВТО, среди крупных стран мира у России самая низкая доля промышленных товаров в экспорте (20%) и самая высокая доля топливно-минеральных продуктов (70%). У других крупных стран указанное соотношение обратное: у Китая доля промтоваров — 94%, доля топливно-минеральных продуктов — 3%, у Японии — 88% и 4%, у Германии — 86% и 5%, у США — 74% и 10%, у Индии — 64% и 25%. Ближе всех к нам среди крупных стран по структуре экспорта находится Бразилия (35% и 28%), но даже у неё доля промтоваров превышает минерально-сырьевую. Зато у нашей соседки Украины структура товарного экспорта ближе к американской, чем к российской: 64% — промтовары и только 15% — топливо и минеральное сырьё.
На что мы потратили время — те почти 19 лет, которые занял переговорный процесс, — непонятно. Как торговали, так мы и торгуем сырьём, которое у нас и так с радостью купят без дискриминационных пошлин. Более того, структура нашего экспорта за годы ведения переговоров о вступлении в ВТО резко деградировала (график 9). По данным Росстата, за период с 1995 по 2010 год доля минерального сырья в российском экспорте увеличилась с 42,5% до почти 70%, а доля машин, оборудования и транспорта снизилась с 10,2% до 5,7%. Очевидно, что сначала надо было добиться качественной перестройки национальной экономики и структуры внешнеторгового оборота, а потом уже шагать в ВТО, чтобы получить доступ к зарубежным рынкам готовой продукции. Так, в частности, действовал Китай. За 14 лет переговоров китайский экспорт не только вырос в абсолютном измерении в десять раз (график 10), но и качественно изменился (график 11). Доля промышленных товаров, составлявшая в 1985 году, то есть накануне начала процедуры вступления в ВТО, 49%, выросла за время переговоров до 90% к 2001 году — году принятия Китая в ВТО. А в 2010 году уже составила 95%. При этом доля машин и оборудования (включая транспорт) в китайском экспорте в 1985, 2001 и 2010 годах составила 3%, 36% и 49% соответственно.
Наш ближайший сосед Украина вступила в ВТО в мае 2008 года. В абсолютном выражении российский товарный экспорт почти в восемь раз превышает украинский, но если смотреть структуру, то российский экспорт не выдерживает никакого сравнения в качественном отношении. Доля промышленной продукции в украинском экспорте в 2010 году составила 64% против 20% в российском.
На момент вхождения в ВТО, то есть в 2008 году, этот показатель на Украине составлял 70,2%. Так что вступление Украины в ВТО с точки зрения структуры товарного экспорта выглядело более осмысленным и подготовленным, чем у России. Другое дело, что за годы присутствия в ВТО Украина не только не улучшила, но даже ухудшила структуру экспорта. Конечно, три года не срок. Но позитивных сдвигов пока не наблюдается: доля промышленных товаров снизилась с 70% до 63%, а топливно-минеральных — возросла с 13% до 18% (график 12). России есть над чем задуматься.
Игра в одни ворота
Одним из немногих сторонников вступления России в ВТО был отечественный металлургический бизнес: он рассчитывал на то, что членство РФ в ВТО позволит ему бороться с дискриминационными ограничениями, с которыми он сталкивался на американском рынке. Но интересы одной, пусть и важной, отрасли не могут перекрывать интересы абсолютного большинства.
К тому же дискриминационные ограничения на своём рынке стали и проката с помощью надуманных обвинений в демпинге американцы применяли отнюдь не только против России, но и против Бразилии, Южной Кореи, Японии, которые к тому времени были полноправными членами ВТО.
Членство в ВТО лишь позволяет инициировать тяжбу в арбитражном органе этой организации, да и несколько облегчает подобные судебные тяжбы на территории самих США.
Однако история знает немало примеров, когда членство в ВТО не помогло в борьбе с американской Фемидой. В США работает больше половины всех юристов мира. Переиграть их на домашнем поле практически невозможно. Это и знания, и умения, и опыт, и традиции. Неужели кто-то действительно думает, что после вступления в ВТО российские компании начнут выигрывать дела в американских судах и проблема дискриминации российских товаров исчезнет?
Чтобы понять мотивы США в отношении одобрения вступления России в ВТО, надо слушать Барака Обаму. Он ещё более откровенно, чем Кристин Лагард, высказался по этому поводу. В том же ноябре 2011 года он заявил буквально следующее: «Членство России в ВТО позволит американским производителям и фермерам отправлять на экспорт больше товаров, что, в свою очередь, поддержит хорошо оплачиваемые рабочие места в США. Россия также открывает свои рынки услуг в секторах, являющихся приоритетными для американских компаний, в частности сектора аудиовизуальных, телекоммуникационных, финансовых, компьютерных и розничных услуг».
Ну что тут скажешь? No comment.
Нет гарантий — нет инвестиций
Среди сторонников вступления в ВТО бытовал (да и всё ещё бытует) миф о том, что после вступления в эту организацию на Россию польётся дождь из прямых иностранных инвестиций (ПИИ). Но иностранный инвестор не дурак. Он не будет рисковать и вкладываться без существенных гарантий возврата и окупаемости инвестиций.
Каковы главные мотивы прихода в страну ПИИ? Их существует всего три. Первый — использовать страну—реципиента капитала в качестве производственной базы для дальнейшего экспорта готовой продукции в третьи страны. Второй — перевести в страну—реципиента капитала производство отдельных деталей или узлов или использовать её для аутсорсинга определённых операций или модулей при сохранении приемлемого уровня качества. Оба мотива бывают актуальными в том случае, когда у страны-реципиента наблюдается сравнительная дешевизна и избыток определённого вида ресурсов (рабочей силы, экологического ресурса и пр.). Именно это условие было определяющим для притока ПИИ в Китай, Индию, страны Юго-Восточной Азии.
В случае с Россией это обязательное условие для обоих перечисленных видов мотивов, которые могли бы возникнуть у иностранного инвестора, представлено слабо. Более того, за последние полтора десятилетия разрыв в оплате труда с развитыми странами стремительно сокращался и на сегодняшний день не представляется существенным с учётом различий в качестве труда. Остаются лишь надежды на то, что инвестиции могут быть связаны с переносом в Россию грязных производств из-за различий в уровне требовательности экологических стандартов. Однако с учётом активизации деятельности в России в последние годы различных неправительственных организаций, в том числе экологической направленности, риски, связанные с такими инвестиционными проектами, резко возрастают.
Третьим мотивом для иностранных инвестиций — весьма актуальным в случае с Россией — является привлекательность внутреннего рынка. Факторами импортозамещения, то есть более высокой привлекательности переноса в Россию производства товаров для их внутреннего потребления по сравнению с ввозом готовой продукции из-за рубежа, выступают экономия на транспортных издержках и иных видах логистики, а также защищённость внутреннего рынка торговыми барьерами. Экономия на логистических издержках выглядит весьма сомнительной из-за недоразвитости сферы логистики в России, к тому же она может быть перекрыта дополнительными издержками, связанными с повышенными криминальными рисками, коррупцией, снижением качества и пр. На этом фоне единственным существенным фактором (мотивом) выглядела именно защищённость российского внутреннего рынка.
Поэтому членство в ВТО так же, как и отсутствие государственного протекционизма, не только не приведёт к увеличению ПИИ в российскую экономику, но и снизит их. Ещё за год до вступления РФ в эту организацию многие потенциальные инвесторы, которые до этого всерьёз рассматривали возможность производственных проектов в России, стали обращаться к своим инвестиционным, юридическим и бизнес-консультантам, встревоженные последствиями вступления России в ВТО, а именно снижением гарантий окупаемости вложений в российскую экономику.
Кстати, темпы прироста накопленных ПИИ в украинскую экономику начиная с 2008 года — года вступления Украины в ВТО — заметно снизились (график 13). Безусловно, на динамику ПИИ не мог не повлиять кризис 2008–2009 годов, но данные свидетельствуют, что ВТО кризису не помеха. Скорее — помощник.
Между тем отечественный и зарубежный опыт свидетельствует о том, что именно закрытость внутреннего рынка через высокие импортные пошлины делает привлекательным для иностранного бизнеса создание производства на территории страны-импортёра. Так в своё время на территории США появились заводы по производству автомобилей японской компании Toyota.
Известно, что первое американское отделение (Toyota Motor Sales, U.S.A.) было открыто в октябре 1957 года. Прошло ровно 29 лет, прежде чем был выпущен первый автомобиль марки Toyota, созданный на американской земле в октябре 1986 года. Именно протекционистская политика американцев подтолкнула японцев к этому шагу — не просто продажам, а созданию заводов на чужой территории.
О пользе протекционизма
Государственный протекционизм — вещь неоднозначная. Бывает и так, что протекционистская политика только затягивает модернизацию, замедляет инновационное развитие, защищает неактивную, инерционную часть национального бизнеса, консервирует отставание от мировых лидеров. И в России таких примеров немало. Однако такой однобокий подход к протекционизму неправомерен.
Не бывает правильных или неправильных, хороших или плохих экономических мер и инструментов, хороших или плохих вариантов экономической политики. Бывают подходящие или неподходящие варианты для данного региона и в данное время. Так и протекционизм не может быть плохой или хорошей мерой, он может быть уместен и необходим для конкретной страны или региона в исторически конкретный период времени, а может быть неуместен, вреден и потому не востребован. Мера же необходимости определяется состоянием национальной экономики и теми целями и задачами, которые общество ставит перед собой.
Кроме того, можно применять меры протекционистской политики формально и топорно, а можно — творчески, избирательно и с известной тонкостью. Успех за такой протекционистской политикой, которая сочетает временные меры покровительства отечественному бизнесу с ответственностью последнего, принимающего на себя встречные обязательства в рамках своего рода общественного договора.
Именно с этой точки зрения разумный государственный протекционизм — жизненная необходимость для современной России. Вот когда мы возродим или создадим все те передовые отрасли, о которых постоянно говорит руководство страны, проведём реиндустриализацию и модернизацию, станем конкурентоспособны на мировых рынках продукции с высокой добавленной стоимостью, можно и нужно будет отказаться от массового применения мер государственного протекционизма.
Все ныне высокоразвитые страны (Великобритания, Франция, США, Германия, Япония, Южная Корея и др.) прошли через достаточно длительный период интенсивного использования государственного протекционизма с целью содействия становлению конкурентоспособного национального капитала, облагораживания и развития структуры экономики и экспорта, укрепления национальных прав собственности, защиты национального труда. Протекционизм служил также целям защиты и повышения уровня занятости и платежеспособного спроса, менее болезненного выведения из производственной структуры депрессивных отраслей при одновременном создании условий для «инкубаторного» взращивания передовых отраслей на острие научно-технического прогресса. Он использовался и используется как инструмент антициклического регулирования, привлечения развивающих производственных инвестиций. Он давно перерос свои функции чисто торговой политики, став неотъемлемым элементом государственной политики в области национального экономического воспроизводства. За время своей эволюции с XVII века методы защиты в нём органически сочетались с активными и даже агрессивными наступательными действиями, причём баланс этих мер смещался в пользу последних.
Протекционизм остаётся действенным механизмом для крупных самодостаточных стран, в том числе и экономических лидеров, таких как США, страны Западной Европы, Китай. Благодаря протекционизму и становится возможна бескризисная модернизация производства. Напрашивающаяся сама собой задача для наших экономических министерств и ведомств, но почему-то упорно игнорируемая ими, — чтобы он стал реальным инструментом развития и решения проблемы отсталости.
Вперед — в тёмное будущее?
Об этом мало говорят, но это так: ВТО — организация с тёмным будущим. Организация, чьи перспективы сохранения и дальнейшего развития выглядят как минимум весьма призрачными. Современная ВТО раздираема внутренними проблемами и противоречиями.
Продолжительность раундов многосторонних торговых переговоров растёт. Если первые раунды в рамках ГАТТ (предшественницы ВТО) проходили в течение года, то сейчас, чтобы прийти к общему знаменателю, странам-участницам требуется не один год. Предпоследний, Уругвайский раунд длился восемь лет — с 1986 по 1994 год. Когда завершится открытый в 2001 году Дохийский раунд, никто даже предсказывать не берётся.
Ярким свидетельством растущих противоречий внутри ВТО является значительное число коалиций, сформировавшихся в рамках «бесконечного» Дохийского раунда. Только активных групп по интересам насчитывается самой ВТО не менее 25 (!).
Безусловно, существуют объективные причины указанных проблем, типичные для развивающегося «организма»: число участников выросло в шесть раз, и это неизбежно усложнило процесс согласования интересов полутора сотен стран. Но в таком случае вполне закономерно возникает вопрос о жизнеспособности данной организации и перспективах её развития. Дохийский раунд откровенно пробуксовывает, и выход из сложившейся ситуации пока не проглядывается.
Кроме того, ВТО являет собой пример того редкого вида организаций, в которые чем позже вступаешь, тем меньше выигрыш от вступления. В максимальном выигрыше, как правило, основатели организации. На что может рассчитывать пришедший к финишу 158-м, непонятно.
Надеваем штаны через голову?
Не менее важным является тот факт, что вступление России в ВТО противоречит концепции региональной интеграции. Особенность ситуации заключается в том, что вступление России в ВТО произошло на фоне активизации процессов долгосрочной региональной интеграции — это и Таможенный союз с Белоруссией и Казахстаном, и запуск с 1 января 2012 года Единого экономического пространства (ЕЭП), и подписание в конце 2011 года Договора о зоне свободной торговли в рамках СНГ, и, наконец, планируемое в скором времени создание Евразийского экономического союза.
Проблема реализации роли экономического лидера в регионе, как ни для кого другого, актуальна для России. Эксперты отмечают, что самодостаточными являются страны и группировки с общим рынком размером не менее 200–300 млн человек. Именно такие образования могут решить известную дилемму: обеспечить эффективность производственного сектора экономики (эффект масштаба и экономия на издержках возможны только при работе современного предприятия на достаточно ёмкий рынок) и не допустить чрезмерной степени открытости своей экономики (слишком открытые экономики с повышенной долей экспорта или импорта в ВВП становятся более уязвимыми к потенциальным внешним воздействиям — как экономического характера, так и политического). Число стран с населением, достаточным для функционирования внутреннего рынка, требуемого для обеспечения необходимого масштаба экономии, очень невелико. Для малых же стран (и даже для средних) указанная дилемма разрешима только на путях макрорегиональной интеграции — создания региональных экономических группировок, различающихся по степени интегрированности, но имеющих ясно очерченные коллективные интересы. О ключевом значении макрорегиональных экономических группировок в современной — всё более бескомпромиссной и ожесточённой — международной геоэкономической борьбе и об особой актуальности региональных интеграционных процессов для России мы уже не раз писали. И злободневность данной темы сейчас, равно как и острота стоящей проблемы геополитического самоопределения России, только усиливается.
На сегодняшний день в России численность населения около 143 млн человек, и она продолжает снижаться. Между тем в рамках ЕЭП численность уже составляет 168 млн человек, а в рамках Договора о свободной торговле — 233 млн (график 14). Россия напрямую заинтересована в таком существенном, в 1,6 раза, увеличении коллективного рынка сбыта.
Очевидно, что цели ВТО и, например, Таможенного союза или ЕЭП не совпадают и не могут не вступать в противоречие. Налицо противоречивость современной российской внешнеэкономической политики в целом и соответствующая непредсказуемость её результатов. С одной стороны — Таможенный союз и ЕЭП, с другой стороны — ВТО. Одной рукой пишем, другой — зачёркиваем?!
Согласно данным Минэкономразвития РФ, после вступления России в ВТО по истечении всех переходных периодов по снижению до финального уровня импортных пошлин по промышленным товарам российский средневзвешенный таможенный тариф в рамках ВТО окажется ниже на 2,977% по сравнению со средневзвешенным Единым таможенным тарифом Таможенного союза (6,41% против 9,387%).
Получается, что Таможенному союзу придётся подстраиваться под ВТО, хотя логичнее было бы выстраивать стратегию развития от простого к сложному — через Таможенный союз и ЕЭП двигаться к ВТО, а не наоборот.
Таможенный союз должен был бы стать для России прототипом «нашего» ВТО, этаким младшим братом ВТО. Для экономически развитых и конкурентоспособных стран ВТО это ключ (а скорее — отмычка), открывающий рынки сбыта готовой, особенно высокотехнологичной, продукции в менее конкурентоспособных, но платёжеспособных странах. Российская продукция не отличается высокой конкурентоспособностью, поэтому чисто экономического смысла входить в ВТО не было. А вот создание экономического объединения, где Россия может на равных с другими партнёрами существовать и развиваться, логично, осмысленно и перспективно.
По пути БРИКС
Важным и перспективным является для России участие и в таком неформальном экономическом объединении, как БРИКС. Тем более что последние саммиты БРИКС не только продемонстрировали реальные действия, способные изменить существующий экономический миропорядок, но и показали путь тем, кто желает качественно улучшить своё место в мировой экономике. Путь этот — не идти в общей колее, пытаясь втиснуться в прокрустово ложе давно существующих финансово-экономических организаций, а создавать новые альтернативные структуры, дающие шанс на развитие, а не отнимающие последнее.
Страны БРИКС могут уже в ближайшие годы отказаться при взаиморасчётах от доллара и начали создавать собственные институты развития. По сути, сделаны первые шаги на пути создания собственного МВФ и Всемирного банка.
Ставку надо делать на новые структуры и организации, дающие реальную, а не гипотетическую перспективу роста и развития. России надо идти по пути Таможенного союза, ЕЭП, Евразийского экономического союза и активного сотрудничества в рамках БРИКС, а не гоняться за призраками чужого капиталистического прошлого.